"Чужая" - читать интересную книгу автора (Посадская Дана)

7 Больная

Анабель стояла посреди своей комнаты, придирчиво разглядывая изменившуюся обстановку. Теперь здесь стояли стол на трёх ножках, прислонённый к стене, чтобы не упасть, два свежевыструганных табурета (ну зачем ей два?) и кровать — продавленная посредине, но широкая.

Анабель совсем не была уверена, что комната стала лучше. Скорее, наоборот. Прежде здесь царила пустота — лоскуток земли, отсечённый от луга и леса четырьмя источенными временем стенами. Теперь же интерьер, увы, приобрёл какой-то нищенский оттенок. Анабель на секунду прикрыла глаза, вспоминая свой замок: факелы вдоль монолитных стен, дубовые двери, парча и вишнёвый бархат, блеск старого золота и позеленевшей бронзы…

Она открыла глаза, огляделась вокруг и удручённо покачала головой. И к тому же ей это всё абсолютно не нужно. Но что поделать? Эту мебель (ах, да, ещё подушку с тёплым одеялом) ей привезли из посёлка Марта и её муж… отец Поросёнка.

Мужчина Анабель не понравился. Нет, совсем не понравился. Даже кривя душой, она не назвала бы его хорошим. Если Марта казалась ей сухой и мягкой, как горячий свежий пирожок (этих пирожков она принесла Анабель целую корзину), то муж её был… каким-то склизким. Склизким был его мясистый нос «уточкой», склизким и дурно пахнущим — пятно пота на спине; склизкими до отвращения были ладони, в которые он взял руку Анабель, говоря какие-то слова благодарности. При этом глаза его косили почему-то в угол; но позже, стоило Марте отвернуться хотя бы на миг, его взгляд маслянисто скользил по лицу и телу Анабель, и та вся дрожала от неприязни.

Нет, это неправильно и некрасиво. Этот человек не сделал ей ничего плохого. И потом, он муж Марты. Он отец Поросёнка. Разве этого мало, чтобы считать его хорошим человеком?

В дверь постучали. Или, скорее, поскребли, — Анабель сначала решила, что это какое-то животное.

— Да? — отозвалась она.

Дверь отворилась. На пороге показалась, болезненно щурясь от полумрака, царившего в доме, какая-то женщина. Сухопарая, довольно высокая. Лицо желчное, с резкими скулами и впалыми щеками. Она замялась, глядя на Анабель — то ли сомневаясь в чём-то, то ли осуждая.

— Вам что-то нужно? — вежливо спросила Анабель, не уверенная, впрочем, что именно это нужно сказать.

— Вот что… — протянула женщина. Голос её скрипел, как ржавые петли на двери. — Говорят, ты ворожея. Можешь исцелять…

Анабель не понравилась эта женщина. Не понравился её грубый голос и почему-то очень не понравилось слово «ворожея». Она невольно ощетинилась, глаза блеснули колючим зелёным огнём.

— Вы, наверное, ошиблись. Никакая я не ворожея, — ответила она.

Женщина истолковала это по-своему. Лицо её вдруг посерело и обмякло; она запихнула руку за пазуху и стала там что-то лихорадочно искать.

— Ты не думай, доченька, не думай, — забормотала она. Голос её упал до глухого влажного шёпота и стал почти жалким. — Я за ценой не постою. Вот, у меня видишь сколько? Ты только вылечи меня, родная, вылечи.

— Вылечить? От чего? — переспросила Анабель, не совсем понимая, о чём идёт речь. У женщины всё было цело… ни переломов, ни ран. Разве может быть что-то ещё?

— Болезнь у меня. Семейная, — забормотала женщина. Она подошла совсем близко; изо рта у неё сладковато пахло. — Всю мою семью свела в могилу, а теперь вот и до меня добралась. Ни один врач мне не помог. Только на тебя надежда, доченька. Вылечи меня, а я уж не забуду. — Её выцветшие светлые глаза взглянули в лицо Анабель, как глаза побитой бездомной собаки.

Что мне делать? — в панике подумала Анабель, — Я не могу её исцелить, не могу! Мне не жалко её, ну совсем не жалко. Мне даже… противно. Как же мне быть?!

Она посмотрела в отчаянии на женщину — на набрякшие розовые веки, редкие волосы, сколотые на затылке. Но сухие руки с узелками твёрдых маленьких мозолей, в которых никак не унималась дрожь. И вдруг… что-то случилось. Неприглядная оболочка раскрылась перед Анабель, как створки замшелой раковины, обнажив иссохшую, измученную душу.

Анабель невыносимо ясно ощутила бесцельное, тусклое существование этой женщины. Унылая жизнь, разменянная на бесчисленные мелкие заботы. И затмевающий, всё, все вялые чувства и неумелые редкие мысли, страх смерти. Страх слепой, инстинктивный, животный, и от этого тем более мучительный.

Существо, так и не понявшее что значит жить, цеплялось за эту жизнь бездумно и отчаянно, как цепляется мышь, утопая в ведре с грязной водой.

И Анабель вновь ощутила… это. Как удар тока, как боль, выбивающая слёзы из глаз, её поразила жалость. Ей стало жалко, жалко эту женщину. Эта жалость открылась внутри как пустота, как жажда, требующая утоления. Она сжала зубы, сжала руки до боли в суставах — и захотела. Захотела, чтобы эта женщина была здорова. Чтобы у неё всё было хорошо. Она хотела этого, хотела!

… Анабель расцепила холодные руки и мягко взглянула на женщину. После взрыва силы её глаза потемнели и горели, как у сытого тигрёнка.

— Идите, — сказала она, — Теперь вы здоровы. И заберите деньги, они мне не нужны.

— Но как же?.. — залепетала женщина. — Как же… ты ведь ничего не делала… Не накладывала руки, не…

— Руки? — Анабель пожала плечами. — Причём тут руки. Разве дело в руках? Она была права — я просто захотела — и получила. Идите.