"Чужая в чужом море" - читать интересную книгу автора (Розов Александр)Чужая в чужом море. Книга 1. Мнимый натурализм. ======================================= 1 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 23 февраля 20 года Хартии. Полдень Место: Меганезия. Тинтунг. Лантон–Сити, Офис правительства Меганезии. ======================================= Майор Райвен Андерс подошел к стодюймовому телеэкрану на стене, и начал уверенно работать указкой, периодически меняя кадры, по ходу своей обзорной лекции. — Если вы сядете на самолет в Александрии и полетите далеко на юг вдоль 30 меридиана, то сразу после озера Ниика, примерно на 7 градусов южнее экватора, увидите справа по курсу — хребет Итумбо, слева — одиночную гору Нгве высотой 2500 метров, а прямо — еще одно озеро, Уква. На его северном берегу стоит деревня Кумбва, столица непризнанной Республики Мпулу. Если вы ищете неприятности — приземляйтесь тут, и вы их получите. Здешние горы очень богаты рудами бериллия и лития. С остальным дело обстоит гораздо хуже. Территория Мпулу — около 50 тысяч кв. км. – это, в основном, холмистая саванна с рискованным земледелием. Население колеблется между полутора и двумя миллионами, в зависимости от природных и политических событий, после которых делается подсчет. Средний мпулуанец живет всего на 40 центов в день, но ухитряется дотянуть (в среднем) до 35 лет – при условии, если он не помер в первый год жизни (а это случается с каждым десятым новорожденным). До 50 лет здесь доживает лишь каждый двадцатый, половина населения – это дети и подростки до 16 лет, а половина взрослого населения не имеет работы (и лишена средств существования). Те, у кого работа есть, заняты в аграрном секторе, в транспорте, или в армии. Промышленность здесь отсутствует, образование — тоже (но каждый пятый умеет читать по слогам, писать печатными буквами и считать до десяти). Официальный язык в шутку считается английским (это смесь pidgin english с языками банту). Форма правления – республиканская. Один раз даже были выборы, но непонятно, как из этих выборов произошло правительство генерала Ватото. — Это все? – спросил Эрнандо Торрес. Райвен покачал головой — Нет, сен координатор. Это — аннотация. А «все» занимает примерно 40 гигабайт, из них полста мегабайт — это текст с иллюстративной графикой, а остальное — видеоматериалы. Мне не ставилась конкретная задача, поэтому я не мог подготовить тематический… — Ясно, — перебил Торрес, — Вы сами были в этой стране? — Нет. Полковник Акиока считал, что в моей поездке туда нет необходимости. — Кстати, почему он ушел в отставку? — Потому, что директор INDEMI покидает пост при смене координаторской команды. Торрес покачал головой. — Майор, я спрашиваю, почему он ушел не только с поста, а вообще из разведки, хотя мог вернуться на майорскую должность, или пойти преподавать в высшую спецшколу. — Бюджет, — коротко сказал тот. Координатор кивнул и задумчиво потер ладонью подбородок. — Вы тоже считаете, что INDEMI не может выполнить свои задачи при таком бюджете? — Меня не ориентировали на финансовый анализ, — ответил Райвен. — Но это не значит, что у вас отсутствует собственное мнение, верно? Майор ответил только после некоторой паузы: — Безопасность — это такой же товар, как бананы. За меньшие деньги вы купите меньше бананов. Сколько–то вы сможете купить даже на 50 сантимов, но хватит ли этого, чтобы не склеить ласты от голода, вот в чем вопрос. — Вы считаете, что не хватит? – поинтересовался Торрес. — Я считаю, что если общество стало за последние три года в полтора раза богаче, то ему следует увеличить расходы на безопасность или, хотя бы, сохранить их уровень, но не уменьшить на треть, как это сделано в вашей программе, сен координатор. Мне понятно, что за счет подобных сокращений и выигрываются электоральные конкурсы, но я боюсь, что в данном случае такая экономия может выйти обществу боком. — Мой вопрос был не об этом, — заметил координатор, — Я спросил: хватит или нет. — Майор Крэмо, которого вы взяли в команду, считает, что хватит, — ответил Райвен. — Его мнение мне известно. Я спрашиваю ваше. Майор Андерс снова сделал паузу и ответил очень осторожно: — Все зависит от того, верна ли его идея о бридинге безопасности. Если купить бананы на 50 сантимов, то, что с ними не делай, их больше не станет. Но если купить картофель на 50 сантимов, и потратить еще 50 сантимов на полевые работы, то картофеля станет на 5 фунтов — он размножится. Я не знаю, похожа безопасность на бананы или на картофель. — Как на счет эксперимента? – спросил Торрес. — Практика – критерий истины, — согласился Райвен, — я желаю успеха коллеге Крэмо. — А вы не хотите сделать что–то большее, чем пожелание успеха? — Я не ухожу в отставку, — заметил тот, — Буду работать под его руководством, а там… — Он рекомендовал мне сделать наоборот, — перебил координатор, — Аурелио Крэмо готов остаться майором, если полковником INDEMI станет Райвен Андерс. — Вот как? Он начал сомневаться в своей программе по разведке и безопасности? — Нет. Он просто считает, что вы – лучший. По опыту, по квалификации, и так далее. — Это как–то связано с оперативной разработкой по Республике Мпулу? — В известной степени, майор. По крайней мере, далеко не в последнюю очередь. — Странно, — сказал Райвен, — Для обеспечения доступа к бериллию и литию в этой стране квалификации и опыта коллеги Крэмо более, чем достаточно. Продовольствие за недра – это хрестоматийная комбинация, ее преподают офицерскому составу в разведшколе. — Мне говорили, что вы феноменально догадливы, — сообщил координатор. Райвен заложил руки за голову и сосредоточенно посмотрел на потолок, как будто там могла быть написана какая–то подсказка. Казалось, что он действительно читает что–то с этой чистой белой поверхности. Через четверть минуты, он решительно сказал: — Разработка предполагает нечто существенно большее, чем просто временный источник дешевого сырья для производства лития и бериллия. В Мпулу будет выполнен пилотный проект, проверяющий идею бридинга в разведке, применительно к активным операциям. — Меня не обманули, — констатировал Торрес, — так вы принимаете руководство? — Обычно в таких случаях дают сутки на размышление, — проинформировал майор. — Я бы дал, но вы так быстро думаете, что они вам ни к чему. Зачем транжирить время? — Мой ответ: нет, — сказал Андерс, — Морской закон: капитана в шторм не меняют. Но если вы и коллега Кремо считаете мой опыт полезным, то я готов полностью взять на себя руководство проектом «Мпулу». — На каких условиях? – спросил Торрес. — На обычных. Я принимаю дела так, как есть. У кого полный файл проекта «Мпулу»? — Он вот тут, — ответил координатор, похлопав ладонью по одному из лежащих на столе ноутбуков. … ======================================= 2 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 сентября 22–го года Хартии. Раннее утро. Место: США, Сиэтл, Офис «Репортеры без границ». ======================================= Касси Молден сделал шаг ей навстречу и отвесил изящный поклон. — Спасибо, что нашли время зайти, мисс Ронеро. — Нет проблем, — ответила Жанна, — у меня 4 часа до рейса на Гонолулу. Исходя из этого, Нико, видимо, и просил меня выбрать время, чтобы встретиться с вами. — Нико Маркони, шеф–редактор «Green World Press»? – уточнил Кассии, и после ее кивка, добавил, — да, я просил его. А он, соответственно, попросил вас. Присаживайтесь. Кофе? Чай? Что–нибудь покрепче? — Кофе, — сказала она, занимая удобное кресло напротив окна, из которого открывался прекрасный вид на башню Space–needle, наводящую на мысли об экзотической любви между летающей тарелкой и гигантским одуванчиком. — Лидия, принесите, пожалуйста, два кофе, — произнес Касси в селектор и прошелся по кабинету, как будто, не зная с чего начать разговор. Жанне не нравился этот стиль, она полагала, что таким путем гостя хотят заставить раскрыться. Она молчала из принципа. Пусть он заговорит первым. И действительно, он не выдержал этой длинной паузы. — Вы смелая женщина, мисс Ронеро. Вы летите в Меганезию, предварительно сделав публичное заявление о том, что не верите их координатору Торресу. — Я не делала такого заявления, — возразила она, — Я просто сказала, что желаю проверить его рассказы на месте, в его стране. — По моему опыту, — сказал Касси, — когда речь идет о тоталитарных режимах наподобие меганезийского, заявленное желание проверить слова лидера… или фюрера… это то же самое, что публично обвинить его во лжи. Тем более, после этого инцидента с пилочкой для ногтей в студии… Я имею в виду, когда вы случайно ранили Торреса в шею… — Это была царапина, — перебила Жанна, — Вы же видели эту пресс–конференцию. Он сам предложил мне убедиться, что его ошейник безопасности невозможно просто так снять. Как и ошейники заключенных на меганезийской каторге. Это кстати, о проверках. Он не обиделся, что я ему не доверяю. А эта царапина на шее стала для него просто поводом со мной пофлиртовать. В общем, нормальная реакция нормального мужчины. Касси провел ладонью по своей красиво подстриженной бородке. — У вас с ним… — … Ничего не было, — перебила Жанна, — Если не считать бутылки вина, которую мы с ним выпили в кабачке недалеко от студии. Мне уже так надоел этот дурацкий вопрос. — Извините, — Касси сокрушенно развел руками, — Просто репортерская привычка… В кабинет зашла флегматичная длинноногая девушка в строгом деловом костюме, и поставила на стол поднос с двумя чашечками и сахарницей. — Спасибо Лидия, — сказал он уже ей в спину и снова повернулся к Жанне, — …Я только хотел сказать, что тоталитарным лидерам свойственно коварство. — Знаете, мистер Молден, это же смешно. Координаторские полномочия в Меганезии длятся ровно 1111 дней, и ни минутой больше, а у Торреса уже прошла большая часть этого срока. Потом он просто вернется в свой туристический бизнес. Если хотите знать, он больше говорил о проекте суборбитальной авиалинии для туристов, чем о политике. Все шесть координаторов до него, после окончания срока, возвращались в свой бизнес. Вернее, нет, пятый координатор пошел преподавать менеджмент в университете. — Не буду спорить, — согласился Касси, — Вероятно, вы знаете их законы лучше меня. Но, кроме законов есть еще практика. Например, термоядерные взрывы над океаном. Как я понимаю, вы из–за этого и решили посетить Меганезию именно сейчас. Я имею в виду, данные о начале развитии мощного южно–экваториального циклона на 110–й долготе. — Да, — подтвердила Жанна, — Активисты «Green World» информируют, что в Меганезии планируется уничтожении этого циклона. Впервые они применили для этого водородную бомбу около 10 лет назад и ни тогда, ни сейчас не делали из этого секрета. Наблюдатели допускались на кратчайшую безопасную дистанцию. Я надеюсь присоединиться к одной из групп наблюдателей. Кроме того, я хочу посмотреть Меганезию своими глазами. — Есть информация, что и тогда, и следующие два раза, и сейчас главная цель подрывов т.н. «L–bomb» — вовсе не ликвидация циклонов, а нечто совсем иное, — сообщил Касси. Жанна вздохнула и сделала глоточек кофе. — Извините за грубость, мистер Молден, но я очень не люблю этих заходов издалека. От них на милю пахнет враньем. Я всегда говорю прямо и называю вещи своими именами. Если вас устраивает такой подход, давайте так и делать. А если нет… — Я понял вас. Буду говорить прямо. Каждый год в экваториальной части Тихого океана возникают десятки мощных циклонов, но обычно они проходят мимо густо–населенных островов. Это что–то вроде бильярда вслепую: мало шансов закатить шар в лузу, так что, как правило, циклон проходит пару тысяч миль и рассеивается над океаном, не причинив никому вреда. Но если вы уничтожили циклон, то всегда можно сказать, что в противном случае он, блуждая по океану, разрушил бы города и поселки на каком–нибудь острове. — А есть доказательства обратного? – спросила Жанна, — В смысле, что говорят ученые о том, как прошли бы эти циклоны, не будь они разрушены? — Сложный вопрос, — ответил Касси, — Я уже сказал: циклоны блуждают. Им свойственна некоторая непредсказуемость траекторий. Одни ученые говорят так, другие иначе. — Я в любом случае против применения ядерных взрывов, — сказала она, — Но давайте, все же, уточним: вы предлагаете мне поискать скрытые мотивы, или…? Касси сделал отметающий жест ладонью… — Скрытый мотив известен. Они хотят отвлечь внимание от истории с «Меганезийскими бананами». Это — растения–мутанты, созданные в нацистской лаборатории… — Я знаю, что это такое, — перебила Жанна, — В Танзании, на рынке в Мбея, их продают, несмотря на запрет. Это просто большие маслянистые бананы. Еще одна трансгенная культура, которая дает хорошие урожаи. При чем тут какие–то нацистские лаборатории? — Давайте я изложу по порядку, — сказал Касси, — Как вы знаете, после II мировой войны, некоторые нацистские преступники скрылись в странах тихоокеанского региона. Один из них — доктор Зигмунд Рашер, проводивший варварские эксперименты по воздействию на человека холода и вакуума. Он проверял связь генетики человека с сопротивляемостью этим факторам. Считалось, что Рашер умер в 1944, но недавно были обнаружены свежие следы его деятельности в Англии и Центральной Африке. Эти следы ведут в Меганезию, где находится центр созданной им неонацистской организации. — Я что–то не поняла. Ведь этому Рашеру должно быть больше ста лет. — Значительно больше. Он — один из самых старых людей, живущих ныне на планете. Но это только одна маленькая деталь, а общая картина… — Касси сделал многозначительную паузу и положил на стол толстую полноцветную газету, — читайте сами. Жанна сделала еще глоток кофе и пробежала глазами заголовок и анонс. — — — — — — — — — — — — — — — «Daily Mirror», Лондон. «Преступная генная инженерия. 100 лет под знаком свастики». Черная биоинженерия. Нацистский врач–убийца Рашер пьет жизнь из своих жертв. Меганезия и хартия неофашизма. Военные патрули Waffen–SS на «островах свободы». От Бенито Муссолини до Микеле Карпини. Итальянский неофашизм шагает в ногу. Коричневый коммунизм. «Римское чудовище» Сю Гаэтано выводит расу сверхлюдей. Остров ужаса в Тихом океане. Черные и белые рабы для «ученых» — неонацистов. Неонацизм в сердце Англии. Загадка доктора Линкса, идеолога «научного» расизма. Трагедия Африки. Кто вы, команданте Хена? Блицкриг фашистского режима в Мпулу. Расправа с «Red Cross and Red Crescent». «Низшие расы» — это еда. 5000 жертв за день. «Чистая» мега–бомба обер–фюрера Торреса. В каком мире вы проснетесь завтра? — — — — — — — — — — — — — — — Она вздохнула и отложила газету в сторону. — Вы меня удивили, мистер Молден. Какой нормальный человек поверит написанному в «Daily Mirror»? Это же ультра–желтизна, по сути — таблоид, узорчатая туалетная бумага. Касси покачал головой. — Там есть ссылки на серьезные издания, показания очевидцев, официальные документы, акты международных комиссий и, наконец, фото–факты. Начните с них. — Ладно, — Жанна еще раз вздохнула и стала просматривать фотографии. Фото 1: «1943, Нацистский преступник, доктор Зигмунд Рашер». Фото 2: «1942, концлагерь Дахау. Доктор Рашер убивает свою жертву замораживанием». Фото 3: «Доктор Рашер сегодня. Старейший монстр на Земле». Фото 4: «Концлагерь Такутеа, Меганезия. Голые узники за колючей проволокой». Фото 5: «Заключенная концлагеря Такутеа на последней стадии истощения». Фото 6: «Концлагерь Такутеа. Черепа жертв, сваленные на берегу острова». фото 7: «Африка. Кости 5000 людей «низшей расы». Жертвы команданте Хена». Фото 8: «Рим. Последствия террористического акта, произведенного Сю Гаэтано». Фото 9: «Меганезия. Как выводят «сверхчеловека». Женщина–инкубатор в гетто». Фото 10: «Взрыв меганезийской «чистой» бомбы во время войны за Клиппертон». — Фото №5 я уже видела!– решительно сказала Жанна. На фото была группа офицеров в форме ВМФ Меганезии вокруг электронных весов, на которых стояла ужасно худая голая чернокожая девушка, почти подросток. Табло весов показывало 36,89 кг. Офицеры весело улыбались. Лишь один (анфас к фотографу) смотрел на табло с серьезным видом. — Вполне возможно, — Касси кивнул, — Этот кошмар уже опубликован в нескольких масс–медиа. Если я не ошибаюсь, его даже показывали по ABC. — Я видела это не в медиа. Это фото из частного фото–альбома. Оно имеет к концлагерю меньше отношения, чем… — Жанна на миг задумалась в поисках аналогии, — Чем башня Space–needle к инопланетянам. — Гм… В чьем фото–альбоме, если не секрет? — В частном — значит не в публичом, — отрезала Жанна, — Владелец альбома не давал мне разрешения обсуждать с прессой его фото. Уж извините, это — этика. — Знаете, мисс Ронеро, у многих нацистских офицеров в частных альбомах были фото из концлагерей. Я хочу сказать, что такое фото не может быть частным делом. — Ни это фото, — медленно сказала канадка, — ни состояние девушки на нем, не имеют ни малейшего отношения ни к какому концлагерю. Я понятно выразилась? — Да, — ответил Касси, — Непонятно только, почему вы в этом так уверены. Жанна одним глотком допила остывший кофе. — Не хочу показаться грубой, мистер Молден, но у вас меньше причин не доверять мне, чем у меня – не доверять вам. Одно фото из десяти – точно фэйк. Два фото 40–х годов не имеют отношения к делу. Теракт в Риме, термоядерный взрыв над океаном и одна из ста локальных войн в Африке — притянуты за уши. Женщина–инкубатор – тоже. По восемь близнецов рождалось и в США: Хьюстон, 1998 и Бэлфлауэр, 2009. И что бы помешало сделать такую же надпись под фотографиями их мам? Разве что, страх, что затаскают по судам. Пирамида черепов на берегу острова – это, извините, Голливуд. Итого: из всей этой кучи, только два фото имеют значение, и только вместе: долгожитель Рашер и эти заключенные за колючей проволокой. Если первое не связано со вторым, то мы имеем просто факт геронтологии (редкий, но не уникальный). В журанале «Nature»… — А сами по себе голые люди за колючей проволокой? – перебил Касси. — Я знаю частный нудистский пляж во Флориде, который обнесен такой же колючкой, да еще и под напряжением – чтобы не лезли папарацци. Даже специальная табличка висит. Касси трижды хлопнул в ладоши. — Браво, мисс Ронеро. Вы отправили «Daily Mirror» в нокаут в первом же раунде. Все это было бы верно – если бы не свидетельство репортера, который пытался выяснить, что же на самом деле происходит на острове Такутеа. Збигнев Грушевски из «Trwam–media». Он едва ушел оттуда живым. Его чуть не схватил военный патруль Waffen–SS, потом в него стреляли, ему пришлось бросить лодку в открытом море. Он бы точно погиб, если бы не рыбак–полинезиец, который вытащил его из воды и вывез, спрятав под кучей рыбы. — И этот поляк привез кучу фото, — с неприкрытой иронией продолжила Жанна, — Патруль белокурых бестий в черной форме со свастиками и серебряными черепами на лацканах, ствол пулемета, нацеленный прямо в камеру и, конечно, штрихи трассирующих пуль, как по заказу, летящих мимо цели. Кстати, последнее – это типичная ошибка таких жуликов. Если фото–оператора обстреливают, то картинка трасс выглядит иначе, а именно… — Стоп! – Касси поднял верх ладонь, — Позвольте ответить. Грушевски не привез никаких фото. Аппаратуру ему пришлось бросить, и он несколько часов пробыл в морской воде. Потом он сдался меганезийской полиции на острове Атиу, и ждал дубликат паспорта из Польши – тот паспорт, что был у него в кармане, превратился в мокрую промокашку. — Вот как? И полиcменам он, конечно, не стал рассказывать эту историю? — Напротив, мисс Ронеро. Он все рассказал и написал официальное заявление. — Сомнительно, — произнесла она. — Это я как раз проверил, — сообщил Касси, — Мне добыли копию этого заявления, а его оригинал лежит в полицейском участке на Атиу без всякой реакции властей. Жанна задумчиво покрутила в руке пустую кофейную чашечку. — Пожалуй, это уже становится интересным… … ======================================= 3 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 сентября 22–го года Хартии. Место: США, Гавайи — Меганезпия, Ист–Кирибати, Гонолулу, Ала–Ваи – Пальмира, Большой мост. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №1. Aloha, foa. На пути в страшную Меганезию. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Меганезийский округ Ист–Кирибати соприкасается со штатом Гавайи, США, не на 15 параллели Северной Широты, как записано в Сайпанском Пакте, а прямо в яхтенной гавани Ала–Ваи, которую можно увидеть из окон высотных зданий Гонолулу. Именно Здесь швартуются легкие флаеры–амфибии меганезийской ассоциации «Waikiki Mega Rickshas» (WMR), конкурирующей с американской компанией «HAL» за пассажиров южного и западного направлений. «WMR» в два с половиной раза дешевле, но «HAL» летают почти вдвое быстрее. Кто из них безопаснее — никто точно сказать не может. Таксист, который везет меня из Honolulu International Airport в Ala Wai Yacht Harbor, шутит: «Конкуренция рулит! За 10 лет наши авиа–перевозчики скинули 20 процентов цены, а меганезийские этажерки прибавили 30 узлов скорости». На мой осторожный вопрос: «Почему этажерки?» он коротко отвечает: «Увидите, мисс», и смеется… Когда я вижу этот флаер, пришвартованный к пирсу, то решаю, что он похож, все–таки, скорее не на этажерку, а на 30–футовый прогулочный катер с остекленным салоном и дизайном «Hi–Tech». Если следовать этой аналогии, то поперек катера, над ютом и над баком, приделаны по овальному крылу (так что, если смотреть сверху, вся конструкция оказывается похожа на литеру «H»). Кроме того, над ютом торчит высокий киль, а над баком – труба, похожая на турбореактивный агрегат обычного авиалайнера. Этажерка стоит на воде, у пирса, делая вид, что она действительно катер. Впрочем, по борту идет яркая надпись зеленым по белому: «US Honolulu – MZ Palmyra–Atoll — MZ Lanton – MZ–Tonga–Nukualofa — NZ Auckland». Не верится, что эта штука может пересечь по воздуху половину Тихого океана (пусть и с тремя посадками), но видимо, все–таки, может. Рядом с этим флаером, двое копов–янки болтают с гавайцем, одетым в лимонно–желтые шорты и пеструю красно–бело–черную рубашку. Я отвлекаю их от этого занятия своим вопросом: «Где тут регистрация, контроль, посадка и все такое». Оказывается, прямо здесь. Копы фиксируют мой выезд из США. Субъект в желтых шортах, оказавшийся не гавайцем, а меганезийским пилотом, смотрит на листок, который я распечатала, когда покупала по интернет место на этот рейс, улыбается, и говорит: «Ваше место 3B. Это правое кресло с левой стороны. Хотите — проходите, садитесь, а хотите – постойте пока здесь, покурите или позагарайте. Мы полетим (он смотрит на часы) через 24 минуты». Постояв четверть часа, и послушав болтовню пилота с копами (о девушках и о барах, в которых этих девушек лучше всего клеить), я лезу в салон флаера. Внутри он похож на маленький автобус. По пять рядов двойных кресел справа и слева. Кабина водителя отделена от салона только прозрачной полу–перегородкой. В хвосте дверца. Табличка «WC». Под ней плакатик: «Don’t use the toilet for exit! Hole is too narrow!». Юмор… Я улыбаюсь, устраиваюсь на месте 3B, засовываю свой небольшой багаж под кресло, предварительно достав ноутбук и кое–какие бумажки, которые намерена прочитать по дороге, и настраиваюсь на работу. Все–таки, я уже на борту меганезийского судна…. Еще несколько минут. Пилот занимает водительское кресло, бросает короткий взгляд в салон (19 мест из 20 заняты и, видимо, больше ждать уже некого), и громко объявляет: «Aloha, foa! Мы летим на Пальмиру, потом в Лантон, потом на Тонга, и финишируем в Окленде, на Аотеароа. Если кому–то это не подходит, лучше скажите об этом сейчас!». Одни пассажиры смеются, другие растеряно молчат. Я присоединяюсь к первым. Затем раздается негромкое гудение, за окном видно, как быстро удаляется берег острова Оаху. Этажерка отрывается от воды и, постепенно набирая высоту, разворачивается к югу. Я открываю новый файл на своем ноутбуке и пишу: «Меганезия: первые впечатления». Личных впечатлений пока нет — до атолла Пальмира 800 миль. Еще раз перечитываю памятку от правительства США (специально для туристов, прилетающих на Гавайи): *** Note: Меганезия, как страна с экстремистским политическим режимом, признана особо неблагоприятной для туризма. Отправляясь туда, вы подвергаете свою жизнь опасности! *** Затем я начинаю листать цветной буклет «Welcome to Meganezia» с фото атоллов. Мое занятие тут же привлекает внимание соседей. Слева, у окна — молодой парень, судя по эмблеме на футболке (зеленое колесо с синим ободком и надписью «HPU — Holomua Me Ka Oiaio»), студент Hawaii Pacific University. Справа, через проход — мужчина лет 30, в деловом костюме, похожий на страхового агента. Он–то и начинает разговор… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - — Эти меганезийцы мягко стелют, не так ли? — сказал он, кивая на буклет. — Выглядит красиво, — согласилась Жанна. — Красиво. Пока не столкнешься с INDEMI. — А что это такое? – спросила она. — Это меганезийское гестапо, — пояснил страховой агент, — тех, кто попал к ним в когти, больше никто никогда не видит. — А вы уже бывали в Меганезии? — Да. Транзитом. Я часто летаю так в Новую Зеландию. Они ее называют Аотеароа. У нашей фирмы филиал в Окленде. Меганезийские рейсы дешевле. Это бизнес… Студент, не поворачивая головы, произнес: — Я балдею, когда люди рассуждают, как знатоки Меганезии, хотя ни разу не вышли из зала для транзитных пассажиров. Это по–настоящему круто. — Вы меганезиец? — холодно спросил страховой агент. — Нет, американец, — ответил парень и, повернувшись к Жанне, добавил, — я из Фриско, Калифорния, а учусь в Гонолулу. Декс Мелвин. А вы, мисс? — Жанна Ронеро, Галифакс, Новая Шотландия, Канада. — Тоже транзитом через Меганезию? — Нет, — ответила она, — Как раз наоборот. Я журналист, еду делать репортаж о стране. — Осторожнее там, — буркнул страховой агент, — А то оглянуться не успеете… — А я лечу под парусом пройтись, — сказал Декс, не замечая его реплики — Ребята из университета Аваруа пригласили. — Вы не первый раз в Меганезии? — спросила Жанна. — Второй, — ответил он, — В прошлом году мы ходили по островам Гилберт. Но тогда я летел через Тарава, так удобнее. А в этот раз идем от Тинтунга, на двух катамаранах, зигзагом по Островам Кука, сначала — по Верхним, потом — по Нижним, а домой мы полетим с Раротонга. Остальные наши подтянутся завтра, а я, как бы, в оргкомитете. Сидящие впереди парень и девушка, похожие на малайцев, синхронно обернулись. — На Аитутаки будете? – спросил парень. — Наверное, будем. А что? — По ходу, мы там живем, — пояснила девушка. — Упс! — сказал Декс, — O vai to oe ioa? — O Tairi tou ioa, e o Haoto oia, — ответила она, и после пузы добавила — E pai i teie mahana Rapatara, pae i muri iho ua fare, y tiai haere mai oe. Декс развел руками (разговорника из tour–guide тут было не достаточно) и сказал: — Aita iau. Молодые меганезийцы рассмеялись, и Хаото пояснил: — Таири говорит: мы сейчас на 5 дней летим на Рапатара, а потом вернемся домой на Аитутаки, и ждем вас в гости. — Нас 7 человек, — предупредил американец, — Четверо наших и трое ваших. — А у нас канистра самогона и полная лагуна рыбы, — невозмутимо ответил меганезиец. — Заметано, — сказал Декс, и они хлопнули по рукам. Таири, тем временем, повернулась к Жанне, — Если хотите, полетели с нами. — На Рапатара? — уточнила та. — Ну, да. Это один из островов Тубуаи. — Но это ведь, кажется, довольно далеко. — 800 миль отсюда, — сообщил Декс. — Aita pe–a, — ответил Хаото, — Нет проблем. У нас «Reikan–Re». Легко долетим за 3 часа. Тамошний ariki, в смысле король, отличный дядька, и вообще там весело… — Король? – переспросила Жанна. — Мы, по ходу, ему помогаем с инженерией, — пояснила Таири, и скромно добавила – не бесплатно, ясное дело. — Настоящий король острова… Звучит заманчиво. Страховой агент вытащил из портфеля прозрачную папку и пробурчал. — Смотрите, мисс, как бы вас там не изнасиловали и не съели. Про этот Рапатара даже в прессе написано. — Непременно изнасилуем, — весело пообещала Таири, — потом съедим без соли, а кости бросим акулам. — Почему без соли? — спросила Жанна. — Для драматического эффекта, — пояснила меганезийка. — Вы, все–таки, прочтите на всякий случай, — сказал страховой агент и протянул канадке распечатку с сайта «Evangelical Times». Она задумчиво хмыкнула и прочла вслух: — Клайв Уилсон. Ужасающие человеческие жертвоприношения в Меганезии. Под маской ультра–модернизации на «Островах Свободы» процветают дикие ритуалы каннибалов и демонопоклонников. Автор увидел все это своими глазами на острове Рапатара. Слово «Rapatara» происходит от искаженного на туземный манер слова «raptor». Остров назван так потому, что он посвящен культу хищников–людоедов… — Чего–чего?! – хором воскликнули Хаото и Таири. — По ходу, Rapa–tara на утафоа значит: «место, где растет кукуруза», — сообщил один из пассажиров–меганезийев. — Я читаю, что написано, — пояснила Жанна, демонстрируя ему распечатку. — Что за бред! — возмутился Хаото и достал из кармана жилетки–military миниатюрный ноутбук, — как там? Evangelical Times, «The horrific human sacrifice in Meganezia?». Ага! — Читай вслух! – потребовала Таири. — Легко, — сказал он, — Значит, так. Остров Рапатара это один из самых глухих уголков пользующегося дурной славой архипелага Тубуаи. Именно тут в 1790 году туземцами были съедены несколько моряков с британского корабля «Баунти». Автор этих строк, отправившись с научно–исторической миссией по маршруту «Баунти», смог попасть на запретный остров только благодаря приказу, подписанному координатором Меганезии. Эта бумага служила нам охранной грамотой: нарушителей приказа координатора здесь расстреливают без суда вместе с семьями… Joder, foa, хватит ржать! Или читайте сами! Это было обращение к группе молодых меганезийцев, сидевших в трех рядах впереди. Они захихикали после слов: «запретный остров», а фраза про расстрел нарушителей вызвала у них громкий хохот, хлопки и свист. Шум затих, и Хаото стал читать дальше. — Эта бумага позволила нам попасть на берег лагуны в полнолуние, когда проводится главный и самый страшный ритуал: жертвоприношение девственницы большой белой акуле. На наших глазах четверо сильных мужчин втащили на помост, укрепленный над водой, отчаянно сопротивляющуюся туземку лет 20. С нее сорвали всю одежду. Ноги несчастной развели далеко в стороны, и привязали к двум перекладинам бамбукового креста. Жрец, лицо которого было скрыто под ужасающей акульей маской, наклонился над юной туземкой и проверил, что она девственна… Тут Хаото и Таири заржали хором, а следом захохотали те молодые меганезийцы, что смеялись полминуты назад. Четверо меганезийцев постарше, сидевшие в хвосте салона, тоже включились. Они звонко хлопали себя по коленям и громко комментировали. — Joder! Cuando se encontraron en Meganezia 20–ano virgen?! — De puta madre! Autor trajo el una virgen desde America! — Que en America no podia su jodan? Ella esta tal terrible? Под новый взрыв хохота, Таири стала объяснять Жанне: — Понимаешь, найти в Меганезии 20–летнюю девственницу это как поймать в Канаде живого динозавра. Люди говорят: автор привез девственницу с собой из Америки, она была такая страшная, что ее никто не… — Хей! Слушайте дальше! — перебил ее Хаото, — …Убедившись, что туземка еще не знала мужчины… (снова взрыв смеха), — …Жрец дал знак, по которому крест стали опускать в воду. Когда девушка была погружена по пояс, в воде появился огромный самец белой акулы, не менее 20 футов в длину. Морской хищник описал вокруг жертвы несколько кругов, перевернулся на спину, и стал виден его чудовищный мужской орган… Идущая между рядами девушка согнулась от приступа смеха, потеряла равновесие, и шлепнулась на парня из меганезийской кампании, который сидел рядом с проходом. — Ani oe, bro! — Aita pe–a, — ответил он, — ты откуда, гло? — Атафу, Токелау, — сказала она, — а ты, бро? — Манра, Феникс–Кирибати. Почти соседи. Хаото восстановил дыхание и продолжил чтение: … — Девушка завопила от ужаса и боли, когда самец акулы стал грубо совокупляться с ней, но через несколько минут потеряла сознание. Тогда крест вытащили на помост, и жрец, 5–ю ударами каменного топора отрубил несчастной жертве конечности и голову. Затем разрубил на части туловище. В это время, самец акулы, возбужденный запахом крови, попавшей в воду, плавал вокруг помоста. Туземцы начали кидать в воду куски жертвы, и акула мгновенно их проглатывала, пока от тела девушки не остались только сердце и печень. Их туземцы разрезали на мелкие части и съели сырыми. Вслед за тем, началась отвратительная сексуальная оргия. У меня нет слов, чтобы это описать… — Joder, — выругалась девушка из Атафу, — на предыдущее у него слов хватило, однако. Молодой парень — меганезиец из кампании, сидевшей впереди, пригляделся к Жанне. — Iri, glo! Я видел тебя по TV, на пресс–конференции координатора Торреса в Монреале. Ты на пари хотела снять с него ошейник безопасности и чикнула по шее отверткой. — Пилочкой для ногтей, — уточнила канадка, — Я случайно. Эта штука была скользкая. — Ты, гло, не за ту штуку хватала! — вмешалась девчонка, тоже сидевшая впереди. Парень возразил: — Я читал в «Ontario Scan», что до той штуки она тоже добралась. Жанна знала, что из этого инцидента, какие–то особо наглые пресс–стрингеры за 3 дня раздули порно–роман о ней и координаторе правительства Меганезии. — «Ontario Scan», — фыркнула она, — в этой желтой херне легко напишут, что королева Англии трахалась с лохнесским монстром. — А я бы попробовала по приколу, — заметила девчонка. — С Торресом или с монстром? – уточнил парень. — Ну… — она задумалась, — … Я бы начала с Торреса, хотя… Жанна покачала головой и улыбнулась. — Я поступила скромнее: поставила ему бутылку «viking–vine» после TV–эфира. — За такую ерунду целую бутылку? — удивилась девчонка, — Да мужчине надо гордиться, что его царапнула красивая женщина. Тем более, так эротично, прямо в студии! Один из меганезийцев постарше привлек к себе внимание громким свистом, и спросил: — Eo orivaa pahi–pai flyka hamani–haapii no Rapatara? — E reira, — ответила Таири. Тут чуть ли не все меганезийцы, находившиеся в самолете наперебой закричали что–то крайне доброжелательное и одобрительное, а кое–кто даже захлопал в ладоши. — В чем дело–то? — поинтересовалась Жанна. — Дядька вспомнил, что на Рапатара сконструировали палубную флайку «Orivaa». Это дешевая модель, популярная у рыбаков. Она может взлетать с юта мини–траулера. — На тросе, как воздушный змей, — уточнил парень с Манра, — При встречном ветре или, если штиль, при скорости судна 7 узлов. Но флайка зачетная, за такую цену. — Статейка–то, выходит, заказная, — заметил долго молчавший Декс, — лично я, на месте той фирмы, которая делает флайки, подал бы в суд на эту сраную газетенку. Нечестная конкуренция. Я бы выбил из этого гребаного сочинителя все дерьмо! — Янки дело говорит, — поддержала девушка из Атафу — Надо будет сказать королю, — согласился Хаото, — А ты быстро соображаешь, бро. — Ха! — сказал студент, — Не зря же в нашей стране даже у кошки есть адвокаты! Двое молодых американцев в переднем–правом ряду начали неудержимо ржать. Таири повернулась к Жанне. — Так что, гло, летим с нами к каннибалам–акулопоклонникам. — При такой интриге? Еще бы! — ответила канадка. … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №2. Меганезия – первое знакомство. Дети природы. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - С высоты птичьего полета атолл Пальмира похож на толстую, зеленую в красную крапинку канцелярскую скрепку. Вообще–то эта скрепка имеет длину 5 миль – по океанийским меркам это изрядный кусок суши. Зеленый цвет происходит от густой растительности, а красные крапинки – это крыши домиков. Дороги и километровые взлетно–посадочные полосы базы ВВС по обе стороны лагуны, достаточно темные и бросаются в глаза только перед самой посадкой. Этажерка приводняется в лагуне и подруливает к причалу Большого Моста (арки, переброшенной через канал, который соединяет открытую в океан западную часть лагуны с почти замкнутой восточной). Формальностей — ноль. Пилот открывает дверь флаера и мы спокойно выходим на территорию Меганезии, не предъявляя никому никаких бумаг. Девушка в широких бриджах, синей майке с белой надписью «Police» и черной матерчатой портупее с торчащей из кобуры рукоятью какого–то внушительного стреляющего инструмента, улыбается нам, говорит традиционное «Aloha foa» и начинает флиртовать с пилотом. Я растерянно спрашиваю у Таири, что теперь делать, и получаю прагматичный ответ: «завтракать, viti–viti, очень быстро, потому что через полчаса мы полетим дальше». В порядке пояснения, меганезийка указывает рукой на скопление столиков под навесом рядом с основанием арки Большого Моста в 200 метрах от причала. Хаото и Таири уже ведут себя так, будто мы с Дексом их гости. Или здесь так принято, или просто мы им чем–то понравились. Хаото подходит к стойке, обменивается с парнем–барменом двумя короткими фразами, бросает в прозрачную коробку несколько купюр (я соображаю, что это – меганезийские фунты), и сообщает нам: «Берите чашки, тарелки, и набирайте туда все, что нравится. Это, типа, как шведский стол». Ну, вот, нас уже угощают… Мы с Дексом набираем себе более–менее знакомых блюд (салат, яичница с беконом) и наливаем какао (по рекомендации Таири). По ходу дела, я интересуюсь, что означает аббревиатура «RSE» на входе в кафе. Таири объясняет: «Recuzo Sin Explica — Отказ без объяснений. Если персонаж антипатичен, то его тут не обслужат. У нас это почти везде. Обычное дело. У вас в Северной Америке так же в клубных кафе, ага?». Но от меня так просто не отвяжешься. Я уточняю свой вопрос: что означает несколько перечеркнутых пиктограмм рядом с обсуждаемой табличкой? Таири пожимает плечами: «Это просто! Здесь не обслуживают в стельку пьяных людей, людей с крупными домашними животными, мусульман и практикующих миссионеров». На мою реплику, что в цивилизованных странах запрещена дискриминация по признаку религии, дается ответ: «Мы по–другому цивилизованы». Декс спрашивает, не боится ли владелец кафе проблем с мусульманами из–за этого значка? Хаото отвечает: «Не боится, нет исламиста – нет проблемы» и делает поясняющий жест указательным пальцем, при этом звонко цокнув языком. Таири делает драматически–серьезное лицо: «Здесь у нас военно–фашистский произвол, вы не знали?!». Декс смеется — я не понимаю, почему… Тут, как раз под реплику о произволе, к лестнице, спускающейся от кафе прямо к воде, подкатывает какая–то плавучая военная машина, покрытая сине–зелеными разводами морского камуфляжа, и похожая на 20–футовую треугольную голову плывущей змеи из голливудского триллера про гигантских мутантов. По бокам головы торчат два гребня, что еще более усиливает ассоциацию с голливудским монстром. Я делюсь этим своими впечатлениями с Таири, и она дает альтернативную версию: «А, по–моему, не змеиная голова, а кошачья: у нее же ушки! Эту модель называют «MoonCat». Классная штука». На «голове», тем временем, открывается люк, оттуда прямо на лестницу выпрыгивает парень в мешковатом комбинезоне болотного цвета, бегом поднимается, берет из рук бармена мешок с какими–то прозрачными контейнерами, кричит «Mauru–roa!», прыгая через ступеньку, спускается обратно, и ныряет в люк, который тут же захлпывается. В потрохах машины раздается тихий металлически–шелестящий звук, она поворачивает свой нос в сторону середины лагуны, внезапно срывается с места и, проглиссировав по спокойной воде, взлетает и свечкой уходит в бело–голубое небо. Хаото, проводив ее взглядом, сообщает: «Океанский магистральный патруль. Зашли за хавчиком. Не летать же пол–дня голодными». И они с Дексом начинают экспрессивно спорить о сравнительных качествах меганезийского «MoonCat» и нового «Sea–Stealth» вооруженных сил NATO. Мужчинам только дай повод поговорить об оружии… Таири, заметив мой интерес к снующим по лагуне маленьким лодкам, начинает объяснять мне разницу между разными «proa»: традиционными «vaa–hoeie» и модерновыми «ahi–reoo». Потом она смотрит на часы и решительно говорит «Horo!». Полчаса почти прошли. Мы возвращаемся к нашей этажерке. Рядом с ней сейчас пришвартована лодка, которая ближе к «vaa–hoeie», хотя 2 ее поплавка надувные, а не бамбуковые и, помимо паруса, у нее имеется ультра–модерновый компактный подвесной движок. Пилот снова курит, но уже не с девушкой–копом (та осматривает чей–то недавно прибывший гидроплан), а с колоритной толстой пожилой туземкой, одетой лишь в серебристый платок, обернутый вокруг монументальных бедер. Четверо подростков лет 12, трое мальчишек и девчонка, таскают из лодки в багажный отсек этажерки какие–то увесистые пластиковые мешки. Подростки совершенно голые, если не считать ярких матерчатых браслетов на левом плече, над бицепсом. Пассажиры–американцы (те, что с первого ряда) наблюдают эту сцену не без некоторого чувства превосходства: «Дикари», — негромко говорит один из них другому. «Дети природы, — соглашается тот, — Туземцы–утафоа, их тут оберегают». В этот момент что–то мелодично звенит. Девчонка–подросток резко останавливается на пол–пути от этажерки к лодке, вынимает из браслета какую–то яркую круглую штучку, прижимает ее к щеке чуть ниже уха, замирает, прислушиваясь, а затем говорит: «Ua te parao este chineese oper–sys joder teie». Снова прислушивается и говорит: «Clean it up oe bene install kiwi–OS… Aita pe–a e o maita juntas global upgrade per software compartible». Дети природы. Туземцы… Девчонка убирает мобайл в браслет и бегом бежит к лодке. … ======================================= 4 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 25 марта 20 года Хартии. Ночь. Место: Центральная Меганезия, остров Футуна, Kolia village, fare Carpini. ======================================= — Любовь моя, если ты снимешь эту долбанную военную форму, сваришь мне вкусный кофе, нальешь в красивую чашку, положишь рядом маленький кусочек шоколада… В общем, сделаешь то, что жена обычно делает для хоть немного любимого мужа… — … То в ближайший час ты точно мне ничего внятного не скажешь, — перебила она. — Я имел в виду в данный момент только кофе и шоколадку, а остальное чуть позже. — А, теперь поняла. Ладно, я варю кофе и слушаю. — Форму, — напомнил он, — Иначе мне покажется, что у кофе казарменный привкус. — Ну, если ты настаиваешь… Стороннему наблюдателю могло показаться, что капитан Чубби Хок выскользнула из армейского комбинезона… И вообще из всего, что было на ней надето… Примерно как горошина из стручка при сильном надавливании с боков. — Я настаивал только на форме, — заметил Микеле Карпини (вице–президент ассоциации агроинженеров Уоллис и Футуна), — но так ты мне даже больше нравишься. — Как это мило… Я рада, и начинаю варить кофе. Микеле закурил сигарету, откинулся в кресле и произнес: — Поскольку ты выстрелила в меня этой информацией, как из пулемета, да еще на жутком сленге, который вообще надо бы запретить к употреблению в приличных местах… — Короче, милый, — попросила она, включая кофемолку. Дождавшись, пока воющий звук этого агрегата стихнет, он сказал: — Короче, я постараюсь изложить все так, как понял, а ты, любовь моя, будешь без всякой ложной скромности меня перебивать, если я допущу ошибку. Итак, по условиям задачи, у нас есть участок 5 миллионов гектаров в субэкваториальном климатическом поясе, при холмистом ландшафте и крупных разрозненных водоисточниках. Если совсем грубо, то это – приэкваториальная пересеченная саванна, которая для интенсивной агроиндустрии требует организации террас с капельным орошением и тонким контролем водно–солевого баланса в культурном слое и, возможно, первом водоносном слое. За шесть месяцев надо организовать дело так, чтобы урожая хватило для двух миллионов потребителей. ОК? — NOP, — ответила Чубби, бухнув в джезву такое количество кофе, которое привело бы в состояние невыносимого ужаса Всемирную Организацию Здравоохранения. — В таком случае, почему ты меня не перебила, когда я сделал ошибку? — Потому, милый, что ты нигде не ошибся. Ты просто упустил главное. — Ах, вот как? И что же главное. — Главное, — ответила она, точным движением наполняя джезву водой на 3/4, — это война. — Ах, война?! Я две недели жил спокойно, полагая, что ты в Нгоронгоро, на безобидном саммите по терроризму, а ты опять была на войне! У тебя двое детей, ты не забыла? А ты являешься домой в два часа ночи, в мундире, пропахшем пироксилином и напалмом… — Это не мундир, а комбез. И он не может ничем таким пахнуть. Я летала из Нгоронгоро в Мпулу на 4 дня, и не участвовала в активных боевых действиях. Клянусь Фрейей. Она на секунду возвела глаза к небу (точнее к потолку), и поставила джезву на плитку. — Ну, ладно, — вздохнул он, — расскажи, что там за война, на которой ты ни в чем таком не участвовала. Заметь, я поверил тебе на слово. — Война, — задумчиво сказала Чубби, — Она идет там уже целую вечность. В Мпулу нет ни одного жителя, который знает о мирных временах хотя бы по рассказам бабушки. — Извини, любимая, но я не понял, с кем они воюют. — Какая разница? — спросила она, — Если я зачитаю тебе из блокнота два десятка названий африканских племен, это как–то повлияет на рекомендации по агрокультуре? — При чем тут названия племен? – спросил Микеле, — Я так понимаю, что или их армия к кому–то вторглась, или к ним вторглась чья–то армия. Скорее, второе, поскольку, судя по твоей информации, свою армию им содержать просто не на что. — Ты ошибаешься, милый, — мягко сказала она, — Они содержат четыре своих армии и еще два оккупационных корпуса из соседних стран. Военный контингент просто приходит и отбирает у фермеров все ценное, что сможет найти. Овощи, зерно, мясо, скот, женщин и подростков. Пищу можно съесть, остальное — поменять на оружие, боеприпасы и морфин. Можно по–другому: зерно и скот — поменять, женщин и подростков — съесть. Все зависит от текущей конъюнктуры рынка… Твой кофе, милый. А шоколадку я сейчас найду, она была в буфете, и если Флер и Люси ее не слопали… О, у нас же есть фиджийский ром! Микеле подвигал чашечку по столу и спросил: — А вот так взять и съесть, это в порядке вещей? — В порядке – не в порядке, — пробурчала Чубби, обыскивая внутренность буфета, — Я им сто раз говорила, чтобы они этого не делали, а они все равно таскают и лопают. — Кому ты говорила? — И той, и другой, и обеим сразу. Бесполезно. И шоколад, и джем… Слушай, помнишь, в Апиа, в итальянском ресторане мы пили кофе с крекерами. Крекеры есть. Пойдет? — Да, любимая. Я назвал шокаладку просто как один из вариантов. Но вопрос был не про наших девчонок. Я имел в виду, в этом Мумбо–Джумбо… — В Мпулу, — поправила она, водружая на стол вазочку с крекерами. — Да, в Мпулу, — поправил себя Микеле, закуривая новую сигарету, — Там каннибализм в порядке вещей? Я имею в виду не ритуальный, а чисто технический. Ты упомянула про некую взаимозаменяемость скота и людей. По–моему, это существенно. Чубби уселась напротив него на пуфике, скрестив ноги по–турецки, налила себе рюмку рома, сделала малюсенький глоточек и произнесла длинную тираду. — Видишь ли, милый, тут надо понимать специфику вооруженных контингентов в Мпулу, да и вообще в этом регионе. Бойцы рекрутируются из более–менее здоровых подростков 15 – 16 лет, путем их подсадки на героин. Они стреляют, куда приказано — командир их снабжает морфином. Авторитет командира непререкаем, потому что только он знает, где и у кого можно купить морфин. Без мофина этих бойцов за три дня вывернет наизнанку синдром отказа. Они абсолютно асоциальны. Им нужны белки, жиры и углеводы, чтобы держать оружие, потому что только так они получат морфин и им все равно кого жрать, свинью или человека. Если боец, из–за развития наркомании, или по другой причине уже не может держать оружие, то товарищи его съедают. В среднем боец живет 3 года. — Но ведь это, должно быть, очень некачественные солдаты, — заметил Микеле. — Очень, — подтвердила она, — Обычный взвод мотострелков ликвидирует батальон этих типов за четверть часа, не потяряв ни одного бойца, разве что – случайно. Но они, как правило, воюют не с регулярной армией, а с фермерами или между собой. Наркоман с автоматом сильнее безоружного фермера – неравенство, на котором стоит эта система. — А фермерам не приходило в голову купить автоматы? — Это пришло в голову кое–кому другому, — сообщила она, — рядом с тобой валяется мой комбез. Вытащи то, что находится в большом кармане на правом боку. Микеле порылся в складках комбинезона и извлек оттуда нечто вроде пластмассового игрушечного пистолета, сделанного зачем–то не меньше, а больше настоящего, и к тому же, довольно тяжелым, никак не легче килограмма. — Если это для того, чтобы пугать наркоманов, то я бы сделал что–то более похожее на американский М–16, — заметил он, — Их все видели по TV. А эта штука не внушает… — Это — пистолет–пулемет «Spagi», — перебила она, — дай его сюда. Чубби взяла игрушку в руки и быстро разобрала на детали, разложив их в ряд на столе. Финальным аккордом был стандартный 5,56–мм патрон, извлеченный из коробчатого магазина для полной убедительности — Так он что, настоящий? — удивился Микеле. — Еще бы. Бандита–морфиниста нельзя испугать. Его можно только убить. Spagi далеко не лучшая модель такого рода, зато она самая простая и дешевая в производстве. Работает на самых дешевых массовых малокалиберных патронах, которые продаются где угодно, как спортивные. Плюс – сходство с игрушкой. Оно, между прочим, обмануло не только тебя. Мы поставили в Мпулу 5000 единиц — это стоило менее ста тысяч фунтов. Они дешевле, чем многие игрушечные пистолеты. В этом есть что–то забавное, не правда ли? — Наверное, если иметь специфическое чувство юмора, — проворчал Микеле, глядя как его жена собирает жутковатую игрушку в боевое состояние, — Но я не понимаю, чем могу тебе помочь. До того, чтобы выращивать автоматы, как маис, агробиология пока не дошла. — Автоматов и так хватит, — ответила она, — Людям надо не только стрелять, но и кушать. — Я так понял, что если фермеров не будут грабить, то они легко прокормятся. Чубби покачала головой. — Фермеров всего полмиллиона, если считать с семьями. А полтора миллиона не имеют ферм. Они просто вымрут от голода. Точнее, они пойдут штурмовать фермы, и начнется такое, что лучше было не затевать эту историю. — Подожди, — сказал он, — а раньше–то эти полтора миллиона чем питались? — Гуманитарной помощью, разумеется. — И что им помешает питаться ей и дальше? — То, что теперь ее не будет, — объяснила Чубби, — Гуманитарная помощь дается не просто так, а в обмен на некоторые вещи, одной из которых является устойчивый сбыт морфина. Когда полковник Нгакве со своей фермерской милицией зачистит морфиновые армии, сбыт упадет, и спонсорам будет неинтересно поставлять гуманитарную помощь. Вот так. — Любимая, ты же не будешь утверждать, что гуманитарная помощь поставляется только ради сбыта морфина. — Не только, — согласилась она, — Большую роль играет также человеческий фактор. — В смысле, гуманитарные соображения? — спросил Микеле. — Нет. В смысле, торговля людьми. Кого–то продают на запчасти: органы, кровь, и прочее, но в основном – просто в рабство. Очень мощные гуманитарные программы у исламских фондов. Им нужны мальчики–подростки в отряды «воинов джихада». Девочки–подростки — это ходовой товар для секс–индустрии. Совсем маленьких детей продают на подпольном рынке усыновлений и на рынке запчастей. Но главным гуманитарным бизнесом уже 5000 лет остается работорговля. Рынок дешевых разнорабочих для портов в странах ЮВА, и для рудников в той же Африке, откуда поставляют металлургическое и химическое сырье в Северную Америку и Европу. Глянь отчеты ООН, если тебе интересно. Там про это есть. Ну и, разумеется, десятки миллионов сверхдешевых гастарбайтеров для развитых стран. Формально, они даже не рабы. Торговля ими – как бы, легальный бизнес. Вот, ради всего этого, во второй половине XX века и дали независимость странам Центральной Африки. Микеле допил кофе и задумчиво посмотрел на дно пустой чашки. — До чего же интересная изнанка у нашего замечательного века… Скажи, любовь моя, а что забыла твоя замечательная организация в этом Мумбо–Джумбо? — Мпулу, — мягко напомнила Чубби, снова наполняя его чашку. — Спасибо… Конечно, в Мпулу. Так что? — Литий, бериллий, уран и торий, — ответила она. … ======================================= 5 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 сентября 22 года Хартии. День. Место: Центральная Меганезия, Тинтунг. По дороге Кенгуру – в Лантон–сити ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №3. Алюминиевая революция. Столица произвола — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Въездной контроль в Меганезии занимает примерно 10 секунд для иностранцев и 5 для граждан. Такое впечатление, что тут никого не интересует, кто и зачем въехал в страну. Электронный фейс–контроль и штамп. Все. Декса мы потеряли на входе в зал прибытия: девушка — melano (видимо, меганезийская часть его экипажа) схватила его, как оса — гусеницу и тут же уволокла куда–то. Он успел лишь махнуть нам рукой и крикнуть «Встретимся на Аитутаки». Таири и Хаото крикнули «Aloha viti!», и переключились на меня. Таири взяла трицикл в автоматическом rent–сar, и мы двинулись на экскурсию. … Тинтунг, на котором расположена столица Меганезии — это атолл, в который входят три крупных острова: южный Мотуко, северный Вале и западный Катава. Они образуют треугольник со сторонами примерно по 6 миль вокруг поразительно красивой лагуны. Мотуко и Вале соединяет «Дорога Кенгуру» — дугообразная дамба, примерно четверть мили шириной и 3 мили длиной, построенная поверх барьерного рифа. Название было придумано в конце 2–го года Хартии, после «Битвы за директиву судьи Малколма». В тот год бурные экономико–социальные процессы, вызванные технической политикой правительства Иори Накамура, привлекли в страну множество гастарбайтеров, часть которых (т.н. дешевые чернорабочие) были мусульманами из бедных восточных районов Индонезии и Малайзии. Как часто бывает в подобных случаях, часть кварталов трущоб, существовавших тогда вокруг морского порта и аэропорта на острове Мотуко, мгновенно превратились в исламский анклав. Жители трущоб, не склонные к этой религии, вдруг обнаружили, что на улице опасно торговать свининой и алкоголем, а женщина, выходя из дома с не особенно прикрытым телом, или даже просто с открытым лицом, рискует быть избитой. Плюс к этому, мусульманские кварталы порождали огромное количество грязи. Другие кварталы трущоб тоже не были особенно чистыми, но там соблюдалась кое–какая гигиена, а здесь кучи пищевых отходов гнили прямо на улице. Последней каплей стал поджог исламистами одного из Y–клубов (меганезийской разновидности дома свиданий). Жители обратились в местный суд, а тот запросил разъяснение у Верховного суда. Так появилось постановление Верховного суда, названное по имени автора его проекта, «Директивой судьи Малколма». Оно содержало, в частности, следующий принцип: «На территории и в акватории Меганезии запрещается распространение и демонстрация политических и религиозных убеждений, требующих ограничить свободу жителей сверх ограничений, записанных в Великой Хартии или следующих из нее. Любые покушения такого рода, в т.ч. соучастие в ассоциации с подобными целями – это попытка учредить государство. Она должна пресекаться высшей мерой гуманитарной самозащиты». Ни одна идеология или религия, не были здесь прямо названа, но из–за фона, на котором принималось постановление, ясно было, что речь идет, в первую очередь, об исламе, или, как минимум, о его ортодоксальных течениях. На следующий день, молодой мусульманин, арестованный за бросок камня в «нескромно оформленную» витрину фотостудии, был за 15 минут приговорен местным судом к ВМГС, и еще через 10 минут расстрелян во дворе полицейского участка. Мусульманская община ответила акцией протеста. Одна группа около 500 человек, блокировала порт, а другая, около 1000 человек, двинулась по дамбе на остров Вале, в Лантон–сити, с достаточно характерными плакатами «Islam will dominate the world», «Stop sinful «Magna Carta» и даже: «Death to judge Malcolm». Будь здесь Европа или Британия – правительство и суд дрогнули бы. Будь здесь Северная Америка – возможно, дело бы дошло до рукопашной с полицией, а потом до какого–то компромисса. Будь здесь Китай – произошло бы столкновение с войсками и сколько–то жертв, зато потом – денежный дождь из международных правозащитных организаций: «помощь жертвам гонений на свободу совести». Организаторы выступлений мечтали о первом варианте, рассчитывали на второй, но были готовы даже на третий. Они не учли специфику Меганезии, как страны из тысяч маленьких островов, рассеянных в огромной акватории. Массовое силовое выступление против основы основ политической системы, в трехмильных окрестностях столицы, отдаленной на сотни миль в ту или иную строну от других крупных центров, воспринимается тут, как попытка вооруженного переворота. Не исключено, что еще можно было сгладить ситуацию, если бы не гибель двух полисменов, попытавшихся задержать толпу на дамбе, и еще одного — в столкновении у транспортных ворот порта. После этого командир лантонского гарнизона получил от Верховного суда приказ: «вооруженный мятеж пресечь, в переговоры не вступать, пленных не брать». Гарнизон столицы в то время состоял из шести 20–метровых портовых тагботов «Ville», переделанных в канонерские лодки (один такой кораблик сохранился — на нем катают туристов и пускают феерверки), пяти 3–метровых японских танкеток «Type–94–TeKe» (брошены в 1945, восстановлены в автомастерской) и авиаотряда из десяти «SkyEgg». О SkyEgg надо сказать несколько слов. Возьмите большое яйцо, метра 3 в длину, сзади приделайте к нему пропеллер, а сверху — крыло размахом 7 метров. От крыла протяните назад, по обе стороны пропеллера, две 3–метровые оглобли, и на них прилепите второе крыло, размахом 3 метра с двумя вертикальными рулями по бокам. Все, машинка готова. Модель была краденная, причем многократно. Ее исходную версию — «Hammond Y1S», создали в США в 1937. Из–за Великой Депрессии бизнес не удался, а единственный (и то сломанный) образец продали по бросовой цене в Нидерланды. Там компания «Schedle», в 1940, сделала из этой конструкции универсальный прототип для целого класса военных самолетов разного назначения. Легкий вспомогательный «Schedle–20» с движком 160 л.с. не отличался по силуэту от скоростного истребителя «Schedle–21» с движком 1100 л.с. После нападения Гитлера на Нидерланды, чертежи были вывезены в Швецию, и этот истребитель, в усиленном варианте, получил имя «SAAB–21». После окончания войны, исходная документация «Schedle» попала в США. В 1987, на ее базе появилась изящная авиетка «Sadler–Vampire» с весом полтора центнера, движком 30 л.с. и скоростью до 85 узлов. Затем ВВС Турции вдруг обнаружили в ней военный потенциал (какой сюрприз – если учесть, что «Schedle» была военной моделью). В 1997 «Sadler–Vampire» с движком 450 л.с. (разгонявшим ее до 200 узлов), бронепанелями, 2 пулеметами и 4 базуками под крыльями, стала легким штурмовиком «Yarasa». В XXI веке, военно–техническое бюро «Creatori» Народного флота Меганезии поставило на «Sadler–Vampire», движок 150 л.с. и шестиствольный пулемет M134–Minigun 7,62–мм. Эта «трещетка» была старой моделью (созданной еще в 1962, для вьетнамской войны), но давала 100 выстрелов в секунду. Как решили в Народном флоте Меганезии: «сойдет для сельской местности». По военным меркам начала XXI века, «SkyEgg» годилась только для музея технического абсурда, но против толпы людей, вооруженных только обрезками труб и несколькими дробовиками, 10 таких флаек было более, чем достаточно. Около тысячи манифестантов, оказавшихся в момент атаки на дамбе, умерли, не успев даже понять, что происходит. Из пятисот человек, блокировавших порт, кое–кто прожил дольше — портовые сооружения мешали пилотам вести непрерывный огонь, и порядка двухсот участников акции успели разбежаться. В следующие полчаса, полиция, при поддержке танкеток «зачищала» их в трущобах. Неизвестное количество людей попыталось уйти в море на двух маленьких старых сейнерах, но их, конечно, заметили с воздуха. Никто не выяснял, сколько там виновников беспорядков, а сколько — испуганных мусульман, решивших скрыться на всякий случай. Сейнеры расстреляли и пустили ко дну в нескольких милях от берега. Последний аккорд. Авиация возвращается на базу. В эфире — болтовня пилотов, которую начальство не пресекает (надо же ребятам сбросить напряжение). И тут кто–то говорит: а прикиньте, наша дамба похожа на кенгуру! В Австралии аборигены рисуют кенгуру точь–в–точь такими. Ну, схематично: хвост и спина — дугой, лапки, мордочка, ушки. С подачи этого пилота, трехмильную дамбу с Мотуку на Вале и стали называть «Дорога Кенгуру». А «SkyEgg» теперь (как пояснили мои гиды) – популярная гражданская модель, одна из самых дешевых и безопасных. Пулемет на нее, конечно, не ставят. Вот такая история… Сейчас Дорога Кенгуру гораздо шире, чем была тогда. По ней идет шоссе и монорельс для трамвайчика, а со стороны лагуны остается полоса в полста метров, застроенная линией необычных таунхаусов. Они представляют собой разноцветные 40 и 20–футовые грузовые контейнеры поставленные в два — три этажа, с прорезанными окнами, приделанными лестницами, широкими балконами и выходящими в лагуну пирсами. Этот жилой массив был экспериментом Алюминиевой революции по расселению трущоб. Получилось очень удачно, так что подобным способом продолжают строить до сих пор. Теперь для этого специально производят жилые модули из материалов, более подходящих для жилища, но «контейнерный стандарт» (кратность горизонтальных размеров 20 или 8 футам, а высоты — 8,5 футам) остался. Под него есть популярные архитектурные решения, с которыми тут не хотят расставаться, хотя в Меганезии метрическая, а не британская система единиц. Справедливости ради, надо сказать, что контейнерное жилье изобретено не в Меганезии. Первые microflat с площадью 40–футового контейнера (320 кв. футов или 30 кв. метров) появились в середине XX века, в еще существовавшем тогда СССР. Там они строились из тонких бетонных блоков и назывались «cross–show». В конце XX века в Мексике и Перу начали строить таунхаусы уже собственно из списанных контейнеров. В начале XXI века эту моду переняли в Нидерландах (для дешевых отелей и студенческих кампусов). Тогда же компактные жилые дома — пакеты из microflat в форме 40–футовых контейнеров были созданы в Англии, как рецепт для перенаселенного Лондона. Кстати, название «Lanton» происходит от искаженного «London» (до Алюминиевой революции нынешняя столица Меганезии официально называлась «New South London»). Вот такие гримасы истории… Из середины «Дороги Кенгуру» на остров Катава переброшен поражающий воображение узкий висячий мост с пролетом длиной в милю — «Мост королевы Лаонируа». На острове Катава находится университет и кампус — архитектурный комплекс, напоминающий по виду скопление застывших пузырей грязевого гейзера (аналогия верна, поскольку купола всех зданий выдуты из бетона–пластика, а окна и двери пропилены в стенках). Изнутри такое сооружение выглядит, как хорошо благоустроенная пещера. Мои гиды пояснили, что отсутствие прямых углов и линий должно было (по мысли авторов) стимулировать неординарное инженерное творчество. На практике это стимулировало ехидные шутки студентов. Так, аббревиатуру MULT (от официального «Meganezian Universidad La Tecnologia») стали расшифровывать, как «Motu Urb La Troglodidas» (Островной Город Троглодитов). Сразу после революции, во времена Конвента, здесь был «Militar Tecnic Creatori». В шутку его называли «Crematori», т.к. в нем создавались простые и дешевые средства уничтожения (делать сложное было негде, дорогое — не на что). От «Creatori» сохранился лишь один маленький корпус — там сейчас «Atomic Autodefenca Museo». Кроме Вале, Мотуку и Катава, в архипелаг Нельсон входят еще два острова: Тока–Таолу и Нгалеву. Крошечный Тока–Таолу находится в 4 милях к западу от Катавы, и представляет собой аппендикс атолла Тинтунг. Он застроен сплошным «контейнерным» таунхаусом, причем часть домов стоит практически вне островка, на сваях, вбитых в подводную часть рифа. Остров Нгалеву лежит в 50 милях к юго–востоку от основной части архипелага. Это военный форт, который с воздуха похож на ступенчатую пирамиду, возведенную прямо в открытом океане. Какой–то остряк написал, что форт Нгалеву — это увеличенная ровно в 4 раза копия пирамиды Хеопса, но по форме он ближе к пирамидам майя в Мексике. Это не дань эстетике, а функциональность. Ступеньки — это взлетно–посадочные полосы. Нижние, длинные — для тяжелой авиации. Верхние, более короткие – для легкой. Какая проза… Наша экскурсия началась с южного острова Мотуко (где расположен международный аэропорт и морской порт). Раньше к ним прилегали трущобы и допотопный заводик по переработке рыбы. Через несколько лет после Алюминиевой революции то, и другое снесли, аэропорт и морской порт расширили, а на оставшемся пятачке площадью менее квадратного километра, в соответствие с координаторской политикой «Cyber Revolucion Industrial Machineri» (CRIM) построили «Robot Experimental Fabrica» (REF). Из–за явного созвучия «CRIM» с «crime», и из–за столь же явной ориентации новой политики на грубое воровство технологий, REF стали в шутку называть «Robbery, Expropriation and Falsify». Шутка, впрочем, удалась: за счет интеллектуального грабежа Меганезия быстро заняла лидирующие позиции в мировом Hi–Tech. Разработки часто воруются через «brain drain» (путем переманивания молодых специалистов, владеющих важными know–how), поэтому вокруг REF построили квартал «Nido Cereb» (гнездо мозгов), куда этих ребят можно было поселить сразу по приезде. Через пару лет, получив хорошие деньги, они покупают более комфортабельное жилье, а их место в «гнезде» занимает новая партия свежих мозгов. На первый взгляд «Nido Cereb» похож на причудливо расколовшиеся пчелиные соты, из которых вытек мед. Каждая сота – это торец модуля microflat с балконом, торчащий под углом к плоскости фасада (сама плоскость фасада существует лишь теоретически). Как можно увидеть (если не полениться заглянуть в интернет), такая «живая» конфигурация mictoflat–house является почти точной копией английского «лондонского проекта» начала века. Разница только в увеличенных балконах (это и понятно: здесь температура воздуха почти никогда не бывает ниже 25 Цельсия, так что балкон является второй living–room). Комплекс «REF — Nido Cereb» финансируется одним из самых крупных меганезийских публичных инвестиционных фондов «Hawaika Energi y Tecnica Nova». Он тесно связан с кампусом Университета и, как утверждают мои гиды, продолжает оставаться довольно доходным предприятием. Что бы не писали о развитии меганезийских научных школ, а факты свидетельствуют о том, что интеллектуальный грабеж продолжает оставаться для Меганезии важной (если не главной) формой приобретения научно–технических знаний. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … Жанна еще раз окинула взглядом фантастический мост королевы Лаонируа, как будто уходящий от обзорной площадки на Дороге Кенгуру куда–то в бесконечность (место в миле отсюда, где мост соединялся с островком Катава, было не разглядеть). — Конструкция тоже ворованная? – поинтересовалась она. — По ходу, слизали с норвежского Skarnsund Bridge, — ответил Хаото, — только с учетом новейших достижений… В общем, вышло проще, дешевле и почти вдвое длинее. Ну, пришлось сделать его узким – опять же, чтобы дешевле. Но все равно красиво, ага? — Красиво, — согласилась она, — Хорошо, что архитектуру у вас не запретили вслед за литературой. — Ты чего, гло? – возмутилась Таири, — У нас этой литературы сколько угодно. Если не веришь, давай зайдем в Лантон–сити в book–shop, там эой литературы… (меганезийка провела ладонью примерно на уровне ноздрей)… Там есть книги, за которые у тебя в Канаде сажают в каталажку. А у нас — пожалуйста. Потому, что свобода. Хартия. — Библия и коран там тоже есть? – уточнила канадка — Ну, да. Если будешь брать сразу и то и другое — торгуйся. За две книги 5% discount. — Странно. Я читала в «Human Rights Watch Reports», что литература у вас запрещена Верховным судом сразу, как только приняли Хартию. Хаото задумчиво почесал в затылке… — А, я догнал. Это про литературу в школе. Ее Трибунал запретил. При Конвенте. — И до сих пор запрещена? – спросила Жанна. — Еще бы. Сама прикинь: как в свободной стране можно учить детей таким вещам? — Каким – таким? — Мне мама про это рассказывала, — сообщила Таири, — Типа, читаешь книжку, а потом тебя спрашивают какую–то херню. Например, почему такой–то тип из книжки поступил хорошо или плохо? А ты должен научиться думать таким образом, чтобы твои ответы совпали с эталоном. 5 лет тебе вбивают в голову, мораль оффи, а потом ты выходишь с пробитыми мозгами и уже не можешь жить по–человечески. Мама говорит, даже такой вопрос задавали: Для чего живет человек? Прикинь? И, если ответил неправильно, то получаешь плохой аттестат, и на хорошую работу тебя уже не принимают. — Правильно этих уродов расстреливали при Конвенте, — заключил Хаото. — Зря, — не согласилась Таири, — Можно было ссылать в Антарктиду. — Как? Тогда там еще не было нашей колонии. — Ну, можно не в Антарктиду. Можно на плавучий поселок. Там бы они быстро поняли, для чего живут, и какая реальная цена их жизни. В фунтах и сантимах. Жанна посмотрела на своих гидов с полнейшим непониманием. — Ребята, объясните, кого и за что расстреливали. — Очень просто, — сказал Хаото, — Когда Трибунал вынес постановление, то на учебники, где была вся эта хрень, сделали надпечатки «запрещено использовать в преподавании». Копы заходили в школы и в библиотеки, и ставили печати. В интернет было вывешено постановление. Там черным по белому: за нарушение — ВМГС. — Книги нельзя запрещать, — добавила Таири, — Если ты просто хочешь почитать старый учебник, то нет проблем. Но запрещено преподавать это дерьмо. — Ничего себе свобода… — протянула Жанна, — в школе нельзя читать литературу…. — Я же тебе объясняю: читать можно. Даже нужно. Есть специальный предмет: страны мира. Читаешь на языках разных стран, заодно узнаешь про их обычаи. Там про Канаду тоже есть. Лонгфелло «Песня о Гайавате». Это про ваших индейцев. Забойно, кстати. — ОК. Вот ты прочла Лонгфелло. Учитель может спросить: что ты поняла из этой книги? Что тебе понравилось, или кто тебе понравился? И почему? — Да легко, — ответила меганезийка, — Даже тест есть: выбрать правильные ответы. Кто с кем дружил, кто кого грохнул, или съел, кто с кем спал, и кто куда ездил. Типа, учителю надо видеть, что ребята поняли сюжет. Про понравилось — это по желанию, на экзаменах по пересказу. Я на английском пересказывала «Маугли» Киплинга. Там зачетный питон. — Питон просто был продвинутый, в смысле знания психологии, — заметил Хаото. — Слушайте, — сказала канадка, — я не поняла, что именно запрещено преподавать. Таири удивленно подняла брови (вопрос явно показался ей слишком простым). — Так, мораль. Прикинь: какой–то тип начинает всех учить, что хорошо, а что – плохо. Мало ли, что ему лично не нравиться? А другому — нравится. О вкусах не спорят. — Да, но ведь детям надо давать воспитание, — возразила Жанна. — Для этого, — сказала меганезийка, — у детей есть мамы и вообще семья. А школа — для того, чтобы давать актуальные знания. Учителю за это платят, а не за его вкусы. — Прикинь, — вмешался Хаото, — Ты наняла парня, чтобы погрузить багаж в лодку, а он начинает тебе рассказывать, что твоя лодка — говно, тряпки — отстой, а сама ты вообще улитка тормозная. Тебе оно надо? Аналогичный случай. Вот Конвент и реформировал школу по принципу: «Ni bu yao, bu yao». Что не нужно, то не нужно — Чтобы не отнимать у детей время на всякую фигню, не забивать им мозги мусором и неактуальной информацией, и не тратить на это деньги, — добавила Таири. — А про Хартию в школе преподают? — поинтересовалась Жанна. — Да. Это в «Основах социально–экономического управления». — И чему там учат? — Тому, как управлять экономическими объектами, безопасностью и гуманитарными ресурсами, — ответила меганезийка, — У нас как предмет называется, про то там и учат. Канадка повторила про себя услышанную фразу, пришла к выводу, что ни на какой из знакомых ей школьных курсов это не похоже, и потребовала разъяснений: — Таири, а чему конкретно учат на этом курсе? Что человек, в итоге, умеет делать? — Это и умеет. Управлять домашним хозяйством, или каким–нибудь бизнесом. Ну, там, лавкой, или фабрикой, или мэрией, или координирующим правительством, или каким–нибудь социально–экономическим фондом. Оценивать работу других. Типа, например, какая–то фирма, или правительство, или мэрия, как–то строили стратегию, и что у них получилось, и почему. Правительство, мэрия или фонд публикуют полные отчеты о деятельности, составленные так, чтобы удобно было разбирать. Правда, нужно знать математическую экономику, но ее проходят параллельно, это часть математики. — Ты про суд забыла, – заметил Хаото, — Упадет на человека жребий, и ему надо будет разбирать конфликтные ситуации, собирать всякую дополнительную информацию, а потом, выносить постановления. Значит, ему должно быть понятно, как все устроено. — Короче, — подвела итог Таири, — если ребенок умеет играть в «Х–fenua», то пол–дела сделано. А для второй половины надо ходить в школу, хотя бы виртуально, и делать уроки, хотя бы иногда. — Минутку–минутку! «Х–fenua» — это какая–то игра? Таири утвердительно кивнула. — «Fenua» — значит «страна», на утафоа. Ну, по ходу, это игра про виртуальную страну, которая как–то управляется. Люди, ресурсы, фермы, фабрики, рынок, законы, культура, вокруг – соседи, с ними торгуют или воюют. Ты за 100 часов развил там цивилизацию, ушел, и смотришь: как быстро все это грохнется. Или не грохнется. Стратегия. Если, хочешь – можешь посмотреть примеры. Там есть банк древних систем управления, по странам, которые уже грохнулись. Ассирия всякая, или империя инков, или Спарта. И начинаешь соображать: можно вложить ресурс в производство, чтобы произвести еще ресурс, можно — в образование, чтобы увеличить эффективность. Или в мораль, чтобы меньше платить рабочим, но скоро упадет эффективность, потому что от морали они отупеют. Или вложить в армию и грабить соседей. Или рэкетировать — это выгоднее. — Значит, в этой игре, мораль – это чтобы меньше платить рабочим? – уточнила Жанна. — Ну, да. Или чтобы вводить высокие налоги. По ходу, как в реальной жизни. — Ты считаешь, что мораль, этика, культура, служат только для обмана? — Зачем же в одну кучу? — удивилась меганезийка, — Культура — это про все. Как строить лодку, ловить рыбу, выращивать овощи. Нужная штука. Мораль — это выдумка оффи. Огромное говно. Из–за морали миллионы людей стали дебилами, а потом погибли или покалечились. А этика — это базисная гуманитарная технология. На «Основах личной безопасности» это объясняют сразу, в 1–м классе. Типа: есть два человека, у одного — коробок, у другого — спички. Чтобы разжечь костер, между ними должна быть этика. — Вообще–то, — сказал Жанна, — я считала, что этика и мораль это почти одно и то же. — Главный трюк оффи, — ответил Хаото, — Когда они хотят тебя надуть, то смешивают этику с моралью. Раз – и твои деньги у них в кармане. Жанна покачала головой и вздохнула. — Ребята, но нельзя же все переводить на деньги. Есть же ценности другого рода. — Например? – спросил Хаото. — Например, любовь. — О! – обрадовался меганезиец, — Я люблю Таири. Для меня это – ценность. А Таири… — Тоже, — лаконично подтвердила его подруга. — Это классно! – продолжал он, — Это не выражается в деньгах, и обществу это по фигу. Но когда мы с Таири взяли участок, построили fare, и занялись бизнесом, обществу это стало интересно, потому что появились товары и услуги, а значит — деньги. Когда Таири кого–то родила, обществу тоже интересно, потому что этот кто–то имеет гуманитарный ресурс. Опять деньги, только будущие. Но наша с Таири любовь, как не выражалась в деньгах, так и не выражается, и обществу до нее нет никакого дела. А, если какой–то моралист лезет в то, как, где и почему мы занимаемся сексом, и пытается навязать нам свои правила, то обществу это снова становится не безразлично, потому что Хартия. И нанятый обществом коп берет этого гребаного моралиста за хобот, и тащит его в суд, а там ему лепят штраф в несколько тысяч фунтов в нашу пользу. — А если у моралиста не хватит денег? – поинтересовалась канадка. — Тогда на каторгу до выплаты суммы, или за решетку. Свободный выбор. Хотя, за этих типов обычно платит их религиозная корпорация. В первые годы Хартии на этом легко срубались денги. В Аваруа студенты раздели пуритан–конгрегационалистов почти на 20 миллионов фунтов. Group–sex в сквере, напротив церкви, скандал, копы, и вся мировая пуританская община скидывалась на штрафы. Потом мировые пуритане пожадничали, а здешние, соответственно, сели в каталажку, и тема ушла… Жаль, классная была тема. — Неужели суд не заметил, что это провокация? – удивилась Жанна. — В каком смысле? – спросила Таири. — В смысле, что эти сексуальные упражнения специально делались, чтобы оскорбить религиозные чувства и вызвать острую реакцию верующих. — Разумеется, все это понимали. Но у студентов было полное право заниматься сексом в общественном сквере, а пуритане нарушали Хартию, когда пытались им это запретить. — У вас можно заниматься сексом в общественном сквере? — Легко. Лично меня это не прикалывает, а кому–то нравится. Дело вкуса. Если хочешь, сейчас снимем тебе какого–нибудь симпатичного парня, и попробуешь. Меганезийка кивнула в сторону четверых парней в ярких спортивных шортах и майках с эмблемами «Meganezian Universidad La Tecnologia», куривших в двух десятках шагов от них, рядом со своими электро–скутерами — почти игрушечными на вид, пластмассовыми машинками на маленьких колесах. Судя по призывным надписям на корпусах скутеров «Tantric orgasm magister», «Best smart penis in Pasific» и т.п., реализовать предложение Таири было проще простого – но Жанна таким желанием не горела. — Может, лучше посмотрим сити? – предложила она. — ОК, — сказал Хаото, — А сексом ты и на Рапатара можешь занятся. Там парни не хуже. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №4. Алюминиевая революция. Let my people go. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Пока мы переезжаем по «Дороге Кенгуру» на северный остров Вале, в Лантон–Сити, гиды дают мне историко–демографическую справку. До Алюминиевой революции на Тинтунге жило 4000 человек, причем всего около 600 (администрация, военно–полицейский корпус, и лояльная к колониальным властям племенная аристократия) - в благоустроенном Сити. Остальные ютились в трущобах на Мотуко и в нагромождении хижин на Катава и Тока–Таолу. Сейчас население, с учетом кампуса и «гнезда», достигло 20.000, но его рост уже прекратился. Идет только ротация — ежегодно состав жителей обновляется процентов на 10 — 15, а число старожилов (живущих тут более 10 лет) не превышает 5000. Достопримечательностей на Вале немного. Старой застройки практически не осталось из–за специфики Алюминиевой революции. Обитатели трущоб, экстремисты из перуанского Движения Тупак Амару и филиппинской Новой Народной Армии, африканские наемники хуту и вьетнамские военспецы, не стремились погибнуть на баррикадах. Они отошли от традиций революционной романтики и, в одну ночь, уничтожили своих политических оппонентов, подложив под их дома заряды аммонала — взрывчатой смеси из аммиачной селитры и металлического алюминия (за что революция была названа «алюминиевой»). Если бы революции в Старом Свете происходили по такому сценарию, мы видели бы Лувр, Эскуриал, Тауэр, Дворец Дожей и Собор Святого Петра только на рисунках. Старый Лантон вместе с собором XVII века, виллами XVIII века, административными зданиями XIX века и военным городком, полностью разрушен. Сейчас на его месте парк с невообразимым количеством ярких цветов, посреди которого — центральная площадь с сохранившимся куском цоколя губернаторского дворца. Этот обломок старой эпохи стал постаментом для памятника королеве Лаонируа. Одни говорят, что она была наследницей гавайских королей из династии Камеамеа, другие считают ее авантюристкой, приехавшей в начале века из Америки. Бесспорны только два факта: она была необычайно красива, и она погибла в возрасте около 25 лет здесь, в Лантоне, от случайной пули колониального полицейского, когда исполняла на площади песню Луи Армстронга «Go down, Moses» (теперь это официальный гимн Меганезии). Смерть королевы Лаонируа стала приговором для колониального правления. На следующий день толпа на площади скандировала «Let my people go» — строку из песни, и из библейской книги Exodus. Полиция отвечала на это водометами и слезоточивым газом. В библейской истории Мозес 10 раз повторял фараону требование «Отпусти мой народ». Здесь история была гораздо короче: После наступления темноты повстанцы привезли на барже 500 тонн аммонала и заминировали город. Ночью прогремели взрывы, и «старый режим» был в буквальном смысле стерт с лица земли… Памятник королеве Лаонируа — это скульптурный портрет, отлитый из алюминия по 3d модели, которая сделана путем обработки видеоклипа, снятого на чей–то мобильный телефон во время того самого выступления на площади. Девушка, одетая только в набедренный платок «lava–lava» и легкие сандалии, кажется, делает шаг вперед и протягивает перед собой раскрытую ладонь, как будто защищая кого–то. На грубом постаменте нет ни имени, ни титула, а есть всего четыре слова: «Let my people go»… Лантон застроен в основном 5 — 6 этажными домами в стиле «pueblo nova». Классические латиноамериканские пуэбло — это маленькие поселки–крепости: площадь, окруженная стеной, к которой изнутри пристроены жилые дома с плоской крышей, служащей для отдыха, и для надстройки по мере роста семьи. Если пуэбло оказался успешным, то дома дорастают до верха стены, и возникают ступенчатые террасы из крыш. Затем дома уже начинают пристраиваться с внешней стороны стены, и там образуется такая же система крыш–террас. Крепости жителям Лантона не нужны, здесь очень эффективная полиция, а стиль пуэбло любят за возможность постоянной достройки, и за крыши–террасы. Когда стал массово применяться композитный бетон–пластик (beta–plast), строительство «pueblo nova» крайне упростилось. Конечно, в городе невозможно расширять пуэбло за границы участка — там улица, но по договоренности с соседями на другой стороне улицы, можно соединить два пуэбло мостом на уровне 4–го этажа, и тогда застройка продолжается уже над улицей. На многих крышах устроено нечто наподобие back–yard, за счет чего пуэбло становится похож на заросший зеленью холм. Из–за этого, некоторые жилые кварталы Лантона кажутся очень старыми, чуть ли не средневековыми, хотя первые «pueblo nova» начали строиться на этих участках всего лет 20 назад. Многие здания в деловом центре тоже построены, как пуэбло, ведь и фирмам свойственно разрастаться по мере развития. Самое высокое сооружение в Лантоне – 1000–метровая «Hawaika Air Tower» (HAT). Она была бы высочайшим зданием планеты, но это не здание, а инсталляция из тонкостенных надувных цилиндров с горячим воздухом, компенсирующих собственный вес по тому же принципу, что и монгольфьер. HAT в точности повторила судьбу парижской Эйфелевой башни: Она была возведена только на время технической выставки, но жители настояли, чтобы это чудо было сохранено. Сейчас здесь TV–ретраслятор студии Lanton–online. До этого момента речь шла только об истории и архитектуре, но это все лишь декорации к яркому и какому–то стремительному стилю жизни людей в этом небольшом, очень плотно населенном городе. Мои гиды говорят, что для приезжих (предполагающих поселиться в Лантоне надолго) гораздо сложнее привыкнуть не к плотности жителей (в несколько раз более высокой, чем в любом другом городе страны), а именно к принятым здесь темпам. Анекдот: парень возвращается из Лантона домой на Фунафути, и рассказывает: Ну, мы познакомились, пошли к ней, начали make love. По ходу, она набирает SMS на мобайле — ладно. Начала говорить по второму мобайлу — ладно. Пальцем ноги (по ходу make love) включила видео с уроками японского — ладно. Звонит третий мобайл. Она говорит «Это Тутти, поболтай с ней, пока я гляну в e–box, что ответило Bla–Bla inc. на наши резюме». Это — гипербола, но вот реальная картина: едут парень с девушкой на роликах, на ходу смотрят кино по ноутбуку в руке у парня. Девушка одновременно трещит с кем–то по мобайлу. Второй ее мобайл мигает в прозрачном чехле на ремешке вокруг бицепса, а на поясе, в аналогичном чехле, еще какой–то коммуникатор. Здесь это в порядке вещей. Если бы тут были автомобили, клиники оказались бы переполнены травмированными. Но автомобилей (как таковых) тут нет. Только легкие «минивэны» и «квадры», или «трайки» вроде нашего, мини–скутеры, велосипеды, и ролики. Грузовой колесный транспорт есть, но его очень мало, он ездит медленно и очень осторожно. Зато прямо над домами, быстро движутся cargo–bubble — 30–метровые тепловые дирижабли с дистанционным управлением – основное средство доставки не очень крупных грузов в резидентную зону Лантон–сити. Отдельная тема — одежда лантонских прохожих (и проезжих). Про это тоже есть анекдот. Французский модельер побился об заклад, что оденется настолько вызывающе, что его эпатаж заметят на Lanton–Ramble (здешней центральной улице). Прилетев из Парижа, он раздевается догола, на голову водружает хэллоуиновскую тыкву с прорезями для глаз, рисует на всем теле красные звезды, черные свастики и синие черепа со скрещенными костями, обувается в ярко–зеленые женские туфли на полуметровом каблуке — шпильке, для завершения композиции застегивает браслет часов на половом члене и в таком виде выходит на Рамбль. Никто не обращает внимания. Он ходит взад–вперед полчаса, и… удача! На его член с недоумением смотрит дама в деловом костюме… И говорит: «бро, может это не мое дело, но ты не перевел часы с европейского времени на гавайское». Кстати, даму в очень элегантном деловом костюме мы встретили. Она сидела за рулем скутера. Позади нее находился кавалер, совершенно голый, если не считать браслета с мобайлом, и небрежно переброшенного через плечо «дутого» полярного комбинезона. Конечно, такие контрасты встречаются редко. Большинство прохожих одеты в самые обычные шорты и футболки, или же в lava–lava (яркие полосы материи, тем или иным способом обвязанные или закрепленные на липучках вокруг тела, обычно — на бедрах). В «Britanica T–guide», в info о Меганезии сказано: «на улицах Лантона вы можете быть шокированы обилием голых людей». На самом деле, это обилие наблюдается лишь в парке (в основном, это школьники или студенты, лежащие на травке с ноутбуком, или люди постарше – с газетой или журналом). Голых людей на улице довольно мало. Они встречаются недалеко от полосы пляжа – это просто те, кто не пожелал вытерется или высохнуть после купания, и идет домой, в магазин или в кафе с одеждой в пакете или в руках (купальники тут используются редко). Вообще, понятно, что количество одежды на среднем прохожем, здесь, меньше, чем в Америке или Европе. Правда, маленькие дети обходятся радикально без одежды. Мои гиды, на мой вопрос кратко ответили: «Так гигиеничнее». Только на самостоятельно бегающих детях есть радиобраслеты. Для совсем мелкого потомства здесь используют «Tamaete» — надувные рюкзаки–люльки. Будущие мамы с изрядными животиками носят т.н. «Tiaiho» — по сути, это надувные спасжилеты, сделанные достаточно элегантными. Они служат для безопасности не в воде (там они местным дамам как раз ни к чему), а в городе, на улице. Достаточно один раз увидеть леди–тинэйджер, месяце на 7–м или 8–м, катящуюся по улице на электро–скейте, чтобы понять: без этого защитного пузыря ее нельзя выпускать из дома. То же касается и рюкзаков–люлек для малышей – местные молодые родители не считают нужным отказываться от двухколесных мото–игрушек. Молодежь на роликах, мини–скутерах и т.п. наиболее заметна из–за своей мобильности. Чаще всего эта категория публики одета только в спортивные шорты или во что–нибудь вроде набедренной повязки, плюс – сумочка–пояс или сумочка–браслет застегнутая над левым бицепсом (примерно под размер коммуникатора, плеера и кошелька). Девочки, как везде в цивилизованном мире, одеваются разнообразнее, чем мальчики. На них можно увидеть серебристые майки из крупноячеистой сетки, или переливающиеся ленточки, непонятно как закрепленные на теле, или «lanton–style»: шелковый платочек с ярким узором или пиктограммой, сложенный треугольником и завязанный лихим узлом над правым бедром. Эта модно не только у молодежи. Некоторые солидные дамы весом 150 а то и 200 фунтов, тоже фланируют по Ramble в «lanton–style», обычно в кампании мелких ребятишек (полагаю, что внуков). У мужчин популярны клетчатые шотландские «kilt» — в них одето, по–моему, не менее трети прохожих–мужчин. Правда, это модификация килта – гораздо более легкая (что понятно в здешнем климате), и застегиваемая «липучкой» на поясе. Чаще, впрочем, мужчины одеты в шорты и яркие майки с эмблемой колледжа, фирмы или спортклуба. В «Britanica T–guide» можно также прочесть: «Из–за милитаризма, на улицах Лантона всегда много вооруженных солдат, но они обычно не проявляют агрессивности». На самом деле, тут действительно много людей в болотно–пятнистом «tropic–military» — просто потому, что меганезийская военная форма удобна и довольно дешева (я не удержалась, и купила себе комплект). Солдат (которых совсем мало) и резервистов (которых гораздо больше) можно различить по нашивкам на форме. Из них многие вооружены короткими автоматами, но это не вызывает беспокойства у прохожих. К оружию привыкли. Автоматами вооружены и полисмены, их форма отличается от военной только цветом. Резервисты – отдельная тема, упущенная из виду «T–guide». Регулярные вооруженные силы Меганезии очень невелики – всего около 10 тысяч при населении страны 11 миллионов. Но, кроме них, есть еще более 100 тысяч контрактных резервистов. Это — люди, которые ежегодно проводят 60 дней в армии, за что получают стипендию 5000 фунтов в год. В «глубинке» на эти деньги можно жить и, (как говорят мои гиды) кто–то так и делает. Но обычно, резервисты – это студенты и молодые люди «свободного бизнеса», либо вахтовой/сезонной занятости. Хаото и Таири несколько лет назад «баловались резерватикой» и познакомились именно в военном лагере. … Мы приземляемся в маленьком китайском кафе под фанерным навесом с похожими на большие красные тыквы, бумажными фонариками по углам, и заказываем china–food (одинаковую на всей планете, а возможно, и во всей галактике). Через улицу, напротив нас — типичный лантонский пуэбло: цоколь и первый ярус — железобетон, 4 яруса сверху — легкий бета–пласт. О какой–либо планировке говорить нет смысла — ярусы строились и расширялись по мере потребности в новой площади, а их цвет и фасон определялись вкусами пользователя данного кусочка пуэбло. Местами, по стенам и легким ажурным конструкциям балкончиков вьются лианы с густой листвой. На одной из относительно широких террас над первым ярусом, растет миниатюрная бамбуковая роща, а двумя ярусами выше, с террасы метров на 7 торчит балкон 2–метровой ширины с навесом из куска яркой ткани (последнее пристанище крыла параплана, как поясняет Таири). В другом месте через два яруса идет внешняя лестница, точнее – металлический трап. На террасах, образованных плоскими крышами, и на балконах, плотность людей такая же, как на улице. Жители даже дома проводят большую часть времени вне помещения – это связано отчасти — с очень теплым климатом, а отчасти – с тем, что квартирки в пуэбло не намного больше, чем microflat в «Nido Cereb». В столице «Островов свободы» тесно… Перекусив, и посмотрев на город с верхней площадки HAT (оттуда, с высоты 1000 метров, атолл Тинтунг кажется крошечным) мы двинулись к площади Че Гевары, примыкающей к лагуне. Фактически, площадь с прилегающей к ней акваторией – это внутренний аэропорт Лантон–сити, ориентированный на легкую и сверхлегкую авиацию. От площади лучами расходятся пирсы, к которым припаркованы сотни мелких флаек. Здесь подрабатывают авиарикши, на которых можно долететь практически в любую точку Меганезии. Тариф зависит от расстояния, от сложности маршрута, и от качества флайки, на которой летает рикша. Тут же есть лавки, где можно купить флайку практически любой модели — от новейшей до реплики столетней давности. Издалека все это похоже на птичий базар. Именно здесь я познакомилась с повседневными проблемами лантонской полиции. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … Энергичный мужчина лет 30, одетый в легкие джинсы и футболку с эмблемой «Ballista matai partnership», вероятно менеджер, размахивал руками чуть ли не перед носом у флегматичного молодого полисмена. — Как же ваша сраная система видео, мать ее, сканирования? За что, мы платим гребаные взносы на полицейскую технику! Полисмен тоже за словом в карман не лез. Поправив на плече ремень пистолет–пулемета, он поинтересовался: — А откуда у воров ваша сраная униформа, мать ее? Вы думаете, мы в полиции держим полк телепатов, чтобы отличать воров от ваших сотрудников? — Не надо было быть долбаным телепатом, чтобы понять, что это ограбление! — ответил менеджер. — Охереть, какой вы умник! Посмотрите, блин, запись! Эти парни меняли один модуль на другой. Откуда нам знать, что это не профилактическое обслуживание? — На какой, блин, другой! Там картонные коробки с песком! — На них ни хера не написано, что они с песком! Жанна протолкалась поближе, сняла на портативную камеру ролик и несколько кадров, затем включила микрофон и спросила у Хаото, который успел пролезть в первые ряды чуть быстрее: — Ты не объяснишь, что здесь случилось? — Обнос авиа–рынка, — ответил тот, — Какие–то ребята в фирменных комбинезонах рано утром подъехали на катере, спокойно свинтили силовые модули из–под капотов восьми новеньких флаек, и смылись. 10.000 фунтов как селедка хвостом смахнула. — Фишка в том, что эти новые авиетки модульные, — заметила подоспевшая Таири, — Все потроха — просто прямоугольные коробки. Удобно для ремонта или для комплектации. — И для обноса тоже, — добавил Хаото. Тут Жанну заметил менеджер. — О, пресса! Отлично! Девушка, идите сюда, — он махнул рукой в сторону ряда из восьми маленьких гидропланов, покачивающихся на воде у пирса, — снимите, пожалуйста, то, что сейчас лежит под капотами. Пусть шеф полиции объяснит, как это дерьмо можно спутать с силовым модулем! — Вот–вот, — охотно согласился полисмен, — идите сюда! А вы (он повернулся к менеджеру) принесите из вашей конторы настоящий силовой модуль. Чтобы тоже попал на фото. Флаг вам в руки доказывать, что одно дерьмо на вид отличается от другого! Жанна решительно перешагнула через оранжевую ленточку и направилась к пирсу. — Вы из какой прессы? — спросил менеджер. — «Green world press», Галифакс, Канада. — Отлично! — воскликнул тот, — Пусть канадцы тоже знают, какой бардак в Лантонской полиции. А то понтов на весь мир: лучшая система слежения, бла–бла–бла… — Несите сюда модуль! — рявкнул полисмен. — Да пожалуйста! Диас, Оган, кончайте считать ворон! Тащите сюда движок от «Ifrit–4», тут кино снимают для канадской криминальной хроники. — Сейчас я покажу вам камеры слежения, — сказал полисмен, галантно взяв Жанну под левую руку, — а вы сами посмотрите, можно оттуда понять, что ставят в капот, или нет. — Между прочим, — добавил менеджер, заходя справа, — «Ifrit–4» одна из самых лучших авиеток на современном рынке по критерию цена–качество–безопасность. И, конечно, простота в управлении… Рэй! Рэй! Сделай пробный круг на «Ифрите». Да не тяни ты! Бросай на хрен эту долбанную сигарету и взлетай, пресса же снимает! — Он гонит про цена–качество, — заметила Таири, когда Жанна через четверть часа вышла за ленточку, — Ifrit, конечно, неплохая машинка, но и только. А на нее такой ценник, как будто она может в космос летать. — Наш «Reikan» не хуже, — добавил Хаото, — Скорость ниже, зато грузоподъемность выше вдвое, а про надежность и говорить нечего. Reikan строили для войны в океане, прикинь! — Я не очень разбираюсь в самолетах, — сказала Жанна. — Чего тут разбираться? Флайка она и есть флайка. Взлетел, и все сразу ясно. — Короче, пошли грузиться, — резюмировала Таири. … ======================================= 6 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 1 апреля 20 года Хартии. Полдень. Место: Центральная Меганезия, остров Алофи. latifundio Carpini.. ======================================= — Любимая, я знаю, что подглядывать за детьми очень увлекательно, — сказал Микеле, — но если ты отвлечешься от этого занятия, я сообщу тебе нечто по поводу Мумбо–Джумбо. — Я не подглядываю, а контролирую, — уточнила капитан Чубби Хок, опустив 80–кратный морской бинокль, при помощи которого она смотрела на их дом на острове Футуна через пролив (достигавший в этом месте почти четырех миль) - Я должна убедиться, что Флэр готовит обед, а не собирается кормить Люси какими–нибудь чипсами со сгущенкой. — Ладно, — ответил он, залезая обратно на сидение квадроцикла, — В таком случае, я не буду тебя отвлекать, а займусь террасами под грасс–какао. Расскажу потом, если не забуду… — Стоп! – крикнула Чубби и, положив бинокль на столик, стремительно съехала с плоской крыши садового домика по перилам крутой лестницы, — Ну вот, я тебя слушаю. — Садись, — коротко сказал он, похлопав ладонью по сидению позади себя, и пояснил, — Раз уж я принял решение заняться определенной работой, то я ей займусь, а параллельно буду рассказывать. Если ты, слушая, заодно мне поможешь, то я не буду возражать, хотя, я на этом совершенно не настаиваю. Сцена, имевшая место через четверть часа на крутом восточном склоне величественной 400–метровой горы Колофау, в полутора милях от стоявшего на берегу садового домика, привела бы в тихий восторг любого из тех романтиков, которые с упоением воспевают идеалы простой жизни на лоне природы. Трудолюбивый фермер на маленькой машинке с навесным бульдозерным ножом, умело превращает неудобный косой склон в красивую лесенку будущего поля. Его не менее трудолюбивая жена, вооруженная простой лопатой, делает на уже готовых горизонтальных полосах круглые лунки под саженцы. За работой, эти двое беседуют о чем–то, наверное, тоже простом и близком к природе. Но, если бы такому романтику оказался доступен саунд–трек к этому видео–ряду, то ему могло бы не хватить домашних запасов валерьянки… — … Родная, это же лунки, понимаешь? Лунки, а не окопы. — На что ты намекаешь, Микки? — Я не намекаю, просто взяла бы ты лучше мото–диггер. — У меня и так неплохо получается. И вообще, где обещанная оперативная информация? — Оставь пожалуйста этот жуткий сленг и не копай их так глубоко. Они ведь не для того, чтобы прятаться от артобстрела, а для того, чтобы сажать растения. Зелененькие такие. — Ты специально издеваешься, да? — Какая ты красивая, когда сердишься… И не делай вид, что метнешь в меня лопату, я все равно не поверю. Разве такой хороший разведчик будет повреждать, выражаясь на вашем гадком сленге, «важный агентурный источник»? Мое сообщение будет кратким, но очень ценным. Слушай: нужен человек по имени Макс Линкс. Он бездомный алкоголик, живет где–то в Бристоле. Адреса, как ты понимаешь, у него нет. Вот и все. Будь на месте Чубби персонаж другой профессии, начались бы дурацкие вопросы, типа: «на кой черт нам нужен бездомный алкоголик?». Но она была офицером INDEMI, одним из лучших аналитиков этой системы, и она жила с Микеле полтора десятка лет, так что научилась видеть, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Тут был второй случай. — Бристоль это где? – спросила она. — Это в Великобритании. — Фото этого парня есть? — Да, на сайте University of Bath. Но, я боюсь, бедняга Макс мог здорово измениться за последние два года. — Aita pe–a. Если он жив, мы его найдем, — твердо сказала она и лишь после этого, как бы невзначай, поинтересовалась, — А что в нем такого? — Он занимался триффидами, — ответил Микеле, — Точнее, именно он их сделал. — Триффидами, — повторила Чубби, — Где–то я встречала это слово. Микеле выключил движок квадрицикла и достал из кармана шортов сигареты. — Это длинная история, так что положи лопату, сядь поближе ко мне и отгадай, в начале, загадку: что надо сделать, чтобы услышать, как растет трава? — Элементарно, — ответила она, — Воткнуть рядом с зернышком высокочувствительный микрофон, записывать три дня, а потом ускоренно прокрутить за час. Наверняка что–то будет слышно. Только надо перед этим отогнать всех шпаков на милю, чтоб не топали. — Блестяще! – воскликнул Микеле, — Я бы в жизни не додумался. Но я знаю гораздо более простой способ: посадить бамбук и быть рядом, когда он начнет прорастать. В первый день росток удлинняется на миллиметр за минуту, и можно услышать шорох, когда он расталкивает комочки грунта и камешки. Правда, потом скорость снижается, и за месяц бамбук вырастает всего на 20 метров в высоту и на 15–20 сантиметров в толщину. Чубби с досадой воткнула лопату в землю — Joder! Я забыла, что бамбук – это трава, иначе бы сообразила. У кхмерских нелегалов есть такой способ допроса: фигуранта привязывают звездочкой над ростками бамбука и садятся рядом пить чай. Через пару часов он становится очень разговорчивым… Правда, эти отморозки все равно его не отвязывают и за день бамбук прорастает насквозь. — Фу, как некультурно, — сказал Микеле. — Угу, — согласилась она, — Говорить про бамбук, когда тебя спрашивают про триффидов — это тоже некультурно. — Это было введение, — пояснил он, — Ты в курсе проблемы засоления поливных земель? — Да. В общих чертах. Если в засушливом климате лить на поля слишком много воды, то она вытягивает соль на поверхность, и получается что–то вроде мокрого солончака. Микеле кивнул. — В общих чертах, так. Подобным образом в тропических и субэкваториальных зонах потеряны миллионы гектаров плодородных земель. В развитых странах с засолением пытаются справиться путем интенсивной промывки, а в странах вроде твоего Мумбо–Джумбо засоленный участок просто бросают. — В Мпулу, — в который раз напомнила Чубби, — Да, там много таких брошенных земель. — Но оросительные каналы сохранились? – спросил он. — Конечно. Но что с них толку? Если пустить по ним воду, то на поле она превратится в рассол. В соленой воде, как известно, ничего не растет. — А как же морская капуста? — Не цепляйся к словам, Микки. Я имела в виду наземные культурные растения. — Ты забыла про мангры. Они растут на морском мелководье, в приливно–отливной зоне. Целые леса. Помнишь, в Самоа, на острове Упола, мы ныряли в таком лесу, а ты сказала: было бы здорово, если бы на этих сумасшедших деревьях росли яблоки. Чубби улыбнулась и кивнула. — А даже без яблок было здорово. Но при чем тут триффиды? И, кстати, что это? — Триффидов придумал британский фантаст Джон Уиндем, — сообщил Микеле, — в 1951 он написал роман «День Триффидов». Такой апокалипсис на тему страшной угрозы, которая исходит от генной инженерии и космической ксенобиологии. — Алармист, — презрительно фыркнула она. — Еще какой! Триффид Уиндема стал, не побоюсь этого слова, тотемом био–алармистов. Чужеродная культура, предельно неприхотливая, растущая почти как бамбук, и богатая маслом, пригодным и в пищу, и для техники. Растение — мечта. Дьявольское искушение, как говорят Папа Римский и Аятолла Тегеранский. — А в чем подвох? – поинтересовалась Чубби Микеле сделал паузу, чтобы прикурить сигарету, которую до этого просто крутил между пальцами и, выпустив изо рта колечко дыма, торжественно объявил: — Оно хищник–людоед! — De puta madre… Это как? — А так. Оно растет на трех корнях–ножках (three feets – откуда и название triffid). В какой–то момент триффиды хором выкапываются и многомиллионной ордой идут на своих трех ножках крушить цивилизацию с помощью специальных ядовитых жал–бичей, растущих у них на верхушке трехметрового стебля. — Ух ты! Вот что бывает, если курить марихуану за чтением Апокалипсиса… А дальше? — В романе дальше совсем скучно, — сказал он, — От человечества остается лишь несколько патриархальных общин, быт которых автор с любовью описывает. В жизни получилось веселее. Прошло больше полвека после того, как роман Уиндема стал бестеселлером и был экранизирован, и другой британец, доктор Макс Линкс, реализовал триффидов. — Y una polla! – изумленно воскликнула Чубби, — Реальное ходячее дерево–людоед? — Что ты, как маленькая, — проворчал Микеле, — Нет, конечно. Триффиды Линкса на трех ножках, потрясающе неприхотливые, быстрорастущие и съедобные. Но они, разумеется, не ходячие и совершенно безобидные. В жизни все вышло наоборот. Не они набросились на человечество, а «защитники человечества» набросились на них. Точнее на Макса. Он, видишь ли, имел неосторожность еще и написать статью в «Nature». — Про своих триффидов? — уточнила она. — Нет, про запреты на трансгенные культуры. Этими запретами достали его, и не только его. Дело было во время очередной всемирной истерики против перехода с дорогих минеральных углеводородов на дешевый топливный спирт и биодизель. Нефтяное и газовое лобби, по обыкновению, скупило масс–медиа, чтобы те давили обывателю на мораль. Мол, ученые предлагают засеять половину полей топливными культурами, и обречь Африку на голод из–за сокращения гуманитарной продовольственной помощи. Чубби кивнула головой, и ловко выудила у него из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Что за казарменные манеры? – возмутилася он, — можно было просто попросить. — Не хотела тебя отвлекать, — пояснила она, — Продолжай, это крайне интересно. — Ладно… Так вот, Макс писал в этой статье, что если бы международные гуманитарные организации не тормозили распространение уже известных видов пищевой трансгенной кукурузы и картофеля в Африке, то там был бы излишек, а не дефицит продовольствия. Он привел таблицы урожайности этих культур в субэкваториальном поясе, а про своих триффидов упомянул только как о примере новых, перспективных культур, которые не только дают крайне высокие урожаи, но и практически не требуют ухода. В summary был вывод: гуманитарные организации последовательно делают африканцев нахлебниками, вместо того, чтобы дать им возможность самим обеспечивать себя продовольствием. — Тоже мне, открытие, — сказала Чубби, выпуская изо рта аккуратное колечко дыма. Микеле погрозил ей пальцем. — Не забывай, что он пришел к этому выводу, находясь в социальной среде, в которой на такие высказывания наложено строгое табу. Мы с Максом переписывались до того более пяти лет, и он всегда принимал в штыки мои высказывания подобного рода. Его статья была результатом очень глубокого переосмысления социальной реальности… Извини за патетику, но тут она уместна. И статья получилась очень сильная и убедительная. После этого его обвинили в расизме, несовместимом с деятельностью преподавателя и ученого. Ему, разумеется, пришлось уйти из университета, от расстройства он стал пить несколько больше, чем следовало. Через год с небольшим, его жена заявила, что подает на развод, а он еще сильнее расстроился, ушел из дома, и перестал отвечать на письма и звонки. — Как давно это произошло? — деловито спросила Чубби. — Я уже говорил. Примерно два года назад. — Я просто уточнила. А почему ты считаешь, что он еще жив? — Просто интуиция. Кроме того, до меня дошли слухи, что несколько месяцев назад он сидел в тюрьме за какую–то ерунду вроде кражи пирожка в лавке. — Важное дополнение, — заметила она, — если это правда, то мы найдем его очень быстро. … ======================================= 7 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Небо над Тихим Океаном, острова Кука. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №5. Особенности реинкарнации боевых самолетов. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Гидросамолет ВВС Японии F1M — «Reikan», образца 1940 года (в кодах тихоокеанского флота США — «Pete») - это машина, созданная для морской разведки боем, и похожая на гибрид 9–метровой лодки–тримарана с бипланом примерно той же длины, Во II мировой войне участвовало более тысячи таких машин. В Коралловом и Филиппинском морях, в ходе сражений несколько сотен Рейканов были сбиты, погибли вместе с авианесущими кораблями, или были брошены японскими войсками при отступлении с военных баз в Океании. Те, что попали в руки меганезийских авиалюбителей более–менее целыми, получили, как выразились бы буддисты, новую инкарнацию в виде гражданских флаек. Таири и Хаото прочли мне краткую лекцию о том, каким новациям подвергся конкретно этот Рейкан, почему его корпус вместо исходных 19 центнеров стал весить всего 7, и как при этом была сохранена исходная конструктивная основа. На последнем факте, Таири особенно акцентировала вниание, утверждая, что эта исходная конструкция на редкость удачна, и обеспечивает прямо–таки колоссальную надежность этой машины. Несмотря на все разговоры про надежность, вскоре после того, как Хаото поднял флайку в воздух, мне стало не по себе. Раньше понятие «воздушные ямы» было мне знакомо только по рейсовым 30–местным «Хэвиллендам» внутренних канадских авиалиний, но они раз в десять тяжелее, чем «Рейкан». Провал в воздушную яму на «Рейкане» можно сравнить с катанием на больших качелях в Диснейлэнде, и первый такой нырок был для меня полной неожиданностью. Опора под задницей внезапно куда–то исчезала, а желудок прыгнул примерно в область глотки. От удивления, я чуть не рассталась с китайским обедом, но потом — привыкла. То ли организм адаптировался, то ли обед переварился. Скорее всего, и то и другое. В противном случае, вряд ли я с достоинством вышла бы из того испытания, которое устроили мне мои гиды… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Таири толкнула Жанну в плечо: — Хочешь cфоткать плафер для своего репортажа? — Плафер? — переспросила та. — Планктонную ферму, — пояснила меганезийка, — ну, то, из–за чего ваши зеленые воют на всю планету. Давай, целься вперед–налево… Хаото сделай пике, а то ей же так не сделать хороший ракурс. Жанна достала камеру и стала ловить в видоискатель светло–голубое пятно неправильной формы на сине–серо–зеленой поверхности океана. В этот момент Хаото коротко сказал «приготовились — снимаем» и флайка, резко повернувшись на бок, стала падать. В кино Жанна много раз видела, как пикирующие бомбардировщики выполняют этот маневр, но никогда не думала о том, какого быть при этом внутри самолета… Несмотря на сильное желание закрыть глаза, обхватить голову руками и сжаться в комочек, она сжала зубы и удерживала камеру, снимая быстро увеличивающиеся в размерах многокилометровые «поля», огороженные яркими цепочками буйков, небольшие почти круглые крафтеры, похожие на снегоуборочные машины, неуклюжие 500–метровые танкеры, и плавучие платформы вахтового поселка… А потом исчезнувший вес резко вернулся, и Жанна чуть не уронила камеру. Точнее, она ее уронила, но бдительная Таири подхватила аппарат на лету и вернула хозяйке, со словами: — По ходу, ты просто монстр экстремальной журналистики. Даже не заорала. — А должна была? — поинтересовалась Жанна, дрожащей рукой вытирая пот со лба. — Вообще–то да, — призналась меганезийка, — Лет 6 назад, когда мы только познакомились, Хаото выкинул этот финт со мной. Я так вопила! Всю селедку в океане распугала. — Я не нарочно, — заметил он, — Просто я тогда купил инкубик и хотел его слегка испытать. — Инкубик? – переспросила канадка, — Инкуб это, вроде бы, демон — гиперсексуал? — Да нет. Это флайка такая, «InCub–Api». Если по–честному, очередной плагиат с вашего американского «Piper Cub» 1930 года, только сильно продвинутый. — С тридцатых годов прошлого века ничего нового тут не придумали, — добавила Таири. — Вот, блин! – возмутился он, — А мото–дельтапланы? — «Demoiselle», Франция, 1907 год, — мгновенно ответила она. Те же тряпочные плоскости на раме, и без фюзеляжа. Автор – Альберто Сантос–Дюмонт. — Еще скажи, что космические шаттлы придуманы в 30–е годы. — Да. «DFS–194», Германия, 1937 год. Первый показательный полет — июнь 1940. Автор — Алекс Липпиш. После WW–II он делал американцам все прототипы space–shuttle. Хаото задумчиво почесал за ухом и, повернувшись к Жанне, сообщил: — Она интеллектуальная террористка! Каждый раз после таких вот разговоров мне снятся кошмары. Мне снится, что компьютеры придумал Архимед… — Неправда, — перебила Таири, — Навигационный компьютер придумал Гиппарх, во II веке до новой эры, а Архимед жил на сто с лишним лет раньше. — Скажи, что ты пошутила, — попросил он. — ОК, я пошутила. Но на сайте афинского национального музея экспонируется античный компьютер с острова Антикитера. Он найден в 1900 году и реконструирован в 2006. — О, Мауа и Пеле, держащие мир! — воскликнул Хаото. — Язычник, — констатировала Таири, — представь, Жанна, он почитает 16 полинезийских богов и богинь, он их рисунки даже в мобайл записал. — Чем издеваться, лучше налей кофе, — сказал он и, обращаясь к Жанне, добавил, — Таири издевается, что я такой религиозный, а у самой в мобайле катехизис. — Какой? — Католический, — уточнил Хаото. Жанна удивленно обернулась к меганезийке: — Ты так рискуешь из–за своей веры? — Чего? — переспросила та, манипулируя термосом и пластиковой кружкой. — Ведь католицизм в Меганезии запрешен, — пояснила Жанна. — Fake! Это на уровне статьи того пастора, у которого акула трахала девушку. — Но я прочла это в «Докладах ООН о свободе религии и убеждений в странах мира». — Прикольно, — сказала Таири, развернув к себе ноутбук, — Это ведь есть на www.UN.org? — Да, — подтвердила канадка, — Как раз там я и читала. — Ага, смотрю… Меганезия. 144 место из 172 по уровню религиозной свободы. Прикинь, Хаото, мы между Ираном и Лаосом. Дискриминация мусульман, полицейская расправа с демонстрантами. Изъятие имущества Католической церкви. Еще расправа, и депортация миссии Всемирного Совета Христианских Церквей. Ясно! Сейчас я тебе все объясню. … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №6. Народная католическая церковь Океании. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - В XVII – XIX веках население Океании (или Гавайики, как часто говорят меганезийцы) были почти поголовно обращено в христианство. В начале тут появились католические миссионеры, несколько позже — протестанты. Принесли эти миссионеры больше пользы или вреда — вопрос спорный, но христианство явно не годилось для океанийского быта. Приняв христианство под давлением властей, жители пререкраивали его под местные условия (однако, в колониальный и неоколониальный период это не афишировалось). После Алюминиевой революции, побоища на Дороге Кенгуру, и программы «Tiki–Foa», проблема вышла из тени и переросла в громкий скандал. Международные организации утверждали, что в Меганезии идет геноцид религиозно–этнических меньшинств, а «Tiki–Foa» сравнивали с «Культурной революцией» в Китае. Координатор Накамура с ледяным спокойствием предложил эмиссарам этих организаций посетить страну и проверить все на месте. Международная комиссия работала месяц, и сделала вывод, что геноцидом тут и не пахнет, но религиозно–этнические меньшинства лишены культурных прав. Накамура, в ответ, издал билль «Purea aita foa» (церковь это не народ): «Хартия признает субъектом прав только человека. Если какая–то группа людей желает заявить о своих коллективных правах — она создает корпорацию, представляющую лишь тех, кто в нее вступил, и лишь по вопросам, которые он ей делегировал. Этническая или религиозная принадлежность не есть принадлежность к корпорации. Это значит, что никто не может заявлять о правах этноса или религии и выступать от имени всех лиц, к ним принадлежащих». Этот билль первого меганезийского правительства был утвержден Верховным судом, и Римская католическая церковь пала его жертвой, когда очередная папская энциклика о биоэтике приравняла генную модификацию (без которой невозможно себе предстваить агрокультуру Меганезии), к служению Сатане. Меганезийских католиков эта энциклика возмутила, и они собрали конгресс на Самоа, в Апиа (где тогда находилась резиденция католического архиепископа Полинезии). Конгресс нанял «эксперта из конкурирующей фирмы»: теолога — протестанта, выпускника Оксфорда, и тот добросовестно отработал свой гонорар. В отчете Римская Курия называлась «сборищем воров и самозванцев», а к отчету прилагались: «Проект Католического Катехизиса Океании» объемом 5000 знаков, «Проект регламента партнерства «Popular Oceanic Catholic Church» (POCC) на 10 листах и «Тезисы о пороках римского понтификата в Океании» на 20 листах. Конгресс тут же утвердил все предложенные документы, и мясорубка билля «Purea aita foa» завертелась. На следующий день архиепископа пригласили в мэрию Апиа, где (по просьбе POCC) состоялось заседание Верховного суда Меганезии. В материалах дела был 50–страничный реестр недвижимости архиепископства, с указаниями такого типа: «Здание расположено на общинных землях, изъятых колониальными властями в пользу Римской церкви в таком–то году. Здание построено и содержится за счет местных католиков». Суд предложил Римской церкви в двухнедельный срок добровольно уладить имущественные отношения с POCC, поскольку в противном случае они будут улажены принудительно. Вернувшись из суда, архиепископ дождался 9 вечера (9 утра по Гринвичу) и связался с Римом. Святой Престол отреагировал нервно, а точнее — необдуманно: на следующий день издал обращение «К христианским народам мира», в котором Меганезия сравнивалась с Вавилоном, и цитировался Апокалипс: «За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем». Позже понтифик объяснял, что это иносказание, имеющее духовный смысл, но Верховный суд успел понять это в материальном смысле. Все движимое и недвижимое имущество Римской католической церкви в Меганезии было конфисковано, а сотрудники офиса архиепископа — задержаны и депортированы. На все протесты суд ответил, что это — мера против Ватикана, как государства, официально объявившего войну Меганезии. Религиозные права католиков при этом не нарушены, т.к. есть Народная океанийская католическая церковь, которой переданы культовые здания, и которая пользуется полной свободой отправления религиозных ритуалов в Меганезии. Обсуждать разницу доктрин римского и океанийского католицизма суд отказался, т.к. «в религиозных учениях нет доказательной базы, которая могла бы оцениваться судом», но у других участников событий «океанийский катехизис» вызвал понятный интерес. Первая его особенность — краткость. Он помещается на двух листах. Вторая — примитивность. Он аутентично переводится на любой язык обыкновенным компьютерным транслятором. Что касается содержания, то оно слабо ассоциируется с католицизмом. В начале текста сказано: «Высшее существо (Jah) создало мир, чтобы человек был счастливым в любви и духовно совершеным. Чтобы это произошло, Jah дало человеку чувство красоты, разум, обучение и эмпатию. Если бы этого было мало, Jah дало бы еще указания. Jah в виде Kri приходило в мир. Его родила женщина Mari и дала имя Jesu. Человек Jesu стал духовно совершенным. Это значит, что у человека есть все, чтобы стать духовно совершенным». На этом метафизическая часть заканчивается. Дальше текст катехизиса, примерно в том же стиле, описывает простую этику, еще более простую политику, и несколько ритуалов. В финале есть 3 десятка слов о бессмертии души (которое показано не метафизически, а экспериментально: раз мы иногда видим во сне умерших людей, значит, они где–то есть). Это, кстати, хорошо соответствует традиционным воззрениям простых полинезийцев. В мировой католической прессе океанийскую церковь называют «coatollic» (парафраз от итальянского «cattolico», составленный так, чтобы в середине получилось слово «atoll»). Наверное, ни одна ересь не вызывала в Риме такого гнева, как «океанийский катехизис». О его порочности произносили зажигательные речи. Его называли мерзким, идиотским, богохульным порождением тоталитарного бесчеловечного технократического режима. Прихожанам запрещали не только читать его, но даже говорить о нем. Понятно, что текст, на который расходуется столько проклятий, не мог не вызвать интереса — и «океанийский катехизис» стал бестселлером, переведенным практически на все языки народов мира. Затем, Народная океанийская католическая церковь взялась за библию. До того самой короткой была английская «библия за 100 минут» 2005 года — 150 тысяч знаков. После переработки меганезийцами, она уложилась в 25 тысяч, и стала такой же автоматически переводимой, как «океанийский катехизис». Ее можно прочесть за 15 минут, правда, в некоторых странах она отнесена к категории «три икса», из–за упрощенного изложения ряда сюжетов, в т.ч. «Песни песней» (поэтичной истории любви Соломона и Суламит). Народная океанийская католическая церковь объединяет почти 10 миллионов человек в Южной Америке, Индии, Малайзии, Индонезии, Папуа, Австралии, Новой Зеландии, на Филиппинах и в самой Меганезии (где, впрочем, преобладают культы Tiki, а половина меганезийцев — агностики, или не относят себя к какой–либо определенной религии). — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро в некотором недоумении покачала головой и поинтересовалась: — Таири, ты действительно в это веришь? Я имею в виду, эти Jah, Kri и так далее… — Ну, да. Это же прикольно: кто–то создал вселенную так, чтобы ее обитатели научились быть счастливыми. Не создал их сразу счастливыми, типа резиновых пупсов, а… В этом есть какая–то философская изюминка. Я бы на его месте делала так же. Прикинь: другие существа. Фиг поймешь, отчего им бывает хорошо. Только они сами могут разобраться. — По ходу, это как проектировать флайки, — встрял Хаото, — можно нарисовать здоровскую машинку, обводы дельфинистые, колпак модный, все дела. А consumer говорит: «полный отстой». Тогда продаешь ему KIT–комплект: собирай, как хочешь. Он собирает флайку — ну говно говном. Но ему нравится, прикинь! Она такая, как он хотел, а не как ты хотела. — И еще: это наша национальная мифология, — добавила Таири, — Алюминиевая революция, гимн… Правда, сюжет из вашей американской истории, но… — Какой американской? — удивилась Жанна. — Ну, про Мозеса. Того парня, который поднял негров на борьбу против рабства в южных штатах, — пояснила меганезийка, и пропела, — Go down Moses! Way down in Egypt land. Tell all Pharaohs to let my people go! — Вообще–то это не про Америку, а про древний Египет и Израиль, — заметила канадка. — Точно, — сказал Хаото, — Это когда ютаи вышибли египетских исламистов с Синая. — Ты гонишь, — неуверенно предположила Таири, — с чего бы Армстронг про это пел? — С того, что янки были за Израиль. Глянь в интернете: «Суэцкий кризис, 1956». Жанна схватилась за голову. — Вы что, ребята? Это про древний Египет! Древний! Ну, сфинкс, пирамиды, мумии… — Сфинкс жил на другом берегу Средиземного моря, — возразила Таири, — Иначе он не мог бы говорить с Эдипом. А пирамиды и мумии — это в Мексике. Мы туда в прошлом году летали. Сейчас я тебе покажу. Хаото, как у нас назван каталог с фотками, где пирамиды? — Teotihuacan. — Блин, а по буквам? Хаото сказал по буквам, после чего добавил: — Но, в Египте тоже строили пирамиды. Тамошние оффи на этом деле обанкротились. — Точно! — вспомнила Таири, — Строили! — … Но это, по–любому, не в тему, — продолжил он, — потому что ютаи пришли на Синай из Юты только после второй мировой войны. — Откуда пришли? — пораженно переспросила Жанна. — Из Юты, — повторил он, — Это Штат в Америке, к востоку от Калифорнии. — Да нет же! — сказала она, — Хебры, евреи, или ютаи, пришли на Синай еще до новой эры! — Быть того не может. Таири, постучись к Смайтам, они точно знают про ютаев. — Они знают, — согласилась меганезийка и достала мобайл, — по ходу, сейчас все выясним. Жанна, глянь пока наши фотки с пирамидами, они прикольные. Таири трещала по телефону четверть часа, после чего радостно сообщила: — Натан Смайт сказал так. В античную эпоху ютаи жили в Вавилонии, на Персидском заливе, и их было 13 родов. Потом 12 пошли по суше на запад, и попали на Синай, а 1 пошел морем, на восток, обогнул Индостан и Малакку, пересек наш океан, и попал в Калифорнию, а там, по реке Колорадо, поднялся на север до 38–го градуса. Это сейчас штат Юта, а их главный город еще в 200 милях к северу, на Солт–Лейк. — Э… — протянула канадка, — А эти Смайты, они, случаем, не мормоны? — Мормоны, — подтвердил Хаото, — Вот я и подумал, что про ютаев надо спросить у них. — Мы соседи, — пояснила Таири, — Смайты живут на Раротонга, сто миль южнее нашего Аитутаки. Но их предки из Юты, и в их семейной легенде сказано, что как было. — Э… — снова произнесла Жанна, — вообще–то предания мормонов это… Как бы сказать… Не вполне достоверный источник. — Ну, да, — легко согласилась меганезийка, — История до типографской эры вообще вся кривая, потому что исторические документы переписывали, кому как хотелось. — … Но в любом случае, Америку открыли только викинги, в X веке. — Это со стороны вашего океана, — возразила Таири, — а со стороны нашего 3000 лет назад, или даже больше, путь с Таити на Нуи–Фенуа–Хива через Рапа–Нуи и Моту–мо–тере–Хива открыл великий мореплаватель Пахи–Нгару. Так записал в 385 году бард Кама–Хуа–Леле, который был хронистом Нана–Уле, первого арики Таити. У нас это проходят в 5–м классе. От такого водопада незнакомых имен и названий канадка на несколько секунд лишилась дара речи и смогла только произнести нечленораздельное: — …Ммммм… — Между прочим, — заметил Хаото, — в музее истории Океании, на Раиатеа, можно увидеть боевой проа вроде того, на котором ходил Пахи–Нгару. Датируется 1200 годом до н.э. Его недавно нашла на дне моря Коро одна команда с Кирибати. Это по поводу достоверности. — А как проверить, ходил ли этот проа в Америку? – поинтересовалась она. — Неделю, как проверили, — ответил он, — Шестеро ребят прошли от Таити до Фунафути на копии этого проа. Это те же 2000 миль, что от Моту–мо–тере–Хива до Перу или до Чили. И заняло это всего 10 дней. Все заснято, ролики выложены в интернет. — Почему я не знаю? — возмутилась Таири, — Где они лежат? — На сайте музея, конечно. Я думал, ты уже видела. Таири пробежалась пальцами по клавиатуре ноутбука, полминуты молчала, глядя в экран, затем фыркнула, как сильно рассерженная кошка, и презрительно сообщила: — Это называется «копия»? Поплавки: стеклопластик, длина 20 метров. Каркас: дюраль, 10 на 10 метров, настил: стеклопластик. Мачта: дюраль, 20 метров, парус–трапеция: дакрон, площадь max 220 кв. метров. Весельная группа: пластик–дюраль. De puta madre! Какая это, на фиг, копия? Это современный океанский катамаран с финтифлюшками под ретро. — Все пропорции и конфигурацию корпуса и паруса они сохранили, — возразил Хаото. — Еще бы, если ничего лучше за 3000 лет не придумали. Помнишь, когда появились проа? — Вроде бы, 8 тысяч лет назад. — Вот! Значит, от первого проа до того, на котором ходил Нгару, прошло 5000 лет. За это время все не–лучшие конструкции уже потопли. Типа, Дарвин: метод проб и ошибок. — Опять ты за свое, — обиженно проворчал он, — Все, видите ли, уже давно придумали, и нет ничего нового под Луной. О, кстати, вот такие штуки когда, по–твоему, изобрели? Жанна посмотрела в ту сторону, куда он указывал. Далеко впереди и справа, значительно ниже их самолета, пересекающим курсом с запада на восток в воздухе плыла редкая цепь из нескольких толстых серебристых колбасок. По мере того, как расстояние сокращалось, Жанна начала понимать, на сколько эти объекты огромны. Ей случалось видеть большие океанские лайнеры, но они были гораздо меньше, чем это. — Какого же они размера? – негромко спросила она. — Длина 500 метров, а объем около 10 миллионов кубометров. Это бескаркасные тепловые дирижабли — роботы. Самый дешевый в мире воздушный грузовой транспорт. — А изобрел их Альберто Сантос–Дюмонт, — добавила Таири, — Тот самый парень, который в 1907 сделал прототип мото–дельтаплана. Бескаракасный дирижабль его конструкции в 1901 облетел на нем по кругу Эйфелеву башню, получил за это приз 100 тысяч франков — хорошие деньги по тем временам. — О, Мауи и Пеле! Неужели действительно все уже давно было? — Нет. Термоядерный реактор с лазерным зажиганием придумали недавно, лет 15 назад. — А разве он уже работает? — спросил он. — Работает, — ответила Таири, — Правда, пока только как бомба, зато хорошая и дешевая. — Ну, если в таком смысле, то да, — согласился он. …. ======================================= 8 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 20 -21 апреля 20 года Хартии. Место: Великобритания — Северный полярный круг Окрестности Бристоля — Окрестности Шпицбергена. ======================================= После 9 вечера на железнодорожной станции Стоук Гиффорд народа мало, и пьяный бродяга «hobo», мирно спящий на скамейке в зале ожидания, никому особо не мешает. Конечно, его вид может оскорбить чье–то тонкое эстетические чувство, но не до такой степени, чтобы звать полисмена. Тем не менее, культурные граждане с облегчением вздохнули, когда двое немного более прилично выглядящих пьяниц подошли к hobo, дружно ухватили его за руки и, ворча «ну, ты и набрался, старина Макс», повлекли его прочь. «Старина Макс» не возражал, а лишь вяло перебирал нижними конечностями, навязчиво интересуясь у сопровождающих, куда они дели ту бутылку шнапса, которая (как он, якобы, точно помнит) не была допита вчера вечером. Возможно, культурные граждане несколько удивились бы тому, с какой неожиданной сноровкой эти двое впихнули незадачливого hobo на заднее сидение неприметного и умеренно–подержанного «ford–focus», и как быстро этот автомобиль (за рулем которого сидел, опять–таки неприметный гражданин лет тридцати) покинул окрестности станции. Впрочем, водитель ехал строго по правилам, и через полчаса остановил машину около частных причалов яхт–клуба на заливе. Здесь внимательному наблюдателю (если бы он следил за этой кампанией от самой станции) бросилось бы в глаза, что из авто вышли только трое, а в салоне никого не осталось. Вероятно, он бы связал это арифметическое несоответствие с огромным чемоданом, который волокли двое из троих (уже ничуть не похожие на пьяниц). Водитель авто шел налегке, если не считать небольшой сумки через плечо. Он обменялся несколькими словами со служащим яхт–клуба, после чего все трое прошли до конца крайнего пирса и поднялись на борт маленького катера вместе со своим тяжелым багажом. Через минуту катер отошел от пирса и растворился во тьме. Даже этой последовательности событий хватило бы внимательному наблюдателю (если бы он существовал), чтобы заподозрить трех персонажей в явном криминале, но то, что произошло через четверть часа, вдалеке от берега, почти в полной темноте, попахивало уже чем–то более серьезным, нежели просто криминал. Катер подрулил к некой темной массе, покачивающейся на воде, трое в катере открыли чемодан, вытащили из его чрева того самого hobo (находившегося там в позе эмбриона), и энергично проролоскали его в холодной воде, предварительно сорвав всю одежду. После этого все четверо бесшумно исчезли внутри темной массы, а катер, внезапно утратив плавучесть, пошел ко дну. Что касается дальнейших эволюций темной массы, то они, в этой густой темноте, выглядели почти сверхъестественными. Вот только что она была — а через пару минут исчезла без следа, будто растворившись в пасмурном беззвездном небе, как сахар в горячем чае. … Очнувшись, Макс подумал, что лежит на носилках в салоне компактного микроавтобуса «скорой помощи», движущегося по совершенно темному шоссе. Над лобовым стеклом было табло электронных часов, и они показывали 3:08 ночи. — Хе…Мммм… Ребята, а вы кто? – спросил он четверых молодых мужчин (один из них сидел за рулем, а трое играли в карты и болтали на английском с незнакомым акцентом). — Вы Максимилен Лоуренс Линкс? — уточнил один из игроков, некрупный, но крепкий молодой монголоид, которого остальные называли Нонг. — Ну, я, — согласился он, и подумал, что на медиков эти парни не очень похожи, — А вы из полиции, что ли? — Нет, мы, по ходу, из военной разведки. — Ух ты! Это что же я такого натворил? — Ничего особенного, просто спали на вокзале. А мы вас подобрали. Тут Макс обнаружил еще 3 особенности своего состояния. Во–первых, он не помнил ни даты, ни года, ни дня недели, а помнил только, что сейчас весна (впрочем, это с ним уже случалось). Во–вторых, он лежал совершенно голый, и был укрыт шерстяным пледом (впрочем, и такое бывало: однажды он очнулся в медпункте полицейского участка в том же виде, после падения в реку с набережной). В–третьих, несмотря на ту отраву, которую он хлебал с какими–то hobo на станции, у него не плыли цветные круги перед глазами и отсутствовала мерзкая сухость во рту, а в голове была жуткая кристальная ясность. Он приподнялся на локте, глянул в окно и ничего не увидел. Сплошная тьма. — Слушайте, а где это мы едем? — На 200 миль юго–западнее Шпицбергена и на столько же юго–восточнее Гренландии, — ответил другой игрок, — Если вам хочется знать точнее, то мы спросим Уфти… — N74:03 W06:20, — не оборачиваясь, сообщил им чернокожий пилот, которого, видимо, звали Уфти, и добавил, — прикинь, Рон, рассвет встретим почти над полюсом. — По ходу, надо сфоткать на память, — заметил Нонг, — покажу жене, вот она приколется! — Командир, а ты всегда думаешь о своей жене? — спросил сидящий рядом скандинав. — Ты сто раз спрашивал, — буркнул тот, — У меня красивая жена и я о ней думаю. Что тут странного? Вот ты, Керк, болтаешь о женщинах, и тебе это странным не кажется. — Не кажется. Но я болтаю о женщинах вообще. — Ты не читал трактат «Eu Dao». Там сказано, что нет женщин «вообще», а есть каждая… В этот момент до Макса дошел смысл адресованного ему ответа. — Слушайте, мы что, летим в самолете? — Во flying–boat, если быть точным, — ответил Рон, — По ходу, мы находились в Англии не совсем легально… — Совсем нелегально, — поправил Нонг, — и мы не могли использовать аэропорт. Тем более, у вас, доктор Линкс, нет документов. Насколько я понимаю, у вас их украли… — Да, месяца два назад. Украли, или они сами выпали… Подождите, как это нелегально!? — Очень просто. Мы прошли на малой высоте, и сели на заливе. С него же и взлетели. — Но вы же сказали, что вы из военной разведки! — Да. Но не из английской. — Иначе говоря… — Макс сделал паузу, чтобы найти в себе сил выговорить единственно–логичный вывод из услышанного, — … Это похищение? — Ну, типа того. — Но зачем!? На кой черт чьей–то военной разведке… Чьей, кстати? — Меганезийской, — проинформировал Нонг. — Тем более! Зачем какой–то папуасской разведке… — Папуас тут только один, — перебил Уфти, — Это я. Чистокровный папуас. Сам Mike Loh McLaud подтвердил бы это, но он уже умер. — Mikluha Maklaev, — поправил Нонг, — Он русский, а у русских имена произносятся так. — Правда? А я думал, шотландец. Но я про другое. Вы, доктор Линкс, забываете, что мы, папуасы, 10 тысяч лет назад изобрели бананы, сахарный тростник, кукурузу и тыкву. У нас была древняя продуктивная культура, когда британцы, не в обиду вам будь сказано, еще жили в пещерах, ходили в шкурах и питались говном вымерших мамонтов. Военные разведчики дружно заржали. Впрочем, вполне беззлобно. Видимо, тема древней высокоразвитой культуры папуасов уже и раньше всплывала в этой кампании. Макс сел на своих носилках, завернулся в плед, и кашлянул, чтобы привлечь внимание. — Видите ли, молодой человек, даже если не рассматривать новеллу о мамонтах… — Это было для психологического эффекта, — уточнил Уфти. — Я и говорю: не рассматривать. Все равно, гипотеза о происхождении тыквы из Новой Гвинеи является, мягко говоря, экзотической. Все сравнительные исследования генов разных сортов тыкв указывают на ее происхождение с тихоокеанского побережья Китая. Кукуруза, вероятно, происходит с мексиканского нагорья. Это т.н. гипотеза Бидла, она выдвинута в 30–е годы XX века, т.е. задолго до открытия ДНК Уотсоном и Криком, и выглядит сегодня недостаточно убедительной, но ее дефекты — это не повод помещать центр происхождения кукурузы где угодно. По поводу банана и сахарного тростника — доктор Линкс сделал эффектную паузу, — Скорее всего, Уфти, здесь вы, как раз, правы. Переждав восторженные крики слушателей, он продолжил: — Теперь я хотел бы вернуться к своему вопросу. На кой черт вашей военной разведке похищать спившегося молекулярного генетика? — Вот не надо на счет спившегося, — сказал Керк, — подумаешь, вы напились пару раз. Вот, наш кэп однажды нализался, это было что–то. В натуре, полотенцами пришлось вязать… — Вы медик? — перебил Макс. — Военфельдшер, — уточнил скандинав. — Тогда вам должно быть понятно, что я не пару раз напился. У меня алкоголизм. Вторая стадия, возможно — на грани третьей. То, что вы привели меня на время в человеческий вид с помощью гемосорбента и какого–то психотропного стимулятора… какого, кстати? — Peotl. В смысле, экстракт кактуса–лофофоры. — Проще говоря, вы накачали меня мескалином? — Что вы! – возмутился фельдшер, — Вот если бы мне надо было допросить «языка» в ходе боевых действий — тогда да, накачал бы. А вам я капнул 6 капель. Пейотль — это ацтекское народное тонизирующее средство. В племени Tarahumaro есть легенда: один человек шел через пустыню, долго шел, без воды, без отдыха, короче, уже собирался лечь и умереть. Вдруг — голос: «Я — бог Уктли, я тебе помогу, наклонись и съешь меня». Тот наклонился, увидел маленькую лофофору, и съел. Посидел на песочке, и думает: а чего это я умирать собрался? По хер мне эта пустыня! Жизнь прекрасна! Встал человек, и дошел до своего дома. Короче, экстракт лофофоры — полезная вещь в любой армейской аптечке. — Да, — вздохнул Макс, — Ну и методы у вас. Впрочем, это уже не имеет значения. Пройдет несколько часов, и все вернется в исходное состояние, а повторять этот фокус… — Ваше исходное состояние это здоровый мужчина около 40 лет, — возразил Керк. — Не цепляйтесь к словам. Вы отлично понимаете, что я имею в виду. — Объясните мне, доктор Линкс, — вмешался вьетнамец, — Я не медик. Я не понимаю. Макс вздохнул и вытер ладонью вспотевший лоб: — Видите ли, Нонг, алкоголизм, в отличие от просто пьянства, это болезнь. Алкоголь встраивается в систему обмена веществ, и человек вынужден его употреблять. — А если нет, что тогда? Этот человек умрет? — Если у человека слабое сердце, то да, может и умереть. — У вас нормальное, здоровое сердце, — вмешался Керк. — Не лезьте, — огрызнулся Макс, — Мне задали общий вопрос, и я дал общий ответ. — Значит, вы не умрете оттого, что не будете пить алкоголь, — заключил Нонг, — Тогда, это не страшная болезнь. Она пройдет. — Да. Она пройдет. Если иметь железную волю и несколько лет не прикасаться к бутылке, хотя тебя выворачивает наизнанку от желания выпить. Я так не смогу. Вьетнамец недовечиво покачал головой. — Нет, доктор Линкс. Так не бывает, чтобы такой великий человек не мог сделать такую простую вещь. Это бы даже я смог. Вам просто надо захотеть, и вы будете здоровы. — Что вы мелете, Нонг! – возмутился Макс, — Какой великий человек? Нонг, это смешно, но вы похитили не того парня. Наверное, есть другой Максимилен Лоуренс Линкс. — Вы Макс Линкс из университета Бат, разработчик триффида, — ответил тот. — Ах, вот оно что! Ваше начальство решило, что триффиды – это биологическое оружие. Ребята, это ошибка! Они названы в честь растения–монстра из НФ–романа Уиндема, но это была шутка. Единственное их сходство с триффидами Уиндема – три корня–опоры. Они не опаснее морковки. Это просто еще одна поли–трансгенная агро–культура. — Знаете, доктор Линкс, — сказал Уфти, — мы, конечно, не биологи, но и не совсем тупые. Мы пока за вами летели, прочли про триффидов, ага. Растут в соленой воде, как мангр — раз. Со скоростью бамбука – два. И плодоносят по типу бананов – три. Чтоб мне пять жизней паруса не видеть, если это «просто еще одна…» бла–бла–бла. Ну, вы поняли. — Триффид растет вдвое медленнее, чем бамбук Мадакэ, — уточнил Макс, — всего полтора фута в сутки. И характер развития триффида ближе к быстрорастущему банану, который, собственно, и был взят за основу. Корневая система по структуре, конечно, имеет тот же тип, что у красной ризофоры: классический мангр. Хотя, удерживание воды за счет очень высокой концентрации сахара для мангров не характерно. Вообще, это новый механизм, который ни в ходе естественной эволюции, ни в ходе селекции, у растений, почему–то, не развился. Это и определяет специфику биохимии триффида… Гм, к чему я это говорю? — Ну, вы, типа, объясняете про триффидов, — ответил Керк (сочтя последний вопрос не риторическим, а содержательным), — пока понятно. Сахарный сироп впитывает водяной пар из воздуха и разбавляется. Здесь, по ходу, тот же фокус, но внутри растения. Ну, как? Cуть я правильно уловил? — Суть? В общих чертах да, правильно. Но я все равно не понимаю, на кой черт вы меня выкрали… И еще: тут есть сортир? Физиология, знаете ли… — А то ж, — сказал Нонг, — Видите дверца на корме? Там сортир и душ. Только воды много не лейте, нам еще долго лететь. А если хотите одеться, то на полке слева есть «koala». — Что–что? — Типа, комбезы такие. Называются «koala». И тапочки там же. … Макс ожидал увидеть в зеркале значительно более неопрятное и грязное человеческое существо (с учетом образа жизни, который он вел последнее время), но все оказалось не так страшно. Вид, конечно, нездоровый, кожа синюшная, под глазами черные мешки, и еще клочковатая борода… «Интересно, почему я не очень грязный, и где моя одежда? — подумал он, а потом всплыли кусочки воспоминаний, — да, с меня же содрали одежду и мокнули в залив, прежде чем втащить в самолет. Впрочем, черт с ним». После короткого горячего душа (который можно было принять, скорчившись в маленькой кабинке), Макс решил, что пора все–таки поставить точки над «i» с мотивами этого похищения и, не без труда разобравшись с «липучками» короткого комбинезона, отправился обратно в салон. Едва он вошел, как Керк и Уфти чуть ли не хором спросили. — Док Линкс! А ведь в лофофоре, и вообще в кактусах, сиропа нет. Как они выживают? — Да, — подтвердил он, — У кактусов не сироп, у них коллоид. Нечто, наподобие желе. Это тоже эффективный метод, но другой. К сожалению, несовместимый с быстрым ростом. — Вот оно как, — протянул Рон, — Док, а что вы скажете на счет кофе? — С удовольствием. И все–таки, расскажите, что вы намерены со мной делать? — Рассвет! — крикнул вдруг Уфти, тыкая пальцем куда–то вправо. Нонг, листавший какой–то журнал, выдернул из кармана мобайл с фотокамерой. И почти сразу сквозь стекла иллюминаторов ударил яркий золотистый луч. Минут 10 все галдели, менялись местами, фотографировали друг друга. Все хотели сняться на фоне полярного рассвета в обнимку с доктором Линксом – тому пришлось уступить (это было легче, чем объяснять, почему ему не очень хочется попадать в кадр в таком виде). Затем все слегка успокоились, Нонг занял место за штурвалом, Уфти пересел на его место, а Рон выдал всем по здоровенной кружке горячего, крепкого ароматного кофе, и по паре сэндвичей. — Так мне, наконец, объяснят, что дальше, или как? — спросил Макс. — Ну, — сказал Уфти, — дальше мы пересекаем Северный Ледовитый океан, идем вдоль 169 меридиана, над нейтральной зоной Берингова пролива. Смещаемся слегка на запад, идем через Алеутские острова и пилим по 178 меридиану, никуда не сворачивая. Оставляем на востоке Гавайи, а на западе Маршаллы, и пересекаем Экватор в округе Кирибати. На 13 градусе южной широты мы видим остров Увеа, (он же — Уоллис) слева по борту, а на 14 градусе мы оказываемся над островами Футуна и Алофу. Между ними — пролив, мили 3. Мы садимся в проливе у деревни Колиа на Футуна, рулим к пирсу, а там нас встречают. Праздничный десерт, девочки, ламбада на пляже, и все такое. Макс отхлебнул кофе и с шумом вдохнул. — Так. Я опять не понимаю. Вы везете меня через пол–планеты… — Через 5/12 планеты, — уточнил Нонг с пилотского кресла. — Ладно, через 5/12. Кстати, сколько нам еще лететь? — Чуть меньше суток. У нас экономичная скорость 500 км в час. — И все только ради десерта с девочками и ламбадой? — Так триффиды же! — напомнил тот, поправив тонированные очки. — Где? — спросил доктор Линкс, — Посадочный материал давно на помойке, а все отчеты и полный журнал работ остались в архиве университета. По–хорошему, вам не меня нужно было воровать, а этот архив. В нем и кто–нибудь другой мог бы разобраться. — Может, оно и так, — согласился разведчик, — Но у вас это, по–любому, лучше получится. Да и архив мы, конечно, тоже украли. — О, черт! Вы украли весь архив моей группы? — По ходу, мы, весь архив университета украли, — признался Рон, — У нас не было времени разбираться, ваше — не ваше. И вообще: вдруг там есть еще что–то интересное? — Почти два терабайта выкачали, — похвастался Уфти. Солнце, низко стоящее над горизонтом, сверкало так, что по всему салону прыгали яркие зайчики от всех стеклянных и металлических поверхностей. — Белое безмолвие, — сказал Керк, глядя вниз, на ледяные громады, — типа, Джек Лондон. — А я читал, что лет через 20 тут все растает, — сообщил Уфти, — Глобальное потепление. Можно будет в полярный день под парусом ходить по канадским островам даже за 80–й широтой. Ну, типа, как у нас вдоль MBL в декабре, только тут, наоборот, в июне. — Был такой парень, Фритьоф Нансен, земляк моего прадеда, — начал Керк, — Он в конце XIX века под парусом дошел до 79 градуса. — А дальше? — А дальше его яхта «Fram» вмерзла в лед, — ответил скандинав, — Прикинь? «Чистокровный папуас» прикинул и высказал свое мнение: — Херово. Я же говорю, надо ждать глобального потепления… Док Линкс, а можно для MBL что–нибудь придумать? Ну, типа, холодостойкий банан? Там аренда latifundio 50 квадратных километров почти даром. Есть реальный шанс поднять хорошие деньги. — Что такое MBL? – спросил Макс — Marie Byrd Land. Это наш кусок Антарктиды, он примерно как Гренландия. Там на берегу кое–где нет льда, и температура летом выше нуля. Нонг, где тот журнал с инфо? — Под моей кружкой, — отозвался вьетнамец, — кстати, дай мне ее сюда. Уфти передал Нонгу кружку, а Линксу — журнал «Notas de explotacion agricolas y agro–tecnica Meganezia» со статьей «Productividad la MBL en cara de calentamiento global». Тот изучал статью четверть часа, после чего назвал автора неучем и дебилом, и прочел всем краткую лекцию о жизненном цикле высших растений вообще и применительно к климату побережья Антарктиды в частности. Эпилог состоял в том, что на MBL могут культивироваться только растения с эфемерным циклом — т.е. прорастающие при первых же признаках начала относительно теплого и влажного сезона, успевающие пройти весь цикл вегетации за 3 недели, и оставить плоды до прихода холодов. «Присмотритесь к клубневым эфемероидам из пустынь Австралии и к растениям лапландской и сайберской приарктической тундры», — заключил он, после чего, ощутил внезапную сонливость и отключился. Рон и Уфти перенесли его на носилки. Керк осмотрел его, накрыл пледом, и сообщил: «Сен доктор Линкс спит хорошим, здоровым сном. Не трогать и не шуметь». Некоторое время разведчики молчали в глубокой задумчивости, несвойственной таким молодым людям (а уж тем более – молодым меганезийцам). Слышалось лишь гудение рассекаемого самолетом воздуха. Потом Рон с хрустом потянулся и негромко сказал: — Прикиньте, foa, один такой парень, как док Линкс, может дать жизнь тысяче островов и накормить миллион людей. А он спал на вокзале, кушал мусор и пил шнягу. Я ни хера не понимаю, что там за порядки в этой стране? Они что, вообще убитые на всю голову? — Гребаные дикари, — так же тихо ответил «чистокровный папуас» Уфти. … ======================================= 9 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия, округ Социете, о. Рапатара. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №7. Маленький остров, похожий на пиццу. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Остров Рапатара я полюбила с первого взгляда. Он похож на очаровательно–зеленую, почти круглую пиццу, лежащую на ярко–голубом блюдце с белой каемкой посреди серой скатерти океана, и уже кем–то слегка надкушенную с южной стороны. При ближайшем рассмотрении оказалось, что белая каемка блюдца это прибой на полосе коралловых рифов, а надкус — это маленькая лагуна (метров 600 от восточного угла до западного и около 300 метров от рифового барьера до середины берега). Рапатара представляет собой вулканический конус с диаметром надводной части около двух миль. В центре — гора Моуа–Ута, около 300 футов. На вулканических грунтах все растет с немыслимой скоростью, так что у местных жителей (их около 1200) нет проблем с обеспечением агро–продукцией, хотя из 900 гектаров острова обрабатывается не более половины (с воздуха хорошо видны яркие крыши домиков и маленькие квадраты полей и огородов). Рыбалка для местных жителей скорее хобби, чем работа. На острове 3 поселка: западный, восточный и южный. Южный, Мутуаура, расположенный на середине берега лагуны – это столица острова, а на мысу в крайней западной точке лагуны — трехэтажная резиденция арики (короля), построенная, так что ее террасы нависают над водой. «Рейкан» прокатился по воде и затормозил, слегка ткнувшись центральным поплавком в бамбуковый настил T–образного пирса со стороны западного мыса, в просвет между легким автожиром, выкрашенным в «military» и большим проа снежно–белого цвета. В полсотне шагов от пирса, кампания голых подростков гоняла мяч по розоватому песку пляжа. Судя по времени и по валяющимся кучей ярким рюкзачкам, это были школьники, расслабляющиеся после занятий. Едва мы причалили, они прервали игру и побежали нас встречать. Похоже, эти ребята ожидали увидеть только Таири и Хаото, а мое появление было для них неожиданностью, и я на пару минут оказалась в центре внимания…. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … — А у вас в Канаде принято, чтобы мужья выбрасывали своих жен в море? — спросила бойкая девчонка лет около пятнадцати. — Нет, конечно, — возмутилась Жанна, — такая дикость у нас просто невозможна! — Вот! — обрадовалась девчонка, — Значит, я правильно говорю, что в цивилизованных странах так не делают! — По ходу, вчера вечером Лимо выбросил Рити в море, — сообщил один парнишка. — Что, правда? — удивилась Таири, и мимоходом пояснила для Жанны, — Лимо это арики Лимолуа Хаамеа, король Рапатара. — Так и было, — подтвердила другая девчонка, примерно ровесница первой. — За что? — спросил Хаото. Та молча пожала плечами. — Здесь это в порядке вещей? — тревожно поинтересовалась Жанна. — Что именно? — уточнила Таири. — Бросить человека в море. — Ну, как тебе сказать… — Идет! — громко сказал кто–то из подростков, и все они, как по команде, прыгнули с пирса в воду. Только пятки сверкнули в воздухе. По дорожке к лагуне быстрым шагом спускался крупный мужчина лет 45, одетый в лава–лава ярко–зеленого цвета в лимонно–желтую крапинку. Он был довольно полный, но, как это бывает с людьми, ведущими подвижный образ жизни на свежем воздухе, эта полнота выглядела естественной и совершенно не сковывала движений. Увидев, что его заметили, он приветливо махнул в воздухе рукой и крикнул: — Aloha foa. — Aloha Limo, — крикнул в ответ Хаото и они с Таири двинулись навстречу королю. Жанне ничего не оставалось, как пойти следом за ними, хотя общение с правителем, бросающим людей в море даже не объясняя, за что, не вызывало у нее позитивных эмоций. Король поочередно обнялся с Таири и с Хаото, а затем протянул руку Жанне и спросил. — Это правда, что жители Новой Шотландии предпочитают пиво «Александр Кейтс»? — Вы хорошо информированы, — ответила она, пожимая его руку. — Просто интернет, — весело сказал он, — правда, у меня из напитков с вашей родины есть только виски «Glenora». Это я к тому, что перед ужином можно выпить по рюмочке. — Даже нужно, — добавила Таири, — для успокоения нервов. А то, говорят, что кое–кто тут без причин бросает жен в море. — Что, уже наябедничали? — спросил король, бросив хмурый взгляд в сторону лагуны, где в сотне метров от берега плескались подростки. — А ты как думал? Лимолуа повернулся к Хаото. — Тебе хорошо, у тебя одна жена. И, кстати, причины у меня были. — Вы действительно считаете, что вы вправе бросить женщину в море? – спросила Жанна, стараясь, выглядеть спокойно. — Значит, так, — сказал он, — во–первых, какая она женщина, она девчонка. — Тем более. — … Во–вторых, я вчера прилетел с полигона уставший, как собака. — И решили сорвать плохое настроение на..? — Да у меня было нормальное настроение! — перебил король, — но я чертовски хотел спать. А она, видите ли, захотела большой и горячей любви, и именно сейчас. Я ей предлагал: давай утром. Так нет же! — Ты мог бы ей объяснить, — заметил Хаото. — Так она меня ни черта не слушала! Попробуй–ка поспать, когда тебя хватают за хер! Я вообще подозреваю, что она специально это сделала, чтобы было о чем сплетничать. Это Рити сейчас изображает, что обиделась и навсегда ушла к маме. А завтра Поу вспомнит, что послезавтра тест по инженерной графике, и они вместе начнут ко мне подлизываться. Потому, что лентяйки. Что та, что другая. Они бы стали подлизываться к Уираити или к Феиви, но одна сейчас на Нуку–Хива, а другая на полигоне Халл. К Аилоо им приставать бесполезно, она считает, что учиться надо самостоятельно. Остаюсь один я. Потом снова начнется про любовь. Короче, тогда я опять не смогу выспаться по–человечески… Король вздохнул, повернулся к лагуне и, сложив ладони рупором, заорал: — Рити! Поу! Быстро вылезайте оттуда! Какого черта я один развлекаю гостей? Увидев, что это не дало эффекта, Лимолуа крикнул, еще раз… С четвертого раза результат был достигнут. Две девчонки отделились от кампании и быстро поплыли к берегу. — Я ничего не понимаю, — призналась Жанна, — кого вы выбросили в море? — Ее, — Лимолуа показал пальцем на ту, которая подтверждала сообщение о королевских бесчинствах, и добавил, — с балкона второго этажа. Взял ее в охапку и… Очень удобный балкон, до воды метров 6 и глубина под ним примерно столько же. — Но она же могла утонуть! — Полинезийка? Утонуть? — Все равно, по–моему, так нельзя делать. — Да, — согласился он, — Аилоо сказала то же самое. Она учила психологию, так что хорошо разбирается в этом вопросе. С другой стороны, я же не могу каждый раз спрашивать у нее совета, перед тем, как что–то сделать. — Попроси, чтобы она написала тебе инструкцию, — предложила Таири. — Это идея, — согласился король, — пожалуй… Тут его прервали самым радикальным образом. Две выскочившие из воды девчонки повисли на нем слева и справа, как коалы на эвкалипте. Король с честью выдержал это испытание, хотя не так–то просто устоять на ногах, когда на тебя падает разом фунтов двести живого груза. Жанна не удержалась: вытащила видеокамеру и вопросительно посмотрела на него. Лимолуа утвердительно кивнул. — Снимайте. Пусть во всем мире узнают, как эти бессовестные женщины издеваются над своим королем… и мужем, кстати. Может, тогда им станет хоть чуточку стыдно… Девчонки ехидно захихикали. — …Вот у вас в Канаде, наверное, жены не ездят так на своем муже, — добавил он. — В Канаде не принято многоженство, — заметила Жанна. — А у мормонов? — спросила Рити, — в Канаде же есть мормоны. — Я знаю, что у вас в Галифаксе есть храм мормонов, — добавила Поу. — Лучше бы вы механику и информатику учили, чем читать всякую чепуху, — проворчал король, — и вообще, слезайте с меня, берите свои вещи, и бегом домой. Скажите, что мы уже идем, и помогите Аилоо организовать чето–нибудь вроде ужина. Поу и Рити, без особого энтузиазма, сползли на грунт, подхватили в одну руку рюкзачки, в другую – сандалии и лава–лава, и быстрым шагом направились по тропе к королевской резиденции. Хождение босиком по довольно каменистому грунту не вызывало у них ни капли дискомфорта, а идея одеться, вероятно, вообще не приходила им в голову. — Мормоны, вроде бы, отказались от полигамии еще в прошлом веке, — сказала Жанна. — Да брось ты, — возразил Хаото, — Вот наши соседи, Смайты, реальные мормоны. У них семья: два мужа и три жены. Полторы жены это ведь уже полигамия, так? — Полторы жены? — ошеломленно переспросила канадка. — Типа, если три поделить на два, то в среднем будет полторы, — пояснила Таири. — Нельзя так считать, — сказал Лимолуа, — по–вашему, получается, что у меня, то ли три и одна шестая жены, то ли вообще две и две трети, а у меня должно быть ровно пять жен, иначе просто скандал. — Это как? – удивилась Жанна — Смотрите, — сказал король, — у Аилоо и у Феиви есть еще по одному мужу, кроме меня, а у Уираити еще целых два. У Рити пока что я один, если не считать мелких увлечений. Поу встречается с одним парнем, но я не знаю, достаточно ли там серьезно, чтобы считать, что это ее второй муж. В принципе, было бы неплохо, но пусть они сами решают, верно?. — Я окончательно перестала что–либо понимать, — призналась канадка. — Давайте я вам за едой объясню? – предложил король, — так лучше усваивается (он не уточнил, информация лучше усваивается за едой, или наоборот)… … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №8. Революционная история одной королевской семьи. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Примерно в полутысяче миль севернее двух основных новозеландских островов, лежит вулканический архипелаг Кармадек (также территория Новой Зеландии). В большинстве справочников сказано, что он состоит из трех островков: Куртис (площадь 0,6 кв.км.), Макаулей (3,1 кв. км) и Рауль (29,4 кв. км.). Из этих клочков суши лишь самый северный остров Рауль представляет какой–то интерес. В центре острова есть два маленьких озера (одно из которых представляет собой кратер действующего вулкана), а на северном берегу — метеостанция, маленький отель, вертолетная площадка, госпиталь и дизель–генератор. Постоянных жителей тут нет. Немногих желающих поселиться в этом живописном месте отвадило короткое вулканическое извержение в марте 2006 года. В миле к Северо–Западу от острова Рауль находятся острова Мейер, площадью 0,2 кв.км. Это участок суши длиной 800 метров и шириной 250, разрезанный пополам узкой бухтой, и прилегающие к нему цепи коралловых рифов. Острова Мейер отмечены на картах, как скалы, опасные для судоходства. Они абсолютно бесполезны для кого угодно… кроме меганезийца. Есть такой анекдот: риэлтер, в шутку выдает парочке меганезийцев чертеж теннисного стола 5 на 9 футов, за план островка. Те говорят: «покупаем!». Агент удивлен: «что вы будете делать на таком пятачке?». Меганезийцы отвечают: «здесь все размечено: в левой половине место под дом, а в правой — под backyard, чтобы детям было, где играть». В 400 милях к северу от островов Мейер проходят границы стран–архипелагов Фиджи и Тонга. До Алюминиевой революции, на Фиджи была феодальная республика, а на Тонга – конституционная монархия. В этих отсталых и нестабильных государствах искали поживу крупные и мелкие аферисты. Пара молодых людей, Панто Койо, 20–летний механик, и Омиани Нгани, 17–летняя студентка колледжа, были мелкими. В тот раз они провернули на Фиджи небольшую аферу с номерами кредитных карточек, и скрылись от претензий фиджийских властей на соседнем Тонга, в предместьях Нукуалофу. Ребята считали, что тонгайская полиция уже успела забыть аналогичную аферу, исполненную в Нукуалофу, месяц назад, но не тут–то было. Эту парочку здесь отлично помнили. Вероятно, их бы сцапали, если бы не случайное знакомство с молодым, но решительным сержантом Крисом Проди, который недавно дезертировал из тонгайской армии и тоже имел проблемы с полицией. Был придуман и реализован дерзкий план. Поздним вечером Омиани приехала на старом джипе (в который был погружен тщательно подобранный «набор Робинзона») и, изображая девушку очень легкого поведения, отвлекла на себя внимание пятерых охранников маленького учебного аэродрома. Панто, тем временем, пробрался в ангар и подготовил к полету древний, но надежный «Cessna 140H». Когда охранники, услышав звук авиа–мотора, метнулись наперерез выезжающиему из ангара самолету, Крис встретил их точным броском гранаты и не менее точными очередями из автоматической винтовки M–16. Эпилогом к этой сцене (и эпитафией для охранников) были слова Омиани: «Если нас теперь сцапают, то уже не посадят, а вздернут». Не теряя времени, компаньоны перегрузили в самолет «набор Робинзона» из джипа, добавили кое–что из попавшегося под руку военного имущества, взлетели и взяли курс на юг. Следующим пунктом их плана было освоение бесхозных новозеландских островов Мейер. Успешно добравшись до места, компаньоны, еще до рассвета успели спрятать самолет в очень узкой закрытой бухте и разгрузить багаж (всего полтора центнера). Ранним утром они поставили у водоисточника на северо–восточном (невидимом с острова Рауль) склоне портативный ветровой генератор, затем собрали 6–метровый катамаран, и проверили его мореходные качетства, дойдя до острова Рауль. Там удалось разжиться горой полезных вещей, выброшенных персоналом новозеландской метеостанции, как мусор. Вернувшись на Мейер, компаньоны развели небольшой костер, пообедали рыбой (которую наловили по дороге на дрифтерную снасть) и занялись постройкой бунгало из пластиковых бочек, дырявых лодок, листов фанеры, больших полиэтиленовых паков, и прочих строительных материалов, применяемых полинезийской беднотой. К вечеру дом был готов, и в нем даже работала «радио–тарелка» с интернет–связью. Компаньоны, таким образом, могли следить за событиями в мире и искать в нем нужные контакты. Они намеревались основать некий специфический бизнес на островах Мейер – это был третий, главный пункт плана. В поисках нужных партнеров, компаньоны перебрали всех своих знакомых авантюрного склада, и Крис нашел по интернету Аилоо Ваикато: бойкую 19–летнюю маори, с которой он как–то раз провел несколько веселых недель на атоллах Огеа в юго–восточном Фиджи. Закончив 2 курса Design and Arts College of New Zealand, она занималась коммерцией и жила с парнем по имени Лимолуа, вечным студентом Auckland University of Technology, младшим сыном Руанеу Хаамеа, короля островка Рапатара во Французской Полинезии. Лимолуа в семье Хаамеа считался infant terrible. Вместо того, чтобы как все другие дети короля, быстро закончить агротехнический колледж в Аваруа на Раротонга или в Папеэте на Таити (и то, и другое, всего в 300 милях от Рапатара), и развивать сельское хозяйство, он в 17 лет отправился за 2000 миль, в Новую Зеландию, учиться модным техническим штучкам, совершенно неактуальным для народной экономики родного острова. Его 6 лет не видели дома, он общался с родными по mobile, раз в месяц, и король грустно говорил: «чем он там живет – непонятно, когда возьмется за ум и вернется домой – неизвестно». А Лимолуа вообще не собирался возвращаться. Ему совсем не улыбалась перспектива всю жизнь заниматься скучными делами рапатарских фермеров (чье благополучие он должен был устраивать, согласно родовой традиции Хаамеа), возиться с симпатичными, но тоже скучными женами, и растить многочисленное потенциально–скучное потомство. После знакомства с Аилоо он даже и думать забыл о возвращении домой. В Новой Зеландии и окрестностях было столько возможностей для решительных людей, что глаза разбегались — а эта парочка была решительной. На «серой бирже» Лимо и Аи приобрели известность под прозвищами «Толстяк» и «Малышка» — и не из–за комплекции, а в честь двух атомных бомб, которые под этими прозвищами были сброшены на Японию в Августе 1945. «Толстяк» Лимо и «Малышка» Аи прилетели на Мейер через две недели после звонка Крис на самолете, который, даже по сравнению с «Cessna–140H» компаньонов, выглядел доисторическим. Это был «Vickers Vincent» образца 1932 года, списанный из летного парка ВВС Новой Зеландии в 1943 году. Мощный биплан грузно шлепнулся на воду и, надсадно ревя перегретым движком, с трудом вполз в узкие ворота восточной бухты. Ступив на берег островов Мейер, Лимо произнес исторические слова: — Aloha, foa! La prehistoria feliz era finito, se inicio la joder epoca moderno. (Привет, публика! Счастливая первобытная эра кончилась, настала гребаная эпоха модерна). Аи добавила: — Joder amen, de puta madre» (Гребаный аминь, так его мать). В ответ на слово «аминь», (в несколько необычном контексте), Омиани флегматично поинтересовалась: — Que tu joder misioneros catolicos? Y polla no parece! (Вы что, гребаные католические миссионеры? Ни хера не похожи!) Дружный смех пяти здоровых юных глоток возвестил о расширении состава компании и о начале славных дел будущей фактории Мейер. Предыдущие 2 недели жизнь на островах Мейер и правда была близка к первобытной. В ожидании «Толстяка» и «Малышки», трое компаньонов бездельничали, ловили рыбу и прочие дары моря, купались, катались на проа к острову Рауль (где шакалили вблизи метеостанции на предмет наличия выброшенных полезных вещей), и занимались сексом трижды в день. Омиани щедро дарила свою любовь и механику, и сержанту. В общем, имела место почти идиллическая робинзонада в домике из старых бочек и бытового мусора посреди яркой тропической зелени и теплого океана с кораллами и рыбками. С появлением Лимо и Аи все резко изменилось. На своем древнем «Винсенте», они привезли почти 2 тонны всяких полезных вещей, которые тут же пошли в дело. Были установлены 10 комфортабельных 4–местных палаток. Смонтирована полевая кухня, мобильный водопровод, комбинированный генератор и мачта local TV. Размечено поле для мини–футбола. North–East Meyer beach приобрел вид модернового кемпинга. Были собраны 5 прогулочных проа и 5 ультралегких новозеландских флаек «KiWing». Еще через неделю появились двое работников–индусов с Фиджи и несколько девушек с какого–то из маленьких атоллов Тонга, а затем приехал первый десяток туристов. Начался «серый» туристический бизнес. Острова Мейер лежат ровно посередине между Новой Зеландией и атоллами Южного Тонга, да еще и рядом с очень живописным и практически безлюдным островом Рауль. Хорошо организованный транспорт посреди дикой природы, относительный комфорт кемпинга, отсутствие контролирующих учреждений и налогов, а также договоренности с вождями мелких тонгайских атоллов относительно «девочек по вызову», обеспечили предприятию компаньонов быстрый коммерческий успех. Неизвестно, как развивался бы бизнес «Фактории Мейер», если бы через год не грянула Алюминиевая революция. Вспыхнув на атолле Тинтуг, она стремительно прокатилась по архипелагам Британской и Французской Океании как цунами, сметая неоколониальные и традиционалистские режимы. Революционный Трибунал штамповал проскрипционные листы со скоростью типографской машины, а Преторианский Корпус и Народный Флот Конвента не жалели патронов и аммонала для «врагов революции». К началу революции, островок Рапатара формально был под юрисдикцией французской неоколониальной губернии Тубуаи, но реально тамошних чиновников здесь не видели годами. 65–летний ariki (король) Руанеу Хаамеа, за четверть века своего правления, de–facto восстановил независимость острова. В выборах мэра жители не находили смысла — старые и довольно толковые обычаи, соблюдавшиеся семьей Хаамеа, вполне устраивали рапатарцев. Конвент, посланцы которого прибыли на Рапатара через пару месяцев после Алюминиевой революции, напротив, считал аристократию «опорой неоколониализма», с которой разговор короткий: «Высшая мера гуманитарной самозащиты» — расстрел или депортация. Несмотря на такое предвзятое отношение, комиссар Конвента, после более, чем двухчасового разбирательства, вынужден был согласиться с тем, что расстреливать короля решительно не за что. Руанеу строго соблюдал обычаи, а обычай «tapu ariki rave titoe y hape» не позволял не то, что угнетать кого–либо из подданных, а даже делать те мелкие операции с чужим имуществом, которые были в ходу у жителей по отношению друг к другу. Король не мог зайти в дом соседа без приглашения, стрельнуть фунт соли или взять лодку, хозяин которой сегодня не идет в море. Король мог тронуть кого–либо лишь в строго определенных случаях, а принимать подарки он не мог вообще никогда. Продукты и вещи король должен был покупать на рынке, по общей цене, и платить тут же. За управление (включая разбор тяжб, организацию маленьких торговых экспедиций общины, и руководство в экстренных ситуациях, в т.ч. при защите острова от пиратских налетов) он получал 1/20 часть «валового островного продукта». Придя к выводу, что на Рапатара отсутствовало видимое угнетение, комиссар Конвента проявил революционную гуманность: ограничился депортацией короля и его семьи из Меганезии, и конфискацией их имущества в пользу народа Рапатара. Народ был категорически против, но что он мог сделать? У народа — сотня помповых ружей. У взвода командос — автоматы и минометы. Король выслушал постановление и сказал: «делайте, как я». Он вышел из дома, и сложил на землю все немногочисленные украшения и всю одежду, кроме набедренной повязки. Его примеру последовали все домашние и все жители, считавшие себя родичами Хаамеа. Затем король позвонил по мобильному телефону и сказал: «Сын, я прошу тебя принять в твоем доме 36 людей из рода Хаамеа, которым больше нет места на Рапатара». Выслушав ответ, он положил телефон к остальным своим вещам и спросил у комиссара Конвента: «Тысячу миль по океану не пройти без лодки. Могут ли мои люди взять один большой старый проа с запасом еды и воды на неделю?». Комиссар, в прошлом — обыкновенный полинезийский рыбак и, в сущности, не злой человек, ответил утвердительно. Жители Рапатара в тихом ужасе смотрели, как спутники короля грузят на борт бидоны с пресной водой и ящики с консервами. Комиссар сообщил, что дети младше 13 лет (таких было восемь) могут остаться. Руанеу лишь пожал плечами — Хаамеа не берут подачек. К концу погрузки напряжение достигло предела. Ждали прощальных слов несправедливо изгнанного короля. Если бы он произнес ритуальное проклятие: «Aitoa tajoro teie motu», все 900 жителей сегодня же покинули бы остров. Король Руанеу несколько минут молча стоял на корме, глядя поверх голов собравшихся, на свой дом и на гору Ута. Потом, в полной тишине, нарушаемой лишь шумом волн, медленно и четко произнес: «Мой проа отойдет от берега. Вы, не расходясь, выберете мэра. Он поклянется управлять так, как если бы он был из семьи Хаамеа. Я все сказал. Ia orana i te fare (счастья вашему дому)». Король махнул рукой, швартовы были сброшены, а парус из циновки развернут. Проа заскользил прочь от берега, и через час превратился в едва заметную точку на горизонте. Комиссар Конвента, еще раз объявил, что дом и все вещи бывшего короля принадлежат теперь жителям острова. Никто не обратил на это внимания. Главы семей, под негромкий плач женщин, выбрали мэра, и тот поклялся ровно так, как приказал король. Потом все разошлись заниматься обычными делами. Вещи рода Хаамеа остались лежать там, где их бросили — никто к ним не притронулся и не подошел к дому короля ближе, чем на пять шагов. Офицер командос задумчиво почесал в затылке, поправил ремень автомата на плече, и сказал комиссару Конвента: «По–моему, мы сейчас сделали какую–то херню». Острова Мейер находятся в 1100 милях к west–south–west от Рапатара. Преодолеть такое расстояние даже на старом проа — не слишком сложная задача для таких прирожденных моряков, как полинезийцы. Конечно, Лимолуа не мог отказать родичам, но прибытие 36 новых колонистов требовало срочной смены бизнес–доктрины. Первый год «новичкам» пришлось кормиться за счет рыболовства и «гуманитарной помощи» молодого принца Лимолуа, но за год пятеро компаньонов сумели расширить бизнес, трудоустроив всех. Острова Мейер стали центром разнообразной, но сплошь сомнительной коммерции. Еще через год в «Britanica T–guide» в разделе «New Zealand» добавился такой абзац: «В экзотическом поселке маори на островах Мейер (северный Кермадек) развит сервис активного отдыха: полинезийский натуристический сноркелинг, парусный и планерный спорт, рыбалка, традиционные эротические танцы и фольклорные вечеринки с трубкой мира. В поселке имеется фактория, где можно по весьма умеренным ценам приобрести продукцию народных промыслов: сувенирное оружие, парусные катамараны–проа, а также современные ультралегкие мотопланеры и дельтапланы. В фильмотеке фактории можно купить или заказать диски с записями древних магических ритуалов Океании». Прошло еще два года, и размах деятельности «Фактории Мейер» удостоился внимания новозеландских властей. На заседании исполнительного совета, некий представитель право–центристской партии эпатажно выложил на стол набор предметов, купленных в Фактории Мейер и набор фотографий, после чего стал задавать риторические вопросы: «Похож ли этот кинжал на сувенирное оружие? А вот такой томагавк? Как, по–вашему, что курят участники этой фольклорной вечеринки? А как далеко зашла эротика в этом эротическом танце? Вы слышали про «натуристский сноркелинг»? Пускай бы плавали в масках голыми, но при чем здесь это sex–party на рифах? Или оргия на катере? А что вы скажете о том, что с Тонга на Кермадек возят нелегальные видеодиски и марихуану?». Докладчика выслушали прохладно: из прессы уже было известно, что кроме нелегалов меганезийцев на «Факторию Мейер» работает более сотни местных (новозеладских) маори, переселившихся ради хорошего заработка из окрестностей Окленда на остров Рауль. Здесь они официально зарегистрировали «Raul–Meyer Club», который занимался «традиционными маорийскими видами морского туризма». Доказать, что фактически этим легальным клубом тоже управляют сомнительные ребята с островов Мейер, было крайне сложно, а отделить легальную деятельность клуба от подпольных дел «Фактории» — еще сложнее. При этом, факт развития заброшенного острова Рауль пресса подавала, как однозначно–позитивный. В такой ситуации только тронь маорийский клуб, и защитники прав коренного населения Новой Зеландии, вместе с представительством народа маори в парламенте, устроят правительству такой раскардаш, по сравнению с которым торговля томагавками, секс–туризм и курение травки покажутся детским утренником. Тем не менее, всем было ясно, что этот рассадник мелких безобразий надо каким–то образом закрывать. А в Меганезии за 4 года, минувшие со дня революции, произошли следующие события: Через год Трибунал сменился Верховным судом, а Конвент — правительством «атомного координатора» Иори Накамура. Еще через 3 года, согласно Хартии, его сменило второе правительство координатора Ашура Хареба. Это был период эйфории: после «атомного инцидента», над страной не висела постоянная угроза войны. Началось стремительное развитие, которое до сих пор является «визитной карточкой» Меганезии. Осознав свое благополучие и силу, общество занялось исправлением «революционных перегибов» Трибунала и Конвента. В частности, Верховный суд рассмотрел иск жителей Рапатара в защиту семьи Хаамеа, и вынес постановление: «По смыслу Великой Хартии, у жителей есть право свободно выбирать ту форму устройства локальной власти, которая, как они считают, наилучшим образом обеспечит их благополучие. Если деятельность локальной власти не противоречит Великой Хартией, то никто не вправе ограничивать эту свободу. Если жители хотят, чтобы локальная власть передавалась по наследству, как социальная функция определенной семьи, по местному обычаю — это их свободный выбор. Исходя из этого, суд отменят все санкции против Руанеу Хаамеа, короля Рапатара, и его рода. Суд приказывает лично координатору правительства разыскать семью Хаамеа, и предложить ей имущественную компенсацию, и помощь в возвращении на родину, если они желают вернуться, или помощь на месте их нахождения, если они предпочитают там остаться». В Меганезии приказ Верховного суда — вещь непререкаемая. Ашур Хареб потребовал от военной разведки немедленно найти Хаамеа, и всего через несколько часов, получил исчерпывающую информацию о колонии на Кермадеке, и даже номер новозеландского мобайла короля Руанеу. Звонок координатора оказался для колонии очень кстати, потому что полиция Новой Зеландии совсем было собралась прихлопнуть «Факторию Мейер». Руанеу без лишней скромности объяснил, в какой помощи нуждается семья Хаамеа, и координатор, из–за категоричности постановления Верховного суда, не мог ему отказать. Через несколько дней полицейские силы Новой Зеландии, высадившиеся на Мейер, были внезапно встречены меганезийскими коммандос (у которых уже тогда была жутковатая репутация). Полисменам хватило ума не вступать в безнадежное сражение, а коммандос вообще сделали вид, что прилетели сюда «с целью 5–дневного отдыха личного состава». Затем, за дружеским обедом (суп из акульих плавников, филе тунца, салат с цветными водорослями, и отличный фиджийский кофе), стражам порядка, как бы невзначай, крайне доброжелательно объяснили, что вопрос о «Фактории Мейер» является не криминально–полицейским, а международно–политическим. Этим должны заниматься не полисмены, а политики, вот пусть и занимаются. Произошел тихий, добрососедский дипломатический скандал, который быстро разрешился экономическим путем. Правительство Меганезии купило у Новой Зеландии 0,2 квадратных километра бросовой территории по рыночной цене земли агротехнического назначения, и стороны остались довольны друг другом. Дальше произошел новый казус: жители колонии Мейер считали Руанеу Хаамеа своим (а не чьим–то) королем, и отказывались отпускать его на Рапатара. Руанеу и сам считал, что возвращаться неправильно, но признавал, что рапатарцы, приложившие столько усилий к реабилитации его семьи, тоже имеют право на короля из рода Хаамеа. Выход был найден: королем Рапатара назначили Лимолуа. Мейерцы и его не хотели отпускать, понимая, что ему и его компаньонам колония обязана экономическим процветанием, но согласились при условии, что он на «переходный период» останется президентом «Meyer Factory». Не откладывая дело в долгий ящик, пятеро компаньонов уселись в две авиетки и часов через 5 приводнились в лагуне Рапатара. Местных жителей уже кто–то предупредил по mobile. Увидев встречающих (почти все население острова), Лимо сказал такую речь: «Aloha foa! Я – Лимолуа та–Руанеу Хаамеа. Меня, по ходу, назначили сюда королем, но если есть более подходящая кандидатура, то я, конечно, не буду настаивать». Рапатарцы оценили юмор: ржали все поголовно. Затем Лимолуа проводили в его дом (который все эти годы поддерживался в отличном состоянии). Мэр, пользуясь случаем, сдал королю свои полномочия — он даже не скрывал, как рад избавиться от этой обузы. Соблюдение королевских обычаев и ограничений было для него, простого рапатарского faaapu (фермера), удовольствием ниже среднего. Хорошо еще, жители не потребовали, чтобы он взял в дом 5 жен, и принял всех рапатарских подростков на обучение основам военно–морского дела (как того требовал обычай от короля из рода Хаамеа). На празднике «hauoli», короля ввели в курс рапатарских дел, которые обстояли так себе. Экономический подъем, охвативший, в частности, острова Раратонга, Раиатеа и Таити, почти не коснулся маленького провинциального Рапатара. Здесь, как и до революции, жили, в основном, натуральным хозяйством. В полночь, после hauoli, король собрал компаньонов в своей гостиной (которая стала чем–то вроде штаба фактории). — Ребята, — сказал он, — на Мейер мы построили хороший бизнес, хотя у нас там не было ни хрена. Здесь у нас есть легальная территория, рабочие руки и главное — доверие людей…. Омиани ехидно спросила: — Типа, хочешь построить рапатарское экономическое чудо? Лимолуа ответил, что да, хочет, и обязательно построит. Началось бизнес–совещание, в разгар которого в дом пришла юная особа по имени Уираити (что в переводе означает «маленькая молния»), командированная жителями, чтобы королю было, чем заняться ночью. — Очень кстати! — объявил Лимо, — сейчас устроим экзамен. Уираити сбросила лава–лава (единственное, что на ней было) и, не скрывая энтузиазма, спросила, в каком помещении (или в каком месте на свежем воздухе), король намерен принимать экзамен. — Отсутствие комплексов это плюс, — сказала Аилоо, — а как с образованием?. Через час стало ясно, что образование 13–летней девушки исчерпывается элементарными навыками письма и счета — уровень двух классов средней городской школы. Уираити чуть не плакала: она не могла понять, чего от нее хотят. Тут вмешался экс–сержант Крис — он уже сталкивался с таким уровнем знаний у солдат из глубинки. — Это фигня! Интеллект у них ОК. Он начертил квадрат из 9 клеток, написал в 3–х клетках цифры и предложил ей заполнить остальные клетки так, чтобы суммы по любой строке, столбцу и диагоналям были одинаковы. Девчонка решила задачу за 10 минут. — А если так? — спросила Омиани и нарисовала другой вариант той же задачи. 10 минут — и Уираити снова выдала решение. Включился Панто с тестами со спичками на сообразительность… В 4 часа утра Уираити уснула за столом. Лимо отнес ее спать на диван и компаньоны, обсудив все за чашкой чая, постановили: для экономического чуда надо сначала привести в порядок местную школу. В 9 утра король провел реформу образования: он вычеркнул половину предметов, а по оставшимся — приказал заменить базовую меганезийскую программу на ту, по которой в колониальном XIX веке за год обучали островитян, рекрутированных в армию. Учитель (он на острове был один) сначала возражал, но потом сдался — не столько из–за авторитета Лимолуа, сколько из–за железных аргументов в пользу старых армейских учебников. Все последующие реформы бизнес–штаб короля проводил так же быстро и радикально. За год Рапатара модернизировался настолько, что сюда начали ездить студенты с Раратонга из кампуса Такамоа. Этого и добивалась команда короля. «Процесс пошел», — сказала Аилоо, когда несколько ребят из очередного выпуска поселились на Рапатара. На третьем году правления Лимолуа Хаамеа произошел долгожданный прорыв: родилась бизнес–идея: *** Encyclopedia Oceanica: «Технозаврики (Tecnozaurito) – инженерное приложение cyber–life, предложенное С.Хопкинсом (около 2010, USA). Виртуальные животные, моделирующие эволюцию бытовых или технических устройств в борьбе за эффективное удовлетворение комплекса запросов потребителя. Стартовая популяция технозавриков — это множество уже существующих моделей устройств, финишная популяция – это одна или несколько новых перспективных моделей. Биологическим прототипом технозавриков считается вирус табачной мозаики, кибернетическим (computer science) прототипом – экспертная система «Eurisco» Д. Лената (около 1980, USA), Для контроля развития технозавриков используется тестирование физических копий, изготовленных на фаббере (3d–принтере). См. также: Теория Дарвина. Размножение, изменчивость и гибридизация в эволюции вирусов. Экспертные системы. Проектирование путем естественного отбора. Фабберы». *** В развитых странах Америки и Европы, технозаврики, по ряду социально–политических причин, пришлись не ко двору. Зато, они оказались востребованы военно–техническим центром «Creatori» Народного флота Меганезии для быстрой разработки дешевых систем вооружений. Представление о конкуренции виртуальных монстров, как о битве, в самом прямом смысле слова: силовой борьбе на уничтожение, полностью владело сознанием пользователей. Никому даже в голову не приходило применить технозавриков в мирных целях (для дизайна чего–либо бытового) – до поры до времнеи. Силой, изменившей этот стереотип, стала любовь. Любовь Юео Аугаска (23–летнего выпускника Технического Университета Раротонга), к Феиви Еамару (17–летней третьей жене короля Лимолуа). Придя к выводу, что «у ребят это серьезно», король признал Юео своим товарищем по жене и, по–товарищески, сказал ему: «Прикинь, бро: Феиви уже практически взрослая девушка, и толковая, кстати, — а мира не видела. Аваруа, Утироа и Папеэте, да один раз я слетал с ней в Лантон – вот и все. Займись ее кругозором. Вот, к примеру, прокатитесь в Австралию. Какой–никакой, а континент, и режим у нас с ними безвизовый». Через час молодая парочка уже заказала билеты на завтрашний рейс Тубуаи — Сидней, и занялась сбором вещей в дорогу. В мегаполисах Австралии одеваются несколько иначе, чем в деревнях Меганезии, и ребята, сбегали в столицу (в Мутуаура — столицу Рапатара), купили там кое–что из тряпок, в чем можно пойти в Sydney Opera House и в Powerhouse Museum, не привлекая к себе недоуменного внимания культурных австралийцев. Следующая сцена — трагическая: Юео лежит на циновке, на террасе и переживает, глядя, как его любимая женщина разбирается с непривычной и оттого неудобной одеждой. Его взгляд блуждает между Феиви и микрокалиберным пистолетом «Lem–4.5 мм», висящим на шее у бамбуковой фигурки akufare (духа — хранителя дома). Его мысли вовсе не о том, чтобы застрелиться, а совсем о другом. «Lem» — это первая удачная инженерная работа Юео: ультракомпактное и эффективное карманное автоматическое оружие. «Да, — думает он, — «Lem» уступает по боевым качествам таким знаменитым маркам, как австрийский «Glock» и германский «Walter–PP», зато он штампуется на обычном термопласт–роботе, содержит минимум подвижных элементов. Простота и автоматизм – девиз технологий XXI века. На конкурсе концептов карманного оружия для пилотов ВВС, Модель «Lem» проигрывала другим образцам по частным критериям, но выигрывала по интегральному критерию полезности, и в итоге была признана объективно–лучшей. Юео взял на этом хорошие деньги. Joder! Почему этот простой и естественный способ выбора моделей не применяют к тряпкам? И что за идиоты проектируют такие непрактичные модели?». Следующие две недели, Юео не только отдыхал (заодно знакомя свою молодую жену с природой и культурой Австралии), но и крутил в мозгу мысль о дизайне одежды. Ко дню возвращения, у него в голове созрел план, как столкнуть разные конфигурации тряпок в жестокой борьбе за существование в мире технозавриков. Идея заразила компаньонов своей неожиданной новизной, и началась беспрецедентная в истории войн, виртуальная битва тряпок. Из нескольких оцифрованных костюмов, оставшихся в живых на поле боя, Фактория выбрала для «натурного эксперимента» модель с рабочим названием «koala» — фигурную тряпку на липучках, которая делалась на домашнем швейном роботе за пару минут. «Коалу» вывели в свет через интернет–шоп, и она прошла по рынку молодежной одежды, как танк. Сперва она расползлась по меганезийским студенческим кампусам, затем ее оценили старшие школьники, а через полгода «коалу» носили по всей Океании, от Австралии и Новой Зеландии до Гавайев и Калифорнии. Авторитетные модельеры ругали молодежь за безвкусицу, производители одежды экстренно ставили «коалу» на поток, а компаньоны снимали с темы сливки. «Праздник удался», — как сказала Аилоо. Позже Юео приобрел широкую известность в узких кругах другой инженерной работой: poket–machinegun «Spagi–5.56 мм». Это была адаптация советского пистолет–пулемета Шпагина (самой надежной и дешевой модели автоматического оружия второй мировой войны) к технологиям XXI века. Spagi при стрельбе уступал таким знаменитым маркам, как австрийский «Steyr–TMP» и израильский «UZI», но зато его можно было штамповать на массовом и дешевом автоматическом оборудовании, из распространенных и дешевых материалов, и при этом он работал даже после откровенно–свинского обращения. Spagi cтал третьей (после Mauser и Kalashnikov) из марок стрелкового оружия, включенных в национальные гербы развивающихся стран – но это уже совсем другая история. Пропуская еще несколько эффектных проектов трансформации простых бытовых вещей, мы переходим к своего рода кульминации, произошедшей, когда Фактория получила от «Freefisher Union» предложение спроектировать палубную авиетку для мини–траулеров. Ни одна флайка не помещалась в их хозяйственный трюм (2x3x2 метра) и, за неимением лучшего, рыбаки использовали складные поплавковые мото–дельтапланы. При слабой волне они взлетали с воды, а при более сильной — их запускали с палубы на тросе, как воздушный змей (крайне опасный фокус в открытом океане). За полноценную мини–авиетку, которая помещалась бы в хозяйственном трюме в собранном виде, рыбаки готовы были заплатить достаточно серьезные деньги, чтобы этим стоило заняться. Самые компактные из массовых авиеток (французские Cri–Cri образца 1973 года) имеют длину 4 метра и размах крыльев — 5. Все предыдущие и последующие попытки создать более компактную, но достаточно надежную и безопасную авиетку, не принесли ничего, кроме неприятностей. Лимолуа понимал, что Фактории предложена задача, от которой обычные подрядчики отказались (сочтя ее невыполнимой). — Если мы это сделаем, то Рапатара утрет нос всем: Тубуаи, Раротонга и даже Раиатеа! — сказал он, обращаясь к своим компаньонам и волонтерам. — Что, и Таити тоже? — спросил кто–то из волонтеров. — Да, и Таити — тоже! — твердо ответил Лимолуа, и после паузы, добавил, — Нам не хватает лишь одного, а именно: человека, который может решить такую задачу… Встречу короля Лимо и экс–сержанта Криса с Таири и Хаото можно было бы отнести к тем совпадениям, о которых канаки говорят: «E Paoro teie» (Это – Судьба). От атолла Аитутаки, где они жили, до Рапатара, меньше 300 миль – смешное расстояние для таких ребят. Таири, недавно закончила дома, на Аитутаки, колледж компьютерного дизайна мобильных объектов, а Хаото выучился по четырехгодичной программе «инженерная гидроаэромеханика» в университете Раиатеа. Выслушав условия задачи «о рыбаках и флайках», Таири едва заметно кивнула, а Хаото спросил: «Ну, и что нам за это будет, в денежном выражении?». Лимолуа назвал примерную сумму контракта, и долю новых партнеров, после чего спросил: как они намерены заставить летать флайку с такими габаритами. Таири ответила: «Ты жука видел? Сколько его крылья занимают в ширину, когда он их сложит?». Хаото добавил: «У насекомых одна механика и для складывания крыльев, и для контроля углов атаки в полете. Полмиллиарда лет работает, прикинь?». Разумеется, все было не так просто. Волонтерам проекта пришлось сначала оцифровать эскиз машинки, потом месяц играться с ее численными вариантами на компьютере, и с отштампованными на фаббере радиоуправляемыми игрушками–прототипами. Результат этих упражнений напоминал гибрид легкомысленной бабочки с бумажным самолетиком. Эта модель получила имя «Orivaa» (на утафоа — «танцующая пирога»), а какой–то остряк грубо и цинично обозвал ее: «оригами для камикадзе». Игрушечный «Orivaa» летал отлично (впрочем, детские бумажные птички тоже отлично летают), но пилотируемый образец… Перед первыми испытаниями Лимо сказал пилоту: «Ты прыгаешь при любых сомнениях, это приказ». Для парня–утафоа прыжок в море с 20 метров не представляет опасности, чего не скажешь о падении в воду с той же высоты в кабине летательного аппарата. Прыгать, однако, не пришлось. Машинка легко взлетела с воды, сделала пару кругов на малой высоте и так же легко приводнилась. Затем было много рутинны, и каждый новый тест подтверждал отличные летные характеристики флайки. Как позже объясняли авторитетные эксперты, ничего странного в этом не было. Просто раньше никто не пробовал организовать несущие плоскости таким образом. Вернее, никто из людей не пробовал, а Rhyniella (далекий предок кузнечиков и стрекоз) летал с такой же схемой крыльев более 400 миллионов лет назад. Nil novi sub Luna. После hauoli в честь успеха проекта, компаньоны и партнеры собрались на совещание, и король сказал очередную историческую фразу: «Экономическое чудо, над которым мы работали столько лет, можно считать совершившимся, но мы не продвинемся ни на шаг вперед, пока здесь у нас на Рапатара не появится собственный технический университет». Суть проблемы была понятна: пока на Рапатара нет своего центра профессионального роста, молодые толковые ребята, потенциальные инженеры, ученые и менеджеры будут искать такие центры в других местах: на Таити, на Раротонга, или вообще где–нибудь на Самоа, и вряд ли когда–либо вернутся домой. Рапатара, как и множество других мелких периферийных островов с хорошим базовым средним образованием, окажется донором перспективной молодежи для окружных центров, а обратный поток специалистов будет на порядок меньше. Никакие социальные блага не изменят направление этого процесса. С таким настроем Лимолуа отправился на очередную конференцию по развитию малых островов, и устроил там грандиозный скандал, поскольку четко сформулировал ту мысль, которая уже давно вертелась в головах многих толковых провинциальных мэров. Больше ему ничего не пришлось говорить — все остальное сделали другие. На следующих выборах равный доступ к высшему образованию во всех точках Конфедерации попал в «top list» карты общественного запроса, и команда правительства начала организовывать систему виртуальных высших школ. Но компаньоны не собирались ждать ни дня, и сразу после возвращения короля, создали на Рапатара «Cyber–life architecture college» (CLAC ). «Clac» на лингва–франко — это коническая шляпа–вьетнамка. Ее решили сделать эмблемой колледжа: шляпа–логотип, шляпы для студентов и само здание колледжа в виде шляпы. Построить шляпу–конус в 3 этажа по современной технологии несложно, но как сделать, чтоб это была не просто шляпа, а Шляпа (с большой буквы). «В этой Шляпе должен быть драйв! — говорила Аилоо (очередной раз вспомнившая о своей степени бакалавра искусств и дизайна), — Это должна быть такая Шляпа, перед которой хочется снять шляпу!». Чтобы создать драйв, не нарушив строгую простоту «вьетнамки», треть окружности 2–го этажа превратили в террасу, а над ней сделали широкий балкон третьего этажа. Сама шляпа–вьетнамка, повторяя эту конструкцию, преобразовалась в гротескный конический зонтик для ношения на голове, с прорезью напротив лица и козырьком. При желании, владелец мог загнуть поля вверх, и «вьетнамка» превращалась в аналог мексиканского сомбреро. Компаньоны совершенно не предполагали, что сюрреалистическая шляпа–зонтик станет чем–то, кроме «фенечки» для студентов и сувенира для гостей, но эти шляпы оказались очень удобны для защиты от комбинированного воздействия солнца и морских брызг. Сначала торговые агенты начали закупать их оптом, а затем пришел E–mail от дженерал–команданте Эаро Таобати с предложением контракта на поставку партии шляп–зонтиков для ВМФ… Сам по себе, «шляпный бизнес» не имел длительной перспективы (было ясно, что через год эти штуки будут производить все, кому не лень). Гораздо важнее была известность, которую приобрел колледж, и деловой контакт с команданте Таобати. Благодаря этому знакомству, через год штаб ВМФ вспомнил об удачной рапатарской модели флайки «orivaa», и включил CLAC в список инженерно–технических центров, занимающихся разработками в области легкомоторной палубной авиации. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - …. — Mata–i–rahi–roa может прийти на Таити через 5 дней — сообщил король Лимо, задумчиво двигая по столу рюмку, — Форсы хотят попользоваться им, пока он не пересечет FOL. Хаото кивнул, почесал за ухом Таири (которая успела задремать, положив голову ему на колени) и ответил: — Я знаю, что будет 12 Бофортов, но это еще не повод проводить FOL. С чего бы? — 12 Бофортов в этой акватории бывает трижды в год, не реже, — сонно проворчала Таири, устраиваясь поудобнее, — Если каждый раз из–за этого проводить FOL… — Чего вы опять шумите? – обиженно сказал младший сын Аилоо, пятилетний мальчишка, который полностью исчерпал двигательную активность, балуясь по ходу ужина, и теперь, свернувшись калачиком, лежал почти что между Таири и Хаото. — Знашь, Тлали, — откликнулась сидящая в шезлонге Аилоо и, протянув руку, пощекотала сынишке голую пятку, — Я подозреваю, что тебе уже пора идти спать в детскую. Если ты хочешь, чтобы мое подозрение превратилось в уверенность… — Не хочу, — быстро ответил он, и стал старательно делать вид, что спит. Аилоо хмыкнула и, отвечая на вопрос Таири, пояснила: — Нам обещают 5 Сафферов. А это, как ты понимаешь, уже серьезно. — Ты шутишь, — недоверчиво сказал Хаото. Та пожала плечами. — Хочешь, свяжемся с Уираити. Она вместе с Лисанто и Арно в Таи–о–Хае на Нуку–Хива. Жанна, отчаявшись понять, о чем идет речь, подняла руку, чтобы привлечь внимание. — Можно попросить комментарий для прессы? Кто такие эти Бофорты, Сафферы и… — Все очень просто, — перебила окончательно проснувшаяся Таири, — Шкала Бофорта это баллы ветра. 12 баллов — это шторм со скоростью ветра 30 метров в секунду и более. Для них есть шкала Саффер–Симпсона. 5 баллов по ней дают при 70 метрах в секунду и выше. Если такой ураган пройдет по населенному острову, это полная жопа. — 70 метров в секунду? — переспросила канадка. — 70 это нижняя граница для 5 баллов, — уточнил Хаото, — а может быть и 100, и 120. Лимолуа допил свою рюмку, взял с полки ноутбук и уселся рядом с Жанной. — Сейчас я тебе нормально объясню. Вот, только картинка сейчас загрузится… Это карта нашей, как говорили при старом режиме, Французской Полинезии. Циклон Эгле родился вот здесь, в открытом океане, примерно в тысяче миль к west–south–west от Галапагосов, на 6–м градусе южной широты. Как и положено циклону, он двинулся с востока на запад со скоростью 250 миль в сутки, а потом начал постепенно отклоняться к югу, и… — У меня что–то не выходит с арифметикой, — перебила она, — метр в секунду это примерно 2 мили в час. А если умножить на 70, то получится 140 миль в час. Значит, за сутки… — Да нет же! — король звонко хлопнул себя ладонью по голому бедру, — Это совсем другая скорость! Эй Поу!… — Не мешай девочке, — остановила его Аилоо, — у нее там Кианго. Думаю, им не до нас. — Ааа, — протянул Лимо и, после короткой паузы, крикнул, — Рити! Возьми какой–нибудь ноут, и притащи сюда!… E faaroo oe Riti?… Viti–viti oe! — I teie nei! — послышалось в ответ с третьего этажа. Король снова хлопнул себя по бедру. — В этом доме приходится повторять трижды, пока тебя не услышат… Так вот, ураган, а по–научному, тропический циклон, это воздушная воронка, высотой до 12 тысяч метров и диаметром миль 400. Сама воронка ползет над океаном со скоростью лодки, но внутри она крутится, как бешеная, а в серединке у нее глаз в 20 миль шириной. Типа как ось, вокруг которой все крутится. В этом глазу отрицательное давление одна десятая атмосферы… Появилась Рити, одетая в цепочку из люминесцентных пластиковых колец разных цветов, переброшенную через левое плечо на правое бедро (где на одном из колец висел мобайл). — Отрицательного давления не бывает, — сообщила она, ставя ноут рядом с королем, — а то, что в циклоне, называется «зона низкого давления». А кофе у вас еще есть? — Есть, — проворчал Лимо, — Вот, целый кофейник. А про давление я так сказал, чтоб было понятнее. И, раз уж ты здесь, найди вид на Эгле со спутника. — Пожалуй, я позвоню ребятам в Таи–о–Хае, — задумчиво сказала Аилоо, — а то мне за них неспокойно. В начале века назад такой циклон чуть не снес острова Вануа–Лава. — Это было давно, — заметила Рити, щелкая клавишами. — Верно. Но физика осталась та же. При 5 Сафферах от fare остаются одни сваи. — Но ведь теперь у нас есть бомба, правда, Аи? — Да, — согласилась Аилоо, — Это, какой–никакой, а выход. Рити повернула свой ноут экраном к Жанне и, наливая себе чашку кофе, гордо сообщила: — Online со спутника, который снимает Эгле. Видишь, он как воронка с рукавами. А левее и ниже воронки — Маркизский архипелаг. Вот остров Нуку–Хива, это 1200 миль от нас на North–East. Там сейчас Уира, Лис и Арно. Они классные! Аи и Лимо как раз им звонят. — И что на счет бомбы? – спросила Жанна. — Ага. Если ураган дойдет до FOL, на него сбросят L–bomb. Типа, вот сюда, — она ткнула пальцем в глаз циклона на спутниковой картинке. — А FOL – это..? — Frontier of liquidation, — пояснила Рити, хлебнув кофе, — Чтобы ураган не накрыл motu, где много жителей. Если сотня–другая, то их эвакуируют, а если больше, то бабахнут по нему L–бомбой. У него пропадет зона низкого давления, и он развалится. Мы по физике проходили. Я даже нарисовать могу! А Лимо просто гонит, что я фигово учусь. — Не наглей! — рявкнул король Лимолуа, и пояснил в трубку, — Это я не тебе, это я Рити. — Вернемся к бомбе, — предложила канадка, — Как я понимаю, это водородная бомба. — Типа водородной, но чистая, — уточнила Рити, — Там нет деления. Только синтез. Блин, как объяснить? У нас в школе ядерная физика только на пальцах. Ее в колледже учат. — А в прессе пишут, что это просто мощная водородная бомба, — заметила Жанна — Врут! Я же объясняю: она чистая. Хочешь, найду про нее FAQ в интернете? Не дожидаясь ответа, она застучала по клавишам, и на экране появилось заставка: «L–BOMB: destruccion de huracanes para proteccion de isla pueblos. FAQ». «L–BOMB: Iriti–tapu e mata–i–rahi–roa mea oe motu fare–fare tia–i. FAQ». «L–BOMB: destruction of hurricane for protection of island villages. FAQ». — Ты там кликни engli или lifra, как тебе удобнее, — пояснила Рити, двигая ноутбук ближе к канадке, — а я тебе мобайл оставлю ладно? Если call–call, скажи, что i–haere–fare viti–viti. Оставив эту емкую инструкцию, она стянула через голову и положила на циновку свою цепочку с мобайлом, затем коротко разбежалась и ласточкой прыгнула через ограждение балкона. В воздухе мелькнули пятки, а секундой позже снизу раздался громкий всплеск. — Просто ужас, — констатировала Аилоо, проследив за ее полетом, — Хорошо, что моя дочь никогда так не делает. — Не делает, — подтвердил Лимолуа, и после паузы, добавил, — Когда ты за ней смотришь. — Так… Не хочешь ли ты сказать, что… — А то ты не догадывалась! Сама–то что творила в ее возрасте? — Тебе–то откуда знать? Когда мы познакомились, мне уже было почти 19. — Ну, да! В 19 ты уже прыгала с флайки. Если, говоря по–научному, экстраполировать в прошлое, то прыжки с балкона получатся как раз лет в 13. — Я прыгала с флайки? — возмущенно переспросила Аилоо, — Я сама прыгала, да? Кто был за штурвалом и подначивал? Кон–Тики? Фернао Магеллан? А, вспомнила! Лимо Хаамеа! — Нет! За штурвалом был Крис, а ты сама придумала прыгать, и меня подначила! — Ладно, за штурвалом был Крис, но это ты сказал: «Y que si el salto desde aqui»! — Я сказал «а что, если…». Я и не думал это делать, но ты прыгнула. Что мне оставалось? — Ладно, сейчас мы проверим, — спокойно сказала Аилоо, соскользнула с шезлонга, слегка коснулась застежки на плече, и ее яркий красно–синий саронг полетел на пол, — Эй, Рити, отплыви–ка подальше от балкона! Разумеется, Аилоо была значительно крупнее и полнее Рити, но в ее фигуре и движениях была своеобразная тяжеловесная грация, свойственная 40–летним женщинам — «melano» — тонгайкам, фиджийкам или маори, происходящим с островов неподалеку от Папуа. Для европейки такие габариты означали бы неэстетичное ожирение, а здесь была завершенная округлость форм, которую не портили даже складочки на боках. Аилоо быстро прошла до ограждения и перепрыгнула его, сильно оттолкнувшись рукой от края. Последоваший за этим всплеск был не громче, чем предыдущий: «чистый» вход в воду. — Это не жены, а издевательство, — сообщил король, поднимаясь на ноги и развязывая узел на своем старомодном лава–лава, — Они когда–нибудь сведут меня с ума, как это случилось с великим Джоном Нэшем. Я смотрел про него фильм «A Beautiful Mind». Чуть не плакал. — У математика–экономиста Нэша была одна жена, — проинформировала Жанна. — Ну, да. Ему хватило и одной. Просто он был городской, а мы деревенские. Мы покрепче. После этого глубокомысленного замечания, Лимолуа стартовал внезапно, как атакующий носорог, и взмыл над ограждением, как тяжелое каменное ядро из древней мортиры. Затем раздалось «Плюх!!!» и, через несколько секунд, громкое и гулкое довольное фырканье. … ======================================= 8 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 22 апреля 20 года Хартии. Утро. Место: Западные Гавайи — Северный Кирибати. Салон флаера. Высота менее 3000 метров. ======================================= Макс Линкс проспал около 10 часов. Когда он проснулся, вокруг опять было раннее утро. Солнце стояло еще совсем невысоко, но уже чувствовалось, какое оно огромное и жаркое. Внизу расстилалось сине–серое однородное полотно океана, отделявшееся от лазурного, будто нарисованного неба, чуть размытой белой полосой на горизонте. Нонг и Уфти спали, полулежа на сидениях. За штурвалом сидел Рон, а Керк чуть слышно перебирал струны «ukulele» — карманной (точнее, полуметровой) гавайской гитары, и тихо напевал, но не на мягком гавайском или утафоа, а на каком–то жестком языке. «Kjoll ferr austan, koma munu Muspells, um log lydir, en Loki styrir; fara f;flmegir med freka allir, peim er brodir Byleists i for. Surtr ferr sunnan, med sviga lavi, skinn af sverdi sol valtiva…». — Как спалось, док Линкс? — спросил он, отложив гитару, — как самочувствие? — Спалось хорошо, но самочувствие… Похоже, магия вашего кактуса исчерпана, и у меня закономерное похмелье. Не обращайте внимания, ладно? А что это вы такое пели? — Это «Veluspa». Оракул Вельвы, из «Старшей Эдды». Эпос викингов. Век IX, наверное. Язык — старо–норвежский. Типа нынешнего исландского. А гитара просто для ритма. — Похоже на какое–то заклинание, — заметил Макс, — про что это? — Про Рагнарек. Битву, которая уничтожит старый порядок. «С востока в ладье, Муспелля люди, плывут по волнам, а Локи правит; едут с волком сыны великанов, в ладье с ними брат Бюлейста едет. Сурт едет с юга с губящим ветви, солнце блестит на мечах богов»… Англичанин заставил себя улыбнуться (что было не просто) и в шутку спросил: — А, вдруг это был прототип для «So comrades, come rally, And the last fight let us face»? Первым заржал Рон, а за ним Керк. — Вы что там, охерели? — сонно спросил Уфти. — Прикинь: док Линкс сравнил вису из «Старшей Эдды» с «Интернационалом». Папуас расхохотался чуть ли не в ухо Нонгу. Тот зевнул, извлек из кармана сигарету и, прикурив, спокойно спросил: — А что такого? Везде пишут про последнюю битву одинаково. И нигде она не бывает последней. Это еще Хо Ши Мин сказал, но и он не сам придумал, а где–то услышал. — Ты бы не курил посреди салона, командир, — сказал Рон, — иди сюда, под swiller. — Ладно, — сказал вьетнамец, и полез вперед, — кстати, Керк, ты просил напомнить, что вещи дока в пакете под носилками. Я тебе напоминаю. — Jo! — сказал фельдшер, вытащил пакет и водрузил на столик, — вот, док Линкс. Тут все, что у вас было. Кроме одежды. Ее мы того… Из соображений гигиены. Ничего? — Правильно. Наверное, и это ни к черту не нужно, но вдруг я захочу что–то оставить? Что может заваляться в карманах hobo? Полтора фунта мелочью. Нож–открывалка для пивных бутылок. Ролик пластыря. Электронные часики — дешевая штамповка. Билет от вокзального турникета. Запасной шнурок для ботинка. Еще шнурок, связанный чтобы носить на шее, а на нем — плоский ключ от французского замка и электронный блокнот–сувенир с рекламой «Bristol beer factory». — Смешно, — произнес он, покачивая связанный шнурок на указательном пальце, так что предметы на нем тихо звякали друг о друга, — блокнотик, куда было нечего записать, и ключ, которым нечего было открыть. Бывшая жена очень оперативно сменила замок на входной двери. Я бы мог потребовать ключ через суд, ведь квартира принадлежала нам обоим, но сначала не хотел, а потом — сами понимаете. О том, что мы разведены, я узнал только когда угодил в тюрьму. А моя доля квартиры ушла в счет уплаты не помню чего. Может, алиментов? А в блокнотике я рисовал чертиков. С ними было не так одиноко. — Можно их посмотреть? — спросил Уфти. — Вряд ли, — ответил доктор Линкс, — там давно села батарейка. — А я их могу выкачать по leftover–traces. Есть аппаратик для этого. Но если вы против… — Ничуть. Макс развязал узелок на шнуроке, снял блокнотик и протянул его папуасу. Потом снял ключ и повертел его в руках. — Наверное, это надо куда–то выбросить. — Вы что, док! – удивился Керк, — там же aku! — Как вы сказали? — Aku, — повторил тот, — Это, типа, дух амулета. — Чушь какая–то. — Керк прав, — заметил Уфти, возясь с какой–то приставкой к ноутбуку, — если бы там не было aku, узелок бы давно развязался, и все бы потерялось. Он же был почти не затянут! — Гм… А почему этот дух в ключе, а не в шнурке или в блокнотике? — Потому, что в синтетике aku не бывает, — авторитетно сказал Нонг, подходя к ним, — это сказано в любой книге по фэн–шуй. А в металлических предметах бывает aku, который называется «белый тигр». Этот ключик надо повесить в самом западном углу дома. — Верно, — поддержал Рон, — А напротив, в восточном углу, надо поместить дракона. — Лазурного дракона, — пунктуально уточнил вьетнамец, — он должен быть из дерева. Так, все пошарили по карманам, у кого–то он должен найтись. — Не надо шарить, — сказал Уфти, — он у меня. Папуас протянул доктору Линксу дырчатый бамбуковый цилиндр дюйма 4 в длину. — Это то самое. Настоящая йапская бамбуковая пищалка. Я ее купил перед вылетом, на атолле Улиcи. Думал, просто так, а оказывается, вот. Держите. — Спасибо, — Макс, взял странный инструмент, повертел в пальцах и осторожно дунул. Раздалось низкое гудение, как будто по салону пролетел толстый, пушистый шмель. — Действительно настоящая йапская, — оценил Керк, — Теперь у вас все ОК. Кладите их в карман и садитесь пить кокосовое молоко. Чисто–натуральный продукт. — Информация для туристов, — сказал Рон, — Слева по борту скоро будет виден атолл Мидуэй, национальный заповедник США. Очень красивый. А после него Керк обещал меня сменить за баранкой. Это я на всякий случай напоминаю. Макс принял из рук фельдшера большущую кружку мутно–белого напитка, поблагодарил, сдалал пару глотков (ничего, пить можно), и повернулся к Нонгу: — Мы остановились на том, что пункт прибытия — остров Футуна. А что я там буду делать? — А что бы вам хотелось там делать? — Гм… Странная постановка вопроса. Я туда даже и не собирался. — А куда вы собирались? — Куда? — переспросил доктор Линкс, — Да никуда, наверное. Я бы попытался найти чего–нибудь выпить а, возможно, и чего–нибудь поесть. Впрочем, не исключено, что меня забрали бы в полицейский участок и накормили там. Но выпивку мне пришлось бы, в любом случае, искать самостоятельно. А в чем был смысл вашего вопроса? — Просто стараюсь понять, чем район Бристоля для вас лучше других мест на планете. — Не поймете, — сообщил Линкс, делая еще пару глотков, — потому что не лучше. Честно говоря, после событий в университете и в семье… Вы, вероятно, читали мое досье? — Да, — подтвердил разведчик. — В таком случае, вы не удивитесь, услышав, что мне там опротивело абсолютно все. — Не удивлюсь. — …Но это не значит, — продолжал доктор, — что мне совершенно все равно где быть и что делать. Вчера мне было все равно, но сейчас — другая ситуация. Понимаете? — Конечно, понимаю. — В таком случае, какого черта вы держите меня в неизвестности? С противоположного сидения подал голос «чистокровный папуас»: — Между прочим, док, я выкачал ваших чертей. И вообще все выкачал. Там, по ходу, не только черти. Мне все можно смотреть или только чертей? Ну, мало ли… — Смотрите все что хотите, Уфти, — ответил Макс и вернулся к разговору с Нонгом, — так вот, мне, как и любому человеку, я полагаю, хочется знать, зачем меня куда–то везут. — Так триффиды же! — Это я уже слышал. Триффиды. Украденный архив. Украденный я. И что дальше? — А дальше, увы, — Нонг развел руками, — Мне не хватает знаний по биологии, чтобы это объяснить. Обещаю: как только отпадет необходимость в радиомолчании, я тут же дам вам поговорить с человеком, который все объяснит на научном языке. — И когда отпадет эта необходимость? — Сейчас скажу точно. Рон, сколько нам осталось до Северного тропика? — Примерно полтора часа, — послышалось из пилотского кресла. — При чем тут Северный тропик? – поинтересовался Макс. — Это Meganezian red frontier, — ответил Нонг, — Мы немного нахулиганили в Британии, а после этой линии мы под прикрытием своих ВВС, и можем больше не маскироваться. — Так. Эту часть я понял. Допустим, есть специальные вопросы биологии. Но вопрос: на кого и с какой целью я, по вашей мысли, должен работать, это уже не биология. Вьетнамец поднял ладони перед грудью и, четко разделяя слова, произнес: — Доктор Максимилен Лоуренс Линкс, в Меганезии вы никому ничего не должны. Вы можете работать, на кого хотите, или лично на себя. Правда, от вас потребуют уплаты взносов по месту деятельности, но в другой стране вы платили бы налоги. А если вы решите уехать в другую страну, это ваше право по Хартии, и вас никто не задержит. — Вот теперь я точно ни черта не понимаю, — вздохнул Макс, — значит, на Футуна я могу выйти из вашего самолета, доехать до ближайшего аэропорта… — Можете даже дойти, — сказал Нонг, — от Колиа до аэродрома Веле три мили. — Или дойти, — повторил доктор, — Но у меня нет денег, и я не смогу улететь, так? — Не так. Если вы захотите улететь, то идете 3 мили в другую сторону до Малаае, а там заявляете в суд. Суд немедленно отправит вас, куда вы скажете, а все расходы спишет с бюджета разведки. Меня лично оштрафуют за самоуправство. — Но у меня и документов нет. — Тем хуже для нас. Необходимые вам документы суд восстановит за наш счет. — Про кокосовое молоко не забывайте, — вмешался фельдшер, — надо выпить всю кружку. Доктор Линкс кивнул, сделал глоток, и спросил: — Значит, вы рассчитываете, что я не пойду в суд, и не потребую отправки назад? — Да, — коротко ответил разведчик. — Черт знает что, — проворчал Макс, — E foa! – крикнул Рон, — смотрите налево и вперед, там Мидуэй. Красота! Атоллом любовались почти полчаса. Его лагуна была похожа на салатное сердечко, нарисованное на сине–серой поверхности океана. Два островка на рифовом барьере с такого расстояния выглядели яркими темно–зелеными треугольничками. — Футуна и Алофи все равно красивее, — заявил потом Уфти, — вот красивее, и все тут! — А красивее атолла Кваджалейн вообще ничего в мире нет, — между делом, припечатал Керк, сменяя Рона за штурвалом. — Вот не надо! — возмутился Уфти, — Самый большой не значит самый красивый. Если хочешь знать, красивее всего остров Раиатеа. Эстетический факт! — Для меня самое прекрасное место в мире это атолл Такунаилау, — твердо сказал Нонг. — Это другое, — серьезно возразил Рон, — Это психология. Для нас Такунаилау, это как… — Как для Нонга его Тхай, — не оборачиваясь, договорил за него Керк. — При чем тут моя жена? — спросил вьетнамец. — При том. Ты на нее смотришь субъективно. Другая женщина для тебя менее красива, просто потому, что она — не Тхай. — Керк — фрейдист, — фыркнул Рон, — Он считает кольцевой атолл женским символом. — Он умную вещь сказал, — заметил Нонг. — Ага! — согласился Уфти, — Фрейд бы скис от зависти, правда, док Линкс? Макс Линкс пожал плечами. — Если честно, то я не уловил предмет спора. — Типа, мы участвовали в гуманитарной операции на этом атолле, — пояснил тот, — У нас всякие воспоминания по этому поводу… Кстати, док, вы бы глянули на своих чертиков. В блокнотике были не только чертики. Там имелся очень условный набросок, о котором Макс не помнил, но до него моментально дошло, что это. Генный трансфер с участием материала морских водорослей и папоротников. Вероятно, когда он рисовал, то имел в виду что–то этакое. Но что? «Разберусь в более спокойный момент», — решил он. Кроме того, в блокнотике был коротенький текст. Трехстишье в стиле японского хокку. It's crash in the sky Hopelessly and brightly Small star falling down — Ваше, док? — спросил Рон, посмотрев на экран. — Мое. — Под очень хреновое настроение писали? — Даже не передать, — хмуро сказал доктор Линкс — Эй–эй, куда вас понесло? — вмешался Уфти, — Жизнь прекрасна! Керк, я возьму укулеле, пока ты все равно крутишь бублик? Скандинав кивнул, и «чистокровный папуас» взял мини–гитару, пробежался кончиками пальцев по четырем струнам, что–то чуть–чуть подстроил в инструменте, и объявил: — Разминка: фольклорная папуасская баллада о любви большого старого синего кита и маленькой юной светящейся глубоководной каракатицы, в моем переводе на basic–en. … Он пел песни одну за одной, с невероятной легкостью, и Макс подумал, что этот парень относится к категории людей, для которых петь так же естественно, как дышать. Потом раздался тональный сигнал из динамика. Керк коснулся тюнера, сделав звук чуть ли не вдвое громче, выбросил вверх руку со сжатым кулаком, и крикнул: — Joder! Мы сделали это! Рон и Нонг затопали и заулюлюкали, а Уфти, ударяя по струнам, продекламировал: That the speedy dark–brilliant dragon comes, Nithhogg flying from dark peacks Nithafjoll, Platoon of strong men on his wings he bears, The serpent bright, that’s the line of airwall! — De puta madre! Ты извратил вису из Старшей Эдды! — возмутился Керк. Впрочем, видно было, что возмущение наигранное. Уфти подмигнул, отложил укулеле и двумя ладонями с растопыренными пальцами показал ему «длинный нос», как делают в детских играх. Доктор Линкс, в полном недоумении смотрел на это веселье, не понимая его причины. Нонг, успокоившись первым, тронул его за плечо и объяснил. — Все радуются, что мы уже дома. Мы хорошо сделали работу, вернулись, всем весело, и поэтому Керк кричит, машет руками и ругается с Уфти. — Я ругаюсь потому, что этот папуасский лже–скальд извратил культурно–ценный текст. — Я классно перевел, — возразил Уфти, — а этот агрессивный грубый исландский дуболом ругается потому, что сам не умеет литературно переводить свой родной эпос. — Перевел он, как же! — скандинав презрительно фыркнул, — Особенно последние слова. — А что? – невинно спросил Уфти, — Викингам были знакомы смерчи, отсюда airwall. — Вы его не слушайте, док. «That’s the line of airwall» это сообщение борт–компа, — Керк постучал по панели перед собой, — Нас лоцировал пограничный дрон ПВО, мы вошли в охраняемое воздушное пространство Меганезии. А Уфти – фальсификатор. — Я популяризатор эпоса, — возразил тот, — Знаете, док Линкс, миф «Makemake o–o toona kohu» в моей обработке даже опубликовали во французском «Revue historique». Потом, правда, они написали, что это была ошибка, но тем не менее… Макс покачал головой. — Извините, Уфти, но я не знаю океанийских языков. — Это на диалекте Рапа Нуи значит: «Как первый бог вошел в свою тень». По ходу, он со своей тенью занялся сексом, и от этого у нее родилась вселенная. Жизнеутверждающий древний миф. К тому же, его можно петь, вот послушайте, — он снова взял укулеле, спел короткую песенку на мелодичном языке, похожем на гавайский, и спросил: — ну как вам, док? Вот честно скажите: правда, классно? — Красиво, — согласился доктор Линкс, — жаль, что я не понимаю слов… (он повернулся к Нонгу)… мы договаривались, что как только окажемся на территории вашей страны, вы дадите мне поговорить с человеком, который может объяснить мне суть дела. — Aita pe–a, — улыбаясь, сказал вьетнамец, — никаких проблем. Сейчас я ему позвоню. … ======================================= 11 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 22 апреля 20 года Хартии. День. Место: Центральная Меганезия, остров Футуна, Kolia village, fare Carpini. Online: флаер над Кирибати. ======================================= — Так… Дети! Идите, погуляйте на улице. Вам совершенно незачем слышать, как мы с мамой будем ругаться… Флер, Люси, вы слышали, что я сказал? Сколько раз я должен повторять?… Я вижу, что мультик, и что дальше? Телевизор вы можете взять с собой, и досмотреть этот мультик вон там, в саду… — Это обязательно? – со вздохом, спросила Чубби. — К сожалению, да… — Ну, раз обязательно… Девочки, будет хорошо, если вы все же оторвете свои красивые глазки от экрана и пойдете в сад. Там ничуть не хуже, чем тут. Если вы полагаете, что я ошибаюсь, то скажите в чем. А если нет, то я хотела бы через 30 секунд видеть вас там. … — Тебя они, почему–то, слушаются сразу, — заметил Микеле через полминуты. — У меня опыт работы с молодым личным составом, — ответила она, — Я не помешаю тебе ругаться, если начну понемногу готовить обед? Поскольку у нас будут гости… — Это называется «гости»? Позволь уточнить: это четверо твоих головорезов и человек, которого они, пользуясь его беспомощным состоянием и своей грубой силой… — Можно подумать, они его били, — фыркнула Чубби, выкладывая на стол разнообразные овощи и фрукты из большой корзины в углу. — Еще бы они его били! Ты хоть понимаешь, что это, возможно, самый перспективный молекулярный генетик во всей Британии? А британская школа далеко не последняя в мире! Это уму не постижимо, обращаться с таким человеком, как… Как с овощем! Вот! — Что — вот? – поинтересовалась Чубби, с опасной скоростью орудуя десантным ножом, так что кожура от баклажанов и картофелин разлеталась во все стороны, — Как ты себе представляешь правильное обращение с человеком, пьяным до такого состояния, что… — По–человечески! – перебил он. — А конкретнее? — Конкретнее? Когда однажды твои тонтон–макуты привезли тебя пьяной в хлам… — Я вернулась с боевой операции. — Я же не спорю, что у тебя была веская причина напиться. Не о том разговор. — А о чем? — О том, что я, как нормальный культурный человек, помыл тебя в душе, послушал твою, прямо скажем, не очень связную болтовню, уложил тебя спать, а утром накормил тебя горячим кисло–сладким бататовым пюре с маслом, и налил рюмку хорошей китайской водки, так что к вечеру ты у меня была, как новенькая. — Ты у меня замечательный мужчина, — сказала она, — Самый умный, самый нежный… — Я очень рад, что тебе так кажется, но… — … Но, — перебила Чубби, — как ты предложил бы организовать все это при оперативной экстракции неадекватного фигуранта с территории, контролируемой… — Прошу тебя, оставь этот чудовищный сленг! На нем можно оправдать любое свинство. Мне кажется, он для этого и придуман. — Хорошо, милый. Как это организовать при похищении пьяного до бесчувствия человека из страны, где очень неплохая полиция и очень серьезная военная контрразведка? — Не знаю. Это – профессиональный вопрос, а у меня другая профессия. Но, когда звонит мобайл, и человек, к которому я испытываю глубочайшее уважение, как к эксперту, как к блестящему ученому, как к преподавателю… Так вот, когда этот человек говорит: «Знаете, Микеле, что со мной произошло? Меня схватили какие–то люди, вытряхнули из одежды, выполоскали в заливе, как грязную тряпку, бросили в самолет, как мешок с картошкой, и сказали, что вы потом мне все объясните…». Что я должен ему отвечать, Чубби? — Он так тебе и говорил? – поинтересовалась она. — Он смягчал выражения. Но это не важно. — А что ты ему ответил? — Это тоже не важно. Я выкрутился, но не думай, что это было легко. — И все–таки? — Это что, допрос? — Извини милый. Это обычное женское любопытство. Понимаешь, мы, женщины… — Если тебе так интересно, я сказал: «Знаете, Макс, мне ужасно стыдно, и я не знаю, как оправдываться, поэтому просто расскажу вам одну короткую историю. В некой стране, в небольшом институте выращивали крыс из зигот, в хромосомы которых были встроены несколько человеческих генов. Об этом узнали представители авторитетной религиозной организации и устроили перед зданием института «блокирующий пикет». Руководитель института вызвал полицию, и она арестовала всех пикетчиков и организаторов пикета и доставила их в местный суд. Коллегия из трех судей приговорила всех арестованных к расстрелу и отправила это решение на контроль в окружной суд. Ночь приговоренные провели в камере смертников, а утром, окружной суд заменил расстрел депортацией. Их вышибли из страны, оставив им из имущества только одежду, обувь и зубную щетку. Суды здесь всегда так действуют, но расстрел не всегда заменяют депортацией. Через несколько часов вы попадете в эту страну, а хорошо там или плохо – вам решать». — И что он ответил? – спросила Чубби. — Он ответил: «очень жаль… — Микеле сделал паузу, — …что приговор пересмотрели». … Доктор Линкс отвернулся от иллюминатора, в который до того молча смотрел несколько минут, устало потер ладонями виски, и спросил: — Кто–нибудь из вас может одолжить мне электробритву? Не сочтите за каприз, но мне не хочется встречаться с Микеле в этой бороде. Я ее никогда раньше не носил. — Ничего странного, – сказал Керк, — я тоже не люблю ходить в бороде. Но есть маленькая проблема: никто из нас не пользуется электробритвой. — Ну, что ж, — Макс вздохнул, — Меня устроит и старомодная бритва с лезвием. — ОК. Можно я вам помогу, док? А то у вас руки немного дрожат. — Они у меня сильно дрожат, — уточнил тот, — Но черт с ним, порежусь немного. Керк покачал головой. — Не надо, док. Бритва такой конструкции… (он извлек из наплечного чехла нож с шестидюймовым лезвием) … вызывает очень глубокие порезы. — Есть вещи, которые человек должен сделать сам, — твердо сказал доктор. Керк вопросительно посмотрел на командира. Тот пожал плечами, затем кивнул. … ======================================= 12 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 1 — 2 сентября 22 года Хартии. Ночь. Место: Меганезия, округ Социете, о. Рапатара. Резиденция короля Лимолуа Хаамеа. ===================================== Из угла, где спали, свернувшись в позе китайских влюбленных драконов, Таири и Хаото, раздалось недовольное хоровое ворчание. — Что за на фиг?.. Кто устроил тарарам?.. И где все? — Все попрыгали с балкона в море, — ответила канадка, — сначала Рити, потом… — А, понятно, — перебила Таири, — Это семейная традиция. — Они или сами прыгают, или спихивают кого–нибудь, — добавил Хаото, — А вообще, не по теме получилось. Мы уснули, эти уплыли, а ты скучаешь. — Я не скучаю, я читаю FAQ про L–бомбу. В смысле, только что начала читать. — Забей, — посоветовала Таири, — Я тебе быстрее объясню. По ходу, это просто водородная бомба с лазерным зажиганием. Шарик из дейтерида лития–6 нагревается и уплотняется со всех сторон лазерным импульсом. При достижении нужной температуры и плотности, в шарике начинается многоступенчатый термоядерный синтез трития, а потом гелия. Ну, дальше все, как в обычной водородной бомбе. Теоретически этот фокус был придуман в середине XX века, но тогда термоядерный процесс умели запускать только ядерным зарядом, работающим по реакции деления. В смысле, на уране–235 или плутонии–239. Ну, обычной атомной бомбой, от которой остается огромная куча говна, в смысле тяжелых радиоактивных изотопов стронция, цезия, йода и далее по Менделееву. L–бомба — совсем другое дело. Никакого радиоизотопного заражения. Есть немного наведенной радиации в остатках самой бомбы, и легкие радиоактивные изотопы с атомной массой менее 8. Это значит, что за радиусом врывного поражения, L–бомба безопасна. В этом вся фишка. Меганезийка, утомленная своим долгим монологом, сказала «Уф» и замолчала. — А какая мощность у этой бомбы? — спросила Жанна. — Вообще–то, не мощность, а выделяющаяся энергия — поправила Таири, — У нас не очень богатая страна, поэтому все бомбы сделали однинаковые: сто тысяч тераджоулей. Если тебе привычнее в тротиловом эквиваленте, то это 24 мегатонны. — Но это же что–то кошмарное! Этим можно полностью уничтожить любой город! — Можно, но здесь же никто не собирается это делать. — По ходу, французские оффи в середине прошлого века у нас на Муруроа взорвали бомбу в 20 мегатонн, — вмешался Хаото, — Причем грязную, что характерно. Это в 800 милях к востоку отсюда, можно слетать и посмотреть. Там даже в одном месте атолл треснул. Они штук 10 разных бомб там испытывали, засрали все, что можно. Дебилы. Взрывали бы над океаном, если им приспичило. Американские оффи тоже отличились. Атоллы Эниветок и Бикини. Грязные водородные бомбы по 20 мегатонн. Уроды. У нас и так суши мало… — И что там теперь? — поинтересовалась канадка, — Я имею в виду, на этих атоллах. — Что–что. Люди живут. Конечно, кое–где пришлось чистить. Долбанные испытатели ни хрена не убрали за собой. У самих суши навалом, вот и привыкли… — Подожди! Как это можно чистить? — Обыкновенно. Берется робот и запускается по градиенту радиоактивного фона. Находит источник и начинает собирать это дело. Вымывание, фильтрация, и все такое. — Lotu amoto, фирма «Playa Artificial» сделала на этом хорошие деньги, — сообщила Аилоо, поднимаясь на балкон по лесенке, — Они добывали невыгоревшее ядерное топливо. У этих древних атомных бомб КПД был ниже, чем у паровоза. До 97 процентов заряда оставалось и конденсировалось в виде микро–пыли. Amigos, бросьте мне вон ту штуку. Хаото поднялся, снял висящее на выступе одной из балок широкое пушистое полотенце и бросил через всю террасу. Аилоо эффектно–небрежно поймала его в воздухе и, вытираясь на ходу, подошла к тому из ноутбуков, на котором отслеживался путь циклона Эгле. — А где Лимо? – спросила Таири. — Поплыл вместе с этой хулиганкой наперегонки поперек лагуны и обратно. Вообще, они оба хороши, а Рити, как я подозреваю, отчасти бисексуалка. Меня, солидную тетку, мать двоих детей, втянули в групповой секс, практически на глазах у мирных жителей. Кстати, о детях. Тлали, марш в детскую!… Таири, спихни его с лежбища, сам он не встанет. — Да я уже встал! – заявил мальчишка, и действительно встал (хотя и не сразу), — Ма, а что значит «бисексуалка»? — Ну, это такая девушка. Я тебе объясню завтра, если ты к утру не забудешь этот вопрос. — А если забуду? — Значит, тебе это не очень интересно. Спокойной ночи, милый. Я мечтаю полюбоваться на твою красивую прямую спину, быстро поднимающуюся по лестнице, если ты понял, о чем я, — Аилоо проводила глазами сына, потянулась всем телом, и спросила, — Жанна, ты интересуешься старыми ядерными испытаниями? — Да нет, я новыми интересуюсь. Эта L–bomb… Она же, как сто Хиросим! Так нельзя! — Не сто, а семьсот, — поправил Хаото, — И почему нельзя? Это же чистая бомба. — Все равно. Это же ядерная бомба! — Ну, и что? — спросила Таири, включая электробойлер, — У меня идея: сварить какао. Идею встретили одобрительным урчанием. Жанна, тем временем, нашла аргумент. — Погибнут морские животные и птицы. Они же не будут знать… — Они давно знают, — перебил Хаото, — Они заранее уходят с пути урагана. Именно на это опирались Арно и Лисанто, рисуя свой прогноз движения Эгле. Метеорологи утверждали, что центр циклона пройдет севернее Маркизских островов по 6–й широте, затем, между островов Лайн, на 8–й широте, а там, теряя скорость, повернет к югу и распадется в 500 милях севернее Раротонга. Наши Рино и Лисанто послушали разговоры китов, и решили, что ситуация будет развиваться иначе: центр циклона сразу начнет отклоняться к югу. Он пройдет по 7–й широте, опишет против часовой стрелки дугу длиной около тысячи миль, двигаясь на юго–запад, и в полном расцвете сил, окажется на 17–й широте, между Таити и Раиатеа. И, похоже, первую точку наши парни угадали. — Угадают, — поправила Аилоо, — Эгле должен пройти ее примерно через сутки. — Лейтенант Арно Элмер это голова, — добавила Таири, колдуя над котелком, — Если его коммуникационная экология уже сейчас поимела целую толпу профессоров… — На самом деле, профессоров поимели разговорчивые киты, — уточнил Хаото. Канадка удрученно развела руками. — Ребята, я не поняла половины того, что вы сказали. — Они просто пижоны, — успокоила ее Аилоо, — я сейчас тебе объясню «на пальцах», как выражается Рити. По прогнозам метеорологов, Эгле в расцвете сил должен был идти на запад, едва–едва отклоняясь к югу. Тогда он бы задел только малонаселенные Северные Маркизы, а после них ушел бы в ту часть океана, где нет островов, и там рассыпался. Но Эгле идет так, как предсказали наши ребята. Он заденет Центральные Маркизы: острова Нуку–Хива и Уа–Хуку, где живет 20 тысяч человек, а с недавно заселенного маленького двойного северного острова Еиао–и–Хатуту сметет все, кроме скал. — Кажется, вы обсуждали с Арно что–то этакое про эвакуацию Еиао, — заметила Таири, наливая всем по огромной кружке какао, — но я уж почти спала. — С эвакуацией как раз все обыкновенно. Жителей вывезли на Мохотани, это 200 миль к юго–востоку. Фокус в том, что наша фактория предложила построить им новый пуэбло. — Типа, Рапатара–2? — Хаото подмигнул, — новое микроэкономическое чудо Хаамеа? — Точнее, Мейер–2, — весело сказала Аилоо, — Haamea–fenua протянется на 2500 миль, от Маркизов на северо–востоке до Кермадека на юго–западе, а CLAC станет почти транс–океанским колледжем! Joder! В этом есть драйв! Жители все прикинули и согласились. Дело за согласием технических экспертов, если вы поняли, кого я имею в виду… — Форсаж! — восхищенно перебила Таири, — Мы будем участвовать, да, Хаото? — Еще бы! — с готовностью подтвердил он, — А сколько планируется на этом наварить? Аилоо расхохоталась и, от избытка чувств, захлопала в ладоши. — Ты совершенно неподражаем!… На чем я остановилась? Ах да. Покинув Маркизы, Эгле пройдет над ненаселенной акваторией, и обрущится на массив островов, среди которых — Таити и Раиатеа. Сотни тысяч человек окажутся в 50 милях от центра циклона, где вихри до 100 метров в секунду. В 1906 от урагана на Таити погибло 11 тысяч человек. Папеэте стал руинами. Но теперь, когда есть L–бомба, никто не допустит, чтобы это повторилось. — Но ведь людей можно эвакуировать, — возразила Жанна, — В 2005, в Нью–Орлеане, штат Луизиана, было больше 400 тысяч жителей, и их эвакуировали перед ураганом Катрина. Хаото почесал в затылке и неожиданно спросил: — Ты была на острове Ньюфаундленд? На том, который рядом с твоим Галифаксом? — Не совсем рядом, миль 300. Была, конечно! — И как он тебе? — Красивый. Зеленый… Это если летом. Маленькие, трогательные старинные городишки. Столица, Сент–Джонс, самый древний город в Северной Америке. Его основали в 1500 году. Он как университетские городки Англии. Как Оксфорд. Хотя, Оксфорд в полтора раза больше. В Сент–Джонсе живет всего сто тысяч. Милях в 60 — Пласентия, тоже очень старый город — совсем крошечный, но там головокружительно красивые холмы на заливе. На другой стороне острова — Корнерброк, живая экспозиция XVIII века. Ньюфаундленд в поперечнике всего 250 миль, можно было бы на автомобиле доехать, но там проблема с дорогами. Так что, через аэропорт. Да, еще есть прекрасные фиорды на северном берегу. И озера с водопадами в центре острова, они просто… Не описать словами! Весь остров — это волшебный заповедник, и его можно осмотреть за несколько дней… Жанна вдруг заметила, что ее слушатели странно переглядываются. — Ребята, я что–то не то сказала? — Понимаешь, — объяснил Хаото, — В этом заповеднике поместится вся суша Меганезии. В сумме наши острова и атоллы по площади меньше острова Ньюфаундленд. Такие дела. — У нас самая огромная страна в мире, — добавила Таири, — Но очень маленькая. Здесь есть место для маневра, но нет места для отступления. Благополучие здесь достигается только тогда, когда мы перестаем отступать… Это не я придумала. Я цитирую Рокки Митиата. — Это ты цитируешь Ван Хорна, — поправила Аилоо, — А говорила так Рокки, или нет… — Извините, — сказала Жанна, — но я уже совсем запуталась. Тут все так по–другому… Аилоо кивнула, соглашаясь. — Это понятно. Хочешь совет? Прочти «Atomic autodefenca» Обо Ван Хорна. — Атомная самозащита? Про что это? — Художественная хроника Меганезии, — ответила за нее Таири, — Типа, как исторический роман–размышление. Он не очень большой, но там… Хаото, как это объяснить? — Элементарно, — сказал он, — По ходу, это меганезийский фольклор. Точнее, монолог про фольклор. Обо Ван Хорн — это, типа, наш Геродот и Ричард Фейнман в одном лице. Он в первые дни гражданской войны приехал из Новой Зеландии, помогать нашей революции. Воевал он недели две, а потом сообразили, что он ученый, и перевели его на Тинтунг, в «Creatori»… Короче, это лучше читать. Сейчас он на Токелау, в университете Факаофо, преподает физхимию и что–то там еще, а пишет так, в порядке хобби. Аилоо прислушалась, и сказала: — Сейчас эта морская лягушка вылезет, и мы ее отправим в библиотеку, искать Ван Хорна. — Лягушки не бывают морскими, — авторитетно заявила Рити, появляясь на балконе, — Они живут в пресной воде, и бывают озерные, древесные и… Ой! Это Лимо, поднимавшийся вслед за ней по лесенке, слегка шлепнул ее по заднице. — Aloha, foa, — сказал он, отфыркиваясь, — C чего это вам понадобился Ван Хорн? — Это мне, — уточнила Жанна, — ну, поскольку я пишу о стране, то… — А, я понял… Рити, сбегай в мой кабинет и притащи «Atomic Autodefenca». Она, скорее всего, в левом шкафу, полке примерно на четвертой… или пятой. Журнальный формат, толщина дюйм, красная обложка. Если нет, то на полках над столом. А если… — Короче, везде, — заключила Рити, — Это про что хоть? — Про все. Про революцию, науку, войну, любовь, торговлю, политику… — Типа, как Марк Твен? – перебила девчонка, энергично прыгая на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из ушей. — Ну, типа того, — сказал король, — Захочешь, тоже прочтешь. — А ей не рано? — спросила Аилоо, — Там не по–детски, вообще–то. — Ничего себе! — обиженно воскликнула Рити, — Да я уже почти в колледже учусь! — Тебе до колледжа еще полгода, — отрезал Лимолуа, — Короче, бегом за книжкой. Та прошлепала через всю террасу, оставляя за собой лужицы морской воды, и, уже с лестницы, задорно крикнула: — А я все равно прочту! Я читала даже «Пляску смерти», Кеко Хаяси. Вот! Аилоо проводила ее взглядом и покрутила пальцем у виска. — Дурная пошла молодежь. Читают только то, что ты им категорически не советуешь. — Что нового с Эгле? — спросил Лимо, вытягиваясь на циновке, как толстый сонный тигр. — Метеорологи признали сдвиг в 1 градус на Маркизах, но уточнять прогноз будут, только когда центр циклона пересечет 142–й меридиан. Они полагают, что до этого невозможно сказать, будет дуга, или нет. Форсы объявили FOL на 11–й параллели. Если все пойдет так, как говорят наши ребята, подрыв будет примерно в 200 милях к северу от Рангироа. — Гм… И когда они хотят тестировать «RedYeti»? Аилоо пожала плечами. — Думаю, не позже, чем за сутки до взрыва. Я бы на их месте не тянула дольше. Мало ли. — Логично, — согласился он, — Надеюсь, они соизволят сообщить нам не в последний день. — Можно узнать, о чем речь? — спросила Жанна. — Новый палубный флаер для катеров ВМФ, — пояснила Таири, — Назван, по приколу, в честь гуманоида, который живет в Тибете. Вояки хотят испытать его внутри урагана. Не гуманоида, я имею в виду, а флаер. — Летать внутри урагана? Но это же самоубийство! — По ходу, RedYeti для этого и сделан, — сказал Хаото, — В смысле, не для самоубийства, а для таких полетов. Это я тебе, как соавтор концепт–дизайна говорю. Типа, надо кого–то искать и спасать в шторм. И, по–любому, на первых тестах за штурвалом будет Эле Тики, а ее, понятное дело, никаким ураганом не испугаешь. — Она что, сумасшедшая? — Как же она может быть сумасшедшая?… — начал он, но тут с лестницы, перепрыгивая через три ступеньки и размахивая в воздухе ярко–красной книжкой в мягкой обложке, скатилась ужасно довольная собой Рити, — Запарилась, пока нашла! Держи! — и она протянула книжку Жанне… … ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Сэм Хопкинс и военная техника. ********************************* У каждой нации, состоявшейся, как культурно–экономическая общность, есть герои–основатели — люди, которые заложили основы того образа жизни, который существенно отличает данную нацию, точнее данный социум, от других. Во многих странах «списки национальных героев» составляются государственными чиновниками либо деятелями господствующей церкви или правящей партии. В Меганезии нет ни тех, ни других, ни третьих (те, что были – расстреляны еще во времена Конвента), а учебники истории, в соответствие с «Биллем о культуре», не содержат оценочных данных о роли конкретных лиц в развитии страны. Иначе говоря, вопрос о героях–основателях полностью отдан в сферу фольклора, и каждый вправе толковать его, как хочет. Я рассказываю о тех людях, которые, на мой взгляд, сыграли ключевую роль в становлении Меганезии. Если кто–то хочет проверить достоверность моего изложения — нет проблем: большинство героев живы и (на момент написания этих строк) неплохо себя чувствуют. Предупреждаю, что результат проверки может быть и отрицательный: иногда я записывал слухи, а иногда свидетели рассказывали об одних и тех же событиях по–разному. Где–то в тексте я указал на ненадежность источника, где–то — нет. Это мое право, т.к. данная книга — исторический роман, произведение художественное, а не документальное. Ряд негативных отзывов на черновик книги, я получил за включение в свой «список героев» Оливье Бриака и Сэма Хопкинса. Мэтр Бриак, якобы, не имеет никакого отношения к делу, а доктор Хопкинс — вообще вымышленное лицо, вроде Санта Клауса. Именно с них и начинается моя книга. … Оливье Бриак и ренессанс культуры «Tiki» Никто не знает, с чего это вдруг Оливье Бриак, шоумен из культового парижского кабаре «Moulin Rouge» (Красная Мельница), забросил коммерческую хореографию и занялся туристическим бизнесом на островах Таити и Муреа. Было это в 3–й четверти XX века, когда акватория и островные массивы Гавайики (Океании) еще находились под властью держав, нескромно считавших себя «великими». В те не столь отдаленные от нас времена считалось, что единственной прогрессивной культурой является романо–британская, а все остальные годятся лишь на то, чтобы развлекать западноевропейцев и англо–американцев своей трогательной отсталостью. Этим отсталым культурам было позволено существовать только в заповедниках (т.е. на территориях, предназначенных для экзотического туризма). Одну из таких территорий — т.н. «Tiki Village» и создал Оливье Бриак на острове Муреа. Мэтр Бриак исследовал старые черно–белые (точнее, коричнево–желтые) фотографии тех времен, когда семейно–бытовой уклад канаков (утафоа и маори) еще не был уничтожен работорговцами и прочими христианскими миссионерами, собрал сохранившиеся записи этнографов XVIII — XIX века, тщательно перемешал, отцедил гущу, снял накипь, прогнал через дистиллятор, и получил «древнюю, исконно–полинезийскую культуру tiki». В ней были гордые, независимые, раскованные, веселые и прекрасные люди, идущие по жизни с невероятной легкостью. В «достоверно воссозданной» Бриаком «полинезийской деревне Tiki» на Муреа, нанятые за оговоренную плату этнические канаки, толковые, здоровые и симпатичные парни и девушки, день за днем играли для туристов именно таких людей. Они демонстрировали свободу от тошнотворных культурологических помоев, в которых «цивилизованные» европейцы, британцы и американцы барахтались с самого рождения, и из которых они вылезали только в могилу. Приезжающие на Муреа, «западные» туристы смотрели на беззаботных, веселых и сексуальных «истинных полинезийцев» с завистью, пытались подражать им, и по–детски радовались, если это им хоть немного удавалось. Разумеется, «Tiki Village» имела очень мало отношения к реальному прошлому Гавайики. В том, реальном прошлом, дерьма, наверное, тоже хватало, но историческая память о нем была истреблена «цивилизованными» колонизаторами, которые 300 лет жгли, разрушали и запрещали под страхом смерти все, что было хоть как–то связано с исконной культурой и религией Океании. В результате, к началу XXI века в этом регионе существовала только одна картина прошлого — великолепный миф–тики, созданный блестящим талантом мэтра Бриака. Ученики мэтра завершили его труд: «очистив от искажений» кодекс «Mae–mala–oe» (реальный свод законов гавайского короля Камеамеа I, который правил в начале XIX века), они получили «исконный» кодекс «Paruu–i–hoe» мифического короля Мауна–Оро, объединителя древней Гавайики. Ясно, что законы Мауна–Оро соответствовали всей культуре тики – были простыми, естественными и необременительными, как нельзя лучше подходящими для счастливой жизни раскованных и самостоятельных людей. Последний штрих (last but not least) к «реконструкции культуры Tiki» добавил индийский математик Рамаджан Айар, создавший SMS–псевдоалфавит под виртуальную клавиатуру 4x4, позволяющий быстро писать сообщения из букв разных алфавитов, цифр и простых картинок. Как этот псевдоалфавит стал «пиктографической системой древней Гавайики», а затем – обще–меганезийским алфавитом «Rapik» — это тайна, покрытая мраком. Тики–миф распространился по всей Океании, как хорошая игра, привлекающая туристов. Никому не пришло в голову, что этот миф формирует у местных жителей очень простой взгляд на историю Океании: была счастливая страна Гавайика, с прекрасными законами и обычаями, но пришли чужие правители, со своей дрянной культурой, дрянной религией и дрянными законами, и все испортили. Конечно, тики–миф, сам по себе, не мог привести к алюминиевой революции — революция направляется экономическими мотивами. Но тики–миф придал ключевым реформам тот тренд, о котором пойдет речь в следующих главах. … Сэм Хопкинс и принцип экономичной войны. Говорят, что он родился где–то в Неваде, 4 года учился в California Institute of Technology, а потом сел в тюрьму за то, что переспал с 16–летней девицей. Он упустил из виду, что в Калифорнии, в отличие от Невады, «возраст согласия» не 16, а 18 лет. Выйдя из тюрьмы, Сэм Хопкинс обнаружил, что из–за клейма «педофил», не имеет никаких шансов «сделать себя» в США. От обиды он начал публиковать в молодежных журналах резкие статьи о деятельности правительства США. Одна из этих статей — «Мистическое бессилие» — опубликована за подписью «Сэм Хопкинс» в журнале «Free Cyberpunk» (Карсон–Сити, Невада) незадолго до Алюминиевой революции в Меганезии, и это исторический факт, т.к. есть архив журнала. Вот текст этой статьи: … «Простые граждане развитых стран живут в полном неведении о том, как бездарно тратятся огромные средства, ассигнуемые на военные программы, и как беззащитны окажутся их страны в военном конфликте с жестоким и прагматичным противником. Возьмем для начала такую важную часть вооруженных сил, как военно–морской флот. В середине 80–х годов XX века Дуглас Ленат разработал экспертную систему EURISCO, которая могла использовать человеческие знания практического толка (т.н. эвристики) и генерировать собственные, новые эвристики, совершенствуя опыт решения задач. Среди эпизодов, связанных с EURISCO, был и такой: в штабной игре, имитирующей военный конфликт на море, требовалось определить оптимальный состав флотилии. Экспертная система выбрала только небольшие корабли, способные провести быструю атаку и очень маленькие сверхскоростные суда. Такой подход противоречил основам военной теории, но флотилия EURISCO раз за разом, в течение трех лет побеждала в виртуальных боях флотилии, составленные по обычным принципам. Раздосадованные организаторы игры пытались воспрепятствовать этому, меняя правила. EURISCO отвечала незначительным изменением параметров своей флотилии, и опять выигрывала. Напрашивался вывод: те принципы, по которым традиционно организован флот, сегодня ни к черту не годятся. Пикантность ситуации состояла еще и в том, что флотилия в стиле EURISCO (будь она построена реально, а не виртуально) стоила бы в сотни раз дешевле, чем традиционно–организованные флотилии, которые она побеждала в штабных играх. В американскую и британскую прессу стали просачиваться кое–какие данные о скандальной игре. В газетах появились статьи с недвусмысленными намеками на то, что военный бюджет надо бы уменьшить на порядок, а то и больше. Возникла реальная угроза того, что множество серьезных парней в военно–промышленном комплексе будут отлучены от кормушки. Перед лицом этой явной угрозы, объединенный штаб ВМС альянса решил: виртуальные военные игры с EURISCO прекратить, саму экспертную систему отдать в гражданскую сферу, а все еще не попавшие в прессу данные по скандальным игрищам – уничтожить. Военно–промышленный комплекс продолжает строить плавучих динозавров (каждый — по миллиарду долларов), которые могут только выворачивать карманы налогоплательщиков, а в морском сражении будут неэффективны против гораздо более мелких, технологичных и быстроходных боевых кораблей, стоимостью менее миллиона долларов за штуку. То же самое, но в еще более разорительном исполнении, наблюдается в военной авиации. Современные реактивные штурмовики и истребители обходятся налогоплательщику в 10 — 20 миллионов долларов каждый, а на разработку очередной (еще более дорогой) модели тратится не менее миллиарда. В обоснование этих непомерных цен, налогоплательщику рассказывают сказки о неких суперэффективных следящих и управляющих компьютерах, которыми напичканы такие самолеты. Но ведь это – те же самые компьютерные системы, которые используются в обычной гражданской (и даже бытовой) технике. Их цена нигде не превышает 10 тысяч долларов. Что же касается самих реактивных машин, то смета на их постройку, как доказали авиалюбители, может быть снижена до 50 тысяч. Даже цена легких реактивных самолетов бизнес–класса (комфортабельных, безопасных, предельно автоматизированных и очень простых в управлении) составляет лишь миллион долларов. Но главное здесь даже не то, что налогоплательщика обманывают с ценами в 20 раз, как минимум. Главное: для боевого летательного аппарата, действующего на скоростях в 3 и более раз выше скорости звука, когда время на принятие решений составяет сотые доли секунды, пилот в кабине является обузой, куском бесполезной и хрупкой протоплазмы, ради размещения которой приходится жертвовать компактностью машины. Кроме того, чтобы эта протоплазма не превратилась в бифштекс, приходится и отказываться от ряда крайне эффективных маневров лишь потому, что ускорение на виражах превышает 10g. Во время демонстрации австралийской системы Steal–Storm было убедительно показано, что компактный и дешевый беспилотный аппарат, благодаря своей маневренности, за пару секунд уничтожит в воздухе пилотируемый боевой самолет ценой 20 миллионов долларов: просто расстреляет из высокопроизводительного пулемета с малой дистанции. Из–за ограниченного ускорения маневра, пилотируемому самолету трудно уйти от атаки совсем дешевой ракеты, запускаемой «с плеча» и наводящейся по тепловому излучению. Какой смысл в боевом самолете, практически беззащитном против в тысячу раз более дешевых устройств, если к тому же, каждый вылет этого самолета обходится в сто раз дороже, чем те цели, которые он потенциально может уничтожить своим супердорогим оружием? Несколько лет назад весь мир обошла карикатура. На фото штурмовик F–119 поражаает ракетой «воздух–море» катер восточноафриканских пиратов. Рядом с каждым объектом (штурмовиком, ракетой и катером) стоят цены, а внизу вопрос: Кто выиграл? Поднимемся еще выше. Космический флот (если позорное шоу технического абсурда, которое государственные корпорации устраивают в космосе, позволительно называть красивым словом «флот») - это самый бездарный экономический проект в истории, со времен пирамиды Хеопса. В конце XX века фонд X–prize объявил конкурс на частный космический шаттл, и всего за 7 лет возникло 23 проекта летательных аппаратов этого класса, каждый из которых был на порядок проще и надежнее, и на два–три порядка дешевле в строительстве и в эксплуатации, чем любой из Space Shuttle NASA. Конкурс выиграл аппарат SpaceShipOne компании Барта Рутана. Казалось, теперь все встанет на свои места, и шаттлы будут строить по разумным проектам, за соразмерные деньги. Но ничего подобного. У государственных аэрокосмических агентств другая логика. Для них быстрое достижение целей за малые деньги – это чистое разорение. Им выгоднее сливать миллиарды на новые реплики германских реактивных снарядов, которые придумал еще в 1943 Вернер фон Браун для удовлетворения нездоровых амбиций Адольфа Гитлера. Вернемся с небес на землю, к технике войны. Самый яркий пример слабоумия военной политики развитых стран — это отношение к атомному оружию и мерам защиты от него. Если считать в долларах на единицу разрушений, атомное оружие получается сказочно дешевым. Оно не вытеснило другие виды тяжелых вооружений только из–за культовых причин. После применения двух А–бомб 13 и 22 килотонн ТЭ по Хиросиме и Нагасаки в 1945, возник глобальный культ бога–бомбы. В эпоху Холодной войны рекламировалось применение зарядов 10 мегатонн ТЭ по обширным густонаселенным местностям (чисто культовое, лишенное военного смысла). Это привело к нуклеофобии (иррациональному ужасу населения т.н. Запада перед А–бомбой и вообще перед энергией атомного ядра). В 1955 – 1995 было разработано много перспективных моделей А–зарядов мощностью 0,1 — 10 килотонн ТЭ, но ни один из них не был применен (хотя страны — обладатели А–бомб участвовали за этот период в сотнях локальных войн). Все практические соображения отметались из–за культового страха перед А–бомбой, и вместо А–бомбы применялись гораздо более дорогие не–атомные боевые устройства. Культовое отношение к А–бомбе выразилась также в пренебрежении дешевыми средствами доставки. В начале XXI века, из целого ряда проектов А–устройств, доставляемым к цели дешевыми планирующими минами или ракетами малой дальности, ни один из них не пошел в серию. В конце XX – начале XXI века массово производятся только А–заряды высокой мощности (0,1 -10 мегатонн ТЭ), доставляемые сверхдорогими баллистическими и крылатыми ракетами. В области противоатомной защиты к началу XXI века, все системы ориентированы на перехват именно такой пары заряд–носитель. Культовые мотивы явно доминируют над практическими соображениями. Даже разработчики защитных систем (не говоря уже о политиках и избирателях) не верят, что «оружие апокалипсиса» — ракеты с мегатонными боеприпасами – когда–либо будет практически применено. Индустрия средств ядерного нападения и защиты стала простой машинкой по дележке бюджетных денег развитых стран. Тем временем, атомные технологии стремительно дешевеют. В начале XXI века, получение А–заряда малой мощности уже не является особо сложной проблемой, а контроль за распространением этих технологий и делящихся материалов, пригодных для производства А–бомб, давно и безвозвратно утрачен «атомным клубом великих держав». Теперь представим себе А–заряд порядка 1 килотонны ТЭ, который доставляется к цели очень простым и дешевым малогабаритным носителем. Даже если этот носитель будет на техническом уровне полувековой давности, ни одна из современных сверхдорогих защитных систем не сможет эффективно противостоять его применению. Она просто не рассчитана на борьбу с такими примитивными устройствами, она их не видит. Развитая страна, атакованная таким оружием, обречена на поражение, причем не столько из–за неэффективности имеющихся технических средств защиты, сколько из–за факторов психологического характера. Реальные разрушения от А–заряда в 1 килотонну не так страшны. В 1944 Лондон подвергся бомбардировке 2000 ракет ФАУ–2, которые в сумме несли почти 2 килотонны взрывчатки, и поражали не одну, а разные точки города. Как известно, это не имело фатальных последствий. С другой стороны, бомбардировка Токио 10 марта 1945 обычными зажигательными бомбами привела к гибели более 100 тысяч человек — тот же порядок, что при атомной бомбардировке Хиросимы 6 августа (даже с учетом жертв радиации, умерших до 31.12.1945). На Западе ту бомбардировку Токио помнят лишь историки, а о взрыве 13–килотонной А–бомбы в Хиросиме, знает каждый (мощность бомбы по культовым мотивам округлена до 20 килотонн, а взрыв раздут до мировой катастрофы, более ужасной, чем сама вторая мировая война). Из этого экскурса в историю (точнее, в современную интерпретацию истории) ясно, что общество в т.н. «развитых странах» воспринимает А–бомбу не как оружие (сопостовимое по разрушительной силе с другими средствами ведения войны), а как всесокрушающий божественный гнев, который не измеряется в цифрах. Решающим фактором поражения типичной развитой западной страны в возможном конфликте с технически более слабым (но незакомплексованным) противником станет волевая неготовность бороться против бога–бомбы, т.е. против явления, которому социально–политическиий миф приписал не физическую, а сверхъестественную разрушительную мощь». … Говорят, что «Мистическое бессилие» вызвало такой гнев в оборонном департаменте, что Хопкинсу пришлось сначала скрываться на заброшенной ферме, а потом бежать из США сначала в Мексику, а оттуда — в Меганезию. Там он явился к исполнительному директору Конвента, Угарте Армадилло, со своим проектом быстрого создания крайне дешевых и эффективных вооруженных сил. Проект был так очевидно гениален, что Конвент тут же назначил Хопкинса руководителем центра «Creatori». Благодаря этому, модернизация вооруженных сил Меганезии пошла не по пути закупки или копирования морально устаревших (и все равно запредельно–дорогих) американских и европейских моделей вооружений (как большинство стран третьего мира), а по пути разработки собственных боевых машин — в сто раз более дешевых, но при этом весьма эффективных. Инженерно–технические идеи все равно заимствовались у компаний из развитых стран, но развитие этих идей шло более экономичным путем. Сэм Хопкинс пропал в море при катании на серфе, как говорят, примерно через 5 лет после революции, но за это время «Creatori» уже вырос в национальный консорциум «Robot Experimental Fabric», и далее его концепция конструирования развивалась уже силами других специалистов. Мои критики заявляли, что наличие подписи «Сэм Хопкинс» ни о чем не говорит (в этом журнале авторы подписывались любыми псевдонимами), а отсутствие в архивах California Institute of Technology каких–либо следов Хопкинса, доказывает, что истории о нем — миф. На это я отвечаю, что совершенно не важно, как звали Сэма Хопкинса на самом деле, был ли он студентом C.I.T., питал ли он склонность к юным представительницам прекрасного пола (на чем настаивают фольклористы) и сидел ли он за это в тюрьме в США. Важно, что был человек, создавший тренд дешевой эффективной военной техники, и это позволило Меганезии противостоять серьезным внешним угрозам в первые годы после революции. Так или иначе, этот человек остался в памяти народа именно под этим именем. На Таити–Ити, около верфи Ваиреи на заливе Фаэтон стоит алюминиевый монумент с надписью: «Американцу Сэму Хопкинсу, великому ученому и удивительному человеку — от моряков и летчиков Народного Флота свободной Гавайики. Мы будем сражаться, и мы победим!». Сэм изображен в виде обнаженного атлета с эрегированным половым членом. В правой руке он держит, на манер приготовленного к броску копья, «Арго» — пикирующую мину, которая через 3 года после революции поставила жирную роспись под актом о правах Меганезии на акваторию Полинезийского треугольника. А студенты маритехнического колледжа после каждой сессии начищают член Сэма до зеркального блеска и вечером, с помощью лазерных фонариков, пускают от него красивые яркие зайчики. Это своего рода акт признания заслуг Сэма — наша молодежь кому попало член полировать не будет». ********************************* … — Точно, — сказала Рити, заглядывая канадке через плечо, — Я в Новый год была на Таити, и сама видела. В смысле, как пускали зайчики. А хер начистили заранее, это я не застала. — У тебя очень избирательно концентрируется внимание, — заметил Хаото. — Так и должно быть, — уверенно ответила она, — Это у меня, типа, переходный возраст. — А–а, ну тогда все ОК… Слушайте, foa, может спать пойдем, а? Моя vahine уже в ауте. Мы ведь со вчерашнего дня летим. — А откуда, кстати? – спросил король. — С атолла Мидуэй — на Оаху–Вака, дальше — из Гонолулу в Лантон, а потом — сюда. — И что там интересного? — Там, Лимо, полуфабрикаты под весь твой заказ на флайки–ретро, — сонно пробормотала Таири, — 4 японских авианосца с остатками палубной авиации – по полста самолетов на каждом, и 250 самолетов россыпью, 1 американский авианосец, там тоже около полста самолетов, и еще 150 самолетов россыпью. Остатки от морского сражения в июне 1942. — Очень сильно раздолбанные? – живо поинтересовался Лимолуа. — По–разному, — ответил Хаото, — Завтра фотки покажем. Но таскать их со дна придется ночью, а то штатовская береговая охрана нахватит нашего робота, и будет убыток. — С внешней стороны восточного барьера, на 40 метрах, лежит «F4U Corsair» почти что целый, — сообщила Таири, не открывая глаз, — чур, он мой. Его ни с чем не спутаешь, он там один. Его там вообще не должно было быть в это время. По ходу, опытный образец. Король потянулся, зевнул и спросил. — А что это такое? — Лучший боевой самолет США в WWII. Палубный истребитель, штурмовик, и бомбер. Его называли «Whistling Death», и еще лет 20 после войны юзали в разных странах. — Гм… Как на счет размеров и веса? — Длина – 10,3 метра, размах крыльев – 12,5, полетный вес – 6,5 тонн. — Вроде, не много. А у нас есть схема патрулирования берегой охраны? — Мы с этого начали, — сказал Хаото и полез в меню коммуникатора, — один момент… — Стоп! – прервала его Аилоо, — Запомнили, на чем остановились, и вернемся к этому утром. Серьезный разбой надо планировать на свежую голову. Сейчас давайте лучше придумаем культурную программу для Жанны, и отправим всех спать. — А чего тут придумывать? – спросила Рити, и стремительно защелкала клавишами своего ноутбука, — Вот, пожалуйста! Готовая программа на 4 дня: Таити, Муреа, Раиатеа, Бора–Бора. Если Лимо даст нам «Subjet», то до Таити мы долетим за час, а там… — Минуточку, — перебил Лимолуа, — кто это «мы»? — Ну, типа, я буду пилотом и гидом, — пояснила девчонка. — А я, типа, послезавтра и четвертого дня пойду за тебя в школу? – спросил он. — Я возьму с собой ноут, и буду там дистанционно. Вот Бимини появляется в школе раз в неделю, вместо трех, а ей всего 13 лет. Почему ей можно, а мне… — С Бимини каждый день занимается Крис, — отрезала Аилоо, — и мы пока еще не сошли с ума, чтобы посадить тебя за штурвал реактивной машины. — «Subjet» не реактивный, а импеллерный! И я уже два раза на нем рулила! — Да, — подтвердил Лимолуа, — но рядом был не пассажир, а я. Научись–ка сначала хорошо летать на обычной флайке, ОК? Понимаете (добавил он, обращаясь к канадке), «Subjet» — это скоростной флаер полувоенного образца, с ним надо осторожно. Жанна энергично кивнула в знак согласия и заметила: — Видите ли, друзья, я не хочу знакомиться со страной по схеме из буклета для туристов. Журналист, пишущий о стране, должен странствовать с ветром. Ехать туда, куда ведут обстоятельства. На Рапатара я попала именно так. И в следующий пункт попаду так же. — Ага! – сказала Аилоо и повернулась к Рити, — Лягушонок, ты куда–нибудь собиралась двигаться завтра? Я имею в виду твои планы до появления Жанны. — Вообще–то мы с Поу и Кианго хотели рвануть на полигон. В смысле, проведать Панто и Омиани. Тем более, Крис специально приглашал Кианго, а с чего бы ему отказываться? — Действительно, с чего бы… — Аилоо повернулась к журналистке, — как по–вашему, это можно считать обстоятельством? В смысле, для странствий с ветром? — Наверное, да, — осторожно сказала Жанна, — а что это за полигон? — Полигон нашей фактории, — пояснил Лимо, — Это на островке Халл, сто миль к западу отсюда. Там мы испытываем всякую подвижную и шумную технику. Ну, понимаете… — Еще бы! – воскликнула она, — По–моему, это то, что мне надо. — Отлично! – заключила Аилоо, — Рити, как на счет того, чтобы взять Жанну в кампанию? — Классно! – обрадовалась девчонка, — Мы там позажигаем! — Договорились. С этой минуты и до особых распоряжений, гостья на твоей совести. Для начала будет неплохо, если ты покажешь Жанне удобную комнату, чтобы она выспалась как следует… Таири, Хаото, башня мансарды — ваша. Если там окажутся Кианго и Поу, выкиньте их в море. Лимо, помоги мне убрать бардак, который мы здесь устроили. … ======================================= 13 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 22 апреля 20 года Хартии. День. Место: Центральная Меганезия, остров Футуна, Kolia village, fare Carpini. ======================================= Уфти Варрабер, сержант Данте Пафимоту, капрал Фэнг Торуива, рядовой Рибопо Маапити, рядовой Лаэа Лэфао, рядовой резервист Токо Саокео, рядовой резервист Микеле поднял глаза от экрана, где был список, снабженный краткими биографиями и цветными фото, и потянулся за сигаретой. — Чубби, похоже, твое начальство спятило и прислало мне твой служебный документ. — Вряд ли, — сказала она, — вероятно, там есть сопроводительное письмо с объяснением. — Письмо? Это что ли?… Ну, и что тут…? *De: Райвен Андерс, штаб–майор intellegento–de–militar (INDEMI). *A: д–р Микеле Карпини, вице–президент ассоциации агроинженеров Уоллис и Футуна. «Сен Микеле, я прошу у вас прощения за свою ошибку, из–за которой в спецоперацию INDEMI оказались втянуты вы и вся ваша семья (а не только ваша уважаемая жена, для которой операции такого рода являются работой). Заверяю вас, что ни вы, ни ваши дети, не подвергаются при этом никаким рискам специального вида. База Сомалама–Футуна ориентирована на ваше прикрытие. Лейтенант–команданте Пол Агиверу получил приказ блокировать любую подозрительную активность в локальной акватории и мгновенно реагировать на любые поступающие от вас сигналы, независимо от того, покажутся ли они обоснованными ему лично. Эта мера ни к чему вас не обязывает и предпринята в соответствие с Хартией. Если вы обратитесь в суд с иском на мою небрежность, я приму это с полным пониманием. У меня тоже есть дети и, возможно, на вашем месте я решил бы преподать урок офицеру, недостаточно аккуратно исполняющему свой контракт. Но я беру на себя смелость обратиться к вам с личной просьбой (именно личной, т.к. по линии службы я не имею право просить вас о таких вещах). Речь идет о том, чтобы принять общее концептуальное руководство группой, которая будет работать с д–ром Линксом на острове Алофи на участке, арендованном INDEMI по соседству с вашей latifundia. Это не управление какими–то текущими делами группы, а только консультации и распоряжения по агроинженерным вопросам в которых вы имеете огромные знания и опыт. Разумеется, ваш труд будет оплачен по ставке капитан–команданте военно–инженерного проекта. Предмет деятельности группы — ликвидация ЧС (аудио–видео материал о ней имеется в файле–приложении к письму). Если вы согласны, то прошу вас дать замечания к составу группы, куда включены два ваших студента (в настоящее время находящиеся на резерв–сборах), еще двое совсем молодых людей с осознанным интересом к предмету и еще два толковых молодых человека, имеющих боевой опыт. Если вы сочтете нужным поменять состав группы, то ваше слово будет решающим. Искренне ваш, Райвен Андерс». Микеле закурил–таки сигарету, тихо, но очень грубо, выругался и сообщил: — А ты знаешь, радость моя, что твой шеф самоуверенная и наглая скотина? Но он не на того напал. Если этот jodido думал, что я все брошу и буду смотреть его сраный файл, то он глубочайшим образом ошибся. Фотогалерея африканских детей с вздутыми от голода животами – это для среднего пожирателя пиццы с неполным средним образованием или для архетипического профессора–недотепы, который решает в уме дифференциальные уравнения в частных производных, но не знает схемы элементарного обмана типа игры в наперсток. Передай этому Андерсу, что он может засунуть свой файл себе в жопу вместе со своим списком. Про Лаэа Лэфао и Токо Саокео передай ему, что они мои студенты, а не его, они учатся по моей программе и продолжат учебу после резерв–сборов, а не во время. Надеюсь, влияние сеньора Андерса не испортит им мозги. Все! Basta ya! Atira! — На диске нет детей со вздутыми животами, — спокойно проинформировала Чубби. — Ты что, смотрела его? — Нет. Но я знаю майора. Он не такой идиот, каким ты его сейчас представил. — Ну, может, не дети, – сказал Микеле, — может, братская могила открытого типа. — Там нет образов, предназначенных для психологического давления, — уточнила она. — Ты хочешь, чтобы я посмотрел? Чубби пожала плечами — Просто мне кажется, что инженеру не свойственно отказываться от информации. — Грубые агитки это не информация, — отрезал он. — Я же сказала, там нет грубых агиток. — Пари? — спросил он. — ОК, — согласилась она, — но не на деньги, а на фанты. Если ты прав, я ухожу из лавки и буду полноценным партнером по ферме. Но если права я, ты берешься за этот проект. — Жестко, — проворчал он, — а кто будет арбитром? — Ты, — лаконично ответила Чубби. — Вот как? Ты очень рискуешь. Это же твоя любимая работа, хотя она мне и не нравится. — Ни капли не рискую. Если я ошиблась, то и я, и шеф, профнепригодны для разведки. — Хорошо, будь по–твоему. Мы договорились. Она кивнула, положила на стол ложку, которой только что мешала салат, вытерла руки и вышла на улицу, пояснив на ходу. — Файл адресован тебе, а не мне. Служебная этика. … Поток грубой брани на смеси лингва–франко, английского, утафоа и калабрийского диалекта итальянского, прозвучавший из открытого окна через 10 минут, не оставлял сомнений в том, кто выиграл пари. — Круто, — с завистью сказала Флер, когда поток иссяк, — Я бы так не смогла. — А я все записала! – спокойно и гордо сообщила Люси, отпуская кнопочку на корпусе своего мобайла. Младшая дочка в семье Хок–Карпини обстоятельностью пошла в маму. … — Рассказать, что там было? – спросил Микеле. — Ты командир, тебе решать, — ответила Чубби (занимаясь уже следующим салатом). — Ты это брось, — проворчал он, — У нас дома по–любому казармы не будет. Никаких этих армейских штучек вроде «ты — начальник, я — дурак». В обсуждениях будут участвовать все, а если эту хитрую бестию (я имею в виду твоего шефа) это не устраивает, то пусть командует сам или вообще катится в жопу. Так–то. Я делаю дело, а не в ритуалы играю. — Ты мыслишь совершенно по–армейски, милый. Я просто имела в виду, что командир не может обсуждать с командой вообще все. На это просто не хватит времени. К тому же, я пока не в команде, у меня осталось еще два дня отпуска от недели, которая мне положена после рейда. А твоя группа пока еще там, — Чубби махнула рукой на северо–восток, где в 125 милях находился остров Увеа (он же, Уоллис), — Полагаю, они тащат готовые модули на дирижабле. Мы их опознаем, когда они начнут маневрировать над Алофи. — Будешь бегать с биноклем на крышу? – спросил Микеле. — Нет, я попросила Люси поглядывать, что видно на радаре. — Рационально, — согласился он, — а когда прибудет доктор Линкс? — Через час или около того, — сообщила она, осторожно приподняла крышку стоящего на плите десятилитрового котла, окинула взглядом его содержимое, после чего, водрузила крышку на место, — Овощи с бананами и моллюсками пока дойдут до кондиции, а мы с тобой успеем выпить по кружке какао и поболтать о том — о сем. Микеле встал, потянулся и погладил слегка наметившееся брюшко. — Намек понял, любовь моя. Какао это моя прерогатива. А ты сиди, и тихо восхишайся моим yin liao kung fu. Кроме того, я обещал рассказать тебе, что было в файле. Главное, там приведены данные по площади засоления. Оказывается, лет 15 назад, из–за паводка смыло затворную плотину одной из кустарных оросительных сетей. Плотину так и не восстановили, и произошло переорошение, с засолением 60 квадратных километров. — А, — протянула Чубби. — я сама видела это болото. Оно в низине между двумя пологими холмами, миль пятнадцать в длину и не меньше мили в ширину. Оттуда такое ambre, что даже не брезгливые местные парни избегают подходить к нему с подветренной стороны. — Рад за них, — сказал он, — а теперь, любимая, возьми, пожалуйста, ручку и лист бумаги.. Займемся арифметикой. Примем, что из–за технологических проездов, от 60 квадратных километров осталось 50, т.е. 5000 гектаров. У интересующих нас растений урожайность примерно та же, что и у кормового банана, т.е. около 100 тонн с гектара. Полмиллиона тонн – это один урожай… Ты записываешь? — Записываю. Но ведь бананы надо культивировать, чтобы получить такой урожай. — Да. Бананы – надо, но триффиды — это не бананы. Насколько я понял из отчетов доктора Линкса, триффид дает от четырех до восьми таких урожаев в год. Считаем по минимуму. — Два миллиона тонн в год? – недоверчиво спросила она. — Ты же сама считала, — заметил Микеле, — у меня, как ты заметила, заняты руки, я варю какао. Ты мной восхищаешься? — Еще бы! – с готовностью подтвердила Чубби, — Конечно, восхищаюсь! Но я не поняла: Если мы правильно считаем, то получается, что одно вонючее болото может прокормить чуть ли не все население Мпулу! — Давай считать дальше, — предложил он, — Молодому активно двигающемуся организму требуется около 4000 килокалорий в день. В килограмме бананов – 900 килокалорий. В плодах триффида, если судить по отчетам доктора Линкса – значительно больше, около 2000. Эти плоды, в отличие от бананов, богаты растительным жиром. Питаться одними бананами нельзя из–за отсутствия в них жиров. Питаться одними триффидами… Тоже, конечно, нельзя, но не настолько… В общем, ты поняла, что я хочу сказать. Чубби вздохнула, достала мобайл, вызвала калькулятор и через минуту сообщила. — У меня получается 1,46 миллиона килокалорий на человека в год. Пусть будет полтора миллиона. Значит, человеку в год надо 750 килограммов этих самых триффидов. Если у нас есть два миллиона тонн, то мы можем прокормить 2,666 миллиона людей. Так? — Молодых мужчин массивного телосложения, ежедневно занимающихся физическим трудом, — уточнил Микеле, — Кстати, какао готов. Я даже сам налью его в чашки, хотя по романской традиции, это делает женщина. — Женщина сейчас не может, — ответила Чубби, — она в арифметическом шоке. Женщине хочется взять пулемет и расстрелять на хер всех био–алармистов, особенно — политиков. — Теперь ты понимаешь, что испытывал док Линкс, — констатировал Микеле, усаживаясь напротив нее и закуривая сигарету, — Пей какао, любовь моя, и слушай, что тебе скажет старый толстый циник Микки. — Ты не… — начала она, но он перебил: — Не мешай мне входить в роль. Так вот, если даже ты, как выражаются на вашем гадком сленге, «нейтрализуешь» миллион био–алармистов, то ничего не изменится. Что такое миллион, если в развитых странах живет более миллиарда людей и био–алармизм забит полувековой пропагандой глубоко в подкорку трем четвертям из них? Но если кто–то, наплевав на мнение этого миллиарда, займется другим, голодающим миллиардом и, за счет современной биоинженерии, завалит их едой по уши, то он убьет био–алармизм без единого выстрела. Он уничтожит его политэкономическую базу… — Без выстрела не получится, — возразила Чубби, — Так тебе политэкономическая база и будет сидеть, дожидаясь, пока ее без ножа зарежут. Черта с два. Она будет сражаться. А эти триффиды, как я понимаю, сами себя защитить не смогут. Следовательно… Ее прервал пронзительный свист боцманской дудки. Микеле слегка вздрогнул. — Черт! Почему у наших детей такие громкие игрушки? Чубби пожала плечами. — Как–то исторически сложилось. Между прочим, это Люси просигналила. Твоя команда подошла, за вычетом Уфти. Он в экипаже с доктором Линксом. — Ох уж этот Уфти, — проворчал Микеле, — Мне кажется, он считает нас чем–то наподобие своих старших кузенов. Ладно, тебя. Ты командир этой банды. Но меня–то почему? — Тебе так трудно раз в неделю помочь ему с институтскими курсами? – спросила она. — Мне совсем не трудно. Но он почему–то считает это само собой разумеющимся. — Но милый, для него это так и есть. Ты ведь знаешь историю с его семьей. Если ребенок растет без родителей, то их место в психике занимают старшие товарищи. Уверяю тебя, если ты попросишь его о чем–то, он тоже воспримет это, как само собой разумеющееся. — О чем, например? Взломать чей–нибудь компьютер или отрезать кому–нибудь голову? — Ну, зачем так? – обиженно спросила Чубби, — Он хороший мальчик. — Хороший. Не спорю. Но его знания и навыки, в основном, сводятся к… — Кстати, — перебила она, — Уфти всего один раз отрезал голову, получил за это выговор и обещал больше так не делать. Зачем акцентировать внимание на ошибке, которую боец давно осознал и больше не повторяет? Ошибки бывают у всех, тем более, в молодости. Микеле развел руками. — Ты говоришь так, будто речь идет о тыкве, сорванной в соседском огороде. — А как я должна говорить? Это была операция против террористов, которые… — Значит, — в свою очередь, перебил ее Микеле, — остается надеяться, что те трое в списке, которых я не знаю, тоже успели осознать и отказаться от первобытных пережитков. — Там же есть биографии, — сказала Чубби. — Так… — он повернулся к экрану, — … Данте Пафимоту, капрал, 21 год, место рождения: Раиатеа. Образование: базовая школа, Uturoa electronic college, унтер–офицерские курсы. Миссии: Эль–Шана, «Pride of Hilo», Ваианг… Судя по послужному списку — Уфти №2. — Микки, ну почему ты так про Уфти? Между прочим, знаешь, как он тебя уважает? — Я прекрасно отношусь к Уфти, но в XXI веке молодым людям надо учиться, а не бегать по джунглям с автоматом. Идем дальше. Фэнг Торуива, рядовой, 17 лет, место рождения: Элаусестере. Образование: базовая школа, Marx biotec college. Миссии — пробел… Гм… Рибопо Маапити, рядовой, 17 лет, место рождения – Элаусестере. Образование: базовая школа, Marx biotec college. Миссии – пробел. Это что за парочка юных друзей природы? — Я полагаю, что это живые последствия коммунистического бэби–бума, — ответила она. — Первый раз о таком слышу, — проворчал Микеле. — Элаусестере, милый. Ты в курсе, что там по семь детей на одну vahine? — Да, — согласился он, — У меня острый приступ маразма. Мозг так реагирует на военную должность, которую я принял. У меня это временно, в отличие от того субъекта, который включил мальчишек с бутафорским биотехническим образованием в реальный проект. — Во–первых, не мальчишек, а девчонок, — поправила Чубби, — В графе «sexpole» литера F. — Ну, девчонок, какая, в данном случае, разница? — … Во–вторых, — продолжала она, — Marx biotec college, MBC, считается очень неплохой средней специальной школой. Между прочим, не так–то просто найти штатных солдат с биотехническим образованием, за неделю, отводившуюхся на формирование группы. — Устрою им письменный экзамен и выложу ответы в интернет, — пообещал Микеле, — эта шарлатанская лавочка надолго меня запомнит. — Пари? – предложила Чубби. — Пари, — согласился он, — Но только по–человечески, на двадцатку, без всяких фантов. — Боишься? — Я? Боюсь? Ничего подобного! Но играть на фанты с шулером… — Это кто шулер? – возмутилась она. От обсуждаения этого вопроса их оторвал пронзительный свисток боцманской дудки. Бдительная Люси, расширенно истолковав поставленную задачу, известила о появлении еще одного летательного аппарата. Через несколько минут, в проливе почти бесшумно приводнилось нечто, похожее на жука–носорога, выросшего размером c микроавтобус, покрасившегося в болотный цвет и отрастившего на верхушке своего рога еще одну пару крыльев в дополнение к привычным жучьим крыльям на спине. Когда флаер подрулил к пирсу, сходство с жуком почти исчезло. Просто очень необычный дизайн, и только… Командир штурм–группы, как и положено, первым перепрыгнул на пирс. — Сен капитан Хок… — начал он. — Aloha, Нонг, — перебила Чубби, — мне отдавать рапорт нельзя, я еще в отпуске. Старший офицер тут Микеле, он в ранге капитан–команданте. Нонг кивнул и начал снова. — Сен капитан–команданте Карпини… — Прекрати, Нонг, — перебил тот, — Какой я тебе капитан? Просто скажи: все нормально? — Да. Никаких проблем. — Ну, я рад. Выгружайтесь и идите вон под тот навес. Чубби наготовила такое количество еды, особенно салатов, что… — Микеле прервался на половине фразы, когда из салона на пирс шагнул тот человек, который являлся целью рейда. Он был еще только на середине шага, когда мимо него ужом проскользнул Уфти и занял позицию чуть сбоку, на случай, если доктору Максимилену Лоуренсу Линксу вдруг откажет чувство равновесия. — Aloha, Макс, — сказал Микеле, протягивая британцу руку — Рад видеть вас на Футуна. — Hi, Микеле, — ответил доктор Линкс, — Вот уж не думал, что мы встретимся в реальном мире… Тем более, вот так. Они пожали друг другу руки, и Микеле почувствовал, что у гостя сильно дрожат пальцы. — Как вы себя чувствуете, Макс? — Паршиво, если честно. Очень хочется прилечь, но меня устроит и сидячее положение. — А меня, как хозяйку, устроит, если гостю будет удобно, — вмешалась Чубби, — пошли со мной, Макс, а то мой муж начнет мучить вас умными разговорами раньше, чем я успею налить вам моего фирменного фруктового сока из смеси манго и сладкого перца. Парни, обслуживайте себя сами. Вот — стол. Еда — на кухне. Миски, кружки и ложки — в буфете. Микки, ты составишь нам кампанию или будешь тиранить младших по званию? — Я бы предпочел тиранить, но не умею, — ответил Микеле, — так что я с вами. … Западная полуоткрытая мансарда fare Carpini был уютнейшим местом, оборудованным полукреслами–полулежбищами, невысоким бамбуковым столиком и кухонным уголком. Отсюда открывался сказочный вид, справа – на берег Футуна, идущий почти строго на запад, и лишь вдалеке слегка загнутый к северу, слева — на пролив и полосу коралловых рифов на расстоянии трех миль, уже у берегов Алофи. В паузах разговора можно было слышать успокаивающий мягкий рокот волн, равномерный, как метроном. — Когда у нас с Микки романтическое настроение, мы встречаем здесь закат, — сообщила Чубби, передавая гостю большой стакан густого красновато–оранжевого сока. — Если мою жену не носит где–то на другом краю Земли, — уточнил Микеле, — Вы даже не представляете, коллега, какая она непоседа. — Не раскрывай наши тайны, — сказала она, — И не дискредитируй нашу семью. Я где–то читала, что британцы не одобряют женщин, оставляющих домашние дела ради работы. Кажется, у Олдингтона. Правда, у него описана 1–я половина прошлого века, но вдруг Макс консервативен и мы упадем в его глазах ниже дна Марианской впадины. — Я не консерватор, — сообщил он, делая пару глотков из стакана, — И еще: я не хотел бы показаться невежливым, но не пора ли нам перейти от милого флейма к прозе жизни? — К прозе жизни, — задумчиво повторила Чубби, — Вы пессимист, Макс. Сразу видно, что. вы выросли в стране, где примерно 250 пасмурных дней в году. Назвать жизнь прозой… — Проза тоже бывает разная, — перебил Микеле, — Например, Экзюпери… — Экзюпери это не проза, — отрезала она, — это поэзия без рифм. Макс, вы согласны? Британец сделал еще пару глотков и поставил стакан на столик. — Знаете, Чубби, я бы с удовольствием поговорил о литературе, но ваша служба похитила меня не ради этого, а ради некой операции, связанной с триффидами. Я бы хотел знать, о чем именно идет речь. — Ну, что ж, — сказала она, и внезапным гибким движением, вскочила из шезлонга, — Будь по–вашему. Речь идет об одной маленькой стране в Транс–Экваториальной Африке. Как вы думаете, Макс, это — бедная страна или богатая? — Рискну предположить, что богатая, — ответил он, — Иначе вы бы не задали этот вопрос. — И вы чертовски правы! – объявила она, закуривая сигарету, — Она побольше Кувейта, поменьше Объедненных Арабских Эмиратов, и богаче их обоих, вместе взятых. У нее такие запасы полезных ископаемых, по сравнению с которыми аравийская нефть это мелкая монета, которая не стоит даже того, чтобы за ней наклоняться. Люди ходят по этому богатству, нищие и голодные. Им редко перепадает больше пол–доллара в день. — А кому достаются полезные ископаемые? – поинтересовался Макс. — Никому. Они так и лежат в земле, потому что из–за идиотской политики предыдущих десятилетий в стране такая обстановка, при которой все это невозможно добывать. В Меганезии создан пул коммерческих партнерств, цель которого – получить доступ ко всем этим богатствам примерно за 10 процентов рыночной цены. Свинство, верно? — Как и вообще колониальная коммерция, — согласился британец, — Негры так и будут нищими. Ничего другого я не ожидал. — Бедными, — поправила Чубби, — Если все это сработает, то средний доход на семью из четырех человек уже в следующем году будет около 5000 долларов, что соответствует примерно уровню годового дохода в Болгарии, если сравнивать со странами Европы. — А что помешает вашим коммерсантам ограбить этих негров более радикально? — Жажда наживы, — сказала она, — Рациональные инвестиции в развитие дают больший доход, чем вульгарный грабеж. Концлагерь с рабами и надсмотрщиками гораздо менее рентабелен, чем территория с самоподдерживающейся инфраструктурой и умеренно — образованным населением, работающим по контракту. Система давно известна. Для ее реализации в этой стране не хватает только оружия и пищи. С оружием нет проблем. Скоро его там будет столько, что можно перестрелять пол–Африки. С пищей — сложнее. Это должна быть не какая–то гуманитарная помощь, которая сегодня есть, а завтра нет. Это должен быть собственный источник, не зависящий от внешних политических сил. — Триффиды на африканских солончаках? – спросил он. Чубби утвердительно кивула. Доктор Линкс снова взял стакан, покачал его в руке, сделал еще глоток и, со вздохом, сказал: — Ничего у вас не выйдет. — Если ваш сорт триффидов не подходит к африканским почвам… — начал Микеле. — Нет, коллега, — перебил британец, — Вы же читали отчеты и знаете, что триффидам, в сущности, безразличен состав почв. В разумных пределах, разумеется. Но вам не дадут этого сделать. Вы здесь, на противоположной стороне планеты, даже вообразить себе не можете, какой колоссальный бизнес построен на том, что пищевая проблема в отсталых странах не решается. Иначе, все давно решилось бы с помощью трансгенных культур фасоли, кукурузы, сои и картофеля. Триффиды более элегантное решение, но это чисто теоретически. На практике, любого, кто тронет бизнес–потенциал голода — растопчут. — Интересно, как? – спросила Чубби, и выпустила изо рта аккуратное колечка дыма. — Посмотрите на меня, — предложил Макс, — Пять лет назад я был деятельным, здоровым человеком, у меня была известность, репутация и контракты с фирмами в США, Индии, Бразилии, Канаде, Франции и в Британии, разумеется. Но я ввязался в тему собственной агроиндустрии отсталых стран и теперь я нищий алкоголик. Я говорю с вами, с трудом удерживаясь от того, чтобы не попросить стаканчик виски. Меня удерживает только то, что я знаю: вы мне его не дадите, даже если я встану на колени. — Хотите, я крикну Керка, и он вкатит вам что–нибудь, чтобы вас это не беспокоило? Линкс медленно покачал головой. — Нет, Чубби. Спасибо, но – нет. Иначе я буду зависеть от еще одного препарата. — У меня есть на примете один препарат, который безотказно работает и не вызывает зависимости, — сказала она, — Надежная штука, я ее пару раз проверяла на себе. — Хорошее начало, чтобы дать плацебо. Но оно работает, только если о нем не знаешь. Капитан Чубби Хок покачала головой. — Нет, Макс, это другое средство. Оно называется «вкус победы». — Ах, вот вы о чем… — задумчиво произнес он, — Звучит красиво, но машина, ворочающая триллионами долларов, не по зубам вашей службе и даже всей вашей маленькой стране. Бедный и маленький не может победить большого и богатого, извините за банальность. — Я тут вспомнил одну старую историю, – вмешался Микеле, — Примерно четыре тысячи лет назад было такое государство Древний Египет. Считалось, что он непобедим, потому что у него много золота и много жрецов, управляющих сверхъестественными силами. Но пришли простые парни, называвшиеся «гиксосы». Они не понимали ценности золота, не верили в могущество египетских жрецов и признавали только такие реальные вещи, как плодородие почвы и сила оружия. И Египет пал. Железо оказалось сильнее золота. — Este fuerte ammonal real que oro nominal, — добавила Чубби, — Афоризм алюминиевой революции. Реальный аммонал сильнее номинального золота. Триллионы, о которых вы говорите, дорогой Макс, это даже не золото. Это всего лишь цифры на бумажках или в памяти банковского компьютера. Их нет в природе. Вы сами сказали слово «плацебо». Триллионы долларов или евро — такие же пустышки, только для целых народов. — Неожиданный поворот, — заметил доктор Линкс, — Уж не хотите ли вы сказать, что в Меганезии отменены деньги? Чубби уже собиралась что–то ответить, но Микеле остановил ее. — Извини, любовь моя, но ты все запутаешь. Видите ли, Макс, моя жена, как офицер спецслужбы, говорит на жутком сленге, а я – faaapu, простой фермер, и объясняю вещи просто, — он запустил руку в ящичек тумбочки, вытащил оттуда десяток сине–зеленых бумажек, и протянул доктору Линксу, — Это 1000 меганезийских фунтов, коллега. Мой добровольный взнос в поддержку вашей публицистики. Знак читательской симпатии. Я имею в виду статью «О действительных причинах голода в Африке». — Что–то вроде гонорара? – уточнил тот. — Да. У нас принято, чтобы читатели платили любимым авторам такие частные премии. — Хороший обычай, — с улыбкой, согласился британец, засовывая бумажки в нагрудный карман своего «koala» (он уже освоился с этой забавной одеждой), — значит, деньги, все–таки, не отменены… Не сочтите за нескромность, а чему это примерно эквивалентно? — Не примерно, а совершенно точно, — поправил Микеле, — Это написано на купюре. — Гм… — сказал Линкс, вынимая обратно одну из бумажек. — … Ах, вот как… Значит, эти бумажки представляют собой расписки на 100 весовых фунтов технического алюминия? — Совершенно верно. Фунт на фунт. А если вас интересует обменный курс… — Микеле достал из кармана коммуникатор, — … Минутку… Сегодня на Лондонской бирже тонна алюминия стоит 2800 американских долларов. Значит, фунт идет за 1,26 доллара. Британец задумчиво покрутил бумажку в пальцах. — Остроумно… А почему именно алюминий? Почему, например, не медь или никель? — Традиция, — ответил Микеле, — Кроме того, это удобно по цифрам. Курс оказывается обычно где–то между долларом США и британским фунтом. — Но со значительными колебаниями, не так ли? — Да, примерно в той же мере, как другие региональные валюты. Бразильский реал или мексиканский песо. При этом у нас не бывает финансовых кризисов, в виду отсутствия финансовых инструментов. — Обменная экономика? – уточнил Макс, — Товар против товара? А как с кредитами? — С кредитами – никак. Но вы можете взять «mutu». — Извините, Микеле, но я не понимаю по–океанийски. — Это не океанийский, а латынь. «Mutu» — это просто заем. Чубби, ваша контора может дать коллеге Максу заем на обустройство? — Ты что, милый? INDEMI – это правительственное учреждение… — Я имел в виду пул партнерств, ради которых заварена вся эта каша, — перебил он. — Зачем заем? – спросила она, — Чтобы Макс платил проценты? Нет уж! Я позвоню и выбью из правления этого пула аванс за 3 месяца. Макс, если вы согласны на 96 тысяч фунтов в год, аванс будет у вас через четверть часа. — И я его пропью, — спокойно сказал британец, — Вы не забыли, что я алкоголик? — Я не забываю таких деталей, а то бы вылетела с работы, — …Уфти! Хватит жрать! ты лопнешь! Иди сюда, дело есть… O! Joder! «Настоящий папуас» даже и не подумал воспользоваться дверью и лестницей. Через 5 секунд, он просто возник на ограждении мансарды — будто материализовался из легкого теплого ветерка, пахнущего морем и водорослями. — Да, Чубби. Вот он, я! Что за дело? — Возьми кар в ангаре и прокатись с доком Линксом в Малаае. Твоя легенда: это дядя Макс из Калифорнии. Он приехал в гости, а у него в дороге сперли чемодан. Ему надо купить всякие вещи. Ну, представляешь, что у туристов в чемодане? Но надо следить, чтобы он не покупал сахар, алкоголь и чипсы, у него печень, и ему это нельзя. — А фисташки, арахис и креветки? – спросил Уфти. — Уфти, вы же знаете, что дело не печени, а в алкоголизме, — вмешался Линкс. — Не знаю, док. Я не врач, а кэп Хок говорит, что у вас печень. — Можно, только не пережаренные и не очень соленые, — решила Чубби. — Понял. А на какую сумму покупать? — У дяди Макса осталась в кармане 1000 фунтов, он сам разберется, что с ней делать. И еще одно. Если дядя Макс захочет обратиться в суд, то ты без всяких споров, доставишь его к дежурному судье и вернешься сюда. — Я не намерен обращаться в суд, — заметил доктор Линкс. — Это на ваше усмотрение, — пояснила она, — Но у вас должна быть такая возможность. — Все ясно, кэп, — сказал Уфти, — Исполнять уже? — Валяй, — сказала она, и повернулась к британцу, — Макс, можете спокойно тратить всю сумму. Пока вы катаетесь, я договорюсь об авансе. … ======================================= 14 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 2 сентября 22 года Хартии. Ночь — утро. Место: Меганезия, округ Социете, о. Рапатара. Резиденция короля и провинциальные фермеры. ===================================== — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №9. Семья и бизнес. Полигамия по–королевски. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Мы поднимаемся по лестнице на второй этаж, и Рити, пытаясь сделать трагическое лицо (что у нее, впрочем, получается не очень убедительно), показывает мне спальню короля Лимолуа и тот балкон, откуда она была выброшена прошлой ночью. Тут так же скромно и уютно, как в гостиной первого этажа, где мы только что были. Отличие только в том, что лежбища здесь не в двух, а во всех четырех углах, а стены увешаны различным оружием. Здесь есть меч–копье (т.н. ассегай), короткий папуасский охотничий лук, боевой мачете и топорик–томагавк. Огнестрельное оружие представлено только современными моделями: штурмовая винтовка, компактный пистолет–пулемет и помповое ружье жуткого калибра. Помимо оружия, здесь множество ярких цветных фото. Похоже, Лимо объехал половину земного шара, не меньше. Рити зовет меня на балкон. До воды здесь, и, правда, метров 6. «Прикинь, я вся такая романтичная, а он хватает меня в охапку — и фьють. И я, как мешок с тыквами — шлеп. Чуть задницу не отбила. Ну, можно так с женой поступать, а?» Я соглашаюсь, что нельзя, и мы идем дальше. Из других помещений второго этажа она показывает мне только кабинет короля. Дугообразный рабочий стол с двумя компами–desktop, огромный экран на левой стене и стеллаж с книгами, шириной во всю правую стену замечаешь только через несколько секунд, а в начале бросается в глаза самолетик, занимающий большую часть кабинета. Он похож на короткую лодку–каяк, снабженную плоским, как киль, форштевнем, на котором, как носовая фигуры драккара викингов, поднят движок с метровым пропеллером. Над центром – трубчатая конструкция, вроде кабины багги с креплением для плоскостей, похожих на широкие крылья гигантского кузнечика. Я понимаю, что они легко складываются над кормой и так же легко раскладываются в рабочее положение… Видимо, у меня очень обалдевший вид. Рити хихикает и сообщает: «Это — Orivaa. Фактория на ней сделала хорошие деньги. Лимо поставил эту флайку в кабинете, типа как амулет, на удачу». Из кабинета мы отправляемся в холл мансарды. В начале, моя проважатая показывает длинный балкон, нависающий метрах в 9 над морем, и весьма оптимистично сообщает: «А отсюда тоже можно прыгать! Утром хорошо действует, вместо зарядки». Я смотрю вниз, и понимаю, что скорее буду делать зарядку дважды за утро, чем прыгну отсюда. Тем временем, Рити объяснят мне остальные особенности планировки этажа. «Мы сейчас в южном холле. Сзади — ванная, а рядом лесенка в башню. Там прикольная спальня–гостиная, завтра покажу. Там живут Хаото и Таири, когда приезжают. С запада, спальня Поу, они там сейчас с Кианго, завтра познакомлю, а моя — с востока, там места хватит на двоих. Но если хочешь — есть спальни для гостей, северо–восточная и северо–западная. Правда, там надо немножко привести в порядок, ну, типа, если ты хочешь». Я понимаю, что Рити радикально лень что–то там приводить в порядок, и соглашаюсь на компанейский вариант в ее спальне, куда мы немедленно и идем. Это оказывается угловая комната почти квадратной формы с косым потолком. Точнее, комната треугольная: вторая половина ее квадрата – это треугольный балкон. Мебель исчерпывается лежбищем, тремя яркими круглыми пуфиками и тумбочкой (куда Рити тут же кидает ноутбук и мобайл). На балконе я замечаю еще пластиковый стол и шезлонги. Стены (их фактически лишь две) оклеены фото – в основном море, молодежь, парусники и флайки. Я думаю, куда кинуть дорожную сумку, и кидаю ее в угол, рядом с ярким рюкзачком Рити. «Это как раз полигон на островах Халл, — сообщает она, видя мой интерес к фото — Тот, куда мы утром полетим. Жалко, что Лимо не дал «Subjet», а то бы мы вжик, и там. А ты сейчас спать будешь или книжку читать? Если читать, то я тоже почитаю. Но сначала я пойду в душ, а то я вся в соли, как сушеная ламинария. Пошли вместе?». Душ оказывается с сюрпризом. Достаточно наступить на оранжевую панель на полу и в тебя летит сначала двухведерная порция очень горячей воды, а затем такая же порция почти ледяной. Рити «забывает» меня об этом предупредить и теперь делает виноватый вид, как будто собиралась сказать заранее, но не успела. Она сразу же показывает мне нормальный, человеческий душ, а ответственность за сюрприз перекладывает на Юео Аугаска (товарища короля Лимо по 3–й жене — Феиви) который изобрел это контрастно–водометное устройство. Пользуясь этим поводом, я спрашиваю Рити о ее собственных отношениях с королем и, за то время, пока мы моемся, получаю развернутый ответ. … Итак, в некой очень древней и авторитетной книге, записанной каким–то океанийским божеством на панцире священной черепахи, у короля должно быть пять жен. Если жен будет больше, то они станут слишком отвлекать короля от дел управления. Если жен будет меньше, то это оккультным путем негативно отразится на плодородии острова и благосполучии жителей. Отсюда понятно, почему жители пристально следят, чтобы у короля не оказалось меньше жен, чем положено. Любая из жен короля может покинуть его дом в любое время (он не имеет права ее удерживать, это — табу), поэтому жители следят за его семейными делам. Если какая–то из жен провела дома меньше 111 дней в году (т.е., как бы, не выполняла своей роли), то они сразу же требуют, чтобы он взял новую жену. Приоритетом пользуются местные жительницы в возрасте от 111 до 222 лунных лет (т.е. от 9 до 18 обычных, солнечных лет). Местные правила хорошего тона предписывают королю выбирать новую жену ближе к середине данного интервала, при этом учитывая мнение других жен, особенно — старших. Желание самой девушки — это необходимое условие. На том же панцире черепахи сказано: если король возьмет жену против ее воли, то на его дом, на его род и на весь остров падет оккультное проклятие. Роль жены короля — преумножать его род, но это не сводится только к деторождению. Есть и другой способ: приводить королю товарищей. По европейским понятиям, это значит, что королева ищет перспективных фаворитов, которые становятся для короля cousins–in–law, и усиливают правящую династию. Иногда какая–то из королевских жен вообще уходит в дом фаворита, но деловые отношения при этом сохраняются, так что королевская семья (или семейная бизнес–корпорация) все равно в выигрыше. Ясно, что для эффективной охоты за кадрами требуется хорошая психофизическая подготовка и разностороннее образование – эти качества король обязан всячески развивать в своих женах. Соответственно, для семьи рапатарских фермеров пристроить подрастающую дочку в дом короля – это как выиграть грант на ультрамодерновое образование. Рити и Поу стали женами короля полтора года назад, когда у Лимолуа Хаамеа внезапно образовался дефицит в размере сразу двух жен. Две молодые и деятельные женщины жили со своими фаворитами и совместно с ними владели партнерством «Tibu–Upoo» (полимерные микропроцессоры) на довольно большом атолле Анаа, в Центральном Тумаоту, в 900 милях юго–восточнее Рапатара. Рапатарцы намекали этим двум дамам: «Хей, имейте совесть! Вы уже устроились в жизни, а наши девчонки — нет! Давайте, разводитесь уже, освобождайте место другим!». Формальный акт развода еще только обсуждался, но вмешались коммерческие факторы. Партнерство «Tibu–Upoo» взяло в Гватемале подряд на электронное оснащение порта Кецаль, и обе бизнес–леди зависли там, не выполнив годовую норму 111 дней обязательного присутствия в доме короля. Бдительные рапатарцы немедленно напомнили королю об оккультных силах, которые обеспечивают благополучие острова только при наличии пяти жен. Вероятно, Лимолуа успел подготовиться к такому обороту, и сразу сделал выбор: подошел к Поу и Рити и спросил, согласны ли они занять вакантные места в fare–te–ariki (королевском доме)… Мы выходим из ванной на балкон, нависающий над морем. Чуть вдалеке, на рифовом барьере мерно рокочет прибой. В бархатно–черном небе горят огромные яркие звезды. Почти на горизонте по небу чиркает падающая звезда, только почему–то снизу вверх. Видя мое удивление, Рити пожимает плечами и сообщает: «Это SkyFrog. Патрульный ракетоплан–дрон. Слышала про защитную систему Space–lasso? Вот это она и есть». Я вспоминаю, что координатор Торрес тоже упоминал об аэро–космической защитной сети Space–lasso и на минуту задумываюсь о том, насколько же это частая сеть, а затем возвращаю Рити к теме семейной жизни с королем Лимо: «Скажи, когда Лимо сделал предложение тебе и Поу, вы сразу согласились, или думали, или спрашивали что–то?». Рити энергично мотает головой: «А что тут спрашивать? Это же классно! Мы сразу согласились, пошли домой, взяли кое–что из вещей и перетащили сюда, в fare–te–ariki». Стараясь не ляпнуть ничего нетактичного, я осторожно интересуюсь: не рано ли было Рити полтора года назад выходить замуж. Она явно не понимает, что я имею в виду, и начинает жаловаться на то, как король, его старшие жены и товарищи по женам, сразу начали тиранить ее и Поу в смысле учебы (мол, как что – сразу за уроки или за тесты). Тогда я уточняю, что мой вопрос был о сексе (и мягко замечаю, что Лимо старше ее примерно на 30 лет). Она немедленно сообщает мне несколько технических фактов по поводу мужских дотоинств короля (журнал «Playboy» отдыхает). Тут я, уже довольно бестактно, интересуюсь: а не рано ли было ей заниматься сексом полтора года назад? «Ага! Немножко рано, — соглашается Рити, — В начале, когда я пристала к Лимо с этим делом, он мне так и сказал. Тогда мы с Поу пристали к Уире… Ну, к Уираити, 2–й жене Лимо. Точнее, мы сначала пристали к Аилоо, но она сказала, чтобы мы учили матчасть. Arikihine Аилоо всегда требует, чтобы мы все учили сами, по книжкам и i–net. Может быть, это и правильно, но про секс как–то неинтересно по книжкам. И мы пристали к Уире. Она просто вообще обалденная, тебе обязательно надо ее увидеть! Она нам по–простому объяснила, когда женщине лучше начинать make–love. Мы так и сделали…». После этого сумбурного, но по существу понятного объяснения, у меня остается лишь один «семейный» вопрос – уже совершенно бестактный: не обидно ли ей делить своего мужа с другими женщинами? Она задумывается на несколько секунд, а потом кивает: «Ага, конечно, немного обидно, но ведь с друзьями надо делиться, как иначе? Иногда я дуюсь на Лимо и бегаю к другим мужчинам, но все равно с ним мне больше нравиться, потому что он такой большой, уютный и привычный. Уира говорит, что у нее раньше, когда они с Лимо только познакомились, тоже так было. Может, это возрастное?…». Пометив в памяти, что интересно было бы действительно познакомиться с Уираити, 2–й женой короля, я сворачиваю «семейную» тему. Приходится признать: мне не удалось с первого захода разобраться в здешних сексуальных представлениях. После контрастного душа и непринужденной болтовни с непоседой Рити, я чувствую прилив энергии. Спать совсем не хочется и, заняв подходящую позицию на лежбище, я открываю книжку Обо Ван Хорна. Рити устраивается рядом, чтобы читать через мое плечо. Я подозреваю, что девчонку интересует не столько само чтиво, сколько моя реакция на некоторые эпизоды этой полу–литературной хроники. Думаю, мне на ее месте, это тоже было бы интересно. ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Судьба и военно–морская любовь ********************************* Чуть севернее Фиджи и Тонга, примерно на равном расстоянии от обоих этих островных систем, расположен атолл Номуавау. Он состоит из обширной трапециевидной лагуны и полдюжины крошечных островков–моту, общей площадью полста гектаров. На каждом моту есть деревня: десяток бамбуковых fare на сваях. С незапамятных времен (никто не помнит, с каких именно), атоллом управляли короли из рода Татокиа с титулом tu–i–hele (буквально «повелитель клинка»). Они разбирали хозяйственные споры жителей, а во время мелких войн (случавшихся каждые 4 — 5 лет), решали за кого сражаться: за Тонга против Фиджи, или наоборот. Если решение было удачным, то жители атолла потом делили богатую (по их понятиям) добычу. Если нет — то бежали на соседние атоллы, и возвращались через неделю — другую. Порой, приходилось строить новые fare вместо сожженных, таковы превратности войны. В мирное время местные жители занимались обычным морским промыслом и мелкой торговлей с соседями. Когда Алюминиевая революция докатилась до здешних мест, король Фуопалеле Татокиа решил, что это очередная привычная война, и после гадания на дощечках «rongo–rongo», объявил: Номуавау сражается на стороне Тонга. 30 молодых мужчин взяли китайские и чилийские автоматы (единственный современный инвентарь в их быту), и двинулись на ближайший фиджийский островок Лакалемба, где был маленький порт с коммерческим складом, подлежавшим тотальному разграблению по обычаям военного времени. Дело было в самом разгаре (гвардейцы короля напугали охранников оружием, дали им по шее и, взломав контейнеры, стали грузить на 2 грузовых проа капроновые рыболовные сети, синтетическую парусную ткань, штормовки, тушенку, виски и прочие ценные вещи), как вдруг, очень некстати, появился катер береговой охраны с взводом фиджийских солдат. В такой ситуации, король Фуопалеле мог, не теряя лица, объявить форс–мажор и смыться вместе со своими людьми на легких каноэ, бросив награбленное вместе с грузовыми проа. Но король был молод, верил в свою удачу, и имел опыт успешного участия в маленьких войнах 6 лет назад и 2 года назад. Он решил, пользуясь фактором внезапности, атаковать фиджийцев, и отогнать их или даже (чем судьба не шутит) захватить их катер и оружие. Едва катер подошел к причалу, как гвардейцы короля открыли по нему шквальный огонь и сходу вывели из строя до половины личного состава противника. Фиджийцы тоже не вчера родились, и ответили из штурмовых винтовок и станкового пулемета на носовой турели. Фуопалеле Татокиа понял: дело дрянь. Его люди оказались прижаты пулеметным огнем к укрытиям и отрезаны от своих каноэ. Отступать некуда. Оставалось драться. Парадокс состоял в том, что фиджийским солдатам было плевать на грабеж склада. Они были из той части армии, которая, в ходе революции, встала не на ту сторону. Теперь, прихватив с собой имущество десятка ювелирных магазинов, они удирали в Западное Самоа (где, по слухам, пока держался старый режим). На Лакалемба они пришли только пополнить запас горючего, и ни во что бы не вмешались, если бы их не атаковали. Им было не до глупостей вроде охраны правопорядка. Они опасались погони, и не напрасно. Через полчаса в бухту Лакалемба на бешеной скорости влетел мотобот с четырехцветным вымпелом на флагштоке, и очередь из безоткатного орудия разнесла стоявший у причала катер на куски. Король и его люди (те 17 из 30, которые не оказались среди убитых и серьезно раненых), приветствовали это радостными криками. Состоялось знакомство с бойцами Народной Флота Хартии и вступление в его ряды. Первым боевым заданием стали поиски ювелирных изделий на дне у причала — к счастью, глубина тут была всего 4 метра. Заодно люди короля достали со дна автоматы, ящик патронов и кое–что из мелочи. На Номуавау отправили богатую добычу и раненых. Они передали соплеменникам весть: король Фуопалеле одержал первую победу, и продолжает развивать успех. Через полгода, 14 мужчин из 17 вернулись на Номуавау с новой вестью: король и его союзники выиграли величайшую войну. Как Мауна–Оро в древности, они объединили Гавайику. Океания от Туамоту на юго–востоке до Палау на северо–западе теперь Me–a–siana — общая для всех людей (на лингва–франка — Meganezia). Правда, Новая Зеландия, чилийский Рапа–Нуи и американские Гавайи туда не вошли, но это мелочь. Фуопалеле велел старейшинам пока самим управлять на Номуавау, а он будет наведываться сюда время от времени. Сейчас король охраняет морские пути Меганезии на особом проа, с которого могут взлетать самолеты, как с больших американских военных кораблей. Для наглядности были показаны фото, не оставлявшие сомнений: король занят чем–то очень важным, и нечего его отвлекать на повседневные и несложные хозяйственные дрязги. А что на самом деле? В разгаре войны за Хартию младшие командиры с боевым опытом были нарасхват. Татокиа получил должность лейтенанта, командовал взводом морского десанта в боях за Новую Каледонию и Луайоте, и приобрел репутацию отчаянно смелого офицера. После войны началась модернизация вооруженных сил, и лейтенант, который едва умел читать и писать, а считать мог только на пальцах, оказался, мягко говоря, не соответствующим образовательному стандарту. Его бы с легким сердцем уволили «на гражданку», а он бы спокойно вернулся на Номуавау, если бы не одно обстоятельство. Этим обстоятельством была молодая деятельная женщина по имени Джой Прест. Джой родилась на маленьком острове Косрае, в восточном секторе Каролинских островов, в семье белого американского пастора евангелической миссии. В 17 лет она со скандалом уехала на Кирибати и, после 3 лет учебы в Технологическом институте Тарава, устроилась инженером в фирму по отверточной сборке компьютеров. Как поклонница Сикейроса, она связалась с левым подпольем, и попала в тюрьму за участие в очень эффективном проекте мины, активируемой по мобильному интернет. Потом Алюминиевая революция забросила Джой Прест в группу инноваций Народного Флота. Приехав по делам, касающимся новой техники, в штаб флота на Фиджи, она совершенно случайно увидела короля Фуопалеле. — Кто этот парень? — спросила она. — Это Фуо Татокиа, лейтенант спецназа, полный отморозок, — ответил команданте штаба. — Где он задействован? — Уже нигде. Он демобилизуется. Джой снова глянула на короля и сказала: — Он то, что мне надо. Он atoll–man, а значит, может руководить жизнью корабля. Команданте подтвердил: — Да, но зачем на инженерно–испытательском судне капитан, едва знающий алфавит?. Ответ был: — Мой капитан должен управлять судном и действиями полувзвода охраны. Я вижу, что за этим парнем мои специалисты будут, как за бронированной стеной. Мне плевать, знает ли он буквы. Так Фуопалеле стал капитаном экспериментального авианосца «Икаману», на котором, под руководством Джой проводились испытания ультралегких палубных флаеров (ULDF). Будь на ее месте кто–то другой, Фуо бы отказался, но на Джой он запал с первого взгляда. «Икаману» представлял собой катамаран водоизмещением 400 тонн. На двух поплавках была установлена почти прямоугольная палуба 30x40 метров. В левом углу на корме, над ходовой частью, была надстройка с рубкой управления и бытовым блоком, по диагонали шла взлетная полоса длиной 50 метров, а все пространство справа от нее занимал навес – ангар и мастерская. Экипаж насчитывал всего 35 человек (включая летный состав). По военно–морским меркам, такой корабль был карликовым уродцем, но у революционных вооруженных сил Меганезии элементарно не хватало ресурсов ни на что большее. При спуске «Икаману» на воду на Таити–Ити, Джой пошутила: «Реального авианосца нет, так что учимся летать с игрушечного, и реально воевать на пластмассовых самолетиках». Есть дешевые машины, которым достаточно 50 метров полосы, чтобы взлетать и садиться с грузом 2 центнера — это легкие автожиры, но их скорость — 80 узлов, вдвое меньше, чем надо для патрульного флаера. Легкие самолеты дают необходимую скорость, но требуют полосу 100 — 200 метров. Чтобы совместить все необходимые качества в одной машине, деятельные ребята из «Creatori» слепили проект–гибрид WiRo (Wing + Rotor). Идея была украдена из американского проекта «Canard Rotor/Wing» первых лет XXI века. Широкий двухлопастной ротор крутится на взлете, посадке, и при необходимости зависания. При скоростном полете, он встает поперек фюзеляжа и превращается в неподвижное крыло. Проект «Canard Rotor/Wing» предназначался для гибрида самолет–вертолет с реактивной тягой, и перенос этой схемы в очень упрощенном виде на гибрид авиетка–автожир не прошел безболезненно. Сверхлегкие WiRo взлетали, садились, и выполняли маневры в режиме автожира, на скорости 80 узлов. Но стоило перевести ротор в режим крыла, как WiRo начинал вести себя (по выражению одного пилота) «как в говно пьяная чайка». О том, чтобы выполнять в таком режиме какие–то маневры, не было и речи. При попытке вернуться в режим ротора, машина потеряла управление, и пилот, согласно инструкции, покинул ее, прыгнув воду. Машина, естественно, разбилась. При следующих полетах, пилоты раз за разом пытались справиться с проблемами в режиме крыла, и раз за разом аварийно садились на воду, получая мелкие травмы и повреждая машины. Затем кому–то пришла в голову мысль поменять форму киля и неподвижного вспомогательного крыла. WiRo был сделан по LEGO–принципу, из сменных модулей, что позволяло вносить кое–какие изменения прямо в судовой мастерской «Икаману». Модифицированный WiRo взлетел нормально, но при попытке поменять режим ротора, неожиданно перевернулся. Пилот успел покинуть машину и остаться в живых лишь благодаря хорошей реакции. Джой невесело пошутила: «Испытания превращаются в чемпионат по прыжкам в воду». После этого произошел конфликт. Пилоты в азарте требовали разрешить эксперимент с еще одной модификацией WiRo. Джой напоминала об инструкции: прежде всего, беречь людей. Ей ответили, что трусов здесь нет, по крайней мере, среди летчиков. В ответ на этот грубый намек, Джой пригрозила сменить весь летный состав. От развала команду неожиданно спас кэп Фуо. — Ребята, я похож на труса?. — Нет! — хором ответили Пилоты. Они были наслышаны о послужном списке своего капитана. — Значит, если я смотрю на ваши полеты и дрожу от страха, то что–то не так, — серьезно заключил он. После этого все дружно посмеялись, а через час Джой объявила: — Экипажу дается несколько дней каникул, пока спецы изучают наш отчет и переделывают WiRo для второй серии испытаний. А мы идем на остров Бора–Бора. Приказ: всем как следует отдохнуть и… Продолжение фразы утонуло в радостных воплях. Этих ребят не надо было учить, как отрываться на Бора–Бора — одном из самых бесшабашных курортов Океании. Фуо никогда в жизни не гулял в мирном, цивилизованном курортном городе, и Джой взялась устроить ему экскурсию по Ваитапе, административному центру Бора–Бора. Помимо ряда смешных событий, на этой прогулке произошли два эпизода, имевшие колоссальное значение для дальнейшей жизни экспериментального авианосца. Чудеса начались в магазине игрушек. Фуо увидел там полуметровую радиоуправляемую модель вертолета и спросил: «Это действительно летает?». Продавец продемонстрировал ему, как летает игрушка, управляемая с пульта. «Это продается за 30 фунтов?» — уточнил Фуо и, получив утвердительный ответ, тут же купил 3 таких вертолета. Через несколько минут он приобрел в соседнем отделе 5 игрушек «Spy–agent» (микро–камера, передающая видеосигнал на монитор, удаленный на милю). На недоуменный вопрос Джой, зачем ему нужны игрушки для школьников, Фуо лаконично ответил: «Потом» и, зайдя в отдел для самых маленьких, купил трех резиновых пупсов размером с палец. Джой решила было, что у лейтенанта Татокиа дома, на атолле Номуавау, есть несколько жен и куча детей разного возраста. Тогда его покупки выглядели вполне естественными. Тем не менее, в порядке маленькой дружеской мести, она затащила кэпа Фуо в секс–шоп. Для начала, Фуо показал на самый большой фаллоимитатор и спросил: «От какого зверя отрезан этот хер?». Продавщица, с огромным трудом сохранив серьезный вид, ответила, что никакой зверь при изготовлении этой вещи не пострадал. Она пояснила: «Этот товар имитирует для женщин сексуального партнера–мужчину. Есть также товары для мужчин, имитирующие сексуального партнера–женщину». Тут Фуо, неожиданно заинтересовался полутораметровыми надувными куклами. Выбрав самую дешевую (за 25 фунтов) куклу — сидячую уродину с грубо нарисованными глазами и неаккуратными швами — он поставил продавщицу в тупик вопросом: «Что будет, если в это налить воду?». Та не знала. Тогда Фуо купил это изделие и наполнил его водой из крана в туалете. Кукла не лопнула, даже когда он взял ее на руки и пару раз подбросил. Выразив свою радость громким возгласом, Фуо вылил воду и купил еще 4 таких же куклы. На вопрос Джой, на кой черт ему нужны эти резиновые чудища при наличии рядом живой женщины, он снова ответил: «Потом». Она начала было беспокоиться (то ли за свою сексуальную привлекательность, то ли за его психическую вменяемость), но Фуо развеял это беспокойство, как только они дошли до отеля. Вообще–то речь шла о том, чтобы бросить в домике–номере мешки с покупками, и пойти гулять дальше но… Примерно через 2 часа Джой поняла, что о продолжении прогулки можно забыть. До моря, которое начиналось прямо за порогом домика, она и то доползла не без труда. После этого, улегшись на воде в позе морской звезды, она весело сообщила: «Наверное, я сейчас выгляжу, как надувная кукла, вроде тех, которые ты за каким–то чертом купил. Кстати, зачем они тебе, все–таки?». Фуо (который лежал рядом в аналогичной позе) выразил глубокое удивление: как такая образованная и умная женщина может не понимать таких простых вещей? Ведь не зря же он наливал в куклу воду! С водой она выглядит и весит, как человек. Ее можно посадить за штурвал ULDF, и рисковать сколько угодно: куклу не жалко, 25 фунтов не те деньги. Джой ехидно заметила, что эта кукла может кое–как трахаться, но не управлять ULDF. «Управляет пилот, — ответил Фуо — у него пульт, а у куклы на лбу глаз, и пилот видит то же, что кукла. Мы сделаем сильную магию, и пилот будет думать, что это он в кабине». Джой задумалась: то ли кэп сказал полную фигню, то ли, наоборот, что–то гениальное. Тот, увидев, что Джой не поняла суть дела, бесцеремонно извлек ее из воды, притащил в номер и, распаковав часть покупок, объяснил основы магической техники в деталях. Кукла (маленький пупс или большая надувная), после колдовского ритуала, станет не просто куклой, а «ele tiki», alter ego конкретного человека, животного, или духа. Между «ele tiki» и оригиналом возникнет особая оккультная связь, которую можно использовать. Радиообмен через пульт и шпионскую видеокамеру, конечно, усилят эту магию. Пилот, как бы находясь за штурвалом, сможет выполнять любые маневры без риска для жизни. Понятное дело, Джой потребовала доказательств, и Фуо за час изготовил для нее «ele tiki», помазав пупса капелькой ее слюны, и приклеив ему на лоб камеру. После этого пупс был помещен в кабину игрушечного вертолета, а Джой получила пульт и монитор. Ощущения, которые она испытала при пилотировании, показали, что древняя тонгайская магия, черт ее возьми, работает. Она не почувствовала пупса своим вторым «я», но появилась некая странная симпатия, и судьба смешной фигурки в кабине стала ей совсем не безразлична. После некоторых раздумий, Джой позвонила в «Creatori» и уговорила конструкторов снабдить новые образцы WiRo блоком радиоуправления, дублирующим управление из кабины. Там немного поворчали, но согласились. Утром она собрала весь летный состав (изрядно помятый после бурно проведенной ночи) и изложила суть магических новаций, которые будут включены в следующую серию испытаний. Джой ждала скептических замечаний, но пилоты восприняли информацию серьезно. Они потребовали, чтобы Фуо научил их заколдовывать и расколдовывать куклы, а затем забрали все три комплекта игрушек, чтобы немного потренироваться пилотировать с пульта, глядя на монитор. Вторая серия испытаний тоже оказалась не слишком удачной. За счет увеличения киля и установки килей на вспомогательных крыльях, удалось добиться того, что управляемость WiRo в режиме неподвижного ротора несколько улучшилась, но при скорости более 120 узлов машина вела себя непредсказуемо. Переход в режим вращения ротора теперь стал возможным, но получался через раз. За эту серию были потеряны 4 WiRo, 3 из них – в рисковых полетах с «ele tiki» за штурвалом. Секс–куклы, даже заколдованные, не умели прыгать, и гибли вместе с аварийной машиной. В «Creatori» направили отчет, а экипаж опять получил каникулы на Бора–Бора, где пополнил запас секс–кукол и «spy–agent». Как оказалось, именно данные, полученные в ходе рисковых полетов, позволили найти и устранить главный дефект машины. WiRo–III сильно отличались от предыдущих серий. Кили со вспомогательных крыльев исчезли, сами крылья увеличились, а ротор наоборот, уменьшился и стал четырехлопастным. При переходе к неподвижному режиму, ротор превращался в X–образное крыло. Несмотря на получавшийся гротескный вид, WiRo в этом режиме показал лучшие характеристики, чем легкие патрульные самолеты ВВС Малайзии и Индонезии, которые в начале испытаний были приняты за эталон. Серия WiRo–IV (с кое–какими модификациями, в т.ч., турелью для автоматического гранатомета) прибыла после следующих каникул, в сопровождении суб–команданте Народного Флота и группы будущих инструкторов, которым предстояло учить пилотов использованию новой машины. Состоялся показ пилотажа, эффектные стрельбы по плавающим 200–литровым бочкам гранатами — «зажигалками» с белым фосфором, и банкет с вручением премий экипажу «Икаману». Затем, начальство отбыло, и начался финальный этап работы. На следующее утро, один инструктор, просматривая журнал испытаний, воскликнул: «Joder! Сколько же людей вы потеряли, доводя эту машину!». Дело в том, что при испытаниях с участием «ele tiki», их судьба отражалось в рабочем журнале. Из–за этого появлялись записи типа: «При восходящей спирали — сваливание, аварийная посадка. Поврежден киль и левое вспомогательное крыло. Погибла Эле Тики». «Как вы думаете, что значит Эле Тики», — спросил кэп Фуо. «Наверное, Мастер–Пилот», — предположил инструктор. Кэп хмыкнул, вышел и через пару минут вернулся, неся на плече наполненную водой секс–куклу с надписью фломастером на заднице: «Potius mori quam foedari» (латинский девиз: «Лучше умереть, чем опозориться»). Было много смеха, но инструкторы высоко оценили кукольный метод освоения новых машин, и Эле Тики появились во всех учебных подразделениях Авиакорпуса Народного Флота. Слово «wiro–plane» (и аббревиатура «WiRo») скоро стало собирательным для всех машин этого типа, а WiRo–IV поступил в Народный флот под кодом «Ute Ape–Tapu» (UAT), что на утафоа буквально соответствует французскому «Moulin Rouge», «Красная мельница». Ирония судьбы: мэтр Бриак, автор «культуры Tiki» пришел из кабаре «Moulin Rouge». UAT скоро показали, на что способны. Операция «Barrido del mar» (морская швабра), вошла в историю, как самая эффективная и самая жестокая кампания против «naval bandidos» (пиратов). Но звездным часом для «Икаману» стал следующий проект «ARGO»… ********************************* … Дочитав до этого места, Жанна обнаружила, что Рити уже спит на боку, подложив под щеку ладошку. Во сне вид у нее был совершенно детский, и какой–то мечтательный. Видимо, ей снилось что–то романтичное. Посмотрев на часы, канадка выяснила, что уже почти 2 часа ночи, отложила книжку и тихонько выключила свет. Сквозь стеклянную дверь балкона сверкали огромные звезды, и тихо шумел океан…. Она сама не заметила, как уснула, и снился ей тоже океан – огромный и, как будто, живой. По крайней мере, в этом сне он представлялся именно живым существом, игривым, но немного пугающим… … Утром ее разбудил пронзительный визг, а последовавший за ним всплеск она услышала, уже проснувшись. Судя по солнцу, низко стоящему над сине–зеленым океаном напротив треугольного балкончика, было довольно раннее утро. Глянув на часы, Жанна убедилась: да, еще какое раннее – без четверти семь. Снова послышался всплеск, только на этот раз без предварительного визга, но зато с последующим громким хихиканьем на два голоса. Завернувшись в полотенце, Жанна вышла на балкончик, чтобы понять, что происходит, и во–время бросила взгляд на длинный балкон холла. Стоявший там парень лет 18 как раз оттолкнулся и прыгнул. Его поджарое смуглое тело, будто бы зависло в воздухе на одно мгновение, и полетело вниз. Плюх! Внизу, оказывается, уже плескались Рити и Поу, а только что прыгнувший парень, видимо, был никто иной, как Кианго — в данный момент он вынырнул на поверхность. Рити, тем временем, заметила Жанну и помахала ей рукой. — Hi! Извини, что разбудили. Это они виноваты. Я и не собиралась громко визжать, я бы тихо прыгнула, но они меня спихнули! — Нечего было щекотаться, — возразил Кианго, — Знаешь же, что я боюсь щекотки. — Жанна, прыгай к нам! – крикнула Поу, — поплаваем, сходим за спиртом и полетим. — Прыгать не буду, мне страшно, — призналась канадка. — А там сбоку лесенка есть, типа, трап почти до самой воды, — сообщила Рити. — ОК, — сказала Жанна, — я сейчас. В процессе трехминутного захода в ванную, она решала вопрос: надевать купальник или нет. Борьба между правилами приличия и нежеланием глупо выглядеть, завершились в пользу второго, и Жанна спустилась по трапу в натуральном виде, без тряпочек. Ныряя в лазурную воду, она сообразила, что первый раз оказывается в меганезийском океане, да еше в кампании настоящих аборигенов. Boyfriend Поу, при ближайшем рассмотрении, оказался утафоа–креольским метисом. В «Britanica T–guide» написано, что это — наиболее часто встречающийся этнический тип жителя меганезийской провинции. — Поплыли на восточную сторону, — предложила Поу, — заодно сразу горючки купим. — Предупредила бы, — проворчал Кианго, — я кошелек не взял. — Ну, сбегай, минутное дело. — Ладно, — сказал он, — Вы тогда плывите, только без фанатизма, а я догоню. До целевой точки восточного берега лагуны, по другую сторону от столичного поселка, было метров 500, и они поплыли. Жанна, понимая, что оговорка «без фанатизма» сделана не для нее, плыла по возможности, быстро. Рити и Поу резвились вокруг нее, как пара небольших дельфинов, как будто она вообще лежала на воде неподвижно (только вид по немногу приближающегося восточного берега убеждал ее в обратном). «Утафоа учатся плавать раньше, чем ходить», — вспомнила она. Кианго догнал их еще до середины пути. Теперь у него над левым бицепсом был застегнут ярко–зеленый пластиковый браслет–футляр. Добравшись до цели водной прогулки, они выбрались на один из общественных пирсов, у которого стояло несколько проа, катеров и легких флаек, и двинулись в сторону маленьких ферм, начинающихся в сотне шагов от берега. Публика уже работала – в этом климате люди стараются использовать прохладное время дня сразу после рассвета. — Мы что, так голые и пойдем в деревню? – спросила Жанна, сообразив, что без одежды получается не только купание, но и прогулка. — Тут, по ходу, грунт песчаный, — сообщила Рити. – так что за ноги не беспокойся. Объяснять девчонке что–то на счет приличий было гиблым делом, кроме того, канадка заметила, что и на фермерах надето не много: килт или лава–лава, или вообще ничего. Серьезно (в шорты и футболки) были одеты водители квадрициклов (эти машины, как поняла Жанна, заменяли на таких маленьких полях мини–тракторы и мини–комбайны). — Пошли к Лотиа Наконао, — предложила Поу, — Он нам третьего дня обещал discount. Через несколько минут, они вышли к ферме, где десяток рапатарцев разного возраста и пола, при поддержке двух квадроциклов, выкапывали и собирали какие–то корнеплоды, похожие на титаническую морковку, метра по полтора – два длиной. — Это ямс, — пояснила Рити, — у вас на севере он не растет. Это типа картошки. А еще из него хорошая самогонка. Но не всегда. Та, которая неудачная — только в топливный бак. Тем временем, Кианго и Поу обменивались с фермерами какими–то приветствиями на утафоа, и все громче ржали. Рити тоже начала хихикать и, в ответ на вопросительный взгляд канадки, прокомментировала: — Прикинь, ямс похож на хер. Ну, не то, чтобы очень, и все–таки. Поэтому обычай: если парень собирает ямс, то ему желают, чтобы у него был такой же большой и толстый, а если девчонка – то ей желают, чтобы такой был у ее парня. Тем временем, одна фермерша выбрала самый внушительный клубень (почти два метра в длину и толщиной с ее ногу), с трудом подняла его двумя руками и, обращаясь к Кианго и Поу, под хохот всех остальных, произнесла длинную тираду. — Специальное пожелание ребятам на сегодняшнюю ночь, — лаконично перевела Рити, — да, кстати, нас приглашают перекусить. Как вскоре поняла Жанна, фермеры сделали «технологический перерыв» именно сейчас, ради того, чтобы поболтать с человеком издалека – т.е. с ней. Публика расселась вокруг стола–циновки, на которой разложили местные фрукты и овощи, кусочки чего–то вроде морепродуктов, и почти горячие круглые домашние лепешки. В центре циновки стояла канистра с легким кокосовым вином (которое иногда называют пальмовым пивом). Позже, вспоминая эту веселую застольную болтовню, Жанна поняла, что было самым удивительным. Рапатарцев ни капли не интересовала политика вообще, и отношения между Канадой и Меганезией — в частности. Вопросы касались в основном того, что интересного можно посмотреть в Канаде, где там имеет смысл побывать, и что имеет смысл там покупать. Единственный раз речь зашла о политике, когда один рапатарец спросил: почему нельзя прилететь отсюда в интересующее его место Канады на своей флайке. «Нам только посмотреть Ниагару, — объяснял он, — Мы бы прилетели утром с Клиппертона, прямо на водопад, а вечером улетели бы обратно, никому не доставляя хлопот. Зачем эти визы, авиалайнеры, отели? Зачем тратить столько времени и денег?». Жанна попыталась объяснить что–то про иммиграционную политику и профилактику терроризма, но очень быстро поняла, что несет какой–то вздор. Одного взгляда на этих фермеров было довольно, чтобы понять: ни эмигрировать в Канаду, ни устраивать там террористические акты, им и в голову не придет. Тогда канадка прибегла к инверсии: — Представьте, я арендую в Канаде самолет, и прилечу на какой–нибудь меганезийский атолл, ни у кого не спрашивая разрешения. — Ну? — спросил собеседник. — Если меня обнаружит полиция, меня ведь арестуют, верно? – пояснила она. — За что? – удивился он. — То есть, полиция не обратит на меня внимания? – тут Жанна скептически хмыкнула. — Обязательно обратит, — вмешался Кианго, — Я первый год в резервистах, и меня как раз отправляли патрулировать атоллы Цернтрального Туамоту, где толпа дайверов и просто туристов. Многие приезжают с Гавайев и из Калифорнии своим транспортом. Если мне кажется, что это — иностранцы, я по инструкции должен, не доставляя им беспкойства, снять их на видео с двух ракурсов, и отправить в банк данных. Если на них что–то висит, то через 15 секунд ко мне и в локальную полицию придет на них файл и приказ. А если нет – то я только должен убедиться, что им не требуется помощь. Мало ли, что, вдруг у них флайка или лодка сломалась, или еще что–нибудь. Тогда я должен оказать помощь… — А если им не нужна помощь? – спросила Жанна. — Не нужна – так не нужна. Зачем мешать людям отдыхать, если они никому не мешают? Поболтав еще немного, они рассчитались за горючее, попросили привезти его на пирс, обменялись с фермерами еще несколькими шутками о ямсе и отправились в обратный путь. Через минуту Рити предложила: — А давайте пройдемся через Мутуара, заодно покажем Жанне колледж. — Кстати, да, — одобрил Кианго, — я как раз куплю сигарет. — Ты мобайл взял? – спросила Поу. — Так в браслете же, вместе с кошельком, — ответил он, — а что? — Дай Жанне, она же репортер. Ей нужен фотик. — ОК, — согласился он, и протянул канадке небольшой коммуникатор, со словами, — Это, конечно, не профи–камера, но вроде неплохая. Кнопочка слева на боку, а zoom и всякая настройка прямо в меню. Если что, я подскажу. А дома я перекачаю на твой ноут. … ======================================= 15 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 1 – 2 сентября 20 года Хартии. Место: Центральная Меганезия, Футуна и Алофи. база INDEMI и fare Carpini ======================================= Максимилен Лоуренс Линкс вытер пот со лба (он никак не мог привыкнуть к здешним 27. градусам по Цельсию), и продолжил. … — Теперь мы поговорим о био–баллистике, самом эффектном из современных методов трансформации генетического материала растений. Кто знает, что такое баллистика? — Можно мне, док? – спросил Уфти, дождался кивка Линкса, стал излагать, — Типа, если мне надо накрыть из тюбера вон тот риф, то я засекаю дистанцию и возвышение. Лучше – дальномером, но можно и на глаз, и смотрю. — Сейчас тюберы идут уже с баллистическим компьютером, — заметил капрал Пафимоту. — Верно, Данте, — согласился «настоящий папуас», — Но в этом компьютере та же самая наука, только автоматизированная. И, по–любому, надо уметь навести без компа. Вот, к примеру, накрыли твою позицию из ЭМИ–пушки, и у тебя не то, что комп, у тебя даже сраные кварцевые часы не работают. Все электро–цепи – в говно. И, если ты не умеешь наводить вручную, по таблице, то суши ласты. Макс Линкс похлопал в ладоши. — Поясните для сугубо гражданского человека, что есть «тюбер». — Это совсем простая штука, док, — сказал Уфти, — Труба метр длиной, на хвосте — тарелка, а у раструба – сошки и винт–элеватор со шкалой, чтобы выставлять угол стрельбы. А как выставили, так бросаете в трубу мину, она — бумс по тарелке, зажигание — пуф, и мина, по навесной траектории, летит противнику на макушку. А в ней фунт нитрогликоля. — В мине, а не в макушке, — уточнила Рибопо Маапити. — Короче, док, это портативный миномет, — добавила Лаэа Лэфао. — А баллистика – это наука про то, как его наводить, — подвел черту Уфти. — Спасибо, молодые люди, — сказал британец, — Вот от этого примера и будем танцевать. Баллистика действительно получила название от военного устройства. Было в античные времена осадное орудие «баллиста». Возможно, это предок миномета, о котором так эмоционально рассказал Уфти. А история био–баллистики начинается в средневековой Чехии, с легенды о вольном стрелке, продавшем душу дьяволу за 7 волшебных пуль. По мотивам этой легенды, в XIX веке, в Германии была написана опера «Вольный стрелок», которая дала импульс идее, точнее — мечте, в голове химика Пауля Эрлиха. Мечта была о том, чтобы создать вещество, молекулы которого, наподобие волшебных пуль, поразят патогенные микроорганизмы, не причинив никакого вреда человеческим клеткам. Эрлих действовал интуитивно, и ему удалось сделать только одну волшебную пулю – препарат «салварсан», против сифилиса… Положа руку на сердце, ему даже это не очень удалось, препарат был так себе, но идея пустила корни. В 1928, британец Алекс Флеминг, который был так небрежен, что об этом ходили анекдоты, случайно занес в чашку с бактериальной культурой споры одного из видов плесени Penicillum. Через день, он обнаружил в чашке круги сплошного вымирания бактерий и вспомнил о «волшебной пуле» Эрлиха. Так был открыт антибиотик пенициллин, да и вообще антибиотики, как класс фармпрепапратов. А в конце XX века возникла идея стрелять в ядра клеток культурных растений волшебными пулями, начиненными инородным генетическим материалом, чтобы имплантировать этот материал в гены растения и получить трансгенный гибрид. Это и есть «био–баллистика», или «биолистика», как говорят американцы, обожающие ампутировать куски длинных слов. В начале, такая практика напоминала не снайперскую стрельбу, а охоту на уток из дробовика. Микрочастички вольфрама с нанесенными на поверхность фрагментами ДНК, выстреливались из электрической микро–пушки в ядро клетки, попадая в нужную точку гена только случайно. С развитием конфигуративной субмолекулярной термодинамики, которую, с подачи журналистов называют «молекулярной робототехникой» а еще чаще — «нанотехнологией», дело пошло на лад. Стало возможно вырезать строго определенный фрагмент ДНК из одной цепочки, и выстрелить им в строго определенное место другой цепочки ДНК. Это даже не снайперский выстрел, а… Молодые люди, как называется та маленькая ручная ракета, которой сбивают самолеты? Ее часто показывают в боевиках. — Наша «Jojo», китайская «Zanway», американская «Redeye», сайберская «Igla», и ваша, британская «Javelin» — ответил Уфти. — А самая знаменитая это американский «Stinger», — блеснула эрудицией Фэнг Торуива. Доктор Линкс поднял палец к небу. — Точно! В кино ее всегда называют «Стингер». Скажите, Фэнг, а как она работает? — Не знаю, — девушка пожала плечами, — Я из нее не стреляла. Но там же есть инструкция. — Элементарно, — вмешался Уфти, — Поверните ее в сторону самолета. На компе загорится точка. Это локатор нашел тепло движка. Если дистанция рабочая, то вокруг точки будет рамка. Тогда жмите кнопку, и все. Наши работают до 5 миль, а американские — до 8, но они раз в десять дороже. Берите нашу, все равно обычно стреляешь миль с двух — трех. — Спасибо, Уфти. Если мне надо будет сбить самолет, то я обязательно поддержу вашего местного производителя. Но вопрос был, не как ей пользоваться, а как она работает. — Аа, — протянул «настоящий папуас», впадая в несвойственную ему задумчивость. — Позвольте мне? – сказал Токо Саокео. — Вы разбираетесь в ракетах? – удивился Макс. — Совсем чуть–чуть, — ответил студент, — но я, кажется, уловил смысл вашего вопроса. — Ну–ну. Это интересно. Токо встал, разровнял босой ногой небольшой участок песка, нарисовал пальцем ромб и в нем – две диагонали. Потом изобразил две Пи–образные перемычки, и пояснил: — Это – простой сенсорный мост наведения. Эти сенсоры, которые в углах, дают на схему сигнал, пропорциональный попавшему на них тепловому излучению. Неравномерность этих четырех сигналов дает потенциал, а привод крутит эту штуку в сторону уменьшения потенциала. Если потенциал обнулился, значит, нос ракеты смотрит прямо на цель. Я так понимаю, что молекулярный робот действует аналогично, только на термодинамическом потенциале, который разный при разном повороте фрагментов большой молекулы. Доктор Линкс трижды медленно хлопнул в ладоши. — Браво, молодой человек! Если я когда–нибудь преодолею свою ужасную лень и напишу вводный курс по молекулярной биоинженерии, то непременно включу туда этот пример со ссылкой на вас. Все верно. Для переноса фрагментов гена нам надо только выполнить термодинамическую настройку робота, а дальше процесс пойдет, просто как химическая реакция, на выходе которой будут гены с заданными свойствами. Естественная эволюция решила эту задачу, создав вироиды – идеальные квантово–термодинамические машины, самые компактные системы био–информационного переноса, размножающиеся в клетках хозяина. Если вирус состоит из оболочки и полимера нуклеиновой кислоты, содержащей не менее полутора тысяч звеньев, то вироид — это кольцевой РНК–олигомер из 250 – 300 звеньев. Вироиды открыли в 1971, но разбирались в этих машинках еще 40 лет. При этом выяснились удивительные вещи… О которых мы поговорим на следующем семинаре. Через минуту он уже сидел в полном одиночестве, в окружении разбросанных по песку немногочисленных предметов одежды, а его слушатели бултыхались в море, которое начиналось в десяти шагах от «лекционного зала», образованного кронами небольшой группы пальм, растущих на берегу, между инсталляцией из жилых контейнеров слева и полевой лабораторией справа. Макс знал, что через четверть часа кто–то (скорее всего, Фэнг или Рибопо) пробкой вылетит из воды, и притащит на берег кофе и кокосовое молоко. Потом кто–нибудь еще (скорее всего, Данте или Уфти) начнет готовить ужин. Потом будет всякий застольный флейм, а потом еще один день кончится. Распорядок сложился сам собой, примерно три недели назад. Завтрак. Работа на экспериментальном полевом участке. Обед. Работа в лаборатории. Cofe–break и обсуждение задач на завтра. Еще час на экспериментальном участке или в лаборатории (не работа, а удовлетворение любопытства). В конце дня — семинар для желающих: «Доступно — о генной инженерии». Семинар был собственным изобретением доктора Линкса, который соскучился по работе со студентами едва ли не больше, чем по собственно научной работе. Когда соскучился – неизвестно. Когда он пьянствовал в предместьях Бристоля, он вовсе не скучал по всему этому. Еще раньше, когда его вышибали из университета, ему было совсем не до скуки. То была отчаянная борьба – неравная и бессмысленная, как он сейчас понял. Теперь ее сменила другая, еще более отчаянная борьба – со своим собственным алкоголизмом. Первые две недели на Алофи Макс вспоминал сейчас, как кошмарный сон (хотя, слово «сон» тут самое неуместное, Макс практически не мог спать, вместо сна были короткие провалы, похожие на обмороки, вместо бодрствования — сумеречное, сомнамбулическое состояние). Есть он тоже почти не мог. Ему почти все время хотелось пить, но вода ни в виде сока, ни в виде молока, ни в виде супа, чая, кофе или какао, не утоляла жажду. Его организм настойчиво требовал этилового спирта, шантажируя хозяина забастовками и саботажем. Организм мог в самый неожиданный момент отключить любую функцию – двигательную, сенсорную и даже дыхательную (на короткое время, которого, впрочем, было достаточно, чтобы хозяин ощутил все радости медленного удушья). Пару раз дело дошло до экстренной медицинской помощи – впрочем, скорее в порядке перестраховки. Организм вел борьбу и противоположным средством – внезапно включая некоторые функции, так что его хозяин оказывался в ситуации, навевающей отчетливые мысли о памперсах. На этом фоне случались краткие периоды ясного рассудка, но они были наполнены или тяжелой депрессией, когда просто хотелось умереть (и чем быстрее, тем лучше), или злостью на окружающих (с огромным желанием или ударить кого–нибудь, или обидеть как можно больнее). Несколько реже, при ясном рассудке, доктор Линкс вдруг начинал видеть себя со стороны. В такие минуты он испытывал к себе глубокое отвращение и приставал к первому, кто попадался ему на глаза, с навязчивым вопросом: — Какого черта вы со мной возитесь? Неужели вам не противно? Ответы бывали очень разными по форме, но одинаковыми по смыслу. Самым длинным был ответ капрала Данте Пафимоту. Вернее не ответ, а история: — У нас был случай на операции в пункте Ваианг, это на северо–западе Папуа, недалеко от спорной границы с Ириан–Джая: двое наших парней подорвались на огнеметном фугасе – ловушке. Такую штуку ставят на дорогах, и она выплевывает 25 литров горящей смеси бензина с машинным маслом на сто метров. Чамп шел первым, а Тези — вторым Их обоих накрыло. Потом мы тащили их по джунглям, до реки Имбуро, больше десяти миль. Они все время кричали. Даже промедол ни хрена не помогал. Когда за ними прилетела «юла», Чамп уже умер, а Тези перебросили в госпиталь на острове Лоорунга. Он выкарабкался, хотя у него обгорела половина поверхности кожи. Сейчас он — шеф полиции на атолле Никаупара. Его очень уважают, он отличный парень и все такое. А тогда, после того, как его накрыло огнесмесью, он выглядел гораздо хуже, чем вы, док. Чего тут объяснять? — Извините, Данте, — возразил Макс, — Одно дело, ваш боевой товарищ, и совсем другое — какой–то деградировавший алкоголик с противоположного края света. — Вы, док, ведете себя в точности, как Тези, — ответил капрал, — Когда мы тащили его по джунглям он кричал: «Пристрелите меня, идиоты, я же все равно сдохну!». Если вам интересно мое мнение, док, то я вот что скажу: это во все времена так: одни достойные люди, попав в ситуацию, требуют, чтобы их добили или бростили, а другие достойные люди их вытаскивают. На этом все и держится. Если где–то начинают бросать своих, то там – жопа. Побеждает тот, кто тащит своих до последнего. Такой закон природы. — А откуда вы знаете, что я – свой? – поинтересовался доктор Линкс. Капрал поскреб затылок сначала правой пятерней, потом левой, а потом сказал: — До чего интересные люди, ученые. Могут придумать такой вопрос, который простому парню вроде меня, даже в голову не придет. Типа, если человек говорит: «я вру», то это правда или нет? Мы такое в колледже проходили, по логике. Вообще, мне кажется, что отсюда и идет наука: придумать такой вопрос, который никто раньше не задавал. — Так с чего вы взяли, будто я – свой? – настаивал Линкс. — Так по жизни получается, — ответил Пафимоту, — А как теоретически доказать — не знаю. Если честно, то теория – это не моя сильная сторона. Я как–то больше по практическому применению. А про эти парадоксы вы лучше спросите Лаэа Лэфао. Она хвасталась, что у нее курсовая работа по реляционным моделям данных. Может быть, она знает. Тут Макс разозлился и, подобрав лопату (разговор происходил на экспериментальном участке) ударил капрала по голове. Точнее, ударил по тому месту, где только что была голова капрала, но она уже переместилась, лопата врезалась в твердый ствол пальмы и доктор Линкс заработал ушиб кисти правой руки. Злость улетучилась, уступив место обиде и депрессии. Весь остаток этого дня он ни с кем не разговаривал, на все попытки контакта отвечал грубыми ругательствами, и отказался от ужина. Подобные эпизоды происходили еще не раз и не два. Полудюжина молодых людей, тем временем, работала по материалам краденых университетских архивов, стараясь получать от Линкса хоть какие–то инструкции в те короткие периоды, когда он адекватно реагировал на вопросы. Если ничего не выходило, то они обращались за инструкциями к Микеле Карпини. Так, шаг за шагом, достигались кое–какие результаты. Дело двигалось со скоростью старой черепахи. В один прекрасный день, очередной раз находясь в состоянии обиды на весь мир, Линкс просмотрел рабочий журнал на компьютере, нашел ряд грубых оплошностей и, с огромным удовольствием, подробно высказал всем участникам команды свое мнение об их интеллекте, уровне образования, и степени понимания материала. Он изощрялся в оскорблениях часа два, поочередно и старательно тыкая каждого носом в его ошибки (записи в журнале были именными, что позволяло в каждом случае установить автора). Он задавал каждому профессиональные вопросы, находил дыры в его системе знаний, обзывал «тупицей» или «дебилом», и переходил к следующему. Исчерпав все запасы красноречия, он завершил свое выступление следующей тирадой: «Надеюсь, теперь вы понимаете, что вы все – сборище кретинов, способных только мыть пробирки, поэтому сейчас все получат от меня задания под запись, и я буду требовать, чтобы эти задания выполнялись неукоснительно и буквально, а если у вас созреют какие–то вопросы, то ищите время, когда я не занят, и задавайте их в четкой форме, лучше даже письменно, потому что устно вы не умеете формулировать то, что вам кажется вашими мыслями». Следующие четыре недели доктор Линкс расписывал всем задания «от и до», как самым тупым лаборантам, а по вечерам, часами сидел за компьютером, отвечая на письменные вопросы. Иногда они выходили за рамки его знаний и приходилось рыться в интернет в поисках ответов. Он уставал, он не высыпался, он зевал посреди дня, он несколько раз проспал завтрак и ребята кормили его «по спецзаказу», уже около полудня. С какими–то вопросами он возился пол–ночи и досыпал после обеда, после чего требовал кофе в таких огромных количествах, что это уже выглядело рискованным. Он ругался с Токо Саокео (который выполнял функции фельдшера и пытался как–то ограничить кофейное безумие). Назло ему, доктор Линкс начал за питьем кофе демонстративно курить сигары, да еще развесил по стенам распечатанные из интернет плакатики с грубыми издевательствами над анти–табачной пропагандой. Вершиной его творчества стала компьютерная галерея портретов курящих знаменитостей с сигаретами, папиросами, сигарами и трубками. На этом этапе Макс вдруг обнаружил, что ему интересно работать, что его окружают люди, обладающие хорошим чувством юмора и, в общем–то, неплохими профессиональными задатками и базовыми знаниями. Он попытался ответить себе на вопрос: почему он так по–хамски ведет себя с ними, и пришел к выводу, что это просто глупо. Тогда он поменял форму планирования заданий на более свободную и перешел от ответов на письменные вопросы к вечерним семинарам для желающих. Желающими оказывались все, кроме тех, кто в данный конкретный день отсутствовал («находился в увольнении в городе», как это здесь называлось – все–таки, спецбаза INDEMI и лексикон соответствующий). Прошел месяц, и отношения в маленькой группе, «триффидного проекта» разительно изменились. Если в начале доктор Максимилен Лоуренс Линкс был скорее нагрузкой к собственному рабочему архиву, а на втором этапе воспринимался, как взбалмошный (хотя и крайне ценный и работоспособный) ментор, то теперь он стал душой компании. Молодежная полудюжина уже не только старалась эффективно организовать работу по проекту (следя одновременно за здоровьем мэтра и обеспечивая ему соответствующие бытовые условия), а из кожи вон лезла, чтобы «док Мак» чувствовал себя комфортно. Распорядок дня был подобран так, чтобы Линкс вставал, когда ему удобно, ел, когда у него аппетит, работал, когда у него соответствующее настроение, и уделял внимание своему здоровью (плавал в море и делал что–то вроде физзарядки), когда ему не очень лень. За последние три недели проект стремительно преодолел остаток дистанции до промежуточного финиша. Последние несколько дней, на обед и на ужин появлялось блюдо из похожих на бананы–переростки плодов триффида. Их добавляли то в суп то в салат с морепродуктами, их запекали с мясом, их, наконец, просто клали в сэндвич для «корпоративного колорита». Теперь мало что можно было улучшить без данных о росте триффидов непосредственно в целевом регионе – в африканской республике Мпулу. Разные варианты карты этой маленькой страны уже висели чуть ли не на каждой стене. Даже заставки на экранах компьютеров представляли собой, в основном, мпулуанские пейзажи. Схемы будущих триффидных плантаций были разрисованы в паре десятков версий — в зависимости от того или иного исхода первых «натурных экспериментов»… Несмотря на этот оптимистичный ажиотаж, доктору Линксу было не по себе. Он более трех месяцев не употреблял алкоголь, но его мысли то и дело возвращались к бутылке. Находясь в искусственной среде базы Алофи, он не имел ни малейшего представления о том, что произойдет, если эта бутылка снова окажется для него доступной… — Док Мак, я пошла делать кофе! – крикнула Рибопо, стремительно вылетая из воды, — А сигару вам притащить? — Да, если не сложно, — сказал он, невольно улыбнувшись. Рибопо (как, впрочем, и Фэнг) не могли в такие моменты не вызывать ярких положительных эмоций. Они были очень похожи, хотя у Рибопо преобладала маорийская кровь, а у Фэнг — малайская. Главное, они обе были уроженками Элаусестере, а там принято с раннего детства уделять физической культуре преувеличенное внимание. Никакого переедания, но и никаких диет, накачка мышц в спортзале исключена, так же, как и диванный образ жизни. Человек ест, как ест, работает, как работает, и отдыхает, как отдыхает. Естественное существо в естественной среде. Минимум искусственных рекомендаций, минимум искусственных предметов. Не быть Рибопо ни культтуристкой, ни фотомоделью, ни легкоатлеткой, ни балериной, но когда она движется в море или на суше, без единого предмета одежды на теле, когда она, почти без усилия скользит в толще воды, или когда она бежит, едва касаясь каменистого грунта подошвами босых ног — от нее практически невозможно оторвать взгляд. Токо и Лаэа, тем временем, уплыли чуть ли не на середину пролива. Это – настоящие утафоа. Они просто рождены для моря. Из собравшейся кампании только «настоящий папуас» Уфти может с ними соревноваться на равных. Данте, похожий на басконского горца — гораздо более мощно сложенный — по сравнению с ними, в воде кажется неуклюжим, и быстро выбывает из состязаний, после чего Фэнг вытаскивает его на берег с целью как следует подраться. Она, видите ли, в свободное время изучает капоэйру. На это шоу трудно смотреть без смеха. Фэнг колотит по капралу со всех сторон. Она не стесняется бить в полную силу — мелькают ноги, кулаки, локти, девушка вертится, как волчок. Данте стоит почти неподвижно, но удары как–то сами собой соскальзывают, так что вся вложенная в них сила (немалая, надо сказать) уходит в воздух. Минуты через три, ему надоедает просто стоять – он делает легкое движение стопой, и Фэнг летит на песок, как будто ее дернул за ноги человек–невидимка. Но она ничуть не обескуражена, и снова кидается в атаку. Теперь капрал слегка двигает рукой – и снова полет на песок. На самом деле, Данте крайне осторожен. Вот когда он играет в эту игру с Уфти (в ходе утренней разминки) все гораздо реальнее: никакого позерства – короткие, предельно–отточенные и экономные движения. Даже боксеры на профессиональном ринге выглядели бы на фоне этой парочки фланирующими пижонами. Хотя, Уфти и Данте тоже лишь играют. Просто игры такого рода у них более серьезные… Все, Фэнг «спеклась» и идет в море смывать с себя налипший песок, а со стороны контейнерных домиков уже возвращается Рибопо, с небрежной грацией неся на голове сбалансированный поднос со всякой всячиной. — Hei, foa! – кричит она, — Кто опаздает, тот увидит только донышко чашки и крошки от печенья! Данте, включи «Lanton–online», там передают про Мпулу. Типа, поехали! … — Любовь моя, ты бы убрала детей от экрана, — мягко сказал Микеле, положив ладонь на плечо жене, — Не знаю, что это, но девчонкам на это смотреть не надо. — Но па! – возразила Люси, — Это же просто TV! Как кино… — Детка, это не кино, — отрезал он, — Это, судя по виду, настоящее. — Микеле прав, — сказала Чубби, — Флер, будет просто замечателно, если ты вместе с Люси пойдешь в сад или в детскую, и вы посмотрите что–нибудь на ваш общий вкус. — А можно покопаться в папиной фильмотеке? – спросила Флер. — Можно, — сказал Микеле, — Но не забывай, что Люси тоже должно быть интересно. — Вестерн, — коротко сказала младшая Хок–Карпини. — Вестерн… — задумчиво повторила старшая сестричка, — Ладно, но чур я выбираю, какой именно. Идет? — Идет. Но только не такой, где сплошная эротика, а стрельбы 5 минут на весь фильм. — Девочки, решите, пожалуйста, этот вопрос у меня в кабинете, а не здесь. — Ладно, па, — вздохнула Флер и слегка шлепнула Люси по попе, — пошли, асексуалка. — Будешь обзываться – в твой школьный рюкзак еще раз залезет древесный паук. — Если он залезет, то ты получишь по шее. — Ма! Она меня тиранит! — Так, детки! – Чубби шлепнула ладонью по столу, — У меня появляется чувство, что вы сейчас обе получите по шее. — Мы уже идем, — слегка обиженно сказала Флер, — Только пусть Люси больше не пихает этих гребаных пауков в мой рюкзак. — … А кто будет выражаться – того я припишу на три дня к кухонным работам. Последнее замечание имело потрясающий эффект: обеих девчонок как ветром сдуло. Микеле проводил их глазами и повернулся к экрану. — Судя по настройке канала, тебя это здорово интересует, любовь моя. — Это – Кумбва, — лаконично ответила капитан Хок. — Выглядит оно не лучше, чем называется, — заметил он, — а где это примерно? — Кумбва — столица Мпулу. — Ах, Мпулу. Значит, происходящее имеет к тебе самое прямое отношение, не так ли? — Да, — подтвердила она. Судя по изображению, оператор продвигался вдоль стены по довольно широкой улице, застроенной чем–то средним между шалашами и бараками. По осевой, видимо, в сторону центра города (над которым поднимался огромный уродливый столб угольно–черного дыма), прокатывались старые грузовики, набитые вооруженными людьми, и небольшие бронемашины. На антеннах трепетали яркие вымпелы – желтый кружок на синем фоне. — Подозрительно похоже на флаг меганезийского округа Палау, — заметил Микеле. — Не угадал. Это — символ «Agro–Revolution Movement» (ARM). Как бы, солнце свободы, встающее в небе над Экваториальной Африкой. — Мда… Как бы, оно уже один раз вставало, где–то в 60–х годах прошлого века. — То был фальшстарт, — пояснила Чубби, — По крайней мере, так сказано в их программе. — Понятно. А кто сочинял их программу? — Капитан Алонсо. Ты его видел на моем дне рождения. Такой симпатичный подвижный парень — melano, чуть помоложе меня. У него шрам на щеке в виде звездочки. Кстати, он полиглот, сам перевел программу на языки africaans и nsengo–bantoo. — По–моему, — мрачно заметил Микеле, глядя на экран, — Эта программа написана на более простом языке. Универсальном, к сожалению… Оператор добрался–таки до центра города. Тут все было понятно даже непрофессионалу. Прямо на улице, в укрытиях из штабелей мешков с песком, стояло несколько минометов. Расчеты из двух человек вели непрерывный огонь по чему–то, скрытому в густом дыму. Чуть вперед выдвинулись три бронемашины с шестиствольными пулеметами на турелях. Когда из дыма раздавались редкие выстрелы, они отвечали очередями, видимо – наугад. Под одной из стен небрежно были сложены трупы в желто–зеленой униформе, числом поболее дюжины. На противоположной стороне улицы вяло догорал бронетранспортер, въехавший в хлипкую стену одного из бараков. Из бортового люка свешивался торс без головы. Подъехал самосвал с каким–то прямоугольным коробом вместо кузова. Короб медленно наклонился, его передняя крышка откинулась, а затем в небо по отлогой дуге последовательно взлетели десятка три длинных цилиндров, утаскивая за собой шлейфы дыма, подсвеченного огненным факелом в хвосте. Дым заполнил всю улицу, так что смотреть стало совершенно не на что. — Инструкторам – зачет, — лаконично прокомментировала Чубби. — Городу – пиздец, — так же лаконично добавил Микеле, — Родная, ты не могла бы дать популярный комментарий, расчитаный на совсем простого фермера? — Ну, если для совсем простого фермера… — Чубби поправила воображаемый галстук на воображаемой рубашке, — Тогда так: сегодня, в 7 утра по средне–африканскому времени, чаша терпения переполнилась, и волна справедливого народного гнева смела кровавую тиранию генерала Ватото, чтобы под знаменем свободы и реальной демократии… — Это не для простого фермера, а для клинического идиота, — перебил Микеле. — Ой, извини милый, я перепутала настройки. Она развязала и бросила в угол воображаемый галстук, расстегнула верхние пуговицы на воображаемой рубашке, сбросила сандалии, встала на кончики пальцев ног, потянулась и несколькими энергичными движениями привела аккуратную короткую стрижку к форме, напоминающей наскоро сляпанное из прутиков и травинок птичье гнездо. — Уже другое дело, — поощрил он. — Дубль два, — объявила Чубби, — Наши славные ребята, под талантливым, хотя несколько сумбурным, руководством дока Линкса, наработали достаточный на первое время объем посадочного материала триффидов. В связи с этим, операция «Народный Гнев» была резко переключена из «OFF» в «ON». Технически, это выглядело так: сухогруз «Hajang» класса «река–море» в течение позапрошлой ночи поднялся из Мозамбикского пролива по реке Зомба до озера Ниаса, за день прошел до северной оконечности этого озера, после заката высадил в Северном Малави мотопехотный десант численностью два батальона, за ночь произвел марш по спорной конго–самбайской территории, прошел через уничтоженный внезапным бомбовым ударом блок–пост на демаркационной линии Самбая–Мпулу… — Минутку, — перебил Микеле, — а удар–то откуда произошел? — Предположительно – со штурмовика катангайских федералистов. Они контролируют территории севернее Мпулу и Самбаи, и южнее бассейна Лоулаба в восточном Конго. — Бывает, — задумчиво сказал он, — И что дальше? — Дальше подпольщики ARM в 6:00 провели в Кумбва серию мощных взрывов, которыми были уничтожены основные казармы правительственной армии и жандармерии, склады оружия и боеприпасов, парк боевой техники, телефонные и электропередающие линии, ретрансляторы сотовой связи, склады горючего и здание генерального штаба. — Гм… Чем–то мне это напоминает Алюминиевую революцию. — Да, некоторое сходство есть, — смущенно призналась Чубби, — сценарии вооруженных восстаний довольно часто повторяются. В 7:00 батальоны народной мотопехоты ARM… — Те, которые приплыли из Мозамбикского пролива? – уточнил он, рассматривая экран, на котором все так же отображалась задымленная улица в центре мпулуанской столицы. — Да именно они… Вступили в Кумбва, подавив с ходу неорганизованное сопротивление правительственных войск генерала Ватото, и взяли в кольцо центральную площадь, где расположены президентский дворец и казармы национальной гвардии… — Чубби глянула на экран и поправила сама себя, — .. Где они были расположены. Судя по тому, что сейчас видно (дым, конечно, мешает) обстрел 100–фунтовыми реактивными снарядами оказался достаточно эффективен, так что сейчас там расположен, в основном, щебень. Кадр сменился. Теперь на экране был диктор, излагающий что–то на фоне карты региона, украшенной цветными кружочками и стрелочками. — Можешь его не слушать, я тебе лучше расскажу, — продолжала капитан Хок, — В Мпулу есть два крупных населенных пункта: Кумбва и Мпондо, лежащие на т.н. Английском шоссе, которое идет с востока на запад, и является единственной приличной дорогой в стране. Стратегическая магистраль. Сейчас ее захватил корпус фермерского ополчения под командованием прогрессивного полковника Нгакве. — Прогрессивного? – переспросил Микеле, — Это в каком смысле? — В том смысле, что это наш человек, — пояснила она, — И еще, он не такой отморозок, как альтернативные фигуранты… Вот, его как раз показывают. — Нормальная горилла… Ты с ним лично знакома? — Да. Мы с ним очень мило пили кофе. Он даже чуть–чуть флиртовал со мной. Скорее из вежливости, чем ради результата. Нгакве — толковый парень, а то бы его давно убили. — Естественный отбор, — проворчал Микеле, — А эта молодежная банда, перед которой он выступает, надо полагать, и есть ополчение? Кстати, предметы, которые у них в руках, кажутся мне очень знакомыми. — Это пистолет–пулемет «Spagi», я тебе его показывала. — Я об этом и говорю. Ты его даже разбирала и собирала у меня на глазах. Это выглядело очень эротично… А что будет дальше со всей этой революционной чехардой? — Ремилитаризация, агротехнизация и модернизация, — лаконично ответила Чубби. — Хм… А можно в более понятном изложении, для фермеров? — Ну, если вкратце, то надо нейтрализовать все посторонние армии, посадить плантации триффидов и аналогичных полезных зверей, и построить основу для горно–инженерных разработок. Энергетика, инфраструктура, полицейский порядок, обучение персонала… — Только и всего? – иронично спросил он. — Работы много, — согласилась капитан Хок, — Но у нас на это есть целый год. — Целый год? Замечательно! Может быть, лучше к завтрашнему утру. Чего тянуть? — Это – Экваториальная Африка, милый, — напомнила она, — Там все решает еда и оружие. Если у нас есть и то и другое, а оно у нас есть… — …То мы имеем банду сытых и хорошо вооруженных отморозков, — договорил Микеле. — Зря ты так. Мпулуанцы — хорошие ребята. Такие же, как мы. — Ну, да, — весело согласился он, — Мы–то уж точно хорошие ребята… … Возможно, этот вечер в маленькой кампании на острове Алофи сложился бы иначе, если бы Люси Хок–Карпини не уперлась в своем желании посмотреть целый диск «спагетти–вестернов» с Клинтом Иствудом – от «Грязного Гарри» до «Кровавой работы». Флер, по опыту зная, что упершуюся младшую сестру переубедить невозможно, а силовой путь решения проблемы неминуемо приведет к ссылке на кухню, оказалась перед выбором: либо смотреть что–то другое на своем ноутбуке в гордом одиночестве (что совсем не прикольно), либо устроить какую–нибудь авантюру. В отличие от Люси (которая почти полностью пошла в маму), Флер унаследовала склад мышления примерно поровну от обоих родителей. Соответственно, план авантюры оказался причудливым сочетанием принципов военной разведки и агробиологии. Обнаружив (с помощью бинокля), что на противоположном берегу пролива происходит нечто вроде скромой корпоративной вечеринки, Флер немедленно отправилавь туда. Преодолеть 3 мили спокойного моря на надувной моторке, для островитянки не проблема. Форсировав пролив между Футуна и Алофи, она посетила папину ферму, быстро нашла нужную группу растений, и собрала охапку свежих листьев с приятным цветочным запахом. Затем, она снова вышла в море, высадилась на пляж базы INDEMI, и попала в отдыхающую на вечеринке кампанию. И пяти минут не прошло, как Токо Саокео потянул носом и задумчиво сообщил: — По–моему, пахнет tiareute. — Я тоже чувствую, — согласиласть с ним Лаэа Лефао. — Это из моей лодки, — сообщила Флер, — Я нарвала немного, мало ли… — А что это такое? – поинтересовалась у нее Фэнг. — Это такие листья. Их заваривают. Еще называется «ромашка–бикини». Были слухи, что это – растение–мутант, после термоядерных испытаний, но папа доказал, что никакой не мутант, а нормальная флора, и растет не на Бикини, а на другом конце нашего океана, на островах Новогвинейского моря. Просто раньше о нем не знали. — Совершенно верно, — подтвердил Токо и добавил, — Эффект от нее типа, как от экстази. — Ну, ты скажешь, — фыркнула Лаэа Лефао, — По–твоему, если гиперстимулятор, так сразу экстази? А чай, кофе, матэ, какао? — Я, конечно, погорячился на счет экстази, но эффект специфический. — А если эту ромашку покурить, типа как марихуану? – спросил Данте. — Не покатит, — ответила Лаэа, — Эффект дает эфирное масло, содержащееся в tiareute. — Как у ланкийской корицы или гавайской розы, — добавил Токо. — Ты одно с другим не путай. Одно – афродизиак, а второе – галлюциноген. — А tiareute к чему ближе? – спросила Рибопо. — К первому, — сказал Тока, — Но она еще усиливает эмпатийность. — Чего–чего? – встрял Уфти. — Это восприимчивость и контактность, — сообщил ему доктор Линкс, — Подобный эффект встречается у многих растительных галлюциногенов. Одно время их даже применяли в психотерапевтической практике, но впоследствие это было запрещено. — У нас не запрещено, — возразила Лаэа, — Психолог должен информировать клиента, что это психотропный препарат, а дальше – по желанию. — От этой tiareute тоже бывают глюки? – заподозрил Данте. — Нет, только эмпатийность и коммуникабельность. Токо покачал головой и сказал: — Нет грани между гипер- эмпатийностью/коммуникабельностью и галлюцинациями. — Не поняла, что ты имеешь в виду. — Лаэа, это же элементарно. Ты контактируешь с близким человеком и сопереживаешь ему. Усиливаем — и этот эффект переносится на любого встречного. Еще усиливаем, и чувствуем эмпатию с рыбкой, с цветком, с волной, с камнем. Это уже галлюцинации. — Ты гонишь, — заметил Уфти, — Ладно, с волной, но с камнем это никак не возможно. — Нет, он прав, — сказала Лаэа, — Под LSD запросто бывает эмпатия с камнем. — А под этой бикинийской ромашкой? — Если обожрешься ей, то и не такое будет, — предположил Данте. — Ничего подобного, — возразила она, — Есть предел дозы, при превышении которого tiareute действует, как простой транквилизатор. Типа валерьянки. — А если наоборот, совсем чуть–чуть, типа, гомеопатии? – спросил Уфти. Лаэа пожала плечами. — Наверное, будет легкий эффект, вроде хорошего настроения. — Ага, — подтвердила Флер. — Ты–то откуда знаешь? — Оттуда. Это же мой папа ее исследовал. — А вывели ее мы, папуасы, — вставил сержант, — В ту эпоху, до прихода британцев, у нас была древняя продуктивная культура. Мы вывели банан, сахарный тростник, tiareute… — … И ныне вымершего антарктического мамонта, — поддел его Токо. — Ты прикалываешься, — проворчал «настоящий папуас», — а я серьезно. Вот док Мак не даст соврать. Ведь это мы вывели банан и сахарный тростник, верно? — Скорее всего, да, — подтвердил доктор Линкс. — Вот! Понял? А первые символы алфавита «rapik» появились на папуасских щитах. Лаэа немедленно возмутилась: — Да щас тебе! Rapik привез в Гавайику ariki–roaroa Мауна–Оро. Когда он пришел на tiki–proa во главе foa–tupuna из Uta–Ru–Hiva, то первым делом начертил эти знаки на камнях Taputapuatea–marae, на острове Раиатеа! Поезжай и посмотри сам, если не веришь. — А где была Uta–Ru–Hiva? – ехидно спросил Уфти, — Ага, молчишь. То–то и оно! — Если ты намекаешь на то, что это где–то в Папуа… — начала девушка. — Вот! – перебил он, — Заметьте, не я это сказал! — Я, кажется, перестал улавливать предмет спора, — сообщил Линкс. — Это про историю, — пояснил ему Токо, — Примерно в те времена, когда у вас строили Стоунхэндж, у нас была эпоха Просвещения. Как говорят, ее начал наш великий вождь Мауна–Оро. Он пришел из страны или архипелага Ута, объединил острова Полинезии, Австронезии, Останезии и Микронезии, и получилась общая страна — Гавайика. — А «рапик» — это пиктография, которой у вас дублируют латиницу? — Просто латиница – это международный алфавит, а рапик – это наш, — уточнил тот. — Теперь понял… А Утафоа, соответственно, «Народ Ута», не так ли? — Люди Ута, — поправила Лаэа, — «Foa» значит «люди». Макс Линкс задумчиво провел ладонью по гладко выбритому подбородку. — Гм… Люди. Народ. Вы полагаете, что есть принципиальная разница? — Еще какая, — встрял Данте, — Люди это когда каждый соображает, что лично ему надо, и что надо соседям, коллегам… Короче другим людям. А народ это когда всем похеру. — Люди – это сознательность, — добавила Фэнг. — Вот не надо этих коммунистических перегибов, — сказал Токо. — Это каких еще перегибов? – вступилась за нее Рибопо, — Она сказала то же самое, что и Данте сказал. Люди должны учитывать интересы окружающих, как и свои. — Это и есть перегиб, — заявил Токо, — Абстрактных окружающих ставят вперед человека, он им должен, а за них играет комп, который все распределяет, как у вас на Элаусестере. — А ты у нас там был? – мрачно осведомилась она. — Если бы не был, то не говорил бы. Что это за дела, когда у человека нет ни своего proa, ни своего fare? Мол, частная собственность только мешает. Типа, и Хартия не писана. — Что ты киваешь на Хартию? Вот у тебя здесь, на Алофи, нет собственности, кроме lava–lava. И что? Твои гуманитарные потребности поперты? Почему же ты в суд не идешь? — Да что вы сцепились из–за ерунды? — удивился Данте. — А то! Вот такой умник съездит к нам на два часа, ни хрена не поймет, а потом… — Да я у вас на Херехеретуэ и на Тепе торчал две недели, занимался морскими коровами! — Вот про них и говори, если ими занимался. А про людей ты ни хрена не понял! Уфти поднес к губам боцманскую дудку. Раздался оглушительно–вибрирующий свист. — Hei, foa, что вы, как маленькие? — сказал он, — на фиг нам раздоры в команде? Закрыли тему, пожали друг другу руки, и сказали друг про друга что–нибудь хорошее. — ОК, — согласился Токо, первым протягивая ей руку, — Я погорячился. По ходу, у вас там неплохо, даже весело. Просто я привык по–другому, только и всего. — Я зря на тебя наехала, — ответила она, поймав его ладонь, — Здорово, когда такой парень, как ты оставляет у нас яркую частичку жизни. Приезжай еще на Элаусестере. — Кстати, о ярких частичках, — сказала Лаэа, — Мне кажется, мы все слишком взвинчены. Последний месяц получился такой азартный в смысле работы, а теперь никто не может толком расслабиться, и все друг на друга наезжают по пустякам. Я, кстати, тоже. — И меня мелькнула та же мысль, — поддержал Токо, — А ты не помнишь, как заваривать ромашку–бикини? — Я помню, — объявила Флер, — Точнее, у меня в мобайле записано. Так, на всякий случай. — А вы уверены, что это не наркотик? – подозрительно спросил Линкс. — Что вы, док Мак, — успокоила его Лаэа, — Это не больший наркотик, чем кофеин, или чем никотин, который вы, с некоторых пор… — Какого черта вы опять начинаете тут борьбу курением? – перебил он, и демонстративно закурил сигару (хотя еще минуту назад даже не думал об этом). — Вот, и вы тоже сразу наезжаете, — заметила она, — А я ведь ничего такого не сказала. — Да, действительно… Извините, Лаэа. Похоже, вы правы. Мы переборщили с азартом. — Мне нужен двухлитровый котелок с крышкой, — деловито сообщила Флер, — лучше если керамический. Еще — ложка и электроплитка. … Результатом последовавших кулинарных операций стал сладко–кисловатый фруктовый чай, казалось бы – совершенно безобидный. Никто не заметил ни малейших признаков опьянения. Наоборот, все немного взбодрились, как после чашечки хорошего крепкого кофе, а Токо и Лаэа даже вызвались сплясать tamure–ori – под аккомпанемент укулеле, на котором играл Уфти. Танцевали они с огоньком, по–деревенски. Потом Токо шепнул что–то на ухо Лаэа, она хихикнула, и оба стремительно исчезли, сообщив мимоходом, что мол «идем активно релаксировать, через часик – полтора — вернемся». Это, вроде бы, никого не должно было удивить: парочка студентов была известна в команде своей склонностью предаваться «активаной релаксации» почти каждый вечер, а иногда – и в середине дня. Оставшиеся поболтали немного о всякой всячине, а затем Флер вдруг предложила Уфти на пару пойти, посмотреть, чем это там занимаются Токо и Лаэа. Такая недогадливость казалась очень странной для 13–летней океанийской девчонки. Можно было бы ожидать, что ей, в шутку, ответят: «деточка, они готовятся к чемпионату мира по художественной гимнастике, и лучше их не отвлекать». Вместо этого, Уфти, после некоторого странного замешательства, согласился, и оба исчезли в темноте. На берегу остались четверо. Укулеле перешла к Данте. Для пробы, он спел английскую шуточно–психоделическую «I'm a Little Teapot», после чего Рибопо и Фэнг потребовали «настоящей музыки, чтобы танцевать», а именно: «Ia orana oe!». Эта старая песенка на таитянском диалекте утафоа, во–первых, очень заводная, во–вторых, перечисляет все острова архипелага Социете, а в–третьих, там такие простые слова, что ее можно запросто выучить, даже не зная языка. Тем временем, в сотне метров дальше по берегу Уфти и Флер, обсуждали некую особую проблему. Они, разумеется, не собирались смотреть на «художественную гимнастику» студентов (вряд ли там можно было увидеть что–то принципиально новое, по сравнению с базовым набором Камасутры). Цель их прогулки состояла совершенно в другом. — Для женщины очень важно, каким будет первый мужчина, — без предисловий сообщила Флер, — ну, ты понимаешь? — Упс, — произнес «настоящий папуас», — Тебе, правда, кажется, что я – это то самое? — Давай честно, — сказала она, — Если я не та девчонка, которая… В общем, тогда закрыли вопрос. Без обид, и все такое. А если… — Да нет, ты очень красивая и… Дело в другом. Во–первых, ты уверена, что не рано? — Уверена, — ответила Флер, — А что во–вторых? — Ну… Не знаю, как это воспримут твои предки. Чубби, все–таки, наш капитан, а Микеле – ты знаешь, он мне здорово помогает по учебе. Будет жутко неудобно, если они решат, что я таким способом втираюсь в семью. Типа, как родич… — По борту, — перебила она, — Я им просто не скажу. Уфти почесал в затылке. — Тогда… А ты уверена, что я – тот парень… Ну, я имею в виду, ты же про меня знаешь… — Знаю. Вот послушай… Cначала положи руку вот сюда… Ты чувствуешь мой пульс? — Да. Я бы сказал, он частый. Ты волнуешься или… — Или… — снова перебила Флер, — Теперь я объясняю. Во–первых, что бы там не говорил папа, я чувствую что ты — не такой. Ты добрый, чуткий и нежный. У тебя не просто так было много женщин. Любая женщина это чувствует. И еще: ты столько раз бывал у нас дома, что я к тебе привыкла, и мне рядом с тобой спокойно. Понимаешь? — А тебе правда спокойно? – спросил он. Флер улыбнулась и провела ладошкой по его щеке, шее, груди, животу… — Видишь, мне правда спокойно. Но у меня нет опыта, а у тебя – есть. … Когда доктор Линкс достаточно (по общему мнению остальных) преуспел в изучении таитянского диалекта, было решено перейти к местному, увеа–футунскому. Данте уже надоела роль музыканта, и он просто поставил диск местной студенческой неодиско–группы «Lafeti tutu» (зажигательный праздник), с мелодиями «kanga oe» (под которые надо «зажигать по–настоящему»). Фэнг и Рибопо были полностью готовы «зажигать». Данте перешел к этому состоянию немедленно, как только отложил в сторону укулеле. Линксу было сложнее: последний раз он участвовал в «team–sex bang» на фестивале в Гластонбери почти 20 лет назад, но бешено–заводная песенка «E mole ilo–i te au velahia!» (я не знаю, почему мне так жарко!) вместе с коварно действующей ромашкой–Бикини, спихнули груз этих двух десятков лет к чертям собачьим. Следом, туда же отправились традиционные британские представления о пристойности (с которыми, впрочем, Макс расстался гораздо раньше – когда привыкал к специфике жизни бристольского «hobo»). … Студенты, возвращаясь после «художественной гимнастики» и небольшого заплыва, остновились на тропинке перед выходом на пляж в легком недоумении. — А ты говорил, что док Мак очень стеснительный, — вспомнила Лаэа. — Это я со слов Микеле, — пояснил Токо, и одобрительно цокнул языком, — Ну, ребята отрываются, просто караул. — По ходу, Микеле не секс имел в виду, — решила девушка, — Может, это про бизнес? Я слышала, в Старом Свете некоторые ученые стесняются требовать деньги за работу. — Кстати, да, — согласился он, — Я тоже где–то читал. Европейские оффи так промывают мозги ученым, что тем кажется, будто сама научная работа это, как бы, уже награда. — Вот–вот. Они этому свинству научились у коммунистов, после II мировой войны. Не у наших коммунистов, конечно, а у европейских. Кстати, а правда, что наши коммунисты принципиально make–love вот так, командой, а не попарно? Токо отрицательно покачал головой. — Ерунда. Семьи у них действительно командные, но секс обычно парный, а групповой — под настроение. Короче, как у нормальных людей. Ненормальное у них все, что вокруг работы и имущества. Это то, из–за чего я сегодня поцапался с девчонками. И еще у них такой обычай – стимулировать полиовуляцию, чтобы рождались кратные близнецы. — Это все знают, — заметила Лаэа, — Дело не хитрое. Гонадотропин… — Они пользуются натуральным миксом гонадотропинов из генно–модифицированного ямса, — уточнил Тока, — вообще, интересно будет спросить у дока Мака, может, он знает, кто автор этого генного фокуса. Сильная штука. — Угу, — согласилась она, — Только я не понимаю, как они справляются с такой толпой близнецов. Ладно, двойня, но когда трое, четверо или пятеро – это же обалдеешь. — Так у них же семья командная, — напомнил он, — дети общие. Не как в нормальной групповой семье–punalua, а совсем общие. Иначе действительно не справиться. — А… Тогда понятно… Но это, по–моему, уже перебор. Получается, что у киндера ни своей мамы, ни своей бабушки. Как–то негуманно. — Вот и мне это не нравится. Тут то же самое, что с лодкой или домом. Это должно быть свое, а не общее, иначе что–то наверняка пойдет неправильно… Лаэа Лефао кивнула и еще раз глянула на кампанию на берегу. — Во, отрываются. Слушай, они дока Мака не залюбят совсем? Это Данте у нас буйвол, а док – парень не спортивный, плюс ситуация с алкоголем. В смысле, сердце, сосуды… Токо пожал плечами. — Проблем быть не должно. Я позавчера проверял его кардиосканом – все ОК. Конечно, deep–diving и всякое такое, исключается по здоровью, но от секса ему не будет никакого вреда, кроме пользы. — Ну и ладненько, — сказала она, — тогда, может, пойдем спать? — Угу, — согласился он, — Тем более, завтрак, похоже, будем готовить мы. Больше некому. — А Уфти? — Уфти, как я понимаю, занялся работой с подросшим поколением. — Ах, вот как, — протянула Лаэа. — Но это между нами, — уточнил Тока, — Мало ли, как кто отреагирует, это же такое дело… … После всего, что было, они долго лежали рядом и молчали. Потом Уфти спросил: — Ты как? — Просто хорошо, — тихо шепнула она и потерлась носом об его ухо. — Хочешь – поплаваем? — предложил он. — Хочу. Но чуть позже. А сейчас мне нравится так. Знаешь, ты был немножко смешной. Как будто боялся, что я – стеклянная и могу разбиться на мелкие–мелкие кусочки. — Ну, в общем, я действительно боялся. Прикинь, я, все–таки, довольно тяжелый, а ты… — А я, все–таки, не стеклянная. Скажи, только честно, а тебе было хорошо? — Очень! Это, наверное, и есть эмпатия. Мне кажется, я чувствовал то же, что и ты. — А так часто получается? – спросила Флер. — Чтобы так сильно — очень редко. Но вообще, каждый раз происходит что–то особенное. Не только с разными людьми, но и с одним человеком. Это никогда не повторяется, вот что. Ты потом сама увидишь. Это очень трудно объяснить. — Тогда не объясняй. Я потом у тебя спрошу. Или напишу. Ты ведь скоро уедешь, да? — Да, — подтвердил Уфти, — У всей группы Вэнфана листки с горячей датой, у меня тоже. — Туда, в Африку? — Да. Вэнфан говорит: мы полетим в Мпулу, как только будет договор с их президентом. Скорее всего, это дело нескольких дней. — Скажи, это очень опасно? Он осторожно провел ладонью по ее спине, от лопаток до ямочек около крестца. — Заранее это никогда не известно. Давай ты не будешь об этом думать, ладно? — Буду, — просто сказала она, — Иначе, наверное, не бывает… Уфти, а как долго мы будем помнить друг друга? Не просто, что был такой, или была такая, а помнить, вот это все? — Не знаю. Память странная штука, Флер. — Я затеяла дурацкий разговор, да? — Нет. Это правильный разговор. Знаешь, у каждого человека должна быть такая особая коробочка в памяти, чтобы не терялось то, что действительно важно. Чтобы, даже если кто–то совсем исчез… Так ведь бывает… Чтобы даже в этом случе ничего не пропало. Она легонько стукнула кулачком по его груди. — Уфти! Я хочу, чтобы ты был всегда. Пусть даже очень далеко. Не важно, где и с кем. Я просто хочу знать, что ты есть. Понимаешь? — Я буду всегда, — ответил он, — И ты тоже. И этот вечер будет всегда. Мы договорились? — Мы договорились, — эхом отозвалась Флер, — Сейчас я еще полежу вот так, а потом мы поплаваем вместе. Потом ты отвезешь меня домой, так чтобы нас никто не заметил, да? — Да, Флер. Так и будет. — Уфти, ты только не забывай, о чем мы договорились, ладно? — Не забуду, Флер. Обещаю. … Доктор Максимилен Лоуренс Линкс проснулся только когда утреннее солнце, пройдя восточный сектор небосклона, дотянулось своими лучами до его комнаты (вернее каюты, как принято говорить на базах INDEMI). Самый проворный луч проскочил под навесом над балконом, пролез через широкий балконный проем, заменявший всю южную стену комнаты, и снайперски попал молекулярному генетику в левый глаз. Выплывая из сна и рефлекторно отодвигая голову в остаток тени, Линкс почувствовал, что справа и слева от его тела находятся какие–то длинные мягко–упругие предметы сложной формы. Тот, что слева, был выпуклый а тот, что справа — наоборот, вогнутый, уложенный по диагонали, и некоторая его часть оказывалась у Линкса на груди. Совсем проснувшись и открыв глаза, Макс тут же вспомнил вчерашний вечер, что дало исчерпывающие объяснения по поводу природы и происхождения двух вышеупомянутых загадочных предметов. Слева от доктора Линкса, свернувшись почти калачиком спиной к нему, лежала Фэнг. Солнечный зайчик играл на ее гладком плече цвета тусклой бронзы. Рибопо спала на животе, справа от него, положив руку ему на грудь. Ее стройное шоколадное тело было вытянуто вдоль широкого лежбища, как у ныряльщиы в полете перед входом в воду… Макс уже успел подумать что–то вроде «о, черт!», и собирался подумать что–нибудь еще, когда Рибопо приподняла голову, открыла чуть припухшие глаза и улыбнулась ему. — Ia ora poi, doc Mak. Maita–i oe? — Э…. – задумался он, вспоминая вчерашний урок, — Maita–i vau. E o oe? — E au, — ответила она, и подмигнула, — Приколно. Мы проспали завтрак. А кто–то до сих пор дрыхнет. Ну, сейчас, сейчас… Рибопо протянула руку поверх Макса и энергично ткнула Фэнг в правый бок. — Joder! Quo polla! — Фэнг стремительно повернулась по часовой стрелке, и ее локоток с немалой силой врезал доктору Линксу по ребрам. — Уф! – выдохнул он. — Ой! – сказала она, — Извини, док Мак… Ри, ты засранка. — А нечего столько дрыхнуть, Фэ! – с непоколебимым спокойствием ответила та. — Встану – дам в ухо, — лениво пообещала Фэнг. — Ммм… — нерешительно начал Макс, — Девушки, мне кажетя, нам надо поговорить по поводу… Даже не знаю, как это сказать… — Tama–a–poi, — подсказала Фэнг, принимая сидячее положение — Любая еда начинается с «tama–a». Просто tama–a — это обед, а если это что–то другое, то добавляем время дня. Но ты можешь говорить на engli или на lifra, нам без разницы, правда Ри? Рибопо перекатилась на бок и, полулежа на локте, подтвердила. — Ну, да. Совершенно без разницы. Мы сами больше говорим на lifra, чем на utafoa. Доктор Линкс вздохнул и уселся по–турецки между ними. — Я, собственно, не о завтраке. Я вообще по поводу всего вот этого. — А… — сказала Рибопо, и найдя свой браслет–сумочку, вынула оттуда мобайл, — сейчас я быстро все выясню… — Извини, я не понял, что ты выяснишь таким образом? — Ну, вообще, — сказала она, и в это время ей ответили, — … Aloha, Mikele, я извиняюсь, но док Мак интересуется на счет программы… Ну, да сейчас. Ему, наверное, надо знать, как дальше работать, а вы молчите… Да, рядом… Сейчас дам… (девушка протянула трубку доктору Линксу) …Мак, поговори с ним сам. Он взял мобайл (поскольку ничего другого ему не оставалось). — Э… Привет, Микеле… В смысле, ia ora poi. — Ia orana, Макс. Я так и знал, что вы будете звонить. Мне ужасно неудобно, но это не только от меня зависит. Вы же знаете, что это военная операция. Вэнфан, Керк и Рон сейчас на Капингамаранги, у них там армейская часть инструктажа, а агротехнический инструктаж эти штабные придурки оставили на второе. Хотя, с другой стороны, в этом есть свой плюс. Что последнее, то лучше запоминается. — Какой инструктаж? – удивился Линкс. — По триффидам, разумеется. Вы ведь не поедете сами сажать их в Африке, и я тоже не поеду. Таких старых неуклюжих бегемотов, как мы с вами, там просто подстрелят. — Да, действительно… А чему я их должен инструктировать? — Ну, Макс, это вам решать. Главное, не перегружате наукой. Их задача — просто научить африканских фермеров разводить триффиды. Правильно использовать ваш посадочный материал. Выполнять обработку почвы. Выбирать режим полива. Следить за вегетацией. Определять момент начала сбора урожая. Как с любой новой культурой. — Гм… И сколько отводится времени на программу инструктажа? — Пока точно не известно. Я настаивю, чтобы не меньше недели. Но эти армейские, грызи их краб, сначала сами тормозят, а потом подгоняют. Им, видите ли, надо было еще вчера. – Гм… Вообще–то я бы рекомендовал сделать пробную посадку, там, в Африке. Просто воткнуть наш посадочный материал в почву там, где хватает воды. Никакой подготовки. — Даже так? — удивился Микеле, — И на какой результат вы рассчитываете? — На тот, ради которого триффиды и придуманы. Вы же читали мои отчеты, и помните, что акцент ставился именно на возможность некультивируемых продуктивных посадок. — Черт… Да, Макс, я помню, хотя это не очень укладывается в голове. — …Поэтому, — продолжал Линкс, — мне требуется результат, пока идет инструктаж. Если будут неожиданные проблемы, то я должен подготовить к ним Вэнфана и компанию. — Вы правы, коллега, — ответил Микеле после некоторого размышления, — Я постараюсь сегодня же обеспечить отправку пробной партии материала на шеф–базу. — Куда–куда? – переспросил Макс. — На шеф–базу. Это вроде промежуточной станции. Военные игры. — Понятно. Значит, сухой остаток: мы готовим инструктаж из расчета одна неделя. Так? — Верно, — подтвердил Микеле, — И, знаете, коллега, в любом случае, вы – молодчина. Я горжусь, что работаю с вами. Честное слово. — Это, в общем, не столько я, сколько мои ребята, — ответил доктор Линкс. — Вашими ребятами я тоже горжусь. Nei aloha, Макс. — Nei aloha, Микеле. Доктор Линкс задумчиво покрутил в руках трубку и вернул ее Рибопо. — Ну, как? – спросила она. — В общих чертах, понятно, — ответил он. — Вот видишь, — сказала Фэнг, ласково погладив его по спине, — а ты нервничал. — Я вообще–то… — начал он, но в этот момент откуда–то из–под балкона послышался возмущенный голос Токо Саокео. — Hei, foa, вы что, совсем маньяки? А завтракать? Знаете, док Мак, если вы, занимаясь сексом по пол–ночи, не будете хорошо питаться, то вам грозит скоротечная дистрофия. — Прекрати пугать дока Мака, — перебил голос Лаэа, — Ha–a viti–viti foa! Тут у нас омлет с хамоном и бататами, суп из морской капусты, и какао. Я понятно изложила ситуацию? … ======================================= 16 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 2 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: Меганезия, округ Социете, о–ва. Халл. Полигон фактории Мейер. ===================================== — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №10. «Знание — сила» по–меганезийски. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Мы летим на «BV» — пластиковой лодке с моторизованным V–образным крылом. Лет 20 назад, партнерство «Fiji Drive» слизало ее схему с одной из любительских конструкций, и штампует до сих пор, поскольку BV сохраняют популярность из–за своей надежности и дешевизны. Как мне объяснили, более простого летательного аппарата просто не может быть в природе. Скорость BV всего 80 узлов, так что лететь нам предстоит почти полтора часа, и я использую это время для просмотра фото–итогов визита в рапатарский колледж (внутренне гордясь тем, что научилась почти не обращать внимания на периодические воздушные ямы). Рити уделяет пилотированию не слишком много внимания (с ее слов, тут делать нечего, вообще) и, поглядывая на экран моего ноутбука, иногда делает более или менее глубокомысленные замечания. CLAC — это маленький колледж с двухгодичным обучением. Его создатели рассчитывали на полтараста студентов (полагая, что это – с двухкратным запасом). Но, когда CLAC был включен в престижный список инженерных центров ВМФ, к местным ребятам добавились ребята с острова Руруту (он расположен в 60 милях к востоку от Рапатара, имеет вчетверо большую площадь и втрое большее население). Отказать своим соседям в такой важной вещи, как образование, в Полинезии немыслимо. После перепланировки, единственная лекционная аудитория стала занимать почти весь 1–й этаж «шляпы–вьетнамки», вытеснив учебные аудитории и лабораторию дизайна на 2–й этаж, а кабинеты преподавателей — под самый конус, на 3–й этаж. Суденческий клуб–кафе (занимавший 3–й этаж) переместили на балкон 3–го этажа (козырек «вьетнамки»). Теперь это — не балкон, а широкая навесная крытая терраса, края которой опираются на две тонкие, изящные металлические колонны. Именно там я, после короткой экскурсии по учебным помещениям колледжа, общалась с тремя преподавателями (всего их здесь 8, не считая тех, что преподают через интернет). Сейчас, занимаясь сортировкой фото, я думаю о том, как тот или иной кадр воспримут у меня на родине. Например, в кадр попали две строчки на дверях лекционной аудитории. Scio do forza Forza do carta Первая — вроде бы, вольный перевод на лингва–франко афоризма Бэкона «знание — сила», но очень вольный и очень конкретный, чтобы не сказать: брутальный. Вторая – как–то подозрительно похожа на древнеримский «lex gladii» (закон, данный мечом). Рити, по–своему поняв мою задумчивость, спрашивает: «Объяснить по–простому?». Мне безумно интересно, как она в свои 15 лет интерпретирует эти две строчки, и я согласно киваю. «Это просто, — говорит Рити, — первобытный человек почти ничего не знал о природе и какой–нибудь лев мог выгнать его из пещеры или даже сожрать. А когда человек понял хотя бы на пальцах, как все вокруг устроено, то стал сильнее льва, и шлепнул его. Или, например: 300 лет назад или даже 100 лет назад, мы, канаки, знали гораздо меньше, чем юро, янки или японцы. Что получилось? Их оффи пришли сюда, все у нас отобрали, да еще заставили на себя работать, и вообще, творили тут все, что хотели. Зато, как только мы стали знать больше, то закошмарили их, выгнали их отсюда на фиг, и живем по той хартии, которая нам нравится. Кто больше знает – тот и диктует правила. По–научному это называется «универсальный закон», потому что он действует всегда и везде». Слегка шокированная этой первобытной трактовкой роли науки в истории, я начинаю спорить, и привожу, как мне кажется, неопровержимый довод: развитые страны уже не захватывают неразвитых соседей (хотя могли бы), а помогают им жить самостоятельно. «Это тоже просто, — отвечает девчонка, — Западным оффи нужны недоразвитые страны, которые, как бы, самостоятельные. Во–первых, это — дешевая рабсила. Во–вторых, ими можно кошмарить свой народ, чтобы он терпел тиранию, типа, для защиты от дикарей». Я почти краснею (вспомнив, как после очередной акции исламистов, парламент моей страны дружно проголосовал за расширение полномочий спецслужб), и интересуюсь, почему Меганезия (где отсутствуют оффи) не захватывает, например, Новую Гвинею. «Пока что это не выгодно, — сообщает она, — Вот острова поменьше — это другое дело». В логике ей не откажешь. Действительно, значительная часть островов, примыкающих с востока к Новой Гвинее, уже тем или иным способом включены в состав Меганезии. А Рити развивает свою мысль: «В Папуа живут такие же папуасы, как на нашем западе. Но живут фигово. Потому что колонизаторы там вместо образования вводили свою особую религию, чтобы учить не знаниям, а тому, как слушаться оффи. А, чтобы хорошо жить, нужны знания, как что–то реальное делать или добывать, иначе откуда все возьмется?». Разговор плавно перетекает в русло меганезийской системы образования. Так я узнаю о принципе USU («Una Scio Util» – т.е., только прикладное знание), по которому Конвент провел тотальную реформу базовой школы, сразу после Алюминиевой революции. В первый день после революции, Конвент принял пять декретов: О власти. О народном флоте. О технологиях. О деколонизации. О базовой школе. Первые два не нуждаются в комментариях – такие акты характерны для любой революции. Следующие два имеют некоторую специфику (по сравнению с актами других революций). Технологии были объявлены не просто достоянием нации (что совсем не оригинально), а ГЛАВНЫМ ее достоянием. Наследие колониального прошлое было объявлено не просто вредным, а вредным во ВСЕХ проявлениях (кроме, разумеется, технологических заимствований). Третий декрет был следствием двух предыдущих. Школьные программы подверглись выкорчевыванию всего, что не является утилитарным, прикладным знанием с прямым экономическим смыслом. История и литература исчезли вообще, языки (и местные, и иностранные) были заменены одним предметом «коммуникация», а вместо географии стала изучаться «навигация». Биология и химия были переделана полностью, а вместо физики, алгебры, геометрии появился предмет «механика». 11–летняя школа стала 6–летней с 3–дневной 20–часовой учебной неделей. Позже эта драконовская система была несколько изменена, но большинство молодежи училось именно по ней… Я понимаю, почему Таири и Хаото считают библейского Мозеса современником Эйба Линкольна, а иудеев — аборигенами штата Юта. Я получаю эту любопытную и важную информации о меганезийской революции, а затем мы начинаем снижаться над островами Халл. … Самая необычная часть коралловых островов Халл – юго–восточный угол окружающего рифового барьера. Это действительно угол, южная и восточная стороны длиной по 3000 метров, как будто, вычерчены по линейке. Здесь верхушка рифа почти на поверхности, а с севера и запада барьер замыкается в трапецию двумя линиями подводного рифа. Внутри него — четыре островка: Кампо (треугольник, вытянутый почти на милю вдоль северного барьера, а вершиной выдвинутый к центру лагуны), Анкел (четырехугольник полмили по диагонали в юго–восточном углу), Страйп (широкая отмель полмили в длину, почти в центре лагуны) и Циркус (кружок около 300 метров в диаметре около юго–западного угла). Все островки, включая и самый маленький, покрыты атолловым лесом из пальм–панданусов и вечнозеленого кустарника. На Анкел и Страйп природа не тронута. На крошечном Циркусе возведен двухэтажный домик, с претензией на оригинальность архитектуры. На Кампо расчищены квадраты маленьких огородов, рядом с ними – аляповатый ансамбль из дюжины 40–футовых жилых контейнеров. Географию островов Халл я успеваю разглядеть, пока мы над ними снижаемся, вслед за флайкой Кианго и Поу, чтобы приводниться у пирсов на островке Кампо, и оказаться посреди теплой кампании, устроившей party на пляже невдалеке от коттеджей. Пару минут все визжат и обнимаются, а потом меня начинают знакомить с присутствующими. Экс–сержант Крис. Я догадалась, что это – он, раньше, чем мне сказали. Прошло более 20 лет со дня дерзкого угона старой «Cessna — 140H» из предместий Нукуалофа на острова Мейер, но он, я думаю, не изменился. То, что этому креолу, сидящему на корточках у открытого очага, уже порядком за 40, можно определить, разве что, по седым волосам на груди (голова у него выбрита наголо и блестит, как биллиардный шар). Панто — бывший мастер мелких финансовых афер — выглядит совершенно иначе. Он весь кругленький, добродушный, и с первого взгляда внушающий доверие. Если бы он не был таким стремительно–подвижным, (несмотря на свое изрядное пузо), и если бы взгляд его карих глаз не был таким цепким, то я бы приняла его за «faaapu» (фермера из глубинки). Омиани – первая faahine колонии Мейер. Она и сейчас в отличной форме, хотя, наверное, в те эпические времена ее фигура не была такой округлой, как сейчас. У женщин–melano, как я заметила, считается хорошим тоном округляться при приближении к 40 годам. Юео — креативный инженер, автор пистолет–пулемета «Spagi», из которого, говорят, убили больше людей, чем в печально известной битве за Иводзиму в 1945. Соавтор тропического комбинезона «koala», который носят по обе стороны Тихого океана. Ему немного больше 30, он — креоло–маорийский метис — крепкий, смуглый, обаятельный и жизнерадостный. Феиви — классическая, почти фольклорная «mate–apihine» (молодая, очень хозяйственная деревенская полинезийка, которая вечно находит себе какие–то домашние дела, далеко не всегда важные, и непрерывно о чем–то болтает). Необходимым дополнением к этому образу считается трое — четверо непоседливых детей. В данном случае их трое, и двое из них – грудные (один как раз питается, а второй, надо полагать, на очереди)… — — — — — — — — — Какие чудесные близнецы! – сказала Жанна (считая правильным сказать какой–нибудь комплимент, тем более, что малыши действительно были очень милые). — Тебе правда кажется, что это двойня? – весело поинтересовалась Феиви. — Вообще–то, я думала… — канадка (присмотрелась к младенцам, и пришла к выводу, что они достаточно похожи друг на друга), — … а разве я ошиблась? — Это из области сравнительной лингвистики, — веско заявил Юео, — слово «близнецы» в разных языках имеет разное предметное поле, так что… — Не морочь девушке голову, — перебила Омиани, — «близнецы» на всех языках означает: «двое детей, которые родились в один день у одной женщины». А двое детей, которые родились у двух разных женщин с интервалом три дня – это по–любому не близнецы. — Ма, а почему кошка может кормить сразу пять котят, и хрюшка может, а человеческая женщина не может даже двух? – спросил мальчишка лет семи. — Вообще–то может, — начала она, — Но это не слишком–то удобно… — Потому, Жоли, что человек – это бета–версия, — вмешался Юео, — как глючный мобайл, который вы с мамой так неосмотрительно купили на рынке в Никаупара. — Сейчас как врежу, — пригрозила ему Феиви, — и за мобайл, и за бета–версию. — Солнышко, но это же научный факт. Свиньи и кошки возникли 10 миллионов лет назад, а человеку современного типа всего 200 тысяч лет. Экспериментальная конструкция. — Феи, он прав, — встряла Поу. — Мы по биологии проходили, — добавила Рити. — По ходу, даже 160 тысяч, а не 200, — уточнил Кианго. — Вот видишь, — резюмировал Юео, — всего 160 тысяч лет. Природа за это время создает только прототипы, а до надежной серийной модели еще миллион лет, не меньше. Феиви вздохнула. — Представляешь, Жанна, и вот такое издевательство каждый день, из года в год. Сама не понимаю, почему мне нравится жить с этим ужасным типом. — Потому, солнышко, что ты меня любишь, — сообщил Юео. — Да ну тебя. Возьми–ка лучше вот этого, пока он не обожрался. Она передала Юео одного младенца, приложила к груди второго и пояснила канадке: — Вот это – мой мелкий, а тот очаровательный обжора — сын Тиатиа, дочки Уираити. Она такая же непоседа, как ее мама. — Уира с тринадцати лет считалась самой красивой девушкой в радиусе ста миль, — подал голос Крис, — Было бы странно, если бы окружающие не баловали ее и ее дочку. — А я предупреждал Лимо и Аи! – вставил Панто, — ясно было, что это потом проявится. — Что — «это»? — спросил экс–сержант, — Оми возилась с Тиатиа не меньше, чем Аи… — Еще скажи, что я виновата, — перебила Омиани. — В чем? Я не понял, чего страшного случилось? — Страшного – ничего, — ответил Панто, — Но надо же соображать, как далеко могут зайти детские капризы, если им вот так потакать. Уира в 14 лет хулиганила на флайке, Тиа в 14 завела ребенка, ребенок в 14 захочет в космос, на Луну, на Марс… — А что? — спросил Кианго, — Янки через четыре года собираются на Марс. В смысле, уже по–настоящему, с экипажем три человека. Вот Жанна – янки, она не даст соврать. Жанна несколько растерялась. Во–первых, она (как и большинство канадцев) не любила, когда ее путают с янки. Америка – не то же самое, что США, и у Канады, между прочим, территория больше, чем у Штатов (о чем посторонние почему–то забывают). Во–вторых, она не очень–то следила за планами NASA. Вернее, не следила вовсе, и видела только то, что появлялось в top–list панамериканских новостей, причем только краем глаза (вообще–то, ее больше интересовали земные новости)… Тут в разговор вмешалась Омиани. — Выгодное это дело, собираться на Марс, — насмешливо сказала она, — А по–настоящему собираться, это вообще Эльдорадо. Парень, ты смету этого проекта видел? — А как же, — ответил он, — 76 миллиардов долларов. Если на глаз, то заряжено раз в сорок. Это у них местный обычай, швыряться деньгами. Скинулись по триста баксов с носа – и полетели. У нас, если скинуться по триста с носа, то надо экономить, чтобы полететь. — Я сказала не «полететь», а «собираться». До этого собирались на Марс за 52, теперь — за 76, а лет через пять будут собираться за 100. Процентов пять – предпроектные работы. Юноша почесал в затылке. — Ага… Не дурак, понял. Сгребли почти 4 миллиарда – и линяем… Что там рядом? Куба? Поу хлопнула ладошкой левой руки по сгибу локтя правой, и пояснила: — На Кубе — отнимут. — Тогда – Мексика. — С Мексикой у янки договор о выдаче, — сообщил экс–сержант Крис. — Ну… — Кианго задумался, — … Куда–нибудь в Центральную Африку. — Там вообще шлепнут, — сказала Поу, — Там тебя даже за 4 тысячи шлепнут. Экс–сержант кивнул. — Там и за 40 баксов могут шлепнуть. За ботинки. Или даже за блок сигарет. — Такие жадные? – удивленно спросил Кианго. — Нет. Просто очень бедные. Им 40 баксов – это месяц жизни для целой семьи. — Охереть… — изумленно произнесла Рити. … ======================================= 17 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 9 — 11 сентября 20 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Окрестности озера Уква ======================================= Хенаоиофо Тотакиа, kii–tu–i–hele (принц) Номовау (старший лейтенант–инструктор Хена Тотакиа, 24 года. Место рождения: атолл Номовау. Образование: базовая школа, Sauth–Lau mar–patrole college, 3 курса Niue Tec–University. 11 миссий: из них — 4 специалных экспедиции, из них 2 – в качестве командира группы, детально см. приложение), сидел у костра, помешивая палочкой угли. Он не был доволен результатами боестолкновения. Он был зол на себя, и потому — молчалив. Он потерял 17 единиц личного состава убитыми и 30 – раненными. Очень плохо. Потери есть в 11 из 16 полувзводов. Придется доводить их до штатных тринадцати единиц новичками. В двух из четырех полувзводов 3–й роты новичков окажется больше половины. Командир 3–й роты ранен в живот и, если даже он выживет, то вернется в строй не раньше, чем через два месяца. На место комроты надо ставить кого–то из командиров полувзводов, а на место командира полувзвода… Нет, не годится. Надо слить вместе 1–й, 2–й и 4–й полувзвод. Тогда 3–я станет полуротой, но зато нормально укомплектованной. На нее можно поставить командира 1–го полувзвода… Его на секунду отрывает от мыслей военврач Гки. Толковый местный парень, выпускник фельдшерского училища в Кумбва. Уровень знаний – шприц, бинт, шина, компресс. Плюс курсы на шеф–базе. Пользование компьютерным био–анализатором и армейской аптечкой. Тут не до полевой хирургии… В 2 часа ночи «Little–Beetle» эвакуирует тяжелораненых на шеф–базу на остров Умбаса, но сколько из них дотянут до 2 часов ночи — вот вопрос… — Как твоя нога, команданте? – спрашивает Гки (уже вторично). — Нормально, бро, — отвечает старлей–инструктор. На ноге у него не то, чтобы ранение, а так, царапина. В Океании ее можно было бы промыть спиртом и заклеить пластырем. В Африке так нельзя. Пришлось вкатить себе «S–bioprotect» из индивидуальной аптечки. Joder! Истрачено две трети аптечек. Хорошо, если «Little–Beetle» привезет новые… — У нас еще двое ушли, — говорит Гки, — я не знал, что делать. Меня не так учили… — Кто? – спрашивает Хена. — Тот парень, масаи, из 1–й роты. И командир 3–й. — Joder! – говорит старлей уже вслух (хотя ругаться в ответ на сообщение о смертях не следовало бы — парнишка–военврач и так чуть не плачет). — Я действительно ничего не мог сделать, — повторяет Гки. — Да, я знаю, — старлей ободряюще хлопает парня по плечу, — Ты делаешь все, что можешь. Сколько раненых останется в строю? — Одиннадцать — точно. Одиннадцать из тридцати. Им я хорошо помогу. — Ты молодец. Поставь их на ноги. И думай о живых. Всегда только о живых. — Я понял, команданте, — парень кивает, даже пытается улыбнуться. Хена продолжает помешивать палочкой угли. Кажется, что они стали гореть чуть ярче, но это оттого, что садится солнце. Закат тут совсем не такой, как дома, в Гавайике. Тут небо становится темно–серым, а полоса над горизонтом еще долго остается красно–оранжевой, постепенно сужаясь и затухая, и на ее фоне редкие деревья, почти лишенные листьев, кажутся нарисованными жирным черным фломастером. Пологие холмы тоже кажутся нарисованными, но не так четко. Их контуры как бы размыты колышащейся на слабом ветру травой. Ландшафт субэкваториальной саванны имеет свои плюсы и минусы. Плюс: она далеко просматривается даже с небольших возвышенностей. Минус: в ней слишком мало естественных укрытий. Если у противника двадцатикратный перевес в численности, этот минус становится огромным. Если противник не жалеет бойцов – тем более… Старлей отложил палочку, достал ручку и блокнот, и начал записывать свои ошибки. Он снова и снова прокручивал в голове эпизоды шестичасового боя (первой по–настоящему серьезной операции на этом театре, до недавнего времени знакомом ему лишь в теории). Хена беспощадно–критичен к себе. «Здесь я потерял троих, потому что не убедился, что командир полувзвода правильно понял задачу», — отмечает он, — «А здесь я потерял еще двоих, потому что не перепроверил данные о складках местности». Подводится итог: 8 из 17 убитых и 9 из 30 раненых – результат его оплошностей. Старлей пишет внизу пометку «При случае поговорить об этом с папой». Король Фуопалеле Тотакиа воевал почти 20 лет, с небольшими перерывами. Он знает о локальных войнах столько, что если все это записать, выйдет энциклопедия томов в сто, не меньше… Убрав ручку и блокнот обратно в карман, Хена кладет под голову свернутую накидку, и через пол–минуты засыпает. Местные парни, недавние фермеры, а теперь – бойцы народной мотопехоты, сидящие у соседнего костра, метрах в десяти, многозначительно переглянулись. Команданте Хена – великий воин, раз может так легко заснуть после такой битвы. А Хенаоиофо видит во сне своего папу, короля Фуопалеле. «Я все понимаю, мальчик – говорит он, — Невозможно подготовить солдат и унтер–офицеров за пару месяцев. Сложно управлять батальоном в непривычном для тебя ландшафте. Плохо, когда из артиллерии есть только портативные минометы, а поддержки с воздуха нет вообще. Так что ты неплохо поработал. Но всегда помни: у каждого из бойцов есть мама, а у многих – жены и дети. Если твои парни будут видеть, что ты об этом помнишь, то поверят, что ты ведешь их к победе, после которой они вернуться домой. Это важно. А теперь спи. Набирайся сил. Они тебе понадобятся». Он спит 4 часа, до самого прилета «Little–Beetle». Зиппо и Дилли – пилоты–виртуозы. Который раз они летают по 500 миль с острова Умбаса, через территорию Мозамбика и Малави, и ни разу не были обнаружены. Впрочем, мозамбикским ПВО не до них. Там какая–то своя война, да и радары древние, странно, что они вообще работают. В Малави вообще нет военных радаров, там армия наблюдает небо только визуально (и только для прогнозирования завтрашней погоды по цвету заката, на основании народных примет). Дилли смотрит через ноктовизор на грунтовку Мпондо — Кумбва, изгибающуюся между холмами и озером Уква. Там хозяйничают гиены, обалдевшие от свалившегося на них невиданного богатства в виде целых трех армий – генерала Мваге, адмирала Букти и полковника Куруе — принявших здесь последний бой. Почти четыре тысячи трупов. За ночь это не сожрть даже всем гиенам в округе, а с восходом Солнца появятся пернатые падальщики – вот тогда начнется настоящая драка за мясо… — Ну, ты и наколбасил, старлей, — говорит, наконец, Дилли, — было хоть, за что? — Было, — отвечает Хена, — Эти банды малолетних уродов терроризировали пол–страны. Одно херово: их лидеры, похоже, успели уйти через озеро. Дилли с трудом сглатывает слюну – видно, как ей тошно. — На вид — обычные мальчишки. Извини Хена, наверное, ты прав, но… Короче, я пойду, прослежу за погрузкой раненых. Они хреново выглядят, если честно. Слегка хлопнув старлея по плечу, она идет к флаеру. Зиппо щелкает своей сувенирной зажигалкой (за которое и получил прозвище), прикуривает и провожает Дилли взглядом. — Знаешь, старлей, что она мне сказала после прошлого рейса? Она сказала: а вдруг все напрасно? Вдруг, все так устроено, что это дерьмо будет здесь еще сто, или триста лет? — Я думаю, что не напрасно, — говорит Хена, — Просто раньше никто за это не брался по–серьезному. Начинали – и бросали на пол–пути. А надо делать – так делать. — Да уж… — говорит Зиппо, — ты сделал – так сделал. Как вся эта толпа здесь оказалась? — А им больше негде было оказаться. Полковник Нгакве со своими фермерами перекрыл все дороги на восток, а Нитро и Джабба взорвали ту плотину, которую еще англичане строили, в XIX веке. Так что здесь временно сделался полуостров, а точнее – мешок. — А мы–то гадали, зачем везем им такую хренову гору тетранитроглиокса. Вот, значит, зачем… Кстати, мы тебе, кроме тушенки и боеприпасов, еще триста аптечек привезли. — Это вы молодцы, — радуется Хена, — На самом деле, молодцы. А как там на Умбаса? — Спокойно, — отвечает Зиппо, — Жирная сволочь из security, за штуку баксов в неделю, пишет в Мапуто отчеты, что мы, типа, австралийские экологи. Добавки не просит. Или ему хватает, или боится, сука, что мы его сдадим его же собственному начальству. Старлей понимающе кивает. — За предательство черной африканской родины, начальство его порубит на котлеты. О! Про котлеты. Слышал, какая мечта у Джаббы с Нитро? — Бабахнуть еще какой–нибудь памятник архитектуры? — Мимо. Они хотят купить таверну с отелем. Не «Хилтон», конечно, а так, для сельской местности. И обязательно с баром–ретро. Как в старых вестернах. — Хорошая тема, — авторитетно соглашается Зиппо, — А Дилли хочет купить траулер. Не совсем «микро», а чуть посерьезнее, метров 25. И чтоб весь в автоматике. — А ты? – спрашивает Хена, — Тоже присмотрел какой–нибудь бизнес? — Нет, я вернусь в патруль. Я — коп по жизни. Гены так легли. Я в Африке не из–за денег, а за кампанию с Дилли. Не оставлять же ее без напарника. Ну, и деньги пригодятся. Куплю что–нибудь. Дом с фермой, например. Может, семью заведу… А ты, старлей? — У меня тоже гены. Я, наверное, как папа. Повоюю, пока молодой, и пойду преподавать в колледж. Если не убьют, конечно. А если убьют – буду лежать убитый, это понятно. Возвращается Дилли, она совершенно спокойна, но здорово огорчена. — Один твой парень, который с дыркой над ухом, умер при погрузке. Такие дела. — Не повезло ему, — говорит Хена, — А как остальные? — Остальных, скорее всего, довезем… Зиппо, бросай уже сигарету. Полетели. Хлопки по плечам, ободряющие слова, дежурные шутки на удачу. «Little–Beetle» почти бесшумно взлетает. До рассвета ему надо пересечь континентальный участок маршрута. «Хорошие ребята Зиппо и Дилли, — думает старлей, — Закончится эта херня – притащу их на Номовау. Это вам не какой–нибудь Бора–Бора, это – природа. К примеру, подводная охота. Тунец ходит – полтора центнера, а не заморыши, как в Центральном Фиджи. И летать будем днем, как люди. О! Полетим на рифы Минервы. Двадцатка против хвоста селедки, что они там не были… Joder! Как я соскучился по самому обычному морю». Хена успевает поспать еще час, а потом его будит командир 2–й роты. Надо же – ни свет, ни заря заявился полковник Нгакве. Или уже президент Нгакве? Кумбва взят четыре дня назад, генерал–президент Ватото куда–то удрал, и никакой публичной власти, кроме Нгакве, в Мпулу теперь не существует… Ладно, будем считать, что этот дядька пока остается просто полковником. Тем более, он ходит в простом полковничьем мундире. Старлей–инструктор и полковник–президент трижды обнялись, как здесь принято, чтобы все видели. Батальон народной мотопехоты и приехавшие с Нгакве четыре батальона фермеров–ополченцев, бурно выражают свой восторг. Публика тут эмоциональная, любит пошуметь, а тут такой повод – победа! На юге еще остались оккупационные корпуса из соседних Самбаи и Везиленда, но сейчас никому об этом думать не хочется. Все слушают экспромт–выступление полковника Нгакве. С риторикой у него проблемы, зато имеется неисчерпаемый запас грубоватых фермерских шуток. Публику это заводит. В финале все хором поют новый гимн страны – не в лад, но так громко, что даже гиены, стервятники и пятнистые дикие собаки на время отрываются от пиршества и сражений за лучший кусок. Потом все успокаиваются, бойцы идут отдыхать, а старлей и полковник начинают пить пиво (трофейный «Holsten», сотню ящиков которого бросил удравший генерал Ватото). За первой парой банок, Нгакве выражает вполне искреннее восхищение воинскому дару молодого старлея. Шутка ли: с отрядом в две сотни бойцов, которые еще недавно были просто фермерами, истребить за один день почти четыре тысячи вражеских солдат! Хена отвечает немногословно. Это просто тактика. Контингент противника оказался в самой неудачной из возможных позиций: зажатый между склонами холмов и водной преградой, на размеченной по квадратам и планомерно простреливаемой из минометов территории. Будь у противника обученные бойцы — они сумели бы рассредоточиться и организовать сопротивление малыми мобильными группами, а эти — сбились в кучу под минометным огнем, пока их лидеры–недоучки пытались понять, что происходит. Так и не поняв, они бросили своих людей толпой на штурм самого широкого склона, под кинжальный огонь шестиствольных скорострельных «трещеток». Потом сделали попытку, опять же, толпой прорваться назад по грунтовке. Потом собрали остатки людей в колонны, и хотели уйти по низинам между холмами. А после этого им уже некого было собирать для очередной глупости, и они попросту бросили остатки своих «армий» на произвол судьбы. А судьба – вот она. Птицы–падальшики со всей округи так обожрались, что и взлететь не могут… Когда Хена допивает первую банку, а полковник — третью, речь заходит, наконец, о деле. Нгакве вынимает из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. «Тебе письмо от капитана Алонсо. Я видел его в Кумбва, перед отъездом». Старлей разворачивает листок и читает. «Hola! Не буду размазывать извинения на пол–листа. Тема: у меня убило штаб–сержанта. Ты его видел — парнишка с Рангироа, который всегда спичку жевал. Я общался сначала с его мамой, потом – с женой. Ну, как им объяснить, что на войне есть пули, которые летят ниже каски, но выше броника? Остальное время катался с патрулями, ловил шантрапу и ставил к стенке – пока у меня еще кого–нибудь не убили. Другая тема: в 4 утра сообщили про какую–то иностранную миссию — то ли гуманитарную, то ли религиозную. Нгакве без кого–то из наших с ними говорить не хочет, а я сейчас херовый дипломат. Тебе там дел на два часа. Это рядом с тобой, в Макасо. Приехал – вправил мозги – уехал. Удачи». — Как будто я не херовый дипломат, — ворчит Хена. — Дипломатия — херня, — охотно соглашается полковник (понявший только часть фразы на лингво–франко), — пошлем полувзвод, пусть зачистят шпаков. А спишем на этих. На «этих» (в смысле – на убитых солдат трех героиновых армий), сегодня можно списать любое свинство – тут полковник был прав. Надо ли использовать эту возможность для убийства безоружных людей, которые оказались источником беспокойства? Хена считал, что не надо. Нгакве – наоборот, что надо. Нгакве не жесток, а просто предусмотрителен. — Понимаешь, — объяснял он, — эти шпаки могут быть кем угодно. Они тут чужие, и кто знает, что у них на уме? Генерал Ватото их не трогал – почему? Я тебе скажу. Потому, что они чем–то были ему выгодны. Может, они шпионили для него. И сейчас шпионят. — Это надо проверить, — согласился Хена, — Но если ты прикажешь просто убить их, то никогда не узнаешь, чем они занимались. — У меня нет времени на допрос подозрительных людей в каждой деревне, — возразил Нгакве, — В Мпондо, я конечно, их допросил бы. Я сейчас все равно туда еду. А Макасо – это маленькая деревня, всего двести дворов. — Давай я их допрошу, — предлагает Хена, — Бойцам надо отдыхать два дня после такого боестолкновения. Макасо для этой цели подходит. Там можно разместить батальон. Полковник пожимает плечами. — Допрашивай, если тебе не лень… А одного дня твоим солдатам не хватит? Ты сам мне говорил: надо всегда развивать успех. Мы должны атаковать на юге. Старлей качает головой. — Если бы мы не уничтожили эти три армии, а только оттеснили, то я бы не остановился. Но мы их уничтожили. А бросить усталых бойцов против свежего противника — это риск. Лучше дать людям еще день отдыха и использовать его для подготовки кампании против корпусов Сомбаи и Везиленда. — У тебя холодное сердце, команданте Хена, — говорит Нгакве, — но, похоже, ты прав. — У меня обычное здоровое сердце, полковник, но меня учили, что война – это машина, и ее колеса крутятся по определенным законам. Их надо учитывать, если хочешь ехать. … Деревня Макасо стояла в стороне от тракта (английского шоссе из Кумбва в Мпондо). Сюда шла узкая боковая дорога с разбитыми колеями. Индийские грузовики «Tata» (которыми обычно пользуются местные армии), проходили тут с большим трудом, на скорости пожилого пешехода. Китайские трициклы «Jinlo», на которых перемещался батальон команданте Хена были легче и маневреннее, и двигались быстрее – примерно как при быстром шаге. Пешее боевое охранение обогнало колонну на полмили, и уже успело найти общий язык с деревенской народной милицией, когда головные машины батальона оказались на последнем прямом участке перед заставой. Местные парни тоже успели повоевать: позапрошлой ночью в деревню попытался войти один из отрядов «армии» адмирала Букти – и откатился, наткнувшись на шквальный огонь из полсотни «Spagi». На дистанции менее ста шагов, эти дешевые «карманные пулеметы» оказались эффективным и крайне жестоким оружием: легкие пули 5,56 мм редко убивали сразу. Милиционеры с нескрываемым удовольствием рассказывали, как вражеские солдаты, получившие такой «подарок» в ногу, в грудь или в живот, и брошенные здесь умирать, еще часов десять вопили от боли и ужаса, пока с ними не расправились гиены. В отношении мотострелков команданте Хена местные парни испытывали восхищение и настороженное любопытство — слухи о разгроме и уничтожении трех героиновых армий докатились до сюда, успев обрасти массой преувеличений. Местные девчонки вели себя без настороженности – что и понятно. В ходе непрерывных мелких войн последних лет, мужское население изрядно поредело, а тут – такие ребята… Причем, точно свои (уж в этом никто из жителей Макасо не сомневался). Команданте Хена тоже сошел за своего (ну, еще бы!) и у него на шее успело повисеть с полдюжины представительниц местного прекрасного пола, еще до того, как он дошел до центральной площади. Как и в любой приличной мпулуанской деревне, на центральной площади был дом собраний (четыре столба и травяной навес) и рынок (такой же навес, но составной и раз в 10 подлиннее). В шесть сторон лучами расходились улочки, по которым фланировала публика и бродили жизнерадостные пестрые свиньи. Вокруг площади и вдоль улочек росли невысокие, но мощные слоновые деревья. Круглые стволы самых старых из них, в диаметре не уступали круглым глиняным домикам, накрытым коническими тростниковыми крышами. На фоне красной глины, из которой состояли и домики, и площадь, и улочки, прямоугольное серо–белое двухэтажное здание миссии чего–то там международного (Хена пока еще не понял, чего именно), выделялось своей неуместностью, как жираф в лошадином табуне. Хена еще не успел толком рассмотреть окружающую архитектуру, как местные мамаши, окончательно убедившись в дружественной природе пришедших вооруженных мужчин, выпустили из домов детей (до того загнанных внутрь на всякий случай). Они оказались совсем не похожими на недокормленных детей из «столичного» Кумбва. На фермах, у естественного источника продовольствия, это были довольно сытые, очень активные и крайне непоседливые голые организмы, которые мгновенно устроили вокруг бойцов народной мотопехоты невероятную бузу. Впрочем, разжившись некоторым количестом сигарет, монеток, складных ножиков и тому подобной мелочи, и наполучав шлепков по заднице и легких подзатыльников, они разбежались по каким–то другим детским делам. Старлей перевел дух, проверил, не исчезло ли что–нибудь ценное из карманов, вытер пот со лба, еще раз окинул взглядом пейзаж, и негромко позвал: — Нгели! — Да, команданте. — Слушай, почему вы тут строите дома круглыми? Командир 1–й роты почесал пятерней мощный загривок, затем сообщил: — Всегда так строили. А чем плох круглый дом? — Не то, чтобы плох. Но, по–моему, прямоугольный удобнее. И строить его проще. — Совсем не удобнее, — возразил подошедший командир 2–й роты, — Как твоя жена будет подметать пол, если там внутри углы? Она оставит в углах пыль, и ты будешь чихать. — Но подметает же как–то, — озадаченно ответил Хена. — Значит, она тратит на это много времени, — нашелся ком–2–й, — и не успевает вкусно готовить. Ты ешь невкусно, меньше любишь жену, и у тебя на нее плохо стоит хер. — Не выдумывай, Игда, — возмутился Хена, — Она вкусно готовит, и хер тоже…. — Значит, у нее не остается времени следить за детьми, — не унимался тот. — Детьми вообще занимается бабушка, — ответил старлей. — Вот! – торжествующе воскликнул Игда, — Из–за этих глупых углов, у мамы нет времени на детей. Куда это годится? А когда ребенок маленький, грудь ему дает тоже бабушка? — Круглый дом строить удобнее, — добавил Нгели, — Смотри, команданте! Ком–1–й очень быстро изготовил из трехметрового куска троса и двух палочек нехитрое устройство, воткнул одну палочку в землю, и обежал вокруг нее, рисуя второй палочкой. Получилась практически безупречная окружность. — А теперь я кладу сырые кирпичи, вот так, — продолжал он, выкладывая воображаемые кирпичи не горизонтально, а под углом, так что, будь они настоящие, вышла бы стена в виде непрерывной восходящей спирали, — потом я обмажу все глиной, и останется только прорезать дверь, и поставить крышу, которую за это время сплетет моя жена. Дом готов. А если строить с углами, то кирпичи придется ломать, потому что ты не угадаешь, чтобы в угловатые стены вошло ровное число кирпичей, и стены обязательно окажутся косыми. — Joder, — выругался Хена, — С чего это у меня получатся косые стены? Он отобрал у Нгели его самодельный циркуль из веревки и палочек, а еще четыре палки подобрал с обочины. Две их них он воткнул в землю в семи шагах одна от другой. Затем, пользуясь «циркулем», провел из этих мест две дуги, и на их пересечениях воткнул две оставшиеся палки. Оглядел результат, и предложил: — Давайте. Меряйте. Где тут косо? — А все равно, внутри круглой стены больше места, чем внутри угловатой, — сказал Игда. — Погоди про место! Пусть сначала Нгели померяет, и убедится, что не косо. — Извините, что вмешиваюсь, — раздался, чуть хрипловатый женский голос — Офицер, вы здесь главный? Старлей повернулся, отряхивая ладони. Обладательница голоса – стройная светловолосая женщина лет 35, одетая в нечто строгое, вроде тропической униформы, стояла в 20 шагах. Чуть позади и сбоку от этой дамы, стоял бдительный командир 2–го полувзвода 1–й роты. — Рупа, почему ты не доложил? – сердито спросил Хена. Ком–полувзвода пожал плечами. — Ты был занят, команданте. А у этой женщины нет никакого срочного дела. Я решил, что пусть она подождет немного. Только она очень нетерпеливая. Если бы она была моя жена, я бы ее побил. Но зачем мне такая жена? Она больная, наверное. Видишь, какая худая. — Голливуд бы с тобой не согласился. — Пусть Голливуд и берет ее в жены, если он такой дурак, — заключил Рупа. Старлей задумчиво хмыкнул, подошел поближе, и предложил незнакомке: — Представьтесь, пожалуйста. — Мэрлин Ренселер, старшая сестра миссии Всемирной Лиги Католической Помощи при Международном Обществе Красного Креста. — Мэрлин – это в честь волшебника Мэрлина или в честь Мэрлин Монро? – спросил он. — Мне не до шуток, офицер… Не знаю вашего имени … — Называйте меня просто: «команданте Хена». Как я понимаю, это про вашу миссию мне докладывали. Название у вас слишком длинное для местных ребят, и они просто сказали: «какая–то международная миссия чего–то там». Что у вас случилось? — Ваши солдаты убили врача миссии и изнасиловали медсестру. — Когда и где? — Вчера, рано утром, в двух шагах отсюда. — Команданте, эта женщина — дура, — сообщил Рупа, — она послала своих людей в лагерь адмирала Букти, чтобы помогать его раненым. Ха! Конечно, медсестру изнасиловали, а врача убили, чтоб не мешал. Они бы потом их обоих съели, но у них не было времени. Старшая сестра миссии смерила младшего командира холодным взглядом. — Вы бы тоже изнасиловали беззащитную молодую женщину, пришедшую помочь вашим раненым товарищам? Вы бы тоже убили бывшего с ней врача, чтобы он не мешал? Вместо ответа, Рупа плюнул ей под ноги, демонстративно отвернулся от нее и посмотрел на местных девчонок, которые бесхитростно флиртовали с бойцами из его полувзвода. — А что, команданте, красивые у нас женщины? — Красивые, — согласился Хена. — У вас тоже красивые, — сообщил Рупа, — Если они похожи на Дилли, которая пилот. Но она очень жесткая. Такой трудно найти мужа. — Да, — снова согласился старлей, — Как–то у нее не складывается с этим делом. — Она найдет, — убежденно сказал полузводный, — Ориши Иемайя обязательно поможет ей. Ориши Иемайя всегда помогает тем, кто помогает ее детям. Он наклонился и быстро начертил пальцем в дорожной пыли символ богини Луны, круг с рогами в форме полумесяца — в знак того, что говорит совершенно серьезно. Мэрлин кашлянула, чтобы привлечь внимание команданте. — Мистер Хена, мы можем поговорить в офисе? – она кивнула в сторону здания миссии. — Ладно, — согласился он и, повернувшись к командиру 1–й роты, распорядился, — Нгели, я иду в миссию. Ты – заместитель, батальон на тебе. Ты знаешь, что и как делать. Через час я вернусь, и мы будем вместе радоваться тому, как ты хорошо организовал лагерь. … — Присаживайтесь, – сказала Мэрлин, когда они вошли в небольшой зал (нечто среднее между салоном и столовой), — Только не курите. По уставу нашей Лиги… — Я вообще не курю, — перебил он, — Так что случилось вчера, рано утром? — Доктор Джордж Вудлинг и его ассистентка, мисс Эстер Блэйз отправились на помощь к вашим солдатам, раненным в ночной перестрелке у дороги… — К солдатам адмирала Букти, — поправил он, — Наших солдат здесь не было. — Не важно, мистер Хена, кто командир тех солдат. Они должны ответить по закону. Старлей вздохнул и покачал головой. — Вы, вообще, в курсе, что здесь гражданская война? Что по территории страны ползают бандитские формирования, в частности — группы вооруженных психов и наркоманов? — Да, — подтвердила она. – Именно поэтому мы здесь. Лига призвана оказывать помощь всем жертвам вооруженного насилия, независимо от расы, религии и убеждений. — Это абстракция, — сказал он, — А на деле все так, как вам объяснил мой унтер–офицер. Мэрлин гордо вздернула маленький, красиво очерченный подбородок. — Полагаю, что у властей иное мнение, чем у вас и вашего унтер–офицера. Наша миссия имеет личные гарантии президента, генерала Ватото. У нас имеется прямая телефонная связь с его резиденцией, но уже четыре дня из–за проблем на линии не работает ни связь, ни интернет. Я надеюсь, что вы немедленно займетесь решением этих проблем. — Видите ли, Мэрлин…. – начал команданте. — Меня зовут мисс Ренселлер, — перебила она. «Как ее еще не шлепнули с таким подходом к делу?», — подумал он, и начал с начала. — Видите ли, мисс Ренселлер, любой может сказать, что у него прямой телефон к кому–то. — Вы хотите сказать, что я лгу? – возмутилась она. — Я хочу сказать, что такие вещи должны подтверждаться чем–нибудь, кроме слов. — Ну, хорошо же, — сказала она, поднимаясь из–за стола, — будут вам доказательства. Идем в мой кабинет. Интересно, как вы там заговорите, мистер Хена. В кабинете старшей сестры было, на что посмотреть. Во–первых, — упомянутый прямой телефон: позолоченный «ретро», у которого на месте диска красовался государственный герб Мпулу (уже бывший: герб слетел вместе с президентом). Во–вторых, официальный документ в позолоченной рамочке, под стеклом: «Удостоверяем, что Миссия Всемирной Лиги Католической Помощи при Международном Обществе Красного Креста находится под особым покровительством Его Превосходительства…». (Внизу, разумеется, подпись генерала–президента Ватото, и оттиск Большой Государственной Печати). В–третьих, на стенах красовались фотографии, на которых Мэрлин была запечетлена вместе с Ватото. — Теперь вам достаточно доказательств? – с оттенком торжества в голосе спросила она. — Вполне, — ответил старлей, доставая из кармана сателлофон, — По законам Мпулу, этого достаточно, чтобы расстрелять вас и всех ваших сотрудников за контрреволюционную деятельность. За последние 4 дня здесь кое–что изменилось. Прочтите, пожалуйста. Он повернул к ней экранчик сателлофона, где отображался результат поиска Yahoo по запросу «Мпулу» в новостях. Последние новости были такие: «BBC, 8:30. Смещенный 4 дня назад президент республики Мпулу, Поль Ватото найден мертвым в Мпондо, втором по величине городе этой маленькой африканской страны. По словам военного лидера Мпулу, полковника Нгакве, м–р Ватото покончил с собой из–за личной трагедии. Семья экс–президента погибла вчера от рук вооруженных грабителей». «IMO, 5:50. По сообщению источника в министерстве обороны Республики Конго, весь вчерашний день в соседней Республике Мпулу шли ожесточенные бои между войсками правительства полковника Нгакве и оппозицией, активизировавшейся после свержения правительства генерала Ватото. К вечеру силы оппозиции были окружены на северном берегу озера Уква и полностью уничтожены. В ходе боев разрушены плотины на реке Брур, большие площади находится под угрозой затопления. Правительство полковника Нгакве отказывается допустить на свою территорию международных наблюдателей». — Jesus! – прошептала Мэрлин, с которой разом слетела вся самоуверенность. — Вам понятна ситуация? – спросил старлей, убирая сателлофон. — Да… Но послушайте, мистер Хена, мы не делали ничего плохого. Клянусь богом! — Разберемся, — сказал он, — Вы не возражаете, мисс Ренселлер, если я возьму вот тот мешок, и сложу в него ваши наглядные пособия? Я имею в виду, этот телефонный аппарат, фото со стен, красивую бумажку в рамочке… В офисе есть еще документы? Она напряженно кивнула и показала рукой на маленький сейф в углу. — Откройте и переложите все бумаги и электромагнитные носители в тот же мешок. — Я не должна открывать сейф при посторонних — сказала Мэрлин, — Там есть деньги. — Деньги оставьте, они не интересны. А остальное – в мешок. Постарайтесь не забыть ни одной бумажки. Если у вас что–то найдут, это будет стоить жизни и вам, и сотрудникам. Чего вы тянете? Боитесь, что я отберу ваши деньги? Если бы я хотел это сделать, то снял бы ключ от этого сейфа с вашей шеи, где вы неосмотрительно его носите. Она послушно открыла сейф и стала перекладывать пластиковые папки в мешок. Хена бесцеремонно пихал туда же наглядные пособия. Четверть часа — и дело было сделано.. Он завязал горловину мешка куском телефонного провода, и предложил: — Давайте вернемся к вопросу о ваших потерях. Как я понимаю, у вас один труп и один травмированный сотрудник. Мэрлин покачала головой и пояснила: — Мы не знаем, что с телом доктора Вудлинга. Эстер сказала, что его убили, но… — Ясно, — перебил старлей, — Убили или нет, но сейчас он в желудке у гиены. Я сожалею, мисс Ренселлер, но это так. А что с женщиной? Ее осматривал врач? — У нас был только один врач, — тихо ответила она, — Теперь остался только фельдшер и священник. Они сделали все, что могли, но Эстер ужасно выглядит. Просто ужасно. — Где она? — В правом крыле, там у нас амбулатория. — Пошли, посмотрим, — сказал он, взваливая мешок на плечо. — Вы ее напугаете, — возразила Мэрлин, — И потом, вы же не врач… Слушайте, а кто вы? — Я иностранный военспец правительства Нгакве и, по факту, военный комендант Макасо. Я не врач, но сдавал офицерский минимум по биомедицинской помощи. Кое–что умею. — Из какой вы страны? Вы ведь не африканец. — Это не важно. Мы будем заниматься вашей травмированной или нет? Несколько секунд Мэрлин колебалась, а затем решительно кивнула. … Только исключительная выдержка старлея Татокиа (особо отмеченная в его личном деле) спасла челюстно–лицевой аппарат фельдшера миссии от катастрофических повреждений. У команданте было колоссальное желание набить этому эскулапу морду. По–серьезному набить. Но он взял себя в руки и ограничился спокойным замечанием: — Вы не должны были давать травмированной галоперидол. Он не для того предназначен. Вы что, решили превратить ее в растение? — Галоперидол – это общепризнанное средство от возбуждения и тревожности, — ответил фельдшер, обманутый спокойным тоном старлея, — вы не специалист, и не можете… — Зато я военный комендант этого поселка, — все так же спокойно перебил его Хена, — И я запрещаю вам прикасаться к этой пациентке. — Что значит, запрещаете? – удивился тот. — Это значит, что если вы к ней прикоснетесь, то я посажу вас на гауптвахту, а первым же челночным рейсом вышлю нахрен из Мпулу. — Но миcтер Хена… — попыталась вмешаться Мэрлин — Пошли со мной, — сказал ей команданте, — все поймете. Он сделал шаг к полулежащей на кровати девушке, одетой в бледно–синий больничный халат, взял ее за руку, и легонько потянул к себе. Она встала с абсолютно безразличным видом. Он потянул ее к выходу. Она последовала за ним с тем же безразличием и, как сомнамбула, вышла вместе с ним на улицу. — Да что вы делаете?! – возмутилась старшая сестра. — Дежурный! – негромко скомандовал старлей, игнорируя ее вопрос. Подбежал молодой пехотинец. — Слушаю, команданте! — Этот мешок – в оружейную палатку, под охрану. Военврача Гки – ко мне. Рядом с центральной площадью уже успел вырасти городок из двух десятков армейских шатров. Чуть в стороне был натянут длинный навес батальонной столовой, а рядом с ним дымила полевая кухня. Хена, продолжая держать девушку за руку, направился к шатру, над которым висел белый флажок с красным ромбом. Мэрлин шла чуть позади. Из шатра появился несколько утомленный Гки и, потирая глаза, спросил: — Звали, команданте? — Да. Как наши раненые? — У девяти все в порядке, но двое мне не очень нравятся. Я бы их отправил на шеф–базу. — ОК. Так и сделаем. Теперь: можешь сразу сказать, что с этой пациенткой? — Могу, — ответил тот, — Она обдолбалась наркотиком, и еще ее побили. Не очень сильно. — Все? – спросил Хена. — Так не могу сказать. Надо осмотреть. Старлей кивнул. — ОК. Осмотр. Диагноз. Первая помощь. Вводная: ее еще изнасиловали. — Я понял, команданте, — ответил Гки, и увел девушку в шатер. Мэрлин дернула старлея за рукав комбинезона. — Послушайте, мистер Хена! Так же нельзя! Она не давала согласие на… — Значит, так, — перебил он. – Ваш кретин–фельдшер вкатил ей несколько лошадиных доз препарата, предназначенного для разбушевавшихся клинических психопатов. Возможно, он даже не удосужился осмотреть девушку. Всем будет спокойнее, если ей займется мой военврач. Возможно, у него слабая подготовка, зато есть опыт работы с ранеными, и он действительно старается помочь пациенту, а не заколоть наркотиками до остекленения. — Но Эстер не ранена, а избита и изнасилована! – возразила Мэрлин. — А какая разница? – спросил старлей, — То же самое легкое ранение с болевым шоком, и с возможной инфекцией. Гки хорошо справляется в этих случаях. Я вижу, вы хотите что–то возразить, мисс Ренселлер. Нет проблем. Но давайте обсудим это там (он махнул рукой в сторону столовой). Я не ел с утра, а это неправильно. Вы можете позавтракать со мной, если хотите. Или можете попить чая с галетами, за кампанию. … — Привет, миса Ренсели! Привет, команданте Хена! Меня зовут Ллаки. Если говорить, как янки, то получится «Luky». Это тоже хорошее имя, поэтому можешь называть меня так или так, как тебе больше нравится. … Представившись таким образом, юный, но довольно развитый женский организм, одетый в старые линялые шорты и четыре цепочки бус, приземлился на циновку рядом с ними. — Привет, — ответил старлей, зачерпывая очередную ложку бобовой каши с тушенкой. — Лаки! – строго сказала Мэрлин, — у нас с мистером Хена серьезный разговор и… — Но миса Ренсели! Если команданте будет есть с белой женщиной, а черную женщину прогонит, то это расовая дискриминация! — Joder! – вырвалось у старлея, — Где ты научилась таким словам? — По CNN, — ответила Ллаки, — В миссии есть TV через интернет. Но он уже не работает. — Очень хорошо, — сказал Хена, — Возьми себе каши и чая, и позавтракай, если хочешь, а нам с мисс Ренселлер действительно надо поговорить. — А я уже поела, так что я просто посижу. Вы говорите, я не буду мешать. Старшая сестра миссии вздохнула, и сообщила несколько недовольным тоном. — Это все Виллем, электрик нашей миссии. Он работает здесь почти четыре года, так что, когда я сюда приехала, он уже был. Это – его инициатива сделать для молодежи что–то вроде воскресной школы. Мне совсем не нравится, как он это делает. Ни программы, ни системы. Эти сомнительные мультфильмы и новости CNN вместо учебных пособий. Но запрещать я тоже не могла… Вернее, могла бы, но… — Зачем запрещать? – удивился Хена, — лучше, если дети учатся как–то, чем если никак. — Возможно, вы в чем–то правы, — нехотя согласилась Мэрлин, — но у Лиги другое мнение по этому поводу. В современном мире много вещей, которые лучше не знать. Но давайте не будем отклоняться от предмета разговора. — А о чем мы говорили? – спросил он, отправляя в рот следующую ложку каши. — Мы говорили об Эстер, — напомнила Мэрлин, — Как я уже сказала… — Вы уже сказали, — перебил он, — Она из Финикс, штат Аризона, ей 24 года, образование среднее, детей нет, не замужем, в вашей лиге работает 2 года, а здесь – 3 месяца. Так? — У вас хорошая память, — с нескрываемым удивлением, заметила старшая сестра, — А мне казалось, что вы заняты едой, и слушаете в пол–уха. Теперь вы понимаете, мистер Хена, в какую ужасную ситуацию она попала? — Пока не вполне, — сказал он, положил ложку в миску, и вынул из нарукавного кармана woki–toki, — Сейчас выясню… Алло, Гки, что там с этой девушкой? Поговорив с военврачом, он убрал woki–toki и, снова взявшись за ложку, сообщил: — Не так все ужасно, мисс Ренселлер. Ушибы и ссадины на лице, руках и теле, трещина в одном ребре, ссадины на внешних половых органах. Сотрясение мозга, но гематом нет. Ушиб печени, без разрыва тканей. По инфекциям данные будут позже. Гки уже сделал ей хемофильтрацию крови от наркотика, которым накачал ее ваш кретин–фельдшер. Далее, Гки вколол двойную дозу «S–bioprotect» и двойную «G–bioprotect». Это вызовет аллергию, но для жизни это не опасно. Инфекции лучше подавить как можно быстрее. Если девушку не заразили чем–то, кроме обычного набора (гепатит, эйдс, гонорея, сифилис, хламидиоз и трихомониаз), то все ОК. А если… посмотрим. Гки ввел ей «pre–stopper» (для ликвидации возможной беременности), и провел обычную обработку внешних повреждений. Старлей произносил свой монолог, не прекращая питаться (ценное умение для полевого командира), и к финальной фразе как раз прикончил остатки содержимого своей миски. — Команданте Хена, хочешь, я налью тебе чая? – спросила Ллаки. — Налей, если тебе не лень, — согласился он. — Вы сказали «для ликвидации возможной беременности», – сказала Мэрлин. — Да, — подтвердил он, — По инструкции это положено делать в таких случаях. Ну, вы же понимаете, групповое изнасилование, большое количество спермы… — То есть, если она забеременела, то…? — То все уже нормально, — перебил он. — Вы понимаете, мистер Хена, что это — аборт? — Какой еще аборт? — Вы действительно не понимаете, или делаете вид, что не понимаете? — Я действительно не понимаю. Мэрлин дважды глубоко вздохнула, и с жаром произнесла: — Уничтожение зачатой жизни в чреве матери – это аборт. Это убийство нерожденного младенца. Убийство человека, понимаете? — Мисс Ренселлер, не надо морочить мне голову, ладно? Честное слово у меня и у Гки и без того хватает забот с ранеными… Спасибо, Ллаки, ты очень добра (последняя фраза относилась к девушке, поставившей перед ним кружку с чаем). — Мистер Хена! Должна вам сказать, что вы безответственно относитесь к человеческой жизни. Вы знаете, что в момент зачатия, господь дает человеческому существу душу? Старлей помассировал свой затылок ладонью, и сделал глоток чая. — Знаете что, мисс Ренселлер? Вся эта ваша миссия – просто клуб самоубийц. Здесь зона боевых действий с участием бандформирований, работорговцев, обдолбанных рекрутов, полуголодных наемников, и хрен знает кого еще. А вы сидите посреди этой сральни, ни черта не понимая, и ведете себя, как дети в Диснейленде. Вчера вы отправили двух своих людей на верную и бессмысленную смерть, а сейчас толкуете мне про ответственность! Вы — взрослая женщина, у вас должна быть хоть капля ума. Вас что, вчерашняя история ничему не научила? Вы и теперь ничего не поняли? Зачем вы занимаетесь этой херней? — Я не намерена разговаривать в таком тоне! – заявила Мэрлин, поднимась с циновки. — Не хотите — не надо, — сказал он, — Эй, Игда! — Да, команданте! – откликнулся командир 2–й роты с другого конца столовой. — Слушай приказ. Весь состав миссии — под домашним арестом. Им запрещено выходить из деревни. Они ничего плохого не сделали, но они – дураки. Домашний арест — для того, чтобы они не пошли куда–нибудь, где их убьют. Вопросы есть? Вопросов нет. Отдав это распоряжение, старлей демонстративно уткнулся в кружку и несколько минут делал вид, что не слышит возмущенных восклицаниями Мэрлин (в жанре «вы не имеете права» и «это грубый произвол»). Когда ее красноречие сошло на нет, и она ушла, бросив на прощание словечко «тонтон–макут», Хена вызвал по сателлофону капитана Алонсо. «Докладываю, кэп. Там католическая миссия при красном кресте. Старый презик что–то через них крутил, скорее всего — дурь в таблетках, и прикрывал их. Они — кретины, ни во что не въезжают. Все бумажки я у них отнял. Куда это все передать?… Ладно, не вопрос. У них потери: один труп, одна изнасилованная, она сейчас у меня на медпункте… Как сказать? Кости и ливер целы… Американка из Аризоны… Главная тоже американка…». Едва он доложился, как в нарукавном кармане запищал woki–toki. Звонил Гки, чтобы сообщить: пациентка вышла из отупения, вызванного галоперидолом, и теперь ревет на весь медпункт, а давать ей успокоительное Гки боится, у девчонки и так полно химии в организме, хрен знает, что на что и как наложится. А оставлять так – тоже неправильно. — Ладно, — вздохнул Хена, — сейчас приду, и сделаю что–нибудь. Он убрал woki–toki, и стал торопливо допивать чай. — Давай я пойду с тобой? – предложила Ллаки, — Эстер меня знает. — Знает, и что дальше? — спросил он. — Она меня не испугается, — пояснила та, — И я ее тоже знаю. Она хорошая, но… (юная африканка выразительно постучала указательным пальцем по лбу). — Совсем? – с тоской спросил Хена. — Так, — неопределенно ответила Ллаки, передернув плечами. — Пошли, — согласился он, подумав, что хуже от этого, наверное, не будет. — Только мне будет нужен барабан, — сказала она, — Его можно купить тут, на рынке. — Зачем? — Чтобы помочь Эстер, зачем же еще? – пояснила Ллаки, явно удивленная тем, что такая элементарная вещь ему не понятна, — Ты, команданте Хена, будешь стучать по барабану, а я буду плясать. Ты должен уметь хорошо стучать по барабану – я так думаю. Разумеется, Хенаоиофо Тотакиа умел хорошо стучать по деревянному барабану «тоере» (как, впрочем, умел это каждый парень на атолле Номовау, да и вообще каждый парень в меганезийской глубинке). Мпулуанский барабан «джембе» несколько отличается, но не так, чтобы это было проблемой для старлея, который (как и любой другой мальчишка на Номовау) первый раз ударил в барабан раньше, чем первый раз сказал «мама». В свою очередь, Ллаки (как и любая девчонка из мпулуанской деревни) плясала под барабан с того дня, как научилась ходить. Ритмы Гавайики и Папуа отличаются от ритмов Конго и Малави, но разве это препятствие для девушки, у которой чувство ритма в крови? В Макасо не много свежих развлечений, и посмотреть, как пляшет красотка и непоседа Ллаки под барабан команданте Хена, сбежалось пол–деревни. Бойцам батальона не надо было сбегаться — действие происходило почти что в центре лагеря, между медпунктом и столовой. Девять выздоравливающих раненых и так торчали на улице, под навесом. Еще двое (те, которых, с подачи дока Гки решили, на всякий случай отправить на шеф–базу) тоже вылезли из шатра, несмотря на полуденную жару. Вслед за ними появилась Эстер. Непонятно, что на нее подействовало – то ли ритм, то ли некая аура общего настроения, но она тихо уселась на сухую траву, чуть в стороне от остальных клиентов медпункта, и тоже слушала и смотрела. Иногда она, кажется, даже улыбалась, но, при состоянии ее лица (временно утратившего симметрию, и щедро украшенного темно–фиолетовыми пятнами) об этом нельзя было говорить уверенно. Несколько раз она робко хлопнула в ладоши, подражая окружающим (которые старались поймать незнакомый им ритм). Примерно через час Ллаки выдохлась. Попробуйте–ка сами поплясать, двигаясь всем телом, как сворачивающаяся в кольца змея, как скачущая антилопа, как охотящаяся пантера, при 40–градусной жаре, под застрявшим в зените экваториальным солнцем, босиком, на твердой и раскаленной глине деревенской площади, в стремительном и рваном ритме тонга–тау–олунга – и увидим, что от вас останется через час. Стихийный деревенский праздник продолжался уже сам собой. Барабан перешел к предводителю макасонской милиции, а место танцовщицы заняла другая девчонка (тоже ничего себе). Никто не обратил внимания, что Ллаки, Эстер и команданте, переместились на другую сторону площади, в тень от огромной толстой ветви одного из слоновых деревьев. Ллаки уселась, прислонившись спиной к стволу дерева, и закурила стрельнутую у кого–то сигарету, всем своим видом показывая: «что могла, я сделала, теперь пусть взрослый дядя команданте решает оставшиеся проблемы». Команданте Хена совершенно не представлял, что делать. Эстер из Аризоны была его ровесницей, но его жизненный опыт отличался от ее жизненного опыта, наверное, так же, как если бы они выросли на разных планетах. «Как бы сейчас поступил папа? – думал он, — Папа бы, конечно, спросил совета у богов. Inu a Tanu tiai reva a moana! Maui a Pele ho–i hiva! Fetia pahi au ata opani! Ha–o a horo–a oro–metua e haera i–au! Ину и Тану хранящие небо и океан! Мауи и Пеле держащие мир! Мою путеводную звезду закрыло облако! Прошу, дайте мне совет, куда идти! Папе проще, боги ему подсказывают. Не всегда, конечно, но довольно часто. Хотя, тетя Джой считает, что это не боги, а вроде медитации, или аутотренинг, если по–научному». Эстер внимательно посмотрела на старлея, а потом тихо и нерешительно спросила. — Вы сейчас молились? — Умгх, — выдохнул он, — Ну, как вам сказать. На самом деле, я вспоминал, как это делает мой папа. А почему вы так подумали? — Губы, — сказала девушка, — Они по–особенному шевелятся, когда человек молится. — Да? По ходу, у меня была мысль попросить совета… У моего папы это получается. — Попросить совета у бога? – уточнила она. — Ну… (он вспомнил, что у римских католиков какое–то нервное отношение к тому, что богов может быть больше одного)… В общем, да. — О чем? — О том, как вам помочь. Мне ничего в голову не приходит. Такая ситуация. — Я слышала, вас называют «команданте». Вы – командир каких–то солдат? Хена растерялся. С одной стороны, не отрицать же очевидные вещи. С другой стороны, у Эстер такие ассоциации с солдатами… Хрен его знает, как она отреагирует. Тут Ллаки, лениво затушив окурок о грунт, лаконично сообщила. — Хена — команданте наших солдат. А тех солдат он вчера убил. — Это правда? – спросила Эстер. — Ну… (старлей вспомнил, что у римских католиков сложные ритуалы и табу о том, как и кого убивать)… У нас была задача ликвидировать бандформирования. Это мы и сделали. — Ликвидировать – значит убить? Он кивнул. — И много вы… ликвидировали? — По оперативной оценке, около четырех тысяч, — сказал Хена, — Мы не считали. — Расскажите, как это было, — попросила она. Несколько секунд старлей колебался, а потом решил: если изложить, как в оперативном рапорте, то психотравму это не усугубит: все неаппетитные подробности за кадром. Его рассказ продолжался минут 20, и был так нейтрален, что его можно было безбоязненно включать в детскую книжку. Правда, детей вряд ли увлек бы однообразный сюжет, где кто–то выдвигает в такой–то квадрат столько–то единиц, а кто–то другой уничтожает их с помощью каких–то аббревиатур (вроде как стирает нарисованные единички ластиком). — А раненые? – спросила она, когда рассказ завершился. — После боя у нас было 17 убитых и 30 раненых, — сказал Хена, — еще 6 мы потеряли до эвакуации. 13 эвакуировали, а 11 – это парни, которые с вами на медпункте. — Я имею в виду тех раненых, — уточнила она. — Ах, тех… Ходячих мы зачистили из HRL, а лежачих зачистила природная фауна. — HRL – это…? — … Винтовка–полуавтомат с лазерным целеуказателем. — А что вы сказали о природной фауне? — Она их сожрала, — пояснил он. — Живых? У вас на глазах? И вы им не помогли? Он пожал плечами: — А зачем? — Зачем, — повторила Эстер, — Раньше я понимала, а теперь… Как вы думаете, Хена, богу есть дело до всего этого? До вас. До меня. До тех, кого вы убили, или заживо скормили гиенам? Вообще до кого–нибудь? Или мы ему, на самом деле, безразличны? — Извините, Эстер. Вопросы религии — это не мое. Есть там что–то, или нет, и как оно устроено… По–моему, нам лучше самим заниматься своими делами. Так надежнее. — Вы читали Сартра, «Дьявол и господь бог»? – спросила она. Хена покачал головой. — Нет. А про что это? — Про жизнь. Про смысл. Про бога. Там написано: Я слал небесам мольбы — ответа нет. Небеса не знают даже моего имени. Я вопрошал себя: что я в глазах бога? Теперь я знаю: ничто. Бог меня не видит, бог меня не слышит, бог меня не знает. Ты видишь пустоту над головой? Это — бог. Бог — это молчание, бог — это отсутствие, бог – это одиночество людей. Старлей вздохнул, бросил взгляд на небо, и задумчиво почесал макушку. Хрен поймешь этих римских католиков. Какая же над головой пустота? Сейчас там Раа, сын Ину и Тану, а ночью будет Аваэ, их дочь. А если бы ночь предстояла безлунная, там все рано было бы не пусто. Ночью по небу гуляют внуки и внучки Ину и Тану, дети Мауи и Пеле, а иначе моряки не могли бы найти дорогу в океане. В смысле, раньше не могли бы, до того, как изобрели компас, спутники и сателлитарную навигацию. — Знаете, Эстер, — осторожно сказал он, — по–моему, там не пустота. И вообще, почему это одиночество? Вокруг другие люди. Вот, рядом с вами: Ллаки… Правда, она заснула, но это не важно. Дальше – вот, я. Еще ваши коллеги. Я имею в виду, мисс Ренселлер и ваш фельдшер. Он тоже по–своему хотел вам помочь, просто у него криво получилось. Еще Гки. Это наш военврач. Хороший парень, правда, Эстер? — В тот момент, рядом не было никого, — тихо сказала она, — Никого, понимаете? Никого. «Ну вот, приехали, — с тоской подумал Хена, — сейчас начнется». Чтобы как–то отвлечь девушку от ее явного намерения устроить истерику, он двинул историю из жизни. — Знаете, у меня тоже так было, когда пришлось экстренно прыгать над морем. Ситуация. Я, еще когда летел на парашюте, подумал: вот это влип. До суши миль двести, а у меня – ни плотика, ни НЗ. Радиомаячок, правда, работает – это значит, часов через 5 найдут и выловят. Тут появляется эта зараза. Метра четыре. Такую не отгонишь пинком в морду. — Кто? – спросила Эстер. — Акула, — пояснил он, — Обычная голубая акула. Вообще–то, они не очень интересуются людьми, но эта как–то сразу стала ко мне присматриваться. В смысле, пошла обходить меня кругами. Они так делают с добычей. Типа, прицеливаются. У меня только складной нож и микрокалиберный Lem–4.5 мм. Если ее кольнуть или стрельнуть, то вреда ей ровно никакого, а результат 50:50 – или она уйдет, или наоборот, нападет, даже если до того не собиралась. Вот она ходит кругами час, два, а я кручусь на месте, как аленький цветочек, потому что терять ее из виду – это последнее дело, и думаю: я для этой гадины – просто белки, жиры и углеводы — столько–то фунтов. Она сейчас решает один вопрос: достаточно я питательный, чтобы со мной возиться, или нет. Пару раз она прошла так близко, что ее можно было погладить. Потом уплыла. До сих пор не знаю, почему. А еще через полтора часа прилетела юла, и меня выловили. — Вам было страшно? – спросила она. — Еще бы, — буркнул старлей, — Не боятся только дураки и трупы. Поэтому и говорят: на войне дурак – это недооформленный труп. Эстер задумчиво нарисовала пальцем на земле рожицу, вроде смайлика, и сказала: — Акула – это животное. — Рыба, — поправил он. — Пусть, рыба. Но не человек. А там были люди. — Что вы, — возразил он, — Какие же это люди? Это… Ну, как бы вам объяснить? Короче, на курсах нам так рассказывали. В пол–тысяче миль к северу отсюда — территория РЦР. Там примерно как здесь, только еще раза в два хуже. В начале века там правил один пи… Ну, не важно. У него был сдвиг мозгов на почве ислама: бороться с алкоголем и наркотиками. Он навербовал целую антинаркотическую армию, которая рубила головы. Не где–нибудь на заднем дворе, а прямо на площади, для педагогики. — Для чего? – переспросила девушка. — Педагогика – это когда люди от страха становятся послушными, — пояснил старлей, — Ее придумали в древней Европе. Сейчас она только в отсталых странах, где бандидократия. В начале ему показалось, что у Эстер началась–таки истерика, но потом он сообразил, что она просто смеется. Это был немного странный, но все же смех. Дремлющая Ллаки даже приоткрыла левый глаз, но потом закрыла обратно. — Не обращайте внимания, команданте Хена, — Эстер, вытерла рукавом выступившие от смеха слезы, — Это у меня нервное, я полагаю. Рассказывайте дальше. — Дальше эта антинаркотическая армия стала всех кошмарить. Врывались прямо в дома, и у кого найдут хоть пузырек спирта, или капли от кашля с эфедрином – тому чик… — Хена выразительно провел ладонью поперек горла, — Туда специально навербовали ублюдков, которым нравится убивать. Ну, ислам, шариат, вы же понимаете. А чтобы они не вышли из–под контроля, их подсаживали на героин. Непослушный сидит без дозы, а вся казарма смотрит. У морфиниста без дозы такие боли, что никаких пыток не надо. — Погодите, Хена, — сказала она, — Вы говорили, что это была антинаркотическая армия. — Ну, да, — подтвердил он, — Поэтому у их командиров всегда был запас конфискованного героина. Потом его перестало хватать. Им пришлось конфисковать морфин из клиник и аптек, но скоро и он кончился. Они стали грабить людей и покупать морфин и героин в Европе. Жители, естественно, дали деру из РЦР. Тот тип, который правил, видит, что дело – дрянь, грабить больше некого, и обратился к производителям морфина по поводу займа. Те договорились с чиновниками в ООН или еще где–то, дали взяток, сколько надо, и РЦР получил гуманитарную помощь. Это оказался очень доходный бизнес. Вот смотрите. Команданте взял палочку и стал рисовать на земле стрелки, параллельно комментируя. — Янки и юро платят налоги. Часть уходит на гуманитарную помощь. Часть этой помощи идет на покупку героина. Чем больше героина – тем больше можно сделать героиновых армий. Чем больше героиновых армий – тем больше гуманитарных катастроф в странах, где они действуют, тем больше можно выпросить гуманитарной помощи у янки и юро, и тем больше дать взяток чиновникам… Короче, как в школьном учебнике по экономике. Одна неувязка: людей не хватает. Морфинист в такой армии живет года три, а потом у него организм отказывает. Приходится брать рекрутов все моложе. Сейчас кое–где берут уже лет с тринадцати (автомат держать может – и достаточно), а тут брали с пятнадцати — шестнадцати. Подростки за первые несколько недель так деградируют, что считать их за людей – это, говоря по–научному, абсурд. А считать за людей их командиров, которые не морфинисты – у меня психологически не получается. Так что пленных мы не берем. Хена поставил в середине рисунка жирную точку и отложил палочку в сторону. — Я вам это к тому рассказал, чтобы вы не морочили себе голову на счет людей. Если бы вас, скажем, покусала гиена, вы бы так не переживали, верно? Очень хреново, если вас покусает гиена. У нас одного бойца покусала – пришлось четыре биопротект–комплекта истратить, но это же не трагедия. Правда, у бойца, остался шрам на бедре на всю жизнь, там минус сто грамм мяса. Гиена – это не какой–нибудь доберман, а серьезное животное. Это я в том смысле, что для мужчины шрамы считается нормально, а для женщины – не очень. Хорошо, что вас не покусала гиена, и обошлось без шрамов. А если вы по поводу лица – то это мелочи. В прошлом году у нас на университетской регате, одна девчонка получила гиком по лбу – так она вообще была фиолетовая до самого подбородка. А так она белая, как вы. И ничего – в тот же вечер снимала парней в баре, несмотря на легкое сотрясение мозгов. Сняла, кстати. А через две недели вообще была как новенькая. Эстер осторожно провела пальцами по своему подбородку, а потом вдруг спросила: . — Вы говорили про университетскую регату. Вы закончили университет? — Только 3 курса, мне пока достаточно, — ответил Хена, подумав, что если она спросит, в каком университете, то он назвет новозеландский «Auckland University of Technology» (AUT). Это даже и не совсем вранье: «Niue Tec–University» когда–то был филиалом AUT. Но она выделила из его сообщения другую линию. — Знаете, команданте Хена, я никогда не понимала, как это девчонки снимают парней в баре. Я, разумеется, видела это много раз, но… Мне бы никогда не пришло в голову так сделать. В колледже меня даже дразнили недотрогой. Считали, что я отношусь к этому слишком серьезно. Извините, что я выкладываю все это вам, но… Мисс Ренселлер меня точно не поймет. Я часто думала, каким будет мой первый мужчина, и как я его встречу. Наверное, я пошла работать в Лигу, потому что мне казалось, что он где–то далеко, этот единственный мужчина, который… Я ездила по разным странам, и надеялась, что где–то встречу его… Одного и на всю жизнь. Так ведь бывает не только в книжках, правда? Старлей медленно, глубоко вдохнул, задержал дыхание на 5 секунд, и так же медленно выдохнул, как учили на курсах спецфизподготовки. Это стимулирует мозг, но сейчас он как–то странно стимулировался. Хена вдруг вспомнил паренька по имени Цэбэ Догийн, монгола, который был когда–то у него в учебном полувзводе. Цэбэ — это невероятный, сказочный снайпер. Такие рождаются раз в сто лет, а потом о них еще сто лет слагают легенды. Сейчас он работает инструктором по стрельбе на базе Капингамаранги, а тогда только–только переехал в Меганезию. Сходу подписав армейский контракт, он попал в учебный лагерь Фалолап в округе Йап. Там он впервые в жизни увидел море (зато сразу много, и со всех сторон), а остальные – впервые в жизни увидели человека, не умеющего плавать (зато действительно не умеющего — такого, который сразу идет ко дну, если его столкнуть в воду). И 23–летнего Цэбэ хором учили плавать. Сложнее всего было понять, почему он тонет, попав в воду. С обычным человеком этого не происходит, даже если он не двигается. Цэбэ двигался, но все равно каким–то сверхъестественным образом, тонул. Плавать его, все–таки, кое–как научили, а Хена запомнил несколько фраз по–монгольски. Одна из них — «navsh mityin» — обозначала емкое философское понятие «хер его знает»… Усилием воли, Хена вернул себя в настоящее время, в реальный мир, и ответил: — Знаете, Эстер, в жизни бывает такое, что и не снились всем этим, му… Я хотел сказать, писателям. Может, и ваша мечта сбудется. Вы еще и десятой доли мира не объехали. Она вздохнула и покачала головой. — Вы слышали притчу про чертово копыто? Это – амулет. Он исполняет любое желание. Человек захотел 100 тысяч долларов – и получил почтой 2 чека по 50 тысяч. Страховой платеж за гибель его жены и сына в авиакатастрофе. Так и я. Захотела. Это уж точно на всю жизнь. После этого у меня действительно никого другого не будет… — Отставить, — перебил старлей, — В смысле, у вас еще ничего не было. Ну, гиены… — Расскажите, как вы познакомились со своей женой, — перебила она. — Упс… Откуда вы знаете про мою жену? — Я немного понимаю местный микс из нсенго и английского, а ваши солдаты как раз сплетничали про вашу жену и ваш дом. Там, будто бы, столько углов, что она только и успевает их подметать. У нее даже не остается времени поиграть с детьми. — На ужине найду самого болтливого, и дам по шее, — мрачно сказал Хена. — Пожалуйста, не надо! Иначе получится, что это из–за меня. — Да нет, — пояснил он, — это я просто так сказал. Нельзя же запретить людям сплетничать. На самом деле, у меня самый обычный дом, с обычным числом углов. Но мы сцепились по поводу того, какой дом лучше — прямоугольный как у нас, или круглый, как здесь. Я взялся защищать углы, и мои унтер–офицеры меня заклевали. Они эти углы раздули… — Вы давно вместе? Я имею в виду, с женой. Команданте стал сосредоточенно загибать и разгибать пальцы. — Зависит от того, как считать, — пояснил он, — Не меньше пяти лет — это точно, потому что нашему старшему пять. Но не больше семи, потому что папа купил мне дом на окончание колледжа. А знакомы мы лет пятнадцать. Мы же деревенские. Я – из одной деревни, она – из соседней. У нас вообще так принято… Ну, типа, традиция. Обычай… — Обычай, — задумчиво повторила Эстер, — Жена нянчится с детьми, а муж где–то далеко, воюет на какой–то войне… Ведь ваш дом далеко отсюда, я права? — В последнем – да. В остальном — нет. С мелкими возятся, по обычаю, наши мамы. Мы оба работаем, и жена, и я. Жена проектирует игрушки–мобики, а я, это… – он почесал макушку и добавил, — Только вы не подумайте, что мы с ней вообще не занимаемся детьми. Когда я приезжаю, мы решительно отбираем их у бабушек и недели на четыре — пять вжжжж! А потом – дома. У меня длинные отпуска. Дома – здорово. Когда мы дома, там всегда куча детей. И наших, и соседских. Понимаете — новые игрушки, которых еще ни у кого нет. Эстер кивнула, но на всякий случай уточнила: — Игрушки, которые проектирует ваша жена? — Да. Это такие простые мобильные штучки с радиоуправлением от woki–toki. — Простые штучки, — медленно произнесла она, как будто пробуя слова на вкус, — Когда слушаешь вас, команданте Хена, то кажется, что жизнь – это простая штучка, и смерть — это простая штучка… За что вы воюете, команданте? Только не говорите, что это — тоже простая штучка, что это – просто работа, за которую вам платят. Я не поверю. — Почему? – спросил он. — Потому, что такое нельзя купить за деньги. Вы не похожи на наемника. — Правильно. Я — не наемник. Я — солдат. — Наемник – это солдат, воюющий за деньги, не так ли? — Не так. Солдат не воюет за деньги. Солдат делает свою работу. Война – это только ее часть. Деньги солдату платят потому, что любой общественно–полезный труд должен быть оплачен. Иначе получится, что общество ограбило солдата. Присвоило его труд, ничего не дав взамен. Тут то же самое, что с врачом, или полисменом, или пожарным. — У вас опять все стало просто… Хотя, нет, не все. Вы сказали, что война – только часть вашей работы. Тогда что – целое? Старлей глубоко вздохнул и процитировал первый пункт генеральной инструкции: «Работа солдата и армии, как системы — не допустить, чтобы какие–либо организованные вооруженные формирования причинили вред жителям, их жизни и здоровью, их быту и хозяйству, или принудили жителей к чему бы то ни было путем угрозы таких действий. Выполняя свою работу, солдат и армия, как система, нейтрализазуют социально–опасные организованные вооруженные формирования, уничтожая их живую силу, их технику, их материальную базу, их управление, их информационный и экономический потенциал». — Это где–то написано? — спросила Эстер после паузы. — Да. Это – инструкция, под которой я расписался, когда поступил на работу в армию. — В армию какой страны? — Моей, — ответил он, — Вы извините, Эстер, но я не могу сейчас сказать больше. Если я скажу, то под угрозой окажется жизнь очень многих хороших людей. В том числе – тех, что живут здесь. В этой стране. В этой деревне… Вы понимаете? — Чем больше я вас слушаю, тем меньше я понимаю. У меня в голове все путается. — Это потому, что ты слишком много думаешь, — авторитетно заявила Ллаки. Юная африканка выглядела совершенно отдохнувшей, свежей, и ничуть не заспанной. Эстер посмотрела на нее с немного грустной улыбкой. — Тебе кажется, что думать – это плохо? — Нет, — ответила Ллаки после короткого размышления, — Думать, как что–то сделать — это хорошо. А думать вообще – это плохо. Сидит человек и думает: мне нечего есть. Зачем думает? Еда от этого не появится, и он будет умирать. Это плохо. Другой человек думает: как добыть еду. Он придумает, будет добывать еду, и не умрет. Это хорошо. Или еще так. Все думали: нас грабит адмирал Букти. Все думали — он грабил. Плохо. Команданте Хена думал: как сделать, чтобы он не грабил? Придумал и сделал. И адмирал Букти не может грабить, потому что его солдаты стали мертвые. Хорошо. Я понятно объяснила, да Эстер? А теперь пойдем плясать. Я тебя буду учить, как плясать под барабан. — Вот это правильно, — одобрил старлей, — А я буду спать. Со вчерашнего дня мечтаю. Он сдвинулся подальше в тень, повернулся на правый бок, и мгновенно заснул. Ллаки нетерпеливо потянула Эстер за руку. — Ну, пошли! Пусть команданте Хена спит. — Да, действительно, — согласилась американка, и позволила Ллаки тянуть себя в сторону военного городка, где продолжалось гульбище. … Поставленная на треногу водяная бочка с патрубком – это приемлемая замена душу, но никак не морю, к близости которого Хенаоиофо привык с самого рождения, как к чему–то само собой разумеющемуся, как свет днем и темнота ночью. Стоя под тонкой струйкой прогретой солнцем воды, он пытался представить себе, что рядом шумит прибой, но у него не хватало фантазии. Кроме того, его отвлекал человек, наблюдающий за ним из густой тени, справа от штабной палатки (яркая растущая луна была слева, на пол–пути к зениту). Хена старался делать вид, что не замечает наблюдателя, чтобы не портить тому азарт, но убедительно сыграть не получилось. Слишком спокойно он отреагировал на стремительно метнувшееся тело, которое прыгнуло ему на спину. — Так не честно! – заявила Ллаки (а кто же еще), — Ты меня видел! — Я тебя слышал, — поправил Хена, — Ты шуршала. — Нет, ты подглядывал! Она соскользнула с его спины и теперь оказалась перед ним. На ней была надета только одна цепочка из черных бусинок, почти неотличимых от капелек воды на черной коже. — Я не мог подглядывать, я стоял спиной к тебе. — Значит, у тебя глаза на затылке. А ты знаешь, что я танцевала для тебя? Потому, что я выиграла тебя в монетку. Мы играли вшестером. Правда, я немножко жульничала, но никто не заметил, значит все честно. Изложив это длинное и несколько сомнительное умозаключение, она встала под струйку воды, подняла руки над головой, и медленно повернулась так, чтобы показаться ему со всех сторон. Потом она сделала пол–шага в сторону, и спросила: — Ну, как? — Красиво. Но вообще–то разыгрывать человека в монетку, не сказав ему ни слова… — Так вот, я же тебе сказала, — перебила она, — пошли к тебе в шатер, а то у меня дома тетя, она будет до полуночи греметь горшками, а потом до утра храпеть. — У меня там подстилка вот такой толщины, — предупредил он, показав двумя пальцами зазор примерно полтора дюйма. — Большое дело, — фыркнула Ллаки, — мы же не спать собираемся. У тебя презики есть? — В индивидуальной аптечке военнослужащего, — строго сказал команданте, — должно находиться не менее 2 упаковок презервативов по 12 изделий в каждой. … Примерно в середине ночи, после второй серии камасутры, Хена просто выключился, лежа на спине, а хитрюга Ллаки устроилась на нем сверху, и тоже заснула. С ее точки зрения, тонкая фибротоновая подстилка, служившая команданте постелью, отлично годилась для любви, но совершенно не подходила для сна. На самом команданте было гораздо уютнее. Наверное, они бы проспали подольше, но ему стала сниться какая–то ерунда (которую потом так и не удалось вспомнить), и он, рефлекторно перекатился в сторону, схватив лежащий под правой рукой пистолет–пулемет. — Чего ты? – обиженно и сонно пробурчала африканка. — Извини, — сказал старлей, медленно выдохнув, — Так получилось. — Это потому, что в шатре тебе мало воздуха, — уверенно заявила она, — пошли наружу. Я покажу, как можно гадать по лунной тени. Поставлю тебя в лунный луч, и узнаю, какой ты человек, потому что на тени будет все видно. — И что, например, можно отгадать? – спросил он. — Всякое. Например, откуда человек родом. Это важно, да? Хена ни на секунду не верил в действенность лунного луча, но ему действительно стало интересно, что она сможет угадать – и он согласился. Луна уже перевалила через зенит, и набрала полный блеск, сверкая на бархатно–черном небе, как серп из полированной стали. Резкая тень от фигуры команданте прорисовалась на серой, при этом освещении, глине. Ллаки присела на корточки и сделала вид, будто внимательно рассматривает края тени. — Вот, тут написано, как называется твоя страна. Сейчас я обведу буквы, и ты увидишь. Она взяла первый попавшийся камешек и стала сосредоточенно чертить на глине. Эта процедура заняла у нее около минуты. Она выбросила камешек, отряхнула ладошки, и торжественно заявила: — Гадание получилось, теперь отойди, чтобы свет Луны упал на слово. Старлей сделал шаг в сторону, и прочел начерченную надпись: MEGANEZIA — Joder! Как ты это сделала? — Ты меня не слушал, — ответила Ллаки, обиженным тоном, — Я тебе говорила: на лунной тени все видно. — Так не бывает. Давай–ка сотрем это, а потом ты расскажешь, откуда ты это узнала. — Давай, — согласилась она, — А что мне за это будет? — А что ты хочешь? — спросил он, поспешно ликвидируя надпись. Юная африканка уселась на скрещенные ноги. — Я так много всего хочу. Мне трудно выбрать. Наверное, я хочу быть, как та девушка, которая рассказывает новости на CNN, или на ABC, или, хотя бы, на Pan–Africa. Хена исполнил свист, пронзительный, как боцманская дудка. — Ничего себе! Это не так–то просто. — Гадать тоже было не просто, — заметила она. — Гм… А зачем тебе это надо? — Как, зачем? — удивилась Ллаки, — Во–первых, меня будут видеть много мужчин. Это хорошо. Во–вторых, за это платят хорошие деньги. В–третьих, это интересно, когда я первая рассказываю людям, что где случилось. Я умею узнавать, что где случилось, а рассказать мне некому. Только у нас, в Макасо, но тут мало людей. Это не интересно. Видишь, есть целых три причины, почему мне это надо. — Давай подумаем в цифрах? – предложил он. — Давай. Только я не знаю, как это. — Я тебе объясню. Ты сказала «много мужчин». А сколько? Тысяча? Две тысячи? — Это мало, — ответила она, — Вот двадцать тысяч будет в самый раз. — Значит, 20.000 мужчин, — повторил Хена, чувствуя себя полным идиотом, — А хорошие деньги – это сколько в цифрах? — Ну… — задумалась Ллаки, что–то подсчитывая в уме, — Если мне будут давать двадцать американских долларов в день, мне этого хватит. Но только каждый день. В субботу и в воскресенье тоже. И в праздники. Ну, совсем каждый день. — Понятно, — сказал он, — Подожди минуту, мне надо посмотреть кое–что. Старлей зашел в шатер, наощупь нашел сателлофон, вернулся и вызвал сайт «Minerva–reef–ACID–TV» — любимую игрушку тети Джой. Он старался не думать, что будет, когда он скажет ей: «Тетя Джой, тут такое дело, надо устроить к тебе в раздел новостей одну девчонку из Африки, очень сообразительную, но примерно с нулевым образования и c умеренным знанием basic english». Скорее всего, тетя Джой обругает его балбесом, хотя, не исключено, что ей наоборот очень понравится эта идея. Но что она ему не откажет – это совершенно точно, потому что тетя Джой – это как вторая мама… В разделе «About» была карта зоны прямого охвата (радиус примерно триста миль, куда попадала большая часть Фиджи, Тонга и Кермадека), и примерная аудитория – 24.000. Если считать, что половой состав аудитории 1:1, то мужчин получалось меньше 2/3 запрошенной цифры. Ллаки подумала немного над этой информацией, и великодушно согласилась. — Ладно, 12 тысяч мужчин мне на первое время хватит. А 20 долларов в день будет? — Будет, — подтвердил Хена (этот, второй, пункт был гораздо проще первого). — Мы договорились? — на всякий случай спросила она и, получив подтверждение, стала излагать способ, которым раскрыла инкогнито меганезийского военного контингента. Все оказалось до изумления просто. Едва в Макасо появилась первая партия «карманных пулеметов» для вооружения народной милиции, как любопытная девчонка, не увидев на корпусах этих изделий данных «made in», пошла в миссию, шарить по интернету (который в тот момент еще работал). В оружейные каталоги эта модель еще не попала, но, поскольку модель представлялась на открытом конкурсе, фото стрельб и полевых тестов в Интернете уже были — конкурсанты разместили материал на своих блогах. Девчонке хватило наблюдательности, чтобы узнать эту модель, и грамотности – чтобы прочесть название страны, из которой происходят владельцы блогов. У всех там значилась «Meganezia»… У команданте отлегло от сердца – не было никаких сомнений, что тетя Джой с огромным удовольствием возьмет на студию девчонку, которая, практически не имея образования, «сделала» криптологов из INDEMI, как слепых котят. Оставалось только отправить Лаки в Меганезию, а до того — контролировать, чтобы она не разболтала о своем открытии… — Я много думала, говорить или нет, — сообщила Ллаки, — Это секрет, а за секреты убивают. Потом я решила: ты меня не будешь убивать за 20 долларов в день. Для тебя это не очень большие деньги. И за мужчин ты меня не будешь убивать. Зачем они тебе? Правильно? — Joder! – сказал он, — Что за херню ты несешь? — Я все говорю правильно, — обиженно сказала она, — Зачем платить? Убить проще. Но ты не любишь убивать. Ты даже не убил миса Ренсели, хотя от нее у тебя проблемы. — Значит, так, — решительно заявил старлей, — Если ты хочешь работать на TV, ты должна знать, что такое цивилизованность. Цивилизованность — это когда… Его тираду прервал короткий и громкий стучащий свист, который ни с чем не спутаешь – звук очереди из малокалиберной скорострельной шестистволки. Цивилизованность тут же была забыта. Хена одним движением разогнулся, рыбкой прыгая внутрь шатра и, в то же время, сбивая Ллаки на землю толчком пятки. Вылетев обратно, с накинутым на шею комбинезоном, и автоматом в руке, он рявкнул на нее «лежи, не двигайся», и зигзагами побежал к южному посту (направление на источник звука он засек автоматически, еще до того, как начал двигаться). Через полминуты он уже шлепнулся на землю, вписавшись между пулеметчиком и наблюдателем. Бойцы 2–го караульного полувзвода отстали от него не меньше, чем на 20 секунд (он сделал в уме пометку — недостаток подготовки). Этот пост был выставлен на грунтовке, а точнее – старой, наезженной колее ведущей в деревню Цутомбэ, и далее – в сторону сомбайской оккупационной зоны. Только полный кретин поведет своих людей такой дорогой, при высокой луне и ясном небе. Этот способ коллективного самоубийства вполне удался шестерым из ночных визитеров: они лежали посреди грунтовки, ровно на том месте, где их настигли пули. Двое чуть позади, пока еще шевелились (скоро начнут вопить, если смогут – с тоской подумал Хена). — Еще один в канаве, — шепнул ему на ухо Игда, — не знаю, ранили мы его, или нет. Канава была неглубокая, но густые заросли высокой сухой травы бросали туда плотную, густую тень. Старлей влез в комбинезон (лежать голым на грунте — удовольствие, ниже среднего, да и хрен знает, кто тут ползает), протянул руку, и шепотом произнес: «HRL». В руку сразу вложили винтовку–полуавтомат с ноктовизором и инфракрасным лазерным целеуказателем. Сзади послышалось тихое сопение – всем интересно, как команданте сейчас будет стрелять. Тут и азарт, и наука. Полезное дело. Актуальное. Нужное в жизни.. Через ноктовизор ландшафт в темноте выглядит, как картина художника, рисующего под изрядной дозой LSD. Предметы разной температуры видятся в условных цветах от темно–синего до светло–пурпурного. Огонь кажется ядовито–желтым. Точка лазерного маркера предстает пронзительно–голубой, как кусочек неба над океаном. Глаза животного – ярко салатные… Глаз того парня в канаве, видно не было, поскольку он полз прочь от поста. Обостренный от ужаса инстинкт самосохранения, вел его точно по линии тени. Инстинкт не знал о ноктовизорах и инфракрасных лазерных целеуказателях. Небесно–голубая точка маркера легла сначала на правую ногу, а потом двинулась вверх, и поднялась до середины тела. Сколько лет этому мальчишке? Судя по тому, как ему велика униформа со взрослого плеча – лет, примерно, 15. Старлей предпочел бы стрелять в затылок, но тогда получался очень неудачный угол. Придется так… Бзз… Ощутимый толчок приклада в плечо, и тело в канаве вздрагивает. Попадание в область спинного хребта, дюймов на 5 выше крестца. Гарантированная нейтрализация. Жаль только, что при таком ранении умирают долго… За спиной слышно одобрительное сопение. Бойцы молча передают друг другу бинокль–ноктовизор, кто–то тихонько цокает языком: хороший выстрел, молодец команданте… А что с теми двумя? Один – нейтрализован. Его движения – просто спорадическая дрожь, о нем можно не беспокоиться. Со вторым – иначе. Ранение в область колена. Он может, со временем, добраться до лежащего рядом автомата. Это не дело… Небесно–голубая точка скользит по траве… Раненый не может ее видеть – этот луч вне диапазона восприятия человеческого зрения. И позицию стрелка он не может видеть – она замаскирована, и с дороги, тем более – ночью, кажется просто одним из холмиков, покрытых густой травой. Но выстрел раненный, конечно, слышал. Он поднимает голову и, по нелепому стечению обстоятельств, встречается глазами со старлеем. Вернее, старлею так кажется. На самом деле, парень просто смотрит в его сторону. Испуганное, почти детское лицо. Чуть левее носа сверкает кружочек голубого неба… Бзз… Вот и все. Тут, по крайней мере, сразу. Команданте, не глядя, передает «HRL» обратно, назад, где снова одобрительно сопят и цокают языками. Команданте расстроен. В лицо стрелять неприятно. Привычно, но все равно, неприятно. Психология. Нормальный человек ничего с этим сделать не может. И теперь, скорее всего, ему будет не заснуть. Жаль. Еще треть ночи впереди. На подходе к своему шатру, он видит, что поспать по–любом не получится – потому что, кроме Ллаки, там сидит худощавый дядечка лет 45, одетый в линялые шорты и клетчатую рубашку с коротким рукавом. Курит сигарету. И Ллаки курит – не иначе, у этого типа стрельнула. — Хена, это – Виллем, — говорит она, — Он много знает, он учил меня юзать интернет. — Здравствуйте, команданте, — говорит Виллем, протягивая руку. Ладонь у него узкая, но крепкая и жесткая. Хена умеет по рукопожатию определять людей, и этот человек ему сразу нравится. Хотя, все равно, шел бы он лучше спать. Но ведь не пойдет. По глазам видно: он настроен поболтатать. Ладно, поболтаем. Не обижать же хорошего человека. — Здравствуйте Виллем. Мне о вас говорила мисс Ренселлер. Вы – тот парень, который организовал для местных ребят что–то вроде школы, так? — Ага. Но на самом деле, я электрик. Просто люблю возиться с подростками. Своих детей как–то не завел. Не сложилось. Теперь вот, самореализуюсь на тех, которые рядом. Это как, допускается новой властью, или… — Это приветствуется, — ответил старлей, — А если вам кто–то будет препятствовать… — …То команданте Хена его убьет, — договорила Ллаки. Старлей набрал полные легкие воздуха, и шумно выдохнул. — Ллаки! Мы начали говорить про цивилизованность. Нас прервали, а жаль. У тебя, чуть что — сразу «убьет». Это — нецивилизованно. Такое отношение к человеческой жизни… (ему пришлось сделать паузу, чтобы найти нужное слово)… Безответственно. Человек – это… Короче, с человеком так нельзя. Неправильно. Если так делать, получится фигня. «А сам что сделал минуту назад, гуманист хуев?». (тихо спросил внутренний голос). «Знаешь что? Пошел ты на хуй». (так же тихо ответил ему Хенаоиофо Тотакиа). — Фигня – это что? – спросла она. — Ну… (он снова сделал паузу)… Это когда всем плохо. Или почти всем. Это, например, когда люди, вместо того, чтобы договориться по–хорошему, чуть что хватают пушки и давай друг друга колбасить. Как психи, короче. Скажи, можно так жить? — Можно, — ответила Ллаки, уточнив, впрочем, — … Но плохо и недолго. — Вот! – обрадовался он, — А цивилизованность… — … Это когда договариваются, — перебила она. — Верно! Молодец! Главное ты поняла, а остальное – детали. — Вы занятно объясняете, — отметил Виллем, — А Мэрлин просто сослалась бы на бога. — Это ясно, — сказал Хена, пожимая плечами, — Мисс Ренселлер получает деньги за то, что рекламирует этого бога. По ходу, у нее такой бизнес… Ллаки, ты уже докурила? Тогда будь хорошей девочкой, сбегай к парням, притащи котелок кофе, я отсюда слышу запах. Она встала с не детским вздохом, и пошла к караульном шатру, всем своим видом (даже спиной) изображая, как ей лень, и какое огромное одолжение она всем делает. — Молодой талант, — сказал Виллем, проводив ее взглядом, — Ей бы в театре играть. — Это вы ее учили интернет–серфингу? – спросил старлей. — Да. А что? — Так, интересуюсь. Хорошо научили. — Спасибо, Хена. — Какое спасибо? Что есть – то есть. Действительно, хорошо. Виллем покачал головой. — Я не о том. За Эстер спасибо. Она замечательная девушка, а после этого… Знаете, она была, как выброшенный больной котенок. Я боялся, что она такой и останется. — Да ладно вам, — отмахнулся команданте, — Это был обычный шок. Вот меня однажды перебросило взрывной волной через бруствер – я часов 10 так ходил и головой дергал. Кружку не мог держать – руки тряслись. Потом прошло. Человек – крепкая штука. Как будто в подтверждение этого тезиса, со стороны дороги на Цутомбэ послышался приглушенный расстоянием вой, но не животного, а явно человека. В нем даже можно было расслышать какие–то два повторяющихся слова. Кажется «mai» и «taka». — Что там произошло? – спросил Виллем, — Были выстрелы, верно? — Да, — неохотно ответил старлей, — Бандформирование. Маленькое. — И вы кого–то ранили? — Да. Так получилось. — Послушайте, Хена, возможно, это не мое дело… Электрик сплел кисти рук в замок и хрустнул пальцами. — Говорите, — поощрил его команданте, — Я, кажется, догадываюсь, о чем речь. — Да. О том парне, который лежит южнее деревни. Я понимаю местных ребят. У них с этими солдатами свои счеты. Совершенно дикие. Я видел: местные радуются, когда те умирают вот так. Но вы… Вы же сами говорили о цивилизованности… — И что я, по–вашему, должен сделать? — Я не знаю точно… — Виллем замялся, — … Но, кажется, есть какие–то конвенции. — Да, что–то такое написано, — подтвердил Хена. — Я имею в виду, — продолжал электрик, — что для цивилизованных людей, даже на войне есть законы. По конвенции, видимо, надо оказать раненным медицинскую помощь. Но, даже если не говорить о юридических законах, есть закон милосердия. Даже охотники добивают подранков. А здесь не животное, а человек… Он просит воды, вы слышите? — До чего же это скользкая тема, — со вздохом, сказал Хена, — Ладно, раз все равно сидим, попробую как–то объяснить про законы войны. Мы с вами люди практические, так что не будем абстрагироваться от реальности. У меня группа меньше двухсот бойцов, из них 11 ранены. У меня один военврач. Я по несколько суток вынужден действовать автономно. Иначе говоря: каждая таблетка, каждый пищевой пакет, каждый патрон, и каждый час отдыха бойцов — на счету. Каждый час работы врача и каждый час моей работы – тоже. Успех действий моей группы зависит от продуктивности использования этого ресурса. Отправить кого–то из бойцов добивать подранка – значит, без оснований подвергать его риску. Знаете, сколько таких доброхотов схлопотали пулю, нож, или осколок от взрыва гранаты при попытке по–рыцарски выполнить «удар милосердия»? А в ночное время есть дополнительный риск столкнуться в темноте с небезопасной фауной, в т.ч. — с ядовитой. Короче: если мы будем возиться с нейтрализованными единицами противника, то зря потратим ресурсы. А от ресурсов зависит наша деятельность. Это – ясно? — Не ясно, — отрезал Виллем, — Сколько ресурсов вы потратили на Эстер? Хена с досадой, хлопнул ладонью по колену. — Ну, что вы заладили: Эстер, Эстер? Эстер – житель! Мы ради того и работаем, чтобы жителям было безопасно и, в разумной степени, спокойно! Это целевое расходование! — Черт меня побери, если я хоть что–то понял! – воскликнул электрик. — Мужчины кричат. Интересно! – констатировала Ллаки, раскладывая на циновке свою добычу: котелок с кофе, три кружки, пачку галет, и две сигреты, — А тот тощий парень с бритой головой и хохолком, шлепнул меня по заднице. Да! — Это Рупа, — сообщил старлей, — Дала бы ему в ухо, чтоб не баловался. — У… — задумалась Ллаки, наполняя кружки, — А, может быть, я ему просто нравлюсь? — Тогда другое дело, — серьезно сказал Хена, — И спасибо за кофе. Знаешь, одна кружка кофе, поданная юнгой Сэнсом адмиралу Нельсону, решила дело в морской битве при Трафальгаре. Без этой кружки мировая история пошла бы иначе. На войне нет мелочей. Именно это я сейчас стараюсь объяснить Виллему. Пока что, он мне не верит. — Такое впечатление, что вы управляете не армейской группой, а цехом, где собирают автомобили по японской системе «kanban», — заметил тот. — Так и должно быть, — согласился Хена, — И там и там – бизнес, основанный на качестве поставок и операций по принципу «полностью, точно и в срок, на каждом участке». В качестве рефрена, вдалеке прозвучал утробный вой, перешедший в тот звук, средний между кашлем и лаем, который называют «хохотом гиенны». — Боже, — тихо сказал Виллем, — сейчас будет то же самое, что позавчера. Слушайте, Хена, вы же не дикарь, вы из какой–то развитой страны – не знаю из какой, это и не важно. Как вы можете спокойно пить кофе, слушая, как гиена готовится сожрать раненного? — Поврежденную боевую единицу противника, — уточнил тот, — Если я сейчас окажу ему какую–то помощь, то подам своим бойцам пример грубого нарушения реальных законов войны. Этот поступок, в итоге, приведет к гибели десятков жителей, которых мы пришли защищать. Вы уверены, что я должен пожертвовать этими хорошими людьми? — Это – абстракция, — возразил электрик, — А тот человек на дороге – конкретен. — Это – не абстракция. В детстве папа читал мне старый британский стишок про войну: Не было гвоздя — подкова пропала. Не было подковы — лошадь захромала. Лошадь захромала — командир убит. Конница разбита — армия бежит. Враг ворвался в город, пленных не щадя, Потому что в кузнице не было гвоздя. Если бы я позавчера сделал так, как вы предлагаете, то мне бы не хватило какого–нибудь гвоздя, и сюда пришел бы не я, а адмирал Букти. Тогда ни вас, ни Ллаки, уже не было бы в живых. Война всегда конкретна. Конкретные жители, которые погибли или не погибли. На любой локальной войне, ведущейся, якобы, по конвенциям, о которых вы тут сказали, на одну уничтоженную вооруженную единицу приходится 30 погибших мирных жителей. — Не может быть! – вырвалось у Виллема. Команданте пожал плечами. — Не верите мне – могу прямо сейчас показать статистику в интернете. — Нет, я вам верю, но… Ведь конвенции запрещают расправы над мирными жителями. — Виллем, мы же взрослые разумные люди, — укоризненно сказал Хена, — чему вы верите? Своим глазам, или какой–то сраной бумажке, написанной политиканами, чтобы убедить болвана–избирателя, что, мол, война ведется с соблюдением норм гуманности? Какая, в жопу, гуманность, если война сама по себе — это систематическое истребление людей? — Знаете, что мне по поводу вас сказала Эстер? – спросил электрик. — Нет, конечно. А что? — Что вы – мастер ставить все с ног на голову, но что в этом есть какая–то логика. Теперь мне понятно, что она имела в виду. — Э, нет, — возразил Хена, — я как раз стараюсь поставить все с головы на ноги. Вот когда авиация некой страны забрасывает бомбами деревню с тысячей жителей, где, по слухам, есть десяток экстремистов – это с ног на голову. Когда солдаты этой страны бегают по горам, охотясь за тем же десятком экстремистов, а их президент дружит с исламской сволочью, производящей таких экстремистов тысячами – это тоже с ног на голову. Но у нас ни хрена не такая война. У нас все по–настоящему… У вас крепкие нервы, Виллем? — До известного предела, — осторожно ответил тот, — а к чему это предисловие? — На рассвете, когда не будут действовать факторы риска, мы займемся осмотром нашей ночной добычи. Как мне подсказывает интуиция, они шли в Макасо не случайно. А если так – то возможны материальные подтверждения. В общем, сами увидите. — А мне можно? – спросила Ллаки. — Тебе–то зачем? — удивился старлей. — А ты мне дашь камеру, и я буду снимать репортаж. Мы с тобой договорились… — Стоп, я понял, — перебил он, — ОК, идешь с нами. Электрик насторожился. — О чем это вы? — Ну, — начал сочинять старлей на ходу, — Мне нужен местный военный корреспондент, а где я его возьму? Хорошо, что Ллаки согласилась. Но давайте договоримся: пока все останется между нами. Ллаки, тебя это особенно касается, ты поняла? — Угу, — немного обиженно сказала девчонка, — Поняла, не дура. — Вот и хорошо, — сказал он, слегка потрепал ее по затылку и, повернувшись к Виллему, спросил, — так вы идете с нами? — Пожалуй, да, — решил тот, — есть вещи, которые надо увидеть своими глазами… Кстати, команданте Хена. Вот «Toyota» производит автомобили, «Sony» — телевизоры, и т.д. Вы говорите, что у вас тоже бизнес. Но, вы–то ничего не производите! Никакой продукции! — Наша продукция – это мир, — сказал старлей, — Самый обыкновенный мир. Просто здесь мы его еще не доделали. … ======================================= 18 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 2 сентября 22 года Хартии. День. Место: Меганезия, округ Социете, о–ва. Халл. Луна online. ===================================== — Вы не поняли, — лениво произнесла Омиани, — Никуда они не линяют. Кианго удивленно посмотрел на нее, а потом хлопнул себя ладонью по лбу. — Точно! Это же в любом детективе есть! Они, типа, подставные. Их сажают в каталажку, а бабки уже у других. Еще бывает, что в каталажке им чего–нибудь подсыплют в пайку, и тогда вообще концы на дно. — Зачетно, — поддержала Поу, — только надо успеть подсыпать, пока они не разболтали. — Ага. Иногда они сразу при аресте выпадают из окна, — со знанием дела, сказал юноша. Омиани зевнула. — Вы опять не поняли, детки. Никто никуда не выпадает. У янки есть пословица: «Украл бутылку – сел в тюрьму, украл железную дорогу – сел в Сенат». Это четко работает, если публичная касса принадлежит государству, а не людям. С тебя взяли налог, и все, это уже не твои бабки, и тебя не волнует, если какой–то вор переукрал бабки у того вора, который украл их у тебя. Когда налоги собраны, дальше идет просто их дележка между оффи. — Делят не все, — уточнил Панто, — Кое–что откладывают и раздают самой гнилой публике. Это называется «избирательный фонд», на нем система и держится. Еще в Древнем Риме сенаторы скидывались в такой фонд, и устраивали гладиаторские игры с раздачей хлеба. — Даже пословица есть: «Хлеба и зрелищ», а по–латыни: «Panem et cincerses», — добавила Омиани, — Я до революции училась в римско–католической школе, что–то еще помню. Жанна всплеснула руками: — Слушайте, ну что вы такое говорите, а? — Верно, мы куда–то съехали, — согласился Панто, — Я имел в виду, что капризы хороши в меру. Вот, Бимини 13 лет, самый переходный возраст, но Крис ее разумно воспитывает, и у нее нормальные капризы, без экстрима. А для Уиры и Тиа, любые капризы… — Ну что вы все набросились на Уиру! – не выдержала Рити, — Ей хочется иметь детей от всех любимых мужчин. Это же классно! И вообще она такая… Такая… — Остынь, детка, — спокойно сказал Крис, — Никто же не спорит, что Уира — замечательная женщина. Понятно, что она хочет все успевать. Киты. Циклоны. Перелеты через океан по диагонали. Много любимых мужчин. Много красивых детей. Это здорово. Но когда мама появляется два раза в месяц, детям этого мало, даже если она привозит центнер подаров. — А ребенку, маме которого 14 лет, нужна бабушка, — добавил Юео. — Ну и что, что Тиатиа 14 лет? – возразила Поу, — Зато она очень организованная! — Это точно, — согласилась Феиве, — Всех нас организовала в одну коллективную бабушку. Вот, я тебя сейчас тоже организую. И тебя, Рити, тоже. Жоли, Юео, поплыли на Циркус, вдруг там дельфины? А к обеду вернемся. Или к ужину. Поу и Рити оглянуться не успели, как у каждой из них на руках оказалось по младенцу, а Феиве и Юео вместе с сыном, на хорошей скорости плыли к дальнему углу лагуны. — Артисты! — с оттенком одобрения прокомментировал Панто. — Слушайте, как это вообще случилось? — спросила Жанна, — Что именно? – уточнил экс–сержант. — Я имею в виду, как 14–летняя девочка стала мамой. — Как–как… — он пожал плечами, — как все. Будто у вас в Канаде так не бывает. — Бывает, конечно. Но вы так спокойно к этому относитесь…. Панто отрицательно покачал головой. — Я не спокойно отношусь. Ребенок – не игрушка, и нечего потакать таким капризам. Но кто меня тут послушает? Когда Уира в 16 лет, на пятом месяце беременности, гоняла на спортивном «Крикете» за 200 с лишним миль в Тубуаи, и я сделал ей замечание… — Когда Марси делала то же самое, ты почему–то, молчал, – перебила Омиани, и пояснила для Жанны, — Марси – это vahine нашего старшего сына. — Но ей было уже почти 18, — возразил он. Омиани саркастически хмыкнула: — Огромная разница, да? — Да, представь себе! Огромная! А между 14 и 18 — вообще астрономическая! Когда 14–летняя девушка говорит: «я хочу ребенка» — это каприз! Она не ребенка хотела, а хотела быть, как мама, потому что мама круче штормовой волны и зажигает, ярче солнца. — Что толку в этом психоанализе? – спросил экс–сержант, закуривая длинную древнюю трубку, покрытую полустершимся узором, — Тиа родила отличного мальчишку, хорошо себя чувствует, и даже Флоп, который был не в восторге от этой идеи, поменял мнение. — Флоп потому был не в восторге, что боялся за нее, — вставил Кианго, — Во всех книжках пишут, что раньше 15 лет рожать опасно, а лучше вообще подождать до семнадцати. — Фигня! — заявила Рити, — Тут все индивидуально. Про это тоже есть во всех книжках. — Кто такой Флоп? – спросила Жанна. — Ее haikane. Ну, boyfriend. — А как ко всему этому отнеслись родители девочки? — Жутко переживали, — проинформировала Поу, — Особенно Лимо. Он даже похудел на 5 кило, не меньше. Уира как–то спокойнее на это смотрела. — Больше всех дергались Лис и Арно, — добавила Рити, — Притащили какой–то ариейский томограф, и чуть что – смотрели, как там у нее в брюшке. — Это не очень хорошая идея, — неожиданно тихо произнесла Поу, — Ты, конечно, можешь попробовать, но ничего не получится. Ее реплика относилась к малышу, который добрался губами до ее соска. — Может, Феиви его недокормила? — предположила она. — Да нет, — успокоила Омиани, приглядевшись к малышу, — Это он во сне. — Ладно, — сказал Панто, — мы будем эксплуатировать молодежь? — Так мы и эксплуатируем, — заметил Крис, — они уже третий час ловят крабов. — Нет, я про него, — Панто встал и похлопал Кианго по плечу. — А, — сказал экс–сержант, — Тест на дуроломство. — Чего сломать? — с готовностью, спросил юноша. — Во втором ангаре, — Крис указал мунштуком трубки на один из десятка боксов, стоящих в ряд у воды, — Выкатывай его, надевай шлем со шлемофоном, и попробуй взлететь. — Эй–эй! — настороженно вмешалась Поу, — а это не опасно? — Да нет, это прототип, — сказал Панто. — Ну и что, что прототип? — Не опасно, — четко ответил экс–сержант. — Все будет ОК! – крикнул Кианго, уже на ходу, направляясь к боксам. То, что он выкатил на воду через пару минут, напоминало четырехметровую летающую тарелку, решившую размножиться почкованием, на манер кактуса–опунции, и вырастила под разными углами три тарелочки втрое меньшего размера — две по бокам, и одну сзади. Говорить о наличии боков и зада можно было в том смысле, что на одном из радиусов тарелки находилась маленькая открытая пилотская кабина (и это, очевидно, был перед). Экс–сержант, держа в одной руке трубку, а в другой – woki–toki, начал отдавать краткие распоряжение. Кианго поправил на голове шлем, влез на «тарелку», сполз в кабину. — Мне эта херовина не внушает доверия, — сообщила Поу, — какой–то у нее нелетучий вид. — Типа, Голливуд, — добавила Рити. Младенец у нее на коленях негромко пискнул, будто соглашаясь с ее мнением, и даже попытался сделать какой–то жест ручками. В «тарелке» что–то басовито зажужжало, а потом тональность звука стала повышаться, постепенно превращаясь в комариный писк (каким он был бы, если бы комары могли вырастать до размеров коровы). Странная машина оторвалась от воды, очень медленно поднялась на несколько метров, и зависла, чуть заметно покачиваясь в воздухе. — За счет чего это летает? – спросила Жанна. — Это пока что не летает, — поправила Рити, — это пока что висит на воздушном потоке от вентилятора, если я верно понимаю жизнь. Вот если оно полетит… В этот момент оно полетело, точнее, прыгнуло метров на 20 вперед и вверх, после чего снова зависло, как будто неуверенно балансируя на невидимой опоре. Затем оно начало перемещаться более короткими прыжками, и через минуту стало ясно, что пилот делает попытку описать круг, но машина не очень охотно его слушается. Панто, направился к Крису, на ходу доставая из висящего на шее футляра морской бинокль. Полет «тарелки», тем временем, стал более ровным, она описала–таки круг диаметром около сотни метров, и стала двигаться по расширяющейся спирали, постепенно набирая высоту. Поднявшись метров на 30, она с внезапной легкостью скользнула прочь от берега, в сторону островка Страйп, через минуту описала над ним широкую ровную дугу и полетела назад, держась над самой поверхностью воды. Еще минута — и она зависла над пляжем, в двадцати шагах от наблюдателей, покачалась в воздухе, и очень медленно опустилась на песок, встав на два коротких поплавка. Звук двигателя прошел тона от комариного писка до басовитого жужжания и замолк. Кианго бросил шлем в кабине и спрыгнул на грунт. — Дайте кто–нибудь сигарету, а? – сказал он, слегка напряженным голосом. — Ну, и как? – поинтересовалась Омиани. — Еще не понял. Но похоже на компьютерную игрушку. Как–то не верится, что это полет. Все время кажется, что оно не по–настоящему. Ну, фиг знает, как объяснить. — Ты ведь летал на автожирах, — заметил Панто, протягивая ему сигареты. — Да, но это другое, — Кианго прикурил, — там чувствуешь, как летишь, а здесь – нет. Поу молча передала младенца Омиани, встала и подошла к своему haikane. — Ты весь серый, — сообщила она, — тебе не курить, тебе выпить надо. — Наверное, — согласился он, — Сам не понимаю, отчего мне было так стремно? Она протянула руку и провела ладонью по его щеке. — У тебя классно все получилось. Правда. — Держи, — сказал Крис и вручил юноше фляжку. — А это еще что? – проворчал Панто, прислушиваясь к тихому стрекотанию. — Судя по звуку, «крикет», — ответил экс–сержант, — Сян и Торин опять балуются. Панто хмыкнул, поднес к глазам бинокль, негромко выругался и передал бинокль Крису. Тот секунд десять наблюдал за маленьким пятнышком, которое двигалось в небе милях в полутора, где–то в районе островка Циркус, а потом вздохнул и произнес: — Если Аилоо об этом узнает… Просто ужас, что тогда будет. — Кто там рулит? – спросил Кианго, прикладываясь к фляжке. — Догадайся, — хмуро предложил Крис. — Бимини? – предположил юноша и, судя по еще одному вздоху экс–сержанта, угадал. — … Которую мне вечно ставят в пример, — Рити фыркнула, — Хорошая девочка Би. Жанна, не понимая в чем дело, повернулась к ней. — Рити, а что это за крикет? — Это, типа, airbike. Он с крылышками и двумя пропеллерами на носу, — она сделала из пальцев значок «V» и поднесла к своему носу, иллюстрируя размещение пропеллеров. — Привет от Уираити, — вставила Омиани, — Эту игрушку Лимо подарил ей к окончанию базовой школы. Все его отговаривали. Просто все. А он: не лезьте в мою личную жизнь. — А между прочим, Коломбан доказал, что его «Cri–Cri» и вообще аэро–крикеты, очень безопасные, — заметила Рити, — На них летают с 70–х прошлого века, и за это время мало кто разбился. Гораздо меньше, чем на обычных, наземных скутерах и байках. Омиани вздохнула. — Ты же умная девочка. Реши задачку. Миллион людей тысячу лет ходят в море на проа. Сто балбесов полвека ходят по морю в пластиковых тазиках с зонтиком вместо паруса. Кого больше в сундучке Дэви Джонса: тех, кто был на проа, или тех, кто был в тазике? — Первых, — ответила девчонка, — это же просто. — Молодец, — похвалила бывшая faahine Meyer, — значит, тазик безопаснее проа? Да? — Нет, — задумчиво пробурчала Рити. — Видите ли, — продолжала Омиани, уже обращаясь к Жанне, — этот француз, Коломбан, сделал свой «Cri–Cri» на спор: пилотажная флайка с крыльями, размером с лыжи. Для авиа–инженера с такой квалификацией и опытом, это — не проблема. Потом он говорил, что собирался придумать дешевый народный самолет, но аэро–крикет — штука явно не бытовая, а для фанатов. В бытовой влезает хотя бы два человека и центнер барахла, а в аэро–крикете даже пилота приходится утрамбовывать, чтобы он поместился в кабинку. Рити фыркнула: — Про утрамбовывать – неправда! — Нет, чистая правда. Когда Лимо проверял эту игрушку, мы запихивали его в кабину вдвоем с Панто. Вытаскивали, кстати, тоже вдвоем, потому что он там застрял. — Все равно, Cri–Cri – это хорошая машинка, — не уступала Рити. — Не ломись в открытую дверь, — спокойно сказала Омиани, — Я же не спорю с тем, что «крикеты» по–своему хороши. Было бы странно это отрицать, учитывая, что вся наша космическая программа начиналась с microjet–plane, которые, по сути, те же «крикеты». Но это не делает их подходящими игрушками для 13–летней девочки. — Очень правильное мнение, — поддержал экс–сержант, усаживаясь рядом с ними и по- новой набивая свою трубку, — придется заняться дисциплиной. Я надеялся, что Динго будет хоть немного урезонивать Би, но, похоже, она не очень–то его слушается. — А почему она должна его слушаться? – спросила Поу. — Потому, что он несколько старше и несколько разумнее. По крайней мере, он способен оценить риск в простейших случаях вроде этого. — Напрасно ты надеялся, — заметил Панто, — Вспомни себя в 16 лет, Крис. Была ли у тебя мысль занятся со своей подружкой не сексом, а уроками благоразумия? — Тогда было другое время, — проворчал экс–сержант, — Не надо сравнивать. Омиани легонько толкнула Жанну в плечо. — Знаешь, чем он занимался в 16 лет? Был в молодежной банде, которая терроризировала весь остров Лифука. Это сейчас он такой правильный. — Вот и рассказывай женщинам свою биографию, — все так же ворчливо произнес Крис, щелкнув зажигалкой, — мало того, что все разболтают, так еще и перепутают. В банде я был в 15 лет, а в 16 я уже сидел в тюрьме в Пангаи. В 17 вышел и завербовался в армию. — А в 21 дезертировал, — добавил Панто.. — Ну, да. Зато ты был бой–скаутом и примером для сверстников. — Я же не в упрек тебе, — заметил бывший мастер мелкой аферы, — просто ты зря требуешь от Динго таких вещей, которые не соответствуют его возрасту. — Ничего я не требую. Просто у меня была надежда. Подошедший Кианго протянул ему фляжку. — Помогло? – спросил экс–сержант. — Угу. — Тогда излагай подробно, по порядку, весь полет. Каждую выполненную операцию. — От какого момента? – спросил юноша. — От первого взгляда на панель управления. Ничего не пропускай, это важно. Через пять минут Жанне наскучило слушать скрупулезное повествование, состоящее на три четверти из технического сленга, и она вытащила из своей сумки книжку Ван Хорна. … ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Бухгалтер Иори Накамура ********************************* В год, когда в Меганезии совершилась Алюминиевая революция, скромному бухгалтеру производственного участка Иори Накамура, служащему в филиале национальной финансово–промышленной группы «Fuji» в провинциальном городе Убе, исполнилось ровно 50, а его стаж работы в филиале составил 30 лет. В Японии такое постоянство и верность команде очень ценят, так что Иори решили поощрить чем–нибудь необычным. Директор филиала под большим секретом спрашивал сотрудников: не знает ли кто, есть ли какая–нибудь мечта у Иори–сан? Все знали, что Накамура очень застенчив, потому и семья у него не образовалась, и что он всегда старается помочь другим, а о себе как–то забывает. Вся его жизнь – это работа. За 30 лет он ни разу не опаздал, ни разу не пришел в неопрятном виде, и ни разу ни на кого не повысил голос. Очень–очень хороший человек, но о чем мечтает — неизвестно. Только самый старый сотрудник филиала вдруг вспомнил одну особенность: все 30 лет Иори–сан всегда покупает настольные календари только с фотографиями острова Таити. Ничего другого. Это ведь не просто так? И в день 50–летия Иори Накамура получил от фирмы в подарок 2 недельный тур на остров Таити. Он был так счастлив, что чуть не расплакался. И коллеги были счастливы, что угадали мечту этого скромного, аккуратного, отзывчивого и очень доброго человека. Если бы на юбилее оказалась Кассандра Троянская и сказала, к чему приведет этот тур скромного бухгалтера, ее не просто подняли бы на смех, а сочли бы абсолютно сумасшедшей. Так Иори Накамура оказался в отеле «Sun Pearl Beach», в уютном домике из бамбука, со всеми удобствами, стоящем в лагуне, над водой. Теплое ласковое море было прямо под балкончиком, и под полом – тоже. Часть пола была стеклянной, так что вечером, включив свет, можно было лежать на диване и смотреть сквозь пол на ярких рыбок. А еще можно было кормить рыбок – они с удовольствием ели прямо из рук маленькие кусочки хлеба. По утрам улыбающаяся девушка–полинезийка на специальной лодочке привозила завтрак: крепкий кофе, булочку, фрукты, и кроме этого – свежий яркий цветок… Иори–сан был не просто счастлив – он был совершенно, абсолютно счастлив. За две недели он ни разу не вышел за территорию отеля. Здесь был тот Таити, о котором он мечтал. Администрация отеля честно позаботилась, чтобы в «Sun Pearl Beach» все соответствовало тому образцу, который задан иностранному туристу книжками в мягких обложках карманного формата. Снаружи отеля все было несколько иначе, но Накамура об этом не знал, поскольку ни разу не включил TV и не взял в руки газету – ему жаль было терять на это время. Он был так поглощен впитыванием своей ненадолго сбывшейся мечты, что не замечал, как начиная со второй недели, в ресторане отеля в обед и в ужин становится все меньше туристов, и что персонал с явным напряжением удерживает на лицах фирменные полинезийские улыбки. Все, кроме незадачливого бухгалтера, уже знали: на одном из архипелагов в Центральной Полинезии произошло вооруженное восстание с сильнейшим террористическим уклоном, и сейчас оно, подобно цунами после подводного сейсмического толчка, мчится по океану во всех направлениях от эпицентра. Правительство в полном составе покинуло Таити, когда у Иори оставалось 5 дней отпуска. Последний переполненный самолет из аэропорта Папеэте улетел еще через 2 дня, увозя с собой, в частности, администрацию «Sun Pearl Beach». Персонал, тем не менее, продолжал по инерции работать, обслуживая последних пятерых оставшихся туристов. Из них только Накамура был в полном неведеньи, а две семейные пары средних лет просто пожалели заплаченных денег, и думали, что все как–нибудь уладится. Прошел последний день, настало утро, пятеро с чемоданами вышли из отеля и собрались ждать микроавтобус, который должен был отвести их в аэропорт. Совсем молоденькая девушка–полинезийка (единственный человек из персонала, который еще оставался в отеле) скучая за стойкой бара в холле, полчаса наблюдала их бесполезное ожидание, а потом ей стало жалко этих бедняг. Она вышла на улицу и сказала: — Транспорта не будет. В Папеэте мародеры, они дезертировали из колониальной армии, и сейчас они грабят. Аэропорт уже два дня не работает. Я так думаю, вам не надо пытаться ехать туда. Вам лучше бросить тяжелые вещи, дойти до реки Ваирахараха, подняться наверх, в гору, и там ждать. Дня два, и все будет безопасно. А в эти два дня сюда могут прийти мародеры, и тогда получится стрельба. — В порядке пояснения, девушка кивнула в сторону стоящего у входа в отель старого джипа, с которого четверо парней с закинутыми за спину помповыми ружьями, сгружали какие–то зеленые ящики армейского образца. — Но мы же не можем бродяжничать два дня в горах, — заметил один из туристов. — Почему? – удивилась девушка, — Там есть вода и есть что кушать с деревьев. — Но мы заплатили за отель и за трансфер, — возмутился другой, — где ваше начальство? — Убежало, — лаконично ответила она. — А нельзя ли договориться с мародерами? – спросила одна дама. — Не знаю. Скорее всего, они вас ограбят. Может быть, они вас убьют. — Как убьют?! – удивился муж этой дамы. Девушка пожала плечами. — Обыкновенно. Они выстрелят в вас, и вы будете мертвый. Обе семейные пары от этого сообщения впали в ступор. Что касается Иори Накамура, то ему показалось, что это какая–то игра. Он подошел к девушке, и сказал: — Здравствуйте, меня зовут Иори Накамура, я из города Убе, в Японии. — Рокки Митиата, здешняя, — улыбнувшись, ответила она, — Я вас помню, Иори Накамура, вы один раз просили теплый сакэ, но его не было, и я принесла вам грог. Вы еще сказали, что занимаетесь экономикой для фирмы «Fuji», которая делает фотоаппараты. — Да, верно, — сказал он, — Спасибо, грог был очень вкусный. Рокки, можем ли мы на эти два дня арендовать маленький домик в безопасном месте? Девушка задумалась на некоторое время, потом сказала. — Я могу отвезти вас на островок Маиао, 60 миль отсюда. Там дом моего дяди, который сейчас в отъезде. Я дам вам ключи. Туда мародеры не пойдут, им там не интересно. — Мне кажется это хорошая идея, — решил он, — Сколько это будет стоить? — По 100 долларов с каждого за все, — решила она, после некоторого раздумья, — Там есть продукты, это входит в цену. Деньги наличные. Не кредитные карточки и не чеки. Если наличных нет, то можно заплатить вещами. Три фотоаппарата, или одна видеокамера. — Да, — согласился он, — А вы сами, Рокки? Вы же не можете здесь оставаться, это опасно. Она улыбнулась. — Вы хороший человек, Иори. Мало кто в такой момент думает не только о себе. — Я всегда так делал, — ответил Накамура, и уточнил, чтобы быть честным, — Кроме детства и последних двух недель, когда я тут отдыхал. — У меня много родственников, — сообщила она, и помахала рукой парню, который тащил по лесенке на крышу холла ручной пулемет, — этот отель нас кормит, мы его не отдадим. Она развернулась, зашла в холл, извлекла из–под стойки укороченное помповое ружье, и вернулась, держа его за пистолетную рукоятку. — Спускайтесь все к лодочной станции. Я подгоню туда моторку. «Вы не волнуйтесь, — успокаивала Рокки своих пассажиров в пути, — Маиао это маленький остров, всего две мили в поперечнике. Одна деревня с одной улицей. Кому он нужен? А через день — другой придет Народный флот, аэропорт заработает, и вы поедете домой». День прошел незаметно, и все улеглись спать с настроением, что все уладится завтра – послезавтра. Так бы оно и было, но с островка Тетиароа, что в 40 милях севернее Таити, хозяева очень дорогого мини–отеля решили эвакуировать клиентов сюда, на Маиао. Их шикарный прогулочный катер не мог не привлечь внимания, и вслед за ним нагрянули мародеры: 19 дезертиров из развалившейся колониальной армии. Иори Накамура спасла, как ни странно, любовь к созерцанию. Он встал около 6 утра, и отправился на вершину 150–метрового пика, чтобы посмотреть, как всходит солнце. Это оказалось очень красиво, а торопиться было некуда, так что он сидел там несколько часов. Услышав далекие выстрелы, он не понял, что это, пока не догадался посмотреть на деревню. Отсюда она была видна, как на ладони, а в дальномер фотоаппарата можно было разглядеть нелепо валяющиеся в стороне от улицы тела. Мертвых грабить проще, чем живых. Не убили только подружек богатых туристов из отеля Тетиароа — мародерам захотелось красивых женщин. Местные жители не вмешивались, туристы были им никто, так зачем создавать себе лишние проблемы? Тем более, «гулянка с девочками» происходила не на берегу, а на шикарном катере. Это устраивало и мародеров (которые, все же, побаивались местных), и самих местных (которые не хотели наблюдать это свинство рядом со своим жильем). Накамуру никто не искал – мародеры не затруднили себя выяснением числа прибывших туристов. Он просидел на вершине до середины дня, потом захотел пить и пошел искать воду, осмотрительно держась подальше от деревни. Через несколько часов, он сумел найти маленький источник, из которого вода сочилась буквально по каплям. Не менее двух часов ушло на то, чтобы утолить жажду, а потом Иори залез в кустарник где, под влиянием переживаний и усталости, крепко уснул. Снился ему номер в отеле на Таити и маленькие яркие рыбки, весело резвящиеся под стеклянными окнами в полу. Ранним утром следующего дня, одновременно во все 6 гаваней Таити вошли канонерские лодки и десантные катера народного флота Конвента. Бывшие солдаты колониальных войск (как дезертировавшие, так и оставшиеся в строю), оказались блокированы. Десант народной морской пехоты прошел от Папеэте на северо–западе до Рио Ваиоте на юго–востоке, останавливаясь для военно–полевых судов «согласно Хартии», не более, чем на три минуты. Приговоры были однообразны и приводились в исполнении немедленно. Свежие продукты правосудия, без затей сбрасывали в море. В середине дня десантники добрались до «Sun Pearl Beach», где обнаружили силы самообороны из сотрудников отеля и их родичей, вооруженных помповыми и охотничьими ружями, и двумя бельгийскими ручными пулеметами «FN–MAG». Комэск морпеха сдалал коллективу отеля комплимент за бдительность, а Рокки, в свою очередь, сообщила ему о пятерых туристах на Маиао, добавив: «Один из них — ученый экономист из концерна «Fuji», который делает японскую технику». У комэска мгновенно сработало в голове реле, связанное с приказом Конвента: «Технические специалисты из развитых стран представляют особую ценность для дела Хартии». Он почесал в затылке и спросил: «А вы можете поехать с нами и помочь найти этого японца?». Рокки, не раздумывая ни секунды, утвердительно кивнула. Всю ночь и первую половину этого дня Накамура провел в своем убежище, в кустах у маленького водоисточника. Каждые шесть часов он поднимался на пик и смотрел, что делается в деревне и на пирсах. Там пока все было по–прежнему. Дезертиры не хитрым образом развлекались на отельном катере и шлялись по деревне, меняя всякие снятые с катера штуки на самогон и еду. Накамура ждал, что они уйдут, но они не торопились. Маленький островок Маиао казался им безопасным и удобным местом на ближайшие несколько дней и, если бы не Рокки, так бы и было. Атаку морпехов все проспали — и Накамура (который старался побольше спать, чтобы не так хотелось есть), и дезертиры, (которые пьянствовали, и не удосужились выставить посты). Среди морпехов никто даже не был серьезно ранен. Девять дезертиров погибли за несколько секунд огневого контакта, а шестеро остались живыми и пригодными для допроса (четверых живых, но непригодных из–за полученных ранений, морпехи закололи штыками – не лечить же их, в самом деле). Трупы туристов лежали на свалке в сотне метров от околицы, и (преодолев брезгливость), комэск установил, что все они европиоиды. Местные жители в один голос твердили, что японец точно был, и его куда–то дели мародеры. Из тех молодых женщин, что приехали с Тетиароа, в живых остались только две, причем не в том состоянии, чтобы у них что–либо спрашивать. Тогда комэск, за отсутствием иных вариантов, приступил к допросу пленных. На вопрос о «японском профессоре» те ответили полным непониманием, которое комэск принял за попытку юлить, и приказал перейти к «мерам третьей степени». Отношение к мародерам вообще негативное, а к этим (с учетом их художеств) - тем более, так что били сильно. Через час, отбросив версию о крайне высоких волевых качествах мародеров, как маловероятную, комэск предположил, что они и впрямь не знают о японце — значит, он или нашел лодку и уплыл, или прячется на острове, причем скорее второе, чем первое. Прочесывание местности затянулось бы надолго (местность здесь хоть и занимает всего 9 квадратных километров, но является очень сильно пересеченной), но тут Рокки осенила гениальная идея: она забралась на тот самый пик, чтобы ее было видно из любой точки островка, и принялась кричать изо всех сил: «Профессор Накамура! Иори–сан! Выходите! На острове уже наши! Все ОК!». При этом она, размахивала руками, и даже пробовала танцевать, крутя над головой снятой с себя яркой футболкой, как сигнальным флажком. Морпехи, наблюдавшие это дело в бинокли уже решили было, что «девчонка, конечно, красивая, спора нет, но похоже, она зря старается». И тут Рокки вдруг покинула свою позицию, скрылась за пиком и через 10 минут возникла на тропинке вдвоем с худым невысоким дядечкой монголоидного типа. «Слава богам, нашелся профессор, — сказал комэск, и добавил, — так, по–скорому судим этих уродов, а то при нем как–то неудобно». Мародеров судили по все той же трехминутной процедуре, закололи штыками тут же по вынесении приговора, и Накамура застал только фазу их отправки на корм рыбам. Он был человек тонкий – вида шести продырявленных тел, влекомых за ноги в сторону моря, и остающихся за ними на дорожке полос крови, ему хватило, чтобы начать блевать желчью. Рокки, чуть не плача, поддерживала его за плечи, и кричала на морпехов, что они дебилы. Бравые парни молча втягивали головы в плечи (да, мол, нехорошо как–то получилось). В заключение своей речи, девушка сказала: «короче, профессора мы оставляем у себя, а тот, кому от него нужны научные консультации, пусть приезжает к нам и консультируется, вот так!». Спорить с ней никто не стал, и к вечеру Иори Накамура оказался в том же домике над лагуной, в котором он провел две недели, и из которого выехал три дня назад. Правда, теперь из вещей у него был только легкий спортивный костюм, кроссовки, и фотоаппарат — тот набор, с которым он отправился вчерашним утром созерцать восход солнца. Прежде всего, он тщательно вымылся под горячим душем и переоделся в чистый халат. То, что было на нем до того, он тщательно выстирал и повесил сушиться. После этого, он уселся в кресло и включил TV (по умолчанию, здесь было CNN). Согласно обычной схеме мышления людей, попавших в трагические обстоятельства, он был уверен, что именно это является наиболее важным событием в мире. Когда дошло до новостного блока, он был страшно разочарован: началось с экономического форума G–7, который плавно перешел в информацию об очередных проблемах в энергетике, потом долго показывали наводнение в центральной Европе, а следом – автокатастрофу в Америке. Наконец, диктор произнес: «На островах Океании продолжается политический кризис из–за военного переворота в Лантоне. Т.н. Конвент Меганезии сегодня установил контроль над островами Ле–Вент, Дю–Вент, Социетэ и Туамоту. В ходе общественных беспорядков пострадали несколько туристов из США, Европы, Японии и арабских стран. По последним данным 27 человек пропали без вести, и около 500 не могут вылететь на родину из–за проблем с воздушным сообщением. В районе Африканского рога неизвестными захвачен французский сухогруз с химикатами, следовавший в Индию. 18 членов экипажа удерживаются, как заложники. Пираты пока не выдвинули условий их освобождения. Это третий случай захвата судна в данном регионе за неделю. Вопрос о безопасности судоходства в Аденском заливе уже более 10 лет не решается. В республике Чад из–за неурожая, вызванного засухой…». Он переключился на токийский NHK. Там было то же самое, только вместо автокатастрофы в Америке показали сюжет о проблемах на трассе Нагоя – Осака и оползень в Акита. Накамура вздохнул, и прямо в халате отправился в бар, с твердым намерением выпить чего–нибудь крепкого. Его подкосило полнейшее безразличие мира к тому, чему он был свидетелем за последние 3 дня. В баре было всего пара посетителей – какие–то ребята в уже знакомой ему форме, и с оружием – они ели мороженое. За стойкой скучала Рокки. Накамура передумал пить спиртное, сел на табурет у стойки и попросил крепкого кофе. «Только у меня нет наличных денег». Рокки улыбнулась: «Это не страшно, Иори–сан, я запишу на ваш счет. Как вы себя чувствуете?». Он сказал, что уже лучше, поблагодарил за заботу и, выпив кофе, попросил кусочек хлеба. «Может быть, вам подогреть сэндвич?» — спросила она. «Спасибо, — ответил он, — я не голоден, а хлеб это чтобы покормить рыбок. Странно, да?». Рокки сказала, что не видит тут ничего странного, дала ему две булочки, и Иори, снова поблагодарив, вернулся в домик. Он больше не включал TV, а устроился на балкончике, и кормил рыбок, привлеченных светом. Он до поздней ночи вспоминал свою жизнь, начиная со школы, и с жестокой ясностью осознавал, что там не было решительно ничего. Все 50 лет жизни были только ради последних двух недель. И они чуть не стали последними – вот в чем штука… Мысли начали путаться, и он лег в кровать, думая, что вряд ли сможет заснуть – но нет, заснул с удивительной легкостью и проснулся около 8 утра. Он принял душ, завернулся в халат и, обнаружив, что одна из двух булочек так и лежит на столе, снова устроился на балкончике, и стал кормить рыбок, щурясь от низко стоящего яркого солнца. Потом он заметил, что из его глаз равномерно капают слезы… Тем временем слух о «японском профессоре–экономисте» уже дал обильные всходы. В холле «Sun Pearl Beach» за него сейчас шла настоящая битва. Военный комендант Таити требовал, чтобы ему дали поговорить с профессором о неотложных проблемах экономики острова. Комитет работников отелей — участников самообороны, заявлял, что профессор — их клиент, и в начале они попросят его заняться именно их проблемами. Кто–то спросил: а чем профессор занят в данный момент? Рокки ответила: «Иори–сан сидит у воды, кормит рыбок и плачет, и я не дам его трогать, пока он не придет в себя». С этими словами она с грохотом опустила на стойку помповое ружье. Военный комендант заявил, что это уже наглость. Ему что–то резко ответили родичи Рокки (которых хватало в комитете). Начался скандал, продолжавшийся четверть часа, и прерванный только появлением его главного виновника, одетого в успевший высохнуть за ночь спортивный костюм, и тапочки. Иори Накамура, вошел в холл и тихо спросил, не найдется ли чего–нибудь на завтрак. Он ничего не ел с позавчерашнего дня, и очень голоден. Но он хочет напомнить, что у него нет наличных денег, а питание у него оплачено только по утро поза–позавчерашнего дня… — Вот видите, — обратилась к присутствующим Рокки, — из–за ваших дурацких свар, я во–время не накормила профессора завтраком (и она повернулась к Накамуре). Садитесь вот сюда, Иори–сан, сейчас я принесу сок, сделаю яичницу с гренками, и горячий шоколад. — Спасибо, Рокки. Только не называйте меня профессором, я бухгалтер в фирме Fuji, а это не то же самое… Вы не знаете, спокойно ли на острове? Я смотрел TV, там говорили, что все это из–за какого–то военного переворота, но я не разбираюсь в политике… — Вы – бухгалтер Fuji? — спросил военный комендант (он понял так, что Иори Накамура руководит экономикой фирмы, выпускающей технику на 10 миллиардов долларов в год, а это гораздо серьезнее, чем профессор, занимающийся экономикой абстрактно). — Да, — грустно подтвердил Иори, — Я проработал в Fuji 30 лет. Спасибо, Рокки (это была реплика по поводу стакана свежего сока манго) … 30 лет, как песок сквозь пальцы… — А вы могли бы нам дать несколько советов? – спросил олдермен от комитета отелей, — у нас сложная ситуация, как вы видите… — Сейчас ситуация полностью контролируется народным флотом Конвента, — уточнил комендант, — здесь безопаснее, чем в Токио. Не волнуйтесь об этом. — Но без туристов и регулярного грузового сообщения… — подхватил олдермен. — Дайте же профессору поесть спокойно! – перебила его Рокки. — Мы сможем поговорить, когда вы позавтракаете? – спросил комендант. — Конечно–конечно, — подтвердил Накамура. ********************************* … — Так, — деловито сказал Панто, — Начинаем всех знакомить. Это – Жанна Ронеро, она с Атлантического океана, из Новой Шотландии, которая в Канаде (канадка постаралась быстро включиться и приличествующим образом кивнуть — появление шести молодых людей на маленькой, почти бесшумной, моторке, она пропустила, увлекшись чтением). — … Это – Торин, его предки были твоими соседями по Атлантики, — продолжал Панто, теперь уже обращаясь к Жанне, — Поэтому он такой большой и рыжий, а бороду он не бреет потому, что ленивый… Не встревай, Торин, иначе я запутаюсь и пропущу кого–нибудь. Это – Сян, загадка для антропологов. Они думают, что она маори, но на самом деле ее мама – китаянка, а биопапа — зулус. — Это он маме говорил, что зулус, — перебила бойкая «загадка», — А поди теперь, проверь. Они как встретились, так и разбежались. Может, он обычный банту. — Сян, перестань трещать, а то я собьюсь… Так, дальше у нас Флоп, он с Раротонга, из Аваруа, короче – городской, но учится у нас на втором курсе, капитан команды нашего колледжа по ацтекболу. Кто его заменит – непонятно… Что это – Тиатиа ты, наверное, догадалась по тому, что она делает. Когда вернется Феиви, она ей точно за это врежет. — Почему? – лаконично спросила представляемая. Это была совсем юная полинезийка, удивительно гармонично сложенная, подвижная и, похоже, непоколебимо уверенная в своей красоте (к чему, по правде сказать, у нее были веские основания). Она деловито забрала с лежбища обоих младенцев, затем уселась на циновку, скрестив ноги и, приложила одного к своей правой груди, а другого – к левой. — А Феиви всего полтора часа назад говорил, что это страшно неудобно, — протянула Поу. — Чего? – не поняла та. — Кормить двух одновременно. — Да ну, — ответила Тиатиа, — Когда близняшки были маленькие, мама всегда так кормила. А я обычно так не делаю, разве что если тороплюсь, как сейчас. — Ты опять их перекормишь, — сказала Омиани. — Я их никогда не перекармливаю, — возразила Тиатиа, — Детям надо есть, сколько хотят. — У Феиви другое мнение, — заметил Панто. — Если даже я один раз совсем чуть–чуть их перекормлю, хотя этого не может быть, то и тогда ничего страшного не случится. — Куда это ты торопишься? — поинтересовалась Рити. — Так через час будет включение с рокки–регаты. А смотреть телек, когда кормишь, это неправильно. Ментальный контакт портится. — Сказки, — заметила девчонка, младше остальных (ее Жанне не успели представить). — Мало ли, — неопределенно ответила Тиатиа, — зачем рисковать попусту? Это же дети. — Ну, не знаю… — девчонка пожала плечами, и повернувшись к Жанне, сообщила, — меня зовут Бимини, а это (она ткнула в бок парня рядом) Динго. Он австралийский абориген. — Вообще–то меня зовут Фрэдди Принс, — уточнил тот, — но Динго мне больше нравится. — Динго по–настоящему абориген, — вмешалась Бимини, — без обмана. — Что, действительно? – спросила канадка, присматриваясь внимательнее к этой парочке. Бимини была типичной подрастающей океанийкой (Жанна подумала, что ее «био–папа», наверное, все–таки Лимолуа, а не Кристо, но решила, что спрашивать об этом неудобно). А вот Фрэдди, или Динго, принадлежал, похоже, к другой расе. При том же шоколадном цвете кожи, у него был широкий и короткий нос, более массивный подбородок, покатый лоб, глубоко посаженные глаза, и жесткие, как проволока, угольно–черные волосы. — На самом деле, это точно определено по анализу крови, – сказал он, догадавшись, что канадка пытается заниматься визуальной антропологией, — а такая физиономия может быть и у маори, и у папуаса. Разница есть только в биохимии. — Бимини, давай–ка пройдемся, — строго сказал экс–сержант, — Надо переговорить tet–a–tet,. — Что–то случилось? — спросила она. — Пока ничего, но я не намерен ждать, когда случится, если ты поняла, о чем я. Девчонка вздохнула, и они оба зашагали вдоль берега. Динго проводил их глазами и растерянно почесал в затылке. — Похоже, мы сейчас огребем, — предположил он. — Я вас предупреждал, — напомнил ему Торин, — и давайте уже готовить крабов, а то все опять уткнутся в экран, как позавчера… — Зелень, — напомнила Сян, — краб без зелени — это не цивильно. И вообще, давайте я буду командовать, а то никто ничего не сделает вовремя. Флоп, тащи сюда котел. Только уже с водой, ОK? Торин, включи эту хрень с факелом, а то я ее боюсь. Динго, что ты стоишь и страдаешь? Не съест дядя Крис твою Би. Мешок с крабами вынь из лодки… Кианго, Поу прошлись бы вы за зеленью… Флоп! Соль еще принеси. Рити, найди нормальный нож… В общем, командовать Сян умела. Подошедшей через четверть часа Бимини оставалось только присоединиться к наблюдению за процессом закипания воды в котелке (который был размером с хорошее ведро). — Здорово попало за «Крикет»? — спросил Динго. — Еще только начало попадать, — озадаченно ответила она, — Он обещал после регаты мне такое устроить… Сказал: «ты у меня полетаешь – тебе надолго хватит». — Ты же хотела приключение, — заметил Торин. — Но я же не это имела в виду… Ладно, переживу. — А кто остался в регате? – спросила Поу. — 3 часа назад было четверо, — сказала Тиатиа, — Хэилун, Гаутама, Вампирелла и Оцеола. — А куда делся Гладиатор? — Ориентировочно в район созвездия Тукана, — проинформировал Торин, — примерно через миллиард лет, он долетит до Малого Магелланова облака. Жанна посмотрела на потомка «соседей по Атлантике». — Какая–то у вас странная регата, как мне кажется. — Обычная лунная регата, — ответил он, — просто один парень промахнулся. Бывает. — Мимо чего? — Мимо Луны, — уточнила Тиатиа, возвращая обоих младенцев на лежбище. — Это шутка такая? Флоп покачал головой — Это глюк в софтвере. Он бы не стал специально промахиваться. — Или микропривод — говно, — высказал другую версию Кианго. — По отчету рефери, у него возникла прецессия, — сообщил Торин, доставая сигарету. Канадка покрутила в воздухе пальцами, чтобы привлечь к себе внимание. — Слушайте, кто мне объяснит, что такое лунная регата? ======================================= 19 – РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 11 — 12 сентября 20 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Деревня Макасо и вокруг нее. ======================================= В 5 утра старший лейтенант Хена Татокиа отправил пакетный рапорт с видеосъемкой и коротким пояснением: «Сегодня, в 3:22, в зоне «Сито–4», пресечена инфильтрация 9 единиц с юга. Единицы нейтрализованы. При обследовании единиц в 4:40 обнаружены следующие предметы: — Тактическая карта района с нанесенным маршрутом. — Ситуационный план зоны «Сито–4». — План помещений международной гуманитарной миссии со специальной пометкой на одном из цокольных помещений, на обороте — записи из 4 цифр, 6 цифр и 11 цифр. Помимо перечисленного обнаружено: — 9 автоматов Shafa — 7,62 мм, производства «Armod», Нигерия, и боеприпасы к ним. — 2 круглых объекта, вероятно биологического происхождения (в п/э пакете с солью). — 1 пистолет Glok–18 — 9–мм, без указания производителя, и боеприпасы к нему. — 1 упаковка «Doltadine» (морфин–гидрат), производства «Nicafarm», Франция–Дания. — 1 служебное ID ассоциации «Репортеры без границ», на имя Фелиси Тиммер (USA). — Предметы полевого питания и быта, кустарного производства (разные). При последующем осмотре отмеченного помещения миссии, обнаружен сейф с кодовым замком. Установлено, что 6 цифр на плане подходят к замку. В сейфе обнаружено: — 8 п/э контейнеров с упаковками «Skenan–A» (диацетил–морфин) производства «Unipsa», Франция–Австрия (по 450 упаковок в каждом контейнере). — 1 мобильный телефон производства «Nokki», Финляндия–Китай. К видео–фиксации были привлечены: местный военкор–любитель и свидетель–волонтер из международной гуманитарной миссии. Фото/видео материалы прилагаются + Дополнения/ примечания (в свободной форме): 1. По–моему эта миссия специально на отшибе — тут НЗ на случай если старого суперпупа скинут и траффик, на хер, обрубят – чтобы продержаться пока не договорились с новым. 2. Наше инфо–прикрытие – херня полная, потому что про наши масс–пушки есть в сети, и скоро даже носороги догадаются, хотя и очень тупые. 3. Я обещал военкору работу на ТВ и деньги 140 USD в неделю. Пока взял на себя, но это для дела, и предлагаю отнести на счет штаба, а то херня получается. 4. Я обещал волонтеру 4 компа для детей, тоже надо отнести на счет штаба, все равно их здесь ни хера не найти, надо забрасывать с Большой Воды. 5. На «Сито–4» нет гражданского врача (убили), только фельдшер (он ни хера не умеет), а мой военврач это мой военврач. Гражданский врач нужен обязательно. 6. Я с лидером миссии загребся, заберите ее отсюда на хер, а то я ее травмирую от нервов. 7. Я думаю, сюда еще придут за НЗ, уже по–взрослому на бронетехнике, а у меня ни хера, кроме тюберов и трещеток, пришлите что–нибудь серьезное, хотя бы спиттеры, штук 20». В 7:45 утра пришел ответ: 16 листов, с подробной инструкцией, в конце которой была приписка шеф–команданте: «Молодец, отлично сработал, но замечание за стиль. Что у тебя все хер, да хер? Свободная форма — не повод разводить сральню в рапорте». В 8:30, на смешном самолетике, разрисованном эмблемами IDEM — «International Deep Ecology Movement» (три танцующих разноцветных человеческих фигурки под цветком подсолнечника в качестве солнышка) прилетел кэп Алонсо. Норвежский философ Арне Нэсс, основавший в 1973 прекрасное, но наивное движение «Глубокая экология», даже предположить бы не мог, что из–за сходства аббревиатуры с INDEMI, его идея окажется востребована, как удобная «маска» для меганезийской разведки в Центральной Африке. Капитан — «эколог» спокойно выслушал грубые стоэтажные ругательства старлея в адрес составителей инструкции и, со словами: «я тебе сейчас подниму настроение», открыл фальшивый навесной топливный бак, внутри которого оказались четыре стоящих в ряд одинаковых пластмассовых ящика без маркировки. — Y una polla! – радостно воскликнул Хена, — никак, это спиттеры. — Ага. Правда, ты просил 20, я привез только 4, но это все, что было у меня в резерве. На шеф–базу в ближайшие два дня не надейся. Ты в курсе свежих политических новостей? — Мне, по ходу, не до того было, — буркнул старлей. — Так вот, я тебе докладываю: мозамбикцы накрыли нашу шеф–базу. Эта жирная сволочь, Мокомо Бонки, решил, что достаточно нажил на взятках, и сдал нас контрразведке. Есть подозрение, что так было задумано с самого начала. Короче, вчера у нашего островка… Точнее, у их островка, который мы юзали, нарисовалась половина мозамбикского флота. Дюжина ракетных катеров, четыре эсминца и один старый авианосец, года 1980, еще из советских поставок. Нам вот так хватило (Алонсо провел ладонью на уровне носа). — Как же вы их прошляпили? – спросил Хена. — Так они хитрые: объявили, что флотилия идет из Накалапу охотиться за сомалийскими пиратами. Мы купились, а они завернули к нам по дороге. — Чистая работа, — хмуро пробурчал старлей, — И чего теперь? Алонсо пожал плечами. — Да ничего. Ком–базы с их полковником контрразведки часа три пили ром и болтали про дружбу народов, африканский народный социализм, и новый курс партии FRELIMO. А в остатке вышло, что нас оттуда вышибли, да еще взяли выкуп. — Много? – спросил Хена. — Гуманно, — ответил кэп, — Полста тысяч автоматов «spagi» — для дела социализма и пять патрульных флаек «Aquarato». Флайки ком–базы им сам предложил – в обмен на три дня отсрочки и на воздушный коридор через Мозамбик на эти 3 дня. Они на слово поверили, что мы не кинем с пушками и флайками – у нас хороший имидж на африканском рынке. Короче, нормально разошлись. По–братски, можно сказать. — А кто мне теперь по–братски будет делать заброски? – поинтересовался старлей. — Не вибрируй, — сказал Алонсо, — Все будет ОК. За ящик рома их контрразведка дала нам наколку, где приземлиться. Шеф–база теперь будет… Короче, тебе ребята расскажут, а у меня цейтнот. Давай сюда свои трофеи, и я полетел. В смысле, все, кроме контейнеров с героином – они пусть полежат, где были. Только код поменяй, на всякий случай. — Да на хрена они мне здесь?! — Это не ко мне. Начальство распорядилось. А знаешь, что самое ценное в твоей добыче? — Героин. Что же еще? — Вот фиг ты угадал. Самое ценное – это ID американской журналистки с глазами. — С какими, на хер, глазами. — По ходу, с ее глазами, — уточнил кэп, — Ну, те две круглые фигни в пакете с солью… — Joder! – пробормотал Хена, — Это за что ее так? — За деньги, за что же еще. Отсюда до озера Ниика – рукой подать. На другом берегу – Танзания. Там, в Мвамана перекупщики дают за гри–гри из человеческих глаз триста баксов, а потом в Дар–эс–Саламе толкают это дело туристам за полторы тысячи. Типа, сувенир. Народные промыслы. — Вот, срань какая… — уныло сказал старлей, вспомнив симпатичное женское лицо на репортерском ID, — … Не знаешь, у нее остался кто–нибудь? — Остался, — лаконично проинформировал Алонсо, и протянул ему сложенную вдвое распечатку с портативного принтера. Хенаоиофо Тотакиа прочел и с досадой ударил себя кулаком по колену. — Блядь! Пиздец! Ну когда это прекратится!? — Как будто, ты сам не знаешь, — ответил кэп, — Вот когда мы его прекратим, тогда оно и прекратится. Не раньше. А что тебя удивило? Изнанка планеты, хули тут. — Изнанка… — проворчал старлей, … — Слушай, кэп, забери этих двух девчонок, а? Ну, Эстер и мисс Ренселлер. У тебя во флайке как раз есть место. — Так, инструкция, — мягко напомнил Алонсо. — Эта инструкция – херня! Какая физзащита, если я послезавтра выдвигаюсь на юг? — На счет юга — это еще бабушка надвое сказала, — заметил кэп. — Есть новые вводные? – настороженно спросил Хена Алонсо чуть заметно пожал плечами. В смысле, вводные–то есть, но вот старлею об этом пока сообщать не велено. Секретность. Такие дела… … За следующие сутки Хена узнал, что такое настоящее занудство. Оно было дано ему в непосредственных визуальных и звуковых ощущениях, и звалось Мэрлин Ренселер. В инструкции значилось: «Обеспечить миссии Всемирной Лиги Католической Помощи при Международном Обществе Красного Креста физическую защиту, оказать разумное содействие, и проявить доброжелательность». Иначе говоря, у INDEMI были какие–то виды на этих экзальтированных кретинов. Старлей четко исполнял два первых пункта приказа, но (да будут свидетелями Мауи и Пеле, держащие мир) третий пункт он был психологически не в состоянии выполнить. Это видели все, и искренне сочувствовали. Гишо, старшина местной милиции (в общем, не злой дядька), после обеда тихо шепнул: «Команданте Хена, хочешь, я стукну эту дуру по башке? Я про нее приказов не получал, мне можно». Старлей поблагодарил доброго милиционера за дельное предложение, но отказался из–за первого пункта приказа. Вот парадокс: мисс Ренселер руководствовалась самыми добрыми намерениями, но из–за некой особой формы идиотизма, свойственной работникам гуманитарно–религиозных миссий, эти намерения, будучи реализованными, как правило, приносили одни неприятности. Ну, вот, опять… — Мистер Хена, необходимо провести обеззараживание воды. — Где именно, мисс Ренселер? — В колодцах, разумеется. Ведь люди берут питьевую воду оттуда. — И в чем должна состоять моя помощь? — У вас есть обеззараживающий препарат для воды, не так ли? — Да. «Биофин». Он входит в состав индивидуальной армейской аптечки. — Тогда дайте мне, пожалуйста, то количество этого препарата, которое необходимо для обеззараживания воды в двадцати восьми колодцах. — Мисс Ренселлер, биофин предназначен для кружки, а не для колодца. — Но ведь вода и там, и там, — возразила она, — Значит, для колодца он тоже подойдет. — Я в этом не уверен. Кроме того, у нас нет в наличии такого количества биофина. — А вас не затруднит связаться с вашим начальством и выяснить два вопроса… У старлея в кармане запищал сателлофон. — Извините, мисс Ренселлер… — сказал он, вынимая трубку, — … Шрек на связи. — Шрек это Мадагаскар! Как слышишь? — Слышу тебя хорошо, Мадагаскар. — Шрек, слушай сюда. Хортон пойдет с сарделькой от зеро минус три по–домашнему до зеро плюс два. Покажи, на какую тарелку класть. Как понял? — Понял тебя, Мадагаскар. А как он уйдет назад? — Он будет загорать у тебя, а шкурку от сардельки зароет. Как понял? — Понял тебя, Мадагаскар. Пляж обеспечу. — Слушай дальше. У Хортона подарки. Рататуй покажет, кому. — Мадагаскар, я не понял. Хортон будет у меня или у Рататуя? — Еще раз, Шрек. Хортон будет у тебя. Рататуй покажет, кому дарить подарки. А как — это тебе уже Хортон объяснит. — Понял, Мадагаскар. Еще вопрос. Я обещал брату, что мы завтра поедем в гости. Если я буду развлекать Хортона, мы не успеем. — Гости отменяются. Брат знает, но для других это — сюрприз. Как понял меня, Шрек? — Понял тебя, Мадагаскар. — ОК, Шрек. Конец связи. Старлей зашипел сквозь зубы и убрал трубку в карман. Эта смесь мультиков и флейма значила вот что. За 3 часа до полуночи (по средне–африканскому времени), с шеф–базы (позывные – Мадагаскар) вылетят Зиппо и Дилли (позывные — Хортон), сопровождая телеуправляемый дирижабль (сардельку). В 2 часа после полуночи, они приземлятся в Макасо, с грузом оружия, и останутся до следующей ночи. Джабба и Нитро (позывные — Рататуй), выполняющие глубокую разведку, укажут точки применения этого оружия. Запланированная операция на юге против оккупационных сил Самбаи и Везиленда — отменяется, и полковник Нгакве (брат) уже в курсе, а вот Хена узнает только сейчас… …. — Вы меня слушаете, мистер Хена? – спросила Мэрлин. — Уже да, — ответил он. — Я говорила о двух вопросах вашему начальству. Первый: подходит ли этот препарат к колодезной воде, а если не подходит этот – то какой подходит. Второй: как быстро они могли бы обеспечить деревню этим препаратом, или тем, который подходит. Он пожал плечами. — Ладно. Спрошу. — Буду очень вам благодарна, мистер Хена. Кстати, зачем вы от нас скрывали, что вы с Мадагаскара? Вы не делаете ничего, заслуживающего серьезного порицания, если не считать распущенности в вопросах пола. В определенной мере, ваше присутствие даже приносит пользу. Вы совершаете ошибку, приучая ваших солдат быть скрытными. Это мешает устанавливать добрососедские отношения между людьми. — Я просто выполняю свои инструкции, — ответил старлей. — Похвально, что вы соблюдаете дисциплину, — сказала Мэрлин, — Но я прошу вас довести до сведения ваших лидеров в Антананариву… Я правильно назвала вашу столицу? — Антананариву – столица Мадагаскара, — ответил он. — Я это и имела в виду. Доведите до их сведения, что это — ошибочная инструкция. — Нет проблем. Я передам ваше мнение по инстанции. — И напомните им, что я, как представитель международной гуманитарной миссии, требую предоставления интернет и телефонной связи. — Нет проблем, напомню. Хена стал выполнять оба обещания немедленно, как только раскланялся с Мэрлин. Он набрал по сателлофону капитана Алонсо, и злорадно сообщил: — Короче, так, кэп. Передаю тебе пожелания этой долбанутой тети. Во–первых, прислать гору антисептика для воды, чтобы дезинфицировать все колодцы… — У тебя что, водоисточники заражены? – перебил Алонсо. — Нет. Но она хочет насыпать туда антисептика для профилактики. Во–вторых, она хочет, передать в Антананариву, что по ее мнению, скрытность в армии – это плохо. — Куда–куда передать?! – изумленно спросил капитан INDEMI. — В Антананариву, — злорадно повторил Хена, — это город такой. Столица Мадагаскара. А в–третьих, она опять требует телефон и интернет, как представитель… — Это понятно, — перебил капитан, — Но почему, черт возьми, Мадагаскар? — Я, конечно, не аналитик, как некоторые, но думаю, это из–за позывных. — Упс, — многозначительно произнес Алонсо, потом неколько секунд сопел в трубку, а затем сказал, — Ну, тогда пусть она думает, что так и есть. Ну, ты понял. Сделаешь? — Сделаю. Не вопрос, — ответил старлей, — Только не понимаю: на хер это надо? — Ну, для порядка. По крайней мере, эта дура будет задавать на один вопрос меньше. … … Хена с первого взгляда определил, что мадагаскарский флажок (две горизонтальные полосы: красная сверху, зеленая – снизу) нарисован на фюзеляже «Little–Beetle» всего несколько часов назад. Пилоты, едва появившись из кабины, тут же подтвердили это. — Типа, кружок «умелые руки», — сказал Зиппо, — пленка, ножницы, и два спрея с краской. — Трафарет, кстати, делала я, — добавила Дилли. — Тоже мне, трафарет, — фыркнул Зиппо, — подумаешь, два квадратика. — Прямоугольника, — поправила она, — А если так просто, то что же ты сам не вырезал? — А почему все я? – возмутился он, — Крась – я, режь – тоже я? Не по–товарищески. — Так я же вырезала, нет проблем. Я только в смысле справедливости, чтобы ты тут не говорил, что это — как нехрен делать… (Дилли повернулась к старлею) … Ты уже знаешь, как нас нахлобучили мозамбикцы? — Разведка донесла, — ответил Хена. — Жулье, — сообщил Зиппо, прикуривая сигарету от спички, — зажигалку сперли. Прикинь, они нас обчистили, а потом стали нас угощать нашим же ромом. Ну не кондомы ли? Они когда выпили, то полезли обниматься. Типа «Революция — хорошо, Мозамбик – хорошо, Меганезия – тоже хорошо». Я и не заметил, как кто–то спер. А Дилли тоже не видела, она с адьютантом их полковника румбу танцевала. — А что мне было делать? Cтоять и тупо смотреть на этот бардак? – резонно спросила она. — Ребята, а где дирижабль–то? – спросил Хена. — Летит, — ответил Зиппо, — хрен ли ему? Через пару минут отсигналит – и будем сажать. — Куда? — Вот туда, — пилот показал кончиком сигареты на участок деревенской площади между военным городком и пустым по случаю ночи рыночным навесом. — От моих парней помощь нужна? — Нет. Вот когда посадим – тогда да. Шкурку — свернуть, гондолу – разгрузить, а игрушки на боевую позицию мы с Дилли лучше сами выкатим. — Какие игрушки? – поинтересовался старлей, — Я ни хера не знаю. Развели секретов… — Как будто это я развел, — обиделся Зиппо, — Это «экологи». Их хлебом не корми, только дай завести селедку за риф. Короче, есть такие штурмовые дроны, называются «Samum». У нас их 8 штук. Они уже заправлены и… (Тут у него в кармане запищал зуммер) Puta! Сарделька подходит. Про «Самум» тебе Дилли объяснит, пока я сажаю эту фигню. Он полез обратно в кабину, и стал что–то делать с монитором дистанционного контроля. — Вот так всегда, — пожаловалась Дилли, — он сначала болтает полчаса, а потом на дело не хватает времени. Значит, «Самум» — это флайка–робот. Габариты 3x4 метра. Рабочий вес — полтора центнера. Комп с паттерн–навигатором и турель. На турели – шестиствольная скорострелка, как обычный minigun, но микрокалиберная, 4,5 мм, иначе отдача разнесла бы флайку на фиг. Подводишь флайку к скоплению целей, показываешь компу образцы того, во что стрелять, а дальше она сама. Она воюет – ты куришь бамбук. Мечта солдата. — А она сама тут гражданских жителей не постреляет? — Нет. Во–первых, она пометит цели и запросит ОК, прежде чем стрелять. Во–вторых, по месту нет гражданских. Только самбайский оккупационный корпус на марше по трассе Бакимо – Мпондо. Их засекли Хабба и Нитро. Ты разве не в курсе? — Нет, я сейчас занимаюсь только своим пятачком, а в остальном – болван–болваном. — А! – сказала Дилли, — Так ты вообще ни черта не знаешь. Твой пятачок назначен пупом всей этой обосранной страны… О, глянь, летит наша сарделька! Неуклюжая трехсотметровая туша бескаркасного дирижабля, действительно напоминала чудовищную сардельку, сошедшую со страниц «Гаргантюа» Рабле или, скорее, призрак такой сардельки. Сверхтонкая поликарбоновая пленка оболочки дирижабля не закрывала свет Луны и звезд, а только преломляла и рассеивала его. Сорокаметровый карго–модуль под его брюхом, казался крошечным. Парни старлея были ко всему привычны, но они не смогли удержаться от испуганно–изумленных возгласов, когда этот гигантский призрак, лениво развернувшись на высоте около двухста метров, начал опускаться на выбранную площадку. В какой–то момент басовитый гул воздушного винта затих, а затем раздался протяжный хруст, как будто некий великан ступил подкованным сапогом на песок. — Ну, чего стоим?! – крикнул Зиппо, — Я сейчас буду сдувать оболочку, давайте уже… Следующий час команданте со своим батальоном, с командой местной милиции, и еще с полсотней волонтеров из числа зевак, дружно «давали». Свернуть сверхтонкую оболочку, размером с четыре футбольных поля – это вам не тент сложить. Теперь добавим к этому еще разгрузку двадцати с лишним тонн разнообразного барахла – и получим примерный объем работ. Наверное, сверху это напоминало скоростную разделку дохлой гусеницы толпой муравьев. Сказать, что к финалу муравьи запарились этим заниматься – значит, ничего не сказать. После того, как последний твердый элемент — 10–метровый engine–bloc (моторный и управляющий комплекс дирижабля) был оттащен в высокий кустарник и замаскирован камуфляжной сеткой, старлей свалился рядом, как мешок с картошкой. Между тем, Зиппо и Дилли уже выкатили на дорогу 8 игрушечных на вид самолетиков, похожих на уменьшенную почти вдвое модель обыкновенной флайки «SkyEgg». — Эти дурилки не умеют сами взлетать и садиться, — пояснила Дилли, раскрывая ноутбук с радио–модулем — Точнее, умеют, но бездарно. Так что, мы их сами… — Ну, все, погнали, — сказал Зиппо (его ноутбук уже работал). Совсем тихо, как крылья крупного насекомого, застрекотали пропеллеры первых двух «самумов». С интервалом в четверть минуты, обе машинки прокатились полста метров по грунту и взмыли в небо. Затем так же взлетела вторая пара… третья… четвертая. … Командир самбайского корпуса организовал движение вполне грамотно. 30 грузовиков по 26 бойцов в каждом (24 – в кузове, 2 – в кабине), перемещались со скоростью 25 км в час, с интервалом 5 метров. В голове колонны шел бронетранспортер, в центре и в хвосте – два легкобронированных «хаммера». Еще один «хаммер» был выдвинут на 300 метров вперед. При движении по бедной крупными естественными укрытиями саванне, этих мер, даже в ночное время суток, должно было быть достаточно, чтобы избежать серьезных потерь при наземной засаде. Фланговые дозоры не принципиально усилили бы безопасность, и резко снизили бы скорость движения колонны. Тогда корпус не успевал бы на рассвете выйти к Мпондо и атаковать неподготовленного противника сходу. Разумеется, если бы командир предполагал возможность атаки с воздуха — он бы действовал иначе, но и задание штаба, и его личный опыт, говорили о том, что у армии Мпулу нет штурмовой авиации. Впрочем, если бы в окрестностях появилось два — три легких штурмовых самолета или вертолета, у него было чем ответить – пять «Стингеров» и тяжелые пулеметы. Того, что произошло в действительности, командир просто никак не мог предвидеть. Особенность «Самумов» была в том, что они атаковали бесшумно. Стрекотание движков растворялась в гамме обычных звуков ночной саванны. Вторая особенность – очереди из микрокалиберных скорострельных пулеметов в начале не ассоциировались со стрельбой. В их лентах не было трассирующих пуль, а звуки очередей были похожи больше на резкий свист, чем на последовательность выстрелов. Догадаться, что пульсирующие на малой высоте тускло–оранжевые точки – это огонь изскорострельного автоматического оружия, управляемого компьютером, может только тот, кто знаком с подобным оружием. Для любого другого происходящее будет выглядеть, как точный и плотный обстрел из множества малоколиберных неавтоматических ружей. Когда из пулемета класса «minigun» (с производительностью 100 выстрелов в секунду) стреляет человек – он полагается на кучность огня. Когда это делает компьтер, то он успевает за одну сотую секунды между выстрелами, повернуть турель на достаточный угол, чтобы первая пуля шла в одну цель, а вторая – в другую. Инфракрасный сенсор системы наведения видит в темноте каждое человеческое тело, так что, доля промахов, или повторных попаданий в уже пораженную цель, составляет 95 процентов. Т.е. 100 выпущенными пулями будут поражены 5 человек. Первый, синхронный заход восьми «Самумов» на колонну длился всего 7 секунд. Его итог — 280 убитых и раненных. Колонна огрызнулась шквальным огнем по кустам, островкам высокой травы, и иным потенциальным укрытиям с правой стороны дороги. «Самумы», бывшие уже слева, развернулись и произвели второй синхронный заход — 4 секунды. Еще 160 бойцов, выведенных из строя. По приказу командира, колонна сжалась, остановиливаясь и перестраиваясь для круговой обороны. Это заняло около четверти минуты «Самумы», действуя уже асинхронно, успели за это время вывести из строя еще сотню бойцов. На второй минуте боя, командир понял, что колонну атакуют не с земли, а с воздуха, причем только из легкого автоматического оружия. Он тут же отдал приказал бойцам укрываться под корпусами грузовиков (а не за ними) но было уже слишком поздно. К этому моменту из 780 людей, следовавших на грузовиках, осталось лишь около сотни боеспособных. 12 бойцов в трех «хаммерах» и 6 – в бронетранспортере, разумеется, остались невредимы. «Самумы» пока не обстреливали эти машины: даже легкая броня остановит микрокалиберную пулю, зачем зря тратить патроны? Следующая атака была направлена против собственно грузовиков – точнее, против их наиболее огнеопасных точек. За пару секунд тонкий металл капотов и бензобаков был изрешечен, а возникшие при этом искры подожгли горючее. Беспорядочный огонь с джипов и с БТР не достиг цели – попасть в маленький самолетик, вообще не видя его, практически невозможно. Следующие несколько минут ничего не происходило. Зиппо и Дилли отвели дроны на милю, пустили их по кругу на экономичной скорости в миле от смертельно раненной колонны и совещались со старлеем о том, как достать людей, спрятавшихся за броней. Рассудительный и гораздо более опытный в таких вещах Хена, уяснив боевые качества «Самумов» твердо сказал: «на живую силу насрать, займитесь шинами, а у джипов – еще решетками радиаторов». При очередном (и последнем) налете все три «Хаммера» стали неподвижными металлическими коробками. Только бронетранспортер, шины которого были заполнены губчатой резиной, остался на ходу. После этого Хена пожал плечами, махнул рукой, объявил: «хватит страдать ерундой» — и дроны легли на обратный курс. Небо на востоке из черного уже постепенно становилось серо–синим, когда все восемь машинок появились над Макасо. Желая покрасоваться перед публикой, Зиппо и Дилли сажали Ссамумы» по одному, на финише выстраивая их в элегантную шеренгу перед штабным шатром. Каждую посадку зрители сопровождали радостными возгласами, аплодисментами, и гулкими хлопками по деревянным барабанам – так что вскоре вся деревня была разбужена. Каждому, кто продрал глаза, остальные подробно и со вкусом рассказывали о фантастическом сражении, которое произошло в 80 милях отсюда. Хена на этом фоне выглядел несколько хмуро — его беспокоила неизвестность относительно дальнейших действий противника. Зиппо, поняв, что для старлея это действительно так принципиально, со вздохом, распаковал один из привезенных контейнеров и вытащил предмет, выглядевший, как треугольное стеклянное чайное блюдце, в донышке которого маньяк–дизайнер сделал круглую дырку и вставил туда шарнир с мини–вентилятором. — Spy–drone «Yatri», — объявил он, — Совместная разработка с индусами. Говорят, он дает очень хорошее изображение, но я не проверял, так что… — Давай, запускай уже, — перебила Дилли. Извращенное блюдце долетело до позиции наблюдения, когда приближающийся рассвет уже во–всю полыхал алым и оранжевым. Было достаточно светло для осмотра в обычном оптическом диапазоне – и картина недавнего побоища предстала на экране во всем своем безобразии. Микрокалиберные патроны оснащены не обычными цилиндро–коническими пулями, а т.н. стреловидными – иначе не достигается необходимый поражающий эффект. Покидая ствол со сверхзвуковой скоростью, пуля–стрела, на дистанции пол–километра, встречается с целью при скорости 900 метров в секунду, совершая упругие поперечные колебания. При попадании в ткани, она интенсивно вибрирует, и на ее пути образуются обширная зона рассечений гораздо больших размеров, чем ее скромный калибр. Дилли отвернулась от экрана через пять секунд, издав невнятный горловой звук. Зиппо выдержал дольше, но потом тоже отвернулся, выругался сквозь зубы, и спросил: — Слушай, Хена, а это всегда так? — Смотря чем стреляли, — честно ответил тот, — После фосфорных мин — еще хуже. Там… — Только без подробностей, — перебила Дилли, — Joder!.. Мы это сделали за две минуты. Какое же говно – война. Какое отвратительное говно… Зрители из числа местных, наоборот, находили зрелище на экране весьма позитивным. Ллаки (которая, конечно, была тут как тут), мгновенно нашла для своих односельчан единственно – логичное объяснение реакции Дилли и Зиппо: — Пилоты огорчились, что убили не всех врагов. Называется: самокритичность. В кармане у команданте запищало. Он вытащил сателлофон и отошел в сторонку. — Шрек, это Мадагаскар. Что там у тебя? — Мадагаскар, все ОК. Операция завершена. Все борты вернулись на базу. — Отлично, Шрек! Слушай команду. Первое. К тебе едут янки из FBI и из ADA. — ADA – это что? — Это — Anti–Drag Agency. Спецслужба по борьбе с наркотраффиком. Пока они будут болтаться на твоей поляне, ни тебя, ни Хортона, ни барахла не должно быть на виду. Спрячь все, куда угодно и выставь охрану из местных. У тебя на это 4 часа. Успеешь? — Говно–вопрос, Мадагаскар. Успею. — За старшего оставь кого–то из местных, кто толковый и болтает на пиджин–инг. Его задача – показать им склад с дурью и рассказать легенду. Это первая часть. — ОК, Мадагаскар. Ясно. — Теперь, второе, Шрек. В мешке у Хортона — подарки для фермеров, с маркировкой «FARM». Пока гости будут болтаться по твоей поляне, ознакомься с инструкцией к подаркам и реши, как доходчиво пересказать ее местным. Гости уедут — собери всех толковых местных, расскажи им это, убедись, что они это поняли в общих чертах, и раздай им подарки. Надо, чтобы они немедленно начали работать с подарками. — Понял тебя, Мадагаскар. — Шрек, еще раз: работа с подарками должна начаться немедленно. Завтра утром, не позднее 11:00, они должны быть в земле, в том порядке, какой указан в инструкции. — ОК, Мадагаскар. Утром до 11:00 они там будут. — Шрек, это очень важно. Действительно – очень. — ОК. Я ставлю это первым приоритетом. — Правильно, Шрек. Все, отбой. … ======================================= 20 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 2 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия, округ Социете, о–ва. Халл. Китай и пилотаж. ===================================== Телеэкран, который до этой секунды показывал только сплошную рябь помех, внезапно дал четкое изображение, и почти сразу появился звук. — Aloha foa! Ea parau y faa–ite Xeno–TV Rokki, Miti–Ata, Moana Matairoa, Avae…, — начала девушка — диктор, одетая только в серебристый платочек, сложенный треугольником и завязанный узелком над правым бедром по лантонской моде. Она непринужденно стояла на краю высокой скалы над пустынной пыльно–серой равниной, покрытой овальными ямами, похожими на очень большие высохшие лужи. Весь этот безжизненный ландшафт был залит инфернально–ослепительным светом низко стоящего белого солнца. — Где это? – спросила Жанна. — На Луне, естественно, — ответила Рити, — В Море Облаков. А Море Облаков — в Океане Бурь. По латыни это… Торин, как это по–латыни. — Mare Nubium, Oceanus Procellarum, — ответил тот, разламывая клешню очередного краба. — Точно! А если на утафоа, то Miti–Ata, Moana Matairoa. И еще, если взять глобус Луны и наложить его на глобус Земли, то это место соответствет нашим островам Тубуаи. — Качественное изображение, — заметила канадка, — А где находится телескоп? — Нигде. Транслятор — на ботике. Ботик — на Луне. Зачем еще телескоп? Девушка – диктор, тем временем, перешла с utafoa на basic english: — It’s me, Llaki Latte, with direct report from the Moon surface, at Sea of Clouds, about 28–th Lunar–regate with tooking part of students from Aotearoa (New Zealand), Australia, Brazil, Chile, China, Equdor, Guatemala, Madagascar, Meganezia, Mpulu, Papua, USA, Viet–Nam. Жанна оглянулась на экс–сержанта и осторожно спросила: — Про студию на поверхности Луны это — шутка? — Не шутка. Что вас удивило? Такие машинки на Луну запускаются с 1970–х годов. При современном уровне техники, это вообще не проблема. Расстояние до Луны чуть больше 200.000 миль. Я не знаю, почему только наши ребята догадались сделать там телестудию. Ботик весит всего 10 кг, работает от солнечной батареи, первичная трансляция лазерная, на очень малой мощности, всего несколько ватт. Лазерный луч в космосе практически не рассеивается. Главное – попасть им в фоторецептор спутника–ретранслятора. — Когда вы рассказываете, кажется, что это действительно просто… А диктор — на Земле? — Да, на Таити. Два видеоряда накладываются, и диктор получается в лунном ландшафте. — А репертуар? — Развлекательный. Фольк–культура, новости, что–нибудь научно–популярное, и конечно, регата. Ботик выдвинут на эту скалу, чтобы наблюдать прилунение строллера. В другое время для программы выбирается какое–нибудь место с более богатым ландшафтом. — Строллер – это космический корабль? — уточнила канадка. — Если можно назвать «кораблем» объект размером с крупного шмеля – то да. — Но ведь тогда его трудно будет разглядеть, если вообще возможно.. — Об этом не беспокойтесь, — Кристо улыбнулся, — Он будет виден, и еще как. — Если у него сработает тормозной движок, — вставила Сян. — А если не сработакт, то будет видно, как он врежется, — добавил Динго, — на скорости примерно 2000 метров в секунду это, должно быть, эффектно. — Эффектно–то эффектно, — согласился Торин, — но это, скорее всего, произойдет в сотнях миль от студии, так что весь эффект… — С чего бы он стал врезаться? – перебила Поу, — «Хэилун» хорошая команда. — Из Фунафути, — скептически заметил Флоп, — Они там только дирижабли умеют строить. Не тот калибр, как говорится… — Вот не надо. Ты тамошний полигон видел? Нет? А мы с Кианго там были. — Хороший полигон, — подтвердил Кианго, — Но он, и правда, сделан под дирижабли. — А движок, кстати, сработал, — вмешалась Тиатиа, показывая пальцем в левый–верхний угол экрана, где появилась картинка–анимация с прогнозом траектории строллера. Экс–сержант тронул Жанну за плечо. — Смотрите в самый центр экрана, сейчас появится маленькая радуга от движка. Минуты две ничего не происходило, только зрители шумно сопели, а кто–то даже стал нервно похлопывать по колену (то ли своему, то ли соседа). А потом чуть выше центра экрана начало переливаться маленькое радужное пятнышко. — Слишком быстро падает, — сказал Торин. — Вопрос в прочности пузыря, — добавил Кианго. — Если пузырь вообще надуется, — уточнила Сян. — Ты и про движок сомневалась, — ехидно напомнила Поу. В этот момент миниатюрная радуга погасла, и вместо нее появился быстро растущий шарик ярко–салатного цвета. Торин покачал головой. — Все равно, слишком быстро. А ему еще лететь секунд десять. — Уже пять, — сказала Тиатиа. Шарик, оказавшийся раз в десять больше футбольного мяча, стремительно рухнул вниз, ударился о серую поверхность, сплющился в почти плоский блин, затем распрямился и отскочил высоко в небо. Зрители завопили так, что им позавидовали бы бразильские и испанские футбольные болельщики, вместе взятые. А салатный шар уже снова падал, но уже как–то лениво. Еще раз отскочив, он полетел под углом к горизонту, как пушечное ядро в замедленном кино, и зигзагами запрыгал по равнине. Только через полминуты он, как будто утомившись, улегся на лунный грунт, покачался на месте и застыл. Сквозь его тонкую оболочку просвечивало солнце, бросая на равнину длинную овальную зеленую полутень, резко выделяющуюся на унылом серо–белом фоне окружающего ландшафта. Жанна наклонилась к экс–сержанту и, перекрикивая продолжающийся гвалт, спросила: — А в чем смысл этой игры? — Пройти маршрут быстрее других. Это же регата. Она покачала головой и улыбнулась. — Только не говорите мне, что другого смысла нет. Я только два дня в Меганезии, но… — … Но уже понимаете суть дела, — перебил он, — Вы молодчина. Быстро ориентируетесь. Да, есть и другой смысл. Вот эта фитюлька… (он ткнул пальцем в сторону экрана, где камера переместившегося ближе студийного ботика показывала строллер, похожий на блестящее экзотическое насекомое, непонятно как надувшее своим маленьким ротиком огромный яркий воздушный шар)… Она стоит около тысячи фунтов, а не 20 миллионов долларов, как самые дешевые американские или китайские лунные транспорты. Кстати, «Хэилун» по–китайски значит «Морской дракон». Канадка кивнула. — Я знаю, что в Меганезии много этнических китайцев и китайский язык популярен. Экс–сержант Крис рассмеялся. — Это так, но Юн Чун в «Funafuti–Selena Club» намного популярнее, чем китайский язык сам по себе. Она четвертая на фото в правом поле экрана. Красивая девчонка, верно? — Да, — согласилась Жанна, — но я ведь сказала про этнических китайцев. — Она не этническая. Она гражданка Китайской Народной Республики, состоит в CCYL. — В чем состоит? — Chinese Communist Youth League, — пояснил Крис, — Это молодежная коммунистическая организация при правительственной партии Китая, КПК. — А что эта девушка делает на Фунафути? — Учится на факультете морской геологии, подрабатывает на ферме, гуляет с мальчиками и участвует в команде тамошнего лунного клуба. Студентка, как студентка. Верите? — Честно говоря, не очень. — Ну и правильно, — сказал он, — Я вот тоже не верю. — А как же ваша INDEMI? – спросила канадка. — Наверное, бдит, согласно контракту, — ответил экс–сержант, — Вы знаете, в нашей стране единая система военной разведки и контрразведки. Для них это хороший способ не очень напрягаться, делая и ту и другую работу. С одной стороны, они держат «под колпаком» китайскую шпионку, с другой – шпионят за китайцами, глядя, какие темы ее интересуют. — Шпионаж по взаимному согласию? – уточнила она. Крис широко улыбнулся и энергично кивнул. — Один парень назвал это «секретным научно–техническим обменом». Цивилизованно шпионить друг за другом проще, чем делать что–то на уровне межправительственных протоколов. В политике еще долго будут сложные отношения, но есть такие взаимно–полезные вещи, которыми можно заниматься, несмотря на это. — А Юн Чун играет не по правилам! — наябедничала Поу, — Когда мы с Кианго были на Фунафути, она вела среди нас коммунистическую агитацию. Ну, кто так шпионит, а? — Сейчас я фотку покажу, — Кианго, ткнул что–то в меню своего коммуникатора, — Вот! На фото был песчаный пляж в узкой заводи лагуны, на другой стороне которой, над кронами пальм торчал умопомрачительной высоты шпиль (вероятно — телебашня). На первом плане Кианго и Поу с двух сторон обнимали ту самую китаянку. Похоже, ее только что одели в лава–лава «Lanton–style», и она выглядела несколько смущенной. — Юн считала, что так нельзя одеваться. Она сослалась на мнение людей, которых она очень сильно уважает, — стала рассказывать Поу, — тогда Кианго позвонил в Бейджин и поговорил с товарищем Цинлонгом, директором коммунистической партии… — С генеральным секретарем компартии Китая? – спросила изумленная канадка, — Но где вы нашли его телефон? — В Интернете, на сайте КПК, — сказал Кианго, — Сначала трубку взял какой–то парень и сказал, что товарищ Цинлонг очень занят, а мне предложил поговорить с заместителем Цинлонга по молодежи, товарищем Ганяном. Я решил: почему бы и нет? Мы с Ганяном пообщались про обычаи и культуру. Он в некоторых вещах со мной согласился, хотя, конечно, не во всем. Потом он попросил меня передать трубку Юн Чун, и поговорил с ней. Тогда и она во многом с нами согласилась. — Как и товарищ Ганян? — уточнила Жанна, представляя себе психологческое состояние молодой китаянки при разговоре с одним из высших функционеров клана, имеющего почти абсолютную власть в ее стране. Интересно, что тот ей сказал (Жанна вспомнила читанного в студенческие годы Оруэлла). Что–то вроде: «Товарищ Чун, вы не должны ставить свои личные представления о приличиях выше интересов Партии». Кианго, как будто уловив ее мысли, или просто угадав поттекст вопроса, ответил: — Да, как–то незачетно вышло. Юн хорошая девчонка, мы не хотели ее обидеть. Я не подумал, что у них там такая дисциплина. Но ведь ничего страшного не случилось… — Хорошо, что ты не сказал товарищу Ганяну про group–sex, — перебила Поу, — а сначала ведь собирался. Вот это была бы беда. Кстати лава–лава ей идет. А из суеверия прятать такую фигуру под рубашку — это вандализм. Скажи, Кианго, вандализм же? — Вот! Вандализм, — подтвердил он, и добавил, — Прикинь, Жанна, мы иногда забываем, что она другая. Мы–то привыкли к нашим китайцам… Ну, таким, как Сян, например. — Я только наполовину китаянка, — напомнила Сян, — А на другую — зулу. Хотя, папа Йин, мамин faakane, говорит, что это все фигня, и что у нас настоящая китайская семья. Мы празднуем Син–Нян, Юансяо, Цинмин, Дуан–У и Чунцю по лунному календарю. Может быть, он и прав, но у континентальных китайцев все действительно как–то по–другому. — Йин Шан, папа Сян, крупный математик, — вставил Торин, — Он такие бабки поднял на методах раскройки. Правда, он говорит, что в Цюйфу это придумали еще при Кун–Цзы, для экономии бумаги, когда делали фонарики и воздушных змеев но, по–моему… Тут его прервал хоровой возглас Торина, Динго, Рити, Тиатиа и Флопа: — Оцеола летит! Оцеола летит! В центре экрана опять появилась миниатюрная радуга – солнечные лучи преломлялись в газовой линзе, образованной выхлопом микро–движка, — а через несколько секунд возник ярко–алый пузырь. Пузырь был не сферой, как у «Хейлун» а скругленным конусом, и падал гораздо медленнее. При ударе о грунт, он сжался лишь наполовину, распрямился, слегка подпрыгнув, и встал, как пирамида, на верхушке которой блестел строллер. — Не честно, — буркнул Торин, — это уже профессиональное пилотирование. — А чего ты хотел? – спросил Динго, — команда с Элаусестере. Там просто культ космоса. — И все равно «Хэйлун» их сделал, — заметила Рити. — «Гаутама» и «Камикадзе» отстают часа на два, — произнес Флоп, глянув на турнирную таблицу в углу экрана, — может, пока какао сварим? — Может и сварим, — ответила Тиатиа, — Если ты его принесешь, и поставишь котелок. Жанна повернулась к экс–сержанту. — Вы не договорили, для чего практически могут быть нужны строллеры. — Если так, в лоб ставить вопрос – то они на перспективу. Это корабли, под которые еще только проектируются экипажи. Вы слышали про самосборку микроботов? — Конечно. Это что–то вроде роботов–бактерий, да? — Нет. Те еще меньше, а эти — размером с очень мелких насекомых. Они размножаются и строят базу. Вы видели термитники? По такому же принципу можно строить что–нибудь для колонистов. Но это будущее. А сейчас — это прототипы более дешевых космических аппаратов и дешевая лунная разведка. Вся нужная электроника в строллер помещается. Через пару лет, я думаю, что–то вроде строллеров будет на Марсе. Опять же, дешево. — Марс очень интересует китайцев, — встрял Кианго, — больше, чем Луна. У Юн Чун две мечты: обитаемый Марс и Народная Республика Пацифида размером в пол–глобуса. — Она очень переживает, что у нас запрещена коммунистическя партия, — добавила Поу. — А она запрещена? – спросила Жанна — Конечно. У нас все политические партии запрещены. — А пропаганда? Она же вас агитировала за коммунизм, я правильно понимаю? — Так коммунизм же не запрещен, — сказал Кианго, — На островах Элаусестере полный коммунизм. Можно посмотреть если интересно. Это 800 миль к востоку отсюда. — Давайте прямо вечером и полетим? – сказала Рити, — Так, на пару дней! Крис нам даст InCub, правда? Мы же для прессы, а не просто так. — А в школу? — спросил экс–сержант. — Мы можем оттуда, по–виртуальному. И еще, мы сегодня поучимся. Ты ведь все равно будешь заниматься с Бимини, а какая тебе разница, с одной или с тремя? — У нее последний базовый класс, а у вас — подготовительный к колледжу, — отрезал он. — Мы не говорим, что одновременно, — уточнила Поу, которой явно понравилась идея. — А как на счет завтрашнего теста по деловой графике? — Его тоже можно сдать через интернет! – воскликнула Рити, — Так в правилах написано! — … Но его сначала надо сделать, не так ли? И, в любом случае, кто сядет за штурвал? — Я, — лаконично ответил Кианго. — ОК. Но на 800 миль тебя одного мало. Кто второй? — Ну, допустим, я, — лениво отозвался Торин. — E–o! Это вариант, — сказал Крис, — ладно, берите InCub. А сегодня – учебный день. Би, начнем с тебя. Я ведь тебе кое–что обещал, да? Вот и пошли. Торин проводил их обоих взглядом, и уверенно сказал: — Сейчас будет сеанс армейского воспитания. — Это как? – спросил Флоп, — Двадцать кругов бегом вокруг острова с одновременной стрельбой из помповушки по тарелочкам? — Нет. Это — солдафонство. А по–армейски – это, например, усадить за уроки до захода солнца. Думаю, так и будет, или я не знаю старину Криса, моего товарища по жене. — Вы с ним всего год, как товарищи, — заметила Сян, и пояснила для Жанны, — я в курсе, поскольку жена — это я. Крис — он поэт в душе. Сейчас будет такая баллада… — Ставишь двадцатку? – спросил Торин. — Легко! – отозвалась она. Минут пять публика обсуждала шансы сторон пари, а Тиатиа уже собиралась устроить вторичный тотализатор, когда со стороны ангаров раздалось жужжание авиа–движка. В лагуну съехала флайка веселого апельсинового цвета. Яйцевидный фюзеляж накрыт 7–метровым крылом. Еще одно, короткое крыло с вертикальными рулями — сзади на двух тонких балках. «SkyEgg» — малый патрульный штурмовик эпических времен «атомного координатора» Иори Накамура, а ныне – одна из самых популярных легких флаек. «SkyEgg» пробежала по воде, очень плавно поднялась в воздух, набрала высоту около полста метров, на малой скорости описала широкий круг между островками Кампо и Страйп, а затем приводнилась напротив ангаров. Через несколько секунд она повторила разбег по воде, снова описала круг, и снова приводнилась напротив ангаров. Когда этот цикл повторился еще дважды, Динго присмотрелся и уверенно проинформировал. — Метай двадцатку, Торин. По ходу, Сян выиграла. — А что там? — Там Бимини за штурвалом. А Крис торчит с woki–toki на берегу. Типа, командует. — Atira, — буркнул Торин, и с громким хлопком припечатал к столу купюру с портретом королевы Лаонируа. — Так–то, — фыркнула Сян, запихнула деньги в наплечную сумочку–браслет, потянулась, почесала себе спину, и предложила, — давайте подойдем, посмотрим, что там за фигня. Экс–сержант буквально выполнял свое обещание: «Ты у меня полетаешь, тебе надолго хватит». Под его руководством, Бимини отрабатывала взлет, набор высоты, движение с разворотом на той или иной высоте и посадку под тем или иным углом к слабому ветру. Поняв, что это, должно быть, длительный процесс, Жанна достала книжку Ван Хорна… … ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Замкнутый круг и А–бомба. Неизбежность. ********************************* Иори Накамура был именно тем человеком, который требовался на Таити в тот момент в качестве администратора. Человек, который 30 лет жил (жил, а не только работал) по правилам японского менеджмента, сложившегося, когда страна лежала в руинах после II мировой войны. Менеджмента нищеты и разрухи, отсутствия кадров, ненадежности всего на свете. Менеджмента, состоящего в выявлении и решении постоянно возникающих проблем, каждая из которых может стать фатальной. Менеджмента, в котором не на что опереться, кроме как на маленькие группы доверяющих тебе людей, каждая из которых выполняет свою частную задачу, имея четкое представление о том, как эта задача связана с общим процессом, кто в ходе процесса поставляет для нее материал, и кто пользуется ее продукцией. Но исходно таких групп нет — их возникновение надо инициировать на ходу. Для этого необходимо постоянно поощрять этих людей, чтобы они что–то обсуждали и предлагали не только на своем уровне, но и на любом другом. Если их предложение хоть чего–то стоит — надо тут же внедрять его. И не ради выгоды (она может быть мизерной), а ради того, чтобы человек почувствовал: он тоже управляет процессом. Иори Накамура начал работать много позже той эпохи, когда эти правила действительно соблюдались. В его время в них уже отпала острая необходимость, поскольку Япония стала развитой страной. Накамура застал период, когда исполнение этих правил только имитировалось (как своего рода ритуал), а попытка их настоящего выполнения вызывала недовольство высших руководителей. Они уже не хотели чудес, ведь чудеса всегда несут угрозу существующему порядку. Целью стал не рост эффективности, а рост стабильности. Те, кто это понимал — поднимались по служебной лестнице. Накамура, который этого не понимал, и пытался делать (а не ритуально имитировать) то, чему его учили – застрял без всяких шансов подняться выше бухгалтера производственного участка в провинции. На послереволюционном Таити, он попал именно в ту ситуацию, в которой правила, составлявшие его образ мышления, оказались реально востребованы. Весь потенциал самореализации, накопившийся за 30 лет, тепеь выстреливался в темпе пулеметной очереди. Наверное, Иори сгорел бы за пару месяцев, если бы не Рокки, которую скоро прозвали «vahine Aita» (или «lady No»). Само собой получилось, что она взяла на себя функцию ограничителя плотности ежедневной работы Накамура. Она говорила «Иори–сан, вам надо…» (поесть, поспать, отдохнуть, пройтись и т.д.). С визитерами она была иногда резка до грубости «Дайте ему поспать, черт возьми! Вы что, хотите его убить?». Через год, когда Накамура со своей командой выиграл первый конкурс–выборы и стал координатором правительства Меганезии, на Таити ему, в общем–то, уже нечего было делать. Система работала и развивалась без него – иначе он и не стал бы участвовать в конкурсе, он никогда не бросал начатого дела (если не убеждался, что это не следовало начинать вовсе, и что из этого не выйдет ничего хорошего). С другой стороны, он никогда не вмешивался в процесс, который уже идет, как надо. Умение вовремя самоустраниться, и отдать инициативу подчиненным было одним из его коронных качеств. Здесь следует сказать несколько слов о Меганезии в короткую (всего год) эпоху Конвента, после которой приняло свои полномочия правительство Иори Накамура. Любая левая революция (будь то во Франции в XVIII, в «Великой Колумбии» в XIX, на Кубе в XX, или в Меганезии в XXI веке) сталкивается с враждебностью сильнейших соседних государств. Но есть огромная разница между одним большим островом, где живет несколько миллионов и тысячами островков, где живет по нескольку сотен. Тем более, если островки рассеяны по акватории площадью как полторы Африки. Если остров имеет 50 миль в диаметре и сто тысяч жителей, это по местным меркам целый континент. До революции, города с населением более 10 тысяч можно было пересчитать по пальцам. Даже сейчас 3/4 меганезийцев живут в «fare–tini», поселках примерно из тысячи семей. Поселки на атоллах, разделенных 50 милями океана, считаются соседними, на 300 акров воды приходится 1 акр суши, а участок размером с футбольное поле признается фермой. Из–за этого Алюминиевую революцию в мире заметили только через несколько месяцев после того, как она совершилась. Переворот в Лантоне казался политическим курьезом. «На атолле Пупупапупу, где сто пальм и консервная фабрика, местные папуасы взорвали бунгало плантатора ворованным аммоналом? Забавно. Но давайте займемся делом. Что с прогнозами влияния ближневосточных событий на динамику базовых индексов биржи?». Только когда города Британской и Французской Полинезии уже поднимали над ратушами тетраколор «Helice Nuestra», а морпехи Народного Флота брали штурмом те поселения, мэры которых не признали Хартию, политики в больших правительственных кабинетах забеспокоились: «А что происходит в Океании? Как — революция? Но позвольте, это же недопустимо! Там есть наши граждане, там наши национальные интересы. С этим надо что–то делать. Для чего у нас морская пехота? Пусть срочно решит эту проблему». Рассказывают, как рота морской пехоты некой державы высадилась на атолле Уиаоэ. Сто бравых парней, готовых сражаться. Но с кем? Революционный мэр–комиссар уже куда–то смылся, а триста туземцев–утафоа отнеслись к морпехам с полным равнодушием: «Еще одни придурки–гринго с военными игрушками, эка невидаль, как пришли, так и уйдут». Но гринго уходить не собирались, а стали строить долговременный опорный пункт рядом со «стратегически–важным морским терминалом Уиоаэ», и тогда ушли туземцы. Они без спешки погрузили на свои проа все ценные вещи (включая старые телевизоры и посуду), отплыли, якобы на лов макрели, и морпехи остались совершенно одни. Через пару недель, с наветренной стороны атолла появился танкер (как выяснилось позже, он принадлежал крупной фирме из той же державы, и был кем–то захвачен на трассе Сидней — Гонолулу, с грузом 40 тысяч тонн сырой нефти). Подойдя к Уиаоэ на полмили, танкер взорвался, и все его содержимое превратилось в огромное горящее нефтяное пятно. Атолл тут же накрыло тучей удушливого дыма, а когда пятно доплыло до берега, начался сущий ад. Как на зло, у десантного катера что–то случилось с мотором, а вертолет, прилетевший на помощь через сутки, не смог приземлиться все из–за того же дыма, поскольку нефть продолжала гореть. Впрочем, к тому моменту, морпехи, скорее всего, были уже мертвы — просто задохнулись. Что касается туземцев, то они два месяца пожили у соседей на атолле Пааиоэ, дождались первого небольшого шторма (регулярное явление в этих краях), и вернулись домой, как ни в чем не бывало (привезя саженцы батата, бамбука и кокосовой пальмы). Остатки нефти уже унесли волны, копоть сдул ветер и смыл ливень. Останки морпехов туземцы бросили в океан, а десантный катер, амуницию и оружие — присвоили (не пропадать же добру). Есть и другая версия этой легенды. Угарте Армадилло, директор Конвента, заранее узнав об интересе великой державы к атоллу Уиаоэ, сдал его на пару месяцев в аренду другой изрядной державе под полигон для опытов, осужденных авторитетным международным трибуналом. Что касается туземцев, то они, получив свою долю арендной платы, на эти два месяца переехали к соседям на атолле Пааиоэ, и роту морпехов великой державы в глаза не видели. Сто бравых парней, готовых сражаться с мятежными туземцами, были расстреляны в момент высадки спецназом охраны полигона изрядной державы, а тела сожжены в крематории вместе с отходами сомнительных экспериментов, ради которых был арендован атолл. Через два месяца, вернувшиеся домой туземцы нашли амуницию и оружие убитых морпехов на свалке, среди брошенного арендаторами мусора. Наконец, есть третья версия, в которой сто бравых парней успешно выполнили боевую задачу: закрепились на атолле Уиаоэ и, за отсутствием противника, два месяца пили с туземцами пальмовое вино и плясали на вечеринках, а потом вернулись домой к своим любимым девушкам, которые встречали их как героев. История с танкером развивалась параллельно. Он сгорел в другой точке Тихого океана через четыре дня после высадки морпехов на Уиаоэ. Еще через день сгорел второй танкер, затем – суперконтейнеровоз, затем — еще три крупных грузовых судна, и супертанкер. Все семь сгоревших судов шли через Тихий океан в порты той самой великой державы или из них. Сценарий всегда был одинаков: на судне возникал мощный очаг возгорания — расположенный очень неудачно для тушения, но очень удачно для распространения пламени через вентиляционные сети. Понимая, что справиться с огнем имеющимися средствами невозможно, капитан отдавал приказ покинуть судно, разумеется, подав сигнал SOS. Неподалеку случайно оказывался мини–траулер, который брал на борт экипаж судна. После доставки на ближайший атолл, им оказывали по–океанийский теплый прием, а вскоре находилась оказия для их отправки домой. На прощание морякам дарили открытки с видом атолла Уиаоэ и надписью: «Нет силы, способной лишить нас свободы». Ясно было, о чем речь. Под давлением страховых и шиппинговых компаний, несущих чудовищные убытки, роту морпеха убрали с Уиаоэ. Третья версия легенды об атолле Уиаоэ — самая популярная (еще бы: никто не погиб, все расстались друзьями – happy end), но в первые годы после революции, в разных местах события могли развиваться по любой из этих трех версий (не в точности по легенде, но похоже). Конвент не упускал случая досадить иностранным экспедиционным корпусам диверсиями, а при любой возможности – спровоцировать эти корпуса на столкновение между собой. Что касается третьего сценария – то он отражает реалии т.н. «говняной войны», с которой началась деятельность военно–инженерного центра «Creatori». Ни для кого не секрет, что самым распространенным в Меганезии полезным ископаемым является старое засохшее птичье говно, которое накапливалось тысячелетиями в районах гнездовий, и покрывает некоторые островки слоем в несколько метров. В литературе этот продукт называют «гуано», или еще культурнее «биогенный фосфат». В XIX и XX веках колонизаторы вывозили его отсюда сотнями тысяч тонн, как удобрение и как сырье для производства фосфора. При нагревании до 1000 градусов с кварцевым песком и углем, из гуано получается т.н. белый фосфор. Это – мягкое вещество, наподобие воска, которое, во–первых довольно ядовито, а во–вторых, самовоспламеняется в теплом воздухе, и горит с температурой около 1200 градусов, выделяя обильный удушливый дым. Эти свойства обуславливают применение белого фосфора, как начинки зажигательных боеприпасов с отравляющим действием, начиная с I мировой войны. Конечно, «Creatiri» не мог пройти мимо такого удобного и дешевого боевого ресурса, предоставленного природой, а боевые действия, которые велись на базе этого ресурса, вошли в историю, как «говняная война» В одном музее на атолле Улиси есть образец примитивного устройства с трогательным именем «Merdador Nocturna» (ночной говновоз). Это — отштампованная из плексигласа игрушка, похожая на прозрачного двухфутового краба с пропеллером. Похожие игрушки с радиоуправлением (т.н. 3D–Hydroplane) были популярны у американских подростков в начале века, и продавались, говорят, на каждом углу. Ночью или на рассвете «говновоз» отправлялся с маломерного судна, идущего милях в трех от крупнотоннажного грузового корабля (цели). Оператор, ориентируясь по микро–видеокамере, должен был: незаметно подобраться к цели, проникнуть в один из пожароопасных отсеков, и нажать на пульте кнопку «blinker». На «3D–Hydroplane» так включась игрушечная фара, а на «говновозе» — микро–ТЭН внутри стакана с «бабушкиным студнем» (желе из фосфора и сероуглерода). Стакан лопался. Вскипающий студень разлетался метра на два, загораясь и поджигая все, что могло гореть. Рядом со стендом с этой варварская машинкой для морского шантажа, есть поясняющая надпись: «Модель восстановлена по данным, не вызывающим полного доверия, и является всего лишь наглядной иллюстрацией к эпосу о т.н. Merda–Guerrilla». Этот «эпос» об атолле Уиаоэ, фосфорном говновозе, и прочих феноменах того периода, объясняет, почему лидеры развитых государств сделали вывод: стратегия оккупационных гарнизонов на атоллах не имеет перспективы. Отсюда следовал вывод о бессмысленности гарнизонов на немногих относительно больших островах: контроль над ними без контроля над окружающими их атоллами, был бы чем–то вроде жизни на верхнем этаже небоскреба с аварийным лифтом и заминированной лестницей. В результате на Меганезию плюнули (как за полвека до того – на Кубу), но акватория и небо непризнанной страны были никак не защищены от атаки, возможной в любой день. Конвент в Лантоне жил на чемоданах, постоянно готовый к эвакуации, а после выборов, на такие же чемоданы уселось первое народное правительство Меганезии, избранное по конкурсу, в соответствие с Хартией.. Экономика Меганезии тех времен напоминала лоскутное одеяло из почти автономных экономик мелких островов и архипелагов, на разных уровнях развития: от неолита до постиндустриала. Так, на островах «A», исползуя модерновое импортное оборудование (купленное, а чаще — краденное) штамповали из металла и пластмассы корпуса катеров, лодки, летающие лодки и т.д. Полуфабрикаты делались на мини–фабриках, сырьем для которых служили практически любые технические отходы (от закупаемых у населения жестянок и пластиковых мешков до цельно–краденных маломерных судов). На островах «B» работал цех отверточной сборки – там из деталей малайского или филиппинского происхождения делали американские компьютеры, японские микроволновки и финские мобайлы, а также оружие (от помповых ружей и простых пистолет–пулеметов ППШ, до гранатометов и минометов). На островах «C» умельцы делали электрогенераторы всех типов — биотопливные, ветровые, солнечные, и (по слухам) даже атомные, на ядерных отходах. На острове «D» была черная биржа, где легко меняли все на все. А на островах «E» (в 100 милях от A,B,C и D), в это время делали вручную лодки–проа из бамбуковых стволов, скрепленных пальмовыми веревками, паруса и рыболовные сети из циновок, и рыболовные крючки из старых гвоздей или проволоки. Впрочем, они с удовольствием приобретали «изделия высоких технологий» (в т.ч. — оружие) выменивая их на продукты морского промысла, на женщин, и на группы молодых парней, не знающих букв и цифр, но бесстрашных, и одинаково хорошо владеющих автоматом, ножом и боевым топором. Такие простые симбиозы из десятка островов с разными местными специализациями спонтанно формировались, в силу их явной выгоды для всех, и мгновенно рассыпались при появлении неустранимой угрозы бизнесу, чтобы собраться в новую мозаику, после исчезновения угрозы или после возникновения бизнес–контактов с другой географией. Был в то время анекдот: приезжает англичанин, представитель компании «Fairline boats», на атолл Fuckallofyou, где дюжина папуасов, по краденной документации, выпускают на мини–фабрике катера «Fairline», самую популярную модель года. Англичанин устраивает скандал, и рабочий отводит его к хозяину мини–фабрики, тринадцатому папуасу по имени Fatty–Ratty. Тот сидит под пальмой, в юбочке из листьев и татуировках, рядом с машиной, разливающей продукт из самогонного аппарата в бутылки с этикетками «Gin Beefeater», Поблизости мелькают три его жены, первая плетет бамбуковую циновку, вторая печет лепешки в глиняной печке, а третья – эксперт по международным связям. Когда делили вещи съеденного католического миссионера, ей достался pocket–translator на 50 языков. Англичанин говорит: «Мы возмущены, сэр Фэтти–Рэтти! Вы украли нашу технологию!» Третья жена общается с Фэтти и с покет–транслятором, а затем отвечает англичанину: «Рэтти сказал: мы украли вашу технологию – вы можете украсть нашу. Это — бизнес». В анекдоте обыгран ответ, который дал Иори Накамура (тогда — президент партнерства «Fiji Drive») эмиссару японского концерна «Fuji», прибывшему на Таити из–за вброса на рынок мобайлов c логотипом «FIJI–ELCTRIC», почти неотличимым от логотипа «Fuji Electric Group», и с точно таким же дизайном, что и последние мобайлы «Fuji». При этом, таитянские мобайлы «Fiji» стоили дешевле, и имели встроенный woki–toki (чего не было у мобайлов «Fuji»). Ясно, к чему это приводило. Накамура терпеливо выслушал претензии концерна «Fuji» (в котором до того проработал 30 лет) и ответил одной фразой, ставшей лозунгом: «Присвоить и скрыть – это кража, подсмотреть и улучшить – это прогресс». При этом, Накамура отлично понимал, что реальный прогресс не может быть достигнут в рамках бизнеса, который ведется по принципу короткоживущей мозаичной кооперации, с большой долей натурального хозяйства, без стабильных бизнес–связей и без регулярных логистических потоков. Маргинальный характер бизнеса в Меганезии был эффективной защитой от возможного силового рейда какой–либо мощной внешней структуры, но такая защита заведомо исключала те формы научно–коммерческой организации, без которых о чем–либо более серьезном, чем мелкосерийное штамповочно–отверточное производство по краденой и адаптированной (упрощенной) технической документации, даже и речь не шла. Конечно, можно было существовать и так. Но лишь существовать, а не развиваться. Образовался замкнутый круг: без развития не защититься, а без защиты не развиться. В поисках выхода, Накамура обратился к т.н. «Меморандуму атомной самозащиты» — еще одной работе полумифического американца Сэма Хопкинса. Это были выводы из статьи «Мистическое бессилие», применительно к практической задаче защиты меганезийского экономико–политического пространства. Суть меморандума была такова: Меганезия, как россыпь островков в океане, уязвима для обычного военного нападения в любой точке – это понятно. Но она гораздо меньше других стран уязвима для атомного оружия – и это проверено на практике. В эпоху Холодной войны США, Франция и Англия провели 304 серии ядерных испытаний почти по всей населенной территории Океании (Французская Полинезия на юго–востоке, Маршалловы острова на северо–западе, и Кирибати в центре.). На Бикини, Эниветок и Муруроа были взорваны водородные бомбы, мощностью по 20 мегатонн ТЭ – и ничего фатального не случилось. Значит, Океания способна выдержать атомную войну, смертельную для любой другой страны. Это можно было использовать для защиты Меганезии путем давно известной «стратегии атомного сдерживания». ********************************* Заунывное жужжание движка «SkyEgg», которое за два часа стало казаться вечным звуковым фоном этого островка, внезапно стихло. — Ну, все, — флегматично сообщил Торин, закуриввая сигарету, — Замучили несчастного ребенка. Сейчас Динго будет ее утешать. — Да ну тебя на фиг, — сказал австралийский абориген, — Ничего тут нет смешного. — Но и ничего страшного, — заметила Сян, — по–хорошему говоря, Крис прав. Если уж Би хочет начать летать несколько раньше, чем это принято… Короче, он о ее безопасности заботится. Грубовато, по–армейски, зато надежно. Рефлекс, хорошо вбитый в мозг, даже пинта виски не может заглушить. Я не пилотаж под газом одобряю, а метод. Если ты что–то сто раз сделал правильно, так и сто первый, наверное, тоже сделаешь правильно. Появился Крис. Бимини висела на нем, как очень грустный ленивец на не очень удобно расположенной ветви баобаба – обхватив шею руками, а туловище — ногами. Подойдя вплотную, он наклонился над сидящим Динго и, со словами: «сержант Проди объект сдал», аккуратно стряхнул свой груз ему на колени. — Как мешок с картошкой, — обиженно пробурчала девочка, поудобнее устраиваясь на коленях у своего haikane. — Резервист Динго объект принял, — сказал тот. — Я тебе покажу «объект»! — Бимини чувствительно ткнула его кулачком в бок. — Какао хочешь? – спросил он, — там еще горячий. — Представь себе, хочу! А что там на регате? — Гаутама впереди. Вампирелла отстает почти на полчаса. Крис дважды хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимания. — Значит так, курсанты… Я имею в виду, тех двух прогульщиц, которые вечером летят на Элаусестере. Через четверть часа ровно жду вас на мостике. Будем учиться. ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Арго. Прелюдия к атомному инциденту ********************************* «Argo» имеет обтекаемый полутораметровый корпус с толкающим пропеллером, пару коротких крыльев–рулей с килями, две видеокамеры, похожие на глаза стрекозы, и три ножки с роликами. Поверх корпуса идет 6–метрое монокрыло из тонкого прозрачного пластика. Пустой Арго весит 10 кг, а полный (с баком спирта для топливного элемента, питающего электродвижок, и полезным грузом) 30 кг. Арго управляется или бортовым кибером, или пилотом–человеком с пульта — по радио, через спутник или интернет. Впервые увидев Арго, коллектив экспериментального авианосца «Икаману» пришел в недоумение. Если это «spy drone» — то почему он такой большой? Беспилотные флаеры–шпионы класса «Zephyr» в 5 раз меньше. Если это «combat drone» — то почему он такой маленький? Боевой флаер–робот должен нести серьезное вооружение и боезапас к нему — груз не менее центнера. Наверное, там «Laser dizzy warfare» — предположил один пилот, обнаруживший на мордочке Арго, кроме стрекозиных глаз, нечто вроде круглого ротика. Лазеры малой мощности уже давно применяли, чтобы ослеплять пилотов противника. Джой, решив, что хватит команде развлекаться самостоятельными догадками, сообщила: «Арго — это многоцелевой дрон–мотопланер, который работает по принципу альбатроса. Как известно, альбатрос может парить над океаном 6 суток, не сделав ни одного взмаха крыльями. Он использует активный полет только для поиска подходящего воздушного потока, и для атаки на добычу. Арго вдвое тяжелее, чем самые крупные альбатросы, и в полтора раза больше по размаху крыльев, но на радаре их не так–то просто различить». Команда отреагировала на последнее замечание одобрительным свистом. Понятно, какие возможности есть у этого дрона, если противнику он кажется обычной морской птицей. Джой, тем временем, открыла люк маленького грузового отсека Арго и продолжала: «Арго – крайне дешевая машинка. Крылья – пленка на каркасе, фюзеляж — пластиковая штамповка, движок — спиртовая микротурбина, кибер и сенсоры — серийная электроника, сервоприводы те же, что в радиоуправляемых авиамоделях. В гражданском варианте он будет продаваться вдвое дешевле, чем простейший пилотируемый мотодельтаплан. Для дрона, способного без посадки и дозаправки за 20 дней облететь земной шар, а за неделю перебросить 15 кг груза из Колумбии в Австралию или Японию, это просто даром». Объявленный маршрут вызвал взрыв смеха. Раздались ехидные предположения о грузе «снежка» на полмиллиона баксов. Начался спор: вызовет ли Арго обвал цен на кокаин в Австралии и Японии, или наркодилеры победят демпинг путем картельного соглашения. Потом кто–то спросил, что будет в военной комплектации. Джой улыбнулась и сказала: «Это уже по существу: Арго — многоцелевой дрон. В зависимости от боевого модуля, установленного вместо грузового отсека, он может использоваться, как ретранслятор, парящий на высоте 15 км и как разведчик наведения с лазерным указателем цели. Его лазер может работать как dizzy–gun, о чем кое–кто уже догадался. При установке более мощного лазера, Арго сможет наносить фатальные повреждения легкой технике. А догадается ли кто–нибудь, зачем крылу такой скользящий каркас с сервоприводом?» Коллектив на «Икаману» подобрался толковый, и со значительным опытом, так что ответ последовал почти мгновенно: крыло может складываться и раскладываться в полете. «Так точно, — подтвердила Джой, — Это специальный элемент для военной комплектации. Заходя на цель, Арго складывает крыло, форсирует движок, пикирует, разгоняясь до 500 узлов, и с короткой дистанции проводит лазерную атаку. Пройдя в 3 метрах над палубой вражеского судна от носа до кормы, Арго может ослепить основные посты и вывести из строя навигационное оборудование. Затем Арго выходит из пике, набирает высоту, гасит скорость до 50 узлов, развертывает крыло и снова превращается в планер». До того пилоты не особо интересовались ходовыми качествами дрона (планер и планер, большое дело), но сейчас отношение изменилось. Пикирующий морской штурмовик, пусть и несколько игрушечный, зато с переменной геометрией крыла – это интересная штука. На нем можно показать кураж. И показывали — будь здоров, тем более, что из–за дешевизны Арго и значимости проекта, Джой и Фуо получили негласную инструкцию: смотреть сквозь пальцы на профессиональное баловство пилотов. Все, что происходило, записывалось в банк данных, и использовалось в совершенствовании бортового кибера. Конечно, в ходе плановых мероприятий, пилоты вели себя дисциплинированно, но при внеплановой работе с машинами, они устраивали невообразимые фокусы пилотажа. Дошло до того, что как–то в полночь (пользуясь тем, что начальство уже спит) один пилот заключил пари с другими, что проведет Арго в нижней точке пике в 1 метре над палубой. Он что–то там не рассчитал, и дрон со скоростью пистолетной пули врезался почти что в центр короткой взлетной полосы «Икаману». Осколки тонкой пластмассы пролетели, как шрапнель, вдоль всей палубы. Коротко, с глухим хлопком, вспыхнули и сгорели голубым пламенем остатки топливного спирта. На той алюминиевой панели настила, по которой пришелся удар, образовалась широкая вмятина с дырой посредине (дыру, видимо, пробил движок — единственная достаточно увесистая и твердая деталь в Арго, а впоследствии из дырявой панели сделали оригинальный, но немного уродливый стол для кают–компании). Джой и Фуо, голые, заспанные и злые, возникли на палубе через 10 секунд. Разобравшись в причинах ЧП, кэп Фуо сообщил участникам пари, что они мудаки, и утром будут сами менять панель, и спокойно пошел досыпать. Джой последовала за ним, обозвав пилота «estar jodido kamikadze». Упоминание об «охеревшем камикадзе» было пророческим… В некоторых публикациях утверждается, что именно Джой (под влиянием описанного курьезного случая) предложила использовать Арго, как флаер–камикадзе, но эта точка зрения не выдерживает элементарной критики. План такого использования логически следовал из меморандума Хопкинса, и испытания на «Икаману» были только одной из сюжетных линий его реализации. Менее надежная «любительская» версия Арго к тому времени была выброшена на рынок радиоправляемых авиамоделей значительно раньше. Арго был своего рода «троянским конем». Простая дешевая машинка быстро завоевала популярность в среде небогатых авиалюбителей. Кто–то покупал, кто–то собирал сам по эскизам, и грузил в процессор бесплатную упрощенную программу для кибера. Кто–то создавал модификации Арго — порой, удачные. Появился арго–интернет и любительское арго–телевидение с планерами–серверами (Amateur Club Internetamp;Drone–TeleVision, или «Acid–TV»), и даже шлягер: «I’ll fly like Argo in the sky». В небе постоянно находились тысячи этих планеров. Никто не мог уследить за ними всеми, их грузом и назначением. Отвлечемся ненадолго и вспомним историю появления камикадзе в современной войне. Весной 1944, когда Япония уже лишилась и ресурсов, и опытных пилотов, имперскими оффи было придумано последнее, самое отвратительное средство войны: одноразовые пилоты. 19 октября 1944 вице–адмирал Такидзиро Ониси сказал: «Я не думаю, что есть иной способ выполнить нашу задачу, кроме как обрушить Zero с 200–килограммовой бомбой на американский авианосец». Был создан спецотряд «камикадзе» (названный в честь «божественного ветра» — тайфуна который в 1274 и 1281 помешал монгольскому десанту Хубилай–хана высадиться в Японии). В осенне–зимнюю кампанию 1944, более 2000 молодых японских пилотов ушли в последнее пике «из любви к императору». Это была публичная, открытая часть проекта. Секретная подготовка началась еще в апреле 1944, а 16 августа был сделан прототип «Ohka» (цветок сакуры) – маленький сказочно–дешевый планер из фанерны и алюминиевой фольги, с ракетным бустером и без шасси. Его носовой отсек имел емкость для 1200 кг взрывчатки. «Ohka» был так прост, что его пилотированию обучали за неделю. 15 сентября (более, чем за месяц до «героической инициативы» вице–адмирала Такидзиро) была сформирована авиа–группа смертников. Фабрики уже делали для них сотни летучих фанерных гробов. С марта по июль 1945, около тысячи «Ohka» с 17 — 20–летними мальчишками за штурвалом, были сброшены с самолетов–буксировщиков на авианосцы, линкоры, крейсеры и эсминцы противника. В меганезийском учебнике экоистории есть фото 17–летнего мальчишки–пилота рядом с «Okha», и фото его последнего пике на американский крейсер. Ниже — надпись в рамочке: «Государство: преступное устройство общества, в котором людей заставляют умирать в гуманитарно–нецелесообразных войнах, ради амбиций государственных деятелей–оффи. Согласно Великой Хартии Меганезии, попытка создать государство — это особо опасное преступление, пресекаемое высшей мерой гуманитарной самозащиты (расстрелом), т.е. мерой ликвидации убежденных преступников, ставящих насилие своей главной целью». При меганезийской политической доктрине, о пилотах–камикадзе и речи быть не может. Иное дело — беспилотный флаер–камикадзе. Казалось бы, Арго с его грузом всего 15 кг, не подходил на эту роль, но груз — устройство «Ra–Po» (ночное солнце) - был аналогичен американскому «Davy Crockett» времен Холодной войны (ядерному заряду для полевой артиллерии), его продвинутым версиям — «SADM» и «Mini–Nuke», и упрощенной версии — северокорейской «Kilju». Проекты этих устройств можно было найти в интернет, а сами устройства – купить на черном рынке через маклеров в Бейруте, Могадишо или Рангуне. Судя по публикациям, «Ra–Po» было обычной U–235–имплозионной бомбой, работающей на перенасыщенном растворе уранила лития в тяжелой воде, с бериллиевым отражателем. Его мощность составляла 2 килотонны в тротиловом эквиваленте (в 7 раз меньше, чем бомба, которая уничтожила Хиросиму). В данном случае, этого было вполне достаточно. ********************************* ======================================= 21 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Атолл Херехеретуэ ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро, Green world press. Репортаж №11. Инфильтрация в меганезийский коммунизм — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Острова Элаусестере состоят из множества маленьких коралловых «motu», образованных протянувшейся с юго–востока на северо–запад цепочкой из четырех атоллов – Тепи, Руго, Раро и Херехеретуэ – частично–погруженных рифовых колец с периметром до 10 миль. Первые три из них находятся почти что на расстоянии прямой видимости друг от друга, и только Херехеретуэ удален от остальных примерно на 80 миль. Он является связующим звеном между коммунистическим и буржуазно–анархистским мирами. Все четыре атолла составляют огромную морскую ферму, на которой выращивается несколько миллионов тонн генно–модифицированных водорослей в неделю. Прямо на месте, из них получают натуральный каучук, текстиль, биопластики и топливный спирт. После такой «short–info», ожидаешь увидеть на островах унылый индустриальный пейзаж из фидеров, реакторов, дистилляторов и прочего химико–технологического оборудования – но не тут–то было. Производственный процесс происходит на плавучих комбинатах – огромных неуклюжих кораблях, напоминающих снегоуборочные машины–переростки, вынужденные, подобно китам, уйти в море из–за своего веса, не позволяющего находиться на суше. Эти монстры дрейфуют по лагунам и по окружающему атоллы мелководью, непрерывно выгребая и загружая в реакционные емкости тысячи тонн биомассы. Выходя на внешний рейд, они выгружают продукты ее переработки в танкерные и контейнерные суда. Сами острова – это сплошная резидентная зона. Здесь нет промышленности, за исключением мелких экспериментальных участков «Центра технологической экологии моря» (Centecom) и мастерских «Inflavel», производящих все надувное — лодки, мебель, палатки, домики и даже флайки. Меганезийцы шутят, что, мол, в XX веке коммунизм считали «мыльным пузырем», но в XXI оказалось, что это – пузырь из прорезиненного текстиля. Местные жители, впрочем, считают, что главная продукция островов Элаусестере – это люди. В среднем по Меганезии рождаемость примерно та же, что и в развивающихся странах Латинской Америки (2 — 3 ребенка на одну женщину), но здесь она выше, чем в Конго и Уганде. Если бы две трети молодежи не покидали острова, то здесь уже яблоку было бы негде упасть, а так – население остается более–менее стабильным, немного больше семи тысяч. В бюллетене «UN Demoscope», острова Элаусестере включены в список «Зоны гуманитарной катастрофы». По мнению ООН, положение здесь намного хуже, чем в Сомали, Судане, Тиморе и Афганистане: «Обеспеченность жильем — прочерк, среднее число детей на одну женщину — 7, годовой доход жителя – прочерк». Местные жители считают это очень веселой шуткой, и над модерновым зданием администрации порта Херехеретуэ -Элаусестере висит яркий аэростат с соответствующей надписью… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - — «Welcome to the area of humanitarian disaster! :)», — прочла Жанна радужно светящуюся надпись, — Интересно, а туристов это не отпугивает? Я смотрю, ни одного туриста нет. — Еще бы, — фыркнула Рити, — ты на часы посмотри. Канадка посмотрела — 1:20 после полуночи. — Да, действительно… А в обычное время, их много? — Куча, — лаконично ответил Торин, — Янки, киви и австралийцы ездят по приколу, а юро –посмотреть на коммунистический концлагерь. В Северную Корею им ехать страшно, там правят такие психи… А здесь более–менее гуманно. Пошли, посмотришь. U–образный моту Херехеретуи–Нуироа, муниципальный центр Элаусестере, можно было обойти целиком за полчаса, а собственно городок Херефетуа был не более полумили по диагонали, так что долго идти не пришлось. Дорожка, идущая между футуристическими домиками, освещенная круглыми оранжевыми фонариками висящими на ветках бангров (трансгенной древовидной травы, похожей и на мангр и на баньян), уперлась в высокий бамбуковый забор с табличкой на воротах: «Der Kommunistischen Konzentrationslager». — Гм… — канадка потянула носом, — Запах какой–то… А можно посмотреть, что внутри? — Нужно! – воскликнул Динго и, по хозяйски, открыл калитку в воротах. На него немедленно бросилось существо, похожее на карлика из страшной сказки, и тут же откатилось назад, получив увесистый удар ногой по туловищу. — Ой! – вскрикнула Жанна, едва подавив желание спрятаться за широкую спину Торина. — Это чипи, — сообщила Бимини, проходя в калитку следом за Динго, — абсолютно тупые твари, но зато вкусные. — От «chiken» и «pig», — пояснил Кианго, — не бойся, если им врезать, то они не клюются. — Пинай, как по мячу, и все дела. – добавила Рити, слегка подтолкнув канадку в спину. — Aloha, товарищи красные заключенные! – громко и весело крикнула Поу, уже успевшая проскочить внутрь, — Мучаетесь, joder conio?! В ответ послышалась не менее веселая и не менее грубая ругань, на смеси лингва–франко, бэзик–инглиш и утафоа. Жанна смогла понять только общий смысл: ораторы предлагали Поу совершить групповой акт физической любви с чипи в извращенной форме. Попав внутрь, канадка обнаружила, что забор охватывает квадратный участок, площадью около десятка гектаров, на которых пасутся несколько сотен чипи. Яркие фонари на угловых башенках (стилизованных под концлагерные вышки) позволяли рассмотреть странных существ достаточно подробно. Чипи напоминали большеголовых короткошеих гусей, выросших втрое против нормального размера. Жанна прикинула, что самые крупные из них весят около пол–центнера. Их плоские массивные клювы выглядели угрожающе, а когда один из чипи подошел почти вплотную, канадка даже растерялась… Бац! – Торин отвесил наглой птице пинок, сделавший бы честь футбольному форварду. — Не спи, — строго сказал он, похлопав Жанну по плечу, — А то как тяпнет… — Aloha, foa! – раздался мальчишеский голос со стороны одной из вышек, — Вы откуда такие прикольные? — Пригласишь пожрать – расскажем, — ответил Торин. — Блин! – обрадовался голос, — Да это никак сам Торин Пивная Бочка! Через несколько секунд перед ними возник обладатель голоса: креол лет 16, высокий, жилистый и худощавый. Одет он был в болотно–зеленые широкие штаны с фартуком. Когда рядом возникли еще два персонажа: парень — маори и девушка — китаянка, одетые точно так же, Жанна сообразила, что это – своего рода защитный костюм для работы с коварными чипи. Все трое коммунистических туземцев оказались ночной сменой этого предприятия (на lingva–kommi оно называется «kolkhoz»). Через четверть часа, когда вся кампания расположилась за столиком у ворот, и гости уплетали исполинскую яичницу, экстренно приготовленную китаянкой из одного яйца чипи, появился слегка заспанный мулат лет тридцати. Обнявшись со всеми гостями (таков местный обычай), он сообщил, что «John Reed» будет готов к отплытию в 3:00, а пока можно спокойно питаться и пить чай – время еще есть. Затем он повернулся к Бимини и с легкой иронией спросил: — Интересно, ты давно работаешь моряком? — Как бы тебе объяснить? – сказала 13–летняя девчонка, оглядываясь по сторонам, — ага, наверное, так. Она подобрала с полки над столиком полуметровый обрезок нейлонового шнура, и через мгновение кружка мулата оказалась накрепко привязана к чайнику. Он сделал несколько попыток развязать изящные узлы – но тщетно. — Хм… И как теперь это распутать? — Вот так, — спокойно ответила она, одним небрежным движением освобождая кружку и чайник друг от друга, — в семье Хаамеа младенец учится держать гика–шкот, пока мама еще кормит его грудью. Так было, и так будет, потому что наша земля – это море. — Упс… — мулат смущенно почесал в затылке, — Значит, ты — Хаамеа? — Бимини родилась в fare Лимолуа, ariki Рапатара, — сообщил Торин, закуривая сигарету. — А–а… Гены великого Калахикиемао… Морские традиции… Короче, нет вопросов. У Жанны наоборот, вопросы появились, но она решила их не задавать, а разобраться в ситуации самостоятельно, по ходу разговора. Это оказалось не так сложно. Коммунизм тут распространялся в полной мере только на местных жителей. Гости, приезжающие на Элаусестере, должны были либо платить в общую кассу денежный взнос, определяемый количеством дней пребывания, либо участвовать в общих работах наравне с местными. Второй вариант был явно интереснее, так что Торин (как старший из участников турне) именно об этом и договорился перед вылетом с островов Халл. В итоге, семеро туристов оказались временной командой сравнительно небольшого контейнерного судна «John Reed» (длина сто метров, вместимость – 240 контейнеров). Рейс не сложный: пройти 80 миль до атолла Раро и сдать судно под разгрузку. На словах это выглядело безобидно, но когда Жанна реально увидела стоящего на внешнем рейде Херехеретуэ «Джона Рида», заставленного контейнерами в 3 яруса, у нее тут же разыгрались нервы. Она совершенно не представляла себя в роли моряка грузового флота. Жанна сделала попытку успокоить себя тем, что, по крайней мере, капитан у них будет не любитель, а профессионал, и эта попытка ей почти удалась – но тут появился капитан, и последняя надежда рухнула. … — Шкипер Эрче, — представился молодой парень, креол, примерно ровесник Кианго, — и, без лишних предисловий, спросил, — hei, foa, кто–нибудь из вас работал на такой дуре? — Я на резерв–сборах водил калоши типа cargo–ferry, — сказал Торин, — Таскал по дюжине контейнеров с Таити на базу ВВС Мехетиа, это 70 миль оттуда на восток. — А я в порту на Тубуаи подрабатывал на плавучем кране, — добавил Кианго, — Мы такие дуры загружали, раз в десять больше этой. — Между прочим, — напомнила Рити, — мы с Поу катались на похожей штуке. — В прошлом году – уточнила та, — Склеили на Маротири четырех парней… — Они шли с Фиджи на Дюси–Питкерн с догрузкой на Опаро, — продолжила Рити, — пока догрузка, они отскочили на Маротири там рядом. Ну, типа, слово за слово… Короче, мы так оторвались на этой жестянке. Это ваще… — На Дюси посмотрели запуск шаттла, а обратно аэростопом — перебила Поу. — До Нуку–Хива, на Маркизах, — уточнила Рити, — А там нас уже подобрал Лисанто. Ну, говорит, вы и засранки. А что мы такого сделали? — Ничего такого, — согласился Эрче, — А те парни вчетвером справлялись с калошей? — Типа, да — подтвердила Поу, — Мы так, помогали чуть–чуть, но не существенно. — Шкип, а ты сам–то такой дурой рулил? – поинтересовалась Бимини. — E aita, — ответил он, отрицательно покачав головой, — Только в виртуале, на симуляторе. Я полтора месяца, как с практики, после колледжа. — А что на практике? — вмешался Динго. — На практике я тагбот водил. Таскал баржи отсюда до атолла Тепи, и обратно. — Прикольно, — сказала Бимини, оценив ситуацию, — И чего мы торчим на берегу? Давайте уже пойдем на мостик, посмотрим, чего там как. — Послушайте, а это не слишком рискованно? – подала голос Жанна. — Фигня, — авторитетно заявил Динго, — Коробка и коробка. Тот же ferry, только большой. — Don’t worry, glo, — добавал шкипер Эрче, — В борт–компе есть инструкция. Книга 2. Термоядерные тролли. … ======================================= 22 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 15 сентября 20 года Хартии. Ночь Место: Меганезия. Тинтунг. Лантон–Сити, Пуэбло–Лаплата. Андерс–селл ======================================= — Райв, я пришла к выводу, что живу в окружении извращенцев, — сообщила Аста, положив мокрые ладони ему на плечи. — Как давно? – спросил он, протягивая назад левую руку, и нащупывая хорошо знакомые выпуклости. — Только что. Хотя, первые подозрения возникли у меня еще неделю назад, когда Милли Адехи, у которой соседний back–yard, подкатила ко мне с вопросом, сколько у меня стоит сеанс черной магии… — Возьми с нее фунтов двести, и скажи что это – со скидкой, — посоветовал Райвен. — Ты что, издеваешься? Я же католичка! Ты мог бы это запомнить за 20 лет. Моя религия не одобряет черную магию. Это даже где–то написано, как я слышала… Если ты будешь гладить мою задницу, то я собьюсь. По–моему, ты специально это делаешь. — Чисто рефлекторно, — возразил он, — Без всякой задней мысли… Извини за каламбур. — Ладно. Это еще не все. Я моюсь в душе, и слышу, как наш Диего с этой вертихвосткой Уинго ржут, как сумасшедшие. Они опять читают эти дурацкие анекдоты в интернете. Я ничего не имею против Уинго, хотя эти китайские амулеты, которыми оказался увешан весь дом, не приводят меня в восторг, но эта манера среди ночи торчать у экрана, после занятий сексом – она никуда не годится. Женщине после секса должно хотеться лежать рядом с любимым мужчиной, и желательно так, чтобы он ее обнял… Ты понимаешь? Майор Райвен Андерс чуть слышно вздохнул. — Видишь ли, милая Аста, современные молодые люди более плотно взаимодействуют с сетями глобальной информации, поэтому… — Ладно, — перебила она, — Допустим, молодежь. У них все несколько иначе. Не будем им мешать, и все такое. Да? — Да, — подтвердил он. — Я выхожу из душа, думая: да, у них все иначе, зато у нас все, как в старые времена, и уж мой–то мужчина после секса не торчит у экрана, читая дурацкие анекдоты. — Но я и не читаю анекдоты, — заметил Райвен, — просто, пока ты мылась, я решил кое–что глянуть… Пришла в голову одна мысль… — Лучше бы ты читал анекдоты, — снова перебила она, — Тогда я могла бы надеятся, что это просто дурное влияние детей. Но ты тут смотришь на какие–то совершенно мерзкие рожи. Одно из двух. Или они тебе нравятся, и тогда ты извращенец, или это по работе, но тогда ты тем более извращенец. Какой из двух вариантов верен? — Второй, — печально сказал майор. — Ты бы хоть отвернулся от экрана, когда разговариваешь с женой. — Ой, извини! Он развернулся на вращающемся табурете и, преодолев сопротивление Асты (вообще–то, довольно условное), усадил ее к себе на колени. — Не подлизывайся, — фыркнула она, — Я на тебя обижена, и не буду варить тебе кофе. Вот еще не хватало, в половине третьего ночи. Ночью надо спать, а не торчать у компьютера. Это ужас. Весь дом заставлен этими дурацкими экранами. Как будто, они тут живут, а не мы. Мне страшно ходить в сортир – я боюсь и там увидеть компьютер. — Mfowethu–qava ek mnca doli, — медленно произнес майор, — Nan njanja dwo barik… — Провалиться мне, если это не признание в любви, — промурлыкала Аста, — а язык…? — South–Kongo pidgin, — ответил он, и добавил, — Это очень откровенное признание. Если бы я так обратился к незнакомой женщине в баре в Лумумбаши, меня бы арестовала полиция. — И правильно, — одобрила Аста гипотетические действия конголезской полиции, — Нечего тебе обращаться с откровенными признаниями к незнакомым женщинам в таких странах. Или выбирай приличные страны, или знакомых женщин. А то выдумаешь, тоже… Ладно, хоть я и обижена, но, пожалуй, сварю тебе кофе… — Спасибо, солнышко мое… Аста встала с его колен и лениво потянулась. — Скорее уж Луна. С учетом времени суток. — Звездочка, — предложил он. — Хм… Звездочка… Пожалуй, мне нравится… — добродушно проворчала она и, звонко шлепая босыми ногами, отправилась на кухню варить кофе. Андерс проводил ее взглядом, вздохнул и повернулся обратно к экрану, на который был выведен визуализированный подкаталог «медицина» из скандально–знаменитого банка данных «охотника за нацистами» Симона Визенталя. Меганезийский майор мысленно извинился перед своим покойным австрийским коллегой. «Простите, сен Визенталь, что использую ваш труд таким некрасивым образом, но моим людям жизненно необходимо прикрытие и я думаю, вы бы меня поняли»… Итак, кто наши кандидаты? Во–первых, конечно, Йозеф Менгеле, 1911 года рождения, по прозвищу «Ангел Смерти». Плюсы. Самый молодой (хотя странно говорить о молодости после ста лет). Всемирно известен. Нет четких доказательств его смерти в 1979, в Сан–Пауло (Бразилия). Минусы: Не связан с целевой тематикой. Был не ученым, а садистом — имитатором исследований. Во–вторых, Зигмунд Рашер, 1909 года. Плюсы. Сравнительно молод. Косвенно связан с тематикой (изучал реакции организма на экстремальные условия). Его смерть в апреле 1945 возможно, инсценирована. Минусы: Отсутствие высшего образования. В–третьих, Август Хирт, 1898 года, по прозвищу «Белзенский зверь». Плюсы: Весьма знаменит (из–за его коллекции отрезанных голов). После войны — исчез. Минусы. Слабо связан с тематикой (занимался токсикологией производных иприта, а также мескалина). В–четвертых, Ханс Эппингер, 1878 года. Плюсы: Несмотря на криминальный характер своей деятельности, вне сомнения — ученый (в 1970–е была учреждена научная премия имени Эппингера). Связан с тематикой (исследовал реакции организма, получающего только соленую воду). Нет четких доказательств его смерти в 1945. Минус. Очень стар. — Joder, conio! – буркнул майор, — До чего же гнусные рожи… По лесенке прошлепали чьи–то босые пятки, а потом с кухни послышался голос Асты. — Уинго, деточка, я далека от того, чтобы делать тебе замечания, но, по–моему, когда ты спишь с мужчиной, лучше снимать этот браслет с мобайлом. — Да? А вдруг кто–нибудь позвонит? — Вот именно, — сказала Аста, — вдруг кто–то позвонит в самый неподходящий момент? Ты же не будешь отвлекаться на то, чтобы вытаскивать мобайл… — Конечно, не буду, тетя Аста. Там есть опция «голосовое включение громкой связи». «Ох уж эта молодежь, — подумал Андерс и снова посмотрел на экран, — так, все–таки, кто из четырех? Менгеле, Рашер, Хирт или Эппингер?». Снова голоса на кухне. — Уинго, а почему в этот раз ты таскаешь Диего кофе, а не наоборот? — Потому, что он делает мои задачки по прикладной механике. — Вот как? А я думала, вы там опять ржете над анекдотами в интернете. — Нет, тетя Аста. Там такая одноопорная балка на шарнире… Она это… Эротичная. — Эротичная балка на шарнире? — Сейчас я нарисую, тетя Аста… Вот так, так и вот так… Фырканье и смех на два голоса. «Они там с этой балкой не забудут про кофе? – подумал майор, двигая мышкой и наводя курсор на каждого кандидата по очереди, — …Менгеле слишком одиозен и главное, он не ученый, а психопат. Никто бы не стал с ним иметь дело… Эппингер очень подходит, но тогда он должен быть самым старым из живых европейцев на планете. Это уже перебор. Итак, у нас остаются Рашер и Хирт. Рашер моложе, но Хирт более известен…». Вошла Аста с подносом, на котором стоял изящный бронзовый малайский кофейник в форме дракона и две миниатюрные яйцевидные бронзовые чашечки. — Я решила попить кофе с тобой за кампанию, — объявила она, — Ты рад? — Я просто счастлив, звездочка. — Это правильно. Слушай, Райв, а кто, все–таки, эти уроды на экране? — Нацистские преступники, — ответил он. — Которых повесили в середине прошлого века? – уточнила Аста, наливая кофе. Майор Андерс покачал головой. — Это как раз те, которых не повесили. Как, по–твоему, который из них был самый умный? — Дай подумать… (она ткнула пальцем в Менгеле) Этот – дебил (затем ткнула в Хирта) и этот – тоже. (Ее палец переместился на Эппингера) Вот этот – умный, но жуткий педант. А вот этот (она поставила палец на нос Рашеру) выглядит самым толковым. Я угадала? — Скорее да, чем нет, — ответил Андерс, отхлебнув кофе. — Ты, как всегда жутко конкретен, Райв. А что сделал этот тип? — Вполне достаточно, чтобы быть повешенным в Нюрнберге – если бы он туда попал. Но, по странной причине, он был казнен на своем рабочем месте, в концлагере Дахау, за пару дней до того, как туда вошли войска антигитлеровской коалиции. — В смысле, его убили свои? — Да, если только это — правда. — А если – нет? – спросила она. — Вот в том–то и вопрос… — задумчиво произнес Райвен Андерс, — в том–то и вопрос… … ======================================= 23 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Ночь. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Контейнерное судно «Джон Рид» ======================================= Проблемы начались примерно через час, когда Жанне уже казалось, что все в порядке и, несмотря на не очень профессиональный (мягко говоря) экипаж, «Джон Рид» без всяких неожиданностей дойдет до атолла Руго, а там… Про то, что есть на Руго, и на соседних атоллах, Рити уже успела прожужжать канадке все уши. Даже если только половина из этого соответствует действительности, то получится отличный, в меру шокирующий, репортаж. А пока – «Джон Рид» уверенно шел курсом south–east–south, со скоростью 20 узлов, рассекая своей широкой стометровой тушей черные волны ночного океана. Эх красота! В небе – звезды, на мостике – веселая болтовня и горячий какао с пирожками, Бимини прикалывается над основателями и популяризаторами коммунизма, а шкипер Эрче обзывает ее высказывания «реликтом темного первобытного прошлого». Динго, Рити и Поу, в пол–глаза следя за мониторами бортовой обстановки, шлепают картами (играют в покер по мелочи), а контролем движения судна занимаются Торин и Кианго. Что касается Жанны, то она читает «Autodefenca» Ван Хорна, и иногда подрабатывает стюардессой – в смысле «той самой лучшей на корабле женщиной, которая наливает экипажу какао из бойлера, если ее очень нежно и ласково об этом попросят». Проблему заметил Динго. Сдав очередной раз карты, он бросил взгляд на монитор контроля положения груза и, довольно лениво сообщил. — Хей, шкип, может, этот Том Кампанелла и был великим социальным прогностиком, но тут у нас в третьем штабеле левого ряда свободно перемещается почти центнер груза. — Joder! – лаконично констатировал Эрче, прервал на середине длинную фразу о значении «Города Солнца» в мечтах людей о светлом будущем, и уставился в экран. На 3d схеме судна мигал красным контур второго снизу контейнера, а на вынесенной в отдельное окно горизонтальной проекции наблюдался хаотично движущийся квадратик. — Какой–то мудак не закрепил 50–литровую бочку, — предположил Торин, глядя на тот же экран, — теперь ее перекатывает даже от слабой качки. — Как–то странно ее перекатывает, — заметила Поу, — типа, не в ритм качки. — Так контейнер же не пустой, — ответил Кианго, — Она цепляется то за одно, то за другое, поэтому и кажется, что не в ритм. А что там за груз, кстати? — Сейчас посмотрю, — буркнул шкипер, — Торин, пусти меня к этому терминалу… De puta madre, где тут таблица загрузки?.. Так, контейнер 3L2. Бетонокомбайны «Sioux–mini» на квадро–шасси, продукция «Tata–motors» (Индия) 6 единиц. Габариты: 1.050x1.800x1.100 метра, вес 290 кг. Ну, и откуда там взяться чему–то катящемуся весом в центнер? — Знаю я эти комбайны, — сказал Динго, — Это на квадроцикле такая, типа, бочка, которая крутится. По ходу, она и оторвалась. Если качка усилится, то она там все раздолбает. — Conio, — обреченно выругался Эрче, — Придется открывать этот гребаный контейнер. Ау, девчонки, примите вахту, ОК? — Не вопрос, — ответила Рити и они с Поу переместились, заменив Торина и Кианго. — Шкип, у тебя на калоше есть пушки? — спросила Бимини. — Полный комплект, как положено. А что? — А то, — сказала она, — что там ни фига не бочка. Там что–то живое, и оно хочет вылезти. На минуту все застыли, следя за квадратиком на экране. — Би права, — нарушил молчание Кианго, — Бочка не могла бы катиться против крена, а эта штука ходит и ищет способ открыть задвижки на дверцах. Торин с досадой щелкнул пальцем по экрану, повернулся к шкиперу и уверенно сказал: — Давай ключ от оружейки, и радируй берегу: типа, крот в грузе. Цепь событий, случившихся в следующие четверть часа, Жанна наблюдала по монитору. Как она сразу поняла, имеется некая инструкция, предписывающая порядок действий в отношении нелегальных пассажиров, путешествующих в грузовых контейнерах, причем все ее знали. В этой инструкции учитывалось, что «крот» может прятаться в контейнере выше 1–го яруса. Пока один матрос (в данном случае — Динго), с площадки подъемника открывал задвижки, двое других (в данном случае – Кианго и Торин) держали двери контейнера под прицелом автоматов. Командир грузового судна (шкипер Эрче) в это время разъяснял «кроту» по мегафону, как именно тот должен сдаваться, добавляя, что при любом отступлении от сообщенного порядка, экипаж: «откроет огонь на поражение согласно морской инструкции». До некоторого момента, экипаж был настроен не особо агрессивно. Ну, мало ли, кто решил прокатиться даром – может быть, это какой–нибудь хиппи. Вреда от него никакого. Проведут с ним профилактическую беседу, и ссадят на берег в порту Руго. Если ему дадут сигареты и какао с пирожками, то он еще и на гитаре сыграет. Обычное дело. Но, как только «крот» (как ему и было приказано) спрыгнул в страховочную сетку, отношение резко изменилось. Хотя, это еще слабо сказано… Когда раздалась короткая автоматная очередь, Жанна подумала было, что «крота» застрелили, но Рити, тут же прокомментировала. — По инструкции: «Если исламист медлит с выполнением приказа: дать очередь поверх головы. Если исламист не выполнит приказ после этого: открыть огонь на поражение». — Откуда известно, что он исламист? – удивленно спросила канадка, глядя на экран. — А по–твоему, он похож на Микки–Мауса? – съехидничала Бимини. На Микки–Мауса «Крот» был, разумеется, не похож. На вид — лет 27. Одежда, типичная для разнорабочих из стран Южной Аравии и Африканского Рога. Характерная арабская внешность. Сейчас он сидел на палубе и поспешно раздевался. — По инструкции, — продолжала объяснять Рити, — исламист должен снять всю одежду, и выложить все содержимое карманов, сумок, и кошельков, после чего связать себе ноги и отодвинуться от своих вещей на 5 метров. Только потом с ним можно работать. — У них бывают бомбы в поясах, сумках и потайных карманах, — добавила Поу, — так что, первое, чему учат на резерв–сборах, это выбирать дистанцию, чтобы если он подорвется, то тебя не зацепило осколками. Наши мальчишки все делают правильно. — Но из того, что он – мусульманин, не следует, что он — террорист, — заметила Жанна. — Это теоретически, — сказала Рити. — Если он в этот раз не взял с собой бомбу, – добавила Бимини. — Он мог оставить бомбу в контейнере, — уточнила Поу, — смотрите, Динго полез туда проверять… Joder! Надеюсь, он сделает это достаточно осторожно. — Слушайте, я пойду туда, — сказала Жанна, — По–моему, он совсем не террорист. — Все может быть, — согласилась Рити, — Летающие тарелки, морской змей и мусульмане — нетеррористы. Жизнь полна чудес. Процедура «подготовки к работе» завершилась. «Крот» сидел, прислонившись спиной к стене надстройки, совершенно голый, со связанными шнуром ногами. Одежда, обувь и вещи из карманов лежали на палубе, и Эрче что–то там искал. Кианго и Торин держали «крота» на мушке, и по всему было видно: при любом подозрительном движении, они сделают из парня решето. Он, похоже, это понимал, и старался не двигаться вообще. — Я все посмотрел! – раздался из контейнера глухой голос Динго, — Там только пустые канистры из–под питьевой воды, пакеты от арахиса, и насрано. Бомбы, похоже, нет. — А комбайны? – крикнул Эрче. — Все шесть целы, никаких проблем! — ОК, закрывай контейнер и иди сюда. Интересные бумаги у этого террориста. — Я не террорист, — произнес «крот», — Я беженец. Меня зовут Анвар Фаюм. Дайте воды. Он говорил на «basic–en» с сильным акцентом, и очень хрипло, но вполне разборчиво. — Не греби нам мозги, — ответил шкипер, листая тонкую книжечку в зеленой обложке с золотистым тиснением и сине–белым рисунком в центре, — Такой сомалийский паспорт можно купить за 300 баксов. — Я не вру. Я сомалиец, из Харгейсы. Я не покупал этот паспорт. У нас у всех такие. — Как ты попал в этот контейнер? — Я бежал в Джибути. Нанялся моряком на танкер в Бомбей. Там в порту нашел «Star of Mumbai», рейс в Паго–Паго. Залез в контейнер. Дайте воды. Я не пил два дня. Жанна прошлась до камбуза, принесла 2–литровый тетрапак с яблочным соком и хотела передать ему, но шкипер мягко остановил ее, взял тетрапак и бросил Анвару на колени. Следующие несколько минут парень пил. Маленькими глотками. Медленно. — У него было 30 литров воды, — сообщил Динго, успевший спуститься на палубу, — Этого вполне могло хватить на перегон Бомбей – Паго–Паго. — Получается, он жил в контейнере почти две недели, — заметил Торин. — 16 дней, — сказал Анвар, — Я думал, контейнер откроют в Паго–Паго, но его перегрузили. Потом у меня кончилась вода. Потом его еще раз перегрузили. Динго подобрал из кучи вещей маленький металлический диск. — Хэх… Типа, армейский жетон. Чей это? — Мой, — ответил Анвар, — Я воевал. Шесть лет назад. В Джуббаланде, на юге. — Шкип, я пойду, сменю кого–нибудь из девчонок, — сказал Кианго. — Да, верно, — ответил тот, — Тут нас троих более, чем достаточно. И дай радиограмму в полицию: наш «крот» — исламист с сомалийским паспортом. Так, на всякий случай. — ОК, шкип, — ответил Кианго, и отправился на мостик. Динго выудил из кучи вещей бумажник и начал изучать его содержимое. — Хэх… Сомалийские шиллинги. Джибутийские франки. Южноафриканские рэнды. Американские доллары… А почему нет индийских рупий? — Мне было не надо. В Бомбее я не выходил из порта. — А почему не выходил? – спросил Торин, — Ты мог бы попросить убежище в Индии. — Не годится, — возразил Анвар, — Меня бы выдали. — Не греби мозги, — сказал Эрче, — Индия не выдает беженцев. — Меня бы выдали, как преступника. А Меганезия никого не выдает в исламские страны. Совсем никого. Поэтому мне надо было сюда. Жанна повернулась к Торину. — Это что, правда? Если я где–нибудь в Иране ограблю банк, перестреляв там дюжину клиентов и сотрудников, и смоюсь на Таити, меня и тогда не выдадут? — Не выдадут, — подтвердил он, — Правда, тебя закатают на каторгу, но здесь. — Могут и не закатать, — уточнил Эрче, — Сю Гаэтано из «Новых Красных Бригад», та, которая устроила теракт Риме, живет у нас, на Тепи. Могу познакомить. — Познакомь, это интересно. Но при чем тут ислам? — Для Хартии и для нашего суда без разницы, какая именно теократия, — пояснил он. — А ты тоже кого–нибудь взорвал? – поинтересовался Динго у Анвара. — Я любил не ту женщину, которую разрешено, — ответил тот. — И из–за этого Индия выдала бы тебя, как преступника? Ты гонишь, парень. — Я говорю правду. Меня бы потребовали за изнасилование. — Если ты ее изнасиловал, это меняет дело, — холодно заметил Эрче. Анвар медленно покачал головой. — Это была бы ложь. Мы с Рагди любили друг друга. Но она принадлежала мужу. У него очень большое влияние там, в Харгейсе. За наш поступок по шариату бывает раджм. — Про Шариат я слышал, — сказал шкипер, — а про раджм… — Это когда бьют камнями до смерти, — перевел Анвар, — Рагди убили так. С ней умер наш ребенок, который не успел родиться. А я бежал. Если бы я мог что–то сделать… Но как? Может быть, мне надо было тоже умереть. Может быть, я — трус. Не знаю… — Если они ее убили за это, то как они могут предъявить тебе изнасилование? — Так, — ответил он, — Если женщину изнасиловали, ее тоже бьют камнями. Нет разницы. — Вот, говно, — сказала подошедшая Бимини, — Это где такое? — Этот парень говорит, что в Сомали, — ответил Торин. — И это правда, — добавила Жанна, — Я читала об этом. Шариат… — Но из этого не следует, что он говорит правду про все остальное. — Проверьте, — сказал он, — Меня ищут. В интернете за меня, наверное, уже дают большие деньги. Тысячу долларов, или даже две. Есть сайт полиции Северного Сомали. Бимини молча прошлась на мостик, вернулась с ноутбуком, уселась по–турецки прямо на палубе, и принялась щелкать клавишами. — Свисни, если увидишь что–то по теме, — сказал ей Эрче. Она утвердительно кивнула. Жанна пристально посмотрела на сомалийца. — Почему вы не сбежали вдвоем? — Потому, что не успели. — Что ты будешь делать в Меганезии? — спросил Эрче, — В смысле, если ты не врешь. Если ты врешь, то вопрос неактуален – тебя сегодня же расстреляют. — Это понятно, — Анвар кивнул, — Если я вру, то меня расстреляют. — Ты не ответил на мой вопрос. — Что я буду делать? Буду как–то жить. Найду какую–нибудь работу. Крышу над головой. — Тебе все равно, чем заниматься? – удивился Кианго. Тот пожал плечами. — Я автомеханик. Могу ремонтировать. Крутить гайки. В армии я тоже был механиком. В Джибути я отремонтировал мотор американского катера. Мне дали двести долларов. — Значит, ты просто найдешь работу, будешь жить, и все? — Про остальное не надо говорить, — ответил сомалиец. — Не вздумай заняться пиратством, — предупредил его Торин, — Здесь тебе не там. — Я не пират. Пираты в Пунте, на востоке. Хафун, Мудуг, Нугал. А я с юго–запада. — Он про другое, — предположил Динго. — Да. Я про другое. Через ваш океан идет много путей. Аллах справедлив. Может быть, я встречу кого–то. Здесь не там. Это хорошо. — Если устроишь над кем–то самосуд, то у тебя будут проблемы, — предупредил Эрче. — Меня накажут за самосуд над мусульманином, над исламистом, как здесь говорят? — Да, или в тюрьму или на каторгу на несколько лет. Сам выберешь, сидеть или работать. Бимини издала резкий свист. Шкипер подошел к ней и посмотрел на экран. — Так… Так… Изнасилование и зверское убийство… Так и написано: зверское. 5 тысяч американских долларов тому, кто… Живым или мертвым… И что ты об этом думаешь? — Хрен его знает, — сказала она, внимательно глядя на сомалийца. — Поднимись в контейнер, — предложил тот, — Дальняя машина слева. Ищи под накладкой между рулевой колонкой и фарой. Маленький пакет. Как кошелек. — Лучше это сделаю я, — сказал Динго, передавая ей автомат. — Ладно. Только осторожнее там. Анвар пристально посмотрел на нее и на оружие в ее руках. — Ты такая молодая… Ты уже стреляла в людей? — Нет, — ответила Бимини, — но попасть в тебя легче, чем в мишень. Никаких проблем. — Тебе хочется меня убить? — Нет, — снова сказала она, — И, пока ты выполняешь правила, я в тебя не выстрелю. Жанна оглянулась на девчонку, и с полной ясностью поняла: если что, та выстрелит без колебаний. Как по мишени. «Где ее этому учили? — подумала канадка, — В школе? Или это особое королевское воспитание? Нет, вряд ли особое. Ни Эрче, ни Торин не удивились ее ответу. Видимо, здесь такое отношение к убийству в порядке вещей…». Из контейнера появился Динго. — Порядок! – сообщил он и помахал в воздухе пластиковым конвертом – А что внутри? — Фото, — сказал сомалиец, — Больше ничего. — Хэх… Действительно… Это что, та самая девушка? — Да. — А что значит эта надпись? — Прочти… Хотя, ты наверное, не читаешь на арабском. — Дай–ка, — Эрче взял у Динго фото, и прочел вслух, — «Ana khebek enta Anvar». Если бы я еще помнил слова… «Ana», кажется, значит, «я» , а «enta» — «ты». Типа, я и ты… — Эта фраза есть в любом разговорнике, — сказала Жанна, — Она значит: «я люблю тебя». — Почерк, по–моему, женский, — проворчал Торин, заглядывая через плечо шкипера, — А у исламистов женщинам запрещено делать фото с открытым лицом. Это значит… — … Что парень, скорее всего, не врет, — договорил Динго. — Полиция разрешит мне оставить это фото? – спросил Анвар. — Да, — уверенно сказал шкипер. Жанна думала, что теперь–то сомалийцу позволят развязать ноги и одеться, но ничего подобного. Впрочем, его накормили – прямо на палубе. Он как раз успел съесть миску бататов с мясом и выпить кружку чая, когда появилась полиция. Патрульный вироплан приземлился на палубу с ленивой грацией обожравшейся кошки, прыгающей с буфета. Двое полисменов – худощавый флегматичный европиоид и крепкий подвижный метис–замбо — выдали пару дежурных шуток в жанре «добро пожаловать на острова свободы», надели на сомалийца наручники, засунули его одежду в пластиковый мешок, составили протокол, пихнули его самого в кабину, бросили ему под ноги мешок, и поблагодарили всех присутствующих за помощь в охране общественной безопасности. Вот и все. — Что с ним дальше будет? – спросила Жанна, провожая глазами взлетающий вироплан. Эрче пожал плечами. — Ничего такого. Проверят info по нему и, если все нормально, пристроят куда–нибудь. Спрос на автомехаников всегда есть. Ходовая профессия. — Я в том смысле, — уточнила она, — что здесь у вас очень плохо относятся к мусульманам. — А с чего бы к ним хорошо относиться? Сама же говорила про этот их шариат. — Да, но человек же не виноват том, что вырос в определенной культуре. — А мы тем более не виноваты, что он там вырос, — вмешался Торин, — И вообще, чего мы тут застряли? Пошли на мостик. А самая красивая женщина Канады, может быть, сварит нам какао. Из гуманных соображений. Мы же не виноваты, что любим какао. — ОК, — согласилась она, — Только дочитаю главу из «Autodefenca» … ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Йап. Атомная самозащита, как таковая. ********************************* Координатор Накамура тщательно подготовил кульминацию этой драмы, и теперь ему нужен был только повод. Повод нашелся в виде маленькой японской эскадры, состоящей из двух кораблей: эсминца «Ойодо» и авианосца «Рюдзе», следовавших из Иокогамы в Коралловое море. Там, в 100 милях к северо–востоку от Австралии, должны были пройти международные маневры по отработке перехвата судов, нелегально перевозящих оружие массового поражения. Потом это надолго стало предметом для очень злых шуток… «Ойодо» (по существу, легкий крейсер с экипажем 390 человек) был оснащен новейшей радарной системой, и вооружен скорострельными пушками–автоматами, торпедными и ракетными установками (противокорабельными, противолодочными и зенитными), и 2 вертолетами Sea–King. Он имел длину 160 метров, водоизмещение 9000 тонн, машину мощностью 110 тысяч л.с., и развивал скорость до 35 узлов. «Рюдзе» с вдвое большим водоизмещением, в полтора раза более мощной машиной, и скоростью до 30 узлов, был построен по стандартной для авианосца схеме: свободная палуба длиной 200 метров со смещенной к правому борту надстройкой. По вооружению он уступал эсминцу, зато нес 9 вертолетов и 3 штурмовика. Его экипаж состоял из 340 человек, включая летный состав. Командовал эскадрой дайсе (капитан I ранга) Сехэй Авагути. Он находился на головном «Ойодо», а «Рюдзе» следовал в трех кабельтовых позади и на полтора кабельтова левее. Двигаясь на юг по 142–му меридиану, эскадра около 9:30 пересекла пограничную 12–ю параллель северной широты в муниципальном секторе Йап округа Каролинские острова Конфедерации Меганезия. Эскадра, конечно, не запрашивала разрешение у правительства непризнанной конфедерации, и еще полгода назад это сошло бы с рук. Предупреждение по радио от меганезийского патруля капитан Авагути игнорировал (пошутив на счет того, как «эти папуасы» будут пугать боевой корабль игрушечным автожиром с гранатометом). Один «WiRo» действительно взлетел с островка Фаис в 150 милях к юго–западу (о чем капитана оповестил дежурный офицер радарного поста), и взял курс на перехват эсминца. Было похоже, что он всерьез собирается атаковать. Капитан (которому очень не хотелось получить на безукоризненно–чистые палубы новеньких кораблей по нескольку фунтов горящего фосфора) принял адекватные меры: приказал открыть предупредительный огонь из носового зенитного автомата, «если этот псих подойдет ближе, чем на 2 мили». Приказ выполнили: через 15 минут зенитные автоматы выплюнули несколько коротких очередей. С мостика было видно в бинокль, как справа, а затем слева от «игрушечного автожира» нарисовались светящиеся тире от трассирующих снарядов. WiRo, не испытывая далее судьбу, заложил крутой вираж и ушел на дистанцию 10 миль. Уравняв свою скорость со скоростью эскадры, он летел теперь параллельным курсом, на высоте около 3000 метров. В полдень, когда эскадра углубилась на сто миль в акваторию Меганезии, пилот–оператор в форте Фаис положил ладонь на джойстик пульта. Миниатюрный Aрго, паривший над на высоте 9000 метров, сложил крылья, форсировал движок, и ушел в пике. Радарные посты кораблей на такую мелочь даже не отреагировали. 2 минуты — и полутораметровая сигара скользнула почти над самыми волнами. В полумиле справа от эскадры коротко сверкнуло, будто бы сработала чудовищно–яркая фотовспышка. Солнце, стоящее почти в зените, на мгновение показалось тусклым, как тлеющий уголек. Пилот WiRo в восторге заорал в микрофон: «Y una polla! Io hicimos, joder!» (ни хера себе! Мы сделали это, мать вашу!). Над океаном распухала быстро тускнеющая и взлетающая вверх огненная полусфера. От жара вспышки спасательные плоты и брезентовые тенты зажглись, как сухая бумага. Через 3 секунды по кораблям, как огромный молот, ударила взрывная волна. Она сорвала и швырнула в море все непрочно закрепленные предметы, которые были легче центнера, снесла трапы и ограждения, выломала крепления туб ракетных установок. Она смела с крыш надстроек все антенны и скрутила в уродливые штопоры ажурные башни мачт с радарами кругового обзора. Она вышибла люки и двери, и раскаленным шквалом прошла сквозь надстройки. Еще через 6 секунд на «Ойодо» и «Рюдзе» обрушилась мчащаяся со скоростью автомобиля 12–метровая стена воды, чуть не положив корабли на левый борт. Над океаном, тем временем, вырастал титанический снежно–белый гриб из пара в смеси с туманом. Ветер медленно тянул его на северо–восток, в сторону Марианских островов. Дистанция взрыва бомбы была выбрана специально, чтобы сохранить корабли, лишив их хода, связи и боеспособности. Будь дистанция вдвое больше, они остались бы на ходу. Будь она вдвое меньше — лопнули бы, как грелки. А так, искалеченные и обожженные «Ойодо» и «Рюдзе» прошли по инерции еще несколько миль и остановились, беспомощно покачиваясь на слабой волне. Над их палубами и надстройками лениво ползли струйки сизого дыма. WiRo подлетел почти вплотную к нокаутированным кораблям, описал над каждым из них круг на высоте полста метров, потом поднялся до пятисот, перевел ротор в режим «крыло» и, быстро набирая скорость, ушел на запад, в сторону острова Фаис. Сехэй Авагути был хорошим командиром, поэтому не впал в ступор (как это произошло бы со многими другими на его месте). Судовой врач еще только собирался заклеивать лоб капитана, глубоко рассеченный при падении от толчка ударной волны, а тот уже отдавал короткие ясные приказы всем, кто оказался под рукой. Несмотря на отсутствие связи на корабле (электрические сети сгорели от ЭМИ), ему удалось организовать спасательные работы, тушение локальных пожаров, и радиационный контроль (двумя уцелевшими дозиметрами). На «Рюдзе» (где капитан и помкэп погибли прямо на мостике) Авагути передавал команды гелиографом (а попросту, солнечными зайчиками от зеркальца). Из 730 моряков в строю осталось только 413, включая легко раненных. 87 получили серьезные ушибы, ожоги или ранения, 11 были мертвы, и еще 7 исчезли — вероятно, их унесло за борт. 212 моряков выбыли из строя от психического шока, превратившего их в человекообразные овощи. Радиационная угроза почти отсутствовала. Неизвестно, каков был уровень сразу после взрыва, но сейчас он не превышал ста миллирентген в час. Кое–как удалось спустить на воду запасные шлюпки и перевести серьезно пострадавших на «Рюдзе», где в судовом госпитале, по мнению врачей, условия были несколько лучше. Время шло. Капитан Авагути принял непростое решение похоронить погибших в море. Их стало уже 16: умерли 5 из «тяжелых». Остальные, по словам судового врача, должны были выжить, но 24 из них — «критические» — только если доставить их в медицинский стационар в ближайшие часы. Капитан очень сомневался, что это получится, но через 2 часа после взрыва, появилась меганезийская летающая лодка. Она обошла корабли по широкой дуге и приводнилась в сотне метров от левого борта «Ойодо». Кэп Авагути не стал расспрашивать пилота, а просто постарался побыстрее организовать отправку всех «критических». Пилот (молодой добродушный парень) с нескрываемым ужасом смотрел на то, что грузят в его самолет. «Не волнуйтесь, кэп, — сказал он, — через час они будут на атолле Улиси, там очень хороший госпиталь. А сюда идут буксировщики, я их видел с воздуха». Капитан кивнул, и пилот тихо добавил: «Я сожалею, что так вышло». Сехэй Авагути проводил глазами взлетевшую машину и пожал плечами: «Он сожалеет…». Вскоре в поле зрения возникли 2 жизнерадостно подпрыгивающих на волнах овальных 20–метровых турбо–тагбота, окрашенных в веселенький ярко–зеленый цвет. Наверное, авианосец и эсминец, буксируемые со скоростью около 8 узлов маленькими тагботами, представляли собой забавное зрелище, но участники были не в том настроении, чтобы оценить этот юмор. Около полуночи «Рюдзе» и «Ойодо» встали у причала форта Фаис. … Координатор Иори Накамура отлично умел держать паузу, соблюдая при этом артикул Хартии о социнформировании. В вечернем выпуске Lanton–online прошло сообщение: «Около полудня пресечена инфильтрация двух тяжеловооруженных пиратских судов из Японии в сектор Йап. Нарушители обстреляли патрульный WiRo и были нейтрализованы штурмовой авиацией форта Фаис, с помощью высокоэнергетических средств поражения. Потерь ВС Меганезии нет. Подробности будут опубликованы в ближайшее время». Привычные три строки. Единственным отличием от обычной info о случае пресечения морского пиратства, было упоминание «высокоэнергетических средств поражения». Накамура спокойно ждал, когда японские власти обнаружат пропажу своих кораблей. Поразительно, но инцидент с эскадрой оставался незамеченным до следующего утра. Всплеск радиации, гидродинамический толчок и выброс пара в точке N9.45 E142.01, отмеченные спутником, поначалу приняли за короткое извержение подводного вулкана (их здесь предостаточно). Около 9 утра, офицер авиаразведки принес начальнику штаба Морских Сил Самообороны Японии результаты обработки спутниковых фото. Начался скандал, перешедший в бюрократическую истерику, самым ярким эпизодом которой был звонок премьер–министра, господина Итосуво, координатору Меганезии. Говорят, координатор имел личные счеты с японским истеблишментом, и потому заранее планировал этот разговор, как публичное оскорбление, запоминающееся на десятилетия. — Господин Накамура, — начал премьер, — я узнал о нападении на эскадру МСС Японии. Этот акт беспрецедентен: было применено ядерное оружие, которым ваша организация незаконно владеет. Вы представляете себе возможные последствия? — Вы ошибаетесь, — ответил Накамура, — Есть 2 прецедента: 6 и 9 августа 1945. Правда, те атомные удары нанесены по мирным городам, а этот — по военной эскадре. Правительство США завладело А–бомбой без всякого закона, так же, как мы. И где же последствия? Итосуво растерялся и сформулировал уточняющий вопрос только после паузы: — Значит, вы признаете факт ядерного удара по нашей эскадре? — Не признаю, а подтверждаю. Ваша эскадра совершала пиратский рейд… — Какой пиратский рейд?! — перебил премьер, — Эскадра шла на международные маневры! — … Два ваших военных корабля, — невозмутимо продолжал координатор, — вторглись в акваторию Меганезии в секторе Йап и обстреляли из своих орудий воздушный патруль. ВС Меганезии действовали по флотским обычаям о пресечении морского разбоя. — Этого не может быть! — убежденно заявил Итосуво. — Это факты, — сухо сказал Накамура, — на нашем сайте правительственной информации есть видео–хроника событий. Мы можем продолжить после того, как вы ее посмотрите. Когда Иори начал разговор с японским премьером, Рокки Митиата выложила эти видео–файлы на сайт правительства Меганезии и разослала на e–mails новостных mass–media по–военному лаконичное изложение вчерашних событий в секторе Йап с 9:30 и до 24:00. Реакция online–media и TV–news была почти мгновенной (и не удивительно, если учесть, о чем шла речь), так что видео–файлы одновременно с Итосуво смотрели миллионы людей. После просмотра, Итосуво повел разговор более последовательно: — Вы не можете отрицать, господин Накамура, что о маневрах было объявлено заранее. — О каких? — О тех, которые начнутся через 3 дня, у берегов Австралии. — А при чем они тут? — спросил координатор, — Мы обсуждаем вчерашние события на Йап, а не послезавтрашние в Австралии, не так ли? — Но Йап находится на морском пути в Австралию, — пояснил премьер. — В море много путей, — заметил Накамура, — И японским военным кораблям не разрешено пользоваться теми, которые проходят через акваторию Меганезии. Ищите пути в обход. — Что это значит? — возмутился Итосуво, — Ваша организация не признана международным сообществом, и она не может ничего разрешать или запрещать! — Как показала практика, может. Хотелось бы надеяться, что вашим военным хватит одной А–бомбы. Если нет — мы готовы повторить столько раз, сколько надо. — Это… — Итосуво сбился и начал снова, — Это угроза? Вы думаете, что ваша организация может безнаказанно угрожать государству, входящему в Большую Семерку? Накамура сделал паузу и спокойно ответил: — Мы не угрожаем. Мы реализуем естественное право сообщества людей на защиту мест своего обитания. Если кто–то хочет наказать нас за это и навязать нам присутствие своих вооруженных сил, то пусть сначала спросит свой народ. Народ Японии знает, от кого на самом деле исходит угроза: от дурных правителей, которые отправляют армию и флот в чужие земли и моря. Народ больше не хочет вздрагивать от ужаса, глядя в небо. — Да вы просто безумец! — заявил премьер. — Я просто реалист, — поправил координатор, — И вы в этом убедитесь, если включите TV. … Завершив общение с японским премьером, Накамура встал, подошел к открытому окну и крикнул: «Рокки, выложи, пожалуйста, на сайт решение Верховного суда «О ядерной самозащите» и аудио–файл моего диалога с Итосуво. И еще, если тебе не сложно, свари, пожалуйста, крепкий кофе. Я бы сварил сам, но у тебя получается намного вкуснее». Постановление, вскоре появившееся на правительственном сайте, было лаконичным: «Рассмотрев заявление жителей сектора Йап о защите от вторжения флота государства Японии в их акваторию, Верховный суд установил: Военная администрация государства Японии с 1914 по 1944 контролировала Йап, и практиковала невыносимое насилие над жителями. Сейчас государство Японии управляется той же королевской семьей, которая назначала администрацию в 1914 -1944. Жители Йап, очевидно, окажутся в опасности, если государство Японии будет действовать их секторе. По Великой Хартии каждый житель Меганезии находится под безусловной защитой, которая не зависит ни от какой политики, ни от какой дипломатии, и осуществляется любыми средствами без всякого исключения (т.е., в частности, атомным оружием, которое следует применять против военной силы, военной индустрии и служб государства, принимая разумные меры для предотвращения гибели мирных жителей. В случае прямой военной агрессии, когда нет времени на обсуждение, атомное оружие должно применяться вооруженными силами немедленно. Решение принято Верховным судом, утверждено Конференцией окружных судов, и является прямым приказом правительству и вооруженным силам Меганезии». Иори Накамура часто говорил, что Рокки Митиата варит кофе лучше всех на этой планете, а может, во всей галактике. Вот и сейчас, после первого же глотка, он почти забыл о том, что последний раз ему удалось выспаться дня 4 назад. Или с тех пор уже прошла неделя? Так или иначе, координатор чувствовал, что дело приближается к развязке. Телеведущий токийского «NHK General TV» на экране выглядел, как жертва тяжелого похмелья: у него дрожали руки и срывался голос. Вероятно, его беспокоило то, что студия NHK относится скорее к «службам государства», чем к «мирным жителям». Перспектива оставить след в истории в виде тени на бетоне (подобно теням людей, испарившихся на Айонском мосту в Хиросиме, 6 августа 1945 в 08:15) его не очень привлекала. Людей, которые собрались в центре Токио, эта перспектива привлекала еще меньше. Судя по числу демонстрантов, содержанию плакатов и растерянности полисменов, тут все было очень серьезно. У студентов на лицах краской была написана цифра «9» (номер статьи Конституции 1947 где сказано: «Японский народ на вечные времена отказывается от войны как права нации, а также от угрозы или применения вооруженной силы для разрешения международных споров. Никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно–воздушные силы, и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается»). На площади, в ста шагах от парадного входа парламента шла драка: полиция пыталась отнять у демонстрантов чучело премьера Итосуво, которое те хотели то ли поджечь, то ли повесить. Потом показали самого Итосуво вместе с каким–то адмиралом – видимо, они пытались что–то объяснить, и видимо, у них это плохо получалось. Только Накамура успел порадоваться, что реакция публики на его бывшей родине та, что и ожидалась, как Рокки сообщила «Тут тебя спрашивает по фону тип, который говорит по–английски с жутким акцентом. А я не понимаю по–японски». Координатор взял трубку, буркнул «Moshi–moshi!» и услышал: «Gomen nasai Iori–san. Vatasi va Seko Amare…». Секо Амарэ был из ассоциации японских врачей, и его интересовало здоровье экипажей «Рюдзе» и «Ойодо». Можно ли узнать о судьбе конкретных моряков, можно ли как–то им помочь, и если да — то как именно. Накамура ответил утвердительно, взял вторую трубку и позвонил в штаб ВМФ. Через пару минут дежурный офицер прислал на его e–mail список. Только тут, увидев нехорошие двухбУкванные пометки (коды, значащие «мертв», «пропал без вести», «ранен», «опасно травмирован») напротив почти половины фамилий моряков, координатор в полной мере осознал человеческую составляющую цены этой победы. Он спросил у доктора Амарэ адрес e–mail, пообещал, что все моряки могут беспрепятственно вернуться домой (что было чистой правдой), а всем раненным и травмированным уже оказывается медицинская помощь (и это тоже было чистой правдой). Оставалось сказать про остальных — и он сказал. Потом добавил: «Doumo sumimasen». (Я очень сожалею)… Через некоторое время, аналитики из разведки Альянса, перебрав тысячи спутниковых фото, все–таки разобрались, какой был носитель у атомной мины, поразившей «Рюдзе» и «Ойодо», и это вызвало настоящую панику. Еще бы: Неизвестное число «атомных Арго», неотличимых от тысяч своих безобидных близнецов, как дамоклов меч, висели в небе, и никто не знал, где именно. На сайтах появились иллюстрированные рассказы о том, что будет с таким–то городом, если в его центре произойдет атомный взрыв мощностью две килотонны ТЭ. Болтают, что некий офицер ПВО в одной европейской стране поднял тревогу из–за стаи перелетных гусей – он решил, что это налет армады «атомных Арго». Резонный вопрос: почему паника возникла только теперь, а не раньше? Ведь уже в конце XX века было известно и о существовании компактных атомных зарядов класса «Davy Crockett», и о том, что эти заряды могут находиться где угодно (например, в рюкзаке у исламского террориста–смертника). Почему исламисты, не раз угрожавшие применить «атомный рюкзак» для теракта в центре какого–нибудь мегаполиса, не вызывали такого ужаса, как «атомные Арго» (а ведь никто не угрожал «арго–террором» против городов)? Ответ прост. Угроза атомным оружием, сотни раз звучавшая после 1945, и ни разу не исполненная, стала пустой формулой политической риторики. Реальная атомная атака, проведеная без всяких словесных угроз, была для политиков и деятелей mass–media как удар молота по лбу. Они так долго пугали всех «атомным апоклипсисом», что запугали сами себя, и теперь, при виде тактического атомного взрыва, впали в глубокий ступор. Правительство Иори Накамура одержало победу. Грязную, отвратительную, но, все–таки, победу. Страна, которая легко может применить атомное оружие (именно применить, а не угрожать!) не вызывает желания нападать на нее. Меганезия теперь могла развиваться, не опасаясь, что все достижения ее модернизации будут уничтожены вооруженным ударом извне. Как уже не раз бывало в истории, чужой страх стал надежным щитом. ********************************* ======================================= 22 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 25 сентября 20 года Хартии. День Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу Окрестности деревни Макасо – Мтомбаджа ======================================= Шорох слева. Худенький малорослый солдат подпрыгивает на месте, поворачиваясь в воздухе на 90 градусов. Ствол автомата, как будто сам движется из стороны в сторону, в поисках цели. Но цели нет. Только сухая трава колышется под легким ветерком. Тем не менее, там кто–то есть. Враг может скрываться за каждым пригорком. Здесь – саванна. Здесь выживают только те, кто в совершенстве освоил два умения: прятаться от сильного и охотиться за слабым. Но от слабого тоже иногда прячутся — например, когда охотятся на него. Шорох сзади — худенький солдат снова прыгает на месте, разворачиваясь кругом. Нет, это не почудилось. Хотя иногда шум и видения наплывают – потому что главных таблеток почти не осталось. Пришлось перейти на четверть таблетки в день, вместо двух (а этого не хватает, и каждые несколько часов начинается дрожь и ломота в мышцах), и все равно, осталось всего полторы. Что будет дальше? Плохо, что мысль убить напарника и взять его таблетки, пришла слишком поздно, а то сейчас было бы четыре таблетки. Вот третьего они убили во–время, на второй день после того, как погиб командир и остальные. Там можно было бы собрать много таблеток, но оттуда пришлось бежать. Там бы убили. Сейчас главное – не двигаться. Если это – леопард, то он будет подкрадываться под шаг. Леопард умен – он знает, что человек не может услышать звук от его мягких лап, когда сам шагает по сухой траве. Если только человек – не охотник–бушмен. Но на охотника–бушмена леопард нападать не будет, потому что не хочет расстаться со своей пятнистой шкурой. А на одиночного солдата леопард нападет. Леопард знает, что такое автомат, и знает, что солдата не учили охотиться. Солдата учили, как убивать людей, а как убить леопарда – не учили. Жаль, что мало патронов. Осталось десять или одиннадцать. Это значит, нельзя отвечать на шорох выстрелом. Кончатся патроны – кончится жизнь. Так что стрелять можно только наверняка. Шорох сзади – справа, всего в полусотне шагов. Прыжок. Поворот. Вот это уже наверняка. Трава сама никак не может так шевелиться. И край светлого тела, уползающего за островок этой травы. Может быть львица? Если это был ее зад, то голова где–то в середине островка травы, а стрелять надо между головой и задом. Шорох сзади. Нельзя поворачиваться к львице спиной. Но если львица охотится в паре со львом, значит лев как раз там, сзади. Надо выстрелить в львицу, развернуться и выстрелить в льва, когда он прыгнет (а он обязательно прыгнет). Если бы утром можно было съесть хотя бы пол–таблетки, то руки были бы тверже, а сейчас приходится изо всех сил прижимать приклад к плечу… Пам! Отдача бьет в плечо. Больно. Надо еще успеть повернуться… И в этот момент — страшный удар между лопатками. Темнота… … — Я же тебе сразу сказал – девчонка, а ты: парень – парень. Еще фельдшер, называется. — Ты задолбал, Уфти. — Я чисто по теме, Керк. Двадцатка моя? Моя… Рон, ты ее не слишком звезданул? — Уфти, ты, правда, задолбал. Я стукнул, как учили. У нее автомат, между прочим. — Не кипятись Рон, я же просто спросил. А ты кипятишься. — Нет, просто, чья бы корова мычала. Кто в тот раз уработал клиента? Карл Маркс? — Чего ты меня вторую неделю пилишь этим клиентом? Откуда я знал, что у него шея тонкая? На нем не написано было. — Уфти, тебе говорили, что это – подростки? На хера было по шее? Тебе спины мало? — Нет, парни, что вы уже вдвоем на меня одного? Так вообще не честно. И что мы тут стоим, кстати? Давайте уже, взяли и понесли. Кто первый? Я предлагаю, чтобы автор. — Ладно. С тобой спорить… В ней веса–то фунтов 80. Тогда, Керк, возьми ее пушку и замыкай. Уфти, ты фланги прикроешь, или как? Рон, без всякого видимого усилия, взвалил на плечи худенькое тело, одетое в слишком большую, взрослую, светло–серую униформу. Керк подобрал с земли нигерийский автомат, поставил на предохранитель и забросил за спину. Уфти был уже в полсотне шагов впереди и слева. Ему, как прикрывающему, предстояло двигаться зигзагами от фланга к флангу, зато почти налегке. До деревни Макасо – две мили, полчаса хода… Эту охоту за «отходами войны» придумал Нонг Вэнфан. В смысле, охота была и раньше, но никому не приходило в голову брать их живыми. Их убивали в рамках привычной концепции: «отходы» — это не люди, а кусочки «морфиновых армий», недостреленные в ходе короткой кампании по зачистке площадей от бандформирований. В первый день пребывания на «объекте Drio–4», группа отправилась осматривать окрестности, и Керк заметил типичный «отход» (худая фигурка в серой мешковатой униформе, с автоматом «shafa», болтающимся на тонкой шее), движущийся вдоль грунтовки, как испорченная заводная игрушка. Дистанция была меньше четверти мили — в пределах эффективной дальности для автомата «kinetiko» — и Керк нейтрализовал «отход» короткой очередью. Нонг задумчиво посмотрел на «заводную игрушку» (уже окончательно испорченную, лежащую на краю грунтовки, разбросав конечности), затем на Керка, и спросил «Ты же врач! Неужели ты больше ничего не можешь для них сделать, кроме как застрелить?». Решили сделать больше. На другой день, они взяли живыми троих «отходов». Взяли бы четверых, но Уфти слишком жестко «остановил» парня, и тот умер на месте. Остальные трое умерли не так быстро — их убила 4–я фаза абстинентного синдрома. Она наступает к 70–му часу без морфина, и за следующие 90 часов, приводит к комплексной дисфункции организма, несовместимой с жизнью. В этой ситуации, бросать трупы гиенам было как–то неудобно — и группа их похоронила. Уфти пошутил: хорошее обоснование тренинга по рытью окопов – типа, не просто так, а для дела. Нонг из–за этой шутки расстроился, повесил на ветку слонового дерева две колоды (одна — «террорист» а другая — «заложник»), раскачивал их, и метал десантный нож, спасая заложника. И так весь день. Местная ребятня была в восторге – такого шоу им еще видеть не доводилось. Вообще, смена состава меганезийского контингента в Макасо положила начало серии курьезов сомнительного свойства. Нонга Вэнфана и его группу послали сюда с легендой «группа военных агротехников», на смену идущему в отпуск Хена Татокиа. С одной стороны — логичная легенда для группы, цель которой — устроить посадки триффидов в длинном мокро–солончаковом овраге Мтомбаджа (попросту — плохая речка). С другой стороны, легенда не учитывала, что в маленькой армии Меганезии все «специалисты» знают друг друга, если не лично, то через общих приятелей. Прежде, чем Вэнфан успел сказать хоть слово, Татокиа, обрадованный встречей, воскликнул: «Y polla! Кого я вижу: Папа–Док, Дракула, Людоед и Мясник! А где агротехники?». Жители Макасо, ясное дело, при этом присутствовали. Правда, большинство из них не знали, кто такие Папа–Док и Дракула, но негодяйка Мзини (лучшая подружка Ллаки, принявшая от нее пост медиа–источника местного значения), им доложила: «Папа–Док был сильный колдун, он из своих врагов делал зомби, а Дракула пил из американцев кровь в Голливуде». Публика высоко оценила магическую силу прозвищ (которые, кстати, были даны четверке по совершенно невинным поводам). Нонг получил свое прозвище за привычку к цитированию наиболее одиозных диктаторов. Керк стал Дракулой только из–за своей светлой кожи. Уфти был прозван Людоедом за одну из любимых присказок: «Как говорил мой папа – людоед, плохих людей не бывает». Что касается Рона – то у него просто была фамилия Butcher. В общем, авторитет лидеров достался вновь прибывшим практически с первого шага, а вот на счет признания их агротехнической квалификации дело обстояло сложнее. Все жители Макасо считали, что военные инструкторы из Меганезии умеют обрабатывать землю лишь в одном смысле – закапывая туда продукты своей основной деятельности. Полное отсутствие аграрной квалификации прибывших находило подтверждение и в их идее засеять чем–то там овраг Мтомбаджа (ясно же, что в таком паскудном месте ничего толкового вырасти не может). Сами фермеры, получив еще при комендантстве Хена Тотакиа, кусочки клубней триффидов, и поняв из объяснений, что эти штуки растут на залитых полях, посадили их ровно так же, как рис – и ведь не ошиблись, что характерно. Несколько дней — и ростки пробились из земли, а затем стремительно вытянулись выше человеческого роста. Видя такой поразительный успех, макасонцы прониклись полной уверенностью, что сажать триффиды надо именно так, а не иначе – и точка. Поняв, что местных фермеров не переубедить, Нонг принял решение: «группе: заняться аграрными работами самостоятельно». Жители наблюдали эти физические упражнения с известной дистанции, и строили всяческие гипотезы. Поскольку в адекватности новых военспецов сомнений не было, местные связали воедино обе странности: живых bandidos, которых уморили абстинентным синдромом и закопали в землю (вместо того, чтобы просто убить и бросить гиенам), и парадоксальные земляные работы на Мтомобаджа. Для любого центрально–африканца вывод был ясен: военспецы делают сильную боевую магию. Не иначе, как собрались разорить Везиленд или Самбаи, а может – и то, и другое. Сегодня лейтенант Вэнфан остался в деревне, а Керк, Уфти и Рон пошли и зарыли в вонючий, мокрый, засоленный грунт сотню пакетов с разными видами посадочного материала. На обратном пути, они случайно наткнулись на следы «военного отхода». Дальше – дело техники, и вот уже «отход» навьючен на Рона… — Ты похож на ковбоя с Дикого Запада с подстреленной пумой, — сообщил Керк. — Ковбои охотились на бизонов и мамонтов, — заметил тот, — На хрен им пума? Она же несъедобная. Та же кошка. А кошек едят только китайские китайцы. — На счет мамонтов ты загнул, однако. Мамонты вымерли еще до ковбоев. — Это с чего бы вдруг? — С того. У Фенимора Купера нигде нет про мамонтов. А про пуму написано. — Где это у него написано, что ковбои жрали пуму? – поинтересовался Рон. — Как жрали — не написано, — согласился Керк, — но зачем–то же ее несли в лагерь, когда застрелили. Что, просто по приколу? — Похвастаться, — предположил Рон, — А не принесешь – не поверят. — Ты хочешь сказать, — уточнил Керк, — что ее принесли в лагерь, а потом не стали жрать? Просто выбросили? Ты сам–то веришь, что неолитический охотник выбросил сто фунтов мяса? Ты в учебнике по экоистории глянь, как там обстояли дела с хавчиком. — Так пума же несъедобная. — Почему несъедобная? Это — та же кошка, а китайские китайцы едят кошек. Твои слова? — По ходу, вроде так, — начал Рон, готовя следующее возражение, и в этот момент «пума», неожиданно придя в себя, сильно укусила его за плечо, воспользовавшись его коротким замешательством, соскользунула на землю и попыталась дать деру. Понятно, что ничего у нее не вышло. Керк, будучи настороже, небрежно подсек ее носком левой ноги под колено (отчего она кувырнулась носом в землю) и, пока она еще летела, рефлекторно добавил ей вторым движением ноги — по печени. — Эй, — возмутился Рон, — Зачем ты буцкаешь мою пуму? А еще фельдшер! — Где пума? Какая пума? Лев, что ли? – выпалил Уфти, материализуясь рядом, как будто из воздуха, — Я ни хрена не видел никакого льва. — Да нет, это мы про доисторических ковбоев говорили, — пояснил Керк, — а эта пума… В смысле, эта дура, цапнула Рона зубами, и… — Ты ей ливер не отбил своим копытом? – с некоторым беспокойством перебил его Рон, присев на корточки рядом с «отходом войны», — что–то она совсем бубликом свернулась. — Я же не сильно, только для контроля… — Угу, — буркнул Уфти, — Я твой пинок вон оттуда слышал. Тебе — не сильно, а в ней 80 фунтов, а не 200, как в некоторых скандинавских дубах, не буду тыкать пальцем… Эй, Пума, ты как, живая вообще? — Говори на pidgin, — сказал Рон, — она на lifra не понимает. — Все она понимает, — отрезал «настоящий папуас», — я по глазам вижу. …Ее звали иначе, и она не понимала, почему эти солдаты, говорящие на странной смеси инглезо и португало, называют ее чужим именем Пума. Сначала она поняла так, что они собираются ее съесть. Тогда ясно, почему ее не убили: в полуденную жару мясо быстро портится. Но она поняла неправильно. Ее не убили потому, что приняли за другую. За какую–то Пуму. Если отзываться на это имя, то и дальше не убьют. Может быть, ей даже отдадут блистер с полутора таблетками. Автомат и нож не отдадут – но блистер… — Дайте таблетку. — Я же вижу: понимает! – воскликнул Уфти, и добавил, — Ты, Пума, извини, но таблетку мы тебе не дадим. Ты их и так переела. И вообще это – говно. И еще у нас инструкция. — Тогда я умру, — сказала она. Рон покачал головой — У тебя, Пума, неправильный настрой. Если будешь давать себе такую установку, то и правда склеишь ласты. А оно тебе надо? Пошли лучше поедим. До базы… В смысле, до деревни, уже рукой подать. Там хавчик… В смысле, еда. Есть хочешь? По ходу, должна хотеть. Когда ты последний раз ела? Что, уже не помнишь? Вот то–то же. Он вновь забросил ее к себе на плечи. У него за спиной, Уфти вопросительно глянул на Керка. Тот сделал движение глазами влево и вниз. На сленге их команды это значило: не жилец. Этот случай ничем не отличался от трех предыдущих, которые Керк наблюдал в последнюю неделю. Разве что, пол. Обычно считается, что женщины более выносливы, чем мужчины, но это верно лишь для узкого круга факторов. Опиатная абстиненция туда не входит. Она одинаково смертельна для обоих полов – по крайней мере, в этом возрасте и при этих условиях (когда наркозависимость развивалась на фоне недоедания и стресса). — Жалко девчонку, — вздохнул Уфти. Рон обернулся и укоризненно проворчал. — И вы туда же! Я человека отговариваю, а вы… Пума, ты их не слушай. Это у них шутки такие, не по теме. Скандинавские папуасы – что с них взять. Этнокультурная специфика. — Во, задвинул! – искренне восхитился Керк. … ======================================= 25 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Цепь коммунистических атоллов. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №12. Секреты эффективности мега–коммунизма — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Наверное, мое знакомство с меганезийским коммунизмом было бы не таким полным и ярким, если бы между Рити и шкипером Эрче не вспыхнул маленький роман. Будь это в любой другой стране, подобная парочка обособилась бы от всех остальных, а здесь Эрче просто присоединился к нашей туристической группе. Так маленькая команда «Джона Рида» не распалась после сдачи контейнеровоза под разгрузку на причале атолла Раро, а продолжила экскурсию в восьмером. Но первую вводную лекцию о коммунизме мне прочел Торин, когда мы с ним на некоторое время остались вдвоем на коралловом пляже лагуны Раро. Наша молодежь прибилась к местной кампании ровесников, гонявших по пляжу каучуковый мяч, а Торин сказал, что это «детский сад», и лично он предпочитает поплавать и поболтать. Мы с ним немного поплавали, а затем последовала лекция. … Еще до Алюминиевой революции, на атоллах Херехеретуэ, Раро, Руго и Тепи возникла колония ультра–левых иммигрантов из Эквадора. Поскольку эти атоллы расположены в дальнем углу округа Туамоту, на значительном удалении от экономических центров и оживленных морских трасс, и поскольку колонисты никому не доставляли хлопот, эти поселения были замечены лишь в середине координаторского срока Иори Накамуры. В тот момент население Элаусестере составляло около семисот взрослых (молодежь, не старше 20 лет) и более полутора тысяч совсем маленьких детей. Они жили в условиях первобытного коммунизма: обобществленный труд и общая собственность на все, что можно. Даже дети считались, в некотором смысле, общими. Совершенно запредельная доля младенцев на островах возникла, как оказалось, из–за «техногенного бэби–бума», связанного с местными идейными установками на безудержное размножение. В обычных условиях, двойняшки рождаются в одном случае из 90, тройняшки — в одном из 800, четверо — в одном из 70.000, а рождения пяти и более близнецов – крайне редки. Эти соотношения резко меняются в случае воздействия биохимических стимуляторов множественного созревания яйцеклеток. Эти препараты разрабатывались с середины XX века для борьбы с женским бесплодием, и дошло до ультрапродукторов, повышающих женскую фертильность в сотни раз. Никто не думал, что будет, если ими воспользуется здоровая женщина (с чего бы?) но на Элаусестере, незадолго до революции несколько сотен молодых женщин решились именно на такие эксперименты над собой. В 4–м году Хартии, когда Элаусестере попал в поле зрения правительства Меганезии, здесь происходила настоящая эпидемия кратных беременностей, к которой местная община была не готова ни в смысле уровня медицины, ни в смысле уровня экономики. Проще говоря, ни оказать помощь женщинам, вынашивающим по 6 – 7 близнецов, ни обеспечить их предметами первой необходимости, когда (и если) они появятся на свет, собственными силами было нереально. Без поддержки извне, община рухнула бы под грузом проблем, порожденных этой взрывной репродукцией. Положение спасли два фактора: технико–экономический скачок, вызванный политикой команды Накамура и «Акт атомной самозащиты», резко взвинтившим самооценку меганезийцев. Близнецы Элаусестере были оценены многими неординарными гражданами, как еще один вызов старому мировому порядку. Вызов, такой же дерзкий, как сама Хартия, и как атомная самозащита. Свою роль сыграла истерика авторитетных международных организаций, которые требовали пресечь «аморальные эксперименты c женщинами на Элаусестере». Если бы эти организации молчали, то меганезийский суд изъял бы этих детей у семьи — общины, не способной обеспечить им уровень благосостояния, который был принят в стране, как минимальный социально–экономический стандарт. В отношении анклавов эмигрантов из неразвитых стран такие постановления суд принимал с легкостью, а при попытках воспрепятствовать их исполнению, преторианцы применяли боевое оружие и изъятые дети нередко отправлялись к приемным родителям полноценными сиротами. Однако, едва комитет ООН по биоэтике объявил эксперимент Элаусестере «грубейшим нарушением гуманитарных и биомедицинских норм», как Верховный суд (уже готовый отштамповать постановление об изъятии) поменял свою позицию на противоположную: объявил, что этот эксперимент — «частное научное исследование, право на проведение которого охраняется правительством в соответствие с артикулами Великой Хартии». Такой разворот Фемиды был вполне логичен. Для общественного мнения в Меганезии, международный официоз – это нечто заведомо дефективное. По общему правилу, суд и правительство даже не игнорируют международные конвенции, а делают обратное тому, что там предписано. Исключения возможны только, если рациональность и полезность конвенции очевидна, но здесь был не тот случай. Ну, захотелось этим дамам много детей сразу — why not? Правда, экспериментаторши были нищими, и ни правительство, ни даже Верховный суд, не могли дать им материальное пособие — Хартия запрещает использовать социальные взносы (т.е. налоги) на такие цели. Но суд объявил техногенный бэби–бум частным научным исследованием, а согласно принципам «tiki», прикладная наука – это основа благосостояния нации. Соответственно в обществе нашлось достаточно людей, решивших поддержать интересные исследования непосредственно. Так на Херехеретуэ появился «экономический десант»: волонтеры с архипелагов Лавент, Дювент, Социэте, Центральное Туамоту и Гамбие. Это была пестрая толпа деятельных и неординарных людей. Одни руководствовались tiki, другие — идеологией scio, третьи – любопытством (бытовым или научным), четвертые (бизнесмены) использовали эту тему для раскрутки предприятий. Возник эффект снежного кома: приезд на Элаусестере популярных людей стимулировал приезд кого–то еще. Стремительно формировались рабочие группы… За каких–то несколько месяцев, отсталый и нищий агломерат коммунистических деревень превратился в высокотехнологичное аграрно–постиндустриальное сообщество. Острова Элаусестере получили импульс динамичного развития на много десятилетий вперед. Любой патриот Элаусестере скажет, что это — доказательство преимуществ коммунизма, но дело, видимо, просто в экзотической социальной среде, в которой с удовольствием работали молодые талантливые инженеры, бизнесмены и ученые–прикладники. Деньги они получали вне здешнего социума, а тут – обкатывали новые методы производства и управления, пользуясь пластичностью местной общины. Студенты и стажеры наиболее перспективных ученых Океании лепили из этого социального пластилина экзотические конструкции вероятного будущего. Удачной оказывалась одна конструкция из десяти, но даже этого хватало для стремительного роста благосостояния элаусестерцев. Несколько слов о совместимости коммунизма с артикулами меганезийской Хартии. По Хартии, обобществление имущества и результатов труда допустимо только внутри семьи (хаусхолда), при условии, что силой там никого не удерживают, а любому кто уходит, платится цена его доли в имуществе (если нет особого договора, то все доли хаусхолдеров считаются, равными). Соответственно, жители Элаусестере считаются одним хаусхолдом (в Хартии нет ограничений на число членов семьи). Согласно этой логике, хозяйственная жизнь построена по принципу семейных отношений каждого с каждым. Разумеется, для семьи такого размера уже требуется некоторая регламентация распределения работ. Здесь для этого использован алгоритм типа «сетевой рулетки». Самые непопулярные работы разыгрывались между всеми, способными их выполнять. Самые популярные работы тоже разыгрывались, а остальные работы доставались тому, кто первым ткнул в соответствующий пункт меню. Постороннему, как правило, сложно привыкнуть к подобной системе, но те, кто в ней вырос, считают ее самой удобной Элаусестере имеет ряд черт, положенных коммунизму по жанру антиутопии. Во–первых, это практически полное отсутствие приватности (которое прогнозировали авторы романов–антиутопий, но глубину которого они не могли вообразить). Пример: жилища и одежда здесь используются, лишь когда в этом есть практический смысл. Угадайте, как часто это бывает, если температура воздуха почти всегда +25 градусов? Во–вторых, это тотальная милитаризация, которая начинается с дошкольного возраста. Нет, дети не ходят строем, не встают по стойке «смирно» и не кричат «Yes, sir!». Они просто следуют некоторому, по сути, армейскому, регламенту жизнедеятельности. По этой причине, большинство выходцев с Элаусестере выбирают военную профессию, а многие отставные военные с длительным стажем, приезжают жить на Элаусестере. В–третьих, это специфическое отношение к сексу. Это тоже прогнозировали авторы романов–антиутопий, но они изображали отношение к сексу при коммунизме стыдливо ханжеским, а на Элауестере все наоборот. Канаки, т.е. коренные меганезийцы, считают сексуальное поведение элаустестерцев несколько эпатирующим. В терминах американо–европейской сексуальной морали, это вообще никак не называется. В страны Европы и Америки не рекомендуется ввозить документальные фильмы о быте Элаусестере, если только вы не хотите на несколько лет оказаться за решеткой. Канаки часто шутят, что феномен Элаусестере не используется в анти–меганезийской пропаганде только потому, что видеозаписи отсюда запрещено показывать по западному TV даже в ночном эфире. В–четвертых, это вопрос размножения. Его иногда можно найти в романах–антиутопиях о темном коммунистическом будущем, хотя он не так популярен среди литераторов, как первые 3 признака. Здесь, как и в случае с сексом, анти–утописты оказались пророками наоборот. У них размножение представлено результатом гендерного насилия и полного подавления личности, а на Элаусестере это — экзотический вид личной самореализации. Один из видов – это существенно. Теперь так делают только те дамы, для которых т.н. «preed» — это личное творчество, что–то вроде работы скульптора, только гораздо более жизненное. Большинство элаусестерок ограничиваются четырьмя — пятью детьми (что характерно и для других аграрных регионов Меганезии,), но некоторые производят на свет до 30 потомков, по пять — шесть за раз. Одним из наиболее ярких представителей «preed–movement» является Сю Гаэтано, персонаж почти что легендарный. Сю Гаэтано, родилась в маленькой деревне в Калабрии, пятым ребенком в бедной семье фермера. Семья сидела по уши в долгах, экономила буквально на всем, и унизительная нехватка всего, в 13 лет толкнула Сю на скользкую дорожку грубого неуважения к праву чужой собственности. Не обладая квалификацией в этой сфере, Сю быстро оказалась в закрытом исправительном учреждении. По злой иронии судьбы, ее исправлением там занялась девушка, сидевшая за взрыв бомбы, удачно подложенной «Новыми Красными бригадами» в автомобиль одного крупного чиновника министерства юстиции. Девушка взяла ответственность на себя, поскольку ей, как несовершеннолетней, не могли дать большой срок, а товарищи, чью задницу она прикрыла, компенсировали ей тюремный дискомфорт значительной суммой денег после выхода на свободу. Она–то и свела Сю с товарищами, которые объяснили юной калабрийке устройство классового общества, открытой Карлом Марксом, после чего обучили ее практическим приемам классовой борьбы. В 17 лет Сю, применив эту науку еще раз, села в тюрьму (за меткий выстрел из гранатомета в полицейскую машину). В 22 года она вышла на свободу и подумала, что неплохо бы углубить свое политическое образование в университете. Так Сю попала на лекции скандально известного доктора философии и истории Аниоло Платани. Платани занимал не просто левую, а экстремально–левую позицию. Его левизна была так радикальна, что легальные социал–демократы шарахались от него, как от чумы, и даже полулегальные коммунисты полагали, что «красный доктор» несколько забегает вперед в своем отношении к фундаменту буржуазного строя. По учению Ленина — Сталина, этот фундамент, содержащий морально–правовые и государственно–политические принципы, следовало некоторое время сохранять даже после революции (пока не будет воспитан человек коммунистического будущего с новой пролетарской моралью). Аниоло Платани откровенно издевался над этой позицией, и доказывал на своих лекциях, что не только буржуазный фундамент, но даже сама идея существования подобной конструкции, уже сводит на нет любую революционность. Он рассказывал студентам, почему сохранение старого «духовно–нравственного фундамента» (на время переходного периода) всегда приводит к построению еще более несправедливого эксплуататорского строя, чем тот, который был сметен социалистической революцией. Центристы ненавидели его даже сильнее, чем консерваторы. Тезис Платани: «любой компромисс, который опирается на «общие фундаментальные ценности» — это и безоговорочная капитуляция, и обман по определению» дурно влиял на центристскую партийную кассу. Консерваторы и прочие последователи Бенито Муссолини не требовали лишить доктора Платани кафедры (для них яркий представитель исторически сложившегося врага был выгоден – он создавал необходимый им накал борьбы), а вот центристы — требовали, и еще как… Ассоциация «Христианское сотрудничество за социальный мир» (ХССМ) собрала все радикальные цитаты из лекций «красного доктора» и обратилась в суд с требованием запрета на преподавательскую профессию. Ничего не вышло: высказывания касались только исследования теории и истории коммунизма, а не пропаганды практических действий лево–экстремистского толка. ХССМ вышла в Европейский арбитраж, но там тоже ничего не смогли сделать. Платани четко выдерживал «теоретическую» линию… Сю Гаэтано была в восторге от Аниоло Платани – и как от лектора, и как от человека. Будь ему не 65 лет, а хотя бы на десяток поменьше… Но что было, то было. Вне стен аудитории, отношения «красного доктора» и его студентки состояли из прогулок по набережным с заходами в кафе, где Аниоло непременно находил, с кем поспорить о политике (а, скорее всего, это желающие поспорить находили его, зная, какие кафе предпочитает посещать скандальный профессор – ультра–коммунист). Два года товарищ Гаэтано «отстаивалась на холоде» — не нарушала правила дорожного движения, посещала университет и работала на сельскохозяйственном предприятии, где была на хорошем счету (коммуникабельна, дружелюбна, аккуратна) - и полиция сняла надзор, решив, что Сю или завязала с «бригадами» (что, впрочем, маловероятно), или перешла из боевиков в аналитики (что скорее всего – но тогда надзор тоже не нужен). Полиция ошиблась – товарщ Гаэтано была еще в боевом строю, и быстро доказала это, совершив теракт в Римском Международном аэропорту Леонардо да Винчи. Это был шедевр политического террора: шум на весь мир, сорванный саммит G8, и ни одного пострадавшего (пассажиры, не попавшие на свои рейсы — не в счет). Телезрители всего мира почти на сутки прилипли к экранам, наблюдая, как целая толпа военных и агентов спецслужб, стуча зубами от ужаса, пытаются как–то обезвредить 20–футовый контейнер, стоящий между зданием аэропорта и взлетно–посадочными полосами. По достоверной информации, контейнер содержал «грязную» атомную бомбу неизвестной мощности, и был снабжен набором мини–ловушек, не позволявших проникнуть внутрь, или сдвинуть контейнер с места хоть на дюйм. Потом, правда, оказалось, что атомной бомбы не было. Стальной цилиндр в контейнере был набит кусками отработанных ТВЭЛов с одной из старых восточно–европейских АЭС – но это уже было не важно. Праздник удался. Давно КАПИ (комитет антитеррористического планирования Италии) не оказывался в такой глубокой заднице. Жертв не было, но это только усугубляло ситуацию, поскольку отсутствовала обстановка траура, и можно было смеяться над идиотами из спецслужб, которые сначала не обеспечили дозиметрический контроль на въезде в служебную зону аэропорта, а потом приняли контейнер с отходами за бомбу. Сю Гаэтано (на которую сразу пало подозрение) искали по всей стране, а неприметная девушка по имени Лола Мецци, спокойно устроилась работать в маленькой пиццерии на окраине Рима, снимая дешевую комнату неподалеку от места работы, и дожидаясь, пока утихнет шум. Она бы, наверное, дождалась, и продолжила свой нелегкий труд на ниве классовой борьбы, если бы не активисты ХССМ, которые нашли необычный способ досадить Аниоло Платани. Они передали в полицию фото совместных прогулок и посиделок «красного доктора» и террористки Гаэтано, сопроводив это обстоятельно составленным доносом, из которого следовало, что Платани является организатором псевдо–атомного теракта. Сотрудникам КАПИ было абсолютно точно известно, что доктор Платани не связан с «Новыми Красными Бригадам», и что его отношения с Гаэтано носят только личный характер. Тем не менее, они решили использовать донос, как повод, а затем ловить Сю Гаэтано «на живца», полагая, что ей не безразлична судьба любимого преподавателя. Иначе говоря, они арестовали Аниоло на основании этого вздорного доноса, и дали в прессе сообщение: «Известный своими лево–экстремистскими взглядами д–р Платани арестован в Риме по подозрении в организации теракта. По данным, предоставленным ассоциацией ХССМ, он руководил действиями исполнителя – Сю Гаэтано». Этот план имел шансы на успех, если бы не слабое сердце «красного доктора». Через час после первого допроса (со взаимными оскорблениями между ним и офицером спецслужбы), Аниоло Платани скончался в камере от обширного инфаркта миокарда… Бульварная пресса писала, что исполнительный комитет ассоциации ХССМ в полном составе устроил скандал руководству КАПИ, обвиняя спец–офицеров в том, что те подстроили этот инфаркт, чтобы сделать членов Исполкома чем–то вроде козлят, используемых в Индии для охоты на тигра. Разумеется офицеры разводили руками и клялись, что сеньор Платани умер совершенно неожиданно для них, так что, проблема безопасности Исполкома – да, возникла, но никак не по вине полиции и спецслужб. Прошел год. На «козлят» из Исполкома ХССМ никто не клюнул, и они успокоились, а руководство КАПИ отправило досье Сю Гаэтано в архив и прекратило ее поиски. Лола Мацци продолжала работать в пиццерии и снимать дешевую комнату на окраине Рима. Эта девушка прекрасно умела ждать… Удобный случай представился, когда делегация Исполкома ХССМ возвращалась из Женевы с симпозиума по проблемам социального паритета, домой в Рим. Зафрахтованный ATR–XVL с 44 членами делегации на борту, на высоте 2000 метров, маневрировал для захода на посадку между Тирренским берегом и автобаном А–12. Экипаж получал обычные указания от авиа–диспетчера из Фиумисино. Вряд ли кто–нибудь из них мог предположить, что с живописных холмов, над которыми проходит полет, за ними наблюдает девушка Лола, что она слушает те же пререговоры с диспетчером, сверяя их с картинкой на экранчике радара ПЗРК «Redeye–plus». Было замечательное, ясное утро, у диспетчера было хорошее настроение и, когда пилот ATR внезапно замолчал на полуслове, ему хотелось верить, что это просто неполадки связи. Только когда коллеги обратили его внимание на облачко, похожее на осьминога, разлегшегося в синем небе, он понял, что сегодня получился неудачный день, что будут комиссии, полиция, много суеты, и что он опять поздно приедет домой с работы. Какая жалость… А обломки ATR, взорвавшегося в воздухе от точного попадания портативной ракеты в левый двигатель, рассеялись по земле, едва не долетев до хайвэя Фиумисино – Рим, и здорово напугав водителей и пассажиров, ехавших по шоссе в этот ранний час. К чести администрации и сотрудников международного аэропорта надо сказать, что этот взрыв в воздухе не повлиял на график отправки, и самолет компании «China Airlines», выполняющий рейс Рим – Бангкок, вылетел с терминала «C» точно по расписанию. На борту, среди прочих пассажиров, находилась Лола Мецци. Прибывшая в Фиумисинто комиссия по расследованию в тот момент еще только собиралась приступать к работе. Примерно через 5 часов, когда Лола любовалась горными вершинами Гиндукуша, на которые открывался хороший обзор через иллюминатор, а сосед–индус любовался ее бюстом, на который открывался не худший обзор через вырез кофточки, комиссия по расследованию, отрабатывая 9–ю из 10 типовых версий (террористический акт с земли), обнаружила на ленте событий, фиксируемых локальной полицией, следующую запись «Аноним. Звонок о подозрительном фейерверке или выстреле из ракетницы в холмах за лесополосой справа от А–12 за 5–10 сек. до падения самолета». Руководитель комиссии зевнул, налил себе чашку кофе, закурил сигарету, позвонил в полицейский участок, и приказал прочесать всю местность справа от шоссе. Да, всю! Лейтенант полицейской смены позвонил своему коллеге, дежурившему утром и укоризненно сказал: «Козел ты, Джакомо, вот запишу перед тобой звонок какого–нибудь психа про зеленых человечков, будешь тоже все холмы прочесывать, писатель гребаный, мать твою» (цитата дана по неофициальным источникам – впрочем, о чем–то подобном можно было и догадаться). Еще через 5 часов другая полицейская группа привезла на экспертизу обгоревший левый двигатель ATR. В это же время самолет «China Airlines» произвел посадку в аэропорту Бангкока. Там была уже полночь, но Лола (или Сю) не собиралась останавливаться здесь на ночлег. Пройдя паспортный контроль, она взяла такси от аэропорта и вскоре оказалась посреди тусовки, которая не прерывается на здешних тихоокеанских пляжах ни днем, ни ночью. Пройдя по одному из пирсов, она нашла стойбище меганезийских авиа–рикш… Примерно когда она сговорилась о цене и заняла место в кабине флайки, рабочий день комиссии по расследованию завершился. Возможно, эти парни поработали бы сегодня дольше (интересно же), но позвонил один парламентарий из правящей коалиции и очень нагло потребовал срочных результатов. Ему ответили: «Рабочий день кончился, звоните завтра». В 10 утра, когда комиссия подписала протокол о том, что ATR сбит попаданием реактивного снаряда из портативной зенитной установки, Сю Гаэтано сдалась полиции муниципалитета Порт–Ватсон на острове Сонсорол (Меганезия, округ Палау). Порт–Ватсон знаменит двумя вещами: во–первых, Университетом Научного Анархизма (SAU), основанным там еще в прошлом веке, а во–вторых, военно–патрульной базой, на которой впервые появился «rinwing». Rinwing представляет собой (цитирую Торина) «Винсерф–тандем с крылом–воздушным змеем, которое можно по–всякому двигать на кольцевой раме, а рама приделана к серфу так, чтобы ее можно было качать, крутить, и управлять ринвингом, чтобы он катился, как виндсерф, а потом прыгал на встречном потоке воздуха и планировал несколько секунд, типа как птенец дельтаплана…». Об изобретении ринвинга есть несколько версий. По одной – его придумали студенты SAU, «для прикола». По другой — его слепили на тамошней патрульной базе ВМФ, «от нехрен делать». По третьей — его изобрел великий и ужасный экстремист Наллэ Шуанг, чтобы объяснить особо тупым студентам, что такое подъемная сила и как ей управлять. Дойдя до этого момента, Торин спохватился, что ушел слишком далеко от осевой темы лекции, и хотел вернутся к особенностям элаусестерского коммунизма, но было поздно: наша молодежь завершила партию ацтекбола с местными, и лекция так и осталась без финала. Пришлось разбираться в остальных здешних обычаях в процессе экскурсии… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — … ======================================= 26 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 7 ноября 20 года Хартии. Вечер и ночь. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу Охотничья территория прайда львов вокруг Макасо. ======================================= С террасы fare–duro, выходившей в сторону рыночной площади Макасо, праздник можно было наблюдать во всей красе. С заходом солнца никто не собирался расходиться – ведь завтра, с рассветом, сбор урожая продолжится. Похоже, он будет длиться еще неделю, а может – и две. Несмотря на то, что были приглашены жители пяти соседних деревень и мобилизован практически весь транспорт (вело- и мото- тележки, тракторы с прицепами, гражданские и армейские грузовики, и даже немногие легковые автомобили) собрать и перевезти такое количество плодов «трифи» (как здесь сокращенно назвали триффиды), казалось невозможным. Десятки гектаров были покрыты зарослями древовидной травы, каждый стебель–ствол которой усеивали гроздья бурых плодов, похожих на гигантские бананы. Взвешивание урожая с контрольных участков 10x10 метров давало от тонны до полутора, иначе говоря – общее количество плодов уже исчислялось тысячами тонн, а на участках, где триффиды были высажены на неделю–две позже, скоро тоже надо будет собирать урожай. В этих местах никогда не видели столько еды сразу. Некоторые из вновь прибывших щипали себя за ляжки, чтобы убедиться: эти горы пищи им не снятся, а существуют наяву, в объективной реальности. Обожравшиеся свиньи (и местные, и те, которых пригнали из соседних деревень), уже не в состоянии были подняться на ноги, и валялись где попало, обиженно хрюкая, когда люди пинали их, чтобы освободить дорогу. Восемь крупных «львиных собак» — риджбеков (привезенных три недели назад лично президентом в подарок «авангарду народной агрокультуры») тоже обожрались – но, разумеется, не плодами трифи, а мясом диких свиней и обезьян, в массовом порядке покушавшихся на невиданный урожай. Такие псы были для жителей Макасо в новинку, так что, несмотря на их явную полезность, относились к ним с некоторым недоверием. Методом проб и ошибок, умные псы нашли–таки себе хозяев: двое обосновались при меганезийском военном контингенте, трое — при народной милиции, а трое нашли себе приют в fare–duro. Две сейчас были на охоте, а одна собака дремала у ног Наллэ Шуанга, положив массивную вислоухую голову на мощные лапы. Гулкий перестук барабанов и гортанные выкрики нескольких сотен танцующих на площади людей ее не беспокоил, а разговор за столом – тем более. С ее собачьей точки зрения, собравшиеся здесь люди занимались какой–то ерундой. Нет бы им пройтись с ружьями вокруг зарослей трифи – там точно можно было бы подстрелить льва, который ночью выйдет на охоту за дикими свиньями. Впрочем (подумала собака), сейчас еще только закат. Может, хозяину и его гостям, все–таки надоест издавать эти монотонные звуки, и они займутся делом? На самом деле, это были не собачьи мысли. Это была гипотеза о ее мыслях, родившаяся в голове Наллэ Шуанга, хозяина fare–duro (т.е. каторжной тюрьмы, на лингва–франко). Он всерьез подумывал о том, чтобы пройтись по округе, и пристрелить этого сраного царя зверей, который уже четвертую ночь подряд мешал ему спать своим громовым рычанием. Наллэ не очень разбирался в охотничьих делах, но можно взять в кампанию кого–нибудь из местных парней. Хотя, вряд ли это реально – они, похоже, настроены всю ночь плясать и флиртовать (назовем это так) с девушками. Еще вариант: вытащить на охоту кого–то из своих вояк. Проще всего уговорить Рона. Пума поддержит, и Рон не сможет ей отказать. Правда, тогда сам Наллэ толком не поохотится. Вероятно, это будет как соревнование с двумя роботами – терминаторами. Ты еще только думаешь, что надо бы поднять ружье и прицелиться, а они уже поубивали все живое крупнее кролика на 200 метров вокруг… — Вы меня слушаете, Наллэ? – настойчиво поинтересовалась мисс Ренселлер. — Да, Мэрлин. Просто у меня привычка слушать и параллельно думать над ответом. — Тогда я продолжу. Это растение, триффид или трифи, способно нравственно испортить любой недостаточно цивилизованный народ. Незаслуженное изобилие искушает. Зачем трудиться, если достаточно найти сырое место, воткнуть саженец или зарыть клубень, и подождать несколько недель? В библии не зря написано, что человек должен в поте лица добывать хлеб. Если хлеб достается даром, человек деградирует. Лейтенант Нонг Вэнфан, который на протяжении ее монолога, казалось медитировал над маленькой чашечкой с текилой (рюмок в этих краях не встречалось – они вымерли после ухода проклятых колонизаторов, в 60–х годах прошлого века), сделал микроскопический глоток, и спокойно поинтересовался: — Каждый человек должен обрабатывать землю? — Разве я сказала обязательно про фермерство? Я имела в виду труд вообще. — Физический труд, — уточнил он, — Пот выделяется при физических нагрузках. — В библии имеется в виду пот в переносном смысле, — сказала она, — Как символ усилий, которые сознательно совершаются для получения чего–то. — Чего–то – это чего угодно? — Конечно, не чего угодно. Чего–то полезного. — Товарной продукции? – снова уточнил он. — Вы по–солдатски прямолинейны, — с некоторым неудовольствием сообщила она, — Нет, конечно. Например, композитор может трудиться, создавая музыкальные произведения. — Тоже товар, — сказал лейтенант, — Композитору за это платят. — Вы, меганезийцы, ужасно меркантильны, — заметила Эстер, — представьте себе, Нонг, что композитор может делать свой труд из любви к искусству. — Это понятно, — согласился он, — Вот, Уфти тоже сочиняет песенки и мелодии из любви к искусству, хотя он удивится, если вы назовете это трудом. Эстер улыбнулась и кивнула. — Ну, да. Он, наверное, не пробовал выступать за деньги со своими песенками, но у него могло бы получиться. То, что он, поет, все–таки лучше вульгарной pop–music. — Это — развлечение, а не труд, — вмешалась мисс Ренселлер. — Почему? — спросил лейтенант, — Раз это можно продать, а Эстер считает, что можно… — Да нет же! – перебила она, — Труд это усилие, а не развлечение. Усилие над собой. — Покупателю–то какая разница, делал он усилия, или нет? — Мэрлин, позвольте, я попробую объяснить вашу мысль иначе, — сказал викарий. — Разумеется, Джо. — Спасибо, Мэрлин. Я объясню на примере. Представим себе двух людей. Первый из них сплел сеть, сделал лодку, вышел на ней в море и наловил сетью сто фунтов рыбы. Второй просто прошел по берегу и собрал сто фунтов рыбы, выброшеной штормом. На рынке они оба получат одинаковые деньги, но одинаков ли результат их деятельности? — Нет, — ответил лейтенант, — у первого осталась лодка и сеть, они тоже стоят денег. Священник покачал головой: — Есть кое–что поважнее лодки и сети. Первый человек приобрел привычку к труду. Он почувствовал, что труд вознаграждается. А второй человек приобрел дурную привычку получать деньги без усилий. — Самое важное получил наблюдатель на рынке, — вмешался Наллэ, — Наблюдатель узнал, что оплачивается не труд, а результат. Продукция, а не пот. Пот – не товар, а издержки, поэтому технико–экономический прогресс — это сокращение доли живого труда в товаре. Отличный пример привела Мэрлин: триффиды. Технологичная агрокультура, которая создает товар почти без трудозатрат: эффект, известный в теории научно–технической революции, как science direct–production. Научно–прикладной результат создает товар, минуя индустриальную фазу. Грубо говоря, если наука придумывает дерево, на котором растет одежда, то нам не нужна швейная фабрика. Соответственно нам не нужна ткацкая фабрика, и не нужны фабрики, которые производят ткацкие станки и швейные машины. Не нужна куча фабрик, которые делают детали для этих машин, не нужен комбинат, на котором производится металл для этих деталей, не нужна шахта, где добывается руда… — А что в итоге? – перебила мисс Ренселлер. — В итоге – экономия самого ценного ресурса: человеческого. Этот ресурс может быть применен для гораздо более продуктивных целей, чем стояние за ткацким станком. — В основном этот ресурс применяется для безделья, — заметила она, — для идиотских развлечений, пьянства, разврата и других видов порочного поведения. — Не буду придираться к словам, — ответил Наллэ, — Да, 90 процентов высвобожденного ресурса используется на всякую всячину, которая доставляет человеку удовольствие, и только. Но тех 10 процентов, которые используются продуктивно, более, чем досточно для экспоненциального прогресса. Я думаю, это разумное распределение времени. Тем более, не надо забывать: какой бы ерундой человек не занимался, его мозг непрерывно работает, и в любой момент может породить мысль, стоящую миллионы фунтов. — Ваш мозг, возможно, — согласился викарий, — а вот их мозг (он кивнул головой в сторону публики, развлекающейся у костров на площади) вряд ли. Лейтенант Вэнфан со стуком поставил на стол свою чашечку. — Я не хочу быть грубым, мистер Джордан, но там двое моих парней, которые спасли больше человеческих жизней, чем вы съели гамбургеров. — Простите, я совершенно не имел в виду ваших солдат. Я говорю о туземцах. — Африканцы уж точно не глупее, чем юро или янки, — заметил Наллэ, — Им не хватает образования, но это дело поправимое. — Я говорю не об интеллекте, а о личных качествах, — уточнил священник. — А если говорить о личных качествах, — ответил лейтенант, — то лучше, если мою спину защищает простой туземец, а не выпускник католического колледжа из вашей страны, у которого мозги завалены всяким мусором так, что мысли буксуют в извилинах. Викарий поднял руки в примирительном жесте. — Еще раз простите, я говорил не о таких качествах, как решительность и верность в ее солдатском смысле, а о тех социальных качествах, которые отличают цивилизованного человека от, извините, дикаря. Поверьте, я очень хорошо отношусь к туземцам. Именно поэтому меня беспокоит, что вы дали им то, что по выражению мистера Шуанга, создает продукты практически без трудозатрат. Лейтенант пожал плечами, закурил сигарету и сообщил: — Что–то у вас странное с логикой. Если вы хорошо относитесь к местным ребятам, то почему вы недовольны тем, что они будут есть досыта? — Я рад, что они не голодают, но меня беспокоит вот что. Они получили от вас изобилие, как готовый продукт цивилизации. При этом, вы не дали им пройти путь по которому к этому изобилию пришли цивилизованные народы. — А зачем по второму разу изобретать электричество? – удивился Нонг, — Какой смысл давать этим ребятам кремневое ружье, если есть автоматическая винтовка? Лейтенант хлопнул ладонью по своему оружию, лежащему на табуретке справа от него. Эстер всегда испытывала чувство тревоги, когда кто–то апеллировал к оружию, как к аргументу. Она понимала, что Вэнфан не имел в виду угрозу (ясно, что оружие было в данном случае просто самым близким ему примером современной технологии), но все равно ей стало как–то неуютно на террасе. «Я пойду, сделаю чай», — сказала она, и чуть–чуть слишком быстро отправилась в дом… Fare–duro. На меганезийском лингва–франко это значит «каторжная тюрьма». Такое название было одной из странных шуток Наллэ Шуанга, а сам Наллэ — самым странным из всех меганезийцев (при том, что на ее взгляд, они все были несколько странными). Когда улетели команданте Хена и Ллаки, а Эстер, чувствуя себя уже более–менее здоровой, вернулась из медицинской палатки в миссию, что–то пошло не так. Отношения с мисс Ренселлер и с викарием Джорданом почему–то стали натянутыми. С другой стороны, четверка военных инструкторов, прилетевшая на смену команданте, наоборот демонстрировала прямо–таки дружеское участие. Видимо, Хена что–то такое сказал лейтенанту Вэнфану, и на следующий же день военфельдшер Керк (колоритный верзила скандинавского типа) и сержант Уфти (чернокожий и гибкий, как профессиональный танцор) затормозили рядом с ней на армейском трицикле, и без предисловий предложили: «Поедем в Кумбва, развеетесь, заодно и купите что–нибудь». Она засомневалась – после той жуткой истории, она испытывала страх оказаться вне деревни, одной с мужчинами, — но тут появилась Мзини, местная девчонка, ровесница Ллаки, и со словами «А мне тоже в город», полезла в машину. И Эстер последовала ее примеру. Чутью местных жителей на опасность она научилась доверять. После возвращении из Кумбва, ее ждал Очень Серьезный Разговор с мисс Ренселлер и викарием Джорданом. «Меганезийские солдаты — те же дикари, что и туземные негры, — сказала Мэрлин, — Ты и так неделю жила в солдатском борделе, а сейчас тебе бы лучше использовать шанс вернуться к цивилизации». От стыда, Эстер чуть сквозь землю не провалилась. Обстановка в шатре для выздоравливающих раненых была, конечно же, далека от норм нравственности — местные молодые женщины появлялись там каждый вечер и происходили откровенные сцены, от которых, впрочем, Эстер была отгорожена занавеской (этот суррогат приватности сделал команданте Хена, в тот день, когда Эстер стала «клиенткой» дока Нги). Отсутствие воспитания и безответственность отношений между полами – да, было, но при чем тут «солдатский бордель»? Приехавшие военспецы сразу же, едва выйдя из самолета, начали вести себя в этом смысле точно так же. Но при всей откровенности этих шлепков по ягодицам и тому подобных выходок, здесь трудно было усмотреть что–то кроме отсутствия элементарной культуры. Эстер пыталась найти поддержку у викария: «Джо, может быть, меганезийцы просто отличаются от нас, но не плохие? Вы же сами всегда говорили о туземцах, что некоторые вещи они делают не со зла, а от непонимания …». Джордан перебил: «Понимаешь, Эстер, туземцы – это одно, а меганезийцы – другое. То, что простительно дикарю, непростительно выходцу из страны, где уровень образования и благосостояния, почти такой же, как в цивилизованном мире». Вот и поговорили… В миссии к этому времени уже оставались только викарий Джордан, старшая сестра Ренселлер и Эстер. Фельдшер миссии как–то незаметно уехал. Электрик Виллем переселился к даме сердца (35–летней тете Онго — толстой, веселой и умевшей хорошо готовить). Он с удовольствием возился с троими ее детьми и просто с местной детворой — учил их основам математики, механики и информатики. Он попросил – и военные инструкторы привезли три десятка дешевых ноутбуков «Taete» (производства скандально–знаменитой фирмы «Fiji–Drive»), и еще всякую всячину для базовых школ англоязычных секторов Меганезии. Виллем в разговоре с Эстер как–то раз обмолвился: «Их лейтенант сразу вынимает блокнот, записывает, говорит: «E orua au sen orome», и через 5 дней привозит все, что я сказал. У них там какая–то инструкция на счет детей». Фраза лейтенанта, как выяснили позже, значит просто: «да, я сделаю, мистер учитель». Само собой получилось, что Эстер время от времени помогала доктору Нги, а теперь и военфельдшеру Керку (как до того помогала фельдшеру миссии). Потом появились три «осколка войны» — подростки, которых военспецы притащили из очередного полевого рейда (Эстер старалась не думать о том, что еще происходило в этих рейдах). Пытаясь спасти жизнь трех сломанных голодом и морфином человеческих существ, она впервые подумала, что с ней судьба обошлась еще сравнительно мягко… От этих троих остались только холмики, накрытые тяжелыми камнями (чтобы гиены не добрались до тел). С этого момента она стала проводить большую часть времени в кампании меганезийских военспецов и туземных волонтеров из народной милиции, а в Миссии только ночевала. Эта грубоватая кампания оказалась комфортнее, чем цивилизованное общество мисс Ренселлер и викария Джордана. Вечерами Виллем и Эстер засиживались у армейских шатров, болтая с инструкторами и слушая их музыкальную самодеятельность (Уфти и Керк неплохо играли на гавайской гитаре). А дальше появилась Пума. Ее принесли из рейда точно так же, как тех. Эстер с ужасом думала, что и финал будет таким же: после нескольких дней надежд и отчаянных усилий, все закончится четвертым холмиком, но… Как позже говорил Керк (то ли в шутку, то ли всерьез): «Это магия: Рон дал ей удачное имя, и она не умерла». Эстер была, в какой–то мере, согласна, но с оговоркой: случайно дав девчонке имя, сержант Рон оказался под влиянием каких–то своих странных обычаев, которые требовали, чтобы он из кожи вон лез, только бы Пума выжила. Через две недели этот живой скелетик стал едва заметно обрастать мясом. Разумеется, дело было не только в Роне. Керк, доктор Нги, и Эстер тоже сделали все, что от них зависело. Сейчас Эстер казалось, что от этих двух недель она получила не меньше, чем Пума. Чувство победы в сложном, почти невыполнимом деле, вернули ей необходимый уровень уважения к себе. Был и другой зигзаг судьбы: появление шеф–инженера Наллэ Шуанга. Он прибыл на очередном грузовом дирижабле и, едва ступив на землю, произнес загадочную фразу: «Местечко, конечно, пока еще не курорт, но тут уже тепло — не то, что в Антарктиде». Внешность у этого персонажа была не особенно приметная. Рост чуть выше среднего, возраст несколько меньше 40 лет, раса – метис, телосложение – обычное для тех, кто ведет не очень спортивный, но подвижный образ жизни. Шуанг был бы неотличим от миллионов жителей Шанхая или Мехико если бы не глаза и губы – как будто, живой компьютерный смайлик, излучающий гигаватты веселой жизненной энергии. — Кто он? – спросила Эстер у оказавшегося рядом Нонга Вэнфана. — Парень, который переворачивает мир, — ответил меганезийский лейтенант, — это его работа: переворачивать мир. Говорят, он неплохо с ней справляется. В тот же вечер она нашла в интернете краткое досье этого человека. ********************************* Stringer net journal. Who is who at Hawaiika? Наллэ Шуанг, активист «Humanifesto» ********************************* Наллэ Шуанг, 38 лет, сын этнической китаянки из Сиэтла (США) и валлийца из Южно–Африканской Республики, родился на маленьком атолле Нукуфетау, расположенном в регионе Тувалу, примерно на равном расстоянии от Новой Зеландии, Папуа, Таити и Гавайев, в религиозной общине «Humanifesto» (в Океании ее название сокращали до «Humi»). Удивительная игра природы построила атолл Нукуфетау в виде правильного квадрата из 40 крошечных «motu» вокруг лагуны, диагональ которой составляет 10 миль. Говорят, что именно эта геометрическая экзотика побудила совет общины Humi выбрать Нукуфетау из других альтернатив, когда в 70–е годы XX века суд города Ки–Уэст, штат Флорида, признал деятельность «Humanifesto» экстремистской, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Религия Хуми была некой причудливой смесью секулярного гуманизма эпохи ранней НТР с палеолитическим культом Матери–Прародительницы, и доктрины «Jedi Knight» (созданной фантастом Джорджем Лукасом, автором «Звездных войн»). От тысяч других синкретических религий New Age, хумианство отличалось радикализмом его адептов, действовавших в стиле «джедайских рыцарей» при защите т.н. «реальных ценностей человеческой жизни, свободы и счастья». Принципы «Meganezia Magna Carta» (ставшей основным законом этих мест после Алюминиевой революции) показались хуми недопустимо мягкими, и они регулярно пытались их «исправлять». Меганезийские суды, в свою очередь, пытались «исправлять» хуми, вкатывая им за каждую экстремистскую выходку внушительные сроки каторжных работ. Тем не менее, суды ни разу не прибегали к «фирменному меганезийскому блюду»: ВМГС. Слишком близко лежали принципы хуми к принципам самой Великой Хартии и слишком много волонтеров–хуми участвовали в Алюминиевой революции и войне за Хартию. Наллэ Шуанг ушел волонтером в инженерно–саперный корпус прямо из Tuvalu Mari–Tec School, участвовал в диверсионных действиях на линии Соломоновы острова — Новые Гебриды (операция «Вечерний боулинг»), затем в мобильном морском минировании на стратегически–важных тихоокеанских трассах (операция «Северный тропик»), а затем в работах по прототипам летающих мин «Арго» (операция «Падающие звезды»). После «Атомного инцидента» в секторе Йап демобилизовался в звании мастер–сержанта флота, вернулся на Нукуфетау и был избран на 1111 дней олдерменом сообщества Муа–и–Лало. С 6 по 10 год Хартии, Наллэ Шуанг занимал должность шеф–инженера финальной фазы программы транс–меганезийской логистики «Морской караван–сарай». Им полностью разработана и реализована концепция постоянно–обитаемых поселков на «washing–reef» (коралловых рифах, выступающих над водой только при отливе). Эти объекты известны, как «Shuangero». На момент составления досье, в акватории Меганезии функционируют более двухсот «Shuangero» с суммарным постоянным населением около 10.000 жителей. 9 лет назад Наллэ Шуанг стал лидером ассоциации волонтеров центра «Планирование семейного счастья» в Порт–Морсби (Папуа). Центр проводил программы биологически–ориентированного сексуального просвещения, включая и методы раннего прерывания нежелательной беременности, что вызвало конфликт с католическими и англиканскими миссионерами. Правительство Папуа сохраняло нейтралитет, пока Христианский Фонд «Life Protection» не предложил двум крупным чиновникам серьезные суммы «in cash, without taxes». План коррупционной сделки никто не скрывал. Наоборот, ей придавалось торжественность, которая, по ряду христианских доктрин, должна сопутствовать победе «Добра» над «Злом». К берегам Папуа из Сиднея двинулся специально зафрахтованный фондом лайнер «Bethany», на котором проходил симпозиум «За жизнь нерожденных». В финале симпозиума, в Папуа предполагалось закрытие центра «Планирование семейного счастья», с произнесением надлежащих слов в телевизионную камеру. Так бы и было, но в точке 13 ЮШ, 148 ВД, в 200 милях от ближайшего берега, около 2 часов после полуночи, внезапно был дан аварийный сигнал (тревожная сирена, мигание красных ламп и т.д.). Бортовой компьютер сообщил: «Пожар в машинном отделении, быстрое распространение пламени». Автоматически отключились двигатели и основная электросеть, а в аварийные отсеки начал поступать фреон из системы пожаротушения. Толковый и инициативный капитан сообразил бы, что это какой–то сбой, и вернул бы ситуацию на судне в норму, но на капитане сэкономили. То был тупой исполнитель еще более тупых инструкций. Увидев на дисплее компьютера, что почти четверть нижних кормовых отсеков судна охвачена огнем, он отдал приказ на эвакуацию пассажиров и экипажа. Будь на «Bethany» хороший экипаж, ничего страшного бы не произошло и в этом случае. 900 пассажиров были бы организованно посажены в шлюпки и спокойно спущены на воду. Но на экипаже тоже сэкономили. Бравые матросы, с воплем: «Жопа! Сейчас все взорвется на хрен!», метнулись к шлюпкам, и стали спускать их на воду с явным намерением отплыть, бросив пассажиров. Когда капитан пытался их урезонить, возникла драка, в которой сам капитан, два матроса и четверо пассажиров, получили удары топорами и баграми, и больше их никто никогда не видел. Остальные члены экипажа, крикнув пассажирам на прощание: «Попробуйте спустить на воду остальные шлюпки, это не очень сложно», отошли от «Bethany» в сторону Австралии. Бортовой компьютер, следуя программе, продолжал неравную борьбу с виртуальным пожаром. Исчерпав запасы фреона, он стал качать забортную воду в левые кормовые отсеки, и нарушил баланс судна. Опасаться пассажирам даже и теперь было нечего: «SOS», автоматически поданный компьютером при обнаружении пожара, был принят австралийской береговой охраной и меганезийским морским патрулем. На помощь лайнеру вылетели с запада, из Айрон Рейндж, австралийские «Sea wolf», а с востока, с Луизиады — меганезийские «Estra mar». Меньше часа отделяло пассажиров «Bethany» от неизбежного спасения, но они успели оказаться в воде гораздо раньше, и не на шлюпках (их не смогли спустить на воду), и не в спасательных жилетах (их не нашли в темноте), а просто с чем попало. Когда над морем вспыхнули яркие осветительные ракеты, картина, открывшаясь пилотам с заходящих на посадку самолетов, напоминала кульминационные кадры фильма–катастрофы «Титаник». Будь температура воды плюс 5 по Цельсию, как в Северной Атлантике, спасать было бы уже просто некого, но в Коралловом море она не опускается ниже плюс 23 — замерзнуть невозможно. Остается только утонуть – и многим это удалось. К утру нарисовался итог: жертвами эвакуации стали 3 члена экипажа и 76 пассажиров. Вполне исправный «Bethany», после отключения спятившего компьютера откачки воды из кормовых отсеков, был отбуксирован в австралийский порт Кернс. Примерно тогда же инженер Наллэ Шуанг, в сопровождении теле–репортеров, явился в управление окружной полиции Тувалу, на Фунафути, и дал исчерпывающие показания о том, каким образом он вышел через интернет на бортовой компьютер «Bethany», и как именно организовал «виртуальный пожар». Наллэ намеревался только дезорганизовать акцию по закрытию центра «Планирование семейного счастья», предполагая, что экипаж лайнера имеет хоть каплю мозгов, и либо повернет в ближайший порт (предварительно отключив неадекватную автоматику), либо, в худшем случае, эвакуирует пассажиров. Он и представить себе не мог, что лайнер управлялся такими идиотами и засранцами. Дело дошло до Верховного суда, который сначала занялся злополучным конгрессом на «Bethany». Деятельность Фонда «Life Protection» в Меганезии была запрещена 4 года назад, а теперь суд изучил программу конгресса, и наложил запрет на деятельность еще полусотни организаций–участников. Затем суд постановил, что Шуанг виновен только в выведении из стороя компьютера на гражданском судне в море, а гибель людей была «техническим эксцессом». Шуанг бы легко отделался, если бы не был рецидивистом. В прошлый раз он сделал что–то с логистикой аэропорта Паго–Паго, и багаж транзитного пассажира – некого кардинала, летевшего из Мехико в Канберру — был выгружен и исчез. Поселки центрального Папуа получили лекарственные препараты на сумму 6 миллионов долларов. Говорят, в багаже кардинала был кейс–сейф с золотой утварью, но этого никто не мог доказать, и Шуанг сел на год за дезорганизацию служб транспорта… В случае с «Bethany» все было серьезнее. «Суд приговаривает вас к 10 годам каторжных работ, — объявил председатель, — Вы отправитесь на объекты, актуальность которых для общества наиболее высока. Первые 2 года — это городок Хоррор в Антарктиде, а следующий объект будет назван позже. В интересах дела, суд оставляет вам свободу передвижения, если вы обещаете использовать эту свободу только для работы. Вам понятнен приговор?». Наллэ ответил, что приговор–то ему понятен, но кто теперь защитит созданный с таким трудом центр «Планирование счастливой семьи» в Папуа. Тут председатель суда изрек афоризм: «Жизнь держится не на Робин Гудах, а на социальных институтах», и зачитал дополнительное постановление. Суд предписывал правительству Меганезии: Во–первых, провести консультации с правительством Папуа о сохранении центра «ПСС». Во–вторых, считать третьи силы, стремящиеся закрыть центра «ПСС», потенциально враждебными. Постановление возмутило т.н. «мировую общественность» сильнее, чем сама история с «Bethany». Это было в анонсах прессы: «Меганезийский суд вынес де–факто условный приговор» и «Власти Меганезии приняли у палача эстафету по опеке фабрики смерти». История каторжных работ Наллэ Шуанга на момент составления досье: 1–2 год – управление строительством т.н. «экспериментального термического купола» на Земле Мэри Бэрд (Меганезийская Антарктида). Купол завершен, город Хоррор заселен. 3 год – управление доставкой и монтажом комплекса мини–ГЭС на реке Пурари (Папуа). Комплекс работает. Шуанг внесен в список почетных граждан муниципалитета Кинанту. 4 год – Работа шеф–инструктором штаба по восстановлению поселков на островах Фукуо (Вьетнам) после тайфуна Борн. Шуанг награжден орденом Дружбы Народов. 5 год – Формирование авиа–логистики в регионе Антарктический полуостров — Южные Шетландские острова (Чили). Система работает. Шуанг награжден орденом Бернардо. 6 год – Управление монтажом системы автономного жизнеобеспечения базы Муспелл (Меганезийская Антарктида, Трансантарктический хребет). Система тестируется. ********************************* Шеф–инженер Наллэ Шуанг, рецидивист и каторжник, умел объединять людей в систему, не подстраивая их под проект, а соединяя с проектом так, что каждый занимался именно тем делом, которое у него лучше всего получалось. Проекты Шуанга вростали в местную социальную среду мгновенно, и начинали работать, как бы, сами собой. Через несколько дней после того, как в Макасо был построен «fare–duro» (точнее — собран, поскольку это была модульная экспедиционно–техническая база), стало казаться, что этот трехэтажный дом был здесь всегда — как рыночная площадь, как слоновые деревья, как красная земля под ногами… 200 лет назад британские инженеры строили в Африке плотины и железные дороги, каждый день совершая подвиг и ломая через колено неподатливую социальную среду. Шуанг терпеть не мог подвигов, и поэтому его проекты прорастали, как трава… Или, скорее, как трифи. Это началось с его первого шага. Он не сказал: «я буду строить дом вот здесь и вот так». Он сказал: «ребята, как вам кажется, где будет лучше поставить вот такой дом, чтобы…». После «чтобы» следовал список того полезного, что получится конкретно для каждого из людей, с которыми он советовался. Создавалось впечатление, что Шуанг ничего толком не делает, а только болтает с людьми, участвуя в той или иной работе просто за кампанию – чтобы найти повод поболтать. Фаре–дюро стал эпицентром болтовни о всякой всячине. Дневной темой были текущие проблемы, а вечерней – какие–то общие вопросы, иногда почти философские, но все равно, каким–то образом имеющие отношение к проекту. Веселая, шумная и бесшабашная обстановка, которую создавали в фаре–дюро прибывающие и убывающие одна за другой бригады вахтовых монтажников и горных инженеров, как будто возвращала Эстер на 5 лет в прошлое, в кампус колледжа в городке Финикс, штат Аризона… Настал день, когда она собрала свои немногочисленные вещи в две сумки и перетащила их из Миссии в одну из кают на втором этаже фаре–дюро (каютами здесь назывались жилые комнаты, по комфортности примерно на уровне отеля полторы звездочки). Какими соображениями она при этом руководствовалась – вопрос сложный, и она вряд ли могла бы вразумительно ответить на него даже самой себе… Эстер энергично покрутила головой, отгоняя хаос воспоминаний и детских фантазий, и возвращаясь в настоящее время. Минут через десять, когда она вернулась на террасу с чайником, крекерами и кружками (ох уж эта дурная меганезийская манера пить чай из металлических кружек), разговор за столом уже успел принять новый оборот. Наллэ темпераментно говорил, жестикулируя чашечкой с остатками текилы. — … Что цивилизованный человек непременно должен быть похож на вас. Одеваться, как вы, верить, как вы, руководствоваться теми же мотивами, что и вы. Но это же смешно! — О чем спор? – спросила Эстер, ставя чайник и прочее на стол. — Мисс Ренселлер строит определение цивилизованности, — сообщил он. — Я уже сказала, — заметила Мэрлин, — цивилизованный человек ставит свои обязанности, свой долг перед обществом, выше собственного брюха. Это — человек, способный чем–то жертвовать ради общества. Человек с идеалами, которые выше животных потребностей. — Конфуцианская доктрина, — сказал Наллэ, — Личность – ничто, ритуал – все. Тогда самые цивилизованные существа на планете – это не люди, а муравьи. — У муравьев нет свободы воли, — возразил викарий, — Они исполняют общественный долг бессознательно, а человеку следует сознательно совершить выбор между своим личным благом и благом ближних. — И выбрать то, что вы назвали «благом ближних»? – уточнил шеф–инженер. — Да, если это по–настоящему цивилизованный человек. — Тогда вы сами себе противоречите. Свобода воли оказывается дефектом, из–за которого человек может совершить неправильный выбор. Значит, муравей лучше человека. — При чем тут ритуал? – вмешалась Мэрлин, — я говорю о благе людей, а не о ритуале. Наллэ допил текилу и погрозил чашечкой, как полицейским жезлом. — Стоп! Давайте определимся: благо людей, благо ближних, или долг перед обществом. Я не понимаю этой терминологии. Кто такие «ближние»? Это то же, что «люди», или нет? — Конечно, то же самое, — сказала Эстер. — Отлично! Уже проще. А общество – это то же, что и люди? — Разумеется. — Замечательно! – обрадовался он, — У нас за столом пятеро людей. Небольшое общество. Допустим, мы все цивилизованные. Каждый пытается пожертвовать своими интересами ради остальных четверых, но ничего не выходит, поскольку те четверо жертвуют своими интересами ради него. Как вы предлагаете выбраться из этого заколдованного круга? — Если бы все были цивилизованными, — произнесла мисс Ренселлер, — тогда ваш софизм имел бы право на существование. Увы, на свете много нецивилизованных людей. — Я понял. Меняем модель. Пусть в нашем обществе четверо будут цивилизованными, а один – нецивилизованным. Пусть это буду я. Вы будете жертвовать своими интересами ради меня, а я сяду вам на шею и буду цинично юзать вашу цивилизованность. — Вы очень упрощенно понимаете благо ближнего, — заметил Джордан, — позвольте, я вам объясню некоторые вещи, которые вообще–то достаточно просты и очевидны. Шеф–инженер утвердительно кивнул, и начал скручивать самокрутку (он курил только собственноручно изготовленные самокрутки, желательно – с местными сортами табака, считая, что это помогает встроиться в местную среду и местный быт). — Жертвовать собой ради блага ближнего, — начал викарий, — это вовсе не значит потакать любым его желаниям, в т.ч. неразумным или порочным. Если вы потакаете пьянице в его желании выпить, то приносите ему вред, способствуя разрушению его здоровья. Отбирая у него спиртное, вы действуете против его желания, но приносите ему благо. — Давайте не рассматривать клинические случаи, — предложил Наллэ, — Возьмем обычного наглого лентяя, который хочет богато жить за чужой счет. Это совершенно безвредно для его здоровья, так что цивилизованным людям придется отдать ему свои денежки. — Лень — это нравственный порок, — возразил Джордан, — Надо не потакать ему, а наоборот, перевоспитывать такого человека. Это будет для него благом, как и в случае с пьяницей. — Вы сказали «перевоспитывать», я не ослышался? – негромко спросил Нонг Вэнфан. Эстер умела чувствовать настроение людей, и сейчас, несмотря на внешнее спокойствие меганезийского лейтенанта, она видела, что этот человек здорово разозлен. Только что он был вполне доброжелательно настроен по отношению к викарию Джордану, а тут в одну секунду все изменилось после одной–единственной фразы священника. Джордан ничего не заметил и, слегка покровительственным «профессорским» тоном, подтвердил: — Вы не ослышались. Лень, или по–латыни: «Acedia», – это седьмой из смертных грехов. — А остальные шесть? – поинтересовался Наллэ, прикуривая свое изделие. Викарий начал перечислять, загибая пальцы: — Первый смертный грех — это superbia, или чрезмерная гордость. Второй — luxuria, или половая распущенность. Третий – invidia, или зависть, Четвертый — gula, или излишнее увлечение радостями желудка. Пятый – ira, или рассерженность. Шестой – avarinia, или жадность, состоящая в собирании материальных сокровищ вместо духовных. — Насколько я понимаю, — заметил шеф–инженер, — вы сейчас привели архаичный реестр, приблизительно 15–вековой давности. Сегодня ситуация несколько иная, не так ли? — Вы правы, — согласился Джордан, — Погоня за техническими новшествами, порождает новые формы старых пороков. В 2001 – 2010 годах об этом было несколько разъясний Святого Престола. В частности, генная инженерия – т.е. искажение заданного Творцом облика живых существ, и контроль над рождаемостью – т.е. нарушение предписанного Творцом предназначения женщины – являются суммами нескольких смертных грехов. — Людей, которые это делают, надо перевоспитывать для их же блага? – уточнил Нонг. — В общем, да, — подтвердил викарий, — Разумеется, делать это надо с любовью. — И с самопожертвованием? – поинтересовался Наллэ. Теперь и Мэрлин почувствовала неладное. Настолько неладное, что от страха впала в какое–то оцепенение. Эстер хотела было предостеречь Джордана, что его заманивают в ловушку. Если он ответит «да» на последний вопрос, то… В этот момент чьи–то руки обняли ее сзади за шею. От неожиданности она чуть не взвизгнула. Конечно, это была Пума. Рон стоял рядом с худенькой африканкой и ухмылялся: мол, шутка опять удалась. — В идеале, христианин должен быть готов пожертвовать собой для спасения ближнего от впадения в смертный грех, — произнес, тем временем, викарий, — Но, практически, человек слаб, и многие христиане мирятся с грехом, процветающим рядом с ними, из страха, что их подвергнут гонениям и казням. — А лично вы готовы, Джо? – с показным равнодушием спросил лейтенант. — Это сложный вопрос, — тут викарий вздохнул, — Но, если бы господь поставил меня перед таким выбором, я бы молился о том, чтобы он даровал мне достаточную твердость духа. — Командир, Наллэ честно выиграл обе двадцатки, — вмешался Рон. — Да, — неохотно согласился Вэнфан, извлек из нагрудного кармана две меганезийские 20–фунтовые купюры с портретом королевы Лаонируа и бросил их на стол перед Шуангом. — Это пари имело какое–то отношение ко мне? – нерешительно спросил Джордан. — Два пари, — уточнил Наллэ, потягиваясь, как сытый кот. — Удружили вы мне, Джо, — буркнул Нонг, — 40 фунтов как селедка хвостом смахнула. Эстер облегченно вздохнула. Оказывается, это было всего лишь пари, а она–то всерьез испугалась, что беднягу Джо сейчас просто застрелят. — Можно узнать, что за пари? – спросил викарий. — Нет проблем, — сказал Рон, — вам известно имя Салот Сар, он же — Пол Пот? — Разумеется. Это был безумный марксистский диктатор Камбоджи. По его приказам т.н. «красные кхмеры» запретили жизнь в городах, посадили в концлагеря всех образованных людей, закрыли все школы и уничтожили 3 миллиона людей. — Так вот, — продолжал Рон, — первый пункт пари: доктрина, которой придерживается ваша церковь неотличима от программы планомерного истязания людей в ходе их исправления и трудового перевоспитания для их же блага, выполненной Пол Потом… — Но это неправда! — Правда, — ответил Наллэ, и бросил на стол распечатку статьи в Globes «Красные кхмеры: механика геноцида». Отдельные абзацы были выделены желтым маркером. — … Второй пункт, — невозмутимо продолжал Рон, — Вы согласны с тем, что проводников этой доктрины, в т.ч., лично вас, следовало бы за это изгнать из современного общества, или физически ликвидировать. Вы считаете правильным, если с вами так поступят. — О, боже! – тихо сказала мисс Ренселлер, — Боже… Лейтенант махнул рукой. — Не переживайте, Мэрлин. Я не обеднею от этих 40 фунтов. Обидно, конечно, остаться в дураках, но с кем не бывает. Давайте лучше пить чай. Я обожаю цветочный чай, который заваривает Эстер. Так по–домашнему… Очень похоже на тот, который готовит моя Тхай. — Гибискус, жасмин, немного имбиря и капелька меда, — сообщила Эстер, — Меня научила этому вьетнамка, с которой мы вместе учились в колледже. Викарий откашлялся — Послушайте, вы неправильно поняли. — А чего тут понимать? – удивился Нонг, — Наллэ пропьет две мои двадцатки, вот и все. — Ничего подобного, — возразил шеф–инженер, — Я куплю на них самосад у тети Онго, чем поддержу местную табачную промышленность. — Я же не зря сказал, что все надо делать с любовью, — не унимался Джордан. — Пол Пот это знал, — сообщил Наллэ, — Не зря же он получил классическое образование в римско–католической школе. Между прочим, режим «красных кмеров» ни капли не был марксистским. Это была калька с трактата Аврелия Августина «О Граде Божьем», как и Третий Рейх, и кошмарный режим Дювалье на Гаити… Хотите пари, Джо? Берем статью Пол Пота «Монархия или демократия», кладем рядом книгу Августина, и сравниваем. Мисс Ренселлер решительно встала. — Пойдем, Джо. Уже поздно, и вообще… Разговор зашел куда–то не туда. — Да, наверное, — согласился священник, — Приятно было поговорить… Но время… Пума уселась на бордюре террасы, как маленький черный сфинкс, проводила уходящих миссионеров презрительным взглядом, и сообщила: — Смешно. Лейтенант такой умный, а не знал, что у всех говнюков общий бог. — Сейчас я встану и дам одной нахальной девчонке по заднице, — пригрозил Нонг. — По–моему, вы зря их обидели, — заметила Эстер, — Они не виноваты в том, что какие–то негодяи так мерзко извратили христианство. Иисус этому не учил. — Ты имеешь в виду того парня, который, как говорят, приехал в ютайскую столицу на осле приблизительно 2000 лет назад? – уточнил Наллэ, — Забудь про него. Даже если в этой сказке есть хоть капля правды, то все равно всем давно плевать, чему он там учил. — Тебе, может и плевать, — возразила она, — а мне — нет. Между прочим, оскорбляя чужую религию, ты не доказываешь, что твоя религия лучше. Скорее, наоборот. — Да я вообще не имел в виду религию, — сказал он, — Авраамизм с самого начала был не религией, а рэкетом. У древних ютаев поп отбирал десятую часть выручки общины, как бы, для своего бога, а за обращение к другим богам жреческая стража убивала. В первой католической общине св. Петра, поп отбирал вообще все. Общинники работали за корм и хлев, как скоты, а кто пытался сберечь хоть сантим — того убивали. А мусульмане всегда жили воровством. Украл – долю отнес в мечеть. Они ничего другого толком и не умеют. — Тем не менее, основу вашей меганезийской Хартии придумал Томас Джефферсон, а он был христианин, не так ли? — Только очень условно, — отрезал шеф–инженер, — На базе классического христианства, в котором все всем жертвуют, а поп все это заребает, ничего толкового не придумывается. — Как быть с тем, что все современные науки и технологии, которые ты так почитаешь, придуманы в христинском мире? – поинтересовалась Эстер. — Ты забыла про одну мелочь: это произошло только тогда, когда он начал переставать быть христианским. Науки появились во время ренессанса дохристианских религий, а техника — во времена энциклопедистов. До того, Европа была гнездом тупых варваров. — Тем не менее, Ньютон и Эйнштейн верили в бога. — Да, только не в того, в которого призывает верить Папа Римский… Лейтенант, с досадой, хлопнул ладонью по колену. — Жаль, саперы утром улетели, а то бы я еще раз устроил тотализатор. — Да ну тебя, — слегка обиделась Эстер, — из серьезных вещей делаешь балаган… В этот момент раздался приглушенный расстоянием громовой рев льва. — Joder, conio! – воскликнул Наллэ, — до чего задолбала эта сраная кошка! — …А если за столом будут ругаться, то я вообще уйду в свою комнату. — Давайте пойдем и его застрелим, — предложила Пума, — тогда он не будет шуметь. — Верно, — поддержал Рон, — Не дело, что он тут ползает. Еще покусает кого–нибудь. — Да, — согласился Наллэ (которому эта идея уже приходила в голову), — Эстер, как на счет того, чтобы размять ножки перед сном? — Лучше мы вдвоем с Роном, – сказал Нонг. — А я? – возмутилась Пума, спрыгивая со своего насеста. — Ну, куда же без тебя, — вздохнул лейтенант. — По–моему, вместе веселее, — подвел итог шеф–инженер, — Эстер, ты как? — Только погулять, — уточнила она, — Стрелять я не буду. — Ладно, Наллэ, — со вздохом согласился лейтенант (ему очень не хотелось брать с собой ночью в саванну охраняемое лицо), — но только возьмешь «kinetiko», а не эту помповую ерунду, и поставишь на автоматический огонь. — Но это уже не охота, а расстрел, — запротестовал Наллэ. — А идти на льва с твоей помповой игрушкой, это не прогулка, а суицид, — отрезал Нонг, повернулся к Рону и добавил, — тащи еще три пушки и пять ноктовизоров с токерами. — Две, — поправила Эстер, — Я не хочу ни в кого стрелять, и я все равно не умею. — Две пушки, — со вздохом, продублировал лейтенант. Собака вскочила из–под стола и радостно завиляла хвостом: люди занялись–таки делом! … Разумеется, собаку взяли с собой — она же львиная по породе (решили люди) - и собака счастлива. Не каждый день выпадает поохотиться в такой сильной стае. На сотню миль вокруг простирается их охотничья территория. Они не позволят, чтобы тут шумела по ночам какая–то блохастая кошка, вообразившая себя царем зверей. Вообще, люди как–то странно охотятся. Пристегнули на поводок к хозяину, от которого сейчас ни малейшего толка. Он занят не кошкой, которую надо выслеживать, а особью женского пола, идущей рядом. Особь ему нравится. Стройная, но не хрупкая, ноги длинные, но не тонкие, бедра не широкие, но и не слишком узкие. Грудь маловата, но это не главное. Лицо круглое, в смешных веснушках особо устойчивой модели – даже экваториальный загар их не берет. Носик — кнопочка, зато глаза большие и умные. Губы немного капризные, но подбородок скругленный, не острый. Значит, капризничает в разумных пределах. Всем хороша особь, кроме одного: она другой породы, у нее все не как у нормальных особей — монтажниц или геологинь. Если им нравишься – то поехали, а если не нравишься – то проехали. А тут все как–то криво – ни два, ни полтора. Может, дело и не в породе, а в том, что жизнь у этой особи с детства поломатая. Первая стая – моральные уроды, первые половые партнеры – дегенераты, а ближайшая соседка – просто сука. В плохом смысле слова. И бедная особь совершенно дезориентирована в сексуальном смысле. Ей и хочется, и страшно, и она не знает, как это правильно делать, и раздирают ее на части всякие фрейдистские демоны. А хозяин выглядит дебил – дебилом, потому что с такой особью непонятно как себя вести. И носится с ней хозяин уже которую неделю, как с чемоданом без ручки: ухватить не за что, а бросить жалко. Дурак–человек, хозяин: монтажниц и геологинь, что ли, не хватает? Или туземных девчонок — они тоже ничего себе… И тут мысли Наллэ за собаку пресекаются голосом лейтенанта, раздавшимся из токера, закрепленного на очках–ноктовизоре. … — E foa! Тут, оказывается, не одна кошка, а целая стая. Прайд, если по–научному. — Я вижу пять голов, — отозвался Рон, — две львицы по флангам, думаю, они караулят вон ту группу свиней. Один лев впереди, он этих свиней будет загонять, как я понимаю. И пара львов неопределенного пола на дистанции полтараста метрах за ним. Типа, резерв. — Девять, — поправила Пума, — там еще четыре пятна дальше, лежат в траве. — Действительно, — согласился Вэнфан, после некоторой паузы, — Значит, я так понимаю, что первые три охотятся, следующие два – резерв, остальные пока пассивны. Слушайте команду. Оружие – к бою. Плотной группой проходим в треугольник, образованный первыми тремя целями, и рассыпаемся. Пума, по готовности, зачищает льва, Рон, сразу после ее выстрела, зачищает львицу справа и страхует, если Пума не дочистила льва. Я зачищаю львицу слева, и страхую гражданских. Если все ОК, Пума по команде чистит дальше, вглубь. Наллэ страхует свою девчонку, но аккуратно, чтобы не зацепить нас. Короче, Наллэ, стреляешь, только если кошка на вас выскочит. Длинной очередью. Ну, погнали. Пума, не выделывайся. Твоя дистанция: 250 ровно. Короткими очередями. … Эстер немного обижена. «Страхуешь свою девчонку». Надо же, она уже «его девчонка». Вот так, запросто… Хотя, что должны думать эти молодые, уверенные в себе мужчины? Для них жизнь – простая штука. Отношения между полами, в частности. Наллэ не такой. Или хочется думать, что он не такой. Скорее всего, у него тут бывают женщины, но, по крайней мере, он не кувыркается с ними после танцулек, за ближайшим кустом, как это запросто делают Уфти и Керк. Так или иначе, Эстер была благодарна Наллэ за те знаки внимания, которые можно было принимать в шутку или всерьез – как больше нравится. Например, огромный яркий веник из оглушительно–душистых цветов, по–хулигански заброшенный ночью в открытое окно ее каюты. А однажды, поздно вечером, он нашел где–то гитару–укулеле и спел под ее окнами «Oh, lovely Ester! Oh, Ester my love! What a wonderful Ester you are!». В другой раз, он прокатил ее на маленьком самолетике вокруг потрясающе–красивой горы Нгве — ему надо было что–то там посмотреть. На обратном пути он небрежно приобнял ее правой рукой за плечи. Наверное, ее это слегка напугало, она вздрогнула от неожиданности и облегченно вздохнула, когда он убрал руку. Может быть, она поступила глупо? Потом она несколько раз думала, каким мог быть тот вечер, поведи она себя иначе, и даже пыталась представить, как все могло бы происходить, но коварная фантазия все время подбрасывала ей какие–то гадкие аналогии. Черт, неужели это навсегда? Занятая этими мыслями она совершенно забыла о том, что они, вообще–то, гуляют не по ночному парку, а по саванне, в окружении охотящегося львиного прайда. Когда громовой рык льва всего в нескольких сотнях метров, внезапно напомнил об этом, она, не задумываясь, рефлекторно прижалась к идущему справа от нее Наллэ… … Симба рычит. Симба думает, что он самый страшный в саванне. Он зря так думает. Он — просто шкура, которая пока еще натянута на мясо. Когда–то он мог сожрать маленького солдатика, который едва передвигал ноги от голода и нехватки главных таблеток. Сейчас маленький голодный солдатик стал сильной и сытой женщиной, которая легко бежит по саванне и легко держит оружие. Да! Сильная женщина возьмет твою шкуру и твои зубы, Симба. Она продаст их на рынке и купит своему мужчине подарки. Еще она съест твою печень. Это очень сильное средство, после него она скоро сможет по–настоящему любить своего мужчину. Да! Пока что, ее мужчину любят разные другие женщины, это не имеет значения. Сама Ориши Йемайя подарила ей этого мужчину вместе с новым именем. Да! Сильная женщина опускается на одно колено. Она мягко прижимает к плечу приклад и перестает дышать на несколько секунд, пока палец плавно давит на спусковой крючок. Трр… — короткая очередь взорвала тишину. Лев упал мгновенно – три пули прошили его грудь, разорвав аорту и сердце. Тут же ударила вторая очередь — это лейтенант Вэнфан с кажущейся небрежностью, разнес череп львице, которая пряталась среди высокой травы в полутора сотнях метров слева. Рон Батчер задержался примерно на секунду, отслеживая результат выстрела Пумы, и львица справа успела сделать один огромный скачок. Ствол автомата отследил верхнюю точку ее траектории… Тррр… С такого расстояния Рон не промахивался никогда. Четыре пули точно в цель. На землю львица упала уже мертвой. Остальной прайд, почуяв неладное, снялся с места и двинулся прочь от деревни. — Здесь чисто, — констатировал Вэнфан, сдвинул на лоб очки–ноктовизор и приложил к глазам ноктовизорный бинокль, — Так, ближайшие двое — это львица и еще один лев. Та, дальняя группа — львица и трое львят. Львят они не бросят, значит, их можно догнать. Я остаюсь с гражданскими. Рон и Пума зачищают львов в следующем порядке… — Стоп! – перебил Наллэ, — Они же уходят. Это будет бессмысленное убийство. Лейтенант почесал в затылке и кивнул. — Логично. Прекращаем это дело, ребята. — ОК, — отозвался Рон, — Пума, ты умеешь снимать шкуры с львов? — Да, — ответила она, — Но это трудно. Я начну, но надо позвать кого–нибудь еще. — Я позвоню Керку, чтоб подогнал сюда местных парней, — заключил Нонг, вынимая из кармана woki–toki, — Какую долю от цены шкур принято обещать? — Обычно — пятую часть, но великие охотники отдают четверть, — сообщил шеф–инженер. — Ясно… Алло, Керк, мы сегодня играем в великих охотников. Здесь лев и две львицы… Да, уже зачищены, осталось снять шкуры. Скажи местным, что есть шанс заработать… Пума бросила короткий взгляд на Эстер, которая так и стояла, прижавшись к Наллэ, а он обнимал ее левой рукой за плечи. — У! Тебе нужен мужчина. Как раз такой, — африканка задумалась на секунду, и уточнила для совсем тупых, — …for make–love. А я пойду есть печень льва, пока она горячая. … Когда они с Наллэ добрались до фаре–дюре, главным желанием Эстер было побыстрее забраться под горячий душ. Ей казалось, что она пропахла собственным страхом. Вроде бы (как она теперь понимала) причин бояться не было, и все–таки… Кроме того, после финальной реплики Пумы, у нее горели щеки. В общем, она проторчала под горячими струями воды почти полчаса, а шеф–инженер за это время успел не только помыться и переодеться в лава–лава, но и сварить какао, и даже разлить его по двум кружкам. — Забавно устроен человек, — сообщил он, когда Эстер появилась на террасе, — Сначала я испугался за тебя, потом испугался за львов, а потом выяснилось, что единственные мои полезные знания о львах — это обычаи дележки их шкуры. Называется: сходил на охоту. — Очень хорошо, что ты пошел. Иначе они перебили бы всех львов. — В этом смысле, да. Оборотная сторона армейской привычки забивать любой гвоздь по шляпку. Понятно, почему Пума легко вписалась в эту команду. Она от природы такая. — Надеюсь, она пошутила на счет печени льва, — сказала девушка. — Конечно, нет. Печень льва считается средством продуцирования сексуальной силы, как для мужчин, так и для женщин. А Пума мечтает понравиться Рону в этом смысле. Эстер почувствовала, что у нее снова начинают гореть щеки и уши. Чтобы как–то с этим справиться, она чуть ли не уткнулась носом в кружку с какао. — Ты слишком нервничаешь из–за той реплики Пумы — заметил Наллэ, — Она высказала свое мнение, не добавив в начале привычный для нас оборот: «мне кажется, что…». — А тебе как кажется? – перебила Эстер. — Ты действительно хочешь знать мое мнение? — Если бы я не хотела знать твое мнение, я бы, наверное, не спрашивала. — Тогда, я бы посмотрел на это немного со стороны. Давай представим себе двух людей, которые похожи на нас, но не мы. Девушка, такая же красивая, как ты, а парень… Ну, конечно, не такой красивый… В общем, смотря на чей вкус. Девушка ему нравится, это совершенно точно, а вот нравится ли он ей — это вопрос. Если бы эти двое были с моей родины, из Гавайики, то девушка или хотела бы заняться любовью с этим паренем, или нет. И, можешь мне поверить, она бы сделала ровно то, что хотела. — Знаешь, Наллэ… Только не подумай, что я хочу начать очередной длинный разговор о том, чьи обычаи лучше… Просто я не могу так просто, как кошка. В любом случае, не могу. Хочется или не хочется – это… Это не так просто, как пирожное с кремом. — Пирожное с кремом, — задумчиво произнес Наллэ, — Это не такая простая штука, как ты пытаешься сейчас представить. Его можно съесть сейчас, можно – после чая, а можно – положить в холодильник и съесть на зватрак. Его можно полить вишневым сиропом, или клубничным, или еще каким–нибудь. Но главное (он сделал многозначительную паузу) главное в том, что ты сама решаешь, есть тебе его или не есть, а если есть — то когда и как именно. Это зависит только от тебя. Ты это контролируешь. Ты – хозяйка своей жизни. Она отрицательно покачала головой. — Ничего от меня не зависит. Знаешь, Наллэ, какая самая короткая в мире сказка? Жила–была девочка. Сама виновата. Все. Действительно, все, понимаешь? Жила девочка — дура, поехала по свету искать прекрасного принца, а нашла банду вонючих наркоманов. Если теперь девочка вернется домой, люди скажут: наверное, за этим и ехала. А если торчать здесь – то кончится тем, что я или начну пить виски стаканами, или буду отдаваться всем подряд, просто потому, что какая разница? И какая я, после этого, хозяйка своей жизни? — Ужас, — сказал шеф–инженер, успевший скрутить и прикурить самокрутку, — Кошмар. Знаешь что? А пошли ко мне в каюту. Я тебе покажу мою каторжную видео–коллекцию. «National Geographic» по сравнению с этим – просто фигня. Они таких мест и не видели. — Спасибо, Наллэ, — она грустно улыбнулась, — Попытка найти повод… Это очень мило с твоей стороны, но, во–первых, у тебя это не очень убедительно получается, а во–вторых, это не для моего случая, понимаешь? Наллэ вздохнул и встал из–за стола, держа в одной руке кружку, а в другой – самокрутку и, жестикулируя обоими этими предметами, начал объяснять. — Давай вернемся к тем двум ребятам с моей родины. Если бы парень приглашал девушку заняться любовью, он просто сказал бы «пошли ко мне», или «пошли к тебе», или… Ну, мало ли есть удобных мест. Я знаю, что у янки и юро есть обычай, приглашать девушку в кино, имея в виду заняться любовью, но я – не юро и не янки. Так что, когда я приглашаю тебя посмотреть кино, я имею в виду именно кино. В смысле: я покажу тебе кино, а потом ты пойдешь в свою каюту, и будешь смотреть хорошие сны без всякого меня. А если тебе вдруг захочется заняться любовью, то это ничему не противоречит. Но это зависит только от твоего желания. Как в случае с пирожным, понимаешь? — Сейчас я бы просто посмотрела кино, — сообщила она, — В смысле, без пирожных. Я не уверена, что мне сейчас хочется пирожных, крема и… Как ты думаешь, это нормально? — Это нормально, — подтвердил он, — Сейчас допьем какао, и пойдем смотреть. … Можно ли устроить уютное жилище в 20–футовом пластиковом контейнере? Не EHM (expeditio habitable modulo), который даже произносить неуютно, а «home», или «domi». Домашний очаг. Эстер стало немного стыдно за то, что EHM, где обитала она сама, так и остался чем–то вроде технически модернизированной кельи геолога–аскета. В модуле у Наллэ аскетизм было не найти даже в маленьком санузле (где роль светильника играла золотая маска Тутанхамона — не настоящая, конечно, а из тонированного плекса, но все равно). Примитивное прямоугольное лежбище из вспененного пластика превратилось в кресла кинозала, путем перемещения нескольких разноцветных надувных крабов, среди которых Эстер устроилась не без некоторого комфорта, а что касается самого кино… Да, «National Geographic» отдыхал. Там могли показать суровое великолепие гор в 300 милях от Южного Полюса, или яркое буйство зелени в экваториальных джунглях Папуа — но не людей, которые встроились в дикий природный ландшафт, невероятным образом сделав его ухоженными окрестностями своего дома. Говоря о городке Ван–Кок, построенном на месте снесенных тайфуном деревень на вьетнамских островах Фукуо, Наллэ веселился: — Представляешь, приезжает их директор компартии, товарищ Диен Кин, смотрит на все это, и спрашивает: «Товарищ Шуанг, а почему все получилось так дешево?». Я объясняю ему, что мы в Меганезии привыкли экономить, поэтому мы ничего не разрушаем просто так, ничего не строим просто так, и всегда используем то, что под рукой. Он удивился: «Вы — богатая страна, откуда у вас привычка экономить?». Я ему говорю: «Мы потому и богатая страна, что у нас такая привычка. Мы не делаем, как на Западе, где покупают в кредит машину за 50.000 долларов, а потом экономят воду в умывальнике, чтобы платить проценты банку». Когда до него и до его ребят дошло, они так ржали! Дальше Диен Кин спрашивает «Товарищ Шуанг, а где вы учились экономить»? Я, не задумываясь, отвечаю, что в TMTS, «Tuvalu Mari–Tec School», на Фунафути. И знаешь, что из этого вышло? — Агитационная статья против капиталистической экономики, — предположила Эстер. — Если бы! – вздохнул он, — Проходит месяц. Я уже в Эсперанса, в Чилийской Антарктиде. Мне звонит директор TMTS, мы с ним хорошо знакомы, он тоже с Нукуфетау, и женат на моей соседке. Вместо «привет, как дела», он заявляет, что я маньяк, что он пожалуется на меня моей маме, и набьет мне морду, когда меня выпустят с каторги. Ему пришло письмо из Ханоя: Диен Кин просит сообщить цену и условия обучения в TMTS. Компартия, по рекомендации товарища Шуанга, решила направить туда полторы тысячи вьетнамских студентов. Отказывать неприлично, но на Фунафути 5000 жителей, а суши там всего 2,5 квадратных километра. Длинные островки метров по 300 шириной — выступающие над водой фрагменты барьерного рифа вокруг лагуны. — И как там вышли из положения? – спросила она. — Обыкновенно. Построили фанерный кампус в лагуне, на ножках–сваях. Вьетнамцы – неприхотливые ребята, а их компартия платит, так что, получилось даже выгодно. Мне прислали полсотни фото и видео. Могу показать, как все это выглядит. Она задумалась на несколько секунд, а потом покачала головой. — Нет. Наверное, я уже сплю… Выгоняй меня отсюда, Наллэ, иначе я не уйду. — Моя религия запрещает в таких обстоятельствах выгонять женщину из дома, — сообщил он, — Того, кто так поступит, ждет в потустороннем мире вечное потоптание слонами. — Ну тебя к черту с твоими шутками! – возмутилась она, — Я же серьезно говорю! Если ты меня не выгонишь, будет очень плохо! — Ложись спать, — сказал он, — Я даже отвернусь. Все равно, мне надо проверить e–mail. — Я лягу, и что дальше? – спросила она. — И будешь спать, если хочешь. А если не хочешь – то не будешь. Я объявляю перерыв в этой дискуссии. Мне действительно надо проверить почту. Через четверть часа я лягу, и ты можешь задать любые вопросы по этой теме. Эти четверть часа (за вычетом первой пары минут) Эстер провела, лежа под простыней, натянутой до самого подбородка, и глядя в потолок, разрисованный синими драконами. Когда Наллэ выключил компьютер, погасил свет, бросил лава–лава на полку и улегся на спину, заложив руки за голову, она негромко спросила: — Ты всегда так ведешь себя с женщинами? — Нет. Обычно я набрасываюсь на них, как зверь и разрываю на мелкие кусочки, а если мне попадаются мелкие экземпляры, то глотаю их целиком. Одних я перед этим солю и перчу, а других — поливаю соевым соусом. К женщинам нужен индивидуальный подход. — Я ведь серьезно спросила. — Если серьезно, то я просто не знаю, как себя вести. У тебя искаженное представление о сексе и твои реакции… Могу показать на 2–секундном эксперименте, что это значит. Но только без обид, договорились? — Да, — решительно сказала она… И через мгновение взвизгнула, сжавшись в комочек. — Спокойно, спокойно, я уже убрал руку. Видишь, с какой ситуацией мы столкнулись? — Мы? – переспросила Эстер. — Ну, да. Нас же здесь двое, верно? И это наша общая проблема. Нам понятно, в чем она состоит и мы ее спокойно, методично решим. Но это не сегодня и, может быть, даже не завтра. Так что, просто попробуй заснуть. Я думаю, это не такое сложное упражнение. — Просто заснуть? – переспросила она. — Да. Ты же не хочешь завтра быть сонной, как летучая мышка? — А что будет завтра? — Завтра… — он зевнул, — …будет завтра. … ======================================= 27 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Атолл Тепи и ферма морских коров. ======================================= Атолл Тепи – самый южный в Элаусестере – состоит из двух моту, похожих на серпы длиной по две мили каждый, и лагуне, которую они охватывают. Лагуна в основном мелкая, и на ее дне растут густые леса водорослей, что делает ее отличным местом для молочной фермы (разумеется, если иметь в виду морских коров – ламантинов, или, на местном сленге – «scow»). Что касается надводной части этого атолла, то она ничем не отличается от соседнего Руго или еще более северного Раро. Те же бамбуковые рощи в которых проделаны просеки, те же причудливые живые сооружения, выращенные из бангров. И публика, разумеется, та же. В общем, на Тепи две достопримечательности: крупнейшая молочная ферма и практический социолог Сю Гаэтано. Эту полезную информацию Эрче сообщил Жанне, пока замечательная кампания шла на двух 4–местных надувных моторках от Руго к Тепи. По обеим сторонам морских ворот атолла висели воздушные шары со значком перечеркнутого гребного винта надписью: «Stop engine! Scows!». Ламантины не понимают угрозы, исходящей от гребных винтов, что при их любопытстве и общительности приводит… В общем, приводит к тому, что в лагуне лодки перемещаются с помощью весел. — Как грести, чтобы не попасть по корове? – спросила Жанна, взвесив в руке весло. — Не парься, — сказал Эрче, — это для них как шлепок по жопе. Не страшно. Через минуту (когда они оказались внутри лагуны) он, в порядке демонстрации, слегка шлепнул пластиковой лопастью весла по морщинистому боку толстого синевато–серого четырехметрового ламантина. Зверь лениво перевернулся на бок, над водой мелькнул короткий массивный ласт, потом снова переворот, и ламантин продолжил пастись, как будто ничего и не произошло. Так, погладили… — А с ними можно играть? – живо поинтересовалась Рити. — Можно, — шкипер кивнул, — Только помни, что они весят не меньше пол–тонны. Береги ребра. Если корова тебя ласково ткнет носом… Короче, сама понимаешь. — Ясно… Торин, возьми мое весло, ага? — Не вопрос, — сказал потомок викингов, перемещаясь к середине лодки. — Если найдешь Сю Гаэтано – свисни, ОК, — попросила Жанна. — Au call–u, — ответила Рити, коснувшись пальцем браслета с мобайлом на левом бицепсе, оттолкнулась от дна лодки и вывалилась за борт. Над водой мелькнули ноги – и привет. — Теперь, пока всех коров не перегладит, не успокоится, — прокомментировал Торин, — а жрать мы будем, или как? Я бы фунт клубники со сливками навернул. Для разминки. — Ничего не слипнется? — спросил Эрче. — Тебе что, жалко? А еще коммунист! Вот «киви», хотя и буржуи, по вашим меркам… На лице шкипера возникло немного обиженное выражение. — Торин, а как Сю попала на Элаусестере? – перебила Жанна, пресекая беспредметный идеологический спор, — Ты рассказал только до Сонсорола… — Так потом ничего особенного и не было, — ответил он, — Собрался местный суд, решил, что Сю ничего такого страшного не сделала, и отпустил ее на все 32 румба. Ну, дальше понятно: оттуда до сюда меньше 5000 миль. Сутки полета на любой приличной флайке. На здешних аэрокондомах, правда, вдвое дольше. — Слушай, хватит прикалываться над надувными самолетами! – возмутился Эрче, — они, между прочим, безопаснее ваших. Конечно, если тебе хочется прыгать по всей Океании, как в жопу стреляному пингвину, от гор Антарктиды до Марианской впадины, тогда… — При чем тут пигвин? — перебил Торин, — если кто здесь и пингвин… — Давайте вы про пингвинов потом, — предложила канадка, — Я не поняла на счет Сю. Ты сказал: она ничего такого не сделала… — Это не я, это суд сказал. — А как к этому отнеслись итальянские власти? Они, я полагаю, требовали выдачи. — Требовали, — подтвердил он, — Морочили голову про убийство. Но, какое это, на хрен, убийство, когда это просто война. А на войне стрелять в противника – обычное дело. — Война? – переспросила Жанна, — Кого с кем? — По ходу, итальянские оффи воевали с итальянскими комми. Оффи грохнули доктора Платани. Сю грохнула сорок оффи. Типа, боевые потери. Суд им так и ответил: на хрен нам ваша война? И на хрен вам, чтобы мы в нее влезали? Вам же хуже будет. — Я не поняла. При чем тут влезать в войну? Торин чуть пожал плечами, не преставая работать веслами, и пояснил: — Это, типа, как у Свифта в «Гулливере». В Фигландии одни говорят: надо жрать яйца с тупого гонца, а другие говорят: с острого. У них из–за этого война, а нам какое дело? С чего бы нам вставать на чью–то сторону и кого–то кому–то выдавать? — Но кого–то укрыть значит уже встать на его сторону, — заметила канадка — Укрыть это действие, — возразил он, — А мы просто не выдаем. Это бездействие. Это и значит не вставать ни на чью сторону. Не лезть в чужие дела. Логично? — А по–моему, это не очень честно, — сказала она, — В истории с «Красными Бригадами» проблема не такая надуманная, как с тупоконечниками и остроконечниками. В ней есть вещи, по отношению к которым любому обществу надо выбрать свою позицию. И, если не играть словами, то ваше общество, свою позицию выбрало. По Хартии, верно? — Ну, да. По Хартии, оффи – это заведомые преступники. На их сторону вставать нельзя. Остается два варианта: или сторона «Бригад» или нейтралитет. Суд выбрал нейтралитет. Красные и синие гоняют мяч, мы болеем за красных, но на поле не лезем. Надувная лодка ткнулась носом в демпфер пирса. Эрче тут же перепрыгнул на настил и, ловко закрепляя фал на причальном кольце, поинтересовался. — А почему ты только задаешь вопросы? Сама как думаешь? Надо было влезть, или что? Вот, допустим, ты – верховный судья. Какое твое решение? — Это нечестный прием, — сказала Жанна, выбираясь из лодки, — если бы я была… Зачем делать нереальные допущения. — Почему нереальные? Выпал твой номер, и ты верховный судья по жребию. — Жанна – не меганезийка, — вмешался Торин, — Она вне лотереи. — Ну, и что. Допустим, Жанна приняла наше гражданство. Какие проблемы? — Ладно, — вздохнула она, — Допустим. Я наверное, решила бы судить Сю Гаэтано здесь, в Меганезии. Пусть приезжает итальянский прокурор и предъявляет ей обвинения. А она, пусть берет адвоката… В общем, сотязательность сторон. Нормальный процесс. Рядом причалила вторая лодка. — Прикольно! – заявил Кианго, — О чем ни заговоришь с американцем — на пятой фразе будет про адвоката. Типа, национальный обычай. — Тема чисто сказочная, — добавила Поу, — Про это Лимо любит рассуждать, когда они с Крисом выпьют. Типа, что бы было, если бы государство судили, как человека. — Это из–за дедушки Руанеу, — встряла Бимини, — знаешь, что там было? — Не зачетно получилось, — согласился Динго, — но потом, по ходу, исправили. — При Конвенте иногда и хуже бывало, — веско добавил Торин. — Минутку! — перебила Жанна, — мы говорили не про государство, а про Сю Гаэтано. — Вы говорили про состязательность, — возразила Бимини, — Я сама слышала. — У нее не уши, а локаторы, — доверительно сообщил Динго. Жанна озадаченно почесала макушку, между делом, вспомнив, что еще позавчера на этом месте была хоть какая–то прическа, а сейчас… Мда… Впрочем, черт с ним. — Бимини, я не поняла, при чем тут состязательность. — Ну, ты ваще, — не менее озадаченно ответила та, — Это же в школе учат. — Би, включи мозг, — посоветовала Поу, — В Канаде, по ходу, другая школа. — Joder… Это я затупила. Ну, короче, это просто… Вот есть люди. Они как–то живут, чего–то делают, производят хавчик и всякий добряк, и договариваются, как один добряк менять на другой. По ходу, нормальная экономика. Вот есть оффи. Они говорят: нет, ни фига. Вы будете делать, что мы скажем, отдавать нам долю, и меняться так, как мы разрешим. А кто не согласен – того за решетку, или пулю в лоб. По ходу, государство. Пока все понятно? — Не все, — возразила Жанна, — Если люди сами выбирают себе государство, то… — Это как они сами выбирают? – перебила Бимини. — На выборах. — А кто решает, как выбирать на выборах? — Это сказано в законе. — А кто принимал этот закон, и кто следит, чтобы все было по этому закону? — Для этого есть парламент, полиция, суд… — начала канадка. — А откуда они все взялись? – снова перебила девчонка. — Ну… — Жанна задумалась, — эти органы сформировались достаточно давно и… — Во! – сказала Бимини, многозначительно подняв палец к небу, — Давным–давно, когда кланы оффи–феодалов всех достали и foa начали их всех гасить, нашлись хитрые кланы. Типа каракатиц, которые меняют цвета. Они прикинулись, будто они тоже foa, но перед этим сделали систему, при которой власть может быть только у них. Теперь понятно? — Демократия означает, что любой может выбраться в органы власти, — возразила Жанна. — Сю Гаэтано могла бы? — Ну… Если бы она сумела набрать достаточный избирательный фонд… — Типа, продаться оффи, чтобы они дали ей денег на шпионаж, коррупцию и PR по TV? Классно! И на кого она потом будет работать, если так выберется? На оффи, верно? Канадка улыбнулась и решительно тряхнула головой. — Серьезно вас учат в школе. ОК. Тогда и ответ будет серьезный. При демократии не зря существует свобода собраний и ассоциаций. Любой, кто придумал толковую программу, может собрать под нее партию сторонников, и они, командой, соберут фонды, и все, что надо, включая PR, в смысле, агитацию. Это очень важно, а ты это упустила. — Очень важно, — согласилась Бимини, — Если ты придумала программу, по которой оффи идут нахрен, то ты будешь полит–экстремистка, и оффи посадят тебя в тюрьму вместе с твоей партией и конфискуют фонды. И за поддержку твоей программы будут сажать. — Главный прикол в том, — добавил Динго, — что если ты, все–таки, сумеешь организовать сильную банду… в смысле, партию, и захватишь власть, то твоя партия превратится в такой же клан оффи. Твои сторонники примут выгодные для себя законы, наймут толпу громил с оружием, и будут всех плющить и грабить, пока другая банда их не скинет. — Послушайте, ребята, вы преувеличиваете! — воскликнула Жанна, — Я живу в стране, где по вашей логике, я должна быть расплющенной и ограбленной, но почему–то я этого не чувствую. И в материальном плане средний канадец богаче среднего меганезийца. Теперь улыбнулась Бимини. — Жанна, ты в чем меряешь это самое богатство? — Можно в долларах США, можно в евро, можно в юанях, — ответила канадка. — Это бумажки, — ответила та, — Давай в мерять в потребительских возможностях. — Но это то же самое. Деньги — это эквивалент потребительского потенциала. — Да щас, — фыркнула Бимини, — Ты можешь за свои доллары купить только то, что тебе разрешают оффи. Дешевый хавчик ты не купишь, и дешевый самогон ты не найдешь, и дешевый дом ты не построишь. Дешевые тряпки, компы, трубки, тачки, флайки и лодки тебе тоже не светят. Оффи или установят на них астрономические пошлины, или вообще запретят продавать такие штуки. У тебя баксов было в полтора раза больше, чем у такой же нашей журналистки, но тебя заставили платить за все вдвое — втрое дороже, а что–то вообще запретили иметь. Ну, и где твой потребительский потенциал? — А что–то тебя заставили покупать, хотя оно тебе нахрен не нужно, — добавил Динго. — На Гавайях канаку надо на жизнь две штуки баксов в месяц, а на Кирибати достаточно пол–штуки, — добавила Поу, — Все то же самое, а разница – вчетверо. Глянь для интереса, сколько стоит фунт свежей рыбы или литр пива на Гавайях, и сколько – на Тараве. — Цены на медицину посмотри, — добавил Торин, — там уже не в четыре раза, а в десять. — А еще адвокаты, — напомнил Кианго, — не хочешь, а заплатишь. Если ты покупаешь любую фитюльку, то в ее цене уже сидит куча лицензий и сертификатов. Это деньги, которые бизнесмен через адвокатов отдал оффи, чтобы оффи ему разрешили продавать такой–то товар или услугу. А в конце цепочки – ты. Вот ты за всю эту херню и платишь. — А по TV оффи тебе грузят, что это для твоего же блага, — вставила Бимини. — За TV тоже ты платишь, — уточнила Поу, — тебе трахают мозги за твои же деньги. — Кстати, денег у среднего янки минусовое количество, — сказал Динго, — Типа, он всегда должен банку. Прикол: банк ни на сантим не производит, а ему все должны. Кредиты… — Про армию и полицию не забудь, — посоветовал Торин, — я читал бюджет американских форсов и копов. За такие деньги можно завоевать всю галактику, а у них не получается даже защитить своих бизнесменов от всякой срани: гангстеров, пиратов и террористов. — А у них не для этого форсы, — авторитетно заметила Бимини, — Кристо говорит, что там форсы только для ритуала. А гангстеров и террористов нельзя гасить, а то люди страх потеряют. Люди должны бояться до дрожи в коленках, а то они начнут считать, сколько реально стоит безопасность, и спросят: за что остальные деньги–то, joder conio!? Меганезийская молодежь замолчала, видимо исчерпав оперативный запас аргументов. Жанна тоже молчала, лихорадочно соображая, что тут можно ответить. В этот момент сзади раздался несколько насмешливый женский голос: — Если в каждой фразе есть слово «деньги» — значит твои гости с Рапатара. — А про что еще говорить, если жрать тут не дают? — немедленно отреагировал Торин и добавил, — Жанна, это Сю Гаэтано, с которой ты как раз хотела поболтать. — Я ее поймала! – гордо сообщила Рити, почти что выскакивая из воды на пирс. — Это акула, а не девушка, — сказала Сю, вылезая вслед за ней в более медленном темпе. Товарищ Гаэтано была совершенно не похожа на экстремистку, тем более — на боевика. Понятно, почему она могла так убедительно притворяться простой провинциальной девушкой с юга, приехавшей в столицу в поисках лучшей жизни, а нашедшей только место разносчицы в дешевой пиццерии на окраине. У нее была типичная внешность молодой итальянки из сельской глубинки, с детства привыкшей к физической работе, хождению пешком из деревни в райцентр (причем не с пустыми руками), и обильным домашним обедам с большим количеством мучного, сладкого и жирного. Сю была не толстая, но массивная, несколько даже монументальная, но при этом талия у нее была вполне выражена (возможно – благодаря широким бедрам), а прямой осанке могла бы позавидовать средняя манекенщица. Правда, вряд ли кто–нибудь нанял бы в качестве манекенщицы девушку с таким простым крестьянским лунообразным лицом. Окинув канадку быстрым взглядом темных, почти черных глаз, Сю Гаэтано смущенно сложила ладони на животе, и застенчиво сказала: — Так о чем со мной говорить? Я женщина простая. Вот, морскую капусту собрали. Тут хорошие урожаи, это точно. А надои с коров — как обычно. С чего бы быть по–другому? Если вы купить чего–нибудь — так мы с радостью, а говорить особо и не про что… — Классно, — одобрил Торин, — Только черного платья и платка на голове не хватает. Ты кормить людей будешь, или нет, мафиози легендированная? — С платьем получился недопустимый прокол, — бодрым, деловым тоном признала Сю, мгновенно выходя из образа калабрийской фермерши с пятью детьми и столькими же классами образования, — Придется кормить. Welcome к нашему пролетарскому столу. … Процесс кормления тут (как и положено в темном коммунистическом будущем) был коллективным, в общественной столовой, напоминающей военно–полевую кухню под аркой–навесом, образованной ветвями бангра. На входе висел транспарант с лозунгом: «Если тебе не вкусно, то ты зажрался. Дежурные операторы: Лемао, Хагес и Энкас». Ниже было приписано чуть более мелким шрифтом: «Не отвлекайте оператора от cooking–process, а то хавчик будет ужаснее, чем обычно». Вместо мебели были просто толстые бамбуковые циновки. В дальнем конце помещения находилось что–то вроде шведского стола. Емкости с едой и напитками были украшены многообещающими надписями вроде: «мясо по–харбински, которое получилось фигово из–за климата и ошибок в инструкции», или «ореховый пудинг с дробленой скорлупой, sorry, чистить было лень», или «зеленый чай — хрен знает, почему он получился синий». — Не бойся, Жанна, — посоветовала Сю, — вообще–то, эти ребята не так плохо готовят. — Угу, — подтвердил Торин (он навалил ягоды, похожие на гигантские клубничины, в миску размером с тазик и залил густыми ламантиньими сливками), — В такие моменты, Сю, я одобряю коммунизм. Как там? Каждая способность удовлетворяет потребность? — От каждого – по способностям, каждому – по потребностям, — уточнила Гаэтано. — А, ну да… Я не силен в теории, я практик. — Ты проглот, — ласково возразила она и, повернувшись к Жанне, сообщила, — он сожрет все, даже миску оближет. — Сначала я еще раз наполню эту миску, — нагло добавил он, — что–то они тут маленькие. — Это ведь не совсем клубника, верно? – спросила канадка. — Это «mikeberry», ген–мод, — сказала Сю, — Его вывели студенты дока Микеле Карпини. Попробуй, на вкус действительно, как клубника… А из горячего рекомендую печеного тунца. Простое, предсказуемое блюдо. В других блюдах можно напороться на креатив. — Карпини? Я слышала эту фамилию в связи с политикой. В прессе ее рифмовали с… — Муссолини, — подсказала Гаэтано, и добавила, — Таблоидных репортеров надо… — Гасить, — перебил Динго. — Буцкать морду, — предложила свой вариант Бимини. — Стерилизовать, — решительно заявила Поу. — Сю, а ты что имела в виду? – спросил Кианго. Товарищ Гаэтано тяжело вздохнула. — Ничего. Рассаживайтесь, foa, а то мы остальным загородили фронт работ. — Так кто такой Карпини? – спросила Жанна, устраиваясь так, чтобы видеть весь зал (ей хотелось, не отрываясь от обеда, понаблюдать за коммунистическими жителями). — Отличный дядька. Агроинженер. Биолог. Этнический калабриец, как и я. — А почему в западной прессе его называют неофашистом? — Во–первых, потому, что я дружу с его семьей. Микеле и его жена — удивительные люди. — Микеле тоже имеет отношение к «Новым Красным Бригадам»? — Скорее, его жена… Не в том смысле. Она офицер INDEMI. Когда я сдалась полиции на Сонсороле, они прилетели часов через 10. Она — по службе, а он — потому что калабриец. До их приезда мне казалось, что я здорово ошиблась, что сюда прилетела. В Меганезии жестко пресекают терроризм, а я не могла толком объяснить, почему… Ну, понимаешь? — Почему с тобой не следует поступать, как с террористкой? – предположила Жанна. — Примерно так. Но, когда я увидела Микеле, то сразу поняла: все будет ОК. Потом суд. Они сами все объяснили судье, забрали меня оттуда и привезли к себе домой, на остров Футуна, через пол–Меганезии, прикинь? Еще сутки я отдыхала у них дома. Потом один забавный парень, тоже из INDEMI, рядовой, совсем мальчишка, отвез меня сюда. — Забавный парень из INDEMI? Странно звучит. — Но он был действительно забавный. Знаешь, как он представился? «Уфти Варрабер, настоящий папуас, опасайтесь подделок». — Настоящий папуас Уфти?– переспросила Жанна, — Чудеса! Я его знаю. — Никаких чудес, — с улыбкой ответила Сю, — просто этот мир очень тесен. … ======================================= 28 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 10 декабря 20 года Хартии. Вечер и ночь. Место: Транс–Экваториальная Африка. Танзания. Национальный парк Вабо, озеро Тукаса. ======================================= Дузу крутанул руль, чтобы объехать очередную лужу неизвестной глубины, возникшую посреди грунтовки после короткого дождя. Китайский внедорожник «Jiga» (что–то вроде небольшого армейского транспортера, притворяющегося джипом) подпрыгнул так, что Жанна Ронеро чуть не приложилась головой об раму тента (заменявшего салон). — Почему–то, Серенгети все знают, — обиженно сказал он — А Вабо почти никто не знает. Чем мы хуже? Вот скажи, Жанна, чем? — Ничем, Дузу, — честно ответила она, — Здесь очень красиво. — Да! Очень красиво! А денег мало. Потому, что богатые янки сначала увидели Серенгети и Нгоронгоро, и их стали раскручивать. Нас увидели позже, так что, хотя у нас красивее, чем в Серенгети, но мы беднее. Такая несправедливость жизни. — Я напишу, что здесь красивее, чем в Серенгети, — сказала Жанна, чтобы как–то ободрить гида, который, каждый раз, затрагивая эту тему, впадал в легкую депрессию. — А твой журнал в Китае смотрят? – спросил он, и сразу пояснил, — У янки уже не хватит денег, чтобы сделать еще один такой большой африканский парк, а у китайцев так много денег, что никто даже не может сосчитать. Вот бы китайцы заметили Вабо! — «Green World Press» уже имеет аудиторию в Китае, правда пока небольшую, — сообщила она, — Мы раньше ориентировались только на Северную Америку, Англию и Европу. Африканец опять крутанул руль, на этот раз – объезжая небольшой оползень. — В Китае сейчас главная сила, — объявил он, — И в Африку они сейчас пришли не так, как при Мао, а навсегда. При Мао они умели делать только красные революции, а сейчас делают хорошие дешевые машины (он похлопал ладонью по торпеде). Вот эта машина собрана у нас, на фабрике в Мтвара, что построили китайцы. Она вдвое дешевле, чем японская, а ничем не хуже, правда? — Если и хуже, то не намного, — ответила Жанна, слегка соврав (не хотелось обижать гида, который явно гордился своим авто). — Ну, чуть–чуть, — согласился он, и добавил, — Ты помнишь, что мы едем купаться на озеро Тукаса? Вот в Серенгети нет такого озера, в котором хорошо купаться – а у нас есть. Ты знаешь, что Вабо называется Африканской Шотландией. Это примерно как твоя страна называется Новой Шотландией. У вас там тоже много озер, да? — Да, только у нас они более холодные. Дузу рассмеялся, и хлопнул ладонями по коленям, на секунду отпустив руль (чего, по мнению канадки, лучше бы не следовало делать на такой дороге), и сообщил: — Я знаю, у вас ужас, как холодно. Полгода везде снег, как у нас высоко в горах. Я бы там у вас совсем замерз насмерть, если бы не надел специальную куртку для полярников. У вас, наверное, все в таких ходят, да? — Только в очень сильные морозы: минус 30 по Цельсию и ниже. А в минус 3, например, можно спокойно ходить в обычном свитере и штормовке. Если привык, конечно. — Я бы, наверное, никогда не привык. Черному человеку трудно привыкнуть к холоду, а белому – к жаре. Бог специально так пометил. Только китайцы могут жить везде. — Китайцы могут, — с улыбкой, согласилась Жанна, вспомнив свой любимый китайский ресторанчик в Галифаксе, в двух шагах от дома. Тут, за поворотом открылась грандиозная котловина — почти идеальный сегмент полой сферы, в центре которой лежало маленькое (как казалось отсюда) круглое озеро. — Тукаса! – гордо сказал Дузу, — Это кратер древнего вулкана. Он сейчас почти остыл, а при динозаврах он извергался. Так говорят археологи. Они сюда ездили раскапывать. А оттуда, где озеро, раньше текла лава, поэтому вода очень чистая. Только рыбы там мало, потому что идет немного газа, от остатков вулканического топлива. Но для человека не вредно, а наоборот. Там газ радон, им лечат суставы и спину. В Серенгети такого нет. Жанна пригляделась и обнаружила, что предмет на дальней стороне озера, который она сначала приняла за зеленый куст причудливой формы – это, на самом деле, небольшой самолет. Соответственно, фигурки рядом на берегу и в воде, оказались людьми, а не крупными птицами, как ей показалось в начале. — Меганезийцы, — сообщил Дузу, заметив ее интерес, — Я с ними делаю маленький бизнес. Пока ты будешь купаться, я как раз успею. — Меганезийцы? Здесь? – искренне удивилась она. — Они в соседней стране, в Мпулу, — танзаниец махнул рукой на запад, — Они там военные советники, а сюда они приезжают так, по делам, или просто купаться. Тут вода лучше. А в Мпулу они завезли трифи, которые я тебе показывал вчера на рынке. Мпулуанцы собрали какой–то огромный урожай этих трифи, и теперь этими штуками все завалено. — Бананы–переростки с бурой шкуркой? – уточнила Жанна. — Верно! Их так и называют: «меганезийские бананы». У нас сразу запретили продавать трифи, но мпулуанцы все равно продают, а полисмену дают немного денег и он не видит. — Почему нельзя? Дузу пожал плечами: — Запрещено. Они – транс–что–то–там. Политика. А нормальному человеку на это… Дузу сделал неприличный жест, предельно ясно выразив свое отношение к запрету. Как говорят в Танзании: «У нас много глупых законов, зато их не обязательно выполнять». Китайский джип лихо развернулся и затормозил рядом с меганезийским самолетом. Это была короткая, пузатая машина, похожая на micro–bus с крыльями и пропеллером. На ее болотно–зеленом фюзеляже красовалась эмблема «IDEM» — международного движения за глубокую экологию. Всего «экологов» было четверо. Двое активно плескались в озере, в сотне метров от берега, а двое других – девушка лет 17 — типичная банту и парень лет 25, еще более чернокожий, чем она, но явно не африканец – играли в крестики–нолики на доске, начерченной мелом на относительно плоском участке старого лавового языка. Вся одежда «экологов» (что–то типа тропического «military») была сложена рядом, четырьмя аккуратными конвертами. Поверх двух конвертов лежали штурмовые винтовки какой–то эргономичной конструкции, и устройства типа woki–toki. Поверх третьего — компактный автомат, а поверх четвертого – что–то вроде короткого ружья с пистолетной рукояткой. «Вот так пляжный набор, — подумала Жанна, — они что, всюду ездят с этим арсеналом?». — Привет, друзья! – радостно воскликнул Дузу, — У вас все хорошо? — Ага, — ответил парень, улыбаясь во все 32 зуба, — С подружкой познакомишь, или как? Было заметно, что идея хоть что–нибудь на себя надеть при появлении незнакомой дамы, даже не приходила ему в голову. — Это – Жанна, она туристка из Канады, — ответил африканец. — Ух ты! Прямо из Канады? А я – Уфти, настоящий папуас, прошу не путать со всякими фэйк–фольклорными подделками. Это – Мзини, региональная королева красоты. Вон те ребята – Рон, по прозвищу Мясник, и отличная девчонка, которую зовут Пума. — Очень приятно, Уфти… — сказала Жанна, — А вы не обидетесь на нескромный вопрос? — Чтобы я обиделся на такую красивую женщину из–за какого–то вопроса? Да ни за что. — Замечательно! Скажите, вы же военные, так? — Мы с Роном — типа да, вооруженные силы Меганезии. Мзини – унтер–офицер милиции Макасо. Пума демобилизована из–за полной ликвидации армии, в которой она работала. Она – гражданский волонер милиции, а military носит для эстетического единообразия. Как говорят в Сайберии: что единообразно, то не безобразно. Это — спорный тезис, но… — Тогда почему вы летаете с международной экологической эмблемой? – перебила она. Настоящий папуас пожал плечами. — Ну, типа, сначала нарисовали, а теперь закрашивать лень. И, потом, мы участвуем в охране дикой природы. Типа, как волонтеры. Вот, Дузу не даст соврать. — Они помогают нашей полиции выслеживать браконьеров, — подтвердил танзаниец, — у меганезийских советников хорошие бесшумные самолеты, вроде этого. А полиция не замечает, что они бывают здесь без визы и делают маленький бизнес. — По ходу, так, — подтвердил Уфти. — Дузу, ты кофе привез? – спросила Мзини. — А как же! Четыре мешка, как обещал. А вы самогонку привезли? — Двести литров, как договаривались. Ничего, что одной бочкой? — Ничего. Только погрузить помогите, я же не штангист. — Ладно, — сказала Жанна, — раз у вас бизнес, то я пойду купаться. Она сбросила кроссовки, сняла шорты и рубашку, осталась в бикини бирюзового цвета, и направилась к воде. За ее спиной Мзини негромко спросила. — А Канада – большая страна? — Самая большая в мире, — ответил Уфти, — В 10 раз больше Танзании. «Мелочь, а приятно», — подумала Жанна и, разбежавшись, нырнула. Вода в озере Тукаса действительно была очень чистая и неправдоподобно–прозрачная. Отплыв подальше от берега (откуда доносились характерные фонемы и ругательства, которые сопровождают тяжелые погрузо–разгрузочные работы в любой стране мира), Жанна легла на спину и, глядя в ярко–голубое небо по которому медленно плыли тонкие перистые облака, стала думать о том, что можно вытянуть из удачно встреченной кампании. События в Мпулу были главным военно–политическим триллером сезона. Их сравнивали то с чудовищной резней в Руанде в конце прошлого века, то с битвой за Гому уже в XXI веке (эта битва и положила начало формированию нескольких новых (пока не признанных) государств в центре Транс–Экваториальной Африки. Остроту теме придавало еще и то, что конфликт не остался внутриафриканским, а начал затягивать страны, далекие от первоначального очага – Францию, Меганезию и США. Некоторые аналитики связывали эти события с конфликтом Мадагаскар – Франция, и назвали «Третьей мировой войной за передел Африки», намекая на огромные запасы урана в сердце «Черного континента»… Планирование вопросов заняло у канадки минут 20, так что, выбравшись на берег, она застала там уже всю кампанию в сборе. Тот, кого Уфти заочно представил, как Рона – Мясника, оказался крепким креолом с простоватым лицом провинциального фермера. Если такого встретишь во Флориде, то через минуту забудешь его лицо, настолько оно обыкновенное. Вот тело — более запоминающееся. Такому мощному и равномерному переплетению мышц и схожилий позавидывал бы античный метатель диска. На фоне Рона, спортивно сложенный Уфти казался слишком изящным и даже изнеженным. Затем внимание канадки приковала к себе совсем юная девушка–банту по имени (или по прозвищу) Пума. Она была до такой степени исхудавшей, что под ее темной кожей на теле четко прорисовывались все ребра, а на лице резко выпирали скулы. Можно было бы подумать, что ее несколько недель держали без пищи – но она совершенно не выглядела голодной. Скорее она была похожа на человека, недавно перенесшего тяжелую болезнь. На это указывали и излишняя порывистость движений, и некоторая скованность мимики лица. При этом у Пумы были огромные, невероятно–выразительные глаза. Их взгляд, как будто, обладал собственным весом и фактурой, в этом было что–то тревожное, что–то не вполне нормальное. Иногда казалось, что это глаза крупного кошачьего хищника. Может быть, потому ее прозвали Пумой?… От этих мыслей канадку отвлек вопрос Рона. — Жанна, а ты с которого берега Канады? С нашего или с другого? — Не знаю, который ваш, но я с Атлантики. Галифакс, Новая Шотландия. А ты откуда? — Остров Пелелиу, округ Палау, — ответил он, — У меня там fareapu (это, типа, домик с фермой) на полуострове Оураие. Вернее, я арендую почти весь полуостров. Он около гектара, когда отлив, и четверть гектара на приливе. Забавно, да? — Интересно, — согласилась она, — А за что тебя прозвали мясником? — За фамилию Батчер. А так я мухи не обижу. Я добрый, ласковый, и все такое… — Фиг там, — фыркнул Уфти, — Добрый и ласковый – это я (он обнял Мзини за талию и притянул к себе), ну правда же? — А если я скажу «да» — то что мне за это будет? – игриво поинтересовалась она. — Научу двум таким позам камасутры, которые ты точно не знаешь. — Трем, — сказала она. — Ужас! – воскликнул он, — Какой безобразный торг… Ладно, трем. — Мы договорились, — констатировала Мзини, — Ты – добрый, ласковый и все такое. — Коррупция! – возмутился Рон. — Мзини просто хвалит своего мужчину, — негромко сказала Пума, — это не коррупция. — У меня много мужчин, но я не всех хвалю, да? – возразила та, как будто подозрение в мелкой коррупции было комплиментом, право на который она готова была защищать. — Это понятно, — согласилась Пума, — ты хвалишь того мужчину, который сейчас рядом. Дузу расхохотался и захлопал в ладоши. Уфти и Рон расхохотались следом за ним, а Пума улыбнулась одними уголками рта — видно было: ей очень приятно, что шутку оценили, но она плохо умеет улыбаться, а смеяться вообще не умеет. Уфти легонько шлепнул Мзини ладонью пониже спины, и выдавил, сквозь смех: — Ох, девчонки, хорошо, что вас не слышит викарий Джордан. Он бы сожрал все таблетки от нервов, и пришлось бы лететь на шеф–базу за новыми. — Было бы хорошо, — сказала Мзини, — Тогда мы с Пумой опять плавали бы в море! — Хорошо, — отозвалась Пума, — Но не получится. Поп только притворяется нервным. Это чтобы не догадались про героин. Когда он им торгует, он не нервный. — Это ты зря, Пума, — заметил Рон, — Джо, конечно, странный парень, как и все они, но не очень вредный. Сомнительно, чтобы он торговал опиатами. — А зачем тогда он здесь? – спросила она. — Затем, что он дурак, — ответила ей Мзини, — Ищет себе на жопу приключений. — У! – сказала Пума, — Если он дурак, то кто бы платил ему деньги? А ему платят. — Другие дураки, — сказал Уфти, — которые пускают розовые слюни, когда бедолага Джо ищет себе на жопу приключений. — А у них откуда деньги? – не отставала Пума. — Они избиратели. Оффи дают им деньги за голоса. Называется: буржуазная демократия. — Это для меня слишком сложно, — призналась Пума, — Я думаю просто. Кто–то построил миссию. Кто–то прислал викария Джордана и сестру Ренселлер. Кто–то им платит. Кто–то привез в миссию героин. Хотел продать. Я думаю: викария Джордана и сестру Ренселлер кто–то прислал, чтобы они продавали. Зачем иначе отправлять их сюда? Далеко. Дорого. На жопу приключений могли бы найти в Америке. Я думаю, там тоже есть. Везде есть. Рон энергично почесал в затылке (вероятно надеясь найти там контраргументы), но не нашел и полез в кабину самолета, сообщив всем: — Притащу–ка я термос с какао и пирожки. Организму надо питаться, а то мозг не варит. — А я вот что думаю, — подал голос Дузу, — миссии строят менеджеры священников, чтобы рекламировать своего бога. Христиане хотят продать своего бога, а мусульмане – своего. Ну, примерно, как… — он поискал глазами какой–нибудь материальный пример, и выбрал лежащие на одежде woki–toki, — … как такие рации–телефончики. Вы продаете здесь свои «Fiji Drive», а китайцы – свои «Amoi Sonic». Конкуренция. — Тебе нечего жрать, — сказазала Пума, — Твоей женщине нечего жрать. Твоим детям тоже нечего жрать. Ты где–то нашел немного денег. Я думаю, ты купишь еды. Или ты купишь рассаду, чтобы вырастить батат. Или купишь автомат, чтобы кого–то ограбить. Но ты не будешь покупать никакого бога, потому что он не накормит тебя, твою женщину и твоих детей. Если у тебя много денег – то, может быть, ты купишь какого–нибудь бога. Ты его будешь выбирать, и будет конкуренция. Это там, где много денег. В Америке. В Англии. Во Франции. А в Мпулу нет смысла продавать никакого бога. Нет покупателей. — А героин? – вмешалась Жанна, — На него, как ты говоришь, в Мпулу есть покупатели. — Были, — уточнила Пума, — Но это другое. Это – как еда и вода. Если ты привыкла к нему, то найдешь, как купить, или умрешь. А сделать, чтобы человек к нему привык — просто. — Рон! – крикнул Уфти, — Рон, прикинь, Жанна все объяснила! Жанна – гений! — Что объяснила? – спросил тот, вылезая из кабины, обвешанный разными контейнерами, как новогодняя елка — игрушками. — Как продают бога в нищих странах, — пояснил настоящий папуас. — Ух ты! – воскликнул тот, сгружая контейнеры посреди кампании, — И как? Жанна (по общему примеру принимаясь за горячий какао и свежие домашние пирожки с курицей и бататом) удивленно пожала плечами. — Я понятия не имею, что я такое объяснила. — Она очень скромная, — объявил Уфти, — С гениями это бывает. Короче, я сам объясню, что она сказала. Рон, ты помнишь тему с «Pride of Hilo»? — Еще бы! Нам так влетело за голову этого урода. Я тебе говорил: не надо, а ты… — Да насрать на эту голову! – перебил настоящий папуас, — Я не про то. Помнишь, как мы их потом кошмарили? Ну, с поросятами… — Конечно, помню. Это Ив Козак придумал. Вот у кого мозг варит. — «Pride of Hilo» — это тот лайнер, который захватывали террористы? — спросила канадка. — Ага, — подтвердил Рон, — Он шел из Манилы в Бангкок, а исламисты хотели отогнать его в Бруней, где исламский режим. Полторы тысячи заложников – не шутка. Но они не учли, что там по дороге острова Спратли, или Наньша, если по–китайски, где наш корпус мира. — Там 437 островков и рифов, — вмешался Уфти, — Китайцы, вьетнамцы и филиппинцы их делят уже полвека, а нас пригласили на этот матч, как наблюдателей. Мы 10 лет следим, кто жульничает, и всех информируем, а нам за это отдали скалы Half–Moon–Shoal. Они на юго–восточном краю архипелага. Торчат на пол–метра над водой, и такие маленькие, что никому, кроме нас, на хер не нужны, а нам в самый раз. — Оттуда мы их и накрыли, — сказал Рон, — двоих – живыми, пятерых – тушками. Если бы Уфти не оттяпал от одной тушки голову, то… — Что ты докопался до этой сраной головы? – перебил папуас, — Ты к теме давай. — Зачем тебе была нужна голова? – спросила Мзини. — Она на хер была не нужна. Я с Ивом поспорил на двадцатку, что оттяпаю ее пожарным топором с одного удара. Я выиграл, и сразу положил ее обратно. А кто–то наябедничал. Наверное, та заложница–европейка. Я говорю: вы бы отвернулись, мисс, а она, типа, по английски не понимает. Потом шлеп в обморок. Ну не дура ли? И давайте к теме, а? Рон согласно кивнул и перешел к теме. — Был у нас в команде толковый парень, Ив Козак, ютай из Одессы (это в Европе). Потом он уезхал в Израиль и воевал против исламистов. Его это задолбало и он уехал оттуда в Австралию. Ему там надоело, он уехал в Меганезию делать бизнес, но потом плюнул и пошел в армию. Сейчас преподает военно–прикладную психологию. А тогда к нам попали два исламиста. Приказ: допросить. А как? Они молчат, гады, а меры третьей степени нам запретили. Тогда Ив придумал вот что: исламисту нужно делать намаз пять раз в сутки, но ему нельзя делать намаз, когда рядом свинья. Если запускать в камеру поросенка, то они не могут делать намаз, и их начинает выворачивать наизнанку. Типа, ломка. — Намаз – это когда шприцом? – спросила Пума. — Нет, это такой ритуал. Я не вникал в чем суть. Что–то связанное с отношениями их бога со свиньями, но через неделю оба клиента спеклись. Сдали нам все, что знали, за камеру без поросенка и с чистым ковриком для намаза. А всю ту неделю их таращило ужас как. Один чуть не разбил голову об стену, другой пытался перегрызть себе вены. Такая ломка от этого ислама. Похожий фокус можно делать с римскими католиками, с христианами–ортодоксами, с парсами и еще много с кем. Ив про это составил справочник: «Культово–абстинентный фактор при допросе религиозных экстремистов», а в эпиграфе там цитаты из Маркса: «Библия это опиум для народа», и из Чиф Дэна: «Когда пришел миссионер, у нас была земля, а у него — библия. Теперь у него вся земля, а у нас — только библия». Пума задумчиво потерла скулы ладонями. — Это сложно для меня. Я не поняла. — По ходу, ничего сложного, — сказал Уфти, — Миссионер может прийти с библией, может — с героином, может – и с тем, и с другим, это без разницы. Главное – он дает тебе что–то попробовать даром, или силой заставляет тебя пробовать. Потом, когда ты без этого уже не можешь жить, он требует за следующую дозу денег или отработки. — Я поняла, — медленно произнесла девушка, — В Касанга поп раздавал гуманитарный рис только тем, кто громко повторял за ним igbekela из его книжки. Плохо, что я тогда… — Стоп, — прервал ее Рон, — Что было, то было. Жалеть о прошлом – последнее дело. — Да, — спокойно согласилась она. — Давай–ка лучше ты постреляешь из пушки, которую подарил тебе arito–kane Наллэ. — Давай! – обрадовалась Пума, вскочила и подобрала со своей одежды короткое ружье. Рон встал и пробежал вдоль берега сотню метров до небольшой каменной осыпи. Пума прошла шагов двадцать в его сторону, произвела какую–то операцию со своим ружьем (послышался металлический лязг) и изготовилась к стрельбе, как хищник к прыжку. С точки зрения Жанны, выглядело это несколько жутковато: худое обнаженное тело как будто срослось с оружием. Тут Рон подобрал небольшой камень и сильно бросил его по высокой дуге в сторону озера. Пума совершила чуть заметное мягкое движение, раздался негромкий хлопок, а затем звонкий щелчок. Летящий камень резко изменил траекторию, а от одного его края брызнули осколки. В ту же секунду девушка перезарядила свое оружие. Почти сразу же, в воздух взлетел второй камень. Хлопок – щелчок. Попадание. Жанна передернула плечами и повернулась к Уфти. — Что они делают? — Ничего особенного. Рон занимается с Пумой физподготовкой. Неплохой способ. — Мне кажется, — нерешительно сказала канадка, — с девушкой что–то не так. — Не так было раньше. А сейчас ей осталось только набрать вес, и ОК. Это дело времени. — Ей надо есть много мяса, — уточнила Мзини, — но она пока может только чуть–чуть. — А свежей свиной кровью, как я советовал, поить не пробовали? – спросил Дузу. — Пробовали, — буркнула та, и короткой пантомимой показала, что получилось из этого эксперимента, — Док Керк говорит: нельзя торопить организм. Пусть все идет, как идет. — Наверное, доктор прав, — констатировал танзаниец поцокав языком. — Ну, — согласилась Мзини, — Док говорит: главное, что динамика позитивная. — Слушайте, это что, какая–то тайна? – спросила Жанна. Настоящий папуас пожал плечами: — Да нет, обычное дело. В свое время, девчонка попала в армию полковника Куруе. Это было крупное бандформирование. Бойцов там держали на таблетках. Ну, ты понимаешь. После революции, банду в основном ликвидировали, а те, кто остался – бродили вокруг деревень. Кто–то умер. Точнее, почти все умерли. А Пуму мы подобрали, можно сказать, случайно. Она весила около 35 килограммов, а ведь ей ориентировочно 16 — 17 лет. — Примерно, как мне и рост у нее, как у меня, — вставила Мзини (которая, на вид, весила где–то полцентнера — при отличной фигуре, без малейших излишков жира). — Дефицит веса у нее был почти 30 процентов, плюс последствия таблеток, — продолжал Уфти, — Абстинентный синдром на фоне дистрофии, как выразился наш док. Было мало надежды, что Пума выживет. Обычно это необратимо. На самом деле, ее вытащил Рон. Конечно, мы все ему помогали, и док очень старался – а док у нас парень, что надо. — Рон ее две недели кормил и поил с ложечки по десять раз в день, а каждый час на руках носил срать, — с детской непосредственностью уточнила Мзини, — Потому что после этих таблеток понос хуже, чем при холере. Человек все время срет, а потом умирает от голода и от обезвоживания, потому что из него все вытекает. — Я не поняла, что за таблетки, — сказала Жанна. — Все, в чем содержится морфий, — ответил Уфти, — Вся химия от кодеина до героина. — Пуму надо было укладывать спать между двумя людьми, — добавила Мзини, — и сверху шерстяной плед. Иначе она остывала. — Остывала? – переспросила пораженная канадка. — Да. Становилась холодной. Как труп. А еще ее часто крутило. Вот так, — Мзини сделала жест, как будто выжимала двумя руками тряпку, скуручивая жгутом, — С ней еще много всякого происходило. Кое–кто в деревне даже болтал, что она зомби. — Лейтенант Вэнфан и шериф Гишо эту херню мигом прекратили, — заметил Уфти, — надо же, выдумать такое. Все от неграмотности и от суеверий. — Да! — поддержала Мзини, — Все видели: Пума ест соленое, а зомби не может есть соль. Это даже дурак знает. А если кто–то не знает, то он совсем глупый дурак. — Ты веришь, что бывают зомби? – поинтересовалась Жанна. Африканка глубоко задумалась, прикусив зубами указательный палец правой руки. — Ну, — нерешительно сказала она, — Вообще–то не бывает. Разве что, очень редко. Если найдется сильный хунган с сильным лоа. Но это к делу не относиться. Пума ест соль, а значит, Гишо правильно набил кое–кому морду за дурацкую болтовню. — И потом, возили же ее на море, — добавил Дузу, — Если бы она была зомби, и увидела море, то сразу вернулась бы в землю. Это тоже каждый дурак знает. — Ну, — согласилась Мзини, — А Пуму вообще из моря не вытащить. Она от него балдеет. — Куда вы ездите на море? – спросила Жанна. — Наше правительство арендует у мадагаскарцев Лийс, — пояснил Уфти, — Это меньший из двух островов Глориоз, сто миль к северо–западу от Мадагаскара и пятьсот — к востоку от берега Африки. От Мпулу, соответственно, тысяча. На «жуке» (папуас кивнул в сторону самолета) долетаем за три часа. По континентальным понятиям Лийс маленький — 600 метров в поперечнике. Когда Глориоз контролировал французский иностранный легион, то юзали только большой остров, который две мили шириной, а на Лийс воткнули свой флаг – и все. Ну не жлобы ли? В этом году мадагаскарцы попросили их оттуда на фиг… — Я слышала, что Мадагаскар ввел туда флот и объявил аннексию, — заметила Жанна. — Типа того, — согласился Уфти, — Но гуманно. Никого не убили. — Большой остров сдали концерну «Jiang–Hindra Tele–space», — вставил Дузу, — Китайцы с индусами построят там что–то аэрокосмическое, а у нас они будут покупать всякую еду. Может быть, и туристы оттуда появятся. Тогда и я что–нибудь заработаю. — Ага, — подтвердил настоящий папуас, — Йианг–Хиндра неплохо устроились, там готовая авиабаза и военный городок. Но и аренда дорогая. А мы умеем устраиваться скромнее и дешевле. И кстати, не хуже. У нас дома – миллион таких островков, как Лийс. Опыт. — А у вас там что будет? – спросила Жанна. — У нас там уже есть, — поправил Уфти, — Учебный центр и транзитная точка на трассе с Большой Воды в Мпулу. Мы быстро строим: раз – и готово. Я же говорю: опыт. — С Большой Воды? – переспросила она. — Из дома. Из Меганезии, — пояснил он. — На Лийс очень красиво, — сообщила Мзини, — Очень… (она задумалась)… Я не могу так объяснить. Уфти, а покажи Жанне фотки. Они же не секретные. — Точно! – согласился Уфти и полез в кабину самолета. Канадка повернулась в сторону, откуда все так же раздавались последовательные серии: лязг – хлопок – щелчок. Рон продолжал швырять камни, а Пума стреляла, как зведенная. По ее спине стекали тонкие струйки пота, было видно, что она здорово устала, и только очень большим усилием воли, раз за разом, перезаряжает оружие и поражает цели. — А ей не вредно так переутомляться? — Ей полезно, — сказала Мзини, — У нее от этого аппетит и нарастает мясо. Рон все делает правильно, как сказал док Керк. Когда он увидит, что Пума по–настоящему устала, он пойдет с ней купаться, и проследит, чтобы она поела. Рон для нее все, понимаешь? — Это точно, — подтвердил Уфти, возвращаясь с ноутбуком в руке, — Рон для нее и лучший парень на свете, и няня, и кроватка с подушкой. — А она для него? – спросила Жанна. Настоящий папуас пожал плечами. — У нас в школе французский учат по Экзюпери. Это был военный пилот, потом у него был бизнес с авиа–почтой, а потом, на следующей войне, его сбили над Атлантикой. А еще он сочинял умные сказки, и в одной из сказок есть такая фишка: «ты отвечаешь за того, кого приручил». Хрен знает, почему так получается. Наверное, инстинкт. — Короче, дай мне ноут, — перебила Мзини, — я буду Жанне показывать фотки. Года полтора назад Жанну занесло на международный экологический форум, который проходил на одном из миниатюрных мальдивских островков под названием Манафу. Ее поразило, что сам островок, 400x400 метров – это сплошной парк, а сооружения (кроме электростанции и корпуса управления) вынесены на пирсах в море. Лийс оказался чуть больше Манафу, но его площадь была организована почти так же. Правда, домики на Лийсе выглядели более утилитарными (однообразные прямоугольники, окрашенные, впрочем, в яркие веселые цвета – лиловый, желтый, оранжевый и салатный). На фото с высоты птичьего полета, эти домики, самолетики, дирижабли и кораблики казалось игрушечным – как городок из кубиков, построенный ребенком. Не верилось, что тут военная база — даже на более крупных планах, виднелись только катера, вроде тех, которыми в США пользуется береговая охрана, и небольшие гидропланы несколько футуристического вида. Морская полиция Майами и то выглядит более воинственно. — Вы, похоже, не готовитесь там к серьезным столкновениям, — заметила Жанна. — Типа, да, — подтвердил Уфти, — Это техника против пиратов, и еще на всякий случай. Если, например, ООН надавит на Мадагаскар в смысле отмены нашей аренды. — И что в этом случае? — Ничего, — ответил он, — Мы сюда, по–любому, пришли надолго. Китайцы с Индусами — тоже. Любой, кто начнет на этих островах серьезную войну, неминуемо столкнется с ними. В этом весь фокус. Вот фото их острова Гран–Глориоз, в пяти милях от Лийса. Канадка щелкнула по указанному фото… — О, боже!… — вырвалось у нее, — Это что, мобильный космодром? — По ходу, это – ракеты средней дальности, а вот это – комплекс ПВО/ПРО, который их прикрывает. А вот те штучки за рифами западного берега – ракетные эсминцы. Это мы такие скромные, а они вообще не стесняются. Им, правда, направили из ООН какую–то ноту про эти ракеты, но индусы послали всех в жопу, а китайцы вообще не ответили. Но они тоже воевать не собираются. Я же говорю: на всякий случай. Потому и нет никакой секретности на счет фото. Пусть все будут в курсе, что территория охраняется. Жанна вздохнула и покачала головой. — Лучше я посмотрю что–нибудь мирное… Вот это, например. Выбранная на удачу серия фото оказалась, и правда, мирной. Мзини комментировала: — Это мы ловим меч–рыбу… Ни фига не поймали. А это меня учат кататься на серфе. Там снаружи рифов бывает такая волна – жуть! А внутри – маленькая, не страшно… А тут я поймала лобстера. Большой, правда?.. А вот Пума подстрелила групера. Он был вкусный, но на фото это не видно… А вот это – Пуму взвешивают на спор. Тогда она весила всего 37 кило, а ком базы не поверил, и просрал ей двадцатку. Видишь, какой он надутый? Как хомяк!.. А тут пробуют нашу первую самогонку из трифи. Кому – нравится, кому – нет. Дело вкуса… О! Это ролик, как Уфти меня взял прыгать с парашютом. Между прочим, я сама прыгнула, меня даже не надо было под жопу толкать. Но все равно страшно… Лязг, хлопки и щелчки прекратились — Пума устала и отправилась купаться. Вернее, она поехала в озеро, стоя на плечах Рона. — Тренировка чувства равновесия, — сообщил Уфти, — Важный элемент. — Важный элемент чего? – настороженно спросила канадка, — Стрельба по движущимся целям, потом — равновесие… У меня нехорошее чувство, что Рон делает из нее убийцу. Настоящий папуас покачал головой. — Не убийцу, а солдата. Хорошего резервиста. А убийцей она была поневоле. В банде. — Не чувствую большой разницы. — А ты сейчас чувствуешь себя в безопасности? – спросил он. Жанна прислушалась к своим ощущениям. — Пожалуй, да. Наверное, так и должно быть, когда тебя охраняют вооруженные люди, умеющие обращаться со своим оружием. Но я не одобряю этот настрой на стрельбу. — Ты можешь одобрять или не одобрять солдатское ремесло. Это твое право. Но рядом с солдатом ты в безопасности. Этим он отличается от бандита, от сопляка из призывного контингента или от имитации вроде миротворца из «голубых касок». Дузу, уже успевший разжечь маленький костер, похлопал Уфти по плечу. — Я возьму ваш котелок и вашу воду. Буду варить «rooibos». — Конечно, бери. Ройбос – это здорово. Танзаниец кивнул и полез в меганезийский самолет. Похоже, он хорошо знал, что и где там лежит. Со стороны озера послышался короткий возглас, а следом громкий всплеск: закономерный финал упражнения на равновесие в таких условиях. — Шлеп! — констатировала Мзини, закурила сигарету и, повернувшись к Жанне, задала неожиданный вопрос, — Ты считаешь, что солдаты вообще не нужны? — Это не так просто, — ответила канадка, лихорадочно соображая, как изложить простым языком доктрину разумного пацифизма, — Представь себе будущее без насилия, войны и голода. Люди спокойно живут, любят, растят детей, работают, отдыхают. Это хорошо? — Очень хорошо, — согласилась африканка, — У меня будет пять детей, ферма и два мужа. Один – умный, а один — сильный. Я сделаю под окном клумбу из автопокрышек, и еще пруд с цветными карпами – я такой видела по TV про Японию. Его не трудно вырыть. Жанна улыбнулась и кивнула — А теперь скажи, зачем в этом будущем солдаты? — Чтобы все это защищать, зачем же еще? — Нет, Мзини. Представь: нет никого, кто бы стал отбирать твою ферму с карпами. — У! – буркнула та, — А куда же они все исчезли? — Представь: они больше не хотят воевать, а хотят жить, как нормальные люди. — Это почему они больше не хотят? — Представь: им объяснили, что им тоже лучше жить по–человечески. — Ты говоришь про то же, про что я говорю! – радостно объявила Мзини, протянула руку, взяла лежавший на ее одежде пистолет–пулемет, и продолжала, — Вот у меня оружие. Не бойся, оно стволом вверх, на предохранителе и без патрона в стволе. Оно только для… — Иллюстрации, — подсказал Уфти. — Да. Вот! Я хочу тебя грабить. Объясни, почему лучше этого не делать. Начинай. Глядя на юную африканку, для которой война и вооруженный разбой были такими же обычными явлениями, как для жителя Нью–Йорка – счета за электричество и налоги, Жанна, не без злорадства, подумала: «Посадить бы сейчас сюда, на мое место доктора Хобсбаума с его теорией этики ненасилия – что бы он запел, находясь на этом берегу, напротив этой полудикой голой девчонки с автоматом, из которого она уж точно не раз стреляла в людей? Так что? Не судите оппонента строже, чем себя? Не относитесь к оппоненту, как к средству? Будьте беспристрастными в формулировании собственных целей и попытках понять цели оппонента? Нет, скорее всего, он бы просто обделался». — Ты не можешь объяснить, — констатировала Мзини, — Никто не может. Теперь возьми. Она протянула канадке свое оружие, держа его за середину корпуса. — Но я все равно не умею им пользоваться. — А я тебе буду говорить. Возьми, пожалуйста. Иначе я не смогу делать иллюстрацию. Жанна нерешительно сомкнула пальцы на пистолетной рукоятке, и африканка тут же убрала руку. Пистолет–пулемет оказался у канадки в руках. — Что дальше? – спросила она. — Сдвинь предохранитель. Это флажок рядом с твоим указательным пальцем. Вот так. Теперь потяни назад штуку, которая справа, и отпусти. Оружие в руках у Жанны негромко клацкнуло. Мзини встала, сделала несколько шагов назад, и подчеркнуто–спокойно сказала: — Оно готово. Если нажать крючок, то выстрелит. Я хочу тебя грабить. Что ты делаешь? — Наверное, я попробую тебя напугать. У меня же оружие. — Попробуй, — предложила та, — Только не нажимай крючок. Канадка вздохнула и стала медленно поворачивать ствол оружия в сторону Мзини. Та отскочила на несколько метров, спряталась за небольшим валуном, и оттуда крикнула: — Ты мне объяснила, что грабить не надо. Я могу попробовать отнять у тебя оружие, но мне страшно. Вдруг ты успеешь, ты попадешь, и я умру? Поэтому, я уже не хочу тебя грабить… А сейчас лучше отдай оружие Уфти. Жанна попыталась выполнить ее просьбу, но почувствовала, что не может. Рука будто приросла к рукоятке. Настоящий папуас покачал головой и одним мягким движением вынул пистолет–пулемет из ее рук. Мзини радостно выскочила из своего убежища. — Видишь! Если у тебя есть оружие, и у меня есть оружие, и у всех хороших людей есть оружие, то солдаты не нужны. Ты это хотела сказать? И я это говорю! — Детский сад, — проворчал Уфти, сделал что–то с пистолет–пулеметом, в руках у него на мгновение оказался маленький золотисто–блестящий патрон, а потом исчез в длинной коробке магазина, которую настоящий папуас уже успел вынуть. Два металлических щелчка, а затем папуас бросил пистолет–пулемет в сторону Мзини. Она легко поймала оружие в воздухе и положила обратно на свою одежду. — Детский сад, — повторил он, — Много ты навоюешь с одним карманным пулеметиком. Бандитов, которые воруют людей и отбирают бананы, можно урыть из пулемета. А как дело дойдет до дележки урана, тория и прочей таблицы Менделеева… — Это просто! Мы этим поделимся с вами. По–братски. А вы их уроете своей бомбой. Как показывали по TV… Бух! – африканка вскочила и исполнила выразительную пантомиму, показывая вспышку и взлетающее в небо облако ядерного гриба. — Вот! – сказал Уфти, подняв вверх указательный палец, — Без профессиональных солдат никак не обойтись. Нужна или своя армия, или арендованная по–братски у соседей. — Боже! – воскликнула Жанна, — Чему вы ее учите! — А чему мы должны их учить? – послышался спокойный уверенный голос Рона. Он стоял в нескольких шагах. Пума, как большой пушистый черный котенок, свернулась у него на руках, крепко обняв худенькими, но сильными руками за шею. По обоим телам, смугло–бронзовому и темно–шоколадному стекали капельки воды. — Так чему мы должны их учить? – повторил он, — Тому, что бог библии велел делиться с юро, а бог корана велел делиться с арабами? Это они уже проходили. Им это обошлось в 80 миллионов жизней. Вдвое больше, чем живет во всей Канаде. — Послушайте, Рон, моя страна никогда не участвовала в работорговле, и не захватывала колоний в Африке! — Извини, Жанна, — смущенно сказал он, — Я это просто для примера по цифрам. — Одичали мы тут, вот что, — проворчал Уфти. — Это потому, что вы много обсуждаете политику, — авторитетно заявил Дузу, — А от нее сплошное дерьмо. Вот я сварил хороший ройбос, а никто не пьет. Почему? Потому, что обсуждают дерьмовую политику. Даже кружки не помыли. Мне обидно. — Извини, Дузу, — настоящий папуас дружески хлопнул танзанийца по плечу, встал, сгреб алюминиевые кружки в охапку и побежал к озеру. — Эй! – крикнул тот, — А ты будешь играть на своей смешной гитаре? — Да! – откликнулся Уфти, — Если вас еще не задолбали мои песни! Мзини захлопала в ладоши, нырнула в кабину самолета, и через миг появилась оттуда, держа в руке миниатюрную четырехструнную гитару. — Это – укулеле, — сообщила она Жанне, — Уфти говорит, что ее придумали в Папуа, а в интернете написано, что на Гавайях. Как теперь проверить? Давно было. … После первой кружки красного душистого ройбоса, настоящий папуас тщательно вытер руки, взял укулеле, медленно провел пальцами по струнам и сообщил: — Для начала – баллада про трех жирафов, влюбленных в одну прекрасную зебру. Типа, доисторическая африканская легенда в моей любительской обработке. Репертуар Уфти был довольно разнообразен по жанрам и ритмам, но все сюжеты, как один, крутились вокруг основного инстинкта… Точнее, даже не крутились – они были прямолинейны, как луч света в межгалактическом вакууме. Юмор в них был такой же прямолинейный – но получалось действительно весело. Отсмеявшись над десятой по счету балладой, Жанна покрутила головой, чтобы прийти в себя и спросила: — Почему мне казалось, что солдаты обычно поют про войну? — От штампов из плохой прессы, — предположил Рон, — В некоторых толстых газетах для гамбургероедов, солдат представляют какими–то извращенцем. А солдат – это просто такой человек. Ему, как любому нормальному человеку, хочется петь о хорошем. — Жесткая эротика, — объявил Уфти, — Про ковбоя, его лошадь, и сигарету с марихуаной. — О, боже! — воскликнула канадка, — До этого, значит, была мягкая? …. Часа через два, Дузу глянул на солнце, уже клонящееся к закату, и покачал головой. — Жанна, нам бы пора в отель ехать. В темноте на дорогах нехорошо. Не безопасно. — Он верно говорит, — согласилась Мзини, и добавила, — А у нас в Мпулу можно ездить хоть ночью. Народная милиция. Безопасно. Она выразительно похлопала ладонью по рукоятке пистолет–пулемета. В этот момент Жанна обратила внимание на эмблему, украшавшую левый рукав и правый нагрудный карман комбинезона девушки. Синий круг, желтое солнышко, а на его фоне – зеленый росток и черный силуэт точно такого же пистолет–пулемета, как у нее на ремне. — Герб моей страны, — с гордостью пояснила та. — Зеленый росток – это здорово, — сказала Жанна, — но зачем рисовать на гербе оружие? Герб – это символ будущего. Ты рисуешь на нем такое будущее, какое ты хочешь. Ты хочешь, чтобы твои дети и твои внуки тоже воевали? Разве война – это хорошо? — Война – это херово, — уверенно сказала Мзини, — Но если мы не будем защищать свою еду, то нам будет нечего жрать, как до революции. Нечего жрать — это хуже, чем война. Пусть все про это помнят. Пусть на гербе будет оружие. … ======================================= 29 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Столовая–клуб на атолле Тепи. ======================================= Жанна покрутила головой, отгоняя нахлынувшие яркие воспоминания. — Да, мир и правда тесен… А что во–вторых? Я имею в виду, ты сказала «во–первых», значит, видимо, есть и еще какая–то причина, по которой доктора Карпини в западной прессе называют неофашистом? Сю Гаэтано согласно кивнула. — Во–вторых, это из–за «Дела биоэтиков». Док Карпини добился акта Верховного суда Меганезии, запрещающего любую пропаганду международных конвенций по биоэтике. По итогам этого процесса, несколько тысяч активистов биоэтических организаций были лишены политических прав и депортированы, а кто–то угодил на каторгу или к стенке. — Ничего себе… — поразилась Жанна, — Это как? — А так, — вмешалась Бимини, — что за международную биоэтику полагается ВМГС. — ВМГС за конвенцию ООН по биоэтике? Но это же дикость! — А ты эту конвенцию читала? – поинтересовалась Гаэтано, жуя «мясо по–харбински». — Нет, — призналась канадка, — но, если не ошибаюсь, она направлена против евгеники. — То есть, против улучшения наследственности человека, — уточнил Динго. — Да, — согласилась Жанна, — именно этим евгеника и опасна. Одни расы объявляются высшими, другие – низшими, и это служит обоснованием нацизма, концлагерей… — Херня это все, — перебил он, — Нацизм можно обосновать чем угодно, было бы желание. Хоть геометрией. Меряем Землю и видим: человечеству тесно. Значит, кого–то надо… — … И точно не нас, — договрила Бимини, — Только это уже геополитика. — Мальтус, — авторитетно добавил Торин, — Война, как средство от перенаселения. — Запретить все оценки и конкурсы, — предложила Поу, — А то дискриминация. — И статистику тоже запретить, — поддержал Кианго, — Так надежнее. — Ладно, сдаюсь, — Жанна демонстративно подняла руки вверх, — Дело не в этом. Дело в том, что опасно разрешать эксперименты с геномом человека. Динго сделал интернациональный жест, изображающий половой акт. — Это дело совсем запретить? Явный же эксперимент с геномом. — Однозначно запретить, — ответила Бимини, — Только сперма от случайного самца. А то, некоторые conios ищут красивых партнеров для спаривания, и получается генетическая селекция по связанным признакам. Евгеника, joder per culo. Нацизм, fuck it! — Речь идет об опасности евгеники на государственном уровне, — уточнила канадка. — Тогда надо запретить государство, а не евгенику, — заметил Кианго. — Допустим, убедили, — согласилась Жанна, — Допустим, конвенция дурацкая. Но опыты вроде тех, что здесь ставятся со стимуляторами фертильности – это слишком. — Почему? – спросила Гаэтано. — Да потому, что рожать по восемь дестей за один прием это противоестественно! — Лечить от инфекций антибиотиками — тоже противоестественно, — заметил Торин, — их нет в природе. Запретим и будем дохнуть от энтерита или от гангрены? — Ты передергиваешь! – возмутилась канадка, — Это же разные вещи. Одно дело – спасти жизнь, а другое – потакать рискованным капризам. — Желание иметь много детей – не каприз, — возразила Поу, — Это нормально. Почему не родить несколько детей сразу, если это удобнее, и если здоровье позволяет? — Обычно от 4 до 6, — уточнила Гаэтано, — Но дважды у нас родилось по 8. А сейчас у нас ожидается еще одна восьмерня. Идет 22–я неделя. Роды мы инициируем в районе 31–й недели, при весе близнецов около 900 граммов. Так рекомендуют биомедики, это снизит риск для мамы и для детей. Возможно, 8 — это не предел. В мире достоверно известны 2 случая девятерни: Бразилия, 1987 и Мексика, 1998. Думаю, если что, мы справимся. — Легко говорить «справимся», — сердито перебила Жанна, — Если не проверять на себе. — Я бы проверила, но у меня получается не больше шести. Это очень индивидуально… Жанна недоверчиво тряхнула головой. — У тебя шестеро детей, Сю? — У меня одиннадцать, — уточнила Гаэтано, — шесть первый раз и пять второй. — О, черт!.. По тебе не скажешь! А где твое… потомство? — Где–то бегает. В обед у них было на пару царапин больше, чем за завтраком. Обычное дело. Не водить же их все время за ручку? Вообще, я в основном занимаюсь с ребятами среднего школьного возраста. 8 – 12 лет. Основы самозащиты и безопасности. Я думаю, это правильно: тут каждый учит детей тому, что умеет сам. А я, как ты понимаешь… — О черт!.. – снова сказала канадка, — Ты учишь детей… Этому… Ну… — Не волнуйся, — калабрийка подмигнула ей, — я не учу школьников стрелять из ПЗРК по самолетам и минировать автомобили. Я преподаю только общие принципы поведения в экстремальных ситуациях: своевременно распознавать опасность, и применять обычные виды оружия. Никакой экзотики. Только ширпотреб. — Ммм… Я не очень представляю, что в Меганезии относится к ширпотребу. — Сю, показывать у тебя получается гораздо лучше, чем рассказывать, — заметил Торин, уминая вторую миску клубники (точнее, mikeberry) со сливками. — Это намек, на то, чтобы я прокатилась с Жанной в детский сектор? — Типа того, — подтвердил потомок викингов. — А вы собрались устроить маленький чемпионат по ринвингу, верно? — Типа того, — снова подтвердил он, — где еще можно так оторваться на ринвинге, а? … ======================================= 30 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 10 декабря 20 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу Окрестности горы Нгве. ======================================= В то время, как Жанна Ронеро в соседней Танзании тепло прощалась с меганезийско–мпулуанской кампанией фэйк–экологов (гид–шофер Дузу настаивал, что в отель надо обязательно успеть до заката), Наллэ Шуанг взглянул сначала на клонящееся к закату солнце, потом — на догорающий костер, и подмигнул Эстер. — Праздник удался, добрая фея? Летим домой? — Считается, что мы работали, — заметила она, — По крайней мере, что ты работал. — Мы работали, — подтвердил он, — Еще как! Но одно другого не исключает. У «commie» даже есть такой лозунг: «На работу, как на праздник». — Ты же, вроде бы, не коммунист. — Это зависит от обстоятельств. Когда я подстрелил гуся, то понял, что сегодня я буду коммунистом. Не пропадать же мясу. Ты оценила выстрел? Одиночный, из автомата с сотни шагов. Для такого дилетанта, как я, это был шедевр! Реквием Моцарта по гусю! Эстер улыбнулась и пожала плечами. — Я не разбираюсь в оружии и всем, что с ним связано. Я оценила только самого гуся. — Это главное, — сказал Наллэ и залил угли остатками чая из котелка, — Спи спокойно, африканский гусь! Ты был вкусным!.. Дорогие пассажиры, экипаж просит вас занять места в салоне авиалайнера. В полете вам будут предложены воздушные ямы, грубые анекдоты, а также самогон из фляжки и другие легкие настольные игры. Наллэ помог девушке забраться в кабину вироплана, сам устроился в пилотском кресле, захлопнул прозрачный колпак и включил движок. Позади кабины зажужжал пропеллер. Как будто, за спиной проснулся большущий комар, размером с собаку. Затем раздался шелест над головой — раскрутка несущего ротора. Машинка неуклюже подпрыгнула и лесо–саванна провалилась вниз, а потом заскользила назад, превращаясь во что–то вроде всклокоченного желто–зеленого ковра. Эстер оглянулась, чтобы еще раз посмотреть на величественную гору Нгве, покрытую редкими пятнами растительности. — Если не секрет, что мы сегодня делали? – спросила она, — Я имею в виду, кроме гуся. — Гусь…, — мечтательно произнес Наллэ, — Его надо увековечить. «Eris», гусь по–латыни, хорошее название для поселка. А еще Эрис — это богиня, которая придумала яблоко… — С которого началась Троянская война? – перебила Эстер. — Которое предназначалось прекраснейшей женщине. На нем так и было написано. — Да, действительно… А что ты сказал про поселок? — Мы выбрали для него удачное место, — пояснил он, — Близко от дороги, со своим ручьем, с симпатичным ландшафтом, и на достаточном удалении от опасной зоны. — От опасной зоны? – переспросила она. — Да. По прогнозам, будет небольшое землетрясение, так что мы планируем эвакуировать маленькие поселки с горы и с западной подошвы. — Землетрясение? Как скоро? — Мы должны быть готовы к нему через полтора года. Я уже выбрал для поселка мини–АЭС на 50 МВт, сборные домики, еще кое–какое оборудование. Надо прикинуть, как это все впишется в ландшафт, чтобы местным ребятам понравилось. Еще одну мини–АЭС я заказал для Макасо. И несколько таких же домиков. Видела контейнер? Там образец домика. Я еще много чего заказал, но все это привезут вместе с АЭС, на сардельке. Со строительной техникой я решу, когда горные инженеры определятся с профилем… — Наллэ, что тут затевается? – спросила она, — Этот твой внезапный отъезд… Внезапный приезд… А ты знаешь, что, пока тебя не было, в фаре–дюро приезжали военные, целая толпа… Не летчики, не инструкторы, не разведчики, а что–то совсем другое. Шеф–инженер кивнул. — Да, я знаю. Видишь ли, здесь будет крупный индустриальный проект. Такой… — Секретный, – подсказала она. — В некотором роде, да. Но на счет поселка — никаких секретов. Знаешь, будет здорово, если ты со своим эстетическим чувством… Я имею в виду, домики и ландшафт. Очень хочется, чтобы этот поселок сразу стал для жителей родным, а не просто как лагерь на десять тысяч семей. Можно сделать несколько вариантов планировки поселка, а потом спросить у местных, что им больше нравится, чего не хватает. В общем… — Откуда десять тысяч семей? — перебила Эстер – Ты сказал только про эвакуацию горы. — Туда же планируется переселить ребят с юга, с пограничных территорий, — уточнил он. — Это подготовка к очередной войне? – спросила она. — Нет. Честное слово, нет. Это хороший проект, он даст людям работу, благосостояние… — Ладно, – вздохнула она, — Тогда можешь располагать моим эстетическим чувством. — Отлично! Замечательно! – воскликнул он, и обнял ее правой рукой за плечи… Так уже было два месяца назад. В тот раз Эстер испугалась. Что–то вздрогнуло у нее внутри, как от предчувствия боли. С тех пор мир вокруг нее неуловимо изменился, или точнее, изменилось ее место в мире. Охота на львов, а потом — странная ночь, которую Эстер провела с Наллэ. Сначала она долго лежала рядом и пыталась заснуть, хотя была уверена, что это не получится. Слишком много противоречивых эмоций боролись в ее голове. Неуверенность. Страх (накатывающийся волнами, как море). Обида (на него, на себя, на всю свою жизнь). Желание (какое–то первобытное, не выражаемое словами). К желанию примешивался стыд (да что это я делаю, черт возьми?!). А Наллэ спал, иногда смешно всхрапывая во сне. Потом Эстер так устала от всех собственных мыслей, что вдруг заснула так крепко, что не проснулась, когда он встал и ушел. Открыв глаза, она увидела на подушке красно–лиловый цветок и записку, написанную толстым маркером: «Я не стал будить добрую фею, но когда она проснется, я сварю ей кофе». Действительно, он сварил ей кофе, и они успели немного поболтать вдвоем на террасе. Просто, ни о чем. Дальше был день, как день, но Эстер, то и дело думала: что же будет вечером? Что будет ночью? Как ей себя вести в этой непонятной ситуации? Но все эти мысли оказались напрасными, поскольку вечером что–то случилось, и Наллэ, внезапно собравшись, улетел на «Большую Воду». Он и раньше исчезал на несколько дней и, как бы в шутку, просил ее «удерживать позиции» и «следить за хозяйством». В этот раз он добавил к обычному набору одну фразу «я буду скучать, фея». Эстер чуть было не ответила: «я тоже», но что–то ее удержало. Она просто кивнула… А он исчез на месяц, и та странная ночь осталась с ней, как нечто уже безусловно случившееся, но по какой–то посторонней причине, пока еще не завершенное. Видимо, ее поведение как–то изменилось, и это не осталось незамеченным окружающими. Когда три недели назад в Макасо приехала группа военно–технических экспертов, Нонг представил им Эстер, как «Faahine de fare–expedicion». Она нашла в меганезийско–английском словаре: «Faahine: housewife, in punalua family — major woman, main householders wife, by the kanaka–law — concubine–majordomo». Пока Эстер размышляла о том, следует ли сделать лейтенанту мягкое замечание, нарисовалась Пума и бестактно ляпнула: «Не грусти, твой мужчина скоро вернется». Эстер попыталась (дернул черт) втолковать этой прямой, как стрела, девчонке тонкости психологии. Та цокнула языком, сняла со своей шеи какой–то амулет на шнурке и протянула Эстер, пояснив: «Это клык гиены. Против дурного глаза». В ее понимании, «психологические проблемы» могли возникнуть только от вредоносного колдовства и, соответственно, нейтрализовывать их следовало путем контр–колдовства. Отказываться от такого подарка было неудобно, и Эстер повесила клык на шею, рядом с серебряным крестиком. Пума удовлетворенно кивнула, полагая проблему решенной, и спросила: «Ты сваришь мне фито–чай»? Получив утвердительный ответ, она устроилась на парапете террасы. Маленький черный сфинкс – загадочный, как и положено сфинксу. Потребность в фито–чае была следствием истории с львиной печенью. Пума слопала ее полностью – примерно пять фунтов сырой львятины, насыщенной витаминами группы «B», всякими гормонами и множеством других биологически–активных веществ. Ясно, что девчонка заработала сильнейший гипервитаминоз с аллергической сыпью и другими сопутствующими радостями метаболизма. Керк только разводил руками (Пума, горе ты ходячее, как в тебя столько влезло?), а Эстер вспомнила про фито–рецепт, вычитанный в популярном натуристическом журнале. После первой же пробы, Пума заявила, что фито–чай очень помогает (хотя, было подозрение, что чай – это еще один повод поболтать). Болтала Пума очень необычно. Она или что–то спрашивала и молча выслушивала ответ, каким бы длинным он не был, или кратко излагала свое мнение о чем–либо, чтобы потом так же молча, выслушать поправки или замечания. Ее интересовали самые разные вещи, но всегда только в одном ракурсе: для чего их можно использовать в жизни. Как–то раз Наллэ подарил ей специфическую игрушку, которую специально привез из очередной командировки: тренинговое пневматическое ружье «Ktesi» производства «Atomic Bikini Fuego». Игрушкой эту тяжелую короткоствольную машинку можно было назвать лишь условно. Для взвода пружинного поршня требовалось с усилие, значительное даже для здорового мужчины, а 8–мм картечина вылетала из ствола со скоростью 300 метров в секунду, и пробивала навылет пустые жестянки, служившие мишенями. Подарок привел Пуму в полный восторг, и (что характерно) она тут же захотела узнать: как это оружие устроено. Наллэ часа 2 рассказывал историю развития гидравлических и пневматических устройств, начиная с Ктесибия — Александрийца, который жил во II веке до н.э., и в честь которого была названа данная модель оружия. После этой лекции, Пума получила дополнительный подарок: распечатанный из интернета меганезийский учебник по физике для 4–го класса. Африканка (которая читала по слогам, а считала, в основном, на пальцах), быстро пролистала учебник, задерживая взгляд только на цветных схемах, и радостно объявила: «У меня есть мужчина, он поможет мне понять все эти значки!». Эстер тогда ни на миг не поверила, что сержант–инструктор Рон Батчер будет заниматься с девчонкой школьной физикой — и напрасно. На следующий же день, под навесом кают–компании маленького «военного городка», можно было наблюдать, как Рон, с помощью целой кучи подручных предметов, объясняет Пуме что–то из основ механики. Наллэ, не без некоторой иронии, сообщил удивленной Эстер: «Это в западной культуре солдата принято превращать в дебила. А у нас, некультурных, унтер–офицер обязан сделать так, чтобы его солдаты понимали, как работает матчасть, а если не сделает — то вылетит из армии. Батчер — хороший унтер–офицер, следовательно, он умеет выполнять эту работу». Наверное, именно эта сцена (повторявшаяся затем почти каждый день) привела Эстер к мысли о том, как огромна пропасть между представлениями о жизни между ней и Наллэ Шуангом. Это и пугало, и привлекало одновременно… После той охоты на львов, они с Наллэ впервые заговорили об этой разнице не как о чем–то абстрактном, а как о ситуации, которая касается их двоих. Короткий, неоконченный разговор. Странная ночь. Внезапный отъезд Наллэ. Болтовня с Пумой. Клык гиены, для защиты от сглаза. Сегодняшнее утро, когда, спустившись на террасу, Эстер обнаружила, что Наллэ вернулся. Оказывается, он прилетел поздно ночью. «Привет, — сказал он, как будто они расстались только вчера, — Если ты не очень занята, можно вместе слетать…». Разумеется, она согласилась, и вот теперь… Теперь его рука, полежав некоторое время у нее на плечах, переместилась обратно на штурвал. — У тебя сейчас такое сосредоточенное лицо, как будто ты решаешь в обобщенном виде задачу о коммивояжере, — весело сообщил он. — Это про коммерсанта, которому надо по кратчайшему маршруту объехать N пунктов и вернуться назад? – уточнила она. — Да. По кратчайшему, или по самому дешевому в каком–то смысле. Например, с учетом пробок на трассах, цены проезда, или даже времени, которое надо потратить на решение самой задачи. Существенный момент, между прочим – иногда выгоднее быстро принять посредственное решение, чем долго искать оптимальный вариант и упустить время. — Последним смеется тот, кто стреляет первым? – пошутила Эстер. — Бывает и так, — согласился он, а затем, глянув в сторону, сообщил, — В Мпулу пришла НТР. Воздушному пространству деревни Макасо угрожают транспортные пробки. Эстер проследила направление его взгляда, и увидела «жука», летящего в миле от них. — Это Рон и Уфти, — предположила она, — Опять торговали в Танзании самогоном. — Опять? – переспросил он, — у них там что, бизнес? — А как ты думаешь, Наллэ, откуда в углу террасы фаре–дюро взялись мешки «Arabica Kilimanjaro»? Спорим, на них нет ни одной таможенной отметки? А ты заметил, что на рыночной площади появилась таверна? Там варят только контрабандный кофе. — Если я тебя туда приглашу, ты из–за этого с негодованием откажешься? — Ничего подобного, — возразила она, — Разве я сторож танзанийскому бюджету? Другое дело, что таверна на закате закрывается, так что с кофе придется ждать до завтра. — Ну, уж нет. Я куплю у этих типов один мешок и сварю тебе кофе прямо в фаре–дюро. — Звучит заманчиво. Только покупать совершенно ни к чему. Ребята специально оставили один открытый мешок для «нашей банды» (как они это называют). Ты главное, сейчас не подерись с ними за посадочную полосу. — Я просто приземлюсь веритикально, рядом с террасой, — сказал он, — Пусть завидуют. — Только не задави свиней, — предупредила Эстер, — там их любимая купальная лужа. … ======================================= 31 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Остров поли–бридинга на атолле Тепи. ======================================= Первая мысль Жанны по прибытии в «детский» сектор атолла Тепи была: «Что–то мне здесь везет на голых арабов». Из четверки, азартно рубившейся в эксцентрик–теннис в двадцати шагах от пирса, один имел настолько типичную арабскую внешность, что его могли бы легко пригласить на роль молодого воина–сарацина в псевдо–историческом фильме о крестовых походах. Противник по диагонали от него имел бы шанс получить роль рыцаря — крестоносца из свиты Ричарда Львиное Сердце в том же фильме. Но двое остальных игроков оказались бы в этом фильме не пришей селедке хвост. Напарницей «сарацина» была очень изящная юная девушка – утафоа, а напарником «крестоносца» — креоло–малайский метис лет 50, невысокий и худощавый. Жанна не очень разбиралась в этой игре, и знала только, что из–за груза, подвешенного на эластичных нитях внутри пустотелого шарика, упомянутый шарик может летать по невообразимым траекториям, описывать виражи, полу–петли, горки и змейки. Полдюжины местных ребят — зрителей при каждом удачном ударе взрывались визгом, хлопками и улюлюканием. Все четыре игрока (не только араб), были совершенно голыми, как и большинство зрителей. По обычаям Элаусестере, одеждой пользуются только если это для чего–то нужно (тот же принцип действует в отношении любых предметов быта, включая и жилище). Несмотря на отсутствие одежды, игроков сразу можно было опознать, как не местных. Жанна уже знала (от шкипера Эрче): любой элаусестерец, каждое утро, сразу после гигиенических процедур и физзарядки, исследует свой внутренний мир и быстро рисует у себя на теле свое настроение. Это может быть просто яркий смайлик на животе, узор на плече или на груди, условное сердечко на попе, или какая–то стилизованная зверушка, изображенная несколькими линиями, но очень выразительно, или фантастический цветок… Иногда, в течение дня рисуется что–то еще (типа: настроение изменилось). Так или иначе, любой местный житель хоть как–то разрисован, а на телах игроков не было нарисовано ничего. Сю Гаэтано буркнула что–то одобрительное о качестве игры, а затем сообщила Жанне: — Самый старший – это Рохо Неи, военврач. С ним в паре — капитан Тоби Рэббит. Оба с фрегата «Пенелопа». По традиции, военные моряки помогают нам с медициной, так что тебе надо поговорить с ними. Скажи, что я очень их прошу помочь тебе с информацией. Они не откажут, они правильные канаки и мы с ними в прекрасных отношениях. — А молодая пара тоже военные? — Нет. Элеа Флэгг — студентка Учебного Центра Журналистики, а Хас Хареб — инженер–менеджер судостроительного партнерства «Ferry Moana». — Хареб? – переспросила Жанна, — Случайно не сын Ашура Хареба? — Внук, — ответила калабрийка, и добавила, — Ты не обидишься, если я пойду работать? Я тебе здесь не очень нужна. А если буду нужна – позвони по мобайлу, ОК? — Нет проблем. А твой номер?… — Я тебе отправила SMS, — сказала Сю и, спрыгнув в лодку, отчалила от пирса. Жанне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к зрителям и ждать завершения матча. Это заняло около четверти часа. Победила старшая пара. — Так–то, желторотые, — сказал кэп Рэббит, — Учите матчасть. — А сколько апломба было, — ехидно добавил военврач, — За 5 минут уроем. Тра–ля–ля. — Чего вы издеваетесь? — обиженно проворчала девушка, — Вот попрошу коллегу Ронеро, чтобы научила меня фехтовать пилочкой для ногтей! Тогда вы меня надолго запомните! — Э–э, — растеряно протянула канадка, — Я вообще–то случайно… — Ничего подобного! – перебила Элеа, — Ты была кармическим орудием. Дядя Эрни так напугал этим дурацким ошейником тетю Ралину, что у него просто обязаны были из–за этого сделаться мелкие неприятности. Прикинь: перед вылетом в Монреаль, он пришел домой в этом ошейнике, тетя Ралина спрашивает, зачем эта хрень, а он говорит: видишь ли, милая, по данным INDEMI, у меня возможны проблемы, а ошейник им для отмазки: типа, сделали, все, что могли… Joder! Нельзя же быть таким толстокожим моржом! — Тетя Ралина – это жена Эрнандо Торреса? – спросила Жанна. Девушка энергично покачала головой и уточнила: — Faaapu–tavinihine. Не знаю, как по–английски будет женщина, которая работает, чтобы сад и дом были в порядке. Но еще у нее с дядей Эрни двое общих детей, так что это не только работа… В общем, она здорово нервничала, пока он был у вас в Канаде. — Еще бы… А ты – племянница Торреса? — Нет, просто мой папа и дядя Эрни — партнеры по «Магеллану XXI»… Слушай, можно тебя, как коллегу попросить? Помоги мне слепить репортаж про здешних комми. 5000 знаков, а? Мне для зачета за квартал. Ты — профи, тебе это как не хрен делать. А я тебе тоже что–нибудь помогу, ОК? — Ну… — канадка замялась, — проблема в том, что я еще не посмотрела главного… — Ты еще не видела, как тут размножаются? – уточнила Элеа, — Это не проблема. Сейчас все организуем… Док Рохо! Давайте покажем Жанне все это хозяйство. Военврач хмыкнул и задумчиво похлопал ладонью по своему бедру. — Мисс Ронеро, а как у вас с нервами? Обмороки, головокружение, фобии, истерические припадки, болезненно–частое сердцебиение, шум в ушах, бывают? — Похоже, вы сильно расстроитесь, если я отвечу «нет», – с улыбкой спросила она. — Классно! – воскликнул Хас и поднял к небу сжатый кулак. — Радуешься? – желчно спросил военврач, — Ясно. Не тебе же ее потом откачивать. — Чего–то ты сегодня мнителен, док, — пробурчал Тоби Рэббит. — Я разумно–осторожен, — ответил тот, — Помнишь дамочку с яхты «Мурена»? Она чуть было не склеила ласты, а на вид тоже была молодая–здоровая. — Кто же знал, что у нее слабое сердце? – ответил капитан. — А про эту ты много знаешь? – парировал Рохо Неи. Жанна очень не любила, когда ее обсуждали в такой бестактной манере, и совсем не собиралась это терпеть. Повернувшись к Элеа, она демонстративно–громко спросила: — Как ты думаешь, лучше будет, если я врежу ему по морде или если пну по яйцам? Капитан Рэббит подмигнул военврачу. — По–моему, она – наш человек, а? — Идите в жопу оба, — огрызнулась Жанна. — Давай вместе их отбуцкаем? – весело предложила Элеа и тут же, без предупреждения, заехала Рэббиту ногой в челюсть. Правда, не попала, поскольку капитан, отработанным движением подставил под удар ладонь. Раздался звонкий шлепок — и только. Ничуть не обескураженная студентка, повернушись к канадке, спросила: — Здорово я умею? — Здорово, — подтвердила Жанна, — Но мне больше нравится мотоциклетная цепь. Жалко, что я не взяла с собой. Когда я тусовалась с байкерами, меня эта штука очень выручала. — Цепью по яйцам это серьезно, — сказал военврач, — Тоби, начинай мирные переговоры. — ОК, — спокойно ответил капитан, — Алло, девчонки, по ходу, мы сдаемся. — Это будет стоить вам контрибуции, — заявила Элеа, — две пачки сигарет и экскурсия. — Условия приняты, — улыбаясь, ответил военврач, — Будет вам экскурсия. — Ну, и зачем весь этот цирк? – поинтересовалась канадка. Рохо Неи шутливо погрозил ей пальцем. — Это не цирк, а профилактика психических травм. Знаете, сюда приезжают туристы из разных стран, и у многих комплексы. Вы читали Фрейда? — Да, и что? — То самое, — сказал он, — Загнанные в подкорку желания возбуждаются, сталкиваются с синдромом греха, и вместе давят на сердечно–сосудистую систему. Про дамочку с яхты «Мурена» я не зря напомнил. У совершенно здоровой молодой женщины на этой почве случился острый сердечный приступ. Инициирующим агентом была безобидная шутка кэпа Рэббита: «Вы попали в лапы Кровавого Кролика. Женщины будут изнасилованы в извращенной форме, мужчины прикованы на галерах, а имущество отнято и пропито». — Это было на маневрах по отработке конт–пиратской системы «Space lasso», — добавил капитан, — Я командовал учебным пиратским рейдером, а «Мурена» значилась в списке частных волонтерских судов–целей. Волонтеров всегда приглашают на такие маневры. — Мы волонтерили как раз на галере, — вставил Хас, — По классу «Ксанаду» проходит как pop–yacht, но это реконструкция финикийской галеры. Только маленькая и из пластика. — Было бы зачетно, если бы Рэббит взял вас на абордаж, — заметила Элеа, — Для полноты PR. А то изнасиловали толпу девчонок, а к галере так ни одного парня и не приковали. — Ну, знаете, — обиженно проворчал капитан, — я же не мог ловить всех претендентов. За мной, между прочим, охотилась эскадра штурм–трэйсеров и авиа–бригада. Жанна изумленно повернулась к Рэббиту — Вы что, действительно кого–то изнасиловали!? — Вообще–то этим занималась отдыхающая смена, — уточнил он, — Лично я изнасиловал только одну девчонку с «Мурены». Она DJ на Video–MBL–Antarctic. Отказаться было просто некрасиво, меня бы люди не поняли… — Ах, так! Значит, сердечный приступ был не из–за Фрейда… — Вы не поняли, — вмешался доктор, — Кими Укмок изнасиловали на палубе, выбросили за борт, и с ней все ОК, а в астрал вылетела Тереза Гудиер из Мехико. Идиотка… — Вы оба психи? – с надеждой спросила Жанна. — Они неправильно объясняют, — заявила студентка, — Я сейчас все расскажу по порядку. «Bloody Rabbit» — это был прикол на весь наш океан. И серьезные патрульные учения, и большой любительский спектакль. Каждый может участвовать. А Video–MBL–Antarctic это единственный по–настоящему глобальный медиа–канал полярных территорий. Кими там самая популярная ведущая. Она мододчина. Теперь прикинь, это же классно… — Классно, если тебя изнасилуют на палубе и выбросят за борт? — уточнила канадка. — Так, на палубе пенопласт, не жестко, а до воды меньше 20 метров. Я и с 25 прыгала. — Гм… Значит, это просто sex–party плюс экстремальная игра? — Не такая уж экстремальная, — возразил капитан, — Если бросать за борт так, что человек отталкивается сам, то риск травм не больше, чем при прыжках с вышки на пляже. — Тогда что случилась с этой девушкой из Мехико? – спросила Жанна. Рохо Неи улыбнулся, закурил сигарету, и торжественно произнес: — Вернемся к Фрейду. Диспозиция: идет безобидная игра. Я пью чай в медпункте, читаю книжку. На палубе, естественно визг, смех и прочие звуки. Потом слышен вопль Кими Укмок: «Я буду жаловаться вождю морских ежей…», — это ее бросают за борт. Вдруг, в медпункт влетает вахтенный матрос с выпученными глазами. Ой–ой–ой! Я подумал, что Кими неудачно приводнилась, выбежал на палубу, а там выключившаяся мексиканка. И никто не заметил, когда она кувырнулась. Одни глазели, что вытворяют Кими и Тоби с группой поддержки. Другие покупали сувенирных кроликов на юте. Третьи думали, что мексиканка играет сольный номер «Ах, ужас!»… Ничего страшного не случилось, у нас было отличное оборудование, и у меня, все–таки достаточный опыт, но тем не менее… — При чем тут Фрейд? – перебила канадка. — Это же элементарно! Молодая дама с римско–католическим воспитанием (которое, как учил Фрейд, формирует в подсознании внутреннего цензора–инквизитора), длительное время фанатично топтала свои нормальные эротические фантазии, пока не изувечила их до совершенно негуманного состояния. Тут, у нее на глазах, играется типичная сцена из этих фантазий. Одна часть подсознания не может оторвать взгляд, а другая угрожает за это адскими истязаниями, что еще более подстегивает первую. В центральной нервной системе возникает резонанс, нарушается нейрохимический фон… Бац! Глубокий шок. Жанна удивленно развела руками. — Не понимаю. Бред какой–то. Человек или хочет смотреть на что–то, или не хочет. А вы утверждаете, что эта дама хотела и не хотела одновременно. Но она же не шизофреник. — Это как посмотреть, — вмешался Хас Хареб, — По традиционно–христианским понятиям она нормальная, а по естественно–биологическим, у нее креза во весь мозг. — Я понимаю, что для мусульманина это повод пихнуть христианство… — начала она, но Хареб тут же перебил: — Религия, в отличие, скажем, от оволошения тела (он демонстративно почесал густую шерсть на груди) это не генетический признак. Семья Хареб давно забила на ислам. — Кстати, ты не внимательна, — добавила Элеа, — могла бы заметить, что он не обрезан. Для наглядности, студентка коснулась указательным пальцем соответствующей части организма молодого инженер–менеджера. — Где этикет? – возмутился он, — Тыкать пальцем в хер собеседника, это… — Извини, — перебила она, — но так быстрее, чем если объяснять словами… — А как ты будешь заниматься жураналистикой, если даже про хер словами не можешь? — Так вот, я и учусь, — невозмутимо парировала Элеа, — И кое–чему уже научилась. Вот, например, Жанна, скажи, какие сайты в американском и европейском интернет самые посещаемые? — Порнография, — лаконично ответила канадка. — Ага! А как общественное мнение там относится к порнографии? — Ну… Скажем так, очень негативно. Правда, не везде доходит до формального запрета. — Вот тебе и креза, — констатировала студентка, — западное общество, с одной стороны, очень любит порнографию, а с другой стороны, изо всех сил ненавидит. Если субъект публично ненавидит то, что тайно любит, то у него протечет чердак. У этого общества давно протек коллективный чердак. Коллективное бессознательное, если по Юнгу. — О, боже! Куда я попала! — съехидничала Жанна, — Клуб нудистов–психоаналитиков! А какое отношение имеет весь этот Фрейд и Юнг к обещанной экскурсии? — Прямое, — ответил док Рохо, — Как бы вы себя повели на месте той мексиканки, если бы оказались на борту рейдера Кровавого Кролика во время игр с Кими Укмок? — Пошла бы покупать сувениры. Я не люблю насилия, даже в шутку. Тем более, насилия над женщиной, которая заведомо не может себя защитить. — Что вы! — возразил кэп Тоби, — Кими была под защитой Хартии, как и любой житель. — Все равно, — отрезала Жанна, — Мне это не нравится, и я бы не стала глазеть на это. — А если бы там не было игры в насилие? – спросил доктор, — Просто make–love? — Все равно бы не стала. Мне не нравится секс на публике. По–моему, это унизительно. Кто хочет – пусть занимается, но наблюдать это… Противно, честно говоря. — А если наблюдение ведется в научно–познавательных целях? — В научно–познавательных? – переспросила она, — Что нового тут можно узнать? Доктор Рохо Неи повернулся к капитану Рэббиту. — Надо рассказать Жанне, что такое «preed», но у меня получится слишком заумно. — Хочешь, я попробую, — предложил тот. — Не трудитесь, я в курсе, — сказала канадка, — Это от «Poly bREED» и означает рождение множества разногенных близнецов. — Да, — согласился Тоби, — теперь два слова о технике. Допустим, у дамы 10 яйцеклеток, готовых к оплодотворению. Она хочет получить близнецов с разной второй половиной генетического комплекта. Какие ее действия? — Ну… — Жанна на секунду задумалась, — Наверное, искусственное осеменение смесью спермы от разных доноров. Как я понимаю, для фокуса с близнецами от разных отцов надо, чтобы оплодотворение разной спермой было почти одновременным, не так ли? — Так, — снова согласился он, — Но зачем искусственное? Гораздо удобнее действовать обычным путем. И надежнее, кстати, поскольку жизнеспособность спермы прямо из живого организма, по–любому выше, чем из пробирки. — Обычным путем? Вы хотите сказать, что это проделывается подряд, без перерыва, с несколькими мужчинами, чтобы…. Чтобы добиться одновременности? — Примерно так, — подтвердил капитан, — Это экзотический местный обычай, каким–то местом даже ритуал, с которого все и начинается. — Ритуал? – переспросила канадка, — Вы сказали «ритуал»? — Да. Человек же не рыба какая–нибудь, чтобы просто так метать это дело. Человеку для полноценного секса нужен ритуал. В школе, на практической биологии, это называется «Вход в психо–сексуальную готовность». Вот и решайте, познавательно это, или нет. Жанна сделала многозначительный жест, покрутив указательными пальцами у висков. — Ребята, не обижайтесь, но вы точно психи! Какой ритуал в… Это даже не групповик! Это какой–то fuck–conveyer!!! — Вы просто привыкли к обычаям своей родины, — заметил Рохо, — Но, как мы знаем из этнографии, традиционные брачные ритуалы включают сексуальный контакт будущей жены сначала с мужчинами из дружественной группы мужа, и только потом — с самим мужем. В общинах арунта в Папуа, дружественная группа — это приятели мужа, у банту–мбени в Африке — гости на свадьбе, а у индейцев Амазонии – родичи. В странах Европы до гендерной дегенерации, обычаи были сходны с папуасскими. На это указывает обряд похищения невесты друзьями жениха. Исходный смысл этого обряда очевиден. — Ладно, — вздохнула Жанна, — Я не этнограф. Возможно, обычаи группового секса были раньше, чем… Но, я не понимаю, как нормальный человек может это одобрять сейчас! — Разве я сказал, что я одобряю? – удивился военврач, — Я сказал, что это познавательно, как своего рода этнографический феномен. Если вы хотите составить свое независимое мнение об этом феномене, вам имеет смысл увидеть его своими глазами. Если же ваши предрассудки не позволяют вам этого сделать, то вы окажетесь в плену интерпретации другого наблюдателя, который расскажет вам об этом субъективно и неполно. — Так я, черт возьми, и хочу увидеть своими глазами! Вы, доктор, обещали мне и Элеа экскурсию, а вместо этого кормите нас анекдотами из этнографии папуасов! Рохо Неи сложил губы трубочкой, издал мелодичное гудение и повернулся к Рэббиту. — Пошли, устроим им экскурсию. А то эта сердитая леди найдет–таки свою любимую мотоциклетную цепь. Просто ужас, что тогда будет. Давай, Тоби, шевели копытами. … ======================================= 30 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 10 — 11 декабря 20 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу Макасо. Fare–duro, патруль и стройплощадка. ======================================= ********************************* CNN: Нью–Йорк, пресс–центр UN. United Nations Peacebuilding Commission «Кризис в Транс–Экваториальной Африке» ********************************* Картер Лонлофт, прасс–секретарь UNPC: Леди и джентльмены! Прежде чем отвечать на вопросы о ситуации вокруг т.н. «Республики Мпулу», я хотел бы уточнить некоторые существенные моменты. В вопросах, уже поступивших на наш сайт, наряду с реальными государствами (Конго, Самбая, Малави, Мозамбик, Танзания, Мадагаскар), — упомянуты такие государства, как Мпулу, Везиленд, Шонаока, Зулустан, и т.п., которых просто не существует. Они не признаны UN… (Выкрик из зала): Так «их не существует» или «они не признаны»? Лонлофт: Попрошу не перебивать. Мы не отрицаем, что существуют территории с этими условными названиями, но их международный статус не определен. Прошу это учесть. И еще: очень бы не хотелось слышать в этом зале бездоказательные и грубые обвинения в адрес уважаемых в мире религиозных конфессиий и благотворительных ассоциаций. Не следует использовать этот зал, как место для сведения счетов между конкурирующими фармацевтическими консорциумами… (Выкрик из зала): Которые, за счет налогоплательщиков, отправляют героин в Африку? Лонлофт: Я полагаю, что достаточно понятно выразился. Теперь я слушаю вопросы. Джон Кропп, CNN: Вы вполне уверены, м–р Лонлофт что Республика Мпулу не признана, как государство? Лонлофт: Вполне уверен. Кропп: В таком случае, как вы объясните существование договора между праительством США и правительством Мпулу о совместных действиях по пресечению нелегального наркотраффика и расследованию убийств, совершенных международной наркомафией? В рамках этого договора, офицеры US ADA и FBI официально посещали Мпулу и работали с полицией и службой национальной безопасности этой страны. Лонлофт: об этом договоре есть официальное разъяснение госдепа США. Мпулу там названо не «государством», а «автомной территорией». Кропп: Вы считаете, что это в корне меняет дело? (Смех в зале). Тогда как вы объясните заключение четырехстороннего договора о демаркации границ между Мпулу, Малави, Везилендом и Самбаей, при участии международных посредников? Лонлофт: Видите ли, есть определенная специфика центральноафриканской политики. Это, своего рода, нестабильность государственных образований. Тут требуется гибкий подход, чтобы реализовать миротворческие и гуманитарные программы. Шарль Дорэ, L'Humanite: Занимается ли ООН проблемой злоупотреблений спецслужб развитых стран на территориях с неопределенным статусом, вроде Мпулу и Везиленда? Лонлофт: Это слишком общий и емкий вопрос, а у нас время ограничено. Дорэ: Я спрашиваю о конкретных действиях управления внешней военной разведки и безопасности Франции, «Direction Generale de la Securite Exterieure» (DGSE) в Мпулу. Лонлофт: У нас нет данных о такой деятельности. Дорэ: У вас нет данных о конфликте вокруг спорных островов Глориоз? Лонлофт: Извините, но пресс–конференция касается центральной Африки, а острова Глориоз находятся в Мозамбикском проливе, в 400 милях к востоку от Африки. Дорэ: Нет, это вы извините, сэр! На протяжении последних месяцев, с островов Глориоз осуществлялась переброска в центральную Африку сначала – французских коммандос, а затем – меганезийских. И конфликт связан с тем, что французская авиация вела боевые действия в зоне Мпулу–Самбайского конфликта, маскируясь флагом Мадагаскара. Лонлофт: Во–первых, спору вокруг островов Глориоз больше полувека. Они всего в 100 милях к северо–востоку от Мадагаскара, и ясно, что Мадагаскар на них претендует, но исторически там сложилось владение Франции. Контингент французского иностранного легиона находился там законно. Силовые действия Мадагаскара, вынудившие французов покинуть острова, сейчас включены в план обсуждений на конфликтной комиссии ООН. Там будет обсуждаться аннексия Мадагаскаром островов Глориоз, и сдача их в аренду полувоенным структурам Китая, Индии и Меганезии. Я не имею права заниматься тут предсказанием решений конфликтной комиссии. Это вне моей компетенции. Дорэ: Извините за настойчивость, сэр, но вы не ответили на вопрос о боевых действиях в центральной Африке, которые вела французская штурмовая авиация с Гран–Глориоз. Лонлофт: Это — спорный вопрос. МИД Мадагаскара ссылается на спутниковые фото, на которых видно только, что французские самолеты взлетали с авиабазы Гран–Глориоз и пересекали Мозамбикский пролив, оказываясь над центрально–африканским регионом. Что они там делали – на фото не видно. МИД Франции утверждает, что эти самолеты выполняли рейсы по воздушному мосту Гран–Глориоз – Тулон, и не совершали никаких действий в Африке. Воздушный мост во Францию проходит, естественно, над Африкой, авиабаза Гран–Глориоз снабжалась по нему более 30 лет, и тут нет ничего нового. Касси Молден, Reuters: м–р Лонлофт, вам известна история Фелиси Тиммер, репортера нашего центрально–африканского отделения? Это – молодая женщина, 32 лет, активист международных движений «Репортеры без границ» и «Репортеры против войны». Она пропала в зоне пограничного конфликта между Мпулу и Везилендом. Лонлофт (перебивает): Мне жаль, но как это относится к теме пресс–конференции? Молден: Сейчас собъясню. Недавно, в Париже, я встречался с офицером французской разведки «DGSE». Он действовал анонимно, в тайне от своего руководства, по личным гуманитарным соображениям, и… Лонлофт (перебивает): Еще раз: как это относится к теме пресс–конференции? Молден: … Он передал мне ее репортерскую карточку и ее глаза. Они были вынуты и засыпаны солью в прозрачном пластиковом пакете. Это бесспорно ее глаза – сегодня утром я получил факс с ответом Центра биомолекулярной экспертизы FBI… (Шум в зале). Лонлофт: Конечно, это ужасно… Но, тем не менее… Молден (перебивает): Офицер сообщил, что миссис Тиммер была убита и препарирована солдатами французского иностранного легиона, конголезцами по национальности, из контингента, размещенного в зоне боевых действий. Позже, они погибли в перестрелке с правительственными войсками Мпулу, когда выполняли задание по транспортировке большой партии наркотиков французского производства через территорию… Лонлофт (перебивает): Здесь не место для репортажей о сенсациях. Молден: Это – не сенсация, а международная политика и международная преступность – клянусь богом, я уже не знаю, где кончается одно, и начинается другое. Сейчас это дело рассматривается в FBI, а я, от имени движения «Репортеры без границ», требую от вас ответа: почему ООН игнорирует то, что вторая по величине страна Европы содержит в своей армии преступное формирование, совершившее военные преступления в Алжире, Индокитае, Конго, и ряде других стран? Заявление по поводу действий иностранного легиона – уже не первое, — направлено в секретариат ООН. Скажите, м–р Лонлофт, какие действия будут предприняты по нашему заявлению? Опять никаких? (Шум в зале) Лонлофт: Я еще не знаком с вашими материалами… Молден (перебивает): А с чем вы знакомы? Такое впечатление, что вы совершенно не владеете ситуацией. Например, вы говорите о каком–то воздушном мосте, а в сети уже есть видеосъемка авианалета французской штурмовой авиации на автоколонну в зоне боевых действий на юге Мпулу. При чем тут снабжение авиабазы? Лонлофт: Я цитировал официальную позицию французской стороны. На ваш вопрос о заявлении могу ответить: оно рассматривается секретариатом в соответствие с уставом ООН. Прочтите на сайте или обратитесь в секретариат, а у меня есть еще вопросы. Ришар Риво, France Press: Почему вами игнорируется свидетельство старшей сестры католической миссии в Мпулу, которая своими глазами наблюдала выгрузку оружия из самолета с мадагаскарскими опознавательными знаками? Почему при политических конфликтах со странами третьего мира, будь то Мадагаскар, Конго, или Мпулу, Франция всегда объявляется виновной стороной? Это что – новая трактовка политкорректности? Лонлофт: Это свидетельство принято во внимание, но к нему не прилагаются фото или видео материалы. В таких условиях, это лишь частное мнение свидетеля. Риво: А что мешало послать туда наблюдателей ООН и проверить на месте? По словам очевидцев, во время военного переворота на территории Мпулу действовал контингент мадагаскарских военных инструкторов, которые фактически управляли вооруженными силами путчистов полковника Нгакве в ходе масштабных боевых действий. Лонлофт: Это – внутреннее дело Мпулу. ООН не может послать наблюдателей вопреки решению национального правительства этой страны. Суверенитет… Риво (перебивает): Вы сами говорили: суверенитет Мпулу не признан ООН. Лонлофт: Это – довольно сложный вопрос международного права. Риво: Почему–то ООН толкует международное право всегда в интересах третьих стран, а не цивилизованных. Правительство Мадагаскара за последние полгода отправило в зоны локальных войн в центральной Африке десятки тысяч единиц меганезийского оружия, а рассчиталось за это французской территорией острова Пти–Глориоз – Лийс, который оно аннексировало на основании голословного обвинения. По какому праву, а? Если я куплю автомобиль, и рассчитаюсь за него, сдав в аренду ваш дом – это будет законно? Лонлофт: Правительство Мадагаскара утверждает, что его армия не участвовала в этом конфликте, а меганезийское оружие стало приобретаться только после сдачи в аренду спорного острова Лийс (а не до, как вы сказали), и только для нужд собственной армии. Вопрос о принадлежности острова, как я уже сказал, рассматривается в конфликтной комиссии ООН. У ООН пока нет данных о том, как меганезийское оружие попало в Мозамбик и Мпулу. Правительство Меганезии утверждает, что это — поставки частных оружейных фирм, а их деятельность оно, по своей Хартии, не может контролировать. Нико Маркони, Green World Press: М–р Лонлофт, как вы прокомментируете заключение договора о техническом развитии территорий между Мпулу и Меганезией? Речь идет об уникальной зоне лесо–саванны в долине озер Ниика и Уква, между горными массивами Итумбо и Нгве. Программа развития территорий не представлена в ЮНЕП и ЮНЕСКО. Это нарушает международные экологические нормы. В Мпулу не допускаются никакие международные экологические организации. Вы знаете, к чему это может привести? Лонлофт: Это, конечно, досадно… Но, по, крайней мере, нам удалось договориться с правительством Мпулу о допуске на территорию одной авторитетной экологической организации: «Internatonal Deep Ecology Movement» (IDEM). Маркони: Это неправда. IDEM не допущена в Мпулу, а символику этого экологического движения в Мпулу используют меганезийские военные. Наша сотрудница, Жанна Ронеро, наблюдала солдат меганезийского контингента, самолет которых был раскрашен, как это принято у Движения «Глубокая Экология», и маркирован зарегистрированной эмблемой IDEM. Сегодня уже подан официальный протест «Internatonal Deep Ecology Movement» о нарушении международных правил об экологических опознавательных знаках. Лонлофт: Ну… Я полагаю, после рассмотрения протеста, этот казус разрешится. Маркони: Вы уже запросили у правительства Меганезии объяснения? Лонлофт: Видите ли, это – сложный дипломатический вопрос. Конфедерация Меганезия не признана ООН, как суверенный субъект международного права. Маркони: Вы хотите сказать, что для вас не существует ни Мпулу, ни Меганезии, и все, что они делают, как бы, не касается Объединенных Наций? Я правильно понял? Лонлофт: Этот вопрос выходит за рамки пресс–конференции, но вы можете получить всю информацию в комитете ООН по международному праву. Дидео Халеу, Midi Madagascar: М–р Лонлофт, а Соединенные Штаты Америки признаны, как субъект международного права? Для вас нет препятствий направить им запрос? Лонлофт (с улыбкой): Разумеется. Никаких препятствий. Халеу: В таком случае, сделайте это, пожалуйста. Две американские спецслужбы, FBI и ADA, действуют на территории Мпулу. Правительство Мпулу возило их всюду, где они хотели побывать, показывало им дороги, здания, места боевых действий. Спросите у них, видели ли они там хоть одного мадагаскарского солдата. Американцам почему–то везде можно размещать свои спецслужбы, и никто не подозревает их в том, что они к чему–то причастны. Допустим, Америка – это такая великая страна, которая вне подозрений. Но спросить–то у них можно, не так ли? Лонлофт: Вообще–то обычно… Гм… ООН доверяет своим наблюдателям. Халеу: Тогда так и делайте. Доверяйте только своим. А пока их там нет – пожалуйста, не надо здесь лить помои на нашу страну. Второй вопрос: сколько граждан Франции живет или жило на островах Глориоз? Лонлофт: Насколько я знаю, контингент иностранного легиона составлял… Халеу (перебивает): Я же спросил, не сколько туда прислали французских солдат – это и так было посчитано, когда наша армия их оттуда выгоняла. Я спросил, сколько там жило. Наши репортеры не нашли там ни одного жителя, ни одного француза. Почему Франция претендует на острова, которые находятся в тысячах миль от их страны, и в ста милях от нашей, если на этих островках никогда не жил и не живет ни один француз? Лонлофт: Извините, я не могу обсуждать то, что в компетенции конфликтной комиссии. Джой Прест, Lanton–Online: Два дня назад я была в Мпулу, с нашей группой технических экспертов, и меня поразило вот что: Через границы Мпулу идет всего восемь дорог: две -грунтовки плохого качества, а шесть – просто колеи. Для того, чтобы установить в Мпулу мир, было достаточно взять под контроль пограничные переходы. Что мешало «голубым каскам» сделать это, когда начался конфликт, в ходе которого Мпулу и еще три соседние территории стали автономными? Правительство Нгакве, придя к власти, сделало это за три недели, силами ополченцев. Зачем содержится корпус «голубых касок», если он не в состоянии сделать даже такую элементарную вещь? Лонлофт: Пограничный контроль – это функция национальных правительств, а «голубые каски» занимаются только организацией буфера между враждующими сторонами. Прест: Почему «голубые каски» этого не сделали? Лонлофт: Потому, что для этого им пришлось бы участвовать в боевых действиях против той или иной стороны, а контингент ООН не ведет боевых действий. Прест: В прошлом веке силы ООН действовали против армий – агрессоров с оружием в руках Оружие в руках «голубых касок» осталось – я сама видела. Но действий, как вы говорите, они больше не ведут. Тогда зачем у них оружие? Вооруженный контингент, который не может вести боевых действий – это же нонсенс. Лонлофт: Извините, я не могу обсуждать базовые принципы работы ООН. Ллаки Латтэ. Mpulu–Tira: Я родилась и выросла в деревне и я мало понимаю в политике, но я внимательно слушала и смотрела. Я вижу: тут люди из богатых стран. Они никогда не голодали. Они не знают такой опасности, что выйдешь из дома, а тебя съедят. В моей стране, в Мпулу, в каждой семье за эту войну кого–то убили. Убили, чтобы ограбить, а если нечего грабить — то чтобы съесть. Давным–давно мы кое–как жили сами. Мы ни у кого не просили никакой помощи. К нам пришли какие–то люди из богатых стран. Они привезли библию, коран и героин. Потом еще они привезли оружие. Так стала война и голод. А больше нам ничего не привезли. Ничего, чтобы жить. Только чтобы умирать. Лонлофт: Мисс, мне очень жаль, но тут пресс конференция… Латтэ: Да, я знаю. Тут надо задать вопрос. Я сейчас задам. Недавно нашлась одна страна, люди из которой помогли нам прекратить войну и голод. А остальные ищут, какая же это страна, но не чтобы их похвалить, а чтобы сказать им, как плохо они сделали. И та страна старается спрятаться, чтобы никто не узнал, что она нам помогла. (Шум в зале) Лонлофт: Мисс Латтэ… Латтэ: Я уже почти задала вопрос. Почему помочь нам – это преступление? Почему тот, кто нам помог, должен это скрывать? Кому–то выгодно, чтобы мы голодали и воевали, а тот, кто помог — испортил этот бизнес? Почему вы, богатые, не хотите, чтобы мы были хотя бы сытыми? Вы теряете деньги, когда у нас нет войны, голода и бандитов? (Усиливающийся шум в зале) Лонлофт: Вы ошибаетесь, мисс Латтэ. ООН ежегодно отправляет в голодающие страны, такие как ваша, продовольственную помощь на три миллиарда долларов. Это большие деньги, но меньше, чем необходимо, и мы работаем над тем, чтобы никто не голодал. Латтэ: Было так. Генерал Ватото, генерал Мваге, адмирал Букти и полковник Куруе получали от вас для своих солдат консервы и героин, чтобы они могли воевать и нас грабить. Потом пришли наши друзья, дали нам автоматы, и научили всяким вещам. И наши мужчины убили их солдат. И генерала Ватото убили. Остальных – не знаю, уже убили или потом убьют. Теперь больше никто не получает от вас консервы и героин. Теперь мы можем жить. Я только не понимаю, зачем вы все это посылали? Зачем вам тратить так много денег на то, чтобы нам было плохо? Вы бы лучше купили красивый автомобиль для себя, или платье для своей жены. Вы такие злые или такие глупые? (Шум и возгласы в зале, кто–то что–то у кого то спрашивает. Неразборчиво.). Лонлофт: Мы знаем, что имеют место отдельные злоупотребления при распределении гуманитарной помощи. К сожалению, мы не в сотоянии полностью контролировать это распределение в каждой из стран–получателей, но по нашей информации, значительная часть продовольствия доходит до адресатов. Латтэ: Ваша информация правильная. Она почти вся до них доходила, пока мы их не убили. Я спросила про другое. Зачем вы им это посылали? Какая вам от этого выгода? Лонлофт: Мисс Латтэ, это не конструктивный разговор. Дидео Халеу, Midi Madagascar: Извините, м–р Лонлофт, но это как раз конструктивный разговор. Моя страна запрашивала помощь на развитие легкой проимышленности и на освоение новых высоко–продуктивных сортов риса. Нам вы практически ничего не дали, потому что у нас, как вы написали, не вполне рыночная экономика. Вы полагаете, что в Мпулу при режиме генерала Ватото была достаточно рыночная экономика? Лонлофт: Это просто разные программы. Мадагаскар – не голодающая страна, и наш экспертный совет решал вопрос о рыночности экономики. В Мпулу, как в голодающую страну, поставлялась именно продовольственная помощь. Шарль Дорэ, L'Humanite: Продовольственную помощь кому, м–р Лонлофт? Как мы тут узнали, эту помощь получали не голодающие жители, а четыре военизированные банды, из–за которых, собственно, и возникла проблема голода. Кто в вашей организации отдал распоряжение снабжать продовольствием бандитов? Лонлофт: Напоминаю вам, что генерал Ватото представлял законную власть в Мпулу. Дорэ: Какую еще законную? По вашим словам, Мпулу даже не признана ООН! Лонлофт: Имеется в виду, что его правительство пришло к власти в результате более–менее демократических выборов, и с ним удалось наладить сотрудничество. Дорэ: Взаимовыгодное сотрудничество? (Смех в зале). Лонлофт: Попрошу вас воздержаться от таких двусмысленных намеков. Джой Прест, Lanton–Online: Вы не забыли про героин? Лонлофт: При чем тут героин? Прест: При том, что опиатные наркотики, в т.ч. морфин–гидрат и ацетилморфин (т.е. героин), составляли очень высокую долю в стоимости гуманитарной помощи. Видимо, кто–то решил, что это – необходимый продукт питания. Уверяю вас, он ошибся. (Смех в зале). Лонлофт: Лекарственные препараты нужны не меньше, чем продовольствие. Прест: Да, но почему–то препаратов морфина поставлялось больше, чем антибиотиков. Кроме того, на складе гуманитарной помощи (расположенного, по какой–то причиее, в подвале резиденции покойного генерала Ватото), было найдено четыре 50–фунтовых мешка с морфином, маркированные как «сухая смесь для замены грудного молока». (Хохот в зале) Касси Молден, Reuters: м–р Лонлофт, где можно получить список должностных лиц, определявших состав и адресность продовольственной помощи, и где можно увидеть налоговые декларации этих лиц, а так же данные об их крупных покупках? Шарль Дорэ, L'Humanite: Хотелось бы также увидеть список корпоративных спонсоров продовольственных и медицинских программ, и сравнить его со списком поставщиков, у которых ООН приобретает продовольствие и лекарства для гуманитарной помощи. Джон Кропп, CNN: М–р Лонлофт, кто в вашей организации контролирует возможные коммерческие интересы чиновников организации в регионах–получателях помощи? Лонлофт: Эти вопросы вне моей компетенции. Извините, господа, мы и так несколько вышли за рамки отведенного времени. Мы не планировали… (Голос из зала): ну, еще бы! ********************************* … В какой–то момент Эстер показалось, что она дома в Аризоне, на маленькой семейной вечеринке с заглянувшими на огонек соседями. На столе – кофе, пирожки и бутылочка самогона – для более непринужденного настроения. Разговоры, разумеется, о политике, спорте, сексе и всяких домашних делах. TV настроен на CNN, так что можно обсудить последние новости, или последние крики моды, или анонсы новых фильмов. Как удачно, что Рон и Пума засиделись за полночь на террасе фаре–дюро, и просто замечательно, что они сегодня такие домашние. Рон в серых шортах и салатной майке с эмблемой Sail Club of Palau Community College, Пума в ярко–оранжевых спортивных трусиках и топике. Они даже оружие положили так, что, при желании, его можно не замечать. Наллэ в лимонно–желтом lava–lava c красно–бело–черным маорийским орнаментом, жестикулирует своей фирменной самокруткой в опасной близости от кофейника, излагая историю игры в мяч (изобретенную не ацтеками, как принято считать, и даже не майя, а ольмеками, которые жили гораздо раньше — во времена полумифических фараонов Древнего Царства). Эстер оделась в свои любимые старые джинсы и клетчатую рубашку, расстегнув три верхние пуговицы, так что получилось весьма смелое декольте, посреди которого, на загорелой смуглой коже выделялся амулет — зуб гиены на черном шнурке. Посмотрев на себя, как бы, глазами Наллэ Шуанга, она твердо решила, что сама себе (в смысле, ему) нравится. Наллэ, тем временем, перешел от истории игры в мяч к истории древней Мезоамерики, где эта игра была придумана, и к истории ее завоевания испанцами. Бегло пройдясь по научным и социальным достижениям доколумбовых мезоамериканцев, он сравнил их общество с обществом средневековой Европы. Европейцы в его интерпретации, были полнейшими дегенератами – грязными тупыми садистами, и Эстер, конечно же, за них вступилась. Произошла ядовито–ироничная пикировка, в которой, как обычно, никто не одержал решительной победы, но и участники, и зрители получили массу удовольствия. — Ребята, вам не хватает только перчаток и ринга, — весело заметил Рон. — Это уже по твоей части, — отшутился Наллэ, — кстати, ты в курсе, что перчатки в боксе стали использоваться только в конце XIX века? — А разве спортивный бокс появился не в XX веке? – удивился сержант. — Нет, в VII до н.э. Это было на 23–х античных Олимпийских играх. — Обалдеть… Понятно, почему у них стала развиваться хирургия. Это же такой рынок. — По–моему, меганезийский ацтекбол это еще страшнее бокса, — заметила Эстер. — А что такого? — удивилась Пума, — Ацтекбол это весело! — Да, — сказал Рон, — Когда у тебя три дня левое ухо было в полтора раза больше правого… — Но я тебе все равно нравилась, да? – спросила она, и тут же забралась к нему на колени. Сержант улыбнулся и почесал ей голый бок между топиком и трусиками. — Нравилась–нравилась. Но, все–таки, одинаковый размер ушей тебе больше идет. Пума изящно выгнула спину от удовольствия, как большая кошка (казалось, она вот–вот замурлыкает). Потом, ткнувшись носом Рону в щеку, она что–то тихонько ему шепнула. — Так это же здорово! – сказал он, и почесал ей другой бок. — Ага! – подтвердила она, спрыгнула с его колен и спросила, — Наллэ, а ты правда привез складывающиеся круглые дома в контейнере? — Откуда ты знаешь? – спросил он. — Кое–кто уже успел вытащить оттуда инструкцию, — сообщила Пума, — Так смешно: дом, который складывается. И круглый. А врали, что в Меганезии не умеют строить круглые. — Наллэ, это то самое, про что ты говорил? – поинтересовалась Эстер, наливая всем кофе. — Да. Завтра попробуем поставить один, и посмотрим, что скажет публика. — Только не начинайте ставить без нас! – попросила африканка, — Может быть, мы будем спать немного дольше, но это ведь может немного подождать, да? — Не будем, — пообещал Шеф–инженер и подмигнул ей, — учитывая специфику возникшей ситуации, можете спать хоть до обеда. Дом подождет. — Wow! – обрадовалась Пума, — Тогда мой мужчина и я столько всего успеем! Эстер сообразила, о какой специфике идет речь. Значит, львиная печень сработала. Или просто юный организм пришел в норму под влиянием активно–здорового образа жизни. Интересно, как Пума это определила? Хотя, примерно понятно как. Подумав на эту тему, Эстер почувствовала, что стремительно краснеет. Правда, была надежда, что под загаром ничего не заметно. В эту минуту она по–настоящему завидовала Пуме. До чего просто и уверенно у нее получаются эти два слова: «мой мужчина». Эстер подумала, что и сотой доли такой уверенности ей самой хватило бы… Хватило бы для чего, собственно? Разве она не уверена в своей привлекательности для Наллэ? Неуверенность совсем в другом: в том, хочет ли она… Правильно ли вот так … С другой стороны: а как иначе? Ей в голову лезли какие–то неправильные слова, совершенно не пригодные для того, чтобы думать на эту тему. Достаточно назвать ими то, что может произойти – и яркость желания тускнеет, а других слов просто нет в привычном для нее языке. Интересно, как называет это Пума? Скорее всего, никак. Плевать ей на названия. Она без всяких слов прекрасно знает, чего хочет… Почему эти чертовы слова вечно лезут туда, куда их не просят?.. Энергично покрутив головой, Эстер постаралась вытряхнуть оттуда лишние дурацкие слова, а заодно, вернуться в поток реальных событий, и стала слушать Наллэ, который, скрутив и прикурив очередную самокрутку, уже объяснял что–то по поводу домов. — … Австралийский дом–оригами не имеет новой конструктивной схемы. Его база — это старая схема строительства из дерева. Такая же схема у китайских каркасных бараков из бумаги и у наших военных городков. Гибкий материал требует нового конструктивного подхода, использующего формы с естественной жесткостью. Одна из форм — усеченный конус (т.е., грубо говоря, перевернутое ведро) используется в нашем проекте «Truncon». Единственный жесткий элемент — трехопорное кольцо, сделанное из одной гнутой трубы. — Почему конус, а не яйцо? – поинтересовался Рон, — Если нужна жесткость формы… — Дом–яйцо? – перебила Пума, — ты что, Рон? Как можно жить в яйце? — Можно. Приедем на Пелелиу — покажу. Новый кампус колледжа — весь из таких яиц. — Того, в котором я буду учиться? — Нет, это кампус «NW Agriculture College», а твой — «International College of Design». — Действительно, у яйцевидной оболочки жесткость выше, — сказал Наллэ, — но ее нельзя вырезать из плоского листа и нельзя свернуть в рулон, это поверхность второго порядка. Поверхность первого порядка, в т.ч. коническую — можно, а это огромное преимущество по цене и по транспортировке. Яйцевидную оболочку удобно выдувать из пластичного материала, например, из бетапласта, но это уже другая технология. — Пума, ты будешь учиться в колледже? – спросила Эстер. Африканка утвердительно кивнула. — Ну, да. Этот колледж как раз мне подходит, и он рядом с нашим fare. Очень удобно. — Его, в свое время, открыли для ребят из Папуа, — добавил Рон, — Учебная программа с учетом неполного базового образования. Как раз наш случай. — С базовым образованием у меня немного херово, — честно призналась Пума. — Очень неплохой колледж, — одобрил Наллэ, — Я веду семинар «основы инжиниринга» в его филиале на Клиппертоне. Через интернет, разумеется. Там студенты, в основном, из Эквадора и Гватемалы. Они толковые, но базовое образование… (он изобразил «zero» из большого и указательного пальца, как иллюстрацию к уровню тамошней школы). — Нет ли похожего семинара для перспективных отставных сержантов? – спросил Рон. — Расстаешься с армией? — предположил шеф–инженер. — Иду экспертом в оружейный бизнес, — уточнил тот, — Партнерство «Taveri–Futuna». На Ореор–Палау у них филиал — лаборатория стрелкового оружия. Всего тридцать миль от нашего fare. Четверть часа на флайке. Прикинь, я прилетаю с работы, а моя vahine уже приготовила крабовый суп, тунца–гриль, салат с морской капустой… — Эй, эй! – возмутилась Пума, — мужчина не должен указывать женщине, как делать еду. — ОК. При условии, что твое творчество будет пригодно для человеческого организма… — Я подумаю на счет семинара, — пообещал Наллэ, — Но не обещаю, что прямо сейчас. — Давай переманим Наллэ на Пелелиу, когда он выйдет с каторги? – предложила Пума. Шуанг грустно улыбнулся и покачал головой — Нет, ребята. Я, наверное, вернусь на родину. Если бы вы увидели Нукуфетау, если бы услышали, как плещется по ночам рыба в проливе между Фале и Сававе, и как играют клавесинную мелодию часы на ратуше Сававе–Сити. Если бы вы проехали на байке от аэродрома с его лиловыми башенками, по восточной косе на север, а потом проплыли вдоль рифов северного Лафанга, соединенных арками пешеходных мостиков, то вы бы меня поняли, уверяю вас. Часто, во сне, я вхожу на своем proa в лагуну по фарватеру, южнее Сакалуа, и вижу слева roa–marae на Фунаота, а справа — свой fare на Мотумуа. Сейчас там живет моя младшая сестра со своим haikane, четверо ее детей и внук. Его и младшего племянника я видел только по i–net. Мне обязательно надо побывать дома. Я еще не знаю, что дальше. Я не думал об этом. Это я решу только дома, и больше нигде. Он замолчал и стал сворачивать новую самокрутку. Пума легонько коснулась его плеча. — Извини, Наллэ. Я не хотела тебя обидеть. Сейчас тебе стало грустно, и мне жаль. — Ничего, все нормально, — ответил он, — Просто накатило. Так бывает. — Давайте я сварю еще кофе, — предложила Эстер. Ей вдруг стало чуть–чуть неуютно, как если бы она нечаянно подсмотрела что–то не предназначенное для чужих глаз. — Если не трудно, добавь к кофе немного корицы перед тем, как залить водой, — попросил Наллэ, — Так всегда делает моя мама. — ОК, я так и сделаю, — сказала она и выскочила на кухню. До сих пор ей не приходило в голову, что у Наллэ Шуанга где–то, на чудовищном расстоянии отсюда, есть дом, по которому он безумно скучает. Она попыталась вспомнить его слова, чтобы представить себе, как выглядит этот дом, и островки, и море вокруг, но у нее получалась какая–то яркая сюрреалистическая мозаиака, как будто сложившаяся в калейдоскопе. Ей очень захотелось сварить кофе именно так, как (по словам Наллэ) варит его мама… Когда она вернулась с джезвой, Рон вертел в руках нечто непонятное из пластиковой расчески и куска упаковочной пленки. — Это солдатская губная гармошка, — сообщила ей Пума. — Меня научил один янки из береговой охраны, — добавил Рон, — Пару лет назад у нас с ними была совместная операция в районе Марианских островов. Ничего необычного. Семья японцев арендовала недорогой парусник и попала под захват исламистов. Все по схеме: заложники, требования, угрозы. Ну, и мы с янки — тоже по схеме. Они отвлекали этих уродов, а мы были чисто–случайными рыбаками. Мы нормально сработали, в один залп из HRL, но в мальчишку, ребенка тех японцев, попало этим… Как сказать… — Пулей? – предположила Эстер, разливая кофе в чашечки. — Нет, что ты! Пули легли куда надо, в грудь и в голову, а мальчишку этот тип держал рядом, и на него попало некоторое количество… В основном, то, что из головы. — О, боже! И как он… — Фигово, — признался Рон, — Так вот, этот янки, военврач из береговой охраны, снимал у мальчишки шок: сделал укол какой–то химии, а потом играл мелодии из мультиков на такой вот расческе и кусочке пленки. Меня он научил за час — это не очень сложно. Сержант прижал к губам расческу, обтянутую пленкой и произвел на пробу несколько гудящих и вибрирующих звуков, а потом… Эстер давно так не смеялась. Мелодии были узнаваемы, но так причудливо искажены специфическими свойствами инструмента, что представали милой пародией, а уж как выглядел при этом сам исполнитель… На этой веселой ноте, вечеринка и закончилась. Пума и Рон, обнявшись, направились к «pueblo–militar» (военному городку) и Наллэ крикнул им вдогонку некое напутствие на утафоа (очень смешное, судя по реакции Рона), а потом его рука, как игривый удавчик, обвилась вокруг тела Эстер чуть ниже талии. — Спасибо, этот кофе был в точности такой, как варит мама. — Я рада, — ответила она и хотела мягко отстраниться, как вдруг клык гиены задрожал и нагрелся, как будто предостерегая свою хозяйку от неправильных, глупых, возможно, даже непоправимых действий. И Эстер не стала отстраняться. Через несколько секунд, она решила, что эта иллюзия вызвана сильным сердцебиением. — А у меня есть для тебя маленький подарок, — сообщил Наллэ, — Называется «Sea–koala». — Вы что даже австралийских коал приучили жить в море? – пошутила Эстер. — Нет, до такого варварства мы еще не докатились. Это такой комбинезон. Сейчас… Он жестом фокусника извлек из какого–то угла белый пакет с сине–зеленым контуром лодки–катамарана со смайликом вместо паруса и надписью «Kwajalein Hyper–festival». — Как интересно… Сейчас примерю. Только не оборачивайся, пока я не скажу, ладно? — ОК. Я буду курить и смотреть на небо. Небо здесь родное. Та же широта, что и дома. — Правда? – спросила она, перемещаясь вглубь террасы, где был удобный диванчик. — Да. Только 10 часов разницы во времени. Дома полдень. Сиеста. Люди собираются под навесами на террасах, на лодках–сампанах или в маленьких кафе на ножках, в лагуне. У нас все, что не очень большое, стороят на легких платформах, прямо над мелководьем… Эстер слушала его, одновременно разбираясь с подарком. «Koala» оказалась настолько непривычной штукой, что пришлось листать инструкцию (которая предусмотрительно прилагалась к этому шедевру раскройки стереометрических фигур). Впрочем, все стало предельно просто, как только Эстер увидела картинки. Всего несколько движений и вот комбинезон уже застегнут наподобие открытой рубашки с шортами. «Может быть, даже очень открытой, — подумала она, — Эти неприкрытые бока выглядят слишком смело, но, поскольку пояс тут шириной в ладонь, вряд ли это надо считать неприличным». Сделав такой вывод, она невзначай прикоснулась кончиками пальцев к клыку гиены – он был успокаивающе–прохладным и, видимо, соглашался с ее мнением. — Можешь поворачиваться! – негромко крикнула она. — Iri! – одобрительно сказал Наллэ через секунду, — В смысле, «Wow!» и «Cool!», если в северо–американсих терминах. Главное – тебе самой нравится? — Ну… Вообще–то да, но я еще не прочувствовала. Несколько необычно… — Хочешь, пройдемся немного, — предложил он, — Как утверждает моя сестричка Тулли, новую тряпку надо сразу распробовать. — Та самая, у которой родился внук? – уточнила Эстер. — Да. То, есть, строго говоря, родился он у Хиинэ, это ее старшая… — Понятно, — Эстер кивнула, — Что ж, прислушаемся к мнению бабушки. Идем гулять? Дремавшая под столом собака встрепенулась и, виляя хвостом, пристроилась справа от хозяина (а слева пристроилась хозяйка). Хозяйка хорошая, но рядом с ней не спокойно. Во–первых, она очень возбуждена, того и гляди укусит. Во–вторых, у нее на шее амулет с сильным aku. Хозяйка не знает, а было так: большой мужчина и маленькая женщина пошли гулять и подстрелили дикую свинью. Голодная гиена была на своей охотничьей территории и думала, что может отнять их добычу. Глупая–глупая гиена. В нее даже не стали стрелять. Большой мужчина примкнул штык–нож к штурмовой винтовке и просто заколол ее. А маленькая женщина вырезала у нее клык, потому что она–то хорошо знала, какой сильный aku будет в клыке гиены, убитой холодным железом. Какая бы глупая не была гиена, она — существо необычное, ее mana сразу в двух мирах: среднем и нижнем. Вот почему этот амулет защитит от любого igbekela, даже такого, которое делал очень злой колдун из своей ядовитой ненависти. Хозяйка не слышит хохота мертвой гиены в нижнем мире, над разбитым igbekela, но чувствует, как пульсирует клык, и хозяйкино сердце бьется ему в такт. Хороший подарок сделала хозяйке маленькая черная женщина. В этот момент собаку отвлек характерный набор звуков, свидетельствующий о том, что вокруг оврага Мтомбаджа идет очередная загонная охота на диких свиней. Глянув на хозяина, и поняв, что он не намерен участвовать в этом развлечении, собака вильнула хвостом и помчалась на звук. Риджбек – это порода, гуляющая сама по себе. Так–то! Разумеется, за собаку думал Наллэ. Сам он не особенно верил в африканскую магию, но был с ней знаком: прочел несколько книжек, поговорил с местными ребятами. О том, для чего ему эта специфическая информация — разговор особый, и в другой раз. А сейчас ему было очень интересно, знает ли Эстер хоть что–нибудь о смысле предмета, который так эротично смотрится в изящном углублении чуть выше небольших грудей, навевающих мысли о тантрических храмовых скульптурах в Каджурахо? Вот викарий Джордан точно знает. Утром, когда они с Эстер собирались лететь к подножию горы Нгве, католический поп подошел перекинуться с Наллэ парой слов, и Наллэ видел, как его передернуло при взгляде на эту штуку. Шарахнулся, как Ладан от Черта… Или наоборот? Наллэ часто путал порядок слов в христианских идиомах, поскольку не видел логики в их структуре. Однажды, он до слез рассмешил Эстер, сказав об интернет–провайдерах в центрально–африканском регионе, что они: «передрались, как четыре всадника в Апокалипсисе»… От этих несколько сумбурных мыслей, его оторвал вопрос Эстер: — А сколько лет твоей младшей сестре? Той, которая стала бабушкой. — Тулли? Ей 35. Она — бабушка только социально, а так — красивая девчонка. Хиинэ вся в нее, включая манеру приезжать с каникул в положении. Тулли так делала 3 раза подряд, сначала в колледже, потом — в университете. Хиинэ пока один раз, но мама считает, что будет то же самое. Она еще до того ворчала, что мол, кокос от пальмы далеко не падает. — А как к этому относится ее муж? – спросила Эстер. — Он сказал: пускай рожает хоть десять, не проблема. Ематуа всего 60, он любит детей, у него есть свободное время и он состоятельный дядька: второй по старшинству партнер в фирме «Hikomo». Это не последний брэнд в австронезийском регионе. — Он на 25 лет старше жены? — Нет, он всего на 5 лет старше мамы. Я думал, ты про ее faakane. А если ты про Тепото, теперешнего haikane Тулли, то он мой ровесник. Я их и познакомил 4 года назад. Мы с ним работали в Кинанту, в Папуа, когда я там сидел на каторге. Однажды мы пили пиво, болтали о женщинах, и я сказал: есть классная девчонка, красивая, у нее трое детей… — Что, так и сказал? — удивилась Эстер. — Ну, да. Тогда их было трое. Четвертый – это уже ее с Тепото совместное творчество. Я подумал: раз мне сидеть еще 6 с лишним лет, то пусть поживут в моем fare, пока мамин faakane строит большой fare. Он это задумал, когда они с мамой только познакомились — за год до того, как я сел. Правда, теперь решили, что Тулли и Тепото с детьми переедут в старый мамин fare (который сейчас ремонтируют). В новом fare (который достроили) и так много людей: мама, Ематуа, их дочка (моя самая младшая сестра), мой младший брат Омити, его vahine и трое их детей. Их средний сын и моя самая младшая сестра пошли в один класс (они одногодки), и это, согласись, удобно в организационном плане. Кроме того, мама пишет, что вторая дочка Тулли (ей 15), тоже нашла себе haikane, а эти юные акселератки рожают быстрее, чем соображают, вот пусть Тулли сама и няньчится … Эстер стало казаться, что она находится на безумном чаепитии у Мартовского Зайца. — Стоп! Ты хочешь сказать, что твоя самая младшая сестра только что пошла в школу? — Естественно. У нас школьное обучение начинается сразу после полных шести лет. — … А другая твоя младшая сестра в 35 лет стала бабушкой? Как–то странно это все. — Да, смешно получилось, — согласился он, — Видишь ли, мама совершенно неожиданно сошлась с Ематуа, и… В общем, она сказала Тулли и Омити: если я все время вожусь с вашими мелкими, то почему бы мне не повозиться и со своим — так, для разнообразия? — А сколько ей было лет в тот момент? — Всего 49. Это нормально. Мама считает, что это самая классная идея в ее жизни. — Ничего себе… Наллэ, а что, если я задам нескромный вопрос? — Эстер подождала его утвердительного кивка и спросила, — Как получилось, что у всех твоих родичей семьи, куча детей, а у тебя… Как получилось, что ты один? — Вот так и получилось, — спокойно сказал он, — Сначала я был на войне, потом три года носился по окрестностям, организовывал модерновый авиатерминал у нас на Мотулало. Потом собрался было обзавестись семьей, даже построил fare, но тут меня пригласили в супер–азартную тему. Ты не видела наши поселки на рифах? Дома я тебе покажу ролик. Потом я снова почти собрался, но возникла тема в Папуа. А потом я сел. Ну, ты знаешь. — Знаю, — подтвердила она, — Но у меня в голове не укладывается, что ты это сделал. — А то, что я делал на войне, у тебя в голове укладывается? — На войне… Эти твои мины…. Да, это ужасно, но там ты защищал свою страну, я могу это понять. А в Папуа ты устроил войну против людей, которые хотели защитить жизнь. Подожди, дай мне договорить. Я не ханжа, и понимаю, что в некоторых случаях аборт – это вынужденная мера. Но ты же не будешь спорить с тем, что аборт – это плохо. Наллэ отрицательно покачал головой. — Моя религия, Humanifesto, учит так. Плохо, если у человека отнимают имущество. Еще хуже – если у него отнимают здоровье или жизнь. Но хуже всего – если у него отнимают свободу стремиться к счастью, потому что только в этом стремлении приобретает смысл имущество, здоровье, и жизнь. Моя религия учит так. Можно отнять имущество для того, чтобы защитить жизнь. Можно отнять жизнь, если это необходимо для защиты свободы людей стремиться к счастью. Можешь считать меня экстремистом, но я так и сделал. — Как у тебя все просто, Наллэ! Значит, если какая–нибудь эгоистка считает, что ребенок будет мешать ее счастью, то она, с полной моральной правотой, может убить его? — Я – не женщина, — сказал Наллэ, — И я убил не ребенка, а 79 вполне взрослых людей. Я хотел не убить их, а просто напугать, но это уже детали. Я сделал то, что сделал. Эстер, с жаром взмахнула руками. — Ты не понимаешь или не хочешь понять? Ты защищал право эгоисток избавляться от детей, как от неодушевленной обузы, а «Life Protection» боролся за право этих детей на жизнь. Чтобы человек стал счастливым, ему надо сначала родиться на свет! — Практически каждая женщина, — медленно сказал Шуанг, — способна в течении жизни родить от 30 до 90 детей, это завист от частоты рождения близнецов. Каждый их этих детей потенциально существует, и может вырасти счастливым. Надо ли, на твой взгляд, бороться за то, чтобы все женщины отрабатывали этот свой фертильный потенциал? — Ты пытаешься довести дело до абсурда, — заметила она, — Все хорошо в меру. — В меру? А чему примерно равна мера, если речь идет о количестве детей? — Ну… — Эстер задумалась, — Я где–то читала, что трое — это оптимально. — Значит, — продолжал он, — женщина, которая рожает только троих детей — не эгоистка? — Наверное, да. Трое – это уже неплохо, ведь так? — ОК. Трое – это неплохо. В Папуа в среднем 4. Условно поделим женщин на две группы: малодетных и многодетных. У первых — 2 ребенка, у вторых – 6. Но больше двоих трудно прокормить, поэтому и население там почти не растет. Центр «Планирование семейного счастья» говорит: не рожайте детей в могилу. Лучше родите двоих с интервалом 10 лет. Этих двоих вы сможете вырастить здоровыми. Как ты считаешь, это – правильно? — По сути, наверное, да, но лучше бы обходиться неабортивными средствами. — Это дорого, — отрезал он, — а «pre–stopper», который мы распространяем, дешев, надежно прерывает беременность на ранних сроках, и имеет минимум побочных эффектов. — Все равно, — сказала она, — я уверена, что есть другой путь. Лучший. Наллэ улыбнулся и крепко обнял ее за плечи. — Я тоже уверен. Центр «Планирование семейного счастья» был организован сразу после революции в Западном сегменте Меганезии. Там живут такие же папуаски, как в Папуа. Жуткие эгоистки. Им хочется много здоровых детей. Пятерых, Шестерых… — И вы их отговаривали? – перебила Эстер. — Зачем? – удивился он, — Там достаточно место для жилья, а прокормить шестерых детей в Меганезии – не проблема. Как видишь, в Мпулу быстро решили этот вопрос. Но дальше с детьми надо заниматься, чтобы они развивались — физически, эмоционально, и в смысле мозгов. Центр организовал такую кооперацию семей, при которой дети все это получали. В Мпулу, я надеюсь, мы тоже этим займемся. Надо заняться, потому что здешние дамы, как мне кажется, реализуют свой замечательный фертильный эгоизм на всю катушку. — Эгоизм, — задумчиво повторила она, — Мне это не приходило в голову, но мне нравится такой подход. А почему ты не объяснил это людям из «Life Protection»? — Хочешь, проведем эксперимент? – спросил он. — Сначала скажи, какой. — Элементарный. Попробуй объяснить это мисс Рэнселлер или викарию Джордану. Эстер сконфуженно опустила глаза и провела ладонью по лбу. — Это будет сложно. Это вопрос религии, как и у тебя. Католицизм учит, что в момент зачатия Создатель дает будущему ребенку душу, так что аборт, даже самый ранний… — В момент слияния ядер сперматозоида и яйцеклетки? – перебил он. — Ну… — она задумалась, — Так прямо это нигде не сказано, но видимо да. — Тогда каждую третью душу он получает назад в первые трое суток (не имплантируется яйцеклетка) и еще каждую пятую – в первые три недели (не развивается плацента). Т.е. больше половины душ теряется раньше, чем дама что–то заметила. С другой стороны, у родившихся будет дефицит душ, т.к. 6 малышей из тысячи – это однояйцевые близнецы, возникшие при дробления яйцеклетки уже после зачатия. Тебе это не кажется странным? — Наллэ, это же религия! Ее нельзя понимать буквально, как кодекс законов. — Нет, Эстер. Если по религии судят о допустимости или недопустимости каких–то актов, то это – кодекс законов, и толкование обязано быть буквальным. Dura lex, sed lex. — Если я скажу это Мэрлин или Джо, они меня точно не поймут, — заметила она. — На самом деле, — сообщил шеф–инженер, — Я пробовал объясниться с эмиссарами «Life Protection» в Порт–Морсби. Я говорил: если вы так хотите бороться с абортами, то зачем вы приехали сюда? В ваших собственных регионах, в США, Англии и Европе, несмотря на доступность контрацептивов, каждая пятая беременность прерывается абортом. Это при том, что в США в среднем два ребенка на женщину, а в Европе и Англии – вообще полтора. Ваши женщины в 20 раз богаче папуасок, им не грозит остаться без еды, крова и медицины. Убеждайте их. Что вы набросились на папуасок, желающих прервать шестую беременность, потому что им нечем кормить пятерых уже имеющихся детей? И знаешь, что мне ответил тип, упакованный в тряпки из гламурного бутика? Что их цель — не дать потребительскому эгоизму и нравственному нигилизму проникнуть в Папуа. Мне стало ясно, что плевать ему на детей, рожденных и нерожденных. Что дети — это повод, а цель — навязать обществу неофеодальные законы, пресечь стремление людей к счастью, сделать людей стадом послушного, привычно–задолбанного скота, а себя – их пастухом. — Не знаю, — сказала Эстер, — Это не очевидно. Но, даже если правление «Life Protection» преследовало неблаговидные политические цели, разве это оправдывает войну против рядовых волонтеров, которые по гуманным мотивам боролись за жизнь нерожденных? — Война — страшно несправедливая штука, — печально сказал Наллэ, — Войну развязывают жадные лживые дегенераты, а погибают на ней хорошие честные парни. А другие парни получают 10 лет каторги. Если бы я знал, что с этим… Его прервал окрик на Africaans, сопровождаемый лязгом передернутого затвора. — Halt! Hoe je!? В лицо брызнул ослепительно–яркий свет фонаря. Эстер прикрыла глаза и импульсивно прижалась к Шуангу. Он спокойно обнял ее за плечи и весело крикнул: — Aloha, foa! Hitler caput! Ih bin capituliren! — Het chief Nalle mit vrau! — удивленно заметил кто–то. Луч фонаря мгновенно опустился вниз, образовав пятно света на дороге у их ног. — Ага, — подтвердил он, — А это milicer Игда с патрулем, точно? — Ну, да. Что ты ходишь по ночам без оружия, Наллэ? Тем более, со своей vrau. — У меня пистолет в кармане, — ответил Шуанг, — могу показать. — Пистолет, — фыркнул Игда, подходя ближе (Еще пятеро патрульных распределились по кругу, в радиусе нескольких метров), — Дикие собаки не испугаются твоей мелкашки. А ты, Эстер, могла бы сказать своему мужчине: возьми автомат. Эх! Мы тебя не напугали? — Не особенно, — сказала она, немного дрожащим голосом. — Классно смотришься в этом костюме, Эстер. Это американский? — Нет, меганезийский. Наллэ подарил, — она погладила ладошкой плечо шеф–инженера. — Классно, — повторил Игда, — шеф Наллэ, а что ты там сказал про Гитлера? — Что ему finita. Una culo. — А… Ну, это уже давно было. Еще до независимости. А правду говорят, что ты привез круглый дом в ящике? — Да, — ответил Шуанг, — после завтрака мы его поставим. Надо только выбрать, где. — А я слышал, что нези не делают круглых домов. Только квадратные, как у янки. — В основном, так, но на наших островах Самоа строят круглые дома, хотя и иначе, чем здесь. А этот дом совсем нового вида. Возможно, в нем надо будет что–то подправить. — У! Это интересно! Мы придем помогать. Шеф–инженер кивнул. — Отлично. Мы его поставим, вместе подумаем, что там подправить и выпьем пива. Идея была встречена дружным одобрительным урчанием и цоканьем языками. — Куда вам надо идти? – спросил Игда и добавил, — я дам вам двух бойцов. Охрану. — Мы, наверное, уже пойдем домой, — сказала Эстер, — да, Наллэ? — Пожалуй, — согласился он, бросив взгляд на огни fare–duro и pueblo–militar, от которых они уже успели удалиться примерно на километр. — Тогда бойцы проводят вас домой. — Слушай, Игда, я не маленький, тут идти всего ничего. — Нет, шеф Наллэ. Если с вами что–нибудь случится, шериф Гишо оторвет мне голову. Ладно. Не хочешь провожатых – сделаем так. Milicer вытащил woki–toki и сказал в микрофон три фразы на нсенго–банту. С вышки над pueblo–militar полыхнул луч прожектора. На дороге стало светло, почти как днем. — Так–то лучше, — сказал Игда, — Goeienaand chief Nalle. Goeienaand vrau. — Good luck, — ответила Эстер, а шеф–инженер добавил то же на africaans, — Voorspoed. … Они двинулись обратно. Эстер крепко сжимала руку Шуанга, слегка вздрагивая каждый раз, когда поворачивающийся вправо — влево чудовищно–яркий луч 5–киловаттной лампы упирался прямо в них. Дело было не в луче, а в шестиствольном пулемете, закрепленном на общей консоли с прожектором. — Они просто еще не верят, что война кончилась, — спокойно сказал шеф–инженер, — мне это знакомо. Когда–то мне тоже не верилось. — Меня пугает это обилие оружие, — тихо ответила она, — Я все время боюсь, что оно снова начнет стрелять. Мне чудится, что это железо живет своей самостоятельной жизнью. Что людям только кажется, будто они управляют всем этим. Наверное, я просто трусиха. — Нет, ты смелая, но ты не привыкла, что люди сами решают вопросы мира и войны. Для тебя вооруженная сила – это что–то инфернальное, управляемое злыми сверхчеловеками. А для нас оружие – это самозащита. Чем оно эффективнее, тем безопаснее жизнь. Наллэ приветливо помахал ладонью молодому парню на вышке рядом с пулеметом. Тот широко улыбнулся, помахал в ответ и крикнул: — Aloha, master Shuang! Aloha, vrau Shuang! — Ia orana oe te po! – крикнула ему Эстер и, повернувшись к Наллэ, добавила, — Пока тебя не было, я полистала словарик. Как будет «доброй ночи» на утафоа — уже знаю. — А что значит «E hina–aro au ia oa–oa oe»? — спросил он. — Не знаю. Но звучит, как детская песенка. А что? — Это такое очень личное пожелание счастья. Действительно, немного детское. Прожектор за их спиной погас, как только они подошли к нижней террасе фаре–дюро. — Наллэ, а обещание показать мне ролик с поселками на рифах еще в силе? — Разумеется, — ответил он, — заходи. — ОК, я только сбегаю в душ и приду. … Поселки — «Shuangero» оказались совсем не такими, как ожидала Эстер. Вместо унылой череды стальных платформ, на манер декораций из идиотского фильма «Waterworld» (с Кевином Костнером), она увидела причудливые замки с балкончиками и башенками, улочками и лесенками, и маленькими бассейнами, будто сошедшие с гравюр Корнелиса Эшера. Они были собраны из легких бамбуковых блоков на алюминиевом каркасе весом несколько тысяч тонн, причем устанавливались на место практически мгновенно: каркас опускался с грузового дирижабля и намертво вцеплялся в грунт полусотней ног. «Первое в истории абсолютно гуманное использование колючей проволоки», — в шутку пояснил Наллэ. Эффект зацепления давал веер колючей проволоки вокруг подошвы каждой ноги. Shuangero не были стандартными – каждый поселок на ножках мог похвастаться яркой индивидуальноcтью. На одних росли миниатюрные висячие сады из цветущих лиан. На других жилые модули имели не 4-, а 8–угольную или пирамидальную форму, на третьих имелись многоярусные огороды (где росли фантастического размера тыквы)… После кино, Шуанг потрепал ее по плечу и сказал: «Укладывайся, добрая фея, а я пока проверю e–mail. Вдруг мне прислали что–нибудь интересное». Он уселся за компьютер, спиной к ней, а через несколько минут погасил свет и улегся рядом. Как в прошлый раз. — Помнишь, ты проводил эксперимент? – шепнула она, — так вот, теперь моя очередь. Эстер нащупала его руку, решительно потянула к себе и повернула так, что его ладонь легла ей на внутреннюю сторону бедра. — Добрая фея не возражает против поцелуя на ночь? – негромко спросил Наллэ. — Добрая фея пытается казаться смелой, — ответила Эстер. — Примерно, как на аттракционе «американские горки»? — уточнил он. — Ну… Что–то в этом роде. — ОК. Тогда давай решим: на наших американских горках есть волшебные тормоза. Ты говоришь «стоп!», и все замирает. Ты говоришь «старт!», и все приходит в движение. — Ммм… Знаешь, Наллэ, я представляла себе это как–то иначе. В смысле, мне казалось, что это все происходит само собой и… В общем, само собой. — Ты права, добрая фея, — ласково сказал он, — Как–то раз, мы говорили про девушку и парня из Гавайики, которые немного похожи на нас с тобой. Если они хотят заняться любовью, то все получается само собой. Для них это естественно, и нет никаких… — Парень из Гавайики у нас есть, — перебила она, — проблема в девушке, так? — Эстер, милая, не грузи все на себя. Это – наша общая проблема, и мы ее решаем… — Я тебе скажу, как мы ее решаем, — снова перебила она, — Тебе надо увидеть во мне ту девушку из Гавайики, и все сразу станет просто. Представь: ты встретил меня где–то на Таити, а я притворилась, что я – местная. Такое ведь запросто могло быть? — Вообще–то, могло, — задумчиво сказал Наллэ, — Но это быстро раскрывается. — Только не в моем случае! Я играла в любительском театре, в колледже и, все говорят, что блестяще играла. Сыграть полинезийку не сложнее, чем Анну Болейн. — Это сильный довод, — согласился он, — Но я не уверен, что тебе понравится, если… Он замялся, и Эстер договорила за него. — Если ты поведешь себя так же, как с теми женщинами, которым было хорошо с тобой? — Ну… Если сильно упростить ситуацию, то… — Вот я и хочу упростить, а то все усложнилось дальше некуда, — решительно заявила она вскакивая на ноги, — Этот дубль ни к черту не годится, делаем перерыв 5 минут и играем все с начала. Ты познакомился с девушкой на Таити, пригласил ее в гости, она пошла в душ, ты пошел курить на балкон, потом вернулся, она лежит в постели, и с этого места играем. Пожалуйста, никакой отсебятины. Все должно быть по сценарию. — Ладно, ты капитан, — спокойно ответил Наллэ и отправился курить. — Учти, я не выучила роль, и надо сделать, чтобы зрители этого не заметили! – крикнула Эстер ему в спину, лихорадочно вспоминая свою скромную театральную практику… В следующем дубле она переигрывала. Сказывалось полное отсутствие опыта, а также штампы из бездарных бульварных романов и нереалистичных фильмов. Потом, когда Наллэ увлекательно мыл ее под душем, она поняла, что роль полинезийки надо играть несколько иначе, не злоупотребляя ложной экспрессией. Полежав часик рядом с Наллэ, поболтав о разной чепухе, и освоившись с антуражем, Эстер решила, что неплохо бы сыграть еще один дубль, чтобы все проверить. Партнер, с готовностью, поддержал эту идею, и… Она такого даже не ожидала. Сцена получилась, как по–настоящему (точнее, просто по–настоящему). Это подтвердили и зрители (точнее – слушатели). Небо на востоке заметно посветлело, когда Эстер и Наллэ, сонные и обалдевшие друг от друга, снова забрались в душ, и услышали через звукопроницаемые пластиковые панели разговор на первом этаже – там, ни свет ни заря, завтракала перед вылетом на гору Нгве очередная маркшейдерская группа. — Hei, foa, признавайтесь, кто устроил посреди ночи кошачий концерт? — Это шеф–инженер со своей vahine. Он вчера утром прилетел с vai–roa (большой воды). — Они что, целые сутки вот так? — По ходу, да. Утром они бесились в горах, вечером — куролесили сначала с Батчерами, а потом с милицейским патрулем. Видел, как они баловались с прожектором? Ах, ты спал? Ну, ты много потерял… А уже потом – здесь. Концерты, и все такое. — Вот это монстры! — с восхищением и некоторой завистью произнес кто–то. — А что ты думал? — насмешливо ответил предыдущий голос, — Он с Нукуфетау, а она — с американского Дикого Запада. По ходу, и там и там сплошные ковбои–отморозки. — Говорят, она во время войны влипла тут в историю, — сказал кто–то третий. — Влипла, — подтвердил четвертый, — bandidos взяли деревню в кольцо, местные всю ночь отстреливались, а она пошла на разведку и попалась. Не повезло. А утром подошел Хена Тотакиа с ребятами. Они с семьей Шуанг почти соседи — от Номуавау до Нукуфетау 500 миль, а Наллэ с Татокиа–папой служили на одной калоше. Прикинь, что дальше было? — На этом война с bandidos и кончилась, — пояснил второй, — Хена всех урыл нахрен. — А сам Наллэ где был в это время? – поинтересовался третий. — На базе Муспелл, у самого Южного полюса. Он же, как бы, на каторге… Эстер изумленно повернулась к Наллэ. — Я не поняла, это что, про нас? — Фольклор, — ответил он, выключив воду и сняв с крючка пушистое полотенце. — Но ведь все было совершенно не так! — Угу, — меланхолично согласился шеф–инженер и начал растирать ей спинку. — Я ходила не на разведку! И команданте Хена устроил побоище не из–за меня! Что за сказку про вендетту они сочинили? Я тогда еще не была знакома ни с тобой, ни с ним. — Что ты переживаешь, добрая фея? Мало ли, что люди болтают. Повернись животиком. — И с чего они взяли, что вы соседи?! — продолжала она, поворачиваясь, — Чушь какая–то! — Да, — согласился он, — 500 миль это не 50, какое тут, на фиг, соседство. — Подожди, значит Хена, все–таки, меганезиец, а не мадагаскарец? — Ну, да. Разве ты не знала? Он — сын Фуо Татокиа, короля Номуавау. — О, черт! Я–то думала — почему вы с ним говорите такие похожие вещи! Стоп! Ты сказал «сын короля»? Какой король в Меганезии? Там же либертарианский анархо–коммунизм! — Впервые слышу про такой, — ответил Наллэ, — Сейчас я отнесу добрую фею в кроватку и если она не заснет по дороге, то я расскажу ей о королях и капусте… Он переместил Эстер из душа на лежбище, декламируя балладу о Морже и Плотнике: … И молвил Морж: «Пришла пора подумать о делах: О башмаках и сургуче, капусте, королях, И почему, как суп в котле, кипит вода в морях». Взмолились устрицы: «Постой! Дай нам передохнуть! Мы все толстушки, и для нас был очень труден путь». — Присядьте, — Плотник отвечал, — Поспеем как–нибудь… Эстер устроилась поудобнее, положив голову ему на грудь, зевнула и строго сказала. — Не отвлекайся! Что за король, и что за «калоша», на которой вы вместе служили? — Номовау — это атолл в составе Конфедерации Меганезия, там около 500 жителей. Пост мэра или короля передается по наследству в роду Татокиа. Пост вице–мэра — выборный. — Так мэра или короля? – уточнила Эстер. — Ariki, — сказал Наллэ, — Можно перевести и так, и этак, как больше нравится. — Понятно… Хотя и не очень. А «калоша» это, надо полагать, военный корабль? — Да. Карманный авианосец «Икаману». Фуо был капитаном, а я – мастер–сержантом. — Карманный? – удивилась она, — это как? — Он размером с площадку для минифутбола. Для авианосца это карманные габариты. — Действительно… А какая авиация может взлетать с минифутбольного поля. — Разная, — сказал Наллэ, — Например, виропланы, вроде того, на котором мы летали. Или роботы–мотопланеры, которыми я занимался. «Икаману» — очень красивый кораблик. Он теперь учебный, приписан к «Trans–Oceania Logistic College» на атолле Аилинглаплап. — Боже, — сонно сказала Эстер, — Какое длинное название… Лап… Лап… А давай ты мне про это расскажешь утром?… На, тебе, оказывается, так удобно засыпать… … — … На тебе так сложно просыпаться, — сообщила она часов в 11 утра, — Знаешь, Наллэ, у меня в детстве был такой огромный, пушистый игрушечный медвежонок. Я так хорошо засыпала с ним в обнимку, что утром мне не хотелось его отпускать. — И как ты решала эту проблему? – спросил он. — Никак. Приходила мама и отбирала моего медвежонка. Представляешь? — Не представляю. Это слишком ужасно. А есть другие варианты? — Дай подумать… Знаешь, Наллэ, мне кажется, что если ты отнесешь меня в ванную, то есть шанс, что я проснусь. Конечно, я ничего не гарантирую, но можно попробовать. Метод сработал. Окончательно проснувшаяся Эстер минут 10 плескалась под душем, а когда вышла, то обнаружила Наллэ задумчиво курящим на карнизе–балкончике каюты. — Знаешь, добрая фея, мы с тобой мелкие обманщики. Мы обещали всем начать ставить сборный домик после завтрака, а сейчас уже почти полдень. — Никакие не обманщики, — весело возразила она, — Мы же еще не завтракали, верно? — Формально – да. Но местные ребята и наши вояки понимают «после завтрака», как 8 утра, а сейчас почти полдень. И меня ничуть не удивляет, что я не вижу контейнера. — Ты хочешь сказать, что они начали без нас? Это большая проблема? — Ну… — он почесал в затылке, — я надеюсь, что нет, хотя лучше бы мне присутствовать на этом мероприятии. Не думаю, что они поставят дом вверх ногами, и все–таки… — А что нам мешает пойти и найти их? – полюбопытствовала Эстер, быстро застегивая на себе «коалу», — Я даже готова подождать, пока ты наденешь штаны, хотя, если тебе очень лень, то можешь и не надевать. Мне ты и так нравишься, а местным это все равно. — Я надену штаны, — решил он, — Там есть карманы для woki–toki, кошелька и табакерки. Далеко идти и долго искать не пришлось. Стройплощадка, окруженная изрядной толпой местных зевак, была обнаружена в каких–то ста метрах от правого крыла фаре–дюро. Ее можно было найти даже с закрытыми глазами: по доносившимся оттуда крайне грубым ругательствам на africaans, basic–english, lingva–franco, nsengo–bantu и utafoa. Громче всех орал Нонг Вэнфан – не из–за вокальных талантов, а просто из–за наличия мегафона. — За что я люблю нашу армию, — сказал Наллэ, — так это за то, что каждый офицер может выполнять функции полевого менеджера небольшой стройки. Эстер прислушалась и, тоном английской королевы, попавшей в свинарник, сообщила: — Я что–то не поняла, как из реплики по поводу анального полового акта между конем и водителем–оператором мини–крана следует инструкция по установке Т–образной опоры, которую лейтенант обозначает специальным термином «гребаная хреновина». — Видишь ли, добрая фея, строительство, это особый, в некотором роде архетипический вид креативной деятельности… — начал объяснять шеф–инжененер, но тут его взгляд упал на военфельдшера, сидевшего за рулем квадроцикла–комбайна и орудовавшего навесным экскаваторным ковшом в опасной близости от длинного рулона будущей стены, который пытались развернуть Уфти, Игда и Рупта, — …De puta madre! Kerk, dont do it!.. Oh, shit!.. Ufti, te aha na orua? E loa aka te lakau nei… Joder! Turn it lefter! Tipu–u lefter e parau ia oe! Последняя фраза Наллэ относилась, судя по направлению его взгляда, к группе местных парней, под руководством Рона, разматывавшим толстый гибкий пластиковый шланг. — ОК, не буду отвлекать тебя от работы, — не без иронии, сказала Эстер, похлопав его по плечу, — Потом объяснишь про архетипы, а я пока разберусь, как тут с ланчем. Разбираться тут, впрочем, было нечего — по деревенскому обычаю, если толпа мужчин занимается какой–то специфически–мужской работой, то кто–то из женщин обязательно соберется, чтобы позаботиться об их питании. В сотне метров от стройки уже оказалось развернуто нечто вроде полевой кухни. Рядом с кучей порубленных сухих триффидных стволов горел открытый очаг, сложенный из кирпичей. Сверху стоял огромный котел, в котором что–то кипело – не иначе, как будущий суп по авторскому рецепту тети Онго –табачно–самогонной фермерши и дамы сердца электрика Виллема. Тетя Онго задумчиво созерцала ингредиенты, которые, вероятно, еще следовало добавить к рождающемуся произведению кулинарного искусства. Виллем раскладывал на широком листе брезента пластиковые коробки, провода, розетки и крепеж, готовясь заняться электрификацией возводимого сооружения. Вокруг него, как обычно, болталась дюжина детей, которые делали вид, что помогают загадочной деятельности «мистера учителя». — Привет, Эстер! – сказал он, — Не хочу ничего плохого сказать про меганезийцев, но тут такой бардак в комплектации. То ли дело у скандинавов. А эти – как китайцы. Кошмар! — Зато, дешево, наверное, — предположила Онго, перемешивая варево в котле поварежкой циклопических размеров, — вы за сколько денег взяли этот дом? — Вообще–то это Наллэ привез, — ответила Эстер, — я даже не знаю, сколько он стоит. — А… Ну, ты его спроси, ладно? Если дешево, мы тоже такой купим. Вшестером нам в старом уже будет тесно, а этот, вроде бы большой. — Спрошу… Подожди, тетя Онго, а почему вшестером? — Потому, — ответила та, погладив себя ладонью по упитанному пузу, и повернулась к другой даме, помоложе, — Буази, ты лук и чеснок порезала? А чего ты ждешь, а? — Как будто, ты мне сказала, что их надо порезать! — Пфф! А ты думала, что они сами порежутся и прыгнут в суп, да? Началась обычная перебранка, без которой не обходится ни одна коллективная стряпня. Эстер тронула Виллема за плечо. — И когда у вас намечается пополнение в семействе? — Через полгода с хвостиком, — ответил электрик, — Мы с Онго решили: почему бы и нет? Жизнь налаживается, у меня постоянная работа в муниципалитете, и платят неплохо. У нее ферма, хоть и маленькая, но с постоянной клиентурой. Ты видела, какой я смастерил новый перегонный куб? Еще купим дешевую машинку, которая скручивает сигареты. Ну, и еще мне начали платить, как учителю. Смешно, правда? Я на это даже не расчитывал. — Мне интересно, — сказала она, — А когда вы сделали вывод, что жизнь налаживается. — Когда появились трифи, разумеется, — ответила за него Онго, — Виллем сразу сказал: все, толстушка, теперь нищете конец. Так он и сказал, хотя я совсем не толстая. Я еще с ним спорила: Пфф, какие–то бананы. Я не очень читаю этот интернет, у меня, знаешь ли, есть более важные дела на поле, то–се. А он читает, да (она ласково погладила электрика по плечу), он сразу притащил рассаду, которую привез команданте Хена, и устроил болото прямо в углу моего поля с ямсом. Ух, как я ругалась! А потом они выросли, да… — Вот только с мощностью у нас скоро будет проблема, — задумчиво сказал Виллем, — Эти маленькие спиртовые генераторы на топливных элементах — хорошая штука, но они всего по 10 КВт, и в любом случае, нам не хватит спирта на серьезную мощность. Может быть, подумать на счет био–дизеля на триффидных отходах? Или что–нибудь на торфе? — Наллэ заказал какую–то маленькую АЭС на 50 мегаватт, — сообщила Эстер. Виллем присвистнул от изумления. — Так это можно вообще поставить какой–нибудь завод и… Черт! Я совершенно не знаю атомных станций. Надо почитать что–нибудь. Эстер, ты не могла бы попросить у Наллэ техническое описание этой АЭС? Раз он ее выбирал, то у него точно есть. — Конечно, я попрошу, никаких проблем. Послышалось нарастающее жужжание движка и через минуту рядом с полевой кухней затормозил трицикл, груженый вязанками сухих триффидных стволов. За рулем сидела предельно довольная собой и окружающей реальностью Пума. Из одежды на ней были только шорты, зато очень большие – явно из армейского гардероба Рона. Она деловито спрыгнула на землю, сбросила из кузова несколько вязанок и подняла тяжелый мачете. Обычно местные женщины держат это рубяшее оружие (или орудие) двумя руками, но Пума действовала им на манер кавалерийского палаша. Фьють – вжик. Фьють – вжик. Знаменитый генерал–кавалерист Фил Шеридан, (прозванный американским Мюратом), аплодировал бы, если бы мог это видеть. Увы, он умер в далеком 1888. Фьють – вжик. Тетя Онго, глядя на этот захватывающий процесс, не удержалась от комментария: — Надо же, какая здоровенная лошадь стала. — Сама ты лошадь, — немедленно откликнулась Пума. — Пфф, — произнесла Онго, выразительно показывая, что считает ниже своего достоинства собачиться с девчонкой вдвое младше себя. Пума тоже не стремилась собачиться — у нее сегодня было слишком радужное для этого настроение. Фьють – вжик… В действительности, до лошади Пуме было далеко. Она оставалась худенькой девушкой. Наверное, даже теперь она весила немногим больше ста фунтов, да и мышцы на ней не особенно просматривались (а вот ребра – наоборот, были отлично видны). Тем не менее, когда местные милиционеры затеяли arm–wrestling, здоровенный верзила Гишо возился почти минуту прежде чем лапка Пумы оказалась прижата к столу, а потом спрашивал Рона, что за секретные упражнения приводят к такому результату. А секрет был прост: меганезийский сержант все время поощрял девушку к физическому экстриму. Самым жутким (по мнению Эстер) были матчи по ацтекболу трое на трое (Рон, Пума и Уфти против Наллэ, Керка и Нонга). Каучуковый мяч весом полтора килограмма, следовало забить в кольцо любой частью тела. Вокруг мяча разрешалось толкаться плечами или бедрами, и ставить подножки. Остальные вели себя с Пумой и Наллэ, по возможности, относительно мягко, но… ключевые слова тут: «по возможности» и «относительно»… Пума последний раз взмахнула мачете, вогнав лезвие дюйма на полтора в деревянную подставку, с довольным видом, уселась рядом с Эстер и глянула в сторону стройки. — У! Такой fare быстро строится. Знаешь почему? — Да, действительно, — согласилась американка, наблюдая, как стрела мини–крана ставит коническую крышу на уже готовую кольцевую стену, — И почему? — Потому, что его придумывали так, чтобы успеть, пока отлив, — сообщила Пума, — У нас на Пелелиу строят почти такие же, но только квадратные. А сделать вот такой круглый, придумал твой мужчина. Стена оборачивается по кругу как кулек. Совсем быстро, да! А ты придумала, куда что там ставить? Если нет, то можно подумать вместе, хочешь? — В каком смысле? – удивилась Эстер. — Ну, вам еще долго здесь жить, пока у Наллэ не кончится каторга, — пояснила та, — Надо, чтобы дома вам было хорошо. А мы бы с Роном немного пожили у вас. Потому, что нам тут fare не нужен, мы через полтора месяца едем домой, на Пелелиу. Но в pueblo–militar мы ночью шумим, когда make–love, и мешаем спать личному составу, а это не гуманно. Эстер немедленно вспомнила сегодняшнюю ночь и почувствовала, что краснеет. Пума широко улыбнулась, кивнула и продолжала развивать свою мысль. — Мы с тобой вместе подумаем, что там надо, и купим впополам. Наша половина будет в счет flat–rent. А когда Рон и я уедем, то у вас останется гостевая комната. Вы будете туда иногда приглашать пожить тех, кто вам нравится. — Я даже не знаю… — ошарашенно произнесла Эстер, — В любом случае, мне, разумеется, надо спросить Наллэ, что он думает про этот дом, и что он думает относительно… На этой несколько сумбурной фразе ее прервала Онго. — Мужчины в таких делах ничего не решают, — авторитетно заявила она, — Ты, Эстер, хотя и умная, но еще молодая и не понимаешь. А мужчинам надо сказать, что вы так решили, потому что им про это лень думать. Ты, Пума, сними этот котел с супом, он уже готов, и поставь воду для чая. Ты, Буази, принеси лепешки. А я пойду, скажу им про это дело. Отдав эти распоряжения, фермерша встала, отряхнула пыль с пестрого платья и зашагала в сторону стройки. Пума пожала плечами, тоже встала, без видимого усилия переставила 20–литровый котел на землю, а на его место водрузила такого же размера бак с водой. На какой–то момент у Эстер возникло ощущение гротескной ирреальности происходящего. — Но послушайте… — нерешительно начала она и замолкла, не зная, что сказать дальше. — Эстер, что ты нервничаешь? – спросил Виллем, — По–моему, это очень неплохая идея. — Ты… Правда так думаешь? — Безусловно, — подтвердил электрик, — По размеру и планировке, этот дом рассчитан на большую семью, и вчетвером вам будет совсем не тесно, а заниматься его обстановкой вчетвером гораздо проще, чем вдвоем. … ======================================= 32 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 3 — 5 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Элаусестере. Атолл Тепи и фрегат «Пенелопа». ======================================= Жанна представляла себе экскурсию, как прогулку длительностью часа два – три, но это мероприятие растянулось более, чем на сутки. Рапатарский секстет, азартно занявшийся эротическими сессиями, морскими гонками на гибридах винд–серфов с дельтапланами и другими подвижными играми на свежем воздухе, согласился с перемещением канадской журналистки под крыло «Кровавого Кролика и его банды» без малейших обид. Ясно же, что в такой кампании она сможет посмотреть и узнать гораздо больше. Кроме того, все они прониклись важностью семестрового отчета–репортажа для Элеа Флегг — было ясно, что никто, кроме Жанны, с этой задачей не справится. На самом деле, одна Жанна тоже вряд ли бы справилась, если бы не кэп Тоби (оказавшийся не таким солдафоном, как это можно было подумать в начале), и док Рохо (который был вовсе не снобом и занудой, а удивительным дядькой с неиссякаемым юмором и залежами необычной информации по самым неожиданным вопросам). На закате следующего дня Элеа и Хас отправились (по их словам) посмотреть местный любительский телецентр или (по подозрению доктора) гонять мяч с местными оболтусами и трахаться в живописном ландшафте. Тоби Рэббит проводил их одобрительным взглядом и произнес: — Hei, foa а не заняться ли журналистикой? А то настроение как раз креативное… — А ты когда–нибудь уже занимался? – ехидно спросил Рохо. — Я уже хотел, но как–то не складывалось. Но все когда–то бывает в первый раз. — Давайте вы мне поможете? – предложила Жанна, — Я ведь обещала Элеа… — О том и речь, — сказал кэп, — Я предлагаю перебраться для этого дела на «Пенелопу», потому что, во–первых, мне надо назначить новый график вахт, а во–вторых, на этой первобытной атолло–коммунистическом почве голова ни хрена не варит. — А это ничего, что я посмотрю меганезийский военный корабль? – спросила канадка. — Aita pe–a, — успокоил он, — Мы все равно бросим тебя на съедение лангустам–киллерам. Ты никому не сможешь открыть секрет дизайна упряжи для тягловых мега–улиток. — Ну, тогда все ОК, — резюмировала она, — Поехали! Канаки и их корабли… Жанна решила, что когда–нибудь обязательно напишет об этом. Нет, не статью, а новеллу, или даже маленькую поэму в прозе. «Вот она, моя красавица, моя любимая, четвероногая лапочка», — ласково приговаривал кэп Рэббит, когда они на моторке приближались к странному сооружению, похожему на овальный каравай серо–голубого цвета, вытянутый на полсотни с лишним метров по оси и стоящий на четырех торчащих из воды опорах (только потом стало видно, что туша фрегата опирается на два длинных торпедообразных подводных поплавка). «У моей Пенелопы две сестрички, их зовут Пандора и Персефона, — продолжал кэп, — Все они красавицы, но свою я, конечно, люблю больше. Она такая юная и порывистая. Когда она разгоняется до 80 узлов, и ее глазки видят цель за тысячи миль — она дрожит от возбуждения… Нет, это не передать словами, это надо почувствовать всем телом, как оргазм любимой женщины…». — За тысячи миль? – переспросила Жанна, — Какое оружие на твоей красавице? — Разное, — Кровавый Кролик улыбнулся, — Если ты о термоядерных ракетах, то да, они есть. Маленькие летучие рыбки. Но они спят и зачем их будить, пока можно обойтись более мягкими игрушками. Мы просто защищаем наш океан. Не надо драматизировать. — Но ты бы мог нажать кнопку? — Разумеется. Я ее уже один раз нажимал. В тот раз мы уничтожили тайфун Робур в 500 милях от Марианских островов. Пуф – и его не стало. Если ты можешь защитить тысячи людей, их дома, их образ жизни, это очень здорово. — Тоби, а если бы целью был не тайфун? Кэп Рэббит пожал плечами и улыбнулся одними уголками губ.. — Жанна, пойми меня правильно. В нашей стране нет дегенеративных экзистенциальных традиций. Мы очень простые люди, и если надо нажать кнопку, то мы ее нажимаем. Это знают все, кого это касается, и это хорошо. Это дает определенность, когда речь идет о свободе и безопасности. О Хартии… Стилистика у меня хромает, верно? — Почему? – с невеселой иронией, возразила она, — Хорошая, тупая, чеканная стилитика. — Так уж устроены люди, — ответил он, снова пожав плечами, — Они спокойно спят, если кнопка в руках у болвана типа меня. Они надеются, что моя тупая готовность нажать на кнопку, приведет к тому, что на нее никогда не надо будет нажимать. Тайфуны тут не в счет, я имею в виду твой вопрос. Я на него ответил? — Скорее да, чем нет, — задумчиво сказала она. — Тогда давайте уже пойдем в библиотеку и займемся этой статьей. Нельзя обманывать трепетные надежды юного поколения… Блин, стилистика. — Да ладно, — утешила канадка, стилистикой займусь я. — Если мне нальют кофе, то и я пригожусь, — заметил док Рохо, — В смысле, я не считаю себя крупным стилистом, но иногда пишу не только в специализированных изданиях. Полдюжины популярных статей по сравнительной этнографии… — Сначала надо выбрать, про что пишем, — перебила Жанна, — А для этого надо выяснить, что интересно читателю. Я имею в виду, vox populi… — Это не проблема, — заметил Тоби, — Можно использовать фок–марсового матроса. Я не знаю, кто сейчас на этом посту, и получится как жребий. … Фок–марсовым матросам оказалась крепкая смуглая девушка невысокого роста, скорее всего – этническая ланкийка. Возможно, она была чуть–чуть нескладной, но это вполне компенсировалось энергичностью и даже некоторым изяществом движений, и открытой улыбкой – есть такие люди, которые одной своей улыбкой могут внушить симпатию… — Кэп, за время моей вахты особых происшествий нет. В оперативном радиусе 4 чужих военно–воздушных борта. Новозеландцы. 2 проблемных гражданских морских борта. Похоже, большие яхты в чилийской зоне ответственности, в 400 милях от Рапа–Нуи. В зоне потенциального подлета 1 бразильский КЛА. Высота 130 км, дистанция 3100 миль. Угрозы не представляет. Докладывала мастер–матрос Лакшми Дсеи. Рэббит мельком глянул на один из обзорных экранов радара и кивнул. — Понял тебя, Лакшми. А сейчас — не служебный вопрос. Хочешь — отвечай, хочешь — нет. — Слушаю, кэп. — Это — Жанна, она репортер из Канады, — начал капитан, — Она свой парень, и помогает этой юниорке Флэгг писать статью. Собирает мнения про то, что самое интересное на Элаусестере. Можно указывать несколько пунктов. — Ну… — девушка задумчиво повертела указательным пальцем, — типа, свободный обзор Антарктического сектора, весь наш MBL между чилийской и новозеландской зонами. Никаких препятствий с юга. Абсолютно открытый океан. Если что — очень удобно… — Да нет, — он покачал головой, — Я в смысле местных условий. Население, экономика, культура, ну, всякое такое. Личные впечатления. — А–а, — сказала она и задумалась уже на более длительное время. — Чем бы ты удивила своего друга, если бы он спросил про Элаусестере, — подсказала Жанна, — что бы ты сообщила ему интересного, необычного, веселого?… — Я бы, во–первых, рассказала про фестивали зеленых черепах. Но это субъективно. Они были темой моего дипломного проекта в колледже. Черепахи, а не фестивали, я имею в виду. А про фестивали я узнала только когда нас перебросили сюда из Микронезии. — Ты биолог по специальности? – уточнила канадка. — Нет, я училась по системам навигации и автоматического распознавания целей. Жанна улыбнулась и покачала головой — Вот уж не знала, что черепахи занимаются распознаванием целей. — Занимаются, — ответила матрос, — С 2006 года. US Navy, проект «Madlen». Торпеда–робот, имитирующая силуэт и характер движения зеленой черепахи. Отличить такую штуку на радаре от настоящей зеленой черепахи – не простая задача. Но решаемая. — О, боже! У вас о чем не заговоришь, получаются или торпеды, или атомные бомбы. — Это я к слову, — пояснила Лакшми, — А сейчас я занимаюсь настоящими зелеными черепахами. В смысле, наша научно–прикладная группа ими занимается. У них своя психология. Не как у дельфинов, конечно. Но, если понимать, чего они хотят, что им нравится, то с зелеными черепахами тоже можно как–то договориться … — Боюсь, лучше мне не спрашивать, о чем вы с ними намерены договариваться. — Это ты зря, — ответила Лакшми, — у нас там есть и гражданская тематика. Бионика, океанография, геология дна. Ты знаешь, что зеленые черепахи пересекают океаны с постоянной скоростью 10 – 20 узлов, и ныряют на глубины до 1400 метров? А что у каждой зеленой черепахи есть родина, и леди–черепаха каждый сезон возвращается именно на свой родной остров или атолл, чтобы заняться сексом и отложить яйца? Представь: она плывет для этого иногда за полторы тысячи миль! — А почему другие острова ее не устраивают? – поинтересовалась Жанна. — Пока не знаем. Но это ведь не просто так, верно? В этом есть какой–то практический смысл. Зачем–то они собираются на эти фестивали соотвечественников. И аборигены зачем–то копируют эти фестивали. Я имею в виду, местные сексуальные ритуалы. Доктор Рохо Неи похлопал Жанну по плечу. — Я ведь тебе говорил о ритуалах, не так ли? Вот, пожалуйста. Жалко, что ты не видела этот фестиваль, он всего два раза в год. Впрочем, есть и другие ритуалы на ту же тему. — Расскажешь подробнее? – спросила она. — Разумеется. Еще и видео–ролики покажу. А что еще нам сообщит матрос Дсеи? — Ну… — Лакшми снова задумалась, — Вообще вся здешняя farm–life. В смысле, не только дома–деревья, плантации водорослей, морские коровы… Хотя, и это тоже. Оно какое–то игрушечное. Если хочешь знать мое мнение, то аборигены как–то слишком срослись со своей культурной флорой и фауной. Типа, не вдруг поймешь, где заканчивается фауна и начинаются фермеры. Я не против того, чтобы быть ближе к природе, но… Короче, эти ребята, вроде бы, образованные, толковые, но как они обходятся без частной жизни? Ты заметила – тут ни у кого нет даже своего угла. Я раньше такое видела только в секторе Западно–Новогвинейского моря, где первобытные люди, как в учебнике экоистории. Жанна кивнула в знак полного согласия. — Да, меня это тоже поразило. На мой взгляд, это самое неприятное в коммунизме. Люди здесь лишаются индивидуальности. — Нет, Жанна, — возразила матрос, — Тут ты здорово ошибаешься. Эти аборигены, сплошь яркие индивидуальности. Но они все нараспашку, даже в смысле настроения. Абориген встает утром и рисует у себя на коже рисунок: под настроение. Видела, наверное? — Да, — подтвердила канадка, — Занятный обычай. Может быть, они так компенсируют отсутствие одежды. В других обществах люди одеваются под настроение, не так ли? — Может быть так, а может, и наоборот. В смысле, мы компенсируем тряпками разного фасона то, что не умеем выражать рисунками на коже. Рисунок индивидуальнее, чем одежда, ага? И еще: у аборигенов все хозяйство устроено так, чтобы каждый научился делать любую работу. Но это ни хрена не лишение индивидуальности. Каждый из них подходит к любой работе по–своему. Это для аборигенов принцип жизни: их хлебом не корми, только дай сделать что–то этакое. Ты ходила в их публичную жральню? — Да, — Жанна невольно улыбнулась, — креативно, ничего не скажешь. — То–то и оно, — сказала Лакшми, — каждая смена готовит по–своему, и изобретает свои приколы про то, что приготовила. Или эти их авиа–кондомы. — Что–что? — Inflatable wings, — пояснила та, — Надувные флайки. Ты видела, сколько здесь летает разных моделей? И треугольники, и ромбы, и диски, и вообще какие–то растопырки. Каждую такую штуковину нужно придумать, рассчитать, расчертить выкройку, потом собрать и склеить все это. Короче, охеренная гора усилий мозгами и руками. А они от этого прутся. Или дойка морских коров. Тут, казалось бы, ничего не придумаешь: одна корова, две сиськи. А они и тут делают что–то прикольное. Ладно, коровы – это фауна, они живые, интересные. Но возьмем чистку сортиров. Тебе бы пришло в голову сделать говнокачку, на которую смотришь и покатываешься со смеху? Нет. И мне — нет. Такие дела. А знаешь, в чем фокус? — В чем? – спросила Жанна. — В том, как у них все устроено с детьми. Как они с ними играют. Как они их учат. Как рассказывают про все вокруг. С детей этот креатив и начинается. Я тебе точно говорю. — Да, — согласилась канадка, — Они учат детей довольно необычно. Но то, как они их делают – еще более… Даже не знаю, как сказать… Лакшми легкомысленно махнула рукой. — Это, как раз, не важно. Если хочешь знать, в каждом community свой экстрим. Где–то охотятся на акул с ножиком, где–то катаются на виндсерфе в шторм, а тут – вот так. — Нет, важно! Это разные вещи – рисковать своей жизнью и рисковать жизнью бедняг, которые слишком малы, чтобы… Это безответственное отношения к младенцам… — По ходу, если смотреть под таким углом, то вообще не надо никого рожать, — сказала Лакшми, — Прикинь: планета – отстой, люди – говнюки, война, глобальное, joder conio, потепление. Вся галактика какая–то кривая. Хули детям делать в такой вселенной? — Наверное, я неправильно выразилась, — ответила Жанна, — Честно, говоря, я просто не знаю, как это назвать, но это кошмар. Сначала этот обряд с тремя мужчинами – знаешь, одно это уже унизительно. А потом эти чудовищные животы. Я удивляюсь, как можно двигаться с таким животом. Несчастные девчонки, зачем им это надо? А эта россыпь младенцев размером с котенка? Не может ничего нормальное так ужасно выглядеть! — Что ты на меня наезжаешь, как будто я все это придумала? — спокойно спросила фок–марсовый матрос, — Я же говорю: это экстрим. Мне это тоже не нравится. Но что делать, если у этих ребят такая религия? Они думают, что это, типа, их личный вклад в светлое будущее. Херня, по–моему, но может быть, я просто чего–то не понимаю в этой жизни. По–любому, они не нарушают Хартию, а остальное – их личное дело. Канадка почувствовала, что краснеет от возмущения. — Значит, личное дело, да? А этих детей, рождающихся пачками, тебе не жалко? На них что, не распространяется ваша Хартия? На них плевать? Они – законный объект каприза сумасшедших мамаш с безумным религиозным фанатизмом? — На счет детей, это ты зря, — заметила Лакшми, — О детях они очень заботятся. Никак не меньше, чем в других местах. Скорее, даже больше. Они все время возятся с детьми, это тоже часть их религии. Физкультура, обучение, и все такое прочее. Со мной в учебном подразделении был мальчишка с Элаусестере. 16 лет. Минимальный возраст контракта. Они отсюда часто идут в армию, потому что хорошо к этому делу приспособлены. — Идеальное пушечное мясо? – скептически уточнила Жанна. — Ни хрена себе, ты сказала… — Лакшми повернулась к Рэббиту, — Кэп, мне можно тут излагать свои выводы про этого парня, или это будет против инструкции? Капитан в некотором недоумении развел руками. — Матрос Дсеи, ты свой контракт читала? Там дан исчерпывающий перечень секретной информации. А чем ты занималась с парнями в свободное время, и как ты этих парней оценила – это твое личное дело. Можешь поделиться. Это даже интересно. — Это крайне интересно, — согласился доктор Неи, — И вообще, я, как настоящий канак, люблю послушать, как две красивые жещины спорят о мужчинах. — Ну, тогда вот, — сказала Лакшми, — Во–первых, на счет мяса. Я вообще–то в курсе, что у вас на Западе, ребята с мозгами не видят особой разницы между армией и скотобазой. Может, там это и правильно, а здесь другая система. Думаю, тебе лучше сначала самой разобраться, что здесь как устроено, а уж потом делать выводы. Это нормальная идея? — Пожалуй, да. Но что значит «хорошо приспособлены к этому делу»? — Это значит: такой человек в команде делает ее умнее и сильнее. Как в футболе. Один яркий игрок может инициировать лучшие качества всех остальных. Это понятно? — Не очень, если честно. Я лучше понимаю на примерах. — Aita pe–a. Вот пример: тест «полюс недоступности». 6 бойцов в надувном плотике на южной широте 50 и западной долготе 125. Ближайшая суша – атолл Дюси–Питкерн, в 1450 милях к северу. Теоретически, на плотике можно дойти за пару недель, но ваша задача — дойти в боеспособной форме. У каждого под левой лопаткой – датчик, и если параметры любого бойца падают ниже нормы, автоматически дается сигнал, и финиш. Всю команду через полчаса снимают с маршрута. У нас есть только сетка–дрифтер для рыбы и планктона и конденсатор для воды. Флаг в руки. — И какой процент добирается до цели? — Никакой. Потому, что на 50–й широте — холодно. Это как ваш Ньюфаундленд. В этой акватории хреновый климат. Меню: сырая рыба с сырым планктоном. Для зачета надо пройти 500 миль. На отлично — 1000 миль. До Дюси за 10 лет добирались 4 команды. — И вы были одной из них? — предположила Жанна. — Да. Мы шли 15 дней. Но знаешь, что самое главное? Мы были в таком настроении, что запросто могли бы идти и дальше, хоть до Туамоту. Нам было весело, нас прикалывала эта экспедиция, потому что Ромар в свои 16 лет, знал кучу всяких игр, и умел в любом дерьме найти свой юмор. Он даже придумывал названия той фигне, которую мы жрали. Криль с селедкой превращался в «лунную сонату плавника и панциря»… Понимаешь? — Кажется, да. Этакий неунывающий Вини–Пух в морском исполнении, не так ли? — Можно сказать и так. Но это, как бы лицевая сторона. Есть и оборотная. — Вот как? — Да, так. Я об этом сказала еще в начале. Все нараспашку, без понятия о частной жизни. — А можно тоже на примере? – спросила канадка. Коротко тренькнул звоночек и на мониторе что–то замигало красным. Лакшми сделала было шаг к пульту, но кэп Рэббит ее опередил и уселся в кресло оператора. — Рассказывай дальше и не отвлекайся, — бросил он, — Считай, я тебя на время сменил. — ОК, — сказала она, — Так вот, пример. После «полюса недоступности» нас отправили на Раиатеа отдохнуть недельку. Понятно, что команда разбежалась для той самой частной жизни. Я тоже собралась разбежаться, но увидела, что наш Ромар какой–то потерянный. Решила выяснить, в чем проблема – мало ли… Пригласила его на кружку эля и начала задавать вопросы. А у него в голове не укладывалось, что люди из команды запросто бросили друг друга. Для него команда – это семья. У команды все общее: и работа, и развлечения, и вся жизнь. Человек по его понятиям, не мог быть сам по себе. Он или в одной команде, или в другой, или в третьей, но никогда не один. Такие дела… — И что было дальше? – спросила Жанна. — А дальше… — Лакшми улыбнулась, — … Была странная романтическая история… … У группы курсантов на тренировочной базе ВМФ частной жизни почти нет. На берегу — комнатки на троих, а на учебном корабле — вообще кубрик. В таких условиях Ромар не выделялся почти ничем. Разве что, удивительно–малым количеством личных вещей. У среднего курсанта это — небольшой рюкзак, а у него — сумочка размером с аптечку. Еще один момент: как ни мало места в кубрике, а у курсанта там возникает ярко выраженное личное пространство. Фотка на переборке в районе подушки, какая–нибудь фенечка или амулет приделанный над койкой, и т.п. Человек четко обозначает «приватную зону». А Ромар этого почему–то не делал. Впрочем, тогда окружающих это не волновало. Вернее, они просто этого не замечали. В остальном–то парень нормальный. Можно даже сказать: отличный парень. И так до каникул на Раиатеа. На каникулах по графику, социальная служба ВМФ (уже знавшая особенности «комми») как–то решала их психологические проблемы, а здесь каникулы были специальным призом от команданте базы, и ни он, ни мальчишка — капрал группы, не подумали о возможных последствиях. Только Лакшми (единственная девчонка в группе) во–время спохватилась… И получилось так, что всю неделю на Раиатеа она провела вместе с Ромаром. Это напоминало «первый контакт» с инопланетянином (как его описывают в самых дебильных фантастических романах). Он видел окружающий мир совершенно не так, как она. Ему казалось, что все социальное пространство вокруг перегорожено невидимыми барьерами с колючей проволокой. Его ничуть не затрудняли экономические моменты — то, что за вещи и услуги надо платить, или то, что у предметов есть собственники (практике товарно–денежных отношений его учили в школе). Он даже был готов жить в обществе, где каждый человек защищает свое личное пространство от «посторонних». Но то, что члены его команды, с которыми было столько пройдено, в чем–то отгораживаются от него и категорически не желают делить с ним некую существенную часть жизни, полностью противоречило всему опыту Ромара, всем его взглядам на вселенную, на человека и на общество. В начале он отказывался в это верить, а потом (признав это, как объективную реальность) требовал, чтобы Лакшми объясняла ему, как в таких условиях, между людьми возможно взаимопонимание. Она изо всех сил пыталась ему объяснить. Она искала примеры в жизни, статьи в интернете, описания в книгах и ей это, как бы, удалось. Прошла неделя призовых каникул и Ромар вернулся в команду таким же веселым отличным парнем, как раньше. По крайней мере, так казалось. Еще через полгода было распределение. Лакшми попала на «Пенелопу», в тот период приписанную к базе Намонуито в Микронезии, а Ромар — в морской штурм–корпус «Transit Reef» на базе Пиерауроу между Палау и Новой Гвинеей. По традиции, перед тем, как разъехаться по «точкам», курсанты менялись открытками с надписями на память, и Ромар подарил ей открытку с улыбающимся пингвинчиком среди снежинок, и фразой: «Даже если мне холодно, я не буду грузить этим своих друзей». Тогда Лакшми стало ясно: он так ничего и не понял. Просто он научился с этим жить. Такие дела… … — Только вы с Элеа не пишите про Раиатеа и про пингвинчика на открытке. Это личное. Это я тебе только для примера рассказала. Как «своему парню». ОК? — А про «лунную сонату плавника и панциря»? – спросила Жанна. — Про это как раз хорошо бы написать, — сказала Лакшми, — Потому, что классно, когда есть такие ребята, как Ромар. Только им с нами бывает хреново, вот в чем проблема… Алло, кэп Тоби, а что там был за красный сигнал? — Перестраховка штаба, — ответил Рэббит, — Завтра днем, в акватории южнее Рангироа будут гасить циклон Эгле, а по инструкции, если L–bomb, то по всему океану полная боеготовность с нуля часов и до упора. Наверное, это правильно. Мало ли… — Хрен мы теперь поспим, — резюмировала матрос Дсеи и повернулась к Жанне, — И еще про здешнюю экономику. Тут все игрушечное. Это мое мнение. Весь Элаусестере – это большая взрослая игрушка. Только она не для прикола, а для серьезных вещей. Даже не знаю, какой пример к этому придумать… Ну, хотя бы, вот: несколько взрослых ребят в конце позапрошлого века баловались прыжками на раме с тряпкой и движком. Публика думала: полная херня! А через 20 лет — упс: штурмовая авиация … Алло, кэп Тоби, ты — командир и все такое, но, может быть, я уже займусь своей работой, а ты — своей? … Когда творческое трио – Жанна, док Рохо и кэп Тоби – переместились в библиотеку и обставились кружками с крепким кофе, канадка поинтересовалась общим мнением по поводу «игрушечно–экономической гипотезы» мастер–матроса Лакшми Дсеи. Капитан досадливо поморщился и сообщил: — По ходу, этот хомо–полигон дважды чуть не закрыли. Сначала — при Накамуре, когда здешние девчонки первый раз играли в родильный пулемет. Второй раз – несколько лет назад, когда в это же начали играть их дочки. De puta madre! Кино и самураи! Сюда прикатили эмиссары из UNICEF и ESCAPO (долдоны из UN, первые — по матери и ребенку, а вторые – по социальной политике в Азии и в нашем океане). Послать их на хрен было нельзя: согласно Хартии, все заявления о гуманитарных бедствиях должны разбираться в Верховном суде. На острова приехала верховная судья Молли Калиборо, очень обстоятельная тетка, автор самого ходового в Меганезии учебника прикладной механики для колледжей. Это была такая эпическая история – Гомер отдыхает… … ********************************* Хартия, бизнес и коммунизм в Меганезии. Глубокое расследование судьи Калиборо. ********************************* Со слов Рэббита история (вкратце) выглядела так. Судья Калиборо, для начала, провела короткое турне по всем островам Элаусестере, задавая прямые вопросы и получая столь же прямые ответы. Вы что, из принципа всегда ходите голые? Ах, потому, что тепло и стирки меньше… Ну–ну. Юноша, а что у вас за странный смайлик нарисован на животе? Ах, двойственное настроение… Ну–ну. Девушка, что вы делаете с этим моржом? Ах, это морская корова? Так, что вы с ней делаете? Ах, доите… Ну–ну. А где вы живете? Ах, вы обходитесь без домов?… Ну, да, тепло. А спите где? Ах, вот на таком коврике? А вам не жестко, нет? Ну–ну… Это чей ребенок? Что значит, «общий»? Где его мама? Нет, милая, не морочьте мне голову. Вы его рожали? Нет. А кто рожал? И где она в данный момент? Вот найдите, я хочу с ней поговорить. А ребенок пока побудет со мной… Не бойтесь, я умею обращаться с детьми… Будете пререкаться — выпишу вам пять суток ареста. Так… Юноша, это что за штука? Флайка… Гм… Не похоже. Я и сама вижу, что надувная. Вы что, на ней летаете? Гм… И давно? Ах, неделю. Ну–ну… А кто вам такое продал? Сами сделали? Ах, сами рассчитали? Вы авиа–инженер?… Ах, вот как. Ну–ну… Мальчик, дай мне ружье… Ах, заряжено? Спасибо, что предупредил. Тем более, дай сюда. Так… Где мама этого мальчика? Вы? Ах, вы мама того ребенка?… Ладно, забирайте, раз так. А где мама мальчика с ружьем… Вы? Зачем вы дали ребенку оружие?… Ах инструктор? Где инструктор?… Ах, это вы. Почему сразу не сказали?… Ну–ну. А эти молодые люди что делают?… Да, я вижу, что они занимаются сексом, но почему здесь и в таком странном составе?… Это вы так думаете, а я хочу от них услышать… Не надо. Пусть подойдут ко мне, когда кончат. А я пока посмотрю, что тут с питанием… Это что за транспарант? «Если вы нашли в салате гусеницу – значит вы выиграли суперприз». Гм. «Насекомых в лапше просим считать традиционной китайской приправой»… Так… юноша, принесите мне салат и лапшу. И чай без сахара… Ну и где тут гусеницы и жучки? Ах, шутка? Вы действительно находите это смешным?… Ну–ну. Вы что–то хотели спросить, молодые люди? Я хотела?… Гм… А, понятно, это вы там занимались сексом. И что, вам вот так нравится?… Ну–ну. Где вы учились?.. Нет, не сексу. Где вы получали образование?.. Ах, здесь? Сейчас проверим. Сядьте вот сюда, возьмите бумагу и что–нибудь пишущее… А мне пока дайте ваши коммуникаторы, я хочу посмотреть, где они сделаны, и вообще… Судья Калиборо умела проводить экзамены в любой обстановке. Смутить чем–либо эту худощавую 50–летнюю даму, одетую в пеструю гавайку и снежно–белые шорты, было невозможно. Обнаружив Годзиллу, она, вероятно, поинтересовалась бы: «Это у вас что, динозавр?… Ах, из японского фильма? И что он здесь делает?… Просто гуляет? Ну–ну». Убедившись, что, по крайней мере, по математике и механике, трое юношей и девушка владеют знаниями, как минимум, на уровне бакалавра, судья сказала «ну–ну, не так уж плохо», после чего потребовала, чтобы ее отвезли в ближайший детский сектор. Девушка… Да, именно вы. Какой у вас месяц беременности?… Не морочьте мне голову, на шестом месяце такой живот не бывает… Сколько–сколько? А как получилось, что вы беременны семерней?… Ах, вот как. Значит, специально… А кто вам такое подсказал?… Ах, в интернете. Ну–ну… А зачем вам это?… Гм. А доктор говорил вам, что это не очень безопасно?… Ах, вы все равно хотели? Ну–ну… А вы уверены, что сможете доносить?… Ах, на 31–й неделе? А для детей это как?… Ах, у других, значит, все хорошо. Ну–ну. А о себе вы подумали? Внешность, знаете ли… Ну, вижу эту женщину, и что?.. Сколько, вы сказали, у нее детей?… Надо же. А как вы намерены кормить свое потомство?… Ах, вот оно что. Ну–ну… Берегите себя… Не волнуйтесь, девушка, это ваше право по Хартии… Женщина!… Да, вы. Я не помешаю кормлению ваших малышей, если задам несколько вопросов?… Замечательно. Это все ваши близнецы?… А почему они такие разные, даже по цвету кожи?.. Разные отцы? Это как?… Ах, вот оно что? Я не знала… Вы специально так сделали?.. Ах, у вас такая цель в жизни. Что–то вроде религии?… Ах не совсем?… А вас не затруднит рассказать подробнее?… Так… Нет, это ваше право по Хартии… А как вы себя чувствуете?… Физически, я имею в виду?… Ну–ну… Берегите себя… Теперь вы. Вам сколько лет?… Что это вы в таком юном возрасте решили?… Сами захотели или вам подсказали?… Не волнуйтесь, я просто спросила… Нет, ничем не запрещено. А как вы собираетесь дальше учиться, получать профессию?… Можно я посмотрю этот ноутбук? Ах, вот как это организовано… И какую профессию вы выберете?… Что, сразу три? Ну–ну, неплохо… Вы бывали вне Элаусестере?… Таити, Самоа, Мангарева. Понятно. А за пределами Меганезии?… Новая Зеландия, Австралия, Чили, Эквадор, Мексика… Еще и Скандинавия? Просто замечательно, но при этом не забывайте учиться… Да, это ваше право по Хартии. Не нервничайте, деточка, никто вас не обидит. Берегите себя. А где я могу найти вашего наблюдающего врача?… Ну–ну. Пойду, переговорю с ним. После детского сектора, Молли Калиборо отправилась общаться с молодыми людьми, работавшими на морской ферме, точнее – в ее береговой (а не подводной) части. Юноша, сколько вам лет… Так… Где вы живете?… Я вижу, что на этом атолле. А дом у вас есть?… Значит, не нужен. Ну–ну… А когда вы последний раз были в одиночестве?… Когда последний раз вокруг вас не было никого из людей, с кем вы непосредственно могли бы общаться?… Так, а кроме посещения сортира?… Так, ясно, это по работе. А когда вы были в одиночесте по собственной инициативе?.. Что значит, зачем? С целью отдыха… Ах, вот как? И у вас никогда не было желания побыть одному, отдохнуть от всех, от этой суеты?… Что значит, не поняли вопроса? Как вы отдыхаете?… Понятно, а еще какие варианты?.. А еще?… В одиночестве вы никогда не отдыхали?.. Нет? А вне Элаусестере?… Кругосветное? А на чем?… И кто платил?… Какой фонд?… Ну–ну. А вы чем–нибудь болели в детстве?… А когда вы последний раз чем–либо болели… Вот как? Тогда я рада за вас… А что там за корабль?… Фрегат «Пенелопа»? Что он тут делает?… Да, пожалуй, вы правы. Девушка! Да, вот вы, в лодке. Отвезите меня на этот корабль… Нет, я не буду звонить. Я хочу сделать капитану сюрприз… А это будут его проблемы. Получив за 3 часа огромный объем информации, судья вернулась на Херехеретуэ, где ее ждали делегаты UNICEF и ESCAPO. Молча усевшись за стол и разложив перед собой бумаги, Молли сообщила: «Верховный суд рассмотрел ваши претензии к гуманитарной обстановке на Элаусестере, как то: отсутствие жилья, одежды и ряда других предметов первой необходимости, создание невыносимых условий жизни, принудительный труд, сексуальное рабство и извращенные формы материнства, жестокое обращение с детьми, разрушение семей, лишение медицинской помощи и образования, а также проведение экспериментов над людьми без их согласия. Суд нашел эти претензии необъективными. Суд запрещает вам проводить какие–либо исследования на этих островах, однако вам разрешается использовать местный коммуникационный справочник и пригласить для беседы любого жителя, который согласится иметь с вами дело. Это — все». Делегаты использовали эту возможность: опросили одного жителя: Лели Тангати, 16 лет, женского пола. Протокол беседы был опубликован согласно правилам Хартии. Вопрос: Извините, Лели, вы не хотели бы что–нибудь на себя надеть? Ответ: Зачем? Вопрос: Может быть, у вас просто нет одежды? Ответ: Есть, но здесь и так комфортно. Вопрос: Вы знаете, что в большинстве стран мира не принято ходить голыми? Ответ: Да. Если я приезжаю в страну с такими правилами, то надеваю что–то поверх тех участков тела, которые там табуированы – лицо, грудь, половые органы, ноги и т.п. И в тех странах, где холодно, я, разумеется, надеваю теплую одежду. Там это необходимо. Вопрос: Вы бывали в цивилизованных странах? Ответ: Я сейчас в цивилизованной стране. Вопрос: В смысле, вы бывали в Западной Европе или Северной Америке. Ответ: Я бывала на Аляске. Это достаточно северная Америка? Вопрос: Да, разумеется… А что вы там делали? Ответ: Знакомилась с историей экономики США. Юкон, «Золотая лихорадка». Вопрос: Лели, вы родились на Элаусестере? Ответ: Да. На западном моту атолла Тепи. Вопрос: У вас есть братья, сестры и если да – то есть ли среди них ваши близнецы? Ответ: У меня восемь сестер и шесть братьев. Я родилась в составе пятерки близнецов. Вопрос: Вы живете вместе с родителями или отдельно? Ответ: Я не уловила смысл вашего вопроса. У нас все живут вместе. Вопрос: Есть ли у вас отдельный дом или квартира? Ответ: Нет, мы здесь обычно не пользуемся такими предметами. Вопрос: А где вы живете? Ответ: В основном, на атолле Руго. Вопрос: Я имею в виду, жилище… Здание, сооружение… Шатер, шалаш. Ответ: Иногда я пользуюсь сооружениями или тентами. По обстоятельствам. Вопрос: Согласно анкете, у вас четверо детей, близнецов 10 месяцев от роду. Это так? Ответ: Да. Три мальчика и девочка. Вопрос: У вас есть муж? Ответ: Я не этнограф, поэтому не могу ответить на ваш вопрос. Вопрос: Простите. Лели, но при чем здесь этнография? Ответ: При том, что, понять ваш вопрос можно, только изучив ваш этнос. Вопрос: Простите, но я просто спросил о вашем семейном положении. Ответ: Давайте я поясню на примере. Скажите, какое ваше место в buambramra? Вопрос: А что такое buambramra? Ответ: Это – инсталляция в традиционной деревне папуасов. Если у вас там нет своего места, то вы в этой деревне — просто никто. Вопрос: Понятно. Но мы же не папуасы, верно? Ответ: Вы не папуас и не этнограф, и знаете про обычаи папуасов не больше, чем я про ваши. Я знаю, что у папуасов — buambramra, а у европейцев — situation–de–famille, и все. Вопрос: Скажите, какой у вас годовой доход на человека в семье? Ответ: Я этим не интересовалась. Но вы можете взять последний годовой отчет фонда, поделить сумму дохода на число жителей, и получить число, которое вас интересует. Вопрос: Где вы работаете, Лели? Какая у вас профессия? Ответ: Я занимаюсь строительством в терра–акваториях. Это делать террасы таким dick, типа мини–бульдозера. Еще я занимаюсь каучуком. В смысле — на фабрике водорослей, которые с латексом. Иногда — морскими животными. Еще есть такая штука: 4d — дизайн траулеров. Тоже занимаюсь. Интересно. Иногда что–то другое. По обстоятельствам. Вопрос: Лели, на что вы в основном тратите деньги? Ответ: Я редко это делаю. Последний раз, месяца 3 назад. Я купила плавучую фабрику–полуавтомат по производству сеток для плаферов и мини–АЭС. У «Bikini–fuego» было 2 недели скидок на новую технику. Получилось выгодно, но это был не лучший вариант. Вопрос: Это, видимо, покупки для бизнеса. А лично для себя? Для быта, отдыха? Ответ: Для себя я иду на склад и беру. Или оставляю заявку, чтобы мне это купили. Вопрос: Чтобы кто вам купил? Ответ: Те ребята, которые в данный момент работают по закупкам. Вопрос: Что, например, вы заказывали? Ответ: Последний раз – тур Барселона — Гавана — Рио. Мы вшестером летали на фиесты Даже сняли кино, по приколу. Могу дать адрес, как скачать из интернет. Вопрос: Но в Барселоне или Рио вам приходилось делать личные покупки? Ответ: Да, конечно. Там нет социального сервиса, и пришлось возиться с бумажками и кредитными карточками. Это морока, но не сложно. Даже опоссума можно научить. Вопрос: Давайте вернемся к вашим детям. Как вы успеваете заниматься четверыми, да еще работать по нескольким профессиям? Ответ: Ну, я мало занимаюсь мелкими. Так, забегаю глянуть, как они, поцеловать в нос, все дела. Пока кормила, конечно больше общалась. Сейчас реже. Я не профи по детям. Вопрос: А кто занимается? Ответ: Есть девчонки, которым это нравится. У них хорошо получается. Я не мешаю. Вопрос: Лели, а как получилось, что у вас четверо близнецов? Ответ: Очень просто. Как–то раз я решила, что неплохо бы обзавестись потомстовом, и зашла к доктору. Он посмотрел, сказал, что по здоровью это будет нормально, и сделал расчет по дозам стимулятора. Я это принимала 2 месяца перед фестом зеленых черепах. Дальше – все понятно. По–моему, хорошо получилось. Вопрос: Не очень понятно. При чем тут зеленые черепахи? Ответ: Ну, считается, что это счастливые дни, а по ходу — просто красивый обычай. Они приплывают дважды в год, размножаться и, говорят, от них излучается особая аура. Это такой вопрос, можно верить – можно не верить. Но для настроения это классно. Вопрос: Лели, не могли бы вы рассказать об этом подробнее. Ответ: Легко. У черепах дата скользит в пределах недели. Точно известно за сутки. Они плывут, и их видно с воздуха. Тут все, кто играет, собираются на песчаном пляже. Как только черепахи видны с берега, все плывут им навстречу. Это ритуал, поиграть с ними, перед тем, как устраивать гонку. Дальше девчонки плывут к берегу, а потом кто–нибудь дает сигнал, и мальчишки догоняют. Дальше, на мелководье, где можно встать на ноги, начинается make–love. Понятно, что все немного жульничают. Я имею в виду, мне же не безразлично, кто меня догонит первым, кто — вторым, а кто — третьим. Четвертый – это только под настроение, если девчонка сильно завелась. Это редко бывает. Обычно, два или три, а потом выходишь на берег. А на берегу просто танцуют, но не очень громко, чтобы не напугать черепах. Они такие трогательные… Кто–то из девчонок лезет в воду второй раз. Это не очень по правилам, но если хочется, то почему бы и нет. Когда все черепахи уплыли, мальчишки разжигают костер и варят нам крабовый суп с мидиями, ламинарией и всякой морской мелочью. Это, типа, ритуальное блюдо. И танцы уже под музыку – чем громче, тем лучше. А на рассвете все расползаются спать. Кто – прямо на берегу, а кто – под навес. Это уже кому как нравится. Вроде, все… Хотя нет, кто–нибудь еще снимает на видик. Потом прикольно смотреть, но это уже отдельное развлечение. Вопрос: Вы употребили выражение «make–love». Что вы конкретно имели в виду? Ответ: Конкретно, мне нравится wildcat–style, но это индивидуально. На то и kamasutra. Вопрос: Чем вы собираетесь заниматься в будущем? Ответ: Ну, это я еще не решила. Может, подпишу армейский контракт на 600 дней. Там интересно. Или, в какую–нибудь острово–строительную фирму. Прикольно строить под водой. Или поучусь еще 2 года, и пойду в инженерный центр рыболовной техники. Вопрос: Если вы пойдете в армию, вам придется бросить детей, не так ли? Ответ: С чего бы? Во–первых, там часто отпускают на выходные. Во–вторых, мне кто–то может подвозить их на вечер, чтобы поиграть. А, в–третьих, я же только на 600 дней. А еще мы с девчонками решили: как нашим детям будет 3 года, так все полетим на MBL Вопрос: Куда вы полетите? Ответ: В нашу Антарктиду. Там можно играть в снежки. Дети от этого так прутся… Виртуальная картина 3–летних канаков–коммунистов, азартно бросающих друг в друга снежки среди белого безмолвия Земли Мэри Бэрд, окончательно добила чиновников из UNICEF и ESCAPO. Они не смогли придумать больше вопросов ни к Лели, ни к кому–либо еще из жителей Элаусестере, и отбыли, освободив Молли Калиборо оперативный простор для действительно серьезных дел, связанных со сложившейся здесь ситуацией. Судья обосновалась в кают–компании «Пенелопы» и с полнейшей бесцеремонностью вызвала первых лиц двадцати крупных коммерческих партнерств, включая несколько входящих в ten–top Меганезии. Среди них были производители самолетов и кухонных комбайнов, игрушек и оружия, швейных машин и кораблей, фермерских тракторов и компьютерной техники, металлопроката, пром–химии и модулей атомной энергетики. Когда эта пестрая группа собралась, как студенты колледжа перед преподавателем (по словам Рэббита, судья Калиборо специально создала привычную для себя обстановку), началась грандиозная, невиданная, тотальная выволочка. — Кто из вас знает, что такое «бройлеры»? – начала Молли, — Вы? Ну, скажите… Да, это верный ответ. Быстро выкармливаемые на конвейере цыплята. Именно цыплята, а не люди. Кому не понятна разница – поднимите руку… Всем понятна. А если кто–то эту разницу забывает, и начинает делать такой бизнес на людях, то что с ним происходит? Неужели никто из вас не знает? Взрослые люди, кое–кто из вас воевал за Хартию. Что, забыли, ради чего воевали?… Вот! Верный ответ: ВМГС. Движемся дальше. Всем ли тут понятно, что на Элаусестере сделан именно бройлерный конвейер? Кому не понятно? О! Лес рук. Какие вы непонятливые. Ладно, все взяли бумагу и что–нибудь пишущее. У нас будет открытый урок математической экономики. Пишем сверху… Диктую: наиболее рентабельными инвестициями являются инвестиции в человека. Ставим точку. Теперь. Делим лист вертикально на две графы, и пишем справа – расходы, слева – доходы… Вы чем–то недовольны?.. Да, именно вы… Ах мне показалось? Ну–ну. Так вот, если мне еще раз покажется — вы получите, для начала, 5 суток ареста… Так, вы меня сбили. На чем я остановилась? Да. На расходах. Пишем: 500 миллионов фунтов в год. Я утверждаю, что вы тратите на Элаусестере никак не больше этой суммы. Примерно 250 тысяч в год на каждого взрослого. Взрослыми тут становятся лет в 13. Кто не согласен, что я права — поднимите руки… Все согласны. Теперь слева пишем пункты: технология организации персонала, решение нечетко поставленных прикладных задач, экспресс–тестирование прототипов новой техники и агро- культур, международный промышленный шпионаж, экономичные методы инженерных расчетов и деловой графики. Внизу отчеркиваем, и пишем сумму: 2 миллиарда фунтов в год. Вы снимаете с этого бизнеса никак не меньше. Кто не согласен — поднимите руку… Так, опять все согласны. Теперь, напротив каждого пунктом поставьте сумму дохода по нему, чтобы общая сумма в левом столбце сошлась. Если что–то не получается – можно дописать еще пункты… Да, я разрешаю вам звонить консультантам по экономике, бухгалтерам, и кто там у вас еще есть. Но, через четверть часа я соберу листочки, и это задание должно быть выполнено. Через 15 минут, Молли Калиборо собрала листочки, и пробежала глазами цифры. — Ну–ну… Это было бы терпимо, при соразмерных социальных взносах с этого бизнеса. Да, было бы терпимо, если бы не два «но». Кто назовет эти два но?.. Не вижу поднятых рук… Вы готовы? Слушаю ваш ответ… Правильно. Во–первых, «preed». Если взрослые девушки, которым лет 25 – 30, у которых есть жизненный опыт, и дети, получившиеся обычным путем, решают поиграть во что–то этакое, то это их дело. Но, если девочки–подростки, у которых светлая голова, но нет никакого жизненного опыта… А здешний доктор, с которым придется разбираться особо, заявляет: у вас такое отличное здоровье, так зачем мелочиться? Рожайте сразу десяток… Кто сейчас сказал: «они сами хотят»?… Вам пять суток ареста за неуважение к суду. Место ареста: атолл Тепи… Меня ни капли не волнует, как вы оттуда будете работать в правлении. Считаем установленным фактом: эти эпидемии подростковой полифертильности, являются следствием дурной рекламы. Виновник будет примерно наказан. Теперь, кто назовет второе «но»?… Никто?.. Ясно, придется назвать мне. Дезадаптация. Слышали про такое?.. Это очень просто: ни один из ребят в этом хомо–питомнике не умеет существовать вне группы, вне коллектива. Это социальная патология, и если вы не сможете это исправить, то суд закроет ваш здешний бизнес, потому что Хартия запрещает воспитание, влекущее неспособость к адаптации в нормальном обществе… Кто сказал: «Может, это их общество нормальное?»… Вам тоже пять суток ареста за неуважение к суду. Место: там же. Составите кампанию первому арестованному. Так. Теперь, установив, что должно быть категорически исключено, мы можем перейти к вопросу о социальных взносах, и о социальном контролере. Он будет следить, чтобы названные условия соблюдались. А теперь, займемся этим доктором… По итогам судебного процесса, фирмы–участники были дополнительно нагружены 250 миллионами фунтов соц–взносов. Доктора закатали на каторгу в поселок Муспелл, у Южного полюса. В базовом школьном пособии по экономической истории появилась страничка об «Elausestere foa» (мини–этносе коммунистического сообщества), так что, выходцы с этих четырех атоллов, по крайней мере, получили понимание своих проблем окружающими, а это уже не мало. Хитрый выход из положения нашла судья Калиборо. Конечно, проблема адптации местных ребят от этого не исчезла, но она перестала быть экстремальной, а не–экстремальных проблем в свободном обществе всегда множество. Никуда от них не уйти… Что касается двух арестов: присутствовавшие бизнес–лидеры сочли их капризом и, в знак протеста, всей своей пестрой кампанией остались на атолле Тепи на пять дней. Это имело очень яркие последствия, но о них уже другая история… ********************************* … Капитан Рэббит замолчал и закурил сигарету. Жанна кивнула головой в знак понимания, подняла глаза от экрана ноутбука (в течение всего рассказа она делала короткие записи), отхлебнула уже остывший кофе из кружки и поинтересовалась: — А можно где–то почитать, что в этом пособии по экоистории? — Так в интернете же, — ответил он, — basic–edu.mnz и там пункт «ecohisto». — Ясно. Это я почитаю. Но все равно, мне кажется, есть тут какая–то недоговорка…. — И не одна, — меланхолично проворчал Рохо Неи. — Ах, даже не одна! – обрадовалась Жанна, — И что нам говорит об этом биомедицина? — Биомедицина, — сказал Рохо, — начинается, как известно, с биологии человека, а она, в свою очередь, с происхождения человека. Согласно одной из гипотез, за последние 3,5 миллиона лет, начиная с Kenyanthropus platyops (кениантропа), эволюционная линия Homo ветвилась и сливалась, как минимум, четырежды. Древнейшие люди уходили со своей прародины (между Африкой и Мадагаскаром), а потом возвращались. Какие–то расы меняли климатические пояса, пищевую базу, и даже среду обитания. Наяпитеки почти все время жили в море, а неандертальцы — среди ледников. Весь этот винегрет до сих пор продолжает где–то перемешиваться, а где–то — разделяться. Пример: на мелких атоллах выделилась гавайская раса, на больших островах – креольская, а на MBL явно преобладает неандертальская. Это — новые расы–метисы, они прошли через множество гибридизаций, но условия жизни вновь разделяют их на вторичные подвиды человека. — Неандертальская раса? – переспросила Жанна, — я думала, неандертальцы вымерли. — Это околонаучная спекуляция. По косвенным данным палеогенетики, рыжеволосые люди скандинавского типа несут значительную долю неандертальских генов. Сравните процент рыжих на MBL и в Центральной Океании. На MBL он в тысячи раз больше. На Таити, Самоа, или Фиджи рыжий – редкость, а в нашей Антарктике – каждый второй. — А на Элаусестере? – поинтересовалась канадка. — На Элаусестере это пока не заметно, но, — док Рохо многозначительно поднял палец к потолку, — мы видим признаки нео–расового расщепления вида по сроку беременности. Жанна в полнейшем недоумении подняла на него взгляд. — Я не поняла. У человека, насколько я знаю, беременность в норме длится 40 недель. — Это насколько ты знаешь. А наука знает, что есть два срока: 38 – 40 и 30 — 32. Это т.н. «феномен семимесячных». В животном мире нет других примеров, когда бы детеныш, недоношенный на четверть срока, так легко выживал. Эволюционное объяснение: для наших ближайших родственников – шимпанзе и бонобо – норма как раз 30 — 32 недели. Вероятно, так же обстояло дело у кениантропа. А вот у наяпитека, который проводил больше времени в море, чем на суше, беременность стала более продолжительной. Это общее правило: морские млекопитающие вынашивают дольше сухопутных, т.к. в воде увесистое пузико не доставляет таких хлопот и позволяет лучше защитить детеныша. Пример: дельфиниха вынашивает 10 месяцев, но довольно тяжелый плод не лишает ее подвижности. Она агрессивна и может себя защитить, а новорожденный дельфиненок требует постоянной охраны — иначе он станет добычей акулы. А возьмите сухопутного хищника того же размера. Например, ягуара. Самка рождает двух — четырех детенышей после всего ста дней беременности. Они совершенно беззащитны, зато роды проходят быстро, легко, и девочка–ягуар может доставить вам крупные неприятности, если вы попробуете покуситься на ее новорожденное потомство. Понимаете, к чему я веду? — Человек унаследовал от разных линий предков способность рожать или раньше, что удобно на суше, или позже, что удобно в воде? – предположила она. Доктор Рохо удовлетворенно кивнул. — Да. Причем для длинного срока норма — один ребенок, как у водных хищников, а для короткого – два — четыре, как у сухопутных. Теперь – внимание: у шимпанзе частота рождения близнецов в несколько раз выше, чем у человека, причем за счет частоты не однояйцевых, генетически–идентичных близнецов, а за счет разнояйцевых. У них не просто разный комплект генов, но зачастую, даже разные биологические отцы. Это не просто так, это явный механизм расширения генетического разнообразия прайда. — Хорошо, что вас не слышат местные ребята, — заметила Жанна, — не думаю, что такое, сравнение с шимпанзе им бы очень понравилось. — И зря не думаете, — с улыбкой ответил Рохо, — В учебнике прикладной биологии у нас через строчку человек сравнивается с шимпанзе и с бонобо. Это никого не обижает. А теперь приготовьтесь к действительно шокирующей информации. Доктор Фоиана Пио, которая сейчас досиживает свой срок в Муспелле… — Так этот доктор — женщина!? – удивилась канадка. — Да, и довольно симпатичная на мой вкус. Но совершенно без тормозов. Из–за этого и села. Фои приехала на Элаусестере, когда здешние девушки устроили первый бэби–бум, родильный марафон и застала самое начало. Я с группой других военврачей–волонтеров приехал немного позже, и работал здесь три месяца… Об этом не принято говорить, но почти 10 процентов погибли. Я имею в виду этих дамочек. Детей мы вообще не считали. Выжил — хорошо, не выжил — ну и… Как на войне. Или даже страшнее. Я работал на двух серьезных заварухах, но нигде мне не было так больно и страшно, как здесь… — Но, черт возьми, почему это не запретили!!! – перебила она. — Потому, — ответил док Рохо, — что Фои придумала тест, калибровку дозы стимулятора и метод нехимической инициации родов на 30 – 32 неделе. Если у вас плюсовой тест и вы получите дозу «normal», то будет 4 — 6 близнецов, и вы родите их 7–месячными, причем риск и травматичность окажутся ниже, чем при обычном процессе, принятом в западных странах… Хотя, несколько выше, чем при обычном процессе, принятом здесь, у нас. Жанна сделала еще дюжину коротких записей и протянула вверх руку, как школьница. — Док Рохо, я не поняла про риски, про западные, страны, про тест… — Так, — сказал он, — по порядку. Медикализованные роды в положении «на спине», как и многие другие нефизиологичные и психически травмирующие методы, принятые в т.н. «западных» странах, у нас не практикуются. В итоге, у нас более благоприятная общая ситуация. Это раз. Далее. Плюсовой тест Пио — это врожденная предрасположенность к поли–фертильному процессу. Она есть у достаточно многих. Это два. И последнее: для поли–фертильного процесса, нормой являются 30, а не 40 недель. Если роды четверни проходят в таком режиме, то все просто отлично. При большем количестве близнецов, вероятность проблем существенно возрастает. При дозе «high», когда гиперстимуляция приводит к числу близнецов более шести, риск становится медицински недопустимым. Однако, запретить человеку делать с собой такие фокусы – нельзя, как нельзя запретить жрать пиво квартами или охотиться на акул с вашей боевой пилочкой для ногтей. — Oh! Fuck! – возмутилась канадка, — и вы тоже привязались к этой несчастной пилочке! — Это я к слову, — утешил ее доктор, — Подведем промежуточный итог: после уточнения калибровки, многие женщины получат возможность сравнительно быстро, комфортно, безопасно и изящно обзаводится четырья младенцами сразу, причем от двух или трех различных отцов. Я думаю, лет через 5 это войдет в моду и, по–моему, это здорово. — Знаете, — возразила она, — может быть, биологически это и хорошо, но психологически, скрывать потом от мужа и от самих детей, что… — Я забыл добавить, — перебил Рохо, — Мой вывод не распространяется на территории с дегенеративными гендерными обычаями, вроде исламских или европейских стран. — Вы сказали «дегенеративными»? – переспросила канадка. Доктор Рохо улыбнулся и слегка повел плечами. — Ну, да. У нас в социологии используют этот термин. Он хорошо отражает суть дела. — Так, — вздохнула она, — Европейские обычаи вы находите дегенеративными, а оргии с зелеными черепахами вы, видимо, считаете идеалом отношений между полами. — Давайте танцевать от двери, — предложил он, — Начнем с того, что модели гендерных отношений условно делятся на палеолитические, мезолитические и неолитические. — И еще современные, — добавила Жанна, — вы про них как–то забыли. — Если вы о западной гендерной модели, то она неолитическая, — ответил Рохо, — она, по сути, та же, что 5 — 6 тысяч лет назад. Женщина — это средство товарного производства. Она в этом качестве приватизируется конкретным мужчиной – главой домохозяйства, и реализует репродуктивную функцию в его интересах: продвигает его гены в следующее поколение. Отсюда – правовой или моральный запрет на внебрачные связи женщин. — Буржуазный брак – форма узаконенной торговли женским телом, — вставил кэп Рэббит, наливая всем очередную порцию горячего кофе. — Стоп! – возразила канадка, — Возможно, это было в позапрошлом веке, но сейчас очень многие в цивилизованных странах строят отношения совершенно иначе! — Да, — согласился Рохо, — Государство, как неолитическая форма социального устройства, понемногу разрушается, и уже не может надежно защитить право собственности хозяина на женщин. Но европейской моделью называется именно то, что процитировал кэп Тоби из Энгельса. Мда. Коммунистическая аура этих атоллов как–то влияет на мысли. — По Энгельсу, — снова встрял капитан, — государство не умеет регулировать отношения постиндустриального производства, поэтому оно теряет контроль над гендерной сферой, после чего разрушается. Власть оффи держится на том, что они предписывают обществу законы биологической репродукции. Типа, они управляют селекцией людей. Кому хотят — дают размножаться, кому не хотят — не дают. Кого–то убивают, чтобы он не размножился. Устраивают войну и убивают десяток миллионов активной молодежи. Типа, борются за сохранение государств на планете. За доминирование своего клана. — Интересно, — добавил Рохо, — что оффи не осознают собственных мотивов для ведения мировых войн. Это работает квази–биологическая программа устранения более молодых репродуктивных конкурентов. На осознанном уровне придумывается социальный миф. Планетарная миссия, национальная идея или еще что–нибудь невротическое. Жанна энергично тряхнула головой и сделала глоток из своей кружки. — Куда–то мы далеко ушли, дорогие мыслители. Нельзя ли вернуться к началу? К трем моделям. Про неолитическую – рассказали, а что с остальными двумя? — Мезолитическая модель, — сказал доктор, — Это когда домохозяйство регулируется не автократией патриарха, а контрактом между всеми участниками. Каждый что–то принес или что–то сделал, в хозяйстве получился доход, и его использовали в общих интересах, как заранее договорено. В такой системе нет смысла выяснять, кто чей биологический отец, т.к. это не влияет на собственность и ее распределение. Ребенок, рожденный в домохозяйстве, относится к домохозяйству, а не к какому–либо конкретному мужчине. — То есть, эта женщина – общая для всех мужчин в доме? – спросила канадка. — Нет. Она просто женщина в доме. Выражаясь языком американских адвокатов, ее тело не рассматривается, как общая собственность. Как правило, она более–менее регулярно занимается сексом с кем–то из мужчин, живущих с ней под одной крышей. Это удобно и естественно. Но она может заняться тем же самым где–то еще, с кем–то другим. — А если она решит уйти в другой дом – чьи тогда дети? — Это по–любому ее дети, — ответил кэп Тоби, — Но, если у детей есть свое мнение, то они могут остаться в старом доме. В спорных случаях решает суд — а как иначе? — Значит, имущественные вопросы регулируются, а в сексе полный промискуитет. Так? — Не совсем, — возразил Рохо, — я уже говорил, что человеку удобнее заниматься сексом с тем партнером, с которым он живет под одной крышей. Так само получается. А связи на стороне… Ну, где их нет? Просто в таком обществе нет необходимости их скрывать. — ОК, — резюмировала Жанна, — Осталось разобраться с палеолитом. Доктор Рохо Неи улыбнулся. — С палеолитом совсем просто. Уберите из мезолита свой дом, личные доходы и любые постоянные связи типа владения между конкретными людьми и конкретными вещами. Для полноты картины, организуйте жизнь так, чтобы для каждого человека постоянно менялось место деятельности и род работы. Равномерно распределите экономическую ответственность за потомство между всеми жителями. Это и будет палеолит. Здесь ни один материально–культурный фактор не влияет на сексуальный выбор. Играют роль только биологические предпочтения, проверенные в условиях дикой природы. — Ничего себе… — произнесла Жанна (ее пальцы стремительно бегали по клавиатуре ноутбука), — Получается, что на Элаусестере люди намеренно отброшены в ранний каменный век, почти на уровень диких обезьян. Это же безумие какое–то. — Давайте уточним кое–что, — предложил Рохо, — социальный строй здесь не является палеолитом, как и социальный строй в остальной Меганезии не является мезолитом. Прошлое – прошло. Его невозможно, да и не нужно возвращать в полном объеме – с каменными топорами и палками–копалками. Но мы можем заимствовать из прошлого какие–то элементы, которые, в ходе истории, были неосмотрительно заменены менее удачными конструкциями. Вас же не удивляет возвращение в медицину некоторых фольклорных рецептов? В XIX — XX веке все это заменили синтетической химией, а оказывается, кое–где, этого не следовало делать. Это верно для фармакологии, и для социологии. Мы возвращаем в жизнь более эффективные био–социальные схемы. — Более эффективные для чего? – спросила Жанна, — Для бизнеса тех компаний, которые вложили сюда деньги и платят вашему обществу виру, чтобы оно не замечало, что здесь творится? Вот и вся цена вашей Великой Хартии. 25 фунтов на рыло в год. Я правильно поделила 250.000.000 фунтов на 10.000.000 жителей Меганезии? В образовавшейся паузе чирканье спички, от которой Тоби Рэббит через пару секунд прикурил сигарету, прозвучало, как выстрел. — Ты хреново считаешь, гло, — сообщил он, — Подели на 7000 жителей Элаусестере, не ошибешься. Это деньги на их безопасность. На спец–медицину и на спец–программы адаптации. На непрерывный мониторинг, который ведут соц–контролеры по решению суда. На звено штурмовых летающих лодок, дополнительно к нашему фрегату, и на оперативников INDEMI. Знаешь сколько атак было на этот объект за последние 5 лет? — Я не поняла. Каких атак? — А ты глянь в «Militar–facts», там есть обзор. И дело, кстати, не в деньгах, а в принципе. — В принципе? – переспросила она, — В принципе, по которому несколько тысяч человек оказались в первобытной резервации? — Ты с ними общалась, — ответил он, — Скажи: они – больные, несчастные, задолбанные непосильным трудом и невыносимым бытом? Они мечтают отсюда смыться, а мы их не отпускаем, держим за проволокой под током и бьем дубинками по мозгам? Им хочется жить по–другому, а мы им не позволяем? Или, может быть, мы держим их в полнейшем информационном голоде, они не знают, что есть Сидней, Париж и Нью–Йорк, где люди живут в многоэтажных муравейниках, ездят между этими муравейниками на моторных тачках, ходят в штанах и спят в бетонных камерах, ложась на доски обитые тряпками? — Это не довод, Тоби! Из того, что Маугли не хочет и не может жить в цивилизованных условиях, не следует, что его надо было отдавать на воспитание волкам! — Что такое цивилизованные условия? – поинтересовался капитан. — А то тебе не понятно! – огрызнулась она. — Не понятно. Объясни. Жанна озадаченно замолчала и сделала несколько медленных глотков из кружки, чтобы выиграть время. Дело в том, что вопрос Рэббита поставил ее в тупик. Она вдруг поняла, что всю свою сознательную жизнь пользовалась словом «цивилизация», совершенно не задумываясь о его значении. — Ну, — сказала она, — По крайней мере, это когда живут в доме, а не под пальмой. — Европейский виллан образца X века был цивилизованнее, чем житель Элаусестере? — О, черт! Нет, конечно. Я же не сказала, что это единственное условие. — Какие еще? — спросил Тоби. — Знаешь, это придется долго говорить, но на любом примере будет понятно. Ну, вот ты привел пример с вилланом – я тебе сразу ответила. — ОК, — сказал он, — Так и сделаем. Кто цивилизованнее, Лели Тангати с атолла Руго или двое чиновников из UNICEF и ESCAPO, которые с ней беседовали? — Ну… — канадка снова задумалась, — Это так сразу не скажешь. Такие разные взгляды на жизнь, что… Наверное, если бы я лично знала эту девушку, то могла бы определить… — Нет проблем, мы неплохо знакомы, она иногда со мной советуется по дизайну кораблей. У нее это вроде серьезного хобби. Лели общительная девчонка и не откажется поболтать. О! Хочешь покажу одну штуку? — Рэббит вынул из кармана коммуникатор, потыкал в меню и повернул экранчик к Жанне, — Это 3d ее самого удачного проекта. 13–метровый фишер–полуавтомат. Изящный, да? Сейчас на Херехеретуэ строят опытную серию, 4 единицы. — Да, очень красивый, — согласилась она, — а надпись «i wo u ++ leli» это, видимо тебе? — Это, типа, открытка на мой лунный день рождения, — пояснил он, — Так что скажешь на счет сравнительной цивилизованности? — Ну… Вообще–то умение проектровать технику это еще не гарантия… — Ясно, — перебил капитан, — а неумение делать ничего полезного – это гарантия? Эти два субъекта, которые с ней общались, ни хрена не умеют кроме бла–бла–бла. — Откуда ты можешь это знать? – спросила Жанна. — Ну, скажи, что полезного они могут уметь? – предложил Тоби. — Дурить голову западным налогоплательщикам, — ответил за нее Рохо Неи, — hei, amigos, сюда движутся вплавь наши юниоры. По крайней мере, так в SMS. Ну и обормоты… Капитан зевнул, встал и с хрустом потянулся. — Пойду, встречу. Вдруг они не умеют пользоваться шторм–трапом… И вот что, Жанна. Мои матросы часто подшучивают над местными. Типа, хомо–полигон, заповедник эмо. Но, во–первых, есть Хартия. А во–вторых, на самом деле, мы их любим. Пусть это все игрушечное, искусственное, но местные ребята — настоящие, живые. Они живут своей жизнью, не очень–то похожей на нашу, но они так хотят. И наша красотка «Пенелопа» стоит здесь для того, чтобы никакая сволочь им не мешала. Мы ребята простые… Не договорив фразу, Рэббит козырнул и вышел из библиотеки. — Разогрела ты этого парня, — весело сказал док Рохо, — От ушей можно прикуривать. — Надеюсь, я его ничем не обидела? — Нет, — доктор покрутил головой, — Ты проверила его представления на прочность, и он будет тебе признателен. Может, даже нальет тебе виски. Правда, контрафактного. — А почему «заповедник эмо»? – спросила она, — В Канаде так называют эксцентричных молодых людей, которые одеваются во все черное и розовое и эпатируют публику тем, что выворачивают наружу свои эмоции. А здесь? — Аналогично, — ответил Рохо, — Правда, наши вообще ни во что не одеваются, а эмоции рисуют фломастером у себя на пузе или еще где–нибудь. Только они не эпатируют. Они просто живут так. А парни вроде нашего бравого кэпа страшно гордятся тем, что могут защитить этот образ жизни. Тут действительно были попытки нападений, хотя, на мой взгляд, не слишком серьезные… так вот, кэп не злой человек, и экипаж тоже… Но пару раз они просто зверели. Мне, при помощи некого неформального влияния, приходилось всех урезонивать. Иначе арестованных в два счета сбросили бы под гребные винты. — Под гребные винты? – переспросила Жанна. — Это крайне негуманный способ убить человека, — пояснил доктор, — Его используют малайские пираты по отношению к кровным врагам. Вендетта, так сказать. — О боже… Но почему…? — Потому, Жанна, что эти люди и были для них кровными врагами. Вам будет не очень просто это понять, но для молодежи… Я имею в виду, тех, кто вырос уже при Хартии, очень важно, что наша страна вся такая разная. Здесь — коммунизм, а в другом месте — королевство. Где–то огромные каменные монеты по три центнера, а где–то — таблички–расписки на бамбуковых пластинках. Какие–то мужчины и женщины живут парами, а какие–то – полигамными группами, или вообще как фишка ляжет. Кто–то ни во что не верит, кто–то верит в Просветление Будды или в Безначальное Дао, кто–то в Ину, Тану, Мауи и Пеле, кто–то — в Христа, или в Ктулху, или в Гуманитарную Экспансию… — Последнее никогда не слышала, — перебила она. — Это идейная база здешнего коммунизма, — сообщил Рохо. — Согласно их учению… Договорить ему не дали. В библиотеку влетели голые мокрые Хас и Элеа, а следом за ними вошел капитан, выразительно крутя пальцем у виска. В руке у него был моток тонкого троса с привязанным трехзубчатым крюком–кошкой. — Совсем мозгов нет, — проворчал он, — В инструкции черным по белому написано про штатный шторм–трап, так нет, придумали какую–то пиратскую херню. А если бы она соскочила и на эластичности троса врезала по голове, а? Детский сад какой–то… — Тоби, ты знаешь, что такое «Гуманитарная Экспансия»? — перебила Жанна. — Местная религия, — ответил тот, — Люди размножатся, как jodido insecto и расползутся, fuck them, по всем звездам и галактикам, fuck it. Для этого надо рожать rapido les conios. Эх, найти бы мудака, который это придумал, и…. Хотя, теперь уже нет смысла. Too late… — А зато у них дети здоровые и красивые, — встряла Элеа. — Да! Но только не за счет этой сраной гуманитарной, бля, экспансии, а за счет мозгов тех классных ребят, вроде дока, которые вытаскивали эти атоллы из огромной сральни, когда тебя, чудо этакое, еще и на свете не было. — Зануда ты, — обижанно фыркнула она и, обойдя стол, заглянула через плечо канадки на экран ноутбука, — Iri! Wow! Жанна, какая ты классная! Моя семестровая статья! Ура! У тебя на меня теперь есть об! Это чтобы все по–честному. — Что у меня есть? — Об. Ну, в смысле, я тебе теперь обязана что–нибудь. Это по учению Махатмы Ганди. — Уф! – вздохнула Жанна, — Даже не знаю. Я слышала, что завтра будет подрыв L–bomb. Если бы можно было как–то… — Посмотреть на big–bang? – перебила Элеа, — Говно–вопрос! Сейчас сделаем! Ты ведь, кажется, из дома Хаамеа? — Ну… — канадка задумалась, пытаясь дать адекватную формулировку, — Так получилось, что я приехала погостить к королю Лимо, а потом мы с молодежью из его семьи решили прокатиться на экскурсию сюда, в коммунизм… — Atira! — перебила юная меганезийка и извлекла из сумочки–браслета на левом плече два мобайла, один обычный коммуникатор, а второй — миниатюрный, похожий на короткий карандаш, — Тольуо надо поймать кое кого… Wow! (по 1–му мобайлу): Ia ora, Erni–uakane! E aha to oe huru?… (по 2–му мобайлу, прикрыв динамик 1–го). Aloha, Yen! Here ho–i oe!… Капитан Рэббит сделал огромные глаза и схватился за голову: — Iho ovai hine–iti faarahi, e reva i emaomuri! — Что–что? – спросила Жанна. — Он уверен, — прошептал Хас Хареб ей на ухо, — что когда эта маленькая женщина вырастет, мир рухнет… Ну, если дословно, то: «небо — акуле в задницу». — Тоби! – воскликнула Элеа, глядя на капитана влюбленными глазами (и прикрывая микрофоны обоих мобайлов). – Ты самый лучший, самый добрый самый… — Короче, чудовище! — Короче, Оури же все равно завтра летит патрулировать на Северо–Запад… — Ты офигела? – перебил он. — Посадить Жанну в патрульно–боевой флаер? А вдруг что? — Ну, а что?… — А то! — Если дело во мне, — вмешалась канадка, — то я согласна. … ======================================= 33 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 15 января 21 года Хартии. Вечер. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу Макасо. Fare Shuang–Butcher. ======================================= В начале, Эстер согласилась на «семейное общежитие» в круглом доме только чтобы не вступать в бессмысленные споры, и не портить отношения с окружающими людьми, которые искренне хотели ей помочь. Будь ее воля, она пока оставила бы все, как есть. Одна чудесная ночь, проведенная с Наллэ Шуангом в маленькой комнатке в фаре–дюро, не гарантировала никаких перспектив для дальнейших близких отношений. Одно дело — красивый роман между знаменитым экстремистом, угодившим на каторгу в Африке, и медсестрой–волонтером, застрявшей в той же точке Африки из–за психической травмы. Совсем другое дело — совместная жизнь двух людей с абсолютно разными взглядами на окружающий мир, принадлежащих к противостоящим друг другу культурам с взаимно–несовместимыми обычаями. Они даже говорили на разных языках – не по лексике, а по семиотике, по смыслу. Так, в ходе одного спора о социальном устройстве, выяснилось, что в Меганезии вообще нет понятия «брак» в привычном для Эстер значении. В англо–меганезийском словаре «marriage» переводилось, как комбинация из короля и дамы в карточных играх, «matrimony» — как сделка с родичами, «wed» — как сцепка деталей, а «marry» — как слияние потоков. Среди дополнительных значений этих слов был термин «confarreo (christian) - ритуал продажи женщины для сексуально–гендерных целей». С другой стороны, в меганезо–английском словаре было десятка три слов, обозначающих разные формы конкубината, в зависимости от прав на дом, бизнес и прочее имущество. Слово «Wife» переводилось, как «женщина, занимающаяся домашними работами или сексом, без сделки найма, из особых отношений с хаусхолдером или в порядке хобби». Кроме субъективных, психологических проблем, Эстер предполагала еще и проблемы объективного характера. Дом был не особо просторный. Кухня–гостиная–холл, ванная с бойлерной и кладовка–мастерская на первом этаже, плюс две спальни с балкончиками в мансарде – вот и все. По центрально–африканским меркам, тут могли бы жить человек десять, но по американским (или по меганезийским) стандартам это был дом на одну семью, а никак не на две. Если еще учесть, что стенки внутри толщиной с лист картона (точнее, это и есть листы армированного влагостойкого картона), то… В общем, если в этом доме живут одновременно две пары, ведущие активную во всех смыслах жизнь, то им будет очень сложно не мешать друг другу – как полагала Эстер. Все эти сомнения были, что называется, исключительно ее внутренним делом, и вряд ли кто–то о них догадывался. Еще одну ночь она провела с Наллэ в его комнатке, и это снова была замечательная ночь, а вечером следующего дня Рон и Уфти привезли целую кучу вещей, все это было расставлено соответствующим образом внутри круглого дома, после чего, вечером произошел переезд с ритуальным массовым распитием самогона на пороге и произнесением заклинаний, обеспечивающих плодовитость и благополучие… Прошла неделя, и Эстер призналась себе, что пугавшие ее детали обитания под одной крышей с Батчерами на проверку совершенно безобидны. Наоборот, все вышло очень удачно, поскольку в круглом доме обосновались не две совершенно разные культуры, а целых четыре — американско–католическая, нукуфетауская, замбезийская и палауанская. На две последние, к тому же, накладывалась специфическая меганезийская армейская традиция – что безусловно добавляло остроты в получившийся культурный винегрет. Разумеется, определенные неудобства были. Манера Рона и Пумы любить ГРОМКО иногда слегка раздражала (особенно — посреди ночи). Нельзя не отметить и армейскую привычку Рона в 6:30 утра принимать душ, громко (и не очень музыкально) напевая: «We crossed a starlit sky And still no space or time We'll catch the wind Kill, kill, oh! Kill, kill, oh! Gone are the days when freedom shone!»… Затем, выходить голым в холл и бриться перед большим зеркалом десантным ножом. Это немного нервировало, зато достаточно было вечером прилепить на зеркало список продуктов для завтрака, и в 8:00 все они лежали на столе, в корзине и в холодильнике, а при наличии в списке соответствующих указаний – оказывались вымыты, почищены и нарезаны. И еще – целый кофейник, горячего ароматного кофе, стоящий на плите. Это примиряло и с экстазным ночным визгом, и с брутальным утренним маршем. Но самым. главным, пожалуй, было то, что Рон и Пума относились к особой разновидности людей, которые умеют быть счастливыми и спонтанно делятся своим счастьем со всеми, кто их окружает. Иногда этот дикий поток счастья, хлещущий через край, даже немного пугал Эстер. Ей казалось, что его просто не может быть так много, и что он вот–вот иссякнет. Как–то раз она поделилась своими опасениями с Наллэ – и он, в ответ, рассказал старую историю про туристов–бедуинов у Ниагарского водопада. Аборигены пустыни стояли и час за часом смотрели на низвергающиеся потоки воды, 6 тысяч тонн в секунду. Бедняга гид никак не мог уговорить их вернуться в автобус. Исчерпав запасы терпения, он прямо спросил: «какого черта вы ждете?!», и получил ответ: «мы ждем, когда же там, наверху, кончится вода». У них в голове не укладывалось, что такое чудовищное, невообразимое количество воды льется не переставая много тысячелетий. Родная бедуинская пустыня Сахара тоже существует несколько тысяч лет, но почему–то бедуинов не удивляет, что в ней до сих пор не кончилась сушь. Эта занятная история как–то сразу успокоила Эстер. Она приняла, как данность, тот факт, что счастье — это нормальное состояние человека. А Пума, тем временем, все сильнее беспокоилась за Наллэ Шуанга. Беспокоилась с той минуты, когда он рассказал о своей давней тоске по дому. Он не мог попасть туда из–за данного суду обещания: пользоваться свободой передвижения только для каторжных работ. С точки зрения Пумы, суд поступил недостойно, поручив этому удивительному человеку быть одновременно каторжником и собственным тюремщиком. Она вообще считала, что Шуанга наказали зря. Он просто не мог сделать ничего плохого, а если он убил каких–то субъектов, то, скорее всего, их и следовало убить. Это мнение разделяло множество окружающих людей, которые видели, чем занимается Шуанг, и ощутили на себе результаты его деятельности. Макасо стремительно превращалась из первобытной деревни в современный поселок с активным внутренним и внешним рынком, мелкими предприятиями, электричеством, школой, TV и мобильной связью. Ежедневно ходили грузо–пассажирские автобусы в Кумбва и в Мпондо. Появились несколько трициклов, купленных в складчину на 4 — 5 дворов. На окраине, рядом с мини–АЭС монтировалась маленькая фанерная фабрика (триффидного сырья для нее было сколько угодно). Еще ходили слухи о каком–то невообразимо–выгодном деле на горе Нгве. Будто бы, мастер Шуанг, при содействии всех колдунов, ведет переговоры с маленькими человечками «kalanoro» (троллями), живущими в недрах горы. Когда тролли с мастером Шуангом ударят по рукам, тогда откроются ходы к подземным кладам. Вот, тогда мы заживем! (говорили мпулуанцы и в Макасо, и в Мпондо, и в Кумбва). О том, за что мастер Шуанг получил 10 лет каторги, строились разные гипотезы. Кто–то достал англоязычный вариант постановления суда, и в кафе, за стаканом самогона, этот текст толковали на всякие лады. Большинство местных мыслителей сошлись в мнении, что Шуанг убил каких–то уродов неправильным способом, а именно – утопил в море. И теперь их призраки бродят по морю и мешают кораблям. У–у! (говорили макасонцы) не надо было топить. Надо было подождать, пока уроды выйдут на берег, и из пулемета. И всем было бы хорошо. А так, конечно, торговцам и корабельщикам убытки. Плохо, да… Рон и Пума, разумеется, в этой герменевтике не участвовали. Они планомерно изучали возможные пути отправки Наллэ домой хотя бы на несколько дней, без какого бы то ни было нарушения судебного акта. Оба твердо верили в успех. Пума — потому, что, по ее представлениям, Ориши Йемайя помогала их поискам, Рон – потому, что знал: никто не может предусмотреть всего, и в судебном решении обязательно существует брешь. И в один прекрасный вечер, на e–mail, шеф–инженера Наллэ Шуанга пришло официальное письмо Исполнительного Комитета технического сотрудничества Меганезия — Мпулу: «План–график развития personal human–powered transport в сельских районах Мпулу». — Y una polla… — задумчиво сказал он, читая текст, — Cojonudo, joder conio… — А можно ты не будешь так ругаться за столом, – сказала Эстер, наливая всем чай. — По ходу, это от эффекта внезапности, — заметил Рон. — Ты–то откуда знаешь? – подозрительно спросил Наллэ. — Всем налить? – поинтересовалась Пума, ставя на стол бутылку самогона. Эстер окинула взглядом обоих Батчеров (улыбающихся до ушей). — Ребята, что случилось? — Кое–кому надо слетать домой, — пояснил сержант и добавил, — По делу, а не просто так. Думаю, Наллэ, там работы недели на две. Серьезные, сложные переговоры… — Ты подстроил? — перебил шеф–инженер. — В паре, — ответил Рон, шлепнув Пуму по очень кстати подвернувшейся попе. — Про байк моя идея! — заявила она, увернулась от второго шлепка и показала ему язык. — Да объясните же!!! – воскликнула Эстер. — По ходу, — начала Пума, — Наллэ рассказывал про Нукуфетау. Он сказал: по Мотулало ездят на байках. Я посмотрела карту. Мотулало — как головастик. На юге – голова, там аэропорт. С севера длинный тонкий хвост. Как насыпь сто футов шириной. Вдоль нее домики на ножках, в лагуне. Зачем тут байк? Легче на моторке, вдоль. Значит, байк для другого. Тогда я подумала: это бизнес, для продажи. А куда их можно продать? На 500 миль вокруг океан и атоллы с маленькими моту. Где там ездить? Я подумала: если их делают, то на них можно ездить, значит, это не совсем байки. Я нашла про них info: это «fly–ped» или «sky–cycle», оно немного летает. Тогда понятно, зачем оно. Да! Шеф инженер кивнул и трижды хлопнул в ладоши. — Браво, Пума. — Почему ты мне не говорил?! – возмутилась Эстер. — Но ты же видела видеоклипы, где в кадр попадают флапы. — Да, но я не знала, что это местный продукт. В Америке и Европе уже полвека делают педальные самолеты для фанов, кто–то даже летал на такой штуке через Ла–Манш… — Это игрушки, — перебила Пума, — Для фанов, которые fucking–around. А «Hikomo» на Нукуфетау делает для людей, чтобы ездить. Продают не одну, не две, а много. Бизнес. — Hikomo? – переспросила Эстер, — Минутку, Наллэ, это же фирма твоего отчима! — Добрая фея немного ошиблась, — ответил он, — Ематуа только один из партнеров. Доли есть еще у сестры, у первого сына, у мамы этого сына, у бывшей faahine брата, который погиб на войне за Хартию, и у моей мамы. И он мне не «отчим», а fetiihine–faakane. — Короче, — резюмировала она, — эта фирма принадлежит твоей семье. — Если коротко, то да. — … И ты поедешь домой, заключать контракт на импорт этих штук в Мпулу? — Не только этих, — уточнил он, — Наших наземных велосипедов тоже. Точнее, именно с них и предлагает начать комитет. Эти велосипеды были прототипом шасси для флапов, поэтому они сделаны очень просто и надежно. Как раз то, что надо в здешних условиях. — Ну, разумеется, — согласилась она. — Знаешь, — Шуанг сделал паузу, — Я бы очень хотел, чтобы мы поехали вместе. — Да, — сказала Пума, обращаясь к Эстер, — а то твоего мужчину будут make–love другие женщины. И еще: что если они будут плохо его кормить? На фиг надо, если есть ты? Эстер сделала гротескно–задумчивое лицо, а затем кивнула. — Знаешь, медвежонок, я не готова рисковать твоим питанием. Придется ехать с тобой. — И кто–то еще говорит, что главный экстремист здесь я, — проворчал Наллэ (лицо у него при этом, было очень счастливое), — А, каким способом вы изнасиловали этот комитет? — Как рассказывать? – спросил сержант, — Кратко или подробно? — Подробно! – потребовала Эстер. — Тогда, — сказал он, — придется начать с истории аннексии Tupa–Tahatae. — Чего–чего? — Крабовый берег, — перевел ей Наллэ, — Это официальное название атолла Клиппертон. — …Только сначала надо выпить, — добавил Рон. Эта рекомендация была немедленно выполнена. Триффидовый самогон с фермы тети Онго оказал свое магическое действие (выражающееся в непроизвольно производимых потребителем звуках типа «ффф» или «ххх»), и сержант приступил к обстоятельному рассказу (чтобы не сказать: докладу). — На 10 градусах Северной Широты и 109 Западной долготы есть атолл, обозначенный в международных морских атласах, как Клиппертон. Это сплошное коралловое кольцо до 4000 метров в диаметре и от 40 до 400 метров в ширину. Температура воздуха круглый год 25 – 30 градусов Цельсия, естественных источников пресной воды – нет, дождевая вода появляется эпизодически, в летнем полугодии. Естественная флора — суккуленты и панданусы. Ближайшая суша — архипелаг Ревиллагигедо (Мексика), 500 миль к северу. Ближайшее обитаемое место – курорт Акапулько (Мексика), 700 миль к северо–востоку. Такая вот диспозиция. Теперь – политическая история. В 1705 году этот атолл случайно увидел английский пират Джон Клиппертон, а его партнер, известный натуралист (тоже пират) Билл Дампир нарисовал это дело на карте, как остров Клиппертон. Через 120 лет, капитан Моррелл из США высадился на Клиппертоне, но не нашел ничего интересного. Еще через 30 лет, американские бизнесмены из Фриско решили добывать там птичье говно (культурно называемое «фосфатами»). Через 3 года, в 1858, у французских оффи возникла идея, как получить долю в этом говне. К атоллу подошел их корвет, моряки высадились, воткнули в какое–то место свой флаг и написали, что атолл присоединен к Французской Полинезии. Через 39 лет (в 1897) французский флот снова посетил атолл и застукал там группу геологов из США, копающихся в говне без лицензии колониальных властей. Из этого раздули политический скандал. Будь говна много, французские оффи сняли бы с янки денег. Но говна было мало, и американская фирма закрыла проект. Тут, мексиканские оффи, узнавшие о скандале, но не узнавшие, что говна мало, высадили на атолл своих моряков, убрали французский флаг, воткнули на его место свой, объявили аннексию атолла Клиппертон Мексикой, и продали лицензию на это говно британской компании. Британцы думали, что раз такой шум, значит, говна много. Они ошиблись, и фирма обанкротилась. Лицензию препродали другой фирме. Она тоже обанкротилась. Эстер постучала ложкой по стакану. — Извини, Рон, что перебиваю. А обязательно рассказывать все этапы торговли говном? — По ходу, про говно я уже все рассказал, теперь будет про войну. — Тогда ладно, — сказала она, и приготовилась слушать дальше. Сержант кивнул и продолжил. — На время I мировой войны про атолл забыли. Но в 1922 пришел французский крейсер, поймал там нескольких мексиканских рыбаков, со скандалом депортировал их с атолла нахрен, и заявил в Гаагский суд иск к Мексике о незаконной аннексии Клиппертона. В 1931 суд решил вернуть атолл Франции. На самом атолле это не отразилось. Во время II мировой войны, штаб тихоокеанского флота США высадил на Клиппертоне секретную группу — на всякий случай (вдруг туда приплывут японские шпионы). После войны об этом узнали в Париже. Снова был скандал. В конце XX века NASA арендовало атолл у французских оффи, и поставило там монитор движения космических аппаратов, но эксплуатировать эту хрень оказалось страшно неудобно, и вскоре янки все бросили, а монитор с финтифлюшками ценой два миллиона долларов, списали в убытки. Эстер снова позвенела ложкой об стакан. — Рон, дорогой, мне, как американскому налогоплательщику, не привыкать, что военные тратят деньги на что попало. Два миллиона – это еще не страшно. Нельзя ли ближе к… — Уже, — перебил он, — В начале XXI века администрация Французской Полинезии стала сокращаться. Колонии в Океании или получали независимость, или переходили в ранг заморских территорий Франции. Из–за бюрократического бардака, Клиппертон был и в реестре заморских территорий, и в реестре колоний. Реестр колоний велся в Папаэете и после Алюминиевой Революции, попал в комиссариат округа Социэте. Соответственно, Клиппертон оказался в аукционном листе бесхозных земель. Его долго никто не брал, и программа — аукционист автоматически снижала стартовую цену. Когда арендная плата стала уже совсем смешной, его взяли экстремалы с Уа–Хива, округ Маркизские острова. Оттуда до Клиппертона 2000 миль на румб правее северо–востока. В то время, на 8 году Хартии, массовых дальнобойных флаек по доступной цене еще не было, но экстремалы дружили с одним хорошим дядькой с атолла Нукуфетау – он–то и подсказал, что делать. Наллэ улыбнулся и плеснул в четыре стаканчика еще по полста граммов самогона. — Ематуа сначала решил, что они просто психи, — сообщил он, — Флап — это машинка для прыжков через большие лужи, но не через моря. Игры в «Карлсона, который живет на крыше» с пропеллером на подтяжках хороши на пляже, а не в открытом океане. — Тем не менее, они его уболтали, — заметил Рон. — На что? – спросила Эстер. — На флап с электро–движком мощностью несколько киловатт на солнечных элементах. — Лучше я объясню, — сказал Наллэ, — Классический педальный фан–самолет с размахом крыльев 20 метров, летит со скоростью велосипеда, и мощность нужна та же, что и для велосипеда: 300 Вт. Флап с небольшим крылом типа «ковбойская шляпа» требует уже втрое большей мощности: как если бежать вверх по лестнице. Скорость флапа в 2 раза выше, но обычный человек выдыхается на нем за минуту так, что дистанция полета на флапе, как правило, меньше мили. Электро–флап с движком 5 КВт и аэродинамичным обтекателем разгоняется до 100 узлов. Перелет от Уа–Хива до Клиппертона занимает 20 часов. Световой день летишь на солнечных элементах, и пол–ночи — на A–батарее. — Действительно, экстремалы, — сказала она, — А как они перевозили вещи? — Заброска грузовым беспилотным дирижаблем. Это уже тогда было дешево. А кое–что они везли с собой. Солнечная электростанция и шасси от флапа. Энергия и транспорт. — Полные отморозки, — резюмировал Рон. — Но прикольно, да? – заметила Пума. — Прикольно? 100 pricks up ass! У пилотов спецназа норматив 10 часов, а тут — 20. Joder! — Don’t fucking care! Подумаешь, нормативы. Me la sudo. — Ребята, можно вы будете выражаться чуточку реже? – мягко попросила Эстер, — И еще, мне так и не дорассказали историю с атоллом Клиппертон. Сержант почесал в затылке. — Так… Ну, по ходу, десяток экстремалов туда прибыли. Для начала, они придумали для этого атолла новое имя: Тупа–Тахатае, потому что там ни фига не было, кроме крабов на берегу. Хотя, нет, там еще был кое–какой добряк, брошенный артистами из предыдущих серий. Доски, железяки, бывший американский радар за миллион баксов, всякое такое. — Пресной воды, как я поняла, тоже не было? — Это фигня, — Рон набрежно махнул рукой, — Ставишь 5–метровую надувную воронку с электро–кулером, и таскаешь конденсат ведрами. Потом посадили там «diablo–plum»… — Чертовы перья? – переспросила удивленная Эстер. — Ну, это такие, вроде больших пушистых кактусов, — сержант поднял руки, растопырил пальцы, и пошевелил ими, — Его вывели биологи, чтобы конденсировать воду. В общем, получился нормальный поселок. Океанский оазис на перекрестке маршрутов. Туристы, рыбаки, контрабандисты. Типа, клиентура для бизнеса и двигатель торговли. Реальная экономика. Морская ферма, ремонтная мастерская, мотель, таверна, рынок. Раз в месяц прилетал комиссар по венчурным территориям, привозил предложения по развитию и всякие полезные штуки. Мини–АЭС, например, или что–нибудь из аграрной техники. — Стоп–стоп, — перебила она, — А как они это скрывали от французов? — Никак, — ответил Рон, — Всем было плевать. Но через 3 года долбанный «Greenpeace» поднял шум из–за лагуны. В начале она была изолированная, и в воде за тысячи лет накопились всякие фосфаты и сульфаты, и там вообще ничего не жило. А это полная фигня, если у тебя большая лагуна, и в ней ни рыбы, ни моллюсков, ни лобстеров. Ну, ребята взяли тонн двадцать аммонала и взорвали барьер в двух местах, где он узкий. Получились проточные каналы, и лагуна стала зачетная, с рыбой и фауной. При этом, фото со спутника поменялись. Раньше вода там была зеленой, а потом — лазурной, как в нормальной промысловой лагуне. Французские оффи возбудились из–за «Greenpeace», прислали ноту… Прикинь, из–за кучки каких–то уродов… Эстер кивнула и сделала глоток кофе (который уже успела сварить и налить в чашки). — И с этого началась ваша война с Францией, насколько я помню новейшую историю. — Что ты! Франция — классная страна. Мы воевали только с оффи. Наши ребята основали Тупа–Тахатаэ там, где не жил ни один француз. Зато теперь там часто бывают туристы–французы. Они летают на Таити и Раиатеа через Тупа–Тахатаэ — это дешевле, чем через Сингапур. Всем стало лучше, кроме оффи. Если людям хорошо, то у оффи в организме начинается аллергия, и перекашивает мозги. Зачем они послали к Клиппертону эскадру ВМС? Вот ты можешь объяснить, кому из нормальных людей это было надо? — Англичане в 1982 сделали то же самое на Фолклендах, — заметила она, — 5000 миль от английских берегов. Когда аргентинский флот захватил эти острова… — Это же другое дело! – перебил Рон, — На Фолклендах 2000 жителей–англичан. Это их земля. А Клиппертон был ничей. Французские оффи только от «Greenpeace» узнали, что там, оказывается, уже три года кто–то живет. — ОК. — дипломатично согласилась Эстер, — Началась война с французскими оффи. — Да, — подтвердил резерв–сержант, — Но про это лучше расскажет Наллэ. — Почему? – удивилась она. — Потому, что он был консультантом штаба обороны Тупа–Тахатаэ. — Вот как? – Эстер повернулась к Шуангу, — Похоже, ты скрыл от меня еще одну очень любопытную часть биографии. — Я не думал, что тебе это будет интересно. Ты же не любишь военные игры. — Зато я люблю тебя, так что рассказывай. Я даже готова налить тебе еще рюмку этого триффидного виски, если ты стесняешься. Наллэ утвердительно кивнул и начал говорить, параллельно сворачивая самокрутку. — Клиппертонская война состояла из двух кампаний — Атлантической и Индоокеанской, что довольно забавно, поскольку сам Клиппертон расположен в Тихом океане. Первая кампания состояла в продвижении эскадры ВМС Франции через Атлантику, ее дрейф в окрестностях Панамского канала, и последующее возвращение домой. — Не уловила смысла, — призналась Эстер. — Смысл в том, что адмирал–командор не решился проводить свою эскадру через канал, т.к. противоположные, тихоокеанские ворота, мелководный Панамский залив, были, по достоверным данным, заминированы эритронитрит–пластиковыми минами «jolly–fish» настроенными на шум машин кораблей эскадры. Такие устройства с электро–движком малой мощности, управляемые простеньким процессором, как игрушечная субмарина, разрабатывала моя группа во время конфликта за контроль над оокеанскими трассами. Операция «Северный тропик». На сонаре jolly–fish кажутся крупными тунцами или морскими животными среднего размера. Эти штуки дрейфуют в заданной акватории на малой глубине, пока не услышпт звук, совпадающий с образцом в памяти процессора. Если процессор вычислит курс пересечения с источником звука (кораблем — мишенью), то… Адмирал решил не проверять, что произойдет. Так закончилась Атлантическая кампания, а через полгода началась Индоокеанская. На этот раз была задействована эскадра с базы ВМС Реюньон, в 500 милях восточнее Мадагаскара. Она должна была выйти к южной Индонезии, пересечь Тиморское и Арафурское моря, оставить с юга австралийский мыс Кейп, после чего, двигась вдоль побережья Папуа выскочить в акваторию Меганезии. Далее, эскадра должна была совершить рейд сквозь плотно населенные архипелаги, где ВМФ Меганезии не решится применять морские мины и атомные бомбы. О том, как затем добраться до Клиппертона через 2000 миль пустого океана, где ограничений на методы ведения войны не будет, в штабе ВМФ Франции, видимо, не думали. Считалось, что к этому моменту сработает эффект устрашения. Эстер снова воспользовалась стаканом и ложкой, как председательским колокольчиком. — Наллэ, а почему они не боялись столкнуться с меганезийским флотом? — Потому, — встрял Рон, — что наш флот был бы объективно слабее в бою без применения атомного оружия. У ВМС Франции обычные вооружения намного мощнее наших. Наллэ прикурил свое бумажно–табачное изделие и продолжил: — Ключевым пунктом плана был бросок эскадры через ненаселенную акваторию между Соломоновыми островами и Тувалу. Мощный циклон Себастио, идущий от Кирибати к Папуа, в это время послужил бы им прикрытием от нашей штурмовой авиации. Их штаб хорошо все рассчитал – кроме одного: именно на это время была назначена ликвидация циклона Себастио L–бомбой с целью спасения уникального атолла Таунаилау. К этому эскадра была совершенно не готова. С расстояния чуть больше ста миль, 24–мегатонный взрыв выглядит… Убедительно. Все задумались: а если бы расстояние было 50 миль? К счастью, этого не произошло, и гости отделались, скажем так, легким испугом. Потом Координатор Рокки Митиата предложила адмиралу продолжить поход – почему нет? Но без стрельб и десантов. Визит дружбы с мирным заходом в порты по дороге, с цветами, музыкой, парнями и девушками на кайт–серфах и т.п. В Париже забыли придумать для адмирал–командора новые инструкции, и он действовал исходя из здравового смысла. В общем, все хорошо повеселились, никто никого не обидел. Нескольких офицеров даже прокатили на самолете на Тупа–Тахатаэ — перерезать ленточку на открытии маленького музея Гогена. Ты знаешь, что Гоген работал на строительстве Панамского канала и, по одной из фольклорных версий, в 1887 году посетил Клиппертон в кампании рыбаков? Если это правда, то он начал свою океанийскую серию там, а не на Таити в 1891. — Как–то я сомневаюсь, — сказала Эстер. — Ну, разумеется, — Наллэ улыбнулся, — Это же фольклор. Но музей очень трогательный. — … И вообще, тут многое вызывает сомнения, — продолжала она, — как–то уж слишком своевременно возникла необходимость спасать Таунаилау… Или Тауу. Как правильно? — Можно и так, и так, — сказал Рон, — В армейских бумагах писали сокращенно: Тауу. На счет своевременности: было дело. Но это просто жизнь. Накопились всякие проблемы, а тут как раз возник хороший инструмент, чтобы решить их в один прием. Вот и решили. — Ты мне обещал показать Тауу! – напомнила ему Пума. — Вот уж что я точно не забуду сделать. Соберем хорошую кампанию и… Рон повертел правой рукой в воздухе, как будто намеревался метнуть лассо. … ======================================= 34 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Туамоту. Район Рангироа. Атолл Матаива и Хотфокс «Фаатио». ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №13. Тау Кита. Реальная хроника мега–коммунизма — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Возьмите лассо из двухцветного зелено–золотистого шнура и небрежно метните на синее поле. Перекрасьте часть поля, которая внутри, в нежно–лазурный цвет. Модель атолла Рангироа готова. В натуральную величину, толщина «шнура» составляет от 5 до 20 миль, а лазурная часть поля имеет площадь полторы тысячи квадратных километров. На самом деле, опоясывающий риф атолла Рангироа — не сплошной, он разделен проливами более, чем на 400 островков–моту, у каждого из которых есть свое имя. На большинстве моту стоят по несколько домиков – «fare», на каких–то – один, а на больших моту Аватору и моту Типута расположены городки с миниатюрным модерновым центром. Этот атолл, величайший во Французской Полинезии, является домом для 6 тысяч человек. Я спрашиваю капрала Оури Хитуоно: насколько сильно ураган Эгле угрожает Рангироа? Он отвечает: в середине XVI века сходный по силе ураган уничтожил все поселения на западном барьере атолла. Мы пролетаем над Рангироа с востока на запад, и я вижу рядом следующий атолл: Тикехау. Это почти окружность диаметром 14 миль и толщиной менее полумили. Здесь есть городок — Тухерахера, а на большинстве моту — по 1 — 2 «fare». Сразу после Тикехау следует атолл – Матаива, который и является нашей целью. Он похож на овальный бублик размером 5 на 3 мили, совсем тонкий на севере и 3/4 мили толщиной на юге, где расположен крошечный, но изумительно–красивый городок Пахуа. Ураган Эгле должен был бы пройти прямо по нему. Сейчас центр циклона на 9–й параллели, примерно в 450 милях к Nord–East–Nord отсюда, но его дыхание уже ощущается: при снижении нас слегка потряхивает порывами ветра. Я ищу глазами в лагуне военный корабль. Оури уже сообщил мне, что это — hotfox «Фаатио», названный так в честь самоанского бога ветра. В начале мне кажется, что ничего похожего на военный корабль там нет, но когда мы уже проходим на высоте метров 200 над восточным барьером атолла, я вижу у причалов Пахуа нечто вроде увеличеного раза в 4 десантного бронетранспортера–амфибии. Зализанная по углам, пятнистая серо–зеленая коробка, метров 25 в длину и 8 в ширину, с круглой шайбой — башенкой ближе к носу и двумя широкими люками – на юте и ближе к центру. Тот, что ближе к центру — открыт, рядом на броне — трое моряков. Похоже, бездельничают. Все это я успеваю рассмотреть мельком, пока мы заходим на посадку. Короткий пробег по воде и наша флайка, подрулив к пирсу рядом с «Фаатио», покачивается на едва заметной волне. Оури откидывает прозрачный колпак, и в кабину врывается свежий прохладный ветер… Едва выйдя на пирс, я тут же оказываюсь в довольно крепких и бесцеремонных объятиях одного из моряков, и уже собираюсь выразить активное и решительное возмущение, как вдруг соображаю, что это — экс–сержант Крис Проди с Рапатара. «Ты классно выглядишь, Жанна – сообщает он, — Как тебе коммунизм? Одного коммуниста, я вижу, ты склеила». Капрал Хитуоно скромно опускает глаза и сообщает: «Вообще–то, мы ничего толком не успели сделать. Инструкция запрещает make–love за штурвалом в ходе патрулирования». Экс–сержант весело фыркает и говорит: «Ладно, мальчик, не расстраивайся, приезжай к нам на Рапатара, там все успеешь». Оури тоже улыбается, потом кивает: «Я приеду, мне нравится у вас. Счастливо!..». Еще пол–минуты – и он снова за штурвалом. Закрывается колпак, патрульный флаер отходит от пирса, разворачивается, пробегает метров 200 по воде и мягко поднимается в воздух. Едва набрав высоту, он делает внезапный рывок и свечкой взмывает в небо. «Надрать бы мальчишке уши за такие старты, — ворчит дядя с нашивками старшего лейтенанта ВВС, — сказано в инструкции: при пилотировании на малой высоте запрещается создавать ускорения более 3g, а тут было ни хрена не три». Крис пожимает плечами: «У элаусестерцев врожденная устойчивость к перегрузкам». Старлей кивает и добавляет: «Да, они вообще смешные ребята. Хрен их поймешь…». Про врожденную устойчивость к перегрузкам я слышу впервые и, разумеется, тут же прошу рассказать мне, что это такое и откуда появилось. Последовавший короткий рассказ представляет еще одну историческую версию возникновения элаусестерской общины – ту, о которой (по словам Криса): «как правило, тактично умалчивают»… Жил–был в Эквадоре один тип по имени Хуан Ларосо, с шизофренией на всю голову. В начале XXI века, правительство начало в Гуаякиле явно избыточную для такой страны космическую программу, и Ларосо был одним из ее участников–энтузиастов. Когда эту программу пришлось урезать, у него от горя протек чердак. В его экзотических идеях причудливо смешались мифы индейцев о повторяющихся каждые 500 лет катастрофах, при которых «земля и небо меняются местами», библейский миф о «ноевом ковчеге» (своего рода спасательной шлюпке человечества), политические мифы левых «ультра», представляющие будущее человечества в форме коммунистической утопии a la «Город Солнца» Кампанеллы, и научно–фантастические сюжеты о звездолете–поселке, который преодолевает космические расстояния за несколько веков, так что до цели добираются далекие потомки первых астронавтов. В окончательном варианте идея выглядела так. Земная цивилизация погибнет под грузом фатальных проблем, но она, как одуванчик, может выбросить в космос маленькое летающее зернышко – корабль, который увезет к звездам концентрированный набор лучших генов этой цивилизации. Тысяча здоровых, молодых, сильных, талантливых, плодовитых и бесстрашных людей полетят к другой звезде, где создадут элитный клон цивилизации, лишенный земных ошибок. Этот клон станет трамплином, с которого потом новое человечество прыгнет дальше в космос, завоюет созвездия, галактики, метагалактики… В общем, будет править Вселенной. В отличие от фантастов, для которых такая идея была бы лишь субстратом, на котором возможно развитие сюжета романа, для Ларосо это стало руководством к действию. Он неожиданно–легко нашел последователей в среде ультра–левых повстанцев (только что проигравших очередную маленькую гражданскую войну и крутивших глобус в поисках места, откуда их не вернут на родину для общения с военным трибуналом). Маленький архипелаг Элаусестере на южной окраине Французской Полинезии был в этом смысле очень удачным местом: дешевая земля (если можно назвать этим словом торчащие из воды рифовые барьеры), дешевая жизнь (теплый климат и море, богатое рыбой). Никто, кроме муниципального чиновника, оформляющего аренду земли, тебя даже не заметит. Штаб ревкомитета постановил: «Борьба продолжается. Мы временно отступаем, чтобы накопить силы для сокрушительного удара по врагу». Около тысячи молодых бойцов, парней и девушек 15 -20 лет, родом из привыченых к морю береговых индейцев–кечуа и креоло–индейских метисов, были на островах Элаусестере как «Строительный персонал космодрома компании «Wale–T, LLC» для запуска КЛА к Тау Кита». В муниципалитете это никого не удивило: в Полинезии с прошлого века существуют частные космодромы для запуска спутников связи класса «Iridium», а для чиновника, что 100–километровая околоземная орбита, что звезда Тау Кита в 12 световых годах от Солнца — без разницы. Ревкомитетчики (в отличие от Хуана Ларосо) ни в какое Тау Кита не верили. Для них звездолетная тема была просто прикрытием для учебного лагеря боевиков. Еще была у ревкомитета своя мечта, пересекавшаяся с тау–китовой тематикой Ларосо: скоростное воспроизводство людей. Ларосо это интересовало в ракурсе освоения планет в системе Тау Кита, а ревкомитет — в ракурсе штурма стратегических объектов в Эквадоре. Мечта ревкомитета стала реализовываться немедленно после обустройства на островах. 100 волонтерок 18 — 20 лет забеременели для дела революции, от специально подобранных доноров, после 2 месяцев приема стимуляторов фертильности. Почти половина родила двойни, а несколько – тройни. Правда, некоторые не пережили этого эксперимента, но революция не делается в белых перчатках. Ларосо что–то поменял в рецептурах и в ход пошла новая группа волонтерок. Это происходило в разгар Алюминиевой революции, властям было не до контроля за медицинской практикой в провинции, и эксперименты шли один за другим… Новая власть, считавшая, что тут строится частный космодром, тоже не мешала (декрет Конвента предписывал содействовать иностранным научным центрам в Меганезии). Казалось, так никто ничего не заметит, но после «Акта атомной Самозащиты», правительство занялось собственной космической программой и стало искать соответствующие контакты. Правление «Wale–T, LLC» получило факс: «Просим вас принять на вашем объекте группу офицеров ВВС для переговоров о сотрудничестве. Иори Накамура, Координатор правительства Меганезии». Ревкомитетчики были знакомы с Хартией и порядком ее применения, так что не питали никаких иллюзий по поводу исхода такого визита. Не дожидаясь знакомства с не очень изящным, но очень быстрым меганезийским правосудием, они собрали ценные вещи, и через сутки исчезли в неизвестном направлении, предоставив остальным сомнительное удовольствие расхлебывать все это тау–китовое дерьмо. Прибывшая на следующий день группа офицеров, обнаружила на островах около семисот тинэйджеров, более полутора тысяч младенцев и единственного вполне взрослого человека – Хуана Ларосо. Никаких следов космодрома обнаружить не удалось. Молодежь обитала в чем–то вроде полевого лагеря беженцев (при этом большая часть тинэйджеров женского пола были беременны несколькими близнецами). Из продуктов высоких технологий нашлось лишь кое–что из медицинского оборудования, дюжина ноутбуков и куча дисков с научно–популярными фильмами о космосе и его освоении, а также упаковки с витаминами, антибиотиками и самыми мощными из известных препаратов для стимулирования фертильности. На складах был запас продовольствия (включая сухое молоко), недели примерно на 4. Хуан Ларосо, будучи спрошенным о том, что все это означает, гордо ответил, что здесь реализуется проект спасения человеческой цивилизации, путем отправки колонистов в систему Тау–Кита, где они, благодаря крепкому здоровью, интеллекту и плодовитости, смогут создать плацдарм для будущей экспансии человеческой расы во Вселенной. Тут мнения офицеров разделились. Одни полагали, что опрашиваемый «долбанулся на всю голову от страха», другие — что он «долбанутый и был», а третьи – что «притворяется долбанутым, чтобы не поставили к стенке». Не придя к единому мнению, офицеры, без лишних церемоний надели на «звездопроходца» наручники и отправили его в столицу. Далее, им надо было что–то делать с остальными. Тинейджеры (большинство которых составляли юные женщины) были убеждены, что их дети рождаются для эпохального путешествия к Тау Кита, для построения там (на месте прибытия) коммунистического общества. Ради этой цели, они и готовы были терпеть ряд неудобств, и надеялись, что офицеры дружественной Меганезии помогут им в реализации данного проекта. Пока офицеры переваривали эту информацию и проводили «первоочередные меры по ликвидации чрезывчайной ситуации в гражданских поселениях» (согласно параграфу инструкции Народного Флота), на островах начали появляться репортеры, потом судьи Верховного Суда, а потом – десанты волонтеров, привлеченных сообщениями по TV. С этого момента начинается история, описанная в меганезийском учебнике экоистории. О возникновении колонии на Элаусестере учебник лаконично сообщает «образовалась до революции вследствие бездарной политики оффи–властей Французской Полинезии». В архивах Верховного суда есть постановление по делу Хуана Ларосо – он получил 50 лет каторжных работ в военной обсерватории на крошечном (около 500 метров в диаметре) необитаемом островке Вастак в сотнях миль от ближайших постоянных поселений. Как сказано в постановлении – «за систематический идиотизм, приведший к жертвам среди гражданского населения в ходе биосоциальных экспериментов»…. … Из мощного динамика орет хорошо поставленный командный голос: «Экипаж «Фаатио», занять места для выхода в море! Рапорты через четверть минуты! Исполнять!». Крис легонько подталкивает меня в спину. Я шагаю на броню. Пригнув голову, чтобы ни обо что не треснуться, я лезу в люк. После яркого солнечного света, мне кажется, что внутри сумерки. Я спотыкаюсь на узких ступеньках и, с криком «Fuck!», лечу вниз. К счастью, меня ловят и ставят на ноги, не сильно шлепнув по заднице, и крикнув почти в самое ухо «Welcome!». Я не успеваю даже осмотреться, как корабль приходит в движение, причем настолько резко, что я снова куда–то падаю, и меня опять ловят. Я начинаю ориентироваться, только когда меня усаживают в кают–компании — это вроде маленькой гостиной примерно 4 на 4 метра. Судя по тому, что видно в иллюминатор на косой стене, это помещение расположено у левого борта. За иллюминатором — только волны до самого горизонта, да иногда летящие брызги и хлопья пены, значит, мы уже вышли в открытый океан. Ощутимая качка совмещается с заметной тряской, как бывает на автомобиле, когда едешь на высокой скорости по не идеальному шоссе. Я спрашиваю, на какой скорости мы идем, и узнаю, что около 80 узлов. Почти летим. В кают–компании тесно – нас тут 7 человек: вся команда, кроме капитана и вахтенного, плюс я и Крис. Начинаем знакомиться: Штурман Паоле Теваке. Она из северо–западных утафоа. Жюри конкурса «мисс Америка» сказало бы, что у Паоле слишком угловатые бедра, слишком широкие плечи, и слишком плоская грудь. Все это верно, кроме слов «слишком», потому что, как ни странно, ей все это идет. Матрос Фидель Капатехена (Фидэ) - деревенский латинос: коренастый, желтовато–смуглый и флегматичный. Cержант Бриджит Оданга (Брай) - типичная городская папуаска: тонкая и гибкая, с темно–шоколадной кожей, и подвижная, как шарик ртути. Матрос Логан Шах – похоже, не относится ни к какой расе, но считается, что больше всего он похож на филиппинца. Ион Валле — сержант разведки, т.е. INDEMI. Оп! Это я первый раз увидела представителя той службы, которую мировая пресса называет «меганезийским гестапо». Я довольно неловко шучу по этому поводу — но шутка неожиданно оказывается удачной, все хохочут, а Ион, с серьезным лицом, достает с какой–то полки черную фуражку и аккуратно надевает ее. На фуражке две металлические эмблемы: сверху – раскинувший крылья орел со свастикой в когтях, ниже – череп и кости. «Wir werden Sie Erde kleine Schaufeln», — старательно выговаривает он. Все опять хохочут. Вообще–то его внешность больше подходит не для германского «истинного арийца», а для английского йомена, но получилось артистично. Я интересуюсь, что он сказал. «Мы вас будем закапывать маленькими лопатками! — серьезно отвечает он – Я только это и знаю по–германски. Специально выучил, к фуражке. Я ее купил в Перу у спившегося нациста. Он клялся, что настоящая гестаповская. Типа, раритет, а стоила всего бутылку текилы». Включается судовой селектор, по нему что–то говорит хрипловатый мужской голос. Паоле и Логан встают и исчезают в передней (по ходу корабля) двери, а через минуту, оттуда же в кают–кампанию входят последние два члена экипажа. Матрос Терга–Та. Очень красивый парень с фигурой гимнаста, угольно–черной кожей и огромными черными глазами чуть на выкате – отчего кажется, что он все время чем–то удивлен. Ну и наконец: капитан Пак Ен — классический, типичный кореец, как будто сошедший с рекламы «Hyundai». Он смотрит на Иона (и на его фуражку), фыркает, и произносит речь: «Как говорил товарищ Ким Ир Сен: сидеть сложа руки, ожидая, пока созреют все необходимые условия — это херово. А больше товарищ Ким Ир Сен ничего умного не сказал… Через час мы будем в жопе, так что надо начинать готовить этот гребаный пылесос к полету. Фидэ и Брай – со мной, и вы, сен Проди тоже. Ион – уточни ветер и волны по ходу движения. Остальные – проверить все бортовые системы. «Все» — это именно все, без исключения. Мисс Ронеро, вы видели RedYeti?… Ах, даже видели test–drive прототипа? Офигеть. Чем бы вас развлечь?». Я вижу, что всем тут и без меня хватает хлопот, и говорю, что развлеку себя сама – у меня есть книжка Ван Хорна. Капитан улыбается, одобрительно фыркает, сам наливает мне из автомата кружку крепкого и очень ароматного кофе, я благодарю его и читаю дальше… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … ********************************* Obo Van Horn. «Atomic Autodefenca». Космическая программа – это очень просто. ********************************* Существует много гипотез о том, почему координатор Иори Накамура остался на атолле Улиси, куда после атомной атаки были доставлены травмированные японские моряки с эсминца «Ойодо» и авианосца «Рюдзе» — 82 раненных и обожженных, и 212 получивших психический шок. Одна из гипотез объясняет действия Накамуры через его отношение к судьбе тех моряков, которые на длительное время стали клиентами поликлиники «Ulithi Medical Complex» на главном моту этого атолла – островке Фалалоп. Атолл Улиси – это целый мир в миниатюре, радиусом всего 15 миль, состоящий из двух кольцевый барьерных рифов, большого – на западе и поменьше – на востоке, группы из нескольких коралловых моту примерно в центре, и самого крупного островка Фалалоп почти в северо–восточном углу большого барьерного рифа. Большинство из полусотни моту в составе Улиси — это надводные полосы рифа, метров 300 в ширину и 500 — 1000 метров в длину. То ли дело Фалалоп — правильный треугольник суши со стороной почти 1500 метров. Настоящий континент! Тут даже помещается взлетно–посадочная полоса (пересекающая остров с запада на восток). У ее середины находится аэропорт, а в ста метрах к северу — деловой центр: Ulithi–city, расположенный вдоль улицы 400 метров длиной, параллельной северному берегу. Посреди этого берега — High–School of Ulithi (технический университет с кампусом). Что касается Elementary–school, то она вынесена подальше от городской суеты, на природу, и находится в 700 метрах к юго–востоку от аэропорта, у восточного берега. В 800 метрах к западу от от нее, уже на западном берегу, расположен культурный центр Фалалопа, где имеются даже памятники архитектуры: два дольмена — marae V века в честь Мауи и Пеле (божеств религии Inu–a–Tanu) и крошечная католическая церковь, построенная португальскими моряками в XVI веке. Рядом с ними — Ulithi Medical Complex – маленькая, но замечательно оборудованная поликлиника. В 200 метрах справа от нее — пирсы грузопассажирского порта Фалалоп, в 400 метрах слева – муниципальный спортивный клуб, с причалами для малых судов и гидроаэропортом. События вокруг экипажей «Ойодо» и «Рюдзе» развивались так. Легко раненных, и тех, кто получил психический шок, транспортные самолеты ВВС Японии эвакуировали с Улиси через два дня. Через неделю эвакуировали «тяжелых» — долечиваться дома, в прекрасно оборудованном госпитале в Кагосима. Но на атолле оставалось еще девять человек из инженерной службы авианосца «Рюдзе». В процессе тушения пожара на диспетчерском мостике, они получили ожоги 2 — 3 степени, и теперь проходили курс лечения в поликлинике, ожидая, когда и до них дойдет очередь на отправку домой. Настроение у них было неплохое. Во–первых, судя по тестам, никто из них не схватил сколь–нибудь значимой дозы облучения. Во–вторых, они все–таки ликвидировали тот пожар, и это была их маленькая личная (или, скорее, командная) победа. В–третьих, на Улиси к ним не относились, как к врагам. Они жили в кэмпинге спортивного клуба, и чувстовали себя вполне свободно, будто не было никакого вооруженного конфликта. Казалось, все складывается для них как нельзя лучше, но тут пришли известия от тех сослуживцев, которые эвакуировались в первой группе. Оказывается, дома их ждал типовой приказ об увольнении из флота (по устойчивому расстройству здоровья из–за психофизического шока, вызванного поражающими факторами ядерного взрыва). Как говорится, денежное пособие в зубы, и флаг в руки искать себе место в гражданской жизни с таким диагнозом. Нетрудно понять, что чувствовал тюи (старший лейтенант) Тодзи Миоко, читая в глазах своих парней немой вопрос: «командир, как же так…?». Вечером он вышел на пляж и стал глядеть на волны, набегающие на белый коралловый песок, и перебирать в уме варианты ответа. Каждый вариант неизбежно заканчивался констатацией очевидного факта: «парни, мы лишились любимой работы на флоте, мы объявлены «хибакуся» (инвалидами – жертвами ядерного взрыва), нам остается только есть лапшу и пить сакэ на скромную пенсию, без надежды обзавестись семьей и найти хорошую работу, короче говоря – мы едем на родину, чтобы оказаться в полной жопе». От этих невеселых мыслей его оторвал неслышно подошедший пожилой японец. — Простите, Тодзи–сан, я вам не помешаю? — Что вы, — сказал Миоко, пытаясь сообразить, где он видел этого человека, — Нисколько. — С годами я становлюсь излишне разговорчив, — сообщил незнакомец, — Наверное, так и должно быть, это какой–то закон природы, как вы думаете? — Даже не знаю, — ответил тюи, которого интересовали совсем другие вопросы. — Не знаете… — повторил пожилой японец, — да, извините, я забыл представиться. Меня зовут Иори Накамура. Я из города Убе. Это на севере Хонсю, в префектуре Ямагути. — Иори Накамура? – переспросил пораженный моряк, — премьер–министр Меганезии? — Координатор правительства, — поправил тот, — Знаете, Тодзи–сан, я читал отчет об этом неприятном инциденте, и на меня произвела сильное впечатление работа вашей группы. — Благодарю, Иори–сан, но вряд ли это имеет значение. — Это имеет значение, — возразил Накамура, — Потому что вы проявили сочетание именно тех качеств, которые отличают лидера. Не просто человека, отдающего приказы, а того, кому люди верят – и обоснованно верят, вот что, на мой взгляд, важно, Тодзи–сан. — Даже если вы правы, — проворчал моряк, — лучше бы я не проявлял эти качества. Мои парни зря прожгли дырки в шкуре. Лучше бы мы просто ничего не делали. — Что сделано, то сделано, — заметил координатор, — давайте исходить из того, что есть. — В каком смысле? – спросил тюи. — В том смысле, что в двух шагах отсюда есть «Freediving School», где можно выпить по чашечке сетю. Шимо Оками гонит сетю из местного батата. Дистиллятор там сделан из кварцевого стекла, и видно, как он работает. Свежеотогнанный сетю – самый вкусный. Тодзи Миоко решил, что чашечка бататового самогона — это как раз то, что ему сейчас нужно. Кроме того, Накамура явно дал понять, что намерен сообщить что–то важное. Непонятно, правда что это может быть. Но… В общем, он принял приглашение, и уже через несколько минут они вошли в маленькое сооружение в форме пагоды c японским иероглифом «Nami» (волна) над дверью. На тюи Миоко повеяло чем–то родным… «Ulithi Nami Freediving School» — недавно созданный учебно–тренировочный центр для бойцов морского патруля — был ориентирован на современное применение старинных техник подводной работы. Пока здесь было только два инструктора, представлявшие, соответственно, полинезийскую дайвинг–технику «apnoe» и японскую «ama». Шимо Оками, как нетрудно догадаться, была инструктором по второй из них. Но, кроме этой профессии, было у нее еще и хобби: Шимо коллекционировала инженерные курьезы. Один из таких курьезов – кварцевый дистиллятор для бататового самогона – мгновенно завоевал популярность (как утверждали бойцы патруля, на вечерних тусовках даже пить не надо — для настроения достаточно смотреть на захватывающий процесс превращения браги в финальный продукт). Что касается другого курьеза – то о нем как раз и зашел разговор на этой вечерней встрече (которую Иори и Шимо откровенно подстроили). Когда было выпито по полторы чашечки сетю, рядом с керамическим кувшинчиком на столе появилась забавная игрушечная модель самолетика. — Уважаемый Иори уже знает, что это такое, — сказала ныряльщица, — а знаете ли вы? — Что это? — переспросил Тодзи, осторожно взял в руки игрушку, покрутил так и сяк, провел пальцем вдоль фюзеляжа, и предположил, — Вероятно, тренировочный планер, запускаемый с катапульты. Необычная, но очень простая конструкция. Думаю, что он хорош для первичной подготовки пилотов. — Вы почти угадали, — ответила Шимо, — Это «Tente» (небесная бабочка), последняя из моделей реактивных планеров–камикадзе, созданных в Морском Военном Арсенале в Йокосука инженерами фирмы «Mizuno». Той самой, которая сейчас делает кроссовки. — Гады, — сказал тюи, — Невезучая у нас страна. Надо было после Войны Босин вырезать под корень все самурайские семьи. Это была бы настоящая революция Мейдзи. А так, недорезанные гады снова и снова гонят нас на бойню под лозунгом «честь до конца». — Вы бы смогли зарезать ребенка, если он самурайский? – спросила она. — Нет, — проворчал Тодзи, и добавил, — Кажется, я ляпнул глупость. — Почем же глупость? – вмешался Накамура, — Недопустимые традиции действительно надо вырезать под корень. Но зачем убивать? Здесь, в Меганезии, действует гуманный метод: у семей с недопустимыми традициями просто отнимаются все дети. Их отдают нормальным семьям, где из них вырастут нормальные люди. — А что со взрослыми? – поинтересовался тюи. — По–разному. Кого–то лишают гражданских прав, а кого–то… — координатор не стал договаривать фразу. Он не любил говорить о расстрелах, даже об обоснованных. Миоко сдалал маленький глоток из своей чашечки и одобрительно кивнул — Да, вы правы, Иори–сан… Шимо, а чем вам приглянулась эта страшненькая игрушка? — Будда Амида учил, что злое и доброе не есть суть вещей, — ответила она, — это иллюзия, созданная нашим сознанием. Если думать о вещи плохо, то она станет злой и вредной, а если думать о вещи хорошо, то она станет доброй и полезной. — При всем уважении к Будде, летающая бомба для самоубийц не может быть полезной. — Не может, если вы смотрите на эту вещь, как на летающую бомбу. Смотрите иначе. — Как? — спросил он. — Например, как о планере для первичной подготовки пилотов, как вы сказали в начале. — Да, действительно, — согласился он, — Хорошая дешевая штука… — … Но это еще не все, — перебила ныряльщица, — Подумайте, что будет, если эту штуку немножко переделать и запустить в космос. — По–моему, это будет еще один способ самоубийства, — заметил Тодзи. — Почему? – спросил Накамура. — Ну… Не знаю, — признался тот, — Вообще–то я не занимался космическими аппаратами. Нашей техникой была штурмовая авиация и истребители прикрытия. Накамура многозначительно улыбнулся. — Мне кажется, вы думаете слишком по–европейски или по–американски. Попробуйте думать по–японски. Это гораздо интереснее. Смотрите не на слова, а на суть дела. Что такое космос? Это просто условное название для высоты более 100 километров. Чем эта высота страшнее той, на которой летают высотные истребители? — Тем, что там нет воздуха, — ответил Тодзи, — крылу самолета… (он постучал ногтем по модельке) … не на что опереться. — Для этого и существует реактивная сила, — заметила Шимо, — Ракетный бустер с тягой всего полтонны, за 7 минут разгонит планер до 4000 метров в секунду. Еще 10 минут – полет в космосе по инерции. Планер пролетит более 2000 километров, пройдя апогей в 700.000 метрах над землей. Отсюда за треть часа можно долететь до Австралии (если на юг), или до Филиппин (если на запад), или до Окинавы… — Подождите–подождите, — перебил он, — а из чего сделан этот планер? — В основном, из стеклопластика, — ответила она, — Как обычная авиетка. Старший лейтенант Миоко еще раз постучал ногтем по модельке. — Не хочу вас огорчать, но при такой скорости ее размажет о воздух. — Какой воздух в космосе? – удивилась Шимо. — В космосе – никакого, — согласился он, — но до космоса надо еще долететь. — Пока есть воздух – работают крылья и пропеллер, — сказала она, — а дальше – бустер. — Пропеллер на космическом корабле? – скептически поинтересовался Тодзи. — Да, ну и что? — Ничего, я просто спросил. А что вы будете делать на высоте 25 тысяч метров? Ваш пропеллер уже не работает, крылья держат слабо, а разгоняясь бустером, вы рискуете размазаться по траектории тонким слоем — для этого воздуха там еще достаточно. — Разве я утверждаю, что предусмотрела все? Я, между прочим, только любитель. Для меня это хобби, а вы, Тодзи, могли бы справиться с этой проблемой. Я в этом уверена. Только не знаю… — Шимо вздохнула, — …Захотите ли вы? — Это невероятно интересно, — ответил тюи, — Но где найти деньги на постройку этого аппарата? Вообще я не очень представляю себе смету и… Тут будет много проблем. — Знаете, — вмешался Накамура, — Я не имею права участвовать в подобных проектах до окончания срока координатуры, но я могу позвонить товарищам по партнерству «Fiji Drive». Я думаю, они не откажутся поддержать такой интересный проект «Ulithi Nami Freediving School», если в случае успеха им будет обещана сообразная доля в доходах. — А что скажет штаб флота? – спросила ныряльщица, — Я ведь только инструктор школы. — Это не слишком большая проблема, — координатор улыбнулся, — Завтра я решу ее, если буду уверен в поддержке профессионалов (он едва заметно кивнул в сторону Тодзи). Тот озадаченно повертел в руках чашечку с остатками сетю. — Это так неожиданно… Понимаете… У меня есть обязанности перед моими парнями. Разумеется, формально это уже не подразделение, но с моральной точки зрения… — С моральной точки зрения, — перебил Накамура, — А также с практической и с любой другой, было бы огромной глупостью разбивать такую хорошую команду. Все, что я сказал, относится к вашей команде точно так же, как и к вам, Тодзи–сан. — К моей команде? – переспросил тюи, — Я могу передать это предложение моим парням? — Безусловно, — подтвердил координатор. … Когда тюи инженерного подразделения авианосца «Рюдзе» возвращался в кэмпинг, вся Япония для него была меньше, чем ямочки на щеках очаровательной и жизнерадостной Шимо–сан. Он не хотел уезжать с Фалалопа, но как быть с командой? Команда в это время занималась другой лирической историей. Хейсо (мичман) Дзюни Ихара получил e–mail от … Ее звали Аяко, она совсем недавно закончила Университет Нагоя по специальности «вулканология» и беспокоилась по поводу работы. Вдвоем с подругой, они разослали свои резюме в двести адресов (не особо надеясь на успех), как вдруг, отозвался научный центр «Gextrem», расположенный на островке Аламаган (Марианские острова), известном своей колоссальной вулканической кальдерой. Этот островок передан Меганезии по Гуамскому договору о демаркации, поэтому многие боятся туда ехать, и Аяко хотела бы узнать мнение Дзюни: есть ли в этой стране что–то страшное, или эти разговоры – обычное пропагандистское вранье. Если вранье, то ей и подруге очень хочется туда поехать, потому что место уникальное, контракт на 3 года, деньги хорошие, каждый месяц неделя дополнительного отпуска, и займ на покупку жилья в случае продления контракта. Жаль, что домой каждый раз летать не получится: очень дорого лететь. Но можно что–то придумать, если Дзюни говорил серьезно на счет более длительных отношений, и все такое… В конце письма – люблю–целую, Аяко. Настоящий моряк помнит о навигации, даже в лирике. На столе лежали морские карты, распечатанные из интернет, и на одной из них можно было увидеть два отрезка. Один соединял Аламаган с Иокогамой, а другой – Аламаган с Фалалопом. Над первым была пометка «1220 миль, через Сайпан, 600 USD + катер 50 USD», а на втором — «440 миль, аренда флайки 20 USD в день». Чтобы сделать выводы, не требовался ум Аристотеля… Тодзи Миоко облегченно вздохнул и сказал: «Так, парни! Нам кое–что предложили…». Можно задать вопрос: как же это девять толковых парней с хорошим образованием и некоторым опытом работы в вооруженных силах, не заметили явной «сделанности» ситуации? Допустим, заметили. И что? Гордо отвернуться от вражеских «подарков», а если враг обложит со всех сторон — патриотично сделать харакири? Смешно и глупо. Гораздо более интересен другой вопрос: как же это военная разведка Японии и главная разведслужба (т.н. Информационно–Исследовательское Бюро при Кабинете Министров) проспали такую грубо организованную психологическую атаку? Допустим, не проспали. И что? Предложить главному управлению кадров ВМС не поддаваться на провокацию, зная, что к этому совету не прислушаются, а потом повесят на разведку всех собак? Глупо. Теперь, собственно, последовательность событий. На следующее утро после встречи в школе дайверов, тюи Тодзи Миоко позвонил в Иокогаму, в управление кадров и сказал примерно следующее: «Мы знаем, что нас отправят в отставку и выплатят пособие. Мы хотели бы получить это пособие здесь, на Улиси, а домой поехать позже, т.к. дома у нас нет никакой работы, а здесь нам предложили контракт по инженерной специальности». Дежурного офицера это вполне логичное предложение поставило в тупик. Он доложил начальству. Начальство тоже оказалось в тупике и позвонило своему начальству. То начальство пришло в состояние праведного гнева, и тюи был вознагражден за ожидание ответа порцией отборной ругани. Его назвали грязным предателем, шлюхой, трусливой свиньей и дюжиной трудно переводимых японских идиом. Тодзи не стал транслировать все это своим товарищам, а сообщил им кратко: «С пособием нас надули. Я попробую договориться на счет какой–нибудь суммы подъемных на нашей новой работе». Переговоры оказались простыми, успешными, и через два часа все моряки получили не только определенные суммы денег, но и гражданство Меганезии (перед этим, отправив, согласно правилам Хартии, факс с отказом от старого гражданства на имя министра внутренних дел Японии). Клерку в министерстве (как и следовало ожидать) не хватило ума держать язык за зубами, и еще через пару часов информация дошла до масс–медиа. Через день, на Фалалоп прилетел корреспондент лево–либерального «All–Nippon News Network», и на 10–й токийский телеканал вышел прямой репортаж из школы дайвинга «Ulithi Nami». Потом, на первые полосы многих утренних газет была вынесена фраза Тодзи Миоко: «Когда–то страной управляли самураи, и это было преступление. Сейчас страной управляют трусливые, вороватые недоумки, притворяющиеся самураями. Это еще большее преступление, и это позорный идиотизм. На месте кабинета министров и штаба флота, самураи сейчас сделали бы харакири, а эти — просто обосрались». Так, Иори Накамура опять вытер ноги об японских оффи, заставив их еще раз потерять лицо. Ряд авторов считают: это и было целью интриги с девятью японскими моряками. Разумеется, любой, кто приедет на Улиси и изложит там эту гипотезу, будет поднят на смех. Там уверены: целью «атомного координатора» было создание аэрокосмического центра «Ulithi Nami», как конкурента столичной корпорации «REF», развивавшей свою программу космических полетов на полигоне Дюси–Питкерн. Конкуренция, безусловно, возникла, и подхлестнула развитие меганезийской астронавтики, но вопрос о мотивах Накамуры остается открытым. Быть может, он затевал эту интригу из идеологической ненависти к оффи (или мести за первые 50 лет своей жизни, выброшенных, как он считал, псу под хвост), но когда Лори Эониу объяснила, что маленький космический самолетик вполне реален — заинтересовался уже самим суборбитальным проектом. … Если у 22–летней Лори Эониу, бакалавра прикладной химии из Порт–Вила Вануату спрашивали: «есть ли у тебя мечта», она отвечала: «У меня их даже две: построить в гараже звездолет и переспать с айном». Удивленный собеседник начинал выяснять причины влечения Лори к айнам (обычно он даже не знал, кто это такие), а девушка весело констатировала: «по ходу, звездолет в гараже у тебя вопросов не вызывает». «Обняв друг друга, Небесный Змей и Богиня–Солнце слились в Первую Молнию. Они. спустились на Первую Землю. Так возник верх, низ и прочие признаки порядка в мире. Затем родился Айойну, который создал людей, подарил им ремесла и умение выжить. Когда дети Айойны во множестве расселились по свету, правитель страны Пан пожелал взять в жены свою дочь, а она не хотела его. Девушка бежала вместе со своим любимым псом за Великое Море. Там, на далеком берегу, у них родились дети. От них произошел народ, называющий себя Айны, что значит — «Настоящие люди». Такова романтичная история о происхождении айнов — аборигенов острова Хоккайдо, в которой, вероятно, содержится значительная доля вымысла, но это, в данном случае, не существенно. Главное, что айны — это особый, интересный этнос и что заместитель тюи Тодзи Миоко, сеи (младший лейтенант) Сигэ Цуру был как раз этническим айном. Этот здоровенный парень, не похожий на этнического японца, появлялся на экране во время телемоста, устроенного «All–Nippon News Network», и был замечен кем–то из знакомых Эониу. А дальше понятно: «Лори, ты, по ходу, мечтала переспать с айном? Так вот…». Решив сделать любимую шутку еще веселее, девушка (которая не была в тот момент занята никакими делами, которые нельзя отложить) собрала туристический рюкзачок, оседлала дешевую флайку — «фанероплан», и метнулась за 2000 миль на северо–запад, через Соломоновы острова и Новую Ирландию, в округ Йап, на атолл Улиси. Через два дня, после завтрака, команда «Tente» (условно названная в честь исходной модели–камикадзе), обосновалась на свежем воздухе недалеко от пагоды «Ulithi Nami», обсуждая всякую всячину. Подрулившая к причалу спорт–клуба ярко раскрашенная флайка не привлекла их внимания. Другое дело – пилот, еще более ярко раскрашенная девушка–melano, одетая в лимонно–салатную клетчатую тунику на двух застежках (на. правом плече и правом бедре)… Японские моряки выразили свои позитивные эмоции протяжным свистом, а незнакомка решительно направилась к ним и, окинув взглядом бравого сеи Сигэ Цуру, без всяких предисловий, спросила: — Хей, бро, ты – айн? — Да, — подтвердил тот, — А что? — Типа, интересно, — пояснила она, — А ты сейчас сильно занят? — Ну, вообще–то… — Сигэ посмотрел на командира, уловил поощрительный кивок, и договорил, — … ничем таким особенным не занят. — Ага! – сказала загадочная девушка, — А там, в южном углу острова, парк, или как? — Ну, там, вроде как, природа, — ответил сеи. — Прикольно, — констатировала она, — Пошли, покажешь, ага? И младший лейтенант, с готовностью, двинулся показывать незнакомке природу. Этот краеведческий процесс занял, без малого, два часа. Боевые товарищи уже начали слегка беспокоиться (кто–то, к месту, вспомнил пару–тройку фольклорных баек про оборотней- людоедов, прикидывающихся такими вот красотками), но тут в поле зрения возник сеи вместе со спутницей. Он был немного ошарашен и выглядел подуставшим, как фермер после тяжелого дня на уборке урожая. Она выглядела мечтательной и счастливой, как будто только что выиграла миллион долларов в лотерею. — Как там природа? – в шутку, поинтересовался Тодзи. — Клево, — веско и емко ответила девушка, — Кстати, меня зовут Лори. Это в честь такого прикольного толстого лемура с большими глазами. Я на него была похожа в детстве, а потом как–то похудела. Стрессы, нерегулярное питание, и всякая такая хрень. А вы, по ходу, фри–дайвингом занимаетесь, или как? — Фри–дайвинг — это ко мне, — встряла Шимо Оками, для большей убедительности ткнув указательным пальцем левой руки в сдвинутые на лоб дайверские очки, а указательным пальцем правой — в инструментальный пояс, застегнутый чуть выше синих эластиковых шортиков, — а эти парни занимаются, типа, космическими кораблями. Прикинь? — Звездолетами? – уточнила Лори, подумав «ни фига себе, обе мечты сразу!» — Нет, реально, без фейка, — ответила японка, — Типа как «SpaceShipOne» Барта Рутана. — Все равно, круто, — оценила гостья, — А на чем летаете? Этанол–кислород? Перекись водорода? Гидразин? Этиленоксид? Металло–желе? Или просто карамель? — Карамель? — переспросил хейсо Дзюни Ихара. — 3 части селитры, 2 части сахара, — пояснила Лори, — Фюэл для любительских ракет. — Разбираешься в ракетных смесях? — заинтересовался Тодзи. — По ходу, да. Это же химия. — А приходи вечером сюда, в школу, — предложила Шимо, — У нас тут такие приколы… — Да легко, — ответила та, — Могу еще пива купить, типа, чтобы не с пустыми руками. Вообще–то специализацией Лори Эониу были не топлива, а биопластики (что, впрочем, тоже было ценно для проекта). Но главное, она обладала невообразимым запасом особо циничного технического оптимизма, который и продемонстрировала в тот вечер. — Ваши сомнения, ребята, фигня полная, неосновательная, на хрен не нужная, — говорила она, жестикулируя кружкой пива, — Вокруг ракетной техники накидали всяких сказок, а когда все начиналось, в середине прошлого века, в СССР школьники, как нефиг делать, клеили ракеты из картона, лепили на них бумажную гильзу с фюэлом и запускали на 3 километра вверх. А лет 10 назад один янки поставил самопальный ракетный движок на багажник велосипеда и разгонялся до полста узлов по шоссе. Китайцы вообще пускали ракеты в VII веке. Брали бамбук, трамбовали туда порох, и… фьють! В космосе совсем просто. Тяга, гравитация и масса, больше ни фига. Средняя школа, механика вулгарис. Заскочивший в этот вечер в «Ulithi Nami» координатор Накамура застал только эпилог реактивно–зажигательной речи Лори, но ему этого хватило, чтобы сделать некоторые выводы. Бакалавру Эониу был тут же предложен контракт, но главное – в другом. До феерического явления Лори Эониу, не было никаких признаков того, что Иори Накамура и Рокки Митиата намерены остаться на Улиси. Координатор с подругой прилетели на Фалалоп за неделю до «Акта Атомной Самозащиты», взяли в аренду маленький домик, а сына, Афаи (ему было около полутора лет), оставили на Таити с одной из многочисленных старших кузин Рокки. После разговора с Эониу все резко изменилось. Накамура купил большой двухэтажный fare, а Рокки слетала на Таити и привезла сына. В следующие полгода, Накамура покидал Улиси всего несколько раз, когда требовалось его присутствие в столице, и на 1111 день своей координатуры, в соответствие с Хартией, передал эстафету 45–летнему Ашуру Харебу, чья команда из округа Кирибати выиграла конкурс на выполнение правительственного подряда. После выхода в отставку, Накамура занимался тремя вещами: во–первых, семьей и домом, во–вторых, космическим проектом, а в–третьих, культурой. В его домашних делах не было ничего особенного. Разве что, маленький сад камней — почти точная копия сада при буддистском храме Реандзи в Киото: прямоугольная площадка 30x10 метров, на которой расположены 15 камней, собранные в пять групп. Мода на такие инсталляции в Меганезии пошла именно отсюда (что бы не говорили отдельные экоисторики о похожих инсталляциях в древних полинезийских marae). Участие Накамуры в суборбитальной эпопее сводилось к поддержанию духа команды и организации рабочих совещаний. Через год, произошло эпохальное для проекта событие. Маленький прототип–дрон, поднятый стандартным стратостатом на 15 километров над Фалалопом, подпрыгнул на сто километров вверх (вот и космос!), и через четверть часа приводнился в лагуне атолла Эаурипик в 500 километрах к юго–востоку от места старта. Ничего особенного: простая метеорологическая ракета покажет такой результат, если ее запустить под углом к горизонту. Но она не умеет переходить от баллистического полета к управляемому полету на пропеллере, вот в чем штука. Еще год — и прототип научился взлетать без стратостата. Затем рейс Улиси — Эаурипик был выполнен в пилотируемом режиме. Так родился новый вид транспорта: «space–scooter»: очень простой и быстрый, довольно надежный и безопасный, но до безобразия некомфортабельный. Новая игрушка для молодых фанатов спортивного экстрима и, разумеется, для армейского спецназа. О приоритете в создании спейс–скутеров написано множество статей и книг, в основном – бестолковых (точно так же, как о приоритете в создании самолетов более века назад). ********************************* … ======================================= 35 — РЕТРОСПЕКТИВА. Дата/Время: 31 января – 12 февраля 21 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Тувалу. Атолл Нукуфетау и его воздушное пространство. ======================================= ********************************* The Times. Океания, предсказанная Оруэллом. Алан Уинтерли, доктор политологии и культурологии Оксфордского университета. ********************************* Меганезия – это один из многих примеров в истории, когда сравнительно небольшая общность людей, оказавшись под влиянием амбициозных и безответственных лидеров, противопоставляет себя всему цивилизованному миру. Вспомним Аттилу, Чингисхана, Фиделя Кастро и Ким Ир Сена. Они убедили свои народы, что вся цивилизация, все ее организующие институты, являются вредоносными и враждебными. Взгляните на мир через призму этой пропаганды. Вы — один из защитников крепости, осажденной ордой безжалостных врагов. Вражеские силы огромны. Крепость в отчаянном положении, и Шанс отстоять ее есть лишь, если каждый, живущий в ней, независимо от природных склонностей, от пола, врожденного состояния здоровья, станет умелым бойцом. Людей начинают готовить к роли солдат с момента рождения. Любая деятельность, которая не имеет военного применения, объявляется саботажем, а любые пацифистские взгляды рассматриваются, как измена родине. Даже если вы – учитель, художник, ученый или фермер, вы все равно, прежде всего, солдат. Общечеловеческие ценности построены на миролюбии и осуждении насилия? Значит, они преступны. Все мировые религии, вся мировая культура, говорят: убийство — грех, а человеколюбие — добродетель? Долой и религии, и культуру. Осажденная крепость создает свой суррогат культуры и религии, который учит: стремиться к миру – преступно, а убить и ограбить чужака – почетно. Такова меганезийская Tiki: псевдо–культурная пропагандистская машина, сметающая любые моральные ограничения на пути эскалации военно–технического потенциала. Вся социальная практика подчинена идеологии Tiki, а Tiki служит интересам военно–промышленному комплексу. К такой конструкции общества неприменимы термины культурологии или философии, как они неприменимы к физике или механике. Только осознав это, можно понять логику устройства Меганезии и мотивы ее жителей…» ********************************* … Эту статью о Меганезии, как о стране–казарме, обитатели которой смотрят на весь остальной мир, как на скопище врагов, и все время готовятся либо к защите, либо к контратаке, Эстер прочла перед поездкой на Нукуфетау. Собственные африканские впечатления о меганезийцах в сочетании с этой статьей, настроили ее так, что она ожидала увидеть на атоллах Меганезии сплошные военные городки (вроде «Pueblo militar» здесь, в Макасо–Мпулу), где идет казарменная жизнь, которую солдаты, по возможности, стараются разнообразить футболом, музыкой и сексом… …Нукуфетау разбил эти представления на кусочки, стер в порошок и развеял по ветру. … Прибытие в аэропорт Мотулало, шумная встреча с родичами Наллэ, всяческая суета в ходе короткого переезда на миниатюрный «шуанговский» островок Мотумуа, шумная веселая болтовня за столом (точнее, за циновкой под огромным, как дом, навесом)… Разумеется, все это смешалось в один вращающийся калейдоскоп. Эстер прилагала огромные усилия, чтобы запомнить имена хотя бы ближайших родичей, и (ах, эта школьная привычка) украдкой записывала на мобайл шпаргалки типа «who is who». Настоящее знакомство с Нукуфетау началось лишь утром второго дня, когда после завтрака, Наллэ, немного извиняющимся тоном сообщил, что ему надо поработать, поэтому атолл доброй фее покажет толковый человек из числа родичей… У Наллэ, безусловно был кто–то на примете, но никак не 6–летняя племянница Юеле, которая просто случайно оказалась рядом, и заявила: «Конечно, я! Только ты, uakane Nalle, не говори, что я маленькая, а то я обижусь, потому что я уже в этом году иду в школу». Шеф–инженер почесал в затылке и сделал глазами вопросительное движение: мол, как скажет добрая фея, так и будет. Эстер решительно положила руку на плечо Юеле, дав понять, что не имеет ничего против… Хотя совершенно не понимала, как такой мелкий ребенок может проводить экскурсию по атоллу с лагуной 10–миль по диагонали. Шуанг кивнул и добродушно–серьезным тоном сказал: — Значит, так, взрослая девочка Юеле. Давай мы договоримся, что ты покажешь uahine Ester только Темотулото, Фале и Сававе, а на дальние моту ее не повезешь, иначе вы вдвоем опоздаете к обеду, и faahine–upu обоснованно отругает нас, всех троих. — ОК, — согласилась девочка, — Но в другой раз мы поедем на моту Фунаота, где marae. — Поедете, если сегодня все пройдет гладко, и вы не опоздаете к обеду, — пообещал он. — Iri! — восторженно крикнула девочка, — Пошли, Эстер! — Стоп–стоп, — Наллэ погрозил ей пальцем, — А одеться? — Ой. Я как раз это и собиралась! – пискнула Юеле и помчалась в детскую. — Добрую фею я сам одену, — добавил он. Девочка была голая (здесь, похоже, считали, что детям дома одежда не нужна вовсе), а Эстер уже имела на себе майку и шорты — вроде бы, по здешним понятиям, более, чем достаточно, что тут еще надевать? Оказалось – вот что: маленькая полоска эластичной ткани, вроде браслетика для наручных часов, только вместо самих часов — футлярчик с чем–то вроде короткого фломастера, соединенного с браслетом тонким проводком. — У Оруэлла за всеми наблюдал большой брат, а здесь – маленький, — и Наллэ весело подмигнул, — Это местный коммуникатор, чтобы ты не терялась. — А как им пользоваться? – спросила Эстер. — Мелкая тебя научит. Не буду лишать вас обеих этого удовольствия. «Мелкая» уже скатывалась по лестнице. Ее «одежда» состояла из точно такого же браслета – и все. Наллэ удовлетворенно кивнул и сказал: — Вот теперь, девушки, я за вас спокоен. Но, пожалуйста, не опаздывайте к обеду. Экскурсионное транспортное средство (местный аналог детского автомобильчика), разумеется, было лодкой. Яркая овальная штучка из пластика, немного похожая на калошу, и достаточно большая, чтобы кроме ребенка туда мог влезть один взрослый. Видимо, этот транспорт считался полностью безопасным. Единственным его явным недостатком была медлительность (он двигался со скоростью человека, бегущего трусцой). Впрочем, с позиции безопасности, это было, как раз достоинство… В тот момент Эстер и подумать не могла, что Юеле станет ее гидом по Нукуфетау на целую неделю. В этом прослеживалась понятная логика. Кому–то надо было развлекать vahine Наллэ, а точнее — присматривать за ней, т.к. она (вот, проблема) совершенно не адаптирована к особенностям атолловой жизни. Сам Наллэ приехал для серьезного бизнеса, и в течение дня занят. У других взрослых — тоже дела, у подростков — учеба и флирт, им тоже некогда. А 6–летний ребенок – как раз подходит на роль гида: уже не совсем маленький, но еще ничем не занят, и все равно целый день гуляет туда–сюда. Почему бы этому ребенку не поиграть с vahine своего любимого дяди Наллэ? Если бы Эстер хоть намеком дала понять Наллэ или кому–то из его взрослых родичей, что такой гид ее не вполне устраивает – они сами бы занялись этим, и Наллэ чаще выкраивал бы время в течение светового дня (а не только вечером, после работы). Но оказалось, что Эстер чувствует себя комфортно именно с таким маленьким гидом. С Юеле у молодой американки не возникало психологических проблем вроде боязни вызвать недоумение или показаться глупой, или задать некорректный вопрос. Кроме того, для Эстер было очень ценным то, что девочка (в отличие от взрослых) не «фильтровала» информацию. Она сообщала все подряд, не задумываясь о тактичности и тому подобных взрослых глупостях. Эстер, со своей стороны, готова была выслушивать от девочки некоторые вещи, которые не потерпела бы от взрослого. Так, 25–летняя американка из Феникса (Аризона) и 6–летняя меганезийка с Нукуфетау (Тувалу) нашли друг друга… Знакомство с атоллом за пределами Мотумуа («фамильного» островка Шуангов) для Эстер началось с соседнего Темотулото, до которого на детском аквамобиле было не более четверти часа хода. — Остров! – радостно объявила Юеле, когда они пристали к клочку суши размером с 3 футбольных поля, — Здесь школа, я в нее пойду в этом году. — Остров? Школа? — удивленно переспросила Эстер, глядя на единственное сооружение, похожее не на школу, а на эллиптический купол открытого 2–ярусного детского кафе. — Ага! – подтвердила девочка, успевшая спрыгнуть в воду и закрепить причальный фал транспортного средства к столбику на маленьком бамбуковом пирсе, и уточнила, — Это только базовая школа, а потом я пойду в среднюю школу, которая на Сававе. Там еще колледж, я тебе все покажу, но сначала мы посмотрим все здесь. Тут недалеко поле с актиниями, но они жгучие, их не надо трогать. Зато там живут самые красивые рыбки. Они дружат с актиниями и не боятся быть яркими. Это все по дороге на Сававе, на тот большой остров, который вон там (девочка махнула рукой дальше на северо–запад). — Большой остров, — повторила Эстер, выбираясь на пирс (она помнила карту атолла и знала, что пара островов Сававе и Фале образуют группу всего километр в диаметре). — Да, там город, и настоящая каменная ратуша с часами, — продолжала Юеле, хватая американку за руку и направляя к группе странных карликовых пальм около «школы». — Я видела эту ратушу на фото, — сказала Эстер, — кстати, откуда она у вас? — Foa захотели, чтобы у нас были часы, где зубчатые колеса, а не процессор, — пояснила девочка, — Колеса большие и никуда, кроме ратуши, не лезут. Такие часы делали дикие европейцы, давным–давно. Камень у нас, конечно, нормальный, синтетический, легкий, чтобы проще строить. А дикие европейцы строили из тяжелого, потому что дураки. Удивленная словосочетанием «дикие европейцы», американка поинтересовалась: — Откуда ты знаешь про европейцев? — Отовсюду, — ответила Юеле, — А ты про них не знаешь? Они живут на континенте к востоку от северной Атлантики, того океана, который не наш. Еще сто лет назад, они были почти совсем дикие. От них было много проблем. Сейчас они стали более–менее хорошие, они бывают у нас в гостях. А сто лет назад они только воевали и строили из камня большие штуковины для своего бога. Он у них был один, очень злой, и хотел, чтобы они всех это… Ну, слово такое есть… Только я его забыла… В этот момент они подошли к карликовым пальмам, и Эстер увидела в глубокой тени, между длинными листьями, огромные белые с нежно–розовым оттенком, цветы. — Какая красота. Что это? — Это tumutiare, — сообщила девочка, — Такая специальная цветочная пальма. Ее сделали для того, чтобы у нас были цветы любви, как в сердце Гавайики, на Таити и Раиатеа. — Сделали? — Ага. Сделали из генов. Гены — это такие штучки с программами, как надо расти. Если хочешь найти парня for make–love, то берешь такой цветок и вставляешь за ухо. Но нам пока не надо. Ты уже нашла Наллэ, а мне еще рано. Так что не будем их брать. Давай я лучше покажу тебе школу, только мы посмотрим снаружи, чтобы не мешать. … При всей непохожести, купол действительно оказался школой. Сквозь широкие проемы было видно, что дети за футуристическими круглыми пластиковыми столиками что–то делают на ноутбуках, а на больших экранах идет что–то, имеющее отношение к учебе. Эстер обратила внимание на то, что дети достаточно часто встают с мест и занимают какое–то более удобное для себя положение: сидя на столе, или на полу по–турецки, и держа ноутбук на коленях. Взрослый персонаж (видимо, учитель) не обращал на это внимания. Он ходил между столиками, иногда задерживаясь, видимо, для ответов на вопросы, или чтобы что–то проверить в записях на ноутбуках… Один учебный фильм Эстер смотрела минут 5, подойдя вплотную к условной границе «аудитории». В начале она решила, что это — геометрия, и этот фильм показывает свойства треугольников на примерах с парусами. Но потом на экране появилась простейшая векторная схема сил, действующих на парусник, и Эстер подумала, что это, наверное физика, хотя, с учетом возраста учеников (им было лет по 9) и свойства треугольников и вектора им проходить было рано… Она хотела дождаться появления на экране каких–нибудь формул, чтобы, все–таки, понять, что это за предмет, но тут Юеле дернула ее за руку. — Скоро перерыв, и все начнут бегать. Давай поплывем на Сававе. То красивое поле с актиниями, оно по дороге. Одежду можешь положить в лодку. Она никуда не денется. — Мы поплывем без лодки? – уточнила Эстер. — Ага. Лодку оставим здесь. До Сававе 300 метров, а оттуда до Фале — 100. Зачем лодка? Американка, с сомнением, покачала головой (пожалев, что не взяла купальный костюм). — Вообще–то, я привыкла быть в одежде. Тем более, мы же пойдем в город. — Если ты про карманы, где деньги, то они не нужны. Атолл не очень большой, все всех знают. Наши покупки просто запишут на счет Наллэ, ага? — Нет, не в этом дело. Я просто привыкла быть в одежде. — Eo! — удивилась девочка, — И в обуви тоже? Знаешь, в обуви совсем неудобно плыть. — Обувь я, пожалуй, действительно, оставлю, — решила Эстер. Потом, пройдя мимо школы и спортивной площадки (похоже, для мини–футбола и для настольного тенниса), они вышли к северо–западной оконечности Темотулото. Отсюда открывался замечательный вид на Сававе, Фале и несколько крохотных пятачков суши посреди предстоящего маршрута. Вернее, даже не суши, а омываемых выступов рифа. — Надевай и поплыли, — сказала Юеле, протягивая американке очки для дайвинга (точно такие же очки уже красовались на лице у девочки, придавая ей слегка гротескный вид). Минут через 5, когда Эстер уже успела порадоваться, что шорты и майка не стесняют движений, и что увлечение бассейном в колледже (ах, как давно это было!) позволяет плыть, не отставая от 6–летней океанийки, как та внезапно сообщила: «Вот тут поле актиний, можно нырять!» — и нырнула. Глубина здесь была три человеческих роста, и американке пришлось с непривычки приложить все усилия, чтобы оказаться у дна. Ей удалось лишь несколько секунд полюбоваться странными существами, похожими и на перевернутых медуз, и на яркие цветы, а затем недостаток воздуха заставил ее всплыть. Выскочив на поверхность, и жадно глотая воздух, она огляделась. Юеле нигде не было. Сколько прошло времени с момента, когда она нырнула? Полминуты? Наверное, около того… Теперь уже, видимо, около минуты. Это слишком долго для 6–летнего ребенка! Еще немного, и Эстер стала бы кричать и звать на помощь кампанию рыбаков, которые ловили что–то на спиннинги в сотне метров южнее, на краю рифового барьера, но тут у нее за спиной раздалось негромкое, но довольное фырканье. Девочка была тут как тут. — Уф! – выдохнула Эстер, — Ты меня напугала. Нельзя же нырять так надолго! — Я делаю все, как обещала маме! – возразила та, — Под водой меньше минуты! — А откуда ты знаешь, что меньше? — Вообще–то этому учат в 1–м классе, — ответила та, — Но дедушка Ематуа научил меня раньше. Это оказалось очень просто. Теперь я не ошибаюсь сильнее, чем на 5 секунд. Давай, я нырну ровно на полминуты, а ты проверишь меня по часам! Вскоре Эстер убедилась, Юеле действительно чувствует время, а затем они достигли соглашения не погружаться больше, чем на эти самые полминуты. Следующий час прошел здорово: изумительные актинии, причудливые веточки коралла, яркие рыбки, крабы, каракатицы… В какой–то момент Эстер поняла: девочка специально выбирает мелкие места чтобы… В общем, по–товарищески, учитывает возможности партнера. Следующим пунктом программы был остров Сававе. После экскурсии по подводному миру, американка была готова хлопать в ладоши от восторга, но все–таки, ей хотелось оказаться снова на твердой земле. Правда, ее смущала мокрая (до полупрозрачности) майка. Все–таки, в городе, в таком виде… Юеле, поняв ее по–своему, предложила: — Лучше сними. Тебе же мокро! — На мне быстрее высохнет, — отговорилась Эстер. Она чувствуя себя несколько глупо, поскольку каждая вторая встречная женщина здесь была прикрыта в области бюста не более, чем декоративной ленточкой или цепочкой с чем–нибудь блестящим. Девушки–тинэйджеры катались по центральной площади на роликовых досках и мини–самокатах вообще в одном платочке вокруг бедер. Центральная площадь Сававе была местным центром культуры. Кроме ратуши (почти европейской, только построенной из газобетонных блоков цвета «дикий камень»), тут были храмы целых пяти религий. Буддистская (или даосская, или индуистская) пагода из трех ярусов разной формы – восьмиугольной, четырехугольной и круглой. Подиум — контур лодки, под кровлей в виде седла, над которым поднимается мачта — солнечные часы (цифры выложены из булыжников на круглом зеленом газоне). Бассейн в форме силуэта морской черепахи, накрытый тремя причудливо изогнутыми широкими арочными мостиками, видимо изображающими панцирь. Ярко–зеленый капонир, выложенный из огромных (в человеческий рост) кубических газобетонных блоков, украшенный изваянием спрута (тоже зеленым). … И маленькая католическая часовня с высоким шпилем с кельтским крестом. Этого Эстер никак не ожидала тут увидеть. Наверное, у нее был очень изумленный вид… — Marae твоих богов? – спросила Юеле, — Если тебе хочется, зайди, поговори с ними. Я пока куплю сока и какой–нибудь пирожок, вон там (она махнула рукой в направлении открытого маркета под оригинальным навесом в форме маленького лабиринта). В часовню Эстер вошла с некоторым трепетом. Интерьер оказался простым и каким–то очень светлым. В маленьком зале было всего 5 бамбуковых скамей, на которых могло разместиться максимум человек 30, и простая кафедра из некрашеного бамбука под кельтским крестом из блестящего металла (Эстер вдруг показалось, что этот крест с кругом похож на рисунок оптического прицела, и она энергично помотала головой, отгоняя это неприятное наваждение). Потом ее взгляд упал на очень натуралистично изображенную фигуру женщины, кормящей младенца. Иных изображений не было… — Странно, не так ли, — сказал спокойный голос у нее за спиной. Она вздрогнула и обернулась. Перед ней был крепкий мужчина лет 40, одетый в серые свободные брюки и серую рубашку с коротким рукавом. Поверх рубашки, на простом шнурке висел такой же кельтский крест. — Меня зовут Кииро, — сообщил он, — Я приходской священник. Присаживайтесь. Мы можем поговорить, или можем помолчать, как хотите. — Вы сказали: «странно, не так ли», — напомнила она, — Что вы имели в виду? — То, что вы ожидали увидеть что–то другое. Это было заметно по вашей реакции. — Да, наверное… Меня зовут Эстер, я из Аризоны. Честно говоря, я вовсе не ожидала увидеть на меганезийском атолле католический храм. Я думала, моя религия тут под запретом. Ну и, разумеется, меня удивило отсутствие распятия. — Присаживайтесь, — предложил Кииро, — И, если хотите, поговорим об этом. — Наверное, хочу, — согласилась она, присаживаясь на край ближайшей скамьи. — Тогда спрашивайте, — предложил он, садясь напротив. — Даже не знаю, с чего начать, — нерешительно сказала она, — Мне показалось, или здесь какой–то другой католицизм, который отличается от того, который я знаю? — Вам не показалось. Это – океанийский католицизм. Он несколько отличается, хотя, я считаю, что в нем сохранено главное. Если бы я считал иначе, меня бы здесь не было. — И что же главное? — Главное, — ответил священник, — что мы Ему не безразличны. — Тогда, наверное, главное, что Он существует, — заметила она. Кииро улыбнулся и покачал головой. — Нет, Эстер. Если бы он просто существовал, это бы ровно ничего для нас не значило. Существуют сверхновые звезды, квазары, черные дыры, да мало ли… Они интересуют только специалистов по астрофизике. — Хорошо, — она кивнула, — допустим, главное — то, что мы Ему не безразличны. И что из этого следует для нас? — А вот это нам и надо понять. Наше желание понять Его замысел, это и есть вера. — Но как определить, правильно ли мы поняли? – спросила Эстер, — Я имею в виду, меня учили, что Он дал ясные указания. И потом – крестная жертва. Наша сопричастность… Священник снова покачал головой. — Всемогущий Бог, сотворивший мир, по своей природе не может ничем пожертвовать. Это же не какое–нибудь языческое божество плодородия, аллегория растений и зерен. Такое божество умирает, уходит в землю и рождается в виде урожая. Это другое. — Но Бог спускался с небес в наш мир? – спросила она, — Становился одним из нас? — Скорее да, чем нет, — ответил Кииро, — собственно говоря, Он и теперь среди нас. Это прямое следствие того, что мы Ему не безразличны, разве не так? Эстер задумчиво потерла лоб. — Вы так логично рассуждаете. Но есть вопрос, который не дает мне покоя: Понимаете, мне довелось побывать на войне и… Я видела такие вещи, что… — Что вам показалось, будто мы Ему все–таки безразличны? – помог он. — Боюсь, что так… padre. — А, может быть, вы приняли за безразличие ту свободу, которую Он дал людям? — Не знаю… Если это – свобода, то она как–то очень плохо выглядела. — Всегда плохо выглядела? – уточнил Кииро. — Нет… Не всегда, но… Слишком часто… Священник кивнул и повторил: — Слишком часто. Возьмем редкие случаи, когда свобода выглядела хорошо. Скажите, готовы ли вы отменить все эти хорошие случаи, чтобы вместе с ними отменить и все плохие? Допустим, что такое решение в ваших руках. Она снова потерла лоб и отрицательно покачала головой. — Наверное, нет. Не готова. Это было бы нечестно по отношению к нескольким очень хорошим людям, которые… Которых я очень ценю. Я говорю очень сумбурно, да? — Отчего же? – возразил он, — Вы вполне последовательно ответили на свой собственный вопрос и на свои собственные сомнения. Разве не так? — Может быть, — согласилась она, — Спасибо, padre, вы очень мне помогли. — Я–то здесь причем? Помогает Он, а я здесь так, по хозяйству. — Гм… Я как–то не подумала… Скажите, я могу сделать какое–то пожертвование? Он улыбнулся и кивнул. — Можете. Этот храм построен и существует на пожертвования разного рода. Как и остальные храмы, которые вы видели на площади. — А кто, кстати, его построил? – спросила она. — Люди, для которых это важно, кто–то нашел материалы, у кого–то была техника. Я, например, делал проекты и кое–какие расчеты. Видите ли, я архитектор. — Архитектор? – удивленно повторила Эстер. — Да. А настоятель буддистского храма – инженер по строительным машинам. Культ Ктулху (это зеленый спрут) и культ Зеленой Черепахи популярны у военных моряков. Скандинавский культ Фрейи, а по–океанийски — Атеа (это ее храм похож на корабль) весьма распространен среди тех, чей труд связан с морем – а тут все связано с морем. — У них у всех есть свои архитекторы? — Нет, — Кииро покачал головой, — У них другие специалисты и много рабочих рук. А архитектурные проекты делал я. Своего рода религиозная кооперация. — О боже!… Вы делали проекты языческих храмов? — Я просто помогал тем людям, которые помогали нам. Взаимопомощь признают все религии, и все нерелигиозные этики. Вы полагаете, что я поступил неправильно? — Нет, думаю, что правильно. Огромное спасибо, padre. А теперь я, наверное, пойду… … Юеле сидела на травке, рядом с храмом Атеа, разложив на листе оберточной бумаги пирожки трех видов, два тетрапака с соками и картонные стаканчики. Сделав Эстер приглашающий жест, она, с интересом спросила: — Как, твои боги сказали тебе что–нибудь полезное? — Сказали… Точнее, сказал. У нас один бог. — А–а, — протянула девочка, — Ну, не важно. Главное, что полезный. Ты ешь, а потом мы поплывем на Фале. Или, если хочешь, перейдем по мосту. Как тебе больше нравится. — Давай лучше по мосту, — предложила Эстер, — Не хочется снова ходить в мокром. … Арка стометрового однопролетного моста через узкий северный пролив между Фале и Сававе была не выше 3–этажного дома, но при плоском ландшафте, этого оказывалось вполне достаточно, чтобы с обзорной площадки в центре пролета рассмотреть остров Фале практически полностью. Всего–то 40 гектаров… В «Tuvalu tour–guide info» Фале значился как «резидентно–промышленный район с АЭС, школой резервистов и военно–гражданским портом, без значительных архитектурных или природных особенностей». Эстер представляла себе резидентно–промышленный район, как однообразно–унылый индустриальный пейзаж из заводских корпусов и подъездных путей, с которыми как–то соседствуют неблагополучные спальные кварталы из многоэтажных коробок. Вместо этого она увидела сплошную яркую зелень, пересеченную узкими дорожками, между которыми виднелись разноцветные 2–3 этажные домики, объединенные в таунхаусы Несколько широких коротких дорог расходились веером от внутреннего рейда порта. Вдоль них действительно было что–то индустриальное – высокие сводчатые ангары. Наконец, на дальней оконечности острова наблюдались цилиндрические башни – это, вероятно, были корпуса АЭС. Обращенный к открытому океану юго–западный берег Фале, был похож на спину ежа, ощетинившуюся длинными иголками. Алюминиевые платформы на сваях уходили на четверть мили от берега, за рифовый барьер — туда, где начинались глубины, пригодные для большегрузного судоходства. Эстер представила себе, как это смотрится с мостика судна, идущего в океане – и неожиданно для самой себя, выругалась. Потому, что вспомнила фото этого, или похожего меганезийского атолла именно с такого ракурса в журнале «Family and World life» (который, еще со старшей школы был ее любимым путеводителем по планете и по жизни). Два фото в номере примерно 3–годичной давности, в статье об Океании, врезалось ей в память. Первый кадр (сделанный с океанского туристического судна): Безбрежная темно–синяя гладь океана. В центре — маленькая полоска суши. Атолл. Причудливые белые и бежевые выступы рифов у берега. Сам берег, утопающий в яркой зелени. Изящные пальмы. Маленькие, будто игрушечные, лодочки туземцев под парусами–циновками… Второй кадр (согласно примечанию, сделанный там же, с того же ракурса через 10 лет). Берега не видно вовсе. Теперь здесь возвышаются тусклые металлические пирамиды, будто из фильма вроде голливудских «Звездных войн». Длинные полосы металла, как лапы гигантского механического паука, протянулись от этих пирамид в океан. К ним лепятся чудовищные серые туши каких–то кораблей. Металлическая пустыня… На обоих кадрах помечены тонкими красными стрелками приметные верхушки рифов, чтобы не было никаких сомнений: это – один и тот же атолл, просто теперь он такой. Подпись к фото: «Берег смерти. Итог меганезийской программы развития Океании». Итак, Эстер длинно, грубо и грязно выругалась – так, как не ругалась никогда в жизни. Юеле, восприняв заковыристую гарлемскую идиому за выражение крайнего восторга, подняла руки вверх в чемпионском жесте, подмигнула Эстер и гордо заявила: — У нас здесь самая большая бамбуковая роща. Больше, чем на Фунафути! Круто, ага? — Да, здорово, — согласилась американка, радуясь, что ее поняли именно так. — … А сейчас мы пойдем на внутренний рейд, смотреть пингвинов, — сказала девочка. — Тут есть пингвины? — Ну, да. У нас многие держат пингвинов. Они выслеживают рыбу, как собаки на суше. Этих пингвинов я тебе потом покажу. А сейчас мы посмотрим патрульных пингвинов. Сочтя это объяснение исчерпывающим, девочка двинулась вперед по мосту, болтая о неких домашних делах, и переводя с утафоа семейные термины, так, что возникали лексические монстры типа: «Child–of–her–younger–sisters–in–sex–by–external–husband». Конкретно про этот термин Эстер попросила разъяснить подробнее (они в это время проходили по сказочной бамбуковой роще, вызывавшей ассоциации с гонконгскими псевдо–историческими фильмами про античных разбойников в лесах Китая). — Это, — начала объяснять Юеле, — если у тебя есть молодой boyfriend, у которого нет своего дома, но он, однако, не живет в доме с тобой и Наллэ, и у этого парня еще есть молодая girlfriend, и у нее тоже нет своего дома, и у них ребенок. Этот ребенок может жить у girlfriends–mother, или у вас с Наллэ. И для тебя он будет так называться. Вот! — Э… — удивленно протянула американка, — А если Наллэ заведет молодую бездомную girlfriend где–то на стороне, и там будет ребенок, что тогда? — Aita pe–a, — беззаботно ответила девочка, — У вас с Наллэ есть дом. Ребенку есть, где жить. Хотя, у girlfriends–mother, все равно, первая рука. Так написано в «Paruu–i–hoe». — Как ты сказала? «Paruu–i–hoe»? — Да. Этот закон прочел ariki–roa Mauna Oro на панцире большой зеленой черепахи. — Понятно, — растерянно пробормотала Эстер, — Значит, на панцире зеленой черепахи… — Большой зеленой черепахи, Atieonuroa, — педантично поправила ее девочка и, показав ладонью куда–то вперед, сообщила, — Школа резервистов. Вот, как раз, идет пингвин. В метре над лагуной стремительно и почти бесшумно скользило сине–зеленое тело, похожее на некрупного кита, сильно сплюснутого по вертикали и растопырившего грудные плавники. Недалеко от пирса (так хорошо замаскированного в прибрежных зарослях мангров, что Эстер только сейчас его заметила) аппарат несколько грузно шлепнулся на воду и затормозил, разбрасывая в стороны целые водопады. Панели на китовой спине разъехались и изнутри лихо выпрыгнули трое парней в тропической униформе ВМФ. Двое — совсем молодые, лет по 16, а один – постарше года на три. — Финиш – отстойный, — авторитетно и презрительно фыркнула Юеле. — Это и есть пингвин? – уточнила Эстер. — Да. На нем спасают, если шторм. И еще, с него расстреливают всяких bandidos. — Морская полиция? Береговая охрана? – попыталась угадать Эстер. — Ну, типа того. Полу–копы, полу–форсы. Буквально через минуту, три этих персонажа встретились им на узкой дорожке идущей через бамбуковую рощу, вдоль берега. — Ia orana, foa! – поприветствовал их старший из парней, — Вы здешние? — Да, а вы? – отреагировала девочка. — А нас перебросили с Токелау. Вот интересуемся, где тут есть Y–club. — Ну, Y–club – это на Фунафути. А тут – Y–caf;. Годится? — По ходу, нам без разницы, — ответил парень, и все трое весело рассмеялись. — Тогда идите до мостика, там перейдете на Сававе, и по прямой до центра, где ратуша. Прямо за ратушей Y–cafe–a–dancing, а если пройти дальше до берега, то просто Y–cafe. — Ага! Тогда мы метнулись, — с энтузиазмом сказал тот, — mauru, foa! — Maeva mata–i oe! (хорошего, попутного ветра) – ответила девочка. Все трое, почти бегом понеслись в сторону моста. — Что такое Y–club и Y–cafe? — поинтересовалась Эстер, провожая их взглядом. — Это где парни снимают девчонок, — пояснила Юеле, — Типа, ты сидишь за столиком, а подходит парень и спрашивает: «Покувыркаемся за 50 фунтов»? Сколько фунтов – это бывает по–разному, это не главное. Главное, чтобы парень понравился. — «Покувыркаемся за 50 фунтов»? – переспросила американка. — E–o, — девочка кивнула, — Fee–make–love–one–time. Удобно. Моя тетя Тулли, еще давно, объехала так всю Гавайику без сантима в кармане. Здорово, да? — Гм… — сказала Эстер. Идея объехать всю Океанию, зарабатывая на текущие расходы путем оказания секс–услуг (грубо говоря — проституцией) казалась ей не очень здравой. — … До АЭС мы не пойдем. Там ничего интересного, — продолжала Юеле, — Лучше мы пройдем мимо школы резервистов, и там дальше мыс, а за ним три рифа. Они будут по дороге, если плыть на Темотулото, где наша лодка, чтобы мы не опоздали к обеду… … Поскольку к обеду они не опоздали, а Эстер очень высоко отозвалась о работе своего маленького гида, эта роль была отдана Юеле и на следующие дни… — Мы едем на моту–Фунаота, там древний marae–roa, — объявила она на следующее утро, когда они вышли на берег. — Мне кажется, это довольно далеко, — осторожно заметила Эстер. Она помнила карту, и знала, что Фунаота находится в дальнем северном углу лагуны, милях в 10 отсюда. При скромной скорости детского аквамобиля, это означало около 3 часов пути в один конец. — Aita pe–a, — ответила девочка, — Мы сделаем умно! Я видела в дальномер: вон там (она махнула рукой на восток), сидит Ринго на своей растопырке и ничего не делает, потому что уже год, как закончил колледж, а теперь работает через день — два. Изображает, что учится в заочном университете, ага! У него как раз выходной, так что он нас отвезет. Эстер, прикрывая глаза ладонью от низко стоящего солнца, посмотрела в указанную сторону. Примерно в полумиле от них на воде стоял небольшой катамаран. — А если у этого Ринго другие планы? – поинтересовалась она. — Глупости, — авторитетно отрезала девочка, — Сейчас мы к нему подплывем, и скажем: «Хэй, Ринго, ты, конечно, отвезешь жену дяди Наллэ на marae–roa!». Пусть он только попробует отказаться!… Эстер, а ты опять поплывешь в майке и шортах? — Нет, сегодня я буду умнее, — ответила американка и пошла переодеваться в купальник «бикини» (относительно скромный, а по океанийским понятиям, просто пуританский). Когда примерно через полчаса они доплыли до катамарана, Эстер ограничилась только приветствием типа «доброе утро» (ia ora ipo), а Юеле, с ходу, вступила в короткие, но эмоциональные переговоры (итог которых был явно предопределен заранее). Слушать формальную перепалку на молодежном сленге (mix utafoa+lifra) не было ни малейшего смысла, и Эстер потратила следующую пару минут на то, чтобы рассмотреть и самого Ринго, и его «растопырку». Парень был типичный melano, старшего тинэйджерского возраста: среднего роста, худощавый, гибкий, с почти совершенно черной кожей. На выразительном, подвижном лице резко выделялись яркие сине–зеленые глаза, а волосы были темные, но чуть рыжеватые (признак наличия какой–то доли ирландской крови). Одет он был в пронзительно–лимонные шорты с множеством нашитых карманов. Его «растопырка» оказалась гибридом из двух пластиковых поплавков на трубчатой раме, приделанного сзади авиа–пропеллера, и надувной лодки поставленной на раму сверху. Эстер подумала, что будь вместо поплавков лыжи, это бы называлось аэросанями. Переговоры успешно завершились. Ринго наклонился и вытащил Юеле из воды, просто подняв за подмышки, и посадил в лодку, по дороге наподдав по попе (в ответ, конечно, визг и пара нецензурных словечек). Затем парень протянул руку американке. — Садись, auhine Ester… – и добавил, — Это не ребенок, а горе какое–то. — Я не горе, я счастье! – обиженно пискнула Юеле. — Охренеть от такого счастья, — буркнул Ринго и что–то ткнул на пульте управления. «Растопырка» загудела, как очень подержанный пылесос и с неожиданной легкостью помчалась по лагуне, подпрыгивая на слабой волне. — Ты сам сделала такую лодку? – спросила Эстер. — Нет, это мы втроем: мой старший брат, его подружка и я. Подружка уехала на Самоа, теперь у нее там агро–бизнес, семья все дела. Брат взял хороший контракт в Кирибати, теперь он мастер на верфи в Баирики. Получается, что лодка моя. Хорошая штука, ага? — Да, — согласилась она, — И быстрая, как я заметила. — 30 узлов по гладкой воде — уточнил парень, — А вы долго будете на Фунаота? — Часа два, — ответила Юеле, — Должна же я все показать тете Эстер! — ОК, — сказал он и, левой рукой держа штурвал, правой вынул мобайл, — Тогда я call–up моей hoahine. Типа, чтобы она двигалась с Лафанга не сюда, а на Фунаота. Эстер дождалась, пока он поговорит, и сказала: — Извини, я, кажется, нарушила планы тебе и твоей девушке. — Ничего ты не нарушила, — возразил Ринго, — Велика важность, поныряем за каменным окунем послезавтра, а сегодня поедем на Улаелае. — Не устанете за два часа? – ехидно спросила Юеле. — Много ты понимаешь, малявка, — ответил он, слегка щелкнув ее по носу. — Ух! – фыркнула она, — E nui oe te katu i–ma avae. — Ну, до чего нахальный ребенок, — сообщил он, обращаясь к Эстер. — А что она сказала? — Прикололась. Типа: а ты такой большой, что у тебя хер выше Луны. — А ты ябеда, — гордо сказала девочка и, ткнув пальцем прямо по курсу, добавила, — Вот, уже видно Фунаота. Marae–roa на самом верху холма. А холм насыпал сам Мауна Оро, когда шел с восхода на закат, 6000 миль от Рапа–Нуи до Палау. Видишь: холм нарочно вытянут так, чтобы показывать правым краем на Рапа–Нуи, а левым — на Палау. Вот! … Честно говоря, ориентация миниатюрного овального островка совершенно не убедила Эстер в его древности. Тем более, что небольшой каменный дольмен на вершине был явным «новоделом», а две огромные каменные головы по бокам (одна – вытянутая, а другая – круглая) были поставлены не так давно. Что касается четырех каменные фигур (двух женских и двух — мужских), установленных на углах каменной плиты – крыши дольмена, то они, очевидно, были вырезаны из базальта по современной технологии, каким–то высокотемпературным инструментом. Ринго, без тени смущения, сообщил — В XIX веке британские оффи–пуритане все здесь разрушили. После революции это реконструировали по записям tahuna, колдунов. Камни для дольмена привезены сюда с Хива–Оа, длинная голова «moai» — с Рапа–Нуи, а круглая, ольмекская — из Гватемалы. А вообще, внутри дольмена, типа, музей, там все in detail. Посмотри, интересно. — И насколько, по–твоему, достоверна эта реконструкция? – спросила Эстер, задумчиво глядя снизу вверх, с берега на дольмен. — По–моему, не совсем, — сказал он, — Только это не главное. Знаешь, я думаю, если бы Мауна–Оро вернулся, он бы одобрил. Главное: мы помним и его, и его спутников, и его законы. И с пуританами, которых мы победили, мы все сделали по его законам. Американка поняла, что ей совсем не хочется знать, как поступили с пуританами, и она перевела разговор на другую тему – благо, повод нашелся сам собой. — А это, случайно, не твоя девушка? – спросила она, показав рукой на юго–восток. С той стороны, шустро прыгая по волнам, приближался миниатюрный аквабайк фиалкового цвета. Им управляла хрупкая смуглая девушка с прямыми пепельными волосами. — Ага–ага! — воскликнула Юеле, — Это Екико на морском ослике. Классно рулит! — Игрушка называется «Eey», ее делают на Токелау, — сообщил Ронго, — Мы ее купили в KIT–наборе, так почти втрое дешевле. Собрали по инструкции – работает… — А называется в честь ослика Eeyore из сказки про медвежонка Винни–Пуха, — встряла девочка, — По этой сказке я учила английский. Почти сама. С дедушкой Ематуа. А уже потом я прочла Алису в стране чудес, и в зазеркалье. Тоже сама. С кузиной Хиинэ. Наверное, Юеле похвасталась бы еще какими–нибудь успехами в английском, но тут в кампанию, подобно маленькому урагану, ворвалась Екико. — Ага, малявка! – воскликнула она, хватая девочку на руки, — Вот ты и попалась! Я так и знала, что без тебя не обошлось! Сейчас я тебе устрою парад жонглеров! Екико, с неожиданной для своей комплекции силой, подбросила девочку в воздух. — Ай–ай, — крикнула та, — Прекрати! Я тебе не кукла… … И снова взлетела вверх. — Ай! Прекрати, засранка! Тискай своего Ринго! … И еще один полет. — Ай! Я пожалуюсь твоей маме! Подружка Ринго поставила девочку на ноги и слегка ткнула пальцем в живот. — Вот так, да? Как что — сразу жаловаться? Разве так поступают настоящие канаки? — Я не буду. Это я пошутила. — ОК, — сказала Екико, — Так кого мне надо тискать? Ага, вот кого!… Она мгновенно развернулась и повисла на Ринго, обхватив его руками и ногами. — Классно! Вот так и буду висеть! Признавайся, я самая красивая женщина на свете? — Нет! Ты еще красивее! — Iri! Я так и знала! Спрыгнув со своего приятеля, она развернулась к американке. — Aloha! Hola! Hi! Ты – Ester te–fare–Shuang. Правильно? — Если в общих чертах, то верно, — ответила та, рассматривая свою собеседницу. Из одежды на Екико присутствовали только эластичные шортики, и рассматривать не составляло проблемы. Она была, видимо, года на три моложе Ронго, и относилась к совершенно другой расе. Эстер не сразу поняла, к какой, из–за плотного, коричневого загара девушки. Она никогда ранее не видела этнических японок, загоревших до такой степени. Екико, вне всяких сомнений была японкой — с характерным телосложением, чертами лица и разрезом глаз. Волосы гораздо светлее, чем обычно у японок. Вероятно, они просто выгорели на ослепительном океанийском солнце… — А правда, что ты с Наллэ познакомилась в Африке, на каторге? – спросила Екико. — В общем, правда. Примерно так и было. — Iri! Это круто! А вас с ним надолго отпустили домой? — Не знаю. Я сама из Аризоны, и в здешних законах пока не разобралась. — Aha? А я думала, ты из ЮАР. Хотя, это фигня… А Наллэ тебя уже катал на флапе? — На флапе? Это педальный планер? Я видела только на клипах, и здесь — издалека. — Wow! Ринго, прикинь, Эстер не летала на флапе. Давай ее прокатим послезавтра? — А каменный окунь? – спросил он. — Да насрать на него. Окунь подождет до той недели. Лучше давай будем прессовать Наллэ: типа, что за на фиг, дядя Наллэ, твоя жена никогда не летала на флапе! Ужас! Позор джунглям! Давай нам самые офигенные флапы, мы все устроим! — Хэй–хо! Это идея! — согласился Ринго. — Послушайте, — вмешалась Эстер, — Наллэ эти дни работает, мне бы не хотелось… Екико слегка хлопнула американку по плечу, и перебила. — Точно, гло! Дядя Наллэ – это такой человек, что если он занят, так он занят, и можешь быть уверена: он такое устроит… Короче, это будет круто! Но, знаешь как ему обидно, что его красивая жена тут скучает, потому что некому ее даже покатать на флапе! — Она не скучает, она со мной! — обиженно вмешалась Юеле. — Конечно, малявка, ты здорово ее развлекаешь, — Екико потрепала девочку по шее, — но флап–спорт это другое. Это тебе немножко рано. Тут нужны ребята вроде нас, E–o? — E oe, — подумав, согласилась та, — А вы меня прокатите? Можно чуть–чуть и не высоко. — Если ее мама нас на этом застукает, то обдерет нам всю чешую, — предупредил Ринго, видя, что его подружка утвердительно кивает. — Если не высоко, то не застукает. Сам прикинь: как она увидит? Ринго замолчал на несколько секунду, на его лице выразилась быстрая работа мысли, а затем, видимо придумав что–то, он тоже кивнул. — ОК, я знаю, как мы сделаем. Ну, поплыли на Улаелае? А Юеле покажет vahine Наллэ музей Мауна–Оро. Верно, ребенок? — Ладно! – девчонка, в свою очередь, кивнула — Катитесь. А то лопнете от нетерпения. — Уши оборву, — пригрозила Екико, стягивая свои шортики и аккуратно вешая их на лопасть пропеллера катамарана. Ринго, размахнувшись, забросил свои шорты внутрь надувной лодки. Судя по их полету, в карманах было что–то тяжелое. Молодые люди почти синхронно вбежали в воду и нырнули. Прошло минуты полторы, пока их головы не появились над волнами уже на приличном расстоянии от берега. Как поняла Эстер, ребята плыли к совсем крохотному зеленому островку, расположенному всего метрах в трехстах к юго–востоку от Фунаота. — Ну, пошли уже, — сказала Юеле, нетерпеливо дергая американку за руку, — Я сейчас придумала, как тебе все показывать, но если ты будешь тормозить, то я все забуду. … Перед тем, как войти внутрь дольмена, девочка с серьезным видом, произнесла: — Ia orana Inu a Tanu tiai reva a moana! Aloha Maui a Pele ho–i hiva! – и, для пояснения, сообщила, — Это я сказала lipo–iti в честь Ину и Тану хранящих небо и океан, и Мауи и Пеле держащих мир. Так надо сделать, потому, что это – их marae. — А ты веришь в этих богов? – поинтересовалась американка. — В них верил Мауна–Оро и его спутники, — ответила Юеле, — Этого достаточно. — Понятно. Значит, это из уважения к Мауна–Оро. А ты сама в кого веришь? — Я — humi, как и твой Наллэ, — ответила маленькая меганезийка, — Разве ты не знала? — Да, я знаю. Просто я спросила, в каких богов вы верите. — Хей! Странно, что Наллэ тебе не сказал. Мы верим в людей. А боги, они как зеркало. Люди их придумали, чтобы в них смотреться и лучше себя видеть. Ну, пошли уже? Внутренность дольмена оказалось совершенно не похожа на то, что принято называть музеем. Физически там было не так много экспонатов: — Модель парусника–проа древних канаков (пересекавшего океан более 3000 лет назад). — Несколько древних навигационных устройств (модель со схемой использования). — Полинезийская морская карта V века (рядом – современная навигационная карта). — Бронзовый гарпун, боевой топор, раболовная сеть, лук и стрелы (реконструкция).. — Два пластиковых манекена – мужчина и женщина — в экипировке эпохи Мауна–Оро. — Модель процесса строительства небольшого рыбацкого проа той же эпохи. Остальные экспозиции были виртуальными, на 100–дюймовых экранах. По ним можно было в интерактивном режиме ознакомиться с географией странствий Мауна–Оро и других великих канакских мореходов, заходивших на Нукуфетау, и узнать множество интересных подробностей о быте и религии древних жителей Тувалу. Можно было ознакомиться и с последующими страницами истории: от начала колониальной эпохи в XIX, до деколонизации в XXI. Деятельность европейских пришельцев представлялась гравюрами и фото разоренных деревень, убитых жителей, разрушенных святилищ и возведенных церквей, каторжных тюрем при карьерх по добыче гуано, и невольничьих рынков. После этого вполне логично и обоснованно смотрелась интерактивная история участия Нукуфетау в Алюминиевой революции и программе деколонизации. В списке местных жителей, сражавшихся за свободу и Хартию, разумеется, упоминался Наллэ Шуанг. Эстер не удержалась и коснулась сенсорного экрана рядом с его фото. Немедленно, перед ней развернулась панорама деятельности мастер–сержанта Шуанга. Карта северо–западного сектора Тихого океана. Красные и синие пунктиры, силуэты кораблей, кружочки, крестики, ромбики, стрелочки, даты, и еще какие–то цифры…. Юеле была уже тут как тут. Со словами: «Вот — самое–самое!», она ткнула пальчиком в группу корабликов между Японией и Гавайями. На экране тут же появился заголовок «Операция «Северный тропик». Рейд «Веселые каникулы». Самый эффективный акт войны за Тихий океан. Ликвидация ракетного эскортного корвета «Intrepid» и захват супертанкера «Vega Star» с 2.000.000 баррелей нефти на маршруте Каракас — Иокогама. Точка атаки: N28, E165. Дата/Время: 24–12–2/23:55 по Гавайскому времени». Пошел клип: два корабля – гигантский супертанкер и 150–метровый эскортный корвет, кажущийся на его фоне мелким. Судя по условным цветам, это инфракрасная съемка. Впрочем, и так понятно, по времени. Почти полночь… Полночь в канун рождества… Параллельно видеоряду, сбоку идет текст: «Инфо–технология согласования действий мобильных мин jolly–fish, позволила им имитировать поведение косяка крупной рыбы. Атака не была распознана экипажем корвета. При синхронном подрыве 40 мин, корвет переломился и затонул, а его экипаж (235 человек) погиб полностью…». Видеоряд в оптическом диапазоне. Подсвеченная оранжевым пламенем, гора воды над океаном, вставшие на дыбы и тонущие половинки корпуса корабля. Пятна горящего мазута… Текст: «…Экипаж супертанкера сдался. Супертанкер был заминирован и оставлен в акватории, до получения выкупа, составившего 50 миллионов US–долларов». Эстер повернулась к Юеле. — Скажи, а тебе не жалко тех моряков, которые были на корвете? — Жалко, — после некоторого размышления, ответила девочка, — А что делать? — Не воевать, — сказала американка. — А оффи всегда хотят воевать, и дедушка Ематуа говорит: Good offie — dead offie. — Оффи… — повторила Эстер, нажимая наугад ромбик в схеме–биографии Шуанга. На экране появился заголовок «Спасательная операция на острове Куаксум (Западные Алеутские острова) N52, W177, при ЧС, вызванной извержении вулкана Моффет–бис». Видео–клип: море, ночь, снегопад, свет прожекторов выхватывает из темноты какие–то домики, небольшой флаер–амфибию, бегущих людей в толстых ярких куртках, и что–то огромное, причудливой формы, напоминающее титанический ярко–оранжевый бублик. Текст к видеоряду: «Авиа–группа, патрулировавшая вдоль Северного тропика, провела разворот, получив данные о начале извержения и прибыла на место через 4 часа. 348 жителей эвакуированы с берега на оперативно развернутые инфларафты конструкции Шуанга. На рассвете их приняли на борт катера береговой охраны США. Жертв нет». — Что такое инфларафт? – спросила Эстер. — Это большая надувная фигня, чтобы снимать людей с лайнеров, если что, — пояснила девочка, — Там помещается много людей. Я не помню, сколько. Спроси у Ринго, он, по ходу, знает. Нам все равно уже пора идти. Они с Екико, наверное, скоро приплывут. После выхода на открытый воздух, Юеле немедленно добежала до катмарана, порылась там, вернулась на вершину холма с морским биноклем, и деловито навела эту оптику на островок Улаелае. — Что ты делаешь? – осторожно поинтересовалась американка. — Смотрю, скоро ли они приплывут, — пояснила свои действия девочка. — Гм… А тебе не кажется, что подсматривать… Гм… Не очень хорошо? — Но у них там нет ничего секретного, они просто make–love, — возразила та, продолжая сканировать островок бинокль, — … Ага, вот они… У–у… — Послушай, — вздохнула Эстер, — подсматривать в такие моменты – нехорошо. — Почему нехорошо? — удивилась Юеле, — Ринго и Екико — не чужие люди. И еще, Ринго будет мой первый мужчина. Так, лет через несколько. Мы с ним уже договорились. — Как это вы договорились? Девочка опустила бинокль, повернулась к американке и начала объяснять. — Первый мужчина – это очень важно. С ним должен быть хороший сексуальный дебет. — Может быть, сексуальный дебют? — Да. Я их путаю. Дебет — это у дедушки Ематуа в фирме. Но я понятно сказала? Вот. А Екико говорит, что Ринго – самый–самый хороший. Она с ним кончает, как пулемет. А когда она пробовала с другими мужчинами, то ничего такого. Эстер почувствовала, что стремительно краснеет, а Юеле, тем временем, продолжала: — Ринго был у Екико первый мужчина, и она думала, что они туда–сюда, и разбегутся, потому что так обычно бывает. А вот нет. Может быть, это потому, что Ринго тоже с Екико нравится больше, чем с другими женщинами, но я думаю, это потому, что тетя Саеми, мама Екико, очень вкусно готовит. А когда мы послезавтра будем летать на флапах, ты напросись к Екико в гости. Вот увидишь, как нас вкусно накормят! Там… — Подожди, — перебила Эстер, — А тебе не кажется, что это будет не очень–то честно по отношению к Екико? — Что ты! – удивилась Юеле, — дядя Джез, который сейчас faakane тети Саеми, работает оператором на АЭС. Там хорошо платят. А тете Саеми принадлежит треть магазина на Оуамоту, недалеко от их fare, там тоже хороший табаш. Мы их совсем не объедим! — Нет, — американка покачала головой, — Я сейчас не о еде, а о том, что Екико, возможно, очень расстроиться, если узнает, что ее парень о чем–то таком с тобой договаривался. — Что я, глупая? – еще больше удивилась девочка, — Я сначала поговорила с Екико. Так всегда делают. Она мне разрешила… Ой, ты не говори Ринго, что я брала его бинокль, потому что про бинокль я как–то забыла спросить разрешение. Юеле стрелой метнулась возвращать оптику на место. Причину ее торопливости Эстер поняла, глянув в сторону Улаелае. Две фигурки бежали от берега, а через пару секунд – нырнули. К тому моменту, когда они доплыли до Фунаота, девочка уже успела замести следы несанкционированного пользования техникой, и стояла рядом с американкой. — Ну, как, все посмотрели? Интересно? – спросила Екико, выезжая из моря верхом на спине Ринго, и тут же добавила, — Очень хочется снова поехать на Футуна, покататься на лошадке. Это я ему так намекаю. Он, конечно, гораздо лучше лошадки, но… — Еще бы! – перебил он, ссаживая подружку на берег. — … Но все равно, лошадки это — здорово! — Ее мама меня когда–нибудь стукнет сковородкой по голове за этих лошадок, — сообщил парень, — Екико каждый раз ухитряется упасть с этого зверя. А меня подозревают в том, что я ее побил! Нормальная фигня, ага? — Вот не ври! Мама ни разу тебе ничего такого не говорила! — Она мне показывала взглядом, — уточнил он, — Жаль, что на Футуна не держат пони. С них бы ты так не падала. Они маленькие. — У нас в Фениксе есть пони, — заметила Эстер, — Я даже каталась на них в детстве. — А у нас бы они прижились? – спросил он. Американка покачала головой. — Боюсь, что нет. Все–таки, здесь очень мало суши и почти нет обычной травки. — А на Футуна или на Увеа прижились бы, — заметила Екико, — Острова большие, по 10 миль в длину, и травки сколько угодно. Ринго, а давай подобьем там кого–нибудь из фермеров завести пони? Классный зверь, и занимает меньше места, чем лошадь! — Давай, — согласился он, — А идея, кстати, моя. — Так и быть, твоя, — она ласково ткнула его локтем в бок, — А давай, я порулю твоим крейсером? А ты по дороге подумаешь, как прессовать дядю Наллэ про послезавтра. — ОК, — согласился он, — но, прежде чем включать движок, сними свои шорты с лопасти. … Следующий день (в соответствие с программой Юеле) был посвящен знакомству с островками Сакалуа, господствующими над судоходным каналом в западной части рифового барьера Нукуфетау. Здесь был старый торговый порт, превратившийся в рыбацкую гавань со множеством рыбных ресторанчиков и сувенирных лавочек. За недостатком места на суше, вся эта мелкая коммерция громоздилась на свайных платформах и стационарных плотах самых разных форм и конструкций. Здесь же располагался самый обширный рынок и (как следствие этого) здесь наблюдалась максимальная концентрация полицейских сил. В начале своего визита, Эстер была шокирована видом пулеметных вышек по углам market–place, но через час перестала обращать на них внимание, а через 2 часа даже нашла некоторый шарм в том, чтобы перекусить в кафе на высоких сваях–ножках ровно между четверкой вышек. Кафе называлось «Gulag» и, как объяснил разговорчивый бармен (колоритный zambo), имело интригующую историю. Открыл его в начале XXI века тайландский полуеврей с Украины, папа которого попал в советский GULAG (каторжную тюрьму в Сайберии) за то, что бежал в Россию из германского концлагеря во время II мировой войны. За счет своего германского опыта, он сумел бежать из GULAG и, перейдя китайскую границу, спустился на плоту по Меконгу и оказался в Тайланде. Там он осел в Пхукете, устроил туристический бизнес, женился на местной девушке и успел завести с ней двоих детей. После его смерти, старший сын продолжил папин бизнес, а младший, взяв свою долю деньгами, поехал искать новые приложения своих коммерческих талантов. Здесь он (в память о папиных приключениях) основал это кафе между полицейскими вышками, и разработал соответствующий дизайн (бутафорская колючая проволока из пластмассы, специально помятые алюминиевые миски, плакаты тоталитарной эпохи и т.п.). Через несколько лет, раскрутив эту торговую марку, он продал кафе местному парню, после чего уехал в Австралию, в Брисбен, и создал fastfood–net «Gulag», которая завоевала популярность среди австралийских выходцев из стран бывшего Восточного альянса… — Только там пулеметные вышки фэйковые, — заключил бармен, — то ли дело, у нас. Все натуральное. Но у нас тут клиентура меньше, а Брисбен – большой город. — Из этих пулеметов когда–нибудь стреляют? – поинтересовалась Эстер. — Конечно! Тут каждое полнолуние ярмарка, а в конце ярмарки – драка. Когда foa уже начинают ломать опоры навесов, копы дают трассирующую очередь поверх голов. Ну, типа, сигнал: «прекращайте бузу, а то вызовем с Фале бригаду резервистов, и allez». — А из–за чего драка? – спросила она. — Так ярмарка же! – объяснил бармен, удивленный непонятливостью vahine Наллэ. … Разумеется, за всеми этими занятиями, Эстер пропустила процедуру «прессования» Шуанга, а он сам вечером ограничился кратким замечанием: «лучше встретить в море голодную белую акулу, чем на суше — Екико, которая вбила что–то себе в голову». На следующее утро, около 7, к Мотумуа подвалил швербот с неугомонной парочкой. Все пространство от шкафута до юта, занимал некий груз, накрытый старым парашютом. — Hei, auhine Ester! Хватай мелкую, и поехали на Лафанга–валл! — Зачем меня хватать? – слегка обиделась Юеле, — Я сама могу. Я уже почти большая!.. И она, с достоинством адмирала Нельсона, самостоятельно взошла на борт швербота. … Восточный барьер атолла тянется с юга, от аэропорта Мотулало, на 5 миль по прямой, наподобие велосипедной дорожки между лагуной и океаном (это и есть валл), потом поворачивает почти под прямым углом налево, образует сравнительно крупный моту Лафанга и переходит в цепь мелких моту северного барьера, соединенных мостиками. Здесь Эстер впервые увидела флап вблизи. Первая мысль была о гибриде–квартероне, состоящем из самоката, велосипеда, спасательного круга и складного зонта. Сзади этот маленький техно–монстр был оснащен пропеллером метров полутора в диаметре. — По ходу, — стала объяснять Екико, пока ее приятель выгружал из швербота остальные флапы, — Мы выдурили у твоего faakane и у дедушки Ематуа 6 штук, все разные. — Зачем так много? — Ну, uahine Эстер, ты ваще! А тесты? Как летает? Нравится — не нравится? — Как летает, вы сейчас увидите, — сообщил Ринго, — Я начну вот с этой модели! Чисто безмоторный флап. Античность! Эпоха раннего алюмопластика! Парень оседлал псевдо–самокат, выдохнул и резко начал крутить педали. Пропеллер завертелся, лопасти слились в полупрозрачный круг, и машинка, быстро разгоняясь, поехала по узкому валлу. Затем раздался негромкий щелчок и над флапом раскрылось крыло, похожее на 5–метровую шляпу с лихо выгнутыми вверх полями. Практически сразу же гротескная машинка оторвалась от грунта и медленно полетела, с набором высоты и скорости. Поднявшись метров на 20 или 25, флап описал длинную неровную дугу над лагуной, и пошел на снижение. Видимо, Ринго рассчитывал описать полный круг, но расчет оказался не вполне точен, и машинка шлепнулась на воду около берега. Теперь Эстер поняла, для чего нужен спасательный круг. Медленно крутя педали, на малых оборотах пропеллера, пилот достиг суши и выкатил игрушку из воды. — Вот примерно так, — сообщил он, восстанавливая дыхание, — Главное, надо сильнее давить на педали, и все получится. — Если не обжираться за завтраком, — вставила Екико, и оседлала другой флап. Разгон, щелчок, отрыв от грунта, полет «змейкой» и приводнение метрах в трехста от берега. — Незачет по физкультуре! – ехидно крикнул Ринго. — Вернусь и покусаю, — пригрозила она, разворачивая флап на спасательном круге. Эстер тоже попробовала поэкспериментировать. Ее результат составил всего сотню метров, но ощущение свободного полета привело ее в полный в восторг. Правда, при посадке она вымокла с головы до ног, но это была такая мелочь… Потом настала очередь электрических флапов с киловаттным движком. На них крыло было тоже «шляпоморфное», но поменьше и из гораздо более прочного материала. В обстановке общего напряжения (не из–за риска аварии, а из опасения, что «застукают») была реализована мечта Юеле: Ринго пристегнул ее перед собой страховочным поясом, после чего прокатил в 20 метрах над океаном с внешней стороны рифового барьера. За Эстер ребята беспокоились значительно сильнее: она летела самостоятельно – но все обошлось. Вернее, не просто обошлось, а… Такой детской радости она не испытывала, наверное, со времен первого катания на «взрослой» карусели в Луна–парке. Ресурсов батареи флапа хватало лишь на час полета, и весь час Эстер провела в воздухе, летая кругами над атоллом на высоте около полста метров. Легкость управления полетом просто завораживала. Только назойливое мигание и писк индикатора разрядки батарей заставили ее вернуться с неба на землю… Следующий час она пребывала в полнейшей эйфории, что дало возможность Юеле от ее имени напроситься на обед к тете Саеми… … Миновала первая неделя, а потом рабочий ритм Наллэ Шуанга резко изменился. Был сделан какой–то важный шаг, закрутились инженерно–экономические колеса, и уже не требовалось все время подталкивать тему. В одно прекрасное утро он сказал: «Знаешь, добрая фея, у меня 3 выходных. Если я тебя устраиваю в качестве кампании, то…». Еще бы! Экскурсии днем, семейный ужин вечером и хороший секс ночью – это одно, а «одиночество вдвоем» — это совсем другое! И они отправились на трое суток в «Очень Секретную Гавань». Эта часть лагуны в северо–западном квадранте Нукуфетау, между Фунаота и Сакалуа, представляет собой сплошное мелководное коралловое поле почти квадратную милю площадью. Чтобы провести в центр этого поля даже сравнительно небольшой проа, надо знать акваторию, как свои 5 пальцев. Наллэ знал – ведь он играл здесь в копов и пиратов еще тогда, когда был ровесником Юеле… Разумеется, это было не 100–процентное одиночество: в радиусе полмиле стояли еще 3 проа парочек старожилов атолла, и можно было увидеть их мачты. Но это ничуть не стесняло: канаки в подобных ситуациях тактично поддерживают дистанцию. Общение сводилось к тому, чтобы, увидев со своего верхнего мостика коричневые фигурки на верхнем мостике другого проа, метрах в 500, махнуть рукой и крикнуть: «Aloha foa!». Увидеть ответный взмах руки и услышать далекое: «Aloha…». Примерно в середине третьих суток, когда они, взявшись за руки, лежали на воде, щурясь от полуденного солнца, Наллэ неожиданно сообщил. — Представь, добрая фея, у нас открылась возможность посмотреть бывшее Папуа! — В каком смысле, бывшее? – спросила она. — В смысле, острова в Новогвинейском море, отошедшие к Меганезии совсем недавно. — И какой именно из островов? — А это на твой выбор. Для испытаний наших игрушек годится любой. — Хм… — она задумалась, — Слушай, Наллэ, а там где–нибудь есть пони? — В смысле, такие маленькие лошадки? – уточнил он. — Ну, не совсем маленькие. Фута 4 ростом. Такие, на которых можно ездить верхом. — Новая Британия, — без колебаний ответил он, — Там есть отличные шетландские пони. Эстер, а я и не знал, что ты увлекаешься верховой ездой. — Не я. Скажи, медвежонок Наллэ, мы можем взять с собой Ринго и Екико? Они очень хотели покататься на пони… Это не слишком сложно? — Эти ребята тебе чем–то очень приглянулись? – поинтересовался Шуанг. — Да… Наверное… Знаешь, я просто хочу, чтобы им было хорошо. — Желание доброй феи, это сила, — серьезно заявил он, — Так и будет. Нам все равно был нужен кто–то из молодежи в качестве пилотов–испытателей на наши новые байки. Да, кстати, можно сделать тебе неприличное предложение? Эстер рассмеялась: — Что, прямо здесь? Знаешь, это здорово, но я еще не настолько адаптировалась, чтобы заниматься любовью на плаву, как это делают местные ребята. Это, все–таки, сложнее, чем привыкнуть обходиться без купального костюма. — Нет, — весело ответил он, — Это приличное предложение. Но это когда мы вернемся на лодку. А неприличное – это про работу. Я имею в виду, ты, как бы, безработная, а это совершенно не соответствует сути дела. Ты ведь помогаешь Ематуа и мне. Как на счет должности инженера–исследователя в партнерстве «Hikomo»? — О! – она сделала большие глаза, — Мне надо позвонить в Феникс, своему адвокату! — А может, поторгуемся без посторонних, по–семейному? — предложил он и подмигнул. — Лень, — призналась она, — И адвокату звонить тоже лень. Просто дай мне экземпляр контракта, чтобы я почитала, что там к чему… Кстати, почему именно бывшее Папуа? — Ну, — сказал Наллэ, — Во–первых, там классно. Нетронутая природа, горы, леса, реки, пересеченная местность. Публика, кстати, симпатичная. Вроде Уфти. — Ты что–то недоговариваешь, — заметила Эстер. — Совсем чуть–чуть, — смущенно признался он, — Мпулуанская тема. Секреты, все такое. — Ну, и черт с ними, — она махнула рукой, — Давай лучше поймаем большую и вкусную рыбу, и после заката запечем ее на углях! Но чур, ловлю я, а ты только помогаешь! … ======================================= 36 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Ист–Кирибати. Хотфокс «Фаатио» в зоне циклона Эгле. ======================================= ********************************* Obo Van Horn. «Autodefenca». Политическое завещание Йори Накамура. ********************************* О гуманитарных исследованиях Иори Накамура написано гораздо меньше, чем о его деятельности, связанной с бизнесом и инжинирингом. Многие историографы вообще пишут, что, после ухода в отставку, первый экс–координатор занимался технологией суборбитального транспорта, а остальное время посвящал семье и молодым людям из дайверской школы (которая, впрочем, уже занималась космосом больше, чем морем). Далее историографы сообщают о том, что Накамура вел рабочий дневник, который впоследствие был опубликован с согласия его близких. Такое впечатление, будто речь идет просто о мемуарах ставших бестесллером, а не о систематическом научном труде, который, увы, не был завершен. Возможно, из–за этого и возникает двусмысленность в трактовке значения этих записей. Попробуем внести некоторую ясность в этот вопрос. … Атомный координатор Иори Накамура совсем немного не дожил до своего 60–летия. Он умер ранним утром, сидя с ноутбуком в своем саду камней. Говорят, что у него просто остановилось сердце — как будто села батарейка. Книга, над которой он работал со дня отставки и до последней минуты жизни, была озаглавлена «Трактат о садоводстве». Во всех изданиях, однако, оригинальный заголовок стоит в скобках, после редакционного заголовка: «Гуманное управление социальными ценностями. Культура Tiki». В Японии, Британии, Евросоюзе и некоторых странах Латинской Америки, эта книга запрещена к продаже. В исламских странах за ее хранение можно угодить в тюрьму или на виселицу. Композиционно «Трактат о садоводстве» представляет собой набор записей из рабочего дневника, который Иори Накамура вел с тех пор, как стал консультантом по реновации Таити, и до того момента, как ушел с поста координатора правительства. В трактат были включены те записи, которые связаны с применением 9–го артикула Великой Хартии: «Культура это все множество стилей и приемов жизни, созданных в разное время разными племенами одной человеческой семьи. Культура принадлежит каждому человеку по праву рождения, и каждый сам для себя определяет, что в ней более ценно, а что менее. Человек ограничен в своем культурном выборе только правами окружающих людей на равенство, свободу, безопасность и собственность. Любая попытка ввести иной порядок или иные границы культурного выбора, пресекается высшей мерой гуманитарной самозащиты». (Текст 9–го артикула вынесен в эпиграф ко всему трактату). Каждая рабочая запись, относящаяся к какому–либо случаю вмешательства Верховного суда или правительства, снабжена более поздним комментарием (судя по датам, все эти комментарии Накамура составлял уже после отставки). Некоторые пометки указывают на то, что окончательный вариант трактата должен был состоять только из комментариев, причем скомпанованных уже не хронологически, а тематически – но это уже область догадок. Между эпиграфом и основным текстом есть вот такое ориентирующее предисловие. Иори Накамура «Трактат о садоводстве». — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Практически каждый взрослый человек имеет одну или несколько профессий. Если вы спросите его – он вам перечислит все, кроме одной: той общей для всех нас профессии, которая называется «жизнь». Каждый осваивает эту профессию с самого рождения, и занимается ею до своего самого последнего дня. Из здравого смысла следует, что все взрослые люди должны в совершенстве владеть этой профессией, т.е. прекрасно уметь жить. Но, из повседневного опыта известно, что большинство людей совершенно не умеют этого делать, и тратят жизненный ресурс бездарно и неприятно для себя и для окружающих. Видимо, этот феномен требует какого–то объяснения. Когда человек длительное время профессионально работает в какой–то сфере, у него в сознании возникает модель предметной области, т.е. упрощенный виртуальный образ системы объектов, событий и отношений в ней. Были попытки создать универсальный алгоритм перевода таких внутренних моделей на общедоступный язык символов – есть целая наука об этом: теория экспертных систем. Мы пока не обладаем универсальным алгоритмом такого рода, но можем сказать, что у экспертов, в ходе обучения, общения с коллегами и наработки личного опыта, формируется общее представление о решении задач в предметной области, называемое или «профессиональным мастерством», или «интуицией», или «эвристикой». Будем называть это словом эвристика, имея в виду не выражаемый словами способ получать готовые решения задач, без экспериментов и расчетов, просто посмотрев на начальные условия. Фермер способен «на глаз» оценить плодородие почвы, металлург – качество отливки, а конструктор – свойства машины. Эвристики, к сожалению, не безошибочны. Известно, что врачи эпохи Ренессанса, из эвристических соображений, обрабатывали открытые раны горячим маслом, причиняя вред своим пациентам. Французские академики, из тех же соображений отрицали саму возможность падения метеоритов. Агрономы XIX века, пользуясь своими эвристиками, применяли режимы полива, приводящие к засолению и полной деградации почв. О том, какие абсурдные эвристики существовали в сознании средневековых ученых, написаны целые тома – и нет необходимости их пересказывать. Сейчас нам важны не конкретные ошибки, а общий принцип: ошибки и противоречия эвристически нельзя обнаружить и исправить средствами самой эвристики. Это – принципиально неустранимый дефект. Эвристика опирается не на реальный мир, а на его образ, сформированный в сознании профессионального деятеля, и этот образ –стабильная система, которая слабо связана с реальным миром. Этим объясняется замедленное ступенчатое развития европейской науки: грубые научные ошибки устраняются только после того, как уходит поколение, породившее эти ошибки, и уносит с собой свою эвристику, свой вымышленный мир. Принцип сохранения системных ошибок называют еще «правилом цехового маразма», поскольку впервые он проявил себя в средневековых ремесленных цехах. Технология ремесла там определялась авторитетной коллегией, состоящей из людей, длительное время работавших в отрасли, и лояльных к стереотипным эвристикам (виртуальным матрицам, подменяющим реальный мир), которые застыли в сознании лидеров цеха. Оперативное устранение ошибок возможно только там, где существует конкуренция независимых профессиональных групп, работающих в одной области, при наличии арбитра–потребителя, оценивающего только практический результат работы группы. Отрасли технологии, где применялся такой способ корректировки (т.е. где не было «цехового маразма»), показали колоссальный рост в конце XX начале XXI века. Перейдем теперь к профессии, которая называется «жизнь». Здесь тоже существуют эвристики, и они накапливаются в некотором информационном континууме, который носит название «культура». Предметной областью культуры является жизнь, поэтому эвристики культуры содержат принципы морали, права, религии, науки, образования, воспитания, семейных отношений, экономики и эстетики. Эвристики культуры имеют дело не с реальным миром, а с идеальными объектами в пространстве «универсалий культуры» (виртуальной матрице, функционирующей по правилу цехового маразма). Культура в ее классическом виде полностью воспроизводит принципы средневекового цеха. В цехе объявлялись неприкосновенными представления старейшин о свойствах материалов и принципах их обработки. Происходила фиксация дегенеративных форм производства и организации труда. В культуре классического вида неприкосновенны универсалии и принципы морали. Происходит фиксация дегенеративных стилей жизни. Деятели культуры, равно как и старейшины цехов, опираются на власть оффи. Цеха сушествовали потому, что феодалы подавляли ремесленную деятельность вне цеха. Социальный институт деятелей культуры существует потому, что современные оффи подавляют альтернативные культуры в подвластных им странах. Разница только в том, что цеха поддерживали власть оффи опосредованно (через товарное производство), а деятели культуры поддерживают ее непосредственно – через диктат стилей жизни. В обоих случаях, благополучие старейшин цехов и их покровителей–оффи достигается ценой искусственно созданного неблагополучия продуктивной части общества. Вроде бы, отсюда логически следует вывод Угарте Армадилло, который толковал 9–й артикул так. Фольклорные культуры (т.е. альтернативные культуры, созданные людьми для регулирования собственной жизни) – находятся под защитой Хартии. Но культура, как особый политический институт, созданный оффи для унификации гуманитарных отношений в своих интересах — подлежит тотальному уничтожению. Она попросту не имеет права на существование «Ni bu yao, bu yao» (что не нужно, то не нужно). Армадилло и его единомышленники, занимаясь своего рода «культуроцидом», не учли того, что природа (в т.ч., социальная природа) не терпит пустоты. Едва оффи–культура была уничтожена, как на вакантное место унифицирующей эвристики (определяющией систему гуманитарных отношений) стали претендовать разные фольклорные культуры, каждая со своими мифами, обычаями и стремлениями. Конвент ввел бы новую общую эвристику (культуру) - так делали все революционные власти: пуритане Кромвеля, французские якобинцы и советские большевики), но 9–й артикул Хартии содержал абсолютный, ультимативный запрет на подобную унификацию. Тогда Конвент уточнил толкование 9–го артикула. Фольклорная культура — под защитой Хартии, но лишь в той части, в которой она, по смыслу, не противоречит самой Хартии. Новое толкование было применено к лидерам национальной батакской партии (т.е. к бывшим союзникам Конвента) – за то, что они потребовали учета в артикулах Хартии специфики своей социальной структуры. Лидеры НБП были расстреляны, а Армадилло сказал по этому поводу: «Кусты в парке — это прекрасно, но если они разрастаются и мешают ходить по тропинкам, то приходит садовник с секатором». Сразу встал вопрос: какой регламент у садовника? Допустим, он бездельничает, пока пользователи парка не придут с жалобами на неудобства, а потом берет секатор и учиняет расправу над самым зловредным кустом. Парк, где кусты подстригают по этому принципу, будет выглядеть ужасно. Хороший парковый садовник не дожидается жалоб. Он замечает, где проходят тропинки, любимые пользователями, и регулярно подрезает ветки, растущие в опасном направлении. Ему не приходится выслушивать жалобы, а затем калечить кусты. У него получается красивый парк в английском стиле: тропинки проходят там, где люди любят ходить, а вокруг остается нетронутая природа, которую люди любят созерцать. Мы приходим к необходимости двух эвристик «садовника». Первая отвечает на вопрос: «Где тропинки, любимые людьми?» вторая: «Где опасные направления роста кустов?». Конвенту не надо было долго искать такие эвристики: они уже содержались в культуре «Tiki». В неоколониальный период, Tiki была сформирована так, чтобы максимально удовлетворять потребности туристов в комфортной социальной среде, ограничиваясь минимально–необходимыми воздействиями на исходную фольклорную среду Океании. Tiki не стала новой общей культурой (это было бы недопустимым нарушением Хартии). Tiki стала регламентом садовника в парке, где растут тысячи разнородных культур. Мы часто говорим «культура Tiki», но нам надо четко понимать отличия Tiki от любой классической культуры. Tiki не создает универсалий (т.е. понятий добра, зла, ценности, морали или долга), и не предписывает людям программ, опирающихся на универсалии. Tiki лишь сортирует уже созданные культурные феномены, превращая одни из них — в тропинки, а другие — в зеленые насаждения (разумеется, срезая с них лишние ветки). Часто приходится читать, что Tiki враждебна и абсолютно нетерпима по отношению к любой классической культуре. Это не вполне верно. Tiki едва соприкасается с любой отдельной культурой (когда оценивает эту культуру с позиции человека — потребителя, когда применяет к ней свои эвристики, и когда аккуратно подрезает на ней ветки). Но, если толковать выражение «любая классическая культура», как общее понятие, то это высказывание о враждебности и нетерпимости станет истинным – и вот почему: Снова обратимся к аналогии с парком. Допустим, садовник, руководствуясь личными представлениями об эстетике, сделал дорожки там, где считал нужным, а вокруг них посадил живую изгородь из колючих кустов, чтобы при попытке ходить как–то иначе, люди в кровь обдирали себе кожу. Люди пытаются ходить там, где им удобнее, и садовнику приходится все время восстанавливать растоптанные колючие кусты, а на входе в парк обыскивать посетителей, чтобы они не пронесли сюда защитную одежду, секаторы или гербициды, и не истребили ненавистные колючки, мешающие отдыху. Этот парк показывает общий принцип устройства классических культур, со времен Древнего Египта и до современности. Любая классическая культура – это, во–первых, культ иррациональных запретов, во–вторых, культ бескредиторных обязательств, в–третьих – культ бессмысленного дискомфорта. «Нельзя!» без объясний, почему. «Ты должен!» без сообщения кому и за что. «Страдание возвышает» без указания, над чем. Колючие кусты с обеих сторон от неудобных дорожек, по которым неприятно ходить. Tiki заимствует из классических культур практически все, кроме их общего принципа (ради которого оффи и изобретали все эти социальные конструкции). Нам не следует удивляться ненависти т.н. «западных политиков» к культуре Tiki. Это понятная обида охотника, увидевшего пустой капкан, из которого лиса стащила куриную печенку. Мы говорим о капкане (о тайном, а не об открытом насилии над существами, которых охотник считает законной добычей), потому что от капкана исходит большая угроза. С культурами открытого насилия (такими, как ортодоксальные библейские культуры в их римской, женевской, баварской и мекканской версии) все просто. Они говорят: мы вас изнасилуем, ограбим и убьем — если только сможем. Тут нет психологического барьера. Они не оставляют вам никакого выбора, и вы убиваете их в ходе прямой самозащиты. Иное дело — представитель христианских демократов или исламской реформации. Он приходит к влиятельному лидеру и говорит: мы несем вам только добро. Мы научим вашу жену верности, ваших детей – почтительности, ваших работников — дисциплине, ваших граждан — самоограничению ради общего блага. Для этого надо будет ввести в Хартию несколько дополнений, отражающих общепринятые в мире нормы морали. В такой ситуации, даже понимая, что миссионер обманом склоняет вас к предательству ваших близких, коллег, и граждан, которые платят вам деньги за выполнение важных социально–управленческих функций, вы, как правило, испытываете психологические трудности перед тем, как отдаете приказ о применении силы. Разумеется, есть люди, которые таких проблем не испытывают. Угарте Армадилло, в таких случаях, не только отдавал приказ о взятии под стражу и применении пыток, но даже сам присутствовал при «допросах 3–й степени». Его не следует осуждать за это, поскольку жестокость была оправдана необходимостью выявить и нейтрализовать все миссионерские сети на уже тогда огромной акватории, а химические средства допроса еще не были отработаны в достаточной степени, чтобы применять их во всех случаях подобного рода. Но, следует отметить, что подобые репрессии негативно влияют на состояние общества и граждан, интересы которых – под защитой правительства. Чтобы найти достойный выход из этого технического противоречия, надо тщательно исследовать тот опыт, который оставили нам предыдущие поколения. Ведь проблема связана не с какими–то новыми явлениями, порожденными НТР, а с психикой людей, которая остается практически неизменной уже многие тысячелетия. Здесь нам может помочь древняя дзенская притча, опять возвращающая нас к аналогии с садовником. Однажды, Бодхидхарма на год остановился в неком городе и, не считая сообразным обременять кого–либо потребностями своего тела, устроился работать садовником в общественный парк. Парк очень быстро стал уютным и ухоженным. Тогда ученики спросили Бодхидхарму: «учитель, не слишком ли много драгоценного времени тебе пришлось потратить на такую огромную работу?». Тот ответил: «Совсем немного. Я просто рассказал людям, что такое равновесие их истинной сущности, и попросил их приносить маленькие ножички, и подрезать веточки, нарушающие это равновесие. Я немного обременил каждого, и они не заметили, как вместе сделали большой труд». Бодхидхарме было не сложно рассказать людям об их собственной (а не навязанной внешней силой) потребности в гармонии, и об эвристиках, полезных для принятия решений, ведущих к этой гармонии. Сделать что–то подобное методами социальных технологий — значило, построить систему базового Tiki–образования (т.н. экоистории), сделать эту систему интересной и полезной в повседневной жизни, и обеспечить ее доступность всем людям на всей акватории страны. Такая система не могла не вызвать сопротивления в некоторой части общества, но это было даже полезно. По силе и направлениям сопротивления, можно было судить об эффективности созданной системы и проводить соответствующие корректировки. *** После этого предисловия, как уже было сказано выше, идут фрагменты из рабочего дневника Накамуры. Примерно 2/3 записей снабжены комментарием, связывающим конкретное событие или действие с экоисторической концепцией. Кто, кроме самого «атомного координатора» участвовал в этой социально–технологической программе, владея полным пониманием ее принципов и целей – так и осталось неизвестным. Зачем Иори Накамура занимался этой книгой? В 10–м году Хартии экоистория и «Tiki» уже стали стабильной социальной реальностью. Не было ни малейшей необходимости делать что–либо еще в этом направлении. Возможно, Накамура предполагал вывести какой–то общий рецепт подобных реформ для других стран? Не исключено. Возможно, ему хотелось оставить потомкам более полную историю становления Меганезии? Тоже возможно, хотя — Накамура должен был понимать: никакая новая информация уже не повлияет на сложившийся в обществе исторический миф об Эре Атомной Самозащиты. Так или иначе, Накамура ушел из жизни, не завершив «Трактат о садоводстве». Его похоронили в океане, в горящей лодке – в соответствии с обычаем, который, якобы, восходит к временам ariki–roa Мауна Оро — мифического объединителя Гавайики. В следующем году, Рокки Митиата собрала блестящую команду менеджеров из числа товарищей Иори по таитянской после–революционной эпопее, и выиграла социальный конкурс на правительственный подряд (со значительным отрывом от других команд -претендентов). Она стала 4–м по счету координатором Меганезии. О ее деятельности в этом качестве можно написать отдельную книгу, но это совсем другая история. После окончания срока координатуры, она с сыном вернулась на Таити, и вошла в правление партнерства «Fiji Drive», созданного Накамурой в 1–й год Хартии. На атолле Улиси она бывает от случая к случаю – что и понятно: все–таки расстояние более 4000 миль. По некому неофициальному соглашению с семьей Митиата и с мэрией атолла Улиси, партнерство «Ulithi Nami Airspace» (бывшая «Freediving School «Ulithi Nami»), со дня отъезда Рокки, поддерживает в идеальном порядке маленький сад камней, созданный Накамурой. Сохранено даже любимое бамбуковое кресло «атомного координатора» и простенький солнцезащитный зонтик. Возможно, в этом есть что–то символическое. ********************************* … Эти последние страницы Жанна дочитывала уже с некоторым трудом, поскольку качка усилилась. В кают–компании автоматически включились люминесцентные лампы. Это значило, что через иллюминатор проникало уже слишком мало света. Предполуденное солнце вдруг оказалось полностью скрыто тяжелыми грозовыми тучами. Было слышно, как вдалеке грохочут почти непрерывные раскаты грома. Струи дождя вперемежку с клочьями морской пены уже заливали иллюминатор так, что сквозь него невозможно было разглядеть, как выглядят волны и что вообще происходит снаружи. О силе шторма можно было судить по тому, что пустая кофейная кружка как будто ожила и принялась самостоятельно ездить по столу. Канадка убрала книжку в сетку сбоку от сидения, затем встала, с трудом удерживая равновесие, доблестно сполоснула свою кружку в маленькой мойке, и поместила в пластиковую сетку, где лежали все кружками этого типа. Она уже собиралось вернуться на сидение, как вдруг «Фаатио» как будто встал на дыбы. Его нос разко пошел вверх, палуба оказалась наклоненной градусов под 30, и Жанна полетела на пол, чуть не врезавшись головой в заднюю переборку кают–компании. Успев выставить вперед ладони, она избежала крупных неприятностей, и уже начала подниматься на ноги на этом перекошенном полу, когда сверху ударило что–то тяжелое, так что весь корабль вздрогнул, и зазвенел, как жестяной барабан. Жанна упала на колено, и тут наклон вдруг начал резко меняться – теперь нос опускался вниз, а корма задиралась вверх. Не успев понять, что происходит, Жанна прокатилась по полу в сторону передней переборки, но успела ухватиться рукой за круглую центральную ножку крайнего правого сидения, и ее развернуло на полу, так что ноги чиркнули по правой переборке. «Фаатио» теперь был сильно наклонен на нос и скользил куда–то вниз. Понимая, что это добром не кончится, она ухватилась второй рукой за ножку соседнего сидения – и очень вовремя. Корабль будто наткнулся на вязкую преграду. Последовал толчок назад, а затем нос вдруг резко оказался на одинаковой высоте с кормой, и начал задираться все выше и выше… В этот момент кто–то схватил Жанну за плечи и, казалось, почти без усилия, поднял ее на ноги. Она не сразу сообразила, что это Пак Ен. Капитан что–то говорил ей, но она могла сразу сообразить, что от нее хотят ответов на какие–то вопросы. Потом до нее дошло: — Ты цела? Ничего не повредила? Ты нормально себя чувствуешь? Ты меня слышишь? — Вроде бы цела. Да, кажется, нормально… Что это было? — Просто волна, — сообщил он, не обращая внимания на все сильнее наклоняющийся пол (канадка повисла на капитане, как белочка на ветке), — извини, мы мудаки, что тебя не предупредили. Ты точно в порядке? — Да…Какой же высоты эта волна? — Всего метров 10, не больше. Мы же еще не подошли близко к зоне критического ветра. — Всего? – переспросила она, вцепляясь в капитана изо всей силы (потому что «Фаатио» снова испытал удар сверху и, качнувшись с носа на корму, заскользил вниз), — вы хотите сказать, что они станут значительно больше? — Да, раза в четыре примерно. При ветре 200 узлов… — O, shit! То есть, скорость ветра будет 100 метров в секунду, а волна – 40 метров? — Да, поблизости «глаза циклона», — уточнил он, — но мы туда не полезем. Для испытаний нам заказывали ветер 100 узлов. Это удовольствие у нас будет уже в 70 милях от «глаза», как сообщила разведка. Там волна метров 25. Пошли на PuCo, сами увидите на дисплее. — PuCo? – переспросила Жанна — Puente de comando, — пояснил он, — Знаешь что, пожалуй, я тебя там и пристрою, в кресле оператора оружия. Стрелять мы сегодня ни в кого не будем, так что оно свободно. И мне будет спокойнее. А то здесь ты опять долбанешься, и получится непорядок. Логично? Канадка тут же согласилась, что это логично, и через полминуты они уже были на PuCo, как раз под башенкой, которую она разглядела еще в самом начале. Башенка почему–то была прозрачной, хотя снаружи казалась сделанной из того же материала, что и корпус. Заметив недоумение гостьи, штурман Паола Теваке (занимавшая сейчас правое из двух центральных кресел), между делом объяснила: — Это плексиглас, прозрачный только в одну сторону. Классный фокус. Я читала, что в старой Европе была мода на такие стекла в шкафу: снаружи — зеркало, а изнутри — окно. Типа, если у девчонки два мужчины, то она сначала с одним make–love, потом он лезет в шкаф, и смотрит, как она с другим make–love. По ходу, это их заводит. Прикинь: они в зеркале видят себя в процессе, и знают, что оттуда их видит первый мужчина девчонки. — Ага! — подтвердил разведчик Ион Валле, сидящий в правом–боковом кресле, — в старых европейских кино про любовь это козырная тема. Типа как наш трио–сноркелинг. — Интересно, кто с кого слизал? — задумчиво произнес кэп, помогая Жанне устроиться в левом–боковом кресле и добавлил уже для нее, — Ты только вот этот ключик не крути, а то автомат управления оружием включится, а на фиг он нам сейчас… — По ходу, мы с них слизали, — решил, тем временем, Ион, — Ты сама прикинь: для трио–сноркелинга нужен прозрачный надувной матрац, а их придумали не раньше середины прошлого века. До того даже и пластиков таких не было. Тем временем, «Фаатио» стремительно взлетел на следующую волну. Ее закрученный гребень, едва различимый сквозь сплошные струи ливня, обрушился на башенку. Затем корабль, вылетев по другую сторону гребня, заскользил вниз, к подножию новой волны, вздымающейся, как огромное, выгнутое ветром, свинцово–серое полотнище. — Можно без матраца, просто на поверхности, — заметила Паола, — На матраце, конечно, удобнее, но все–таки… Корабль врезался носом в воду, зарываясь по самую башенку (так что перед глазами оказался бешено бурлящий поток), и вынырнул, снова начиная задирать нос. — Сказки, — отрезал Пак Ен, — ты сама–то пробовала трахаться на поверхности? — Почти, — ответила штурман, — В смысле, у самой поверхности и без маски с трубкой. — Это уже не то, — констатировал Ион. — Почему не то? Очень даже заводит. — Есть другая тема, — продолжал он, — наоборот: двое под водой, а третий на плотике. — Horo–a–here в аквалангах это fiu–fiu, — авторитетно заявил Пак Ен, — разве что на спор. — Пробовал? — поинтересовалась Паола. Капитан кивнул: — А то! На первом гиперфесте на Кваджалейне, мы выдумывали, что бы этакое залепить. Ну и залепили с одной девчонкой – haenyo, из фирмы «Playa Artificial», которая делает искусственные острова. Ящик пива мы с девчонкой выиграли, но так, технически. Без удовольствия от процесса. Хотя в другие разы у нас с ней ого–го что было… — Надо было без акваланга, — перебил Ион, — тем более, если та девчонка — хэньо… — Что значит «haenyo»? – спросила штурман. — Ныряльщицы старой корейской школы, с острова Чечжу, — ответил Пак Ен, — Моя мама тоже оттуда. И два дяди. Я тоже там родился, но совсем не помню. Мы переехали сюда, когда я был маленький. Так повелось, что парни идут в foa–fleet, а девчонки — в busyness–diving. А тебе, Ион, неуд по биологии. Человек так устроен, что без акваланга под водой трахаться не может. — Кэп, да я сам проверял! — возмутился разведчик, — На атолле Вахага, в прошлом году! — Вахага, — повторила Паола, вызывая дополнительное окно на компе и набирая название на клавиатуре, — Ага. S21.33 –W136.65. Кольцевой атолл со сплошным барьером, лагуна две с четвертью мили в диаметре и мелкая. Вода, наверное, там просто горячая. — Точно! После полудня +35 Цельсия, потому все и получается. Если хорошо разыграться на лодке, то потом под водой, 150 секунд — и termina. Синхронный экстаз. Вот и биология. — Все равно, ни фига не верю… Кэп, у нас на Таити сколько holidays? — По плану четыре дня, — ответил Пак Ен. — Ага! От Таити до Вахага 800 миль. Что, Ион, забьемся на двадцатку и слетаем? — Легко, — ответил разведчик, — Только чур у меня три попытки. — Годится, — согласилась она, — кэп, дашь флайку ради такого случая? — Берите, — сказал Пак Ен, — Только не RedYeti, а Orivaa. — На ней семь часов лететь! – проворчала Паола. — Ничего. Заодно Херехеретуэ посмотрите. Тоже красивый атолл, как раз посредине. А то когда потом туда выберетесь? Ты в курсе, что нас переводят с Рангироа на Гуадалканал? — Нет, кэп. А что, правда? — Ну, я тебе говорю. Паола снова пробежалась пальцами по клавиатуре компа, и сообщила: — Кстати, нормально. До австралийского барьерного рифа 700 миль, до Папуа 450, а до Тауу вообще 220. E foa! До Тауу можно будет за день добить под парусом! — Классно! — согласился разведчик, — И у Брай в Папуа родичи. В гости напросимся… Примерно к этому моменту, канадка поняла, что чудовищные волны больше не вызывают у нее страха. Болтовня моряков, коротающих время, убедила ее в том, что, несмотря на угрожающую мощь шторма, он не несет для «Фаатио» и его экипажа реальной опасности. А что волны? Те же «русские горки» (русские называют их «американскими»), но только в море. Вжжж — вверх — шлеп! Вжжж – вниз — плюх!… Почувствовав себя более – менее уверенно, она включилась в разговор, возвращая его немного назад. — Я не поняла про трио в воде, но жена муж и любовник в шкафу это совсем про другое. — Точно! — поддержал ее Пак Ен, — морское секс–трио это для школьников, а с зеркалом это уже для взрослых. Философско–эротическая игра в европейском кино. — Да нет, же! – возразила Жанна, — Там авантюрные сюжеты про супружескую измену… — При чем тут супружеская измена? – удивилась Паола, — они же там добряк не делят. — Что не делят? — Добряк… — повторила штурман, — Ну… some goods. Жанна подумала пять секунд и начала объяснить меганезийцам смысл адюльтера. — Понимаете, в европейской культуре… И в американской тоже… Принята моногамия. — У нас тоже у многих принято, сказал кэп, — Например, у океанийских католиков. — Вот! – обрадовалась она, — Представьте: мужчина–католик возвращается домой, а его жена там занимается сексом с другим мужчиной. — У католиков так не принято, — заметила Паола. — Она не знала, что муж вернется в такое время, — пояснила Жанна. — Ситуация, — задумчиво произнес Пак Ен, — девчонке надо все сворачивать и извиняться перед тем парнем, что так вышло. — А перед мужем? – спросила канадка. — Так она же не знала, что он вернется, — напомнила штурман, — И, по–любому, у него–то никаких неприятностей, а ребята не успели кончить. Негативные эмоции. — Как это у него никаких неприятностей? А то, что его жена с тем парнем? — Да, — согласился с ней кэп, — Хозяину дома, конечно, неприятно. Но, я думаю, можно с парнем выпить по рюмке, чтоб без обид. Если парень нормальный, то поймет, что была случайность, а не какой–нибудь дурацкий розыгрыш. Ион Валле щелкнул в воздухе пальцами, чтобы привлечь к себе внимание. — E foa! Это у нас было на спецкурсе «дегенеративные сексуальные обычаи». В Европе и Америке до прошлого века не было гигиены. По ходу, они почти не мылись и не следили за своим телом, и многие были переносчиками инфекций половых органов. Они вообще не лечили эти инфекции. Соответственно, в каждой семье старались избегать коитуса с посторонними. Если кто–то это нарушал, то его считали последним говном. Типа, он же потом всех заразит. Сейчас у них уже нормальная гигиена, но обычай остался. — Кстати, да, — согласилась Паола, — Юро до середины XX века были просто свиньи. Они завезли сюда триппер, сифилис и всяких насекомых. Они считали, что это нормально. — Это связано с римским христианством, — уточнил Ион, — считалось, что инфекции — это священные болезни. Нельзя лечить. Поэтому в средние века пол–Европы вымерло. — Послушайте! – отчаянно воскликнула Жанна, — дело вовсе не в инфекциях! — А в чем? – спросил Пак Ен, и добавил, — Пару лет назад я был в Европе, в Чехии, там специальный храм из костей тех, кто умер от чумы. Так что, по ходу, Ион прав. — Нет, не прав! – возмутилась канадка, — Вот тебе будет приятно, если твоя жена вдруг займется сексом с другим мужчиной? — С чего бы? Я же не телепат. — При чем тут телепат!!! — Ну, по ходу, если я телепат, а кто–то занимается сексом, то я могу сделать связь через астральное поле и переться вместе с ними. Я где–то такое читал. Но я не телепат, и… — Она не про то, — вмешалась штурман, — Она в негативном смысле. Прикинь: ты зашел к подружке, весь в таком настроении, хер два румба от норда, а она там уже с кем–то. — А… — задумчиво произнес капитан, — Это обидно. Если я заранее не предупредил, то я дурак. А если предупредил, но она все равно… Ну, это уже свинство. Нет, если кому–то нравится групповик, то как раз, нормально, но это другой случай. — Мы говорим про жену, — напомнила канадка, — При чем тут «не предупредил»? — У католиков не принято водить в дом случайных партнеров, — встрял разведчик, — Они ходят в гости или в Y–club. А дома только между собой. Такой религиозный обычай. — А, толково, — поддержала Паола, — Если бы я жила с постоянным kane, то на фиг мне убирать за всеми его случайными подружками? Это с моей, женской точки зрения. Жанна похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание. — Стоп–стоп, а почему надо обязательно куда–то ходить? Вдвоем что, никак? — Так ведь пара не всегда дома, и сам не всегда дома, — заметил Ен. — А потерпеть некоторое время нельзя? — Зачем? — Хотя бы, ради любимого человека, — пояснила канадка. — Так, — сказал он, — Делаем, как учили в колледже, мысленный эксперимент. Допустим, мы с тобой стали жить вместе. Скинулись, купили fare или flat, все дела. И дальше, допустим, ты по работе полетела на месяц в Америку, а я у меня месяц holydays после рейда. Я дома, ты в Америке. Что мы, по твоим понятиям, должен делать в смысле секса? — Я бы подождала до возвращения. И мне было бы приятно, если бы и ты меня подождал. — Это в каком смысле подождал? В смысле, вообще без секса или без секса с женщиной? — У римских католиков мужчине с мужчиной нельзя, — дал справку Ион, — и с животными тоже нельзя, и вручную нельзя. А вот с секс–куклой – не знаю. Надо глянуть в интернет. — Гм… — сказал Пак Ен, — Жанна, если я буду make–love с куклой, тебе будет приятно? — Со служебной «Ele–Tiki» — ехидно вставила Паола, — Бесплатно. Экономия в семье. — Слушай, Ен, а нельзя как–нибудь месяц вообще без этого? – спросила Жанна. — Можно, — согласился он, — только это вредно для нервов и вообще для здоровья. И для окружающих тоже, потому что сексуально–неудовлетворенный человек раздражителен, нетактичен и груб… Вот представь: ты в Америке, тебе хочется, но ты терпишь, и тебе плохо. Ты знаешь, что я здесь, мне тоже хочется, я тоже терплю, и мне тоже плохо. Мы сидим месяц, злимся на весь мир, и портим жизнь себе и людям. Зачем тебе это надо? — То есть, как – зачем? Чтобы… Ну… Капитан бросил на нее заинтересованный взгляд и одобрительно кивнул головой (мол, говори, интересно). Жанна растерялась и ляпнула хрестоматийное: — Чтобы ты был мне верен. — В каком смысле? – спросил он. — В смысле, чтобы у тебя не было других женщин, — она задумалась на несколько секунд, лихорадочно изобретая основание, — …чтобы я не боялась, что у тебя появится какая–то другая женщина надолго, и вдруг ты потом вообще меня бросишь и уйдешь к ней? — Ты красивая, интересная женщина, — возмущенно сказала ей Паола, — Чего ты боишься? Мужчина, который тебя любит, который привык к твоим словам, к твоему телу рядом, к звуку твоего дыхания, к вкусу твоих губ, к дрожи твоих мышц в момент оргазма, к тому, как ты засыпаешь и просыпаешься… С чего это он захочет к кому–то там уйти? Ты сама прикинь: одно дело – make–love с кем–то просто так, для кайфа, а другое – жить вместе. — А вдруг та женщина понравится ему больше? – предположила Жанна. — К резиновой кукле это тоже относится? — невозмутимо уточнил Пак Ен. — К резиновой кукле? – переспросила канадка. — Да. Ты возражаешь против моего технического секса с резиновой куклой, потому что боишься, что мне она понравится больше, и я буду жить с ней, а не с тобой? — На спецкурсе «дегенеративные сексуальные обычаи», — начал Ион, — нам объясняли, что римский католицизм и пуританство запрещают женщинам оргазм. Она должна лежать, и все. Технический секс, как сказал кэп про куклу. Поэтому, кукла — реальный конкурент. — Ты гонишь! – возмутилась штурман, — Зачем тогда женщина будет make–love!? — Затем, — ответил Ион, — Что если она не married, то у нее низкий соц–статус. Но, после ритуала marriage, она должна быть секс–куклой для мужчины, с которым она married. А оффи управляют людьми через получившиеся сексуальные неврозы. И еще: женщина — кукла рожает детей–кукол. Депривантов. Лишенцев. Рабов для оффи. Читайте Фрейда. — Не поняла: мужчине на хрен такое счастье? — Дети, — ответил разведчик, — Те дети, которые получились без married, не считаются, и если у него нет детей in–marriage, то ему надо платить кучу денег оффи–адвокату, иначе после его смерти, оффи заберут вообще весь его добряк. Там все давно продумано. — Жопа, — констатировала Паола и сочувственно посмотрела на Жанну, — Гло, это бред: в XXI веке жить без оргазма. Я тебе дам phone сильного tahuna, колдуна, он все исправит. Канадка, на несколько секунд потерявшая дар речи от этого потока резиново–кукольных сексуально–политических реплик, собиралась возразить что–то резкое, но вмешался Ион. — Э, нет! Жанне для этого tahuna не нужен, она сама немного tahuna, в смысле vixen. Это публично объявленный статус. Пари на 20 фунтов, что у Жанны оргазм в порядке. — Ты жулик! — возмутилась штурман, — Это у тебя в гестапо учат таким фокусам? Жанна, подтверди: я в начале говорила, что у тебя есть оргазм, а Ион потом меня запутал. — При чем тут мое гестапо? Я тебе еще не всю теорию изложил, а ты уже про колдуна! — А ты специально не договорил, чтобы сшибить мои 20 фунтов. — Нет, это ты меня перебила. Ты сказала, что я гоню… — Ты специально сделал паузу! У нас в навигационном колледже тоже кое–чему учат. Не вы одни такие охрененные фрейдисты… Жанна, а ты правда vixen, или он опять гонит? — Знаете, это уже перебор! Сначала про мой оргазм, теперь что я ведьма… — Это в твоем досье написано, — сообщил разведчик, — и ссылка на прессу. Тебе повезло, что уже XXI век. В XX веке в странах Западного Альянса ведьм еще сажали в тюрьму. — Не верю! – заявила Жанна. — Он гонит, — поддержала Паола. — Про что я гоню? Про ведьму или про то, что в XX веке там за это сажали в тюрьму? — И про то, и про другое, — уточнила штурман. — По 20 фунтов на каждый пункт? – предложил он. — E hamani, — согласилась она. — Hio–ite, — сказал разведчик, небрежно пробежав пальцами по сенсорной панели перед собой, — Жанна, я отправил info на твой монитор. Читай вслух, это интересно! … The Domestic Expert Journal / Archives and facts – Last application of The Witchcraft Act. «Последний обвинительный приговор по Британскому Закону о колдовстве имел место в январе 1944 года, в Лондоне. Миссис Хелен Дункан, вдова, мать шестерых детей, была арестована во время своего спиритического сеанса (спиритический салон миссис Дункан служил ей единственным источником дохода). После 7 дней уголовного процесса, суд Old Bailey в Лондоне, признал миссис Дункан виновной согласно закону The Witchcraft Act от 1735 года и приговорил ее к 9 месяцам тюремного заключения в Holloway Prison. Согласно тому же закону, ей было отказано в праве подать аппеляцию. В 1951 году, The Witchcraft Act был отменен на территории Великобритании. На территории Ирландии (получившей независимость в 1949 году) этот закон продолжает действовать». … The Evangelical Times / Religion life and comments — Satanic cult in New Scotia, Canada. «Недавно наше издание опубликовало документальную статью преподобного Клайва Уилсона «Ужасающие человеческие жертвоприношения в Меганезии» (read more), где свидетельствовалось о сатанинском ритуале принесения девственниц в жертву акулам. Этот кровавый ритуал практикуется на острове Рапатара, в отдаленном углу Океании, куда еще не проникла цивилизация. Казалось бы, такое варвараство в XXI веке может вызвать только возмущение у любого культурного человека, но у акулопоклонников нашлись защитники и последователи в «экологических» медиа. «Green World Press» (Галифакс, Новая Шотландия), разместил на своем сайте репортаж Жанны Ронеро – журналистки, получившей скандальную известность из–за своей сексуальной связи с Эрнандо Торресом, диктатором Меганезии. Увлечение этой мисс Ронеро черной магией прослеживается еще в ее репортажах из Экваториальной Африки, с колдовского Озера Смерти между Танзанией и Южным Конго (read more). Визит мисс Ронеро в Меганезию был обусловлен защитой, гарантированной наложнице правителя этой страны. Тем не менее, для полной безопасности среди акулопоклонников, мисс Ронеро вступила в еще одну сексуальную связь — с Лимолуа Хаамеа, королем острова Рапатара (остров имеет статус меганезийского доминиона). Вместе с двумя малолетними наложницами короля, она приняла «ведьмовскую инициацию» в местной школе черной магии, после которой передала в редакцию «Green World Press» репортаж с фото–материалами. В текстовой части содержатся грубые оскорбления в адрес преподобного Клайва Уилсона (якобы, услышанные от местных жителей), а фото сделаны на ведьмовском шабаше (они так непристойны, что редакция вынуждена была разместить их под шилдом «adult only»). Действия мисс Ронеро подтверждают прискорбный для общества факт, о котором шла речь в нашем материале: «Связь с природой или с Сатаной?» (read more): под вывеской «экологического сознания» и «понимания живой природы» процветают омерзительные демонические и ведьмовские культы, которые ввозятся в цивилизованный мир из стран, где до сих пор игнорируется общепринятая мораль, право и достоинство человека». Жанна дочитала и в полном изумлении спросила: — Неужели кто–то верит в такой бред!? Как вообще такое могло появиться? — Однако же появилось, — ответил разведчик, — Паола, красотка, с тебя 40 фунтов. — Ион, акула ты портовая, опять меня надул! — проворчала штурман и, повернувшись к Жанне, спросила, — А что значит: непристойно колдовать? Просто интересно. — Какое, к дьяволу, колдовство! Мы плавали в лагуне, потом, по дороге, зашли на одну ферму купить горючего, а потом, тоже по дороге, зашли в колледж, потому что я хотела для репортажа поговорить с преподавателями. Мы попили кофе, поболтали, вот и все… Правда, мы пришли в колледж без одежды, но там, на это никто не обратил внимания. — Ну, понятно, — согласился Пак Ен, — Кто в сельской местности на это смотрит? Вот в городе принято для таких визитов надевать что–нибудь модное, а там – нет смысла. — Я написала редактору, чтобы он сам решал, что из этих фото можно публиковать, а что не надо, — уточнила Жанна, — у нас есть закон по поводу обнаженной натуры… — Знаю, — капитан презрительно фыркнул, — Обязательные мини–тряпочки, а если из–под них видны детали организма, то штраф. Дурацкий закон, если честно. Ион Валле ткнул пальцем в экран отображения сигнала сателлитарного сканера. — Кэп, тут какая–то херня нарисовалась. — Угу, — буркнул Пак Ен, скосив туда взгляд, — И правда, херня. На нашем радаре ее нет. — Какой, в жопу, наш радар? — отозвалась Паола, — Волна уже 20 метров с крышкой. — Или старый понтон, или что–то большое сдохло, — предположил капитан. Разведчик переключил диапазоны саттелитарного сканирования и сообщил: — Не сдохло. У него температура местами выше, чем у воды. — А габариты? — По ходу, метров семь — восемь. — Может группа дельфинов? – нерешительно спросила Паола. — Дельфины отсюда три дня, как смылись, — возразил Ион. — Ты хочешь сказать, что это люди в лодке? — Я хочу сказать, что это не дельфины. И не тюлени — те тоже давно смылись. Пак Ен вздохнул, произнес длинное ругательство, а потом, уже спокойно сказал Жанне: — Подвиньтесь, чтобы я мог дотянуться до пульта. Нам все–таки придется стрелять. — Вы что!? Если это люди… — Вот это и надо проверить, — сказал он и, уже обращаясь к разведчику, добавил — дай настройку на зонд, я сейчас его отстрелю. — Есть настройка, — ответил Ион через несколько секунд. — Стреляю, — лаконично предупредил капитан. Раздался чуть слышный на фоне рева бури визг, и в поле зрения мелькнула яркая желтая искра, почти мгновенно исчезнувшая за гребнем очередной волны. — Я не помешаю, если спрошу, что происходит? – поинтересовалась Жанна. — Не помешаете, — ответил Пак Ен, — А если будете смотреть на экран перед собой, то даже поможете. Не сейчас. До этой штуки примерно 160 миль, так что зонд проскочит над ней через 18 — 19 минут. Нам надо было запускать RedYeti примерно через 40 минут, но если там действительно человек, то я должен буду вылетать немедленно. — Ты и я, — поправил Ион. — Нет, — коротко ответил капитан, и сказал в микрофон селекторной связи, — Фидэ и Брай, уберите из кабины Эле Тики и снимите на хрен все имитации оружия. Надо максимально облегчить это ведро с гайками. Оставить только метатель спасательной сети. Вылет через 20 минут. Пилотировать буду я. — Мы еще не уверены, что там люди, — напомнила Паола. — Я уверен, — отрезал он, — я даже понимаю, что он делает. Он маневрирует узким парусом и рулем так, чтобы его вытолкнуло на восток. Будь циклон слабее, у него бы получилось. — Один ты не справишься, — вклинился разведчик, — У пилота будут заняты обе руки, оба глаза и оба полушария мозгов. А надо прицелиться, отстрелить сеть и втянуть рыбку на борт, не ободрав чешую. — Тебе жить надоело? – спросил Пак Ен. — А тебе, кэп? В одиночку ты убьешь и себя, и тех, кто в лодке. — Не учи… — Буду, — перебил Ион, — Хоть ты и командир, но я знаю такие машины лучше тебя. — Ни хера вы оба не знаете, — раздался у них за спиной голос экс–сержанта Криса Проди. — De puta madre! — взорвался капитан, — Меня вообще все тут будут учить, да? Последовала грубая перебранка между Паком, Ионом, Крисом и Фидэ. Паола и Брай сохраняли молчаливый нейтралитет. Крис настаивал, что полетит он один, т.к. входил в группу разработчиков, и знал «красного йети» даже еще до рождения, а Пак Ен сидел за штурвалом этой машины всего пару раз. Фидэ тоже хочет лететь один, и утверждает, что именно он лучше всех знает машину, т.к. 4 дня перед выходом в море гонял именно ее (а не прототипы) над Рангироа и Матаива. Крис и Ен кричали на него, что он сопляк, и что ему еще жить и жить надо, а не лезть в герои. Он спокойно парирует этот выпад, говоря, что это они лезут в герои, а он–то как раз очень хочет жить и намерен просто провести штатную спасательную операцию. Но раз есть сомнения в том, что он справится с этим в одиночку, то он готов взять стрелком Иона, тем более что у того есть амулет с сильным «aku» (имеется в виду гестаповская фуражка). Ион тут же надел эту фуражку, демонстративно затянув ремешок на подбородке, (чтобы во время операции не сдуло ветром), и занял сторону Фидэ, приведя еще два аргумента. Во–первых, специалист–разработчик будет нужен на PuCo, откуда можно давать советы экипажу «йети», наблюдая их полет на радаре. Во–вторых, кэп Ен тоже нужен на PuCo, потому что стартовать с корабельной катапульты — не штука, долететь — тоже не вопрос, снять людей с лодки – дело техники, а вот попасть обратно на «Фаатио» при ветре 100 узлов — это проблема. И ее решение зависит от капитана, которому надо будет поставить судно так, чтобы пилот имел понятый landing–pass и запас времени для маневра. Последний аргумент был предельно серьезен: Паола прекрасный штурман, но в такой критической ситуации лучше положиться на кэпа, за спиной у которого (хотя ему нет и 30) две локальные военные кампании и полдюжины сложных спасательных операций. Мнения всех присутствующих тут же оказались на стороне Фидэ и Иона, так что Пак Ен отступил, а вслед за ним снял свою кандидатуру Крис. Будущий экипаж бегом (несмотря на уже чудовищную осевую качку) метнулся на ют, где располагался стартовый трюм. Крис и Брай отправились вслед за ними. Вся перебранка заняла всего минут 10. На место Иона в «PuCo» тут же уселся Логан Шах, невозмутимый, как статуя Будды Шакьямуни. Еще несколько минут, и зонд на мгновение показал картинку объекта. Капитан при этом только зашипел сквозь зубы, а штурман выдала такой «большой морской загиб» на трех языках стразу, что у Жанны чуть не покраснели уши. Логан, не говоря ни слова, вернул картинку на свой экран и развернул его так, чтобы все могли хорошо рассмотреть. Итак, это была лодка. Точнее – 7–метровая пирога, выдолбленная из ствола кокосовой пальмы, и снабженная двумя аутригерами из полых стволов бамбука, разнесенных на бамбуковых же рейках метра на 3 в стороны от бортов. Еще одна конструкция из бамбука, похожая на раму–треножник, заменяла мачту — к ней крепился узкий парус из циновки. На корме было закреплено короткое весло, выполнявшее роль руля. То, что это примитивное и хрупкое плавсредство до сих пор не развалилось на 20–метровых жестких волнах, под порывами урагана до 70 метров в секунду, казалось каким–то чудом. В лодке находились двое худощавых, темнокожих, почти голых человека. Рассмотреть их подробнее на снимке, сделанном камерой–автоматом, сквозь дождь, с пикирующего зонда, было нереально. Для специалистов в рубке «Фаатио», картинки на этом мимолетном фото, оказалось довольно для идентификации терпящих бедствие. — Badjao, — констатировал Логан, — Пошли, называется, за счастьем. — Угу, — согласилась Паола, — похоже, совсем молодые ребята. Пак Ен опять зашипел сквозь зубы, после чего сказал в микрофон селектора: — Парни, наш объект — лодка с двумя баджао. Они не травмированы, ведут себя адекватно ситуации. Готовность к вылету — 3 минуты. Через минуту я буду у вас, — капитан встал и хлопнул ладонью по пульту, — Паола, я пошел их отправлять, центральное управление на тебе. Это не сложно. Делай, как учили – и все будет ОК. … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №14. Спасательная операция перед термоядерным ударом. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Старт «RedYeti» я скорее услышала, чем увидела. Раздалось заунывное низкое гудение ротора, а когда «Фаатио» покатился с новой исполинской водяной горы, прозвучало мощное, глухое «Умпфф!», как будто чихнул сказочный великан — это пневматическая катапульта выбросила флаер из трюма. Сквозь колпак PuCo его было видно, наверное, всего секунду. «RedYeti» рванулся круто вверх, и затерялся в сплошной пелене дождя. Меньше, чем через полминуты, включилась видео–связь, и мы получили возможность наблюдать на экране сосредоточенные физиономии Фидэ и Иона. «Поднялись на 200 метров, набрали скорость 120 узлов — говорил Фидэ, — здесь чертовски болтает, видимость ноль, но машина тянет нормально… (после длинной паузы) …Прошли высоту 300 метров, скорость 200 узлов, видим отдельные просветы, иногда гребни волн… (еще одна длинная пауза) … высота 500, скорость 280, корректируем курс, идем на цель». Последующие переговоры были сплошным потоком сленга, аббревиатур и цифр, а меня скоро попросили перейти в кают–компанию – мое место в PuCo заняла Брай. Меня саму поразило, с какой легкостью я смогла переместиться на эти несколько метров по кораблю в сторону кормы. Меня шатало и дергало из–за ужасающей осевой качки, но я уже не боялась, и тело как–то само находило правильную последовательность действий – как наклониться, когда шагнуть и за что ухватиться при новом толчке или смене наклона. Сначала мне показалось, что в кают–компании сидят двое: лицом ко мне – Крис Проди, а спиной — Терга–Та, но подойдя, я вижу, что сидение напротив Криса занято чернокожей (т.е, черно–латексной) надувной куклой. Уродливый продукт секс–индустрии, из самых дешевых (думаю, меньше ста долларов), навечно застыл в сидячей позе, выставив перед собой ладони, как будто намереваясь кого–то оттолкнуть. При этом голова немного откинута назад, и кажется, что кукла рассматривает своими небрежно нарисованными глазами что–то над дверью в тамбур, ведущий на корму. Потом я понимаю, что «рабочее положение» этой куклы — «dog–style sex», т.е. по мысли авторов модели, она должна была стоять на четвереньках. Самое смешное у нее – это бюст. Видимо, в целях удешевления технологии, груди сделаны в виде простых конусов. При надувании они приобрели чуть более округлую (и уже окончательно нелепую) форму артиллерийских снарядов. Я уже знаю из книги Ван Хорна, что на «коже» каждой Эле Тики, по традиции, пишут какое–нибудь латинское изречение. У этой под левой грудью размашисто написано алым маркером: «In hostem omnia licita» (по отношению к врагу все позволено). Ну, ясно: ведь «RedYeti» создан в первую очередь не для спасения терпящих бедствие, а для войны. С другой стороны, меганезийская доктрина «autodefenca humanitar», рассматривает войну, как «вооруженный силовой метод спасения жителей от организованной тирании». Все эти подробности я рассматриваю, уже усевшись рядом с Крисом и пристегнувшись ремнем безопасности. Точно так же пристегнут Крис. И кукла, разумеется, пристегнута, иначе она давно уже каталась бы по полу от одной переборки к другой. Экс–сержант тут же предлагает мне хлебнуть из армейской фляжки. Я соглашаюсь, даже не спросив, что там. Делаю глоток. Судя по хвойному вкусу, это какой–то местный сорт джина. Крис на связи с «йети»: перед ним мини–блок коммуникатора и экранчик на ножке, приклеенной к столику липучкой. Изображение на экранчике разделено пополам: слева индикаторная панель, справа — обзор с места пилота. До объекта еще 20 минут полетного времени, так что Крис успевает дать некоторые разъяснения по ситуации. Ребята в пироге — из племени «баджао», называемого также «orang–laut» (по–малайски — «люди моря»). Это морские кочевники, уже много веков обитающие в акватории между Филиппинами, Калимантаном и Сулавеси, где разбросаны тысячи крошечных островков, большинство из которых даже не имеют официальных названий. Баджао целыми семьями кочуют на своих пирогах, иногда возводя в море маленькие временные плавучие деревни, или деревни на длинных бамбуковых шестах на некотором расстоянии от берега. Баджао – прирожденные рыбаки, мореходы, пловцы и дайверы. Как и меганезийцы–утафоа, они учатся плавать раньше, чем ходить. Меганезийцы произносят свое любимое: «Au oone aha miti» (наша земля — это море) с некоторой долей позерства, а вот баджао действительно живут в море, выходя на сушу только ради добычи специфически–сухопутных ресурсов. Некоторые этнографы считают, что баджао произошли от какого–то из племен утафоа или маори, в глубокой древности заброшенного далеко на северо–запад от старой Гавайики. Мифы баджао говорят об урагане, отогнавшем плавучие дома их предков на Калимантан. Если это так, то историческая родина баджао — меганезийские Каролины. Численность «настоящих баджао» (т.е. не смешавшихся с малайцами или филиппинцами, не осевших на берегах, а продолжающих следовать традиции морских бродяг) - примерно 40 тысяч. Они всегда «за бортом суши» — т.е. четко дистанцированы от общества жителей берега, вдоль которого они кочуют, или вблизи которых они оседают на некоторое время. Их отношения с берегом исчерпываются меновой торговлей — жемчуг, рыба и моллюски на древесину, ткани, металлические инструменты и оружие. Если называть вещи своими именами, то баджао – живут на уровне каменного века, примерно как 20.000 лет назад. О таких вещах, как письменность, они имеют лишь самое общее представление, их дети вообще не получают образования, а их обычаи и религия соответствуют палеолиту. Когда в XV веке на малайском Калимантане к власти пришли арабские исламисты, баджао, не желавшие жить по–мусульмански, откочевали на север, к острову Минданао и архипелагу Сулу. Когда в середине XVI века Минданао завоевали кастильские бандиты, сделали там часть империи Филиппа II (Филиппины), и стали силой обращать жителей в католицизм (который был так же противен баджао, как ислам), морским номадам пришлось прятаться в буферной зоне моря Сулавеси, между двух огней. С XVII века Филиппины стали ареной непрерывных войн за раздел и передел мира между «великими державами», и баджао на время оставили в покое. В середине XX века Филиппины получили независимость, и там началаись баталии между бандами католического, исламского, и маоистского толка. Та банда, которая в данный момент партизанила, пряталась среди морских номадов, и затем они попадали под удар правящей банды в рамках борьбы против партизан–экстремистов. В начале XXI века власти Филиппин навели относительный порядок в стране, и занялись ассимиляцией баджао, принуждая их к оседлости, благам цивилизации и католическим обычаям. Вероятно, у чиновников в Маниле были лучшие побуждения, но практически получилась попытка изнасилования маленького этноса, под флагом культуртрегерства. Баджао начали понемногу кочевать к востоку, где формировались свободные островные территории Микронезии и Палау, впоследствие вошедшие в Конфедерацию Меганезия. Разумеется, в Меганезии тоже занялись приобщением баджао к благам цивилизации, но крайне тактично. Вообще–то тактичность в таких делах совершенно не характерна для меганезийцев. Меганезию 8 раз обвиняли в «акциях с целью уничтожения религиозно–этнической группы, как таковой» — статья II Конвенции ООН 1961 года «о геноциде». Меганезийская судебная расправа с ортодоксальными общинами мусульман и христиан, вызвала возмущение во многих странах и в авторитетных международных организациях. С баджао все было наоборот. Крис стал было объяснять связь тактичного отношения к баджо с принципами Хартии и с культурой Тики, но его отвлекли текущие дела. «Йети» подошел к терпящей бедствие лодке на дистанцию прямой видимости. События начали развиваться так стремительно, что я понимала происходящее лишь в общих чертах. Мачты с узким парусом на лодке уже нет — видимо шторм снес и то, и другое, но ребята еще держатся. Они каким–то немыслимым способом заставляют свою пирогу катиться с одной из исполинских волн. Потом, после того, как гребень накрывает их, выныривают и разворачивают утлое суденышко так, что оно долго катится, будто бы убегая от гребня следующей волны. Тут, как я поняла, RedYeti вошел в глубокое пике — изображение лодки на экране стало быстро расти, а затем двое в лодке сделали невероятную вещь: несмотря на сокрушительную силу ветра, они встали во весь рост, держась друг за друга. Возможно, Фидэ на что–то подобное и рассчитывал, выводя «йети» на такую позицию, а Ион был уже готов к выстрелу и держал лодку в прицеле fishnet–launcher. Крупноячеистая клейкая сеть накрыла обе «цели». Через секунду на экране остался только надвигающийся гребень волны, а потом он резко провалился вниз — «йети» на полной тяге свечкой уходил в небо. Я вздрагиваю, представив, что должны чувствать два человека, висящие в сети, на тросе под брюхом взмывающей в небо машины, под ударами ураганного ветра. Дальше – пауза. Пока лебедка не втянет сеть в кабину «йети», мы не узнаем даже, живы ли они. Мы ждем. Экс–сержант беззвучно шевелит губами — то ли ругается, то ли просит помощи у древних богов и богинь Гавайики. Я тупо смотрю на сидящую напротив Эле Тики. Каждый раз когда «Фаатио», скатившись с волны, проваливается в воду, кукла кивает и взмахивает руками — как будто, дирижирует всем происходящим. В голову лезет всякая чушь, я даже протягиваю руку и дотрагиваюсь до «кожи» этого изделия. Нет, все нормально, это просто мягкий латексный мешок, надутый воздухом… Время тянется чудовищно долго. Я не могу отделаться от чувства, что электроника встроенных часов экранчика вышла из строя, и меняет цифры впятеро медленнее, чем следует. Наконец несколько напряженный голос Иона сообщает: «По ходу, оба живы. Хотя мне не очень нравится, как они выглядят. Может им глюкозы вколоть и что–нибудь против шока?». Из коммуникатора слышно оживленное обсуждение, после которого решают никому ничего не вкалывать, а разбираться уже по прибытии. Полчаса ничего не изменят, а вот если вколоть в ослабленные организмы не тот препарат… «Парни, вы только впишитесь аккуратно, — говорит Пак Ен, — а остальное уже ботва». Ему отвечает Фидэ: «Сделаю в лучшем виде, кэп! Ты только подставь мне шахту на 20 секунд… Или хотя бы на 15». Капитан отвечает в том смысле, что с этим, мол, проблем не будет. Через несколько минут происходит рокировка. Логан Шах и Брай почти бегут из PuCo на корму, а им навстречу из кормового отсека бежит Терг–Та. Потом раздается прерывистый гудок, и из динамика звучит голос капитана: «Всем приготовиться к смене курса через 10 секунд. Повторяю: через 10 секунд смена курса». «Держись за все, что можно — говорит мне Крис, — сейчас начнется аттракцион только для взрослых. Если хочешь — можешь вопить, это нормально». Я не успеваю спросить, зачем же еще держаться, если есть ремни безопасности, потому что происходит такое, отчего я действительно ору, как резаная, и вцепляюсь обеими руками в подлокотники сидения. Что почувствует человек, если его посадить в большую коробку с окошком и засунуть во включенный шейкер, примерно до половины залитый жидкостью? Могу сказать, что это множество крайне неприятных ощущений (среди которых доминирует тошнота – но, к счастью, я не ела) и неожиданных желаний, в т.ч. — орать от ужаса. Как мне объяснили позже, дело было вот в чем: достаточно длительное время держать корабль в одном неизменном положении можно только одним способом — двигаясь вслед гребню волны. Ходовые качества «Фаатио» позволяли сделать это, т.е. уравнять скорость корабля со скоростью убегания волны. Поскольку до этого «Фаатио» шел против волны, ему следовало развернуться ровно наоборот, т.е. описать полукольцевую дугу. При этом маневре он неизбежно оказывался бортом к волне. Эта позиция, при такой высоте волн, для обычного корабля практически смертельна. Для экстремального бронекатера класса «hotfox» она просто не рекомендуется – сам–то катер выдерживает удары таких волн, и даже если волна положит его на борт — ничего страшного, он сам вернется на киль. Но люди и техника внутри могут и не обладать такой прочностью и серьезно пострадать от подобной встряски. Тем не менее, кэп, посоветовавшись со штурманом, решил, что этот маневр не причинит особого вреда — и оказался прав. То, что некоторое количество не слишком хорошо закрепленных предметов летали по кораблю, как мячики, и то, что я чуть не порвала голосовые связки собственным криком — не в счет. Действительно не в счет: речь шла о жизни четверых людей, летящих сквозь ливень, при ветре 100 узлов. Я помню чувство полной нереальности происходящего, когда мы «оседлали» волну. Мне казалось, что корабль просто стоит на месте, слегка задрав нос вверх. Было слышно, как по корпусу барабанит ливень, как воет шторм, как впереди непрерывно рушится гребень волны, и как на корме ровно гудит силовая машина. Через иллюминатор я с изумлением видела чуть подернутую рябью неподвижную волну, на которой стоял «Фаатио»… Крис сорвался с места, и побежал на PuCo, оставив меня в кампании невозмутимой Эле Тики. Через пять секунд оттуда вылетел Терг–Та и проскочил мимо меня на корму. Потом раздался звонкий металлический лязг — это открылся люк посадочной шахты для флаера. На оставленном экс–сержантом экранчике возник нечеткий из–за струй дождя, контур «Фаатио», как он виделся с позиции пилота. Корабль рос, уже была видна бешено кипящая пена за кормой, откуда по спине волны тянулся короткий кильватерный след. Я как будто провалилась в экран, оказавшись рядом с пилотом, который, уравняв скорость флаера со скоростью корабля, прицеливался в широкий (почти во всю ширину палубы) черный прямоугольник распахнутого люка. Еще несколько секунд – и я расслышала сквозь вой ветра уже знакомое жужжание воздушного винта RedYeti. Прямоугольник быстро занял пол–экрана, потом послышался оглушительный свист на корме и следом — глухой лязг. Свист стихал. Снова лязг – видимо, закрылся люк шахты. Неужели все? «Парни, что там у вас?», — раздался из динамика несколько раздраженный голос капитана, и через пару секунд хриплый ответ Иона: «Все ОК, только помогите их вытащить». Пак Ен невнятно выругался и добавил: «Только быстрее, нам надо смываться отсюда». Вдруг я сообразила, что здесь каждая пара рук может быть на счету, вскочила и побежала в сторону кормы, не очень представляя, как попасть к месту событий. Впрочем, едва я выскочила через дверь в задней переборке, и оказалась около ведущего наверх трапа, как одна из дверей напротив резко открылась, и оттуда раздалось: «голову ей подержите!». Совершенно не понимая, кому «ей», я метнулась туда – и как раз во–время, чтобы помочь Логану, который нес на руках голую, мокрую девчонку. «В медпункт» — скомандовал он, кивнув на дверь сбоку. Я открыла эту дверь, и мы уложили девчонку на одну из четырех коек. Вслед за нами Терг–Та и Брай втащили молодого парня, почти мальчишку, в том же виде, и уложили на соседнюю койку. На обоих пострадавших сразу защелкнули ремни безопасности. «Терг, Лог, первую помощь, — командует Брай, — Жанна, Крис, быстро в кают–компанию и пристегнуться. Приглядите там за Ионом и Фидэ, они развинчены». Мы вчетвером – Крис, я, и вернувшийся экипаж «RedYeti» усаживаемся за столик. И пристегиваемся. У Иона лицо серое, как бетон, и такое же невыразительное, как у пристегнутой рядом с ним Эле Тики. Фидэ, наоборот, крайне возбужден, барабанит пальцами по столику, и пытается что–то сказать, но у него слишком дрожат губы. «Команда, все готовы к маневру?» — раздается из динамика спокойный голос капитана. Слышно, как с медпункта, отвечают: «Логан – ОК»… «Терг – ОК»… Брай – ОК, наши клиенты тоже ОК». Затем подает голос разведчик: «Ион – ОК, Фидэ тоже ОК, только говорить пока не может». Экс–сержант громко ворчит: «Крис — ОК». Я, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю «Жанна — ОК». Еще несколько секунд и наше стояние на волне прекращается. «Фаатио» прыгает, и его начинает болтать из стороны в сторону, и одновременно переваливать с носа на корму и обратно. Мы куда–то спешим. Я не знаю, куда, да и думать об этом не могу. В голове какая–то невероятная каша… Ион снимает свою гестаповскую фуражку, надевает ее на голову Эле Тики и, со словами «Bueno, yo regrese a mi elastico hermoso», игриво гладит куклу по надувной груди. Фидэ издает звук, похожий на хрюканье, извлекает из кармана сигареты и зажигалку, с третьей попытки прикуривает, выпускает из носа две струйки дыма, и неожиданно–спокойным, тихим голосом сообщает: «E foa! Я там чуть не обосрался от страха, прикиньте а?». Ион влепляет Эле Тики звучный поцелуй в латексную щеку и сообщает менторским тоном: «Как сказал комманданте Армадилло: пилоту, при исполнении боевой задачи, следует обсираться не от страха, а от лютой ненависти к антигуманной политике колониализма». Фиде снова затягивается, и после паузы, говорит: «Бро, ты гонишь!». «Ага!» — весело соглашается разведчик, и оба начинают неудержимо ржать. Смеются они минуты три, не переставая — и я понимаю, что это какая–то реакция психики, вроде сброса напряжения. Потом, перебивая друг друга, они начинают рассказывать мне и экс–сержанту, как все было. На каком–то этапе Фидэ трагическим голосом восклицает: «И я вижу, что это — парень и девчонка плавают, как Ромео и Джульетта в пруду». Ион немедленно вставляет, что в пруду, плавали не Ромео и Джульетта, а Офелия. Фидэ интересуется – с кем? Ион пожимает плечами и говорит: «По ходу, одна». Фидэ чешет в затылке, и спрашивает: «А чего так?». Разведчик снова пожимает плечами: «По ходу, с горя. Ее парень повздорил с ее папой, и шлепнул его. А потом папины родичи шлепнули парня. Ну, типа разборки древних викингов». Фидэ некоторое время переваривает полученную информацию, а затем задает вопрос, где в это время были Ромео и Джульетта. Ион, с глубоким вздохом, сообщает: «Короче, Шекспир написал три новеллы. Ромео и Джульетта — про любовь, Гамлет – про викингов, и Отелло – про мистику. Типа, там украли волшебный платок…». Тут я не выдерживаю и встреваю в разговор о Шекспире. Но едва я произношу несколько реплик о Ренессансе вообще, и об английском Ренессансе, в частности, как нас прерывает сообщение капитана, относительно ближайших перспектив. В следующие полчаса, Ион, Фидэ и Крис общими усилиями растолковывают мне суть этого сообщения. Ликвидация урагана Эгле путем подрыва L–bomb с ТЭ 24 мегатонны произойдет в 13:45 по гавайскому времени, в точке 11 градусов Южной широты, и 147 градусов Западной долготы. В радиусе 500 миль от этой точки в северном секторе нет ничего. В западном — острова Нуку–Хива, Уа–Поу и Моту–Ити, округ Маркизы (450 миль). В южном — атоллы Манихи и Ахи, округ Туамоту (230 миль). В западном — атолл Кэролайн, округ Кирибати (210 миль). При взрывах такой мощности, возникает маленькая (по космическим меркам) звезда, диаметром около 5 миль. В радиусе 10 миль от нее, все машины, сооружения и живые существа мгновенно вспыхивают и распадаются на куски. Все, что может гореть, превращается в пепел. В радиусе 30 миль — возникают разрушения и пожары, а все живые существа получает ожоги и контузии. В радиусе 90 миль, вспышка сожжет сетчатку глаз любому, кто смотрит в сторону взрыва без защитных очков, а горячий ураганный шквал сорвет крыши с домов, выбьет окна и поломает деревья. Наблюдатель за отметкой 100 миль, от взрыв не подвергается опасности, если не брать в расчет психологический шок, от этого зрелища (вспышка от 24–мегатонного взрыва и «гриб» высотой 40 километров хорошо видны даже в 500 милях от эпицентра). Это, что называется «матчасть». Перед испытаниями 20–мегатонной бомбы на атолле Бикини (в 1954, когда Маршалловы острова были еще колонией США), военные не эвакуировали жителей атолл Ронгелап, лежащего в 100 милях к востоку от Бикини – и физически никто не пострадал от взрыва. Но бомба на Бикини была «грязная», она выбросила в атмосферу огромное количество радиоактивной пыли, которая протянулась шлейфом на восток, на 200 миль, так что через 2 дня жителей атолла все–таки пришлось эвакуировать, причем многие все–таки успели получить опасную, а кое–кто – и смертельную дозу радиоактивной пыли. К слову сказать, радиоактивное излучение от самого 24–мегатонного взрыва не играет существенной роли: его интенсивность падает до безопасного уровня уже в 10 милях от эпицентра. Когда Верховный суд Меганезии решал вопрос о минимально–необходимом удалении взрывов т.н. «метеоконтрольных» L–бомб от обитаемых объектов, то принял во внимание не только мнения экспертов о свойствах «чистого атомного оружия», но и трагический казус на Ронгелапе. В итоге, хотя радиоактивной пыли при врыве L–бомбы практически нет, суд все же, поставил планку на 200 милях, да еще обязал военных в течение 10 часов после L–взрыва проводить мониторинг обстановки в контрольной полосе 200 – 220 миль. В данном случае, контрольная полоса включала только один объект: атолл Кэролайн с координатами примерно S10 W150, в 210 милях от планируемого эпицентра взрыва. «Фаатио», из–за оказания экстренной помощи людям, терпящим бедствие в море, вышел на позицию не в 150 милях к югу от точки подрыва L–bomb (как предполагалось планом), а в 125 милях к западу. При этом он оказался всего в 100 милях к юго–востоку от атолла. Кэролайн. Логично, что штаб флота приказал «Фаатио»: (1) После подрыва L–бомбы прибыть на Кэролайн, и до 23.45 проводить мониторинг. (2) В 23:50 доложить результаты мониторинга дежурному офицеру штаба. (3) В 00:00 выйти с Кэролайн к Таити, и прибыть на базу Ваиреи к 10:00. Я смотрю на часы — 13:14. Через полчаса будет взрыв чудовищной силы. 125 миль — это столько же, сколько от моего дома в Галифаксе до моего любимого городка Йармус на южном берегу. Я езжу туда по выходным. Там смешной старый маяк, и маленький порт с корабликами–ферри, на котрых можно прокатиться вдоль берега, и рыбный ресторанчик. Там можно перекусить после прогулки по холмам, а потом посидеть с чашкой чая, глядя, как солнце опускается за Кэйп–Форчу. Потом я выруливаю на потрепаном джипе–тиджи на трассу, через полчаса подъезжаю к Беррин, и тут меня тормозит полисмен. «Куда вы направляетесь мисс?». Я отвечаю: «в Галифакс». Он качает головой: «Нельзя, мисс. Там взорвалась бомба. Воронка — 10 миль шириной. От города даже углей не осталось. Сами посмотрите». Он показывает рукой на северо–восток, и я вижу огненный гриб в пол–неба. «Кто это сделал?», — спрашиваю я. Полисмен равнодушно пожимает плечами: «Какие–то разборки викингов. Они пересекли Атлантику в XI веке. Ну, и при чем тут Ренессанс, а?». Я так поражена бессмысленностью его ответа, что просыпаюсь, и слышу продолжение фразы, которую произносит не полисмен, а Ион: «Ренессанс–то был веке в XV, так?». На часах 13:21 — я спала 7 минут (и как это я заснула, при такой жуткой качке?). За это время состав за столиком слегка изменился. Куклу куда–то убрали, а на ее месте расположилась Паола Теваке. Крис, видимо, ушел на PuCo. Вместо него появились парнишка и девчонка — те самые баджао. Эта пара по возрасту — как Кианго и Поу с Рапатара. Сейчас они очень серьезно, молча слушают, как Ион пересказывает штурману мой монолог о Шекспире. «Девочку зовут Синду, а мальчика — Тенум, — сообщает Брай, Ребята при этом согласно кивают, а Синду что–то спрашивает у меня на языке, похожем на meganezi–lingva–franco, но не настолько, чтобы я могла понять. Брай поясняет: «Синду интересуется, что тебе снилось». Не видя смысла делать из этого секрет, я пересказываю свой сон. Девчонка (которой мой упрощенный вариант лингва–франка, видимо, понятен) смотрит на меня с возросшим интересом, и с трудом подбирая слова, говорит на pidgin english: «In yo si veri kold. Hau u liv zer?». Стараясь выражаться попроще, я объясняю ей, что все зависит от привычки, и что мои предки давным–давно начали ходить через Атлантический океан, из Европы и Америку и обратно, причем их лодки не очень отличались от лодок баджао. Ну, разве что, были раза в три — четыре больше по размеру. В разговор включается Тенум и что–то еще спрашивает. Брай вынуждена перейти от слов к рисункам – она вынимает блокнот и начинает чертить схематичные изображения. Речь, видимо, зашла о лодках, на которых мои предки пересекли Атлантику. Я в этом вряд ли могу помочь, и переключаю внимание на экран на правой стене кают–компании. Там что–то идет по TV: мелькают облака и солнечные зайчики, а сбоку выстраиваются диаграммы разных форм, и иногда вспыхивают обведенные кружочком или рамочкой числа. «Десятый раз излагают экономику L–bomb, — сообщает Ион, заметив направление моего взгляда, — Ну, надо же как–то развлекать зрителей, пока дрон просто висит в стратосфере». Чувствуя, что я не поняла, о чем вообще речь, он начинает объяснять подробно: «Вот та воронка из облаков – ураган Эгле. В верхнем окошке — со спутника, а в нижнем – с дрона, с высоты 50 километров. А вон там, в выделенном кусочке, другой дрон, тот, который с бомбой. Он на высоте 15 километров, а высота воронки – 10 или около того». Я смотрю на «дрон, который с бомбой». Он похож на игрушечный оранжевый бумажный самолетик, к которому снизу прицепили такую же оранжевую сигару. Я сразу вспоминаю историю про «атомный Арго» из книжки Ван Хорна. Вероятно, на экране — потомок того устройства, которое испытывали король Фуопалеле и Джой Прест. «А справа доходчиво разрисовано, какую кучу денег из социальных фондов мы на этом экономим, — добавляет Фидэ, — Минус расходы по эвакуации жителей из зоны бедствия, минус расходы на восстановление раздолбанного, и т.д. Дальше уже научная фантастика. Ну, типа, если мы отработаем управление L–nucleo, то появится термоядерный источник энергии, по сантиму за миллион киловатт–часов, и все у нас будет шоколадное. Халявные движки для флаек в тысячу КВт, artifice–atolls из натурального камня, бананы и пальмы в Антарктиде, города на Луне, звездолеты на Альфе–Центавра… Про центавра это я уже от себя добил, по приколу… Ага, вот он пошел. Через 200 секунд бабахнет». «Сигара» отделяется от «бумажного самолетика», и теперь видно, что у нее есть короткие крылышки, а сзади какой–то двигатель. Воронка приближается, в ней бешено кружатся облака, а в ее центре — темный, почти идеально круглый провал. «Сигара» ныряет туда, и исчезает из поля зрения, а затем… В тот момент, я подумала, что в электросети корабля случилось короткое замыкание: яркая вспышка света непонятно где, и по экрану бежит сплошная радужная рябь помех. Только когда Фидэ говорит: «Ни хера себе, сквозь такую гору туч полыхнуло!», я понимаю, что это был взрыв бомбы. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … ======================================= 37 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии, около полуночи. Место: Мпулу, Макасо. Таверна на рыночной площади. Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии, после полудня. Место: Меганезия. Ист–Кирибати. Хотфокс «Фаатио». ======================================= Только панорама со спутника, находящегося в 300 километрах от Земли давала полное представление о масштабах происходящего. Сама вспышка показалась маленькой, как будто некто прикоснулся невидимым сварочным электродом к пятну в центре медленно вращающейся над океаном циклопической воронке из облаков. На месте вспышки сразу начал вспухать пузырь неправдоподобно–яркого желто–оранжевого пламени. Спирали облаков вокруг него сворачивались и исчезали, как сгорающая бумага. Расширяясь все больше, огненный пузырь тускнел, а по его краям сверкали точки, похожие на искры… Внезапно пол под ногами вздрогнул и на мгновение послышался, будто бы, глухой гул где–то на пределе восприятия. На столах жалобно звякнули стаканы и бутылки. Из–под потолка (точнее, с легкого деревянного навеса) посыпалась мелкая пыль. Люди в кафе (заполненном в этот поздний час по случаю TV–трансляции грандиозного события в Океании) на несколько секунд вскочили с мест, выкрикивая что–то неразборчивое. — Это просто сейсмический толчок, — негромко сказал Наллэ и мягко положил ладонь на плечо Эстер, — не бойся, добрая фея. Сейчас может бабахнуть, но ты все равно не бойся. — О, боже! – прошептала она, — Этот взрыв… Он что, слышен на всей планете? — Нет, что ты. Просто у нас это совпало с маленьким землетрясением. Она бросила взгляд на экран. Теперь трансляция шла с самолета или дрона, летящего на большой высоте. Отсюда было видно, что огненный пузырь вырос в нечто, наподобие чудовищного гриба–поганки, тускло мерцающего палитрой остывающих углей в очаге. Шляпка поганки была на какой–то невообразимой высоте, а ножку обвивали пушистые шнуры изогнутых перистых облаков, летящих сквозь круг ясного неба, возникший на месте ядра циклона. Этот круг был, казалось, вырезан в одеяле тяжелых туч… — Наллэ, это как–то связано с секретным проектом в предгорьях? — Да, родная, но, поскольку он действительно секретный… Не обижайся, ОК? — ОК, — она кивнула, — А секретный проект и этот взрыв в Океании тоже связаны? — Косвенно, в некотором смысле… — осторожно начал он, и в этот момент бабахнуло. Это был оглушительный удар грома, сменившийся утробным ревом, словно какое–то хтоническое чудовище изрыгнуло древнее магическое проклятие. Следом послышался треск, шипение и гулкие удары, отражающиеся многократным эхом, как будто вдалеке били по камню тяжелыми молотами. Пол под ногами продолжал слегка вздрагивать. — Дошел звук! – авторитетно заявил шериф Гишо, — Так бывает при грозе. — Я читала в i–net, взрывная волна от L–bomb трижды обегает земной шар, — сообщила Мзини и, видимо в порядке пояснения, добавила, — Такая конструкция. — А земной шар от этого не сломается? – обеспокоенно спросил Лбелу, хозяин кафе, — Я слышал, там в центре ядро, как подшипник, чтобы Земля правильно крутилась… — Это не волна от того взрыва, — заметил электрик Виллем, — Это что–то довольно близко, милях в тридцати отсюда. — Откуда ты знаешь? – спросил Гишо. — Время, — ответил тот, постучав пальцем по наручным часов, — В твердом грунте волна движется быстрее, чем в воздухе, и обгоняет звук. Между толчком и громом прошло не больше двух минут, и я просто посчитал. — Звук был с юго–востока, — сказал Игда, — Я думаю, это у горы Нгве. Гишо внимательно посмотрел на Шуанга. — Шеф Наллэ, правду говорят, что ты ударил по рукам с человечками — kalanoro? — С троллями? – переспросил шеф–инженер, — Да, я более–менее договорился. В общих чертах. Надеюсь, они сделали все правильно. — Почему ты не сказал мне? – обиженно спросил Гишо. — А если бы колдовство от этого испортилось? – в свою очередь, спросил Наллэ. — У! – шериф почесал мощной пятерней шевелюру, — Ты прав, что не сказал. А как ты узнаешь, хорошо ли они сделали работу? Наллэ покачал головой, демонстрируя неполную уверенность. — Утром полечу туда и посмотрю. Когда имеешь дело с троллями, все надо проверять. — Да! – согласился Гишо, — kalanoro, они такие. За ними глаз да глаз. Дать тебе охрану? — Будет хорошо, если ты дашь двоих. Больше не надо. Там уже есть корпус спецназа. — Рупа и Мзини, — решил шериф. Оба названных персонажа молча кивнули в знак того, что приказ принят к исполнению. — В семь утра по часам собираемся на летном поле, рядом с «жуком» — уточнил Наллэ. Охрана снова кивнула. Электрик постучал пальцем по корпусу своего ноутбука. — Я тут нашел кое–что. Наше «Mpulu–Tira» сообщает про землетрясение. Его мощность всего 5 баллов, эпицентр рядом с горой Нгве. Не сильное землетрясение, верно? — Да. И совершенно не опасное, — сказал Шуанг. — Теоретически, так, — согласился Виллем, — но почему тогда обвалилась почти четверть горы? И почему на западном склоне горит кустарниковый лес? — Четверть горы Нгве? – недоверчиво переспросил Лбелу. — Посмотри сам, если хочешь, — электрик развернул экран ноутбука к стойке бара. — У! — подал голос Рупа, — Kalanoro сделали подкоп, гора упала, земля вздрогнула. — Если это подкоп, то почему загорелся лес? – с некоторой иронией, спросил электрик. — Не знаю, – Рупа пожал плечами, — У kalanora такие igbekela. От них все может быть. — Надо идти спать, — решительно заявила Мзини, — Все уже взорвалось, дальше ничего интересного. А завтра будем смотреть, что с горой. Это будет интересно. — Наллэ, ты веришь, что у троллей есть атомные мины? – поинтересовался Виллем. — Да, — улыбнувшись, ответил тот, — Волшебные мины с волшебными атомами. — Нет, я серьезно. Мне кажется, это был атомный взрыв. Я имею в виду, под горой. — Предлагаешь проверить? – спросил Шуанг. — Если это не запрещено властями, — уточнил электрик. — Не запрещено. А как ты проверишь? — Элементарно. У меня есть бытовой дозиметр. Если с ним объехать вокруг места, где наиболее сильные разрушения, то на границах примерно такого овала, вытянутого по направлению ветра (Виллем провел пальцем по карте на экране ноутбука) дозиметр начнет пищать, а если прибилизиться к эпицентру, то его зашкалит. — А если нет – что тогда? — Не может быть никакого «нет», — твердо сказал Виллем, — Потому что землетрясение силой 5 баллов не сносит горы, а тролли — это миф. — И все–таки? – настаивал шеф–инженер, — Что, если нет? — Ну, тогда мне останется только поверить в троллей. — ОК, Виллем. Как на счет пари? Берешь дозиметр, летишь завтра с нами. Если картина будет та, что ты сказал, я вечером здесь, в кафе, признаюсь, что мы взорвали А–бомбу, а если нет – ты здесь же объявишь, что искренне и безоговорочно поверил в троллей. — Идет! – согласился электрик и протянул Шуангу руку, — Лбелу, разбей. Владелец кафе торжественно хлопнул ладонью по их сплетенным рукам, и сказал: — У–у! Завтра вечером у меня тут опять будет весело! … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №15. Как рушатся циклоны. Наследие Эдварда Теллера. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Наши «Ромео и Джульетта» оживленно трещат на своем диалекте лингва–франка. Брай что–то объясняет им на том же диалекте. Они слушают очень внимательно, но с явным недоверием, и время от времени, смотрят в иллюминатор. Там все по–прежнему, только свет, пробивающийся сквозь тучи, приобрел красноватый оттенок. Потом Ион, глянув на часы, громко говорит «бум!». Все замолкают, секунд 5 ничего не происходит, а потом… Трудно описать этот звук. Он был похож на тяжелый глухой рев исполинского чудовища, но в то же время, и на шлепок, будто мокрая тряпка ударяется о стену, и на скрип железа. Звук проходит по корпусу корабля, и по моему телу, как короткая жесткая дрожь. За иллюминатором вдруг возникает молочно–белый туман, а когда он оседает, мы видим солнце. Его лучи играют на капельках воды на стекле, и на гребнях штормовых валов, продолжающих катиться по океану, внезапно ставшему из серо–стального сине–зеленым. Ребята – баджао замирают от изумления, а потом радостно визжат хором. Наконец–то они повели себя, как нормальные подростки, а не как невозмутимые тибетские монахи. Налюбовавшись этой картиной, они переключаются на историю древнего мореплавания через холодные просторы Атлантики. «Ken u tell as stori yo ansestri, hu kross kold si mani eij ego?», — спрашивает Тенум. Ох, кто бы знал правду о моих предках. Скорее всего, они и сами ее о себе не знали. Лет 300 назад в Новую Шотландию был такой наплыв рыбаков, торговцев алкоголем, воров, маркитанток, солдат, аферистов, и случайно попавших в этот компот простых фермеров, что мелочи, вроде происхождения, интересовали жителей не больше, чем задача о том, сколько ангелов помещается на острие иглы. Тем не менее, у меня есть в запасе одна байка, которая возникла лет 5 назад, когда я, в кампании еще троих студентов нашего курса, съездила в Исландию — страну гейзеров и древних викингов (ставших сегодня или ловцами селедки, или грабителями туристов, или финансовыми жуликами). В дешевом маленьком отеле у дороги из Акурейри в Сейдисфиордур, не без помощи пущенной по кругу папироски с марихуаной, родилась история происхождения моей фамилии Ронеро от древнего имени Рагнар, принадлежавшего вполне реальному и авторитетному викингу. История была, разумеется, стилизована под исландскую сагу, и записана на английском и на старо–норвежском (исландском). Перевел ее пятый участник party — местный парень, на старом «volvo» которого мы и ехали из Акурейри. После возврашения домой, мы, шутки ради, отправили «древнюю исландскую сагу» с переводом в «Halifax Herald». Каково же было наше удивление… Мне до сих пор немного стыдно за этот эпизод, но пара номеров той газеты лежат у меня в секретном домашнем архиве, а текст записан в память мобайла. Сага составлена из кусочков реальных саг X века (т.е., за исключением сюжетной линии, касающейся лично меня, отражает тогдашнее положение дел), и я решаю ее использовать. *** Сага о Халвдане, сыне Рагнара Лодброка. Жил человек по имени Рагнар, он был сыном Гевы и Сигурда, по прозвищу Кольцо, сына Ауд и Рандвара, сына Ирсы и Радбарда. Прозвище у Рагнара было Лодброк (что значит, Мохнатые Штаны), потому что он ходил в бой в кожаных штанах, которые сшила ему первая жена Хелга. У него был дом на Ютланде и два корабля. Четыре года Рагнар ходил вместе с Гастингом и Ролло на юг, в походы на земли иберов и франков. Четвертый раз, в городе Париж они взяли богатую добычу, и Рагнар купил три корабля к двум, которые уже были. На пятый год он пошел вместе с Оттаром на запад, в поход на остров бриттов. Там, в битве с конунгом Нортумбрии Аэлой, Оттар был убит, а Рагнар попал в плен, и конунг Аэла бросил его в ров со змеями. Так умер Рагнар. У Рагнара были от Хелги и еще от разных женщин сыновья, Сигурд, Биерн, Ивар, Уббе, Харальд, и еще два раза по пять сыновей, среди которых был Халвдан, сын Валсы — Свионки. Через два года Сигурд, Биерн, Ивар и Халвдан пошли в поход на конунга Аэлу. Они взяли его в плен, разрезали ему живот и обмотали кишки вокруг столба ворот его дома. Так умер конунг Нортумбрии Аэла. У него сыновья Рагнара взяли богатую добычу, и поделили ее. Сигурд, Биерн и Ивар после вернулись на Ютланд, а Халвдан с тремя кораблями пошел в Исландию. Там построил дом и взял в жены Фрейдис, дочь Теюдхилд и Эйрика сына Сигню и Торвальда, сына Грюн и Асмунда. У Грюн был брат по имени Отна, который жил на севере острова бриттов, там, где земли скоттов. В Исландию Торвальд и Эйрик уехали, когда их изгнал тинг из Йадра, где они убили каких–то людей. Потом Торвальд умер. У Эйрика от жены Теюдхилд был еще сын Лейв. У Дейдры и Отны был сын по имени Брюс. Его изгнал конунг скоттов Балиол, и он поселился в Исландии. Эйрик, Брюс и Лейв предложили Халвдану идти в поход на те земли, которые видел Гуннбьорн, сын Гудрид и Ульва, по провищу Ворона, когда его отнесло далеко на запад. Там они построили дома, и назвали землю Гренландия. Эйрик остался жить там, в Эйрик–фиорде. Через два года, Халвдан Лейв, и Брюс решили идти дальше на запад. У них было восемь кораблей… *** История Новой Шотландии так же соткана из легенд, как и истрия старой Шотландии. И одна из легенд говорит, что то ли Эйрик Рыжий, то ли его родичи, высадились у Кейп–Форчу более тысячи лет назад, и основали город Йармус. Как теперь проверишь? Никак. Здесь то же, что и с основанием города Бостона сыном Эйрика, Лейвом. Можно верить – можно нет, но бостонцы поставили–таки памятник Лейву, как открывателю Америки. Присутствующие в кают–компании хотфокса, слушают с интересом, и встречают финал саги (когда Халвдан Рагнарсон с товарищами основали на вновь открытом побережье поселок Йармус) самым решительным одобрением. Первый Рагнарсон (Ронеро), повел себя, оказывается, вполне по–меганезийски. «Наш человек», — уверенно говорит сержант Бриджит Оданга (она же — Брай). Сказала – как гвоздь вбила. Молодые баджао согласно кивают. Моряки переписывают сагу на свои мобайлы и коммуникаторы. Я понимаю, что подложила свинью историкам, но по сравнению с темой о 13–м колене Израилевом — ютаях приплывших в Солт–Лейк–Сити после исхода из Египта, моя сага это еще мелкое хронологическое хулиганство… А мы, тем временем, уже подходим к атоллу Кэролайн. … Мы собрались на броне «Фаатио» и глазеем. Рядом, на пирсе, стоит и глазеет местная, кэролайнская публика. Эта картина отпечаталось у меня в памяти с какой–то шоковой четкостью. На востоке из–за горизонта поднимался совершенно невообразимых размеров столб, накрытый сверху титаническим неровным блином. Все это было ослепительно–белым, как будто вытесанным из глыбы арктического снега. В небе вокруг происходило какое–то мерное механическое движение веретенообразных причудливо искривленных облаков, как будто скрученных по продольной оси. Они во много слоев громоздились в небе, как будто из них строился полупрозрачный воздушный замок. Ближе к горизонту эти облака были собраны в длинные дуги — мне кажется, они охватывали этот накрытый шляпой столб наподобие колец или спиралей. Кто–то пояснил мне, что «атомный гриб» при такой мощности всасывает несколько кубических километров воды и распыляет их, выбросив в стратосферу, на высоту до 40 километров. Сложная структура ядра урагана взрывается в огненном шаре диаметром в 5 миль, а затем захлебывается в этой огромной массе водяной взвеси, опрокидываясь и распадаясь на тысячи не связанных между собой короткоживущих циркуляций. В радиусе 30 миль от эпицентра разрушение происходит мгновенно, из–за колоссального жара атомной вспышки, в которой достигаются те же температуры, что в ядрах звезд, а дальше волна разрушения идет со скоростью звука… На броне появляется бойкая креолка лет 20, одетая только в шорты–багамы и сомбреро. На плече она, без видимого усилия, несет полную 10–литровую канистру. Не тратя время на лишние церемонии, она спрашивает: «Не перестал ли народный флот пить пальмовое пиво?». Не перестал. Пиво тут же покупается вместе с канистрой. Капитан Пак Ен собственноручно разливает напиток в 11 пластиковых стаканчиков и раздает всем присутствующим. Право первого тоста на берегу по какой–то океанийской традиции принадлежит штурману. Паола собирается с мыслями, и говорит такую речь: «Эту бомбу, которую наши ребята довели до ума, и которая защитила Таити, Раиатеа, Моореа, Бора–Бора, Рангироа и Тикехау – эту бомбу придумал в середине прошлого века замечательный человек, великий американский ученый Эдвард Теллер. Жаль, что он не видел этого взрыва — он умер в 95 лет, в начале нашего века. Кроме водородной бомбы, Теллер оставил один афоризм, очень короткий: «То, что сегодня наука — завтра техника». По–моему, десять жизней проживи – лучше не скажешь. Слава Эдварду Теллеру!» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … ======================================= 38 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 6 сентября 22 года Хартии, после полуночи. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Макасо. Fare Shuang–Butcher. ======================================= Когда они с Наллэ вернулись из кафе домой, Эстер немедленно отправилась под горячий душ. Ее слегка знобило – видимо, маленькое искусственное землетрясение и эта бомбо–троллевая история стукнули по ее нервам. Не то, чтобы сильно — но стукунули. В такие моменты она жалела, что Рон и Пума уехали. Вот кто умел легко снимать такие мелкие стрессы. Какая–нибудь история из жизни и пара–тройка грубых, но смешных армейских анекдотов, и все. Полная и безоговорочная смена настроения с минуса на плюс. Можно, связаться с ними по интернет или по коммуникатору. Наллэ тоже будет рад, он здорово привязался к этой бесшабашной парочке… Хотя, сейчас, наверное, не очень удобно. У них там середина дня. Рон – на работе, Пума – или тоже на работе, или в колледже. Вот завтра днем – другое дело. Ребята вернутся домой, сядут «типа, поужинать» на балконе своего fare, нависающем над морем, и у них как раз будет самое время поболтать с друзьями. Если даже у них гости, это не играет роли. Вернее, играет, в том смысле, что гости у Рона и Пумы под стать им самим: такие же веселые и бесшабашные. Иногда это коллеги Рона или новые приятели Пумы по колледжу, а иногда — какая–нибудь команда туристов–тинэйджеров, на каникулах шатающихся между атоллами на надувных «proa» или «deltiki» без гроша в кармане. Для этой молодежи Fare Butcher — настоящий подарок судьбы. Тут и пожрать дадут, и спать уложат, и весело. Иногда там появляется местный правоохранительный орган – констебль Крэгг (ровестник Рона – слегка нескладный, но крепкий мужчина, рыжий, круглолицый, с по–детски оттопыренными ушами и носом–картошкой. Он старается быть немного серьезным, но ни черта не выходит. В гостях у Батчеров дурачатся все, даже сосед, дядя Еу, который родился во времена японского колониального правления, перед II мировой войной. Он помнит американский десант на Пелелиу в сентябре 1944, и сражение, длившееся более месяца. Он помнит полувековую опеку США и атомные подводные ракетоносцы времен Холодной Войны с СССР. Он, разумеется, помнит революцию и Акт Атомной Самозащиты. Правда, такое множество воспоминаний с трудом укладывается на хронологической шкале – но это уже мелочи. … Шуанг сидел за столом, в окружении целых трех ноутбуков – со спины он был похож на какого–нибудь навигатора звездолета из самого идиотского голливудского фильма про космос и маленьких зеленых человечков… Маленькие зеленые человечки – это какая–то универсалия культуры. В Голливуде – инопланетяне, а в Африке – kalanoro… — Наллэ, контракт–то дашь почитать? – спросила Эстер, положив ладонь ему на плечо. — Что? – переспросил он. — Контракт с маленькими подземными человечками, — уточнила она, — Я надеюсь, у тебя хватило осмотрительности сохранить свой экземпляр с подписью главного подземного человечка, на случай, если придется предъявлять претензии в арбитражном суде. — Ну, видишь ли… — начал шеф–инженер. — Еще бы, — перебила Эстер, глядя на один из экранов, — разумеется, вижу. Изображение в ИК–диапазоне, видимо, транслировалось с аэростата–дрона, висящего в десятке миль к западу от горы Нгве. Метров 500 верхушки, похоже упали вниз, туда, где часть склона просто исчезла. Как будто срезанная ножом бульдозера. Там виднелась отвесная стена полуторакилометровой высоты. На месте подошвы горы, которая раньше плавно спускалась к озеру, теперь был неровный круг диаметром около пяти миль – что–то вроде огромной воронки, равномерно засыпанной щебнем и обломками скал. Вокруг воронки было нечто, похожее на руины крепостного вала. На оставшейся части склона, кажется, что–то горело. Раньше там были густые заросли кустарника… — Это – не совсем то, что тебе кажется, — сообщил Шуанг, — в смысле, не то, что кажется хорошему парню Виллему. — Если ты и мне будешь морочить голову на счет подземных человечков, то я обижусь. — Не буду. Я просто хотел сказать, что это устройство не является атомной бомбой в том смысле, который вкладывает в этот термин дружище Виллем. — Так, это гораздо ближе к делу, чем подземные человечки — удовлетворенно произнесла Эстер, — значит, в каком–то смысле, все–таки атомная бомба, не правда ли? — В том смысле, — пояснил он, — что это устройство использует энергию ядерного синтеза. Правда, обычно в литературе такие бомбы называют не «атомными», а «водородными», или, для краткости H–bomb, в отличие от U–bomb, которые используют реакцию деления тяжелых ядер, способных к лавинообразному распаду: уран–235, плутоний–239 и т.п. В прошлом веке существовали только UH–bomb — критическая температура и давление для реакции синтеза достигались в них за счет инициирующего уранового или плутониевого заряда. В нашем веке появились классы чистых устройств синтеза: KH, CН и LH–bomb. Первые используют для инициации кинетическую энергию пучка электронов, вторые, называемые также «холодными» — особые условия в сверхчистых кристаллах гидридов платиновых металлов, а третьи, самые дешевые, энергию лазерного излучения… — И ваша, конечно, самая дешевая, — перебила Эстер, — а что это меняет? Вы устроили атомный взрыв, а это радиоактивное заражение, лучевая болезнь, мутации… Шуанг в притворном ужасе схватился за голову. — Ой! Ой! Неужели в глазах любимой женщины я похож на того дегенеративного типа, который допустит массовое рождение двуххоботных слонов и трехногих страусов?! Я думал, что мое трепетное отношение к живой природе… Ладно, короче смотри на этот экран. Здесь отображаются профили уровня радиации, а вот в этом окошке – динамика уровней в пяти контрольных точках. Напоминаю для маленьких сердитых девочек, что интенсивность радиации измеряют обычно в Рентгенах, сокращенно «Р». Естественный радиационный фон составляет в среднем 0,02 милли–Р в час, а кое–где – до 2 милли–Р в час. Это — нормальное состояние окружающией среды. Опасность возникает при гораздо больших уровнях: от 500 милли–Р в час, бояться нечего. Если этот уровень превышен, то местность считается зараженной, и там нельзя жить постоянно. Такое, кстати, бывает не только в районах атомных тестов, но и вблизи естественных выходов радона из горных пород или в районах свалки шлаков от тепловых электростанций и металлургических производств. Теперь переходим к собственно атомным тестам… — Да, действительно, что мы ходим вокруг да около, — вставила Эстер. — Так вот, — невозмутимо продолжал он, — после боевого применения U или UH–bomb на местности возникает, условно, 4 зоны заражения. Зона A — с уровнем радиации около 10 рентген в час. Эта зона выглядит, как эллипс, вытянутый по направлению ветра и может простираться на десятки миль. Здесь есть риск получить опасное облучение за 5 часов. Зона B примерно втрое меньше, но уровень там уже 100 Р. Полчаса — и готово. Зона C не более мили, но там уровни порядка 300 Р. Там все происходит за 10 минут. Зона D – это место рядом с эпицентром. Там уровень радиации такой, что человек умирает на месте. — Очень познавательно, — заметила она, — и где у нас граница зоны «A»? — Нигде, — ответил Шуанг, постучав ногтем по экрану, — радиус зоны с уровнем радиации выше 500 милли–Р через час после взрыва составил полуторы мили, при уровне около 5 Рентген в эпицентре. За 10 часов, как и положено, уровни упадаут в 8 раз, так что утром можно будет совершенно безопасно гулять сколько угодно везде, кроме 100 метровой окрестности эпицентра, а через пару дней там будет примерно такая же радиационная обстановка, как в центре обычного американского или европейского мегаполиса. Эстер покрутила пальцев в воздухе и ткнула в красный кружок на экране. — Интересно. Наллэ, что ты будешь делать утром, если Виллем со своим дозиметром захочет полезть прямо сюда? Скажешь: Эй! Там еще работают подземные человечки! — Я ничего не скажу. Я просто покажу ему кое–что… Сейчас, если ты сваришь кофе.. … Однажды Эстер позвонила Пуме, когда та занималась очередным наведением порядка в fare дяди Еу (так, по–соседски), и пообщалась с патриархом по видео (пока Пума что–то там ремонтировала). До этого Меганезия казалась ей чем–то вроде смеси масла с водой. Как эту смесь не взбалтывай, все равно между двумя жидкостями будет резкая граница. Целостность тут невозможна, слишком разные свойства. Дядя Еу, сам того не зная, дал Эстер ключик к пониманию меганезийского мировоззрения, предельно–либерального в одних аспектах жизни, и предельно–тоталитарного в других. «… Сейчас Рон почти что взрослый, видишь, поставил fare и даже нашел себе faahine, правда, недокормленную… (Дядя Еу, сидящий в кресле–качалке, и похожий на древне–египетскую мумию, неожиданно — ловко шлепнул по попе Пуму, которая очередной раз проходила от пирса к дому с каким–то увесистым пакетом в руке и большой картонной коробкой на плече) … А тогда он был еще совсем мальчишка, только что поступил в колледж и поставил fare из двух контейнеров. Он их купил в рассрочку, на стипендию, чтобы где–то жить. Вообще, с деньгами тогда было напряженно — не то, что сейчас. Зато, мы меньше покупали мороженую еду в лавках, а больше кушали то, что ловили в море и то, что выросло на огороде. Огород тогда был только для витаминов. Много ли можно было там вырастить? Сейчас другое дело. Правда, овощи какие–то пришлые… (Дядя Еу махнул рукой в сторону миниатюрного — пять sentesimo — огорода, где торчали стволы триффидов, по бамбуковым каркасам вились лианы трансгенного самоанского винограда с лиловыми ягодами, размером с мандарин, а на грядках виднелись огромные оранжевые элаусестерские тыквы)… И рыбалка сейчас проще: Забросил сетку с мини–траулера — вытащил пол–центнера рыбы. Только молодежи теперь лень по–настоящему ходить в море, им бы только баловаться… (Патриарх протянул костлявый палец в направлении пирса Батчеров, рядом с которым стоял на берегу гибрид надувного проа с мото–дельтапланом)… Они теперь летают в Ореор, на рынок, а рыбу ловят через два дня на третий. Вот, когда Рон учился в колледже, мы каждый день ходили на старой лодке, втроем. Третий — Крэгг, который теперь коп. Тоже смешно. Какой из него коп, если он мальчишка? А в то время, с деньгами было не то, что сейчас. Тот янки приехал очень кстати. Он хорошо платил за то, что мы помогли ему с дайвингом. Его папа здесь воевал, в мировую войну, когда плутократы с самураями делили наше море. Вот, дураки: как его можно делить, если оно наше? Потом мы их всех выгнали, вместе с их дурацким «United Nation». Что они тут делят и делят? А папа того янки здесь пропал без вести. Много их парней пропало. Вон оттуда морпехи–янки плыли на своих десантных штуках, а с того берега в них стреляли японские пушки. Пушки до сих пор там, только очень ржавые. Кому все это было надо? В итоге — что: гора ржавого железа, и парни, которые не вернулись домой. Рон и Крэгг ныряли около того берега, искали утонувшие LVT, это такие бронетранспортеры–амфибии. Он знал номер транспортера, где был его папа, которого он никогда не видел. Его мама с тем парнем встретилась весной 1944, и все. Мы нашли 4 разбитых LVT примерно в том месте, но у них другие номера. Больше ста парней–янки, но других. Мы сообщили номера в штаб янки, на Оаху. Может быть, у этих парней тоже кто–то остался. По вечерам мы с этим янки спорили про политику, про демократию, про религию, и всякое такое. Ему не нравилось, что у нас нет партий, что вместо урн и бумажек для выборов — соц–заявка и соц–конкурс, и что вместо марьяжей – хаусхолды, а толерантности нет совсем, потому что Хартия и Tiki. Мы с ним здорово ругались! Он – мне: ваш режим — фашистский. Я — ему: у нас вообще нет режима, у нас бытовое обслуживание. А ваш режим – это надувательство. Сплошные дегенераты у власти. А он мне: что ты понимаешь, папуас? У вас вообще язычество и полигамия. А я ему: у нас, может быть, полигамия, а у вас тетки неудовлетворенные, у парней застой спермы, оттого у вас фаллоимитаторы и агрессия. А он мне: это у нас агрессия? Это мы, что ли, демонстрантов расстреливали? А я ему: не такие ли демонстранты вам сделали 9/11 в Нью–Йорке? Потом доктор ругался: мол, доспоритесь до инфаркта, ага. Но мы же потом нормально мирились. А если не спорить, то не интересно. Вот, с Пумой мы тоже спорим. Она нахваталась всякого, про космос. Как коммунистка. С коммунистами о чем не говори, все равно свернут на космос … (Дядя Еу замолчал, а потом окликнул Пуму, которая, вооружившись монтажным набором и мотком провода, что–то делала на крыше, рядом с консолью солнечной батареи)… Хэй, иди уже сюда, и захвати в доме спиннинг. Давай, развлекай свою подружку, она же тебе позвонила, а не мне. А я пойду, половлю с пирса. Сейчас как раз солнце под хорошим углом, чтоб ловить каменного окуня…». Впоследствие, Эстер несколько раз вспоминала этот монолог дяди Еу, и у нее сложился образ. Маленькая страна, рассыпанная по великому океану, как семечки по огромному столу. Этот огромный стол, век за веком, делят различные великие державы, империи и геополитические альянсы. Островитяне, каждый раз оказываются в центре чудовищных военных катаклизмов. Авиация и артиллерия совершенно чужих им стран, соревнуясь в огневой мощи, походя стирает с лица земли маленькие домики, огороды, причалы – все, что составляет основу уютной жизни на этих островках. Здешних юношей забирают в чужие армии, а девушек – в солдатские бордели. Бессмысленная оргия разрушения и насилия, закономерными побочными жертвами которой становятся местные жители… Даже у камня лопнуло бы терпение. И островитяне начинают защищаться от любого государства, используя для этого все мыслимые средства… И побеждают. Но логика войны такова, что победитель – наступает. Война, начавшаяся в форме самозащиты, катится дальше уже в форме экспансии. В форме экспорта Алюминиевой революции… … Кода она принесла кофе, Наллэ молча повернул к ней один из ноутбуков.. На экране был кусочек каменистого ландшафта, в нескольких местах из–под камней били струйки пара, а посреди всего этого торчал металлический шток с красно–черно–белым щитком. На щитке имелась надпись: «DANGER! RADON GAS!» — И что означает эта инсталляция? – спросила Эстер. — Это – общепринятый в мире способ обозначения точек выброса природного радона, радиоактивного газа, который может создавать опасный фон облучения. — Общепринятый? Гм… — Ага. Как ты думаешь, где установлен данный конкретный значок? — Я так понимаю, что вот тут, — она снова ткнула пальцем в тот же красный кружок. — Увы! – он развел руками, — На этот раз, ты не выиграла суперприз. Это изображение с web–камеры в Национальном Парке Йеллоустоун, у тебя на родине, в США. Там кое–где есть мощные гейзеры, а они обычно совмещены с источниками радона. Знак стоит для безопасности туристов. Мы решили установить такие же знаки в том месте, куда ты так эмоционально тычешь пальчиком. К утру военные их уже поставят. Они обещали. — Вот как… — задумчиво сказала Эстер, — … Значит все хорошо? — Ну… — Шуанг снова развел руками, — Как говорит Ематуа, faakane моей мамы, «если тебе кажется, что все хорошо, то последняя папироса с марихуаной была лишней». — Разумно, — согласилась она, — и что же плохо? — Скажи сама, — предложил он, — по глазам вижу, что у тебя есть гипотеза на эту тему. — Моя гипотеза? Нет, скорее мысль… Знаешь, Наллэ, мне кажется, такие вещи открывают ящик Пандоры. Я не только об L–bomb. Я о принципе: нам захотелось взять металлы из–под горы – мы снесли гору. А ведь эта гора, окружающий ландшафт, природа, миллионы живых существ вокруг – это формировалось миллионы лет. А если мы что–то испортим в этом тонком механизме? Знаешь, я читала, что на месте пустыни Сахара когда–то были луга и леса, но люди завели большие стада коз, козы выщипали молодые побеги, леса погибли, влажные ветра уже ничто не задерживало, а сухие ветра начали продувать эту местность насквозь. И теперь там пески. Почти безжизненные. Оно того стоило? Шуанг откинулся на спинку стула и начал сворачивать самокрутку. — Если ты так ставишь вопрос, то давай плыть от пирса. Сто веков назад человек первый раз спалил лесо–степь и на ее месте посеял зерно. Можно патетично заявить, что в этот момент был сделан эпохальный выбор, но ничего подобного. Просто человек понял, как выращивать пищу, и стал это делать, чтобы кормить семью. До того большая часть его детей умирала от голода, а теперь ситуация изменилась. И она продолжала меняться по мере того, как человек учился получать что–то от преобразования окружающей среды. — … И настанет день, — подхватила Эстер, — когда человек преобразует среду так, что она ляжет на дорогу, как загнанная лошадь и скажет: «извини, брат, я сдохла». — Тут есть две стороны, — ответил он, — Первая: не будем драматизировать взрывы. Самая мощная H–bomb — советская «Kuz–kinamat» 1961 года, имела 50 мегатонн ТЭ, а взрывные извержения вулканов Тамбор и Кракатау в 1815 и 1883 года имели ТЭ 20.000 и 200.000 мегатонн соответственно. Наши инженерно–взрывные упражнения – это мелочь на фоне того, что происходит в природе естественным путем. Они незаметны для биосферы. — А второе? – спросила она. — Второе не так оптимистично. Дело в том, что наша биосфера радикально меняет свои свойства каждые 13 тысяч лет — дважды за один цикл прецессии Земли. На фоне этого механико–климатического процесса, все реплики в стиле «давайте ничего не трогать в природе» выглядят, мягко говоря, наивно. Та человеческая цивилизация, которую мы знаем, возникла в начале этого интервала, и истратила уже 3/4 периода относительной стабильности климата. За оставшееся время или цивилизация возьмет климатические процессы под контроль, или эти процессы отправят ее к мамонтам и динозаврам. — Но человечеству больше миллиона лет, оно переживало такие пертурбации сто раз. — Человечество, как биологический вид – да, переживало, а цивилизация – нет. — ОК, Наллэ, допустим, ты меня убедил. Надо учиться управлять климатом, биосферой, атмосферой… Но как из этого следует оправдание взрыва горы ради грабежа недр? — Никак, — сответил Шуанг, и прикурил свою самокрутку, — Ты совершенно справедливо назвала эту операцию «грабежом недр». Ничем другим она не является. Эстер тяжело вздохнула и улыбнулась. — Знаешь, медвежонок Наллэ, твоя циничная честность иногда просто возмутительна. — Угу, — грустно сказал он, — Это мой врожденный дефект, я всю жизнь с этим… — Знаешь, — перебила она, — А возьми меня завтра с собой. — Можно спросить, зачем тебе это? — Можно. Я боюсь, что тебя попытаются украсть маленькие подземные человечки. — Ну… Это, серьезный аргумент, не спорю… — Это формальный повод, — снова перебила она, — На самом деле, я просто маленькая негодяйка и мне хочется посмотреть, как Виллем будет готовить себя к публичному манифесту веры в этих самых подземных человечков. У вас с ним пари, не так ли? … ======================================= 39 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 5 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Ист–Кирибати. Атолл Кэролайн. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №17. Проблема транспортного средства морских бродяг. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Со спутника атолл Кэролайн похож на сабельный клинок. Остается только приделать на севере рукоять, и можно смело рубить с запада на восток. Его длина — чуть больше 5 миль, а ширина – миля с четвертью в самом широком месте. Длинная лагуна имеет 500 метров в ширину и нигде не глубже 7 метров. «Hotfox» — это единственный класс боевых кораблей, способных встать здесь на внутренний рейд, пройдя сквозь очень узкий кривой пролив у северо–западного угла моту Саут. Всего в атолле 40 моту, но только 4 имеют значимые размеры – порядка ста гектаров. Это Саут и Нейк (крайний южный и крайний северный, соответственно) с подземными источниками пресной воды, далее — Лонг (часть рифового барьера на северо–востоке), и Ливорд (центральный выступ западного рифового барьера). Остальные моту — это надводные верхушки кораллового рифа площадью около гектара. Суша здесь не поднимается выше 6 метров над уровнем моря, так что кое–где во время приливов возникают протоки с морской водой. Тем не менее, все моту, кроме самых маленьких покрыты огромной шапкой ярко–зеленого цветущего кустарника, а на Саут и Нейк растут, к тому же, кокосовые пальмы (поставляющие сырье для местного пива). В период Гавайики, атолл был населен и назывался Римапото, (сейчас от этого периода осталось только миниатюрное древнее святилище — marae на моту Нейк). В европейский период полинезийские жители были истреблены, а колонизаторы неоднократно пытались устроить здесь то добычу гуано, то заготовку копры. Единственное, что у них получилось – это изуродовать часть острова Ливорд. Европейцы так и не смогли здесь закрепиться: у них не получилось жить на расстоянии 800 миль от ближайшего обитаемого острова. В начале XX века атолл был брошен, и там время от времени жили энтузиасты–экологи. В 2001 году атолл получил третье имя – Миллениум, но так и остался необитаемым. Кэролайн был заселен примерно через 4 года после Алюминиевой революции, за счет появления дешевых «дальнобойных» флаек. Заселение произошло в один день: полсотни молодых людей, членов фэн–клуба Люиса Кэрролла толпой прилетели сюда и построили два городка с «кэролловскими» названиями: Снарк на моту Нейк и Буджум на моту Саут. Точнее, не построили, а собрали из фанерных модулей на бамбуковых каркасах. Дома, а иногда и улицы, стоят здесь на ножках (такой стиль характерен для Полинезии и Папуа, здесь так строили много веков). Моту Ливорд считается муниципальным парком, а на моту Лонг размещен общий торговый комплекс: рынок и порт. Здесь и пришвартовался «Фаатио» (оказавшийся самым крупным кораблем из всех, что стояли у пирсов вдоль внутренней, обращенной в лагуну, стороны моту Лонг). По местному обычаю, детям тут дают имена из книг Кэрролла, так что парковочный сбор мы платили парню, которого звали Моктартл, а пальмовое пиво нам продала девчонка по имени Джубджуб. Согласно Британской энциклопедии, атолл получил имя Кэролайн в 1795 году в честь дочери секретаря британского адмиралтейства, лорда Стефенса. Сами кэролайнцы уверены, что атолл назван в честь писателя и математика Люиса Кэрролла. Спорить тут с этим — верный путь быть вышвырнутым из любого публичного заведения. Кэролайн — аграрный муниципалитет: из примерно 200 взрослых и условно–взрослых, (т.е. старше 13 лет) жителей, около 150 заняты в морском и сухопутном сельском хозяйстве, а остальные — в транспорте, ремонте и сборке, торговле и социальной сфере. Здесь неплохая поликлиника, начальная школа и аграрно–морской колледж с достойной репутацией. Основной предмет экспорта с атолла — это пальмовые воры. Таково официальное научное название крупного сухопутного краба, который лазает по деревьям и ест практически все, что угодно. На атолле Кэролайн самая многочисленная в мире популяция этих забавных, разноцветно–ярких и непоседливых существ. В естественных условиях пальмовый вор к 5 годам, вырастает до 4 дюймов, и только 20–летние патриархи могут достигать фута, но в условиях крабо–питомника, с обильной пищей и стимулирующими добавками, эти крабы растут чуть ли не в 10 раз быстрее. Собственно, крабо–питомником является весь атолл. В лагуне ходят целые косяки крабовых личинок (только взростый пальмовый вор живет на суше, а нерест и развитие личинок происходит в воде). Тут бегает столько пальмовых воров, что в кафе надо приглядывать за своим сэндвичем – иначе оглянуться не успеете, как десятиногий злодей утащит вашу еду. Сам пальмовый вор, между прочим, съедобен, но кэролайнцы выращивают их не на мясо (это нерентабельно), а для продажи в качестве декоративных животных для arti–atolls, парков, ферм и back–yards. Судя по числу флаек, которые загружаются крабами на пирсе у торгового центра, это весьма серьезный бизнес. Вторым по значимости предметом экспорта являются bull–kril. Больше всего они похожи на полуметровые толстые розовые колбаски с ножками и усиками. Они целыми стадами пасутся на заросших водорослями отмелях, внутри сетчатых ограждений – ну точь–в–точь как овцы в Новой Зеландии. Эти существа – трансгенные, на базе криля и лобстера. Они набирают вес гораздо быстрее, чем бройлерные куры, и их–то как раз разводят на мясо. В отличие от пальмовых воров, bull–kril не специфичны для Кэролайн – они есть на многих агрокультурных атоллах с мелководными лагунами достаточной площади (по крайней мере, так сказано в справочнике). Особая ремарка из справочника: «Распространение недоказаной информации о вреде трансгенных культур, карается первый раз — штрафом 10.000 фунтов, а второй и последующий — штрафом, в 10 раз больше предыдущего. Если у нарушителя нет достаточных средств, он подвергается каторжным работам до погашения суммы штрафа». Та же ремарка есть в разделах об атомной энергетике и о plancton–farms. Едва мы сошли на берег, как появился мэр. Этот симпатичный улыбчивый дядька лет 45, сообщил, что нас очень рады видеть на Кэролайн, но в смысле работы у нас тут ничего не выйдет. Для мониторинга радиации надо, как минимум, иметь радиацию, а ее как раз нет, и не будет. Даже если она имеется в интересующем нас количестве в том облаке, которое так хорошо видно на горизонте в направлении East–South–East, у нее нет шансов попасть сюда, поскольку ветер устойчиво дует с Nord–East, что легко заметить и по направлению дрейфа упомянутого облака. Так что он (как кэролайнец, и как мэр) советует нам не заниматься ерундой, а использовать имеющееся у нас время для культурного отдыха, относительно способов которого, он готов дать нам исчерпывающие консультации. Пак Ен, поблагодарив мэра за гостеприимство и за разумный подход к делу, и спросил, где тут можно купить недорогой и надежный парусник, примерно 10–метровый. Мэр улыбнулся и показал рукой в сторону одного из ангаров торгового центра. «Tweedle–y–Oyster sail–wing partnership, — пояснил он, — если даже у них нет того, что вам надо (а я очень сомневаюсь, что у них этого нет), то они сделают то, что вам надо, за несколько часов, за дополнительные деньги, конечно, но за вполне умеренные, как мне кажется». Ненадолго задумавшись, кэп изрек: «Значит так. Мне, Паоле и Иону придется, все–таки, выполнить ряд формальностей. На филиппинском лингво–франко говорит только Брай. Если она поможет ребятам в покупке лодки… (Брай кивнула) то, я надеюсь, кто–нибудь составит ей кампанию… (Фидэ поднял правую руку ладонью вперед). Общий сбор на борту в 23:50. До этого – отдых по индивидуальным программам. Экипаж, разойдись!». Я еще ни разу не видела, как выглядит меганезийская провинциальная коммерция, так что напросилась в кампанию к Брай, Фидэ, Синду и Тенуму. Через пару минут мы уже подходим к ангару с изображением футуристического парусного бота над дверью. Нам повезло – оба партнера были на месте, точнее – на лежбище под навесом слева от ворот ангара, пили чай и играли в «renju». Увидев нас, они отодвигают игровую доску в сторону, и предлагают обсудить наше дело (если мы по делу) за чаем (который мы можем самостоятельно налить из чайника в любую емкость, которая покажется нам подходящей, чтобы исполнить роль чашки). Мы, конечно, соглашаемся, наливаем себе чай, и устраиваемся рядом с ними. Партнеры — совсем молодые ребята, вероятно, только что закончившие колледж. Твидли — характерный «zambo»: темнокожий, пластичный, наверняка отлично играет в футбол. Ойстер — океанийская креолка «spano». На фиесте в Картахене она ничуть не выделялась бы из гуляющей местной молодежи — при условии, что на ней было бы одето еще что–то, кроме того пестрого сине–белого платочка, который по лантонской моде обернут вокруг талии и завязан на «скаутский» узелок над правым бедром. На Твидли, впрочем, и того нет. Единственный предмет на его теле — пластиковый браслет с коммуникатором. Отхлебнув по глотку чая (вкус необычный – видимо, это что–то местное, цветочное) мы излагаем суть проблемы. Наши «Ромео и Джульетта» (т.е. Тенум и Синду) собираются бродяжничать в акватории Центрального Туамоту (овале, длиной 500 миль, от Рангироа на северо–западе и Хаоранги на юго–востоке, и шириной 200 миль — от Анаа до Такумэ). Твидли интересуется, что мы имеем в виду под словом «бродяжничать» в этом контексте, и получает от Фидэ ответ: мы имеем в виду буквальное значение: «скитаться без системы и цели между разными пунктами без стационарного жилья и источников существования». Ойстер, в полнейшем недоумении смотрит на мальчишку и девчонку (одетых в короткие комбинезоны «коала» флотского образца, и выглядящих довольно элегантно) «Ребята, вы что, собрались поиграть в баджао?». Тенум с королевским достоинством отвечает: «Vi no bi game. Vi bi bajao pipl. Vi fri si uolker. Bat hurakan krash aur bot. Vi nid niu. Ken u help?». Дальше — немая сцена длительностью четверть минуты, после которой Твидли говорит: «Пошли со мной, ребята! Сейчас подберем вам парусный домик получше сухопутного». При этом он снимает с полки, оборачивает вокруг бедер и застегивает на липучку сине–белый килт с той же эмблемой, что и на ангаре — футуристического парусного бота. Этот килт явно играет ту же роль, что в Америке — костюмы с корпоративной символикой. В ангаре царит умеренный беспорядок. Мы проходим ремзону, где лежат каркасы, шасси, пластиковые корпуса и поплавки, движки, воздушные винты и крылья разного фасона, и добираемся до выставки–продажи. Слева дешевые флайки, в основном – popular–light, и в дальнем конце — две micro–light. Справа — лодки: алюминиевый Mini–trawler, пластиковый Bayliner, надувные моторки, и разнообразные проа. Рядом с ними мы и останавливаемся. Твидли принимает позу университетского лектора (это выглядит очень забавно — при его возрасте и одеянии), и сообщает: «Самые надежные модели — это Fiord–hai и Octo–pussy. Мы с Ойстер, к примеру, ходим на Octo–pussy. Поплавки 6 метров, палуба 3x4, берет 8 центнеров, паруса — 15 квадратов. Фиорд на полметра длиннее, и выигрывает в скорости, но мне не очень нравится компановка. Дело вкуса. Но сейчас нам интересны лодки для длительного похода, так что смотрим на другие модели. Я бы взял Sea–fun. Поплавки 9 метров, палуба 5x7, берет 2 тонны, веерный парус 30 квадратов, хорошая скорость при минимальном ветре. На случай полного штиля — электродвижок 10 КВт на спиртовых топливных элементах. Управление — и ручное, и электронное. Рубка: тент–пирамида с обзорным окном, кухней, электроплиткой и мойкой. Это на мой вкус. А вот продвинутая версия. Называется: Sello–de–oro. Поплавки 11 метров, Палуба 6x7, пластиковый бытовой модуль 6x5 и ходовой мостик с полным обзором. Есть водо–конденсатор, это важно для автономного похода. Машинка проверенная. Уникорн, Китти, Брилл и Мимзи прошли на Sello–de–oro отсюда до Фиджи и обратно, намотали почти 5000 миль». Он сделал многозначительную паузу, чтобы усилить впечатление от последней фразы. Я поинтересовалась, сколько времени заняло это путешествие — оказалось, что два месяца. Тут подал голос Тенум: «It gud buti bot. Vell fo kanaka, bat not fo bajao. Vi nid aze bot». Твидли кивнул, как будто и ожидал такого ответа, и спросил: «So, if I’ll give you chock, will you drawing here, on the floor, the sketch of boat, ones well for bajao?». Юный баджао коротко ответил «ya». Твидли взял откуда–то кусок мела и протянул ему. Через минуту Тенум и Синду уже сидели на корточках посреди ангара, проводя на полу линии. Скоро я поняла: они рисуют горизонтальную проекцию своей пироги в натуральную величину. Чтобы не мешать процессу, я ушла в левую часть ангара, и стала рассматривать флайки–microlight. Одна оказалась уже знакомым мне Cri–Cri, а вторая — странным гибридом Cri–Cri с автожиром. Дизайнер заменил родные 8–футовые крылья самолетика на 6–футовые, поставил над кабиной четырехлопастной ротор из двух соединенных крест на крест 12–футовых пластиковых полос, и выкрасил флайку в болотный цвет. Я пыталась понять смысл этой модификации, когда подошла Ойстер и сообщила: «Это — Ultimate Answer To Greenpeace (UATG). Придуман, чтобы отпугивать зеленых. UATG — Уменьшенная копия боевого вироплана Ute–Ape–Tapu (UAT). Была такая машинка, сразу после революции». Я сказала, что знакома с этой историей (по книге Ван Хорна), но не могу понять, при чем тут «зеленые», и как их можно отпугнуть явно безобидной летающией игрушкой. Между прочим, я тоже каким–то местом отношуь к «зеленым» т.к. пишу для «Green Word Press» (Nova Scotia, Canada). Тут Ойстер развеселилась, и заявила, что в таком случае, сначала ответит на второй вопрос, а уж потом – на первый. Она залила в бак гибрида канистру спирта, затем выкатила флайку из ангара (UTAG, как и Cri–Cri весит примерно столько же, сколько скутер), и уселась в маленькую кабину. Фидэ, Брай и парочка баджао тоже вышли посмотреть, что тут будет. Твидли пошептался с Ойстер, они похихикали, она захлопнула колпак, после чего Твидли спихнул флайку с пандуса в воду. Зажужжали два пропеллера по бокам кабины, флайка пробежав сотню метров по лагуне, свечой взмыла в небо. Я заметила, что ротор пока неподвижен — как верхнее крыло биплана, только X–образное. Как известно, Cri–Cri – это акробатический самолетик. UTAG, видимо, имел похожие свойства. Впрочем, Ойстер, не изощрялась в фигурах, а просто несколько раз повернула флайку так, чтобы мы снизу могли видеть силуэт, очень похожий на силуэт боевого «Ute–Ape–Tapu» с фото из книги Ван Хорна. Я было подумала, что этим все и закончится, но все еще только начиналось. UTAG выполнил полукруговой вираж на подъеме (у летчиков это называется «боевой разворот»), и полетел в нашу сторону. Казалось, флайка пройдет в полсотне метров над нами, но тут у нее завертелся ротор, и она, как будто затормозив в воздухе, очень быстро и плавно снизилась, и почти неподвижно зависла прямо перед нами. Я вдруг обнаружила, что трехдюймовый цилиндр, торчащий из фюзеляжа UTAG прямо перед кабиной пилота, это не какой–нибудь воздухозаборник (как мне казалось несколько минут назад), а что–то похожее на ствол орудия, нацеленный прямо на меня. Еще секунда, и орудие выплюнуло что–то вроде сгустка ослепительного оранжево–красного пламени, вспыхнувшего на воде в нескольких метрах от зрителей. Кажется, я громко взвизгнула и, кажется, не только я одна. Видеокамера выпала у меня из рук – хорошо, что она висела на ремешке на шее. Не успела я прийти в себя, а флайка уже набрала высоту до ста метров, описала широкий круг над лагуной, а затем села на воду и подкатилась почти к самому пандусу. Откинулся колпак кабины, Ойстер выпрыгнула в воду — тут ей было по пояс. «Классно! — заявила она, — Новое преступление меганезийской хунты против мирных граждан Новой Шотландии». Твидли хохочет, помогая ей вытолкать флайку обратно на берег. Я интересуюсь, что это было, Ойстер хочет ответить, но Брай уже сообразила: «Гелий–неоновый лазер, мощность около ста милливатт. Хорошо, что в воду, а не в рыло». Ойстер кивает: «Точно, гло. Я же не садистка, чтобы такой штукой – и хорошим людям в физиономию. А гринписовцам, лепили именно в рыло. Так папа рассказывает. Да и чего было с ними церемониться…». Внезапно рядом с нашей теплой кампанией появляется кэп Пак Ен. «Aloha, foa. Что это у вас такое?». И Ойстер с удовольствием рассказывают нам обоим историю UTAG, уже в подробностях. Оказывается, все началось в первые годы освоения Кэролайн. Колонисты, обустраивая здешний быт, не принимали во внимание, что этот атолл еще в 1991 объявлен «биосферным заповедником». Согласно протоколу комитета ООН по защите окружающей среды, люди вообще не должны были селиться на Кэролайн. На фанерных стенах Снарка и Буджума еще муха не сидела, а в Лантон уже явились чиновники UNEP (United Nation Environment Protection), требуя, чтобы городки были снесены, а колонисты — выселены. Координатор Ашур Хареб час слушал про птичек и цветочки, которые живут и растут на Кэролайн, читая параллельно файл об этом атолле, а затем прервал гостей вопросом: «Прошлые 150 лет, колониальные и неоколониальные власти разрушали атолл, добывая из него фосфаты, и сводили леса ради плантаций. Это, по–вашему, не повредило среде? Колонисты, в отличие от колонизаторов, сами заинтересованы в благоприятной среде обитания. Они тем более ничего не повредят. Не отнимайте у меня время по пустякам». Визитеры не унимались, и тогда Ашур переадресовал их в Верховный суд. Обратившись туда с заявлением, чиновники UNEP через 48 часов получили феерическое определение: «Изучив аргуманты заявителя, Верховный суд пришел к выводу, что из программы UNEP логически следует необходимость уничтожения всех городов, промышленных объектов и аграрных производств на планете, т.е. возврата человечества к палеолитическим формам хозяйства, что потребует сокращения числа жителей Земли до 0,05 процента нынешнего. Верховный суд находит эту программу странной, и не считает Меганезию подходящим местом для подобных экологических опытов, однако готов рассмотреть ее по существу, после того, как она будет выполнена в том регионе, где находится штаб–квартира UNEP». Это определение сочли издевательским, хотя оно было вполне логично. Индустриальный мегаполис Нью–Йорк, где расположена штаб–квартира UNEP, конечно, вредит природе гораздо сильнее, чем два поселка, население которых тогда составляло по 50 человек. Возмущенные представители комитета ООН уехали, но через несколько месяцев, с их подачи, у берегов Кэролайн появился корабль международной организации «Гринпис». 40–метровая шхуна «Rainbow Warrior V» (RWV) бросила у якорь северо–западнее моту Саут, и своим корпусом перекрыла фарватер единственного пригодного для траулеров прохода в рифовом барьере. Фактически, это была морская блокада, убийственная для такого маленького островного поселения. Ойстер (которая знает эту историю со слов родителей, поскольку сама была еще младенцем) рассказывает, что было дальше: «Дядя Кэррот, который тогда был мэром, позвонил в Тараву, в полицию Кирибати, но до туда 2300 миль, большое расстояние по тем временам. Всем надоело ждать, и тогда дядя Пехто взял снайперскую винтовку, с которой он воевал в революцию, и одним выстрелом с полумили вышиб мозги помощнику капитана RWV. Тут, как на зло, как раз появилась полиция из Таравы. Гринписовцы отошли на четверть мили к северу, и говорят: мы, мол, никому ничего не загораживали, а этот маньяк просто так грохнул нашего помкэпа. Дядю Пехто арестовали, и суд, с учетом смягчающих обстоятельств, влепил ему год каторги на атолле Раваки. Там как раз строили военную базу, а дяда Пехто — монтажник. Он говорит, что на каторге военные прорабы — тупые, и футбольное поле кривое, а так – неплохо, но это он уже потом рассказал. А когда его посадили, все наши очень обиделись, особенно его жена, тетя Тутти, и ее второй муж, дядя Феликс. Дядя Феликс пообещал, что взорвет этот RWV на хер, и стал делать аммоналовую бомбу. Он такими бомбами взрывал оффи, во время революции. Тетя Тутти пошла к мэру и сказала, что у нее всего два мужа, она к ним привыкла, а теперь один уже сидит на каторге, второй тоже собирается туда сесть, и все из–за этого сраного Гринписа. Дядя Кэррот понял: надо что–то делать, иначе RWV по–любому взорвут, и кто–нибудь сядет. Он пошел к тете Понни, которая сейчас директор колледжа, они думали всю ночь, выпили галлон пива, и решили переделать ее Cri–Cri так, чтобы гринписовцы сдуру приняли его за вироплан UAT для охоты за пиратами». Здесь требуется поясняющая ремарка. Венно–полицейская операция «Barrido del mar» (морская метла), в которой были задействованы виропланы «Ute–Ape–Tapu» (красная мельница), велась с исключительной жестокостью. Суда «naval bandidis» (т.е. пиратов) уничтожались с воздуха без предупреждений, и без предложения сдаться. Против них применяли дешевые боеприпасы с белым фосфором: зажигательно–химическое оружие, изобретенное в середине I мировой войны, и приводящее к таким жутким обгораниям людей, что каждый случай его применения вызывает острый резонанс в прессе. В ходе «Barrido del mar», скандальную огласку имел случай с пиратами, пытавшимися уйти на скоростном катере в территориальные воды Австралии. Вироплан догнал их у островов Трегросс и расстрелял с воздуха рядом с австралийским прогулочным теплоходом. Два десятка человек сгорели заживо на глазах у туристов. Разумеется, эта история, с фото и видео (туристы любят фотографировать кошмары, а позже заявлять, что получили, мол нервный шок), прошла по мировым TV каналам. Это был плохой PR: Ни капли белого фосфора не попало ни на одно мирное судно, но у патрулей Народного флота Меганезии сложилась репутация садистов–убийц. Теперь — продолжение рассказа Ойстер. «На следующий день тетя Понни сделала на компе чертежи, и они с дядей Кэрротом, взяв один Cri–Cri и всякую всячину для переделки, пошли к дяде Хэджу, директору школы. У него как раз появилась молодежь, которую надо было занять чем–то продвинутым. А тут как раз инженерно–техническая практика. Дня за три они переделали Cri–Cri тети Понни вот в эту машинку. Еще пару дней тетя Понни эту штуку погоняла с западной стороны атолла, а на третий день, поутру дядя Кэррот подошел на проа к «Rainbow Warrior V», и стал их кошмарить. Типа, мы в суде доказали, что морской Гринпис — это просто naval bandidos, и теперь они попляшут. Будет им и War, и Rainbow. У Народного Флота на всех фосфора хватит. Не то, чтобы они ему поверили, но по психологии так было правильно. А на закате, тетя Понни на этом UATG зашла со стороны солнца, чтобы только силуэт было видно. Размер не вдруг поймешь, особенно — если в натуре никогда боевого вироплана не видел. Она показала силуэт на фоне солнышка, потом перешла в режим ротора, зависла и в упор лазером. Ну, как я только что показала, только по мордам. А дальше, под хорошую панику, зависла над мачтами и сбросила им на палубу четыре фунтовых блока китайских «chukka». Ну, батареи по 30 новогодних ракет–шутих. Ими, как бы, злых духов отгоняют. Эти подумали: фосфорная бомба, и попрыгали в воду, а кто–то добежал до мостика, дал полный ход, не снявшись с якоря, и очень качественно посадил шхуну на рифы…». Слушая рассказ Ойстер, я начинаю вспоминать, что слышала про какую–то очень старую и темную историю со шхуной активистов–экологов, атакованной боевым геликоптером. При атаке погибли 2 пассажира из 18 и 1 член экипажа из 9, а шхуна полностью сгорела. Спрашиваю об этом свою собеседницу. Она пожимает плечами: «Член экипажа — это, как я понимаю, помкэп, которого застрелил дядя Пехто. А из пассажиров двое утонули. Кто же мог знать, что они плавать не умеют? Шхуна, конечно, сгорела — прямо там, на рифах. Надо было тушить шутихи, а не прыгать в воду. Пожар засек патрульный дрон, и через 2 часа прилетели форсы с форта Молден, это 450 миль отсюда, а к утру нарисовались копы и пресса. Гринписовцы говорят: коптер обстрелял нас фосфорными бомбами. Форсы им в ответ: не было тут коптера, а попади в вашу калошу фосфорная бомба, вы бы хрен успели с нее соскочить. Наши говорят: на шхуне, по пьянке, игрались с бенгальскими огнями, и сами подпалились. Судья говорит копам: плывите на огарок шхуны и делайте экспертизу. Те делают, и получается: следов фосфора нет, а остатков пиротехники — сколько угодно». Я спрашиваю, можно ли опубликовать эту историю. Ойстер фыркает: «Нет проблем. Все давно заиграно, да и мало ли сказок в море. Я еще про морского змея знаю… Так вот, я дальше рассказываю. Тетя Понни решила, что летать на UATG как–то стремно, и купила обычный Cri–Cri, а переделанный спрятала в гараж. Полгода назад мы с Твидли сделали партнерство, она через нас купила InCub, а обе свои старые флайки выставила к нам на продажу. Типа, second–hend, в хорошем состоянии. Cri–Cri точно купят, а UATG…» Тут ее перебивает экс–сержант Крис (он только что появился на месте событий, но уже успел обменяться парой коротких фраз с Брай): «… Ну, UATG я бы купил, — говорит он, добавив непременное, — …Если в цене сойдемся». Ойстер отвечает, что почему бы двум приличным людям не сойтись в цене на хорошую вещь. Оба подходят к псевдо–боевой машине, и начинается торг. Я не в состоянии описать, как торгуются меганезийцы — это феерическое зрелище можно оценить, только наблюдая собственными глазами. На некоторое время я замираю в состоянии культурного шока, но тут возникает шумная кампания из двух девчонок и двух мальчишек, примерно ровесников Твидли и Ойстер. Выясняется, что это уже упоминавшиеся участники парусного путешествия на Фиджи – Уникорн с Китти и Брилл с Мимзи. Их пригласили, как консультантов по реализации проекта bajao–boat, начерченного мелом на полу ангара. Все четверо одеты в короткие килты из тонкой зеленой ткани в красно–бронзовую клетку. «Типа, они — клан, а это их боевая униформа», — поясняет Твидли. «Показывай», — говорит Уникорн. Зайдя в ангар, четверка некоторое время смотрит на меловой чертеж с разных сторон, а затем Мимзи (невысокая крепкая девушка монгольского типа) твердо заявляет: «Tripitaka»! Брилл, рослый маори кивает: «Томогавк против скрепки, это Трипитака». Китти по–хозяйски подходит к компьютеру на столике в углу ангара и начинает молча что–то делать. Через минуту она стучит пальцем по экрану и кратко сообщает: «вот!». У экрана образуется маленькая шумная толпа. Поняв, что мне тут делать нечего, я выхожу наружу и чуть не сталкиваюсь с Брай. Оказывается, она высмотрела нечто на острове Ливорд, через лагуну от нас. Выяснив, что в ближайшую пару часов нам тут делать нечего, Брай, Фидэ и я, на взятой у Твидли надувной лодке форсируем лагуну – здесь ее ширина всего 300 метров. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … — О! – воскликнула Брай, тыкая пальцем в сторону маленького открытого кафе с ярко–зеленой литерой «Y» над вывеской, — пошли, foa! — Ну, пошли, — флегматично откликнулся Фидэ. — А что мы там будем делать? – осторожно спросила Жанна. — Кофе выпьем и, по ходу, осмотримся, — ответил он. Как обычно в таких меганезийских забегаловках, бармен присутствовал, в основном, для наблюдения за процессом. Посетители сами управлялись со шведским столом, дозатором напитков и кофеваркой, бросая купюры на блюдце или e–money на электронную кассу. По примеру своих спутников, Жанна обставилась кофе, соком и пирожками, и стала слушать, как они обсуждают дальнейший план действий. — Та лошадь, на которую ты смотришь, — тихо говорила Брай, — грубо тебя изнасилует. Не думаю, что ты хочешь именно этого. Назад можешь не оборачиваться. То, что там сидит, еще сиськи толком не отрастило, пусть оно трахается с одноклассниками. А вот на столик в северо–западном углу я бы обратила внимание. — По–моему, она толстая, — возразил Фидэ. — Joder! Много ты понимаешь! — возмутилась она, — Это специальная жизнеутверждающая полнота. Бедра, попа, брюшко, бока, грудь, все дела… Тут к их столику подошел высокий элегантный мулат лет 40 и, глядя на Жанну, спросил: — Feria lady, puedo ofrecer 70 pondas? Жанна растерянно развела руками, не зная, что сказать. — Lo siento, bro. Yo y mi novia lesbi est, — вмешалась Брай. Мулат улыбнулся, тоже развел руками, и, сказав «Sorry, glo. Yo no sabia antes», вернулся за свой столик. Фидэ дважды икнул, с трудом сдержав смех. — Я правильно поняла: ты сказала, что я лесби? – прошептала Жанна. — Нет, что мы обе. Что за муха меня укусила?… Но он же тебе не понравился, так? — Ну, не знаю… Просто это как–то непривычно. — Брай, что скажешь про ту, что только что села по east–south–east от нас? — спросил Фидэ. — Так, ничего. Костлявая, правда… Но ты тоже не дискобол Мирона. — Вечно ты ругаешься, — буркнул он, вставая из–за столика, — ладно, встретимся тут же. Брай кивнула, проводила его взглядом и пожаловалась. — Фидэ клевый парень, но очень дремучий в смысле искусства. Как можно не знать, что «Дискобол» Мирона это, типа, античная классика, эталон мужской красоты? — А я что–то такое слышала на счет Праксителя, — рассеянно заметила Жанна. — Да ну, скажешь тоже! У него все мужики какие–то вареные. В них драйва нет ни фига. Тем временем, Фидэ подошел к худощавой молодой даме, обменялся с ней несколькими фразами, она встала из–за столика, он взял с полки за стойкой широкий рулон какого–то почти невесомого материала, похожего на поролон и они оба вышли из кафе, повернув в сторону парка. Еще через несколько минут, отвергнутый по lesbi–мотивам мулат подошел к даме, которую рекомендовала Брай, и эта парочка выполнила аналогичный маневр. — Вот этот тип действительно знает толк в женщинах, — прокомментировала Брай, — а Фидэ разбирается только в шестеренках. Остальное у него так, на интуитивном уровне. Хотя, в этом тоже есть шарм, как ты думаешь? — В этом — это в чем? – переспросила Жанна. — В том, что парень воспринимает эротику и все такое, без этой, как ее, вербализации. Без слов. Подкоркой, — меганезийка похлопала себя ладонью по затылку, как будто подкорка находилась именно там. — А, теперь поняла. Ну, даже не знаю… — Жанна запнулась, — … Может, ты права, и это… — Эй, гло, ты чего? — настороженно спросила Брай, — Расслабься. Ясно, что для тебя это первый ураган в океане, и тебя после этого колбасит и таращит… Канадка не знала, как объяснить ей, что дело, вообще–то не в урагане (там было страшно, но спокойная уверенность экипажа хотфокса не дала испугу дойти до шока). Дело было в обстановке здесь. Сколько не объясняли Жанне, что Y–club — это нормальное развлечение (а для кого–то — и способ подработать), но она, все равно, чувствовала себя проституткой. Женским телом, выставленным на продажу для сексуального удовлетворения заказчика. Очевидно, воспитанием был вбит штамп в подкорку (о, черт, и тут подкорка): деньги за секс это, по определению, проституция. Позорное, унизительное, грязное занятие. — …Первый раз всех колбасит, — продолжала Брай, — естественная реакция организма. Научный факт. Объясняю, как с этим бороться: ни о чем не думай и оторвись. Видишь рыжего у стойки? По ходу, он на тебя запал. Вот, уже выруливает на позицию… «Рыжий» выглядел экзотически: типично–ирландские черты были смешаны с типичными чертами утафоа. Ярко–зеленые глаза и огненно–рыжая шевелюра соседствовали со светло–коричневой кожей и мягким овалом лица. Курносый кельтский нос сочетался с полными губами полинезийца. Даже телосложение и рисунок движений выглядели смешанными. При этом все вместе организовывалось во вполне гармоничный образ. — Можно задать нескромный вопрос двум дамам? – спросил он. — Попробуй, — разрешила меганезийка и озорно подмигнула. — Я болтал с барменом, и он слышал, что вы, типа, лесби, а я сказал, что типа, нет… — На сколько забились? — прервала Брай. — 20 фунтов, как обычно. — Ты выиграл, — она повернулась в сторону стойки, — Бро, я сочувствую. Рыжий выиграл. — А что вы грузили про лесби тому длинному, что ушел с толстушкой? — спросил бармен, подойдя к ним и положив перед рыжим купюру с портретом королевы Лаонируа, — Типа, так прикололись? — Типа, да. Мы только что из середины бывшего урагана Эгле. (Брай коснулась пальцем нашивки MFRR на своем коала–комбинезоне («Mar Forza Reaccion Rapida» — Морские силы быстрого реагирования). А она (Брай легонько хлопнула Жанну по плечу) первый раз в такой мясорубке. Надо же как–то make–relax, прикинь… Бармен присвистнул и буркнул: — Ни хрена себе… — Но вы никак не связаны с флотом, — заметил рыжий, внимательно глядя на Жанну. — Верно, — она кивнула, — Я журналист. — Ты просто долбанный Шерлок Холмс! — заявил бармен, глядя на рыжего с некоторой обидой, — таким типам надо запретить пари. Надул бедного коммерсанта на двадцатку. — По рюмке зеленки за мой счет? — предложил тот и, кивнув дамам, спросил, — вы будете? — Мы похожи на абстинентов? — удивилась Брай, толкая Жанну коленом под столом. — Не похожи, — согласилась она. — А ты, рыжий, наверное, разведчик, — предположил бармен, ставя на стойку 4 рюмки и ловко разливая в них зеленую жидкость, оказавшуюся 80–градусным абсентом. — Мимо, — ответил тот, — я погонщик небесных сарделек. — Вот как? Тоже не фигово. Они выпили за стойкой (в Меганезии пьют абсент по–простому, a la Syberia). — Что такое «небесные сардельки»? — поинтересовалась Жанна. Рыжий улыбнулся: — Так называют конвои грузовых дирижаблей–роботов. Конвоем управляет бортинженер -человек. С земли, естественно. Это и есть я… — он помедлил секунду и добавил, — …Вы не откажетесь от 66 фунтов? — Ну, даже не знаю… — начала она, но Брай посмотрела на нее, как на полную дурочку, и Жанна неожиданно для себя закончила фразу словами, — … как это у вас тут устроено… — У нас тут обалдеть, как устроено, — сказал бармен, — тут, типа, аквапарк и все такое. — Я в курсе, — рыжий кивнул ему и, повернувшись к Жанне, спросил, — Пошли? — Встречаемся здесь же, — напомнила Брай. … Прямо за кафе, у берега лагуны, была узкая полоса парка — низкорослый лес из кустистых пальм и саговников. Кое–где на верхушках висели яркие майки, штормовки и лава–лава. Публика, парочками или группами плескались в воде. Над водой летали мячики разных цветов и размеров, периодически раздавались мокрые шлепки по телу и чей–нибудь визг. — Что ты скажешь на счет местечка вон там? — рыжий махнул рулоном в сторону одной из маленьких пальм метрах в ста, и пояснил, — ничего не висит, значит, никого нет. — Я смотрю, тут все продумано, — несколько уныло сказала она. — Удобный обычай, — пояснил он, двинувшись вперед, — чтобы никто никому не мешал. Когда они дошли до выбранной точки берега, рыжий стянул с себя яркую сине–желтую футболку и забросил ее на ветку (или точнее лист) в двух метрах над землей. На другую ветку таким же образом отправились не менее яркие оранжевые шорты–бермуды, — Вот. Теперь это наша полянка, — пояснил он, осматривая край берега, — Ровное место и глубина сразу метра полтора. Здесь, кстати, почти везде так. Тебе нравится? — Как тебя зовут? — спросила она. — Атли. Имя гэльское, но в нем слышится что–то ацтекское, верно? А тебя? — Жанна… Знаешь, Атли, я немного нервничаю. — Еще бы! Морской спецназ — полные отморозки! Взяли человека без подготовки в такое tapu. Эгле был мощнейшим циклоном в Полинезии за последние 5 лет, — Атли рыбкой нырнул с берега, проплыл около самого дна, вынырнул, и весело сообщил, — признаков опасности в акватории не наблюдается. Прыгай сюда. Отказываться было как–то смешно, так что Жанна разделась и прыгнула. Удивительная штука теплое море. Его ласковое прикосновение, ощущаемое всей поверхностью тела, мгновенно меняет настрой человека. Только что ей казалось, что она влипла в какую–то глупую и постыдную историю, а теперь она плескалась в воде с довольно обаятельным мужчиной, и мысль заняться с ним любовью уже не вызывала внутренних возражений. Да, была сомнительная деталь, эти 66 фунтов, но мало ли какие смешные и безобидные ритуалы бывают вокруг секса? Это не так уж важно, если партнер физически, в широком смысле, вызывает приятные эмоции. Когда Жанна пришла к означенному тезису, они с Атли уже выбрались из воды и улеглись на подстилку. — Ты знаешь обычай «Golf — Klio — Panta»? — спросил он, кончиками пальцев поглаживая кожу на ее животе. — Похоже на заклинание, — шепнула она. — Это комбинация сигнальных флажков, — пояснил Атли, — Она означает, что мне нужен лоцман, который будет корректировать мои действия. Суфлер, как говорят в театре. — Я никогда так не корректировала. — Попробуй, это просто, — сказал он, и поглаживания переместились к ее груди. — Э… По–моему все хорошо, — нерешительно сказала Жанна, — но лучше, если… Она почти сразу втянулась в эту игру. Слова не только направляли действия партнера, но и влияли на восприятие этих действий. Уверенное ожидание названного прикосновения вызывало более сильный отклик, когда это прикосновение происходило. Непривычная обстановка не сковывала, а обостряла чувства. В ее голове прыгали мысли: «О черт! Я за 66 фунтов трахаюсь с едва знакомым парнем, в парке, средь бела дня. Даже не верится, что это на самом деле происходит со мной…». Потом, когда они снова плескались в лагуне, Атли спросил: — Ты из Паго–Паго? — Почему ты так подумал? — Ты говоришь на американском клоне английского. Лингва–франка для тебя не родной. Ты выросла в большом развитом городе. Настолько американизированный, большой и развитый город старше 20 лет есть только один: Паго–Паго на Самоа. Я ошибся? — Ты даже не представляешь, насколько ошибся! — воскликнула Жанна. Это было весело. Проницательный человек (каким, без сомнения, был Атли) принял ее за меганезийку, да еще не с первого взгляда, а после полутора часов флейма и хорошего секса. — А на самом деле? — сконфуженно спросил он. — Я из Галифакса, Новая Шотландия. — Новая Шотландия? Это рядом с Папуа, там, где Новая Британия и Новая Ирландия? — Да нет же! Это в Канаде, к востоку Квебека, а Галифакс – это порт на Атлантике! — Ты шутишь! — Ни капли. Вот выйдем на берег — покажу тебе канадский паспорт и ID репортера Green World Press. Я пишу цикл статей про Меганезию. За этим, в общем–то, и приехала… — Что, и про меня напишешь? — поинтересовался он. — Конечно! В эксклюзивной части цикла, специально для «Hustler». — Но ведь это политический журнал, — заметил Атли, вылезая на берег вслед за Жанной. — Ты что–то путаешь, — удивилась она, — «Hustler» это порнографический журнал. — Вообще–то, — сказал он, сдергивая с пальмы свою футболку и «бермуды», — Я слышал только про «Hustler», который создал в США Ларри Флинт, оппозиционный политик… — Оппозиционный политик? – переспросила канадка, застегивая на себе «коалу». — Он в 1970–х возглавил политическую борьбу против пуританской теократии, — пояснил Атли, — про это даже есть фильм «The People vs. Larry Flynt». Ты не смотрела? — Смотрела. Но я как–то не связывала это дело с политикой. — Странно, — заметил он, — Я помню 5 великих прогрессивных политиков США, и… — Интересно, кого именно? – перебила она. Меганезиец задумался и начал загибать пальцы: — Том Джефферсон – независимость. Сэм Гомперс – трэд–юнионы. Мартин Лютер Кинг — права цветных. Ларри Флинт – свобода информации. Барт Рутан — частный космос. — В жизни не видела такого странного объединения фамилий, — сообщила Жанна. — А что странного? — спросил Атли и, как бы невзначай, вытащив из кармана несколько купюр, протянул ей. — Оставь, — сказала канадка, — Это совершенно лишнее. — Оставить? — искренне поразился он, — Ты что? Так нельзя. Это же верх неприличия! — Как–как ты это назвал? — Верх неприличия, — уверенно повторил Атли. Тут Жанна расхохоталась. У нее случился приступ смеха, неудержимый, как икота после неумеренного и торопливого употребления пива. — Неприличие! — восклицала она, — Goddamn! Ты сказал «неприличие»! Oh, shit! Я точно напишу, что шокировала меганезийца неприличным сексуальным предложением! — Пиши, что хочешь, — обиженно буркнул он, — но деньги все–таки возьми, ОК? — ОК. — согласилась она, взяла 66 фунтов, и спросила, — А почему именно столько? Атли развел руками: — По ходу, магия такая. У каждого свои счастливые числа. Мне вот везет на шестерки. Жанна совершенно изумленно помотала головой. — Никогда бы не подумала, что плата за секс определяется магическими соображениями. — А какими же еще? — спросил он, — Ведь секс это такая особенная штука… … Когда они вернулись в кафе, Фидэ сидел за стойкой, держа в одной руке чашечку кофе, в другой — зажженную сигарету, и болтал с барменом. Увидев Жанну и Атли, он сделал им приглашающий жест рукой и, когда они уселись на соседние табуретки, сообщил: — Брай сегодня зажигает без тормозов. — Она склеила двух парней с трэкера «Меигуту», — добавил бармен, — Хреновина четверть километра в длину. — У парней? — спросил Атли. — Блин! Я про корабль. Он курсирует между Ниуэ и Нуку–Хива, а мы как раз посредине, и он у нас останавливается часа на 4, на внешнем рейде. А парни, как парни. Ничего такого. — Почему сразу двоих? — удивилась Жанна. — А потому, — сказал бармен, — Они прискакали в нетерпении, а из претенденток только тощая школьница, интеллигентная дама в очках, лет 40, и ваша companero sargento. Она так на них посмотрела и рубашку расстегнула до пупа, типа «все для народа». Ну, аут… Брай появилась в кафе примерно через полчаса. Вид у нее был мечтательный, а довольная улыбка едва помещалась на лице. — Какой–то хлипкий контингент пошел в гражданском флоте, — промурлыкала она, — по два раза кончили, и все. Гидравлика отказала. То ли дело курсанты на Капингамаранги. Я там как–то раз подцепила одного melano. Вот был конь, я понимаю. А эти… Ладно, по крайней мере, я размялась. И аппетит вроде бы появился… Произнеся этот монолог, она бросила на блюдце десятку, взяла бумажную тарелку и стала нагребать себе туда всякой всячины. Жанна задумалась, не последовать ли ее примеру, но тут прискакала Ойстер, сияющая, как хорошо начищенный медный тазик. — Hola, Флами! У тебя есть какое–нибудь хорошее пойло? — У меня все хорошее, — с достоинством ответил бармен, — А если у кого–то плохой вкус… — Короче, налей что–нибудь, я угощаю, — перебила она, — У нас сделка сезона! Ваш Крис Проди купил UATG, и еще заказал три таких же. Типа, с вариантом на будущий выпуск KIT–комплектов. Гипер–партнерство, новые палубные флайки, все такое. Классно, а? — Зачет по бизнесу, — согласился Фидэ. — Не то слово, — добавила Брай, — Это же не просто какая попало флайка, а с легендой… Бармен уже выставлял на стойку стаканчики с чем–то ярко–фиолетовым… … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №18. Прощание с Кэролайн. Как провожают корабли. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Наши «Ромео и Джульетта» (т.е. — Тенум и Синду) почти счастливы. У них снова есть лодка. Они дают понять, что с их точки зрения, она не совсем «bajao boat», но гораздо ближе к идеалу, чем они могли рассчитывать. А с моей точки зрения, тримаран, который команда из 6 местных ребят собрала за несколько часов из элементов от других моделей, выглядит просто потрясающе. Центральный 9–метровый попловок напоминает изящную пирогу. Два боковых поплавка отнесены в каждую сторону на 3 метра. Шестиугольный настил–палуба занята дакроновым шатром — пирамидой на трубчатом каркасе (креплении для 11–метровой мачты). Два косых паруса: большой грот и малый стаксель (т.н. «схема парусов бермудский шлюп»). Тримараны подобной конфигурации у местных яхтсменов называются «Tripitaka» (на санскрите это значит «три корзины»). Почему они похожи на «bajao boat» — неизвестно, но это, в общем, и не важно. Главное – такая лодка прекрасно приспособлена для морского бродяжничества, и имеет только ручное управление. Здесь нет автоматики и движков. Принцип bajao–walking: «тут все можно починить в пути». Получив тримаран, Тенум и Синду проводят получасовой test–drive в лагуне. Результаты их устраивают, и Тенум спрашивает: чего, сколько и когда надо отдать за эту лодку. Тут возникает некоторое замешательство: за эти полчаса успел произойти короткий шумный скандал на берегу как раз по поводу того, кто будет платить. Твидли, Ойстер и «клан» экспертов заявили, что не возьмут ничего сверх цены материалов (мол, они сделали эту «tripitaka» в порядке эксперимента и для удовольствия). Объявляется сумма: 500 фунтов. Может, это и есть стоимость материалов (Твидли поясняет, что использовались старые элементы конструкций, которые оцениваются, как second–hand), но даже мне ясно: имеет место грубая попытка отдать лодку даром. Пак Ен спрашивает: «Ребята, вы думаете, что вы самые умные?», а Крис Проди добавляет: «Или нас держите за идиотов». Появляется мэр атолла, и говорит: «Ничего на надо, мы тут сами решим с деньгами». Кэп заявляет: «Баджао пришли сюда на «Фаатио», а не сами собой». Экс–сержант применяет военную хитрость: идет в ангар, читает надпись фломастером рядом с 9–метровым проа «Sea–fun»: 5000 фунтов без стоимости энергетического бытового и ходового оборудования. Ойстер тут же пишет фломастером рядом с ценой: «скидка 10 процентов, бытовое оборудование в подарок». После 5 минут ругани, цена 4500 принимается, и ее начинают делить. Еще 10 минут – и соглашение достигнуто. Мэр, экс–сержант и кэп скидываются по 1500 фунтов. Только они успевают облегченно вздохнуть, как появляется Тенум, и хочет сам заплатить за тримаран. Ясно, что ему нечем платить, и что поиск денег или чего–то эквивалентного для обмена, станет для него и для Синду очень непростой задачей. Присутствующих это не устраивает, но сказать в лоб, что за лодку уже уплачено, никто не решается: это может оказаться оскорблением (баджао — гордые ребята, они не берут подачек). Выход находит экс–сержант. Отведя Тенума в ангар, он что–то ему втолковывает, несколько раз снимает на камеру своего мобайла меловой чертеж bajao–boat на полу, после чего они ударяют по рукам. Вопрос расчета решен: экс–сержант купил у баджао нарисованную модель лодки, за стоимость одного экземпляра. Тенум, на всякий случай, уточняет у Твидли, правда ли тот получил всю причитающуюся сумму. Тот, конечно, подтверждает. Все довольны. Следующий неожиданный эпизод: Тенум и Синду благодарят всех (военных моряков – за помощь на море, а кэролайнцев — за помощь на берегу), и спрашивают, где можно набрать пресной воды. Они намерены, на теряя времени, отплыть на nord–east–nord, к Рангироа (до которого примерно 400 миль), поскольку ветер сейчас удачный, и на этой замечательной лодке, дающей при таком ветре 20 узлов, они могут добраться туда завтра к вечеру. Уже стемнело, и мэр предлагает им остаться до утра, но баджао не хотят пропустить хороший ветер. Единственное, на что ему удается уговорить ребят — это взять не только воду, но и некоторый запас продовольствия. На всякий случай, он поясняет: за еду платить не надо. Якобы местное табу запрещает брать что–либо за еду, которая дается гостям в дорогу. Не знаю, действительно ли так, или мэр придумал это табу только что. Дальше – короткое и теплое прощание. Все обнимаются. Тенум говорт мне: «когда ты вернешься домой, будь осторожнее в своем холодном море, удачи тебе». Синду добавляет: «Если бы мы могли дать тебе немного тепла с собой, мы бы это сделали». Мэр подкатывает на квадроцикле, груженом шестью 30–литровыми канистрами с питьевой водой и четырьмя огромными коробками с какой–то едой. Кроме того, он вручает подарок: два прекрасных спиннинга. Кэп Пак Ен добавляет к этому внушительный десантный нож. Экс–сержант дарит очень удобный портативный фонарик с аккумулятором и солнечной батареей на корпусе. Мне тоже хочется что–то подарить, и я отдаю Синду свое небьющееся карманное зеркальце. Вроде бы, ей понравилось. Местная молодежь притаскивает мощное подводное ружье. Тенум пытается отказаться (оно явно довольно дорогое) – но у него не получается. Вот и все. Баджао на тримаране отходят от пирса. Некоторое время их парус виден над хорошо освещенной лагуной, затем он сворачивает в отмеченные небольшими маяками восточные ворота в рифовом барьере, и тает в темноте. «Может быть, это не совсем по–честному, — замечает Твидли, — но мы воткнули радиомаячок в основание мачты». Кэп кивает и улыбается: «Значит, там два радиомаячка, второй – мой, на креплении правого поплавка». Мне сразу становится легче на душе – наверное, эти юные баджао и правда потрясающие мореходы, но хорошо, что они, все–таки, будут под присмотром дельных людей. У нас остается час на то, чтобы поужинать всей кампанией в уютном маленьком кафе прямо у пирса. Мэр угощает, снова сославшись на местное табу. Кажется, я готова влюбиться в этот маленький атолл, затерянный почти в самом центре великого океана. Наше отплытие на «Фаатио» проходит менее трогательно, поскольку это — не прощание. Те, кто успел перезнакомиться за эти несколько часов, обменялись ком–адресами всех видов. Я – не исключение. Даже не представляю, что я буду чувствовать у себя дома, в Галифаксе, получая сообщения или звонки от Атли. Сейчас мне не хочется думать об этом. Сейчас мне хорошо от мысли, что Кэролайн – это не только маленькое пятнышко света за кормой хотфокса, но и друзья, которых я нашла на другом конце планеты. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … ======================================= 40 – ТЕКУЩИЙ МОМЕНТ. Дата/Время: 6 сентября 22 года Хартии. Ночь. Место: Меганезия. Округ Ист–Кирибати. Океан. На борту хотфокса «Фаатио». ======================================= Огни атолла Кэролайн скрылись из виду, и теперь вокруг был только черный океан, да звезды на таком же черном куполе неба. «Фаатио» двигался с рекомендуемой походной скоростью – для хотфокса это 55 узлов. Находиться при этом на броне можно только в плотной вахтовой плащ–накидке с капюшоном–шлемом. Кроме того, правила требуют пристегивать страховочный пояс к фалу безопасности. Как кэп умудрялся курить при штормовом встречном потоке воздуха, полным соленых брызг, для Жанны оставалось загадкой (ей самой и говорить–то было не легко). Видимо, это — дело привычки. Никакой необходимости находиться на броне сейчас не было. Просто Пак Ен предложил Жанне посмотреть восход Луны в открытом океане – зрелище, ради которого не жалко постоять на палубе даже в таких не слишком комфортных условиях. — Луна появится вот там, — сообщил он, показав рукой направление примерно на 6 румбов слева по курсу и, посмотрев на часы, добавил, — примерно через 28 секунд. — Такая точность? – удивилась она. — Астрономия, — пояснил кэп, — в ней все регулярные события происходят с точностью до тысячных долей секунды. А, поскольку небо сейчас чистое, мы увидим краешек лунного серпа ровно в тот момент, когда Луна выйдет из земной тени. Вернее, немного раньше, с учетом преломления лучей в атмосфере. Еще раньше станет видна лунная аура. Это тоже из–за эффекта преломления. В военно–морской астрономической таблице указаны все три момента времени, т.к. восход Луны в тактике флота… Ну, вот, все точно. Видишь лунную ауру? Нет, не там, возьми два пальца левее вот той парной звездочки. Теперь видишь? — Такое маленькое светящееся облачко, да? – спросила Жанна. — Верно, — подтвердил он, — Но такой мелочи достаточно, чтобы демаскировать судно для авиаразведки. Лунный блик от мокрого корпуса — в хорошую оптику его различит любой грамотный наблюдатель. Последствия понятны. — Опять война, — грустно сказала Жанна, — Даже такая удивительная красота используется, чтобы кого–то найти и убить. — Или, наоборот, спасти, — добавил кэп. — Слово «демаскировать» чисто военное, — заметила она. Пак Ен пожал плечами и выбросил окурок за борт, а точнее, через леер. Фальшбортов у хотфокса нет, огороженная леерами площадка переходит в наклонные бортовые панели. — Это моя работа, — обиженно буркнул он, и добавил, — смотри, появился край лунного серпа. Но это еще не истинный восход, а кажущийся. Из–за преломления. — Изумительно, — сказала она, глядя, как яркая серебряная точка на невидимой границе между небом и океаном, на глазах вырастает в маленький сверкающий треугольник. — 5000 лет назад древние мореходы Гавайики в момент восхода Луны считали долготу с точностью до градуса по высоте ярких звезд, — проинформировал кэп, — очень простой и надежный метод: только таблица и угломер из деревяшки. А в Европе не умели считать долготу, пока в XVIII веке не сделали сложный хронометр, но и тогда ошибка была 2 — 3 градуса. Почему–то в Европе простые вещи делаются дорого и через задницу, — капитан задумчиво посмотрел на кусочек лунного серпа над горизонтом, сосредоточенно почесал подбородок, и предложил, — может быть, пойдем на PuCo? Терг наверняка уже варит там какао по спецрецепту. Я имею в виду, если ты еще не спишь… — Не сплю. А ты? — Я лягу минут через 35, когда Оалапу просигналит, что принял контроль, — сообщил он, открывая люк ведущий на командный пункт и делая ей знак идти вперед. — Контроль над чем? — спросила канадка, осторожно спускаясь по лесенке. — Над нашими баджао, — пояснил Ен, двигаясь следом, — пока я мониторю их маячок, а когда Оалапу вылетит с Матаива патрулировать квадрат H–1/15, то приглядит за ними. — А что ты так беспокоишься, кэп? — спросил сидевший в штурманском кресле Терг–та, поворачиваясь к вошедшим, — эти ребята неплохие моряки, а океан сейчас спокойный. Пак Ен неопределенно передернул плечами. — Все–таки, они еще почти дети, а 400 миль океана без всякой суши – это не шутка. — Но ты не помешал им выйти в море, — заметила Жанна. — Они баджао, — сказал Ен, — это их образ жизни. Мы защищаем их, но уважаем их выбор. — А дети? — спросила она, — Что будет, когда у Синду и Тенума появятся дети? — Баджао очень мало, — ответил Пак Ен, — Волонтеров, которые хотят им помочь, гораздо больше. В нашем океане ни один баджао не останется без присмотра. Ни взрослый, ни, тем более, ребенок. — Я это заметила, — подтвердила Жанна, — но как быть с образованием их детей? — Обыкновенно. В стране есть множество мелких атоллов, где живет две, три, пять семей. Их дети учатся по интернет. Эта система для школы отработана уже давно, а сейчас она уже расширена на колледжи и университеты. По сети нет разницы, атолл или лодка. — А откуда интернет на лодке баджао? — Оттуда же, откуда и лодка, — снова встрял Терг–Та, колдуя над котелком, — от Мангарева до Раиатеа кочуют примерно 500 семей баджао. Спорим на двадцатку, что ты не найдешь там ни одного ребенка старше 5 лет, у которого нет ноутбука? — Пожалуй, не буду, — решила она, — Но я вот что подумала: баджао на бамбуковой пироге и баджао на тримаране из металлопластика, да еще с ноутбуком, это не одно и то же.. Терг–та печально вздохнул, звонко щелкнул ногтем по котелку, и признался: — Это проблема, — после чего добавил, — Но надо же какую–то проблему оставить нашим детям. Пусть они ее решают. Стыдно оставлять детям войну, нищету и безработицу. А проблему, как сохранить bajao–style — не стыдно. За других не скажу, а мне не стыдно. — У тебя много детей? – поинтересовалась канадка. — Девять, — гордо ответил он. — Ого! – изумилась она, — И как давно ты женат? — Еще с колледжа. А сейчас у меня пять жен и три товарища по женам. — И не ссоритесь? – спросила Жанна первое, что пришло в голову — Почему? Бывает, что и ссоримся. Потом миримся. Разве не везде так? Жанна пожала плечами. На это трудно было что–то возразить. — Наверное, да. Везде. А как получилась такая семья? Я имею в виду, когда знакомятся мужчина и женщина – это понятно. Но познакомиться в девятером… — Ну, примерно так, — сказал он, разливая какао по кружкам, — Я родом с Науру, учился в тамошнем Caesar College. Сейчас он называется Инженерный институт силовых машин. Там у нас получилась кампания: двое парней и девчонка. Сначала мы из–за нее дрались через день, а потом нам надоело. Точнее сказать, это ей надоело, что мы деремся. После колледжа, по правилам, выплачиваются подъемные. Нам хватило, чтобы купить в самой дальней провинции Западных Маршаллов, на атолле Уджеланг что–то типа коробки из–под чипсов. Янки в прошлом веке ставили такие коробоки, когда переселяли туда–сюда людей с атоллов, где проводили термоядерные тесты. Люди давно уехали, а коробки до сих пор стоят, почти как новенькие. Нам было по 17 лет и мы страшно гордились, что у нас есть свой fare. Наша жена занялась домом и фермой, мой товарищ стал делать кое–какую мелкую коммерцию, а я пошел на флот. Мы с товарищем бывали дома 3 — 4 дня в неделю, а на ферме одной женщине тяжело. Тогда мы сделали кооперацию с парнем и девчонкой, которые купили соседнюю коробку. Они потомственные faaapu, фермеры из Вануату. Через полгода как–то так получилось, что все уже живут вместе, и еще вот это (Терг выразительно провел ладонью около живота), и тогда та жена, которая с Вануату, пригласила младшую сестру, которая болталась без дела. Но рук все равно не хватало, и мы наняли папуасского папуаса, гастарбайтера. Хорошего парня, по рекомендации… — Папуасский папуас это в том же смысле, что и китайский китаец? — уточнила Жанна. Терг энергично кивнул, долил всем в кружки еще горячего какао, и продолжил: — Он оказался очень в тему, потому что умел делать по хозяйству все понемногу, и все время что–то такое делал. В общем, как и надо в деревне. А потом как–то намекнул, что остался бы насовсем. Чего бегать, если тут хорошо? Только (он сказал) женщин мало, а это не дело, потому что они не будут успевать и с детьми, и по дому, и вообще… — А сколько в тот момент было детей? – перебила канадка. — Двое, и еще один in progress, — Терг снова сделал жест ладонью у живота, — Так вот, мы сказали папуасу: aita pe–a! Тут неплохо, а значит, еще женщину найти можно. Тогда он взял кое–каких денег из общака, купить что–то там по хозяйству. Мы не связали одно с другим, думали он купит что–то из техники для фермы. А он взял флайку и полетел… — Этот парень из Папуа умел управлять самолетом? – перебила удивленная Жанна. — Так мы его и научили, — пояснил матрос, — Это просто. А без этого на Уджеланге жить нереально. Ну, сейчас еще как–то можно, а тогда за любой ерундой надо было лететь на Эневеток, полтараста миль Nord–East. Потому нам так дешево и досталась та коробка. Мелодично тренькнул коммуникатор капитана. — Ага! — Пак Ен посмотрел на экранчик, — Упс! Даже раньше, чем я думал. — Что? – спросила Жанна. — Наши баджао, — пояснил Ен, — Оалапу уже видит их sail–boat на своем радаре, они в 60 милях юго–восточнее Кэролайн. Держат скорость почти 20 узлов. Молодцы. — Я же говорил, кэп, ты зря беспокоишься, — заметил матрос. — Знаешь, Терг, как говорят католики? Only god is holy fool, but humans are fussy. — Это в каком смысле, кэп? — В таком, что их бог может идиотничать, потому что сидит на небе, и ему все похер. А людям надо беспокоиться о том, чтобы все шло более–менее как им хочется. — А зачем им такой бог? – поинтересовался Терг. — Для эталона, — пояснил Пак Ен, — Как в физике абсолютно черное тело и идеальный газ, так у католиков в религии абсолютный, идеальный похер. Типа, точка отсчета на шкале. Короче, херня все это. Я пошел спать. Жанна, ты тут долго не торчи. Брай тебе уступила свою соту в кубрике. Ложись. Утром у вас веселая программа. Рекомендую выспаться. — Какая программа? – удивилась канадка. — Это она тебе утром и доложит. Chao. Когда за капитаном закрылась дверь, Жанна спросила: — Терг, а что было дальше с тем папуасом на флайке? — Дальше он привез двух непонятных юниорок, — ответил матрос, — Мы стали выяснять. Оказалось, он летал на Халмаэру, это островок в Индонезии, больше 2000 миль от нас, через всю Микронезию и Палау. Там купил их на рынке. Типа, говорит, хотел одну, но двух продавали с большой скидкой, а он еще торговался, и заплатил всего 500 фунтов. — Купил на рынке? – пререспросила она, — Ты хочешь сказать, он купил женщин? — Ну, да. Мы ему говорим: ты мудак. Поехали быстро сдаваться в суд, а по дороге что–нибудь придумаем. Взяли мы этих юниорок и полетели на Эневеток. — Подожди, я не поняла. Как он купил женщин? — Как–как. Обыкновенно. На Халмаэре их всегда продают. До второй мировой войны на этом острове вообще непонятно, что было, потом там была самурайская база, потом это отдали Индонезии, но тем лень возиться, и полтараста тысяч человек в полной жопе. Ни электричества, ни машин, только палка–копалка и лодка–долбленка. Мусульманские и христианские первобытные деревни режутся между собой. Это те и другие миссионеры поработали. Там продают пленных, родичей, должников с семьями, и лишних детей. И очень дешево… Короче, мы наплели судье, что наш папуас летал на Халмаэру покупать народные промыслы (первобытные фенечки для туристов), а юниорок увидел случайно. Ну, и купил из гуманитарных соображений, чтобы сдать в социальную службу. Судья нормально понял, позвонил в Джакарту, в индонезийский департамент полиции. Там спрашивают: «Есть документы на юниорок?». Ясно, что нет. И тогда шеф–полисмен из Джакарты виртуозно посылает нас всех на хер. Юниорки понимали на lifra, и судья их спросил: «Что с вами делать?». Они ответили «Мы ни в чем не виноваты, не надо нас в полицию, там нас побьют и изнасилуют. А эти мужчины нас честно купили, накормили, дали новую одежду, не бьют, лучше все так и оставить». — Это как? – переспросила Жанна, — Оставить их в положении купленных рабынь? Терг Та утвердительно кивнул и продолжил: — Тогда судья зачитал артикул из Великой Хартии. «Ни один человек не имеет никаких прав на другого человека, кроме случая принудительных гражданских ограничений и компенсаций, утвержденных судом. Любая попытка обратить человека в физическое рабство пресекается высшей мерой гуманитарной самозащиты». Дальше, он видит, что они не врубились. Тут он объяснил просто: вы свободны, никто не смеет вас держать в неволе. Вы можете идти на все четыре стороны, а если злодеи попробуют вас держать силой, то мигом словят пулю, в порядке гуманитарной самозащиты общества. Они это поняли на свой лад, и так обиделись! Типа: вы что, нас выгоняете? Мы, хором, стали их утешать: мол не плачьте, никто вас никуда не выгонит, просто судья вам зачитал закон. Они сразу успокоились (по их понятиям закон это было что–то вроде детской считалки, для балды), и говорят: «Так, может быть, теперь домой поедем? Там, наверное, дела по хозяйству, а потом ужинать надо». И что было делать судье, как ты считаешь? Жанна представила себе ситуацию. Атоллы, отстоящие друг от друга на сотни миль в огромном океане. Две ничего не понимающие юные дикарки, которых привезли сюда, купив на невольничьем рынке в их маленьком, привычно–неуютном мирке. И судья, с огромными полномочиями — но как применять эти полномочия к данному случаю? — Я бы, наверное, позвонила в «Красный Крест», — решила она. — Aita, — ответил Терг–Та, — Эта лавочка запрещена в нашей акватории. — У вас запрещен «Красный Крест»? За что!? — По ходу, было за что. Есть постановление, там все сказано. А еще какие варианты? — Тогда я бы обратилась в мэрию, или в правительство… — Ну, и чем они тебе помогут? — Даже не знаю, — призналась Жанна, — Просто, мало ли… А что сделал судья? — А судья записал имена наших юниорок, сделал фото на web–камеру, для полицейского дела, и сказал нам: «Если эти женщины будут жить у вас больше месяца, то заполняйте иммиграционные карты и не забывайте во–время платить социальные взносы». — А вы — что? – спросила канадка. — А что мы? Заполнили на них иммиграционные карты, потом поехали домой. Юниорки оказались классные девчонки. На ферме, и вообще. Только письму и счету пришлось их учить. Ну, научили. Так и живем. — В двух коробках из–под чипсов? – уточнила она. — Ты что! Мы давно все перестроили. Большой fare, с electro–plant, с кольцевым пирсом, ангаром, всякой техникой на ферме, и мини–траулером. Ну, там, моторки, флайки — это понятно. Приезжаю на holydays — первые дня два прикольно: все крутится, дети бегают, девчонки ругаются. Потом встраиваюсь. Потом опять в море. А что? Нормально. — Терг, а можно задать нескромный вопрос? — Про деньги, что ли? – попробовал угадать он. — Нет, про секс. — Про секс? Ну, по ходу, мы все «гетеро». А что? — Не в этом смысле, — сказала Жанна, — а в смысле, как вы решате, кто с кем make–love? — Как решаем? – такой поворот явно поставил матроса в тупик, — Ну, не знаю, оно как–то само решается. Кто–то занят, кто–то уехал по делам, кто–то… В общем, по обстановке. — Не поняла, если честно. — Ну, — Терг–Та почесал в затылке, — Знаешь байку, про лягушку и стоножку? Жила–была стоножка, которая каждую ночь плясала на всех ста ногах. Еще жила лягушка, которой это мешало спать. Лягушка придумала гнилой заход. Спросила: «Стоножка, а ты, когда пляшешь, то начинаешь с 25–й ноги или с 77–й? И после 10–й ноги, поднимаешь ты 35–ю или 50–ю?». Теперь стоножка об этом думает, и плясать не может. И знаешь, что? — Что? – спросила она. — Тебе спать пора, вот что. А то у тебя уже глаза красные–красные, как у лягушки. — У лягушки красные глаза? — удивилась канадка. — Ты что, лягушек не видела? — еще больше удивился он, — Ах да, у вас их, по ходу, нет. Короче: будем на Таити, ты вечером подойди в парке к любому дереву, там на листьях сидят маленькие такие, спинка зеленая, пузо белое, глаза красные. Это и есть лягушки. — А–а… — протянула Жанна, — Понятно. ОК, Терг. Спасибо. Спокойной ночи. — Приятных снов, — ответил матрос, и снова включил плитку под котелком с какао. Жанна с удовольствием помылась под горячим душем в санмодуле (тесной, как все на этом маленьком кораблике, но довольно удобной, кабинке) и двинулась в кубрик, гадая, что такое «соты». Оказалось – очень простая штука. Конструкция из пластиковых труб, обтянутая чем–то вроде акроновой ткани, так что получалось шесть спальных ячеек -гамаков в два яруса. У каждой ячейки был полог–занавеска, на котором значилось имя «жильца». На одной из зановесок Жанна прочла: «сержант Бриджит Оданга» и, после некоторых колебаний, полезла в эту военно–морскую спальню. Внутри сота мало чем отличалась от узкой туристической палатки. В дальнем конце, над подушкой горела лампочка (видимо, для любителей почитать перед сном), а рядом висело нечто, явно нестандартное: огненно–рыжий и очаровательно–пушистый игрушечный осьминог с веселыми ярко–синими глазами и фиолетовыми губами, вытянутыми трубочкой. Его щупальца были так манерно растопырены над подушкой, что Жанна не удержалась и погладила их. Осьминог тут же отозвался: «Привет, жопа! Классный был денек, да?» Книга 3. Фашистский доктор. ======================================= 41 – РАЙВЕН АНДЕРС, майор INDEMI. Дата/Время: 6 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Никаупара. Моту–Мануае, берег залива Арекаи. fare Anders–Juni. ======================================= Две человеческие фигурки (одна — побольше, цвета темной бронзы, другая — поменьше, цвета какао), оторвались от огромного яркого надувного воздушного змея, пролетели метров 20 и почти синхронно вошли в воду, подняв фонтанчики брызг. Через несколько секунд они показались на поверхности, уверенно заскользили по едва заметным волнам, направляясь к небольшому катамарану, на котором расположилась еще одна парочка. Послышался достаточно громкий и, кажется, обиженно–требовательный детский писк. Аста вздохнула, положила морской бинокль на стол, покачала головой, вытащила из подвесного гамака трехмесячного младенца и привычно покачала на руках. — Да, Керро, мальчик мой, я с тобой полностью согласна. Мама у тебя совершенно без башни, и папа тоже. Занимаются черт знает чем. Если я им не напомню, то они, чего доброго, забудут, что ты хочешь кушать, и мне придется кормить тебя из бутылочки. А это ведь совершенно не то, что тебе нужно. Хорошо, что у тебя есть бабушка, которая хоть немного соображает… По крайней мере, хочется на это надеяться… — Аста снова вздохнула, повернулась в сторону одного из нескольких широких проемов, ведущих с террасы 2–го этажа в глубь дома, — Райв! Хей, Райв! Будет хорошо, если ты на минуту оторвешься от компьютера, позвонишь Уинго и мягко напомнишь ей, что надо кормить мелкого. Не вообще когда–нибудь кормить, а прямо сейчас, потому что он уже пищит. — Милая, я бы позвонил ей, но ее браслет с мобайлом валяется на тумбочке в холле, из чего следует, что она вряд ли услышит звонок, — раздался ответ майора Андерса. — Ну, так позвони Диего! – крикнула Аста, — Ты мог бы догадаться, что они там вместе! — Разумеется, я догадался, — проинформировал Райвен, появляясь на террасе с трубкой в руке, — … Алло, Диего… Да, привет. Скажи Уинго, что… Правильно! Я рад, что ты так быстро сообразил. Если бы вы с Уинго еще сами следили за временем, то… Я не ворчу. Просто вам обоим неплохо бы начать привыкать к тому, что вы родители и… Я же не говорю, что сегодня. Запишите это в свои перспективные планы на ближайшую тысячу дней… Об этом мы поговорим за обедом. А сейчас, бери свою vahine — и домой. Viti–viti! Он убрал трубку в карман шортов, взял со стола бинокль и навел его на катамаран. Еще полминуты ничего не происходило, а затем от борта отошла штука, похожая на санки с кормовым пропеллером. Две фигурки едва умещались на этом аппарате. — Ну, что, они едут? — поинтересовалась Аста. — Да. Будут через 3 минуты, я полагаю. — Ну, ладно, — Аста почесала младенцу животик, — слышишь, Керро, твоя непоседливая мама будет здесь через 3 минуты и тебя накормит. А ты беспокоился… Райв, а как ты думаешь, мы правильно сделали, что купили детям этот fare? — Думаю, да, — ответил майор, — Согласись, было бы неправильно вешать этот вопрос на родителей Уинго. У них шестеро детей, и… — Это ясно, — перебила она, — Я имею в виду: правильно ли мы выбрали Никаупара? Мы ведь не можем все время жить здесь. Ну, еще пару месяцев, а потом вернемся в Лантон. Как они тут без нас? Вдруг, им что–то понадобится, а до Лантона 600 миль. — Милая Аста, давай рассуждать в категориях времени. Мы с тобой долетаем отсюда до дома за 2,5 часа, не напрягаясь. А если будет что–то срочное, то мы возьмем «subjet» и окажемся здесь через час с четвертью. Я это уже делал, и ты сама засекала время, так? — Все равно, это далеко… А они еще маленькие… — Когда Линоре уехала к Флано на Киритимати, ты тоже переживала, — заметил он. — Ну, что ты сравниваешь! Флано уже тогда был взрослый парень, почти 30 лет! — А тогда ты говорила: «Он совсем мальчишка, ему и 30 нет», — напомнил Райвен. Аста пощекотала за бок пискнувшего было младенца. — Видишь, малыш, твой дедушка все записывает в своей голове на особую архивную извилину. Это просто ужас, какая у него память… И еще, Райв, меня беспокоит, что у Диего могут быть проблемы с профессиональным ростом. Никаупара – это выселки, а партнерство «Atiu Agrobots» мелкая дворовая команда. Чему он там научится? Он же через день бездельничает, что я, не вижу? Это нормально по–твоему? — Милая, здесь не выселки, а динамичная провинция. И «Atiu Agrobots» — не дворовая команда, а фирма с хорошими позициями на рынке комбайнов–амфибий. То, что у них неравномерная занятость — нормально для развивающегося бизнеса. С другой стороны, здесь Уинго будет учиться не по дистанционной, а по обыкновенной программе в филиале университета Атиу. Тут 5 минут пешком. Согласись, есть очень мало мест, где для девушки с маленьким ребенком нет проблем ходить на лекции и семинары… — Скажи, Райв, ты хочешь убедить меня, или себя? – поинтересовалась она. В эту секунду, на террасу как маленький ураган ворвалась юная маори, одетая по моде Ист–Папуа в тонкий поясок с 10–дюймовой бахромой из ярких разноцветных шнурков. — Это я та самая девушка! — взвизгнула она, — Тетя Аста дайте потискать киндера! — Уинго, зачем так кричать? – Аста передала ей младенца, — Вдруг ты его напугаешь? — Я? Да щас! Посмотри, тетя Аста, как ему нравится, что я мокрая! Он любит море! — Ма, мы его возьмем понырять, ага? – спросил появившийся на террасе Диего. — Пусть сначала поест, потом поспит, а потом ладно, берите, но на час, не больше. — Только не вздумайте прыгать с ним с этой вашей летучей пиццы, — уточнил майор. — Па, мы что, совсем тупые? – немного обиженно спросил Диего. — Нет, просто это я предусмотрительный зануда, — ответил Райвен, потрепав сына по загривку, — Ладно, ребята, я пошел работать. За обедом поболтаем. … Майор Андерс вернулся в кабинет, устроился в кресле и, быстро пробежав пальцами по клавиатуре, ввел деблокирующий пароль. На экране возник текст, с которым он работал перед тем, как его отвлекли на эти милые детские дела… В голове промелькнула мысль: могла Аста догадаться, что Никаупара выбран, для резиденции юного поколения не по тем причинам, которые он привел… Не только по тем… Помогать сыну и его женщине возиться с малышом, со своим внуком, это практически идеальная легенда. Она легко покрывает множество перемещений и контактов. Относительно молодой и совершенно счастливый дедушка, бегающий туда–сюда в поисках всяких мелочей для внука и его юной мамы – что может быть более естественным? Любому, кто будет расспрашивать, зачем здесь был майор Андерс, наверняка ответят: «Бро, ты что, не в курсе? Подружка сына Андерса совсем недавно родила чудесного малыша. А сюда (на остров «X» или атолл «Y») майор летал потому, что это в наших морских гребешках лучшее сочетание микроэлементов для кормящей мамы. Ты не знал? Вот–вот, только в наших, а 20 миль в сторону уже не то. Так по научным экспериментам. Имей в виду. Может, пригодится!» Райвен Андерс ни капли не пожертвовал в служебных целях благополучием близких. Атолл Никаупара был достаточно удачным местом для Диего, Уинго и малыша Керро. Все аргументы, приведенные в разговоре с Астой, были реальными (и это, разумеется, усиливало легенду). Никаупару был ничем не хуже других мест. Только это и важно… Майор закурил сигарету и переключился от этих мыслей на то, что было на экране. … Трое из группы «AXE» вызывали у майора Журо Журо (автора записки) ряд сомнений: Рон Батчер: непредсказуем, склонен действовать под влиянием суеверий. Лимолуа Хаамеа: яркий публичный лидер, источник демаскировки. Уфти Варрабер: вне службы обменивается шифрованными текстами. Майор Журо – большой перестраховщик, но очень опытный офицер. К его аргументам следовало отнестись крайне внимательно. Его осторожность спасала не одну операцию. Итак, по порядку. За Роном Батчером числились 4 акта, совершенных (по выражению Журо) «под влиянием суеверий» и все они были связаны одним событийным рядом. 1. В 18 лет, являясь бойцом штурм–группы на атолле Таунаилау (Тауу), он вынес из–под пулеметного огня исламских банд–формирований местную даму лет 60 (ее имя осталось неизвестным). Этот акт был лишен конкретного смысла: дама имела явно смертельные пулевые ранения в печень. Она умерла на медпункте, успев поблагодарить Батчера с некоторым юмором. Она сказала, что и не помнит, когда ее носили на руках мужчины и ей обидно за парня, который тащил ее, такую толстую и тяжелую, а она даже не может с ним заняться любовью, поскольку умирает. В следующей жизни она станет худенькой и легкой, и уж тогда она своего не упустит. Батчер объяснил свой поступок тем, что дама была похожа на пожилую медсестру, которая выходила его после энтерита в детстве. 2. Через 4 года Батчер, в составе группы «STROR» был переведен на Марианские о–ва с целью пресечь снабжение новогвинейских исламистов из стран ЮВА. Батчер вызвался добровольцем на роль «крота» и уничтожал л/с потенциального противника, пользуясь любым поводом из инструкции. При беседе с военным психологом, он объяснил свои действия личными причинами, сославшись на гибель пожилой дамы на Тауу. По совету психолога, он посмотрел на себя с позиции этой дамы. После этого, пресекая траффик оружия на ferry–containership «Баккара», он, с риском для своей жизни, чтобы избежать ч/ж, заставил вооруженный экипаж противника (11 ед. л/c) покинуть судно на шлюпке. 3. В ходе осенней кампании 20 года в р–ке Мпулу, в составе патруля, захватил девушку 16–17 лет (из разгромленных банд–формирований), в морфиновой абстиненции на фоне дистрофии. Состояние девушки оценивалось военфельдшером как безнадежное. Батчер ссылаясь на аналогию с пожилой дамы с Тауу, занялся ее выхаживанием, не считаясь с объективными возможностями, и (надо отдать ему должное) добился исключительного успеха. Медицина утверждает, что он действовал в условиях 1 шанса из 10.000. 4. В декабре Батчер не продлил военный контракт и вышел в отставку в январе 21 года, предварительно успев нанести несколько личных визитов м–ру Нгакве, президенту р–ки Мпулу. Он убедил Нгакве в магической необходимости личного участия д–ра Шуанга в программе модернизации транспорта Мпулу. Убеждение оказалось настолько сильным, что Комиссия по Сотрудничеству вынуждена была пойти навстречу Нгакве и Батчеру. … Майор Андерс почесал в затылке и отстучал следующее сообщение: «Коллега Журо! Я слаб в метафизике, но магия, которая действует 3 раза из 4 – это уже не суеверие. Я не знаю, как Батчер это делает, но считаю необходимым это использовать – тем более, что его фокус с Нгакве, Шуангом и комиссией, здорово упростил нам основную задачу…». Он подумал еще пару минут, и добавил: «… По поводу п.2. Я согласен. Необходимо изменить комбинацию. Лимолуа Хаамеа становится фигурой отвлечения, а проходной фигурой делаем Ематуа Тетиэво. Детали обсудим при встрече». Он отправил сообщение, закурил новую сигарету и перешел к п.3. К шифрованным текстам Уфти Варрабера (эти тексты были приведены в приложении к записке). Их оказалось несколько страниц, в основном – короткие фрагменты, набитые какими–то условными именами и названиями. Андерс вздохнул и начал фильтровать эту кашу, оставляя только то, что казалось более–менее информативным. Получилось вот что: ********************************* … 17.09.20. Винни.П. Aloha, Крошка Ру! Мы нашли Восточный Полюс. Здесь потеплее, чем на Северном или Южном, но по опушке леса бродит криль, вредный и не очень. У foa от этого проблемы. Нам сразу пришлось взять волшебные палочки. Экстрима нет, просто работа. Как ты? … 18.09.20. Кр.Ру. Iaora, Винни! Классно, что ты есть! Мама Кенга подозрительно смотрела на мой хвост пистолетом, когда я получила твой msg. Но ничего не спросила. А обе сороки, черная и белая, кажется, совсем пристроились к Ученому Кролику. Странно, правда? Как у вас с половинками? Они достойны интереса существ с тонким вкусом? Аккуратнее там, ага! … 23.09.20. Винни.П. Hi, Крошка Ру! Я ни фига не удивился про Кролика и Сорок. В Кролике что–то такое. Хрен знает. Они это чувствуют. Дети натуризма. Полярный Волк и Дикий Оул делали опыты с крилем, думали приручить. Фэйл. Очень расстроились. Половинки тут прямо реактивные, хотя и непривычные. А ты расширила свой опыт, смелая крошка? … 28.09.20. Кр.Ру. Hola, Вини! Не врубилась про фэйл с крилем. Это очень фигово, или как? А я ходила через речку за опытом. Знаешь, так себе. Любопытно и только. Это случайно, как ты думаешь? А что значит непривычные? Три ноги? Горизонтальный фарватер? … 11.10.20. Винни.П. Крошка Ру! Sorry что тормозил. Тут ситуация. Тигра добыл Багиру. Мы–то думали, это криль, а она просто болела. Теперь Тигра днем и ночью вылизывает ей шерстку. Это к вопросу о криле. Еще у нас появился Слонопотам. Вообще allez. Все вверх дном. А ног две (три — сама знаешь у кого). И фарватер в норме. Я нашел Черную Мамбу. Отрыв! … 10.11.20. Кр.Ру. Hi, Винни! Я рада, что твои опилки в порядке! А у меня опять фигня. Посоветуешь? … 15.11.20. Винни.П. А на счет фигни – это бывает, когда 20 раз жуешь одни и те же мысли по этому поводу. Знаешь что, слетай на Гипер–Петлю. От тебя всего 1,5 TM. Там просто плыви в потоке. Увидишь, что получится. Новый импресс часто помогает разобраться в своих опилках. Вот, Слонопотам и Пигги побывали на рыбалке в трехногом лесу. Поймали адреналин, получили импресс и сразу наметился позитив. А до того у них тоже была фигня. … 17.11.20. Кр.Ру. Спасибо, Винни. Ты настоящий друг. Как твои дела? Как твоя Мамба? Не хочу быть белкой в колесе, зацикленной на своей оси. Пока своей импры нет, буду юзать твою. … 30.11.20. Винни.П. Hello, Крошка Ру! Была большая охота на бяку. Не сказал бы, что это приятное занятие. Дикому Оулу повредили перышки и Багире немного попортили шкурку. Сейчас Тигра опять ее вылизывает. Бяку мы порвали. Эмоции как обычно в таких случаях: сначала кураж, а потом смотришь, что получилось на полях, и думаешь: de puta madre. Мамба в шоке. Она много чего видела, но это — перебор. Я ее утешаю. Вроде бы, получается. … 09.12.20. Кр.Ру. От нас ушел Ученый Кролик и обе Сороки. Прикинь? А мы к ним так привыкли. Они к нам тоже. Мама Кенга почти хлюпала носом. Ослик Иа сам это устроил, а потом сам и расстраивался. Кролик подарил Ослику сверхновую машинку с колесиками, но ему все равно грустно. Правда, это меньше TM от нас, но раньше можно было пешком в гости. Кролик обещал пригласить меня, как только разберется с норой. Ослик Иа сказал, что разрешит, если я там не буду валять дурака, а буду помогать Кролику и учиться. В том месте гнездо Вест–Винни–Родичей. Может, ты, кого знаешь или тебя знают. Я спрошу. … 15.12.20. Винни.П. Iaora! А у нас была Большая Жилищная Реформа. Тигра и Багира, Слонопотам и Пигги поставили цилиндр на четверых. Теперь сидят в нем. Или лежат. Визг на всю опушку. Тигра нас скоро покидает. Телепортируется с опушки на болото. Багира тоже. Вот так. Скоро сможешь посмотреть на них. Держись за приглашение Кролика. В нем сила. … 20.12.20. Кр.Ру. Hi, Винни! Я отправляюсь скользить по Гипер Петле. Скоробуд. Iri! … 25.01.21. Кр.Ру. Iaorana oe! Винни, это я! Столько хочется рассказать про петляние! Но буквами не получится. Чтобы доложить по–настоящему, мне надо видеть твои пуговки. В двух строчках: это было очень–очень полезное приключение. Я очень–очень много узнала. Какая интересная штука наш мир! Но я думала о другом, а там этого нет. … 03.02.21. Винни.П. Крошка Ру, aloha! На Восточном Полюсе все спокойно. Скучаем без Тигры, Багиры, Слонопотама и Пигги. Эти скоро будут, а тех мы еще долго будем видеть только в волшебной тарелке. А ты можешь их увидеть nature! Они дома. Их log ты знаешь. Я думаю, ты можешь рассказать им про Гипер Петлю. По–любому, я рад, что дал тебе дельный совет, хотя и не про то. А мы пока торчим у Полюса, хрен поймешь зачем. … 16.02.21. Кр.Ру. Фигею от Тигры, Багиры, их друзей, их подводной бронетачки и их ездовой стрекозы. Меня разыграли в эксцентрик. Выиграл Морской Конь. Cool! Мой хвостик трепетал в ритме ультразвука. Но это другое. Да, Винни. Это другое. Словаря не хватает, он мал. … 01.03.21. Винни.П. Прикинь, Крошка, этот полюс больше не магнитит мои железные опилки. Скоро я, как меч–рыба, буду рассекать волну. Жалко менять зоопарк, но такова наша игра. Банзай! … 01.03.21. Кр.Ру. Винни, я рада. Если это ничему не противоречит, то у меня есть рыбка–лоцман. … 14.03.21. Винни.П. Hi, Крошка Ру! Ветер надувает паруса. Буду послезавтра. Лоцман — это прекрасно! … 18.05.21. Кр.Ру. Винни – Винни! Это было то, чего мне так не хватало. Нет слов. Как ты? Где ты? … 20.05.21. Винни.П. Hi, Крошка Ру! Ветер надувает паруса. Буду послезавтра. Лоцман — это прекрасно … 30.06.21. Кр.Ру. Винни! Ура! Я послана на помощь. Ученому Кролику. Сороки выдали на–гора. 2 + 3, а Мумми–Мамы из банды Мумми–Тролля заняли его кроличью нору. Интернациональная помощь. Крольчат экспонируют 5 раз в день. Кролик счастлив. Но Сорокам не до того, чтобы помогать ему по бизнесу и я их замещаю… Знаешь, Винни, мне нужны были эти несколько недель и ты, чтобы … Можно ли вспомнить будущее, как ты думаешь? … 12.07.21. Винни.П. Крошка Ру, ты отлично делаешь, что помогаешь Кролику. А про Сорок я тебе скажу интересное. Они с опушки такого леса, в котором могут расти те бананы, которые ты ищешь. Может быть, и нет, но на них все нарисовано. Это удобно. Поговори с ними. … 27.07.21. Кр.Ру. Мне дали взаймы Мумми–Тролля. Нахожусь под импрессией. Это как Большой Взрыв Галактической Банки Сгущенки. Густо. Сладко. Обалденно. Но как–то слишком. А про Красный лес я поговорила. Меня обещали отвести туда Тигра и Багира. Посмотрим. … 31.07.21. Винни.П. Крошка, перед походом в Красный лес, почитай про него. Надежнее сразу быть в курсе. … 10.09.21. Кр.Ру. Ходили с Тигрой и Багирой в Красный Лес. Это сказочно, красиво, но это не для меня. Снова ты дал мне прекрасный совет, но снова не про то. Винни, спасибо, что ты есть, и что это ты. Посоветуй мне еще что–нибудь. Ответ где–то рядом, я это чувствую. … 17.09.21. Винни.П. Hello, Крошка Ру! Мне надо навестить кое–кого в тени. Выйду на солнце – дам сигнал. … 18.09.21. Кр.Ру. Винни, помнишь, что ты мне давно–давно обещал? Мы же договорились, правда? … 14.10.21. Винни.П. Iaorana Крошка Ру. Мои паруса ловят попутный ветер. Думаю на счет лоцмана. … 14.10.21. Кр.Ру. Да, Винни! Да! … 29.12.21. Кр.Ру. Снова мчусь на Гипер Петлю. У меня хорошие предчувствия. Или мне просто стало лучше и спокойнее. Как перед экзаменом, если все знаешь. Вернусь — просигналю. … 08.02.22. Кр.Ру. Aloha oe! Ты как, Винни–Пух? Отзовись, я расскажу тебе про Ежика. … 14.02.22. Винни.П. Я ОК, Крошка Ру. Happy Valentine’s day. Тут его празднуют. Не по Ca–Ch, а потому, что тут в 19–м в этот день выписали таблеток от жадности местному крилю. Правда, не так радикально, как мы в этот раз – но тогда тоже мало не показалось. Рассказывай! … 14.02.22. Кр.Ру. И тебя, Винни, с тем же самым. А Ежик, он чем–то похож на тебя, чем–то на Ослика Иа, чем–то даже на Тигру, каким Тигра бывает в игривом настроении. Не знаю, как у Ежика получается быть похожим на всех сразу. Может быть, мне это кажется? Бывает ли, что человек похож на стольких совсем разных людей? Ежик живет на Великих Озерах, это меньше 0,5 TM от Большого Дуба, летает над морем, растопырив иголки, и колдует над всем, в чем есть электричество, в радиусе дневного перелета влюбленного альбатроса. … 07.03.22. Винни.П. Бывает. Если все это так, то, скорее всего, ты выиграла в лотерею. Я на время ухожу с радара. Потом объясню тебе по порядку, сейчас у меня опилки другим заняты. … 08.03.22. Кр.Ру. Винни. Ты помнишь, ведь да? Винни, пусть твои опилки забудут сейчас про мои дела. Пусть они крутятся туда, куда надо, чтобы… ты понимаешь. А я подожду, Aita pe–a. … 11.05.22. Винни.П. Все ОК. Мне слегка подпалили шкурку, но Полярный Волк меня вылизал. А Дикий Оул поставил мне ментал–клизму и Мама Кенга добавила по фону. Как будто я виноват. Это была случайность, я не лез на рожон, клянусь Ктулху. Ветер меняется на попутный. … 12.05.22. Кр.Ру. Винни Пух! Это здорово! Почеши от меня за ухом Полярному Волку. Мы все ждем! … 01.06.22. Винни.П. Hi, Крошка! Галеоны на дне. Пиастры поделены. Звенит бакштаг. Я чищу шпагу. … 01.06.22. Кр.Ру. Iri! Wow! Мы с Ежиком и Большими Кошками будем тебя ждать в крысиной норе. ********************************* Майор Андерс побарабанил пальцами по столу и занялся составлением таблицы соответствий. За этим делом его и застала Уинго, заглянувшая с террасы в кабинет. — Дядя Райв, там тетя Аста уже на стол что–то поставила. Типа, вот… — Что, уже обед? – удивился майор. — По ходу, ланч, — сообщила она. — Ах, ланч… Это здорово. А хочешь загадку на эрудицию по географии? — Хочу! – ответила девчонка, — А если отгадаю, то приз будет? — Разумеется, — подтвердил Андерс, — Когда это я загадывал загадки без приза? — E ua! Что надо угадать? — Самый большой пресный водоем в Океании. — Э… Самый большой? Озеро Таупо на Аотеароа. Площадь 600 кв. км. — Правильно. А если в меганезийском ареале? — Тогда пресноводная лагуна атолла Олосенга. Площадь примерно 1 кв. км. — Тоже правильно. А где находится этот атолл? — Он самый южный в цепи Токелау. Типа, если нарисовать квадрат из Факаофо, Самоа, Увеа–и–Футуна и Тинтунга, то Олосенга будет примерно посредине. Ага? — Отлично! – оценил он, — С меня приз. Ну, беги и скажи Асте, что я сейчас подойду. Он проводил Уинго глазами, улыбнулся и, перед тем как пройти на террасу I этажа за стол, отправил еще одно сообщение: «Коллега! Это вполне безобидное кодирование романтической переписки, не содержащей секретной военно–технической информации. Обычная игра у молодежи. Но, из указаний, содержащихся в представленных данных, я делаю вывод, что надо присмотреться к хабитанту Оскэ Этено, из Таулага–вилл, атолл Олосенга. Судя по имеющимся данным, он инженер–электромеханик, self–emloyed, и имеет потенциал роста. Мобилен, коммуникабилен, сообразителен и de–facto он уже в игре, т.к. связан с Р. и П. Батчерами, Варрабером и Ф. Хок–Карпини. Удачи, коллега». … ======================================= 42 – РОККИ МИТИАТА. Экс–координатор Меганезии. Дата/Время: 6 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Социете. Остров Таити – атолл Маиао. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №19. Эпицентр морской техники. Верфь Таити–Ваиреи. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Таити имеет форму несимметричной восьмерки. Больший, западный кружочек называется Таити–Нуи, на его юго–западном берегу раскинулась столица острова — Папеэте. Меньший, восточный кружочек это Таити–Ити. На южном заливе Таохото, врезающемся в остров в месте соединения Таити–Нуи и Таити–Ити, расположены верфи Ваиреи и городок Ваирао. Верфи совершенно не производят впечатления тяжеловесной, подавляющей горы стали в сочетании с человеческим муравейником (как можно было ожидать от промышленного объекта такого колоссального масштаба). Скорее, они кажутся чем–то сюрреалистически–воздушным, как фантастические сооружения на гравюрах Эшера. И при этом, очень мало людей. Просто удивительно мало. Огромные металлические корпуса на разных стадиях готовности, будто сами растут под открытыми с четырех сторон головокружительными арочными куполами, из фрагментов, движущихся по ниткам конвейера. Разумеется, это иллюзия. Просто с обзорной площадки не видны такие «мелочи», как манипуляторы и прочие навесные устройства кран–балок. А вот чудовищные серебристые туши грузовых дирижаблей видны замечательно. Они скользят на малой высоте, и образуют над бухтой что–то наподобие замысловатого динамического узора. Корабли в бухте и у причалов кажутся на их фоне относительно небольшими – кроме нескольких суперконтейнерных судов, которые похожи скорее на невероятные плавучие города. Над обзорной площадкой возвышается алюминиевый Сэм Хопкинс, человек–миф, автор меганезийской военной стратегии. Он подозрительно напоминает античного Посейдона (подозреваю, что это – копия с какой–то из подходящих классических скульптур), но в отведенной для мощного броска правой руке, он держит не трезубец, а планер, похожий на стилизованную птицу–альбатроса. Это — «Арго», символ Акта атомной самозащиты. Внушительный фаллос Сэма изображен, как говорится, «в боевом положении». Правда, поскольку сейчас только середина семестра, фаллос имеет тот же тускло–серебристый цвет, что и остальная фигура. Студенты начистят его до блеска только через три месяца. Впрочем, пускать зайчики от этого фаллоса сейчас бы все равно не получилось: солнце находится почти в зените, посреди неправдоподобно–чистого, безоблачного неба. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … Брай хлопнула задумавшуюся Жанну по плечу и весело сообщила: — Когда кто–нибудь из парней чересчур заливает, типа что он поймал на спиннинг меч–рыбу в тонну весом, или прошел на виндсерфе от Австралии до Новой Зеландии, ему говорят: ага, и хер у тебя, как у Сэма Хопкинса. — Между прочим, — заметил Фидэ, закуривая сигарету, — дело вовсе не в размере. Дело в качестве. По крайней мере, насколько я знаю женщин (а я их неплохо знаю), главное… — Ну, натурально, граф Калиостро! — перебила Брай и звонко хлопнула себя ладонями по бедрам, — женщин он знает, фрейдист–отличник! — Не ругайся. По ходу, этими же руками будешь хлеб есть, — невозмутимо сказал Фидэ. — Это были комплименты, — возразила она. — Да? Ты уверена? — Еще бы! Жанна, подтверди, что Калиостро и Фрейд были великие ученые. Канадка задумалась и ответила: — Фрейд действительно был великим ученым. А Калиостро, по–моему, был авантюристом. — Авантюрист это тоже круто, — добавила Брай. — Великим авантюристом или так себе? — поинтересовался Фидэ — Выдающимся, — уточнила Жанна. — Ну, тогда не обидно, — решил он, — так что, comrades, едем дальше? Ехать до комплекса «Sun Pearl Beach» в местечке Таутира на северо–востоке Таити–Ити было порядка 10 миль: пересечь узкий перешеек и дальше — на восток вдоль берега. Брай обошла по кругу арендованный старый «buggy–jeep», педантично проверила, не ослабли ли шнуры, которыми прикреплен к верхнему багажнику полуразобранный UATG, села за руль и, тоном стюардессы, произнесла: «пристегните ремни безопасности, если найдете». Ремней безопасности к этой колесной раме не прилагалось, а сидения были, как будто позаимствованы с детских качелей. Впрочем, две трети автомобилей на здешних дорогах выглядели примерно так же. Большинство меганезийцев придерживались мнения, что на острове, где максимальное расстояние между двумя точками составляет 30 миль, нет ни малейшего смысла покупать или арендовать что–то более комфортабельное. Исключение составляли только те, кому требовалось нарезать круги по острову: в основном, торговые агенты, полисмены, строители и медики. На парковке около «Sun Pearl Beach» (где Брай через 20 минут остановила buggy) доля «полноценных» авто была выше. Туристический сервис. Четверть века назад комплекс состоял только из отеля и транспортного агентства. Сейчас примерно половину его занимал центр управления и коммуникаций партнерства «Fiji Drive». Брай, сверяясь с приклеенной на торпеду схемкой, постаралась занять место рядом с газоном, разбитым напротив совершенно определенных окон. Заглушив мотор, она спрыгнула на грунт, отстегнула снапперы на крепежных шнурах, и сказала: — Ну, что, погнали? — А наша леди точно на месте? — спросил Фидэ. — Проверяли же, — ответила она, — так что не тормозим, ребята. «Ultim–light flykes» обычно конструируются так, чтобы привести их в рабочее состояние после транспортировки можно было за считанные минуты. UATG не была исключением. Вставить крылья и лопасти в пазы, ввернуть дюжину болтов и дело в шляпе. Полисмен у дверей сперва поглядел на них с подозрением, но через минуту утратил интерес. Когда флайка была собрана, Фидэ вытащил коммуникатор, ткнул «call» и, дождавшись ответа, весело сообщил: «Aloha! Nos trajo paquete para vice–president Mitiata. Se bajo la ventana». «Засекаем время, — сказала Брай, — думаю, получится примерно три минуты». Прогноз оказался завышен. Рокки Митиата появилась на выходе вдвое быстрее. Жанна совершенно точно знала возраст 4–го экс–координатора правительства Меганезии, но не могла поверить, что женщине, которая сейчас стремительно сбегала по ступенькам, 40 лет. Она не выглядела даже на 30. Дело вовсе не в каких–нибудь ухищрениях с фигурой. Фигура у Рокки оказалась как раз, довольно широкая, и в бедрах, и в талии. Она была похожа на легкоатлетку, набравшую кое–какой вес после ухода из большого спорта, но сохранившую силу, уверенность и, отчасти, даже скорость движений. Что же касается выражения лица — широкоскулого и круглого — оно было совершенно детским. И первая фраза, которую произнесла эта женщина, очутившись рядом с собранной флайкой, тоже была совершенно детской: «Ой, какая чудесная! Это что, правда, мне?» Точь–в–точь, как школьница, получившая в подарок красивое платье к выпускному балу. Большие карие глаза экс–координатора правительства, а ныне – вице–президента одной из 10 наиболее успешных компаний Океании, прямо лучились от восторга. Рокки была одета в линялые джинсы и ярко–зеленый топик с эмблемой какой–то техно–диско группы. Густые черные, довольно коротко подстриженные волосы, были перехвачены такой же яркой банданой. Брай и Фидэ подмигивали друг другу и Жанне, наблюдая, как сен Митиата ходит вокруг UATG, как кошка вокруг сметаны. Только минут через 5 экс–координатор стала задавать вопросы, свойственные взрослому человеку, очень неожиданно получившему довольно дорогой и достаточно необычный подарок непонятно от кого и по какому поводу. Брай сжато рассказала про последние часы существования урагана Эгле, про парочку баджао, про спасательную операцию с использованием «Red Yeti», и про внезапное обнаружение псевдо–боевой флайки в лавке–мастерской на атолле Кэролайн. Кое–какие сомнительные подробности оказались пропущены – это было не так уж сложно, поскольку Фидэ, очень своевременно предложил показать, как летает UATG – и показал. В отличие от Ойстер с Кэролайн, Фидэ имел профессиональную подготовку и опыт пилотирования патрульных машин. Он не ограничился боевым разворотом, зависанием на винте и виражом, а выдал целую серию фигур атакующего «простого пилотажа», с остановкой и запуском ротора. Демонстрация продолжалась четверть часа, и к моменту, когда Фидэ посадил флайку на газон (на манер листочка, планирующего с высоты сто метров — в режиме вращающегося ротора), на улице уже стояли и глазели на это десятка два сотрудников компании. Рокки окинула взглядом это стихийное сборище и сказала: «Ребята, все это просто классно, но мы с вами дезорганизовали работу фирмы. Давайте сделаем так. Я вам устрою хороший кофе с вкусными булочками, и за час, пока вы будете все это потреблять, управлюсь с неотложными делами, а потом приглашу вас пообщаться в одно симпатичное место, разумеется, с обедом и всем прочим в том же роде. Мы договорились, правда?». … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №20. Рокки Митиата. Устные мемуары о личной жизни. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - «Хорошо, когда есть много взрослых детей, — сообщает Рокки, — Правда, у меня такой только один, дочка и внучка еще маленькие, зато я присвоила пол–дочки Эмили Ломо». Афаи Митиата (сын Рокки), и Петра Ломо (его girlfriend, или правильнее сказать vahine, т.к. у них уже 2–годовалый ребенок), сидят впереди–сверху, под прозрачным пузырем ходового мостика, делая вид, что заняты навигацией и наши скучные разговоры им не интересны, но ушки у них на макушке. Петра кричит оттуда: «Uahine Rokki para–parau iri!». Я достаточно понимаю на утафоа, чтобы перевести: «тетя Рокки прикалывается». Экс–координатор хмыкает, закуривает тонкую сигарету, и сообщает: «У нас с Эмили кооперация. Она опекает мелких, а я занимаюсь крупными экземплярами. Не скажу, что воспитываю их — это уже поздно делать — но я, хотя бы, за ними присматриваю». Мы вшестером (Рокки, Фидэ, Брай, я и эти двое ребят) идем на остров Маиао, в 60 милях к западу от Таити. Прошло более 20 лет с того дня, когда молоденькая таитянка Рокки на старой моторке эвакуировала на Маиао пятерых туристов. Четверо из них были убиты мародерами на следующий день, а пятый – провинциальный японский бухгалтер Иори Накамура — через год стал первым координатором правительства Меганезии… «Solaris», 10–метровый катамаран, на котором мы находимся, был прототипом серии 20–метровых скоростных штурм–катеров «rapid–fox», созданных в период координатуры Накамура… Рокки купила его всего за 4000 фунтов на military–conversion sale, несколько лет назад, когда впервые задумалась о том, что время ее юности стремительно обрастает мифами. «Это было ужасно — вспоминает она, — Он стоял искалеченный, вытащенный на мель за акваторией базы Капингамаранги. Его бы давно пустили на переплавку, но в нем всего 5 тонн алюминиевого сплава с устаревшим составом. Не выгодно было возиться. И его год за годом выставляли на sale, снижая цену, пока я его не нашла. Я оплатила этот сраный счет, приехала туда, подошла к нему и дотронулась ладонью до корпуса. Он был теплый, как будто живой, и на нем была огромная вмятина — уж не знаю, от чего. Помню, я ревела, как последняя дура. Я чувствовала себя столетней старухой, или даже мумией, потому что Solaris сошел с верфи на моих глазах. После его испытаний была построена серия самых скоростных боевых кораблей того времени. Тот 25–метровый «hot–fox», на котором вы ходили — это уже третье поколение, но я думаю, вы сами заметили сходство. Трудно не заметить. Мы так гордились. А бедняга «Solaris» стал больше не нужен, и его бросили в дальнем углу полигона. Когда я занялась его реставрацией, меня отговаривали, убеждали, что он никогда не сможет выйти в море, а я зря потрачу деньги. Черта с два! Я–то знала, как мы тогда строили корабли. Вот мы в море, и сколько у нас на спидометре?». Афаи (вот ведь слух у парня) крикнул, что на спидометре 65 узлов, но если надо, можно добавить еще 10 или даже 15, только будет сильно трясти. Все решили, что добавлять не надо: на столике стоял горячий кофейник, и не хотелось получить его содержимое кому–нибудь на ноги. Рокки закуривает еще одну сигарету – я вижу, что у нее дрожат пальцы. Кажется, я начинаю понимать, почему она так обрадовалась подаренной флайке UTAG. Пару минут кажется, что она полностью погружена в воспоминания – но не тут–то было. Она вдруг поворачивается к Брай, и спрашивает: «Если это не тайна, вы не дочь короля Лимолуа Хаамеа?». Сержант смущена: «Нет, сестра по отцу. Королю Руанеу было за 60, когда я родилась на Кермадек–Мейер. А моя мама из Мвалэ, это Соломоновы острова». Потом происходит короткая и очень веселая пикировка, в ходе которой Рокки называет Брай «Your Majesty», а та ее в ответ «Mon General». Неожиданно разговор переходит в практическую плоскость: обсуждаются перспективы выпуска UATG (возможно, слегка модернизированной), как гражданской палубной авиетки. Все происходит необычайно быстро – не более 10 минут переговоров, и они приходят к какому–то коммерческому соглашению… А на горизонте уже возникает Маиао. Кажется, когда–то он не решил, быть ему островом или атоллом, так что остался и тем и другим. Со спутника Маиао похож на улыбающуюся рожицу, нарисованную художником–импрессионистом на фоне тяжелого похмелья, и наклоненную в право от оси север–юг. На юго–западе наблюдается улыбка – это лагуна между заливом и выдвинутой в море дугой рифового кольца. На левую часть улыбки наползает верхний уголок рта – выдвинутый в лагуну полуостров. Два огромных глаза–кляксы над этой красотой представляют собой очень соленые ложные лагуны (или озера). Между ними — нос–кнопка: миниатюрный горный массив высотой до 150 метров. Диагональ этой рожицы – около 5 миль. Правое, восточное озеро называется Рото–рахи. Оно соединено с лагуной длинным узким каналом. Левое, западное, называется Рото–ити и имеет два канала: один соединяет его с Рото–рахи, а другой — с морем на северо–западе. Площадь суши острова около 9 кв. км, не считая площади сплошного рифового кольца, в котором есть лишь два прохода. Большой – Апоотоо на юго–востоке ведет в правый угол лагуны. Маленький — Авараи, на северо–западе, выходит в узкий канал между берегом и рифами. Единственная улица главного поселка Нуи–Пие тянется на полмили от лагуны в сторону Рото–ити. Второй поселок – Аба–Иа, между предгорьями и Ротоити. Третий, из двух домов, называется Авараи, и стоит на мысу, выступающем в канал Авараи. Такое расположение объясняется очень просто: только здесь есть источники пресной воды. Наша маленькая экспедиция движется к Авараи. Который из домов принадлежит семье Митиата видно с полумили. Это — ультрамодерн из оранжевых, белых и прозрачных кубических модулей, поставленных в 2 этажа в кажущемся беспорядке, но при этом так, что в нескольких местах возникают смешные балкончики необычной формы. Первый этаж левого крыла переходит в крытый пирс, к которому мы и причаливаем. Второй дом — это простой полинезийский fare внушительных размеров, бетонная часть которого стоит на фундаменте, а бамбуковая — на ножках–опорах, и выходит на свой пирс. За домом — небольшое поле, вроде тех, которые я видела на Рапатара. В данный момент там, без спешки, возятся с грунтом и растущей из него флорой две дамы преклонных лет. Машина, которую они используют, маленький квадроцикл–комбайн (того же типа, что на Рапатара). Мальчик и девочка одногодки лет 4–5, делают вид, что участвуют. Третье дитя имитацией не занимается – ему годика два и оно спит на подстилке под солнцезащитным зонтиком. Едва мы выгружаемся на пирс, как обе дамы начинают обмениваться с Рокки короткими выкриками на утафоа с легкой примесью лингва–франка. Подходить сюда им, видимо, лень, но кричать они умеют громко, так что дистанция не помеха. По итогам переговоров, Афаи бежит к ним, а мы идем под огромный навес прямо у берега, под которым выложен открытый очаг из камней: нечто вроде первобытной кухонной плиты. «Мне уже высказали предельно–возмущенное фи, а сейчас и ему достанется», — сообщает Рокки, усаживаясь в старое пластиковое кресло–качалку. Я интересуюсь причиной гнева старых леди, и экс–координатор поясняет: «им нравится возиться с маленькими детьми, а мы своих мелких сегодня оставили у Эмили Ломо на Таити. Они, конечно, на нас дуются. Но, если бы мы взяли мелких с собой, то надулась бы Эмили. Ну, а если бы мы оставили одну там, а одну взяли с собой, то надулись бы все». Я замечаю, что у этих сердитых дам имеются на попечении целых три ребенка — чем они недовольны? Рокки лениво машет рукой: «Да ну! Это несерьезно. Вот если бы на каждую бабушку было по три мелких…». Появляется Петра, успевшая сбегать в дом и сменить шорты и майку на пестрый яркий платочек, застегнутый липучкой над правым бедром. «По ходу, ясно, — заявляет она, — ты подарила им этот траулер, типа как в обмен, а они хотят помочь нам возиться с мелкими, типа, потому что им скучно, и что у них теперь хренова гора свободного времени». Вспыхивает ожесточенный спор, в ходе которого прояснятся суть дела. В соседском fare живет полтора десятка человек, четыре поколения. Более 10 лет назад, когда Рокки еще только построила тут свой «загородный домик», соседи ходили рыбачить на небольшой мото–фелюге (реликте, спущенном на воду в первой половине прошлого века). Это был тяжелый и рискованный бизнес, которым занимались только мужчины в расцвете сил, а остальные взрослые сидели у берега, занимаясь детьми, домом и огородом. Каждый раз наблюдая выход старой калоши в море, Рокки внутренне содрогалась: она знала с какой легкостью такие посудины «исчерпавшие запас живучести», тонут от удара одиночной большой волны, или от серии штормовых шквалов. После некоторых раздумий, Рокки предложила соседям обмен: их раритетная фелюга против модернового мини–траулера (комфортного, безопасного и продуктивного в смысле рыболовства, но неинтересного в антикварном плане). Обмен состоялся и вскоре, оценив мини–траулер, все соседи, кроме прабабушек и детей от 1 до 5 лет, стали болтаться в море, занимаясь ловом, или сбывая добычу, или просто потому, что погода хорошая. Так, под присмотром пожилых леди вместо восьми детей, постепенно оказалось всего трое. Меньше не будет — два грудных младенца скоро перейдут в «опекаемый возраст», но и больше не будет: двое детей уже перейдут в возраст, который тут считается допустимый для участия в морских походах. Я интересуюсь: где сейчас эти два грудных младенца? Мне отвечают: разумеется, они в море вместе с мамами. Моего удивления не понимают: а что здесь такого? Петра идет в дом, через минуту возвращается с ноутбуком и демонстрирует мне дюжину фото мини–траулера в плавании, поясняя: «это мы 3 месяца назад летели с Раиатеа на Таити, видим внизу знакомый кораблик, и Афаи предложил: давай заскочим к ним пообедать, у них рыба прямо из моря…». Посмотрев фото, я соглашаюсь: молодые мамы правы, т.к. этот мини–траулер не хуже туристического океанского катамарана. Я говорю Рокки, что с ее стороны это замечательный альтруистичный поступок. Она удивлена: «Что вы, Жанна! Альтруизм — это последнее прибежище извращенцев». Петра спрашивает: «Al–truis — это по–арабски? Из корана?». Брай отвечает: «Нет, по ходу, это из Mein Kampf Иммануила Канта». «Не гони, — возражает Фидэ, — Mein Kampf написал Гитлер». Сержант пожимает плечами: «Ну, значит, у Гитлера». Петра задумчиво бормочет: «Ал–гебра, ал–химия, ал–коголь, ал–джазира, ал–кайда, ал–труис»… — и лезет в интернет искать альтруизм. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - — «Ал–Труис» по–арабски значит «из Трои»! — радостно сообщила Петра, — Из того города Троя, который в древности сожгли за то, что их оффи made kidnapping. Но про альтруизм написано, что его придумал Конт. На Кант, а Конт. Прикинь, Брай, ты почти угадала! — А Mein Kampf кто написал? – спросила сержант. — Сейчас… Ага. Тут Фидэ прав. Это Гитлер написал. А Кант написал «Критику разума». — Все трое — уроды, — констатировал Фидэ. — Чем вам альтруизм не угодил? – поинтересовалась Жанна. — Так ясно же написано, — удивилась Петра, — «Альтруизм введен Контом, как антипод эгоизма. Принцип альтруизма «Живи для других»: бескорыстные побуждения человека совершать поступки на пользу других людей. Конт писал, что альтруизм формируется воспитанием у человека способности противостоять своему эгоизму во имя интересов людей, и готовности человека жертвовать для других своими личными интересами». — Под ВМГС, — коротко сказала экс–координатор. — Извините, Рокки, я не поняла… — Ты же про это у Ван Хорна читаешь, — вмешалась Брай, — Autodefenca humanitar ultima medida. Высшая мера гуманитарной самозащиты. AHUM на лингва–франка, или ВМГС. — Расстрел, короче, — припечатал Фидэ. — Я знаю, что такое ВМГС, — сказала Жанна, — Но ВМГС за альтруизм…. — За попытку сформировать альтруизм воспитанием, — поправила Рокки. Канадка вздохнула и развела руками в воздухе, выражая полнейшее недоумение. — Может быть, у вас это слово считается неприличным, но когда вы, Рокки, фактически дарите своим соседям довольно дорогой корабль… — 55.000 фунтов минус стоимость раритетной мото–фелюги, — педантично уточнила та. — … И, — продолжила Жанна, — делаете это совершенно бескорыстно. — Бескорыстно? Черта с два! Это была взаимовыгодная сделка. — И в чем была ваша выгода, Рокки? — Во–первых, — сказала экс–координатор, — я получила фелюгу. Сейчас она вделана как башенка в мой fare в Таутира на Таити, и внутри нее устроен мой кабинет. — Очень классный, — встряла Петра. — Рада, что тебе он тоже нравится. Это во–первых. А во–вторых, нашими соседями стали более благополучные люди. Они чаще улыбаются, они оптимистичнее смотрят на жизнь. Находиться рядом с ними гораздо комфортнее, чем рядом с теми, кто живет в состоянии перманентной неустроенности, испытывая судьбу и рискуя жизнью. И, в–третьих. Если Петра права на счет их пожеланий, то значит, моя семья получила от этой сделки нечто такое, по сравнению с чем 55.000 фунтов это просто пыль. — Знаете, Рокки, — заметила Жанна, — Если вы скажате, что вы все это рассчитывали перед тем, как сделать этот подарок, то я вам просто не поверю. — А я и не собираюсь так говорить. Но есть сделки, на которые идешь интуитивно. Чутье подсказывает, что это выгодно. Так бывает и в быту, и в производстве, и в торговле. — Клевая отмазка, — прокомментировала Петра, — На самом деле, все дело в Tiki. — Ну, ты вообще обнаглела, — возмутилась Рокки. — А что, не правда? – осведомилась девчонка. Тут их спор был прерван появлением Афаи с мешком разнообразного продовольствия. — Понятия не имею, как все это готовить, — сообщил он, кладя свой груз у ног Рокки. — Так, — сказала она, — Будем делегировать полномочия. Петра, ты уже почти взрослая девочка, у тебя даже есть ребенок. Тебе полезна тренировка в руководстве кое–какими хозяйственно–бытовыми вопросами. Ты понимаешь, о чем я? Петра задумчиво почесала в затылке: — Типа, мне решать с питанием для всех foa? ОК, за вкус не ручаюсь, но горячо будет. Афаи тяжело вздохнул — он догадался, на ком конкретно сейчас будут тренироваться в руководстве. Брай вызвалась волонтером, и Жанна, не долго думая, поступила так же. Рокки, тем временем, сообщила, что горит желанием полетать на подаренной флайке и Фидэ занялся инструктажом. До бригады «полевой кухни» то и дело долетали фразы: — Крен и тангаж больше 15 градусов не делайте — а то грохнетесь с непривычки… — Ротор слегка стремный, на первый раз оставьте его неподвижным… — Вот это — баланс движков, его вообще никогда не трогайте… Жанна и Брай уже успели почувствовать себя скаутами, играющими в нехитрый быт Дикого Запада по романам Фенимора Купера, когда Рокки (уже несколько утомленная занудством инструктора), дорвалась до пилотского кресла. Зажужжали два маленьких движка пропеллеров, UATG прокатился метров 150 по спокойной воде вдоль берега и взлетел под восторженные вопли Петры и Афаи. Фидэ нервно крутил между пальцами незажженную сигарету – у него не было полной уверенности, что инструктаж усвоен. Флайка набрала высоту до ста метров, описала длинный круг над рифовым барьером, затем полетела вглубь острова, к горному массиву, и скрылась за ним. Тут Фидэ очень грубо выругался и стал сосредоточенно чесать небрежно выбритый подбородок. Через полминуты флайка выскочила из–за гор, прошла по широкой дуге над озером Ротоити, потом над морем и, повернув к берегу, пошла на снижение. Зрители занервничали, но ничего страшного не произошло. Рокки посадила UATG вдоль осевой линии канала Авараи, по направлению к пирсу. Из–за переоценки запаса посадочной дистанции, ей пришлось метров сто ехать по воде на малой тяге. Флайка, не приспособленная быть лодкой, вихляла в разные стороны. Когда она, наконец, причалила, Фидэ выдохнул и прикурил сигарету, а Рокки радостно выпрыгнула из кабины на пирс и исполнила там нечто вроде воинственной пляски боксера, только что выигравшего олимпийские игры. Петра пошепталась с Фидэ, сбегала в дом, притащила маленькую 4–струнную гитару «ukulele» и вручила ему. Он уселся поудобнее, провел пальцами по струнам и сообщил: — Я спою о прекрасной и любимой женщине. О толстой коричневой женщине. Iri! Эту песню сочинила самоанка Сиа Фигиэл, которая еще в прошлом веке объехала весь мир. Но у меня бедное воображение. Мне надо видеть то, о чем я пою. Если бы вы, Рокки… — Легко! – весело перебила она, — Петра! Если тебе было не лень бегать за ukulele, то не лень будет и притащить мне что–нибудь подходящее. Что я в этом костюме, как дура? Пока та бегала за «чем–нибудь подходящим», экс–координатор разделась, придирчиво осмотрела себя, и несколько сконфуженно сообщила: — Вот до чего доводит любовь к булочкам с кремом! Я бы давно с ними завязала, но все знают, что я их люблю. Утром варю кофе, а Квинт (это мой faakane) спускается в лавку внизу и притаскивает эти самые булочки, потому что нам обоим лень готовить завтрак. Приезжаю в офис, то–се, переговоры, прошу Гитоко (это моя секретарша) сварить всем кофе, и она подает его с такими же булочками, а я их автоматически ем. После работы заскакиваю поболтать с Эмили. Она ставит на стол аналогичные булочки собственного изготовления. Отказаться нельзя — она ужасно обидится. Ну, и где теперь моя талия, а? — Вот неправда, Rokki–uahine! – заявила Петра, появляясь из дома с каким–то кусочком материи в руке, — мама всегда говорит: «не хочешь — не ешь, нам больше достанется». Я сто раз видела, как ты сначала отказываешься, а потом… — Стоп! — прервала ее Рокки, — Это семейная тайна. И вообще, не мешай мне кокетничать. А что это ты принесла? Ты уверена, что на меня это можно надеть? — Еще как можно! Это такая стильная штука. Короче, руки подними. Через несколько секунд на талии (которая у экс–координатора, все же была) оказалось застегнуто нечто, выглядевшее никак. Часть тела Рокки от верхней трети бедра до пояса просто исчезла. На этом месте колебалось марево, сквозь которое были видны верхушки рифов, полоса прибоя и дальняя часть пирса, правда, искаженные, как в кривом зеркале. — Techno–lavalava «predator», — объявила Петра, — Тема слизана с кино прошлого века. По ходу, там инопланетянин–отморозок, весь в таком маск–комбезе. Эти штуки продают на Дюси–Питкерн, на «Space–Expo». Типа, ткань из ориентированных световодов. Физика. — Сегодня просто праздник какой–то! — воскликнула Рокки, — А кто там грозился спеть? Я, между прочим, уже почти танцую! Она прошлась по пирсу, исполнив ряд неуловимо–текучих движений ori–toere–hula — так пляшут молодые женщины в океанийских деревнях на hauole после сбора уражая. Фидэ кивнул, взял на пробу несколько аккордов, а затем… … Толстая коричневая женщина В продуваемом бризом маленьком fare Под соломенной крышей плетет из волокон шнуры Заплетает истории в листья пандануса Толстая коричневая женщина потеет на солнце Опирается на ствол кокосовой пальмы Колышется на кокосовом солнцепеке В пестрой lavalava, узковатой для ее талии Толстая коричневая женщина в море Здесь есть на что посмотреть Ныряет за синими и красными рыбами Ловит морского угря Толстая коричневая женщина возвращается домой с моря, Здесь есть, на что посмотреть Вокруг толстой коричневой женщины Всегда увиваются один–два мужика Здоровенных или не очень, ходят, улыбаются Как качаются ее бедра, как колышатся ее бока Как толстая коричневая женщина на fa–a lavelave распоряжается Чистую циновку — сюда, свинью — туда Такой вот голос у толстой коричневой женщины Так принято у толстой коричневой женщины Не груба, но непреклонна Толстая коричневая женщина Толстая коричневая женщина видит по ящику мисс вселенную Как ты думаешь, что приходит в голову толстой коричневой женщине При виде мисс вселенной, самой красивой женщины в мире? Толстая коричневая женщина Добавляет масла в отварные бананы, Подбирает на себе lavalava, Оглядывает складки, И кричит своей старшей сестре: «Эй! Надо куда–то девать это все!» Будь осторожен с толстой коричневой женщиной Толстая коричневая женщина никогда не кричит, понял? Помалкивает, посмеивается. Она не чешет языком зря, но и не будет врать, и сразу скажет Если у тебя в башке тараканы. Но пошли ее куда подальше - И ты увидишь глаза, каких ни у кого не видел, И услышишь такое, чего никогда еще не слышал. И на твоем месте я бы убрался подальше От толстой коричневой женщины, Если она не стерпела, Если она оскорблена. Я бы точно убрался тогда подальше на твоем месте И всегда убирался бы подальше Отовсюду, где ей вздумается рассесться. И последнее: туфли толстой коричневой женщины Ни одни туфли не подходят толстой коричневой женщине Ни высокий каблук ни низкий каблук Ни зауженные ни уширенные Не могут вместить охватить заключить в себе Ноги толстой коричневой женщины Потому что ноги толстой коричневой женщины Удобно стоят на складках больших животов Тех, кто нянчится с ней: Это толстый большой синий океан И толстая большая коричневая земля… … Одобрительный свист, хлопки, звон большой ложки по крышке котелка. Аудитория от души постаралась компенсировать свою немногочисленность мощностью шума. Рокки, отдуваясь после пляски, уселась в шезлонг. На ее коже блестели бисеринки пота. Фидэ, отложив ukulele, сообщил: — Между прочим, в некоторых странах эту песню считают экстремистской. — Я даже знаю, в каких, — сказала Рокки, — Это из–за проблемы Клиппертона и из–за меня. Будто бы, с моей подачи на «Tupa–Tahatae–ACID–TV» сделали этот скандальный клип с песенкой про толстую коричневую женщину на фоне кадров «Equatorial snow». — По–моему, хороший клип, — заметила Брай, — Пак Ен рассказывал: когда они летели на Кпингамаранги после операции на Таунаилау, то крутили этот клип по видику раз 20. — Имеется в виду первый взрыв 24–мегатонной L–bomb? – уточнила Жанна. — Да, – подтвердила Рокки, — И я страшно рада, что дело решилось предупредительным взрывом. Война — плохая штука. Если бы эскадра пересекла FOL, я ничего не смогла бы сделать для трех тысяч французских парней. Один миг, как фотовспышка и они бы все перестали существовать просто потому, что оказались не в том месте не в то время… — Но можно было найти компромисс, — заметила Жанна, — Я имею в виду, Клиппертон. — Хартия бескомпромиссна, — ответила экс–координатор, — Артикул Хартии можно не выполнить, только если он физически невыполним. В данном случае, у правительства была физическая возможность выполнить артикул о защите граждан. — Права двадцати граждан ценой жизни трех тысяч других людей? – уточнила канадка. Рокки покачала головой. — Не двадцати, а всех граждан. Второй артикул Хартии: «Нарушение любого базисного права одного гражданина есть тотальное нарушение всех базисных прав всех граждан». Это действительно так. Если сегодня правами одного человека пожертвовали из каких–то особых соображений, пусть даже это соображения высочайшей гуманности, то значит, на месте этого человека может оказаться каждый. Если бесправен один – бесправны все. — А как быть с правом на жизнь тех французских моряков? – спросила Жанна. — Его нарушили оффи, которые послали их на смерть, — отрезала меганезийка, — Только не думайте, что я стала бы успокаивать себя этим доводом. Я дала себе слово: не смогу их спасти — уйду в отставку, поселюсь тут, на Маиао, и займусь чем–нибудь некрупным и полезным, чтобы рядом не стоять с политикой. — Вы говорите так, будто спасали их, как частное лицо, а не как глава правительства. — Я спасала их, как я, — ответила Рокки, — В пределах контракта, я использовала ресурсы правительства, ресурсы аналитиков, которые предсказали поступки шефа эскадры. Мы сумели создать условия, при которых адмирал остановил эскадру, не дожидаясь… — Ма, тут, по ходу, еще гости, — перебил ее Афаи, переворачивая аппетитно выглядящие кусочки на сетке над очагом, — Одна флайка faakane Квинта, а вторая хрен поймешь… Рокки повернула голову, всмотрелась в пару приближающихся флаек, потом хлопнула себя ладонями по бедрам и возмущенно воскликнула: — О, Мауи и Пеле, держащие мир! Он ведь обещал не летать над морем на этом гробике! — Сама–то на чем только что летала? – ехидно спросил ее сын. — Я всего один круг над островом, — возразила она (впрочем, несколько смущенно). — Вторая — это «утконос», он с импеллером, — сообщил Фидэ, — та еще чума. А первая, на которой ваш faakane — «Pitts Red Devil», модель середины XX века, надежная машинка. — Биплан–ретро 5x5 метров не может быть надежным, — отрезала экс–координатор. — Может. Он вообще пилотажный. На нем можно учиться фигурам… — Вот именно, что пилотажный. А Квинт — не пилот. Он инженер–металлург. Чувствуете разницу? У него есть нормальный «SkyEgg», хоть с закрытыми глазами летай, так нет! Купил на какой–то распродаже этого долбанного птеродактеля… — продолжая ворчать, Рокки Митиата встала, и быстрым шагом направилась к пирсу. Маленький синий в желтую полоску биплан коснулся поплавками воды, и прокатился, заметно вихляя (что указывало на некоторый дефицит опыта), до середины пирса. Из кабины–пузыря, сдвинув колпак, начал выбираться кругленький дядечка лет 50, судя по внешности – latino. — Квинт! Ну ты же обещал, летать на нормальных флайках! Где твоя совесть? — А? Совесть? – переспросил он, шагнув с крыла на пирс и бросив взгляд назад в кабину биплана, — Извини, я, кажется, забыл ее взять. На меня бросились эти молодые люди, и я успел только надеть шорты. Можно посмотреть в карманах, вдруг там завалялась… Он с серьезным видом стал расстегивать кнопки на карманах шортов (карманов на них было много). Тем временем, вторая флайка, изящно описав виток спирали над лагуной, проглиссировала по воде, и развернулась на пятачке у самого пирса. — Это кто еще? – подозрительно спросила Рокки. — Я не особо вникал. Искали тебя и канадскую журналистку. Твоя секретарша отправила их ко мне, потому что твой мобайл не отвечает. Я полагаю, что он лежит в кармане того костюма, который ты сняла перед тем, как надеть то, в чем у тебя не видно нескольких моих самых любимых деталей тебя, чем я сильно расстроен, потому что… — Aloha foa, — раздался хорошо поставленный командный голос, — Просим извинить за визит без анонса, но у короля Лимо канадская пресса потерялась… — Я не терялась, — перебила Жанна, — меня просто пригласили пообщаться. — Вообще, вы здорово придумали, — заметила хозяйка, — Прикатить прямо к обеду, ни раньше, ни позже. Это во флоте теперь так учат делать? — Нет, сен Митиата, это новое достижение компьютерной аналитики, — ответил ровный, несколько вибрирующий баритон. — Охеренно секретное, — вставил веселый женский голос. Три персонажа, выбравшиеся из флайки – «утконоса» выглядели следующим образом: Первый — довольно светлокожий креол в униформе лейтенанта INDEMI, среднего роста, широкий в плечах, в общем, из тех, о ком говорят «неладно скроен, но крепко сшит». У него слегка жлобская внешность, но видно, что этот парень хотя и не манкирует военно–прикладным спортом, но главным инструментом его деятельности является голова, а не руки, умеющие непосредственно держать оружие. Второй – одетый в яркий алый килт высокий худощавый и жилистый молодой мужчина мавританского типа, с подвижным артистичным лицом и огромными черными глазами. Если вы ищете кого–нибудь на роль командира античных морских разбойников, то вам этот парень подходит, можете не сомневаться. Третья – изумительно красивая молодая женщина–утафоа. На ней только лавалава и не какая–то новомодная, а классическая таитянская — просто пестрый платочек, обернутый вокруг бедер, так что оценить телосложение, созданное эволюцией за сотни поколений океанийцев, можно в одну минуту. Есть такой анекдот: Лайнер в рейсе. До земли миль сто. Крик: человек за бортом! Кэп видит: голая смуглая девчонка плывет одна в океане. Кэп командует бросить спасательный круг. Девчонка смотрит на это и говорит: «Я бы взяла такое кольцо для клумбы, но цвет не в тему, так что извините, я его не покупаю». Рокки окинула взглядом эту своеобразную кампанию и произнесла: — Слушайте, ребята, я могла вас где–то видеть? — Я думаю, очень даже могли, — ответил «разбойник», — Если вы, сен Митиата, в период своей координатуры, слышали про банду Крошки–Лоцмана, с юго–восточного Туамоту, про дробовик 4–го калибра и про флайку на кондомах… — Точно! – прервала его экс–координатор, — Лично вашу фотку, гражданин резервист, на фоне расстрелянного «Aquarato», я точно видела. А зовут вас… — Лисанто Перейра, — подсказал он, — а это соответственно резервист Уираити Анапото и сержант Арно Элмер, который стал лейтенантом. Времени–то прошло… — Не напоминайте мне про время, — перебила Рокки, — иначе я почувствую себя старой, толстой дурой, которая забывает имена и держит гостей на пирсе. Шагом марш за стол! Жанна, вы много потеряете, если не убедите их рассказать байку про Крошку–Лоцмана. … ********************************* Байка про двух резервистов, одного сержанта, 4–й калибр и банду Крошки–Лоцмана. (Записана на диктофон за обедом, в маленькой кампании, на берегу острова Маиао). ********************************* Рассказывает Лисанто: «Угодил я в тот раз в форт Агакауитае, это в атолле Мангарева на островах Гамбие, 23 ЮШ, 130 ЗД. Местечко красивое, но скучноватое. Лагуна мили 4 в поперечнике, очень мелкая, и кругом куча пологих островков, через каждые 200 метров. Из развлечений — только ацтекбол, рыбалка и дайвинг за лобстерами вместе с местными девчонками, только они ныряют намного лучше, чем я. Работа: морское патрулирование на флайке «Aquarato» (Водяная крыса). Маленькая кабинка типа мотоциклетной коляски, сверху длинное крыло, метров 8, прямо за спиной пропеллер и здоровый киль. Движок у нее электрический, 30 КВт, но ей больше и не надо. Я болтаюсь посреди нашего северо–западного сектора, глазею на островки, и слушаю всякую фигню по радио. Вахта 4 часа, делать не хрен, место не бойкое, и обычно тут ничего не происходит. Вдруг вызов с базы: Между Матуреивавао и Марутео шестеро на катере грабят бот–лавку. Приказ: задержать до приезда местной полиции. Подлететь поближе и помахать им крыльями: ребята, вы спалились, ложитесь в дрейф, ждите копов. На катере от меня не уйти, у Крысы ход сто узлов, а за попытку смыться суд вместо года даст два, вот и все. Вижу бот–лавку, вижу катер, прохожу на 50 метрах и машу им крыльями. А эти шестеро дегенератов врубают движок и на полной скорости на вест–норд–вест, к северному скоплению мелких атоллов, там до него 60 миль. Я иду над ними на высоте 200, чтобы увидеть, куда они пристанут и сообщаю на базу: такие дела. Мне в ответ: отслеживай их. Ну, я и отслеживаю. Вдруг эти говнюки на катере берут автоматы и давай палить по моей флайке. Я икнуть не успел, а у меня уже две дыры в левой плоскости и одна в фюзеляже. По инструкции, в таком случае положено сообщать на базу и уходить, пока флайка не упала. Разборки с воруженной бандой — это работа не для «Aquarato»: оружие там — самозарядная гладкостволка перед носом пилота на фюзеляже. Это — ружье 4–го калибра 26,5 мм, с лазерным маркером прицела. 360 выстрелов в минуту, 30 патронов в диске, 120 граммов крупной картечи в каждом. Полицейская игрушка ближнего боя. На флайке толку от нее…». Его перебивает Арно: «Это ты считал, что никакого, а ее не зря туда поставили». Лисанто: «Все так считали. Придумал какой–то мудак поставить на «Крысу» дробовик — слонобойку XIX века, только самозарядный. Типа, спроектировал. Денег заработал…». Уираити: «Фиг ли теперь спорить, мальчишки! Лис, давай уже, крути дальше». Лисанто продолжает: «Эти гады не думали, что я буду стрелять. А у меня обида, азарт, и все такое. Я пикирую прямо на их катер, смотрю на лучик лазера и жму гашетку. Тут эта штука как бахнет! Звук, как если в кабине включить отбойный молоток. На катере тоже сообразили и жмут свои гашетки. И так секунды три. Я, совершенно оглохший, прохожу по диагонали над ними, высота уже никакая. Движок они прострелили. Пропеллер встал Они мне много чего прострелили, левое плечо, например, но это я уже потом заметил. Короче, я погасил скорость, кое–как приводнился. Смотрю: руки ноги на месте. Плечо — минус кусочек шкуры. Колпак кабины в дырках, как в кино про II мировую. Катер уже ускакал куда–то. Рапортую на базу: была, типа, дуэль, а чем кончилась – хрен знает, но флайка лежит на воде, вся в дырочках, корпус течет и меня слегка подстрелили. Мне в ответ: главное, ты сам не в дырочках. Через полчаса подберем. Если флайка утонет — поплавай там, никуда не дергайся. И дай «Pan–Pan» по рации, вдруг кто–то рядом…». Его перебивает Уираити: «Кто–то – это я. Потому что сержант Элмер спал. Да, да, Арно, ты спал, хотя тебя назначили командиром летающей лодки «Estra Mar», на которой мы летели, укажем для протокола, с авиабазы Тематанги на атолл Реао за яйцами, курами, бамбуком, ямсом, бананами… короче, 2 тонны всякого добряка. Список 38 позиций у сержанта в кармане. Он, такой влез на борт, и говорит: «Гло, ты пилотировать умеешь?». Я говорю: «Еще как!». Опять, для протокола: на 14–й день рождения Лимо подарил мне самую простую флайку и стал учить. А тут мне уже было 19. Тогда Арно говорит: вот и классно. Перед лендингом в Реао — разбудишь. И — брык… Нет, Арно, не после взлета, а сразу. Когда я взлетела, ты уже музыкально храпел. Мне понравилось, и я подумала… Ладно, про лирику — потом. Дальше, минут 40 летим, сержант спит, я пилотирую. Потом слышу «Pan–Pan», в квадрате 22–137–b. Разворачиваюсь на норд–ист, бужу Арно: шеф, у нас приключение. Он хватает у меня трубку рации …». Лейтенант перехватывает нить рассказа: «Я вызываю этого парня, в смысле, Лиса, но мы еще не были знакомы. Спрашиваю: обстановка? Он: обстановка — говно, флайка тонет, я плаваю вокруг, чтоб ее еще сильнее не топить, а левую лапу пока заклеил пластырем, но это все херня. У вас на флайке пушка есть? Я: пушка — только пистолет–пулемет у меня под боком, а что? Он: надо урыть этих дегенератов, пока не ушли далеко, меня потом подберете, или наши с базы подберут, они уже вылетели. Тут я оцениваю обстановку, заключаю, что парень прав, и отдаю боевой приказ пилоту…». Вклинивается Лисанто: «Я в это время лежу на воде и надуваю кондомы. 12 штук целая упаковка и еще 7 в нецелой. Это я сообразил, когда искал пластырь в аптечке. Кондомов по инструкции, 1 целая упаковка — обязательно, начатая не в счет. 2 литра воздуха туда влезает легко. Я надуваю, закручиваю горлышко, и пихаю их в кабину. Итого 38 литров, 38 кило архимедовой силы. «Крыса» — легкая машинка, сделана почти вся из пластика, а аккумулятор (50 кг) я сбросил. 19 кондомов ей хватает, чтобы не утонуть». Подключается Уираити: «Этот катер я нашла, как не фиг делать. У него от движка был виден шлейф дыма метров на 300, и он еле тянул узлов 5. Лис им что–то там прострелил. Из шести кексов четверо, как выражаются католики, уже отдали богу концы, а двое еще что–то хотели. Они тоже были подстреленные, но не качественно. Тут Арно стал играть в терминатора. Пристегнулся тросом, чтоб не выпасть, открыл левую сторону стекляшки, взял ПП и высунулся почти до пояса. А мне приказал делать круги с креном 30 градусов. Я специально спросила: по нам не будут стрелять? А он говорит: куда им! Обманул, что характерно. Я жутко доверчивая к мужчинам. У меня вечно из–за этого проблемы. Я, как дисциплинированный пилот–резервист, накручиваю эти круги на высоте 150 метров, под хлопки его пушки. Настроение у меня резко идет на минус, потому что снизу тоже хлопки. Эти кексы аналогично решили поиграть в терминаторов. С другой стороны, что им еще делать? Я туда даже не смотрю, чтобы совсем не расстроиться. Потом Арно мне говорит: падай до 30. Я говорю, что на хрен это надо — на 30 нас точно подстрелят. Он отвечает, что, во–первых, это приказ, а во–вторых, уже не подстрелят. А надо это, чтобы сделать контрольные выстрелы, согласно инструкции. Я снижаюсь, Арно лепит по ним контрольные, попадает только со второго — третьего раза. Дальше мы переходим к роли Чипа и Дейла, и спешим на помощь. Лиса с его почти затонувшей «крысой» я увидела, еще до того, как мы играли в терминатора. Подкатываем к нему и, открыв боковой люк, делаем разумное предложение: давай руку – мы тебя втащим! Он говорит: Нет, сначала грузим флайку. Зря я, что ли, убил на нее 19 кондомов? Мы с Арно поржали и полезли в воду. «Крыса», она модульная. Крылья, киль, движок с пропеллером снимаются, но мы забахались разбирать ее в воде и таскать модули в люк. Загрузили. Сидим голые, на пятачке крепления подкосной опоры крыла, курим, обсыхаем, ждем копов. Прикатили шериф и констебль. Спрашивают: вы загасили банду Крошки–Лоцмана? Ну, мы. А на оружие можно посмотреть? Удачно получилось, что флайка не потопла…». Рассказывает Арно Элмер: «Ясно, что мой ПП их не интересовал, так что мы отправили их смотреть пушку на Крысе в багажном отсеке. Они глянули и говорят: вы нас парите! Это же просто дробовик, хоть и 4–го калибра. Полста метров рабочая дистанция. Я им: а вы возьмите патрон из барабана и тащите сюда. Я вам покажу кое–что. Разобрал при них один патрон, и показал, что там контейнер, и в нем не картечь типа шариков, а стальные штучки с острыми кривыми крылышками. Они летят строго прямо, типа как планеры, и втыкаются в личный состав даже на излете. В контейнере — 80 таких штучек по полтора грамма, а Лис отстрелял по катеру 15 контейнеров. Вот и весь хрен до сантима. Так что, нечего тут про дробовик. Матчасть учить надо! Потом про этот случай было по TV, и к инструкции сделали примечание, что пушка на Крысе — это серьезная машинка». ********************************* … — А что было дальше? – спросила Жанна, слегка шокированная таким простым и, если можно так выразиться, технологичным отношением к насильственной смерти. — Дальше мы полетели на атолл Реао, — сказала Уираити, , — яйца и остальные 37 позиций никто не отменял. И Лис полетел с нами. У него с плечом ничего такого, просто мы его перевязали нормально, но было ясно, что у него резерв–раунд закончился по ранению в рейде. К тому же, после боевой операции полагается отпуск. Нас всех троих выпихнули. Арно — на 5 дней, а Лиса и меня – до следующего раунда. — И дали денежную премию, — добавил Арно Элмер, запив пальмовым вином последний кусок мяса (который был проглочен уже с явным трудом), — а Лису еще флайку отдали. — Она, по патрульным меркам, была убитая, — уточнил Лисанто, закуривая сигарету, — а я заклеил дырки, починил движок, поставил новый аккумулятор, и она до сих пор летает. — Покажи Жанне фотку, — подсказала Уираити. Лисанто кивнул, потыкал в меню на своем коммуникаторе, и передал канадке. Экранчик был маленький, но с высоким разрешением и хорошими цветами. На фото — те же трое, только очень молодые, в чуть помятой флотской форме позировали рядом с маленьким самолетиком защитного цвета. Различимы были даже дырочки от пуль в пузыре кабины. У Лисандро ниже края короткого рукава рубашки наблюдалась белая повязка. С другой стороны от флайки стоял военный с офицерскими нашивками на форме. — Капитан–команданте Илле Огви, — пояснил Арно, — сейчас он уже майор, команданте бызы ВВС Ллийс, недалеко от Мадагаскара. — Кстати, это он сказал про групповой секс, — добавила Уирпити. — Нет, — возразил Лисанто, — он сказал: «Желаю всем троим хорошо развлечься». Ты его спросила: «Типа, групповой секс, сен командеанте?», и он ответил: «это на ваш вкус». — Но, поскольку мы все равно собрались к Уире на острова Халл, — продолжил Арно, — то этот самый групповой секс уже был у нас в программе. — После дельфинов, разумеется, — уточнила Уираити, — Дельфины вне конкуренции. — Дельфины? – переспросила Жанна, — Я была на Халле, но дельфинов не видела. — По ходу, они не всегда там живут, — пояснила та, — Но раз — два в неделю обязательно заплывают погостить. Этот дельфиний прайд туда приманила еще моя прабабушка… Общение с дельфинами, легенды о дельфинах, дельфиний язык и дельфиний интеллект: это неисчерпаемые темы, по которым у каждого меганезийца найдется, что рассказать. Еще и десятая часть баек не была исчерпана, а солнце уже заметно склонилось к закату. … Взлет на «утконосе с импеллером» (которого Фидэ так выразительно назвал «чумой»), напоминал старт космического корабля. Остров Маиао провалился вертикально вниз, а перегрузка вдавила Жанну в кресло, как будто гидравлическим прессом. Уираити, повернувшись к Элмеру, проворчала. — Не выпендиривайся. Человека же везем, а не банку селедки. — Ты же сама первая кричала: «быстрее, бытрее, на Никаупара надо успеть до темноты». — Ага! – съехидничала она, — Сам час болтал про дельфинов, теперь на взлете экономишь 40 секунд, а я виновата? Артист, блин. — Это Лис болтал, — возмутился он, — а я только корректировал огонь. Тьфу, joder, я хотел сказать, исправлял неточности. — Какие еще неточности? Я был точен, как трижды долбанный швейцарский хронометр! — Мозги не греби, ладно? – предложил лейтенант. — Это еще надо посмотреть, кто гребет мозги, — философски заметила Уираити. Арно вздохнул и, с досадой, хлопнул ладонью по колену. — Ну, ясно. Из–за меня опаздываем, я плохо взлетаю, и мозги гребу тоже я. Охереть! — Не дуйся, — примирительно сказала она, — хочешь, я с тобой полечу на Капингамаранги? — Хочу, — сказал он, — но не надо. Лимо и Аи обидятся. Ты же обещала приехать. И потом: как Лис будет один свиней выбирать? Ирианцы его напарят, на ночь глядя, только так. — Меня? — удивился Лисанто, — Это я их напарю. Я на Тубуаи родился, я даже индуса могу напарить, а ирианцы, они попроще все–таки. Летите вдвоем. Я как–нибудь отмажусь. Ну, прилетит Уира на 5 дней позже, большое дело. — Нет, foa. Во–первых, Уира обещала. Во–вторых, все равно мне рано утром на доклад к майору Валдесу, а что дальше — хрен знает. Может быть, сразу придется лететь в Палау. Лучше вы потом вдвоем ко мне прилетайте. Мы там так позажигаем — караул! Уираити повернулась к Лисанто. — Слетаем? — 2700 миль от Рапатара. — сказал он, — Может, возьмем мою «Fronda» и мигом… — Нет уж, — перебила она, — Возьмем флайку Лимо и полетим по–человечески. — Ладно, — со вздохом, согласился Лисанто. — Типа, договорились? – уточнил лейтенант. — Типа, да, — ответила Уираити, а Лисанто энергично кивнул. Жанна воспользовалась паузой, чтобы вклиниться в разговор. — Sorry, а что такое Никаупара, и почему мы туда летим. В смысле, я думала… — Докладываю, — перебила Уираити, — на Никаупара у ирианцев самые дешевые свиньи в радиусе 1000 миль. Там вообще все дешево. От полигона Халл до Никаупара 300 миль к северо–западу, меньше 8 часов на катере, а от Аитутаки до Никаупара вообще всего 50 миль к юго–востоку. Мы сейчас пролетаем 700 миль на West–South–West и лэндимся там. Потом Арно летит на Капингамаранги, это северо–западный сектор океана, (мы — в юго–восточном). Короче, он летит, а мы с Лисом идем выбирать свиней, и везем их на катере на Халл. Ну, Аи попросила купить два десятка хрюшек. — Никаких проблем, — согласилась Жанна, — А я в это время где? — В пещере водяной крысы, — ответила та, и пояснила, — Это отель, его держат два канака, Джабба и Нитро. У них тоже дешево, кстати. Там даже deltiki останавливаются. — Я тебя познакомлю, — вмешался Арно, — я все равно у них буду горючку покупать. — А дальше? — спросила канадка. — Дальше переночуешь. Завтра прилетят Хаото и Таири. Они там берут продукты. Грузят четверть тонны еды в свою летучую этажерку. Экономия в полтора раза, а то и больше. Жанна с облегчением вздохнула. — Теперь понятно… Слушайте, а ирианцы, это — кто? — Ириан — это западная, индонезийская половина Новой Гвинеи — пояснил Лисанто. — Тогда как они появились на этом атолле? — Значит, было так, — вмешался лейтенант, — Они шли на самоходной барже, откуда–то с севера Новой Гвинеи куда–то на Филиппины и решили срезать через нашу акваторию в округе Палау. Средь бела дня. Откуда только берутся такие наглые… — На самоходной барже? — переспросила Жанна, — Но это же судно не совсем для океана. — Ага, — согласился он, — Вот патрульный пилот и заинтересовался, что это за артисты. А дальше — понятно. Вызвал по рации штурм–бот, этих подсекли и посмотрели, что у них в трюме. Они еще протестовали: «это незаконный досмотр торгового судна». Про законы вспомнили, надо же. Закон им зачитали в местном суде атолла Хотсарихиэ. ВМГС. Лейтенант вытянул вперед указательный палец правой руки и прищелкнул языком. — Я не понимаю, — сказала Жанна, — Их расстреляли или сослали на Никаупара? — Ты плохо рассказываешь, — вмешалась Уираити, — Расстреляли экипаж, а ребят, которые обнаружились в трюме, надо было где–то поселить. — Потому что мэр Аитутаки первым на них заявился, — добавил Лисанто, и пояснил, — на Никаупара почти не было жителей, и он входил в муниципалитет Аитутаки. — На восточном моту не было, — уточнил лейтенант, — А на западном – агробиологический центр, на месте Station de Copra, которую построили новозеландцы еще в прошлом веке. — Британцы в позапрошлом, — поправил Лисанто, — Кстати, агробиологи там не жили. Они приезжали с Аитутаки. Это теперь они там живут, потому что есть рынок и все такое. — Вы совсем меня запутали, — объявила канадка, — какие ребята в трюме? — Ты про торговлю людьми слышала? – спросил Арно, — вот это она и есть. Индонезийцы уже полвека не могут навести там хоть какой–то порядок. Племена папуасов — ириано как жили в первобытном состоянии, так и живут. Только их еще стали продавать в рабство. Дело не хитрое: приехать с автоматами в отдаленный поселок, загнать всю здоровую молодежь в фургон, а дальше в порт, и к перекупщику. Тот везет их морем куда–нибудь в Индокитай, и дальше уже в розницу. Девочки, мальчики… Ну, понятно. — Ты хочешь сказать, что их продают баржами? — ошеломленно переспросила Жанна. — А то ты доклады ООН не читаешь, — фыркнул лейтенант, — Это же из года в год пишут: «Столько–то миллионов людей проданы в рабство. ООН обеспокоено ростом бла–бла–бла». Толку–то с их беспокойства. А когда на Хотсарихиэ шлепнули работорговцев, из того же ООН начались претензии на внесудебную расправу. Какая же она внесудебная? Еще заявили идиотское требование: вернуть ирианцев на родину. А на хер им эта самая родина. Чтобы какой–нибудь кондом еще раз продал их в рабство? — Тут у них дом, семья, бизнес, — добавил Лисанто, — Ко многим приехали родичи с Новой Гвинеи, целые семьи, с детьми. Тут есть хорошая работа, нормальная медицина, базовая школа и агротехнический колледж от университета Атиу. — Скажи ребятам, чтоб свозили тебя на Атиу, — встряла Уираити, — Он чуть больше, чем Рапатара, но совершенно сказочный. Там есть настоящее пресное озеро, Тирирото, где гнездятся лиловые фламинго. Они трансгенные. Местная достопримечательность. Жанна кивнула и, стараясь не показать слишком большого азарта, бросила реплику: — Мне говорили, что рядом с Атиу есть еще интересный островок Такутеа. — Есть такой, — подтвердил Элмер, — 40 миль на северо–восток от Никаупара или 10 – на юго–запад от Атиу. Овальный остров, 1500 на 1000 метров. Вокруг — рифовый барьер, примерно как на Рапатара. В центре острова — маленький лес из панданусов. С пресной водой — проблема. В смысле, ее нет. — Там кто–нибудь живет? — Не знаю, — лейтенант пожал плечами, — Вроде бы, его арендует какая–то фирма. Лучше спроси в баре на Никаупара, там тебе точно скажут. … ======================================= 43 – МАК ЛОУ. Биохимик с космическим хобби. Дата/Время: 6 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Никаупара. Моту–Мануае, мини–отель «Aquarato Cave». ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №21. Ковбои Никаупара. Маленький Дикий Запад. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Никаупара — это атолл причудливой формы, возникший на пике подводного вулкана. Он включает два островка и коралловый барьер в виде деформированного прямоугольника, 2,5x4 мили, окружающего лагуну и островки. Больший (4 кв. км) восточный остров, Те–ау (горшок) напоминает толстостенный горшок в разрезе, поскольку имеет собственную внутреннюю лагуну с узкой горловиной. Меньший (2 кв. км) Западный остров, Ману–ае (птичий коготь) действительно похож на орлиный коготь, основание которого лежит на северо–западе, а острие тянется на юго–восток, изгибаясь дугообразной косой, радиусом около километра, почти до середины лагуны, так, что кончик когтя смотрит на север. Эта точка называется Руакау (как раз там расположен мини–отель «Aquarato Cave»). Мы приводнились на курсе юго–восток — северо–запад, вдоль осевой линии атолла, между островами и Элмер подрулил к отмеченному двумя яркими алыми фонариками–маяками дальнему концу длинного пирса на северном выступе горловине Те–ау. Солнце уже село, лишь над лежащим справа от нас Ману–ае виднелась тонкая оранжевая полоска заката и на слабой волне переливались слабые золотистые блики. На пирсе происходит короткое, но очень эмоциональное прощание. Я вспомнила одну из фраз, вскольз брошенных королем Лимолуа: «Паоро — веселая богиня, но капризная, так что мы, канаки, прощаемся легко, но каждый раз, как навсегда». Когда мы вдвоем с Элмером вернулись в кабину, на его лице уже не было ни следа огорчения. Проехав по лагуне около полумили на запад до кончика когтя Ману–ае, он остановил свой «утконос» у пирса отеля, пришвартовавшись между дешевой фанерной флайкой с одной стороны и модерновым аквабайком с другой. Мы проходим мимо предельно–миниатюрного катамарана «proa» с необычной мачтой–рогаткой, мимо мини–траулера (при виде него я вспоминаю соседей Рокки на острове Маиао), и мимо очень элегантной флайки, похожей на раскинувшего крылья стрижа с толстыми лапами–поплавками, выступающими далеко перед фюзеляжем. На ее боку — эмблема: силуэт кенгуру в прыжке над волной и аббреиатура «NZAMP–RIOS». Арно бросает: «Это Rescue Inter–Oceanic Service. Участники — Новая Зеландия, Австралия, Меганезия, Папуа. Океан общий. Вот это — австралийцы». Я спрашиваю: «потому и кенгуру?». Он смеется: «Нет, кенгуру тоже общий. А модель флайки австралийская». … В архитектуре «Aquarato Cave» я узнаю что–то родное. Ну, конечно! Это старый добрый ковбойский стиль «Wild West Saloon». Открытая таверна, а сверху, на толстых столбах – мансарда–отель. Явно не пять звездочек. И не три. И даже не одна. Впрочем, мне здесь предстоит провести только одну ночь, так что не страшно, а наоборот, интересно. Еще один штрих местного колорита. Оба бармена тоже колоритны. Они почти одинакового среднего роста, но в остальном – разительно отличаются. Первый, по прозвищу Хабба, кругленький, похожий на добродушного провинциального булочника. Второй – Нитро, своим мощным сложением напоминает злого неандертальца из трэшевых голливудских фильмов про каменный век. В общем, если при виде Хаббы хочется заказать сосиски с пивом, то при виде Нитро возникает желание вызвать полицию — так, на всякий случай. В салуне десяток посетителей, в центре внимания — 40–дюймовый TV–экран над баром. Там показывают какие–то новости. Лейтенант Элмер бросает ленивый взгляд на экран, приветствует барменов взмахом руки и направляется к стойке. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — Aloha, foa. Короче, это — Жанна, репортер из Новой Шотландии, это на Атлантике, в Канаде. Она ходила на «hotfox» в циклон Эгле смотреть взрыв L–бомбы, а потом еще всякое и, по ходу, запарилась. Ее надо напоить кофе, накормить… — Ты, бро, взводом командуй, — перебил его Хабба, — А здесь мы, типа, сами разберемся. — Ну, типа, если вы такие умные, то я полетел на Капингамаранги. — Ни хрена себе, — проворчал тот, — нет бы, посидеть, пива выпить… — Когда полечу в отпуск, зайду и выпью целый галлон, — пообещал лейтенант, — а сейчас мне бы залить пару кубов спирта, а то у меня в баке всего литров полтораста. — Идем, — сказал Нитро, легко перепрыгивая через стойку, — заправим твой хреноплан. — Сам ты хреноплан, — фыркнул Элмер и браво козырнул канадке, — Удачи тебе Жанна. Если будешь еще в наших краях — звони. Позажигаем как следует! — И тебе удачи, Арно! – ответила она, — Если окажешься в Nova Scotia, то виски Glenora обещаю в любых дозах. Закуску тоже, разумеется. — Гло, тебе кофе, какао или чего покрепче? – спросил ее Хабба. — Пожалуй, какао, — решила Жанна, затем добавила, — и чего покрепче — тоже. — Ром, виски, текила, бренди или местная самогонка? – уточнил тот. — Предпочитаю местную продукцию, — с улыбкой ответила она, по опыту зная, что такой выбор, как нельзя лучше способствует вхождению в провинциальную кампанию. — Вот это по–нашему! — обрадовался бармен. — Хабба, сделай телек потише, а? – попросила молодая мулатка из кампании за соседним столом, — А то док Мак сейчас горло надорвет. — Нет проблем Дилли… Сейчас. Скороговорка по TV стала примерно вдвое тише и Жанна услышала окончание фразы, произнесенной крепким загорелым дядькой лет 40 — 45, сидевшим за тем же столом. — … Удивляются, что новая власть хочет видеть их или за границей, или за решеткой. — А кто эту новую власть привез? – иронично поинтересовался его оппонент, судя по униформе с эмблемой — кенгуру с надписью «NZAMP–RIOS» один из австралийцев, флайка которых была припаркована у пирса. Его коллега в такой же униформе сидел рядом, старательно раскуривая сигару. — А кто привез туда старую власть, а Юрген? – с такой же иронией спросила мулатка. — Ты еще докопайся до времен Ноева ковчега, — ответил ей второй австралиец, на пару секунд оторвавшись от сигары. — Какой Ноев ковчег, Патрик? – возразила она, — Это случилось не так давно, в 1885–м. Бельгийский король Леопольд II аннексировал Центральное Конго, поставил там своих наместников, и они 75 лет грабили, убивали, насиловали. Миллионы жителей сделали рабами, и отрезали им уши и носы за невыполнение нормы по сдаче каучука. А все до единого европейские правительства признавали, что это законно и правильно. Ах да, я чуть не забыла сказать: всех жителей обратили в римский католицизм. Как это мило со стороны Европы: принести темным неграм–язычникам свет религии любви. — Ты кое о чем забыла, Дилли, — заметил Юрген, — С 1960 года Центральное Конго стало независисимым государством. За столько лет можно было и… — Не было никакой независимости, — перебила она, — А было полдюжины территорий, на которых рулили те же бельгийцы, или про–ангольские повстанцы–комми, или бандиты, которых снабжали деньгами, оружием и морфием швейцары и эмиратчики. — Предоставление номинальной независимости, — вмешался дядька, произносивший ту, первую услышанную Жанной фразу, — было способом снять с себя ответственность, но сохранить власть и возможность грабить население. Это ново–европейское понимание политической культуры, еще более отвратительное, чем в эпоху расцвета империй. Второй австралиец, раскуривший–таки свою сигару, прокомментировал: — Короче говоря: по теории дока Мак Лоу, во всех мировых бедах, включая штормы, цунами, землетрясения и глобальное потепление, виновата европейская цивилизация. — Шторм – не проблема! – громогласно заявил Хабба, ставя перед Жанной огромную кружку какао и стаканчик с прозрачной жидкостью, от которой исходил сильнейший аромат перебродивших фруктов, — Глобальное потепление вообще фигня. А вот оффи, особенно европейские, это такая зараза, которая лечится только аммоналом. — Это точно, — поддержал его коллега Нитро, — Помнишь заварушку в Нумеа, на Новой Каледонии? Пока мы не заложили под них два центнера… — Ага, — перебил Хабба, — Но это дело прошлое. Мы же про Африку, так? — А о чем вообще спор? – поинтересовалась Жанна. — Про европейскую цивилизацию, — брякнул Нитро, — В смысле, что мы ее в Африку не везем. А если разобраться, то на хрен африканцам эта европейская цивилизация. Ее не съешь, в нее не оденешься, и в смысле секса толку от нее ровно ноль. — Оружие, вы, однако, привезти не забыли, — встрял Патрик. — Оружие, — веско сказал Нитро, — это первое дело в цивилизации. Не в европейской, а в нормальной. Цивилизация начинается с того, что есть мэр, судья и коп с пушкой. Тогда фермер может спокойно заниматься огородом, а док Мак может придумывать для него всякие штуки, вроде килокартошки, мегабанана или гигатыквы. И получается прогресс. — Война получается, — возразил Патрик. — И не простая, а с водородными бомбами, — добавил Юрген. — Где? – спросил Хабба. — Да везде, — ответил австралиец, — Такие трюки, как с этими двумя бомбами… — Какими двумя? – перебил бармен. — Такими. Одна – у вас, севернее Таити, а вторая – в Африке, под этой горой, как ее… — В Африке это были тролли, — снова перебил Хабба, — в новостях ясно сказано… — Нам–то мозги не пудри, — возмутился Патрик. — Это ты нам не пудри, — ответил тот, — Профили уровней радиации видел? Те, что с американского спутника транслировали? Ну и какая, на хрен бомба? Простой выброс радона. Я у тебя в Австралии, на озере Фром, столько же могу намерять. Хоть прямо сейчас. Давай по интернет залезем в инфо–поток с метеоспутника и посмотрим. — На озере Фром — урановое месторождение, это другое дело. — Так и в Мпулу под горой Нгве — урановое месторождение. И, я не понял, при чем тут оружие? Тролли никого пальцем не тронули. Они, по ходу, гуманисты. Юджин в примирительном жесте поднял руки вверх. — ОК, черт с ними, с водородными троллями. Но вы нафаршировали Мпулу обычным оружием так, что дети играют с пистолет–пулеметами, как с плюшевыми зайчиками. — Пусть играют, с чем хотят, — сказала Дилли, — Главное, они сыты. — Верно, — согласился австралиец, — Еда это тоже очень важно. Еда, оружие и полное отсутствие моральных ограничителей. — У тебя есть действующая модель морального ограничителя? – язвительно спросил Мак Лоу, — Надеюсь, ты не забыл оформить патент на этот дивайс, и найти парней, которые выдвинут тебя на Нобелевскую Премию Мира. Уверяю тебя, ты ее получишь. — Я имел в виду обычные нормы морали, — уточнил австралиец, — Те нормы, которые не позволяют людям в цивилизованных странах убивать и грабить друг друга. — Wow! А я думал, что им не позволяет полиция. Скажи по секрету, где экспонируется действующая модель цивилизованной страны? Я дам хорошие деньги за просмотр. — В Австралии, — сказал Юджин, — тебя не ограбят, даже если на милю вокруг нет ни одного полисмена. Бывают исключения, но редко. — Как правило, — заметила Дилли, — тебя и в Мпулу не ограбят. Раньше бы ограбили, а теперь нет. Потому, что там решены проблемы с предметами первой необходимости. Прикинь, Юджин, грабят в нищих странах, а не в благополучных. Вот и вся мораль. — Вообще–то, — уточнил австралиец, — я говорил не столько об уличной преступности, сколько о грабительской войне. Этот кекс, полковник Нгакве, которого вы привели к власти, запросто может послать несколько тысяч головорезов куда–нибудь в Малави. — Как правительство Австралии послало 50 тысяч солдат во Вьетнам? – спросил Мак. — Э… Ну, во–первых, это было больше полувека назад. — Ты имеешь в виду, что полвека назад Австралия не была цивилизованной страной? — Но, док Мак, это другое дело, — вмешался Патрик, — Это была война против комми. Мак улыбнулся и удовлетворенно кивнул. — Вот мы добрались до сути европейской морали. Голодный аморальный африканец и голодный цивилизованный европеец убьют и ограбят тебя, если у тебя есть пища или деньги. Но только тот, кто был воспитан европейской или аналогичной цивилизацией, будучи сытым и богатым, убьет тебя, потому, что ты комми или иноверец, в общем — «враг народа». Был такой универсальный термин, его придумали большевики в СССР. Нецивилизованному африканскому язычнику этого не понять, он слишком аморален. — Знаешь, док Мак, — немного обиженно ответил Патрик, — Это понятно, что человек с таким образованием, как у тебя, может доказать простым парням, вроде нас, что Луна сделана из швейцарского сыра, у кошки шесть ног, а дикарь лучше цивилизованного человека. Это называется софистика. Но благополучное богатое общество создалось, в первую очередь, в странах с европейской моралью. Что ты на это скажешь? — Так это понятно, — ответил Мак, — Европа 500 лет грабила Африку, вывозила оттуда ценности: металлы, минералы, древесину, каучук и рабов. А туда, в Африку, ввозила токсичные отходы: свою мораль, бандитов, и отработанное ядерное топливо. — Мораль, как токсичный отход, это круто, — заметила Дилли. — Это банально, — возразил тот, — Информационные шлаки достаточно хорошо изучены. Это — беда больших компьютерных сетей, баз данных, и человеческих обществ. Когда информационные шлаки накапливаются, система закономерно деградирует. 5000 лет истории цивилизации указывают на устойчивую повторяемость этого явления. Жанна, наблюдала за Мак Лоу, пытаясь вспомнить, где видела его раньше. Она очень хотела вспомнить, откуда ей знакомо это лицо. В любом случае, сейчас был хороший повод познакомиться поближе… — А можно скромной канадской девушке поучаствовать в вашем научном споре? — Запросто, гло, — ответила ей Дилли, — Подгребай сюда вместе со своей выпивкой. — Так что там с пятью тысячами лет деградации, док Мак? – спросил Юджин. — Давайте вспомним историю, — предложил тот, — Начнем с древнего Египта. Что с ним приключилось? Что заставило его исчезнуть с лица земли? — Варвары напали, — ответил австралиец, — Кажется, гунны. — Гиксосы, — поправил Мак, — Гунны были примерно на 2000 лет позже. Впрочем, это не существенно. А что стало с Шумером, Хеттами, Вавилоном, Персией, Элладой, Римом? — Вот Рим точно уничтожили гунны, — сказал Патрик. — Вандалы и готы, — снова поправил док, — Но, это тоже не существенно. Важен принцип: Некий этнос становится субстратом для государства. Государство вырастает в империю. Возникает сложная социальная структура с централизованным религиозным культом, с морально–правовой системой, с кастой интеллектуалов и политической элитой. Мелкие этносы вокруг втягиваются в орбиту этой империи. Армия распространяет имперскую власть, а менее заметная армия миссионеров — имперскую идеологию, т.е. фактически, другой аспект той же власти. В столичных городах возводятся циклопические здания, создаются произведения искусства, учреждаются университеты, развивается наука… И вдруг, все это величие, начинает гнить изнутри, все быстрее и быстрее. Потом приходят кто угодно — гиксосы, вандалы, норманны – и добивают эту полумертвую империю. — Потому что зажрались, — веско заявил Юджин, — Народ перестает работать и начинает требовать хлеба и зрелищ. Короче, полный разврат, как в фильме про Калигулу. — По–твоему, народ надо держать голодным? — поинтересовалась Дилли. Патрик несколько сконфуженно повертел в пальцах свою сигару. — Ну, не то, чтобы голодным. Просто, должна быть умеренность. — Ага, — сказала она, — Значит, кто–то должен контролировать, чтобы у народа была эта самая умеренность. А то народ зажрется, и дальше – как с Калигулой, верно? — Мораль должна быть, — ответил ей Юджин, — Та самая мораль, которую док Мак так ругает. Тогда люди будут думать не о брюхе и сексе, а о других, более важных вещах. — О каких? – спросила Дилли. — О будущем, — ответил он, — О том, как будет жить следующее поколение. — Классно! – сказала она, — Я понимаю так. У меня семейный бизнес. Я считаю деньги и распределяю: это – на пожрать, а это – на развитие, чтобы следующее поколение могло больше жрать и больше тратить на развитие. Это расширенный продуктивный цикл, но это ни фига не мораль. Это математическая экономика, прикинь? А твоя мораль – это другое. Это когда тебя ограничивают в потребностях, чтобы не пришлось ограничивать Калигулу, или какого–нибудь другого оффи. Твоя мораль – это когда пирамида фараона важнее, чем мясо в супе у твоей семьи. Еще скажи, что я не права. — Про фараонов спорить не буду, — сказал Юджин, — Но сейчас–то пирамиды не строят. — Еще как строят! — возразила Дилли, — Но каменные пирамиды это дешевка. Аппетиты выросли. Хеопс удавился бы от зависти, если бы видел бумажные пирамиды нынешних оффи. Вот это – сила! Целая армия Калигул не сможет просрать столько, сколько одна бюджетная программа поддержки фондового рынка и банковской ликвидности. А есть еще военный бюджет с авианосцами по миллиарду баксов за штуку, и другие легкие настольные игры типа международного фонда реконструкции и развития. Один только комплекс зданий международных организаций в Женеве больше, чем сраная пирамида Хеопса раз в сто. Что с этим дерьмом будут делать будущие поколения? Водить туда туристов с альфы–центавра: приколитесь, братья по разуму, на какую херню тратили деньги наши далекие предки. Типа, у них был такой культ: назывался мораль. Что–то такое про загробный мир и общечеловеческие ценности, как говорят археологи. — Это издержки! – отрезал Юджин, — Да, чиновники воруют. Они всегда воровали. Но уровень жизни растет, технологии изобретаются, наука развивается… — … Примерно в 20 раз медленнее, чем если бы жреческая каста не вставляла палки в колеса, — перебил его док Мак, — и раз в 5 медленнее, чем необходимо просто чтобы не вылететь в трубу. Повторяется древний египетский сценарий. Персидский. Римский. — А можно подробнее и как–то менее сумбурно? — спросила Жанна. Док Мак кивнул, улыбнулся и достал из кармана пестрой рубашки толстую сигару. — Сейчас я основательно закурю, и постараюсь изложить без сумбура, — пообещал он, чиркая спичкой, — Начнем танцевать от двери… Или, от пирса, как здесь говорят. — Вы не здешний? — поинтересовалась канадка. — Я иммигрант из британского содружества, — ответил он. — Британское содружество большое, — сказала она. — Совершенно справедливое замечание, — согласился док Мак, — Но давайте не будем отвлекаться на посторонние темы. Начнем от первого действия нашего сценария. Есть успешный или, как говорил доктор Гумилев, «пассионарный», этнос. Как обычно, там есть элита: вожди. Они выдвинулись благодаря своей хитрости, смелости и военному мастерству. Они живут несколько лучше соплеменников: им достается большая доля добычи, самые красивые женщины и самое лучшее оружие. Но их жизнь, по сути, не отличается от жизни любого воина или охотника в племени. Кроме того, они все время испытывают давление со стороны подрастающих молодых лидеров, которые стремятся занять место в элите, вытеснив оттуда стареющих вождей. Это естественный процесс в любом социуме приматов – будь то люди, бонобо, шимпанзе или даже павианы. Место альфа–самца принадлежит самому эффективному из претендентов. Это необхоимо для выживания племени. Старые вожди не желают расставаться с альфа–статусом и, для его сохранения, готовы на разнообразные уловки. У шимпанзе и бонобо, в сообществах из нескольких десятков особей, такие ухищрения дают старому вождю лишь небольшую фору. Иное дело – у людей, с более многочисленными племенами и с более развитыми средствами символической коммуникации. Внедрив в сознание соплеменников некое представление о символах эффективности, можно перевести конкуренцию за альфа–позицию в своего рода виртуальное пространство. Расхожий пример – это владение суперфаллическим объектом: тотемным столбом, башней, в общем – каким–то очень большим недвижимым объектом, который символически отождествляется с… — … Огромным хером, — договорила Дилли. — В общем, да, — подтвердил Мак Лоу, — Яркие примеры это колокольня, минарет или высотные здания комплекса UN в Женеве. Другой символический прием — это символ происхождения от тотемного духа–покровителя. Учреждение родовой аристократии, достигшее своего наивысшего развития в странах «буржуазной демократии», где уже нельзя войти в родовую элиту, победив какого–то аристократа в бою или на поединке. Претендент там должен пройти через всю последовательность ритуальных инициаций, определяемых высшей аристократией. Это ритуалы партийной карьеры, выборов… — Эй–эй! – перебил Патрик, — При чем тут выборы? — При том, — спокойно ответил Мак Лоу, — что выборы по процедуре, принятой в странах буржуазной или социалистической демократии, это обыкновенная культовая инициация претендента, избранного аристократией. Она практикуется в виде публичного ритуала у многих примитивных племен, это этнографический факт. Надеюсь, ты не будешь меня убеждать, будто на этих выборах что–то решает т.н. «народ»? Патрик погладил ладонью чисто выбритый квадратный подбородок и молча покачал головой в знак того, что не будет. Мак Лоу улыбнулся, кивнул и продолжил. — До сих пор я говорил о возвышении некой группы особей за счет конструирования вымышленных достоинств. Но этого мало. Чтобы доминирующее положения группы было стабильным, надо не только возвысить эту группу, но и унизить всех остальных. Выражаясь точнее, надо блокировать всем остальным особям любые пути независимой социально–значимой самореализации. Секс, рождение и воспитание потомства, поиск и интерпретация актуальных знаний, производство и потребление товаров, эстетическое самовыражение, организация самоуправления в сфере безопасности и права – все это должно быть закрыто для людей, не принятых в правящий клан оффи. Если этого не сделать, у людей появится возможность сравнения деятельности оффи с деятельностью неформальных лидеров. Сравнение, естественно, окажется не в пользу первых, и вся конструкция искусственно–обоснованной власти оффи может рухнуть. — Не понимаю, при чем тут секс и рождение потомства, — перебила Жанна. — Основной инстинкт, — ответил Мак Лоу, — На нем основана естественная процедура признания альфа–самца самками племени. Если люди смогут демонстрировать свою сексуальную и репродуктивную состоятельность, то искусственной системе рангов в обществе будет нанесен удар в самое больное место… Извините за каламбур. Кстати, задумаемся: почему европейская мораль предписывает женщинам занятие сексом без удовольствия, а затем беременность и роды в максимально–болезненном режиме? — Где это она такое предписывает!? – возмутился Юджин. — В библии. Прочти на досуге, это где–то в самых первых главах. Там, где бог Иегова произносит длинное и качественое проклятие в отношении всего человеческого рода. Далее в том же проклятии, предписывается, чтобы труд был для человека изнурителен, ненавистен и туп. Это тоже важно. Если человек работает не как скот, а как разумное креативное существо, он сломает систему. Оффи–бог, конечно же, это предусмотрел. — Ты хоть бога оставь в покое, — попросил Патрик. Мак Лоу пожал плечами. — Ладно, оставлю. Тем более все равно его нет. — Это еще доказать надо! — В другой раз, ладно, Патрик? Просто я обещал Жанне изложить систематически, а раз так – на очереди у нас послания апостола Павла. — Он–то при чем!? — О! Это очень толковый апостол. Он четко сформулировал одну мысль: если общество переведено из системы натуральных ориентиров в систему искусственных ценностей и статусов, то это общество ожидает конец света. Оно обречено, как пассажиры автобуса, в котором водитель смотрит не на дорогу, а на TV–экран, где отображается существенно иная дорога, виртуальная. В какой–то момент, на скоростном автобане… — Я не поняла перехода к автобусу, — заявила Жанна. — А, извини, я его проскочил. Это элементарно. Когда оффи навязывают обществу такую систему координат, в которой они сами оказываются неизмеримо–выше простолюдинов, возникает эффект информационного шлака, или токсичной морали. Средний индивид продолжает стремиться повысить свой статус в обществе, но не в натуральной системе ценностей, а в новой, моральной. Теперь вместо натуральных ценностей (ремесленных изделий, пищевых продуктов и актуальных знаний) он производит мнимые ценности – целомудрие, смирение, покаяние, толерантность, фригидность, дебильность… От этого коктейля начинается системная деградация. Попрошайничать становится выгоднее, чем работать. Вместо жилых домов и предприятий начинают строиться культовые здания, суд оправдывает бандитов и наказывает тех, кто нескромен в сексуальной жизни. Ученые увлекаются толкованием священных книг. Правители становятся трусливыми идиотами. Вместо того, чтобы решать проблемы, они консультируются с еще большими идиотами из числа деградировавших ученых и, по их совету, апеллируют к моральным ценностям. Население утрачивает дееспособность, и теперь для любой работы приходится нанимать гастарбайтеров, которые скоро начинают задавать тон. Армия уже не может понять, что она защищает, и от агрессоров приходится откупаться. Скоро с империи уже собирают дань даже те отсталые соседи, которые раньше сами платили дань ей. Те немногие, кто еще не разучился работать, платят огромные налоги на содержание всей этой помойки и искренне радуются, когда приходит серьезный завоеватель, оккупирует эту территорию, вешает чиновников, попрошаек и бандитов, и наводит какой–то порядок, пусть довольно обременительный в смысле налогов, но, по крайней мере, твердый и понятный… Мак Лоу замолчал, хлебнул кофе из кружки и принялся раскуривать потухшую сигару. — Предлагаешь запретить европейскую мораль? – спросила Жанна. — Почему только европейскую и почему именно запретить? — удивился тот. — Ну, допустим, не только европейскую. Вообще любую твердую мораль. А запретить потому, что, по твоей теории, от этой морали все беды. — Беды от диктата правящих кланов, — возразил он, — твердая мораль только инструмент. Зачем ее запрещать? Если к ней не принужать, она сама исчезнет. — У нас в Канаде никого к морали не принуждают, а она не исчезает, — заметила она. — Ты просто привыкла к прессу морали, как к камешку в ботинке, — сказал Мак, — Если я задам несколько вопросов, то ситуация покажется тебе в другом свете. — ОК, задавай. — Вопрос первый. Может ли получить место преподавателя в университете человек, про которого всем известно, что он поклоняется Христу. — Да, — ответила она, — Собственно, таких большинство. — А если всем известно, что он поклоняется Сатане? — Гм… — Жанна замялась, — Я не уверена, что университетский совет на это пойдет. — А получит ли место женщина, которая занимается любительской проституцией? — Нет, конечно…. Слушай, к чему эти вопросы? Есть же и другие работы… — Это к тому, — вмешалась Дилли, — что в Меганезии, социальный деятель, отказавший кому–либо в работе на подобном основании, со свистом вылетит из страны. — В каком смысле? – удивилась канадка. — В таком, что суд вклеит ему ВМГС в форме депортации. — А можно ли отказать человеку потому, что он мусульманин или римский католик? — Нельзя, — коротко ответила Дилли. — Вот как? – сказала канадка, — А я читала, что им отказывают практически всегда. — Плюнь в лицо тому, кто это написал. На самом деле, ортодоксов здесь не устраивают условия работы. Они не согласны преподавать студентам, одетым, например, вот так. Меганезийка сделала жест в сторону стойки бара. Жанна повернула голову и увидела юную девушку–папуаску, одетую только в тонкий поясок, украшенный парой дюжин ярких разноцветных шнурков. Облокотившись на стойку, она пила что–то зеленое из прозрачного пластикового стакана. Мак Лоу тоже обратил на нее внимание. — Скиппи, что ты там скучаешь? Иди сюда. — Я не скучаю, док Мак! – весело ответила та, подходя к их столу, — Я жду, пока эти два кенгуру меня заметят. Прикольно! — Черт! – сказал Юджин, — Ты подкрадываешься… — А вы болтаете, — парировала она, — foa интересуются: нам что, делать барбекю без вас? — Как это без нас? – возмутился Патрик, — Мы же специально летели! Мы же вот!… — Вот–вот, — ехидно перебила Скиппи, — Сидите, болтаете, а там уже угли остывают. — Моя студентка, — сообщил Мак, легонько хлопнув девушку по спине, — способная, но ужасная лентяйка и непоседа. Не делай губки бантиком, чудо коралловое. Ты можешь плясать хоть до утра, но домашнее задание по геометрии к 13:00 должно быть готово. — Тест по химии тоже, — вставил Хабба из–за стойки, — и остальным юниорам передай. — Угу, — ответила она и, обращаясь к австралийцам, добавила, — Ну, вы чего? Давайте, рассчитывайтесь и пошли. Я сказала Нитро, что стакан сока и сигареты за ваш счет. Оба австралийца синхронно поднялись из–за стола. — Счастливо всем, — сказал Патрик. — Опять ты, док Мак, нам все мозги закрутил, — добродушно проворчал Юджин. — Ничего, сейчас их вам обратно раскрутят, — ответил Мак Лоу и подмигнул, после чего, повернувшись к Жанне, предложил, — как на счет трансгенного ужина? Я угощаю. — А меня? – спросила Дилли. — И тебя, разумеется. Должен же кто–то за тобой ухаживать, пока твой муж охотится на злых пиратов и прочих нарушителей морского закона. — Тут есть пираты? – удивилась Жанна. — Если есть, то им страшно не повезло, — сказал Мак. — Мой faakane — здешний шериф, — с улыбкой, пояснила меганезийка, — Про него вечно рассказывают всякие ужасы, а он самый добрый парень на свете. — Шериф Тези классный, — подтвердила девушка, сидевшая за угловым столом вместе со своим парнем. Оба были типичные тинейджеры–канаки: поджарые, смуглые, не вдруг определишь, какой расы (чем–то похожи на креолов, чем–то — на малайцев, а чем–то – на утафоа). Судя по коротким легким комбинезончикам–koala с цветными наклейками из фрагментов морской карты, распечатанной на пластике, ребята относились к какой–то разновидности туристов–дальнобойщиков. За соседним с ними столом расположилась кампания постарше – лет 30 — 35. Трое мужчин и женщина средиземноморского типа и спортивного сложения, в сине–зеленых шортах и футболках, украшенных фиолетовым контуром рыбы с длинной, как крылья, парой грудных плавников в виде литеры «V». Жанна хмыкнула и обратилась к Нитро (который, успев рассчитать австралийцев и их местную подружку, подошел выяснить, не пошутил ли Мак Лоу на счет ужина). — Если не секрет, что это за ребята в клубной униформе? — Калабрийская мафия «Ndrangeta», — шепотом произнес он. — О, черт! – вырвалось у Жанны, но бармен, Мак и Дилли тут же расхохотались. — Они из партнерства «Volans», летучая рыба, — пояснил Нитро, — Когда папуасы только прибыли сюда, ребята из «Volans» здорово им помогли. Точнее, они просто приехали и все тут организовывали. А эти четверо остались. Так бывает. — Но к калабрийской мафии они имеют прямое отношение, — добавила Дилли. — Какое? – поинтересовалась канадка. — Во–первых, там много этнических калабрийцев, а во–вторых, их за это арестовывали. — За то, что они — калабрийцы? — Нет, за принадлежность к «Ndrangeta». — Ты меня запутала! – объявила Жанна. — Хочешь, я все объясню по порядку? – предложил Мак Лоу. — Хочу, — подтвердила она, — И, я полагаю, с ужином это хорошая идея. — Ага, — сказал Нитро, — Тогда я притащу вам хавчик, а док проведет политинформацию. Мак Лоу кивнул, снова зажег потухшую было сигару, и начал рассказ. — Это произошло в последний год координатуры Иори Накамура. Некие лица заявили в INDEMI, что на острове Футуна образовался филиал «Ндрангеты» с соответствующими последствиями, как то: рэкет и прочее. В заявлении было названо даже имя «крестного отца»: Микеле Карпини, уроженец Коста–Виола (фиолетового берега, т.е. Тирренского побережья), эмигрировавший в Меганезию сразу после революции. — Микеле Карпини? – переспросила Жанна, — Я про него слышала… — Возможно. Это известный агро–эксперт. Итак, INDEMI арестовал всю калабрийскую кампанию, в т.ч. и «дона Микеле» (как его назвали в заявлении), а уже через час после ареста начался огромный скандал. Оказалось, что Микеле Карпини не имеет никакого отношения к мафии, зато имеет самое прямое отношение к прогрессивным методам обработки земли и распространению высокопродуктивных генно–модифицированных агрокультур. То, что Карпини находил в Меганезии других калабрийцев и помогал им устроиться в здешней жизни — не преступление. То, что меганезийские калабрийцы придумали шуточный Орден Фиолетовой Летучей Рыбы – тоже не нарушение закона. — Иначе говоря, кто–то его подставил, — констатировала Жанна. — Даже известно, кто, — сказал Мак, — Международное объединение «Врачи и ученые против ГМ–источников питания» и международный фонд «Устойчивое развитие». Об этом фонде — особый разговор, связанный с критической скоростью прогресса… — … Которая в 5 раз ниже, чем необходимо? — Совершенно верно. Но об этом – потом. Итак, Микеле оказался в Лантоне. Его туда привезли с Футуна сразу после ареста. Через несколько часов, перед ним извинились, выпустили из камеры и предложили отвезти обратно за казенный счет. Там больше пятисот миль. В ответ он послал военных разведчиков к черту, потребовал назад свое полотенце, завернулся в него и пошел в приемную Верховного суда. — Полотенце? – переспросила канадка. — Да. Его, видишь ли, арестовали ночью, и у него с собой было только полотенце. Он заявил, что научит INDEMI уважать Хартию, а кое–кого заставит бежать из Меганезии, обгоняя собственный крик. В приемной суда он занял один из свободных терминалов и начал строчить заявления, одно за другим. Микеле довольно импульсивный человек и, если его как следует вывести из себя… Правда, перед первым судебным заседанием он сильно смягчил позицию по поводу INDEMI, т.к. одна симпатичная девушка, курсант разведшколы, таскала ему пирожки, пока он занимался эпистолярным творчеством. Жанна слушала, делая заметки на своем hendhold, и глянув в дополнительное окно на экране (где был отображен конспект разговора с Сю Гаэтано на Элаусестере), спросила: — А девушку–курсанта звали случайно не Чубби Хок? — Именно так, — Мак Лоу улыбнулся, — Микеле считает, что это была судьба, хотя на мой взгляд, это классическая биосоциальная реакция. Одинокий молодой мужчина не может не влюбиться в привлекательную девушку, которая таскает ему пирожки. — Ты их обоих лично знаешь? – спросила Жанна. — Да. Я работал на острове Алофи, совсем рядом с Футуна, и мы часто встречались. Но вернемся к этой истории. Смягчив позицию по INDEMI, Микеле ужесточил позицию по международным организациям, которые я назвал. Он обвинил их уже не в том, что они составили ложный донос с целью блокировать социально–значимое исследование, а не меньше, чем в системных диверсиях против технического развития. Он потратил более суток, вытащил из интернет все их программы и заявления, и представил все это суду. Подробности есть у Ван Хорна, он был судебным экспертом. Почитай, если интересно. — Я читала его «Atomic Autodefenca», там про это ничего нет. — Это в другой книге, — пояснил Мак, — она называется «Flying fish attacks!». — Почитаю. А если вкратце? — Если вкратце, то Верховный суд занял формальную позицию: раз ложное заявление направил римский офис фонда «Устойчивое Развитие», то сотрудники этого офиса и виноваты. Им запретили въезд в Меганезию и больше никого не тронули. — Странно, — заметила Жанна. — Более чем, — согласился Мак Лоу, — Но лидеры анти–трансгенного движения не придали значения этой странности. Они решили, что все обошлось и можно заниматься здесь той деятельностью, которая в их программе. А через 2 месяца полиция арестовала несколько тысяч активистов экологических, биоэтических и медицинских ассоциаций. Несколько десятков арестантов, даже имели мандаты международных комитетов UN и EC… Нитро, водрузил в центр стола полусферический прозрачный котелок внушительных размеров, в котором находилось нечто вроде мяса с овощами и фруктами. — Ни фига их эти мандаты не спасли! — сообщил он. — В каком смысле? – спросила Жанна. — В таком, — бармен выставил вперед указательный палец и громко цокнул языком, — ни одна сволочь не ушла. Достаточно они нам крови попортили. — Криков, конечно, было, — добавила Дилли, — Я тогда в младшей школе училась, но все равно помню: по CNN бла–бла–бла, бесчеловечная расправа. А, если хочешь знать мое мнение, правильно их прислонили. Людям семью кормить надо, а зажравшиеся уроды хотят, чтобы мы голодали из–за того, что мол, биосферные последствия. Кто видел эти последствия? Короче – оффи, а с оффи – один разговор: пулю в лоб и тушку в море. Жанна хотела что–то возразить, но вспомнила монолог Ойстер с атолла Кэролайн по поводу международных экологических дижений и поняла: бесполезно. Любые акции против несоразмерного преобразования природной среды, меганезийцы рассматривали, как покушение на свое экономическое развитие и благополучие. Активисты–экологи и активисты–биоэтики были для них тем же, что германские или японские шпионы для среднего североамериканца в период II мировой войны. В общем, она сочла за лучшее заняться едой – тем более, что под влиянием местного самогона, у нее вдруг зверски разыгрался аппетит. Примерно через четверть часа, когда с ужином из одного (но очень нажористого) блюда, было покончено, она, все–таки спросила: — Мак, а ты считаешь, что природу вообще не надо защищать? — Это смотря что называть «природой», — ответил тот, — Раз уж мы говорим о «Летучих рыбах», то вот тебе их концепция. Мы заведомо не можем сохранить и человечество, и естественную среду, потому что нас не устраивает продуктивность этой среды, и нас не устраивают многие ее опасные для человека факторы. Следовательно: надо определить такое состояние окружающей среды, которое для нас наиболее комфортно, и перейти к этому состоянию путем искусственного управления. — А при чем тут калабрийские «летучие рыбы»? – удивилась Жанна. — В общем, не при чем, — сказал Мак Лоу, — «Volans» переросли проблему, собственно, калабрийцев. За прошедшие 15 лет, здешнее общество стало гораздо богаче и лучше организовано. Дельный человек, хоть из Южной Италии, хоть из Центральной Африки, найдет себе здесь нормальное место для жизни и работы. В крайнем случае — свяжется с социальной службой, которая для этого и создана. А вот быстрая хабитация атоллов, на которых исходно не было постоянного населения – это проблема. — Хабитация? – переспросила канадка. — Да. Быстрое превращение необитаемых территорий в обитаемые и благоустроенные. — Звучит неплохо… А ничего, что мы так беспардонно обсуждаем этих «Volans», когда они тут, рядом? Я имею в виду… Один из мужчин в футболке с фиолетовой летучей рыбой повернулся в их сторону и приветливо помахал рукой. — Обсуждай, гло, мы привыкли. — Мы ведь чертова калабрийская мафия, так ее перетак, — весело добавил второй. — Кстати, — добавила их подруга, — Ван Хорн в своей книжке ошибся на счет полотенца. Дона Микеле форсы забрали из дома вообще голым. А полотенце он демонстративно присвоил в туалетной комнате лантонской каталажки. Сказал: мне, мол, принципы не позволяют идти в Верховный суд не одетым, а цену тряпки потом можете вычесть из суммы компенсации, которую суд вам прилепит. — Много прилепили? – поинтересовалась Жанна. — Достаточно, — ответила «летучая рыба», — Как раз хватило на стартовый капитал для нашего партнерства. Получился хороший бизнес. И людям помочь и себя не обидеть. — Ясно. Спасибо за комментарий. — Aita pe–a, — «летучая рыба» махнула ладошкой и отвернулась. Жанна, несколько сконфуженно, покачала головой — А ты, Мак, из каких соображений сюда приехал? — По работе, — ответил тот, — У меня закончился контракт на Алофи, а университет Атиу искал парня, который бы занялся центром экстремальной биотехнологии на месте той старой биостанции, которую построили на Ману–ае еще до независимости. Потом, мне здесь понравилось и, что главное, здесь понравилось моей семье. — У тебя большая семья? — Не очень большая, но очень любимая… О! Вот этот парень тебя заинтересует! Мак Лоу сделал кому–то приглашающий жест рукой, Жанна посмотрела в ту сторону и едва удержалась, чтобы не ущипнуть себя для проверки «сплю — не сплю». Вошедший персонаж, по ее понятиям, мог существовать только в фильмах жанра «heroic fantasy». Мужчина, был немногим выше среднего роста, но весил верных полтора центнера и состоял, казалось, из сплошных мышц и сухожилий. Даже значительных размеров пузо было рельефным от выступающих мышц. Все это мощное биологическое сооружение было прикрыто только пестрой клетчатой набедренной повязкой. Как и у большинства папуасов (персонаж явно принадлежал именно к этому этносу) тело и лицо были почти безволосыми. Только свод черепа был как будто накрыт черной шерстяной шапкой. Но весь этот внушительный биодизайн не выглядел брутальным. Наоборот, от него веяло какой–то теплотой, надежностью и даже своеобразной нежностью… Жанна на секунду вообразила, что чувствует женщина, когда ее тело поглаживает такая большая, теплая сильная и нежная лапа. Эта лапа касается щеки, ласкает груди, спускается по животу… «Черт! – подумала она, энергично тряхнув головой, — Ничего себе, наваждение…». — Привет, док Мак, — прогудел этот невероятный тип, — Я к тебе с вопросом. Ненадолго. — Знаешь Вуа, — сказал Мак Лоу, — любой вопрос лучше обсудить за кружкой какао. Вот Хабба не даст соврать. — Не дам, — подтвердил бармен, — Давай, Вуа, падай к ребятам, а я тебе притащу какао. Кстати, вот это — Жанна, она репортер, из Канады. — Привет, Жанна, — сказал папуас, неожиданно–легкими, беззвучными шагами пересекая помещение, — Как там у тебя в Канаде? — Вроде, неплохо, — ответила она, — Только похолоднее, чем здесь. — Еще бы, — согласился Вуа, усаживаясь между ней и доком, — Это же почти Антарктика, только на другом конце глобуса… Док, у меня кроме старшего сына, есть еще старшая дочка. Она тоже все время в твоем fare. Как быть? — Никак. Пусть дети играют, где им нравится. — Неудобно, — заметил папуас, — твое время дорого стоит. Давай я буду платить. — Нет, Вуа, не будешь. — Но, док, неудобно же… Хабба поставил перед папуасом кружку горячего какао и похлопал его по плечу. — Не спорь с док–Маком, парень, а то он рассердится и набьет тебе морду. Через секунду в салуне ржали решительно все, включая Жанну. Достаточно было мысленно представить себе эту картину… — Все будет гораздо хуже, Вуа! – заявила Дилли, давясь от смеха, — Если ты будешь спорить с док–Маком, я тебя защекочу до икоты. — Да ну тебя, — обиделся папуас, — Я же серьезно. Док Мак, давай я тогда тебе сделаю хороший арбалет для подводной охоты. — Знаешь, — ответил тот, — Поговори об этом с Фэ и Ри. Они тебе объяснят, кто, кому и сколько должен. Как тебе идея? — Только не это, док Мак! С твоими vahine невозможно спорить! Они дикие. — Нет, они домашние. Просто не надо устраивать расчеты на пустом месте. — Почему на пустом? Когда твои vahine подкидывали моим vahine ваших детей, ты подарил мне дивайс для работы. Думаешь, я не знаю, сколько он стоит? А теперь… — … Теперь они продолжают подкидывать, а я тебе ничего не дарю. Мы квиты. — Но я же их не учил! Это совсем другое дело! — Ну, — сказал Мак Лоу, — Если ты так ставишь вопрос, давай разбираться в значении термина «учить». Оно не так очевидно, как тебе сейчас кажется… Через несколько секунд Жанна перестала улавливать ход мысли собеседников, быстро перебрасывавшихся репликами, постепенно переходя с лингва–франко на утафоа. Тут Хабба, вернувшийся на свое место за стойкой, сделал ей приглашающий жест — и она сочла за лучшее переместиться туда. Бармен, уже не спрашивая, налил ей еще рюмочку самогона и кружку какао, и сообщил: — Вуа – кузнец. Замечательный мастер. Но у него проблемы с образованием. В смысле, читать, писать и считать он более–менее умеет, но и только. Аналогично – его жены. — Сколько же у него жен? — Шесть. Отличные девчонки, но образование, как я уже доложил, никакое. — Шесть? – переспросила Жанна. — Да, — подтвердил бармен, — В самый раз для такого парня. Все здорово, но детям надо идти в школу, а по нашему стандарту в первом классе ребенок уже умеет пользоваться компьютером, не говоря уже о таких мелочах, как алфавит и арифметика. В принципе, такая ситуация не только у него, и вопрос решается элементарно: дети из таких семей просто болтаются у соседей, и без проблем набирают требуемый уровень. Док Мак и кузнец Вуа как раз соседи, но Вуа жутко щепетилен в смысле денег. Кроме того, док однажды подарил ему очень полезную штуку… У тебя как с основами металлургии? — Около нуля, — честно призналась Жанна. — Ну, тогда я попробую объяснить на пальцах. Представь себе древнюю кузницу, в которой все функции подмастерьев (раздувание горна, смешивание компонентов, выплавку металла, нагревание заготовки и придание ей приблизительно–требуемой формы) выполняет специально обученный черт. Знаешь, кто такой черт? — Прибилизительно знаю, из художественной литературы. — Вот. Здесь аналогичный случай. Эти дивайсы под маркой «Ferfaber» выпускаются партнерством «Taveri–Futuna» для металлургических лабораторий, а док Мак как–то сообазил, что такой дивайс можно использовать в домашней мастерской. Вуа теперь делает такие потрясающие вещи… Сейчас покажу, это надо видеть. Хабба вынул из–под стойки составной металлический прямоугольник длиной с ладонь, повернул какие–то части друг относительно друга в двух разных плоскостях и предмет, удлинившись вдвое, превратился во что–то вроде мощных ножниц. — Прикинь, как у парня работает стереометрическое мышление! — Здорово, — согласилась она, — А что это? — Типа, резать листовой металл, проволоку и всякое такое, — пояснил бармен, — Если бы Вуа получил в свое время инженерное образование, он бы такого напридумывал. А так придется ждать, пока его дети вырастут. По–моему, эта гениальность – наследственная. — Много у него детей? – спросила Жанна, делая глоточек самогона. — Пока одиннадцать, но он, очевидно, на этом не остановится. — Да, действительно, с чего бы ему останавливаться… Кстати, о детях. Что у них с Мак Лоу за чехарда с детьми? — Никакая не чехарда, — сказал подошедший Нитро, — Они с доком соседи, а жены дока очень подвижные девчонки. Они подбрасывают своих пятерых мелких женам Вуа, а те спихивают им двух своих старших, чтобы… — Я Жанне уже объяснил на счет компьютеров в школе, — перебил его коллега. — У дока тоже несколько жен? – уточнила канадка. — Две, — ответил Нитро, — Обе с Элаусестере, а там обычай: делать близнецов. — Я знаю, — сказала Жанна, — Я была на Элаусестере и помогала одной меганезийской журналистке собирать материал о коммунизме и методах стимуляции фертильности. — А написано, что наоборот, она тебе помогала, — заметил Хабба. — Где написано? – удивилась она. — В газете. Нитро, ткни мышкой в закладки, там link на «Raiatea social reports journal». Через четверть минуты Нитро водрузил на стойку монитор. На экране был заголовок: «Наш домашний коммунизм: полет к Тау Кита продолжается». (Жанна Ронеро, «Green World Press», Элеа Флегг, «Journalistik Estudio Centro») В предисловии из двух строчек (написанных Элеа) сообщалось: «Паоро сплела нити жизни так, что я встретила на атолле Тепи классную девчонку из Канадской Новой Шотландии. Она–то и ловила эту рыбу, а я только помогала забрасывать трал». Меганезийская студентка сохранила весь текст Жанны, не тронув ни одной запятой, и лишь кое–где вмонтировала от себя короткие фрагменты, замечательно оживлявшие повествование. Безусловно (заметила про себя Жанна) у юной меганезийки был свой стиль: хлесткий, озорной, яркий, и напрочь лишенный таких привычных для Жанны ограничителей, как толерантность, политкорректность и требования пристойности. Под текстом шли отзывы — за сутки, прошедшие с момента публикации их накопилось несколько сотен. Оказывается, статья расколола активистов экологических движений на два враждующих лагеря. Одни были в полном восторге от «Описания жизни канаков–коммунистов в прекрасном и естественном единении с природой». Другие возмущались тем, что «Статья пропагандирует тоталитарное извращение идеи глубокой экологии, и оправдывает надругательство над живой природой, в т.ч. и над человеческим телом». Местный (меганезийский) vox populi почти однозначно хвалил статью (не коммунизм, который здесь воспринимался, в основном, как «рискованные игры в синтетический социум», а именно статью «разложившую по полочкам историю этой аферы»). Вообще, как поняла Жанна, большинство меганезийцев относились к элаусестерцам с огромной симпатией, но к самому элаусестерскому строю – с огромным скептицизмом (называя тамошний коммунизм «социальным диснейлендом» и «пережаренной ролевой игрой»). Отзывы респондентов вне Меганезии делились на 3 большие группы мнений, которые могли быть выражены одним из трех слов: «прикольно!», «свинство!» или «классно!». Помимо письменных мнений, имелось две ссылки на медиа–файлы. *** Elausestere Red Star ACID–TV: Тут был просто видеоряд, склеенный из любительских роликов о пребывании Жанны и Элеа в «коммунистическом будущем». Глядя на себя глазами местных операторов, Жанна искренне смеялась. Она и не представляла, что со стороны ее визит выглядел так весело. Что касается видеофрагментов о приключениях Элеа, то они тоже были веселыми, но ряд сцен вогнали Жанну в краску. По ее мнению, студентка слишком увлеклась знакомством с сексуальными обычаями коммунистов. В финале видеоряда был показан изящный старт патрульного флаера, на котором Жанна улетала с этих островов. Снизу это смотрелось здорово, но канадка помнила ощущение свинцовой тяжести в теле и темноту в глазах, когда юный пилот несколько переоценил физическую форму своей пассажирки. Впрочем, он потом так трогательно извинялся… *** Iaorana Hawaiika STV: Здесь кадров с Элаусестере почти не было. Большую часть файла составляло общение репортера с Рокки Митиата — экс–координатором правительства и менеджером партнерства «Fiji–Drive», в ее рабочем кабинете. ********************************* Коммунизм в бизнесе? Бизнес–foa в коммунизме? ********************************* Она одета в элегантный костюмчик из джинсовой рубашки и шортов, Ее собеседник — в майку с эмблемой TV–канала и легкий пятнистый лантонский килт. … — Скажите, Рокки, если честно: как вы, участник топ–коллегии крупного коммерческого предприятия, относитесь к коммунизму? — Если вопрос стоит так, то отношусь с интересом. Как к одной из предельных, чистых стратегий гуманитарного управления, построенной только на психологическом мотиве интереса к труду, без материального поощрения и без физической угрозы. Как и любая чистая стратегия (чисто материальная или чисто угрожающая) коммунизм, сам по себе, бесперспективен, но как один из компонентов смешанной стратегии, он применяется в любом эффективном бизнесе. Значит, прикладной научный коммунизм надо знать. — Но в странах с коммунистическими правительствами применяются физические угрозы для принуждения к труду, — заметил репортер, — Расхожий пример — Северная Корея. — Этот строй — не коммунизм, так же, как европейский строй с супер–налогами и супер–запретами — не капитализм. Это — две современные формы рабовладельческого строя. — Жестко сказано, Рокки! А что вы скажете о главной коммунистической идее: полной отмене денег? Может ли общество эффективно работать без всеобщего эквивалента? — Бросьте, — отмахнулась она, — Деньги — не всеобщий эквивалент, а всего лишь один из механизмов перераспределения ресурсов, далеко не оптимальный, надо сказать. Кроме того, деньги — размытое понятие. В американо–европейской системе это – номинальные числа, с помощью которых оффи контролируют экономические потоки. В соцстранах деньги – это инструмент материального премирования индивидов. А наши фунты — это единица обмена, выраженная через весовую меру одного из видов массовой продукции. Можно давать друг другу электронные расписки в условных юнитах, гасить их путем кольцевого списания, и это тоже будет денежное обращение. Дело совсем не в деньгах. Дело в принципе: есть конкуренция индивидов за контроль над ресурсами, или нет, а в какой форме это проявляется – не так важно. При коммунизме такой конкуренции нет. Там индивиды конкурируют за позитивные эмоции. Это — другой механизм. В нашем обществе он тоже работает, параллельно с конкуренцией за ресурсы. Это и называют смешанной стратегией гуманитарного регулирования, извините за многословие. … — ОК, — сказал репортер, — с бизнес–теорией разобрались. А как вы лично относитесь к коммунизму, безотносительно к вашим профессиональным знаниям? — К коммунизму – никак. Это – абстракция, одна из тысяч социальных сказок. — А конкретно к коммунизму на Элаусестере? – уточнил репортер. — О! – Рокки улыбнулась и лихо подмигнула, — Это жутко–криминальная история. Все началось с того, что наше партнерство бессовестно эксплуатировало местных жителей, тестируя с их помощью субкосмическую сеть «Xeno». Судя по модели вашего мобайла, вы тоже ей пользуетесь. А, когда она только создавалась, мы раздали прототипы таких дивайсов трем сотням элаусестерцев, и они гоняли по морю на своих винд–джамперах, проверяя корректность сетевого софтвера и надежность самой начинки аппаратов. — … И дело дошло до Верховного суда, не так ли? — Да. Эта ученая сова вызвала нас на фрегат «Пенелопа» и возила мордами по столу… — Вы имеете в виду судью Молли Калиборо? — Именно ее. Потом она отвесила нашим фирмам штрафные взносы, а Кэсси Лиолоа из «Bikini Fuego» и Джорджу Уюмаи из «Playa Artificial» влепила по пять суток ареста на Тепи, самом южном атолле в Элаусестере. Мы здорово обиделись, если честно. Ладно, взносы – в этом был некоторый резон, но аресты – это уже вульгарное самодурство. — … И тогда вы все решили остаться вместе с ними на пять дней? — Ага. Это был единственный разумный способ выразить несогласие. Не требовать же созыва конференции окружных судов из–за такой ерунды. — Остались в качестве туристов? – уточнил репортер. — Вот уж нет! Мы остались на условиях трудового участия, и пять дней жили ровно как местные. Лично я работала на бульдозере, на кухне, и на отскребании морских коров. — Рокки, я не понял, последний вид работы – это… — Иногда морским коровам надо тереть спинку и пузо щеткой. Гигиеническая мера. — А отдыхали вы тоже в местном стиле? — Еще бы! Хотя, несколько меньше, чем местные ребята. Нам надо было заниматься и своей обычной работой. Когда так внезапно выпадаешь из бизнес–процесса, нельзя все свалить на заместителей. Так что были совещания по интернет, принимались срочные решения… Но, по–любому, у нас оставалась бы еще куча свободного времени, если бы Чен Бутаоэ из «Taveri» в первый же день всех не взбаламутил. Он нам заявил: мол, мы здесь такие продвинутые дяди и тети, и что? Не можем показать местным молокососам, как по–настоящему отрываться? В общем, мы сразу же после высадки устроили, типа, brain–storm на тему, как всех уделать. Поскольку местные ребята бредят межпланетной фантастикой, мы сразу решили выдумать что–то межпланетное. Но по условиям задачи оно, joder conio, должно было быть простым и дешевым, любительским, понимаете? … — Понимаю, — подтвердил репортер, — И тогда возникла идея лунной регаты и студии? — Ага! Мы быстро поделили задачи и погнали. Мне достались сервоприводы. У них не должно было быть движущихся элементов. Иначе – дорого. — Я не понял, Рокки. Сервопривод без движущихся частей – это как? — Это школьная физика. Есть материалы, которые от электрического или еще какого–нибудь поля, меняют форму. Пьезо–кристаллы в часах и аудио–динамиках, металлы с эффектом памяти, биополимеры наших мышц, и т.д. Я решила, что это будет металл. Эксперт по металлам все равно был нужен из–за проблемы с микро–бустерами. Это маленькие ракеты из фольги, которые должны выдержать нагрузку… Короче, я сразу позвонила в партнерство «Flametron». Знаете, это металлургическая фирма с базой на Мехетиа, в 60 милях к востоку от Таити. У «Fiji Drive» с ними длинные контракты и я знаю ребят из их правления. Они дали мне mobi–log очень хорошего эксперта, Квинта Аптуса, который был в отпуске и катался по Туамоту в поисках хорошей рыбалки. Я позвонила ему и наврала, что на Элаусестере — классная рыбалка. До сих пор стыдно. — Он не обиделся, когда узнал, что вы его надули? — Не очень — судя по тому, что мы с тех пор живем вместе. Мне кажется, это судьба. В общем, мы за два дня собрали команду, еще за три дня все обсудили, и разъехались, а через сто дней собрались там же, в полной готовности и запустили первый строллер. — На Луну? — уточнил репортер. — Нет, на низкую орбиту, как спутники класса «Iridium». До Луны мы добрались только через год. Это было так весело! Мы реально всех уделали! Такая радость, как в детстве, когда выиграешь какую–нибудь пушистую игрушку на аттракционе. … — Да, — согласился репортер, — немножко вернуться в детство — это здорово. Если это не секрет: почему лунная студия оказалась названо вашим именем — TV Rokki Mitiata? — Это не секрет, это прикол. Когда выбирали место для студии, то взяли карту Луны с надписями на утафоа, а там Mare Nubium (Море Облаков) называется, соответственно, Miti–Ata. Потом кто–то вспомнил про rokki–style в техно–музыке. Foa развеселились и проголосовали. В нашем тау–китовом клубе с первого дня была прямая демократия. — Вот! Теперь наши зрители знают, как было дело. Скажите, опять же, если не секрет: правда ли, что тау–китовый клуб продолжает регулярно собираться на Элаусестере? — Правда. Как–то раз нас там даже навестила INDEMI. На всякий случай – вдруг мы замышляем какое–нибудь безобразие. Но мы оказались достаточно безвредные. — А, кстати, что вы там замышляете? Ходят слухи, что Луной дело не ограничится. — Правильно ходят. — Ого! – воскликнул репортер, — Неужели все–таки Тау Кита? — Нет, — Рокки улыбнулась и покачала головой, — Мы, все–таки, реалисты. — Тогда что? Марс, Венера, спутники Юпитера или какой–нибудь астероид? — А вот это пока секрет. Иначе потом будет не интересно. ********************************* Ролик закончился, и тут Жанна заметила, что она — не единственный зритель. Рядом, за стойкой сидел парень–latino лет 30 одетый в мешковатый комбинезон болотного цвета с эмблемой «Local Air Police» на груди и на левом рукаве. — Aloha glo! Я — Зиппо. А ты и есть знаменитая Жанна Ронеро из Новой Шотландии? — Э–э, — протянула Жанна, — А с каких это пор я стала знаменитая? — Так, вот же, — он вынул из огромного бокового кармана комбинезона слегка помятую распечатку, судя по «шапке», из неизвестной Жанне профессиональной сетевой газеты «Moana Nau Patrol». Это была статья о спасательной операции, проведенной экипажем хотфокса «Фаатио» в условиях экстремального шторма (ветер до 70 метров в секунду, жесткая волна до 20 метров). В статье были досконально (со схемами и техническими деталями) описаны действия экипажа, а под основным текстом размещались фото всех членов экипажа (включая авиа–конструктора Криса Проди и экстремального репортера Жанну Ронеро), с краткими биографиями и тремя командными фото: первое — на броне «Фаатио» в лагуне Кэролайн, на фоне чудовищного термоядерного гриба, второе – на фоне новой лодки баджао, и третье – на ужине, который устроил мэр Кэролайн. — Вообще–то, я там была, фигурально выражаясь, для мебели, — призналась она. — Не морочь голову, — посоветовал Зиппо, — экипаж есть экипаж. А операция блестящая. Все знали, что с Пак Еном ходят полнейшие сорвиголовы, но воздушный спасательный рейд с катера при таких погодных условиях… Тут, ребята, вы переплюнули сами себя. — Это точно, — подтвердила из–за стола Дилли, — Мы с Зиппо круто летали в Африке, но такого экстрима у нас, все–таки, не было. Канадка повернулась, чтобы ответить, но при виде человека, сидящего рядом с Дилли, у нее, казалось, парализовало язык. Это был атлетически сложенный молодой мужчина в таком же, как у Зиппо полицейском комбинезоне. Видимо, когда–то его лицо выглядело вполне обыкновенно или даже привлекательно, но сейчас… Волосы, брови и ресницы отсутствовали полностью, как на голове манекена. Правая половина лица представляла собой почти сплошной шрам, напоминающий неровную багровую кляксу, которая, как будто, растеклась от макушки до подбородка по высоте и от затылка почти до середины щеки по ширине. Правое ухо, казалось, было наполовину стесано неровным лезвием. Дилли, вроде бы, совершенно не обращая на это внимания, устроилась, прижавшись к левому боку этого странного человека. Его левая рука с закатанным по локоть рукавом, обнимала молодую женщину за плечи. На руке тоже виднелось несколько шрамов, по всей видимости, того же происхождения, что и на лице. — Привет, Жанна, — сказал он, выждав несколько секунд (голос у него был хрипловатый, как будто он недавно перенес сильную ангину), — Я – Тези Рейо, шериф Никаупара. Что, очень страшно выгляжу? — Если честно, — пробормотала канадка, — То жутковато. Что с тобой произошло? — Меня зацепило примусом. Наш полувзвод работал по поддержке спецотряда полиции Папуа, и мы с напарником прозевали растяжку. Основной поток поймал он – и умер, а меня вытащили. Мне повезло, что глаза целы. Ночь. Я был в ноктовизорных очках. — Примус – это что–то на военном сленге? — Да. Это напалмовая мина. От нее идет тонкая капроновая нить, и тот, кто ее заденет, получает два ведра горящего напалма в виде струи под давлением три атмосферы. — Я сочувствую, — растерянно пробормотала Жанна. — Чему ты сочувствуешь, гло? – весело спросил он, — Прикинь, как все обернулось: после госпиталя я приехал сюда и встретил таких классных ребят: папуасы–ириано, «летучие рыбы», док Мак с девчонками, Хабба, Нитро, Зиппо и Дилли. А если бы я не встретил Дилли — это бы совершенно никуда не годилось. — Точно, — поддержала она, похлопав его по руке, — Это было бы ужасно! Кто бы тогда починил мою любимую «Hydrometri», которую я, дура, купила на сейле? Ага! Жанна не знает, что это за штука. Ты жука–водомерку видела? Это то же самое, но большое и на всех четырех лапках — поплавки. И моторчик, разумеется. Вот с ним и была проблема. — Фактически, меня склеила эта смешная лодка, — уточнил Тези, — а Дилли была просто посредником. Потом мы познакомились поближе, и решили: а вдруг «Hydrometri» опять сломается? И вообще, вдвоем веселее. — У нас есть очаровательная общая привычка: просыпаться от собственного крика, — без тени иронии добавила Дилли, — Это очень укрепляет взаимопонимание в семье. — Не говори Жанне, почему ты кричишь во сне, — попросил Мак, — она недавно поела… — Поняла–поняла. Не дура. Давайте сменим тему. Парни, что было в рейде? Зиппо пожал плечами. — Ничего такого. Арестовали ржавый индонезийский балкер у рифов Пуарео. Он шел из Макасара в Вальпараисо, и решил сделать по дороге профилактику движка. Я ничего не хочу сказать, но что за манера сливать моторное масло из своего корыта там, где живые кораллы и фауна? Помогли кампании идиотов на траулере, на полпути к Ма–Уке. У них своя сеть намоталась на свой же гребной винт. Снять не смогли, потому что руки растут из жопы. Еще мы подбросили на Атиу одного «deltiki». Он ресурс не рассчитал, вот как эти обормоты, — патрульный кивнул в сторону парочки туристов–тинейджеров. — Мы не обормоты! – возмутилась девушка, — А эти, на Такутеа, полные уроды! — Оюю, не начинай все с начала, — лениво ответил ей шериф, — Вы межевой буй видели? Что там написано читали? — Ну и что дальше? – вмешался ее кавалер, — Аренда много где, однако, если просишь продать пять литров фюэла и налить пресной воды, никто автоматом в тебя не тычет. Шериф Тези вздохнул. — Снэп, я тебе популярно объясняю: это — не маркет, а латифундия. Они платят rent–fee муниципалитету и имеют право охранять свой периметр. — А «Paruu–i–hoe»? – спросила Оюю. — Правило весла — это обычай, понимаешь? – сказал шериф, — Это не Хартия. Не закон. — Однако, все канаки соблюдают, — проворчал Снэп, — Даже на периметре космодрома Дюси–Питкерн. А там реальный объект. Не какое–то сраное говно, как на Такутеа. — На Дюси патруль приводнил нас до периметра, — уточнила Оюю, — Еще на подлете. Но фюэл дали, и воду, и даже не взяли денег. — И кстати, шеф Тези, ты не прав, — добавила Оюю, — Это не только обычай. Это есть в Хартии. 30–й артикул. Нельзя отказывать в помощи на море. — … Людям находящимся в бедствии, — договорил шериф, — Извини, девочка, но вы со Снэпом не тянули на бедствующих. Вы за сколько времени сюда дошли под парусом? — Часа за четыре, — неохотно призналась она. — А что такое «Paruu–i–hoe» и что с этим Такутеа? – поинтересовалась Жанна, стараясь, чтобы голос не выдал ее особого интереса к этому островку. Кажется, ей это удалось. Снэп отхлебнул пальмового пива из кружки и с готовностью сообщил: — «Paruu–i–hoe» — это закон весла, его прочел ariki–roa Мауна–Оро на панцире большой морской черепахи. Сказано: «Дай воду и пищу любому канаку, который идет по морю. Возьми обычную цену, не выгадывая лишнего. Если ему нечем платить – дай в долг». — Фюэл для мотора тоже считается, как пища, — вставила Оюю, — Мы уже года два, как рейдерим на делтики, и первый раз нас так обломали. Заигрались в фашистов, merdido bastardo jodido per culo. Уроды. Типа, я не против ролевых игр, хоть в самураев, хоть в фашистов, но ты по жизни будь канаком, а не говном. — А deltiki это… — начала Жанна. — …Элементарный гаджет, — перебил ее Нитро, — Берешь маленький каркасно–надувной проа, примерно 2x4 метра, ставишь вместо обычной мачты консоль в форме рогатки, а вместо паруса – дельта–крыло, так чтобы его можно было опрокинуть носом к палубе и крутить на рогатке вправо–влево, как парус. Сзади на всю эту фигню ставишь движок с пропеллером. Дальше понятно: пока есть горючка, или заряд в аккумуляторе – летишь. Нет горючки или заряда — планируешь на воду, опрокидываешь крыло — и ловишь ветер. По ходу, молодежная кочевая субкультура. Называется: «deltiki–nomadic». — Типа, игра в баджао, — авторитетно добавил Хабба, — Даже песенка есть: «мы по всем морям кочуем, на погоду не глядим, где придется — заночуем, что придется — поедим». — Ни фига не субкультура, — обиделся Снэп, — На deltiki ходят не только бродяги. Мы с Оюю, между прочим, 3D–дизайнеры, а не хиппи безработные. Мы всегда платим. А на счет игры: кто бы говорил, только не ты с твоим самурайским мечом. Дилли хлопнула ладонью по колену. — Hei, foa! Канадская пресса еще не видела меч Токугавы! — Да, это я как–то упустил, — согласился Хабба и, достав откуда–то из–под стойки бара длинную картонную коробку, вынул оттуда изумительной красоты японскую катану. В двухфутовый, чуть изогнутый клинок можно было смотреться, как в зеркало, а рукоять длиной в пол–клинка, была обтянута, как и положено, шершавой кожей ската. — Какое чудо! – тихо сказала Жанна. — Легенда гласит, что его сделал сам Мурамаса Сенго, лучший кузнец XVI века, — гордо сообщил Хабба, — Известный клан Токугава пользовался мечами только этого мастера, либо его ближайших учеников. Некоторые эксперты считают, что это, все–таки, работа одного из учеников великого мастера, что не сильно меняет дело. Последним родовым владельцем меча мог быть капитан Шиаками Кавахара. Он пропал без вести в 1943, во время сражений в Новогвинейском Море, а меч, подобранный неизвестным папуасом, переходил из рук в руки, пока не оказался здесь. Он включен в каталог Музея Мечей в Токио, правда, с пометкой «неуточненные данные». Про него снят ролик, где показано, как разрезается платок, упавший на лезвие. Это главный тест для таких клинков. — Он гонит, — доверительно сообщил Оюю, подойдя поближе. — Сама гонишь, — возмутился бармен, — Зайди на сайт музея. А с платком я хоть прямо сейчас могу показать. — Про Токугаву гонишь, — пояснила девушка, — И про XVI век. — Засранка, — ответил тот, — Я тебе с твоим hoakane 20 квадратов фибролона продал со скидкой на четверть, вместо того говна, на котором вы летали, а ты мне вот так… — Не дуйся, — примирительно сказала Оюю, и погладила бармена по объемистому пузу. Меч тот самый. Я в кино видела. Акиро Куросава «Sadow of warrior». Токугава Иэясу этим мечом загасил Такедо Сингена. Меч в кадре крупным планом. Не перепутаешь. — Да? – спросил Хабба, оттаивая на глазах, — Надо посмотреть. — А если теоретически? – спросила Жанна, — Мог бы кузнец Вуа сделать такой меч? Хабба и Нитро переглянулись. — Только теоретически, — авторитетно сообщил Нитро, — А практически… — Практически, — раздался звонкий голос с пирса, — Мы сейчас вам головы поотрываем. — Совсем охренели, — добавил другой, но похожий голос, — Мозгов ни на сантим. Раздался металлический лязг, грубая брань, и первый голос требовательно заявил. — Парни, кто нибудь, помогите вытащить эту хрень из лодки! — Сейчас, — почти хором ответили Снэп и Зиппо, и быстро двинулись к выходу. Через пару минут они, в кампании с двумя незнакомыми Жанне девушками (очевидно, обладательницами тех самых двух голосов), вкатили в помещение салуна нечто, очень напоминающее футуристическую бетономешалку на четырехколесном шасси. Девушки были одеты одинаково: короткие штаны военного образца, синие майки с ярко–белой люминесцирующей надписью «Police» и нейлоновая перевязь, из которой под мышкой торчит рукоятка пистолет–пулемета (меганезийского символа общественного порядка). — Как учит нас общая теория социализации – объявила одна из девушек, — подросткам в переходном возрасте свойственно либо что–то ломать, либо что–то строить. При этом, их представление о том, где надо делать первое, а где – второе, существенно отличаются от представлений взрослых. Это я цитировала по памяти. Короче, генератор пенобетона не следует оставлять рядом со школой. Зачем вы вообще учили детей включать эту штуку? — Ну… — сказал Нитро, почесав пятерней макушку, — мы, подумали, что раз строительная техника работает на том же шасси, что и агротехническая, то почему бы и нет? — Какая у этой машина производительность? – спросила вторая девушка. — Около 10 кубометров в час, — ответил Хабба, — А что? — Вот, прикидываю, какой толщины слой пенобетона на том шатре. — На каком? — Стандартном, надувном. 6 метров диаметр, 3 – высота. Позавчера прилетели туристы, студенты из Паго–Паго. Кстати, где они? — На вечеринке, вместе с местными и с кенгуру, — сообщил док Мак, встав из–за стола и подойдя к четырехколесному агрегату, — а теперь, девочки, спокойно объясните, в чем дело. Но сначала познакомьтесь. Это – Жанна Ронеро, репортер из Канады. Жанна, это — Рибопо (он потрепал по шее девушку, похожую на маори), а вот это – Фэнг (он слегка хлопнул по нижней части спины другую, по виду — малайку). — Aloha, — сказала Рибопо, легонько хлопнув Жанну по плечу, — Что, в Канаде нет такого прикола: замуровывать тур–шатры в пенобетон? — На сколько мне известно, нет. — А жаль, — Фэнг вздохнула, — Может, ты знала бы, как выкручиваться из такой фигни. Шериф тоже подошел к генератору и задумчиво постучал ногтем по огромной капле пены, застывшей на корпусе. — Хороший бетон. Уже, практически, затвердел. — Может, так и оставить? – предложила Оюю, отхлебнув пальмового пива, — Эти ребята рано утром придут с бодуна, а входа–то и нет. Бум–бум рогами в стенку. — Душераздирающее зрелище, — со вздохом, констатировал Зиппо, вытащил из кармана сигарету и прикурил, щелкнув старинной кремнево–фитильной зажигалкой. Нитро тоже подошел к агрегату и поковырял каплю ножом. — Часа через три можно будет пилить. — Чем? – поинтересовался Зиппо. — Чем–чем. Пилой. Хабба, где наша электропила? — В подсобке, в ящике из–под глиоксовых шашек. Там еще есть запасной аккумулятор. — Зачем вам тут глиоксовые шашки? — подозрительно спросил Тези, — Рыбу глушить? — У нас их нет, — ответил Нитро, — Только ящики из–под них. Удобные, много секций. — Хм… Точно нет? — Точно, — подтвердил Хабба, — Короче, я притащу пилу и поставлю на зарядку. — А что вы собрались там пилить? — спросил шериф. — Так дверь же. Выпилим там лаз, — Хабба провел рукой в воздухе широкий круг, — и никаких проблем. Можем еще сделать дырки там, где окна. Типа, вентиляция. Но нам нужны будут прожектора. Так что, Тези, гони нам свой коповский катер. — Не дам. Это же профессиональная машина. Еще врежетесь во что–нибудь. — Тогда ждем до утра. Или бери пилу и пили сам. Только учти: не рассчитаешь – шатру жопа. С профессиональным инструментом надо уметь обращаться. Так–то! — Ладно, — вздохнул шериф, — берите. — Вот! – удовлетворенно произнес Хабба и направился куда–то вглубь заведения. Фэнг пнула ногой колесо бетоногенератора. — Нитро, я реально предупреждаю: эта штука не должна стоять, где попало. Заприте ее в ангар, что ли. — Издеваешься? – спросил он, — Там трицикл, два скутера, аквабайк, две флайки и катер. Плюс – мастерская. Места нет ни хрена. Мини–траулер, видишь, у пирса держим. — Короче: прячте куда хотите, — отрезала Рибопо, — Или пусть стоит здесь. — По ходу, будет модный интерьерчик, — съехидничала Оюю. — Можете поставить в ангар на причале биоцентра, — предложил Мак Лоу, — Здесь всего полмили. Ключ я вам дам. Если что – скажете мое личное секретное распоряжение. — Mauru–roa, док Мак. А тебе не влетит за это? Типа, нецелевое использование… — Разберусь, — беспечно ответил тот, — Налей мне еще кофе, ОК? — И мне, если не сложно, — добавила Жанна и, повернувшись к Мак Лоу, спросила, — док, ты обещал рассказать про критическую скорость прогресса и… В общем, что–то вроде научной версии конца света на отдельно взятой планете. Мак Лоу многозначительно поднял палец к потолку. — Точно! Я прервался где–то в середине… Да, я отвлекся на приключения дона Микеле в застенках военной разведки. Итак, скорость технического прогресса и будущее жителей Земли. Об этом впервые задумался Томас Мальтус в конце XVIII века. Его знаменитое «Эссе о законах населения и его воздействие на будущее улучшение общества» вышло в 1794 и вызвало шок в среде т.н. «интеллигенции». — … Которую Ленин называл «говном нации», — встряла Рибопо. — Ри, ты умная девочка, — сказал док Мак, — Может быть, ты расскажешь об открытии Мальтуса, а мы послушаем? Я говорю вполне серьезно. Давай, не стесняйся. — Ну, — нерешительно начала она, — Мальтус исходил из того, что люди размножаются в геометрической прогрессии, а материальные блага растут в арифметической. Отсюда у него получалось, что людям по–любому надо массово гасить друг друга в войнах, иначе им станет нечего жрать. Еще у него был вариант, что люди ограничат рождаемость, но даже это не спасало положение, потому что природные ресурсы ограничены и никакой прогресс за эти границы не вылезет. Население дорастет до максимума, потом начнет падать… падать… падать, и в итоге все передохнут на фиг, когда кончится плодородие почв. По жизни, все не так. В смысле, если какие–то уроды, вроде исламистов, пуритан или римокатоликов, хотят геометрически размножаться, не развивая прогресс, то все правильно. Они по всем законам природы должны передохнуть. А нормальные люди могут выкрутиться – если научно спланируют развитие. — Нормальные люди должны убить всех ненормальных? – с иронией, спросила Жанна. — Нормальным людям, — ответила Рибопо, — надо решить, что им важнее: ролевые игры в добро и зло или то, что реально будет с их потомками. — Допустим, мы выбрали второй вариант. Что делаем дальше? — Дальше – вопрос: сколько будущих поколений нам интересны? Три, десять, сто? — Даже не знаю, — канадка пожала плечами, — Я, из жадности, выбрала бы сто. Рибопо одобрительно кивнула. — ОК. сто поколений. Примерно 3000 лет. Тогда твоим потомкам предстоит пройти несколько полос препятствий, или барьеров. Как минимум, одну смену климата… — Незачет! – перебила ее Фэнг, успевшая устроиться на корпусе бетоногенератора, с кружкой какао. Видимо, ей это показалось более креативным, чем сидеть за столом. — Это почему незачет? — Потому. Ты проскочила мимо «Римского клуба». Это — самая гнилая буржуазная тема. Типа: давайте ограничим потребление, размножение и производство, научимся жить по образцу птичек и рыбок, ничего не трогая в природе. Авось, тогда демон катастрофизма нас не заметит и не заколбасит. Называется: проект «Пределы роста» или «Устойчивое развитие». Хотя, какое это, в жопу, развитие? А придумали эту херню как–бы ученые в 1970 или около того. По ходу, оффи им много заплатили за эти самые «пределы роста». — Короче, — сказала Рибопо, — дальше ты рассказываешь или я? — Ты, — ответила Фэнг, — А я буду тебя подкалывать. — Тогда после семинара получишь по шее… Мак, а на чем я остановилась? — На смене климата, — подсказал он. — Точно! Смена климата – это один пример, а вообще, каждое тысячелетие происходят глобальные встряски. Не только с климатом. Может быть пандемия, или там, резкая вулканическая активность… Каждый раз, когда что–нибудь такое происходит, людям приходится выкручиваться, что–то развивать, изобретать, короче – прогрессировать. А потом, когда все спокойно, оффи по–быстрому сворачивают все это изобретательство, чтобы люди не развились как следует, и не скинули их власть. А то, люди открыли бы атомную энергию, придумали компьютеры и полетели в космос 5000 лет назад, потому что уровень развития 6000 лет назад был такой же, как 1000 лет назад. Пока в XIII веке Земля не попала в очередное похолодание, оффи держали людей в «Темных веках», а когда случилась эта жопа, они стали разрешать прогресс. Начался Ренессанс и всякая промышленная революция. В XX веке начало теплеть, и оффи принялись плющить прогресс: мол ученые – гады, они всех хотят закошмарить антигуманными опытами, давайте будем жить, как птички и рыбки… Такая фигня делается каждое тысячелетие, потому что оффи знают: за промышленной революцией, по ходу, бывает социальная. Фэнг, сидя на бетоногенераторе в позе медитирующего Будды, сообщила: — Ты забыла про дерьмодемона. — Не забыла, а просто еще не дошла, — Рибопо глянула на часы, — Кстати, через 10 минут нас сменят и я, все–таки, надаю тебе по шее. — Попробуй, — лаконично ответила та. — Что такое дерьмодемон? – спросила Жанна. — Был такой монстр в фильме «Догма», — пояснила Рибопо, — Он появился из продукции трех оффи–религий в их общем центре — местечке Голгофа. В термодинамике есть демон Максвелла, в механике — демон Лапласа, а в социо–психологии – дерьмодемон, который возникает из т.н. «духовных ценностей», если их вовремя не убирать. Если серьезно, то оффи заранее собирают «духовные ценности», чтобы в нужный момент натравить их на прогресс. Из–за этого прогресс идет по синусоиде, а не по экспоненте. Но делать такие фокусы вечно — не получится, потому что в природе регулярно бывают более сильные встряски, и если человечество не наберет определенный кейс технологий, то ему жопа. Это называется: «Первый барьер Фрэнка Дрейка». Канадка обратила внимание на кружку какао, которую уже успел поставить перед ней Нитро, сделала несколько глотков и попыталась кратко пересказать: — Значит, по–твоему, если не выбросить духовные ценности, то, рано или поздно, люди снова окажутся в чем–то наподобие средневековья после просвещенной античности? — Гло, ты не врубилась про барьер, — сказала Фэнг, — Фишка в том, что число попыток ограничено. Раз плюхнулись в дерьмо — встали, второй раз плюхнулись — встали, а на пятый или на десятый раз – все. Game over. Вымерли, как биологический вид. — Вымерли? – переспросила Жанна. — Да, а что тебя удивляет? Птичка додо вымерла в XVII веке. Аналогичный случай. — Но мы же разумные существа! Мы можем как–то подготовиться к катастрофе! — Подготовиться! – фыркнула Рибопо, — Это тебе не какое–то цунами. Это тихая фигня, зато глобальная. Например, средняя температура на Земле повысилась на 10 градусов, либо, наоборот, понизилась на 10 градусов. Вариант 1: полярные льды растаяли, океан поднялся на 100 метров, все, что ниже — утонуло. Вариант 2: океан упал на 100 метров, ледники дошли до 40–й широты, как в прошлый раз. Великие озера в твоей Канаде, это бывшие ледники. Короче, в обоих случаях – жопа. Как предлагаешь готовиться? — ОК, — Жанна тряхнула головой, — допустим, я сдаюсь и спрашиваю: что делать? — Ассенизацию, — лаконично ответила Фэнг. — В смысле? — В прямом смысле. Все, что мешает прогрессу — закопать и забетонировать. Для наглядности Фэнг похлопала ладошкой по корпусу бетоногенератора. — Музеи, библиотеки, картинные галереи – тоже в яму, — уточнила канадка. — Зачем? Пусть будут. Вреда от них никакого, а выглядят они симпатично. — Тогда что в яму? — Почитай «Flying fish attacks!», — вмешался Мак Лоу, — Там это подробно разобрано. — Почитаю. А кого надо закопать, чтобы пройти 2–й барьер? Я имею в виду, раз барьеры нумеруются, значит, их несколько, не так ли? — Я с этого и начала, — напомнила Рибопо, — 2–й барьер Дрейка – это если Земле allez. Не ледниковый или антиледниковый период, а что–то типа пермского апдауна, когда из–за всплеска вулканической активности и мощных газовых выбросов, 95 процентов живых существ склеили ласты, и примерно на 100 тысяч лет планета стала пустыней. В таком варианте, надо быстро собирать добряк и, по–любому, линять с Земли. — Идея хорошая, — согласилась канадка, — только куда линять? На Тау Кита? Обе элаусестерки захихикали, после чего, не очень музыкально, зато громко, отбивая ладонями ритм на бочкообразном миксере бетоногенератора, проорали: «They sailed away in a Sieve, they did, In a Sieve they sailed so fast, With only a beautiful pea–green veil Tied with a riband by way of a sail, To a small tobacco–pipe mast … Far and few, far and few, Are the lands where the Jumblies live; Their heads are green, and their hands are blue, And they went to sea in a Sieve». Жанна улыбнулась: шуточная песенка Эдварда Лира, про отчаянный экипаж, который пустился в дальнее плавание в решете, водрузив курительную трубку вместо мачты, с носовым платком вместо паруса, на поиски сказочной земли зеленоголовых синеруких джамблей, была одной из ее любимых… — Это очаровательно, — сказала она, — Но при чем тут Тау Кита и… — Тау Кита, — перебила Рибопо, — Это частный случай, но что за зелеными человечками, типа джамблей, надо лететь в космос – это тебе даже младенец скажет. — И решето, только не дыряовое, для полета как раз подходит, — добавила Фэнг. — Я уже ни черта не понимаю, — обиженно проворчала канадка. — Так, девочки, — вмешался Мак Лоу, — Кажется, к пирсу уже подкатила ваша смена. Вы завершайте свои полицейские дела и возвращайтесь сюда, а я пока попробую распутать Жанну, которую вы окончательно запутали. Дилли и шериф Тези придвинулись поближе, а Зиппо занял освободившееся место на бетоногенераторе. Мак Лоу прошелся до стойки бара и вернулся, держа в руках самый обычный лист бумаги, формата А–4. — У меня в руках, — сказал он, — макет футбольного поля в масштабе 1:400. Если взять это поле в натуральную величину и свернуть вот так… (он соединил противоположные края листа, и получилась короткая бумажная труба) … сделать этот цилиндр герметичным, и снабдив его необходимой аппаратурой, запустить в космос, то… — … Получится орбитальный телескоп «Hubble–Bubble», — договорил Зиппо, — лантонское партнерство REF построило его для индусов лет 5 назад. Правда, он больше смотрит на Землю, чем в космос, но я считаю: пусть индусы за свои деньги смотрят куда хотят. — Я не понимаю, как такую огромную фигню забросили на орбиту, — сказал Тези. — Aita pe–a, — сообщил Зиппо, закуривая сигарету, — Эта бочка из тонкой фольги весит 2 центнера и складывается в грузовой контейнер обычного легкого шаттла. Ее вывели в космос, а там надули, как пузырь. Отсюда и табаш: супер–дешевая технология. — В данном случае, — уточнил Мак Лоу, — речь не о телескопе, а о космическом поселке. — … Для самоубийц, — вставила Дилли. — В чем ты видишь опасность? – поинтересовался он. — Ну, нормально! – воскликнула она, — Засунуть людей в стометровую бочку из фольги, запустить в космос и спросить: а что, собственно, здесь такого, особенного? Док, а ты знаешь, что в невесомости человек теряет полтора процента костей в месяц? Те парни, которые ставили рекорды типа «год на орбитальной станции», вернулись инвалидами! — Невесомость легко устраняется, — возразил Мак, — Если раскрутить эту штуку до двух оборотов в минуту, то на внутренней поверхности будет вес, почти как на Земле. — А на фиг вообще это надо? – поинтересовался шериф, — По ходу, главная комми–тема, — ответила Дилли, — лететь на Тау Кита за джамблями. Туристы–тинэйджеры, прислушивавшиеся к разговору, решили вставить свое слово. — Между прочим, — сообщил Снэп, — экспедиция к Проксиме Центавра, организованная Фондом Джордана в 2119 году, была первой в истории попыткой достичь ближайших звезд нашей Галактики. — О судьбе, постигшей экспедицию, можно только догадываться, — весело подхватила Оюю, и добавила, — это Хайнлайн, «Пасынки Вселенной», 1969 год. Культовая вещь. — Летели, надеюсь, как полагается, в решете? – иронично поинтересовалась Дилли. — Типа, да. Только в очень большом, а не с футбольное поле, как предлагает док Мак. — И чем кончилось? – спросил Тези. — Ну, через полвека все разосрались, половину экипажа шлепнули и забыли, что куда–то летят. По ходу, они там натирались, и у следующего поколения сложилось мнение, что корабль – это и есть вселенная. Через несколько поколений, там получился феодализм, оффи–религия с богом–Джорданом и жрецами–государством, война с партизанами. Еще лет через сто, как раз на подлете к Проксиме Центавра, группа толковых ребят нашла инструкции и шаттл, и короче, happy–end. — То есть, как happy–end? – удивилась Дилли. — Четверо девчонок и трое парней на этом шаттле долетели до планеты–гиганта, что–то типа нашего Юпитера, только поближе к звезде. Там — спутник, что–то типа Ганимеда, только побольше и с кислородной атмосферой, съедобной флорой и фауной… Как наш Марс, если его хабитировать. Типа, улыбка Паоро. — Короче, выиграли суперприз в гонке на 40 триллионов км, — резюмировал Снэп, — это чтобы Оюю не плакала. При реальном финале, ей было бы жалко этих ребят. — Да, а что? – с вызовом в голосе ответила она, — Почему все должно быть хреново? Зиппо громко фыркнул, выпустил изо рта струйку дыма, похожую на миниатюрный ракетный выхлоп, и наставительно произнес: — Потому, что по морю в решете не ходят, и по космосу в бочке не летают. Физика, ага? — Аргументы?! – потребовала она. — Сядь в решето, выйди в море, и будут аргументы. — А на счет космоса? — А там лучше не пробовать. Там вплавь до берега не доберешься. — По космосу, — возразил Мак Лоу, — летают именно в бочке. Классический SkyLab 1973 года был тонкостенной бочкой диаметром 7 метров и длиной 8. Это бытовой модуль. О ходовой и сервисной аппаратуре пока не говорим. Экипажи из трех человек жили в этой бочке на орбите по 60 – 80 дней. У TransHab 2005 изменился только интерьер, а экипаж жил там по полгода и более. Genesis 2017 года отличается только тем, что он надувной. Размеры всего вдвое больше, что у SkyLab, хотя надувные аппараты можно делать на порядок более крупными. Ты сам упомянул 100–метровый Hubble–Bubble, не так ли? — Но в нем нельзя жить! – возразил Зиппо, — Это пузырь с азотом под давлением 0,1 атм. — Надуй кислородом под давлением 0,2 атм, и живи, — ответил док, — Запаса прочности хватит, эту оболочку испытывали при пятикратном превышении давления. — У тебя, док Мак, из чего сигары? – подозрительно спросила Дилли, — Может быть, ты уже вывел трансгенный табак–ганджубас, и тебя так прет? И откуда ты столько знаешь про космическую технику? Ты же, по ходу, биохимик. Мак Лоу в очередной раз раскурил потухшую сигару и пожал плечами. — Видишь ли, обе мои жены увлекаются космосом, а я их люблю. Очевидно, я не могу относиться равнодушно к тому, что им интересно. Кроме того, преподавая механику в колледже, я обнаружил, что космос дает много увлекательных задачек. — Алло, док, — вмешался Хабба, — Если тебе это интересно: твои жены опять дерутся на нашем заднем дворе. — Насколько сильно? — Так… — бармен неопределенно качнул головой. — Ладно, — Мак вздохнул, — Я, разумеется, не одобряю их увлечение капоэйрой, но что делать? Не могу же я давить на их культурный выбор. — Тогда я принесу аптечку, — проинформировал бармен. — Что, все так серьезно? — Нет, просто на всякий случай. А кто–нибудь хочет еще кофе, какао, или перекусить? — Пожалуй, — решил док, — еще чашечку кофе и сигару. И пусть попробуют сделать мне замечание, что я много курю. Шериф встал, сделал несколько шагов, чтобы через открытую заднюю дверь салуна видеть происходящее во дворе, посмотрел пол–минуты и махнул рукой. — Нормальное баловство, док. Не нервничай. Давай–ка лучше вернемся к джамблям. Зачем пихать людей в этот космический пузырь и отправлять за триллионы километров? — За триллионы – совершенно незачем, — согласился Мак Лоу, — Межзвездное путешествие длительностью в сотни лет – бессмысленно. На пол–пути тебя обгонит более современный корабль, построенный после твоего старта ровесниками твоих правнуков. — Если Земля за это время не накроется каким–нибудь астероидом, — уточнил Зиппо. Док поднял ладони в жесте предельного несогласия. — Не будем строить технические обоснования на маловероятных событиях. Зачем, если есть более серьезные аргументы. Тут юниоры уже упоминали хабитацию Марса. Очень реальная тема. Дистанция — 55 миллионов километров, полет на современной технике займет полтора месяца. Маршрут отработан, дроны регулярно летают на Марс, с 1970 года. Забросить туда экипаж — не проблема, но что дальше? — Примарситься и строить купол! – заявила Оюю, — Типа, как в Антарктиде. — Как в Антарктиде не получится, — ответил ей Мак Лоу, — На Марсе нет воздуха. Там не поживешь в утепленном домике из пенопласта, собранном за час. Еще варианты? — Ну, можно притащить с собой маленький герметичный домик, на первое время. — Насколько маленький и на какое время? — Ну… — девушка задумалась, — Мда, как–то неуютно получается. — О том и речь, — сказал он, — гораздо удобнее надуть достаточно большой и более–менее комфортабельный пузырь на низкой орбите, и жить в нем. Высота орбиты может быть менее 50 км, полеты на работу и домой при марсианской силе тяжести – не проблема. — Твой же вопрос, док, — вмешался шериф, — Как долго жить в этом пузыре? — В том–то и дело, Тези, что в нем можно жить, сколько угодно. Это — не строительный вагончик, а поселок. Примерно как у Хайнлайна. Зиппо снова фыркнул и, щелкнув своей ретро–зажигалкой, закурил новую сигарету. — Ага, вот именно, что примерно как у Хайнлайна. Через несколько лет, а может быть и меньше, люди в этом пузыре так задолбают друг друга своим обществом, что устроят поножовщину. Изолированные микро–группы быстро взаимозадалбываются. Научный факт, проверенный тысячу раз на полярниках, космонавтах, подводниках, и т.д. — А ты не допускаешь мысли, что это были не те люди? — спросил Мак Лоу. — Ты бы видел, док, какой к ним был список требований по здоровью и по нервам. — Я видел. Психологические тесты меня очень позабавили. Психологи знали, что клиент заведомо непригоден к деятельности в изолированной микрогруппе, и выясняли только, как быстро он сломается, если его, заведомо непригодного, поместить в микрогруппу. — Почему заведомо, док? — Да потому, Зиппо, что весь комплекс условных рефлексов, заложенных воспитанием, однозначно не позволял клиенту чувствовать себя психологически–удовлетворительно при отсутствии интимного пространства. Клиент с раннего детства приучен скрывать некоторые стороны своей жизни, а в пространстве полярной базы, или субмарины, или орбитальной станции, это технически невозможно. — Логично, — сказал шериф Тези, — Это намек на элаусестерское воспитание, так? — Совершенно верно. Отсутствие зон интимности не повлияет на самочувствие только такого человека, у которого нет базовых представлений об интимности. Он не заметит никакого неудобства. Ему не придется бороться со своим подсознанием сто раз в день, при гигиенических процедурах и удовлетворении физиологических потребностей. — Долой стыд? – уточнила Жанна. — Нет, — Мак Лоу покачал головой, — Долой само понятие о стыде. Оно несовместимо с образом жизни, о котором мы сейчас говорим. — Что, даже хваленой меганезийской раскрепощенности недостаточно? – удивилась она. — При чем тут раскрепощенность? – сказал он, — Дело не в том, что в повседневном быте орбитального поселка полностью отсутствует одежда… — А она отсутствует? – перебила канадка. — Разумеется. При температуре +25 и отсутствии опасных бактерий, одежда — это обуза, лишний вес, и лишний расход ресурсов на производство и на стирку. Но это, повторяю, пустяки по сравнению с тем, что человек все время на виду, что бы он не делал. Он ни минуты не бывает один или наедине с кем–то. Примерно полсотни обитателей поселка, умещающегося на футбольном поле, практически постоянно в контакте. Жанна попыталась представить себе эту картину, и зябко передернула плечами. — Кошмар! А почему не сделать на этом футбольном поле что–то типа приватных зон? — Зачем? – поинтересовался Мак Лоу. — Чтобы люди комфортно себя чувствовали, — пояснила она, — Вы собираетесь строить орбитальный поселок, а не орбитальную каторжную тюрьму. 50 жителей на площади 1 гектар. 200 квадратных метров на каждого. Места достаточно! — Да, — согласился он, — Можно построить там христианский храм, буддистский дацан, музей международного коммунистического движения и по небольшому коттеджу на каждого жителя. Но нужно ли это жителям для комфорта в большей мере, чем другие объекты, на которые при таком использовании площади, места не хватит? — Кабинка сортира занимает мало места, — вмешался Тези, — Я слабо разбираюсь в этом коммунизме, док, но в армейской инструкции сортир с разгороженными говнометами включен в список необходимых элементов психического комфорта личного состава. — Твоя инструкция написана для канаков, — заметил Мак Лоу, — Другие обычаи. — Спросим vox populi? – весело предложил шериф и помахал рукой в сторону выхода на задний двор, — Заодно окажем первую помощь травмированному личному составу. Элаусестерки после микро–матча по капоэйре выглядели не травмированными, а сильно перевозбужденными. Перевязи с оружием, сандалии и майки с полицейской символикой они несли в руках, что мешало им жестикулировать, но никак не препятствовало обмену репликами по поводу того, кто кому надавал по шее (разумеется, мнения об этом были диаметрально противоположными). Что касается повреждений, то они ограничивались несколькими красными пятнами (обещавшими в ближайшее время превратиться в не очень заметные синяки) и несколькими живописными царапинами на спине Рибопо. — Почему в этом спорте, надо обязательно падать на мои розовые кусты? – проворчал Нитро, щедро поливая самогоном маленькую медицинскую губку, — стой спокойно, не дергайся. Что ты, как маленькая… — Аааа!… Щиплет!!! — Дезинфекция, — наставительно сказал он. — Фэнг, у нас тут вопрос по космическому коммунизму, — сказал Тези, — В говномете на орбитальной станции есть перегородки, или просто дырка со сливом? — Просто дырка, это не эстетично, — ответила она, — Другое дело, если вокруг, например, сетка с лианами. Это прикольно. Особенно если с цветущими. — Но не колючими, — уточнила Рибопо, — Мак, а можно вывести не колючие розы? — Думаю, да… Скажи, как твоя умная голова работает после этих варварских занятий? — Отлично работает! — Моя тоже, — добавила Фэнг, — а что? — Вот, – Мак Лоу опять свернул лист бумаги цилиндр, — Модель jumblies–pueblo. Как по–вашему, надо использовать имеющееся пространство и площади? Рибопо понимающе кивнула. — Типа, общая планировка, ага? — Простейший эскиз, — конкретизировал Мак Лоу. — А зачем на бумаге? – спросила Фэнг, — У меня есть идея получше. — Только надо быстро, — сказал он, — Я хочу на этом примере показать кое–что Жанне. Девушки молча переглянулись и почти синхронно шлепнулись за стол рядом с парой воздушно–морских туристов–тинейджеров. Между всеми четверыми тут же завязался оживленный разговор на утафоа с легкой примесью лингва–франка, сопровождаемый множеством экспрессивных жестов, сделавших бы честь даже самому эксцентричному шимпанзе. Через минуту, стороны пришли к соглашению, и посреди стола появился включенный ноутбук с 20–дюймовым экраном. Жанна прикинула, что юниоры будут возиться с этой игрушкой где–то четверть часа, и вернула разговор к старое русло. — Док, правильно ли я поняла: ты считаешь, что все зло от духовных ценностей? — Увы — Мак Лоу развел руками, — Неправильно. Духовные ценности — фикция. И зло — фикция. И то и другое – просто инструменты для построения социальной паранойи. — Социальная паранойя, — повторила канадка, — Красиво звучит. Сам придумал? — Придумало общество. Я только назвал. Прочти эти два определения, и тебе будет ясно, что имеется в виду, и откуда оно взялось. Мак Лоу положил перед ней мобайл, на экранчике которого было два коротких текста: ********************************* Культурный прогресс: Постоянное превращение средств деятельности в ее цели, а целей — в средства. Духовная жизнь возникает, как средство поддержки материальной практики, но, достигая самоценности, порождает такие феномены, как искусство, религия и наука. ********************************* Паранойя: психическое нарушение, порождающее связную систему сверхценных идей, имеющих характер бреда. Такая система представляет собой нормальное логическое построение, выведенное, однако, из патологических (бредовых) базовых предпосылок. ********************************* — Гм, — Жанна постучала ногтем по экранчику, — Наука тоже попала в реестр патологий? — Да, в той мере, в которой она является самоценным феноменом. — А если как–то попроще, для домохозяек? — Тогда просто ответь на вопрос: что такое наука? — Наука? Ну… Это когда что–то изучают. — Если я изучаю узор на кофейной гуще на дне своей чашки – это наука? — Видимо, нет. — А если я изучаю генеалогическое древо королей средневековой Европы? — Видимо, да. По крайней мере, я читала про Меровингов в каком–то научном журнале. — Жанна, для тебя имеет значение, был ли Карл Великий сыном Пипина Короткого? — Гм… Для меня, допустим, не имеет, но для историков это, может быть, важно. — А для кого–нибудь кроме историков? — Сомневаюсь, — призналась она. — Тогда с какой целью историки это изучают? — Ну… Чтобы узнать, как было дело. Им это интересно. — А мне интересен узор на кофейной гуще. Почему это не наука? — ОК, считай, что твоя гуща – тоже наука. — Такая же наука, как, механика или биохимия, которыми я тоже занимаюсь? — Разумеется, нет! Это – серьезные занятия, а гуща – это научное хобби. Мак Лоу удовлетворенно кивнул и закурил принесенную Нитро сигару. — Следовательно, науки делятся на серьезные и чепуховые. — Зачем обязательно все делить? – спросила Жанна. — Чтобы общество не путало кофейную гущу с серьезными вещами и не слушало всяких культуртрегеров, дающих советы из сочинений древних ближневосточных эпилептиков. Жанна задумчиво побарабанила кончиками пальцев по столу. — А если общество хочет выслушать и ученых, и культуртрегеров, и узнать обе позиции, чтобы сделать осознанный выбор в условиях состязательности сторон? — Правильный подход! — воскликнул Мак Лоу, — Если общество платит неким людям за нематериальную деятельность, то они обязаны объяснить обществу: что оно получит за эти деньги. Как в бизнес–проекте: вот инвестиции, вот период, вот отдача. Только так! Болтовня об улучшении нравов, вечных ценностях или поиске истины – не в счет! Если вы можете улучшить нравы — покажите кривую падения преступности. Если у вас есть вечные ценности – предъявите независимую оценку в фунтах или долларах. А если вы ищете истину – то расскажите об эффекте от ее применения к инженерным задачам. Канадка снова отстучала кончиками пальцев на столе ритм марша. — На счет нравов, я согласна. Ни одна педагогическая или религиозная систем нравы не улучшила. О вечных ценностях: это намек, что они — фикция. Но как быть с истиной? — Истина – тоже фикция, — ответил Мак Лоу, — Культовый объект. Кофейная гуща. Ее не существует. Если ученый начинает заниматься такой чепухой, как поиск истины, то его наука становится самоценной, и пусть он сам за нее платит. Ты не задумывалась о том, почему многие крупные физики в какой–то момент докатились до такого маразма, как толкование священных книг? Это — синдром поиска истины. Устав искать то, чего нет в природе, человек начинает искать это в метафизике, и становится слюнявым идиотом. — Ты – убежденный противник религии? – спросила Жанна. — Ни в коем случае! Я прекрасно отношусь к религии. Обе мои жены очень религиозны. Они празднуют все праздники, совершают красивые ритуалы. Это здорово помогает в жизни. Ты же читала определения. Там все правильно. Искусство, религия и наука – это полезные штуки, до тех пор, пока они направлены на материальную практику. Но, если они становятся самодостаточными, то от них один вред. Они становятся паразитами на материально–информационной базе общества. Т.н. «культурный прогресс» — это ни что иное, как информационная дегенерация. Религия превращается в педагогику, наука – в культ фантомной истины, а интеллектуал — в болтливого дегенерата, в интеллигента… — Секунду, Мак, ты говоришь, что твои жены религиозны. А какая у них религия? — Atieonuroa, — ответил он, — Огромная зеленая черепаха. Очень трогательно. — Про черепаху расскажу я! – крикнула Фэнг, — Все равно меня оттерли от пульта! — Потому, что ты все время подкалываешь, — обосновал Снэп. — Такой у меня характер, — призналась она и перескочила за стол к Мак Лоу и Жанне. Удобно усевшись на коленях у дока, она взяла со стола тот самый лист бумаги, быстро оторвала от него полоску, получив квадрат, сложила этот квадрат раз десять по разным линиям, вытащила у дока из кармана фломастер, стремительно нарисовала несколько фигур и линий, и положила перед Жанной смешную бумажную черепашку–оригами. — При чем тут религия? – озадаченно спросила канадка. — Мы верим примерно в такую черепаху, — пояснила Фэнг. — В смысле, эта черепаха – ваше божество? — Нет, это – черепаха! Разве ты не видишь? — Гм, — Жанна осторожно погладила бумажное существо по панцирю, — Я вижу, что это черепаха. Но что значит, вы в нее верите? — Просто: мы в нее верим. В честь Atieonuroa есть 13 праздников в году: праздник рейда любви, воздушного змея, морской коровы, бумажных фонариков, лунной жабы, ярких цветов, длинной волны, бамбуковой флейты, солнечного паруса, медоносного шмеля, каменного лабиринта, каучукового мячика, и рогатой улитки. Что тут непонятного? Канадка оказалось в полном лингвистическом тупике, и не представляла, что можно спросить для прояснения сущности загадочного культа зеленой черепахи. К счастью, остальные тинейджеры как раз завершили грубый эскиз 3d модели jumblies–pueblo, и возвестили об этом событии радостным воплем. Жанна ожидала увидеть что–то вроде поселков Элаусестере, и не сильно ошиблась. Действительно, никаких зон приватности здесь не было – и пришлось признать, что док Мак прав: местные ребята считают более важными другие вещи. Зданий тут не было вообще: их заменяли прозрачные штуки на высоких тонких ножках. В центре правого торца цилиндра стояло фальш–солнце (сразу возникла мысль: штуки на ножках — прозрачные не ради демонстративного отказа от приватности, а просто чтобы не загораживать свет). Из левого торца в сторону фальш–солнца, вдоль оси цилиндра, был вытянут огромный прозрачный пузырь. — А это что за объект? – спросила канадка, тыкая пальцем в изображение пузыря. — Как что? — удивилась Оюю, — Океан. Если в невесомости раскрутить колбу с водой, то получится кольцевая лужа на стенке. Ну, скажем, не океан, а такой большой бассейн. — Где вы возьмете столько воды? – поинтересовалась Дилли. — Достанем где–нибудь, — беспечно ответила Рибопо. — Мы много слизали с «Hivaete», — добавил Снэп, сменил картинку и на экране возникли две модели маленьких орбитальных «бочек», — Справа американский «Genesis–V». Бочка 10 метров в высоту, столько же в диаметре. Разбита на 2 дольки в осевой плоскости, на 4 этажа поперек. На Земле это классно, но в невесомости — ни поесть по–человечески, ни посрать, ни помыться. Слева — «Hivaete». Размеры те же, но разбивка на два радиальных уровня. При вращении 1 оборот в минуту, на 1–м вес, как на Марсе, на 2–м — как на Луне. Итого: плантация 3 сотки и микро–море на чердаке. Комфортабельный fare на 7 персон. — Она уже функционирует? — спросила Жанна. Снэп печально помотал головой. — Даже не начинали строить. Типа, 250 миллионов фунтов — дорого. Genesis–V давно в космосе, а Hivaete, который в сто раз дешевле и в тысячу раз лучше — только в 3d. — Потребителя нет, — сказала Фэнг, — Околоземные орбитальные базы на фиг не нужны. Когда начнется что–то серьезное на Луне, эта бочка будет в тему. Если не устареет. — Умеешь плюнуть соседу в пиво, — оценил Снэп последнюю фразу, — где научилась? — Врожденный талант, — лаконично ответила та. Мак Лоу посмотрел на часы. — Девочки, не пора ли нам домой? Желательно до 11 вечера забрать наших детей у Вуа, поскольку там спать ложатся рано. Не будем ставить людей в неудобное положение. — Ладно, — вздохнула Рибопо, — Если ты споешь колыбельную… — Детям или тебе? – уточнил Мак. — Сначала – детям, — ответила она. — Идея с колыбельной мне нравится! — заявила Фэнг. — Тогда идем, — резюмировал док, поднимаясь из–за стола, — Жанна, если завтра будешь гулять по окрестностям и захочешь пообщеться – call us. Хабба, дай, пожалуйста, Жанне pentoki, и включи в мой счет. Кстати, вот этих ребят тоже туда включи. — ОК, — коротко отозвался бармен. — Мы сами можем заплатить! – обиженно заявила Оюю. — Не сомневаюсь, — с улыбкой, сказал Мак, — Но мне ужасно понравился этот эскиз, а получать удовольствие за чужой счет — неэтично. Хоть что–то я должен заплатить. — Договорились, — согласился Снэп, — если надо что–то еще нарисовать – aita pe–a. — Mauru roa, — ответил док, помахал всем рукой, и семейка Лоу двинулась на пирс. Через пол–минуты послышалось что–то вроде стрекотания газонокосилки, перешедшее затем в ровное удаляющееся гудение на тонкой ноте. — Клевый дядька, — высказала свое мнение Оюю, — Реальный канак. Он кто, киви? — Он — гражданин вселенной, никак не меньше, — ответил Хабба, положил пред Жанной нечто, похожее на короткую толстую авторучку и спросил, — Умеешь это юзать, гло? — Я даже не знаю, что это такое, — ответила она. — Это «pentoki», — сказал ей Снэп, — Радио–болталка с ручкой–мышкой вместо пульта. Пишешь ей на чем угодно местный адрес вызова. Включи и попробуй. Только сильно давить не надо, просто касайся. А напишешь – поставь три точки. Это значит: call. — Но я не знаю местных адресов. — На маленьких атоллах это обычно просто имя или прозвище, — сообщил бармен, — вот напиши, для начала, меня. Надежнее — печатными буквами. Жанна кивнула и написала на столе «H–A–B–B–A». Точнее говоря, она водила носиком pentoki по столу, а надпись появлялась на крошечном экранчике на корпусе. В конце она поставила три точки, и в нагрудном кармане у бармена раздалась музыкальная фраза (кажется, из «E vahine nehe Raiatea»). — Получилось, — констатировал он, вынимая похожий аппаратик, — Теперь прижми ниже уха, и говори. Динамик – зеленый кружок, микрофон – красный. — Давай я тебе его настрою, — предложила Оюю, когда тест прошел успешно, — Тебя как там написать? Можно несколько вариатнов. Jeanne, Jane, Janna… — Тода «Jeanne» и «Ronero», — попросила канадка передавая ей pentoki, — Если не трудно. — Минутное дело, — ответила та, — Мелодия «So hot fellow from Papua» годится? — То, что надо, — Жанна улыбнулась, — ребята, а вы действительно были на Такутеа? — Не дальше причала, — уточнил Снэп, — Эти сраные эсэсовские ролевики с пушками… — Главное, — подхватила Оюю, — я им кричу: эй, нам только воды и фюэла купить, а эти мудаки отвечают по–немецки: «Niht parken! Halt! Zuruck!». Заигрались, jodidos. — А что было дальше? — Что–что, — юная меганезийка пожала плечами, — Этот (она ласково толкнула плечом Снэпа) завелся, полез за своей пушкой, типа: «я тоже могу», я – хвать его за руку… — За своей пушкой? – переспросила канадка. — Обычный «LEM–45», — сказал Снэп, похлопав себя по карману, — Это я зря. Шеф Тези прав: они не обязаны нам ничего продавать. Надо было сразу послать их в жопу и идти под парусом сюда, что мы потом и сделали. Но они так нагло тыкали своими пушками. Подумаешь, герои. Вот куплю дешевый «Maxim», приду на катере, и с дистанции миля дам пару очередей в причалы. Ставлю 20 фунтов, что они навалят полные галифе… Шериф, проходя к пирсу под ручку с Дилли, погрозил ему пальцем. — Ты это брось парень! Если они не правы — заяви в суд, они никуда не денутся. А если правы – хули ты до них докопался, как маленький? Детство в жопе играет? — Это я так, теоретически, — смутился турист. — Тогда насри и забудь. Полиция Атиу их уже проверяла. Они тихие ребята, просто не хотят, чтобы к ним лезли посторонние. Это нормально? — По ходу, нормально… Зиппо, усевшийся играть в шашки с Нитро, проводил глазами шерифа и его подругу. — Шефу эти субъекты тоже не нравятся, — сообщил он, — что–то там не так. Хабба принес Жанне и юным туристам по стакану сока манго и доверительно сообщил: — Болтают, что главный там один маразматик, ему полтараста лет. На WW–2 он служил в реальном Waffen–SS, и боится, что его выдадут. Дебил. Кому он сейчас нужен? — Доктор Зигмунд Рашер? – спросила она. — Да, — бармен кивнул, — Знаешь его? — Я читала про этого персонажа. Он служил в концлагере Дахау. Садист. Замораживал людей в ледяной воде. Или помещал в вакуум–камеру и постепенно откачивал воздух. — Надо же… Та еще сволочь. Пуританин наверное, или римский католик. — Второе, — ответила Жанна, — Он посещал одну церковь с Генрихом Гиммлером. А что? — А, у них у всех такое, — бармен постучал пальцем по макушке, — Из–за плохого секса. — Те, которые нас тормознули, — заметила Оюю, — молодые парни, не больше 30 лет, как мне кажется, и здешние. Откуда у них плохой секс? Там даже культовой башни нет. — Чего нет? — переспросила канадка. — Ну, такая высокая фигня, а сверху – крестик, к которому привязан муэдзин. — Кто–кто привязан!? — Муэдзин, — повторила девушка, — Он кричит в определенные часы. Такой ритуал. — Муэдзин кричит у мусульман с балкончика, — заметил Зиппо, — А у римо–католиков на минарете крест, без муэдзина, под крестом дырка, в ней колокольчик, и он звонит. — Этот минарет называется: колокольная башня, — поддержал его Нитро, — Я точно знаю, мы в Мпондо в ней держали глиокс и детонаторы, а поп сказал «bell tower». Да, Хабба? — Ага, — подтвердил тот, — Он просил: «Don’t destroy bell tower». Думал, мы взорвем его минарет. Балда. С чего бы? Это же архитектура! Ее национализировали под колледж. Снэп похлопал подругу по плечу. — Оюю, ребята правы. Римо–католики не пользуются муэдзинами с тех пор, как в 1877 изобрели фонограф. Прикинь: муэдзин на кресте есть только на старых картинках. — По ходу, так, — согласилась она, — Но там, на Такутеа, вообще не было башни. Скажи, Снэп, мы же сделали круг, перед тем, как приводниться. — Не было, — согласился он, — Куча всякой фигни была, но другой, не культовой. — Какой фигни? – оживилась Жанна. — Всякой. Если хочешь, посмотри видео–ряд с камеры. Оюю, у нас камера работала? — Работала, а как же! Там запись почти 15 часов, от самого вылета с Ниуэ–Беверидж. — Ничего страшного, я найду… Если вы не возражаете. — Aita pe–a, — ответила Оюю, — Мы все равно идем нырять, а потом — в нитро–сауну. — Куда–куда? — Это Нитро придумал, — гордо пояснил Хабба, — Зайди, гло, такого больше нигде нет! — Обязательно, — Жанна улыбнулась, — А, кстати, как на счет комнаты? — Я тебе отдал №4. Вот ключик, — бармен положил на стол магнитную карту, — если что, звони по pentoki. Набери адрес: «aquarato», тут кто–нибудь дежурит в любое время. — Потом забрось нам ноут — сказал Снэп, потягиваясь, — Мы через стенку от тебя, в №2. … ======================================= 44 – СНЭП и ОЮЮ. Туристы — deltiki. Дата/Время: 7 сентября 22 года Хартии. Ночь. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Никаупара. Моту–Мануае, мини–отель «Aquarato Cave». ======================================= Видео–просмотр Жанна решила устроить в своей комнате, по дороге определив стиль отеля «Aquarato», как «простонародно–японский». Комнаты по обе стороны короткого коридора были разгорожены бумажными стенками. Двери тоже были бумажные, на раздвижных каркасах. Зато все раскрашено цветочками и птичками. Внутри комнаты имелось широкое лежбище, шкафчик–пенал (тоже бумажный), циновка, низенький журнальный столик, и выход на отгороженную секцию балкона, опоясывающего отель. Что касается гигиенических удобств — то они были в конце коридора, и с этим Жанна решила разобраться позже. Сейчас ее интересовал только видео–файл о Такутеа. Нужный фрагмент она нашла быстро, руководствуясь тем принципом, что до Такутеа ребята летели, а после – шли по океану под парусом. Здесь был 2–минутный полет по кругу над островком, но, поскольку камера просто стояла на мачте, островок попадал в кадр лишь несколько раз (эти кадры Жанна выделила, сохранила, переписала на свой ноутбук, а затем отправила в редакцию «Green World Press»). Следующий фрагмент – перепалка с охраной после приводнения – принес лишь одну серию ценных кадров. В какой–то момент, «deltiki» повернулся и камера прошлась по группе из трех человек, стоящих на причале. Черная эсэсовская форма. Автоматы «Schmeisser», знакомые по фильмам о II мировой. Каски характерной формы. И – дополнение, не свойственное исходному образцу: огромные темные очки, закрывающие больше половины лица. На фото виден только рот, подбородок и кончик носа. Значит, они боятся опознания… Отправив кадры с эсэсовцами в редакцию, Жанна еще раз прокрутила запись. Что–то не сходилось. Збигнева Грушевски из агентства «Trwam», эсэсовцы обстреливают. Зачем? Чтобы убрать свидетеля, который их видел. Пока логично. Но они не делают ни одного выстрела в двух тинейджеров, которые тоже их видели. Целых два свидетеля, которые точно расскажут всем на свете. Одна очередь – и трупы в воду. Двое экстремалов без вести пропали в океане. Не большая редкость. Но эсэсовцы не стреляют, а лишь пугают оружием, получают порцию отборной грубой ругани, и отпускают живых свидетелей. Впрочем, есть еще одно. Полиция проверяла остров. Проверяла и ничего не нашла, так говорит шериф, а он не похож на человека, который будет болтать попусту. Допустим, эсэсовская форма и автоматы в Меганезии никого не волнуют, но есть то, что охраняют эти субъекты. Полиция видела это, или она только проверила бумаги?… Вопрос… Хотелось спросить кое–что у тинэйджеров, но они еще не пришли в свою комнату. При таких стенках Жанна бы непременно услышала. Позвонить?.. Она достала из кармана pentoki и написала печатными буквами на столике: «O–U–U …». Гудок вызова. Ответ. — Aloha, Jeanne, how’re you! — Well and you? — Fine! We’re in nitro–sauna!… Слово за слово, и канадка приняла приглашение поболтать в сауне. Ее слегка смущала простота нравов, но после Рапатара и Кэролайн, она легко абстрагировалась от этого. Раздевшись и обернув вокруг бедер полотенце, она надела на левое запястье браслеты с магнитной картой и с pentoki, посмотрелась в зеркало и решительно вышла в коридор. Почти в дверях «гигиенического блока», она нос к носу столкнулась с голым дядькой, кажется креолом, который нес на руках хихикающую и болтающую ногами девчонку, похоже – местную папуаску, тоже, разумеется голую. Они хором крикнули что–то по поводу того, какая классная здесь сауна, и прошли мимо. В сауну из душевой вел люк, украшенный (как Жанна надеялась, в шутку) стилизованным изображением черепа со скрещенными костями. Фыркнув, она потянула за ручку. Люк легко открылся и в лицо ударила волна чудовищного жара, отчего Жанна рефлекторно воскликнула: «Oh, shit!». — Тут есть трап! – раздался необычно–гулкий голос Оюю откуда–то сверху, — Закрой за собой люк и поднимайся, только медленно, а то офигеешь. — А я там не сварюсь? – подозрительно спросила канадка. — Нет, тут всего +130, это безопасно. — Всего +130, — обреченно повторила Жанна и… Сделала, как ей предлагали. Трап, сделанный из пластиковых трубок, оказался почти прохладным, а воздух хотя и был горячим, но скоро канадка поняла, что в этом нет ничего запредельного, и уже спокойно поднялась в круглое помещение вроде кабины батискафа, по окружности которого шла скамейка, тоже из трубок. Кроме Снэпа и Оюю, присутствовала парочка, похожая на ту, с которой Жанна столкнулась в дверях, только дядька был не креол, а англо–малайский метис. Он травил анекдоты, и сейчас подходил к середине очередного из них. — … Янки говорит бразильцу: «А моя жена, когда я занимаюсь с ней сексом, ведет себя спокойно и пристойно, а подумать о другом мужчине – это для нее невозможно». Тут таитянец ему говорит: «Знаешь, бро, это не мое дело, но она у тебя, по ходу мертвая». Оюю и папуаска захихикали, а Снэп хмыкнул и заметил: — А я знаю нормальных янки, мы с ними летали от Утирика до Ронгелапа. Жанна, падай сюда, — он подвинулся и похлопал по скамейке между собой и Оюю, — Foa, это Жанна из Канады, Жанна, это Флико с Токелау, а это – Чуки, она практически местная. — По ходу, я из Ириан–Джая, — поправила та, — Но нас с мамой забрали работорговцы, а когда нас везли на север, их поймал патруль и шлепнул. А нас — сюда. Здесь классно! — Я рада, — сказала канадка, осторожно садясь на трубчатую скамейку, — Гм… Не горячо. — Внутри ток холодного воздуха, — объяснила меганезийка. — Вот как? — откликнулась Жанна, — А чем эта сауна была в прошлой жизни? — Бракованной электро–металлургической печкой. Она вся из керамики, прикинь. — Нитро говорит, что взял ее даром, на свалке, — добавил Снэп, — В ней была трещина. Флико провел ладонями по лицу и телу, стирая струйки пота, и сообщил: — Про Нитро тоже есть анекдот. Янки с женой (которые из того анекдота) приехали жить на Никуапара. Черт знает, зачем, но приехали. Сцена через год: янки у стойки бара пьет виски и спрашивет у Нитро: «Ну, почему жена дает мне только раз в неделю?». Нитро пожимает плечами: «Не знаю. Она и нам с Хаббой дает только по разу в неделю». — У тебя все приколы про янки и секс? – поинтересовалась Жанна. Флико шумно выдохнул и почесал пузо. — Хм…А ты знаешь анекдот про климатическую катастрофу в Нарака? — Нарака это где? — Не где, а что. Это ад в буддизме. Пагода 8 ярусов, в центре — жар, по бокам – мороз. — Пагода — это башенка с несколькими крышами. Как fare док–Мака, — вставила Чуки. — Я знаю, что такое пагоды, — проинформировала Жанна, — Кстати, ад самый обычный. Почти такой же дизайн, как у христиан. Разве что, ярусы. Дальневосточный колорит… — Короче, слушайте, — сказал Флико, — Янло, генерал–менеджер ада, был по делам в Сансаре, еще день отдыхал в Нирване, и вернулся только на третий. Смотрит: адский бизнес в полном ауте. Жар в центре погас, лед по краям растаял, везде +25, персонал бездельничает, люди играют в карты. Янло вызывает супер–демона и орет: «Что за на фиг!..». Демон ему: «Позавчера приехал на серфе мужик с рюкзаком, сказал, что у нас климат–контроль — говно, чего–то нахимичил, оставил счет на штуку баксов, смылся а дальше – сам видишь». Янло говорит: «Да, вижу. И что ты думаешь с этим делать?». Демон чешет рог и отвечает: «Я думаю, надо его кинуть на эту штуку». Янло грозит пальцем: «Ты что, дурак? Это же Сэм Хопкинс! У него в рюкзаке атомная мина!».. Публика похихикала. — Сэм Хопкинс — это тот, которому памятник в Ваиреи на Таити? – уточнила Жанна. — Он самый, — подтвердил Флико. — Тогда при чем тут буддистский ад? — При том, что Хопкинс был буддист. — Буддист? Никогда бы не подумала. (Мысль, что автор доктрины «Atomic Autodefenca» исповедовал религию, отрицающую насилие, показалась ей странной). — Точно буддист, — сказала Оюю, — Он купил у монголов железное молитвенное колесо и подарил дацану в Науру. Оно и сейчас там. По крайней мере, когда мы туда летали, оно там было, и нам даже разрешили его повертеть. Только оно довольно тяжелое. — Это тебе показалось, потому, что ты в плену сансары, — торжественно заявил Снэп. — Ты тоже буддист? — спросила Жанна. — Нет, это местные ребята, жрецы, так сказали. Вот у меня оно легко вертелось. — Еще бы, — фыркнула меганезийка, — Ты в полтора раза тяжелее меня. — Дело не в весе. Просто ты ленишься делать гимнастику. — Это когда я ленилась?! — Ну, ты всегда ее делаешь в миссионерской позе, а это не очень развивает мышцы. — Неправда!!! И про всегда, и про мышцы. Миссионерская поза, между прочим… — Миссионерская — это как? – перебила Чуки. — Это вот так… Оюю встала, по–кошачьи потянулась всем телом, а затем улеглась на свободном куске трубчатой скамейки на спину, изящно раздвинув полусогнутые ноги в стороны и, для большей ясности, сделала несколько вращательно–поступательных движений бедрами. — А парень лежит сверху? – на всякий случай, спросила папуаска. — Сверху, но со сдвигом назад… Типа… — Сейчас покажу, — сказал Снэп и, подойдя к Оюю, аккуратно устроился поверх нее, опираясь на руки, — Примерно так. А просто лежать на своей vahine — не прикольно. Сделав это ценное замечание, он встал, несколько символически помог встать своей подруге, и оба вернулся на насиженные места по бокам от канадки. — Хэй! — удивилась Чуки, — Я знаю такую позу. Но при чем тут миссионеры? — Говорят, — сообщил он, — что в античности канаки make–love или на четвереньках, или стоя, или сбоку, или сидя face–to–face. Потом на Таити завезли коней и была придумана поза «всадница». А еще позже, христианские миссионеры показали вот ту позу. Чуки недоверчиво тряхнула головой. — Не может быть! Миссионеры – сексуальные извращенцы. Они запрещают показывать make–love и смотреть на make–love. Я играла в новозеландском кино, поэтому знаю. — Ты кино–артистка? — удивилась Жанна. — Нет. Но ребята–киви из «Au–Interstellar» меня сняли в кино про воромпатру. Это мега–птица, 4 метра рост, полтонны вес, жила на островах в нашем океане и в Индийском, а потом ее всю съели. Биологи из Окленда ее клонируют из ДНК в перьях. Наш док Мак тоже участвует. А киностудия «Au–Interstellar» делает научно–популярный PR. — Новозеландцы клонируют вымерших слоновых птиц? – переспросила канадка. — Ага, — подтвердила Чуки, — Это будет круто! Но, говорят, только лет через 5. Типа, там технические фокусы. Спроси у док–Мака. А в кино я эротично бежала от воромпатры, а Вуа ее грохнул дубиной, и у нас с ним секс. Потом мы находим яйцо этой воромпатры и высиживаем из него птенца. Wow! Кино 10 минут. Называется: «Vorompatra birthday». — Я не поняла: откуда воромпатра? Папуаска нарисовала в воздухе пальцем контур птицы и пояснила: — Из комп–графики… Так вот, киви спросили мой возраст, для контракта. Я говорю: 13. Они говорят: Черт! А можно мы напишем 18? По библии, 13 — плохое число. Ну, ОК. А потом, через пару месяцев они звонят: типа, выручай, у нас проблема: оффи не верят в твои 18. Они хотят с тобой поговорить про возраст. Ты, пожалуйста, скажи им, а то нас могут посадить в тюрьму за развращение малолетних. — Киви — классные ребята, но оффи у них дегенераты, как везде, — вставила Оюю. — Но надо же как–то защищать детей от сексуальных домогательств, — заметила Жанна. — Гло, я похожа на детей? – поинтесовалась Чуки, — И при чем тут числа, 13, 18… — Э…Ну, 18 лет считается тем возрастом, когда человек перестает быть ребенком. — А в 17 он еще не перестает? – ехидно спросил Снэп. — У кого в 17 еще не было секса, тот инвалид навсегда, — добавила Оюю, — научный факт. — Ну, — Жанна замялась, — Не скажу про 17, но в 13 это не для всех своевременно… — Если у девушки в 13 нет циклов, то ей нужно к доктору, — перебила меганезийка. — По ходу, — заметила Чуки, — тех двух придурков из Окленда, которые приехали со мной общаться, волновало число «18». Флико правильно говорит: маньяки. Я бы их послала в жопу, но надо было спасать тех ребят–киви. Я сказала, что мне 18, и написала в анкете, в каком году я родилась. Потом они спрашивают: «а почему в гражданской базе данных у вас другая инфо». Ну, база–то открытая: смотри, кто хочешь. И пришлось звать маму. А она у меня такая приколистка… Эти типы смотрят и говорят: «Вы молодо выглядите, не похоже, что у вас 18–летняя дочь». Тогда мама говорит: «Ну–ка пишите бумагу. Я была сирота, и жила в приюте Англиканской Церкви, в провинции Сепик. В 8 лет меня стали ежедневно насиловать настоятель и его ассистенты. В 9 лет, я забеременела, и когда у меня стал большой живот, они меня выгнали в лес. С тех пор прошло почти 19 лет…». — Но это же была неправда! – возмутилась Жанна. — Ну и что? Могла быть правда. Оба придурка были англикане, и знали, что так бывает. Флико похлопал Чуки по блестящей от пота спине и сообщил: — В Новой Зеландии в начале века был скандал: лидер Партии христианского наследия, которая задолбала всех киви сексуальной моралью и семейными ценностями, сел за то, что несколько лет регулярно насиловал трех девочек в приюте. Им было около 10 лет. — Ага, — сказала она, — Маме подсказал док Мак. А приют в Сепике никак не проверишь. Туда попала бомба года 3 назад, при гражданских волнениях. Так говорит шеф Тези, он там был на полицейской операции…. А еще мама сказала этим придуркам, что ей было стыдно из–за этой беременности, и поэтому она записала меня на 5 лет младше. — Из–за чего было стыдно? – удивилась Оюю. — Не знаю, — Чуки развела руками, — Но док Мак обещал, что придурки в это поверят. — Поверили? – спросила Жанна. — Сначала не очень. Один даже намекал, что мама врет. Но мама сказала, как научил док Мак: давайте это дело в суд, с прессой, с TV, и разберемся, кто врет! И те сразу скисли. Типа, мы сожалеем, а можно мы напишем, без суда и деталей, что вашей дочке 18 и все ОК? Зачем старое ворошить? Ну, мама, как бы, поворчала и согласилась. — Классная у тебя мама! – заявил Снэп. — Ага, — гордо подтвердила папуаска, — Док Мак сказал: Нели, ты хорошо поимела этих болванов. Я горжусь, что преподаю в классе, где ты учишься. — В классе? – переспросила канадка. — Ага. Мы с мамой ходим в express–school, а док Мак преподает мат–механику. Он очень классно преподает. Все интересно и почти все понятно. В Ириан–Джая у нас в деревне совсем не было образования, и сначала нас тут год учили в basic–school, по специальной меганезийской программе, которую придумал Хопкинс, еще давно. — Опять Хопкинс? – удивилась Жанна. — Так говорят, — сказал Флико, — Про Сэма Хопкинса ходит много слухов. — Гм… А он все–таки существовал или нет? Его хоть кто–нибудь видел? — Типа, да. Мой сосед ходил на трэкере с кэпом, который однажды снял на Киритимати девчонку, которая рассказала, что ее мама живет с kane, который играл в эксцентрик–теннис с форсом, который видел Сэма Хопкинса, но не разглядел, потому что тот был в шляпе–сомбреро, накидке–пончо и зеркальных очках размером с маску для дайвинга. Снэп саркастически хмыкнул и сообщил. — А буддисты в Науру говорили, что Сэм Хопкинс – это реинкарнация ariki–roa Мауна–Оро. Они считают его бодхисаттвой–дхармапала, парнем, который мог стать буддой и уйти в нирвану, но решил остаться в сансаре, чтобы защищать «дхарму», закон жизни. — Которого из двух они считают таким парнем? – спросила Жанна — Обоих, если я верно понимаю буддизм. Потому что один — реинкарнация другого. Оюю оглядела ручейки пота, сбегающие по всему ее телу, и сообщила: — А мне в буддизме сейчас больше нравится боковая часть их ада. Которая полярная. — Это ты в смысле, что пора прыгать в бассейн? – уточнил Снэп. — Типа, да. Жанна, ты как? — А тут есть бассейн? – спросила канадка, которая уже изнывала от жары, но держалась, чтобы не расставаться с тинейджерами, к которой у нее было несколько вопросов. — Еще какой! – подтвердила Оюю, — Просто писк! Снэп, прыгай с Жанной. Мало ли, как она, с непривычки. Сразу отскакивайте, а я – за вами. — ОК! Пошли, — сказал Снэп, вставая и протягивая канадке руку. С одной стороны круглой сауны (или электро–металлургической печки) был короткий патрубок метра полутора в диаметре, закрытый в конце двустворчатыми воротцами из какого–то матово–серебристого материала. Снэп обнял Жанну за талию и объяснил: — Наклоняемся, разбегаемся и прыгаем. Двери надувные, фторопластовые, мягкие. — Ну, попробуем, — не слишком уверенно согласилась канадка, и они побежали. Воротца легко распахнулись от толчка, дальше был короткий, полет по вертикальному расширяющемуся конусу, освещенному тусклым зеленоватым светом и… Плюх! — Оооуууаа! – завопила Жанна. Она и представить не могла, что вода в миниатюрном круглом бассейне может оказаться такой чудовищно–холодной. По поверхности воды плавали тонкие листочки льда, а в воздухе медленно кружились снежинки, образуя на бордюре (к которому сразу же оттолкнул ее Снэп ) маленькие пушистые сугробы. Миг — и сверху обрушилась Оюю, огласив конический объем пронзительным визгом. — Йааа! Iri! Wow! Жанна, правда классно?! — Р–р–р, — ответила канадка, с трудом выбираясь на бордюр с той стороны, где виднелись еще одни серебристые круглые воротца с нарисованным бегущим человечком. Под ее босыми ступнями хрустел снег, — В–в–в–выход т–т–там? — Да! Прыгай! – весело крикнул Снэп, — Мы за тобой! Жанна, собравшись с силами, оттолкнулась и прыгнула. Воротца легко пропустили ее куда–то в темноту, а потом она несколько неуклюже плюхнулась в глубокую, теплую соленую воду, погрузилась с головой и вынырнула, отплевываясь. В ушах звенело, а в глазах горели искры. Только через несколько секунд она сообразила, что видит звезды. Она находилась в море, рядом с платформой на ножках, служившей основанием салуна «Aquarato Cave»… В метре от канадки, один за другим врезались в воду два длинных снаряда, подняв фонтаны брызг. Она вздрогнула от неожиданности и завертела головой. Затем на поверхность с двух сторон от нее, одновременно вынырнули Оюю и Снэп. — Ну, как нитро–сауна? – осведомилась Оюю. — Я не ожидала этого морозильника, — честно призналась Жанна, — сколько там градусов? — Где–то, минус пять, — ответил Снэп, — Ну, раз на морской воде лед. Кстати, эта система называется «тепловой насос». Мы по физике проходили. Она работает, как паровоз, но наоборот. У паровоза от разности температур крутится машина, а у теплового насоса за счет машины делается разность температур. По ходу, тепло перекачивается, как газ. — Реальная экономия денег против нагревателя и холодильника, — добавила Оюю. — Интересно, — сказала канадка, а затем, подумав, что нечего тут ходить вокруг да около, решительно заявила, — Ребята, я хочу попасть на Такутеа. Поможете? Наступила короткая пауза. Потом Оюю задумчивот и серьезно произнесла: — Ни хрена себе… — Это дело надо перекурить, — добавил Снэп, — Пошли, сполоснемся под душем, а потом посидим на балконе, посмотрим диспозицию и хорошо подумаем. Он махнул рукой в сторону легкой металлической лестницы, которая поднималась прямо из моря на второй этаж салуна, к одной из секций опоясывающего балкона. По причудам здешней планировки, балконная дверь здесь вела в душевую. Впрочем – какие причуды? Если нитро–сауна с маршрутом через ледяной бассейн в море, была главной изюминкой этого заведения, то именно такая планировка и соответствовала потребностям клиентов. … После душа, все трое собрались на балкончике комнаты тинэйджеров, вооружившись обоими ноутбуками (Жанна принесла из своей комнаты и взятый у них и свой). Снэп успел метнуться вниз, в бар, и притащить кофейник и пачку «Huti–herba» — тоненьких сигар из скрученного листа какой–то полинезийской травы, дававшей совсем немного дыма и оставлявшей слабый привкус горького миндаля на языке. — Это не какая–то дурь? — подозрительно спросила Жанна, делая осторожную затяжку. — Чего ты боишься, гло? – Оюю хихикнула, — Больше дури, чем есть в тебя не влезет. — Я сейчас обижусь и надуюсь, — предупредила канадка. — Ну и глупо, — сказал Снэп, — Мы же тебе помочь хотим, как канаки–канаку, а канак на приколы не обижается. Это понятно, ага? Вот смотри (он повернул экран так, чтобы ей было лучше видно), это – Такутеа со спутника. А это (он повернул таким же образом экран второго ноутбука), наши кадры, с видео–камеры на мачте. И что мы имеем? — Не знаю, — призналась Жанна. — Мы имеем, — помогла ей Оюю, — графический multi–trash, который надо рассортировать. Тогда у нас получится 3d карта искусственных объектов. В смысле, всего того, что там недавно построили, потому что какая–нибудь старая топографическая съемка, которая была до строительства, точно найдется в национальном каталоге природных ресурсов. — Но ребята, это же огромный труд!… — … Для компьютера, — перебил ее Снэп, — Где–то часа на 3, или около того. Я запустил программу. Утром у нас, по–любому, будет карта. А сейчас мы прикинем все остальное. Типа, общая тактика. Жанна озадаченно повертела в пальцах слабо дымящуюся сигарку. — Вообще–то, мне казалось, что можно просто договориться с каким–нибудь отчаянным парнем, который полетит со мной туда ночью, и незаметно высадит… — …А хозяева незаметно вызовут копов, — перебила Оюю, — И копы завернут тебе ласты. — Эсэсовцы вызовут полицию? – удивилась канадка. — Ясен хрен, вызовут, — подтвердил Снэп, наливая кофе в пластиковые чашечки, — у них законная аренда, а тут лезут всякие… Ты же слышала, что сказал шеф Тези. — Ты уверен, что они захотят видеть у себя полицию? Я слышала, что сказал шериф, но мне кажется, что полиция проверяла только их бумаги, но не осмотривала сам остров. — Осматривала, — ответил он, — Иначе и быть не может. На этих засранцев была queja по naval bandidori — морскому разбою. На такую тему копы приезжают всерьез. — Но они могли что–то не заметить. — Могли. А ты предполагаешь, что они не заметили какую–то конкретную вещь? — Жанна верит в вечного доктора Рашера aka графа Дракулу, — иронично пропела Оюю. — Ничего подобного! – возмутилась канадка, — Но я верю, что дыма без огня не бывает. — Да, — согласился Снэп, — Для ролевой игры это перебор. — Кстати, — добавила она, — Вы здорово рисковали. Эти эсэсовцы могли вас застрелить. — Они, может, и больные на голову, — серьезно сказал он, — но они не суицидники. Мы были вне зоны швартовки к их причалу, а значит — в открытом море. — Никто бы не узнал, — возразила Жанна. Снэп отрицательно помотал головой. — В свободном плавании такое еще возможно, но не у берега. На на наш Моту–Никилоу тоже заходят морские бродяги. Чаще — нормальные канаки, реже — уроды. Но, даже если это уроды из уродов, у нас и мысли не возникает влепить в них пулю, если они в море. — У нас тоже свой островок, — пояснила Оюю, — Он на омываемом атолле Беверидж, 130 миль к востоку от острова Ниуэ. — В каком смысле, омываемом? – удивилась канадка. — В таком, что на приливе, он под водой. Очень выгодно: не надо платить аренду земли. — Но как вы там живете, если его заливает? — Платформа на ножках, как тут — объяснил Снэп, — но тут пол–дома на ножках, а у нас — весь. Вокруг только море и такие же платформы, где–то через пол–мили друг от друга. Он толкнул чашечку кофе к изумленной этим сообщением канадке, и подмигнул ей. — Такие дела, гло. Au oone aha miti. Наша земля это море. — Mauru, — поблагодарила Жанна, — А если кто–то швартуется к вашему островку без приглашения, и начинает по нему бродить, вы можете влепить в него пулю? — Можем, — подтвердила Оюю, — но тогда сразу должны вызвать копов. Это Хартия. — Значит, — подвела неутешнительный итог канадка, — Если я пришвартуюсь к Такутеа и сделаю хотя бы шаг по берегу, меня могут пристрелить, вызвать копов и умыть руки? — Верно, — сказал Снэп, — Поэтому ты не должна швартоваться. — Тогда какого черта мы тут планируем!!! Оюю хихикнула и толкнула Снэпа плечом. — Прикинь, она не врубается. — Ага, — согласился он и тоже хихикнул. — Хватит издеваться! Объясните по человечески! — 30–й артикул Хартии, — сказала Оюю, — Нельзя отказывать в помощи на море людям, находящимся в бедствии. Отсюда – грязный репортерский прием, которым кое–кто в Меганезии пользуется, чтобы разнюхивать что–то на частных территориях. — Предлагаешь мне потерпеть кораблекрушение вблизи Такутеа и добраться вплавь? — Нет, это дорого и слишком заметно. Я предлагаю тебе выпасть из флайки. — Что?! – переспросила канадка. — Выпасть из флайки с малой высоты на низкой скорости, — уточнил Снэп, — ночью это можно сделать незаметно, и так же незаметно выбраться на берег. Но даже если тебя сцапают, то шлепнуть не могут. Ты без плавсредства, без оружия, без признаков какой–либо спецподготовки, короче — типичная жертва опасной ситуации на море. — Не бери с собой профи–оборудование, — добавила Оюю, — Эти вещи похожи на оружие, кроме того, это явное указание, что ты жульничаешь. Возьми только мобайл с хорошей камерой. Оденься, чтобы удобно было плыть. Шортики и маечка. Обувь не надевай. Канадка, в задумчивости, прикурила еще одну сигарку. — Интересно, а как я оттуда вернусь? — Легко, — сказал Снэп, — Пилот сядет на воду где–нибудь в полумиле, а ты отплывешь от острова и дашь ему сигнал. Только надо сообразить, какой. Дальше, он тебя подберет, и дело в шляпе…. Разумеется, если тебя не сцапают. — А если сцапают? — Ну, сдадут копам, целую и невредимую. А там – наплетешь что–нибудь. Отделаешься штрафом за нарушение частного владения, или небольшим сроком на каторге. — Небольшим – это сколько? – подозрительно спросила Жанна. — Ну, может быть, год или что–то вроде того. Надо посмотреть в интернет. — Мда… Как–то не оптимистично получается. Снэп отхлебнул кофе и пожал плечами. — Ну, да… Может, тебе лучше забить на это дело? Давай лучше полетаем над ними и закошмарим с воздуха? Приватная зона только до 1000 футов, а выше – имеем право летать, сколько хотим. Утром подобьем еще кого–нибудь из ребят. Можно взять тех самоанских студентов, которым забетонировали шатер, и обеих vahine док–Мака. — Точно! – поддержала Оюю, — Купим в китайской лавке световые и дымовые шашки… — Нет, ребята. Спасибо – но нет. Понимаете, есть подозрение, что там концлагерь. Если спугнуть, то заключенных убьют, а потом мы ничего не докажем. — Ты что, серьезно? – спросил Снэп. — Более, чем. Есть косвенные свидетельства… Кое–что вызывает недоверие, но… — А как копы могли это не заметить? – перебил он. — Не знаю. Может быть, заключенных держат под землей, в бункере. — Реально, — поддержала Оюю, — Снэп, помнишь, мы лазали в бункеры, которые строили японские оффи на Гуадалканале? — … Так что, я пойду сама и постараюсь без шума, — заключила Жанна, — Кстати, что мне надо сделать, чтобы их накрыли? Допустим, все правда, я нашла подтверждение… — Сразу звони в INDEMI, — перебил Снэп, — Можешь набрать «indemi» по своему pentoki, это выделенный адрес, его ловят в радиусе пол–ста миль от любой островной сети. Они мигом устроят на Такутеа такую Хиросиму, что Сталинград покажется ромашкой. Но я никак не могу поверить, что это правда. Ну, нереально, понимаешь? Меганезия – самое херовое место в мире для тех, кто решил заняться таким говном. Может, в Америке или Европе они как–то могли бы отмазаться, но здесь это – вилы! — Снэп! – окликнула его Оюю, — А вдруг это какая–то афера? — Какая? — Без понятия. Но, согласись, эсэсовцы – явный фэйк. Вот, поставь себя на место этого графа Дракулы. У тебя на острове концлагерь. Тут подъезжаем мы, такие красивые, и просим воды и фюэла. Твои действия? — Налить, сколько влезет, и еще по чашке рома на удачу, — без колебаний ответил он. — О! – меганезийка многозначительно подняла палец к небу, — А они устроили цирк. — По ходу, мудаки, — предположил он. — Если мудаки, то как они обвели копов вокруг рифа? — Да, — согласился он, — фигня получается… — А если?.. – спросила Жанна, — Если мы чего–то не понимаем? Оюю задумчиво пощелкала ногтем по пустой пластиковой чашке. — Может, и не понимаем. Утром будет 3d карта и тогда, может быть, что–то прояснится. Да, кстати, ты с флайки в море когда–нибудь прыгала? — Нет. Но придется, раз нет других вариантов. — Тогда сразу после завтрака будем тренироваться, — объявил Снэп. — Стоп, — сказала Жанна, — Надо же еще найти пилота. — Найдем пилота, — уверенно сказал он, — За деньги, разумеется. — Это понятно. А можно будет сделать вылет с Аитутаки? Завтра я перееду туда… — С Аитутаки еще проще. Большой постиндустриальный центр, меньше внимания. А сейчас, девчонки, давайте заканчивать военный совет. Все равно уже мозг не варит. — ОК, — согласилась канадка, складывая свой ноутбук, — Куда мне приходить на тренинг? — Так в бар, куда же еще? Deltiki у пирса, лагуна перед носом. Ничего больше не надо. — Тогда – заранее спасибо и приятных сновидений. … Экстремальная сауна, кофе, сигарки и рискованные планы – это не лучшая прелюдия к спокойному сну. Жанна включила на слабый свет лампочку над лежбищем, улеглась поудобнее и снова раскрыла ноутбук. Из головы у нее не выходил клубок парадоксов, связанных с размещением (предположительным) в Меганезии концлагеря, где доктор (предположительно) Рашер продолжал (предположительно) преступные медицинские эксперименты над людьми, начатые еще в годы II мировой войны. Тинейджеры в один голос заявляют, что в Меганезии такое практически невозможно. Но, международные гуманитарные организации полагают, что именно в Меганезии такое наиболее вероятно. Обе позиции аргументированы. Первая – тем, что в Меганезии жесточайшим образом пресекаются любые формы принуждения, не установленные Хартией. Вторая — тем, что Меганезия не присоединилась ни к одному международному договору по ограничению биомедицинских экспериментов над людьми, человеческими эмбрионами и геномом человека. Более того, здесь преследуются группы, выступающие за такие ограничения. Жанна помассировала виски (надеясь добиться интеллектуального подъема) и набрала в поисковой интернет–машине строчку: «Преступные – медицинские — Меганезия» Результатом явились несколько десятков тысяч гневных статей по поводу близнецов на Элаусестере. Сейчас Жанну интересовало не это, и она решительно сократила объем, исключив все материалы, содержащие слово «Элаусестере». Результат был совершенно неожиданным. Поисковая машина выдала ссылки на конгресс Всемирной Ассоциации Психиатров (WPA), который почтил минутой молчания память врачей–психиатров и медицинских работников, казненных преступным режимом Меганезии 15 лет назад. Жанна уже достаточно разбиралась в здешней системе наказаний, и знала, что любые массовые репрессии (а речь на конгрессе, вне сомнений, шла именно о массовом акте) происходят по решению Верховного суда. Вычтя 15 лет из даты этого конгресса WPA, Жанна получила примерную дату, и через минуту нашла соответствующее решение, выдержанное в жанре своего времени – 4–го года от Алюминиевой революции. ********************************* Верховный суд рассмотрел, в соответствие с Великой Хартией, по заявлению Микеле Карпини, гражданина с о. Футуна, деятельность организаций экологического, медико–биологического, биоэтического, морально–правового и педагогического характера (см. список в Приложении №1 – 108 наименований) и пришел к таким выводам: 1) Перечисленные организации действовали в акватории и на территории Меганезии с общей целью: принудить жителей к про–колониалистскому стилю жизни, без доступа к достижениям науки, техники, образования и искусства, без возможности сексуального, репродуктивного и экономического самовыражения, и культурного самоопределения. 2) С этой целью, перечисленные организации, их сотрудники и волонтеры, проводили дезинформацию в масс–медиа, социальную дискриминацию, преследование неугодных персон путем отказа им в планировании семьи, путем физической изоляции в псевдо–медицинских учреждениях, и путем угрожающих пикетов у их бизнес–помещений. 3) Эти действия причинили вред здоровью и имуществу примерно 600.000 жителей. В таких обстоятельствах суд применяет установленные Хартией санкции, достаточные для нейтрализации персон, совершивших криминально–политические действия против жителей Меганезии, и для профилактики аналогичных действий в будущем. I. К лидерам организаций и лидером связанных с ними медиа–кампаний, к менеджерам, активистам и исполнителям (см. список, Приложение №2 – 467 имен), суд применяет высшую меру гуманитарной защиты в форме расстрела. II. К волонтерам и тем платным работникам (см. список, Приложение №3 – 2411 имен), которые лично поддерживали деятельность организаций, противоречащую Великой Хартии, суд применяет высшую меру гуманитарной защиты по выбору нарушителя: — либо в форме расстрела — либо в форме каторжных работ сроком 10 лет, с последующей депортацией. III. К платным работникам (см. список, Приложение №4 – 3985 имен), о которых суд установил, что они знали, что цели работодателей противоречат Великой Хартии, но выполняли для этих организаций обычные виды труда, суд применяет высшую меру гуманитарной самозащиты в форме депортации. IV. В отношении тех платных работников (см. список, Приложение №5 – 9420 имен), о которых неизвестно, знали ли они цели работодателей, суд применяет профилактику: лишение политических прав на 10 лет и полицейский надзор на тот же срок. V. К членам семей персон, указанных в п.п. I–III (см. список, Приложение №6 — 16805 имен), суд применяет профилактику: лишение политических прав на 10 лет. VI. Все имущество организаций и персон, указанных в п.п. I–III (см. Приложения 1–4) конфискуется в Социальный фонд технического развития — кроме сумм назначенных судом частных компенсаций (см. Дополненительное постановление). Верховный суд поручает правительству, пресекать любые попытки восстановления организаций (Приложение №1), и любую иную активность с аналогичными целями». ********************************* … Жанна посмотрела сноску к постановлению, и выяснила, что все 2411 осужденных из «группы–II» выбрали каторгу, и были переданы партнерству «Playa Artificial», которое (согласно той же сноске) тогда проводило в местах ядерных испытаний — на атоллах Муруроа, Фангатауфа, Эниветок, Бикини, Киритимати, Джонстон и Молден, — добычу остаточных делящихся материалов и подъем корпусов затонувших кораблей–мишеней. «Вот вам и гуманная альтернатива расстрелу», — подумала она, и черкнула в блокноте: «Микеле Карпини. Процесс биоэтиков. 3000 уничтоженны, 4000 депортированы, 25000 – лишены основных гражданских прав». Обтекаемые фразы «Трактата о садоводстве» Иори Накамура теперь начали приобретать для Жанны черты грубой реальности, чего–то аналогичного «Культурной революции» в коммунистическом Китае при «Великом кормчем» Мао Цзедуне. С другой стороны, как известно, аналогии лгут, а история никогда не повторяется в точности… За бумажной стенкой радостно самовыражались тинейджеры с Ниуэ–Беверидж. Они не слишком шумели, но специфика звуков, эмоциональных междометий и кратких реплик была такова, что заснуть под этот аккомпанемент, Жанна бы не смогла. Не то, чтобы ее раздражали такая откровенность при занятиях сексом — на осознанном уровне канадка даже была рада за этих симпатичных ребят. Им хорошо вместе, и у них все получается. Над ними не висит Дамоклов меч «общепринятой пристойности» и «общечеловеческой морали», в их подсознании не орудует «внутренний обвинитель» (привет от Фрейда), с арсеналом из вбитых с детства понятий «грех», «похоть» и «скверна». Вероятно, они и слов таких не знают. В Лантоне, в букмаркете (куда Хаото и Таири повели Жанну), она увидела литературные словари «Для перевода идеологем в сочинениях американских и европейских авторов». «Разврат», «девственность» и «супружество» переводились, как «сексуальность» «асексуальность» и «секс–рабство», а классические категории морали раскрывались через понятие о полной дегенеративности всей европейской культуры… Жанна вздохнула, энергично покрутила головой, чтобы абстрагироваться от звуков за стенкой и, следуя совету Мак Лоу, нашла в интернет книгу Обо Ван Хорна «Flying fish attacks!». Ей хотелось понять, что же произошло тогда, более 15 лет назад… Ван Хорн излагал последовательность событий, которые предшествовали судебному процессу (об этом Жанна уже знала из рассказа Мак Лоу), а затем подробно разбирал обвинительную стратегию Микеле Карпини, ее причины, и ее последствия. … ********************************* Obo Van Horn. «Flying fish attacks!». ********************************* Некоторые авторы бездоказательно утверждают, будто «Процесс над биоэтиками» был подготовлен INDEMI заранее, а доктор Карпини был марионеткой, которую полковник военной разведки, Гозо Фойш, дергал за ниточки, то с помощью брутального ночного ареста, то с помощью непосредственной и очаровательной курсантки разведшколы с пакетом горячих пирожков из уличной пекарни напротив приемной Верховного суда. Историческая логика в этом, безусловно, есть. Процесс такого типа был неизбежен. Он состоялся бы в любом случае. Как любят говорить марксисты, он являлся объективным выражением противоречий между новыми постиндустриальными производительными силами и социальными институтами уходящей индустриальной эпохи. Алюминиевая революция и власть Конвента, сменила только основную институциональную пентаду: «правительство — суд — полиция — армия – школа». На очереди было все остальное. Но, кроме глобальной исторической логики, есть конкретная логика событий, и в нее версия о Карпини, как марионетке, не вписывается. Да, Фойш готовил «Процесс над биоэтиками», но совершенно иначе. Он не планировал ту жестокую расправу, которая явилась следствием стратегии Карпини – это было политически не выгодно, все то же самое лучше было провернуть тихо. Карпини, со своей стороны, тоже не планировал запуск расстрельной машины – он просто не отдавал себе отчета в силе тех средств, которыми воспользовался, чтобы подогреть Верховный суд до точки кипения. Теперь, в нашей истории появляются 3 молодые женщины — Аннет, Плапо и Вероника. Они сыграли роль мойр — богинь судьбы для десятков тысяч людей. Аннет забеременела за год до революции, и на 3–м месяце обратилась в одну из клиник. Оказалось, что у эмбриона синдром Дауна, и Аннет пожелала сделать аборт. В клинике было принято т.н. «Глубоко информированное согласие», разработанное католическими медиками. Аннет дали анкету с вопросами типа «Что вы почувствуете, если сделаете аборт, а окажется, что диагноз — ошибка?» и «Вы решились бы убить этого ребенка, если бы он родился?». Вопросов было 50. Под таким психологическим прессом, 19–летняя девушка, как и рассчитывали составители анкеты, не решилась делать аборт. Результат: она родила абсолютного идиота, из–за необходимости постоянного ухода за которым, оказалась в одиночестве, без работы и без средств к существованию… Она совершила серию краж, попалась и получила 3 года лишения свободы. Иммунно–слабый ребенок умер от легочной инфекции. Выйдя из тюрьмы с острой истерией, Аннет обратилась в соц–департамент, чтобы найти работу и жилье. Ее устроили уборщицей на цементной фабрике, с койкой в общежитии. Она вынуждена принимать нейротропные препараты. Плапо забеременела на 2 года позже, чем Аннет, на атолле Нугури (который в то время формально относился к Папуа, а фактически был самоуправляемым). У Плапо родился совершенно здоровый ребенок, но на следующий год, из–за неуражая батата и длинной серии штормов, возникли перебои с питанием. Правительство Меганезии предложило губернатору Нугури экстренную поставку из прод–резерва базы Нарфлота на атолле Онтонг, в 300 милях к востоку, но тот отказался, поскольку это были ГМ–продукты, а консультантами губернатора являлись активисты борьбы с ГМ–культурами. Через три недели, возмущенные жители подняли мятеж и объявили о присоединении к Хартии. Губернатор бежал, когда на Нугури высадился десант Нарфлота. Подошли трэкеры с продовольствием… Жизнь стала налаживаться. Плапо арендовала ферму, выращивает самоанский виноград, ГМ–бананы, и еще много всякой вкусной всячины. Еды теперь всегда много. Только ее сыну это уже не поможет. Он умер от голода в те три недели. Что касается третьей юной леди, то ее историю Карпини психологически верно оставил последней, когда представлял заявление дежурному верховному судье Хехо Атанао. По итогам второй истории, Хехо уже был изрядно зол, а третья привела его в бешенство. Вероника, симпатичная, стройная, веселая 18–летняя девушка, игнорировала внимание мужчин к своей персоне. Сексуально–привлекательными для нее были только большие мягкие игрушки. В основном она делила свое расположение между очаровательным нежным пингвином и несколько более брутальным, и страстным тигренком. Они ее вполне удовлетворяли в смысле секса, так что у нее был легкий характер, что отмечали сокурсники в Высшем архитектурно–художественном колледже Леалефало. Молодая девушка с художественными навыками иногда рисует портреты своих возлюбленных. Обычное дело – если этими возлюбленными являются мужчины, а не мягкие игрушки. Сначала поползли слухи, потом — вопросы преподавателей, потом директор колледжа позвонил в психиатрическую клинику, и произошла принудительная госпитализация. Диагноз: «Шизофрения. Сексуальное влечение, направленое на неадекватный объект». Веронику лечили от любви к мягким игрушкам инсулиновым шоком. За 2 года ее вес вырос от 50 килограммов до 80, зато она стала сексуально–равнодушна к любым, без исключения, объектам. Ей все время хотелось сладкого, а остальное ее не волновало. Карпини положил перед судьей две фотографии. Вероника — до и Вероника — после. — Вы уверены, что это один и тот же человек? – спросил Хехо Атанао. — Абсолютно уверен. — Вы понимаете, что если это неправда, я применю санкции за ложный донос? — А если — правда? — спокойно спросил Микеле. Вероятно, в тот момент, он даже не представлял, какой ящик Пандоры только что открылся. Он собрал эти броские и трагические материалы просто для того, чтобы придать эмоциональный вес своим логически выверенным аргументам по поводу общей социальной опасности ряда организаций. Откуда ему было знать, что у судьи Атанао 16–летняя дочь, пока еще немного нескладная, но уже красивая девчонка, и она обожает спать с огромными пушистыми игрушками, и что папа иногда ворчит: Кама, что ты, как малявка? Кама Атанао не питала к своим пушистым друзьям сексуальных привязанностей. В этом смысле ее интересовали парни, но… Для Хехо Атанао в данный момент это не имело значения. Он был не психолог, а инженер–моторист. Простой дядька… — Сен Карпини, подождите, пожалуйста в приемной, мне надо обсудить все, что вы сказали, с другими судьями… Это не надолго, я переговорю с ними, и вас приглашу. — Aita pe–a, — сказал Карпини, вышел, налил себе из автомата бесплатный (но дрянной) кофе, и стал ждать, усевшись на жесткую скамейку. Примерно через четверть часа мимо него вихрем пролетел в кабинет дежурного судьи полковник INDEMI Гозо Фойш. Прошло еще около четверти часа, и разведчик вышел оттуда в состоянии крайней озабоченности. Карпини не упустил момента: — Что, merdido fasсista bastardo, jodido per culo, получил в рыло, joder conio? Шеф военной разведки с тоской посмотрел на футунского агроинженера и сказал: — Знаете, Микеле, по сравнению с вами, я просто мягкий пушистый зайчик. — Что, разведка, чердак протек от страха? – продолжал издеваться Карпини. — Вы грубы, сен Карпини, — закончил разговор Гозо Фойш, развернулся и отправился исполнить приказ суда о выявлении десятков тысяч социально–опасных элементов в разных концах страны, установки наблюдения, и подготовки их синхронного ареста. Неизвестно, в какой мере Карпини был информирован о предстоящей полицейской операции. Скорее всего, судья Атанао дал ему понять, что техническое решение суда, запрещающее въезд в Меганезию сотрудникам римского офиса фонда «Устойчивое Развитие» — это отвлекающий маневр для гораздо более серьезной акции, но и только. Микеле этого хватило, чтобы успокоиться и поехать домой на Футуна. Его чувство собственного достоинства уже было восстановлено тем, что он публично «построил» руководящий состав INDEMI, и захватил трофей в виде очаровательной Чубби Хок (которую начальство разведшколы дальновидно отпустило на экстренные каникулы). Жители Футуна встречали молодого агроинженера, как римляне – Цезаря после его победы в Галлии. Надо полагать, что во время довольно бурного «медового месяца», Карпини не забывал о предстоящей «более серьезной акции», так что приглашение в Лантон на «Процесс биоэтиков» воспринял, как должное – хотя о методах, которыми проводились аресты, впоследствие отзывался отрицательно. Надо сказать, что типовые действия армии и полиции по пресечению политического переворота (а именно такова была модель операции) не могут вызвать симпатию у нормального человека. Но, если сравнивать эту операцию с политическими чистками, проводившимися другими режимами в тот же исторический период, то окажется, что меганезийский вариант выглядел сравнительно пристойно. «Традиционные» шоу с избиением задержанных сапогами и прикладами, и последующим забрасыванием их бесчувственных тел в кузовы грузовиков, не устраивались. Операция была только тем, чем была: большим количеством арестов, проведенных в короткий интервал времени. Далее, Верховный суд принял все мыслимые меры, чтобы процесс не выглядел, как политическая расправа. Главной из этих мер было приглашение Карпини, как стороны частного обвинения, с прямой трансляцией по TV его коротких диалогов с ответчиками. Первым его собеседником был представитель движения «Анти–ГМ». — Я, в общем, простой фермер, — сказал Карпини, — я не понимаю, зачем вы изображаете распространение генно–модифицированных культур как какую–то трагедию? — Это и есть трагедия. Из–за своей аномально–высокой витальности, они могут выйти из–под контроля, вытеснить естественную флору, и разрушить сложившиеся экосистемы. — И что произойдет при таком вытеснении? — Катастрофа. Вымирание целых видов. Изменение облика стран, континетов и морей. — Давайте поближе к нашей здешней реальности. Возьмем типичный аграрный остров диаметром 1 миля. Это 250 гектаров. Если тысяча местных жителей будут выращивать культуры с урожайностью 10 тонн с гектара, то чтобы прокормиться и заработать на жизнь, надо распахать весь остров. Тут не до экосистем. Другое дело — ГМ–культуры, дающие трижды в год по 30 тонн с гектара. Жители могут занять под их выращивание примерно 50 гектаров, а 200 — оставить под экосистемы: парк или что–то в таком роде. — Есть международное разделения труда, — заметил представитель «Анти–ГМ», — У вас мало земли, но можно заниматься другим бизнесом и импортировать продовольствие. — И быть зависимыми от поставок? – уточнил Карпини, — А что, если цены на мировом рынке окажутся слишком высоки для нас? — Вы можете попросить продовольственную помощь. Есть программы… … А если вдруг эмбарго? – перебил Карпини, — Тот, у кого нет еды и денег, вынужден платить своей независимостью, это — азы политики. И почему наши фермеры должны уступать американским и европейским фермерам свой законный заработок? — Потому, — сказал представитель «Анти–ГМ», — что питание, состоящее в основном из ГМ–продуктов, может привести к самым непредсказуемым последствиям. — К каким, например? — Например, к новым видам аллергии. — Что делать, — вздохнул Карпини, — новые аллергии и так возникают каждый год. — … И к другим, гораздо более опасным вещам. — К каким? Есть какие–то доказательства опасности ГМ–продуктов для здоровья? — В том–то и дело, что опасность пока не доказана, и многие этим пользуются. — Если она не доказана, то откуда известно, что она вообще существует? — Она существует, из–за горизонтального переноса генов, — ответил ему представитель «Анти–ГМ», — Есть вероятность перехода генов из пищи в гены потребителя. Что вы будете делать, когда потребителей ГМ–растений родятся ГМ–дети? — Да, — подтвердил Карпини, — Горизонтальный дрейф генов существует, и играет свою роль в эволюции. Но этот механизм совсем не такой, как вы пытаетесь здесь показать. Иначе у океанийцев, которые тысячи лет едят рыбу и кальмаров, появилась бы чешуя и щупальца, а у европейцев, по тому же механизму, выросла бы репа на месте головы. В реальности ничего этого не происходит. — … Но вы не можете доказать, что ГМ–гены не оказывают влияние на потомство! — Разумеется, не могу. Говорят, на потомство может влиять даже расположение звезд на небе, и поди, докажи обратное. Но зачем идти так далеко? Есть явный вред ГМ–культур для совершенно определенной группы людей. Только не здесь. Аграрно–продуктовые консорциумы Европы несут ущерб, когда в бывших европейских колониях перестают закупать их супердорогие продукты, и начинают выращивать дешевые ГМ–культуры. Ищи, кому выгодно – старый, надежный принцип. Кто спонсоры «Анти–ГМ»? — Вот это вас точно не касается! — Это был риторический вопрос, — пояснил Карпини, — ответ известен. Европейские агро–консорциумы включают спонсорские взносы в графу «благотворительность» в своих налоговых декларациях — чтобы платить меньше налогов. Никаких секретов. — Суд получил достаточную информацию, — прервал его Хехо Атанао, глядя на монитор. … Самым коротким был диалог Карпини с представителем «Пролайф». — Допустим, у меня две подружки. Обе забеременели. Каждая готова оставить ребенка, если я на ней женюсь. По–вашему, правильно ли я поступлю, если женюсь на обеих? — Но это незаконно! – возмутился тот. — В Меганезии закон это допускает. Я хочу сохранить обоих детей. Это правильно? — Неправильно! Надо найти другой выход. — Другой выход – это, как минимум один аборт, — отрезал Карпини. — Если я отвечу «да», то вы заявите, что я сторонник многоженства! — Значит, «да» исключается?… Что вы молчите? Это простой вопрос! Да или нет? — Вы ставите меня в недопустимые условия! — заявил представитель «Пролайф». — Нет, — возразил Карпини, — Я проясняю вопрос о том, что является истинной целью вашей организации: жизнь нерожденных или доминирование вашей религии. — При чем тут моя религия? — При том, что она запрещает вам ответить «да». Разве есть другая причина? — Слушайте, я не обязан отрекаться от своей веры из–за вашего дурацкого вопроса! — Суд получил достаточную информацию, — сказал Хехо Атанао. … Психиатр с Леалефало отвечал на вопросы достаточно стандартно (впрочем, вопросы, которые ему задавались, предполагали именно стандартные ответы). — Как вы отличаете психически больного от здорового? – спросил Карпини. — У больного ненормальное поведение. — Ясно. Где вы берете эталон нормального поведения? — Нормальное поведение – это когда человек адаптирован в обществе. — Общества бывают разные, — заметил Карпини, — В каком именно? — В том, в котором он живет, — пояснил психиатр. — А с точки зрения другого общества, он может быть психически больным? — Ну… Я бы так не сказал. — А как? Вы будете адаптированы в обществе первобытных австралоидов? — Нет, потому что я – цивилизованный человек, а там — дикарское общество. — Значит, нормальный человек — это цивилизованный человек? — уточнил Карпини. — Да. С нашей точки зрения, безусловно. — … Человек, — разделяющий определенную систему ценностей, так? — Да. — … Моральных норм? — В общем, да. — … Целей в жизни? — Да, разумеется. — … Форм сексуального поведения? — Да, это существенно. — А в противном случае, он психически ненормален? — Ну… Каждый отдельный негативный признак еще не однозначно указывает на это. — А если негатив по всем четырем пунктам, которые я только что назвал? — Если отсутствует весь комплекс норм, то да, — подтвердил психиатр. — Значит, тогда вы считаете, что человека надо лечить? — снова уточнил Карпини. — Да, поскольку он психически дезадаптирован. — А если человек в значительной степени дезадоптирован, следует ли, для его же пользы, прибегать к принудительному лечению? — Да, — обрадовался психиатр, — вы правильно отметили: для его же пользы. — И что является целью лечения? – спросил Карпини. — Адаптация, разумеется. — В смысле, успех – это если человек станет соответствовать этим признакам? — Да, — согласился психиатр. — Суду все предельно ясно, — констатировал Атанао. … Директор Высшего архитектурно–художественного колледжа Леалефало (в отличие от судей) еще ничего не понял, и отвечал на вопросы Карпини спокойно. Скорее всего, он полагал, что арестован по ошибке, из–за непонимания ситуации с Вероникой. — Ваша студентка нападала на людей, бросалась под транспорт, уничтожала имущество, совершала поджоги, делала еще что–то опасное для окружающих? – спросил Карпини. — Нет, слава богу, ее безумие выражалась не в таких зверских формах. — Тогда с какой целью вы вызвали к ней психитров? — Потому, что она была явно ненормальная, почему же еще? — Извините, я спросил не «почему?», а «с какой целью?». — Чтобы ее вылечили, разумеется, — пояснил директор. — А что от этого менялось лично для вас? — Как, что? Это же неправильно, если какой–то человек свободно разгуливает по улице, воображая себя, скажем, императором Нероном. — … Или вообще богом? – подсказал Карпини. — Да, тем более! – директор, искренне обрадовался пониманию. — И его надо принудительно лечить от этих вредных фантазий, не так ли? — Разумеется, так! Для этого ведь и существует психиатрия, на сколько я понимаю. — А если это эротические фантазии, как у Вероники? — Извращенные, грязные фантазии, — гордо поправил директор колледжа, — Совершенно дикое извращение. Женщина занимается этим с животным. Я имею в виду, для нее эти игрушечные животные были настоящими. Вы понимаете, насколько это мерзко? — Вы имеете в виду, что это аналогично скотоложеству? – уточнил Карпини. — Да! И это совершенно очевидно! Такие мерзкие обычаи были у некоторых племен в древности. Там женщина, или даже молодая девушка, совокуплялась с козлом. Сейчас, говорят, так делают в тайных обществах сатанистов. — Да что вы говорите? – Карпини убедительно имитировал заинтересованность. — А вы думали, это сказки? Пройдите по улице! Там продаются всякие майки, пряжки, браслеты с их символикой. У них своя анти–культура. Культ разрушения, культ анти–эстетики. Агрессивный нигилизм. Это – безумие, как кредо! — Да? Возможно, я не обращал на это внимания. — И напрасно, — наставительно сказал директор колледжа. — … А вы пытались как–то бороться против этого явления? — Разумеется! Это долг каждого культурного человека! Послушайте эти металлические, бьющие по нервам, звуки, которые они называют музыкой. Это дистиллят зла! Если мы ничего с этим не сделаем, это поглотит нас. — Просто разговоры в таких случаях не помогают, — заметил Карпини. — Конечно, вы правы! Мы оградили студентов от этой мерзости в стенах наших учебных заведений, но на улице этим должна заниматься полиция. Мы писали соответствующие письма, требовали, жаловались. Там еще не поняли. Там отвечают: это не наше дело. — Полиция так отвечала на ваши коллективные письма? Надо же! Я думаю, сейчас тот момент, когда можно изменить ситуацию. Копии писем, надеюсь, сохранились? — Ну, разумеется! Они есть в моем компьютере. Надеюсь, что и в полицейском архиве Лантона они тоже есть, если бюрократы не выбросили их. Это можно проверить. — Я надеюь суд это проверит, — сказал Карпини. — Суд безусловно это проверит, — подтвердил Атанао. … Сопредседатель Международного Фонда «Устойчивое развитие», который отвечал следующим, попал в суд прямо из аэропорта. Делегацию Фонда, прилетевшую рейсом Мадрид–Мехико–Лантон, в полном составе арестовали тут же после выхода с трапа. Поскольку полисмены обращались с арестантами довольно тактично, ни у кого даже и мысли не возникло, что это «недоразумение» может закончиться расстрелом. — Я прочел программу вашего фонда, — сообщил Карпини, — Правильно ли я понял, что вашей целью является разумное ограничение потребностей жителей планеты? — Да, совершенно верно! Именно разумное ограничение! — Интересная позиция. А как вы предполагаете ввести это ограничение? — Цивилизованными методами, разумеется, — ответил сопредседатель, — Мы разъясняем обществу, что у нас одна планета на всех, другой у нас не будет. Мы должны бережно относиться к ее ресурсам, не добиваться роскоши в ущерб природной среде. — Миллиардеры и мультимиллионеры готовы отказаться от своих предметов роскоши, ради планетарной стабильности? – поинтересовался Карпини. — Это, в общем–то, частный вопрос. Их не так много… — … Но странно, если я откажусь от мини–трактора и надувной моторки, а они даже не подумают отказаться от своих лимузинов, супер–яхт и личных реактивных самолетов. — Мы работаем с ними. Мы убедили некоторых сверхбогатых людей, они вкладывают деньги в наши программы экономии природных ресурсов. — В частности, в программы всемирного отказа от «домашнего атома» и от плаферов? — Вы имеете в виду микро–АЭС и гипер–продуктивные планктонные поля? — Да. Можно узнать, какие ресурсы вы намерены сберечь таким отказом? — Целостность природной среды, — ответил сопредседатель Фонда, — микро–АЭС в руках мелких групп людей – это источник радиационной угрозы. Гиперпродукция планктона представляет угрозу экосистеме Мирового океана. — Но у нас нет других источников энергии, кроме атомных и биотопливных, — заметил Карпини, — На солнечных элементах и ветровых генераторах далеко не уедешь. — Просто вам надо снизить энергопотребление, а не повышать его. — У нас потребляется 2 мегаватт–часа на человека в год, а в странах т.н. «Запада» – 8. Почему бы им не снизить энергопотребление в 4 раза, хотя бы до нашего уровня? — По–человечески, я понимаю ваш аргумент, мистер Карпини, но давайте исходить из реальности. Чтобы так снизить энергопотребление, индустриально–развитым странам придется разрушить 3/4 своих производств и инфраструктуры — это как во II мировой войне. Вам для возврата к нормальному в вашей стране уровню 0,5 мегаватт–часа на человека в год, достаточно закрыть несколько новых амбициозных проектов. Фонд «Устойчивое развитие» готов выплатить вашей стране соразмерную компенсацию. — Соразмерная – это сколько? — Я думаю, мы могли бы найти для этой цели около миллиарда долларов. Разумеется, такая выплата будет произведена не сразу, а примерно в течение 10 лет. — Каждому жителю — 10 лет подачек в размере 10 долларов в год, — мгновенно сосчитал Карпини, — Это за возврат в отсталость и нищету, за отказ от безопасности, за остановку проектов, которые, через 5 лет принесут несколько тысяч долларов на жителя в год. Вы решили переплюнуть своих предшественников, которые покупали у наших аборигенов жемчуг за стеклянные бусы? — Вы неправильно меня поняли! – возмутился сопредседатель фонда. — Я понял вас даже лучше, чем вы сами себя понимаете. Это простой бизнес: Через ваш фонд, оффи–плутократия, те самые миллиардеры, с которых мы начали, платят за то, чтобы технико–экономическая отсталость, военно–политическая зависимость и нищета населения в развивающихся стран, сохранялась вечно. А разговоры о ресурсах панеты – это для PR. Как разговоры о культуртрегерстве для оправдания колониального разбоя. — Вы передергиваете! – крикнул сопредседатель фонда, — все совсем не так. Его объяснения прервал сухой удар судейского молоточка по столу. — Суд получил достаточно информации по этой теме, — констатировал Хехо Атанао. … Эти диалоги перед теле–камерами были только началом необычайно длительного (по меркам Меганезии) судебного процесса. Он продолжался более месяца – еще бы: суд обязан был заслушать показания более 10 тысяч человек. Тем не менее, можно вполне уверенно утверждать: принципиальные решения были приняты в тот, первый день. В прессе того периода (прежде всего – в европейской) доминировало мнение о том, что Микеле Карпини целенаправленно добивался самых жестоких приговоров и ради этого постоянно нажимал на «болевые точки» меганезийского общества и Верховных судей. Путем известных со времен Сократа риторических и софистических приемов, он очень убедительно показывал обвиняемых маньяками–садистами, религозными фанатиками, диверсантами «потенциального противника» и наемниками неоколониализма. Якобы, калабрийские обычаи требовали от Карпини непременного пролития крови обидчиков. Масс–медиа любит создавать образы маньяков–мстителей, т.к. эти образы захватывают аудиторию и повышают тиражи и рейтинги. Реальность, как правило, куда прозаичнее. Карпини хотел, чтобы ему и его фермерской ассоциации, не мешали работать. Больше всего его бы устроило, если бы из страны просто выслали всех агитаторов «Анти–ГМ». Ему казалось, что для такого исхода дела надо представить оппонентов политической партией убежденных противников Хартии – никак не меньше. Обилие расстрельных приговоров по итогам процесса стало для него крайне неприятным сюрпризом — так утверждают его коллеги по Ассоциации Фермеров и по Техническому Университету. Уклонившись от поздравлений по поводу своей впечатляющей победы, он сослался на усталость и улетел «для отдыха в жанре хобби» на юго–восточный угол Меганезии: архипелаг Питкерн, и занялся необитаемым островом Хендерсон, в 130 милях к северо–востоку от столицы архипелага – острова Адамстаун–Питкерн. В то время, Хендерсон представлял собой бесполезный прямоугольник известковой суши, размером 3x6 миль, лишенный пресной воды. Здесь росли полинезийские суккуленты, которым достаточно влаги из воздуха – и все. Идеальный агротехнический полигон для отработки методов хабитации… и для того, чтобы скрыться с глаз публики. Через 3 месяца Микеле Карпини, как ни в чем не бывало, вернулся на Футуна к своему fare с фермой и к преподаванию в университете. Основанная им и его товарищами по «Ордену Фиолетовой Летучей Рыбы» экспериментальная площадка на Хендерсоне, за следующие несколько лет превратилась в симпатичный поселок Коста–Виола–Нова. Показательно отношение Карпини к коллегам своей жены. С теми из них, кто пришел в INDEMI после «Дела биоэтиков», он замечательно ладит, а тех, которые работали там в период этой истории — на дух не переносит. Он считает, что в «Деле биоэтиков» из него сделали преферансного болвана или (как говорят в спецслужбах) «поюзали в темную». Надо отметить, что меганезийское общество ничуть не было шокировано жесткостью приговора «биоэтикам». Большинство людей разделяло мнение суда (в этом нет ничего необычного: при репрессиях Сталина, Гитлера и Мао большинство тоже поддерживало расправы над «врагами народа»). Гораздо важнее поведение меньшинства. При других исторически известных репрессиях, меньшинство подавленно молчало, боясь разделить судьбу тех, кто уже попал в политическую мясорубку. В Меганезии было иначе. Здесь меньшинство открыто возмущалось. На сайтах, на ACID–TV и просто на улице «Процесс биоэтиков» порой называли судебным каннибализмом и позором Океании. Суд только один раз применил к такого рода оппонентам какие–то санкции: 40 девушек, которые, покрасившись красной краской, выложили из голых тел надпись «SHAME JURY» на Дороге Кенгуру, и полностью перекрыли движение, были арестованы, и Лантонский городской суд вынес приговор, над которым хохотал весь округ: 15 суток каторжных работ в качестве спасателей на пляже военно–морской базы на острове Нгалеву (в 50 милях от Лантона). С учетом тех нормативов физподготовки, которые существуют в ВМФ, это как служба спасения у лежбища тюленей (вдруг они разучатся плавать). К этому же времени относится и конфликт вокруг Leale Imo Marae, Холма Предков на острове Воталеву. Этот памятник религии Inu–a–Tanu оказался подлежащим сносу по муниципальной программе реновации инфраструктуры – но несколько сотен людей, в основном – студенты, встали живой цепью вокруг marae, не пропуская строительную технику. Последовавшее противостояние с полицией продолжалось почти сутки. Шла грубая перебранка, но полисмены ни разу не пустили в ход оружие, т.к. пикетчики ни к кому не применяли насилие и не нарушали ничьего права собственности или свободы передвижения (Леале Имо стоит на общественной земле и через него не идут трассы), а судебного решения о силовом разгоне пикета не было. В итоге, суд запретил сносить Холм Предков. Полиция уехала, строители убрали технику, и пикетчики разошлись по домам, гордые тем, что защитили кусочек культуры утафоа (а точнее – культуры Tiki). История защиты Леале Имо, казалось бы, не имеющая отношения к «Делу биоэтиков», крайне важна для его оценки. Типичные политические репрессии идут рука об руку с полицейским произволом. Меганезийский случай был иным – здесь и речи не было о произволе. Репрессировались только проявления «колониальной морали» и только по артикулам Хартии. Это понимала и полиция, и гражданское общество. Единственная претензия была к жестокости санкций… Впрочем, преувеличенной правозащитными движениями. СМИ того времени объединяли приговоренных из групп I и II в общую категорию смертников и писали примерно так: «2878 деятелей медицины, образования, науки и культуры казнены после мерзкого судебного фарса». Группу I действительно расстреляли, но Группа II, которую СМИ похоронили, считая каторгу в зонах ядерных тестов «холодной войны» разновидностью убийства, вовсе не собиралась умирать. Шесть «атомных атоллов», куда их распределили (примерно по 400 человек на атолл) вовсе не были «лагерями радиационной смерти», где (по словам одного итальянского издания) «умирающие от лучевой болезни и недоедания заключенные, подгоняемые окриками конвоиров, возят на тачках отходы плутония и другие радионуклиды». Они представляли собой обыкновенные временные строительные поселки с фанерными домиками, охраняемым периметром, и огороженными опасными зонами (куда могли входить только военные из спецподразделений, и то только в защитных костюмах). Каторжников к этому и близко не подпускали – администрация объекта отвечала за здоровье всего гражданского персонала, наемного или каторжного – без разницы. По существу, здесь просто велось строительство фабрик–полуавтоматов по переработке металлолома и по экстракционно–хемосорбционной добыче рассеянных элементов. Здесь была установлена обычная 40–часовая рабочая неделя с двумя выходными, без каких–либо отклонений в большую сторону. Администрация строго следила, чтобы каторжный персонал не работал больше, чем положено – это грозило предприятию огромным штрафом. То же относилось к качеству питания, уровню медицинского обеспечения, снабжению средствами гигиены, организации активного отдыха и т.д. Через несколько недель, репрессированные биоэтики отошли от психического шока, прислушались к товарищам по каторге из бывалой местной публики (т.е. грабителям, жуликам и хулиганам), и поняли, что ничего ужасного с ними здесь не произойдет. Еще через некоторое время, одна международная комиссия по правам заключенных получила от Верховного суда разрешение посетить эти объекты. После появления ее отчета о визите, прессе стало неинтересно писать о жертвах антигуманного режима, и более, чем на три года т.н. «цивилизованный мир» забыл об этих заключенных. А они продолжали отбывать срок, привыкая к не слишком сложным особенностям здешнего труда и отдыха. В начале их смущало то, что меганезийская пенитициарная система не практикует изоляцию мужчин и женщин друг от друга, но потом, по примеру местных «бывалых» стали завязывать «каторжные романы». В один прекрасный день, волонтер «Prolife» 26–летняя Мари Хэммет, гражданка Австрии, с удивлением обнаружила, что беременна. Вообще–то удивляться нечему: она более двух лет довольно регулярно жила здесь с 30–летним Жаком Орсонэ (гражданином Франции, волонтером «Stop–GM»), а из средств контрацепции использовала только весьма ненадежный «календарный метод». Совершенно не представляя, что с этим делать в таких условиях, Мари изобретательно скрывала свое интересное положение почти 4 месяца. Затем этот факт был обнаружен. Мари мягко сообщили, что, во–первых, она – дура, что скрывала это столько времени, а во–вторых, если она родит ребенка тут, то он будет гражданином Меганезии, а Мари, после отсидки и депортации, окажется вне пределов этой страны. Ситуация получалась ненормальная, и Мари, по совету шефа администрации, написала короткое заявление в Верховный суд: «Прошу депортировать меня досрочно по причине беременности». Хартией такая ситуация не была предусмотрена, поэтому суду пришлось решать вопрос полностью по своему усмотрению. За период, прошедший со времени «Акта Атомной Самозащиты», меганезийское общество успело стать многократно сильнее, а социальные институты, ради нейтрализации которых затевалось «Дело биоэтиков», канули в лету… На обсуждение просьбы Мари суд потратил всего полчаса, и на атолл Фангатауфа был отправлен приказ: «Капитану охраны объекта: депортировать Мари Хэммет в 24 часа в соответствие с инструкцией и нормами транспортировки беременных женщин». Получив депортационную анкету, Мари вписала туда в качестве страны назначения — Францию (они с Жаком договорились, что она будет жить пока у его родителей — она успела познакомиться ними по интернет). В этот момент, видимо, под влиянием ауры официальной бумаги, Мари сообразила, что отсутствие регистрации их отношений с Жаком может иметь неприятные юридические последствия для нее и для будущего ребенка. Но что делать, если в Меганезии браки не регистрируются вообще?! Такой вопрос, оказывается, возникал не впервые — и местные «бывалые» быстро объяснили порядок действий, приводящий к юридически–валидному (для Европы) результату. На следующий день, с трапа лайнера Таити (Папаеэте) – Париж (Шарль де Голль), не слишком выделяясь среди толпы туристов, возвращающихся после отдыха в бывшей Французской Полинезии, сошла симпатичная загорелая молодая женщина, одетая в меганезийский «tropic–military». Из документов, помимо австрийского паспорта у нее была выписка из борт–журнала корвета «Тауранги» Народного Флота Меганезии о том, что капитаном зафиксирован европейский брак между Мари Хэммет и Жаком Орсонэ (дата, время, широта, долгота, подписи кэпа и двух офицеров)… После более, чем 3–летнего молчания, редакциям авторитетных масс–медиа, пришлось изобретательно изворачиваться в попытке совместить наблюдаемые факты с образом несчастной девушки, которая (судя по сообщениям в упомянутых масс медиа) все это время недоедала и катала тяжелые тачки с радиоактивными отходами плутония. Может быть, один этот случай как–то удалось бы объяснить публике, но под влиянием законов биологической адаптации, в течении следующего года в Европу аналогичным образом прилетели еще 4 молодые дамы в таком же положении. Верховный суд Меганезии с легкостью штамповал решения об их досрочной депортации, не заботясь о проблемах, возникающих в связи с этим у европейской прессы и официальных лиц. Очередной виток «хроники репрессированных биоэтиков» начался через полтора года. Мари Орсонэ (Хэммет) отправила в Верховный суд Меганезии просьбу разрешить ей приехать на короткое время с ребенком на атолл Фангатауфа, чтобы Жак мог увидеть сына. Момент был неудачный: разгорался конфликт между Францией и Меганезией вокруг владения атоллом Клиппертон. После серии военно–тактических маневров, французская эскадра вошла в акваторию Соломоновых островов, а ВВС Меганезии нанесли предупреждающий термоядерный удар мощностью 24 мегатонны. Мировая пресса увлеченно смаковала фотографии гигантского «гриба» над океаном и пугала читателей атомным апокалипсисом. Европейские дипломаты, увидев, что дело зашло слишком далеко, признали меганезийскую колонию Тупа–Тахатае на Клиппертоне, а меганезийские коммандос, под шумок, заняли атолл Тауу у побережья Папуа. Потом жизнь вернулась в обычное русло. Суд занялся письмом Мари — и более 2400 каторжников получили анкеты о депортации, означавшие для них амнистию. Их, без каких–либо церемоний, отправляли домой (или в другие страны, готовые их принять). Дома их тоже встречали тихо: официоз был обижен, что они возвращаются слишком здоровыми, технически непригодными для подпитки мифа об «океанийской империи зла». Кто–то в Европе называл меганезийский судебный акт «PR–приемом», а кто–то — «гуманным поступком, внушающим надежду на взаимопонимание». Какой–то умник написал: «Это произошло благодаря моральному давлению со стороны европейской общественности», а другой, еще умнее, заявил: «Это было вмешательство свыше». Гваранг Теухиу, когда–то — лучший авиа–рейдер Нарфлота Конвента, а ныне — лучший авиа–рикша акватории Тонга, на вопрос одного новозеландского журналиста: «Почему ваш суд едва не порвал биоэтиков в клочья, а потом повел себя так, будто они ничего особенного и не сделали?», лаконично ответил: «Тогда было такое время». Подобный ответ очень легко принять. Объяснить его – это несколько более сложная задача. Первое решение Верховного суда по «Делу биоэтиков» было вполне обоснованным и логичным в тех социально–полических условиях, в которых оно было принято. Общество перестраивалось на постиндустриальном принципе Tiki (один возмущенный оратор в ЮНЕСКО назвал это «Диктатом культурной анархии»). Чтобы стабилизировать такой принцип в качестве социального императива, надо было повергнуть в смертельный ужас всех, кто желал господства каких–либо иных принципов. В этом и состоял социальный смысл решения Верховного суда. Каждый открытый приверженец т.н. «колониальной морали» превратился в «человека с чумным колокольчиком». Окружающие избегали иметь с ним дело, а коллективы старались от него избавиться. Если он пытался искать единомышленников (даже просто для общения), то быстро попадал в суд и подвергался депортации – вместе с единомышленниками, которых успел найти. Примерно 1000 дней такого режима потребовалось, чтобы снести старый «культурный слой». Исчезли даже словесные конструкции, бывшие базой культурного контента. Молодежь (пришедшая в школы уже после Алюминиевой революции и Реформы) этих конструкций не знала, а старшее поколение сначала делало вид, что не знает, а потом фактически забыла их. «Колониальная мораль» с ее символами и обычаями, стала исключительно достоянием маргиналов и недавних иммигрантов (без шансов передать ее следующему поколению). Смысл решения суда размывался вместе с памятью о явлениях, которые оно стерло, и решение осталось просто символом экономической и идеологической независимости. После аннексии Клиппертона и Тауу, когда молодые меганезийцы уже называли всю тихоокеанскую акваторию ниже северного тропика не иначе, как «moana i–au» (наш океан), «Дело биоэтиков» стало историей. Зачем держать исторических персонажей на каторге? Прошлое, которое действительно прошло, никак не может угрожать людям. Последнее решение Верховного суда по этому знаковому делу, начиналось словами: «Жесткие санкции применяются лишь, если в этом есть прямой практический смысл». Это было время, когда меганезийское общество, наощупь и наугад искало призрачную границу разумного и допустимого насилия по отношению к окружающему миру и — к самому себе. Тонкую красную линию, отделяющую самозащиту свободной ассоциации свободных людей от жестокости троглодитов к чужаку, инакомыслящему или инако–живущему. Отступать от красной линии далеко назад и любой ценой избегать насилия, тоже недопустимо — тогда общество будет беззащитно перед каждым, кто более жесток, безразличен к человеческой жизни, более свободен в выборе средств. Максимум силы общества, его жизненного потенциала, лежит вплотную к тонкой красной линии, но не пересекает ее. Никто не придумал четкого способа описать эту линию в этологических определениях, и проблема предельных ситуаций остается, во многом, нерешенной. В период проведения операции «Barrido del mar», капитан легкого фрегата–авианосца «Shadow of seal», попытался сформулировать это в манере, свойственной военным: — Когда вы берете в руки оружие, для защищы свободы, безопасности и собственности людей, для защиты Хартии и нашего образа жизни, вы должны чувствовать ту границу, которая отделяет смелость от глупости, решительность от жестокости и инициативу от произвола. Тогда ваши пули будут находить нужную цель. Тогда вам не стыдно будет рассказать своим мамам, своим любимимым и своим детям о своей работе. — А как, черт возьми, найти эту границу? – спросил кто–то из молодых пилотов. — У тебя есть подружка? – спросил капитан. — А то как же! — И вы с ней ого–го как валяете друг друга где–нибудь на пляже, верно? — Еще бы! — А тебе не приходит в голову врезать ей локтем по носу или коленом по печени? — Кэп, я что, дебил что ли?! — Вот и здесь помни, что ты не дебил. Инструктаж окончен. Экипажи — по машинам! ********************************* … … Жанна дочитала последнюю страницу и попыталась как–то систематизировать все прочитанное у себя в голове. Получилось не слишком успешно. Она решила, что дело просто в переутомлении и пора, как говорится: «на горшок и спать». Организм требует. Снилась ей какая–то фантастическая чушь. Будто она уговорила Оюю выполнить роль пилота при проникновении на Такутеа, их обеих сцапали копы, и отправили на каторгу, доить морских коров на атолле Тепи–Элаусестере. И вот, Жанна пытается как–то доить огромное непоседливое животное, а Оюю плавает вокруг и ехидничает: «Ну, ты даешь, гло! Это, может, у вас в Канаде доят морских коров в миссионерской позе, а здесь…». … ======================================= 45 – ХАОТО и ТАИРИ. Старые друзья. Дата/Время: 7 сентября 22 года Хартии. Утро и день. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Никаупара. Бар, рынок, лагуна и небо над ней. ======================================= … Открыв глаза, канадка не сразу поняла, где она. На это потребовалось секунд 10. Ну, да: атолл Никуапаро. Мини–отель при салуне «Aquarato». Комната №4. Снизу раздавался Звонкий голос Оюю: «… Нет, ты гонишь, Снэп! Чуки права, миссионеры ни хрена не могли показать, потому что им их оффи–религия запрещает даже записывать, читать и рассказывать что–то про секс. По ходу, такое извратное табу!» Жанна улыбнулась – она поняла, откуда во сне взялась последняя фраза. Когда минут через двадцать она, приняв душ, спустилась в бар, спор еще продолжался, что дало возможность канадке блеснуть своей эрудицией. — Iaora, foa! – сказала Жанна, привлекая к себе внимание спорщиков: Снэпа, Оюю, Чуки, Флико, двух молодых креолов и 30–летней папуаски (которая стояла за стойкой видимо подменяя Хаббу и Нитро), — Хотите, расскажу, как на самом деле? — Упс…! – растерянно отреагировал Снэп, — А чего ты вчера молчала, когда мы с Оюю грузили всем мозг? — От растерянности все вылетело из головы, — призналась она. — Это Жанна из Новой Шотландии, — проинформировала всех Чуки, — Жанна, это — Йао, vahine Хаббы и подруга моей мамы, а эти парни – Лодо и Кларк из Паго–Паго, Самоа. — Мы, по ходу, выясняем, что за обычай, бетонировать шатры, — пояснил Лодо. Они со своим земляком были очень похожи, только этот был выбрит наголо, а у Кларка была внушительная каштановая шапка вьющихся волос. — Чего выяснять? – заметила Йао, — Вам шериф обещал новый шатер за счет мэрии. — Да нет, мы не в претензии, — сказал Кларк, — просто хочется узнать, как правильно это делать. Типа, тоже над кем–нибудь приколемся. Выходит не дорого, а зажигает ого–го. — Это если мы дешево найдем генератор пенобетона second–hand, — уточнил Лодо. — Фи! Не найдем, так возьмем в аренду на день, — ответил тот и, повернувшись к Жанне, спросил, — Гло, а ты историк? Она покачала головой. — Я журналист. Пишу про экологию и обычаи в разных странах. Так вот, известно, что термин «миссионерская поза» первым услышал этнограф Бронислав Малиновский, в Папуа, на осрове Тробриан, во время I Мировой войны. — Остров Тробриан уже наш, — заметил Лодо, — недавно присоединился. — Вот как? Я не знала. Но тогда это была Британская Новая Гвинея. По словам местных жителей, миссионеры не одобряли туземные позы, как заимствованые у животных, и учили, что надо заниматься сексом лицом к лицу, лежа, и мужчина сверху. — Незачетно, — буркнул Флико, — Позы стоя невозможно заимствовать у животных. — Позу «бонобо» — можно, и она, кстати, лицом к лицу, — возразил Кларк. — Бонобо? – переспросила Жанна. — Это вариант стоя, — пояснил самоанец, — vahine обнимает kane руками за шею и ногами вокруг пояса, а двигается вверх–вниз. Что, у вас так не делают? — Почему же? Делают. Только парень должен быть тяжелый, а девушка легкая. — По ходу, так, — подтвердил Лодо. — Жанна, тебе что на завтрак? – спросила Йао. — Даже не знаю. А что тут есть? — Хочешь яичницу с крабами и какао с булочкой? – предложила та. — ОК, — согласилась канадка, — То, что надо. — Сильно не наедайся, — предупредила Оюю, — Мы же будем прыгать, ага? — Пусть человек поест, — возразил Снэп, — Давай мы сначала прокатим ее на рынок, там всякие сувениры, и заодно растрясти пузо. А потом – вжжж! — Логично, — согласилась его подруга. — Короче, я делаю нормальную порцию, — резюмировала Йао, — Если что надо, кричите громче, я буду в кухне, а там шумит немного. Действительно, через четверть минуты оттуда послышалось отчетливое шкворчание. Чуки энергично поскребла пятерней голую спину (собственно, из одежды на ней был только поясок с разноцветными шнурами), и спросила: — Жанна, а откуда миссионеры узнали про туземные тробрианские позы? — Скорее всего, видели. Я не думаю, что тробрианцы прятались от них с этим делом. — Но ведь миссионерам нельзя на это смотреть, — заметила папуаска, — у них табу. — Ага! – оживилась Оюю, — Мы по экоистории проходили про оффи–библейские табу. — Ты просто не в курсе, — заметил Флико, — В оффи–библейских религиях табу сделаны специально, чтобы спрятаться и нарушать их, пока никто не видит. У римо–католиков оргазм бывает только от страха. У пуритан – тоже. Такое извращение. — Быть того не может! – крикнула с кухни Йао. — Может, — авторитетно заявил Кларк, — Их этому с детства учат. — Да, — поддержал Лодо, — Поэтому и столько скандалов, когда они на этом попадаются. — Жанна! – снова крикнула Йао, — У вас в Канаде есть римо–католики и пуритане? — Да, — подтвердила канадка. — Тогда скажи: что, правда у них такое…? — К сожалению, — со вздохом, ответила Жанна, — В очень религиозных семьях такое, действительно, встречается. — А почему у них не отбирают детей, у этих извращенцев? — У нас закон не позволяет отбирать детей в таких случаях. — А что не поменяете закон? У вас же демократия, нет? — Как они поменяют? – ответил за нее Флико, — У них в парламенте большинство такие. — Ужас! – констатировала Йао, — Чуки, принеси Жанне яичницу, пока я сделаю какао. Юная папуаска обиженно фыркнула, отправилась за стойку бара, и сообщила на ходу: — Знаешь, тетя Йао, какой там закон? Если ребенку покажут фото голого взрослого, или если взрослому покажут фото голого ребенка, то его сажают в тюрьму! — Кого сажают? – удивилась та. — Кого–то из них. Мне киви объясняли, только я не врубилась… Жанна, кого сажают? — Тех, кто показывал, — хмуро ответила она, — А иногда и тех, кто смотрел на сайтах. — Ага! – крикнула Чуки уже с кухни, — Киви так и говорили. А если подросток кому–то покажет фото, где он голый, то его сажают в специальную подростковую тюрьму! — Совсем охерели… – проворчала Йао, — Вот, тащи, только смотри, не обожгись. — Что я, маленькая? – возмутилась та, и через несколько секунд появилась в зале, неся перед собой внушительных размеров сковородку с еще шкворчащей яичницей. — Боже! – воскликнула Жанна, — Это из скольки яиц? — Одно обычное яйцо чипи. — А я думала, они есть только на Элаусестере… — Это с чего бы? Чем мы хуже коммунистов? — Действительно… — согласилась канадка, и принялась за еду. К ее радости, разговор перескочил с запрещенных фото на коммунистов, а подошедшая Йао положила на стол блюдце с горячей булочкой и поставила кружку с какао. Жанне оставалось только питаться и слушать в пол–уха, как молодежь эмоционально спорит о коммунистическом распределении, размножении, ритуальном групповом сексе, общей кухне, прыгающих серфах, надувных флайках, жизни без домов и культе звездолетов… Едва она доела и допила, Оюю и Снэп довольно бесцеремонно потащили ее на пирс, к deltiki. Эти маленькие летающие надувные проа (как сообщили Жанне) поднимают 400 фунтов груза, что означает: 2 персоны с минимумом багажа, или 3 персоны без багажа. Deltiki отвалил от пирса, с тихим шелестом раскрутился пропеллер на корме, канадка, глядя на все быстрее убегающую вдоль поплавка зеленоватую воду, начала внутренне готовиться к роли «минимального багажа», и в этот момент… — Oh, fuck! – воскликнула Жанна, когда лагуна внезапно провалилась куда–то вниз, а желудок, вероятно для компенсации, решил прыгнуть куда–то вверх, — мы что, летим? — Ну! – подтвердил Снэп, — Классно, ага? Под ними разворачивалась феерическая панорама атолла Никуапара. Только на карте лагуна радиусом в милю кажется маленькой, а с высоты 1000 футов она выглядит не просто большой, а огромной. Канадка, тут же абстрагировавшись от протестов своего пищеварительного тракта (в известной мере справедливых, с учетом рисунка полета), схватила камеру и прижала к глазам окуляры широко–форматного видоискателя. — Мы тут уже знаем все классные места! – объявила Оюю, — Сейчас крути фотик на 12 румбов влево. Это залив Арекаи. Морской парк, лучшее место для полетов на уфоидах. Такие надувные кайт–планы изобрел в прошлом веке один юро, типа, как альтернатива дельтаплану, и назвал «woopy–fly». Дальше, в начале нашего века, янки придумали, как сделать это проще и дешевле, и придумали летающий плот «manta–ray». Потом, наши ребята с Раротонга сделали совсем дешевый кайт–план на том же принципе, и назвали «ufoid». Типа, в честь UFO. Видишь — летают! Если тут плаваешь, то надо смотреть по сторонам, чтобы какой–нибудь мудак не приводнился прямо на тебя… А теперь крути фотик по часовой стрелке. Там кампус туристов и где–то должен быть шатер, который вчера забетонировали обормоты–школьники. Наверняка, он выделяется из пейзажа… Жанна прибавила zoom и, через несколько секунд, поймала в объектив светло–серый купол, напоминающий небрежно построенный эскимосский «igloo», высотой в два человеческих роста. В неровной оболочке было аккуратно выпилено прямоугольное отверстие типа двери. На самой верхушке купола, медитировал в позе лотоса хорошо сложенный молодой креол, а у него на руках сладко спал совсем маленький ребенок. Внизу стояли двое мужчин, выделявшихся из кампании голых туристов, наличием одежды: шорты, сине–белые полицейские майки и портупеи с оружием. Полисмены эмоционально общались с девчонкой–маори, у ног которой лежал пустой рюкзачок–люлька (tamaete). Вероятно, маори была мамой младенца, креол — ее faakane, а копов интересовало, что она думает по поводу безопасности такого обращения с ребенком. Рядом, мальчишка–мулат, встав на плечи двум другим мальчишкам и вооружившись баллончиком с краской, выводил на куполе надписи на утафоанском «rapik», видимо, очень веселые (зрители покатывались со смеху). Жанна пожалела было, что не может прочесть– и тут своевременно вмешалась Оюю с биноклем. — По ходу, юный псевдо–японский поэт, — сообщила она, — одно хокку уже написал Aita i–papu aha Fare tipu–u feo E tahunu eere… Ну, типа: это непостижимо, дом превращен в камень черной магией. — Теперь, наверное, эту хреновину здесь так и оставят, — заметил Снэп, — как бы, уже памятник архитектуры и литературы. — А лет через сто люди скажут: это marae–nui построил ariki–roa Мауна–Оро, — весело подхватила Оюю, — …Жанна, 6 румбов вправо. Ингл–Таун и Институт экстремальной биологии. Раньше тут была британская биостанция, а теперь тут работает док Мак. То зелененькое, похожее на карликовый лес, это экспериментальная биология. В смысле — растения. А архитектура — отстойный контр–модерн, слизано c пузырей Лантонского университета. А fare самого док–Мака — стильный. Но он построен не на Ману–ае, а на восточном острове, на Те–ау, где Папуа–Нова и рынок. Повернись на 16 румбов. Ну, в смысле, кругом. Видишь залив Кираура? На правой створке горловины — пагода… — Ух ты… — воскликнула Жанна, — Эта красота – дом док–Мака? — Типа да, — подтвердил Снэп, — Вчера мы болтали в баре с «volans–viola». Они говорят: когда семья док–Мака перебиралась сюда, то в начале прикатила целая толпа родичей обеих его жен, и по–быстрому забабахали этот прикольный дом. — Но почему именно пагода? — Что первое придумалось, то и построили, — пояснил он. — У коммунистов так принято. При внимательном взгляде можно было заметить, что пагоду док–Мака действительно «забабахали по–быстрому». Основа сооружения — квадратная алюминиевая платформа метров 30 по диагонали, стоящая над водой на трубчатых сваях (это типичная схема для. береговых хозяйственных модулей в Меганезии). Платформу соединяет с берегом узкий арочный мостик. Экзотическая 3–ярусная пагоды собрана из легких панелей на каркасе, приваренном к той же платформе. Всего одна группа элементов экстерьера: квадратно–пирамидальные крыши, изящно выгнутые углами вверх, придавали шарм этому дому. Типично–элаусестерский стиль: изящное одноходовое решение поставленной задачи. — А вот эта инсталляция из цветных контейнеров — дом кузнеца Вуа, — продолжала Оюю свой рассказ о достопримечательностях, — сама кузница вон в том ангаре. А прямо по курсу – Папуа–Нова и рынок, а зелень в глубине острова – это фермы. Сейчас мы будем снижаться… Снэп! Давай сделаем пару кругов, чтобы Жанна могла взять все ракурсы. … С высоты 1000 футов Папуа–Нова был похож на обычную захолустную деревню где–нибудь на побережье Новогвинейского моря. Поселок из прямоугольных домиков с двускатными крышами. Домики стоят на сваях, прямо на мелководье. Узкие улочки, тянутся с берега, и переходят в длинные настилы (тоже на сваях), а затем — в пирсы. Множество лодок и плотов, пришвартованных к пирсам, к настилам, и даже прямо к домам, образуют оживленные торговые ряды. Чуть подальше от этого круговорота, в заливе, кто–то рыбачит с лодки, а кто–то просто купается. Собственно, об их занятиях можно только догадываться – с учетом высоты и дистанции, они видятся букашками. Единственное, что выпадало из первобытной картины – это несколько десятков флаек похожих на яркие ромбики и крестики, нарисованные на зеленой поверхности моря. Когда deltiki, двигаясь по сужающейся и нисходящей спирали, сделал оборот по вдвое меньшему радиусу и на вдвое меньшей высоте, эта первобытная картина рассыпалась вдребезги. Жанна тут же вспомнила рассуждения доктора Рохо Неи о переходах между палеолитом, мезолитом, неолитом, индастриалом и постиндастриалом. В Папуа–Нова никакого перехода не было. Палеолит и постиндастриал смешались здесь, как сливки и воздух в скоростном миксере, образовав плотную пену, некий пузырящийся коктейль. Домики в первобытном папуасском стиле были скроены из водостойкого биопластика, кровли были украшены консолями с солнечными батареями и антеннами — «блюдцами». Вдоль бамбуковых настилов то тут, то там, швартовались разноцветные аквабайки и скоростные катера. Плоты и проа, связанные по древнему методу, из толстых полых стволов бамбука, соседствовали со своими далекими алюмопластовыми потомками. По аккуратным прямоугольным полям ползали яркие пятнышки комбайнов–квадроциклов. Жанна успела заметить, что некоторые из этих машин движутся и выполняют какие–то операции вообще без водителя. Агроботы. Похожие штуки она видела на Элаусестере. Следующий виток — и приводнение рядом с одним из пирсов, посреди поселка. Тут, на блестящих алюминиевых ножках возвышался широкий настил–платформа, на котором стояли два ярко раскрашенных домика: красно–белый (с табличкой «Medica») и сине–белый (с табличкой «Police»). Под навесом сражались в шашки массивный калабриец в полицейском кэпи и шортах, и худой парнишка–папуас, на котором из одежды была только коническая вьетнамская шляпа (не иначе как, чтобы голова не перегрелась). Вокруг игроков толпились болельщики, числом до дюжины, и отчаянно подсказывали. Над ними возвышалась блестящая мачта с пропеллером ветрового электрогенератора. Прямо здесь начинались торговые ряды со всякой всячиной — от продовольствия (рыба, крабы, кальмары, свиньи, чипи, триффиды, самоанский виноград) до товаров Hi–Tech (ноутбуки, мобайлы, бытовые роботы)… «Foa, встречаемся на этом месте, через час», — сказал Снэп, после чего всех троих затянул пестрый и шумный круговорот рынка. Оставшись одна, Жанна начала с репортерских наблюдений. Она быстро выяснила, что самая популярная здесь одежда — это «tropic–military» в основном — местная продукция (видимо, у многих местных жителей имелись домашние швейные машинки–автоматы приличной производительности). Цена предлагаемой коммерсантами одежды, похоже, определялась количеством карманов. Более того, судя по экипировке публики, одежду здесь носили только ради карманов. Те, кто был занят чем–либо, для чего не требуется иметь при себе кучу мелких предметов (полевыми работами, стиркой, стряпней, или болтовней с соседями), обходились куском яркой ткани вокруг бедер или декором из разноцветных шнурков, а многие не утруждали себя даже этим минимумом. На берегу Жанна рассмотрела несколько своеобразных сооружений, напоминающих широкие алюминиевые бочки, увенчанные воронками высотой с 5–этажный дом. Из каждой бочки выходили пучки шлангов, похожие на щупальца гигантского спрута. Некоторые из них тянулись в сторону полей и ветвились на более тонкие трубки с дырочками – капельное орошение. Другие были проложены вдоль улочек к домам. Канадка быстро сообразила, что это – конденсационные водоисточники и внешний водопровод. Вскоре она заметила, что в здешних домах мойка тоже внешняя. Видимо, чтобы не усложнять коммуникации, местная публика размещала стиральные машины, душ, кухонное оборудование и тому подобные вещи — вне дома, под навесом. Такое необычное размещение (как подумала Жанна) могло быть связано еще и с тем, что местные дамы, занимаясь домашним хозяйством, обожали болтать с соседями. Поскольку время было ограничено, Жанна переместила свое внимание собственно на торговые ряды и отправилась бродить по навесным улочкам между плотами и лодками коммерсантов. Несмотря на языковый барьер (папуасы тут изъяснялись на эклектичной смеси какого–то диалекта utafoa с pidgin–en и lifra), она стала обрастать покупками. Во–первых, она приобрела легкий тропический костюм местного производства из килта (с 4 карманами) и жилетки (с 6 карманами). Во–вторых, она купила сандалии, похожие на калиги римских легионеров, и рюкзачок из парашютного шелка с жанровым рисунком, изображающим существо, напоминающее гибрид дракона с акулой. Покрутив головой в поисках еще чего–нибудь любопытного, она заметила Оюю на соседнем плоту. Когда Жанна подошла туда, торг между юной туристкой и молодым папуасским бизнесменом был в самом разгаре. Высокие договаривающиеся стороны, не ограничиваясь спором о соотношении цены/качества товара, перешли к обсуждению личных качеств друг друга. Минимум одежды открывал для этого широкий простор. На покупательнице был лишь пояс с 5 навесными карманами, а продавец носил только ожерелье из ракушек. На реплику коммерсанта: «У тебя еще сиськи не выросли», Оюю ответила: «А у тебя левое яйцо вдвое больше правого». Контраргумент был: «А у тебя жопа тощая». Тезис Оюю был длиннее: «Честных людей с таким горбатым хером не бывает». На третьем круге обмена любезностями, Жанна уже думала, что сделка не состоится, но стороны вдруг ударили по рукам. Оюю отсчитала купюры, и папуас вручил ей короткий меч с двумя рукоятками: одной — обычной, а второй — под прямым углом к лезвию. — Bishou–tonfa, — пояснила она для Жанны, — хорошая штука для подводной охоты. Папуас улыбнулся и, протянув Оюю маленькую тыквенную бутылочку водки, сказал: — Подарок. Хорошо торгуешься. Весело. — Ты тоже, — ответила она, подмигнув бизнесмену. Они снова ударили по рукам и Оюю потащила Жанну к месту встречи. Час уже прошел. … Снэп сидел на пирсе рядом с deltiki и курил сигарку, опершись спиной на пластиковый мешок приличных размеров. — Упс… — сказала Оюю, — Это – уфоид, верно? — E o, — ответил он, — Мы все равно когда–нибудь собирались купить что–то такое, ага? — Ага, — без особого энтузиазма, согласилась она, — Почем взял? — Пол–штуки, — ответил Снэп, — безопаснее спихивать Жанну с этого, чем с deltiki, так? — Так–то, так, — согласилась его подруга, — Но мы take–fee только через неделю, e–oe? — Si. Но, типа, у нас же еще что–то оставалось? — NOP. Я тоже кое–что слила. Я же не знала, что ты грохнешь пол–штуки. — Ну, есть проблема, — согласился он, — С другой стороны, мы же все равно собирались покупать еще что–то самоходное, а на уфоид можно поставить маленький blow–engine. — … Заплатить еще пол–штуки и летать со скоростью газонокосилки, — уточнила она. — Но ты ведь не обиделась, правда? — Еще чего, — фыркнула Оюю, — Подумаешь, большое дело: ну, поживем неделю, как коммунисты: с надувной флайкой и без moni. Я купила зачетный акулий нож. Будем охотиться на крупный sea–food. В крайнем случае, стрельнем у предков по ex–pendo. — Покажи нож! – азартно потребовал Снэп, — … Ух, какой свинорез! Ух, классный! — Послушайте, — вмешалась Жанна, — Если у вас из–за меня дырка в бюджете, то… Оюю хихикнула и хлопнула канадку по плечу. — Гло, забей! У канаков так: что сделал для друга — то сделал для себя! Это понятно? — Это понятно, — согласилась Жанна, — но давай ты меня дослушаешь? — Давай, — согласилась меганезийка. — Так вот, раз я все равно буду прыгать, то можно снять про это видео–репортаж, и попробовать продать его в нашу редакцию, в спортивный отдел. — …И поделить табаш! – перебила Оюю, — Iri! С этого бы и начинала. А то: дырка… — Давай мы тоже попрыгаем, если для репортажа? – предложил Снэп. — Идет, — согласилась Оюю, — Короче, доставай насос. Сейчас надуем эту хрень, и … … На Тепи–Элаусестере Жанна уже получила опыт полета на флайке с надувным крылом. Кэп Тоби Рэббит прокатил ее вокруг атолла на таком аппарате, а заодно — прочитал ей краткую лекцию об истории IFW (inflatable flying wings), от середины XX века, когда надувные самолеты «Goodуеаг Aircraft» стали использоваться ВМФ США и до начала XXI века, когда надувные крылья нашли применение в стратосферной технике. Из этой лекции (и полета) канадка сделала вывод: сжатый газ — это конструкционный материал, обеспечивющий жесткость крыла. Это — просто механика, так что долой предрассудки. Но с уфоидом все обстояло иначе. Этот 4–метровый диск с фигурными выступами был похож на рекламный макет супер–пиццы, на круглый надувной матрац для группового секса, на декорацию для фильма про инопланетян, но никак не на летательный аппарат. Тем не менее, при буксировке за лодкой, он легко отрывался от воды и взмывал в небо. Сначала прыгали меганезийцы. Для них это было таким же обычным развлечением, как для американских студентов — прыжки с вышки в бассейне. Вроде бы, действительно то же самое, и высота примерно те же 10 метров но… Когда Жанна первый раз оказалась сидящей в надувном бублике под диском, и ей надо было соскользнуть, и рухнуть вниз, туда, где колыхались зеленые волны, причем не было никаких ориентиров, по которым можно убедиться, что высота действительно около 10 метров… Канадка поступила так, как при первом своем прыжке с вышки в бассейне в Галифаксе (и как категорически не рекомендуется делать): она зажмурилась, убедила себя, что здесь вообще нет никакой высоты, и оттолкнулась – а через мгновение открыла глаза и, после полутора секунд полета, «солдатиком» врезалась в воду, и с удивлением увидела где–то в 3 метрах над своей головой серебристую полупрозрачную поверхность моря… Всплывала Жанна быстро, но на пол–пути ее догнал–таки Снэп, нырнувший на всякий случай — мало ли. Второй прыжок получился уже значительно легче, а после третьего она вошла во вкус. Примерно через два часа, тинейджеры мягко, но решительно сказали ей: «хватит». На самом деле, она и сама это чувствовала – по звону в ушах и легкой дрожи в коленках. Оюю открыла большущий термос, предусмотрительно наполненный на рынке горячим какао и вытащила из пакета роллы, купленные там же, в корейской лавке. — После прыжков должен быть закономерный жор, — сообщила она. — В обеденное время, — поправил Снэп, — Жор должен быть независимо от прыжков. — Кстати, с какой высоты мне реально придется прыгать? – спросила Жанна. — Лучше всего – те же 10 метров. Ниже — плохо, ты ведь в начале полетишь по инерции вперед со скоростью флайки – минимум, 20 узлов, а войти в воду под углом – это… — В идеале, надо прыгать метров с 25, — добавила Оюю, — Отвязанные vahine Лоу так и делают, когда док–Мака нет дома. Так по секрету рассказывал Хабба. Но тебе это ни к чему. Ты–то не собираешься лететь к Тау–Кита, ага? — А они собираются? – поинтересовалась канадка, прихлебывая какао и любуясь игрой лучей ослепительного полуденного солнца в полупрозрачном оранжевом диске уфоида, покачивающегося на легкой волне за кормой маленького проа. Меганезийка погладила ладошкой подбородок и неопределенно повела плечами. — Не вдруг поймешь. Тау Кита – это, конечно, фигня. В астро–инфо написано, что там толком нет планет, на которых можно жить. А если в принципе… Прикинь: сейчас на Земле живет 7 миллиардов людей. Рост 100 миллионов в год. Площадь суши, если без полярных областей — 120 миллионов кв–км. И что с этим делать через пол–века, а? — Говорят, что скорость роста населения скоро снизится, — заметила Жанна. — Ага, говорят. Сраные интеллигенты, которые, за деньги оффи, всех успокаивают. — Говнюки, — поддержал ее Снэп, — правильно их в революцию гасили. — Ребята, за что вы так не любите интеллигентов? — Это просто. Знаешь наши острова Новой Южной Англии? Те, которые, в начале века были территорией государства Папуа, а еще раньше — владением европейских оффи? — Ты имеешь в виду, Новую Ирландию, Новую Британию, Бугенвиль…? — Да, — подтвердил он, — И все островки и атоллы вокруг. Кузен моей мамы был в первой группе гуманитарного десанта на Нугури, и рассказывал: тракторы и моторные лодки считались там роскошью, у большинства — мотыга и пирога. Госпиталь не оборудован, школа — говно, электричество — один дизель–генератор на всех, водопровода просто нет, промышленность — ноль, зато: каменная церковь и кабинки для переодевания на пляже рядом с мэрией. Вот что несли интеллигенты–юро вместо прогресса и технологии. Жанна в успокаивающем жесте подняла вверх ладони. — ОК, черт с ними, с интеллигентами. Давайте вернемся к Тау–Кита и к населению. — Давай! – охотно согласилась Оюю, — Что, по–твоему, делать с размножением? — Наверное, нужен контроль рождаемости, — предположила канадка. — Ага! А кто будет контролировать? — Ну… Наверное международные организации… ООН… — Не смеши нас. Что могут контролировать эти трусливые жадные скоты? — Ну… Тогда, боюсь, что может случиться еще одна большая война. — Это самый хреновый вариант, — сказал Снэп, — Термоядерная мясорубка. 10 тысяч лет истории считаются фальшстартом, и непонятно, что будет при повторном заплыве. — А какой самый хороший вариант? – спросила Жанна. — Самый хороший? – переспросил он, — Это если все хорошие люди убили всех плохих, договорились, как дружно жить дальше, развили науку, освоили галактику, все дела… — Но ты в это не веришь? – уточнила она. — Не верю. В жизни не бывает, чтобы все шоколадное. — ОК. Тогда самый хороший из реальных вариантов? Снэп молча пожал плечами и за него ответила его подруга. — Худшее – враг плохого, как говорит моя мама. Если после атомной войны останется оазис, отброшенный не на 10.000, а всего на 200 лет, в XIX век, это не худший исход. — Этот оазис, предположительно, Меганезия? – поинтересовалась канадка. — Не вся, — уточнила Оюю, — Только мелкие провинциальные островки и атоллы. Они слишком малы, чтобы их бомбить, и достаточно автономны, чтобы удержаться на том уровне технологии, который может быть обеспечен собственными силами. В учебнике экоистории это называется «EСHO» (Экстремальная Концепция Хопкинса). Есть даже сценарий ECHO в комп–игре «X–fenua». — … Опять же, нереальный, потому что шоколадный, — перебил Снэп, — Потому что там можно восстановить технический уровень XXI века всего за четыре – пять поколений. — Ты такой умный, ага? Откуда ты знаешь, что так не может быть? — Ниоткуда, — он снова пожал плечами, — Но, по–любому, не хочется проверять в реале. — Вообще–то, — сказала Оюю, — я к этому и веду. Прикинь, Жанна, если даже ECHO — это слишком шоколадно, чтобы быть реальностью, то эвакуироваться с Земли заранее, не дожидаясь этой самой мясорубки – не такая глупая мысль. — Эвакуироваться куда? — Не «куда», а «откуда», — поправила меганезийка, — Отсюда и куда угодно! Посмотри астро–инфо. Подходящих экзопланет у ближайших к нам звезд открыто уже во! Оюю провела ладонью на уровне ноздрей, показывая число перспективных экзопланет. — А если вы со Снэпом ошибаетесь, и на Земле все будет хорошо? – спросила Жанна. — Все хорошие люди убили всех плохих, и далее по тексту? – уточнила меганезийка. — Ну… Зачем обязательно убили? Можно прийти к разумному компромиссу… — С кем? С национал–империалистом, исламистом, римо–католиком или пуританином? — Ладно, — вздохнула канадка, — Допустим, убили. Тогда эвакуироваться не надо? — Тогда тоже интересно, — сказала Оюю, — Вот, на Земле остался миллиард людей. Все классно. Птички поют, цветочки цветут, дельфины танцуют, благоприятная среда… — Подожди! Почему миллиард?! А где остальные? — Потому, что остальных мы убили. Так вот, в благоприятной среде обитания, людям свойственно размножаться. Поскольку, мы оставили только хороших людей, они это делают без фанатизма. Скажем, по 2 – 3 ребенка на каждую женщину. И через 100 лет Земля опять перенаселена. У нас 12 миллиардов хороших людей. Что с ними делать? — Гм… А нельзя ли попросить их рожать не больше двух? — Можно. Только это – путь в никуда. — Типа, сами для себя построили резервацию, — добавил Снэп, — а в резервации можно только деградировать. Так что, или экспансия в космос, или деградация на фиг. — По–вашему выходит, что элаусестерские коммунисты правы, — заметила Жанна. Снэп энергично кивнул и хлопнул канадку по колену. — Точно, гло! По сути они правы! Но они не врубаются в два главных правила жизни. — Это какие? — Во первых, — сказал он, — не суетиться попусту. — А во–вторых. — А во–вторых – не тормозить попусту, — весело подхватила Оюю. — Я ни черта не поняла, — призналась Жанна. — Каждому часу — своя рыба, — пояснил Снэп, — строительство хобитантных орбитальных объектов вносили в список тем для голосования дважды – и дважды она не проходила, хотя голосов за нее за 3 года стала больше. На следующих выборах, скорее всего, тоже будет fail: большинство foa считают, что другие направления важнее. Но через выборы есть шанс набрать квоту голосов для включения в карту социального запроса. — Т.е., то, что вы вчера рисовали, будет нужно примерно через 4 года, и не раньше? — Нет, сейчас! – воскликнула Оюю, — Эскизы любителей висят в сети. Hi–o foa! Надо скинуться на небольшие деньги, и оно ваше! Foa смотрят и думают. Если наши дети скажут: «Наша земля – это море до самых звезд»… Wow! Будет круто! — Никак не могу привыкнуть, что у вас выбирают не правительство, а распределение бюджетных ресурсов на социальные подряды, — призналась Жанна. — Ты, когда идешь в магазин, выбираешь товар, а не продавца, — заметил Снэп, — так? — Так, — согласилась она, — Но все равно непривычно… Слушайте, а если бы сейчас появилась возможность записаться в экипаж и лететь куда–нибудь к звездам, вы бы согласились? Я имею в виду, на условии, что долетят только ваши дети или внуки? — У–упс… — задумчиво протянула Оюю, — За детей решать как–то тоскливо. — По–любому, придется за них решать, — возразил Снэп, — Отказ от полета — это тоже решение. Выбор. Или они увидят другие планеты, но не увидят нашу, или наоборот. — Joder, — выругалась она, — По–любому, детям придется отдуваться за наш выбор. Вот коммунистам проще, у них все дети общие. Хотя, мне это не нравится. Я хочу своих. Жанна улыбнулась и игриво толкнула меганезийку плечом. — А сколько ты их хочешь? — Так, — сказала Оюю, — Двоих это точно. Про одного мы договорились с мамой, а про второго — со Снэпом. Потом хорошо, если один ребенок — ровесник первого внука. Не обязательно третий. Это может быть четвертый, а третий – так, если вдруг захочется. — Ты так легко планируешь… — удивилась канадка. — Это потому, что Tiki. Опыт поколений. Но третий и четвертый – это под вопросом. — Ага, — одобрил Снэп, — Не фиг планировать дальше, чем на 5 лет… Hei foa, я не понял: зеленая этажерка просто так идет пересекающим курсом, или они хотят пообщаться? Оюю молча протянула руку и бросила ему комбинезон. Он, так же молча, извлек из кармана плоский автоматический пистолет…. — Вы что, ребята! – крикнула Жанна, глядя на приближающийся биплан, который легко катился по воде на трех поплавках – длинном центральном и коротких под крыльями. — На всякий случай, — пояснил Снэп. — Какой «всякий случай»! Это же Хаото и Таири на «Рейкане». Они мои друзья! — А, это меняет дело, — он убрал оружие, встал, помахал рукой и крикнул, — Ia orana foa! Haere mai! Hoa oe Jane i o nei! — Aloha hoa–hoa! — раздался в ответ звонкий голос Таири, — E ta–amu au va–a oe? — Maita–i! – Крикнула Оюю. Через пару минут, Reikan и Deltiki были пришвартованы друг к другу, а Хаото и Таири поочередно тискали Жанну и обменивались хлопками по плечам, спинам и задницам с Оюю и Снэпом. По рукам сразу пошла так кстати подаренная коммерсантом–папуасом тыквенная бутылочка с водкой, и все пятеро расселись на качающейся конструкции из центрального поплавка биплана и поплавков летающего проа. Хаото, в очередной раз хлопнул Жанну по попе и, не обращая внимания на ответный тычок в пузо, объявил: — Ты теперь национальный герой Рапатара! Виртуальная 6–я жена короля Лимолуа! — Он что, тоже читал эту дурацкую статью в «Evangelical Times»? – спросила она. — Evangelical Times, –Таири фыркнула, — это проза. Мы утром летели с Рапатара после презентации концепта «Roharu» (летучий муравей). Была Рокки Митиата с Таити, был Джо Джемс с Аотеароа, в смысле, из Новой Зеландии, вице–президент «Kiwing Inc»… — Подожди, — перебила канадка, — а при чем тут я? — Про тебя обязаны были сказать, потому что именно ты откопала на атолле Кэролайн прототип «Roharu». Ах да, я забыла объяснить. Это такой маленький вироплан… — А, я поняла, — снова перебила Жанна, — Маленькая имитация военной машины UAT… — Точно! А из прессы, кроме нормальных людей, приперся субъект из «Shine–TV». — Вот как? Репортер христианского телеканала на технической презентации? — Ну, да, — подтвердил Хаото, — С другой стороны, тусовка открытая, не выгонять же… — Кстати, — вмешался Снэп, — В «Paruu–i–hoe» сказано: «Pae faahine atira o te fare–ariki». Значит, у короля должно быть ровно 5 жен, а шестая – это не очень правильно… — Нет! – возразила Таири, — Там еще сказано: «Aro tavinihine ariki rave i o miti». Жанна живет за морем, а не в доме короля, значит, он взял ее в жены по правилам. — А мое мнение при этом спрашивать не обязательно? – поинтересовалась канадка. — Желательно, — ответил Хаото, — Но в критической ситуации… — Hei, foa, — пербила Оюю, — А эта презентация где–то висит? Посмотреть можно? — Да она где только не висит! — ответила Таири, — Набираешь в искалке «Roharu», и… Жанна нетерпеливо похлопла ладонью по корпусу поплавка. — Алло! Я не поняла на счет критической ситуации. — По ходу, — несколько смущенно пояснил Хаото, — король Лимо решил: если ты сама вписалась на L–bomb–bang, как женщина из семьи Хаамеа, то… — Я сама вписалась?! — Ну, да. Элеа Флэгг сказала кэпу Пак Ену, что координатор Торрес согласовал твое присутствие на «Фаатио» без всяких бумажек, т.к. ты – tavinihine Лимолуа Хаамеа. — Oh, fuck! А почему Крис Проди не сказал Ену, что это bullshit? — По ходу, Крис не хотел ломать твою игру, и подтвердил, что да, типа того. — Так вот почему сержант Бриджит Оданга, уступила мне свою койку… — Брай, младшая дочь короля Руанеу? Я и не знал, что ее полное имя — Бриджит. — Рада, что сообщила тебе что–то новое, — ехидно сказала Жанна, — Так что решил Лимо? — Ну, ему требовался аргумент, почему для штаб–квартиры нового партнерства Рапатара лучше, чем Таити, а трое Хаамеа у истоков проекта – это больше, чем двое. — Как мило: я узнаю о своем «mariage de raison» от деловых партнеров мужа! Надеюсь, мне, как королеве, пусть и заморской, причитается немного любви или, хотя бы, денег? Оюю, уже смотревшая репортаж по ноутбуку, немедленно посоветовала: — Требуй 1/20 профита Хаамеа с этого бизнеса. Похоже, они хорошо тебя поюзали! — Справедливая доля, — согласилась Таири, — Думаю, Лимо не будет особо торговаться. Между прочим, он этически–ответственно подошел к этому вопросу. — Это в каком смысле? — В смысле, когда влез этот субъект из «Shine–TV» с дерьмовыми вопросами про тебя… — Подожди, — перебила Жанна, — Почему вообще речь зашла обо мне? — Вообще–то, лучше тебе посмотреть весь репортаж, но если кратко — то вот. Сначала Рокки рассказывала, что потребители предпочитают самолеты, а не автожиры, из–за мнения, будто у автожиров часто клинит ротор, а это — жопа. В действительности, это бывает крайне редко, но, чтобы обойти этот предрассудок, потребителю предлагается модель «Roharu». В каком бы положении у нее не заклинило ротор, подъемная сила и баланс нагрузок на плоскости будут такими, что даже пилот–любитель сможет легко продолжать полет и безаварийно приземлиться. Потом показали короткий тест–драйв, потом Джо Джемс из «Kiwing Inc» рассказал про автожиры нового поколения. У них ротор сделан, как единый тонкий диск с фигурными вырезами… — Таири! – опять пербила Жанна, — При чем тут я? — Сейчас дойдем до тебя. Еще минута. После него выступил Лимо и рассказал о ценах, которые приятно удивят потребителя, о простоте сборки из KIT–комплекта и о том, что «Ассоциация мореходных традиций Маори» подала заявку, по которой эта модель, как отражающая культурный опыт маори, должна получить новозеландский сертификат по упрощенной процедуре. Джо добавил, что модель появится в internet–shop, как только «Kiwing Inc» поставит на нее авионику по стандарту Новозеландской авиа–федерации. Тогда влез субъект из «Shine–TV», и погнал тайфун в том направлении, что прообразом «Roharu» был боевой вироплан, который применяли для жестоких расправ, и этот факт теперь аморально используют в рекламной игре на человеческих пороках. Типа, это как продавать камины, стилизованные под печи Освенцима. Потом он спросил, а правда ли, что здесь, на Рапатара совершают человеческие жертвоприношения. Лимо ответил, что фигня. Тогда этот субъект спросил, правда ли, что 6–я жена короля — канадская ведьма, которая скрывается от правосудия, и что на родине ее обвиняют в порнографии. Хаото вмешался, чтобы сообщить: — Прикинь, Жанна, какие–то придурки в Канаде заявили в инквизицию по цензуре… — Ты имеешь в виду «Canadian Radio–television and Telecommunications Commission»? — Да, кажется, это у вас так называется. — Ничего, — вздохнула она, — Как–нибудь выкручусь. — Можешь не напрягаться, — сказал он, — Лимо уже разобрался с этим делом. — Вот как? Он договорился с Канадской Комиссией по массовым коммуникациям? — Это было так… — начал Хаото, а потом махнул рукой, — Это надо видеть и слышать! — Оюю, давай прокрутим? – предложил Снэп, — а про флайки посмотрим отдельно. — Дайте я прокручу, — сказала Таири, ввинчиваясь между парой тинэйджеров. … ********************************* Король Лимолуа — о ведьмах и флаерах. ********************************* На экране появилась знакомая Жанне площадка–терраса третьего яруса рапатарского «Cyber–life architecture college» (CLAC), оборудованная под текущее мероприятие. В начале фрагмента, камера была направлена на худощавого мужчину лет 30, одетого в классические черные брюки и безукоризненно–белую рубашку с бейджем «Shine–TV». — …Эротического характера, с участием лиц, не достигших 18–летнего возраста, что по канадским законам является криминальным правонарушением! — произнося последнее слово, мужчина эмоционально потряс в воздухе указательным пальцем правой руки, а затем продолжил, — Теперь, с ее подачи, авиалюбителям цивилизованной страны будет предлагаться фан–флай, изюминка которого в том, что его прототип всего 20 лет назад сжигал людей заживо белым фосфором. Использовать притягательность греха, чтобы втянуть молодых людей с неокрепшей психикой, в сомнительные сатанистские игры — идея, достойная ведьмы, каковой является мисс Ронеро… Точнее, уже миссис Хаамеа. Мистер Хаамеа, как вы относитесь к ведьмовской практике вашей шестой жены? Вы думаете, что это может помочь вам в бизнесе и в продвижении товаров на рынок? — Вы считаете, что это имеет отношение к делу? – раздался спокойный голос Лимо. — Да! Потребители имеют право знать, что и каким путем предлагается им на рынке. — Хорошо. Тогда я буду объяснять. Камера развернулась к Лимолуа. Он выглядел очень импозантно, в лава–лава с узором, традиционным для маори: красной волной с белым гребнем пены, под черным небом. Ноги короля были обуты в сандалии из акулей кожи, его голову охватывала широкая лента, разрисованная зелено–красными ромбами на синем поле – гербом рода Хаамеа. Лимо стоял в свободной позе рядом с маленьким кэролайнским виропланом, положив широкую ладонь на фюзеляж – казалось, он гладит летающую машину, как кошку. — Знаете, о чем я думаю? – сказал он, — Я думаю: что скажет моя мама? Она на острове Мейер и, наверное, смотрит TV. Ей было 15 лет, когда она пришла в дом моего отца, короля Руанеу, а в 16 она родила меня. Она спросит: сынок, разве ты больше не король Рапатара? Почему тот человек, который пришел с чужим законом и плохо говорил про твоих женщин, еще не разрезан на части? Что вы думаете об этом, мистер как–вас–там? За кадром раздался несколько нервный голос репортера «Shine–TV» — Но мистер Хаамеа! Ведь Рапатара — часть Меганезии, а не королевство. Лимолуа медленно растянул свои полные губы в улыбке. — Когда великий Мауна Оро пришел собирать Гавайику в одну страну, с ним пришел Этеемао Хаамеа, мой предок, и встал на Рапатара. Люди с его корабля, остались с ним. Так Хаамеа начали править этим островом. Одно время, тут была тирания европейских завоевателей, но они изгнаны, их законы уничтожены, Меганезия — это конфедерация, а Рапатара — это ассоцированное королевство. Я, король Лимолуа Хаамеа, управляю здесь по Хартии, как Этеемао управлял проа, на котором сюда пришли первые жители. — Э… я… не… — репортер, которого на пару секунд показала камера, видимо, понял по реакции публики, что с ним не шутят про королевство, но не придал значения оговорке про Хартию, и теперь думал, что находится в руках туземного автократа, — Э–э… Ваше величество, простите, если я сказал что–то, дающее повод… Я мог не верно выразиться. Знаете, у нас свой диалект английского. У меня и в мыслях не было дурно отзываться о вашей достойной матери, и о вашей жене… Приношу свои глубокие извинения… Король (к нему снова повернулась камера) лениво махнул рукой в сторону репортера, вложив в этот жест такой заряд брезгливости, как будто отгонял навозную муху. — Сядьте куда–нибудь и не мешайте мне объяснять. Я долго жил на Аотеароа, там я встретил свою первую жену. Там я многому научился. Не только тому, как создавать эффективную технику и экономику, но и тому, каким путем движется история. Меня давно интересовал вопрос о ведьмах. О прекрасных молодых женщинах, которые, по английским легендам, летают обнаженными верхом на обычной метле, преодолевая значительные расстояния по воздуху. Разумеется, это лишь красивая сказка, но люди верили, что такое возможно, и что же они делали? Они не пытались раскрыть секрет такого полета, а наоборот: любую женщину, в которой заподозрили ведьму – тут же убивали, чтобы она никому не рассказала. Искусство полета было криминалом, как и любое полезное знание, и женская красота, и любовь, и свобода. Когда американская газета для пуритан написала про Жанну, что она — ведьма, я заинтересовался тем, что творится в американских, а конкретно – в канадских законах вокруг этого вопроса. И оказалось: человека там могут преследовать за то, что он даже в другой стране — не в Канаде, смотрел на красивых обнаженных людей. Это в Канаде называется: «Борьба с порнографией». Канадские пуритане хотят преследовать Жанну за ее действия в моей стране? Они хотят установить свои вредные запреты на моем берегу моего моря, под моим небом? Тогда я советую им держаться подальше от нашего океана, и от неба над ним. Тут действуют наши законы для свободных людей, и этих пуритан тут не ждет ничего хорошего. Надеюсь, их куриных мозгов хватит, чтобы понять то, что я сейчас сказал. Но вернусь к ведьмам… Дейдра, ты не передумала заняться ведьмовством? Камера повернулась в сторону молодой женщины невысокого роста, но спортивного сложения, типичную маори, одетую в полосатые шорты и яркую зеленую футболку, украшенную на груди снежно–белыми буквами «AUT–news». — Не передумала, Лимо, — весело ответила она, — А ты не боишься дать мне штурвал? — Не боюсь, — ответил король, — Я делал вещи и пострашнее. Внимание. Сейчас будет следующий тест–драйв. Дейдра Вакехиа, спец–репортер любительской медиа–группы Auckland University of Technology, в роли очень азартной и привлекательной ведьмы, попробует проверить, не врем ли мы, что для управления «Roharu» достаточно иметь минимальную летную подготовку. Летать будем над морем, так что я приглашаю… ********************************* … Оюю захлопала в ладоши. — Классный дядька! Жанна, а как он в этом? — юная меганезийка совершила несколько энергичных движений бедрами, поясняя, в чем именно. — Думаю, неплохо, но точно не знаю. Видишь ли, у меня с ним ничего такого не было. — Тю… Знаешь, гло, это, конечно, твое дело, но, по–моему, зря. — Может, и зря, — согласилась канадка, — Было бы не так обидно иметь все те проблемы, которые я сейчас получу. Черт! Кто тянул его за язык… — Эй–эй! Какие проблемы? – удивилась Таири, — Не будет никаких проблем. Сейчас эта инквизиция обосрется и включит «полный назад» всеми плавниками и жабрами. Жанна грустно улыбнулась и покачала головой. — Неужели ты, правда, думаешь, что в Оттаве кто–то испугается угроз короля какого–то игрушечного острова? Вся эта защита моей чести выглядела очень трогательно, но… — Никаких «но»! – Таири громко щелкнула пальцами, — Ты просто не врубаешься в эту систему. Когда какой–нибудь Ишак Абу–Шакал, шейх Бастардостана, начинает топать копытами, что в ваших масс–медиа плохо написали про его обычай вешать подростков, которые целуются в темном углу, эта ваша инквизиция бросается лизать шейху жопу, а газетам и TV–каналам выносит предупреждения за неполиткорректность. Так? — Да, но это ислам… Это специальная тема… — Ага! Потому что инквизиторы европейского образца до икоты боятся исламистов. — Но ведь Лимолуа — не исламист, — заметила Жанна. — Точно! – Таири снова щелкнула пальцами, — Исламист, это средневековый унтерменш. Прадедушка пуританского инквизитора был таким же вонючим исламистом, только бога называл другим именем. Неужели инквизитор не договорится со своим прадедушкой? А король Лимо — не исламист. Он — доисторический каннибал, прямой потомок акульего супер–самца Калахикиемао. Это гораздо страшнее! Для каннибала, любой пуританский инквизитор, разинувший свою свинскую пасть и что–то вякнувший про каннибальских родичей — это еда, которая пока бегает. С едой не договариваются. — Ту шутишь? – неуверенно спросила канадка. — Ни капли! – спокойно сказала Таири. Снэп глянул на экран, где над морем выписыал петли «Roharu», и поинтересовался: — А сколько денег будет стоить такой маленький вироплан? — Примерно на четверть дороже, чем обычный «Cricket», — ответил Хаото. — Хм… Гуманно. Но у нас бюджетный кризис. Как на счет бартера? Типа, подправить экстерьер, а то он не очень зачетный. Мы можем нарисовать лучше. Ну, и вообще… — Можно обсудить, — сказала Таири, — Только не сейчас. У нас полная флайка хавчика. Мама меня растерзает, если что–то из этого испортится, так что мы сейчас заскочим в «Aquarato» за вещами Жанны, и фрр… (Таири показала ладонью траекторию взлета). … ======================================= 46 – КИМАО, преподаватель химии и биологии. Дата/Время: 7 — 10 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Аитутаки. Семейный субатолл Маии. ======================================= — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №22. Аитутаки. Маленький полинезийский треугольник. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Атолл Аитутаки в шутку называют «полинезийским микро–треугольником». Большой полинезийский треугольник умозрительно строится между Оаху–Роа (Американскими Гавайями) на севере, Рапа–Нуи (островом Пасхи) на юго–востоке и Аотеароа (Новой Зеландией) на юго–западе. На Аитутаки треугольник с точно такой же ориентацией по сторонам света можно увидеть прямо на местности, с флайки. Это — рифовый барьер со стороной 12.000 метров (считать здешние расстояния в метрах – местный обычай, так солиднее получается). Северная вершина – большой остров Араура, похожий на каплю, падающую с севера на юг. В его самом широком месте расположен город Арутанга, на севере есть гора Маунгапу высотой 124 метра, а от его северного берега на восток идет длинная коса Ооту, переходящая в цепь островов, которая тянется до юго–восточного угла. Дальше рифовый барьер поворачивает, и до юго–западного угла, проходит под водой. В самом углу он образует миниатюрный архпелаг Маии, затем снова опускается под воду, поворачивает на северо–восток и тянется до острова Араура, замыкая контур. Цель нашего полета – архипелаг (или суб–атолл) Маии играет тут географическую роль Новой Зеландии и, соответственно, включает два больших (почти по 10 гектаров) острова Маиинуи и Аваита. Но тут есть еще крошечный (2 гектара) островок Феооне… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … Приводнившись в узком проливе между Маиинуи и Аваита, флайка пробежала по едва заметным волнам и причалила к короткому крытому пирсу у бунгало на берегу Феооне. — Это наш с Таири сепаратный fare – пояснил Хаото, — сейчас покажем. — Сейчас тебе покажут, — заметила Таири, — Думаешь, мама не смотрит на радар? — Уже не думаю, — ответил он, глядя на вместительную моторку, только что отвалившую от пирса рядом с аляповатым трехэтажным fare на островке Маиинуи. — Прикинь, Жанна, у меня очень хорошая мама, — сказала Таири, — Если бы она немного меньше командовала, то была бы идеальной мамой, но природа не бывает идеальной. Нет ни идеального газа, ни абсолютно черного тела. Вот и с мамами та же история… Кимао, мама Таири, вызывала мгновенную ассоциацию с не очень крупным, зато очень деятельным бегемотиком. Трое мужчин (один – постарше ее, двое – значительно моложе), еле успевали реагировать на ее замечания, выстреливаемые в темпе пулемета: — Пусть эта лентяйка Эори посидит немного одна с четырьмя детьми, и побудет в моей шкуре. Тем более трое из них — это ее творчество. Да, я, между прочим, тут возилась с пятерыми, пока вас не было. И один из них — твой, Таири, если ты еще про это не забыла. А я не удивлюсь, если забыла. Про тебя, Хаото, я даже не говорю… Ага, привет, Жанна. Как доехала? Ой, извини! Витока, какого черта ты ставишь сюда этот ящик с мясом? Ты что, хочешь, чтобы оно протекло на фрукты, перед этим раздавив их, чтобы они лучше пропитались? Положи его на дно лодки. О, Мауи и Пеле, держащие мир! Нафао, Енити, что вам мешает грузить вон те мешки на ют лодки, пока Витока возится на баке? Хаото, помоги этим оболтусам. О, Мауи и Пеле! Почему у Эори такие тормозные мужчины, во всем, что не касается секса. Таири, поставь сына на землю, ему почти 5 лет и ему совсем не обязательно висеть на тебе. Тогда ты сможешь залезть в эту ненормальную флайку и подвинуть коробки ближе к люку, чтобы твоим мужьям было удобнее это все таскать… Ладно, одному твоему мужу и двум мужьям Эори. Это меняет дело? Нет? Тогда сделай, пожалуйста, как я сказала… Ареи! Куда ты собрался? На рифах сейчас волны! Ты опять исцарапаешься! Я устала мазать тебя йодом. Таири, почему мне надо следить за твоим сыном, даже когда ты в двух шагах? Вот не надо отговорок, что я сама тебя отправила в грузовой отсек. Чтобы наблюдать за ребенком совсем не обязательно на него все время смотреть. Ты образованная девушка, тебе надо знать такие простые вещи. Эй, Енити, ты что! Это рассада! Эту коробку можно ставить только сверху. Положи мешок с кокосами на дно, и у тебя хватит места. О Мауи и Пеле! Я помню, что на дне мешки с бататом, но их же можно подвинуть, нет?… Ладно. Таири, рассаду я пока оставляю у тебя. Не забудь завтра утром мне ее привезти. Именно утром, а не днем и, тем более, не вечером. Хаото, посмотри завтра мой компьютер, который на кухне. Нет, он пока работает, но кажется, с ним что–то не так. Ты в этом разбираешься, вот и посмотри. Возьмите с собой Жанну, я хотя бы накормлю ее по–человечески. Так, мужчины, вы все закрепили? Тогда чего вы ждете? Что значит, меня? Вот я, здесь… Всем пока. Утром жду вас завтракать. Моторка взревела, отошла от пирса и, быстро описав дугу по суб–лагуне, причалила к ближней к дому части пирса на островке Маиинуи. Там немедленно началась выгрузка. — Ураган, — флегматично констатировал Хаото, закуривая сигарету. — Мама, а можно я все–таки сплаваю на рифы? – спросил Ареи, стоя рядом с маленьким пластиковым каноэ, — на этой стороне нет больших волн. Правда. А у меня там с вечера ловушка для лобстеров. Вдруг она сработала? Таири почесла в затылке, посмотрела в сторону Маиинуи, убедилась, что Кимао занята управлением грузовыми работами, и махнула рукой. Мальчишка тут же залез в каноэ, развернул его и, уверенно загребая двусторонним веслом, поплыл к рифовому барьеру, светлой полосы, пересекающей море примерно в полумиле от островка. — Как ты не боишься отпускать его вот так? – поинтересовалась Жанна. — А что такого? – удивилась меганезийка, — дети всегда играют в море. Это мама сейчас говорит: волны, царапины, но когда мне было 6, а Эори, соответственно, 4, она нас без проблем отпускала на рифы. Правда, только вдвоем. Улао, это мамин младший, с 4 лет один болтался на рифах даже если волны. Я говорила маме: это стремно, и что в ответ? — Ты — образованная девушка, и должна знать, что детям надо двигаться, — сказал Хаото, пародируя манеру Кимао, — Ума не приложу, чему там тебя учили в колледже. — Точно так, — подтвердила Таири, — Интересно, когда мне перевалит за 40, я тоже буду считать своего faakane, своих детей, и других домашних, слегка глупенькими? — Это какой–то всеобщий закон, — заметила Жанна, — Моя мама считает меня не просто глупенькой, а круглой дурой. Иногда она так убедительна, что я начинаю ей верить. На самом деле, и правда, я как–то по–идиотски живу. Всего какая–то 1000 дней, и мне будет 30, а у меня — только apartment в таунхаусе, тачка, велосипед и кактус по имени Педро. Меганезийка посмотрела на нее с некоторым непониманием. — А как ты живешь без лодки и флайки? — Я бы могла купить лодку, но зачем? Мой дом не прямо у моря. А флайка мне не очень нужна. Везде можно проехать на тачке. В Новой Шотландии хорошая дорожная сеть. — Тогда я не поняла, в чем твоя проблема? — В том, что у меня никого нет. Если не считать Педро. — Педро это действительно кактус, или это твой мужчина? – спросил Хаото. — Это действительно кактус. Но я иногда с ним разговариваю, и решила дать ему имя. А мужчины… — канадка пожала плечами, — …Они появляются и исчезают. Как–то так… — Ты что, живешь вообще одна? – изумился он. — Можно считать, что так. — Фигня какая–то… — сказала Таири, почесав себе спину между лопаток, — А почему? — Не знаю. Возможно, это из–за работы. Редко бываю дома. Или из–за моего характера. Черт с ним. Что я вас загружаю своими проблемами? Я зря подняла эту тему. — Почему зря? – удивился Хаото, — Мы же друзья. Вдруг мы подскажем что–то дельное? — Ребята, подумайте: ну, что можно подсказать в таких вещах, – возразила Жанна. — Верно! Надо подумать, — согласился он, явно восприняв ее последнюю реплику не как риторический вопрос, а как содержательный, — Девчонки, я пока выгружу из флайки то, что осталось после Кимао, а вы организуйте какой–нибудь хавчик, ОК? — Только не убирай никуда рассаду, — предупредила Таири, — Если мы ее завтра забудем привезти, мама нас просто растерзает… Жанна, пошли хозяйничать!… Если у тебя нет предубеждения против кухни и все такое… — Нет, — канадка энергично помотала головой, — Мне даже интересно, как это у вас тут. — У нас это… Короче, сейчас увидишь. …. На кухне Таири требовался не столько ассистент, сколько слушатель. Ассистировали, в основном, три кухонных комбайна разного назначения. Они еще не дотягивали до того уровня, когда бытовую технику принято называть гордым именем «робот», но можно было с уверенностью сказать, что их следующее поколение, уже будет так называться. — Между прочим, — сообщила Таири (почти жонглируя обыкновенным широким ножом над алюминиевым тазиком посреди этой электронной оргии), — я совсем не сторонник дегуманизации кухни. Пища – это чисто человеческое и, отчасти, религиозное занятие. Это почти как секс. Если нет бури эмоций – то получится невкусно, это научный факт! Когда партнерство «Taveri Futuna» выбросило на рынок компактный, универсальный робот–конвертор для производства композитных материалов, у потребителей случился массовый оргазм. Но когда они сделали точно по такому же принципу кухонный робот, который мог перерабатывать кучу различных продуктов в готовые блюда с заданными свойствами, то с трудом продали пилотную партию! Потребители не хотели готовить у себя на кухне негуманные роботизированные блюда! А знаешь, что было дальше? — Эту модель сняли с производства? — предположила Жанна, выбирая из 50–фунтового мешка самые спелые на вид бататы. — Как бы не так! Они сделали хитрее: просто дали возможность потребителю отключать любой набор функций, сделав для этого специальный игровой интерфейс. Типа, у тебя есть дюжина поварят, и ты можешь любого из них выгнать в шею с кухни, или сказать, чтобы он делал все иначе, чем его учили. И запустили рекламный клип: классическая полинезийская тетя, примерно вот такая (Таири очертила ладонями вокруг себя силуэт монументальной дамы с обширными формами), отключает в меню половину поворят, вытирает платком пот со лба, груди и пуза, показывает кому–то кулак и говорит: «На своей кухне я всегда буду хозяйкой, нравится это кому–то, или нет!». Прикинь? — И люди стали покупать? – спросила канадка. — В общем, да, хотя, все равно фурор не получился. Эти кухонные роботы в основном покупает гражданский и военный флот, а дома большинству людей такое не нравится. Типа, психология: есть пять пунктов, в которых человек желает все рещать сам: пища, секс, лодка, дом и одежда. Почему у «Meyer Factory» так здорово пошли комбинезоны «Koala»? Потому, что человек может его надеть разными способами, застегнув так или этак. Знаешь Юео Аугаска, который придумал эту тряпку–трансформер? Он специально посчитал, что есть не менее 128 способов застегнуть ее на человеке… Слушай, рядом с тобой на стене висит бинокль, брось его мне, если не трудно… Мерси! Меганезийка поднесла морской бинокль к глазам, всматриваясь в какой–то участок рифового барьера, а затем крикнула: — Хаото! Ты там не очень занят? — Не очень, — послышалось снаружи, — По ходу, я уже все выгрузил. — Ага! Тогда, может быть, сплаваешь к мелкому? Кажется, ему не вытащить ловушку. — Сейчас, — крикнул в ответ Хаото. — Таири, что еще надо делать? – спросила Жанна. — Ну… Знаешь что, пока я занимаюсь этой псевдо–курицей… (меганезийка хлопнула ладонью по увесистому фрагменту туши чипи)… Ты могла бы бросить в фидер того синего комбайна пучок зелени, и десятка два помидоров. Лучше — уже переспелых. Но сначала, если не сложно, вытащи вон тот стакан–коллектор из желтого комбайна, а то сейчас триффидное масло польется на пол. И треть стакана вылей туда же, куда потом кинешь зелень и помидоры, а остальное — вот в эту банку. Стакан потом вставь обратно, причем переливать желательно быстро — иначе, масло, опять же, польется на пол… Так, раз ты занялась желтым комбайном, поменяй, заодно, в нем бумажный контейнер для жмыха, который стоит под панелью в середине. Там нарисовано, как менять. А новые контейнеры лежат на второй полке слева–сверху от тебя… Полный контейнер брось в пластиковый мешок, из той кучи, что висит на крючке. Завтра отдадим это Эори, у нее японские карпы в бассейне, они обожают жрать этот жмых… Ой–ой! Быстро вставляй новый контейнер, иначе следующую порцию эта дурацкая машина вывалит на пол… Браво! У тебя так классно все получается! Теперь, перед тем как пихать помидоры и зелень в фидер синего комбайна, брось в фидер желтого еще связку триффидов… Да, прямо в кожуре, комбайну плевать, у него шнековый пресс и все такое… Так, у меня готово, я только запихну это птице–животное в красный комбайн, и мы поболтаем за стаканчиком молодого вина, пока мужчины не вернулись с охоты на лобстеров… Ты только не забудь про зелень и помидоры. И брось туда же десяток больших стручков сладкого перца, чтобы больше не думать на эту тему… Все, мой руки и за стол. Жанна улыбнулась, подумав, что Таири точно пошла в маму. Лексикон отличался, но стиль был просто один в один… Или, может быть, у полинезийских женщин принято именно так разговаривать в ходе занятий домашним хозяйством? Местный обычай?.. Нечто твердое ткнулось канадке в ногу и сердито зажужжало. — Ай! – вскрикнула она, отскакивая от мойки и испуганно глядя на ползущее по полу существо, похожее на очень крупную черепаху, которая втянула голову и лапы под панцирь, но тем не менее, умудряется двигаться. — Не обращай внимания, — посоветовала Таири, осторожно наливая в стаканы густо–фиолетовое вино из пластиковой канистры, — Это обыкновенный трэшер. Кто–то же должен убирать то свинство, которое мы устроили, пока занимались стряпней. — Это – робот? – уточнила Жанна. — Да. Между прочим, продукция партнерства «Dyno–Taki». Мы с Хаото там работаем, параллельно с той работой, которая на Рапатара, и той, которая, типа, наше хобби. В общем, если эта машинка будет на тебя наезжать, просто убери ногу, а если тебе не хочется убирать ногу, то отпихни ее в бок, она поймет, что здесь надо убрать позже. — Дорогая игрушка? – спросила Жанна, рассматривая ползающего по полу робота. — Вообще–то да, но у сотрудников большая скидка на собственную продукцию. А мне всегда ужасно лень убирать за собой на кухне. И мы решили: лучше заработаем денег, чтобы этим занимался кто–то другой… Точнее, что–то другое… Что ты стоишь, как не родная? Садись, бери стакан. Вино, кстати, ядовитое, генно–модифицированное.. С этими словами, Таири сделала глоток и озорно подмигнула. — Меня на эту удочку не поймаешь! – гордо объявила канадка и отхлебнула из своего стакана. Вино было легкое, с резковатым фруктовым вкусом, как у «Божоле Нуво». — Это из самоанского винограда, — пояснила Таири, махнув рукой в сторону корзины с гроздьями фиолетовых ягод, размером с мандарины, — Я слышала, у вас он запрещен. Слишком легко выращивается. Дает слишком большие урожаи. Как я понимаю, оффи боятся, что у ваших фермеров будет много свободного времени, и они начнут думать. — Я против этого запрета, — сказала Жанна, — Но дело тут не в оффи, а в том, что люди боятся продуктов с синтетическими генами. Обычные человеческие опасения. И я не понимаю, почему у вас так жестоко расправляются с теми, кто их высказывает. — Высказывать ты можешь что угодно, — поправила меганезийка, — а вот агитировать за иррациональные предрассудки, пользуясь всякими анти–научными фальсификациями – нельзя. Это мошенничество. Кстати, на счет расправ, у тебя устаревшие данные. За это уже лет 10 не расстреливают. Разумеется, за блокирующий пикет расстреляют и теперь, но такие идиоты – редкость. Я это видела по TV один раз, когда играла в дирижабль. — Что–что ты делала? — Ну, я гуляла вот с таким пузом (Таири обозначила ладонями воображаемую полусферу около своего живота), или плескалась в лягушатнике с надувным матрацем, на котором стояли ноут и телек. А Хаото каждый день таскал мне из города фруктовое мороженое, пять сортов. Клубничное, апельсиновое, ананасное, клюквенное и черничное. Клюква и черника тогда только–только появилась в Океании. Тоже генмод, разумеется. Хаото так трогательно меня опекал, чтобы я никуда не каталась с этим пузом… Я полтора месяца занималась ерундой: читала «Историю авиации», рисовала по приколу римейки старых самолетиков, искала в интернет позы для секса на мелководье, смотрела TV, и пару раз участвовала в каких–то дистанционных talk–show и конкурсах. Да, кстати, мороженное было нашей с Хаото великой тайной от мамы. Мама считала, что мне его нельзя. Ну, не совсем нельзя, а… Короче, она бы не одобрила пять сортов в день, ты понимаешь? — Понимаю, — Жанна кивнула, — Твоя, мама трепетно относилась к твоему положению. А что, все–таки, было с тем пикетом? Таири покачала головой и тяжело вздохнула. — Ну, поскольку ты репортер, я тебе объясню подробно. Атолл Нукунону–Токелау. Там фермы. Маленькие, земли мало, это понятно. Ребята выращивают батамит. Типа, такие клубни, вроде картофеля, но по составу ближе к мясу. Дешевая еда, богатая белком. А какие–то приезжие уроды решили там поборться за чистоту геномов, и заблокировали своим корытом фарватер выхода из лагуны. А у фермеров – контракты на поставки. — Но это же не основание для расстрела! – возмутилась Жанна. — Это naval bandidori, — невозмутимо ответила меганезийка, — морской разбой и рэкет. В таких случаях, если экипаж пиратского судна не капитулирует по первому требованию полицейского офицера, то судно и экипаж уничтожаются на месте. Морской закон. — Какой еще разбой и рэкет?! — А что же это? Люди делают законный бизнес: выращивают и продают еду. А кто–то, кому это не нравится, совершает насилие на море, чтобы они не могли этого делать. Я только не понимаю, на что рассчитывали эти фанатики. Впрочем, дураков на планете столько, что… Ну их на фиг. Давай лучше поболтаем о мужчинах. — Давай, — легко согласилась Жанна, — Твой младший мужчина, еще не ходит в школу, а старший уже закончил университет, но морской промысел их уравнивает, не так ли? — Море никого не уравнивает, — возразила Таири, — С морем у каждого свои отношения. Оно для мужчины – как любимая женщина, а для женщины – как любимый мужчина. — Несмотря на то, что оно может быть опасным? – уточнила канадка. Меганезийка сделала еще глоток вина и спросила: — А разве бывает любовь без риска? — Не знаю, — растерянно ответила Жанна, — У меня… В общем, по разному бывало. — Ну, это нормально! Есть, что вспомнить, когда делать нечего, ага? — Не в этом смысле, Таири. Просто… То ли, я слишком много хочу, то ли я слишком боюсь ошибиться, то ли я еще не встретила парня, который… Черт, это так сложно. — E o! Я не поняла: это для тебя просто, или, наоборот, сложно? — Не то и не другое. Видимо, дело в том, что я боюсь рисковать. — Ну, ты насмешила! – Таири, от избытка эмоций, хлопнула себя по бедрам, — И это ты говоришь после того похода на хотфоксе «Фаатио»? Ты не видела свое фото в свежем номере «Moana Nau Patrol», вместе со всей командой сорвиголов кэпа Пак Ена? Канадка задумчиво подвигала по столу пачку сигарет. — Понимаешь, это совсем другое. Я не так боюсь экстремальных ситуаций, как того, что меня банально предаст человек, с которым… С которым у меня будет что–то серьезное. — В смысле, что у вас будет общий бизнес, и он кинет тебя на деньги? — Нет же! Черт! Как тебе объяснить? Бизнес тут не при чем… — Ага! Значит, ты боишься, что когда–нибудь вы разлюбите друг друга и разбежитесь? — Это уже ближе, но… — Жанна решительно отодвинула от себя пачки сигарет (подумав, что не хватало еще и начать курить), — … Я боюсь не того, что это может произойти, а того, как именно это будет. Всей этой грязи… Понимаешь? — Не очень, — ответила меганезийка, делая маленький глоток вина, — При чем тут грязь? Люди иногда разбегаются. Это жизнь. Это бывает очень грустно, но с другой стороны, если бы люди вообще не могли разбегаться. Раз – и на всю жизнь. Вот была бы жопа! — Теперь я не поняла, — призналась Жанна, — Что тут плохого? Вы с Хаото вместе уже… — Почти 9 лет, — подсказала Таири, — Когда мы встретились, мне было 16, а ему – 19. Я первый раз пошла в резервисты, а он уже был резерв–мастер–матросом и командовал звеном из трех человек, включая себя, меня и еще одного парня. Большая шишка, ага! Жанна подмигнула ей. — Выходит, он воспользовался служебным положением? У нас бы ему за это… — Нет, — перебила та, — Это я воспользовалась его служебным положением. — Вот это да! Расскажешь? — Так я уже рассказываю! Наша калоша была в составе OCSS базы Тутуила на Самоа… — Аббревиатура какая–то… Некрасивая, — заметила канадка. — Ага! По приколу ее так и называют: Ocean–SS. Хотя, на самом деле — «Ocean Control Saving Service». Она гражданская, кроме «пингвинов». Это небольшие экранопланы, размером с микроавтобус, чтобы снимать людей с калоши, где проспали штормовое предупреждение. Так… Вижу, ты не врубаешься. Если положить пингвина на воду, и потянуть за клюв с хорошей скоростью… С живым пингвином так не надо делать, он расстроится. Допустим, это пластиковая модель. Так показывают в школе, на механике. При 20 узлах возникает воздушная волна между пингвином и водой и он взлетает над поверхностью моря, хотя по–взрослому он летать не может – крылья коротки. Если нет сильного ветра и высоких волн – это классная штука. Скорость как у флайки, а расход топлива – в несколько раз меньше. Но если уже начался шторм — это жопа. Короче, мы сняли каких–то рыбаков с бамбуковой калоши, между Фиджи и Тонга, и отвезли их на остров Фоинуалеи. Нам говорят: оставайтесь, до базы проскочить не успеете. Но мы же офигенные спасатели, умнее всех… Сто миль не дотянули. Пришлось лечь на волны. В смысле, свернуть все, что торчит, и дрефовать как стеклопластиковая бочка. Это фигня, ничего опасного, только зверская качка. Ну, ты это уже себе представляешь. — Еще как представляю, — Жанна кивнула, вспомнив свои приключения на «Фаатио». — Так вот, — продолжала меганезийка, — Через час, когда начинается самый аттракцион, я изображаю, что мой боевой дух резко упал в минус, а командир боевого корабля такого допустить не может. Это было так трогательно… Почти как фруктовое мороженое… — О е! – раздался под окном веселый голос Хаото, — женщины уже сплетничают! — Что за манера подкрадываться! – возмутилась меганезийка, — Вот в следующий раз как дам по башне! И не вздумайте лезть через окно! В доме есть дверь, ага? … Через четверть минуты в дверь протиснулся Хаото с цилиндрической корзиной в руке и ребенком, сидящим на шее. Оба, разумеется, были голые и мокрые. Вода капала с них, а еще больше – из корзины. Таири всплеснула руками. — Ну, засранцы! А взять полотенце? Слить воду из ловушки? Хоть поймали что–нибудь? — Целая куча крабов! – тоном триумфатора заявил Ареи, — Мне было не вытащить. Вот! — Так, — произнесла Таири, заглядывая в корзину, — Действительно, много. Краб, конечно, не лобстер, но при таком количестве… Короче, вы, мальчики, будете готовить сегодня ужин из этого дела. А сейчас – ставьте ловушку в лягушатник, вытирайтесь, и за стол! … Так началось знакомство Жанны с бытом и повседневной жизнью довольно обычной семьи среднего класса в меганезийском субурбе. Первые 3 дня Жанна пробовала даже составлять что–то вроде таблицы сходств и различий здешней организации семейной жизни и той, которая бывает в аналогичных по составу и доходам семьях в субурбе Галифакса (Где тоже иногда три поколения живут в соседних коттеджах). Потом она поняла, что это – совершенно бесперспективное занятие. Привычная классификация семейных явлений (работа или бизнес, домашнее хозяйство, отдых и развлечения, воспитание детей, покупка повседневных вещей и продуктов, покупка дорогих вещей, религия, спорт, хобби и прочее) тут была просто непригодна. Вопросы о сексе (Жанна взяла их из справочника «Статистическое исследование северо–американской семьи») вызывали тут сначала — парадоксальные ответы, потом – недоумение, а потом — хохот. Полный конфуз вышел и с анкетой «Распределение времени» (из того же справочника). Авторы этой анкеты полагали, что взрослый человек спит около 7 часов в сутки, а все остальное время как–то распределяет между разными занятиями. Но здесь, в анкетах, заполненных Хаото и Таири, сумма затраченного времени получалась не 17 часов, а примерно втрое больше. Оказалось, что Таири плюсует время готовки еды в графы «работа и бизнес» (потому, что хорошо кушать надо для дела), «воспитание детей» (потому, что Ареи мне помогает, а это ли не воспитание?), и «хобби» (мне нравится готовить). Хаото приплюсовал время воспитания ребенка в графы «хобби», «спорт», «религия» и «работа и бизнес». Последнее он объяснил так: «Когда мы занимаемся всякими модельками, я смотрю, как ребенок осваивает какие–то операции, а потом использую это в проектах манипуляторов и софтвера к ним». И что тут возразишь?.. Модельки… Этим словом тут назывались любые обучающие игрушки. Точнее, любые устройства, которые использовались в этом качестве – хотя, по мнению Жанны, такие предметы, как подводные ружья, катамараны, мини–флаеры, квадроциклы, аквабайки, фабберы и кухонные комбайны на роль игрушек никак не подходили (даже если дети играли в это под контролем взрослых). Детей на суб–атолле Маии было пятеро – на семерых взрослых (не считая Жанны), и четверо из них (т.е. все, кроме младшей дочки старшей сестры Таири), перемещались между тремя островками и рифовым барьером практически как угодно. Считалось, что старшее поколение (Кимао с мужем) за ними присматривает, когда среднее поколение (т.е. Таири с мужем и Эори с двумя своими мужьями) или занимаются бизнесом, или валяют дурака – но по наблюдениям Жанны, двое старших детей легко ускользали от этого присмотра, а двое тех, что поменьше, готовились заимствовать их опыт. Правда, всегда было известно, где находится каждый ребенок из этой непоседливой четверки: каждый носил с собой «pentoki» (того же типа, как тот, что подарил Жанне док Мак Лоу). Снимать браслет с этим приборчиком детям категорически запрещалось — это (как Жанне сообщила Кимао) был один из немногих поступков, за которые тут били по заднице без каких–либо разговоров. Кимао, в основном, и развлекала Жанну, в то время, когда Хаото и Таири занимались какой–то своей работой в разных частях Аитутаки. У мамы Таири работа происходила прямо на террасе дома: она преподавала химию и биологию в дистанционной школе. Ученики были разбросаны по акватории, размером приблизительно с Аляску. Кимао общалась с ними то по аудио–видео связи, то в режиме текстовых сообщений. Каким образом она выбирала режим – Жанна так и не поняла. Видимо – дело опыта. Кимао работала учителем еще до революции, в городской школе Арутанга, столицы атолла. Потом… Эту невеселую историю канадка услышала на 4–й день, за чаем. Наполнив старые фарфоровые чашки с яркими рисунками китайских драконов, Кимао посмотрела сначала на один монитор (где отображались ответы ее учеников на тест по свойствам щелочных металлов), потом на другой (где цветными значками отмечалось местонахождение подопечной детворы), а потом, со вздохом, сказала: — Жанна, у тебя бывает так, что какое–то дело и очень радует, и очень беспокоит? — Бывает. В экстремальной журналистике удача и опасность всегда идут рядом. — Нет, это не совсем то, — меганезийка покачала головой, — Ладно, скажу прямо. Это та легкость, с которой наши дети относятся к насилию. С одной стороны, я рада, что они могут за себя постоять. С другой… Мне не по себе, когда они бросают ружье в кабину флайки так же привычно, как ноутбук и аптечку. Так их учили в школе. Этому же учат мою внучку Лиси, моего внука Еруи и моего младшего сына Улао. Уже в 1–м классе им говорят: в таких–то случаях, надо взять оружие и… Вот послушай, сейчас ты поймешь. Кимао вызвала на втором мониторе какое–то меню, и из динамика раздалось: «Тон–тон, пятый, это третий, уточни направление на цель… Третий, крути 2 румба влево. Сейчас дистанция 8,5. Заходи на высоте 15, со стороны солнца… ОК, пятый, веди меня в точку атаки 2 мили юг–восток–юг от цели… Третий, дай 1/4 румба вправо. Скорость цели 26 узлов, курс 152, ты заходишь со стороны его кормы… ОК, цель на тактическом радаре, силуэт: MWK. Первый, есть ли приказ на зачистку?… Третий, приказ есть…». Голоса были детские, легко узнаваемые, несмотря на искажения в местной радио сети. — К сожалению, — заметила Жанна, — пока существуют войны, дети будут в них играть. — Нет, это другое, — задумчиво произнесла Кимао, — Когда я была маленькая, мы тоже играли в войну, но… Эмоционально. Для нас игра в войну отличалась от игры во что- нибудь мирное, а сейчас играют технологично. Есть игры, в которых дети учатся, как правильно ловить рыбу, а это игра, в которой они учатся, как правильно, эффективно убивать людей. Нет принципиальной разницы. До революции, детям говорили, что убивать — это грех, а про войну старались сгладить… Вроде бы, сейчас честнее, но… Канадка отхлебнула чая (фруктового, с мягким ароматом земляники) и кивнула. — Я, кажется, поняла. Ребят учат, что убийство — это просто… техническая операция. Ее выполняют в отношении людей, как и в отношении животных, в случаях оговоренных правилами. Только и всего. Идея, что каждый человек — это маленькая вселенная, и что, если он умирает, то исчезает целый мир, им не знакома. Да? — Да, Жанна. Ты поняла. В учебнике, по которому я преподаю биологию… Кимао подвигала «мышку» и вытащила на экран картинку, явно сделанную для детского восприятия, под названием: «Живые существа. Как мы к ним относимся». Тут все было очень просто и понятно. Есть земные организмы, а есть – инопланетные: мы их пока не нашли, но ищем, потому что интересно, какие они, и если их найти – можно узнать что–нибудь полезное. Среди земных организмов есть микро–существа: они видны только в микроскоп, они живут везде, они бывают опасными, а бывают нужными и полезными – узнаете больше, если нажмете на гиперссылку. Есть растения (про них — 5 строчек) и животные (про них – 8 строчек, и в последней сказано: «Люди – это животные, которые договариваются друг с другом о планах на жизнь. Они придумывают и строят машины, чтобы управлять природой»). Везде — предложение узнать больше по гиперссылке. Жанна потянулась к «мышке» и, дождавшись одобряющего кивка Кимао, щелкнула по гиперссылке. На экране развернулась мини–панорама животного мира, раскрашенная в разные цвета. Сообщалось, что животные обитают в воде, на суше и в воздухе, что есть дикие и домашние, съедобные и не очень, и что некоторые из них — под защитой закона (оранжевый цвет, яркость показывает уровень защиты). С ярко–оранжевыми фигурками мужчины, женщины и ребенка, соседствовало чуть менее оранжевое трио китов, затем трио еще каких–то морских млекопитающих, и трио обезьян, похожих на шимпанзе. — Итак, — с невеселой иронией, сказала канадка, — мы просто животные, которые умеют договариваться и строить машины? — Да, — спокойно ответила Кимао, — в любом случае, теперь запрещено учить иначе. — И ты, как учитель, с этим согласна? — Согласна – не согласна… Трудный вопрос. Это старый спор. Из–за него я рассталась с первым мужем. Он был совершенно не согласен. Мы в то время работали вместе. Он преподавал географию. А еще один неплохой парень преподавал историю. Он тоже был совершенно не согласен. Мужа я уговорила, хотя бы, держать свое несогласие при себе, чтобы наши девочки не остались сиротами. Таири тогда было 4 а Эори – 6. Мелкие… Я рада, что я его убедила, и он жив. А тот парень, который преподавал историю… Меганезийка замолчала и стала дуть на чай в своей чашке, хотя в этом не было никакой необходимости — он и так уже остыл до приемлемой температуры. — Его расстреляли? – спросила Жанна. — Тогда было такое время, — сказала Кимао, закуривая тонкую сигарку, — Констебль два раза заходил в школу и предупреждал: прекратите это дело. Вы хотите выражать свое мнение — aita pe–a. Выражайте. У нас свобода. Только не учите по той системе, которую запретил Верховный суд. Но тот парень и директор школы, у них были принципы. Мой муж считал, что они правы: нельзя внушать детям, что они – животные. Наоборот, надо подавлять безнравственное животное начало, которое они считали следствием… Скажу прямо: библейского грехопадения. Они были последователями Яна Амоса Коменского, как многие педагоги в Европе и Америке. Его «Великая дидактика» 1638 года была их настольной книгой. Когда за ними пришли, офицер взял эту книгу, открыл на главе 23, «Метод нравственного воспитания», и прочел вслух: «Особенно необходимо внушить детям готовность услужить другим и охоту к этому, ибо с испорченной природой тесно связан отвратительный порок себялюбия»… Я помню наизусть, потому что в колледже меня учили педагогике по этой же книге. Там есть много практически полезного. Но… — Но в тот момент это никого не интересовало? – предположила Жанна. — Да. INDEMI только проверила жалобы про пуританское оффи–воспитание, — ответила Кимао, — Они забрали пятерых. Еще трое были, в общем–то, не при чем. Они делали то, что говорил директор, не вникая в политику. Мой муж в тот же день собрал кое–что из вещей, уехал на Раротонга, а оттуда улетел в Новую Зеландию. Я понимаю, он боялся, что кто–то из этих пятерых на него укажет, и его тоже заберут. — А он не предлагал тебе лететь вместе? — Он предлагал прилететь потом, с девочками. Я понимаю: он боялся, что вчетвером это будет выглядеть подозрительно.… Скажи, Жанна, ты бы полетела с двумя маленькими детьми к такому мужчине, в другую страну, в которой у тебя ничего нет? — Вряд ли, — призналась она. — Вот видишь… В школе осталось всего половина учителей, так что у меня появилась возможность зарабатывать больше. До того я преподавала только биологию, а после – взяла еще химию. Я неплохо ее знала. А Витока, который до того был по физике, взял матэкономику и механику. Как–то мы с ним сошлись, пока осваивали новые предметы. Знаешь, он не выглядит очень смелым парнем, но… Он бы так не убежал. Вот, живем. — А как Эори и Таири к этому отнеслись? — Нормально. Должен же быть мужчина в доме. А потом оказалось, что с ним уютно и надежно. Такой человек. В общем, ведь не просто так я его люблю. Жанна улыбнулась и кивнула. Ей Витока тоже нравился. Основательный, спокойный и, одновременно, очень легкий в общении человек… Кстати, о человеке… — Кимао, а если вернуться к биологии и к представлению, что люди – это животные…? — Мне это не нравится, — призналась меганезийка, — Но я не представляю, чем это можно заменить. Вот, мы написали в учебнике: человек – это не животное. А что это? — Человек – это человек, — сказала Жанна. — Э, нет, — Кимао шутливо погрозила ей пальцем, — Так не пойдет. Давай разбираться от пирса. Человек произошел от какой–то древней обезьяны. Мы это говорим в школе? — Видимо, да, — согласилась канадка. — Так. А обезьяна – это животное? — Безусловно. — И в какой же момент эволюции эта обезьяна перестала быть животным? — Ну… Не знаю. А это так важно? — Еще бы! Тут как в химии или физике. Если что–то одно превращается во что–то совсем другое, то это и есть самый важный момент. — ОК, — согласилась Жанна, — тогда это момент, когда она стала разумным существом. — Увы, — Кимао развела руками, — Эксперименты доказали, что шимпанзе тоже разумны. Они умеют пользоваться орудиями, могут осваивать речь и даже работать на компе. — Тогда не знаю. У нас в школе как–то обходились без уточнения этой грани. — Ага! И знаешь, что тогда получается? Она выжидательно посмотрела на Жанну, но та только пожала плечами. — Затрудняюсь сказать. Наверное, некая неопределенность… — Нет! – резко возразила меганезийка. – Как раз некая определенность. Если обезьяна, которая была животным, вдруг стала чем–то совсем иным, но естественные науки не могут определить, что у нее при этом изменилось, то значит, изменилось какое–то качество, о котором естественные науки ничего не знают, но которое принципиально важно. Ты улавливаешь главную мысль? — Душа, религия, теология? – предположила Жанна. — Вот именно! Появляется какой–то жулик, и говорит: мое вероучение знает о человеке самое главное. То, чего не знает ни одна естественная наука. Значит, надо слушать, что говорю я, и читать мою священную книгу, где есть ответы на главные вопросы. Вот на таких условиях оффи–церкви в начале века согласились признать теорию Дарвина. Они сказали: ОК, пусть тело человека произошло от обезьяны, в ходе эволюции, но душу в человека вложил наш бог. А эта душа и есть главное в человеке. Она делает его чем–то совсем иным, не животным. А значит, оффи–церковь важнее естественных наук, важнее всего на свете, и должна пользоваться величайшим доверием в вопросах образования, воспитания, этики, законодательства, экономики, политики… Понимаешь? Жанна собиралась ответить что–нибудь толковое, но тут на террасу влетела донельзя возбужденная, обиженная и заплаканная Лиси. — Бабушка Кимао! Мне сейчас так врезали по жопе! А я ничего такого не сделала! — Кто тебе врезал? — Мама! Она опять ругалась со своими мужчинами, а по жопе получила я! Почему!? — Потому, — ответила Кимао, мгновенно входя в роль Старшей–Дамы–В–Семье, что ты, малявка, опять полезла со своими не самыми дельными замечаниями в свару другой женщины с ее мужчинами. И я тебе точно говорю: каждый раз, когда ты будешь так поступать, тебе будет доставаться по жопе, по уху или еще по чему–нибудь. Я знаю нескольких глупых взрослых женщин, которые до сих пор часто ходят то с подбитым глазом, то с расцарапанной физиономией, только потому, что не усвоили это простое правило. Ты же не хочешь быть похожей на них, когда вырастешь? — Но я никуда не лезла! — возразила 10–летняя девчонка, — Я только сказала, что чем без толку молоть языком, лучше бы кто–нибудь сводил нас с Улао в город, на ацтекбол. А теперь нас не сводят. Хотя обещали. — Вот видишь, — ответила Кимао, — Если бы тебе хватило ума не говорить вслух первую часть фразы, то все было бы нормально, а так — и сама получила по жопе, и мальчишке устроила проблемы. — Но это же несправедливо! Улао–то совсем ничего не сделал! Теперь он сидит в лодке расстроенный, потому что сегодня кубок Южного Кука. Кимао, в некоторой задумчивости, бросила взгляд в сторону пирса, где, между легкой флайкой и грузовой моторкой было пришвартовано небольшое каноэ. Рядом, на пирсе сидел Улао (примерно одногодок Лиси), и болтал ногами в воде. Вся его фигурка, от макушки до коленок, артистично выражала Самую–Глубокую–Печаль. Кимао качнула головой, улыбнулась одними уголками губ и потрепала внучку по загривку. — Детка, если ты будешь рассчитывать на то, что в жизни есть справедливость, то тебя ждет множество лишних проблем, которых вполне могло бы не быть. — Между родичами по–любому должна быть справедливость! – возразила девчонка. — Верно, — согласилась ее бабушка, — А теперь подумай: справедливо ли будет, если мне придется перенести работу на завтра, или Витоке придется сейчас бросить рыбалку, по той причине, что одна почти взрослая умная девочка до сих пор не научилась держать свой длинный язык за зубами, даже в тех случаях, когда это явно необходимо? — Нет, конечно, — согласилась та, — Но ты можешь позвонить Таири, или Хаото. Если ты попросишь, то кто–нибудь из них точно сможет сегодня приехать домой пораньше, и… — … Поменять все свои планы, чтобы сходить с вами на ацтекбол? – перебила Кимао. Девочка замолчала, глядя в потолок, и массируя левой ладошкой соответствующую половинку попы (по которой, вероятно, и пришелся шлепок — хотя, никаких видимых следов на ровно–смуглой коже не наблюдалось). — Ну… — неуверенно сказала она, — С нами могла бы пойти Жанна. — А ты думаешь, у Жанны нет планов? Она – репортер, она работает. — Что я, глупая что ли? Но репортеры же бывают на ацтекболе, они там работают. Я думаю, за репортаж с такого матча платят денег не меньше, чем за что–то другое. Да, Жанна, я же права? Спортивные репортеры нормально имеют с этого бизнеса? — Видишь ли, — слегка растерянно ответила канадка, — Я не спортивный репортер, и… — … Тебе за это не заплатят, да? – грустно перебила Лиси. — Просто это не совсем моя тема, — пояснила Жанна. — А какая твоя тема? — Моя тема? Если в общих чертах, то обычаи в разных странах, необычные события, особенности… То, чего больше нигде не бывает… — А танцы – это обычаи? – быстро спросила девочка, и добавила, — После матча будут ацтекские танцы. У тебя в Америке их нет, потому что 500 лет назад всех ацтеков там убили испанские оффи, joder merdido conios… — Лиси! – строго перебила Кимао и, повернувшись к канадке, немного извиняющимся тоном сообщила, — Нафао, старший муж Эори — строитель. А дети все это слушают. Жанна тряхнула головой и улыбнулась. — Вот одна из тех проблем, что есть во всех странах. Только у нас дети, в основном, цепляют это безобразие из TV или с интернет–чатов. А что такое ацтекские танцы? — Это классно! – воскликнула девочка, — Я тебя научу! Они простые! И еще, ты там можешь легко снять парня, какой понравится, for make–love! Поехали, а? — Я не поняла, откуда в Меганезии ацтекские танцы, — сказала канадка. — Оттуда, из Ацтлана! В смысле — из Мексики. Когда эти испанские… ммм… оффи пришли их завоевывать, у ацтеков не было ни пулеметов, ни фосфорных бомб, ни авиации.. Ничего дельного. Только топоры, копья, луки и стрелы. Почти как у нас, в Гавайике при королях Камеамеа. А потом мы все сделали, и раздолбали на фиг этих… — Лиси! – перебила Кимао, — Ты отвлекаешься. — Ой… Да… Вот… Воевать им было нечем, и тогда наш мореход Паихото–Матуа, на больших проа перевез часть ацтеков на Тупа–Тахатаэ, это атолл Клиппертон, а оттуда неделя хода под парусом до Северо–Восточной Гавайики, до Таиохаэ Нуку–Хива. Но потом и туда пришли долбанные европейские оффи. Нас тоже завоевали, и запретили танцы, игры, секс, алфавит, навигацию, механику и правильные лодки с парусами. Но, после Алюминиевой революции, когда сделали Хартию, это все восстановилось. — Значит, через Клиппертон, — пробурчала Жанна себе под нос, думая о том, как четко отработан политический миф о правах Меганезии на атолл в 700 милях от Акапулько. — Ага, — подтвердила девочка, — Там 2 дня под парусом до Мексики. Так что? Пошли? — Даже не знаю… — канадка вопросительно посмотрела на Кимао. — А что? – сказала та, — Если есть время, то съезди. Там интересно. Танцы, все такое… — Iri! Wow! – радостно закричала девочка, и Жанне оставалось лишь согласно кивнуть. Отказать после такой бурно–позитивной детской реакции, язык бы не повернулся. … ======================================= 47 – ИЛАНЭ, преподаватель экоистории. Дата/Время: 10 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Аитутаки. Арутанга. Стадион и ацтекский дансинг. ======================================= Маленькое четырех–мильное морское путешествие от Маии до пристаней Арутанга на гребном каноэ, уже само по себе, оказалось отличным развлечением. Правда, Жанне не удалось поработать веслами. Пару раз она намекала: — Дети, а вы не устали грести? Я могла бы… Оба раза «дети» (т.е. Лиси и Улао) бросали на нее недоуменные взгляды и отвечали: — Auhine Janna, как можно устать? Тут расстояние–то никакое. Она подумала: «Пусть ребята занимаются физкультурой, раз им нравится» и стала гадать, на кого она сейчас больше похожа со стороны. Вариантов было два: 1 (западный штамп). Злая белая колониальная плантаторша, эксплуатирующая двоих несчастных голых черных подростков, которые, выбиваясь из сил, везут ее на бал во дворец антинародного белого губернатора. Разумеется, Лиси и Улао были полностью голыми (кто же здесь будет грести в одежде – она мешает свободно двигаться, и она впитывает пот, отчего тело хуже охлаждается). Другое дело, что глядя на небольшие упругие бугорки мышц, катающиеся под блестящей темной кожей подростков, даже далекий от спорта человек мог бы уверенно сказать, что из сил они выбьются очень нескоро – пока они просто вошли в ритм и понемногу разминаются. 2 (местный штамп). Мама — военный моряк приехала домой на выходные и выгуливает детей–двойняшек, приобщая их к физкультуре и спорту. В представлении океанийцев, Жанна как раз подходила по возрасту на роль мамы 10–летних подростков. По поводу профессии все было еще проще. Жанна решила «выйти в свет» в коала–комбинезоне с нашивками MFRR (Mar Forza Reaccion Rapida. Морские силы быстрого реагирования), доставшегося ей на память о рейде на хотфоксе «Фаатио». Правда, ее sea–koala был без знаков различия, но кто же (кроме военных) сразу обратит на это внимание?… … Каноэ ткнулось носом в мягкий песок правее пирсов. Жанна спрыгнула в воду вместе с ребятами и (невзирая на их протесты) помогла вытащить легкую лодку на сушу. — Парковка тут бесплатная? – на всякий случай спросила она. — Ага! – весело сказал Улао, — Морской закон: гребная лодка не платит. Мы поэтому без мотора. В день матча для моторки парковка дорогая. Зачем зря тратить деньги, если… — Ты не болтай, ты одевайся, — перебила его племянница (формально Улао приходился Лиси дядей, поскольку – сын бабушки). Сама она уже успела влезть в шорты и сейчас надевала рубашку на липучках. Стиль tropic–military. — Будешь много командовать – получишь по уху, — лаконично ответил Улао, вытаскивая точно такой же комплект одежды из пластикового мешка. — Сам получишь по уху, — еще более лаконично ответила она. — Дети! Ну–ка прекратите ссориться! – распорядилась Жанна, входя в роль «вариант–2». Как ни странно, ее команда была без пререканий выполнена, и канадка оглядела место высадки. Здесь шло интенсивное движение. К пирсам и к берегу подходили все новые суденышки. Публика парковалась, одевалась и целеустремленно двигалась в сторону местного Колизея – расположенного неподалеку от берега невысокого, но широкого здания стадиона. Вдоль грунтовых дорожек стояли полицейские квадроциклы, байки и мини–фургоны. На лицах стражей порядка отражалась Серьезность–и–Ответственность. — Давай возьмем в 1–й сектор, там в полтора раза дешевле, — предложил Улао, когда они, пройдя под аркой полицейского сканера, приблизились к кассам–автоматам. — А оттуда нормально видно? – подозрительно спросила Жанна, по опыту зная, что, как правило, скидки такого рода означают непременно какой–нибудь подвох. — Нормально–нормально, — ответила Лиси, — просто, по обычаю, сектор–1 – дешевый. — Ну, ладно, — согласилась канадка, скормила автомату три бумажки по 20 фунтов, и все трое прошли через открывшийся турникет с литерой «I». Стадион был совершенно обычный, провинциальный, маленький, примерно на тысячу зрителей. Ярусы длинных бамбуковых скамеек, а в центре — собственно, игровое поле. Когда Жанна, вместе со своими подопечными, уселась в 5–м ряду, у нее голове все еще крутилась мысль: «почему, черт возьми, этот сектор дешевле в полтора раза»? По мере заполнения стадиона, она обратила внимание на некую беспокоющую особенность: ни этот сектор, ни два соседних, справа и слева, почему–то были не популярны у пожилых зрителей и зрителей с детьми. В основном их занимала молодежь 20 – 30 лет, причем мужчин здесь было значительно больше, чем женщин. Наверное, будь у Жанны время, чтобы спокойно обдумать причины этого социального явления, она бы догадалась – но, сначала подопечные отвлекали ее болтовней, а потом началась игра. C ацтекским футболом Жанна была уже достаточно знакома по любительским играм на Элаусестере. Передавать мяч ударами любой части тела, а затем- забить его в кольцо на половине противника. Мяч сплошной, каучуковый, имеет диаметр 6 дюймов и вес — 3,3 фунта. Нельзя захватывать противника или мяч руками, толкаться дальше 2 метров от мяча, ложиться на мяч корпусом, а также наносить игрокам противника удары ногами, руками и головой. Сбить противника с ног ударом корпуса в борьбе за мяч, или послать его в нокаут с помощью этого самого мяча, пущенного в живот или в голову, было тут нормальным игровым приемом. Короче — нормальная игра, не хуже хоккея или регби. … К моменту, когда двое игроков «малиновой» команды (ведущей в счете 7:4), один за другим, были отправлены в нокаут «лазурными» игроками, «разогрев» зрителей достиг критического градуса, и… Только в этот момент, Жанна сообразила, что она со своими подопечными уселась в секторе, разделяющем «фанатские» сектора «II» и «X». Точнее, она поняла это, увидев проносящиеся по высоким параболам метательные снаряды – в первую очередь, увесистые пластиковые бутыли с водой. Бросить 3–литровую бутыль рукой на расстояние более 20 метров физически невозможно, но применение простой машины из резиновых поясов или подтяжек, легко позволяет это сделать. Различные мелкие снаряды, вроде твердых яблок, летели по низким траекториям, пущенные, как сразу подумала Жанна, из наскоро собранных рогаток. Третьим видом метательных снарядов были бумеранги из толстого картона. Фанаты «малиновых» и «лазурных» азартно отправляли друг в друга эти планирующие штуковины целыми залпами. Полиция, видимо, ожидала чего–то в этом роде, и вмешалась практически немедленно, ударив по самым активным группам стрелков мощными струями воды из ранцевых водометов. Подразделение полиции, вооруженное тазерами (портативными электро–шокерами, выстреливающими пару оголенных проводов под мульти–киловольтным напряжением на несколько метров), метнулось наперерез тем двум группам фанатов, которые вторглись с двух сторон в 1–й сектор. Те, в порядке подготовки к рукопашной схватке, уже метали друг в друга пол–литровые тетрапаки и раскручивали в воздухе эластичные пояса с тяжелыми пластиковыми пряжками (весь металл и все крупные твердые предметы были предусмотрительно отобраны полицией на входе на стадион). Жанна схватила своих подопечных в охапку, рефлекторно пытаясь собственным телом прикрыть их от летящих предметов. Литровая пластиковая бутылка угодила ей в лоб, к счастью, на излете (больно, но не очень). Она огляделась и поняла, что полиция явно не успеет предотвратить рукопашное сражение посреди 1–го сектора, значит, надо срочно спрятать куда–то детей, их же просто затопчут… В этот момент, какой–то незнакомый крупный креол лет 30 хлопнул ее по плечу и сунул в руки резиновый шланг. — Мелких – под лавку, — распорядился он, — прикрой мне спину, сейчас мы им врежем! Видимо, считая еще какие–то объяснения излишними, он повернулся к Жанне спиной и начал раскручивать «восьмеркой» на манер нунчаков, две очень длинные пластиковые бутылки с водой, связанные за горлышки шнуром. Жанна молча надавила ладонями на плечи обоих подростков, втолкнув их под бамбуковые сидения, и быстро огляделась. Зрители 1–го сектора, кажется, тоже пришли сюда не только (и не столько) посмотреть игру, но и как следует подраться. Молодые крепкие мужчины и женщины вооружились устройствами вроде ремней, бутылей на шнурах, шлангов и эластичных сеток с особо–твердыми фруктами, встали, образовав что–то наподобие боевого порядка, и принялись хором скандировать, все более повышая голос: — Бей синих! — Пока не покраснеют! — Бей красных! — Пока не посинеют! — Уауууауу!!! Две атакующие армии, численностью по полсотни человек, столкнулись с третьей – с защитниками сектора числом чуть менее сотни. Раздалась частая дробь ударов тупых предметов по человеческим телам. Кто–то катился вниз по лестнце между секторами, клубок тел медленно перевалился через скамейку в пяти шагах от Жанны и покатился дальше, вниз, где кого–то уже пинали ногами, а кто–то пытался разогнять пинающих молодецкими ударами сетки, содержащей 5–литровую канистру. — Бей синих!… Красных! — Пока не покраснеют!… Посинеют! — Уауууауу!!! Жанна успела получить от кого–то по ребрам (сильно), а от кого–то — по носу (не очень сильно), и врезать кому–то шлангом поперек физиономии, когда раздался вопль: — Атас!!! Копы!!! Она оглянулась на крик и увидела несущуюся вниз шеренгу полисменов в защитных жилетах и касках–сферах. Они двигались почти что сомкнутым строем, синхронно перепрыгивали через скамейки, и раздавая удары длинными резиновыми дубинками. — Падай в проход, — крикнул креол с бутылками–нунчаками и (видимо сочтя ее реакцию недостаточно быстрой) рванул ее на себя, свалив с ног, и рухнул сверху всей массой. — Oh! Fuck! – сдавленно прохрипела Жанна, ударившись ладонями об пол. Сверху прогрохотали башмаки полисменов, что–то (или кто–то) с грохотом и треском куда–то рухнуло, а кто–то нечленораздельно заорал низким басом, и все вдруг затихло. Давящая сверху двухсотфунтовая масса исчезла. — Отбой, гло! – раздался голос креола, — Вставай. Она подняла голову и, опираясь на протянутую им руку, поднялась на ноги. — Классно оторвались! – объявил он, — Эй, мелкие, покинуть укрытие! Из–под скамейки бодро вылезли Лиси и Улао. Жанна нерешительно потрогала нос. К счастью, он был цел, хотя на пальцах осталось немного крови. Дешево отделалась. А парню досталось несколько больше – его левую щеку пересекала глубокая царапина, заплывающая каплями крови, уже начавшими сбегать к подбородку. — Тебе вывеску попортили, — сообщила она. — Да? Ну, сейчас сделаем что–нибудь, — он вытащил из мешка под скамейкой полевую аптечку, — Поможешь? А то мне не видно. — ОК, — сказала она. – Садись, сейчас разберусь… — Кстати, — сказал он, протягивая руку, — Бруно Ченчо, скринбот «Макинао», механик. Только сейчас канадка обратила внимание, что этот парень тоже одет в sea–koala c нашивкой MFRR. Вот это сюрприз… — Жанна Ронеро, хотфокс «Фаатио», пресса, — ответила она, пожимая его руку, и сама удивилась легкости, с которой приписала себя к команде кэпа Пак Ена. Хотя, ее уже приписала туда местная патрульная газета (при согласии кэпа), так чего стесняться? — Мелкие у тебя классные, — сообщил Бруно, потрепав по спинам Лими и Улао, — Но, на мой взгляд, сюда их тащить не стоило. Весело, конечно, но они еще маловаты. — Откуда же я знала, что здесь будет такая заваруха? – возразила Жанна. — А ты не знала про интер–фанатский сектор? Значит, ты не здешная? — Я из Новой Шотландии. А ребята – это… — Мы с моту Феооне, — перебила Лиси и затараторила что–то на утафоа. Жанна предоставила ей возможность поработать языком, а сама сосредоточилась на медицине (в смысле – обработке спиртом и заклейке пластырем «боевого ранения» на физиономии механика с «Макинао»). Это заняло минут 10, а потом…Раздался резкий свисток и женский голос, многократно усиленный мегафоном, поникновенно сообщил: «В матче за кубок Южного Кука, со счетом 9:8 победила команда Малиновый Атиу». Оказывается, все время потасовки, матч, как ни в чем не бывало, продолжался… Зрители в секторе, выразили свое отношение к результату возгласами в широком диапазоне от восторженного до обескураженного и, упаковывая на ходу аптечки, потянулись к выходу. Тем временем, Улао, своими острыми глазами, выхватил из небольшой толпы знакомое лицо, и радостно завизжал: — Iaora, sen Ilane! E aha to oe huru? (Привет, сен Иланэ, как твои дела?). Девушка–маорийка, на вид немногим старше 20 лет, одетая в яркий зелено–желтый свободный спортивный костюм, резко повернулась в их сторону, затем приветливо помахала рукой и сообщила, подмигнув впечатляюще подбитым правым глазом. — Aita maita–i! (Не очень–то хорошо). Ее спутник в униформе кэп–лейтенанта OCSS (океанской контрольно–спасательной службы), высокий атлетически сложенный латино–малайский метис лет 35, что–то спросил у нее, затем тоже махнул рукой и крикнул: — Aloha, foa! E haera maua i azteca–ori. E o oia? (Мы идем на ацтекские танцы, а вы?)… … Собственно, идти было все равно куда, т.к. традиционные после–матчевые пляски должны были вскоре начаться по всему берегу. Открытое кафе–плот с характерным названием «Emao–poiia fare» (Дом голодной акулы) было выбрано только потому, что здесь была просторная туалетная комната с удобными зеркалами, в которой, кроме обычных вещей типа мыла и шампуня, имелись средства для устранения типичных последствий спортивного фанатизма (вроде того, что было на лице у Иланэ). Жанна, решив, что ее нос не требует специальной обработки, быстро вернулась за столик. Мужчины вообще решили, что обойдутся, а дети в потасовке не пострадали. — Иланэ — классная! – гордо сообщил Улао, — Она наш препод по экоистории. — …И племянница второй жены кузена младшего мужа моей мамы! – добавила Лиси. — …И любимая младшая кузина моей жены, — печально сказал кэп–лейтенант, — Так что, дома меня растерзают за ее подбитый глаз. — Может, будет не очень заметно? – попыталась утешить его Лиси. — Детка, — проникновенно ответил он, похлопав ее по спине, – ты просто не знаешь мою жену и, тем более, не знаешь, как она относится к Иланэ. Из последовавшего короткого рассказа, стало ясно, что кэп–лейтенант Кропс угодил в серьезный переплет. Жена кэп лейтенанта «играла в дирижабль» (на Аитутаки это была идеома, обозначающая срок беременности начиная с 7–го месяца). Соблюдая правила техники безопасности, она временно отказалась от активного парусного спорта. Зачем рисковать попусту? Но обидно же, если на море хороший ветер, а семейный катамаран стоит у причала без толку. И она попросила Кропса покатать по морю свою любимую кузину Иланэ (разумеется, всячески заботясь о ее физической сохранности – чтобы она случайно не ушиблась, не простудилась и т.п.). Поход на ацтекбол, тем более, в интер–фанатский I сектор, явно не соответствовал этим обязательным условиям обращения с кузиной. Если бы все обошлось, никто никому ничего бы не сказал — но меткий бросок бутылки создал на лице Иланэ неоспоримое свидетельство негодного обращения. — Скажи, что при смене галсов гиком зацепило, — предложил Улао. — Эх, парень, — вздохнул Кропс, — ты не понимаешь. Во–первых, моя жена с 12 лет ходит под парусом, и отличить удар гика от удара бутылки, может. Во–вторых, что мне тогда сказать про вот это? (Он коснулся распухшей царапины на щеке) Что тоже гиком? И, в любом случае, это меня не оправдывает. Не уследил – получи по башне. — Надо строить запутку, — подвела промежуточный итог Лиси. — Верно! – подхватил Улао, — Давай, ты нас спасал, и поэтому не уследил. — Хм…А как я вообще оказался на ацтекболе. Да еще в этом секторе? Улао почесал в затылке и медленно произнес: — Значит, было так. Сначала Иланэ сняла Бруно. Это же нормально, ага? — Где она меня сняла? – поинтересовался военно–морской механик. — По ходу, еще давно. И вы его взяли третьим на катамаран. Похоже? — Допустим, — согласился Кропс, — А как мы оказались на матче? — Ну, это запросто, — снисходительно ответил мальчишка, — Вы подошли к пирсу, купить чего–нибудь, и тут Бруно говорит: «Хэй! Это же девчонка из нашей экскадры». (и Улао многозначительно коснулся нашивки MSRR на комбинезоне Жанны). — Чем докажу? – деловито спросил Кропс. — Aita pe–a, — вмешалась Лиси, — Сделаем несколько фоток… — … А тут – продолжал мальчишка, — Иланэ говорит: «Хэй, это же двое моих учеников! Куда это они собрались в такой кампании?». И вы втроем идете на берег выяснять. Жанна подозрительно посмотрела на своих подопечных. — Ребята, мне показалась, или вы решили сделать меня крайней? — Нет! – Улао энергично покрутил головой, — Ты не виновата. Просто Кимао попросила тебя с нами погулять, а тут тебе позвонили, и срочно заказали репортаж про матч. — За хорошие деньги, — уточнила Лиси, — Обидно же отказываться! — Это не объясняет, почему Жанна полезла с вами в I сектор, — заметил Бруно, — вряд ли просто, чтобы сэкономить 30 фунтов… Да, кстати, а действительно, почему? — Ну… — мальчишка отвел глаза, — …Там же прикольно. А кто бы нас еще туда сводил? — Засранцы! – твердо сказал механик, — Ладно, я понял, почему так, — Жанне заказали не просто репортаж про матч, а репортаж про военно–морских отпускников на матче. — Точно! – поддержал Кропс, — Вот теперь все сходится. Ты, как правильный парень из MSRR, не мог ей не помочь, поскольку она еще и с мелкими. А Иланэ не могла бросить мелких, потому что, они ее ученики. Ну, по ходу, и тебя не хотела бросать, ты же такой обаятельный, даже с расцарапанной вывеской… Хотя, вывеску тебе уже там расписали. Короче, Иланэ заявила, что пойдет с вами, мне пришлось идти с вами, и мы вместе… — Но почему этот репортаж надо было делать именно в секторе–I? – спросила Жанна — А куда, по–твоему, отпускники ходят подраться? — удивленно сказал Кропс. — Ах вот как… Гм… А вы с Иланэ зачем туда пошли? — Вот за тем и пошли, — хмуро ответила девушка, неслышно появляясь у столика, — Типа, вспомнить колледж. Мы тогда всей группой ходили в I сектор. Через раз огребали по физиономии, но все равно было весело… Кстати, как я смотрюсь? Она отошла на пару шагов и повернулась к наблюдателям правой половиной лица. — Зачетно смотришься, — оценила Лиси, — скоро синеть начнет. — Добрая девочка, — с обаятельной улыбкой сказала учительница экоистории, погладив Лиси по голове, — А кофе никто взять не догадался? — Мы были заняты, — солидно ответил Улао, — Строили запутку, чтобы ты с Кропсом по–легкому отмазались… В смысле, чтобы он отмазался на счет тебя. — Как интересно… И что же вы построили? — Ну, в начале ты сняла вот этого парня (он похлопал Бруно по плечу). — Я его сняла? – переспросила Иланэ, окидывая механика оценивающим взглядом. — По ходу, иначе не получается, — пояснила Лиси. … Пока авторы «запутки» увлеченно пересказывали Иланэ только что разработанный сценарий, а Бруно и Кропс организовывали кофе, пальмовое пиво и всякую закуску, Жанна со все возрастающим интересом наблюдала за приготовлениями к ацтекским танцам. Чем больше она смотрела, тем меньше понимала, что же это будет. Между параллельными пирсами, на высоких опорах возникли сетчатые настилы из толстых длинных стволов бамбука. Ячейки этой сети, имели размер примерно 2 на 2 метра. К дальним концам пирсов швартовались странные суда, напоминающие древние боевые двухкорпусные каноэ, размером с речную баржу. Длинные весла (тоже, кажется, из бамбука), мерно поднимались и опускались в воду в ходе этих маневров. Огромные бесформенные кучи яркой легкой ткани с помощью мобильных подъемных кранов и спиртовых горелок, раздувались в тепловые аэростаты, украшенные изображениями античных мезоамериканских богов и фантастических птице–зверей… Глазея на все эти эволюции, Жанна пропустила момент, когда кампания завершила креативную процедуру постройки «запутки» и Иланэ (как участник, имеющий некое профессиональное отношение к истории) начала рассказывать про ацтеков. — … Ни одного по–настоящему достоверного факта об ацтеках, кроме географии их страны, и некоторого количества слов и имен, — говорила она, — Когда наш институт экономической истории занялся ацтеками, и вообще античными мезоамериканцами, информация об этих культурах все равно, что отсутствовала. Я тогда только–только начала учиться в колледже, но мы помогали старшим коллегам реинтерпретировать материальные свидетельства. К сожалению, все ацтекские бумаги сожжены римо–католическими оффи. Они бы уничтожили и камни, но у них на это не хватило сил. — Я читала несколько книг об ацтеках, — заметила Жанна, встревая в разговор, — там довольно много информации про обычаи, культуру… — Ага, — весело перебила Иланэ, — Психоделические мифы, жуткие, уродливые боги, садистские человеческие жертвоприношения, непременно с расчленением заживо и коллективным каннибализмом. Точно? — Ну… В некотором смысле… — Вот–вот! В некотором смысле, все это придумали испанские римо–католики. Между прочим, простая логика: никто, кроме этих извращенцев, не мог такое сочинить. — Пуритане могли, — заметил Улао. — Могли, — соласилась Иланэ, — И сочиняли. Например, про нас, про жителей Гавайики. Просто они появились в Мезоамерике позже, когда испанские оффи уже истребили 20 миллионов жителей Ацтлана и написали фэйк–историю, чтобы оправдать это. — Откуда такие цифры? – спросила канадка. — Простая математика, — пояснила учительница экоистории, — Размер агротехнических площадей, плотность транспортной инфраструктуры, удельная площадь городов. Это объективные цифры. Все это посчитано еще в 90–е годы XX века. — Подожди, Иланэ! Ты хочешь сказать, что испанцы описали ацтеков такими плохими ради того, чтобы оправдать геноцид? Что в этих описаниях нет ни капли правды? — Почему ни капли? Кое–что из объективных данных туда попало потому, что проще писать с натуры, чем выдумывать. Одежда, танцы, игры. Ацтекбол, например, описали достоверно, в смысле техники, но добавили, что проигравшая команда приносилась в жертву путем вырезания сердца заживо. Если тебе интересны методы оффи–истории, то почитай Гитлера или Геббельса, они тоже были римо–католики, и они работали так же. — Меганезийская трактовка мировой истории очень однообразна, — с иронией заметила Жанна, — гады–европейцы везде уничтожают хороших туземцев и их чудесную культуру. Иланэ сделала глоточек кофе и отрицательно покачала головой — Культура ацтеков не была чудесной. По–своему благополучное, но застывшее, сильно ритуализованное общество, не готовое к серьезной войне. К появлению конкистадоров, ацтеки уже 300 лет жили без войн. Они забыли, как это правильно делается. — То же самое было у нас, — вставил Кропс, — Только мы еще дольше жили без войн. Так что наши предки вообще не могли понять, с чего это люди без всякой личной причины убивают друг друга. На утафоа даже нет слова «война». Пришлось заимствовать. — … И впечатляюще развить, — язвительно добавила канадка. — Ну, вот, — с недетским вздохом произнесла Лиси, — начались разговоры о политике. А, между прочим, уже скоро начнутся танцы, и надо сделать фотки для запутки, пока мы одетые, потому что должны быть видны эмблемы. Улао метнулся к соседнему столику, перебросился несколькими словами с парочкой сидящих там тинэйджеров, вручил им свой мобайл и вернулся обратно. — Сейчас надо правильно построиться, — объявил он, — я уже придумал, как. Жанну мы ставим в середину. Рядом, справа — Иланэ, а справа от нее — Бруно. Слева от Жанны мы поставим Кропса, а Лиси посадим ему на правое плечо. Я влезу между Жанной и Илонэ. Так мы все поместимся. Только Жанна и Бруно должны стоять так, чтобы было видно нашивки MSRR, а Иланэ с Бруно надо обняться для убедительности. — Мне глядеть влюбленными глазами? – поинтересовался Бруно. — А как же! – сказала Иланэ, — иначе моя кузина в жизни не поверит! Лиси деловито похлопала Кропса по плечу. — Ты меня подсадишь, или мне на тебя залезать, как на дерево? — Лучше подсажу, — улыбнувшись, сказал он, — А то нас неправильно поймут. — Ай–ай! Только не щекотаться! — взвизгнула она, мгновенно оказываясь на плече у кэп- лейтенанта, — Иначе я буду хвататься за уши, и вообще, тогда я за себя не отвечаю! — С оторванными ушами, ты будешь выглядеть просто героически, — добавила Иланэ. — А можно, я буду выглядеть просто с ушами? – спросил Кропс, — И не отвлекайся, твоя задача – смотреть на Бруно влюбленными глазами… Так, ребята снимайте! Тинэйджеры, давясь от смеха принялись щелкать кнопками на мобайлах (одном — том, который принадлежал Улао, и одном – своем собственном). — ОК, наверное, хватит, — решила Лиси, глянув в сторону пирсов, — Там уже начинается body–art, надо успеть, пока не собралась толпа. «Живая картинка» стремительно рассыпалась. — Какой body–art? – спросила Жанна. — Ацтекский, какой же еще, — пояснила девчонка, в спешке выскальзывая из всей своей одежды сразу, — обалдеть, как прикольно! Короче… — Не тормози! — перебил ее Улао (на нем уже не было ничего, кроме сумочки–браслета). Так ничего толком и не объяснив, подростки вылетели из кафе и побежали в сторону развернутой на пирсе палатки, над которой висел воздушный шар в виде огромного оранжевого китайского фонарика тыквообразной формы. — Гм… — произнесла Жанна, созерцая две кучки одежды, — А это как, нормально? — Нормально, — успокоила ее Иланэ, — Та фаза фестиваля, на которой можно попасть под колбасу, уже завершена. Я имею в виду, игру в мяч. Сейчас дети разрисуют друг друга всякой ацтекской мифологией и попляшут, пока взрослые не путаются под ногами. — Не парься, гло, здесь копы присматривают, — добавил Бруно, последовательно показав рукой на четверых полисменов, разместившихся в «ключевых точках» пирсов. — ОК, — сказала канадка, — тогда я расслаблюсь и задам пяток вопросов. Я имею в виду, поскольку, по сценарию запутки, я делаю репортаж… — Непременно! – воскликнул Кропс, — Надо. Чтобы мы сами поверили… Ну, ты поняла. — Именно так, — Жанна кивнула, — Скажи, Иланэ, а такие отношения между учениками и преподавателем, это потому, что вы родичи, или… — Родичи? – удивилась учительница экоистории, — Ну, может, в десятом колене… А что такого в наших отношениях? По–моему, хорошо ладим. — Да, вы прекрасно ладите, но… Мне казалось, что рекомендуется держать некоторую дистанцию. Я имею в виду, для авторитета. Иланэ удивленно тряхнула головой. — Для авторитета, вообще–то, надо больше знать и больше уметь. Как в армии. — Как в армии? – в свою очередь удивилась Жанна. — Ну, да, — подтвердила меганезийка, — командир должен знать и уметь больше, чем те ребята, которыми он командует. Отсюда – авторитет. И в школе то же самое. — Гм… А если они не будут слушаться? Я имею в виду, ученики. — Скорее всего, это значит, что я плохо знаю свою работу. Бывают, разумеется, случаи, когда дело не во мне, а в конкретном парне или девчонке, в каких–то особенностях их характера. Тогда я должна поговорить с его или ее родичами. По–моему, это понятно. — А у тебя легко получается преподавать экоисторию? Я имею в виду, это же не очень простой предмет. Я, например, пока не поняла, что это такое. — Брось ты! Это не сложнее, чем механика или химия. Многие еще до школы немного играют в «X–fenua»… В адаптированные версии, разумеется. Даже если это делается методом тыка, какие–то вещи ребята усваивают. Короче говоря — базовые принципы постмарксизма они начинают понимать раньше, чем видят это слово в учебнике. — Постмарксизм? – переспросила Жанна, — Это ведь у коммунистов, не так ли? Бруно внезапно расхохотался. — Ну, гло, это ты залепила… У коммунистов! Прикольно! — А что я такого сказала? Маркс ведь был коммунист, правильно? — Жанна, какая разница, кем по религии был Маркс, — ответила Иланэ, — Важно, что он первым записал принцип: история развивается на базе материального производства, и точка. Постмарксизм уточнил: история человечества – это история технологии. — Технологии чего? – спросила канадка. — Технологии всего. Не только технология производства, распределения и потребления вещей и информации, но и технология управления людьми и другими машинами…. — Т.е., это – экономика, или история экономики, я правильно поняла? — В широком смысле, так, — подтвердила Иланэ, — Когда 15 тысяч лет назад наши предки освоили технологию передачи концентрированного опыта поколений в виде мифов, это была экономика. Они накопили за счет этого информационный ресурс, и создали на его базе крайне эффективные средства убийства: лук и стрелы, сети, ловушки и яды. Потом они прошли по планете, истребляя конкурентов – крупных хищников, забрали себе их кормовую базу и обеспечили безопасность своих семей. Это тоже была экономика. Еще позже, кто–то придумал использовать мифы для обмана соплеменников. Так появился храмовый бизнес. Высшие идеалы. Мораль. Государство. Оффи. Это тоже экономика. — Мы дошли до образа врага? – поинтересовалась Жанна. Иланэ отрицательно покачала головой. — Для экоистории, государство и оффи — это не враг, а явление. Продукт эволюции. Как динозавры для биологии. Возникли условия — это появилось. Изменились условия — это подохло. И, разбирая конкретные исторические примеры, мы смотрим, как что–то такое появлялось, или наоборот, подыхало. — …А вершина эволюции это, разумеется, Великая Хартия, — съехидничала Жанна, — С чего ты взяла? – удивилась учительница. — Это очевидно, — пояснила канадка, — Я немного знакома с марксистскими режимами, и знаю, что там есть уроки «исторического материализма». На них подросткам «научно» доказывают, что коммунизм — это высшая форма, светлое будущее и… — Какой там, в жопу, коммунизм, — возмутился Кропс, — Вот у нас на Элаусестере – да, коммунизм. Не скажу, что высшая форма, но уж повыше, чем здесь, на Аитутаки, или даже на Раиатеа, который изображает из себя колыбель Tiki и пуп Океании. — А по–моему, элаусестерский коммунизм, это пижонство, — возразил Бруно, — тоже мне, артисты: построили экспериментальный технополис, а делают вид, будто это — особая общественная формация. По ходу, это просто полигон развития. Неавтономная штука. — А если сен антикоммунист отвлечется на минуту и притащит еще кофе и сигарет, то у меня появится шанс успеть ответить Жанне на ее вопрос, — сказала Иланэ и бросила на Бруно такой взгляд… … Что он расплылся в улыбке до самых ушей, и отправился к стойке кафе. — Так вот, — продолжала Иланэ, — Великая Хартия, это тоже технология. С помощью нее эффективно сносятся индустриальные отношения и строятся постиндустриальные. Это объективно–востребованная технология, она обслуживает интересы людей, желающих жить при экономической свободы, очищенной от любых бессубъектных правил. — Что такое бессубъектные правила? – спросила Жанна. — Это просто. Например, за труд надо платить – правило в интересах любого наемного работника. Нельзя воровать – правило в интересах любого собственника. А правило: нельзя ходить голым в общественных местах – это бессубъектное правило. В нем не присутствует указание на субъекта, в интересах которого оно вводится. — В интересах общественной нравственности, — сказала канадка. — E–o! – Иланэ подмигнула, — Быстрый и совершенно точный ответ. Сразу видно, что у тебя богатый опыт жизни в обществе, построенном на бессубъектном прессинге. Есть запрет, но нет интересанта, или интересантом объявляется верховное божество. Так? — Интересант – каждый человек! – возразил кэп–лейтенант Кропс, — если он не будет ходить голый, то ему после смерти выплатят бонусы. Так говорят пуритане. — Правильно, — учительница кивнула ему, — А если он будет ходить голый и не будет посещать культовые мистерии, то после смерти, верховное божество его заколбасит. Чисто экономическая технология, построенная на вымышленных платежах. Бруно вернулся за столик с пузатым алюминиевым кофейником и стопкой картонных чашечек в одной руке и большой коробкой сигарет в другой. — Ты такая умная, — сказал он, — Объясни, кто платит после смерти бонусы в тех странах, которые Жанна называет марксистскими? Там верховное божество отменено. — Никто, — ответила она, — Но если ты там нарушишь пуританские правила, то тебя или переведут на не престижную, низко оплачиваемую работу, или посадят в тюрьму. — А в Северной Корее — шлепнут, — добавил Кропс, — В Китае тоже будут проблемы. Во Вьетнаме и в Камбодже — по обстоятельствам. А на Кубе как–то спокойнее относятся. — Я знаю, — сказал Бруно, — Но я не врубаюсь, как там оффи объединяют пуританскую мораль и «Манифест компартии» Маркса–Энгельса. Это же противоположные идеи. — Ты неправильно ставишь вопрос, — ответила Иланэ, — При оффи–власти, это не имеет никакого значения. Там противоречия — это проблемы того, кто их заметил. Ты такой умный? Получи пулю в лоб. Оффи нуждаются в контроле над основным инстинктом. Иначе им не удержать власть. Отсюда — пуританская мораль. Остальное — ботва. За 50 веков истории, кланы оффи много раз меняются, но этот принцип остается. Поэтому жреческая каста одинакова в Древнем Египте и у Жанны в современной Канаде. Для жреческой касты без разницы: Мозес, Джезус, Магомет, Лютер, Маркс, Робеспьер, Джефферсон, Ленин, Гитлер, Мао. От имени любого из них, жрец внушает людям т.н. «моральную чистоту», а оффи поддерживают его проповедь руками наемников, чтобы контролировать производительные силы через контроль над основным инстинктом. Жанна постучала ногтем по блестящему боку кофейника. — Минутку! Я правильно тебя поняла, что жрецы – это главное зло, после оффи? — Ну, что ты, — Иланэ описала в воздухе овал зажженной сигаретой, — Каста жрецов это просто социальное явление. Продукт эволюции. Я уже говорила. Они живут только в одном типе обществ: феодально–конвейерном. Они возникают при организованном рабовладении, их доля растет по мере развития экономики общества, и доходит до 10 процентов трудоспособного населения в сословно–буржуазном или номенклатурном обществе. Жреческая каста необходима оффи, чтобы заменить дорогое и технически сложное физическое насилие простым и дешевым психическим. Обманывать раба выгоднее, чем бить его кнутом за непослушание. — Ты что–то путаешь, — заметила канадка, — в буржуазном обществе обычно нет рабов. — А как ты назовешь человека, которому хозяин что–то запрещает по любой прихоти? Человека, несвободного даже в сексе? Раб в древних Афинах и то был свободнее. — ОК. Не будем спорить. А что мешает пост–конвейерным властям воспользоваться услугами жреческой касты? Если дешевле обманывать, чем принуждать силой, то… — … Большинство жреческой касты тоже так думало, — перебила Иланэ, — Сразу после Алюминиевой революции, их лидеры предложили себя новой власти. Это было очень кстати и принесло огромную экономию нашему обществу. — Значит, их услугами, все–таки, воспользовались, — констатировала Жанна. — В некотором смысле, да. Видишь ли, в Меганезии было 2,5 миллиона жителей. Почти полтора миллиона трудоспособных, из них полмиллиона — занятых интеллектуальным трудом. Отфильтровать 150 тысяч, входящих в жреческую касту, было не просто, и уж точно не дешево. А так, они почти все сделали сами. На общество лег минимум затрат. — О, боже! Ты хочешь сказать, что их расстреливали по их собственным спискам?! В разговор очень эмоционально вмешался Бруно. — Нет, что ты. Конвент расстрелял меньше 10 тысяч, а остальных поставил под надзор. Жреческая каста, это не только оффи–священники и колониальные интеллигенты (т.е. заведомые паразиты), но и больше половины персонала в сферах образования и масс–медиа. Нельзя расстреливать направо и налево, это неэкономично и негуманно. — Обалдеть, как гуманно поступил Конвент, — с сарказмом заметила Жанна, — а все–таки, почему новая власть не воспользовалась услугами этой касты? — Гло, не забудь главное, — сказала учительница, — Хартия запрещает государство. У нас власть чисто техническая. Она выполняет социальный запрос, сформированный путем выборов, и не может делать ничего иного. Выход за рамки запроса пресекается ВМГС. Даже те идеологические технологии, которые ты, наверняка, наблюдаешь, например, в моей деятельности – это тоже исполнение запроса. Раздел: социальная безопасность. — Ты хочешь сказать, что общество промывает себе мозги по собственному желанию? — Общество, по собственному желанию, формирует внутри себя отношение к тем или иным явлениям, — поправила Иланэ, — Люди хотят, чтобы у их детей был иммунитет к болтовне про вечные ценности, общечеловеческую мораль, абстрактный гуманизм и сокровища духовной культуры, накопленные в европейских и аравийских помойках. Любой образ жизни только тогда чего–то стоит, когда он может себя защитить. — Знаешь, — сказала Жанна, — По–моему, этот культ защиты своего образа жизни очень небезопасен. Ваша молодежь рассуждает о некой доктрине Хопкинса, и о степени катастрофичности неизбежной в ближайшем будущем глобальной атомной войны… — Доктрина Хопкинса – это элегантная, но исторически необоснованная спекуляция, которая приписывает проблемам такие ре… — Иланэ остановилась на полуслове и, многозначительно показав пальцем куда–то в сторону, лаконично сообщила: — О! Началось! Кампания молодых людей столкнула на воду синевато–светящийся надувной бублик, похожий на огромный спасательный круг для слона или динозавра. На него вылезли восемь парней, таких крупных, что рядом с ними даже внушительные Бруно и Кропс показались бы довольно субтильными. Великаны взялись за руки, образовав кольцо, а затем им на плечи вскарабкались шестеро парней не настолько мощного сложения, но тоже достаточно крепких. Получившаяся живая конструкция чуть качнулась к центру, парни второго яруса уперлись вытянутыми руками друг другу в ладони. — Ацтекская пирамида, — пояснил Кропс, — сейчас девчонки полезут. — Снимай клип, — добавил Бруно, — классная тема. Жанна быстро поймала сцену в видоискатель камеры мобайла – как раз вовремя. По спинам первых ярусов пирамиды ловко начали взбираться четыре девушки. Видимо, чувство равновесия у них было отличное, поскольку им удалось забраться на плечи второго яруса и образовать третий – так же упершись ладонями в центре круга. — Гляди, твои мелкие ползут! – весело сообщила Жанне Иланэ. Действительно, по пирамиде начали взбираться Лиси и Улао, раскрашенные с ног до головы и разрисованные фантастическими ацтекскими существами. — Они не свалятся? – осторожно спросила канадка. — Пф! – фыркнула учительница, — Если и сваляться, подумаешь. В воду же. Пару раз подростки действительно соскальзывали с живой пирамиды, шлепаясь в воду, однако на третий раз у них получилось–таки добраться до вершины и образовать там завершающий, четвертый ярус. Снизу им тут же бросили какую–то серебристую штуку. Улао ловко поймал ее. Жанна увидела в видоискатель, что это — 4–ствольный пистолет. — Oh! Goddamn!!!… — Не парься, — сказал Бруно, — это просто ракетница. Тем временем, мальчишка, отчаянно балансируя на качающейся живой опоре, вытянул вверх руку с пистолетом и четырежды нажал на спусковой крючок. В темнеющее небо, одна за другой, взлетели ракеты – красная, желтая, синяя и зеленая. — Уааауууааа! – завопила наблюдающая за всем этим публика. Все сильнее качающаяся пирамида начала рассыпаться. Подростки, оттолкнувшись от четверки девушек, полетели в воду, девушки ловко скатились по внешней стороне двух нижних ярусов, а парни посыпались внутрь «слоновьего спасательного круга». — Ну, вот видишь, все ОК, никакого риска! — констатировала Иланэ и, повернувшись к бармену, спросила – Хей, бро, куда тут можно кинуть барахло и тряпки? — А вон, в любой свободный ящик, — ответил парень, махнув рукой в сторону стенки, состоящей из контейнеров с дверками и кодовыми панелями, как в вокзальной камере хранения супермаркете, — Цена пол–фунта за место. Только вы код не забывайте, а то придется звать копов. Типа, правила такие. Охрана личного имущества, бла–бла–бла. — Иланэ, прикинь, а ведь Жанна реальная американка, — заметил Кропс, быстро снимая свою кэп–лейтенантскую униформу, — там тоже есть индейцы, хотя и не ацтеки. — Оджибуэи, — ответила учительница, аккуратно складывая свой спортивный костюм в пакет, — я даже помню штук пять их тотемных фишек. Жанна, давай тебя разрисуем в родном оджибуэйском стиле? — Разрисуем? – переспросила канадка, — Я думала, это только дети… — У детей – баловство, — внушительно сказал Бруно, потягиваясь смуглым обнаженным телом, украшенным на плечах и на груди татуировками в виде топориков, трезубцев и парусников, — а у взрослых – фольк–арт. Типа, самовыражение. … Через четверть часа Жанна была показательно раскрашена белым, красным и синим. Любые протесты отклонялись, поскольку канадка в самом начале неосмотрительно призналась, что не знакома с искусством оджибуэев. В итоге, у нее на животе возник белый контур заячьей морды, контуры ушей прошли по грудям, огибая соски, а по обе стороны от заячьей морды появилось по паре красных скрещенных весел. На ее бедра были нанесены узоры в виде синих рыб, на плечи — в виде треугольных вигвамов, а на спину — двухцветный рисунок туго натянутого лука со стрелой, направленной в небо. В такой «боевой раскраске» оставалось лишь подвижно самовыражаться, тем способом, который покажется наиболее соответствующим настроению. Вариантов было немало. Кто–то просто плясал, кто–то выписывал головокружительные кренделя break–dance, крутясь то на руках, то на спине, кто–то изображал бои на бамбуковых шестах a–la голливудские постановки про Шаолинь. Большая кампания тинэйджеров, заняв весь дальний конец одного из пирсов, танцевала классическую гавайскую «Hula». Ребята постарше, в основном – zambo и latina – организовали джаз–банд на фальшивящих пластмассовых саксофонах и самодельных алюминиевых тарелках–ударниках. Где–то раздавались гулкие ритмичные удары африканского тамтама и душераздирающий визг, прерываемый оглушительным хохотом и звонкими шлепками по мокрым телам. В паре десятков шагов от кафе, в центре широкого живого круга зрителей, какой–то толстый дядька вооружившись бутылкой спирта и зажигалкой, изображал огнемет, выдувая изо рта длинные струи жидкого пламени. Полисмен жарко спорил с кампанией молодых людей, вооруженных 2–метровым тубусом подозрительного вида. Жанна остановилась посмотреть, и через несколько секунд получила от кого–то увесистый шлепок по попе. Обернувшись, она (согласно полученным инструкциям) слегка заехала незнакомому парню в ухо, и продолжила наблюдение. Полисмен, все же, настоял на своем. Тубус переместился с пирса на пришвартованный бетонный понтон, и был установлен на треноге под углом около 45 градусов, так, что один конец смотрел в воду, а другой – примерно в сторону неба над неоживленной частью лагуны. Один из молодых людей чиркнул спичкой, в воду ударил столб дыма, окрашенного ярко–желтым пламенем, и тубус выплюнул в небо нечто, напоминающее метеор. Этот непонятный предмет, с пронзительным визгом унесся в небо, его короткий огненный хвост затерялся среди мелких звезд. Через полминуты в зените полыхнуло так, что лагуна, пирсы и домики стали вдруг похожи на лунный пейзаж. Пепельно–белая изломанная поверхность под беспощадно–бесцветным ослепительным солнцем. Люди, причудливо застывшие в незавершенном движении, отбросили на пирсы контрастные чернильные тени. Эта картина резко отпечаталась на сетчатке глаз, как мгновенное черно–белое фото, а в следующий миг со всех сторон обрушилась тьма. Впрочем, через несколько секунд, зрение вернулось к норме. Публика на пирсах восторженно завизжала. Полисмен выразительно покрутил пальцем у виска и отправился куда–то дальше. — Hei, glo, — раздался у Жанны за спиной голос парня (того, которому она перед этим заехала в ухо), — Мы пляшем, или, если нет, то я пошел? — Пляшем! — ответила она, решительно тряхнув головой, и мгновенно была увлечена в пеструю круговерть раскрашенной ацтекскими узорами молодежи, танцующей techno–disco, одновременно стараясь (по мере возможности) не попасть под удар головы или хвоста длинной «змейки», из ребят, здесь же увлеченно пляшущих afro–kongoo. Где–то часа через полтора ее извлекли из этой чехарды неугомонные Улао и Лиси. — Ты чего тут прыгаешь? – возмущенно заявил мальчишка, — Сейчас там самое… — … Самое офигенное! – договорила девчонка, — Короче, пошли уже! На настеленной между пирсами бамбуковой решетке с 2–метровыми ячейками, уже начиналась игра, ради которой это сооружение, видимо, и было построено. Играющая пара – мужчина и женщина – занимали позиции. Женщина – ближе к берегу, откуда должна была пробежать по сетке и, непременно коснувшись последнего поперечного ствола бамбука, нырнуть в море. Мужчина, двигаясь в пределах ближайшей к морю четверти сетки, должен был ее поймать, пока она не коснулась воды. Каждый раунд занимал не более минуты времени, так что поучаствовать могли все желающие. Жанна совершенно не удивилась, увидев на игровом поле Иланэ и Бруно. Их поединок занял тоже около минуты. Девушка сделала несколько обманных пробегов по стволам бамбука вправо–влево, поймала момент, когда механик слегка оступился и вынужденно отвлекся на восстановление равновесия, и метнулась на прорыв. Она была значительно легче, и ей меньше мешала инерция, зато Бруно был намного сильнее. Он рванулся ей наперерез прямо–таки с олимпийской скоростью. Иланэ явно не хватало секунды для прыжка на последний ствол бамбука, и она выполнила изящный финт: прыгнула вниз и вперед с предыдущего ствола, задев последний рукой уже в полете. Но и Бруно был не прост. Поняв, что собралась делать Иланэ, он ловко провернулся вокруг того ствола, на котором стоял, и резким толчком отправил свое тело ей наперерез. Они столкнулись в воздухе и плюхнулись в воду уже вместе. Зрители разразились аплодисментами. Они продолжали хлопать, когда парочка вынырнула на мелководье, и механик вышел на берег, держа девушку на руках. Иланэ правой рукой обнимала его за шею, а свободной левой – оживленно жестикулировала, что–то объясняя. Кропс задумчиво хмыкнул и направился в их сторону, Жанна и подростки двинулись следом. Когда они подошли, Иланэ продолжала висеть на руках у Бруно, все так же жестикулируя. Теперь можно было услышать, что она при этом говорит. — … Мозги бетонированные, оглобля бамбуковая, селедка безголовая… — … Я не сообразил… — пытался оправдываться механик. — … Жопа с ушами, бык бройлерный, истукан рапануйский… — … У меня просто рефлекс… — … Пингвин многократно замороженный, страус с хроническим тепловым ударом… — … Это у меня на автомате… — … На пулемете, на газонокосилке, на швейной машинке, тукан ты бразильский! Кэп–лейтенант крякнул, чтобы привлечь к себе внимание, и поинтересовался: — Сильно он по тебе врезал? — Мне хватило, — фыркнула она, — Чуть воды не нахлебалась (она повернула голову к механику) Чем ты мне таким твердым врезал по ребрам а, плезиозавр? — Наверное, плечом… Я так думаю… — Ты начал думать? – удивленно–иронично переспросила она, — И как давно? — Ну… Как сказать…? — Никак, — резюмировала Иланэ, — Будешь ставить мне холодные компрессы. — ОК, я готов. — … Если будешь хихикать, то тресну по лбу, — добавила она и, повернувшись к Кропсу, спросила, — У вас там мансарда как, свободна? — Вполне, — лаконично ответил тот. — Тогда мы к вам впишемся. Идет? — Вписывайтесь, — согласился кэп–лейтенант. — Ага. Значит, разобрались… Бруно, поставь меня… И дайте кто–нибудь сигарету. — Foa, а вы не переломитесь подбросить нас до Феооне? – спросила Лиси, и уже совсем нахально уточнила, — только надо еще погрузить наше каноэ. — Aita pe–a, — сказал Кропс, — Сейчас зайдем в кафе за барахлом, и… Яяу!!! Жанна в начале подумала, что последний пронзительно–утробный возглас завершает реплику кэп–лейтенанта, но тут у нее за спиной снова раздалось. — Яяу! Она повернулась и, с полным непониманием уставилась на высокий куст какого–то декоративного саговника, слабо освещенного фонарями, развешанными над пирсами. — Яяу! – послышалось в третий раз, и Жанна увидела источник звуков. На длинном листе саговника, на высоте немного меньше человеческого роста, сидела маленькая, очень яркая лягушка. Спинка у нее была салатная. Брюшко — белое, а глаза огромные, ярко–красные, с черными вертикальными зрачками. Раздув горло мешком, миниатюрное земноводное в четвертый раз завопило: — Яяу! — Это животное называется «лягушка», — сообщил Улао, и педантично добавил, — оно безопасное, в смысле — не кусается. … ======================================= 48 – ФРЭДДИ, эксперт по космическим пушкам. Дата/Время: 10 — 11 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Аитутаки, Атолл Памати и Тихий океан.. ======================================= … Хаото обменялся несколькими короткими фразами на утафоа с Бруно, Кропсом и Иланэ, все четверо весело заржали и начали помогать Лиси и Улао снимать каноэ, принайтованное к кольцам на юте катамарана Кропса. Таири игриво толкнула Жанну плечом. — Ну, как, гло? Нормально позажигала? — Уф! – коротко и емко ответила канадка. — Ага. Так и надо. А у нас, прикинь, нашлись те янки. Ну, помнишь, тот парень, Декс, с которым летели из Гонолулу на Тинтунг? — Студент из Университета Гавайев? Помню, еще бы! – ответила Жанна, подумав вдруг, что ей кажется, будто с тех пор прошло не несколько дней, а год, не меньше, — И что? — По ходу, — сообщила Таири, — они разделились. Двое наших и двое янки на одном проа метнулись в сторону Бора–Бора и Раиатеа, а Декс с подружкой, и Фрэдди, это классный парень, решили заскочить к нам. Тебе по–любому надо с ним познакомиться. — Гм… А откуда известно, что он – классный парень? — Хей, гло, я тебе объясняю! Рори, Подружка Декса, она наша, из Аваруа, говорит, что Фрэдди – классный. Ему 34 года, Он занимается на вашей Баффиновой Земле какой–то обалденной фигней с электро–пушками, я в это не вникала. Главное, прикинь: он тоже канадец, как и ты! Короче, они сейчас подходят к атоллу Памати, там ночуют, а завтра двинутся сюда, еще до рассвета… Так, ты не врубаешься. Пошли, покажу на карте. Таири схватила Жанну за руку, и потащила на кухню, где посреди стола стоял кофейник, пара чашек и пара включенных ноубуков. — Смотри сюда, — Таири ткнула пальцем в экран первого, — Вот твоя Канада. Вот Новая Шотландия и твой Галифакс. Видишь: красный отрезок, строго на север. Дистанция – 1200 миль. Юго–Восток острова Баффинова Земля. Прикольный городок, Икалуит. 10 тысяч жителей. Вокруг — всякая экология, как ты любишь, ты же «green–world», ага? — Ты это к чему? — К тому, что на приличной флайке тут 4 часа хода. Прикинь? А парень классный. Так, пока ты про это думаешь, показываю, что у нас тут, — Таири развернула второй ноутбук, чтобы Жанне было удобнее смотреть, — Видишь, это наш Аитутаки, а красный отрезок идет на nord–east–nord. Дистанция 200 миль. Атолл Памати. Этот Фрэдди сейчас на 40 миль севернее, они идут с атолла Суороа, но через 3 часа должны уже быть на Памати. Обещали позвонить, как только увидят Памати в бинокль. Типа, что все ОК. — Послушай, — мягко сказала канадка, — Это очень мило, что вы с Хаото решили помочь мне устроить личную жизнь, но честное слово… — Только не надо благодарностей, — перебила Таири (хотя Жанна вовсе не пыталась ее благодарить. Скорее наоборот), — Прикинь, мало ли, есть вероятность, процента 2 или 3, что Фрэдди тебе не понравится. Кроме того, между друзьями такая мелкая помощь – в порядке вещей, за это не благодарят. Потом можешь хлопнуть меня по плечу и сказать: «Хей, Таири, ты оказывается, классная девчонка!». Это понятно? — Мда… — Жанна вздохнула, — А как быть с вероятностью, что я ему не понравлюсь? — Исключено, — меганезийка изящно махнула рукой, — Он видел твои ролики, которые у тебя выложены в интернет. Ты ему уже понравилась. Они выйдут в 4 утра, и около 8 вечера будут здесь. По прогнозу, ветер завтра западный, стабильно–умеренный. Канадка снова вздохнула и покачала головой. — Слушай, я уже объясняла тебе, в чем моя проблема. Если ты хочешь уложить меня в койку с этим парнем… Ты здорово все это придумала, но… — Я помню, в чем твоя проблема, — перебила Таири, — Сейчас объясню, как объясняют в школе, в 3–м классе. Давным–давно жил один tahuna. Он придумал 3 заклинания: если влюбленные произносят первое, то они видят друг друга во сне, даже если между ними океан. Если второе — то один чувствует тоже, что другой. А если третье — то мужчина никогда не заметит красоты другой женщины, а женщина никогда не захочет обнимать другого мужчину. Многие брали первое и второе заклинания, но никто не брал третье. — Почему? – спросила Жанна. — Слушай дальше. Колдун удивился, и сказал одной женщине: «Ты же не хочешь, чтобы твой мужчина увидел другую и ушел от тебя»? А ее мужчине колдун сказал: «Ты же не хочешь, чтобы твоя женщина обняла другого и забыла тебя»? Тогда женщина ответила колдуну: «Да, я не хочу, чтобы это случилось. Но лучше пусть так, чем мой любимый выколет себе глаза». А Мужчина ответил ему: «Да, я не хочу, чтобы это случилось, но лучше пусть так, чем моя любимая отрежет себе руки». Так никому и не пригодилось третье заклинание. Влюбленным оно не нужно, потому что они не хотят сделать своих любимых калеками. А на не–влюбленных оно не действует, хотя есть жадные дураки, которые его используют, надеясь покалечить человека, возбудившего их жадность. — Какая–то страшная сказка… Если ты имеешь в виду, что… — Это не сказка, — снова перебила Таири. — У европейских и американских христиан при ритуале mariage говорят: «Клянусь любить тебя бла–бла–бла пока смерть не разлучит нас». Я это видела в кино. Так вот, это самая дурацкая клятва на свете. Так можно дать клятву, что каждый день будешь идти с запада на восток при попутном ветре. Этого не бывает. Или ты всегда идешь с попутным ветром — но тогда не обязательно с запада на восток, или идешь с запада на восток — но ветер не каждый день будет попутным. — А как, по–твоему, бывает? — Ну… Есть твои намерения, и есть ветер. Соотносишь одно с другим, и решаешь, что будет для тебя лучше, с учетом всего этого. Иногда лучше идти, куда решила, даже и против ветра. А иногда, лучше не париться, и идти, куда ветер дует. По–моему, так. … Примерно через 3 часа, Декс, Фрэдди и Рори действительно вышли на связь: «Aloha foa! Атолл Памати у нас прямо по курсу, мы видим в бинокль пальмы на берегу! Хаото, дай Фрэдди совет, где на Памати найти такой подарок Жанне, чтобы она сразу влюбилась!». Еще через 2 часа, последовал другой звонок. Уже самой Жанне. От другого человека.. — Привет, это Снэп! Прикинь, мы нашли того парня, который тебе нужен! — Парня, который мне нужен? – недоуменно переспросила она. — Да, только не говори, зачем. У телефона обычно больше двух абонентов, прикинь? — Понятно… Значит, есть парень, который готов… Да? — Да. Завтра в 10 вечера я жду тебя в кафе, что в парке у городского яхт–порта. — Снэп, я не поняла, в каком городе. — Ты ведь на том атолле, на который и собиралась? – спросил он. — Да, я на… — Не надо говорить. Да – и все. Там один город, правильно? — Да. — Вот. Зачем называть. Яхт–порт тоже один. Не ошибешься. — Не ошибусь. — Отлично. Не забудь, как надо одеться, и какую камеру взять. Ну, такой мобайл… — Да, Снэп, я помню. Спасибо. Я все сделаю ровно, как мы говорили. — Тогда до завтра, до 10 вечера. Отбой! — Да, спасибо. Отбой, — сказала Жанна и, положив мобайл на стол, сообщила Хаото и Таири, — Знаете, ребята, мне неловко всех подводить, но… В общем, завтра я, в лучшем случае, только успею сказать Фрэдди: «Hi how are you!», а потом уеду в город. Дела. Хаото почесал в затылке. — Дела? Ну, не вопрос. А во сколько ты вернешься? — Понятия не имею, — ответила она, — В лучшем случае, утром. — А в худшем? — спросила Таири. — В худшем… — Жанна замялась и выразительно пожала плечами, — ребята, мне очень неудобно, но это — профессиональная тайна. Если у меня все получится, то вы будуте первыми, кому я об этом расскажу. А если… — Так, — перебил Хаото, — Надо срочно что–то придумать. …. К полуночи решение было найдено, а к 5 утра — реализовано. … Во фронтальной проекции, «Wheel–Toy» был похож на вензель из совмещенных литер «W» и «T», которые входили в его название, вписанных в сплюснутую по вертикали клетку 4x1,5 метра. Если смотреть сверху, то он напоминал ската с плоским хвостом, а сбоку — перевернутую игрушечную лодку, с дырявым дном и торчащим вверх рулем. Не надо забывать, что за кормой у этой штуки стоял пропеллер метрового диаметра… В общем, «Wheel–Toy» значился в каталоге фактории «Meyer», как «Экспериментальный ультралегкий самолет для подростковой летной подготовки». Очень простая и дешевая пластиковая флайка, в которой можно разместить не крупную человеческую особь и управлять ее полетом с земли, по радио, давая, впрочем, возможность, иногда немного порулить пассажиру. Если радиосигнал вдруг исчезнет (всякое случается над морем), то управление примет борт–комп, и посадит флайку на воду, дав в эфир сигнал «Pan–Pan». Жанна, не без некоторой дрожи, уселась в тесную кабину (если это можно так назвать), пристегнула ремень, и попыталась улыбнуться. Хаото похлопал ее по плечу. — Все будет классно! Ты же видела: подростки просто торчат, если их так катаешь. — Была бы я подростком, тоже бы торчала. Но с возрастом, я испортилась, — слегка неубедительно пошутила Жанна. Она действительно видела, что подростки «торчат» от катания на этой штуке вокруг атолла. Но ей–то предстоял не круг радиусом 10 миль, а настоящий рейд, протяженностью миль полтараста с лишним. — Фрэдди будет всю дорогу тебя развлекать, — пообещала Таири, надевая ей наушники. — Да? Это будет так мило с его стороны… — Ага! – подтвердил Хаото, чмокнув канадку в щеку, — Я пошел тебя взлетать. Таири, оттолкни ее от пирса… Жанна, пока! Не бойся, я тоже буду все время на связи! — Просто лети и балдей, — посоветовала Таири, чмокнула канадку в другую щеку, и… Игрушечная флайка медленно отплыла от пирса, чуть покачиваясь на двух поплавках, которыми заканчивались нижние углы W–образной летательной машинки. За кормой раздалось мелодичное жужжание пропеллера. — Что, вот так сразу?! – воскликнула Жанна, глядя, как мимо бортов, назад все быстрее скользят маленькие верхушки волн. Следующие несколько секунд она изумленно крутила головой. Море набегало спереди, как широкая быстрая река, когда идешь против течения. Концевые фрагменты крыльев медленно повернулись… Короткое ощущение перегрузки, как в скоростном лифте, при старте вверх… Море провалилось под углом назад и вниз… — Жанна, прикинь, ты летишь! – послышался в наушниках голос Хаото. — Э… э… Я уже поняла. — Молодец! Какую высоту и скорость ты предпочитаешь в это время суток? — А… На какой не очень страшно? — Я рекомендую 1000 метров и 90 узлов. Очень комфортно. Кораблики посмотришь. — Хорошо… Пусть так и будет. Море медленно отдалялось. Скорость уже нельзя было определить, глядя на убегающие волны. Единственным ощутимым индикатором был теперь усиливающийся встречный ветер, который, несмотря на широкий плексовый щиток, все сильнее дул в лицо… На электронном табло альтиметра и спидометра быстро менялись цифры. Потом застыли. — Как заказано, плюс–минус чуть–чуть, — объявил Хаото — Авиакомпания моту Феооне желает тебе приятного полета, и все такое. Напитков и завтрака, увы нет. Я сожалею. — Я переживу, — ответила она, — Вообще, кажется это не так страшно… В смысле, я не испытываю такой острой потребности вопить от ужаса… Ой–ой!… Если бы еще не эти воздушные ямы. Мне немного не по себе, что я тут одна. — Ты ни фига не одна! – возразил Хаото, — Во–первых, рядом с тобой робот. Он умеет приводняться на этой машине из любого положения. Во–вторых, есть мы. Разве у нас плохо получается рулить? — Ну… Вроде бы … Пока мне не на что жаловаться. — … В–третьих, знаешь сколько вокруг патрулей?… — … А, в–четвертых, я подключаю Фрэдди, — сказала Таири. — Они идут с Памати, тебе навстречу. Скорость, как он нагло врет, 15 узлов. На самом деле 13, или около того. Короткий писк в наушниках и голос Фрэдди, знакомый со вчерашнего дня: — Привет, Жанна! Тебе там не холодно, наверху? — Нет! — крикнула она, — У меня солнце в спину! Жарко! А вам там не мокро внизу? — Нет!!! – завизжал в ответ хор из трех голосов. — Мы тут сделали маленькую музыкально–информационную программу про тебя, — со смехом, сообщил Фрэдди, — мало ли, думаем, вдруг ты про себя не знаешь? — Давно не смотрела новости. А что со мной такое случилось? Смех в наушниках, треньканье гитары и – Beatles – любимая «Yellow submarine»! В смысле – любительские вариации на тему, слегка фальшиво, заменяя кое–где слова и безумно весело. Жанна даже попробовала подпевать – без особого, впрочем, успеха. — Понравилось? – спросил он. — Спрашиваешь! — Тогда – первый информационный блок. Евангелический союз Канады «Христианские горизонты» просит у правительства рекомендации по безопасности сотрудников своих миссий, работающих в странах Тихоокеанского региона и совершающих рейсы через Тихий океан, а также сотрудникам своих филиалов в городах Западного побережья. По словам пресс–секретаря союза, это связано с угрозами массовой расправы со стороны Лимолуа Хаамеа, печально известного своей жестокостью короля острова Рапатара. — Что–что?! – перебила изумленная Жанна. Снова взрыв хохота в наушниках. — Союз «Христианские горизонты», — пояснил Фрэдди, — это самое крупное сборище святош во всей Канаде. Это они настучали на тебя в Комиссию по коммуникациям. — Это я как раз, знаю. Меня удивил «печально известный…» и т.д. Я думала, что за пределами Меганезии о нем вообще никто не слышал. Ну, разве что, была идиотская статья про Рапатара в «Evangelical Times». Мы ее читали вместе с Дексом в самолете. — Ты ничего не знаешь про своего мужа! – возмущенно заявил Декс. — Ну, да. Я всего лишь 6–я заморская жена, я его и видела–то всего пару раз в жизни. — Это страшный человек, — замогильным тоном произнес Фрэдди, — Согласно древней легенде, род Хаамеа происходит от гигантской акулы–людоеда, которую там считают богом, и каждое полнолуние приносят ей человеческие жертвы. Тоталитарные власти Меганезии уже 20 лет используют королей Хаамеа и их дикарей–подданных для того, чтобы устраивать тайные кровавые расправы над оппозицией. Только этим можно объяснить, почему кровавых чудовищ Хаамеа там не только терпят, но и вооружают новейшими видами военно–воздушной, морской и стрелковой техники. Этим дикарям неведомы сомнение, жалость, милосердие, они разрезают свои жертвы на части, или сжигают заживо, или скармливают акулам, подвешивая на крюке над морем, так что акулы пожирают несчастную жертву по кускам, отрывая их в прыжке от ее тела. — Это что, где–то написано? – спросила Жанна. — Это много где написано. Я просто собрал все в кучу. В наушниках появился голос Хаото. — Жанна, у тебя на хвосте патрульный флаер. Не нервничай, все ОК, он просто хочет на тебя глянуть и задать пару вопросов. Он должен убедиться, что ты не опасный груз, замаскированный под пассажира, не долбанутый террорист типа «живая бомба», и не потерявшийся ребенок. Понимаешь, на таких фитюльках обычно не летают далеко. Я сейчас тебя переключу на контрольную волну… Снова писк в наушниках. А потом — новый голос, молодой, почти мальчишеский. — Тон–тон! Пилот сингл–флаера на курсе 297 с Аитутаки. Ответьте патрулю! — Ммм… Ну, вот, отвечаю, — слегка растерявшись, сказала Жанна. — Я имею в виду: вы кто? – уточнил патрульный, удивленный ответом. — Жанна Ронеро, репортер из Новой Шотландии. Это в Канаде. — Ни хрена себе… Вы что, из Канады прилетели на такой микро–растопырке? — Нет, это мне дали покататься мои друзья с Аитутаки. — Вот уж дали, так дали… Вы сейчас не напрягайтесь, я посмотрю на вас… Патрульный флаер: элегантный, с обманчиво–мягким силуэтом, знакомый Жанне по путешествию с Элаусестере на Матаива, внезапно возник в 10 метрах справа, а затем вдруг легко перевернулся — и канадка встретилась глазами с пилотом, висящем вниз головой в прозрачном пузыре кабины. Просто из озорства, она помахала ему рукой. Патрульный помахал в ответ и поинтересовался: — Как вы там помещаетесь, в этой коробке из–под чипсов? — Привыкла дома спать в аквариуме, — сострила она, — а вам удобно в такой позе? — Ага, — ответил он, — Я даже сплю вниз головой, как летучая мышь. А куда вы летите? — К знакомым ребятам. Они идут от Памати на паруснике, встречным курсом. — На паруснике, встречным курсом, — повторил он, — Знаете, сколько здесь таких? — Они вышли с Памари в 4 утра. Скорость примерно 13 узлов, — уточнила Жанна. — Ну, это уже понятнее… Ага, вижу их на радаре. ОК, удачи. Флаер перевернулся в нормальное положение, резко ушел вверх и пропал из ее поля зрения. В наушниках послышался разговор: «Торо, что у тебя? – Девчонка на флайке размером с коврик для кухни – Маленькая? – Нет, ей лет 25. По ходу, она репортер из Канады — А как она там помещается? – Хрен знает. Может, она йогой занималась…». Снова писк в наушниках, волна меняется, и слышен голос Фрэдди. — Что, общалась с местными копами? — С одним копом. Его интересовало, как я помещаюсь в этой флайке. — Тогда, — решил он, — специально для любознательного аэро–копа: «Ask me why!». Похоже, Фрэдди был помешан на The Beatles, и… Жанне это нравилось. Нравилось и слушать, и подпевать. А потом она спросила: — А можно попросить «Across the Universe»? Правда, я пересекаю всего лишь океан… — Запросто, — ответил он, — а сейчас следующий информационный модуль. Политический обозреватель канадского католического TV–канала «Salt and Light». Предостерегает от недооценки угрозы, исходящей от империи Хаамеа. — Империи?! – изумленно воскликнула она. — Ты не знала?! Империя каннибалов Хаамеа простирается от острова Мейер на границе Новой Зеландии, до острова Хатуту в самом центре Тихого океана. Между ними может поместиться вся Канада, от Ванкувера до Ньюфаундленда. Остров Рапатара, на котором расположена резиденция кровавого правителя Лимолуа Хаамеа — это светская столица империи, а центр черного культа акулы находится на острове Hell… — Hull, – поправила Жанна, — И там не акулы, а дельфины. Говорят, их приманила еще прабабка одной из жен короля. Но, когда я там была, они где–то болтались… — Политологу лучше знать, — строго сказал Фрэдди, — Сказано: «Hell» и «Акулы». Когда Лимолуа завладел островом Хатуту, жители в ужасе бежали. Их дома были разрушены жестокими воинами Хаамеа. Сейчас этот остров похож на Хиросиму после 1945/8/6. На этот раз Жанна искренне возмутилась. — Этот политолог – дерьмовый ублюдок. Поселок на Хатуту был разрушен на прошлой неделе, ураганом Эгле, а семья Хаамеа восстанавливает его за свои средства. Не скажу, что это благотворительность – скорее, это инвестиции в бизнес–плацдарм, но жителям безразлично, по какой причине они получат новые хорошие дома и инфраструктуру. — Ты не разбираешься в политологии, — развеселился Фрэдди, — на этом острове начали строить храм сатаны в виде головы акулы с разинутой пастью, казармы для воинов и загоны для рабов, женщин и домашнего скота. В Меганезии официально разрешается торговля рабами, в т.ч. женщинами, и закон здесь на стороне короля каннибалов… — Как зовут этого политолога? – перебила она. — Сейчас посмотрю… Э… Ее зовут Дороти Симспайн. А что? — Знакомые обороты речи. Фрэдди, набери в искалке это имя и слова «Irian Jaya». — Так… (пауза 2 минуты)… О! Кровавая расправа над экипажем гражданского судна, следовавшего из индонезийской провинции Ириан–Джая (Западная Новая Гвинея)… — Вот–вот! – сказала Жанна, — Читай текст полностью. — Это довольно старый материал, — заметил он. — Это тот материал, который надо, — отрезала она, — Я знаю, что говорю. — ОК, Жанна. Ты — sky–commander. Нет проблем. Читаю… «Ситуацию с грузо–пассажирским судном «Канген», которое шло в нейтральных водах, перевозя около 500 пассажиров из Ириан–Джая на Минданао, и было взято на абордаж спецназом морской полиции Меганезии, комментирует политолог Дороти Симспайн. В представлениях первобытных рыбаков–канаков, — пояснила д–р Симспайн, — весь Тихий океан является зоной, свободной от каких–либо ограничений, налагаемых на человека цивилизацией и правом суверенных государств. Поэтому, морская полиция Меганезии игнорировала статус иностранного судна, и законные основания, по которым экипаж перевозил 500 гастарбайтеров из племени ириан. То, что они не заключали письменных контрактов — обычная практика в тех странах 3–го мира, где население не знает грамоты. Это не значит, что пассажиров силой погрузили на «Канген». Вполне возможно, что с ними был заключен устный контракт. Тогда компания–контрактодержатель, которой принадлежало судно, имела право ограничить передвижение пассажиров по условиям контракта. Это – цивилизованный подход. Но локальный суд меганезийского атолла Хотсарихиэ, куда был отогнан захваченный «Канген», даже не проверял эту версию. В меганезийской политической философии, любое цивилизованное ограничение свободы человека, продиктованное общественным долгом, моралью, религией или семейными узами — есть рабство. Тот, кто применил такие ограничения, даже если он это сделал по самым добрым и нравственно–оправданным мотивам, является преступником в глазах первобытных рыбаков. Его казнят, а его имущество присваивается вождями племени. Пусть никого не обманывают внешние признаки цивилизации, имеющиеся в Меганезии. Это лишь техническая форма, она прикрывает жестокое первобытное содержание. Тут свобода и борьба с рабством лишены всякой моральной меры. Факт кровавой расправы над экипажем «Кангена» — яркое тому подтверждение. Новая история стран 3–го мира, которые были освобождены от рабства в отсутствие европейской моральной традиции добровольного самоограничения и подчинения, дает много ужасающих примеров того, как борьба за свободу становится борьбой за вседозволенность и приводит к торжеству человеческих пороков в деградирующем обществе. Пусть это будет для нас уроком». Фрэдди дочитал статью и кратко эмоционально резюмировал: — Вот, сволочь! — Она просто отрабатывает деньги, которые ей платят за это дерьмо, — ответила Жанна. — Может быть… Но все равно сволочь. Ну ее на фиг. Сейчас мы устроим музыкальную паузу. Сначала – «Bungalow Bill», это в тему, а потом — «Across the Universe»! Hey, Bungalow Bill What did you kill Bungalow Bill?… … Жанна отдышалась после двух песен подряд, и спросила: — А про меня что–нибудь пишут, или за широким королевским пузом меня не видно? — Пишут–пишут, — успокоил Фрэдди, — Ты удивишься, сколько. Читаю только анонсы. = Верховный суд Меганезии отказался рассматривать по существу жалобу Ассоциации американских христиан на угрозы расправы со стороны короля Лимолуа Хаамеа. Судья Джелла Аргенти пояснила: «Сен Хаамеа не нарушает Хартию, защищая свою жену от религиозных фанатиков. Он правильно указал на то, что здесь действуют наши законы». = Союз «Христианские горизонты» обратился в полицию Канады с просьбой о защите своих членов, подписавшим жалобу на распространение порнографии Жанной Ронеро–Хаамеа. Просьба связана с тем, что неизвестный компьютерный хулиган разместил на интернет–сайте домашние адреса этих членов союза. Как известно, муж Жанны, король Лимолуа Хаамеа, публично обещал разрезать на части обидчиков своей жены. = Христианская организация «Citizens for Public Justice» организовала пикет у редакции «Green World Press» в Галифаксе, принадлежащей, по неофициальным данным, Жанне Хаамеа, жене короля острова Рапатара (агрессивного доминиона в составе Меганезии). Пикетчики требуют от супругов Хаамеа прекратить гонения на церковь в Океании. = Подростки из экстремистского движения «C.R.A.S.H.» (Canadian Red Anarchist Skin Heads) бросили несколько бутылок с зажигательной смесью в автомобили около офиса Комиссии по телекоммуникации, выкрикивая лозунг: «Смерть буржуазной цензуре!». Политические аналитики не исключают, что акция может быть связана с конфликтом между полинезийской королевой Жанной Ронеро–Хаамеа и руководством Комиссии. Жанна хихикнула, попыталась немного поменять позу (не очень успешно – в кабине практически отсутстовало свободное место), и проворчала: — Как бы какой–нибудь придурок не бросил бутылку с бензином в мой дом. — Не беспокойся, — посоветовал Фрэдди, — полиция уже приняла меры. Рядом с твоим домом выставлен усиленный пост. Никто в правительстве не хочет международного вооруженного конфликта из–за этой истории. Хаамеа — серьезный парень. Масс–медиа сейчас сравнивают военный потенциал Канады и его империи. — Опять недоумки из «Evangelical Times», «Shine TV» и «Salt and Light TV»? — Нет исландцы из «Akureyri Special Military Review». — А, знаю. Это шутники. Они как–то раз написали сценарий войны между Швецией и Уругваем за контроль над Гибралтарским проливом. — Вот как? И кто победил? — Лаос, — ответила она, — Шведы сцепились с уругвайцами в Центральной Атлантике, на рубеже Бразилия – Сенегал, а лаосцы провели внезапный удар с авиа–базы на Кипре… В наушниках взорвался гомерический хохот, а потом Фрэдди сообщил. — Ну, шутка с войной между Канадой и Рапатара твоим исландским приятелям удалась еще лучше. Наше Министерство Государственной Обороны, по–моему, должно выдать этим ребятам премию в миллион баксов. — За что? – удивленно спросила Жанна. — За обоснование военной модернизации. Вот послушай, — он начал читать: «Положение Канады в конфликте с Рапатара во многом аналогично положению США в конфликте с Японией накануне военной катастрофы в Перл–Харборе и отражает очень типичные стратегические ошибки крупной континентальной державы при подготовке к морской войне с небольшой островной империей. Имея огромный перевес в суммарном водоизмещении флота (более 100.000 регистровых тонн против 2000 тонн у Рапатара), Канада колоссально проигрывает в распределении по классам судов. Для ведения боя в открытом океане у нее есть лишь 3 фатально устаревших эсминца,12 тоже устаревших фрегатов, приспособленных для решения патрульных задач, и 4 дизельных субмарины, довольно новых, но также оснащенных для патруля. У Рапатара есть 40 современных легких катеров, имеющих перед канадцами 4–кратное превосходство в скорости. Такое соотношение уже проигрышно для Канады. Если сопоставить силы в воздухе, то видно, что положение просто катастрофическое. ВВС Канады имеют 90 устаревших ударных самолетов класса Hornet и 30 вертолетов Sea–King — и то, и другое с радиусом действия 500 миль, при отсутствии авианосцев. Теперь ВВС Рапатара. 150 ультралегких морских штурмовиков с радиусом 1000 миль, 50 ударных дронов класса Argo с неограниченным радиусом действия, и 5 легких суборбитальных бомбардировщиков Fronda. Последние покрывают расстояние от базы ВВС Рапатара на острове Хатуту до западных берегов Канады всего за 20 минут. Развивается сценарий, аналогичный Перл Харбору…». Жанна улыбнулась и перебила: — Короче говоря, мы в полной заднице? — Точно! – подтвердил Фрэдди, — В первый день войны, мы теряем 80 процентов флота. Нам придется бросить Ванкувер, острова Шарлотты и все острова выше 70–й широты. — Смешно, — согласилась она. — Ай! – воскликнул он, — Адмирал Картрайт вчера так сказал девушке на CTV–globe, и получил в ответ: «Вам смешно, а моей маме в Ванкувере совсем не смешно. Зачем мы платим 20 миллиардов баксов в военный бюджет, если в итоге мы беззащитны перед любым агрессором? Куда идет вся эта куча денег? На модные тачки для адмиралов?». — О боже! – пробормотала Жанна, — Откуда столько идиотов?… — Вот уж не знаю, — ехидно ответил он, — может быть, влияние масс–медиа? — Что за намеки? – возмутилась она. — Эй–эй! – раздался в наушниках голос Таири, — только не ругайтесь! Между прочем, Жанна уже должна видеть паруса вашего супер–крейсера. — Где я должна их видеть? — Он в 20 милях впереди, 2 румба правее курса. Алый грот и белый стаксель. — Жанна, хочешь аэро–аттракцион? – спросил Хаото, и уточнил, — Не очень страшный. — А можно очень нестрашный? – спросила она. — ОК. Будет очень нестрашный. Эй, на крейсере, если хотите видео про авиа–пиратов, готовьте технику. Жанна, а ты можешь снимать на мобайл… Сейчас–сейчас… … Действительно, это оказалось совсем не страшно. С точки зрения Жанны, Хаото просто показывал ей катамаран, скользящий под парусами по зеленоватой поверхности моря, с самых удачных ракурсов. Дискомфорт от кренов и виражей практически не ощущался — или канадка не обращала на это внимание. Она была слишком увлечена тренировкой с новым мобайлом (который ей предстояло использовать вместо репортерской камеры на Такутеа, следующей ночью). От азарата, она даже забыла спросить, что ей надо делать после приводнения. Впрочем, оказалось, что ничего не надо. Хаото мастерски загнал миниатюрную флайку между поплавками катамарана со стороны кормы, а Рори, Декс и Фрэдди, петлями на акроновых тросах принайтовали машинку к крепежным кольцам. — Welcome aboard! – крикнул Фрэдди, подавая ей руку. — Сними наушники, — посоветовал голос Таири, — Flight complete. Мы рады, что ты взяла билет на нашу флайку. Можем повторить, если у тебя еще раз снесет крышу. Удачи! Жанна не успела опомниться, как уже стояла на юте, в окружении экипажа, и держала в руке банку пронзительно–холодного пива. Гавайского студента и его подружку — melano она уже видела в день своего прибытия в Лантон (хотя, Рори — лишь мельком). Правда, теперь они были одеты несколько иначе. Декс носил очень короткий золотистый килт, ослепительно блестящий на солнце, а Рори обходилась только сумочкой–браслетом на левом бицепсе. Фрэдди выглядел более «цивилизованно»: на нем были широкие ярко–зеленые шорты–бермуды. Ничего особенного в его внешности не наблюдалось. Просто молодой мужчина среднего роста и плотной комплекции, круглолицый, сероглазый, с коротким ежиком светло–каштановых волос. Вид совершенно не героический. Мягкая линия подбородка, полные губы, а нос – в стиле мультяшного дядюшки Скруджа. Но сразу было заметно, что именно он – лидер этой маленькой команды… — Так получилось, что я тут капитан, — немного извиняющимся тоном сообщил Фрэдди, как будто угадав ее последнюю мысль. — Потому, что у него голова, как вся канадская академия наук, — вставил Декс. — Сомнительный комплемент, кстати, — весело прокомментировал Фрэдди, — В лавке под названием «Royal Society — Academies of Arts, Humanities and Sciences of Canada» нет ни одной головы… Я имею в виду не шляпную болванку, вырастающую на шее у любого организма вида Homo Sapiens… Слово «Sapiens» здесь чистая формальность… — Я поняла твою мысль, — перебила Жанна, хлебнув пива, — а ты как–то связан с наукой? Таири говорила про какие–то электрические пушки… — Не какие–то, а какие надо! – вмешалась Рори, — Это классная штука для космоса. — Очередные «звездные войны»? А я думала, ты пацифист. Биттлз и все такое… Фрэдди смешно поднял брови и почесал в затылке. — Начнем с того, что нигде, кроме таблоидов и академической прессы (это практически, одно и то же), подобное устройство давно не называют «electric–gun» или «rail–gun», а используют инженерный термин «railtron». Это — самый дешевый двигатель для разгона космических аппаратов. Правда – беспилотных, поскольку ускорения очень велики. — Жюль Верн, из пушки на Луну? – предположила Жанна, — Только при чем тут рельсы? — Пушка тут, в общем, не при чем, — ответил Фрэдди, — а вот рельсы как раз, главное. По–хорошему, рейлтрон, больше всего похож на электро–дрезину, которая катится по двум рельсам, если через них в противоположных направлениях течет постоянный ток. Сама дрезина должна, конечно, быть электропроводящей, чтобы ее разгоняла сила Ампера. — Увы, — Жанна вздохнула, — у меня было всегда не очень хорошо с физикой. — Это у физики было не очень хорошо с тобой, — поправил он, — за тот метод, которым в американских и европейских школах преподают физику… — … Надо скармливать акулам, — договорил за него Декс. — О, боги Олимпа! – воскликнул Фрэдди, — Как я, биомеханический гуманист, попал… — … В кампанию таких моральных уродов, — весело договорила за него Рори, — а что ты имел в виду, начиная зачитывать приговор вашей школьной физике? — Всего лишь beruf–verboten! Гуманный запрет на профессию! Никакого насилия! — Знаешь, Фрэдди, — вмешалась Жанна, — будет классно, если ты расскажешь мне, во–первых, про эту дрезину, а во–вторых, про этот «биомеханический гуманизм». Рори хлопнула Декса по плечу. — Хей, не будем мешать! Пошли, повесим в i–net это авиашоу. Типа, боевой пилотаж королевы Рапатара, заснятый пораженными ужасом пуританскими яхтсменами. — Вы озверели! – возмутилась Жанна. — Но прикольно же! – возразил Декс. — А, делайте что хотите, — она небрежно махнула рукой, — Все равно, хуже уже некуда. … Фрэдди умел рассказывать увлекательно и весело о вещах, которые в школе нагоняли на Жанну неописуемую скуку. В его рассказах, металлические штучки, разгоняющиеся на рельсах под током до скорости несколько километров в секунду, превращались в неких героев, завоевателей ближнего, а затем и дальнего космоса. Даже процесс получения мощного электрического импульса в рельсах вдруг оказался веселым. Фрэдди взвесил в руке большую (галлон) бутылку виски и сообщил: — Хорошая вещь. С такой бутылки десять парней могут нализаться, а могут — запустить фунтовый спутник связи класса «Olborg». Сейчас расскажу как. Тут 2,5 литра воды и 2 литра, или полтора килограмма спирта. При его окислении в топливном элементе, даже если мы потеряем треть энергии, остатка хватит, чтобы разогнать фунт груза до 8 км в секунду. По глазам вижу, что ты мне не веришь. Мол, в космос на виски не летают… — Не верю! – со смехом, подтвердила Жанна. — О, черт! Ты жутко недоверчивая девушка! Час назад ты мне не верила, что с детской железной дороги, при минимальной модернизации, можно запустить вагон в космос. Я помню твои слова: «на детских паровозиках в космос не летают». ОК! Я опять сделаю расчеты прямо у тебя на глазах, чтобы ты потом не сказала, что я жульничал! Потом, он перешел от виски к атомным источнкам энергии, а после этого — рассказал о Великой Антарктической Дури, на первую серию испытаний которой он полетит через неделю с Раротонга (откуда до Антарктиды рукой подать – всего 3000 миль). — Если бы не братья–экологи, все это можно было бы сделать на Баффиновой земле, но, едва мы заговорили о том, что мини–АЭС будет поднята на дирижабле в стратосферу, начался такой крик: «Ах, радиация! Белые медведи начнут светиться в полярную ночь! Несчастные белые медведицы станут рожать двухголовых зеленых медвежат! Тьфу!». — А зачем ее поднимать? – не поняла Жанна. — Сопротивление воздуха! Нам надо подняться выше 30.000 метров, иначе снарядик из нашей пушки перегреется раньше, чем вылетит в космос, а кроме того – затормозится. Хорошо, что в меганезийской Антарктиде нет ни одного «зеленого», а то пришлось бы лететь на Луну, что проблематично по деньгам. — Вы будете испытывать эту дурь на меганезийской территории? – удивилась она, — Это несмотря на скандал вокруг Рапатара и… — Слушай, — перебил он, — Никто, кроме слабоумных зрителей телесериалов и еще более слабоумных парламентариев, не принимает это всерьез. «Canadian Space Agency» уже много лет работает с меганезийцами по низкобюджетным космическим проектам. — Я не знала… — Ха! А почему, как ты думаешь, спутниковая связь стала втрое дешевле? — А как парламент разрешает CSA работать вместе с… Вероятным противником? — Парламент — просто болваны. Новозеландские овцы – и те умнее. Кто им расскажет? — А еще говорят, что у нас демократия, — вздохнула Жанна. — Это нормально, — заметил Фрэдди, — Надо же говорить обывателям что–то приятное. И тут раздался радостный визг из рубки, где Рори и Декс игрались с ноутбуком. — Мы выиграли конкурс любительских клипов об авиашоу?! – крикнула Жанна. — Нет! – крикнула Рори в ответ, — Комиссия принесла тебе официальные извинения! — Что?! — Сейчас покажем! – из рубки появился Декс, неся ноутбук, как праздничный торт. На экран была выведена страничка «заявления для прессы» с сайта «Canadian Radio–television and Telecommunications Commission». Одно из этих заявлений называлось: «Релиз о фото- и видео- контенте в материалах Жанны Ронеро, Green World Press». «Комиссия рассмотрела жалобу союза «Христианские горизонты» и др. ассоциаций на фото- и видео- съемки обнаженного тела малолетних (т.е. лиц, не достигших 18 лет) в публично демонстрируемых материалах репортера «Green World Press» Жанны Ронеро (Хаамеа). Действительно, в материалах есть такие кадры, однако, имеющееся в жалобе утверждение, что они носят аморальный характер, не соответствует действительности. Эти кадры сняты в королевстве Рапатара. Они отражают этно–культурные традиции страны и обычаи правящей семьи Хаамеа, являются культурно–просветительскими и научно–этнографическими, и соответствуют всем нормам морали. Комиссия приносит извинения Его Величеству Лимолуа та–Руанеу Хаамеа, королю Рапатара, Жанне Ронеро (Хаамеа), королеве–матери Тиареиао Хаамеа, и другим членам королевской семьи, чье достоинство могли задеть безответственные публикации отдельных авторов по поводу этих материалов. Комиссия выносит предупреждение редакции «Salt and Light TV» за выпуск в эфир программ, возбуждающих расовую и религиозную вражду, и указывает союзу «Христианские горизонты» на недопустимость клеветы, оскорблений и актов религиозной нетерпимости в масс–медиа. Комиссия выражает надежду, что имевшее место недоразумение не повлечет политических последствий и не нарушит дружбы и взаимопонимания между народами и правительствами Канады и Рапатара». Жанна фыркнула и тряхнула головой. — Я первый раз вижу, чтобы Комиссию по коммуникациям так радикально поставили в позу dog–style. А я еще смеялась, когда Таири и Хаото мне это говорили. — А, по–моему, — заметил Декс, — закономерное явление. Они даже перед исламистами и ортодоксами прогибаются, а каннибалы–акулопоклонники гораздо круче.. Рори принесла из рубки гитару и, протянув ее Фрэдди, решительно сказала: — Хватит науки и политики. У нас, по ходу, круиз, а не симпозиум, ага? — Ну, да, согласился Фрэдди, взял гитару, и пробежался пальцами по струнам, — Если никому еще не надоели лучшие в мире песни в моем халтурном исполнении… — Не надоели!!! — Ну, тогда… Nothing you can know that isn’t known. Nothing you can see that isn’t shown. Nowhere you can be that isn’t where you’re meant to be. It’s easy. All you need is love (all together, now!) All you need is love. (everybody!) … Это было по–настоящему здорово! Огромный океан вокруг, свежий ветер, надувающий паруса, огромное яркое солнце, музыка, и отличный парень Фрэдди… О, черт! Если бы она знала, что будет так здорово, то, наверное, плюнула бы на все эти дурацкие, никому (если разобраться) на фиг не нужные, дектективные истории… Но уже слишком поздно что–либо менять и отменять. Время и место действия назначены. Когда, вскоре после заката солнца, в синевато–белом свете портовых прожекторов они подошли к рыбацкой пристани Аитутаки–Арутанга, ей ужасно не хотелось сходить на берег и она минут 10 целовалась с Фрэдди, повторяя, кажется, вслух «Я ведь ухожу не очень надолго, мы скоро увидимся, и все будет прекрасно… Да, все будет прекрасно!». Потом она сошла на причал, катамаран отошел от берега, и еще некоторое время было слышно, как Фрэдди, перебирая струны, напевает: You’ll never know how much I really love you. You’ll never know how much I really care. Listen, Do you want to know a secret… … ======================================= 49 – ЗИГМУНД РАШЕР. Нацистский преступник. Дата/Время: 11 — 12 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Аитутаки, остров Такутеа и Тихий океан.. ======================================= Снэп был деловит и немного нервничал. — … Только ты учти, Жанна, этот Флаффи — странный парень. — Учту, — нервно буркнула она. — И еще, — сказал он, — По Хартии, намеренное вторжение в частное домовладение – это серьезный крайм. Если тебя застукают копы, то локальный суд влепит тебе верных 500 дней каторги, и ты застрянешь здесь почти на полтора года в ошейнике. — Не пугай, ладно?… Кстати, раз ты об этом заговорил – куда тут обычно отправляют? — Если на Аитутаки, — ответил Снэп, — то аэроверфь, где строятся дирижабли. Если на Атиу, то фабрика пластиков, а если на Маукеа, то строительство новой АЭС. — В случае чего – переживу, — решила Жанна, — Тебе–то ничего не будет? — Мне? – удивился он, — Я сделаю морду кубиком и скажу, что нашел тебе авиарикшу–экстремала, а зачем он был нужен – я понятия не имел. Не бойся. Если что, мы с Оюю будем тебя навещать на каторге каждую неделю — не вопрос. Еще попросим знакомых ребят, студентов. Они тоже будут навещать. Но лучше, все–таки, не попадайся, ОК? — Я постараюсь, — пообещала Жанна. — Постарайся. А сейчас иди по 9–му пирсу, и смотри направо. Увидишь флайку с двумя зелеными светящимися рыбами на фюзеляже — скажи: «Я — Джейн от Игга, ищу Алмаза Флаффи». Первую половину денег дашь ему после взлета, а вторую — перед посадкой на обратном пути, и никак иначе. Будет бычить — скажи, пусть учит правила. — Ты уже говорил. Ну, я пошла. Спасибо, Снэп. Ты — настоящий друг. И Оюю — тоже. — Удачи, Жанна. Снэп слегка хлопнул ее ладонью по попе: на счастье. Она поправила рюкзачок на плече и пошла вдоль аллеи, а потом, свернув на 9–й пирс — по его правому треку. Два последних пирса – 9–й и 10–й – были освещены слабо, так что ориентирами служили разноцветные фосфоресцирующие метки на флайках. Новенький «SkyEgg» с силуэтами зеленых рыб, был припаркован примерно в середины пирса. Рядом, сидя на корточках, курил сигару мужчина непонятного возраста, одетый в яркий пятнистый балахон, сандалии на босу ногу, и очки, похожие на фасеточные глаза стрекозы, закрывающие половину лица. На голове у него было заплетено не менее полусотни мелких косичек–дрэдов. Типичный представитель ямайско–эфиопской субкультуры «Rasta». — Я Джейн от Игга, — сказала Жанна, — ищу Алмаза Флаффи. — Ищи, — сказал он, равнодушно пожав плечами, — Мне–то хули с того? — Что, и деньги тебе не нужны? – уточнила Жанна, неплохо знавшая такой тип людей. — А у тебя что, есть лишние? – все так же равнодушно спросил растаман. — Когда взлетим – будут, — в тон ему ответила она. — А далеко ли тебе лететь, Джейн? — 90 миль туда, столько же обратно, и 4 часа там. Даю штуку фунтов. — Туда – это куда? — Туда – это туда. Взлетим — скажу. — ОК, — сказал он, протягивая руку, — давай гроши, садись в тачку. — Учи правила, Флаффи, — твердо сказала она. — Вот, кошка драная, — проворчал растаман, — ну, садись пока так. … Информацию о пункте назначения, сообщенную сразу после взлета, Флаффи воспринял совершенно безразлично. Повернув флайку на South–South–West, он спокойно протянул руку, получил 5 стофунтовых бумажек, убрал их в недра своего балахона, и сказал: — Слушай сюда, я два раза не повторяю. Первое: парковка в полумиле от берега, не ближе. Второе: хабара больше центнера не возьму, у меня не грузовик. Третье: я жду 4 часа, а через 4 часа и одну секунду, разворачиваюсь и чао. Если опаздала, то твои проблемы, а пол–штуки мои, и никто никому ничего не должен. Четвертое: если поднимется шум, то смотри пункт третий. И меня не бахает, кто поднял шум. Поняла? — Годится, — ответила она. Все 40 минут полета они молчали, если не считать пыхтения, которое издавал Флаффи, дымя своей сигарой, и чихания Жанны, которая с трудом переносила табачный дым в закрытых помещениях. Впрочем, возможно именно задымленность кабины сделала для канадки прыжок в темное ночное море с высоты около 10 метров удивительно–легким. Ей очень хотелось выбраться из этой летучей пепельницы на свежий воздух. Плюх!!! Полная темнота под водой на несколько секунд испугала Жанну, так что она отчаянно заработала конечностями, всплывая на поверхность. Вынырнув, она покрутила головой над водой, и увидела тусклый размазанный свет над островом Такутеа. Расстояние тут было не определить, но она рассчитывала, что до берега не более полумили. Где–то в противоположной от острова стороне еще различалось едва–едва слышное стрекотание движка флайки. Жанна легла на спину и, стараясь не напрягаться, и попусту не тратить силы, поплыла к берегу. Следующий час показался ей вечностью. Плыть было легко. Гораздо сложнее было не думать, что (точнее, кто) может плескаться рядом. Даже чуть слышный всплеск, вызванный, вероятно, рыбкой размером с ладонь, бросал ее в дрожь. Когда она выбралась из воды на северо–западном пляже Такутеа, то чувствовала себя совершенно измотанной, а от мысли, что обратно до флайки придется проплыть, как минимум, то же расстояние по темному морю, Жанне становилось нехорошо… «Не думать об этом! Если удастся сделать кадры и убраться отсюда, то все остальное – просто мелочи. Как–нибудь доплыву. В конце концов, люди сутки держатся на воде в открытом море. Даже если этот сраный Алмаз Флаффи улетит, то при основательности местной службы спасения, после рассвета меня найдут и вытащат. Все. Успокоилась». Она осмотрела сначала себя. Все ОК, если не считать, что с мокрых шорт и топика на песок падали капли воды. Казалось, что каждая капля разбивается у ее ног с громовым ударом, хотя было совершенно ясно, что этот звук уж точно глушится шумом прибоя. Жанна открыла чехол на поясе и извлекла мобайл. Работает. И даже нет капель ни на сенсорной панели, ни на экране, ни на объективе камеры. Водоотталкивающий слой, который делал эту модель на четверть дороже других, действовал безотказно. Экран немного светился, но Жанна расчитывала, что со стороны это не заметно. На море не бывает полной темноты в ясную ночь. Свет звезд и слабая люменисценция воды. Квадратное здание форта в глубине острова было совершенно темным, если не считать одного углового окна в первом этаже (скорее всего, там было расположено караульное помещение). Жанне отсутствие дополнительного света было на руку: камера этого мобайла могла вести съемку в ИК–диапазоне. Экранчик, работавший как видоискатель, можно было использовать, как ноктовизор. Впрочем, на пляже было достаточно света: Яркие звезды, и (черт возьми) светящаяся табличка, информировавшая о том, что здесь частное владение, и что посторонним вход строго воспрещен. «Збигнев Грушевски попался на том, что включил фонарик, — думала Жанна, — Если не повторять этой ошибки, то все пройдет, как по нотам. Всего–то: обойти вокруг форта с камерой и вернуться назад, подробно сняв то, что находится с обратной стороны этого квадрата: вольеры для заключенных и крематорий. Главное — спокойствие. Все. Я иду». Прямо перед ней в зарослях пандануса видна была просека, ведущая к форту, но по ней идти не следовало. Как бы не была неаккуратна и ленива здешняя охрана, этот маршрут она точно контролирует. Жанна огляделась и двинулась к зарослям слева от просеки – здесь они были ближе. Панданус никогда не растет густо, так что пройти можно везде… Только вот дойти до зарослей она не успела. Ослепительно–яркие прожектора вспыхнули с четырех сторон. Это было, как хлесткий удар по глазам. Жанна закрыла лицо руками и остановилась, как вкопанная. «Надо сделать над собой усилие, и бежать», — подумала она. «Если еще не поздно», — добавил гадкий внутренний пессимист в ее мозгу. Она отняла руки от лица и чуть приоткрыла глаза. «Вот теперь точно поздно», — сообщил внутренний пессимист. Между ней и зарослями пандануса редкой шеренгой, неподвижно стояли 9 эсэсовцев. Черные мундиры. Черные фуражки с блестящими серебряными кокардами «мертвая голова». Черные сапоги. Черные автоматы, висящие на ремнях перед грудью. Строго одинаковые позы: ноги – врозь, руки — на автомате. И одинаковые лица, наполовину скрытые зеркальными очками, сверкающими в лучах прожекторов… «Сейчас они меня убьют, — с холодной ясностью подумала она, — Сейчас меня…». Эсэсовец, стоявший в центре шеренги, сделал два размашистых шага вперед, выбросил правую руку в нацистском приветствии и, четко разделяя слова, отрапортовал: — Товарищ рейхсфюрер Пацифиды! Гвардейский краснознаменный взвод африканского гестапо имени Его Величества Теодора Рузвельта для последнего парада построен! — Вольно, сеньоры фашисты, — раздался голос растамана за ее спиной, — Нонг, где Эрни? — Спит, — ответил кто–то, — просил будить только по вашему распоряжению, сен майор. Жанна изумленно оглянулась. Тот самый, новенький «SkyEgg» с яркими силуэтами зеленых рыб на фюзеляже, покачивался у берега, там, где песчаная коса гасила волны прибоя. Никакого растамана уже не было. Рядом с флайкой, по колено в воде, стоял дядька лет 45, одетый в шорты и армейскую рубашку с нашивками. — Ну, Мисс Ронеро, что вы на меня смотрите, как кошка на короля червей? – проворчал этот тип, идя к берегу — Майора никогда не видели? Казалось бы вы — взрослая девушка, репортер. Где ваша техника? У вас мобайл с камерой? Тоже нормально. Вы прилетели снимать кино, так снимайте. Почему за вас должна работать Ллаки Латтэ?… Ллаки, ты сняла явление мисс Ронеро из пены морской, а также, построение и рапорт? — Ага! – раздался звонкий голос из замаскированного динамика, — С пяти ракурсов! — Умница, — сказал майор, снимая сандалии, — Терпеть не могу ходить в мокрой обуви, лучше уж босиком… Мисс Ронеро, вы будете снимать или будете смотреть на меня и хлопать красивыми ресницами? Это очень эротично, но вы сюда не за этим летели. Да, кстати (он извлек из кармана шорт 500 фунтов и протянул ей), это ваши, возьмите. Жанна автоматически взяла деньги, убрала к себе в карман, и нерешительно спросила: — Извините, а вы кто? В смысле, майор чего? — Вот когда вы включите свою долбанную камеру, тогда я представлюсь. И не забудьте переключить с ИК–диапазона на оптический. Надеюсь, света вам достаточно? — Да, — пролепетала она, взяла камеру сменила режим, и поймала дядьку в видоискатель. — Ну, теперь задавайте вопросы, — сказал он, — Вы что, первый раз делаете репортаж? — Нет, — обиделась она, — У меня стаж почти пять лет. Но я, знаете ли, растерялась. Эти прожекторы, нацистская униформа, и вообще, это странное место… — А почему это место такое странное? — спросил он, и сам же ответил, — Потому что все остальные места очень не странные. Должно же быть хоть одно очень странное место! Между прочим, это не я придумал, а Люис Кэрролл, великий английский математик… Хм… Вы не попросили меня представиться, так что я сделаю это по своей инициативе. Итак, я – Райвен Андерс, майор военной разведки Меганезии, сокращенно – INDEMI. — А эти люди в нацистской униформе? Они… — Повернитесь и посмотрите сами, — перебил Андерс, — Ребята снимите очки. Она повернулась, и ей захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все происходит наяву. Из девяти людей в черных мундирах, трое были совершенно точно ей знакомы. Уфти и Рона она узнала мгновенно. Пуму — секундой позже. Юная африканка не очень изменилась со времени памятной встречи в Танзании, на берегу озера Тукаса, только ее появление здесь было так невероятно, что разум отказывался верить глазам. — По ходу, это действительно мы, — сообщил Уфти, — Прикольно, ага? — Но эта униформа, — растерянно пробормотала Жанна. — Из театрального интернет–магазина, — сообщил мужчина чуть постарше, — Кстати, я – Нонг Вэнфан, лейтенант INDEMI. Мы с вами знакомы заочно по Африке (он отвесил Жанне церемониальный поклон «o–rei»). Это — военфельдшер Керк Скагэ, вы его тоже знаете заочно. Это – Йалмар Йолин, Олаф Экхелм и Фрис Ларквист, наши коллеги из Готеборга, Швеция… Сен майор, извините, что я без вашего распоряжения. — Aita pe–a, Нонг, — успокоил майор Андерс, — у тебя это выходит гуманно, а я излишне давлю на собеседника. Дурная привычка … Ребята, вы можете снять эти тряпки. Жанна почувствовала, что у нее горят щеки от стыда и возмущения. — Извините, мистер Андерс, но то, что вы здесь устроили – это мерзко! — Хорошая, здоровая реакция, — похвалил он, — Теперь попробуйте аргументировать. — Я это сделаю, — пообещала она, — Но сначала скажите: здесь нет Зигмунда Рашера? — Конечно, нет! Он ликвидирован в 1945, в Дахау, по приказу Гиммлера. Дрянной был человечишка… Как, впрочем, и Гиммлер. Каков хозяин, таковы и слуги. — Значит, все фотодокументы и показания свидетелей – это ваши фальшивки? — Скажем так: это — дезинформация, а кто автор – мы потом вместе с вами разберемся. — Я повторяю: это мерзко! Вас интересуют аргументы? Так вот, одно то, что нацисты уничтожили миллионы людей в концлагерях – это достаточный аргумент! — Мисс Ронеро, я не вижу логической связи вашего аргумента с нашей темой. — Как, не видите? Вы возродили, пусть виртуально, гнусную нацистскую идеологию и соответствующую ей гнусную практику! Миллионы людей, которые поверили вашей фальшивке, испытали вполне реальные психические страдания. — Пардон, мэм, что конкретно из перечисленного мы возродили? — Для начала — вот эту униформу! – Жанна ткнула пальцем в сторону кучи эсэсовских мундиров, фуражек, сапог и автоматов («эсэсовцы» уже переоделись в желто–зеленые килты с силуэтом пляшущего лилового тапира и надписью «Interdyn–Taveri»). — Вам же сказали: она куплена в магазине театрального реквизита. — А эти эсэсовские автоматы «Schmeisser» что, тоже из театра? Не надо держать меня за идиотку! Это настоящее оружие!… Что вы ржете?! Последние слова были обращены к меганезийцам и шведам, которые покатывались со смеху. Из участников маскарада только Пума сохраняла некоторую серьезность. — Рекламная пауза, — объявил Райвен Андерс, — мисс Ронеро прошу вас взять любой из этих, как вы сказали, «шмайсеров», и прочесть маркировку. — Ладно, — процедила сквозь зубы уже разозлившаяся Жанна, подошла к куче и подняла один из автоматов, — … О, черт, почему он такой легкий? Это все–таки игрушка? — О! – воскликнул довольный майор, — Отличная реакция! Ллаки, ты снимаешь? — Конечно! — снова раздался звонкий голос. — Молодец. Включи мишени на 250, 400 и 500 метрах. Пума, подойди сюда, надо, чтобы ты постреляла. Мисс Ронеро, прочтите, пожалуйста, вслух маркировку на оружии. — Мммм… Тут написано: «VIXI Interdyn–Taveri, Goteborg — Futuna». Это что–то новое? — Вы правы! Это совместная разработка, продолжающая шведские оружейные традиции 1980–х. В те времена, проект сверхлегкой штурмовой винтовки калибра 4,5 мм не имел шансов на успех, но техника шагнула вперед. Вы увидите, что даже хрупкая девушка с собственным весом около ста фунтов, может достигать с этим оружием, весящим всего лишь 5 фунтов, внушительных результатов. А мы с мисс Ронеро выпьем по чашке кофе. … Бар–автомат с простыми пластиковыми столиками под светящимся навесом был очень уютным местом, но Жанна сейчас была решительно не способна это оценить. — Что за цирк вы устроили с моим участием? Сначала этот сраный маскарад. Вы меня напугали до полусмерти, потом вставили меня в какой–то рекламный ролик… Или это прямой эфир? Я угадала? Да или нет? — Да, — лаконично ответил он, ставя перед ней пузатую чашечку с ароматным кофе. — Это чья–то рекламная кампания в стиле реалити–шоу!… Я снова угадала? — Да, — повторил он, прикуривая сигару. — Это просто свинство! – возмутилась она, — Я вам за это такое устрою… — Вот, кто бы говорил про свинство, — вмешался худощавый мужчина, одетый в яркую гавайку и свободные светлые брюки, — Красивую девушку приглашают в гости, а она, даже не позвонив, лезет во все авантюры… — О черт! – воскликнула она, — И вы здесь!? — Ага, — весело сказал Эрнандо Торрес, координатор правительства Меганезии, — Вас это удивляет, Жанна? — Меня уже ничего не удивляет, — пробурчала она, пробуя свой кофе, — Ваше гестапо так грубо поимело меня «в–темную»… — Вот не надо про гестапо! – обиделся майор Андерс, — Вас хоть кто–то обидел? — Еще как! – воскликнула канадка, — Прожектора в морду! Эсэсовцы с автоматами! — Они вам хоть одно грубое слово сказали? Хоть пальцем тронули? Что вы молчите? Со стороны берега послышалась короткая автоматная очередь. — Кто стреляет, Райв? – спросил Торрес. — Пума, — сказал майор, — Шведы от нее в восторге. Конечно, выдавать ее за обычную меганезийскую студентку–резервистку с Пелелиу — это мелкое жульничество, но… — У вас тут везде сплошное жульничество, — перебила Жанна, — Вам, мистер Андерс, не стыдно было изображать обдолбанного растамана? Раздались еще две короткие очереди с интервалом в пару секунд. — А вам, мисс Ронеро, не стыдно было хамить человеку, который вам, вообще–то, в отцы годится? «учи правила», «туда – это туда»… Что глазки опустили? Знаете, Эрни, у нее такие манеры, как будто она воспитывалась в мозамбикской каторжной тюрьме. — Вы первый меня послали на хуй, — огрызнулась она. Пять одиночных выстрелов, почти без интервалов. — Я не посылал вас на хуй, — возразил майор, — Я ответил «хули», когда вы сказали, что ищете Алмаза Флаффи. Давайте быть точными в изложении событий – ОК? — Но вы всю дорогу дымили мне в лицо, и обозвали меня «драной кошкой». — В мелко–криминальной среде «драная кошка» — это комплимент, — невозмутимо сказал Андерс, — а если вас беспокоил дым, то вы могли попросить меня не курить в кабине. — При чем тут ваша мелко–криминальная среда?! — При том, юная леди, что вы наняли авиа–рикшу для криминального проникновения на частную территорию с целью слежки за владельцами. Три короткие очереди подряд. — Я – репортер! У меня была информация, что здесь скрывается военный преступник, и что здесь организован концлагерь, где бесчеловечно обращаются с заключенными! — Если бы я вызвал полицию, она бы подняла вас на смех с такими объяснениями. А суд вклеил бы вам шесть месяцев бесплатного круиза вокруг атолла на планктонной ферме. — А мне говорили – полтора года. — Это если бы суд признал попытку грабежа, — сообщил Райвен, — а так – шесть месяцев. Еще пять одиночных выстрелов с короткими интервалами. — Кстати, — сказала Жанна, — ваши тонтон–макуты пытались убить Збигнева Грушевски. Если бы не случайно заметивший его рыбак–полинезиец, он бы погиб в океане. — Что за тема? – насторожился Торрес, — почему я не в курсе. — Гнилая тема, Эрни. Сейчас вам доложат, — майор извлек из кармана woki–toki и ткнул кнопку, — Уфти, зайди в бар, есть несколько вопросов… Ладно, двадцать секунд. — Так что за тема, Райв? Снова пять одиночных выстрелов. — Я уже вызвал сержанта Уфти Варрабера, который имел дело с Грушевски. Он просил разрешения задержаться на 20 секунд, пока Пума отстреляется. Он за нее переживает… — Понятно, — перебил координатор, — Aita pe–a. — За Збигневом охотился снайпер, — сообщила Жанна. — Вот как? – удивился Торрес, и пошел наливать себе вторую чашечку кофе. Простучала длинная очередь. — Готово, — сказал майор, — Сейчас придет Уфти и все расскажет. — Жду с нетерпением… Кстати, кто стреляет следующим? — Фрис, шведка из технического университета Чалмерса. — Вызывали, сен майор? – спросил Уфти, по обыкновению бесшумно материализуясь рядом со столиком. — Да. Расскажи координатору Торресу, что за ерунда вышла с этим поляком. — А… — уныло протянул настоящий папуас, — Я так и знал, что из–за этого говнюка… — Без лирических отсуплений, — перебил Эрнандо. — Нам дали ориентировку на Збигнева Грушевски, когда он полетел с Тинтунга на Атиу. Тут всего 12 миль, ясно было, что он возьмет на Атиу катер, и выберет самую дешевку, потому что жадина и кондом. Так и вышло. На Такутеа он пришел в 2:30 ночи и стал тут шастать с фонариком. На ноктовизор денег пожалел. Ну что взять с кондома? — Вы за что–то его очень не любите, — заметил Торрес. — Он сам себя не любит, сен координатор. Вот вы бы стали ходить ночью по вражеской базе, размахивая фонариком, который за пол–мили видно? — Вы уже заранее его не любили, еще до катера и фонарика, не так ли? — Так, сен координатор. — За что? — Этот сраный Грушевски работает на «Trwam TV» — канале польского филиала римской католической церкви, — пояснил Уфти, — Вообще–то их лавочка отсюда депортирована, и его надо было поставить к стенке прямо при сходе с трапа. — Сержант Варрабер! – рявкнул Андерс, — Если бы вы внимательно читали решение суда по польско–римским католикам, то уяснили бы, что оно относится к чиновникам этой организации, связанных с ней фондов и политических партий, но не к медиа–акторам. Снова раздалась короткая очередь. — Я чисто философски сказал, сен майор, — уточнил настоящий папуас, — Я не собирался обнулять этого кондома, хотя за Владу Смигл это следовало бы сделать по–любому. — Я не в курсе этой истории, — заметил Торрес. — Это чисто африканское дело, сен координатор. В Самбае, в городке Китве есть старая миссия польских иезуитов. Там работала классная тетка, Влада Смигл из Кракова. Она помогала всем – у нее было такое представление о религии. В частности, она добывала пре–стоппер для девчонок, которых изнасиловали. А по сраным римско–католическим правилам она обязана была внушать им, чтобы они рожали. Мы ей давали пре–стоппер даром. В смысле, покупали за свой счет, он дешевый. А эта срань, Грушевски, узнал, и сделал про нее репортаж типа «Грязная сука — убийца нерожденных младенцев». Ну, вы знаете этих римо–католиков. Влада из–за этого погибла. Паршивая история, сен Торрес. Если бы этот урод не смылся из Самбаи, мы бы его обнулили. И никто бы не узнал. За столиком наступила тишина, нарушаемая только сериями очередей, раздающихся со стороны берега. Через пару минут координатор нарушил молчание. — Чего не было – того не было. Меня интересует, что вы сделали здесь. — Здесь мы его обнулять не могли. Все делали по инструкции. Типа, пошел фашистский патруль, громко топая коваными лаптями и постреливая по кустам, и этот кондом сразу раздумал ползти к форту, прыгнул в свое корыто и дал деру. Но не далеко. Опять же, по инструкции нам разрешался предупредительный обстрел нарушителей. Я взял HRL — это винтовка–полуавтомат с лазерным целеуказателем, отпустил этого урода на пол–мили, а потом стал стрелять рядом с ним, чтобы он слышал пули. Справа – слева. Нервы у него слабые, и он в спасжилете, самостоятельно покинул плавсредство. — Дальше? – спросил Торрес. — Дальше я вышел с южного берега в море на обычном проа, ловить рыбу мини–тралом. Типа, я рыбак с Атиу. Я ходил вокруг него часа 3, до самого рассвета, и почему–то я не слышал, как он кричит. Зато рыбы наловил. На рассвете я его нашел и героически спас. Только ему пришлось зарыться с головой в мой улов, чтобы эсэсовцы не увидели его в бинокль и не утопили мой проа торпедой. А потом был неудачный ветер, и я его вез 12 миль до Атиу 8 часов. Рыба, в которую он зарылся, протухла. По гуманным мотивам, в смысле, чтобы он не очень скучал в моей тухлой рыбе, я ему рассказывал истории про концлагерь. Потом я его высадил на Атиу, на мыс Тетау и показал такую петляющую тропинку, для фанатов долгих пеших прогулок. Насколько я знаю, он только затемно дошел до поселка. Хотя, об этом лучше спросить у локальной полиции. Вот и все. — А катер? – спросил майор Андерс. — Катер Керк поймал и отдал полиции, а те вернули владельцу. Претензий нет. — Понятно, — сказал координатор, — Ну, Райв, что будем делать? Андерс пожал плечами. Торрес кивнул и повернулся к Жанне. — Что бы вы посоветовали с этим сделать? — Отдайте это мне, — предложила она и уточнила, — В смысле, дело Грушевски. Я засуну этого гада в такое дерьмо, что тухлая рыба ему покажется дезиком для подмышек. — Забирайте, — сказал Торрес, — но как нам быть с сержантом Варрабером? — А нельзя на это дело плюнуть? – спросила она. — Нельзя, — сказал Райвен, — но можно считать это мелким служебным проступком при проведении профилактики правонарушений, и ограничиться устным выговором. Координатор развел руками и кивнул. Майор повернулся к Уфти и сказал: — Сержант Варрабер, вы… Не хочу грубо выражаться при даме, а приличных слов для вашего поступка просто не существует. Еще одна такая выходка – и вы отправитесь в Антарктиду, на год, убирать снег. Его там много. Вопросы есть? Нет? Вы свободны. Уфти козырнул, развернулся, сделал шаг в темноту и бесшумно исчез. — Как это у него получается? – поинтересовался Торрес. — Спецподготовка, — лаконично ответил Райвен, — мисс Ронеро, налить вам еще кофе? — Налейте. И объясните, наконец, что за дурацкое шоу тут происходит. — Тут происходит телеигра–квест «Тринадцать следов молнии», — сообщил майор, — Это римейк старой, придуманной в конце XX века игры «Ключи от форта Баярд», но не на одном маленьком островке со старым фортом, а в 13 точках кругосветного турне. — Ничего себе… И кто за это платит? — Вы уже слышали: шведско–меганезийское партнерство «Interdyn–Taveri». — Но это ведь, наверное, еще не все? – предположила она. — Разумеется, — подтвердил Райвен, — было бы странно не использовать такую игру для нескольких гуманитарных спецопераций… Ваш кофе, мисс Ронеро. Канадка кивнула. — Благодарю. Про одну операцию я уже поняла: вы посадили в лужу половину желтой прессы в мире. Видимо, зачем–то вам это было нужно. А остальное? — Об остальном вы скоро узнаете, — вмешался Торрес, — Если согласитесь быть в группе аккредитованных репортеров оргкомитета игры. — А если нет? – спросила она. — Нет – так нет. Можете сделать репортаж об этом раунде игры, а потом вас доставят по вашему выбору или на Аитутаки, к вашим друзьям, или домой, в Новую Шотландию. — Понятно. А что меня ждет, если я скажу «да»? — Космический полет с приземлением на противоположном краю планеты, — сообщил координатор, — И еще всякое, примерно в том же роде. — Так… Пожалуй, я скажу «да». — Да? – переспросил он. — Ну, да. — В таком случае, допивайте кофе — и погнали. — Что, сразу в космос? – спросила Жанна. — Нет, что вы. Сначала – ранний завтрак. Он начнется (координатор взглянул на часы) через 40 минут. Вы успеете переодеться, выбрать себе видео–технику, и все такое. — Завтрак посреди ночи? — Позже не получится, — пояснил Райвен, — Основная группа участников игры только что вылетела с Раиатеа, на рассвете они будут десантироваться с воздуха, гасить нацистов и спасать заключенных, а потом охотиться за монстром–доктором Рашером. По правилам игры, его надо разнести в клочья из миномета, а то он снова соберется по кусочкам. Вы смотрели старый фильм «Терминатор–2»? Аналогичный случай. Будет такой тарарам… Жанна протестующе подняла руки. — Подождите, я опять ни черта не поняла! Концлагерь, заключенные, доктор Рашер. Вы ведь сказали, что его на самом деле нет! — Я сказал не всю правду, — признался майор, — У нас есть доктор Рашер производства австрало–американской компании «Polyclasters Warfare», на самоходном шасси. По условиям игры, это его боевая инвалидная коляска. — А на самом деле? — спросила она. — На самом деле – тактическая машина «Strike–rover». Робот — убийца танков. Серьезная вещь. За ее рекламу в нашей игре «Polyclasters Warfare» отвалила несколько миллионов долларов, так что доктора Рашера будут убивать долго. Он успеет задать всем хорошую трепку. От четырех старых легких танков «M3 Stuart» останется только металлолом. … ======================================= 50 – ЭРНАНДО ТОРРЕС. Координатор Меганезии. Дата/Время: 12 сентября 22 года Хартии. День. Место: Меганезия. Округ Саут–Кук. Атолл Никаупара. Моту–Мануае, мини–отель «Aquarato Cave». ======================================= Не каждому журналисту выпадает удача посмотреть на работу своих коллег, слушая синхронные комментарии «лиц из народа». На правах репортера оргкомитета игры, а также на правах хорошей знакомой обоих хозяев заведения — Хаббы и Нитро, Жанна устроилось со служебной стороны стойки. По другую сторону, почти спиной к ней, расположились координатор правительства Меганезии, Эрнандо Торрес и директор оргкомитета игры «Тринадцать ударов молнии», Джой Прест. Около двух десятков журналистов разместились за столиками в зале салуна. Пока шла только разминка. Джой отвечала на вопросы о правилах игры, не особенно отличавшихся от стандарта теле–квестов, заложенных еще во времена форта Баярд. — Надеюсь, вы помните, что скандинавская команда вышла вперед в первом туре, когда обнаружила в Эквадоре, в пирамиде майя, тайный нацистский архив. Американская команда, которая искала спрятанный на Галапагосских островах самолет, задержалась почти на 3 дня. Но на следующих турах американцы набрали проигранные очки. Они нашли на дне лагуны атолла Клиппертон инопланетный ключ раньше, чем скандинавы завершили поиски летающей тарелки, брошенной инопланетянами в предгорьях Транс–антарктического хребта, и загипнотизировали роту спецназа на атолле Раиатеа раньше, чем команда из Скандинавии установила местонахождение нациста–монстра, доктора Рашера. После битвы с эсэсовцами–зомби на острове Такутеа, команды получили 2 дня отдыха на атолле Атиу. Завтра вы сможете встретиться с ними там, на озере Те–Рото, в кампусе местного университета. А координаты следующего пункта игры определятся после того, как секретный компьютер расшифрует запись на кристалле кварца, который был найден в сейфе, в подвале уничтоженной нацистской базы. Это в общих чертах. Репортер итальянской «La Stampa», который уже минуты две ерзал так, как будто сидел не на стуле, а на заколдованном дикобразе, дождался возможности задать вопрос: — Сен Прест, а вам не кажется, что включение в сценарий игры реального нацистского преступника Рашера, и медиа–кампания по дезинформации мировой общественности, выходит за рамки приличий? Ведь многие восприняли нацистский архив и эсэсовскую базу на Такутеа, как нечто реальное. Вы понимаете, что я имею в виду? Джой кивнула и обаятельно улыбнулась. — Видите ли, в каждой игре должен быть элемент интриги. Если мы будем использовать только добрых фей и Санта–Клауса, игра станет скучной. Инопланетные пришельцы и антарктический снежный человек, 130–летние врачи–убийцы, ставшие энергетическими вампирами и индейские колдуны «нагваль» — это явления одного порядка. Большинство людей в них не верят, но некий элемент неопределенности остается: а вдруг? Я открою маленький секрет: в следующих миссиях игры участникам предстоит встреча с древней магией Атлантиды и с устройством для телепортации, созданном одной из древних рас, населявших нашу планету еще в эпоху динозавров. — Но, — возразил итальянец, — Нацизм это иное, это страшная страница в истории… — Я поняла, о чем вы, — перебила Джой, — Но, человек так устроен, что ему хочется игр с монстрами прошлого. Калигула, Мухаммед, Аттила, Чингисхан, Гитлер, Муссолини… Кстати о Муссолини: в Италии до сих пор существует партия его приверженцев. Ряд ее членов занимают посты в вашем правительстве. Я не хочу путать сюда политику, но в таких условиях упрекать нас за использование образов фашистов, в игре… Вы помните пословицу про песчинку и бревно в глазу? «Бедняга итальянец, — подумала Жанна, — Угораздило же его поднять эту тему. Вот если бы это сделал какой–нибудь араб, из страны, где жители только вчера слезли с пальмы». — Мисс Прест, позвольте заметить! Объединяя Мухаммеда с Гитлером, вы оскорбляете религиозные чувства мусульман, — сказал Джек Хартли из «London Courier». «… Просто магия какая–то, только я успела подумать про арабов…» — Благодарю за предупреждение, — Джой отвесила британцу легкий поклон, — но в моей стране полиция оперативно нейтрализует исламистов. Мне нечего опасаться. Я вам сочувствую, в связи с тем, что в вашей стране полиция бездействуют, и ваши законы защищают террористов, а не порядочных людей… И хватит политики. С места поднялся шеф–редактор отдела политики польской «Trwam media» «Ага, — подумала Жанна, — хватит политики, как же. Все еще только начинается». — Мисс Прест, вы пытаетесь убедить всех, что никакой нацистской базы на Такутеа не существовало, но факты говорят обратное. Напоминаю, что на Такутеа недавно люди в эсэсовской форме обстреляли нашего специального репортера, Збигнева Грушевски. Збигнев вынужден был под огнем покинуть лодку в открытом океане. Лишь чудом он остался жив – через несколько часов его подобрал местный рыбак–полинезиец и… — А, — перебила Джой, — Этот тип пристал ночью к Такутеа, пошел под знак: «Частная территория», начал там шарить и охрана студии приняла его за вора. Если к вам в дом ночью через ограду кто–то лезет, вы решите, что это грабеж, а не репортаж «Trwam»… Ей пришлось пережидать хохот публики почти полминуты, а потом она продолжила: — Естественно, сотрудники охраны хотели его задержать и доставить в полицию, но он успел добежать до своей лодки и отойти от берега. Вплавь его преследовать не стали, а лишь выполнили по инструкции предупредительные выстрелы в воздух… — Какое там в воздух! – возмутился польский шеф–редактор, — Збигнев слышал, как пули свистят в нескольких сантиметрах от его головы! Это был снайпер! — Это был пропуск визита к невропатологу, — невозмутимо возразила Джой, — вы были ночью и утром на игре? Вы видели, как наши ребята стреляют из штурмовой винтовки c 450 метров? С той дистанции, что была между ним и охраной, когда он удирал на своей лодке, они могли на спор прострелить ему любое ухо или любую половинку задницы. Ее снова прервал хохот, она покачала головой и жестом попросила всех успокоиться. — Раз уж зашла речь о подробностях, — сказала она, — то местный парень, который иногда рыбачит рядом с нашей студией, был в шоке от этого Грушевски. Представьте, что вы рыбачите рано утром. Вдруг в вашу лодку лезет из воды тип в спасжилете, и кричит на ломаном английском: «За мной гонятся эсэсовцы, они меня убьют, запытают насмерть в концлагере, я вам дам любые деньги, только довезите меня до Атиу». Дальше этот псих закапывается с головой в ваш улов и отказывается вылезти где–либо, кроме Атиу… На этот раз, Джой не пыталась прекратить хохот в зале. Она и сама смеялась. Джабба поставил рядом с ней на стойку стакан минеральной воды. Она кивнула, сделала пару глотков, закурила сигарету и завершила ответ словами: — Надеюсь, ваш репортер успел хорошо распробовать нашу рыбу. — У вас не получится обратить серьезное дело в балаган! — воскликнул шеф–редактор «Trwam», пытаясь перекричать новый взрыв смеха, — В моем распоряжении имеются фотодокументы, и они уже опубликованы. Он извлек из–за пазухи пачку цветных фотографий крупного формата и торжественно потряс ими в воздухе, развернув веером. Джой пожала плечами и, запрокинув голову, крикнула, как казалось, в потолок: — Олаф! Ты там не спишь?.. Олаф! — Уже нет, — раздался через минуту несколько заспанный голос, c потолка, — а что? — Спустись, пожалуйста, тут как раз обсуждается компьютерная графика. Через минуту по лестнице из мансарды–отеля спустился белобрысый парень в шортах и футболке с изображением толстой лягушки и надписью «Kiss me!». — Люблю отели с хорошей звукоизоляцией, — проворчал он, ставя на стойку ноутбук с 20–дюймовым экраном, и добавил, уже в адрес польского шеф–редактора, — Не тычь мне в физиономию своими фотками, это копии с моих оригиналов. — Оригиналов? – переспросил изумленный поляк, — Но мы приобрели негативы… — Учи матчасть, дядя, — перебил молодой швед, — и сдай вправо, ты всем экран заслонил. Сделав это замечание, Олаф встал рядом со стойкой и вооружился соломинкой для коктейлей в качестве указки. — Слайд 1–й, черепа жертв, сваленные на берегу Такутеа. Показываю, как сделано. Это берег, а это — фото из архивов Международного трибунала, 1994, геноцид в Руанде. Я обвел приметные черепа маркером, чтоб сравнивать. Идем дальше… Он пару раз щелкнул мышкой и опять принял позу лектора. — Слайд 2–й: голые люди за колючей проволокой в центре острова Такутеа. Эти люди взяты с фото из «New Plimut Observer», Новая Зеландия, с nude–action «Лиги защиты животных». Они выступили против того, что с новорожденных ягнят сдирают шкурки. Кстати, я тоже это дело не одобряю… Да, чтобы вам проще было сравнивать фотки, я самую симпатичную девчонку обвел в кружок. Классные сиськи, правда? Сделав это эстетическое замечание, молодой швед снова сменил кадр. — Слайд 3–й. Это моя гордость. Доктор Рашер. Сделать из старых черно–белых фоток цветную 3d и дурак сможет, а вот реалистичное старение – это уже задача для профи. Рекомендую пакет «Bioimage–evolution». Я сейчас включу вам ролик. Там показано по фазам, как это делалось. Кто хочет купить, сто баксов на стол за копию на диск. Dixi. — Вы кое–что не учли! – заявил шеф–редактор «Trwam media», — вот это! Он поднял над головой фото: несколько офицеров в форме ВМФ Меганезии собрались вокруг электронных весов, на которых стоит ужасно худая голая чернокожая девушка, почти подросток. Табло весов показывает 36,89 кг. Офицеры весело улыбаются. Только один (развернувшись анфас к фотографу) с серьезным видом смотрит на табло весов. — Так это не ко мне, — флегматично сообщил Олаф, — это уже явление природы. Сделав это загадочное замечание, швед вынул из кармана своих шорт woki–toki, что–то ткнул на пульте и через несколько секунд произнес: — Алло, Пума, ты что, отмокаешь?… Это, в смысле плаваешь… Ага, а далеко?… Ну, ОК, тогда двигай сюда. Тут показывают эротический триллер с твоим участием… Ну, блин, как тебе объяснить, что это? Приходи и увидишь… Нет, одеваться не надо… Ну, ждем. — Чего ждем? – спросил поляк. — Младшего инструктора Пуму Батчер, — сообщила ему Джой, и добавила, — Пока можно задавать следующие вопросы. Наверное, никто кроме Жанны не заметил короткого обмена взглядами между Джой Прест и Ллаки Латтэ, сидевшей за дальним столиком. Ллаки поднялась с места. — Вопрос к координатору Торресу, — объявила она, — У вас хорошая полиция. Почему она не поймала Грушевски и не выдала его в Самбаю, где он убил доктора Владу Смигл? — А был запрос на экстрадицию Грушевски? – спросил Торрес. — Я не знаю, был ли запрос из Самбаи, но вот запрос из Мпулу (Ллаки подняла вверх на вытянутой руке лист бумаги украшенный гербом — солнышко, росток и автомат). У нас страна, соседняя с Самбаей, и по нашим законам он тоже преступник. Можно я дам вам эту бумагу, чтобы если Грушевски еще раз приедет в Меганезию, то ваша полиция его поймала и отдала нам. У нас его будет судить трибунал по военным преступлениям. — Никаких проблем, — сказал координатор, — Давайте сюда ваш запрос, я передам его в Верховный Суд. — Это хорошо, — сказала Ллаки, пересекла зал, передала бумагу в руки Торресу, в полной тишине вернулась на свое место, и преспокойно закурила сигарету. «Ну, — сказала себе Жанна, — Пора изобразить лицо всемирного братства журналистов». Она встала, поправила прическу, вернее, изобразила, будто поправляет прическу. На самом деле, прически, как таковой не было, но этот жест хорошо привлекает внимание. — Пользуясь тем, что здесь присутствуют журналисты авторитетных медиа–групп, я хочу отметить, что ультра–католические масс–медиа, такие как Trwam, нарушают Всемирный Кодекс Этики Репортеров. Напоминаю: запрещено использовать статус журналиста для прикрытия подстрекательства к насилию, а именно этим занимается Trwam, призывая христиан в странах 3–го мира к расправам над врачами, учителями, соц–работниками и репортерами, позиция которых не нравится Ватикану. Когда Грушевски попадет в руки правосудия – а я надеюсь, что это произойдет, — давайте, воздержаться от петиций в его защиту. Если он действует, как мафиози – пусть с ним и обращаются соответственно. Канадка приготовилась к хорошей словесной потасовке с обменом сначала взаимными обвинениями, а затем — оскорблениями и угрозами, но в этот момент на сцене (точнее, в зале) возникло новое действующее лицо. Пума двигалась так стремительно и бесшумно, что большинство присутствующих заметили ее, когда она уже была на полпути от входа до стойки бара. Из одежды на ней был только лимонно–желтый браслет–футляр с woki–toki, застегнутый над левым бицепсом. По шелково–гладкой шоколадной коже бежали капельки воды – видимо, она выбралась из лагуны на пирс прямо перед входом в салун. — Олаф! – возмущенно произнесла она, — Что ты опять говоришь сложными шведскими словами? Я знаю, есть простые английские слова про то же самое! — Erotic thriller, — это по–английски, сообщил швед. — Да? – удивилась Пума, — И что это значит? — Вот, — пояснил он, кивнув в сторону поляка, все еще державшего в руке то самое фото. Пума сделала короткое движение, и фото оказалось у нее в руках, а сама она уселась на табурет у стойки, слева от координатора Торреса. — Так это же просто я, — разочаровано протянула она. Жанне было безумно интересно, кто из журналистов первым выйдет из легкого ступора, вызванного эффектным появлением младшего инструктора Батчер. Если бы канадке пришлось ставить на кого–то из них в тотализаторе, она выбрала бы Питера Йорка из «CNN–Fortune», или Шарля Фонтейна из «Figaro» — все остальные явно тормозили. Она совсем было решила, что ставит на Питера, но первым все–таки отреагировал Шарль. — Могу я ли задать миссис Батчер несколько вопросов? — спросил он, обращаясь к Джой. — Почему нет? – удивилась та, — У нас здесь встреча без галстуков. — Да… (француз улыбнулся)… Я это уже заметил. Э… (он повернулся к Пуме), можно называть вас просто по имени, без «младший инструктор…», и так далее? — Ну, да, — ответила она. — Отлично! Вы не могли бы рассказать, как получилось такое фото? — Обыкновенно. Мзини нажала кнопку на своем мобайле, и оно получилось. — Ага! – сказал ничуть не обескураженный Шарль, — А Мзини, это кто? — Она из народной милиции Макасо, в Мпулу, — пояснила Пума, — Мы вместе летали на остров Лийс, плавать в море. — Ага! – повторил он, — Значит, это фото с острова Лийс, а не с Такутеа. — Ну, да. Разве это не понятно? — Я просто уточнил… А что вы делаете на этом фото? — Я выигрываю 20 фунтов у команданте базы, — ответила она, — У нас было пари про мой вес. Он не верил, что я такая легкая. — Да, я бы тоже не поверил… А как это случилось с вашим весом? — Я долго не могла найти еды. Была война и из–за этого проблемы с едой. Вообще, было много проблем из–за этой войны. Не только у меня. — Война, — повторил француз, — А где, когда? — В разных странах. Южное Конго, Мпулу, Везиленд, Малави, Шонаока, Самбая и еще, кажется, Зулустан и Мозамбик, но про них я не уверена. А когда… Ну, я не знаю, если ничего не изменилось, то она до сих пор идет. — А что вы делали на войне? – спросил он. Нитро поставил на стойку рядом с Пумой огромную кружку горячего какао и получил бонус в виде быстрого как укус кобры поцелуя в щеку. Африканка сделала один глоток, облизнула губы, и начала обстоятельно излагать. — Три года назад была очень сильная засуха. Совсем нечего есть. Нас продали в армию генерала Басемо за один грузовик гуманитарной помощи. Потом генерала Басемо убил полковник Куруе. Он сам знал, где брать гуманитарную помощь и таблетки — зачем ему генерал? В армии нас учили, как стрелять из нигерийского автомата и как правильно резать горло. Потом мы воевали за Везиленд против Самбаи. Потом, когда в Везиланде кончились деньги, Куруе нанялся воевать за генерала Ватото, а против кого мы тогда воевали – я не знаю. Просто воевали с какими–то деревнями. Там можно было иногда найти еду, и еще кое–что, чтобы продать, но надо было прогнать ту армию, которая их охраняла. Иногда это получалось, а иногда – нет. Тогда у нас многие умирали сразу, а многие позже, потому что не было еды. Потом мы попали в большую засаду. Там почти всех наших убили. Потом я бродила по саванне, не помню, сколько дней. А потом меня поймали, и я встретилась с Роном Батчером. Это мой мужчина, он сейчас спит, но когда проснется, я могу вас с ним познакомить. — Э… — пробормотал Шарль, пытаясь как–то переварить концентрированный рассказ о боевом пути типичного центральноафриканского солдата, — … А чем вы занимаетесь сейчас? Я слышал, вас назвали младшим инструктором. — Во–первых, я учусь в «College of Design». Это в Имелечоле, на Пелелиу, недалеко от нашего fare. Рон говорит, что главное — учиться и я думаю, это правильно. Во–вторых, я работаю в фирме «Taveri Futuna» по эргономике. Это наука про удобные штуки. Как бы объяснить… Нитро, дай мне свою пушку, я покажу, что такое эргономика. Бармен вынул из–под стойки «Remington Tactical» 12 калибра и протянул ей со словами: «смотри, не грохни тут кого–нибудь, а то потом проблем не оберешься». Следующие 5 минут тяжелое ружье вертелось в руках Пумы, будто живое, демонстрируя притихшим репортерам удобства и неудобства своего дизайна. После этого, Пума вернула оружие владельцу и лаконично сообщила: «А остальное время я обычно люблю Рона». Больше вопросов не последовало. Девушка вновь уселась на табурет и занялась своим какао. Тут Жанна убедилась, что не зря оценила Питера Йорка. Он использовал пассивность остальных, чтобы вклиниться со своим вопросом. — Мистер Торрес, во всей этой истории с фальшивым доктором Рашером, осталась одна большая недоговорка. Если Рашера не было, то не было и его преступных генетических экспериментов. Но кто тогда вывел и завез в Центральную Африку триффиды? — Давайте отделим акул от прилипал, — предложил координатор, — В Африку триффиды завезли наши специалисты, в ходе выполнения плана модернизации аграрного сектора Республики Мпулу по соглашению об экономическом сотрудничестве. Триффиды это просто трансгенная агрокультура, удачная для тамошних условий. — Фантастически удачная, — уточнил Йорк, — Непонятно только, откуда она взялась. — Из графства Сомерсет, Англия, — ответил Торрес, — прототип триффида создал доктор Максимилен Лоуренс Линкс, в период работы в университете Бат. Но в Англии он был репрессирован по религиозно–политическим мотивам, и эмигрировал в Меганезию, по приглашению доктора Карпини, вице–президента ассоциации агроинженеров Уоллис и Футуна, а позже согласился руководить Центром Экстремальной Агробиологии тут, на Никаупара. Кроме того, он преподает в местном колледже — у него хобби возиться с молодежью. Из–за путаницы в компьютере, он принял меганезийское гражданство под именем Мак Лоу, но по его словам, у него нет времени исправлять такую ерунду. — Одну минуту, мистер Торрес! – воскликнул изумленный Питер, — Уж не хотите ли вы сказать, что автор триффидов живет на этом острове? — На соседнем острове этого атолла, — уточнил координатор, — Мы сейчас находимся на косе Руакау острова Ману–ае, а доктор Мак Лоу живет через пролив отсюда, на острове Те–ау. Если вы посмотрите на северо–восток, то увидите его fare, похожее на пагоду. — Да… Спасибо, я увидел… Оригинальный дом… А нельзя ли увидеть самого доктора? — Почему бы и нет? Сейчас я ему позвоню, и если он не занят… … «О, черт! – подумала Жанна, — Вот почему лицо док–Мака с самого начала казалось мне таким знакомым. Ведь перед самым вылетом из Сиэтла на Гавайи секретарь ассоциации «Репортеры без границ» Касси Молден давал мне эту дурацкую статью в Daily Mirror: «Преступная генная инженерия. 100 лет под знаком свастики». Там был целый раздел: «Неонацизм в сердце Англии. Загадка доктора Линкса, идеолога «научного» расизма». История талантливого молекулярного генетика, который, будто бы, начал выступать с расистскими заявлениями в прессе, затем спился, затем сидел в тюрьме, а затем пропал без вести. И тюремное фото – в фас и в профиль. Стареющий одутловатый алкоголик. Определить, что человек на фото и док Мак Лоу – одно и то же лицо мог бы, разве что, Шерлок Холмс со своим дедуктивным методом… Например, его бы насторожило, что Мак Лоу в салуне вообще не пьет ни капли спиртного, и резкий, решительный уход от ответа на вопрос, из какой страны Британского содружества он происходит… Да что теперь толку рассуждать, могла ли я догадаться. Не догадалась – вот и все…». … Доктор Макс Линкс (или доктор Мак Лоу) подкатил к пирсу «Пещеры водяной крысы» через четверть часа, на акваскутере какой–то ультрамодерновой конфигурации, и ярко–сиреневой расцветки. Улыбающийся дядька средних лет, дочерна загорелый, несколько худощавый, одетый в яркую лилово–бардовую клетчатую рубашку и ядовито–зеленые брюки, которые в данный момент были мокрыми почти до середины бедра. — Aloha, foa, — сказал он, войдя в зал, — Я ужасно извиняюсь за свой вид. Я решил одеться по–цивилизованному, но забыл, что эта водяная машинка имеет свойство разбрызгивать море во все стороны, не исключая и сторону водителя… Черт! Я еще и бумажник забыл. Джабба, нальешь мне кофе в кредит? Я завтра отдам. И какую–нибудь легкую сигару, Я что–то нервничаю, тут пресса… О! Привет, Пума, ты все хорошеешь. А где Рон? — Спит. Если хочешь, я разбужу. — Не надо, это негуманно. Ты и так не даешь ему спать ночью… — Ничего подобного! – возразила Пума, — Мы рано ложимся и поспать тоже успеваем! — Да? И очень правильно делаете. Но будить все равно не надо… Ого! Жанна, что ты делаешь за стойкой? Ты что, бросила журналистику и занялась ресторанным бизнесом вместе с этими двумя ковбоями? — Нет, Мак… То есть, доктор Линкс… Как вас теперь называть? — Как тебе больше нравится. У меня такая прорва имен, что я перестал придавать этому всякое значение, и скоро буду легко отзываться на лексические конструкции наподобие: «Эй–как–тебя–там». Но для друзей я просто «Мак», так что валяй без церемоний. — Да, Мак. Поскольку я так и не бросила журналистику, у меня вопрос о триффидах. — Что именно о триффидах? – поинтересовался он. Жанна задумалась на секунду, и ответила: — Вообще–то практически все, но в начале: сильно ли я ошибусь, если скажу, что тебя репрессировали в Англии за изобретение триффидов? — Это не вполне корректное утверждение, — сообщил доктор Линкс (или Лоу), — Сами по себе триффиды, как и любой другой продукт генной инженерии, были безразличны для властей. Скажу больше: власть состоит из людей с таким низким уровнем образования, интеллекта и любознательности, что они бы никогда не заинтересовались триффидами. Парадокс: страной, которая 300 лет назад начала индустриальную революцию в мире, сегодня управляют имбецилы, не способные даже толком научиться пасти овец. Но не буду отвлекаться. Репрессии против меня были связаны не с лабораторными образцами триффидов, а с публикацией, в которой я предложил использовать эту разработку для решения проблемы голода в афро–азиатском регионе. Уверяю вас, если бы я предложил снести Тауэр и Вестминстерское аббатство, ко мне бы и то отнеслись более либерально. Но африканский Царь–Голод — это не какой–нибудь там Иисус из Назарета. Это такой великий бог, непочтение к которому карается беспощадно. — Доктор Лоу, можно попросить вас не богохульствовать? – сказал репортер Fox–News. — Можно, — ответил биолог, — Только я проигнорирую вашу просьбу. Ваш бог мне, если честно, безразличен, а вот исполнение просьб вроде этой… Интеллектуальный кризис в странах–лидерах прогресса начался с того, что образованных работоспособных людей заставили уважать т.н. «религиозные чувства»… Джабба тронул доктора за плечо и поставил на стойку чашку кофе и открытую коробку сигар. Мак Лоу церемонно поклонился, и подмигнул бармену. — Спасибо, ты настоящий друг… Жанна, я ответил на твой вопрос? — Признаться, не совсем, Мак. Хотелось бы знать, в чем состояли репрессии. — Черт, я упустил это… Если вкратце, то меня уволили с работы, запретили заниматься профессиональной деятельностью, закрыли кредит в банке, и выгнали из дома. — Но вас же не посадили в тюрьму, — заметил репортер «London Courier». — Почему же? – возразил Мак, — Посадили. Разумеется, не за мои политические взгляды. Мне дали 6 месяцев за кражу продуктов в магазине. Понимаете, у меня вообще не было денег, а на помойке в тот день не нашлось ничего более–менее съедобного. — Вам приходилось ходить на помойку за едой? – изумленно спросила Ллаки. — Нет, леди. Ходить не приходилось. Я на этой помойке жил. Как я уже сообщал, меня выгнали из дома, так что я жил в начале — на помойке, потом — в тюрьме, а в последний период моей британской одиссеи — на небольших вокзалах вокруг Бристоля. Там часто бросают в урны что–нибудь вроде недоеденного пирожка или недопитой банки пива. — А как вы жили зимой? Ведь там, в Англии, очень холодные зимы, даже бывает снег. — Это была проблема, — подтвердил он, — К счастью, в окрестностях города есть много пустующих отапливаемых помещений. Например, рядом с моей помойкой был узел теплотрассы с технологической выемкой, в которой можно было греться или спать. Нитро, с интересом слушавший эту историю, облокотившись на стойку, заметил: — По ходу, Мак, я бы на твоем месте попытался прикинуться шлангом и устроиться на какую–нибудь работу вроде мойки машин или погрузки не очень тяжелых вещей. — Дельная мысль, — согласился тот, прикуривая сигару, — Это я тоже пробовал. Но все ключевые позиции в этом сегменте рынка труда контролируются всякими братьями–мусульманами из Сомали, Судана и прочего Афганистана. Мне, грубо говоря, набили морду, когда я попытался там зарабатывать. Ты, наверное, смог бы от них отбиться… — Я бы даже не стал отбиваться, — возразил Нитро, — я бы нашел их вонючее стойбище, заложил туда центнер аммонала, и отправил бы их в стратосферу в виде фарша. — И сел бы лет на 20, — заметил Мак, — Кстати, тоже выход. В тюрьме тепло и кормят. — Мак, а можно я вернусь к триффидам? – спросила Жанна. Биолог кивнул, и устроился на табурете в пол–оборота к залу. — Насколько я понимаю, — начала она, — заявления об опасности плодов триффида для здоровья… Скажем так, голословны. — Полный бред, — подтвердил он, — Например, здесь, на Никаупара, гарниры и салаты с триффидом такое же обычное дело, как с бататом, ямсом или кукурузой. На корме из триффидов уже выросло два поколения чипи — тоже, кстати, трансгенных. Мы с тобой вместе их ели – помнишь? На мой вкус, уж точно не хуже бройлера или индюшки. — Это было предисловие к вопросу, — пояснила Жанна, — а вот сам вопрос. В Мпулу, где сейчас триффиды стали основной агрокультурой, под специфические поливные поля занимается все больше площадей. Сокращается естественная лесо–саванна. Меняются ландшафты. Скоро начнут исчезать некоторые виды животных… Ты понимаешь? — Жанна, разве я похож на идиота? Конечно, я понимаю, что такой объем интенсивного поливного земледелия с продуцированием миллионов тонн биомассы в год, перевернет локальные экосистемы, изменит пищевые цепи, и далее в том же роде. Но такова цена сытости людей. В Европе этот процесс происходил 3 тысячи лет. Медленно сводились леса, на их месте медленно росли пашни. Если ты сядешь в автомобиль и проедешь от Бреста или Шербура до Тулона или Ниццы, то не увидишь ничего похожего на те леса, которые описывал Цезарь в «Галльской войне». В Северной Америке тот же процесс происходил уже быстрее: 200 лет и там не стало ни прерий, ни бизонов. Их вытеснили пашни и дороги. В Мпулу все произойдет лет за 5. Дело не в длительности, а в итогах процесса. Почему европейские и американские «зеленые» борются против триффидов в Африке, а не против пшеницы и кукурузы у себя дома? — Об этом уже неоднократно говорилось, — заметила она, — Не хочется, чтобы африканцы повторили наши ошибки и разрушили свою дикую природу, как мы разрушили свою. — Это очень красиво звучит, — сказал он с легкой иронией, — Но очень паршиво выглядит. Сытый богатый европеец или американец сидит на пашне, жует огромный бутерброд с ветчиной и говорит голодному нищему африканцу: не повторяй мои ошибки. — Я об этом не подумала, — призналась Жанна, после некоторой паузы. Координатор Торрес небрежно помахал ладонью над головой и сообщил. — У нас нашлись ребята, которые об этом подумали. Вы правы, Жанна. Африканцам не надо повторять европейско–американские ошибки. В смысле, не надо идти на поводу у био–алармистов – противников генной инженерии и модификации агрокультур. Если в Мпулу возделывать обычную кукурузу и картофель, то для прокорма населения, надо уничтожить три четверти саванны, а если культивировать ГМ–растения, то менее, чем одну четверть. Иначе говоря, потакание био–алармистам – это бессмысленная гибель дикой природы на половине территории. — Все не так радужно даже при продуктивности порядка триффидной, — заметил Мак, — я должен честно сказать, что триффидные посадки изменят микроклимат, и это затронет, судя по аналогам, известным в Индокитае, вдвое большие площади, чем собственно то, что занято полями. Иначе говоря, в Мпулу сохранится около четверти дикой саванны. А если пойти по пути не–интенсивных культур, то от дикой природы не останется вообще ничего, и дети вот этих симпатичных девушек, увидят родную фауну только в зоопарке. Ллаки привстала с места и потянула вверх руку жестом образцовой школьницы. — Доктор Лоу, а ваша наука может сказать, где именно сохранится эта четверть? Я бы написала полковнику Нгакве, что там надо уже сейчас делать национальный парк, как Серенгети в Танзании. Так будет правильно? — Моя наука, увы, этого не может. Тут нужны другие специалисты. — Какие? – спросил Торрес, мгновенно извлекая из кармана электронный блокнот. — Экий вы быстрый, — проворчал биолог, — Мне, знаете ли, надо подумать. Я вам пришлю обстоятельное письмо по e–mail через пару дней, и там все будет расписано. — Договорились, — сказал координатор, — Если не возражаете, правительство оплатит эту работу по обычному тарифу для научных консультантов. — Да я просто для собственного спокойствия хочу это сделать! – возразил Мак. — А общество, для собственного спокойствия, должно это оплатить, — отрезал Торрес. — Простите, — сказал Шарль Фонтейн, — правильно ли я понял, что пока правительство Мпулу не принимает вообще никаких контрольных мер по триффидам? — Неправильно, — ответила ему Ллаки, — Меры принимаются. По решению Народной Ассамблеи, любой, кто попробует мешать посадкам триффидов, будет расстрелян на месте. О каждом случае будет составлена бумага, потому что мы культурная страна. — Приятно слышать, что вы культурная страна, — проворчал француз. Репортер из «La Stampa» тут же обратился к док–Маку. — Мистер Линкс, только что заявленный подход к регулированию био–инженерии вам нравится больше, чем британский? — Это вопрос или утверждение? – иронично поинтересовался тот. — Вы ведь поняли, что я имею в виду, — заметил репортер. — Еще бы! В переводе с дипломатического языка на бытовой, это значит: «Мак, а тебе хотелось бы, чтобы любого, кто посмеет раскрыть рот против твоих опытов или твоих статей, сразу ставили бы к стенке?». И, по логике вопроса, я должен ответить: «О, да! Такова мечта моей жизни, с самой колыбели». Но увы, мне придется вас разочаровать. Дело в том, что любое насилие над человеком мне отвратительно. — Я могу это записать и опубликовать? — Да. Я отвечаю за каждое сказанное мной слово. Повторяю специально для вас: любое насилие над человеком мне отвратительно. — А ваш друг Микеле Карпини придерживается иного мнения. Известно, что именно он инициировал судебно–полицейскую расправу над своими научными оппонентами. — Какие научные оппоненты? – удивился док Мак, — кретины, которые верят в 6 дней творения и 10 заповедей, точно не ученые. А по вопросу о насилии мой друг доктор Карпини может придерживаться чего ему угодно. Я все равно буду питать огромное уважение к этому прекрасному человеку и блестящему специалисту. — Вы так преданы дону Карпини из–за того, что он вылечил вас от алкоголизма? — У вас неточная информация. От алкоголизма меня исцелил Ктулху, после того, как я принес ему жертву. Я бросил в океан над его священной подводной цитаделью Рлиех, которая, как известно, находится в точке S47:09, W126:43, 20 прекрасных 20–летних таитянских девственниц, не умеющих плавать. Вы записали координаты, или …? Окончание его фразы утонуло в дружном хохоте присутствующих. Он махнул рукой, дождался, пока смех затихнет, и продолжил: — Я ненавижу насилие, и я питаю уважение к людям, которые занимаются ликвидацией этого уродливого явления. Я понимаю, что им самим приходится применять насилие в своей работе. Что делать, если бандформирования понимают только язык оружия. — Рассказать в школе о боге, это бандитизм? — спросил шеф–редактор «Trwam media». — Смотря как, — ответил Мак Лоу, — Я помогаю с учебой соседским детям. Они проходят религиозные мифы по экоистории, так что о богах они знают. Но воспитывать в школе религиозных террористов, как в Польше — это бандитизм, и наша Хартия это пресекает. — Вы, кажется, перепутали мою страну с Ираном, — заметил шеф–редактор. — Генрих Сенкевич, это польский писатель или иранский? – спросил док Мак. — Польский разумеется! Великий польский писатель, нобелевский лауреат 1905 года. — О нем я и говорю. В списке литературы для школьников, составленном совместно Министерством образования Польши и Польской католической церковью, есть роман Сенкевича «Огнем и мечом». Один из главных положительных героев романа, некий Лонгин Подбипятка, сносит ударом меча три головы неверных за раз, выполняя обет, данный во имя римско–католической веры. Он убивает еще толпу неверных, но потом, неверные убивают его самого. Его праведная душа возносится в рай. Лонгин умирает девственником, ни разу не переспав с женщиной. Согласно пояснительной записке, на этом примере школьники поймут нравственные принципы христианской любви. В салуне снова послышался хохот. Мак Лоу поднял руку, призывая к тишине. — Давайте вернемся к теме, для которой все собрались. Здесь обсуждается теле–квест «Тринадцать ударов молнии», а не мои взгляды и не взгляды коллеги Карпини. Мне кажется, это отличная игра. Молодые ребята из разных стран объедут вокруг нашей планеты, и при этом вместе поучаствуют в фантастических приключениях… — На деньги производителей смертоносного оружия, — вставил репортер «La Stampa». — Ну и что? Иногда свободу и безопасность приходится защищать с оружием в руках. Здесь, на Никаупара, живут сотни людей, которым вернули свободу силой оружия. Джек Хартли из «London Courier» поднял глаза от своих записей. — Мистер Линкс, вы минуту назад сказали: «Наша Хартия». Вы считаете себя только меганезийцем, и никак не британцем? — Я – гражданин Меганезии. Это мой выбор. Но, однако, я пою своим детям на ночь «Jingle bells» или «Twinkle little star» и болею за «Bristol Rovers». Я понятно ответил? — Не вполне, если честно. Например, как быть с тем, что ваши знания служат теперь Меганезии, и вы преподаете меганезийским студентам, а не британским? — Ерунда! У меня есть студенты из самых разных стран. Я вообще на это не смотрю, я ненавижу любые формы национализма и дискриминации, в т.ч. в образовании. У меня есть студенты с Аотеароа, из Австралии, из Папуа и из Транс–Экваториальной Африки. Британцы есть пока только в интернет–группе — из–за расстояния. Но, двое из них хотят пройти 3–й курс здесь. Никаких проблем, как нет проблем у студентов–африканцев. — Кроме проблемы со стоимостью перелета и жилья здесь, — заметил Хартли. Док Мак Лоу резко и энергично взмахнул рукой. — Я сказал: никаких. Ребята перспективные, а эти мелкие проблемы я решу лично. — А если вас пригласят в Англию почитать лекции в бывшем вашем университете? — Я отвечу: увы, ничего не получится. В Хитроу меня арестуют прямо на трапе. — А вы не планируете как–то уладить свои отношения с британскими властями? — Как я могу планировать то, в чем ни черта не смыслю? Вот с Ново–Британскими властями у меня прекрасные отношения. Недавно мы летали в Нью–Кимберли, по–местному — Кимби, поскольку мои девчонки входили в комиссию проа–конкурса… Британский репортер демонстративно схватился за голову. — Мистер Линкс, я ни черта не понимаю. О каком месте идет речь? — Об острове Новая Британия рядом с Новой Гвинеей, 3000 миль на WNW отсюда. — А при чем тут конкурс… как вы его назвали? — Проа–конкурс, — повторил док Мак, — Это я стараюсь, все–таки вернуть мероприятие в плоскость теле–игр, квестов и т.п. Проа–конкурс – это очень толковое меганезийское изобретение. Какой–нибудь консорциум, а в некоторых случаях – правительство или мэрия, объявляют конкурс на решение какой–нибудь проблемы. Участие свободное, а призовой фонд может быть любым, от тысячи фунтов до нескольких миллионов. — Иностранцы тоже могут участвовать? — Да, я же сказал: свободное. Конкурсная комиссия — полупрофессиональная. Итоги подводятся публично. Репортажи с этих конкурсов становятся увлекательными шоу, полезными в смысле популяризации прикладной науки и новых технологий. — Теперь более–менее понятно, — репортер кивнул, — А ваши девчонки… У вас такие взрослые дети, что они уже заседают в комиссиях? — Нет, дети еще маленькие. Это мои жены. Они вписались в секретариат комиссии по проа–конкурсу на самый экономичный суборбитальный концепт для «Papua Air–Space Agency». Получилась хорошая международная игра, как и «13 ударов молнии». Приз взяли совсем молодые ребята из KTIC (Kimbe Transport Innovation College). Директор Агентства весь светился от национальной гордости: папуасы обставили меганезийцев. Политически, Новая Британия — часть Конфедерации Меганезия, но очень недавно, а этнически, это разумеется Папуа. Кстати на Никаупара тоже, в основном, этнические папуасы, так сложилось. Среди них много талантливых молодых ребят. К сожалению, базовое образование у них не в лучшем виде… Но это, в общем, поправимо. Джек Хартли, терпеливо слушавший увлекшегося Мак Лоу, получил возможность вставить несколько слов. — Извините, мистер Линкс, у вас что, несколько жен? — У меня две жены и обе — фанатки космоса. Дома просто космическая одиссея. — Гм… Это несколько нетипично для этнического британца, вы не находите? — Да, именно так. И я считаю, что это огромная ошибка. Скажу больше: это позор! — Простите, но тогда зачем это делать? — Не знаю! Вы же репортер! Спросите у парламента, у правительства, у «British National Space Centre»! По–моему, они просто идиоты. «British Interplanetary Society» предложила космическую программу еще в 1933, и что? Ни одного космического запуска в XXI веке, ни одного собственного проекта. Персонал Центра – 50 человек, бюджет 250 миллионов долларов в год (для сравнения: военный бюджет – 45 миллиардов). Это уровень какой–нибудь Албании. Британия уже отстала от киви, еще немного – и отстанет от Папуа! — Э… Простите, на какой вопрос вы сейчас отвечали, мистер Линкс? — На ваш вопрос о том, что интерес к космосу нетипичен для британцев. Еще бы! Если каждый день им говорят по TV, что космос — это выброшенные деньги. Эсминцы по 500 млн. долларов, конечно, выгоднее – для тех, кто получает откаты с военных концернов. — Э… Я вообще–то спрашивал про ваших жен. — А… Видите ли, они не этнические британки. Они уроженки Элаусестере. Жанна не выдержала и хихикнула. — Мак, этот парень спрашивает не про космос, а про то, почему у тебя две жены. — А… Это долго рассказывать. Вы надолго в наши краях, Джек. — На 3 месяца, не меньше. Я аккредитован от Британского Содружества при штабе «Rescue Inter–Oceanic Service» в Окленде, Новая Зеландия. — Мы тут говорим Аотеароа, — заметил Мак Лоу, — Впрочем, дело вкуса. От Окленда до Никуапара полторы тысячи миль, 6 часов на любительской флайке. Заходите ко мне в гости на чашку чая. Поболтаем. Когда соберетесь — звоните. Я попрошу кого–нибудь из студентов, или из патрульных ребят, чтобы вас подвезли. Не проблема. — Спасибо, я непременно воспользуюсь вашим приглашением, и мы с вами поговорим о разных интересных вещах. А сейчас, мистер Линкс, не могли бы вы кратко поделиться вашими планами. Я имею в виду, над чем вы сейчас работаете?. — Вот это да… Если я буду все перечислять, то уподоблюсь парню, который на вопрос, «Что новенького?» начинал рассказывать все, начиная с перечня блюд, которые ел на завтрак. Дайте подумать ,что может быть интересно вашей аудитории… Думаю, это 2 темы. Первая – «Antarctic plantation». На эту идею меня навел один хороший парень и, кроме того, это занятно совпало с некоторыми мыслями, которые пришли мне в голову, когда я обитал на помойке в окрестностях Бристоля. — Вы продолжали заниматься наукой, даже там, на этой ужасной холодной британской помойке? – перебила изумленная Ллаки. Док Мак Лоу улыбнулся, кивнул и развел руками: — Видите ли, юная леди, у меня это само собой происходит. Например, я уверен, что вы будете автоматически пританцовывать под любую хорошую музыку. Это то же самое. — Ya! Вы так здорово объяснили, док Мак! Понятно, да! — Тогда я продолжу. Идея связана с быстрорастущими папоротниками, которые могут успеть произвести достаточно биомассы за короткое антарктическое лето. Фактически, это январь и начало февраля. Я не буду вдаваться в подробности, но папоротники – это очень древние растения, которые способны к глубокому симбиозу с родственными им водорослями. Возможно даже смешение на генетическом уровне… Но, это уже детали. Главное, что мы можем получить сезонные плантации на этом заполярном побережье. — Вы не шутите? – спросил Хартли. — Ничуть, – ответил Мак Лоу, — Мхи и лишайники, живут на побережье Антарктиды, им удалось адаптироваться к этому климату. Мы уже знаем, за счет чего они это делают, и просто переносим на культурные растения тот метод, который уже возник в природе. — Удивительно… А вторая тема? — Вторая касается человека. В параграфе 13 международной «Конвенции о биомедицине» 2005 года сказано: «Вмешательство в геном человека, направленное на его модификацию, может производиться только в профилактических, терапевтических или диагностических целях и только при условии, что подобное вмешательство не направлено на изменение генома наследников данного человека». Я сейчас работаю над темой, идущей вразрез с этим антигуманным и дебильным параграфом. Вразрез в обоих смыслах. Джек Хартли почесал в затылке. — Так вы начали заниматься генетической евгеникой? — Евгеника — дурацкое слово, — проворчал Мак, — Оно означает улучшение человеческого рода, а смысл имеет расширение его разнообразия. Надо сделать возможными такие изменения, которые дадут нам дополнительные биологические возможности в тех или иных сферах деятельности и в различной среде, в которой современный человек или не может жить и действовать вообще, или может, но очень недолго. Под водой. В пустыне. В заполярье. На внеземных станциях. На других планетах. Ну и, разумеется, такие вещи, как устойчивость к радиации, к старению, к биологическим и химическим агентам… — И где полигон этих исследований? – поинтересовался Хартли, — Здесь или Африке? — Зачем полигон? – удивился Мак, — Это же не бомба. — Это как посмотреть, — сказал репортер, — Ваши триффиды уже называют мега–бомбой, подложенной под экосистемы Транс–Экваториальной Африки. Док Мак Лоу пренебрежительно махнул рукой. — Мой вам совет, Джек, не слушайте ортодоксально–христианских алармистов. У них в свое время даже образование считалось бомбой. А как же? Оно разрушает веру в того парня, от имени которого король и церковь правят страной. А сколько раз сексуальную революцию называли бомбой, подложенной под нравственные устои? — Но это другой случай, — заметил Хартли, — Вы вмешиваетесь в природу человека… — В Африке ежегодно умирают от инфекционных болезней 8 миллионов человек, в основном — дети, — перебил Мак Лоу, — Ллаки, ты хотела бы, чтобы твои дети были защищены от инфекций от рождения? — Еще бы! – ответила африканка. — А как на счет природы человека? – спросил он. — Насрать на нее, — лаконично ответила девушка. — Позиция ясна, — Мак повернулся к Хартли, — Вы готовы переубедить эту юную леди? — Честно говоря, боюсь даже пытаться. — И правильно делаете, Джек. Я ответил на ваш вопрос? — Да, более чем… Благодарю… Мистер Линкс, а вы сами бывали в Африке? — Еще нет, но завтра утром я буду в Мпулу. Это как раз Транс–Экваториальная Африка. — Э… Вот как? — Мы летим туда вместе, — уточнил координатор Торрес. — Сен Торрес, позвольте задать вам вопрос относительно Мпулу? — вмешался репортер китайского «Bao–Hin agency», Ван Чжо. — Задавайте. — Я покажу одну картинку, — предупредил тот и, подойдя к стойке бара, водрузил на нее свой ноутбук, повозился полминуты и радостно сказал: — Вот! На экране были два 3d глобуса, один – развернутый к зрителю Центральной Океанией, а другой — Африкой. Картинка ожила. Севернее Таити мигнула яркая точка. От нее пошли кольцевые волны: желтые и черные. Желтое кольцо охватило глобус, стало сжиматься вокруг Африки и добралось до точки, отмеченной черным крестиком. Там мигнула еще одна яркая точка. Черные кольцевые волны к этому моменту еще не успели пробежать и половины пути. Картинка развивалась дальше, а китаец уже начал говорить. — Очень необычный эффект, сен Торрес. Казалось бы, взрыв вашей L–бомбы в Океании мог вызвать вскрытие магматического очага и землетрясение в Мпулу около горы Нгве при добегании сейсмической волны. Такое в геологии возможно. Но здесь видно: очаг активировался при добегании электромагнитной волны. Сейсмическая волна еще была далеко. Как геологи объясняют этот необычный эффект? — Я пока не видел подробного заключения, — ответил координатор, — говорят о каких–то магнитных волнах в оливиновом поясе магмы, или что–то в этом роде. — Это крайне интересно! – китаец несколько раз энергично кивнул головой, чтобы всем стала видна высокая степень его интереса, — А можно ли увидеть все это на месте? Мне очень жаль огорчать присутствующих, но правительство Мпулу неделю назад закрыло въезд в страну для всех представителей прессы. Это очень, очень удручает. Торрес бросил взгляд на Лаки. — Мисс Латтэ, как пресс–секретарь президента Нгакве, я думаю, может внести ясность. — Нет проблем, — ответила та, — Я сейчас позвоню президенту и постараюсь все уладить. Она вышла на пирс с мобайлом в руке и минут 10 говорила, оживленно жестикулируя, а затем вернулась и радостно сообщила: — Мистер Нгакве приносит свои извинения. Прошедшая неделя действительно была не самым лучшим временем, чтобы ехать в нашу открытую, гостеприимную страну. Мы не знали, какой силы может быть землетрясение, и не хотели, чтобы наши гости попали в опасное положение. Сейчас ученые говорят: землетрясение не повторится, и мы всех приглашаем в нашу страну. — А через пару дней окажется, что теперь появилась опасность наводнения, или шторма, или массовой атаки мухи цеце, — меланхолично сообщил британский репортер, — я уже сталкивался с таким загадочным эффектом в Лаосе и в Никарагуа. Координатор Торрес громко хлопнул ладонью по стойке бара. — Так, — сказал он, — Чтобы вопрос об этих горно–сейсмических делах не повис воздухе, предлагаю следующее. В 19:00 я улетаю на Лийс–Глориоз, это рядом с Мадагаскаром. Прибытие в 10:00 по Антананариву. Оттуда до Мпулу 1000 миль или около того. Там полетим на обычном флаере. Со мной на Лийс летят мисс Латтэ и док Мак Лоу. Есть место еще для 5 человек. Жанна, вы летите? — Да, — автоматически сказала она, не успев даже подумать. — Отлично, — Торрес повернулся к репортеру из «London Courier», — Вы, мистер Хартли? — Почему бы и нет, — так же меланхолично ответил тот - …Только я что–то не понял на счет времени. — Мы летим на суборбитальном «Fronda–Mid», время в пути – 1 час. — Что ж, надеюсь, мы вернемся на землю сравнительно целыми. — Вы, товарищ Ван Чжо? — Я не могу отказаться, поскольку сам высказал просьбу. — Мистер Йорк и мсье Фонтейн? — Могли бы и не спрашивать… Книга 4. Гуманитарная война. … ======================================= 51 – НАЛЛЭ и ЭСТЕР. Семья каторжника. Дата/Время: 13 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Макасо, рыночная площадь. ======================================= Жанна сидела у иллюминатора, время от времени, глядя вниз, на проплывающие мимо красоты африканских ландшафтов, и стучала по клавишам ноутбука, фиксируя свежие впечатления от своего космического путешествия и от осмотра острова Лийс. Вопреки опасениям, она чувствовала себя замечательно, хотя всего несколько часов назад была уверена, что единственным ее желанием после полета на аппарате «Fronda–Mid» будет выпить пол–стакана виски и отключиться. Хартли, Йорк, Фонтейн и Ван Чжо, видимо, поступили именно так. После приводнения на гидроаэродроме Лийс, они засели в кафе рядом с транспортным причалом, и вышли оттуда только когда их пригласили на борт аэро–шаттла до Мпулу. Сейчас все четверо дремали, заняв места поближе к корме. Док Мак Лоу, напротив, перенес полет на суборбитальном планере совершенно без проблем. Кажется, он с самого начала не испытывал ни малейшего страха, а только огромное любопытство. Когда на Никаупаро «Fronda–Mid» подъехал к пирсу, Мак немедленно пристал к пилоту Барко с расспросами. Его интересовало буквально все. Почему фюзеляж аппарата выполнен в форме мяча для регби? Почему для несущих плоскостей выбрана схема «canard»? Почему турбовинтовые двигатели вынесены на боковые консоли? Каким образом тут регулируется центровка ракетного бустера? Внутри «мячика для регби», Мак Лоу оказался рядом с Жанной и немедленно завел популярный рассказ об истории суборбитальных полетов, начиная с баллистической ракеты «VAU–2», использовавшейся в бомбардировках Лондона в 1944. Перерыв он сделал только на несколько минут, когда в стратосфере включился ракетный бустер и создал перегрузку 2,5g, разговаривать при которой уже сложно. Когда перегрузка резко сменилась невесомостью, для Жанны это был самый неприятный период – она никак не могла убедить себя, что все нормально, ей казалось, что аппарат падает. Мак наоборот, оживился и начал рассказывать о баллистическом движении в околоземном пространстве и о задачках на эту тему для студентов колледжа. Потом (когда «Fronda–Mid» прошел апогей и стал приближаться к Земле), док заговорил об истории методов систем торможения суборбитальных планеров в верхних слоях атмосферы. Когда они снижались над Мадагаскаром, Ллаки Латтэ весело призналась, что транслировала все выступление Мак Лоу в прямой эфир «Rokki–TV» и «Mpulu–Tira». Док не обиделся, но пообещал на Земле надрать Ллаки уши за хулиганство. Это тоже ушло в прямой эфир. Миниатюрный (всего 600 метров по диагонали) остров Лийс оказался чудесным местом. Буквально утопающие в зелени и цветах 3–этажные контейнерные домики, расставленные стоя вдоль двух крест–накрест улочек. Маленький рынок, где бойко торговали всякой всячиной молодые ребята с Мадагаскара. Крошечный спортивный комплекс с беговой дорожкой, полем для ацтекбола и дансингом. И, разумеется, сама военная база: круглая платформа, от которой веером расходились пирсы. К ним были припаркованы легкие катера, изящные экранопланы и футуристического вида флаеры. Никаких проблем с фото- и видео–съемкой. Пожалуйста! Свободная от вахт флотская молодежь (с разрешения дежурного офицера) даже позирует на фоне своей техники… На базе возник Торрес в сопровождении двоих представительных индусов. Некоторое время они эмоционально спорили о чем–то с капитаном ВВС. Затем, капитан махнул рукой и вместе с одним из индусов направился к одному из знакомых Жанне еще по атоллу Пальмира, флаеров «MoonCat» и полезли в кабину: индус, а за ним — офицер. Машина коротко чиркнула по воде, взмыла в небо и начала выписывать чудовищные кренделя в воздухе, на высоте от несколько сотен до нескольких десятков метров. Это продолжалось секунд двести, затем флаер приводнился и причалил к пирсу. Из люка вылез офицер и помог вылезти индусу. Индус с трудом держался на ногах, а из носа капалала кровь прямо на снежно–белую рубашку, но на широком смуглом лице была написана почти детская радость. Он несколько раз хлопнул капитана по плечу, затем вытащил из нагрудного кармана позолоченную (а, может, просто золотую) авторучку–ретро, и с третьей попытки подарил ее летчику, преодолев отчаянное сопротивление. Потом оба индуса еще о чем–то поболтали с Торресом. Выкурили по сигарете, потом по очереди, церемонно пожали координатору руку, загрузились в элегантный самолетик с надписью «Bharati Naval Group», и укатили (точнее, улетели). Торрес развел руками и, подойдя к Жанне, пояснил: «Раджхош уперся, как бык: не будет меня на тест–драйве во флаере – не будет моей подписи на контракте. Видите ли, не хочет покупать селедку в мешке. А у него гипертония. Такие дела… Ладно, здесь все ОК, полетели в Африку». … …Жанна добила последнюю фразу, закрыла ноутбук и с удовольствием потянулась. Ллаки весьма бесцеремонно толкнула задумавшегося доктора Мак Лоу локотком в бок, показала пальцем вперед, за мерцающую ленту пограничной реки Луангвао, западнее которой начиналась территория пока еще не признанной Народной Республики Мпулу. — Док Мак, а правда, у нас красивая страна? — Очень красивая, — серьезно сказал он, — Я даже и не мечтал, что мне доведется увидеть такую прекрасную страну. — У! – воскликнула африканка, — Это вы еще не знаете, как там, внизу! — Я тебе верю. Но (он подмигнул) как ученый, я обязан посмотреть это своими глазами. Жанна улыбнулась, подумав, что для Мак Лоу, наверное, самым красивым кажется не изумительный вид озер Ниика и Уква, и не фантастический скальный гребень Нгве, а ровные зеленые полосы, прореженные тонкими серебристыми линиями – триффидные поля интенсивного орошения, занимающие чуть ли не каждую вторую низину. «Экологическая Хиросима», как назвал это президент «Greenpeace», Генри Фаруэлл, в своей речи на экологическом конгрессе в Абу–Даби. Ответное заявление мисс Ллаки Латтэ (представителя прессы Мпулу на этом мероприятии) вызвало жуткий скандал: «Вы не умеете считать, мистер Фаруэлл, — сказала девушка, — та бомба в Хиросиме была меньше 20 килотонн в тротиловом эквиваленте. В тротиле не так много энергии: всего 1 килокалория на грамм. Примерно столько же, сколько в банане, в 7 раз меньше, чем в пальмовом масле, в 5 раз — чем в алкоголе, и вдвое — чем в трифи. Простая химия, мистер Фаруэлл, но вы ее не знаете, потому что вам платят не за полезные знания, а за вредную болтовню. Сейчас трифи растет у нас всего на 15 тысячах гектаров, но дает 6 урожаев в год, почти по сто тонн с гектара. Прошлый наш урожай почти полтора миллиона тонн. В тротиловом эквиваленте – это три мегатонны. За год это будет 18 мегатонн. Наша бомба не как та, что в Хиросиме, а в тысячу раз сильнее. Она как большая водородная бомба. И эта бомба взорвалась под вашим грязным бизнесом, мистер Фаруэлл. Потому что ваши хозяева платили вам за наш голод, а его больше нет. Пуф! Он взорвался. У нас теперь не только люди, а даже свиньи всегда сыты. Почти в каждой семье на обед есть мясо. У нас теперь три атомные электростанции, в целых четырех поселках есть электричество, и в каждой деревне у мэра, у шерифа и у фельдшера есть мобайл. Любой житель, если ему надо, может подойти к ним, и позвонить куда угодно, хоть в Китай, хоть в Америку…» Хотя Ллаки объехала за короткое время не менее дюжины стран и впитала море самой разной информации, она оставалась девчонкой–непоседой из маленькой африканской деревушки. Спокойно сидеть в самолете три часа (т.е. время полета с острова Лийс до Макасо) было выше ее сил. Оставив пока в покое британского молекулярного биолога (несколько сонного на ее взгляд), она переключилась на Жанну. Привлекать внимание собеседника иначе, чем толчком в бок, она так и не научилась… — Думаешь? – спросила она, завладев вниманием канадки путем этого простого приема. — Так, — ответила Жанна, — Мысли скачут. — А про что? — Про конгресс в Абу Даби. — Я тебя там не видела, а я обычно всех запоминаю. — Меня там и не было, — сказала канадка, — Я смотрела по TV. — Они надо мной смеялись, — сообщила Ллаки, — Я не понимаю. Они придурки? Или они думают, это смешно, когда кто–то беднее их? Или я должна была говорить по–другому? — Я бы на твоем месте вообще не поехала, — ответила Жанна. — Думаешь, мне не надо было ехать? — Нет, я бы просто испугалась ехать в этот гадючник. — У? — изумленно произнесла африканка, — Ты такая смелая, и испугалась бы? — С чего ты взяла, что я смелая? – удивилась Жанна. — Я вижу, — сказала Ллаки, и, считая это объяснение исчерпывающим, спросила, — а чего такого ты бы испугалась? Канадка пожала плечами. — Эмираты — радикально–исламская страна с соответствующими нравами. Эмир Рушд бен Касим эль–Нахаян изображает, что в Абу–Даби цивилизация, но для этого не достаточно построить кусок автострады и сто небоскребов из стекла и бетона. Если на фоне всего этого, тех, кто нарушил какой–то пункт шариата про одежду или приличия, побивают камнями на площади… Я не хотела бы показаться нетолерантной, но они… — Ellos fetido animaletto est, — раздалось из пилотcкого кресла. — Барко! Где твоя тактичность? — проворчал Торрес. — Ее нет в моем контракте, — невозмутимо ответил пилот, — Если зверьки вонючие, то… — У них просто другая религия, — перебила Жанна, — Никто вас не заставляет к ним ехать. — Я и не еду, — так же неозмутимо сказал пилот, — И Ллаки не надо было туда ездить. — Если показать зверю свой страх, то он нападет, — возразила африканка, — Зверь должен бояться человека. Зверь должен уступать человеку дорогу или умирать. Раньше каждый мужчина должен был копьем убить льва, чтобы точно это знать. Так было правильно. — Я не очень мужчина, — весело сказал Барко, — я бы сдрейфил идти на льва с копьем. — Ты бы мог убить его из автомата, — заметила Ллаки. — Это не честно, — возразил пилот, — Прикинь: у него только зубы и когти, а я в него из трещотки с двухсот метров. Их, бедняг, и так мало осталось. Вот приедут туристы, и спросят: где можно посмотреть льва? А нигде. Всех почикали настоящие мужчины. — А в человека – это честно? – спросила она. — Честно, если есть за что, — сказал он, — А за что попало – нельзя. Негуманно. Тем временем, координатор нарисовал пальцем воображаемый вопросительный знак, поставил под ним такую же воображаемую точку, и задумчиво произнес. — А ведь туризм в Мпулу — это реальная тема. — Ничего не выйдет, шеф, — заметил Барко, — Во–первых, ни дорог, ни аэродромов. Про порты – молчу, поскольку моря нет. А во–вторых, через год, такие поля (пилот показал пальцем в окно) там будут через каждую милю, т.е. дикой нетронутой природой уже не приманишь. А своей архитектуры, чтоб на нее ездили смотреть, тут еще долго не будет. Гора и два озера – это, конечно, красиво, но… — Знаешь, Барко, как мы вдвоем с партнером сделали «Магеллан XXI» самым сильным туристическим брэндом на Тихом океане? — перебил Торрес. — Знаю, шеф, что от скромности ты не умрешь. А про брэнды… Реклама, наверное? — Нет. Вообще–то началось все с того, что у нас с Лю Флеггом не было денег. — Это не сложно, — буркнул пилот, — У меня каждый месяц с этого начинается. — Дальше было чуточку сложнее, — сказал координатор, — Объясняю вкратце… … — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №23. Засада межзвездных вампиров. Скалы Маротири. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - На самом юге бывшей Французской Полинезии, в 650 милях к south–east–south от Таити, находится небольшой остров Опаро, похожий на букву «c», написанную очень толстым фломастером в клетке 5x5 миль. Геологически это – надводная часть полуразрушенного вулкана, от которого остались мощные пики до мили высотой. Вокруг внутренней бухты (бывшего жерла) в центре острова идут широкие полукольца террас с фантастически плодородным вулканическим грунтом — местные фермеры снимают урожаи чуть ли не каждый месяц. На берегах бухты раскинулся небольшой процветающий город Хауреи. В закрытой горами бухте всегда тихая вода, что делает ее удобным гидро–аэропортом для тяжелых самолетов и грузовых дирижаблей и портом для судов большого тоннажа. Помимо двух названных преимуществ расположения на бывшем вулкане (плодородие почвы и защищенная гавань) есть еще третье: огромный ресурс сырья для производства бетона. Каждое расширение порта, углубление фарватера, или освоение пятна застройки дает тысячи тонн вынутого грунта, который можно пускать в дело после минимальной переработки. Вполне естественно, что здесь возник мощный комбинат по производству бетонных понтонов – одного из самых ходовых товаров в Гавайике. Бетонный понтон – это очень простая штука: прямоугольный блок 20x5x2 метра с большими воздушными пузырями внутри. Он долговечен, а его грузоподъемность может достигать 50 тонн. На десятке таких понтонов, можно спокойно возводить небольшие здания, как на обычной плите фундамента – при условии, что эта конструкция будет стоять в защищенной от волн бухте или лагуне. Понтонный бизнес процветал, но, как это часто бывает при резком расширении объемов производства, рос и процент брака. «Битый», т.е. бракованный бетонный понтон – это тоже простая штука. Тот же блок, но в котором что–то не так или с поверхностью, или с плавучестью. 50 из каждой тысячи понтонов тут были «битыми». Дирекция сбилась с ног, пытаясь куда–то их деть. Мэрия не позволяла складировать эти понтоны вне арендуемой комбинатом территории (тут у нас не Сайберия, места и так мало), а полиция запрещала сбрасывать их в океан (обычные блоки утопили и хрен с ними, плавучие дуры весом сто тонн — готовый таран для любого проходящего судна). Теперь – последний (last, but not least) элемет диспозиции. В 40 милях к юго–востоку от Опаро расположено подводное плато около трех миль в диаметре. Его основная часть погружена на глубину от 5 до 100 метров, а над поверхностью океана выступают четыре скалистых гребня, один — в центре плато, а три – вокруг него, на расстояниях около 1500 метров от центра. Это — архипелаг Маротири площадью около 4 гектаров. Способность меганезийцев неплохо устраиваться даже на мизерных клочках суши вошла в поговорки. Будь эти островки коралловыми «motu» на рифовом барьере какого–нибудь атолла (т.е. площадками с буйной растительностью и песчаными пляжами со стороны лагуны) - этот архипелаг стал бы морским субурбом процветающего Опаро, но крутые вулканические скалы без единой зеленой травинки — это перебор. Маротири оставался незаселенным. Такова была ситуация 15 лет назад – в день, когда к мэру муниципалитета Опаро явился молодой деятельный мужчина по имени Эрнандо Торрес, с заявкой на аренду Маротири на 50 лет по ставке 1 фунт за гектар в год. Как положено, он внес залоговый аванс в размере 5–летней цены аренды (20 фунтов) и мэру пришлось объявить аукцион. Через 4 недели, за отсутствием иных желающих, архипелаг отошел партнерству «Эрни Торрес и Лю Флегг» по стартовой цене. Едва сделка была совершена, Торрес явился на бетонный комбинат с предложением предоставить свалку под все уже накопленные битые понтоны, и все, что скопятся за следующие 5 лет. Цена размещения гуманная: 10 фунтов за понтон. Стороны ударили по рукам, огромный плот из трех тысяч битых понтонов был оттащен тагботами на середину архипелага Маротири и заякорен над мелью у центрального островка. Это была законная сделка: арендатор использовал внутренние воды своего архипелага по своему усмотрению. «Торрес и Флегг» на пустом месте подняли 30 тысяч фунтов. Далее в этой истории есть белое пятно: как на Маротири попал старый супертанкер 460 метров в длину 70 – в ширину, с 8–этажной кормовой надстройкой. В прошой жизни это огромное судно звалось «Глобант» и ходило между Тимором и Вальпараисо. В начале XXI века, в ходе очередного мирового кризиса, оно было арестовано в Папуа, властями Порт–Морсби, то ли за неуплату портового сбора, то ли за политическую нелояльность. Компания — судовладелец обанкротилась, а кредиторов вскоре отпугнула начавшаяся Алюминиевая революция, и всеми брошенный танкер–гигант застрял в Порт–Морсби. Ходят слухи, что Лю Флегг получил «Глобант» у коррумпированной охраны порта, за жестянку эквадорского кокаина (одни называют вес 500 граммов, другие — 5 фунтов). По версии партнерства «Торрес и Флегг», администрация Порт–Морсби отдала супертанкер просто так, чтобы он не загромождал акваторию, и не создавал угрозу радиационного заражения своей атомной энергетической установкой. В общем, дело темное… Когда все приобретения были собраны в кучку, посреди архипелага Мароири получился готовый 8–этажный отель с прилегающей плавучей территорией в четверть квадратного километра, в окружении живописных скал и обширных мелководий, буквально кишащих рыбой. Оставалось только отремонтировать отель, организовать дизайн и привлечь сюда туристов – у Торреса и Флегга даже и мысли не было делать это за свой счет. Уже тогда девизом партнерства было: «Ищи не деньги, а того, кто платит». Так на супертанкер был приглашен новозеландский режиссер, искавший площадку для съемок фантастического жестко–эротического триллера «Межзвездные вампиры». Колоссальное стальное чрево «Глобанта» не вполне соответствовало представлениям о загадочном звездолете типа космического Летучего Голландца, зато уже имелось в наличии и предлагалось в аренду за очень гуманную цену. Некоторые расходы на ремонт были мелочью в общем бюджете фильма. Последними каплями оказались зловещие безжизненные скалы разной формы (каждая из них была назначена самостоятельной планетой) и студенты строительного колледжа Хауреи (которых наняли в качестве инопланетян для съемок в массовках). В Новой Зеландии поиск полсотни массовщиков, готовых за умеренную плату бежать в атаку голыми и раскрашенными брутальным бодиартом, был серьезной проблемой. В Меганезии этой проблемы вообще не существовало. Сделка состоялась, и после съемок партнерству «Торрес и Флегг» достался отремонтированный и раскрученный комплекс активного отдыха, с уже готовым названием: «Засада межзвездных вампиров». — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - — Лихо у тебя получается, шеф! — с некоторой завистью констатировал Барко. — Координатор Эрни, а ты можешь сделать также у нас в стране? — спросила Ллаки. — Не раньше будущего года, — сказал он, — в период координатуры я не имею права заниматься бизнесом. — ОК! В будущем году тоже хорошо! У нас можно снять очень крутое кино! — Да. Но вопрос еще в том, чтобы сюжет был свежий. За последние сто лет Африку изрядно заюзали американцы, британцы и французы. Тут надо подумать. — А у вас есть какая–нибудь национальная литература? – спросил док Мак. — Это как? – не поняла Ллаки. — Какие–нибудь местные легенды, романы, истории… — А! Я поняла! У нас есть история про команданте Хена и его друзей! — Замечательно. А она где–нибудь записана? — Да, — ответил за нее пилот, — В протоколах Гаагского трибунала. — Кто такой команданте Хена? – поинтересовалась Жанна. — Очень грамотный военный инструктор. Он управлял местной гвардией и провел всего одно крупное сражение, но такое, после которого воевать стало уже не с кем. Сейчас на него грузят, что он воевал против гражданских, но на самом деле против него были три организованные армии, только без официальной принадлежности к какой–либо стране. — А он сам из какой страны? — Из неустановленной, — с улыбкой ответил Барко, — Между прочим, я начинаю заход на посадку, так что пристегнитесь. Тут довольно жесткая полоса. Будет трясти. … Деревня Макасо оказалась совершенно не такой, как представляла себе Жанна. Судя по информации из отчетов ООН, здесь должна была царить ужасающая нищета на грани голода. Канадка полагала, что рассказы Ллаки слишком оптимистичны. Ситуация не могла принципиально измениться всего за 2 года. Единственное, что могло исчезнуть – это голод. Завезенные сюда «трифи» и «чипи» — достаточно сильное средство, чтобы решить проблему питания, но никак не проблему нищеты. С другой стороны, Жанна полагала, что недавний репортаж Джима Куртиса (Foxnews) из Мпулу, тоже, мягко говоря, не блещет объективностью. Для опытного глаза было заметно, что в видеоряде откровенно выпячиваются одни детали и удаляются другие, а некоторые пояснения Джима не очень–то соответствуют реальному смыслу происходящего на экране. «Первое, что вам бросается в глаза в мпулуанской деревне – это голые голодные дети. Они начинают выпрашивать у вас еду с первой же минуты. Второе – это ужасающая враждебность взрослых. Пулемет на вышке посреди деревни смотрит вам в лицо, и вы понимаете, что ваша жизнь висит на волоске. Живут здесь трудно, а убивают — легко» — Так начинался репортаж Джима… «Засранец ты, Джим, — подумала Жанна, — как же ты умудрился снять вышку, и не снять рынок и кафе? Как ты крутил камерой, чтобы в кадр не попал ни один из множества байков? Или ты вырезал их позже?». Байк в Центральной Африке — это первый признак модернизации. Второй признак — это когда дети (непременно сбегающиеся поглазеть на приезжего) говорят ему не «give», а «change» и их интересует не еда, а bubble–gum, сигареты и деньги. Рыночная экономика. — Миса, миса, отличный самогон, всего за 2 фунта или можно даже за 2 доллара, или 2 пачки сигарет с фильтром. Тут целый литр! Он крепкий, даже горит! — Миса, настоящий коготь львицы за 10 фунтов! Носить на шее, привлекать мужчин! — Миса! Травка, чтобы курить! Хорошая! Сильнее, чем американская! Экологически чистая! Всего 1 бакс или можно поменять на вашу авторучку! Появляется еще один признак прогресса: охрана порядка, представленная мужчиной лет 35 и девушкой лет 20. Они одеты в желтые майки с надписью «MILICI», сделанной по трафарету синей краской и вооружены компактными пистолет–пулеметами. Эта парочка появилась буквально в момент посадки самолета, мужчина сразу стал о чем–то болтать с Торресом, а девушка — радостно визжать и обниматься с Ллаки. Примерно через минуту, она вспомнила о своей роли блюстителя порядка и обратилась к юным коммерсантам с короткой репликой, понятной без всякого перевода. Это никак не подействовало. Тогда девушка–полицейский выдала новую реплику, сопроводив ее звонким шлепком ладонью по заднице ближайшего из энтузиастов коммерции. — Зачем же так? – укоризненно спросила Жанна. — А как? – ответила та и протянула канадке руку, — У! Мы же виделись! Точно! — Мзини? — Ага! А ты – Жанна из Новой Шотландии, да? Здорово! Пошли, съедим что–нибудь. Африканка махнула рукой в сторону местного Сити: утоптанной круглой площади, где под навесами раскинулся небольшой рынок и кафе, а рядом — та самая вышка, которую столь эмоционально, но не слишком правдиво описывал Джим Куртис. У ее основания располагался ярко–зеленый фанерный домик с красным ромбом и надписью MEDICI. Выше шли четыре опоры, на которых стояла желтая беседка с синей надписью MILICI. Туда вела лесенка. Пулемет присутствовал. Его 6 стволов были мирно задраны к небу. — Тут в прошлом месяце был один янки, — весело сказала Мзими, — Он спросил: а этот пулемет стреляет? Смешно, правда? Гишо ему сказал: ясно, что стреляет, зачем нужен пулемет, который не стреляет? А янки испугался. Дурак, наверное. — В Америке не принято ставить пулемет в центре поселка, — ответила Жанна, — другие обычаи. Он, конечно, удивился. — А, по–моему, удобно, — заметила африканка, но объяснение приняла, как логичное. Между рынком и кафе полоса навесов делала поворот под прямым углом и плотность байков (педальных и моторных) здесь достигала максимума. Другие виды транспорта были представлены скромнее: десяток грузовых трициклов и столько же багги. Чуть дальше стояли четыре легкие (и, вероятно, дешевые) флайки с открытыми кабинами. — Чем вы все это заправляете? — поинтересовалась Жанна. — Самогоном. Плохим. Его быстрее делать, чем хороший. А хороший – его пьют. — Ясно… А можно посмотреть вот такие байки поближе? – канадка показала на самую многочисленную в окружающем пространстве малогабаритную модель. — Хочешь купить? Пошли! Мзини схватила ее за руку и потащила к одному из коммерсантов, восседавших среди кучи разнородной техники (в основном – небольших транспортных средств и разного агротехнического инвентаря). Здесь были и байки: не дорогие, но надежные китайские модели, а несколько тех, которые были наиболее распространены на улице, и которые Жанна хотела рассмотреть детально. — Он очень дешевый, всего 25 фунтов, но не очень удобный, — сообщила африканка. — Он удобный, только надо привыкнуть, — возмутился продавец, — и он очень надежный. — Жопу отбиваешь, — гнула свое Мзими. — Это ты ездишь неправильно! А тут шины–губка. Насос не надо, и дырки не страшно! — …И всего одна скорость. — Зато не отвлекаешься, когда едешь, — нашелся тот, — и главное… Э! Красавица, смотри сюда! Ты можешь к нему купить еще вот такой мотор, вот такую корзину или вот такую коляску с колесиком. А если ты купишь два байка, то считай, у тебя есть квадроцикл! Я сейчас покажу… Вот, он у меня собран. К нему идет мотор побольше, но тоже не очень дорогой. На него можно ставить всякие штуки для фермы. Называется: комбайн. А если хочешь хороший discount, то бери не собранный байк, а коробку. Называется: KIT. Там все детали и бумажка, как собирать. Твой мужчина легко соберет. Сэкономишь деньги, купишь два байка и мотор. Ты откуда? Оу! Из Канады!? Канада в Америке, там ты так дешево не купишь. Бери здесь. Будет комбайн для фермы. Для ранчо, если по–вашему. Канадка рассматривала двухколесную машинку с возрастающим интересом. Это был необычный гибрид самоката с велосипедом. Очень простая форма, состоящая всего из нескольких деталей, отштампованных из пластика явно в одну операцию. Маленькие толстые колеса. Простой T–образный руль. Кольцевая лента, заменяющая цепь. Видно, каким образом сюда ставится мотор… А сюда крепится что–то еще… Во всем дизайне наблюдалась предельная технологичность на грани примитивизма. — Чье это производство? – спросила она. — Меганезия, — сказал продавец, — фирма «Hikomo». Бери, не пожалеешь! Коробку с KIT–комплектом байка Жанна купила. Не столько для того, чтобы кататься (дома в Галифаксе у нее был горный «Iron Horse», одна из любимых игрушек), сколько для того чтобы, с этим байком в руках подойти на каком–нибудь форуме к Куртису и спросить, как же он, засранец, водит автомобиль, если ни черта вокруг не видит? В кафе Мзини продолжала проявлять инициативу. Жанна оглянуться не успела, как уже оказалась за столиком в кампании своеобразной пары. Молодая леди англо–саксонского типа: очень стройная (по местным меркам — тощая), круглолицая, сероглазая, с коротко подстриженными прямыми соломенными волосами и веснушками, заметными даже под африканским загаром. Джентльмен – примерно 40–летний плотно сложенный, похожий отчасти на малайца, отчасти — на мексиканца. — Это – Жанна, это – Наллэ, это — Эстер, а я буду брать какую–нибудь еду и пиво, — после этой предельно–экономичной презентации, Мзини двинулась к стойке, на ходу начиная сообщать заказ (похоже, сервис тут был ненавязчивый — повар и бармен в одном лице, а такая роскошь, как официант, просто не предусмотрена). — Извините за… — начала Жанна. — Ерунда, — перебил джентльмен, — мы не в Вене, так что… — Наллэ! Что ты не даешь человеку сказать? – в свою очередь, перебила его леди. — Я экономлю ее время и нервную энергию, — ответил он, и добавил, уже обращаясь к Жанне, — Эстер старается привить мне хорошие манеры, я это ценю, но… — … Игнорируешь, — констатировала она. — Почему именно «не в Вене»? – поинтересовалась Жанна. — Мне утром пришел факс из Вены, — пояснил он, — Бумажка была адресована министру энергетики Мпулу, но этот зверь в стране не водится и факс переслали мне. Видите ли, МАГАТЭ обеспокоено… В общем, целая страница вежливой бессмысленной фигни. — МАГАТЭ? – удивилась канадка, — это ведь агентство по атомной энергетике, так? — Да, — ответил он, — Они хотят прислать сюда своего инспектора. Ну что за дебилы? — В Вене учился Гитлер, — сообщила Мзини, перебрасывая со стойки на столик миски с каким–то ароматным варевом, лепешки, и огромные кружки, — Я читала в интернет. Жанна энергично покрутила головой. — Извините… Наллэ, я не поняла, а где здесь атомная электростанция? — Вон там, — ответил он, небрежно махнув рукой в сторону широкой бетонки, которая начиналась от края деревни (вырастая из главной улицы) и шла через высокий лесо–кустарник. Приглядевшись, Жанна различила примерно в полумиле прямоугольный бетонный корпус высотой в двухэтажный дом и алюминиевый ангар рядом. — Что, вот это и есть АЭС? — АЭС, фанерная фабрика и ремонт–сборка мото–техники, — уточнил Наллэ. — Лопай, — сказала Мзини, слегка толкнув канадку плечом, — Оно вкусно, когда горячее. «Оно» действительно оказалось вкусное. Особенно – с горячей лепешкой и домашним нефильтрованным пивом, легким, но при этом густым как суп. Эстер, тем временем, бросила взгляд в сторону припаркованной на бетонированной площадке флайки (той, в которой прибыли гости), и поинтересовалась: — Мзини, кто там еще прилетел, кроме Торреса и Ллаки? — Ну, вот, Жанна. Еще какие–то газетчики, два юро и один чина. И какой–то док. — Док Мак Лоу, биолог с Никаупара, — уточнила Жанна, уплетая аппетитное варево, — В прошлый период жизни — Макс Линкс из Бристоля. Он автор триффидов. — Мак Лоу Линкс? — переспросил Наллэ, глядя на толпу, собирающуюся вокруг флайки. — Надо было предупредить, — заметила Эстер, — сейчас будет такой тарарарам… Наллэ пожал плечами и проворчал: — INDEMI обожает секретность и сюрпризы. — Идут сюда, — сказала Мзини, — шеф Наллэ, а это правда тот, кто сделал трифи? — Правда. — У! – выдохнула молодая африканка, — А на вид, просто дядька. Несколько смущенный Мак Лоу шагал в направлении кафе, сопровождаемый толпой примерно из сотни человек. Этот стихийный эскорт не очень разборчиво кричал что–то. Можно было расслышать только слова «Док–Мак» и «Трифи». То там, то тут, жители выходили из домов и с недоверчивым видом глядели на это шествие. К моменту, когда биолог вошел в кафе, вокруг уже расположилась большая часть населения Макасо. — Жанна, ты не знаешь, что за ерунда происходит? – спросил он, присаживаясь за стол рядом с канадкой, — …И что мне с этим делать? — Мастер–док–Мак–Лоу! Сейчас я тебя буду кормить! — заявил вышедший из–за стойки бармен, — Что нравится из еды? Я приготовлю. А пока можно выпить. Виски, ром… — Только кофе, — ответил док Мак, — И еще сигару, если есть. — Сейчас все будет! А где ты остановишься ночевать? — На базе ВВС Нгве. Мне надо осмотреть кое–что с воздуха. Там подходящая техника. — Техника там, — согласился бармен, — но кушать лучше здесь. Вкуснее, да. — ОК. Тогда стейк и стакан сока. Но сначала кофе и сигару, договорились? — Да–да–да, мастер–док–Мак–Лоу! Нет проблем! Толпа вокруг кафе распределялась, негромко толкаясь и переругиваясь в ходе спора за наиболее удобные наблюдательные позиции. Каждое действие док–Мака вызвало волну тихих перешептываний. Какая–то молодая женщина с младенцем на руках зашла в кафе, перебросилась двумя негромкими фразами с Эстер, а потом протянула младенца Маку. — Она просит, чтобы ты подержал его на руках, — сообщила Эстер, — ей это важно. — Хорошо, согласился биолог… Ну–ка… О! Увесистый мальчишка. Вслед за первой находчивой дамой потянулись другие. На руках у док Мака все время оказывалось по одному, а то и по два младенца. Сначала ему давали подержать самых маленьких, потом пошли дети побольше, года по три… Бармен принес кофе и сигару, и что–то сказал местным дамам. Они согласно покивали и отошли немного в сторону. — Эй, я ничего не понимаю! – заявил Мак Лоу, сделав глоток кофе и прикурив сигару от протянутой барменом спички. — Мне кажется, тебя здесь считают чем–то вроде амулета, — заметила Жанна. — А нельзя ли как–то их в этом разубедить? Я имею в виду, мне не сложно подержать на руках несколько карапузов. Собственно, дома я к этому привык. Но… Ты понимаешь? — Ничего не выйдет, док, — ответил ему Наллэ, — Кстати, я рад вас видеть в Макасо. — Взаимно, очень рад. Мы с вами первый раз видимся in vivo, я не ошибся? А с Жанной Ронеро вы, я смотрю, уже познакомились, не так ли? Наллэ озадаченно погладил свой подбородок и повернулся к канадке. — Упс… Так ты – Жанна Ронеро–Хаамеа? — Ну… Я не совсем Хаамеа… В смысле… Это такая история… — Расскажешь за ужином? – спросила Эстер, и уточнила, — Я думаю, тебе удобнее будет остановиться у нас, чем в фаре–дюро. Кроме того… — … Мы тебя покатаем по стране на вертушке, — договорил Наллэ, — Как тебе эта идея? — Слушайте, ребята, — взмолился Мак Лоу, — вы хотя бы суфлируйте! Что мне делать? … Через два часа, когда Макасо уже напоминал сильно уменьшенную (зато так же сильно ускоренную) модель Рио–де–Жанейро во время фестиваля, к месту событий подъехал президент Нгакве на белом коне со знаменем в руке… Точнее, въехал, стоя на крыше головной машины в колонне из четырех военных джипов, держась за древко флага. Он явно копировал поведение кого–то легендарного — возможно, Каддафи или Кастро. На президенте был простой офицерский китель, без единого украшения. Солдаты, которые спрыгнули с джипов на ходу, не пытались оттеснить толпу, а лишь распределились в ее первых рядах. На крышу джипа подсадили дока Мак Лоу, а Торрес и Шуанг уверенно вскарабкались сами. Пока они пожимали друг другу руки, кто–то установил микрофон… Эстер похлопала Жанну по плечу. — Если не хочешь оглохнуть, пошли домой. С нашей крыши все будет видно и слышно. — Оглохнуть? — переспросила канадка, и в этот момент началось… — Viva libre! – крик Нгакве, усиленный мегафоном, ударил по ушам, — Viva revolution! — Ввааа! – заорала публика. Вверх взлетели сотни сжатых кулаков. — Viva Mpulu! Viva Carta Magna! — Ввааа! — Viva Meganezia! Viva dok Mak Lou!!! — Ввааа! Ввааа! Толпа скандировала «Mak–Lou! Mak–Lou» и раскачивалась волнами. Нгакве протянул руку в люк на крыше, вытащил какой–то металлический тубус, пристроил его на плече, целясь примерно в середину неба и… Послышался звонкий щелчок, выстрел, и джип окутался небольшим облачком дыма. Вверх взлетел маленький предмет, таща за собой короткий факел с дымовым шлейфом. Через несколько секунд высоко вверху раздался оглушительный взыв. — Ввааа! – снова заорала толпа, — Viva libre! Viva Carta! Viva Mak–Lou. Доктору Мак Лоу Линксу буквально впихнули в руку микрофон. — Ну, вы даете! – раздалось из мегафона. Публика весело заржала. — … А вообще, я рад, что у вас тут все как–то наладилось… — Ваа!!! — … И меня успели вкусно накормить. Честное слово, вкусно! — Ваа! — У вас красивая страна. Правда, я еще не успел толком ее рассмотреть, но на базе Нгве мне обещали подходящую флайку. Сейчас мы едем туда, и я надеюсь многое увидеть… — Ваа! — … Мы с вами еще много интересных штук сделаем вместе. Я на это надеюсь… — Ваа! — …Да, кстати, чуть не забыл сказать: у вас тут красивые женщины! — Ваа! – кричала публика, — Mak–Lou! Mak–Lou! Mak–Lou! … На крыше дома Шуангов, примерно в четверти мили от площади, был почти идеальный наблюдательный пункт. Действительно, все видно и слышно, но крики не оглушают, а легкий навес защищает от палящего солнца… Жанна изумленно покачала головой. — Такое ощущение, что главный парень в стране не президент, а док Мак. — Так и есть, — совершенно спокойно ответила Эстер, поставив на столик поднос с двумя высокими запотевшими стаканами ярко–оранжевого сока и коробкой сигарет–ретро, без фильтра, — рекомендую попробовать сигареты, если ты куришь. Местный сорт с фермы наших друзей. — Да? В таком случае, попробую… Подожди, я не поняла. Ты сказала: «так и есть»? — Ну, разумеется. Представь, Жанна: тут большинство людей никогда не ели досыта. Каждые несколько лет случался голод. Потом появились трифи. В смысле, триффиды. Потом сюда завезли чипи. Я не знаю, как эти свинокурицы называются официально… — Я тоже не знаю, — сказала канадка, — В Меганезии все их называют просто чипи. — Не важно, — Эстер махнула рукой, — так или иначе, все началось с триффидов, которые придумал Мак Лоу. Еще два года назад, тут был кошмар, а сейчас, видишь, нормальная страна. Маленькая, но, скажем так, далеко не последняя в Африке. — Вижу. Получается, что док Мак — это парень, который накормил 2 миллиона человек? — Ну, да. Людям свойственно все упрощать. Ты, же понимаешь. Психология… — Психология… Понимаю… А эти маленькие байки тоже придумал док Мак? — Нет, — Эстер улыбнулась и покачала головой, — Это совсем другая история. — Расскажешь? – спросила Жанна, осторожно прикуривая необычную сигарету. — Почему бы нет, если тебе интересно? Вообще–то сам момент придумывания HiBi, в смысле, Hikomo–bikes, я упустила. Мы были на Нукуфетау, родном атолле Наллэ. Его родичи возили меня на экскурсии по лагуне, а Наллэ и Ематуа (нынешний муж мамы Наллэ), занимались этим проектом. Вероятно, там участвовали еще какие–то ребята… Короче говоря, не знаю. Я сама увидела HiBi на первых тестах, на Новой Британии в Меганезийском Папуа. Если рассказывать про эту авантюру по порядку, то… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - Жанна Ронеро. Green World Press. Репортаж №24. Африканский uni–bike и папуасский space–shuttle. — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - По океанийским меркам, Новая Британия — это суперконтинент. 300 миль в длину и до полста миль в ширину. Геологически, это почти сплошной горный хребет, центральная точка которого, вулкан Синевит, возвышается над морем на 2400 метров. Есть второй вулкан, Тавурвур, он пониже, зато развлекает жителей извержениями примерно раз в десятилетие. Жители не находят эти шоу веселыми: выбросы пепла иногда засыпают целые поселки или маленькие городки, так что жителям приходится перебираться на новое место. На старом, правда, хорошо разводить фрукты и овощи – вулканический пепел превращается в фантастически плодородный грунт. Остров, опять же, по меркам Океании, населен не плотно: на 4 миллиона гектаров – всего полмиллиона человек. По Новой Британии «оффи–культуртрегеры» в свое время прошли, как чума. Британская империя, Германская империя, Японская империя… В европейских энциклопедиях сказано, что пришельцы познакомили аборигенов–папуасов с железными орудиями и письменностью, но там умалчивается о способе знакомства. Железные орудия обычно втыкали в тела аборигенов, за невыполнение нормы работ, записанной в блокноте у представителя колониальной администрации. В меганезийской энциклопедии, так же скромно умалчивается о том, что произошло с этой администрацией после внезапного присоединения Новой Британии к Великой Океанийской Хартии. Но — дело прошлое… Экспедиция байкеров–испытателей состояла из шести человек: Наллэ и Эстер, Ринго и Екико, Хти и Мео. Последняя парочка — местная: студенты–дипломники KTIC (Kimbe Transport Innovation College — первого учебного центра, основанного новой властью «в порядке экстренного развития технической грамотности и ликвидации колониального влияния»). Экспедицию сопровождали 3 — 4 полисмена. Они двигались параллельным курсом, из ближайшего поселка. В окрестностях следующего поселка, они передавали вахту своим тамошним коллегам. Полисмены делали вид, что им просто по пути… Кроме людей, в состав экспедиции входили четыре лошадки–пони. Считалось, что они везут поклажу в условиях труднопроходимой горно–лесистой местности, но почему–то среди поклажи то и дело оказывалась Екико. Впрочем, согласно программе, участники практически все время двигались на байках. Ровная дорога… Грунтовка… Щебень… Очень плохая грунтовка (в смысле – разбитые колеи, местами переходящие в болото). Горная тропа… Заросшая горная тропа… Сильно–каменистая горная тропа… Места гибели байков отмечали рулем с нацарапанной датой, вкопанным вертикально в грунт. Новые байки с модифицированными узлами им сбрасывали с воздуха, в контейнерах (модификации создавались за считанные часы после выяснения характера поломки). Позиция Шуанга была такова: наш байк не должен ломаться сам по себе ни при каких условиях. Его можно разбить, сбросив в пропасть, или уронив на него булыжник, но в условиях движения по любой поверхности, которую можно, при хорошей фантазии, признать дорогой, эта машинка должна работать безотказно. От этого может зависеть жизнь и здоровье людей. Когда экспедиция отдыхала (купалась, валялась на травке, играла в мяч), байки продолжали тестироваться, оказываясь в руках местной детворы. Однажды (после мили пути по склону из камней, размером с кулак) Эстер пошутила: — Хорошо бы протестировать HiBi в Антарктиде, на ледниках, во время снежной бури. — Идея дельная, — серьезно ответил Наллэ, — но сначала доведем тропическую модель. — А был еще такой случай, — флегматично ответил на это Хти, — Один канак скатился на байке с Эвереста. Сам в лепешку, а байк как новенький, тибетцы до сих пор ездят. Безжалостный режим касался только машин. Нагрузка на людей была не больше, чем в любительском горном походе. Мео, со свойственным ей прямым папуасским юмором, метко назвала это «roll–sex–tourism». В темное время суток экспедиция не двигалась, а темнеет тут довольно рано, так что четверка юниоров практиковалась в камасутре. На фоне этих ребят Эстер и Наллэ выглядели скромной парочкой в викторианском стиле. Но, секс был далеко не главным занятием юниорского сегмента экспедиции. Большую часть вечера Екико и Ринго продвигали своих новых приятелей в сфере информатики. Новобританцы были немного постарше, но уровень их технической подготовки был, разумеется, намного ниже, чем у ребят с Тувалу (где дети начинали тыкать пальцами в клавиши и двигать мышкой лишь чуть позже, чем плавать, ходить и говорить). В один прекрасный вечер, в ходе этих упражнений был найден манифест о проа–конкурсе на экономичный суборбитальный концепт для «Papua Air–Space Agency». Эстер в это время лежала на надувном матраце, мечтала, глядя на разгорающиеся в небе звездочки и краем уха слушала реплики Наллэ, который пытался понять, каким образом тонкий, как пудра, песок заклинил ведущее колесо байка: «De puta madre! No y polla me comprende esta jodido rueda…!»… И далее примерно в этом фольклорном жанре… Хти и Ринго, вдохновленные этими мощными заклинаниями, пытались вдвоем снять колесо. Девушки, заключив, что это — исключительно мужская магия, устроились в сторонке и включили ноутбук. Весьма типичная панорама раннего экспедиционного вечера. И тут Екико подкатилась к Эстер с неожиданным вопросом: — По ходу, можешь помочь объяснить Мео, как считается парабола, которая получится, если взять вот такую дуру и в жопе включить реактивную тягу, наклонив градусов, не знаю, на сколько, к горизонту? Я бы сама объяснила, но у меня в смысле формул вечно какая–то фигня. А я тебя не очень отрываю? Ну, если вдруг ты занята, или как–чего… — Уф!… – ответила Эстер, лихорадочно исследуя свой мозг в поисках того уголка, где должна лежать физика, по которой у нее в колледже было стабильное «отлично», — Вот сейчас я вспомню, и мы вместе нарисуем, а потом вместе объясним. Примерно через час, когда объяснения были в самеом разгаре, а на экране ноутбука уже были нарисованы световым пером полсотни закорючек и десяток загогулин, на плечо Эстер мягко легла ладонь Наллэ. — Добрая фея арестована за издевательство над простыми и трогательно–беззащитными дифференциальными уравнениями. Чем это вы тут занимаетесь, а? — Объясняем Мео про космос, в который летает фигня, про которую тут конкурс на 50 тысяч фунтиков. Только надо за дешево улететь на 100 км вверх и на 500 км в длину. — Как интересно! – протянул Шуанг, усаживаясь на корточки напротив экрана, — Знаете что? А давайте выиграем этот сраный конкурс! — Как? – хором спросили Екико и Мео. — Просто: возьмем и выиграем, — пояснил он, — Но сделаем так: выигрывать будут Мео и Хти, а мы, как бы, просто рядом стояли. Идет? — А почему так? — поинтересовался подошедший Ринго. — Потому, что если выиграют они, то куража в сто раз больше. Сам подумай. — Хм… Ага… E–o! Точно! Но табаш… — Табаш пусть делит шеф Наллэ, он капитан, — вмешался Хти. — ОК, — согласился Шуанг, — Вам четверым поровну, по 25 процентов. — Не честно! – возразила Мео. — Детка, — ласково сказал шеф–инженер, похлопав ее по попе, — Я похож на того парня, который упустит на таком верном деле свой табаш? — Не очень, — ответила она, после некоторого размышления. — А на того парня, который не поделится со своей vahine? — Тоже не похож, — признала папуаска. — Вот и не морочь голову себе и foa. Лучше сбегай, поставь чай, и мы будем решать, как именно мы выиграем этот космос… В смысле, конкурс… — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - … Эстер замолчала, развела руками и улыбнулась. — И что? – спросила Жанна, — Вы действительно выиграли тот конкурс? — Да, — подтвердила та, — Молодежь выиграла очень неплохие деньги на этом конкурсе. Хти и Мео купили симпатичный домик под Нью–Кимберли, а Ринго и Екико… Ну, это долго рассказывать. Впрочем, если говорить о деньгах, то «Hikomo», семейная фирма родичей Наллэ, получившая от «Papua Air–Space Agenсy» подряд на реализацию этого концепта, заработала гораздо больше. Это очень выгодная тема. — Еще бы, — сказала канадка, — Я так понимаю, что концепт был сделан специально под фирму Наллэ. Своего рода инсайтерская сделка, не так ли? — Отчасти, это так, — согласилась Эстер, — Но зато мы запустили прототип конкурсного спейс–планера уже через 2 месяца. Вряд ли другие команды смогли бы это сделать. — Мы? — Да, мы. Я тоже работаю в «Hikomo». В Северно–Западном Полярном Секторе. — В Северо–Западном Полярном? — переспросила Жанна, — В смысле, побережье и море в Меганезийской Антарктике? — Нет. В смысле, шведский архипелаг Нобеля и северный исландский шельф. — Если я не ошибаюсь, — сказала Жанна, — это спорные территории в Арктике. Особенно архиплаг Нобеля, который, во–первых, подводный… — … Да, на глубине полста метров, — подтвердила Эстер. — … А во–вторых, ближе к Аляске и Канадской котловине, чем к Скандинавии. — … Да, но находится в 500 милях к Северу от первого и к Западу от второго. — … Верно, но до Швеции там вообще почти 2000 миль через полюс. — … Да, но открыли его шведы в нейтральных водах, а значит, это их архипелаг. — … Под нейтральными водами, так точнее. — … Но Канада, между прочим, признала шведские претензии на архипалаг Нобеля. — … Уточним: признала, чтобы создать мягкий барьер арктическим претензиям США. — … Но факт признания важнее мотива, не так ли? Жанна тряхнула головой и пару раз хлопнула в ладоши. — Слушай, Эстер, это же анекдот! Две американки в Экваториальной Африке спорят о шведских претензиях в Северном Ледовитом Океане. И еще: мы перепутали стороны. Гражданка США должна быть против этих претензий, а гражданка Канады — за них. — Глобализация, — ответила Эстер, — корпоративный интерес сильнее национального. А хочешь контрабандного танзанийского кофе? У меня всегда горячий кофейник. — Давай, — согласилась канадка, — Контрабандные продукты почему–то самые вкусные. Эстер вышла и быстро вернулась с радужно–мерцающей сферической емкостью. — Этот кофейник купили еще Батчеры, Рон и Пума, когда мы здесь жили вместе. Они обожают такие смешные кухонные машинки. — Рон и Пума жили вместе с вами? – удивилась Жанна. — Ну, да! И с тех пор дружим семьями. Как ты думаешь, кто нам про тебя рассказал? — А, вот оно что… А я–то гадала: почему меня здесь сразу схватили в охапку… — Друзья Батчеров — наши друзья, — сказала Эстер, — Кстати, как они там? Мы с ними видимся сейчас, увы, только по интернет. Это здорово, но…. как–то неполно. — Даже не знаю, как ответить, — призналась канадка, — Это такие ребята, что… … ======================================= 52 – ОЛАФ и ФРИС. Военно–технические эксперты. Дата/Время: 13 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: Меганезия. Атолл Никаупара. Борт флайки «InCub–V». ======================================= Фрис и Олаф не жаловались на отсутствие здорового авантюризма. Приглашение Рона и Пумы: «А не закрутить ли вам кругосветку?», они восприняли с энтузиазмом. Не все ли равно, возвращаться домой в Швецию через Гавайи и Америку (как они летели сюда, на Южные острова Кука) или через Палау и Юго–Восточную Азию? По расстоянию — все равно, но второй вариант – это настоящее кругосветное путешествие. Плюс к этому, в кампании оказался Керк (в связи с отпуском, решивший посетить землю скандинавских предков). Керк это парень, с которым не страшно сунуть нос куда угодно — например, в Гималаи. Они оказываются по дороге, и надо только уговорить потомка исландских пиратов на дополнительную авантюру (Фрис и Олаф считали, что это у них получится). Первый перелет: Никаупара – Фунафути, полторы тысячи миль на West- Nord–West. В самом начале трека, Рон, как бы между делом, сообщил: — Мы подберем там одну девчонку, китайскую китаянку с Геологического факультета и подбросим ее домой, на Хайнань, нам это все равно по дороге, а она сэкономит денег. Потом, если когда–нибудь поедем в Китай, то легко впишемся к ее родичам. У китайцев это четко. Кстати, ее зовут Юн Чун. — Она симпатичная? – поинтересовался Керк. — Судя по фото, даже очень. А что? — Ну, типа, совместный вояж открывает для меня некоторые перспективы… Фрис, со свойственной ей прямотой, перебила: — Она тебе не даст. У китайцев строгие правила на счет этого дела. 5–часовой полет до Фунафути на высоте 500, над изумительно–красивыми архипелагами бывшей Американо–Британской Полинезии происходил на фоне обсуждения специфики китайских традиций: от шаманизма, буддизма Пути Дамо, и даосизма Лао Цзы и Кун Цзы, до коммунистической доктрины Сунь Ят Сена и культурной революции Мао Цзе Дуна, возрождения Дэн Сяо Пина и нынешней политики «Разумно–открытых дверей». При этом разговор все время соскальзывал в сторону дилеммы «даст – не даст». Керк деловито скачал из интернет несколько образцов классической китайской лирики и попытался петь ее, аккомпанируя себе на укулеле. «Слышится первых гусей перелет. Смолкли цикады в ночи. С гладью речною слился небосвод. Высится терем в сто чи. Фея Су–э и богиня Цин–нюй терпят вдвоем холода. Иней морозный в сияньи луны — чья победит красота?» Фрис терпеливо выслушала и вынесла краткий приговор: — Полная лажа. — Сама ты лажа, — обиделся Керк, — Это Ли Шанинь, «Морозная луна», IX век. — Оно и видно, что IX век, — ехидно ответила шведка Керк совсем обиделся, снова ушел в сеть и проторчал там до приводнения у причалов яхтклуба Ваиаку–Фонгафале. Невысокая, но спортивно сложенная девушка, одетая в модный здесь саронг модели «elladi» (короткий треугольник золотисто–блестящей ткани, застегнутый антрацитово–черными фибулами на левом плече и около правого бедра) энергично помахала над головой маленьким рюкзачком армейского образца. — Hei, foa! Рон и Керк с Никаупара – это вы, или как? — Типа, да! — отозвался Рон, — Если ты — Юн Чун, то двигай сюда. — Правая грудь у нее классная, — негромко констатировал Олаф, — если и левая не хуже… — Wow! – обрадовалась Юн, заглядывая в кабину, — У вас есть укулеле! Через мгновение она уже приземлилась между Олафом и Керком, и завладела мини–гитарой, прежде, чем кто–либо успел сказать, хоть слово. — Я последний год немного учусь на ней играть, — продолжала китаянка, в то время, как Рон разворачивал флайку на взлет, — Я не обижусь, если мне скажут, что я делаю не так, потому что это для пользы, а иначе ничему не научишься. Флайка прокатилась по лагуне, и мягко оторвалась от воды. Юн Чун тронула тонкими сильными пальцами струны, и спела на пробу: «Там растет какао со сладкими зернами. И хлебное дерево, пеки сколько хочешь. Там сытые птицы, поют так сладко, Как будто говорят «да, милый»… Погладив укулеле ладошкой, она пояснила: — Это Дани Макемали, фиджийский поэт прошлого века. А еще мне нравится вот это: «Я вспоминаю тихие поля, по которым я бродила И тропы, которыми я пыталась уйти от невзгод И жалобы ветра за мысом Те Реинга Ваируа, Где затерялась моя душа». — Это грустное, про девушку–маори, которая скучает по дому. Я тоже скучаю по дому, но все равно, отсюда каждый раз жалко уезжать. Бывает так грустно, что человек не может быть и там, и там. — Я стараюсь привозить отовсюду побольше фоток, — сообщила Фрис, — Они у меня везде, даже на потолке. Смотришь, и получается, что ты и там, и там, и там. — Фотки – это только фотки, — вздохнула Юн, — А как возьмешь с собой море, небо, рифы, разноцветных рыбок, и людей, с которыми подружился? Пума тихонько хлюпнула носом, несколько раз быстро моргнула глазами, и коротко, как будто стесняясь, потерлась щекой о плечо Рона. Иногда (очень редко) у нее бывали такие мгновения сентиментальности, которой она мимолетно заражалась от попутчиков. Керк вздохнул и покачал головой. — Девчонки, если бы я так переживал каждый раз, то у меня бы сердце давно разорвалось на мелкие кусочки. Вот на такие (он показал пальцами вероятный размер кусочков). — Наш лейтенант правильно говорит: мы уносим с собой все, что увидели, — веско сказал Рон, — И нечего переживать. — Вот это верно, — поддержал Олаф, — А еще есть специальный аутотренинг. Утром, как только проснулся, три раза громко говорить вслух «Жизнь прекрасна!». И только потом уже начинать о чем–то думать. Я пробовал – мне помогает. … ======================================= 53 – АЛОНСО и ХЕНА. Футуро–архитекторы. Дата/Время: 14 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Кумбва, центральная площадь столицы. ======================================= Шуанг плавно потянул рукоять на себя и легкий вироплан взмыл в небо, как воздушный шарик. Эклектичная мпулуанская столица, накренилась и провалилась вниз за кормой. — Уф! – выдохнула Жанна, стараясь вернуть на место слегка прыгающий желудок, — мне никогда не привыкнуть к этим авиа–кузнечикам. — Неужели, это хуже, чем в суборбитальном крафтере? – спросила Эстер. — Там я вообще тихо умирала, — призналась канадка, — В момент, когда ракетные бустеры отключились и вместо перегрузки началась невесомость… Ребята, давайте я не буду это вспоминать, а то, я извиняюсь, но мой завтрак окажется у вас под ногами. Эстер покачала головой. — До чего же люди разные. Вот, Рон и Пума фанатеют от этих баллистических игрушек, хотя удовольствие довольно дорогое. Рон обмолвился, что аренда самой простой штуки «Fronda–L» на один прыжок стоит больше 500 фунтов. Но Пума говорит, что ее это так заводит… Во всех смыслах. — Это временно, — сообщил Шуанг, — Не с Пумой, а с ценой, разумеется. Примерно через квартал мы выбросим на рынок папуасские звездолеты, и это будет совсем другое дело. — Звездолеты… — насмешливо фыркнула Эстер. — Где твое тонкое чувство художественнх гипербол? – обиженно спросил он. — Так то гиперболы, — съехидничала она, — А у этих наших игрушек — параболы. Физика. — Под гиперболой я имел в виду не геометрическую кривую второго порядка, а… — Медвежонок, давай не будем загружать гостью нашим рабочим юмором, — перебила Эстер, ласково положив ладонь ему на плечо, — Лучше спросим, как ей понравились те величественные памятники африканской архитектуры, которые она видела в Кумбва. Жанна почесала пальцами лоб и цокнула языком (на местный манер). — Ну, в качестве манифеста нового архитектурного жанра, на стыке кубизма начала XX века и современного постмодернистского неофутуризма, это вполне пойдет. Знаете, в период Миллениума была попытка сделать нечто подобное в скульптуре. Брали много разных видов металлолома – от консервных банок до разбитых ржавых шасси байков и автомобилей, сваривали все это электросваркой, и делали инсталляции. Но городской парк в Кумбва – это шаг вперед, к большой архитектуре. Президентский дворец, собор, казарма и торговый центр, в их нынешнем виде образуют, я бы сказала, завершенную композицию. Эти многогранные куски нежно–серого бетона, висящие на арматуре, создают ощущение воздушности и легкости, а отсутствие части фасадов, в некотором смысле, символизирует открытость искусства всему миру. Особенно, по–новаторски смотрится изогнутый шпиль собора на слегка наклоненном куполе, как бы парящем на грациозно изогнутом стальном каркасе, и его нарочито грубо обрубленный на уровне пояса кирпичный цоколь. Это аллегория извилистого пути познания Космоса. На это, кстати, указывает хвост ракеты со стабилизаторами, будто застрявший в этом куполе. Гауди и Эшер могли бы гордиться таким учеником, как полковник Нгакве. — И такими, как капитан Алонсо и команданте Хена, — вставила Эстер, — я слышала, что именно они командовали реактивной артиллерией при штурме столицы. — Значит, мы имеем дело с архитектурной школой, — невозмутимо ответила Жанна, — а я правильно поняла, что никто и не собирается реставрировать центр этого городка? Шуанг непоределенно повел плечами. — По крайней мере, не сейчас. Там полно неразорвавшихся реактивных снарядов. Ты же видела, пол–центра огорожено проволокой и табличками «Danger! Mines!». — Значит, столица так и будет похожа на бублик из массивов этих милых разноцветных фанерных новостроек вокруг заминированного центра? А как на счет детей? Я имею в виду, родители не боятся, что дети зацепят что–нибудь взрывчатое в этих руинах? — Тут дети учатся обходить стороной заминированные участки раньше, чем в Америке учатся не выбегать на хайвей, — ответила Эстер, — Таков африканский образ жизни. — Скорее всего, Кумбва будет разрастаться, как полоса застройки вдоль магистрали от озера Уква до горнорудного комбината Саут–Нгве, — предположил Шуанг, — Я сейчас сделаю круг, и ты можешь снять хорошие ракурсы. Там видно, где люди больше всего строят. Советую сфоткать общие виды частично–разрушенной горы Нгве. Вечером ты сможешь по ним выбрать, какие места на ней ты хочешь посмотреть завтра. — А куда мы дальше летим сегодня? – спросила Жанна, не отрываясь от видоискателя своей камеры. — Триффидные поля, — ответил он, — Это очень любопытно. Не пожалеешь. … ======================================= 54 – L–BOMB и ЖИВОЙ ВЫКУП. Военная экология. Дата/Время: 14 сентября 22 года Хартии. День. Место: Меганезия. Ист–Папуа. Атолл Таунаилау. Национальный парк Тауу. ======================================= — Ай! – оглушительно взвизгнула Фрис, и испуганная кошка молнией взлетела на ветвь бангра, используя три лапы, т.к. когтями четвертой (передней правой) она удерживала трубочку фруктового мороженного. — Чего ты его пугаешь? — спросил Керк, — он, между прочим, занесен в красную книгу. — Я не думала, что он вот так лапой. Моя кошка, например, всегда берет из рук зубами. — У тебя, видимо, домашняя, — заметил Рон, — а это дымчатый леопард. Дикое животное. — Леопард всегда сначала хватает когтями, — авторитетно сообщила Пума, оценивающе глядя на рассевшуюся на ветвях семейку дымчатых леопардов, — Но здесь они какие–то совсем игрушечные. — Это они притворяются, что игрушечные, — проворчал Олаф, и выразительно погрозил кулаком небольшой (фута два в длину не считая хвоста) серой в бежевых пятнах кошке, которую он полчаса назад решил погладить. Теперь предплечье шведа украшали две полосы пластыря (водостойкого, суперадгезивного, из спецназовской аптечки Керка). — Керк, с тебя двадцатка, — объявила Юн, — Что дымчатые леопарды обожают фруктовое мороженое открыли не здесь, а в Чехии, еще в 1969 году. Можешь почитать, если не веришь (она развернула маленький ноутбук в его сторону). — Мда, — сказал военфельдшер, и полез в свою сумку за бумажником. Воспользовавшись этим, кот, совершенно флегматично (как казалось) лежавший на толстой ветви, внезапно совершил математически–точный прыжок, схватил с бумажной тарелки половину тушки курицы. Вторым высоким прыжком, кот перелетел через толстый воздушный корень бангра и с громким плеском шлепнулся в воду (сплетение корней здесь уходило прямо в лагуну). Ничуть не смутившись, зверь с добычей в зубах, переплыл маленькую заводь, выскочил на другой воздушный корень, энергично отряхнулся и принялся за еду. — Jodido conio, — выругался Керк. Игрушечный леопард поднял красивую голову, лениво открыл нежно розовую пасть с внушительными клыками (за которые этих зверей зовут «мини–саблезубыми тиграми»), глухо зарычал и в полминуты разделался со злосчастной полукурицей. Пума толкнула Рона в плечо: — А знаешь, как делали у нас в деревне? Ну, в той, из которой меня продали в армию? — Как? – спросил он. Вместо ответа, она развела руки в стороны, глубоко вдохнула, сделала движение, будто пытаясь проглотить большой комок чего–то малосъедобного, страшно выпучила глаза, и над погруженной в вечерние сумерки лагуной прокатился тяжелый громовой рык льва. Следом раздался короткий скрежет когтей по дереву, чуть слышный шорох листьев, и семейку дымчатых леопардов как селедка хвостом смахнула. Раз – и исчезли. — Обалдеть! – воскликнула Фрис, — А этому можно научиться? — Научу, — пообещала африканка. — Здорово! Я дома затираню вредного соседского бульдога. — Думаешь, он знает, что надо бояться львиного рыка? – поинтересовался Олаф. — Знает–знает, — уверенно сказала шведка, — Что забито в генах, того не вырежешь автогеном. Эти киски тоже никогда не видели льва, однако… — Тут целая статья про них, — сообщила Юн, — В смысле, и про этот атолл, и про кошек. Если мне бросят банку пива, я даже не поленюсь и прочту вслух. … ********************************* «The Nature». Дымчатые леопарды Тауу. ********************************* Будь в книге рекордов Гиннеса раздел: число международных скандалов на один акр, Таунаилау стоял бы на первом месте. Этот необычный двойной атолл (единственный в своем роде) похож на восьмерку, большой круг которой имеет 16 миль в диаметре, а малый – 9 миль. При этом общая площадь суши составляет здесь менее 5 квадратных километров, поскольку из воды выступает лишь полоса шириной с футбольное поле, и лишь на высоту около 10 дюймов. Таунаилау (или Тауу, как его нередко называют для краткости) должен был исчезнуть с поверхности моря еще в 2012 году, в числе многих других низменных участков суши, тонущих из–за глобального потепления. Жителям двух здешних деревнь (общим числом 600 человек) было предложено эвакуироваться до 2010 года, но менее половины воспользовались этим предложением и перебрались в Папуа (в состав которого тогда входил Тауу), а оставшиеся 400 человек были просто вычеркнуты из официальных бумаг вместе с обреченном (казалось бы) атоллом. Вскоре Тауу заняли индонезийские сунниты–сепаратисты Солангаи–Джая, при поддержке Султаната Бруней. Таууанцы были дискриминированы за свои анимистические верования и, не дождавшись помощи от цивилизованных стран, обратились к властям Меганезии. Это произошло на фоне двух событий. Первое: конфликт Меганезии с Францией из–за атолла Клиппертон на востоке Тихого океана. Второе: циклон Себастио, двигавшийся от Науру к Новой Гвинее, грозя полностью уничтожить сухопутную часть Таунаилау. Обращение Таууанцев было на руку меганезийским «ястребам», застрявшим в «клиппертонском клинче». Представив Тауу колыбелью культуры Tiki и письменности Rapik, они добились от верховного суда санкции на уничтожение циклона Себастио 24–мегатонной L–бомбой. Этот спасательный взрыв дипломатически являлся угрозой боевого применения данного типа термоядерного оружия. Рассудив, что крошечный клочок суши не стоит отката к эпохе Холодной войны, Франция отвела эскадру, развязав руки меганезийским ультра. Коммандос высадились на Тауу и, при попустительстве UN, учинили геноцид колонистов–суннитов. Транспортный самолет брунейского корпуса мира, посланный для прекращения резни на атолле, был атакован меганезийскими истребителями южнее Каролинских островов, и принужден к посадке на воду около острова Пиерауроу, где 280 солдат попали в плен и оказались в концентрационном лагере. Торг за этих пленных закончился неожиданной сделкой: их обменяли на 28 дымчатых леопардов. Эти звери, размером с небольшого добермана, отправились на Тауу, где создавался foa–marae (национальный парк). Биологи не верили, что дымчатые леопарды приживуться на узкой ленте суши, но сейчас там родилось уже третье поколение этих редких хищников. Возможно, сыграло роль то, что в Меганезии никогда не было зверей крупнее кролика, и эти большие кошки выглядят здесь, как чудо природы. Местные жители относятся к ним, как к декоративным домашним животным. В единственном на Тауу городке Блоп, эти грациозные кошки разгуливают по крышам, на фермах они безнаказанно таскают кур, а на стоянках туристов и в открытых кафе иногда воруют мясо прямо со стола. Семья леопардов с детенышами, отдыхающая на козырьке навеса какого–нибудь ресторанчика — здесь вполне обычное явление. Сами дымчатые леопарды не считают себя домашними, и поддерживают определенную дистанцию с человеком. Они благосклонно принимают съедобные подарки, но не позволяют себя торогать. А вот еще один курьез: «Tauu foa–marae tour–guide» сообщает, что по древней легенде, пиктограммы Rapik были перерисованы мифическим океанийским королем Мауна Оро с пятен на шкуре дымчатого леопарда. Ирония в том, что пикто–символика Rapik придумана лишь в XXI веке, но она, как и дымчатые леопарды Таунаилау, уже воспринимается, как нечто, существовавшее с незапамятных времен. Наверное, и бетонные дамбы, за счет которых этот, фактически уже утонувший атолл, поднят над уровнем моря, будут считаться монументами первобытной эпохи. Тут поневоле задумаешься о том, как странно пишется история развивающихся стран 3–го мира». ********************************* … — Много вранья? – спросила Юн, завершив чтение. — Умеренно, — сказал военфельдшер. — Умеренно? — возмутился Рон, — Тут пишут, будто мы с тобой истребляли суннитских колонистов. Ты такое помнишь? Лично я никаких таких «колонистов» тут не видел. — Это – те придурки с автоматами, которых мы зачистили, — пояснил Керк. — Вы что, воевали здесь? – поинтересовался Олаф. Рон неопределенно повел плечами. — Не то, чтобы воевали. Тут была полицейская спецоперация. — Это сколько же вам тогда было лет? – удивилась Фрис. — Мне – 21, — сказал Керк, а ему – 18. Он был такой юный и сентиментальный. — Я и сейчас юный и сентиментальный, — заявил Рон, — И, кстати, что этот долбанный писатель наплел про концлагерь на Пиерауроу? — А что там на самом деле? – спросил Олаф. — Там красиво, — сообщила Пума, — Море. Кораллы. И всего 300 миль от нашего fare. Рон, давай мы завтра повезем всех туда на party de mar? — Во–первых, 350, — поправил он, — Во–вторых, мы обещали показать ребятам нашу ферму. В–третьих, им неплохо бы пару дней нормально отдохнуть в домашней обстановке. Ну, и в–четвертых, то, что ты не любишь готовить на кухне, еще не значит… — Почему ты всегда угадываешь? – обескуражено спросила она. — Я прошу меня извинить, … — нерешительно начала Юн Чун, — … Не думайте, что я хочу вмешаться в вашу семейную жизнь… — Если тебе понравился мой мужчина, — перебила Пума, — я его тебе одолжу, но только на одну ночь, если он не будет против, и если ты мне тоже что–нибудь подаришь. — Пума! – укоризненно проворчал Рон, — Что о нас подумают в Китае? Африканка задумчиво почесала в затылке, и решительно сказала: — ОК, я тебе одолжу Рона на одну ночь без подарка, просто по–дружески. Фрис и Олаф покатились со смеху. — Я опять что–то не так сказала? – сконфуженно поинтересовалась Пума. — Я о другом, — не менее сконфужено пояснила Юн, — Я просто подумала, что если тебе не очень нравиться готовить дома, то я бы могла тебе помочь. У моего дяди есть маленькое семейное кафе в Тян–Яхайцзяо, на севере острова Хайнань, и мне нравится ему помогать. Он говорит, что, у меня получается, но я не знаю, удобно ли делать это в вашей семье. — Очень, очень удобно! – обрадовалась Пума. — Если тебе действительно не лень, и если тебя устроит наш набор продуктов, — добавил Рон, — Видишь ли, Юн, мы с Пумой не очень домовитые ребята, и у нас что есть, то есть. Китаянка кивнула и улыбнулась: — Ничего страшного. Мой дядя говорит: живешь у горы – кушай то, что есть на горе, а живешь у воды — кушай то, что есть в воде. Если что–то можно кушать, то обязательно есть способ, как приготовить это вкусно. — Твой дядя – гений, — объявила Фрис, — Вообще–то, — скромно сказала Юн, — эту пословицу придумал Сюй Сюэмо, в XVI веке. — Значит, — заключила шведка, — Сюй Сюэмо тоже был гений. … ======================================= 55 – ТРИФФИДЫ и КАРПЫ. Переселенцы. Дата/Время: 14 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Нео–палеозойский лес каменноугольного периода. ======================================= Сухо и звонко щелкнул выстрел. — Попал! — азартно воскликнула Эстер и прыгнула в воду, — Ого! Тяжелый!… — Кто это? – удивленно спросила Жанна. — Увидишь. Подержи, — коротко сказал Наллэ, сунул ей в руки штурмовую винтовку и тоже полез в воду. Глубина здесь была чуть больше метра. Канадка, в полном недоумении, осталась в пяти шагах от медленной, заросшей протоки, держа в руках оружие, из которого, зачем–то, был произведен выстрел в воду. Нет, уже понятно, зачем. Наллэ выбрался на илистый берег, держа в руках темно–серую толстую рыбину, которая еще слегка шевелилась, бросил ее почти к ногам Жанны и повернулся, чтобы помочь Эстер. Она выпрыгнула на сушу, уцепившись за его руку и, критически осмотрев себя, весело сообщила: — Я вымазалась, как морская свинка. Но какой кхои! Верных 30 фунтов, не сойти мне с этого места! Медвежонок Наллэ, это был твой лучший выстрел за последнюю неделю! — Ха! А ты не знала, что я — великий охотник? Короче: девчонки, разводите костер, а я займусь разделкой, — он взял винтовку из рук Жанны, вынул из крепления на корпусе штык–нож, и уселся на корточки рядом с рыбиной. Эстер деловито начала собирать более–менее сухие обломки триффидных стволов — их здесь валялись целые кучи. Более молодые ростки этой древовидной травы рвались вверх, к солнцу, порой просто выпихивая более старые растения из земли. При сборе урожая упавшие стволы отгребали в сторону бульдозером, чтобы освободить проезды. Обломки стволов, оказавшиеся на влажном грунте и в каналах, пропитывались водой и начинали гнить, быстро рассыпаясь в труху. Обломки, оказавшиеся сверу, высыхали, несмотря на тень и высокую по местным меркам влажность, и годились на топливо. Скоро, в зеленоватом полумраке, образованном густыми триффидными кронами, горел костер, а в горячей золе пеклись завернутые в широкие листья куски рыбы (оказавшейся ГМ–разновидностью черного китайского карпа, завезенной сюда с целью биологической очистки мелких ирригационных каналов со слабосоленой почти стоячей водой). Наллэ Шуанг уселся по–турецки, затем свернул толстую, почти как сигара, самокрутку, прикурил от уголька и сообщил тоном комментатора «National geographic TV»: — В каком–то смысле, мы совершили путешествие в далекое прошлое, на 350 миллионов лет в ранний каменноугольный период Палеозойской эры. Большая часть планеты была покрыта заболоченными лесами древовидной травы – правда, это были не триффиды, а гигантские папоротники и хвощи. Они росли так интенсивно, что упавшие стволы не успевали перегнивать, тонули в мелководных заводях, превращались в торф, а затем в каменный уголь. Это была заря жизни на суше, эпоха стремительного прогресса, эпоха яростной борьбы разных конструкций организмов за место под солнцем. Рептилии и земноводные наращивали мощь и реакцию. Стрекозы завоевывали небо, отрабатывая стратегию воздушных атак. Термиты создавали первую цивилизацию на планете… — Ты не погорячился, назвав термитов цивилизацией? – спросила Эстер. — Ничуть. У них есть все признаки аграрной цивилизации, примерно соответствующей древнему Египту или Месопотамии до появления массовой металлургии. Социальные классы, разделение труда, продуктивное земледелие, организованная защита поселков. — Ты забыл сказать, что их поведение инстинктивное. Они не понимают, что делают. — А люди понимают? – поинтересовался он. — Считается, что да, — неуверенно ответила она, — Хотя… Ладно, не буду спорить. — А у меня бестактный вопрос, – сказала Жанна, — Твой панегирик каменноугольному периоду это намек на то, что триффидизация не портит природную среду, а наоборот, улучшает, приближая ее к некому биологическому золотому веку? — Хм… В каком значении ты употребила слова «портит» и «улучшает»? Жанна развела руками, удивленная таким странным вопросом. — Знаешь, это очевидно. Если, например, в море сливают тысячу тонн нефти, или чего–нибудь подобного, то для живых существ это катастрофа. Это и значит портить. — А при чем тут случай с триффидами? – спросил Наллэ. — Ну, как: для живых существ, обитавших в лесо–саванне, все это… — канадка сделала круговой жест ладонью, — … тоже катастрофа. Разве нет? — Безусловно, — Наллэ кивнул, — Зато для других существ это большое экологическое счастье. Например, бабочки, шмели, стрекозы, улитки, карпы, лягушки — они здесь раньше никогда не смогли бы жить. А теперь, мы их завезли, и они прижились. Как ты предлагаешь здесь определять, хуже стала экология или лучше? — Очень просто, — ответила она, — по тем существам, которые естественны для этих мест. — Сегодня естественны, а завтра нет, — сказал Наллэ, — Всего 10 тысяч лет назад тут был совершенно другой климат и жили другие существа. Ты рассматриваешь окружающую среду, как нечто неизменное, существовавшее в современном виде с начала времен, но ничего подобного в природе не бывает! Среда меняется от тысячелетия к тысячелетию, одни ландшафты и биоценозы исчезают и на их месте возникают другие. Это жизнь. — Медвежонок, а каков твой критерий? – спросила Эстер. — Комфортность для людей, — не задумываясь, ответил он. — Вот как? А почему для людей? Чем они лучше, например, зебр? — Абсолютно ничем, — согласился Наллэ, — Если бы зебры могли изменить окружающую среду в свою пользу, то уверяю тебя, они тут же бы это сделали! — О, черт! Опять ты вывернул мой аргумент наизнанку! Жанна, ну как с ним спорить? — Есть идея, — ответила канадка, — давай вечером найдем учебник по софистике и завтра устроим ему разгром? — Не хочу казаться грубым, — сказал он, — Но, может быть, сначала вы меня накормите? Мне кажется, экологически чуждый китайский карп уже готов к употреблению… … ======================================= 56 – ИСА ШОРХИ. Неизвестный морской капеллан. Дата/Время: 15 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия. Округ Палау. Остров Пелелиу. Небо, море и полуостров Оураие. ======================================= Расстилающаяся под крылом панорама темного океана, только кое–где мерцающего разноцветными точками огоньков (подвижных и неподвижных, одиночных, парных и собранных в маленькие группы), наводила на мысль, что заходить тут после заката на посадку – все равно, что переходить улицу в час пик с завязанными глазами. — Рон, ты точно знаешь, что делаешь? – обеспокоенно спросила Фрис. — В каком смысле? – спросил тот, закладывая плавный вираж с потерей высоты. — В смысле, что ни хрена не видно, — уточнила шведка. — Как же не видно? – удивилась Пума, — вон там, далеко на севере, Ореор, а прямо под нами Нгурунгор. Правее – остров Руиид, а дальше — Имелечел, там мой колледж. Ну, а прямо по курсу – Клоулклобел, административный центр. А вот полуостров Оураие, на нем наш fare. Фрис, ты что, не видишь? Это уже совсем рядом! — Что, вот эти штуки, розовая и желтая? — Это сигнальные arata–i на нашем пирсе, — сообщила Пума, — Ну, типа как в аэропорту. В этот момент «InCub» поплавками коснулся воды. Короткий пробег до сигнальных огоньков на дальней от дома оконечности пирса. Стихающее гудение пропеллера. И негромкий плеск волн. Пума радостно взвизгнула, змейкой выскользнула из своего комбинезона, открыла створку кабины и рыбкой нырнула в черную воду. Плюх! — Ее папа точно был канак, — глубокомысленно заметил Керк, перепрыгивая на пирс. — Ребята, я кажется, забыл сказать «Welcome», — опомнился Рон. — Лучше скажи, где включается свет, — попросила Фрис, тоже выбираясь из флайки. — На столбике розового сигнального фонаря, примерно на уровне твоей попы. — Ya! – сказала она, нажимая клавишу выключателя, — Wow! Впервые вижу, чтобы 20–футовые контейнеры так прикольно сложили в три яруса. Сколько их здесь? — 11 штук, если никто ничего не спер, пока нас не было. Кстати, это и есть наш дом. — Ты уверен, что не шутишь? Я имею в виду, обычно дом выглядит несколько иначе… — Ребята, он не шутит, — сообщил Керк, — Это действительно его дом. — Мне все равно, как это выглядит, лишь бы там кормили, — напрямик заявил Олаф. — Рон, так ты мне разрешаешь похозяйничать на кухне? – спросила Юн Чун. — Ну, да. А если ты еще вытащишь из воды эту черную кошку… — Я уже вытащилась! – крикнула Пума, выбираясь на нижнюю платформу дома, — Юн, двигай сюда, посмотрим, есть ли у нас хавчик. Мне кажется, он был, но я не уверена. — Вы тут разбирайтесь, — сказал Рон, — а я сгоняю на аквабайке, гляну, как там дядя Еу. … Покрутившись по дому, Пума усадила троих гостей на одном из балконов 2–го яруса. — Юн Чун пока выгнала меня с кухни, чтобы я не путалась под ногами. Я едва успела цапнуть дюжину банок пальмового пива и пачку крекеров, — Пума водрузила на стол названные предметы, — А раз с кухни меня выгнали, то я буду вас развлекать. — Слушай, — сказала Фрис, — Мне все–таки интересно, почему именно контейнеры? — Так исторически сложилось, — авторитетно сообщила Пума, — Когда Рон еще учился в колледже, то купил первые два. Так было дешевле. А потом не хотел менять стиль. — Прикольно! – оценил Олаф, — Т.е, он выращивал этот дом, покупая новые контейнеры, пока не получилась такая огромная хрень… В смысле, вилла… Керк громко и возмущенно фыркнул. — Покупал он, ага. Держи карман шире! — Неужели, спер?! – азартно спросила Фрис. — Про все я не знаю, а 6 штук он получил в виде религиозного пожертвования. — Присвоил содержимое церковной кружки? – предположила шведка. — Это называлось «спецотряд «STROR». Мы работали по терроризму на Марианских островах. Эти контейнеры были на маленьком ferry, который шел с острова Тиниан в Бруней, вез старые стальные трубы и (неофициально) пять ящиков ручных гранат. По дороге матрос Иса Шорхи сказал проповедь, и экипаж в религиозном экстазе покинул судно на шлюпке. Оставшись один, матрос Шорхи сбился с курса и пропал в океане. — Ferry тоже где–то здесь? – предположил Олаф. — Если ты имеешь в виду сейнер, то да. Отличное 30–метровое корыто. — Лерели, vahine констебля Крэгга поставила на него новый движок и оснастку, — гордо добавила Пума, — Теперь они всей семьей на нем рыбачат. И дядю Еу берут с собой, да! — Керк! – раздался голос Юн Чун с 1–го яруса, — Мне нужен мужчина! — О!!! – весело хором завопили шведы. — … В смысле, помочь кое–что, — слегка сконфуженно уточнила китаянка. — Уже иду! – крикнул Керк, и исчез из–за стола, прихватив с собой банку пива. — Основной инстинкт, — прокомментировала Фрис, — ничего не поделаешь. — Кстати, о рыбалке, — сказал Олаф, — кто–то нам обещал подводную охоту… — После ужина, — ответила Пума. — Что, прямо в темноте? – удивился он. — Зачем в темноте? Свет будет. Это главная фишка… У–а! Рон вернулся! Вдоль пирса проскользнул ярко–оранжевый пластиковый аквабайк. Рон подогнал его к платформе дома и остановил, подняв почти на дыбы. — Hei foa! Что слышно с камбуза? — Пока там режим секретности, — сообщила Фрис, — А как поживает дядя Еу? — Он смотрит по TV трансатлантическую регату. Ругается, что все яхтсмены — безрукие дебилы, и будь ему лет на 50 меньше, чем сейчас, он бы их обставил, как слепых котят. — Он бы их и сейчас обставил! – уверенно заявила Пума, — просто ему лень. Хей, Рон, я обещала ребятам подводную охоту после ужина. Я правильно сделала? — Правильно, — подтвердил он, поднимаясь по лесенке на балкон, — Как раз будет самый пик вечернего прилива. Я надеюсь, ты не забыла зарядить танк? — Ай–ай! – взвизгнула она и метнулась мимо него вниз. — Вот, — проворчал он, — Вечно приходится об этом напоминать. — Ты сказал «зарядить танк», я не ослышалась? — уточнила Фрис. — Ну, да. Я имел в виду его аккумуляторы. Они за несколько дней разряжаются. … Надувная лодка покачивалась на слабой низкой волне, в 200 метрах от полуострова Оураие. Сейчас, в верхней точке прилива, полуостров казался островком метров 30 в диаметре, отделенным от «Большой Земли» проливом шириной с хорошую реку. Едва освещенный контейнерный дом выглядел, как причудливая баржа, стоящая у причала. Лагуна вокруг оставалась совершенно темной. Фрис еще раз осмотрела «piga–sling» — полуметровый пружинный пистолет для подводной охоты — и поинтересовалась: — И где обещанная подсветка? Я имею в виду не это… (она коснулась светодиодной лампочки на подводных очках), а такой реальный свет, при котором можно стрелять. — Подожди, — сказала Пума, — сейчас Рон загонит в воду танк, и… — У вас что, действительно танк? – удивился Олаф. — Ага. Маленький, японский, Type–94–TeKe. Их тут много осталось, после II мировой войны. Его переделали под электричество, и он хорошо ездит, даже под водой, да! В этот момент над одним из контейнеров нижнего яруса вспыхнул яркий свет, ворота открылись и по короткой аппарели поползло к воде маленькое железное чудище, размером с малолитражный автомобиль. Оно с тихим гудением двигалось на толстых резиновых гусеницах, поворачивая из стороны в сторону башенку в форме консервной банки. Из башенки, вместо пушки, торчал цинлиндр узко–направленного прожектора. — Офигеть… — выдохнула Фрис, глядя, как танкетка приближается, погружаясь в воду. — Экс–полицейская техника, — пояснил Керк, — Сразу после революции, из них делали патрульные тачки. Потом их заменили новыми, а эти продали с интернет–аукционов. В полсотне метров от берега (где вода доходила до башенки), танкетка остановилась, из верхнего люка высунулся Рон в сдинутой на лоб маске с трубкой, и крикнул: — Hei foa! Приготовились! Я буду вести луч по дну, там много рифовых акул, но не надо забывать и то, что плавает над дном. Каменный окунь и т.д. Осторожнее с барракудами. Кусаются. Заряда хватит часа на 2, не теряйте времени! — он сполз в люк, машина снова двинулась вперед, и скоро над водой остался только кончик дыхательной трубки. — Ребята, — напомнил Керк, — все как договорились, справа от меня Юн Чун, слева Фрис, дальше — Олаф. Не маячьте друг у друга на линии огня. Под водой вспыхнул яркий свет. Луч прожектора протянулся почти до самой лодки, окрасив воду в изумрудные тона. В луче мелькали темные силуэты крупных рыб. Керк сразу же прыгнул, и почти без вплеска ушел на глубину. Следом нырнула Юн Чун. — Ну, пошла потеха, — сказала Фрис. Олаф не ответил, у него в зубах уже была трубка… … ======================================= 57 – ГЕЙЗЕРЫ и СПЕЦСЛУЖБЫ. Экстрим. Дата/Время: 15 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Саут–Нгве, район сейсмических разрушений. ======================================= Жанна вынырнула из горячей воды, хватая ртом воздух, выскочила на берег, скользя пятками на мокрых камнях, и отбежала на несколько шагов назад. 30–градусная жара показалась ей чуть ли не холодом. Она бросила подозрительный взгляд на маленькое, метров 20 в диаметре, озеро, над которым поднимался легкий пар. — Уф! Какая здесь темперетура? — Чуть больше плюс 50 по Цельсию, — ответил Наллэ Шуанг. — Сколько!? Oh! Goddamn! Если бы я знала, то не полезла бы. — Поэтому мы тебе сказали, что вода просто довольно горячая и только, — призналась Эстер, — Согласись, это было правильно. Как ощущения? — Сумбурные, — ответила канадка, — Мне кажется, что я воздушный шарик. — Так и должно быть, — авторитетно заметил Наллэ, — В Японии источники с подобной температурой называются «onsen». Там считают, что это лучшее лекарство от любых болячек. Меня в этом убедил Дзюни Ихара, технический эксперт партнерства «Ulithi Nami». Он прилетал в Муспелл, когда я там… Гм… Выполнял каторжные работы. — Муспелл – это в Антарктиде? – уточнила Жанна. — Да. Недалеко от полюса, в Трансантарктических горах. Была ночь… Полярная, та, которая длится примерно 3 месяца. Это было как раз то, что надо для тестирования высотных флаеров, которыми занимался Дзюни. Он мне и подбросил идею на счет искусственного «onsen» в Муспелле. Оказалось, что это отличное средство от двух главных тамошних болячек: световой депрессии и полярной простуды. Эстер похлопала его по мокрой спине. — Не заговаривай Жанне зубы, медвежонок. Если ты думаешь, что она не догадается спросить, откуда взялось это горячее озеро… — А откуда оно взялось? – перебила канадка. — При землетрясении в скальном основании горы образовалась трещина, и вскрылся горячий подземный резервуар, — сообщил Наллэ, — Получился маленький гейзер, ты можешь его увидеть вон там… И вода из него потекла через эту впадину. — Землетрясение, или все–таки взрыв? – спросила Жанна. — По официальной версии, это сделали тролли, — скзала Эстер и подмигнула. — Тролли? Но это же мифические существа! — Может, и мифические, но гору они раскурочили основательно, не так ли? Жанна кивнула и, прикрыв глаза ладонью от ослепительного солнца, посмотрела в сторону новой вершины горы Нгве, которая напоминала кусок зубчатой крепостной стены. Можно было проследить путь циклопических каменных глыб, на которые раскололись старая вершина. Эти глыбы сорвались с высоты 2500 метров и скатились почти до подножия, оставив на склоне широкие, как русла рек, борозды. Место скола представляло собой грандиозный почти вертикальный обрыв, сверкающий в ярких солнечных лучах кристалликами обнажившихся скальных пород… Эстер проследила за ее взглядом и предупредила: — А сейчас Наллэ начнет излагать нам философскую теорию о том, что геология, как и экология, штука непостоянная, она меняется из–за тектонических процессов, материки дрейфуют, горные хребты поднимаются, а затем разрушаются, вулканы извергают лаву или пепел, землетрясения рассекают земную кору трещинами, а критерий оценки всех этих изменений — комфорт для людей. Далее, он будет приводить примеры с горячими лечебными источниками, полезными ископаемыми и прочими позитивными вещами… — Заметь, — весело ответил он, — Не я первый это сказал! Динамик ноутбука сыграл мелодию «Iaorana, Raiatea». На экране всплыло окошко с сообщением: «Call up: Palau–MNZ, fare Butcher, Peleliu». — Wow! Рон и Пума объявились! – воскликнула Эстер, и ткнула значок «Reply». На экране возникла картинка в стиле самых дебильных анахронизмов из голливудских фэнтези–фильмов. В мерцающем оранжевом свете горящего на морском берегу костра, полдюжины голых дикарей плясали вокруг нескольких огромных плетеных корзин со свежей рыбой, на фоне танка времен начала II мировой войны. Чуть позади виднелся бамбуковый пирс, построенный по традицонным образцам эпохи короля Хоту–Матуа, футуристическая летающая лодка и яркий, как игрушка, пластиковый аквабайк. — Aloha! – крикнула возникшая на экране Пума, — Это мы не обкурились, у нас просто hauole–iti после удачной охоты, и еще ребята немного замерзли, потому что они 2 часа были в воде. А я не замерзла, я была в лодке, так, на всякий случай. А вот та девчонка, которую Керк лапает за попу, это Юн Чун, реальная китайская китаянка с Хайкоу, да! — Сейчас дам в ухо, — деловито вмешалась «реальная китайская китаянка». — … Она меня выгнала с моей кухни, — добавила Пума, изящно уворачиваясь от ранее обещанного удара в ухо, — Потому что она студент по камням. Называется: геолог. — Юн, — вмешался Керк, — если ты хочешь добиться результата, надо делать так… В поле зрения мелькнуло вращающееся черное тело, послышался громкий всплеск, а затем обиженный голос Пумы, уже издалека. — Этот исландский дуболом обижает маленьких! — Тебя обидишь, как же, — проворчал Керк, — Привет всем! — Iaora, — ответил Шуанг, — Ребята, вы что, глушили рыбу динамитом? — Нет, — ответил Рон, подойдя к камере, — просто они двигались шеренгой и стреляли в четыре ствола… В смысле, в четыре слинга… Слинг, кто не знает, это такая пика… — Между прочим, — заявила Фрис, отпихивая его от камеры, — Батчеры очень агрессивно рекламируют свою лавку среди своих гостей. Олаф, покажи, что нам подарили. Олаф протянул к web–камере длинный пружинный пистолет с пикой так, чтобы стала видна ярко–зеленая надпись на черной рукоятке: «Taveri–Futuna: Fine snorkle–hunting». — Это просто сувенир, а никакая не реклама! – возразила выбравшаяся из воды Пума. — Ну, конечно, — сказал он, — И бонусы вам не платят за раздачу таких сувениров. — Платят, — согласилась она, — Но ведь сувенир от этого не становится хуже, правда? — Суровая первобытная логика, — констатировала Фрис. — А это у вас что, гейзер? – спросила Юн Чун. — Это только его стоковый бассейн, — ответил Шуанг, — а сам гейзер выше по склону. Сейчас я тебе его покажу. Он поднял ноутбук и начал поворачивать, так чтобы гейзер попал в поле web–камеры. Одновременно с этим, в кармане у Жанны запиликал мобайл. — Да, слушаю… Кто это?… Капитан INDEMI? А чем я могу вам помочь… Ах, вот как? Насколько это срочно?… А вы не могли бы объяснить, в чем дело… ОК, я вам верю… Никаких проблем, я все равно остановилась в Макасо, у друзей… Ну, разумеется, вы знаете… Нет, никаких претензий. Можете на меня рассчитывать… Aloha. … Капитан Виго Рэдо вышел на середину гостиной фаре–дюро: — Леди и джентльмены! Приношу свои извинений за то, что прервал вашу программу осмотра страны, но ситуация такова, что нам необходимы независимые репортеры. — Кому нам? — флегматично поинтересовался Джек Хартли. — Службе национальной безопасности Мпулу, военной разведке Меганезии и… — Федеральному бюро расследований США, — сообщил представительный мужчина в дымчатых очках, — Специальный агент Гарри Босуорт. Рядом со мной — лейтенант Адам Эрроусмит из USSOCOM, объединенной группы специальных операций министерства обороны. С его парнями вы еще познакомитесь, они то, что надо. — По–моему, мне пора звонить в компетентные органы моей страны, — со вздохом, сказал Ван Чжо, — Вы мне позволите? — Ван, давайте отойдем в сторону, и я вам кое–что объясню, — предложил Торрес. — Ладно. Но если я после этого захочу позвонить… — … То я сам наберу номер, который вам нужен, но сначала уделите мне пять минут. — Начались шпионские игры, — проворчал Шарль Фонтейн себе под нос. Координатор с китайским репортером удалились в сторону кафе. Спецагент Босуорт проводил их взглядом, недовольно покачал головой, и продолжил. — Через 30 – 40 минут с аэродрома Хор–Калба на Персидском заливе в эмирате Сарджа, взлетит «Falcon–950» и возьмет курс на юго–запад, примерно в нашем направлении. — Еще тонна — другая героина? — предположил Питер Йорк. — Ответ не верный, — строго сказал Босуорт, — Пока что на борту «Фалькона» нет ничего интересного, кроме специфического медицинского оборудования и бригады врачей. Но нам надо будет следить за ним и тщательно протоколировать его маршрут, чтобы потом не было сомнений: этот самолет взлетел из Хор–Калба. Мистер Наллэ Шуанг и капитан Виго Рэдо предоставили нам это служебное помещение экспедиционного центра…. — Если самолет интересен, — начал Хартли, — и в нем нет ничего такого на пути туда, то, видимо, в нем будет что–то такое на пути обратно, по принципу индукции. — Индукция – это про электричество в катушке? — перебила Ллаки. — В данном случае, мэм, это про логику, — пояснил британец. — Только не по индукции, а по закону исключения третьего, — поправил Шарль. — Ответ верный, — подтвердил спецагент, — По нашим данным, этот «Фалькон» совершит посадку на взлетной полосе у поселка Чивези в непризнанном государстве Шонаока, на территории Юго–Восточного Конго, в паре сотнен миль к западу от нас, примет на борт некий груз, затем взлетит и направится обратно в Сарджа. — И флаг в руки потом доказывать, что он что–то там вез, — припечатал Йорк, — Сарджа, насколько я знаю, это такая мусульманская выгребная яма, что… — Давайте все–таки уважать чужие религии, — перебил Джек Хартли. — Не выгребывайся, — посоветовал ему Йорк — Действительно, мы же не в прямом эфире, — поддержал его Фонтейн. — А не пойти ли вам обоим в жопу? – вежливо спросил британец. — Мальчики, может, не будем ссориться? — предложила Жанна. Капитан Виго Рэдо постучал авторучкой по столу, добиваясь тишины, и сообщил: — Этот «Фалькон» не долетит до Сарджа. Наши дроны перехватят его, заставят изменить курс и принудит к посадке на аварийной полосе в Макасо. — Если я не ошибаюсь, это воздушное пиратство, — заметил Питер Йорк. — Ты что, законник? — язвительно спросил лейтенант Эрроусмит. — Нет, Адам, я так, пописать вышел, — столь же язвительно ответил репортер. — Что будет в самолете? – поинтересовалась Жанна. — Там будет самое огромное говно со времен Гитлера, — пообещал спецагент. — Звучит неплохо, — оценил Хартли, — Но, видишь ли, Гарри, хотелось бы знать точнее. — Мы будем знать точнее, когда он начнет загружаться, — сказал Босуорт. — Подкрадемся туда по саванне, как Чингачгук? – спросил Йорк. — Нет, но над Чивези будут висеть два дрона с телекамерами. Надо объяснять, что это? — Я такие видела! – радостно заявила Ллаки, — это херня, вроде птички с пропеллером. — Убейся, а лучше не скажешь, — одобрил лейтенант Эрроусмит. На террасу вернулись Торрес и Ван Чжо. У меганезийского координатора на лице была довольная улыбка, а китайский репортер выглядел донельзя озадаченным. — Эрнандо всецело убедил меня, что мне следует позвонить в компетентные органы моей страны несколько позже, — сообщил он, — поэтому я с вами. — А, может, тогда, высадить миллион китайских десантников в этом гребаном Сарджа и дело с концом? – весело предложил Фонтейн. — Моя страна не вмешивается в чужие внутренние дела, — с пафосом, произнес Ван Чжо. — Нет проблем, — ответил французский репортер, — китайские десантники отменяются и в дело идут меганезийские воздушные пираты. — Ну и вредный же ты тип, — обиженно проворчал Виго Редо. — Я полезный, — возразил тот, — я независимый журналист! — У тебя, Шарль, нехорошее предубеждение к нашему социальному строю, — продолжал китайский репортер, — но тебе должно быть известно, что наша страна идет в авангарде всемирной борьбы за дружбу и взаимопонимание между народами. — Борьбы за дружбу? – скептически переспросил Хартли. — Английский для меня не родной язык и я, возможно, не вполне корректно перевожу с китайского. Но я постарался выразить главную мысль и это вам любезно подтвердит мисс Ронеро. Как мне твердо сказал товарищ Торрес, она уже должна получить SMS с новой информацией по программе теле–игры «Тринадцать ударов молнии». Жанна вытащила из кармана шорт свой мобайл – действительно, на его экранчике был значок «получено новое сообщение», а в качестве отправителя значился «Оргкомитет». Она прочла текст и отреагировала чисто по–меганезийски: — Y una polla!!! — Что вызвало такую экспрессию? – спросил Джек Хартли. — Министерство культуры КНР и штаб флота, по рекомендации ЦК КПК, предложили оргкомитету использовать в следующей фазе игры, многоцелевой экспериментальный крейсер «Наутилус», находящийся в составе индоокеанской группы ВМФ Китая, — тихо прочла она, — По итогам дискуссии, Оргкомитет принял это предложение. — Между прочим, — добавил Ван Чжо, с упреком глядя на Шарля — этот корабль назван в честь героев романа вашего великого писателя–фантаста Жюля Верна. — А в кодах ВМС США он называется «Sea Ice», — сообщил Питер Йорк. — Это почему? — спросила канадка. — Из–за влияния пацифистов, — ответил вместо него лейтенант Эрроусмит, — Они думают, что применение этих боевых систем вызовет ядерную зиму, моря замерзнут и все такое. Хотя давно доказано, что ядерная зима это просто бредни паникеров. — Физику в школе не учили, — согласился с ним Виго Рэдо. — Дебилы, — подвел итог спецагент Босуорт. — Экран, — сказал лейтенант. — Точно, — снова согласился меганезиец, — Экран в башке, чтобы логика не проникала. — Я не про то, — уточнил Адам, — Ты на экран смотри. «Фалькон» взлетел. … ======================================= 58 – ПЛЕННЫЕ и ЗОЛОТОИСКАТЕЛИ. Гуманизм. Дата/Время: 17 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Меганезия. Округ Палау. Риф Пиерауроу. База морских рейнджеров «Transit Reef». ======================================= Большой мужчина двигается быстро и бесшумно, как кошка. Он знает эти бамбуковые платформы, лестницы и крыши, как пальцы на своей руке. Большой мужчина уверен в своей силе, он много умеет, много воевал, наверное, убил много врагов, а его никто не смог убить. У него твердая рука и верный глаз. Но большой мужчина не жил много лун подряд в саванне, в обнимку с автоматом. Маленькая женщина жила. Она знает много способов, как убить того, кто сильнее и быстрее. Маленькая женщина собирает во рту много слюны, неслышно подходит к краю платформы и наклоняется над ограждением. Слюна падает с ее губ на платформу, которая лежит ниже. Большой мужчина хорошо слышит, где был шлепок. Он не упустит врага, который сделал такой громкий шаг. Он стреляет. И маленькая женщина стреляет на звук его выстрела… — Свет! – крикнул команданте Аги Табаро. Вспыхнули люменисцентные лампы, и на всех четырех ярусах тренингового комплекса базы Пиерауроу стало светло, как днем. Пума гордо стояла в одном из углов 2–го яруса, держа dyegun–полуавтомат у бедра за пистолетную рукоятку. Лейтенант Лопе Молино, находился в противоположном углу на 3–м ярусе и задумчиво разглядывал алое пятно краски у себя на боку. Такое же пятно виднелось на настиле 1–го яруса в нескольких сантиметрах от щедрого плевка Пумы. — Напарила, — хмуро констатировал он. — Ящик пива — мой, — лаконично ответила она. — Твой, твой, — согласился Лопе и, подняв голову, сообщил улыбающемуся с 4–го яруса Рону, — Балда ты! Из такой девушки сделал киллера. — Я хорошая жена! – возмущенно возразила Пума. — Ты самая хорошая, — уточнил Рон, сбегая по лестнице и оказываясь рядом с ней. — И еще, я всех угощаю пивом, — добавила она, — Мне все равно столько не выпить. Лейтенант хмыкнул и двинулся к мостику, соединявшему 2–й ярус тренингового комплекса с мини–маркетом. Проходя мимо Пумы, он отвесил ей звонкий шлепок ладонью по заднице, и получил в ответ энергичный тычок локотком в ребра. — Уфф!.. У тебя точно не было предков из юго–западной Гавайики? Юная африканка выразительно пожала плечами: — Кто может это знать? Мама была красивая, имела много разных мужчин. — Логично, — согласился лейтенант, и продолжил свой путь за пивом. … Пиерауроу — это подводная отмель, расположенная в нескольких десятках миль к юго–востоку от населенных мест: островка Хатохобеи и большого атолла Хотсарихие. Ее большая часть лежит на глубине 3 метра, и даже при максимальном отливе над водой появляются лишь несколько пучков водорослей. Поверх этой отмели стоит на сваях длинная платформа патрульной базы, имеющая форму вопросительного знака. Изгиб знака представляет собой крытый пирс с причалами и оборудованием, а точка — это 4–ярусный pueblo–militar (военный городок). На базе размещены 4 полувзвода морского спецназа, 4 полувзвода авиации и 2 полувзвода техно–поддерки. Все это называется «Ranger–Unit Transit–Reef» (RUTR) и полностью контролирует океанский траффик Западной Новой Гвинеи (спорной индонезийской территории Ириан–Джая). Между Пирауроу и полуостровом Чендравасих (западным углом Новой Гвинеи) - 200 миль. Нежелательное судно, может проскочить через этот коридор, только проявив чудеса маскировки. Алтьтернатива: отправляться не с северного, океанского поберещья, а с южного, из порта Факфак, и двигаться в обход. Но тогда надо пересекать море Серам, сказочно богатое рифами и пиратами. Кроме того, обходный рейс увидят на картинке, переданной со spy–drone базы RUTR. Одна ракета «Wiunge», пущенная флаером с 250 миль — и никто не узнает, что случилось с этим судном. То ли пираты, то ли рифы… Команданте Аги Табаро прервал рассказ, чтобы сделать пару мощных глотков пива. — А как «Wiunge» переводится с утафоа? — спросил Олаф. Кампания рейнджеров, собравшаяся на одной из террас 2–го яруса, дружно заржала. — Это переводится только со шведского, — весело сказал команданте, — William Unge, полковник шведской армии, изобрел ракеты данного типа в конце XIX века. — Виллем Теодор Унге? – поразилась Фрис, — Дядька, портрет которого висит у нас в университетском холле рядом с портретом Альфреда Нобеля? — А где же ему еще висеть? – спросил Лопе Молино, — Они при жизни очень дружили. Нобель поднял хорошие деньги на взрывчатке и финансировал ракетную тему Унге. — Нитратно–органический ракетный фюэл тоже придумал Нобель, — заметила девушка–melano в черной майке с эмблемой в виде золотого дракончика и круговой надписью «Papua Libre Reserva de Militar», — …а Унге применял этот фюэл в своих ракетах. — Ахети Уи преподает в колледже историю техники, — гордо сообщил Аги Табаро. — После I мировой войны, идею Унге о легких простых твердотопливных ракетах для дальнего поражения морских целей отбросили, — продолжала Ахети, — Считалось, что такие метровые ракеты не смогут летать дальше, чем снаряды арт–орудий и, в любом случае, 5–фунтовый боезаряд, которым оснащались эти ракеты, не выведет из строя корабль противника. Первый тезис опровергнут в конце XX века, когда любительская двухметровая ракета «ballistic dart» в США пролетела по параболе с апогеем 85 км, передавая инфо о полете через webcam. Второй тезис опровергнут еще в 1970–е годы, когда в СССР создали базуку «bumblebee»: труба и реактивная граната с 5–фунтовым термобарическим боезарядом. Оставалось только соединить одно с другим. — … И стрелять по коммерческим морским судам? – договорил Олаф. — А ты эту коммерцию видел? – поинтересовался Лопе. — Не видел. Но если они даже везут контрабанду, стрелять в них ракетами — перебор. — Они работорговцы, — сказал лейтенант, — Поэтому, мы их топим, и будем топить. — Вместе с рабами? – уточнил швед. — Ты что! Мы отслеживаем их корыто и разносим его на хрен, когда оно идет или без загрузки, или с каким–нибудь неживым грузом. Фрис покачала головой. — Тоже как–то неправильно. Вы расстреливаете в чужом внутреннем море гражданское судно, которое в данный момент не делает совершенно ничего незаконного. — Мы защищаем полтора миллиона ирианских жителей, — отрезал Аги Табаро, — объем вывоза рабов в зоне контроля RUTR сократился в сорок раз. Это данные ООН. — Не думаю, что ООН одобряет эту вашу деятельность, — заметила она. — А нет никакой этой деятельности, — ответил команданте, закуривая сигарету, — никто никогда не видел наших ракет в море Серам. Как увидеть в полете полутораметровую пластиковую трубу с блямбой на конце, если не знаешь, откуда и куда ее запустили? Другое дело, наш знаменитый концлагерь. Но это было при позапрошлом команданте. — Это где держали брунейских военнопленных, которых потом поменяли на кошек? Невысокий, кругленький и подвижный, как шарик ртути, 40–летний креол Нехо Ниера, суб–лейтенант полувзвода техно–поддержки (ветеран базы RUTR) подмигнул шведке. — А ты уже в курсе этой истории? Их «Hercul–TJ» посадили вон там, — он указал своей сигарой в сторону внутреннего рейда, — Точнее, они сами сели, а куда бы они делись? Дальше выгнали этих артистов голыми из самолета в воду, и отправили вплавь… — Почему голыми? – спросила она. — А как еще? 280 воздушно–десантных организмов. Мало ли, что у них в карманах?.. И отправили вплавь к дальнему концу платформы. Там уже надули четыре инфларафта. — Что–что надули? — Это блин, 15 метров в диаметре, и с тентом. Этих артистов рассадили по 70 на рафт. Хавчик им возили 2 раза в день, и бросили водяные шланги, чтобы умываться. Дали пластиковые миски–чашки–ложки и индивид–гигиенические комплекты. Так и жили. — Нехо, я не поняла, сколько времени они жили на этих рафтах? — Недели три. Пока политикам не надоело скандалить, и не сделалась дипломатия. — Подожди, а кровать, одежда, сортир, в конце концов?! — Сортир за бортом, как раз удобрение для планктона, — ответил тот, — одежда при +25 вообще не нужна, а спать можно прямо на инфларафте, он надувной, как матрац. — А ты сам пробовал жить 3 недели голым на надувном плоту? — ехидно спросила она. — Мне было бы скучно, а Лю Тайпо с приятелем–коммунистом и всей шайкой… — Нехо, что ты докопался до коммунистов, а? — перебил худощавый креоло–китайский метис лет 20, одетый только в болотно–зеленый килт с кучей карманов. — Я не докопался, я просто к слову. Ваша шайка кажый отпуск так проводит, ага? — …И вообще, у нас рафт другой модели. Юн Чун, зацепилась взглядом за татуировку на левом плече метиса: силуэт флайки и короткая надпись в ромбическом контуре. — «HRAFO Morotau VD19». Что это значит? — Это «Humans rescue air–force operation», — ответил он, — Моротау это вулканический островок в 40 милях от восточного угла Папуа. Там есть золото, отсюда и проблемы. — А VD21 это 14.02.19 года Хартии, — добавил Керк, — Операция «Valentine day». — 14 февраля у наших католиков праздник влюбленных, — добавил Рон. — У наших католиков, представь себе, тоже, — сказал Олаф, — А в чем суть операции? Спасали несознательных папуасов от дурного влияния золота? Лю Тайпо улыбнулся, покачал головой и поправил. — От дурного влияния золотоискателей. Те почему–то решили, что местное население обязано вручную мыть для них золото. Это очень выгодно, если не платить за работу. — А почему местные парни потребовали оплату через вас, а не через суд? — Там не было суда, — ответил Лю, — Там была колючая проволока и пулеметные вышки. Ими мы и занимались. Ну, и машинами. Типа, подавить с воздуха огневые точки. Наше звено там даже не лэндилось. Мы все это расстреляли и вернулись на Луизиаду, мы там базировались. А потом нас перевели сюда. Сказали, что за инициативность. — А что, в итоге, с золотом? – спросила Фрис. — Да ничего. Наши коммандос зачистили золотоискателей и передали объект властям. В смысле, полиции Папуа, которая вспомнила, что это, вообще–то их остров. — И как полиция отнеслась к тому, что ваши парни кого–то шлепнули на их территории? — По ходу, спокойно, — ответил Лопе Молино, отхлебнув пива, — За дело же шлепнули. — Лю, а твой приятель, коммунист, тоже служит в вашем звене? – спросила Юн Чун. — Капрал Ромар Виони? Нет, просто у нашего авиа–звена и у его двойки экранопланов оказались похожие взгляды на отдых. 4 летчика плюс 6 моряков. Хорошая кампания. — Шайка, — твердо сказала Ахети. — Сводная тактическая группа, — поправил ее Аги Табаро. Юн Чун звонко щелкнула ногтем по пустой жестянке и поинтересовалась: — А можно с ним познакомиться? — С Ромаром? – переспросил Лю, вынимая из кармана woki–toki, — Легко. Вряд ли он расстроится, если мы его оторвем от эксцентрик–тенниса. Шарик можно погонять и завтра… Hei, Ром, это Лю. Хочешь, познакомлю с африканкой, шведской шведкой и китайской китаянкой?… В секторе B2T3… I don’t fuck your mind!… Viti–viti… Ромар был примерно ровесником Лю, но другой расы (видимо, мезоамериканской) и совсем другого телосложения. Он вошел на террасу совершенно голым (если не считать браслета с коммуникатором) и его фигуру можно было разглядеть детально. Эллинские скульптуры героев казались бы рядом с ним неуклюжими и диспропорциональными. В них не существовало такого четкого единства скорости, гибкости, функциональности и соразмерной системы мышц, рационально распределенной по телу. — Ни фига себе, — сказала Фрис, — Парень, ты правильно делаешь, что не носишь одежду. — Просто мне так привычнее, — Ромар обаятельно, открыто улыбнулся, — я с Элаусестере, там практически не пользуются одеждой, и я к ней не очень привык. А ты из Швеции? — В данный момент я с Пелелиу, а вообще–то да, мы с Олафом из Гетеборга. — А с Пелелиу мы с Роном, да, — добавила Пума, — Керк с Понапе, а Юн Чун с Хайкоу. — Ты похожа на африканскую африканку, на банту, — заметил Ромар. — Ага, я родилась на Замбези. Потом была всякая херня… Короче, я живу на Пелелиу. — Эти девчонки, Фрис и Пума, просто звери, — сообщил Лю, — Пума подстрелила нашего лейтенанта Лопе, в «dark–hunting», прикинь? Так что, мы пьем пиво за его счет. — Ты гонишь, — возразила Фрис, — Мы белые и пушистые. — Ты белая и пушистая, а я черная и пушистая, — педантично уточнила Пума, — а Юн Чун классная, ее дядя мастер–повар, она умеет готовить такие штуки. Короче, china food. — Вообще–то я геолог, — уточнила китаянка, — Кухня это хобби. А что такое Элаусестере? — Это 4 атолла примерно на пол–пути от Таити до Мангарева. — Там коммунизм, — вставил суб–лейтенант Ниера, — Странная штука, вот что я скажу. — Нехо, я тебя спрашивал: чем странная, — весело сказал Ромар, — Ты ведь не ответил. — Я тебе ответил: всем странная. Просто всем. Ну, не понимаю я ваших порядков! — А я тебе предлагал: давай объясню. Это же очень просто! — Да ну тебя. Заплетешь мне извилины, на ночь глядя. Потом кошмары будут сниться. — Вот так всегда, — констатировал Ромар, разводя руками. — Объясни мне, — предложила Юн Чун. — Так, Ромар, — сказал команданте, глянув на часы, — Объяснять про коммунизм будешь утром, в перерывах в спортивно–прикладных занятиях с резерв–матросом Уи. Вот эти ребята (Табаро указал на Рона и Керка) вам помогут. Не с объяснениями, а со спортом. … ======================================= 59 – ТРАТТО и ТИРЛИ. Авиа–рейнджеры. Дата/Время: 17 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Гостеприимное африканское небо. ======================================= Наблюдение за «Фальконом» летящим из Сарджи в Центральную Африку, оказалось ужасающе скучным занятием. На экране, отображающем картину со спутника, очень медленно полз над желто–зеленым ландшафтом самолет, похожий на серую букашку. Затем он приземлился и исчез на полтора часа. Только мигающий квадратик на экране отмечал место посадки. Репортеры с трудом глотали кофе, курили, и от нечего делать рассказывали друг другу бородатые анекдоты. Потом «Фалькон» снова взлетел, лег на обратный курс, и тут темп развития событий внезапно и очень резко изменился. «Если Тратто и Тирли работают в паре, то гаси свет и спасайся, кто может», — именно так прокомментировал Виго Рэдо эту сцену (очень странную, если не понимать толком, что происходит). Юноша и девушка, оба лет 25, заняли места в креслах спиной друг к другу, надели глухие шлемы–сферы, и каждый взял в руки по предмету, похожему на небольшой мячик с пупырчатой поверхностью. — Старт? — спросил Тратто. — Старт, — подтвердила Тирли. Движения пальцев на мячиках были почти невидимы, но их результат вне помещения было трудно не заметить. Крышки двух стоящих на улице контейнеров, больше всего похожих на вульгарные мусорные баки, отлетели в стороны, почти синхронно раздались оглушительные хлопки, и в небо взлетели два серебристых предмета, разглядеть начало полета которых, не представлялось возможным – так невозможно разглядеть снаряд, вылетающий из ствола артиллерийского орудия. — Это и есть дроны «Glip»? – тихо спросил спецагент Босуорт. Виго утвердительно кивнул, поднес палец к губам, затем указал на обоих пилотов и на 2 экрана параллельных мониторов. Ну, понятно: «соблюдаем тишину, не мешаем ребятам работать, если интересно, то смотрим параллельную трансляцию оперативных действий». Разогнавшись до 5000 метров в секунду, «глипы» отбрасывают полностью выгоревшие твердотопливные ускорители, похожие на пустые трубки, свернутые из тонкой фольги, и некоторое время летят по пассивеным баллистическим траекториям, с верхними точками почти в ста милях над землей. «Фалькон», с его внушительной скоростью 500 узлов, или 260 метров в секунду, по сравнению с ними еле–еле ползет над лоскутным желто–бурым одеялом саванны. Чуть больше минуты требуется, чтобы догнать его, уравнивая высоту, демонстративно проскочить крест–на–крест в нескольких сотнях метров перед его носом, чтобы затем, пройдя в пологом пике интервал высот от 10.000 до 2.000 метров, взлететь обратно на 10.000. Теперь два гротексно–маленьких вызывающе–серебристых самолетика ромбовидной формы, болтаются в воздухе в миле впереди–справа и впереди–слева от его курса. Скорости тоже уравнены. Пора объясняться с сарджийским пилотом. Капитан Рэдо, откашлявшись, взял со стола микрофон. — Контрольный пункт ВВС Мпулу – борту «Фалькон» 27,02 ЮШ — 9,12 ВД, следующему курсом 46,22. Приказываю выполнить правый разворот и перейти на курс 119,55. После этого вы получите инструкции для захода на посадку. Повторяю, контрольный пункт… — Он увеличил скорость до 520 узлов, — отрапортовал Бонго. — Вижу на мониторе, — буркнул Виго, — нарисуйте ему что–нибудь поперек курса. — Решетку, — предложила Тирли. Серебристые ромбики легко переворачиваются в воздухе. Через мгновение, перед носом «Фалькона» вспыхивают два скрещенных веера из алых следов от трассирующих пуль. Пилот сделал какой–то рефлекторный рывок, «Фалькон» едва заметно рыскнул носом, и продолжил движение вперед, прежним курсом, увеличив скорость уже до 540 узлов. — Начинайте портить ему товарный вид, — распорядился капитан. — Берем в клещи, — сказал Тратто. «Глипы» чуть снижают скорость, и «Фалькон» оказывается между ними. В какой–то миг пилот видит одинаковые элегантные серебристые корпуса справа и слева от себя, а еще через миг один оказывается чуть позади кабины, а другой поднимается прямо над ней и мягко опускается на фюзеляж. Вес «Глипа» — около центнера, но этого хватает, чтобы смять тонкий металл. «Глип», пристроившийся сбоку и позади кабины, разворачивается так, что раскаленный выхлоп из его дюз, как напильником, обдирает краску с корпуса «Фалькона». Внутри самолета сейчас раздается пронзительно–визжащий звук — будто тысяча гвоздей царапает по оконному стеклу. Пилот «Фалькона» снова выходит в эфир. — Всем, кто меня слышит! Это — борт 134, Фалькон, я атакован неопознанными боевыми самолетами над южным Конго. Мои координаты… Капитан Рэдо удовлетворенно хмыкнул (теперь до «клиента» дошло) и приказал: — Борт 134, Фалькон, сопротивление бесполезно, вы задержаны, даю вам 10 секунд на то, чтобы начать правый разворот. При неподчинении, ваш самолет будет уничтожен. Время пошло… Осталось 9… Осталось 8… Ребята, на счет «0» сделайте ему разгерметизацию. — Понял, — отозвался Тратто — Поняла, — эхом откликнулась Тирли. Оба «Глипа» отскакивают чуть в стороны и включают лазерные целеуказатели. Яркие красно–оранжевые пятнышки рассыпаются мириадами радуг на остеклении кабины. — … 4… 3…, — продолжал отсчитывать Виго. — Не стреляйте! – крикнул пилот, — Я разворачиваюсь. — Ваш новый курс – 120,01, — проинформировал капитан, — как поняли? — Понял, ложусь на 120,01. «Фалькон» начал медленно, с небольшим креном, разворачиваться вправо по широкой дуге. Оба «Глипа» повторяли его маневр, держась по бокам. — Всем, кто меня слышит! Это – гражданский борт 134, Фалькон, аэропорт приписки – Хор–Калба, Сарджа. Неопознанные боевые самолеты вынудили меня развернуться над южным Конго. Все, кто меня слышит, пожалуйста, запишите мои координаты и курс… — Зря тратите время на болтовню, — сказал Виго, — Сейчас ложитесь на курс: 120,03. … ======================================= 60 – ЮН ЧУН и РОМАР. Настоящие коммунисты. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: Меганезия. Округ Палау. Риф Пиерауроу. Борт учебного рафта. ======================================= …Керк вытянул вперед правую руку, сжатую в кулак, оттопырив вверх большой палец. Это выглядело похоже на жест зрителя в римском Колизее, означающий предложение сохранить жизнь поверженному гладиатору. Но, в данном случае все происходило на глубине около 2 метров, в толще прозрачно–изумрудной, пронизанной лучами солнца, океанской воды, а большой палец военфельдшера показывал на поверхность, которая отсюда казалась тонким волнистым зеркалом. Роль поверженного гладиатора играла Ахети Уи. У нее исчерпался кислород в легких, и Керк, как опытный военфельдшер, моментально это заметил. Трое зрителей — он сам, Пума и Рон — синхронно толкнули девушку к поверхности. Она, выпрыгнув из воды как поплавок, изо всех сил, шумно втянула в легкие пару литров свежего воздуха. Остальные трое, вынырнув рядом, дышали более спокойно: сказывалась регулярная тренировка. Фрис и Олаф подплыли к ним, и Фрис возмущено заявила: — Вы офигели?! Нельзя столько раз подряд так надолго пихать человека под воду! — Никто ее не пихал, — проворчал Керк, — она сама. И потом, она же melano. Гены… — Какие, на фиг, гены! Она вся синяя! — Что, правда? – испуганно спросила Ахети. — Художественное преувеличение, — успокоил ее Рон. — Ты нормальная, коричневая, но с немножко пепельным оттенком, — добавил Олаф. — Ага, — жизнерадостно сообщила Пума, — Я, если переныряю, тоже становлюсь такая серая. По ходу, это нормально. Что–то с биохимией, да, Рон? — Гемоглобин, — ответил тот, — Он меняет цвет. — Если кратко, — добавил военфельдшер, — то так: оксигемоглобин переносит молекулу кислорода, он в растворе алый. А карбоксигемоглобин переносит молекулу диоксида углерода, он в растворе синеватый. Отсюда цвет артериальной и цвет венозной крови. Если кислорода не хватает, то албоид становится синеватым, а меланоид – сероватым. Например, Фрис посинела бы и, в порядке рефлексии, ей кажется, что Ахети посинела, хотя та, разумеется, посерела. Посинеть она не может из–за пигмента кожи. Ахети шлепнула ладонями по воде и хихикнула. — Керк, ты классно умеешь поднимать настроение! — Это профессиональное. Военный медик должен уметь поднять настроение бойцам. — Ага! Теперь я знаю главную задачу военмеда…. Пума, кто тебя учил фридайвингу? — Мой мужчина, — ответила та, — Я с ним ныряю 4 раза в день. Поэтому научилась. — Море совсем рядом с вашим fare? — Когда отлив, до него 20 метров, а когда прилив, оно везде. — E–o! А я из Аираи на острове Бабелдаоб. От моего pueblo до моря почти 500 метров. — У! — сказала Пума, — Аираи красивый большой город, 5000 человек, да! 30 миль от нас. Мы там часто бываем в Little–china, в Bai–plasa dancing и в Grand–cinema. Весело! — Hei! – воскликнула Ахети, — В следующий раз call–up me! Люблю хорошую кампанию! — Легко, — ответил Рон, — У тебя там есть тачка? — У меня трайк «Hopufa», 4–местный, но можно впихнуться вшестером. Уже проверяли. Керк, ты тоже приезжай. Правда, до Понапе 1500 миль, но это же не проблема, ага? — Aita pe–a, — подтвердил он, — У меня, конечно, не «Subjet», как у этих пижонов, но за 5 часов до Палау долетаю. А теперь, может быть, вернемся к физподготовке. — Нырять? – спросила она. — Нет, это будет перебор. С дайвингом на сегодня все. Сейчас спокойный финальный заплыв вокруг мото–рафта. Радиус 200 метров. По дороге все время разговаривай. Это развивает рефлексы контроля дыхания… Раз–два… Поехали по часовой стрелке. — А я поеду на своем мужчине, — сообщила Пума, уцепившись за плечо Рона, — мне уже лень плавать, а ему это хорошо для аппетита. Да! — Олаф, может, ты меня тоже покатаешь? – спросила Фрис, — Для хорошего аппетита. — Я так и знал, — вздохнул швед, — Ладно, буду работать ездовым дельфином и слушать лекцию Ахети про реакцию Юн Чун на реакцию Ромара на Туманность Андромеды. — Юн Чун до сих пор реагирует, — проинформировал Рон, глянув в сторону мото–рафта. Учебно–тренировочный рафт – 7–метровый вытянутый надувной бублик, до середины накрытый куполом также надувной рубки–камбуза, неподвижно стоял на воде в паре сотен метров от них. На округлом бортике сидели две фигурки. Та из них, которая была поменьше и посветлее, то и дело начинала интенсивно жестикулировать. Ахети Уи, перевернувшись на спину, ритмично заработала руками, как медленными гребными колесами древнего пароходика, и объявила в порядке предисловия. — Ну, типа, я историк техники, а не экоисторик, так что мне эти фишки с социально–экономическими формациями слегка пофиг, но Туманность Андромеды это про все. — Вообще про все? – удивилась Фрис, комфортно буксируемая Олафом. — Там все баги футурологии, — уточнила Ахети, — Но если это лекция, то рулим от пирса. «Туманность Андромеды» это футуро–роман советского геолога, биолога и историка Ивана Ефремова. Более ста лет назад он ходил по северу нашего океана в сайберской акватории. В конце W–War–II он написал новеллу про наш атолл Факаофо–Токелау, а «Туманность Андромеды» — на 10 лет позже, за 14 лет до первого лунного десанта. — Роман про космос? – спросил Керк. — Роман про будущее, — снова уточнила она, — Примерно в 40–м веке. За 2 тысячи лет от начала космической эры люди освоили «кротовые норы» в пространстве, добрались до звезд и, между делом, построили на Земле всеобщий коммунизм. — Только на Земле? – перебила Фрис, — Можно было бы и еще где–то что–то построить. — По ходу, там как–то непонятно, — ответила техноисторик, — Описана куча внеземных цивилизаций, все похожи на человеческую на разных исторических фазах, но чтобы земляне занимали ничейные планеты и что–то там строили… Короче это выпало. — Странно, — заметил Керк, — Какой тогда табаш от всех этих звездолетов? — Культурный обмен с соседями — пояснила она, — а так, чисто спортивный интерес. В практическом аспекте, футуро–люди больше занимаются тем, что хабитируют нашу планету до консистенции «фруктовое пюре с кремом под толстым слоем шоколада». Пума отцепилась от плеча Рона и подплыла поближе: — Как они там поместятся? Если все шоколадное, то много детей, так? А где жить? — Детей мало, — ответила Ахети, — Они планируют, чтобы не было перенаселения. — Пфф, — возмутилась африканка, — Глупо, да! Вокруг столько планет пропадает зря! — Ага, — согласилась Ахети, — но я объясняю, как у Ефремова. У него есть роман «Час быка», продолжение «Туманности Андромеды», про планету Торманс около другой звезды. Планету колонизировали люди, улетевшие с Землю из несогласия с земным коммунизмом. Колонисты все засрали, устроили диктатуру, колбасят друг друга по–черному. Потом земляне всех спасают, но смысл в том, что нефиг колонизировать. — А что из себя представляет этот земной коммунизмом? – спросил Олаф. Теперь про коммунизм. Рулит «Совет Экономики». При нем несколько групп консультантов. Типа, ученые… — А как формируется этот Совет? Как у вас, или как у нас? Конкурс или выборы? — Там непонятно. По ходу, глобальные вопросы ставятся на интернет–референдум. — А кто определяет, какие вопросы глобальные? Ахети вздохнула, взяла тайм–аут, сделав ленивый переворот под водой, и ответила: — Te i reira, te oere hamani. Там дело темное. Откуда берутся эти умники в Совете и по каким принципам они управляют… В романе считается, что они хорошо управляют. — Хорошо для кого? – поинтересовался Керк, — И, кстати, кто воспитывает детей? — Два пинка, оба нокаутирующие, — оценила Ахети, — В романе считается, что есть такие принципы этики, которые все решают наилучшим образом. Если их внушить каждому хабитанту с детства, то все будет классно. Отсюда — приоритет педагогики. Как только ребенка отнимают от груди, так сразу отдают в учебные лагеря, где он воспитывается и учится под контролем педагогов до 17 лет, потом он еще 3 года выполняет спецзадания педагогов, и освобождается только в 20 лет, если педагоги поставят ему зачет. — А кто не получил зачет, того убивают, — добавила Пума. — Откуда такой вывод? — поинтересовалась Ахети. — Знаю, — ответила африканка, — Когда я была маленькая и жила на Замбези там рядом были лесные племена, совсем дикие. У них так. Кто сдал зачет, тому педагоги режут каменным ножом узор на лице и мажут золой. Это он взрослый, может строить дом и брать себе женщин, а до зачета он служит педагогу. А потом, кто не сдал зачет, тому режут горло и съедают. Если ты не хочешь сдавать зачет, то бьешься с педагогом на копьях. Если убьешь его, то сам будешь педагог, а если педагог убьет тебя, то тебе не повезло. Если кто–то старый, сильно раненный или больной, то ему режут горло, для экономии, чтобы не кормить. Лесные люди сильные, здоровые, но очень глупые, да! — А откуда у них берутся педагоги? – спросила Фрис. — Педагоги берутся оттуда, что они убили старых педагогов. Я же понятно сказала. — Ну да, — согласилась шведка, — А почему ты называешь их педагогами? — Это не я, это Ахети их так назвала. Они рулят, пока их не убьет тот, кто сильнее. Развеселившийся Рон подплыл и слегка хлопнул Пуму по попе. — Хей, черная кошка, а экономический совет у лесных людей есть? — Типа того, — ответила она, снова уцепляясь за его плечо, — Есть такие старики, которые падают, дергают ногами и у них пена идет изо рта. Совсем ебнутые. Им не режут горло, потому что боятся: дух мбембе, который у них в голове, выскочит и будет плохо. А так, педагоги говорят другим лесным людям: У! Это мбембе дает нам совет через ебнутого старика! Он советует то–то и то–то. Делайте так! И лесные люди слушаются, да! — Ничего такая демократия, — оценил Олаф, — только немного готичная, да Ахети? — Угу. Но ты не путай, где Ефремов, а где люди из леса на Замбези рядом с fare Пумы. — Я не путаю. Просто, если к Ефремову добавить Замбези, то появляется логика. — Верно, — согласилась она, — Это футуро–общество 40–го века подозрительно похоже на застывшую ритуально–кастовую систему городов–государств эпохи ранней бронзы. Но Ефремов совершенно не имел это в виду. Он описывал замечательный, благополучный мир с энергичными, красивыми, открытыми людьми вроде Ромара. В этом и проблема. — Ромар классный, — согласилась Пума, — только он… Хрупкий. Как все элаусестерцы. — Хрупкий? – удивилась Фрис, — А, по–моему, он здоровый, как черт. — Пума верно сказала, — вмешался Керк, — Они очень креативные и коммуникабельные ребята, поэтому с ними надо обращаться бережно. А вообще, им цены нет. — Значит, — заключил Олаф, — на Элаусестере люди похожи на тех, про которых писал Ефремов, а вот их коммунизм совершенно другой… Кстати, как у них с сексом? Ахети остановилась и разлеглась на воде, выражая мечтательность всем своим телом. — Обалденно! Правда, я сужу по одному случаю с одним представителем, но… — Wow! — сказал швед, — Рад за тебя. Но я спросил про секс в «Туманности Андромеды». — А–а… Там закручено. С одной стороны, открытая эротичная эстетика тела, с другой – полное отсутствие эротики in–action. Можно подумать, что женщины беременеют от взгляда на мужчину… Хотя, ни одной беременной женщины в романе нет. И ни одной кормящей. Только одна женщина упоминает, что не так давно вскормила ребенка. Да, маленьких детей и стариков тоже нет. Странно, не так ли? — Может, что–то пуританское? – предположил Керк. — Нет, — ответила Ахети, — В других романах Ефремова с сексом все, как у людей, а в «Туманности…» — как у насекомых. Матка — яйцо – инкубатор – рабочая особь – аут. Парадокс: весь мир считает «Туманность…» лучшей коммунистическая агиткой, а на Элаусестере, в единственной на Земле успешной коммунистической автономии, этот роман считают художественным сборником научно–технических прогнозов, и только. — Наверное, еще и социальных прогнозов, — заметила Фрис, — Ромар говорил, что у них коллективное воспитание с раннего детства, как и в «Туманности Андромеды». — Коллективное, — подчеркнула Ахети, — Не педагогическое. Это принципиально иное. Например, я – здесь, а мое маленькое ушастое сокровище — у моей тети, на ферме, на острове Уруктабел, это миль 10 к югу. Там же еще шесть родственных киндеров. Это хорошая кампания, природа, детям нравится. У нас в Гавайике это обычное дело, а на Элаусестере любая женщина для любого киндера — это как тетя или бабушка. Там все считаются родичами, только и всего. Никакой педагогики в европейском смысле. — А как же детей воспитывают без педагогики? – удивилась шведка. — А как их воспитывали до того, как придумали эту педагогику? Фрис задумалась, ухватилась за руку Олафа и стала болтать ногами. Кампания уже не плыла, а лежала на воде вокруг Ахети. Керк окинул эту картину взглядом и заключил: — Итак, foa задолбались плавать, так что занятие окончено. Двигаемся к рафту. — Iri! – воскликнула техноисторик, — Раз так, можно мне тоже прокатиться на буксире? Типа, все девчонки катались, а мне немножко завидно. — Aita pe–a, glo. Хватайся, — и Керк похлопал по своему левому плечу. — Ya, — одобрила Пума, — По ходу, пора разнимать коммунистов, а то подерутся. … Подраться Юн Чун и Ромар не пытались. Китаянка произносила длинные филиппики, а элаусестерец мягко ее успокаивал, как обиженного и расстроенного подростка. — … Провести озеленение пустынь — тараторила Юн Чун, — построить там города… — Кто там будет жить, Юн? Ты же сама сказала: население планеты не должно расти. — Хорошо. Тогда другую важную и нужную работу. — Скажи, какую еще важную, нужную работу можно делать на Земле, если высокий уровень жизни уже обеспечен и с материальным благополучием все ОК? Юн Чун замолчала и задумалась, подперев подбородок кулачком. Шестеро участников «спортивно–прикладных учений» успели выбраться на рафт, и устроились поближе к спорщикам, жестами показывая: «нам интересно, мы послушаем». Китаянка кивнула и, несколько нерешительно предположила: — Например, биологические исследования. Увеличить период активной жизни до 170, а потом до 300 лет, создать новые аппараты для проникновения в глубокий космос… — Отлично! Тогда 100 лет в пути — не проблема. Они полетят к ближайшим звездам на понятном, реально–возможном субсветовом корабле. Ничего, что я фантазирую? — Ничего, мы же говорим о научной фантастике. Это как раз то, что интересно! — Мне тоже! Если нам доступен радиус 25 световых лет, то мы можем долететь до 10 разных звездных систем с планетами. А оттуда, через 100 лет, прыжок к следующей группе звезд, уже в 50 световых годах от Земли, а оттуда — дальше, увеличивая сферу охвата на 125 световых лет за тысячелетие. — Ефремов считал, что через 2000 лет появятся звездолеты, проходящие через другое пространство, как бы, со сверхсветовой скоростью свет, — заметила Юн Чун. — Ну, и замечательно, если появятся! – воскликнул Ромар, — За 2000 лет радиус сферы будет 250 световых лет. Тысячи звезд, принадлежащих людям! И между ними рейсы сверхсветового шаттла! Вот тебе и «Великое Кольцо», о котором писал Ефремов! Пума, первой не выдержав режима пассивного наблюдатела, встряла с репликой. — По–моему, между колониями сделают «кротовые норы». Дырки в пространстве, как в бумаге. Ее сложили, проткнули иголкой и летают через дырку. Рон, я верно говорю? — Вообще–то в той статье было посложнее с геометрией, — заметил Рон, — Но, по сути… — Ромар, у тебя расчет времени странный, — заметил Олаф, — Ты даешь 100 лет, чтобы развить колонию до технополиса с астродромом. Откуда ты возьмешь персонал? — Давай считать вместе, — предложил он, — Допустим, в звездолете 20 пассажиров, как в обычном аэро–шаттле. Если соотношение M/F поддерживать 1/3, и размножаться без фанатизма, но быстро, то через 100 лет население по–любому перевалит за миллион. — Люди у тебя что, плодятся, как кролики? — Нет, медленнее. Люди созревают после 10 лет и рожают раз в 2 года, по 6 потомков. — Колонистки не надорвуться рожать шестерых каждые 2 года? — съехидничала Фрис. — Это максимальный темп, а мы договорились, что без фанатизма, — пояснил Ромар. Ахети улеглась на спину, изобразила гимнастический мостик, упершись ладонями и ступнями в надувную палубу, так что соски ее небольших острых грудей уставились в небо, как пара микрокалиберных зенитных орудий, и драматическим тоном обявила: — О, горе мне! Я не гожусь в астронавты! У меня всего две сиськи вместо шести! Пять остальных участников «спортивно–прикладного тренинга» наградили артистку бурными аплодисментами. Только в этот момент Юн Чун сообразила, какая стратегия космических исследований обсуждается и выразила свое категорическое несогласие. — Это какое–то конкистадорство! У нас же есть своя Солнечная система! Луна, Марс, Венера, спутники Юпитера! А гипер–размножение ради завоеваний – это варварство! — А что тогда делать ближайшие 2000 лет? – поинтересовался Ромар, — Всем заняться релятивистской теорией метрики и думать, как обойти световой барьер? А вдруг это вообще невозможно? Что, так и сидеть здесь, как мидия в раковине? Юн Чун собралась было что–то возразить, но тут у нее в наплечной сумочке–браслете (который она носила по меганезийской моде) жалобно запищал мобайл. — Минуточку, — сказала она, и отошла на другой борт рафта, пощебетала пару минут, а затем вернулась и сказала, — Керк, поговори, пожалуйста, с одним человеком. — О чем? – спросил военфельдшер, принимая из ее рук телефончик. — Это товарищ Жун Етинг, он ответственный работник, у него к тебе просьба. — Ладно — сказал Керк, — … Ni hao, Jun Eting do–si. Wo ni yao shen ma?… Wo bu ming bai… Shei gen bi sai?… Chuan chen me shi hou kai?… Ni you shen men?… Zenmeban?.. Shi. — Какой, на хрен корабль? – спросил Рон. — Не знаю, — сказал Керк, доставая свой мобайл и набирая номер, — сейчас я выясню… Iaorana Chubbi! Тут чисто служебная фигня… Ага, китаец… Откуда ты знаешь?… Этот кекс говорит: я приглашая вас на корабль «Наутилус», это не розыгрыш. Я говорю: не понял, что за на фиг? А он говорит, что Юн Чун очень важно быть на этом корабле. Я спрашиваю: когда корабль выходит из порта. Этот тип говорит: корабль уже вышел из Чжанцзяна в Южно–Китайское море, а нам надо туда лэндиться, как на авианосец. Я спрашиваю: у вас ID есть, чтобы проверить. Он говорит: звоните в ваше гестапо…Ну, вообще–то он сказал… Ну, да. А это что, не розыгрыш?… ОК, сейчас спрошу… — Чего там? – снова поинтересовался Рон. — Короче, foa, такие дела: Юн очень ждут в Африке, как эксперта по сейсмологии… … ======================================= 61 – ЭКИПАЖ и КОМИТЕТ по встрече. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Резервная ВПП ВВС Мпулу около АЭС Макасо. ======================================= Когда пилот «Фалькона» увидел, что такое «Резервная посадочная полоса контрольного пункта Макасо ВВС Мпулу», он закатил настоящую истерику в эфире. Но деваться ему было уже в любом случае некуда. За пять минут до того, он, по приказу капитана Рэдо, слил весь резервный керосин, и теперь у него в баках оставалось горючего не более, чем на сотню миль. Собственно, полосы, как таковой не было. Просто ближайший к Макасо, участок дороги, ведущей на юг, к озеру Уква и трассе Кумбва – Мпондо, был спрямлен, расширен, и залит чем–то наподобие бетона, в которой превращалась местная глина при измельчении, заливке и высыхании. Такая дорожная модернизация потребовалась для монтажа модульной АЭС и небольшой фабрики по переработке триффидных стволов в строительную фанеру, а затем возникла идея, что на этот участок, около полутора тысяч метров длиной, могут, в случае необходимости, приземляться грузовые самолеты. Вот сейчас такая необходимость и возникла… Вопреки опасениям, «Фалькон» приземлился вполне чисто. Рев трех турбореактивных движков смолк, и «комитет по торжественной встрече» тут же занялся делом. На полосу в сотне метров перед носом самолета выехал бронированный джип, и усиленный мегафоном голос, в лучших традициях центрально–африканского военизированного гостеприимства предложил прибывшим: — Всем выйти из самолета, бросить оружие и лечь лицом вниз. На «Фальконе» тоже имелась техника для громкой голосовой связи. — Какие гарантии нашей безопасности? – спроcил пилот. — Никаких, — честно ответил через мегафон капитан Виго Рэдо, — выметайтесь, и все. — Тогда, — сказал пилот, — нам надо запросить инструкции у чартерной компании. Виго хмыкнул, положил микрофон на сидение, и распорядился: — Тино, убедительно попроси экипаж и пассажиров покинуть воздушное судно. — Да, кэп, — лаконично ответил парнишка–креол с нашивками суб–лейтенанта на полевой форме и взялся за пульт управления маленькой двуствольной пушки, установленной на турели, на крыше дижипа. Турель поднялась на выдвижном штоке, повернулась, и стволы уставились прямо на обзорный фонарь кабины. Ни пилот, ни бортмеханик, не успели даже толком испугаться, когда один за другим раздались два выстрела. Первый: тяжелый пластиковый цилиндр – болванка вышиб одно из стекол фонаря. Второй: В дыру влетел контейнер и разбился о заднюю стенку кабины с тихим, почти нежным звоном. Наполнявшая его бесцветная жидкось вскипела, образовав изящные клубы белого пара. Ни в кабине, ни в салоне, никто не успел оценить эстетику этого физического явления — на них обрушилась непереносимая, оглушающая и ослепляющая боль в глазах и носоглотке… Спецагенту FBI Гарри Босуорту досталась сложная задача комментировать проведение операции для репортеров, собранных в кабинете главного инженера фанерной фабрики (окна которого удачно выходили на финишный участок резервной посадочной полосы). — Леди и джентльмены, сейчас вы видите последствия применения лакримативного газа, т.е. нелетального оружия, вынуждающего правонарушителей покинуть занимаемое ими помещение… Я надеюсь, они сумеют найти ручки основного и аварийного выходов… Вот, нашли… К сожалению, у наших коллег из INDEMI не нашлось амортизирующих матрацев, так что нарушители вынуждены прыгать… или падать из салона. Сечас вы видете фазу физического задержания… Мда… Некоторая грубость здесь неизбежна… — По–моему, — перебил Хартли, — Совершенно не обязательно бить их ногами. Хоть они и негодяи, но у них должно быть право на человечное обращение. — Какое, к чертовой матери, человеческое обращение? — возразил Йорк, — Таких говнюков надо расстреливать на месте. — Это нецелесообразно, — сообщил спецагент Босуорт, — они важные свидетели… Ну, вот, эта фаза завершена, мы видим 12 задержанных, из которых, судя по внешнему виду, 4 являются военизированной охраной, а 8 гражданскими лицами. Двое гражданских лиц, скорее всего, экипаж самолета… — А что за форма на охранниках? – спросила Жанна. — Это стандартное обмундирование армии эмирата Сарджа, — сообщил Гарри. … ======================================= 62 – ИНОПЛАНЕТНЫЙ УТЮГ made in China. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. Место: Южно–Китайское море. Небо над Калимантаном. ======================================= Рон не отрывая взгляд от панорамы внизу, закурил сигарету, и хмыкнул. — Керк, ты специально проложил маршрут над Брунеем? — Ага. Хочу разглядеть кое–что с воздуха. Мало ли… Вот, дворец их гребаного султана. — Вижу… Ага, у нас отличная позиция… — Одна бомба и жопа этому исламисту, — добавила Пума, пристраиваясь рядом с Роном. — Черная кошка! Отставить милитаристскую агитацию! Мы мирные туристы, E–oe? — У! Я не милитарист. Я теоретически. Как если маневры, да! — Если маневры, — вмешался Олаф, — я бы влепил ракету в эти нефтяные терминалы, а вторую — туда, где навигационный комплекс. И еще вон в ту транспортную развязку. — А по–моему, надо бить в газгольдеры и в ТЭС, — сказала Фрис, — Они так бабахнут… Кстати, почему нас никто не шуганет отсюда? Мы же обнаглели, летим на высоте 500, мелькаем меганезийскими значками на крыльях. — «Наутилус» в 200 милях к западу отсюда, — объяснил Керк, — Китайцы уроют любого засранца, который будет хулиганить. Кроме нас, разумеется. Мы хорошие засранцы. — Вообще, вы не честно поступаете, — сказала Юн Чун, — Используете гуманитарный воздушный коридор для военной разведки. Мне стыдно за вас, честное слово. — Мы уже не используем, мы на море смотрим, — весело ответил Керк, — Видишь, какое красивое? Как твои глаза, Юн. И такое же загадочное. Ты этого не знаешь, потому что никогда не видела своих глаз со стороны. В зеркале не то, оно искажает взгляд. А вот я вижу твои глаза по–настоящему. Они играют живым огнем, когда луч солнечного света касается их сбоку, как будто хочет погладить… Вот какие у тебя глаза, Юн! Китаянка вздохнула, и чуть заметно улыбнулась одними уголками губ. — Наверное, когда–нибудь я вспомню эти твои слова, и мне станет очень грустно. — Не парься, — посоветовала Пума, хлопнув ее по спине, — Ты ведь не знаешь, что будет. Никто не знает, кроме Ориши Йемайи, или Паоро, как ее называет мой мужчина. — Это богиня, в которую ты веришь? – спросила Юн Чун. — Что значит веришь – не веришь? Это судьба. Она просто есть, вот и все. — Мне этого не понять. Я считаю, что человек сам хозяин своей судьбы. — Это тоже правильно, — легко согласилась африканка, — судьба там, где человек еще не знает. А там, где человек уже знает, он хозяин. Там он делает то, что ему хочется. — Или то, что должен, — добавила китаянка. — Если он должен, то он раб, — ответила Пума, — а свободный человек, он не должен. — Свобода хороша в меру, — возразила китаянка, — Если человек совсем свободен, если у него нет никаких обязательств перед обществом и другими людьми, то в чем смысл его жизни? Он проживет впустую, и потом о нем никто даже не вспомнит. — Обязательства, обязательства, — проворчала Пума, — Брось, гло, это придумали хитрые исламисты и попы–миссионеры. Они закручивают тебя в это, как в паучью паутину, ты думаешь: Ага, моя жизнь имеет смысл, потому что на мне красивая паутина. Но потом оказывается, что тебя просто поимели, да! Это очень херово. — Хей, Черная кошка, — позвал Рон, — Ты уверена, что об этом надо говорить? — Ya. Юн наш друг. Я не хочу, чтобы ей было плохо. Рон легонько потрепал свою vahine по жесткой шапке коротко подстриженных волос. — Как знаешь, Кошка. Делай, как знаешь. — Вот что, Юн, — продолжала Пума, — Я слышала, как ты начала спорить с Ромаром. Я слышала твои слова: человек появляется не тогда, когда его родила мама, а когда его опутали паутиной чужие люди. Но это херня. Если мозги опутать всякими дурацкими запретами и обязательствами, то получится не человек, а калека. — Ты говоришь, как Ромар, — заметила китаянка. — Нет! Я говорю, как я. Я не знаю сложные научные слова, Зато я знаю: когда приходят миссионеры и учат жить, люди болеют. В позапрошлом году мы с констеблем Руптой ездили патрулировать маленький поселок Мпихо, там была миссия. Там учили: нельзя ходить без штанов. Даже совсем маленькие дети ходили в грязных штанах. Еще учили: девочки и мальчики играют отдельно, не трогают друг друга и не смотрят, как моются. Они не мылись. У них были заражения от грязи. Миссионеры так учили. Мы сказали женщинам: вы что, глупые? Зачем вы слушали этих уродов? Видите же: дети от этого болеют и пугаются? Теперь мы этих уродов расстреляли и привезли вам правильного медика. Он скажет: детям надо не штаны, а мыться. И играть вместе. Как раньше. Да! — Никогда не рассказывай это при Эстер, — проворчал Рон, — Ты ее очень расстроишь. — Не буду. Я знаю: она всех жалеет. Но мы их грохнули по закону. Написали бумагу. — Пример классической педагогики, — констатировал Керк. Фрис взяла сигарету из общей пачки, лежащей посреди салона, и поинтересовалась: — В Транс–Экваториальной Африке расстрел считается педагогическим приемом? — Нет, я про миссионерскую практику, — пояснил военфельдшер, — Ты не задумывалась, почему в большинстве архаичных племен вообще не бывает сексуальных неврозов? — Им просто не до того, — предположила шведка, — Жизнь тяжелая. — А почему этого практически нет в Меганезии в возрастной группе 25 лет и младше? — А этого нет? – уточнила Юн Чун. — Практически нет, — повторил он, — Исключения только у иммигрантов и жителей тех земель, которые присоединены значительно позже Алюминиевой революии. — Объясни, — предложила Фрис. — Легко. Сексуальное поведение у детей естественным путем формируется так же, как любое другое поведение. Они подражают взрослым, смотрят, что получилось, и затем корректируют свои действия. Но классическая педагогика торпедирует это дело. — А с какого возраста детям не рано формировать сексуальность? – спросила китаянка. — С момента рождения, как и любое другое. Сенситивность, моторика, коммуникация, анализ, все это начинает формироваться, едва младенец открыл глаза. Как только дети способны держать в руках инструменты, они начинают подражать рабочим операциям взрослых. Они еще не понимают, когда, куда и зачем нужно забивать гвозди, но уже делают это – иногда очень некстати, но это необходимые издержки обучения. Точно также, дети играют во что угодно, включая и сексуально–гендерные элементы. Им это необходимо, чтобы развить соответствующие навыки. Китаянка несколько озадаченно почесала подбородок. — Извини, Керк, но это ерунда. Как можно получить навыки сексуального поведения до полового созревания. Это… Как бы сказать… — Технически невозможно, — договорила Фрис, — Эти штуки еще не работают. — Девчонки, а вы в детстве не играли в куклы? – спросил он, — Я имею в виду, действия, которые повторяют операции матери при обращении с младенцем? Качать, кормить… — Да. Потому что это как раз технически возможно, — ответила шведка. — Ты в 5 лет могла бы родить ребенка и кормить его грудью? Ну, ты монстр… — Стоп–стоп, я имитировала только кормление. Я в 5 лет имела слабое представление о том, как ребенок рождается, и мне нечего было имитировать. — А если бы ты имела такое представление? – спросил он. — Тогда, конечно. Ты правильно сказал: дети подражают всему, что видят у взрослых. — Мой племянник часто имитирует, как дедушка напивается шнапсом, — вставил Олаф. — Отличный пример, — сказал Керк, — При этом твой племянник не знаком с алкоголем? — Только визуально, — сказал швед, — Ему, вообще–то, 4 года. Рановато будет. Военфельдшер торжественно побарабанил ладонями по пластику пульта. — Теперь, внимание, вопрос: если дети видят, как взрослые занимаются сексом (а они, разумеется, подглядывают, они же дети), то они будут это имитировать, или нет? — Лучше, чтобы не подглядывали, — ответила Юн Чун, — и чтобы не имитировали. — А что плохого, если они будут имитировать? — Это же понятно! – китаянка удивленно подняла брови, — Им рано, не так ли? — А в астронавтов им играть не рано? — вмешался Рон. — Но это же разные вещи! — возразила Юн Чун. — Why?! – хором спросили Рон и Керк. Юн Чун с надеждой посмотрела на Фрис, но та лишь пожала плечами. Олаф слегка помассировал ладонью затылок и предположил: — А вдруг у них раз — и получится по настоящему? Привет, ранний внезапный залет! — Во–первых, это по–любому может произойти, — заметил Рон, — Во–вторых, в школе их заранее учат контрацепции, а в–третьих, есть пре–стоппер. Прикинь, Олаф, подростки всегда получают мелкие травмы. Байк, кайт, потасовки. Не держать же их в 4 стенах. — Логично, — согласился швед, — просто с сексом это как–то не принято… Керк, а когда реальный секс считается нормой, в смысле медицины? В каком возрасте? — Для мальчиков–северян в 14, для южан в 13. Для девочек: 13 и 12. Это все в среднем. Разброс плюс–минус 2 года. Есть случаи естественных родов в возрасте 9 лет. Лучше всего определять не по возрасту, а визуально: по вторичных половым признакам. — Но человек в таком возрасте еще психически не готов! — возразила Юн Чун. — Если ему не давать в это играть, то он никогда не будет готов, — ответил Керк, — ни в каком возрасте. И секс сольется с хроническим неврозом. Европейская педагогика, это превращения детей в untermensches, в управляемых и безвольных недочеловеков. — Керк, на счет untermensches, это тебя занесло, — заметила Фрис. — Нет, гло, — он покачал головой, — Это не меня занесло. Это европейцев занесло. Если полноценным людям прикажут собраться в 2 стада по миллиону, взять пушки и начать убивать друг друга, то они выполнят? Европейцы каждый раз выполняют, ты знаешь. — Мы, шведы, с момента Парламентской революции 1933 года забили на это говно! — Я знаю, — ответил он, — Но давай ты сама скажешь: у вас нет этой проблемы? — Есть, — сказала она, — Но далеко не в той степени, как ты говоришь. — ОК, меня занесло. Горячая исландская кровь. Типа, извини. Фрис хлопнула его ладонью по плечу. — Ладно. Обижаться на исландских дикарей? Вот еще, не хватало… — Юн, а в Туманности Андромеды, со скольких лет люди be–friend? – встряла Пума. — Дружат? — китаянка улыбнулась, — С самого детства. Это же здорово, верно? — Здорово! — согласилась африканка, — Мальчики и девочки вместе, не отдельно? — Да… — несколько менее уверенно ответила Юн Чун. — А с какого возраста они вместе do–job? — По Ефремову, как можно раньше. Ответственный труд в команде развивает людей. Пума серьезно кивнула, подняла вверх обе ладони, подвигала пальцами и пояснила: — Мальчики и девочки, подростки do–job вместе. Друзья. Одна команда. Сделали ОК. Поели. Отдохнули. Поиграли в мяч. Потом стали make–love. Их будут за это ругать? — Ну… — Юн Чун замялась, — А почему они занялись сексом, а не чем–то другим? — Другое, которое do–job, уже ОК, — напомнила Пума, — Так их будут ругать за секс? — Нет, но… Как тебе объяснить? — У них с этим проблемы? – предположила африканка, — disfunction? — Нет… Но они воспитаны так, что…. — Знаю, — перебила Пума, — Их учили: бог из книжки миссионера накажет за make–love. — Нет! Ничего подобного! — Тогда объясни. Я не понимаю. Китаянка вздохнула и задумалась в поисках достойного ответа. В этот момент, Олаф, выпучив глаза и тыкая пальцем куда–то вперед, воскликнул: — Vilken jevla skitstovel fur helvette! — По ходу, это не чертов сапог с говном, — ответил ему Рон, — по ходу, это «Наутилус». Объект, удививший шведа, представлял собой огромный шлейф тонкой водяной пыли, белое, радужно–блестящее облако веретенообразной формы, вытянувшееся прямо над морем на милю с юга на север. Только потом стало возможным рассмотреть маленькое сине–зеленое пятнышко, почти сливающееся по цвету с поверхностью воды. Керк чуть повернул штурвал и «InCub» стал плавно разворачиваться влево, к югу, ложась на курс, параллельный курсу «Наутилуса». Еще немного, и стал виден сам атомный крейсер. Он был похож на огромную перевернутую ложку, роль черенка для которой выполнял тот длинный шлейф тумана, который вылетал из–под корпуса. Солнце клонилось к закату, поэтому справа от крейсера по волнам бежала его гигантская тень, и было видно, что корабль не идет по морю, а скользит на высоте нескольких метров. Когда курс флайки совпал с курсом «Наутилуса», стала понятна скорость этого скольжения. На пилотском спидометре высвечивалось «219 knots / 405 km–h», и флайка очень медленно догоняла крейсер. Разница скоростей была узлов 10–15, не больше. — Мама! – тихо сказала Фрис, — Ох, ничего себе…! — Я не буду садиться на этот инопланетный утюг! — заявил Керк, — я еще не сошел с ума. Хотя, нет, сошел, раз вообще согласился на эту авантюру, но не настолько. — Может, дашь мне штурвал, и я попробую? – предложил Рон, — подумаешь, утюг. — Не выделывайся. У тебя летный стаж меньше, и вообще… Короче, я сажусь на воду, и пусть поднимают нас ютовым краном. Им, наверное, целый аэробус можно поднять. — Никакой это не утюг, — обиженно сказала Юн Чун, — смотрите, какой он красивый! — У инопланетян все красивое, — проворчал военфельдшер, — Летающие тарелки, плавучие утюги… Если бы ты побывала на этой своей Туманности Андромеды, то знала бы… — Туманность Андромеды – это научно–фантастический роман, — напомнила китаянка. — Вот именно. А этот утюг – суровая научно–техническая реальность… — … Китайского производства, — добавил Рон. — Я не думала, что у моих друзей такое предубеждение… — Не дуйся Юн, — перебил он, — Я бы точно так же сказал «американского производства» или «японского», или «меганезийского», — перебил он, — Это же простая механика. При скорости около 200 узлов, корабль–экраноплан такого размера неизбежно вибрирует на воздушной подушке, когда идет поперек высоких длинных волн. — Литр водки «Конфуций» против дохлого краба, — добавил Керк, — что эту хрень трясет, как похмельного кролика. — Принимаю, – мгновенно отреагировала китаянка. — Юн, не лови меня на словах. Это была фигура речи. — Ребята, а у вас есть эталонный похмельный кролик? – поинтересовался Олаф. — Велика ли проблема напоить кролика? – заметил Рон, — соску с водкой в пасть, и все. — Если свинью сильно напоить водкой, а через час чикнуть, то мясо получается очень вкусное, — со знанием дела, сообщила Пума. — Нельзя так обращаться с животными, — возмутилась Фрис. — Если получается вкусно, то можно, — возразила африканка. Юн Чун мягко положила ладошку на плечо военфельдшера. — Послушай меня всего полминуты. — Ну? — произнес он. — Если ты сядешь на воду, то кораблю придется сбрасывать скорость, а потом снова ее набирать, а в промежутке — делать сложный маневр, и это займет время, и силы… — Лучше потерять сколько–то времени и сил, чем раскидать мозги по палубе. — … А если ты очень осторожно сядешь на корабль, то все скажут, что это было просто здорово, и это скажут не только про тебя, а про всех нас, понимаешь? — Юн, тебе не кажется, что ты давишь мне на психику? — Ничего подобного, — возразила она, нежно поглаживая ладошкой его плечо, — Я просто говорю о твоих возможностях, и о том, как я в тебя верю. — Нет, ты давишь… — Раз Керк не сказал сразу «нет», то он сказал «да», — бестактно сообщила Пума. — Joder! – рявкнул он, — Почему в этой жизни женщины вертят мужчинами, как хотят?! — Потому, что женщина рождает жизнь, а мужчина только ее защищает! Ya! — Ага, ты тут самая беззащитная. Любой янки сказал бы, что ты сексистка! Обрадованная Пума повернулась к Рону. — Он сказал, что я очень сексуальная, да? — Точно, — не моргнув глазом, ответил он. — Тишина, — распорядился Керк, снимая с панели микрофон рации, — Юн, я снова забыл, как зовут парня, который командует этим мегаутюгом. — Его зовут капитан первого ранга Цзиджу. — Ясно. Теперь ты тоже помолчи немного. О, Мауи и Пеле, держащие мир! Почему мы, мужчины, такие идиоты? – он коснулся пальцем гарнитуры рации под ухом, — Тон–тон! Инкуб вызывает на связь капитана первого ранга Цинджу… Да, товарищ Цинджу, мы будем лэндиться на ходу… Понял, крайний посадочный трек с левого борта… Сзади–справа от меня? Да, вижу. Переключаюсь… Понял, наблюдаю за вами, товарищ Хуо… Легкий вспомогательный самолет с желто–красной эмблемой на плоскостях, снижаясь, прошел мимо них, уравнял скорость с крейсером и, как бы завис над одной из желтых стрелок, нарисованных на гладкой поверхности внешнего корпуса крейсера. — Цельно–краденный южно–корейский «Woong–Bee», — тихо сообщил Олаф. — В Китае это модель «Shuxi», — так же тихо ответил Рон, — По ходу, оригинальная. — Спасибо, Рон, — сказала Юн Чун. Тем временем, панель с желтой стрелкой сдвинулась, открыв что–то вроде неглубокого квадратного гнезда. «Shuxi» как бы провалился в это гнездо и скатился куда–то внутрь «инопланетного утюга», имевшего 170 метров в длину и около 100 в ширину. Керк еще несколько секунд слушал какие–то объяснения, а затем решительно повел флайку вниз, прицеливаясь на крайнюю желтую стрелку со стороны левого борта. Внизу открылось гнездо, размером раза в полтора больше, чем сравнительно компактный «InCub». Едва коснувшись посадочной площадки, Керк убрал до минимума обороты движка. Флайка покатилась под уклон, как на ледяной горке, в широкий тоннель. Затем наклон горки поменялся и они, со скоростью пешехода, выехали в широкий внутренний ангар. Стоп. — Y una polla, — констатировал Рон, — joder astu inventoro! — Да, ладно, — ответил ему Керк, вытирая пот со лба, — Толково придумано. Кстати, а где мои заслуженные аплодисменты за супер–лэндинг? … ======================================= 63 – РАЗВЕДКА и КРАСНЫЙ КРЕСТ. Диалог. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Промзона поселка Макасо. ======================================= Суб–лейтенант Тино Кабреро зевнул, щелкнул в меню своего хэндхолда значок «анкета задержанного» и подошел к старшему (судя по числу блестящих разноцветных штучек на униформе) из сарджайских военных. — Имя? — Пошел ты… — Это не имя, — заметил суб–лейтенант. — Пошел ты… — ОК. Пишу: назвать имя отказался. Гражданство? — Пошел ты… — Ясно. Ты на все вопросы будешь так отвечать? — Пошел ты… Суб–лейтенант пожал плечами и жестом подозвал мпулуанских солдат. — Этого забрать. Но сначала поднимите ему морду и подержите, мне для протокола надо… (он дождался, пока распоряжение выполнят и щелкнул фото–камерой хэндхолда) … Все, теперь забирайте. Мпулуанские солдаты имели свое представления о транспортировке задержанных: они считали, что следует тащить их за ноги, предворительно оглушив несколькими ударами тяжелых ботинок по голове. Капитан Виго Рэдо проследил за этой процедурой из окна. — Куда тащат этого парня? — несколько обеспокоенно спросил Шарль Фонтейн. — На другую сторону здания, вон туда, — капитан махнул рукой, показав направление, а затем что–то потыкал на клавиатуре своего ноутбука. Раздался душераздирающий крик невыносимого ужаса и боли. — Боже, — прошептал Хартли, — что это. — Синтезатор, — пояснил капитан, — Новая научно–психологическая разработка. Не так просто создать крик пытаемого, максимально–эффективно действующий на слушателя. Крик оборвался. Тино Кабреро зевнул еще раз и подошел к следующему задержанному, гражданскому с европейской внешностью. — Имя? — Э… А что с нами будет? — Правило №1, — равнодушно сказал суб–лейтенант, — вопросы задаю я. Правило №2: на мои вопросы надо отвечать быстро и честно. Правило №3: за нарушение правил… Он оборвал фразу, он выразительно показал пальцем в туда, куда утащили командира сарджайских военных. — Э… — сказал задержанный, — … Людвиг Додер. — Гражданство? — Австрия. — Возраст, полных лет? — Двадцать девять. — Профессия и место работы? — Медицинский техник. Госпиталь святой Агаты, город Линц. — Ответ не честный, — констатировал суб–лейтенант, — Ты нарушил правило №2 пункт 2. — Забирать? — деловито спросил один из мпулуанцев. Суб–лейтенант молча кивнул. — Подождите! – закричал Людвиг, — Я вам не вру, клянуь богом! Я из госпиталя святой Агаты в Линце, я скажу телефон, там подтвердят, что я в командировке. — Подождите, ребята, — Тино жестом остановил солдат, — Ты сказал: в командировке? — Да, герр офицер. В Сарджа, в королевской клинике трансплантологии… — Заткнись! – прикрикнул один из задержанных военных. — Гм, — задумчиво произнес суб–лейтенант, поворачиваясь к сарджайцу, — А почему это честный парень Людвиг должен заткнуться? — Пошел ты… — Неинформативно, — сказал Тино и повернулся к мпулуанскому унтеру, — Рупта, возьми этого урода и отведи к нашему доброму доктору, чтобы тот сделал его сговорчивым. — Ты за это ответишь, — процедил сквозь зубы другой сарджаец, — у нас длинные руки. — Этого тоже, — добавил суб–лейтенант, дождался пока обоих утащат и переключился на австрийца, — Значит, тебя послали в клинику трансплантологии, в Сарджа, а ты зачем–то полетел в Шонаока. Как это получилось? — Офицер, я могу объяснить более доходчиво, — вмешался еще один задержанный. Как и Людвиг, это был европеец, но несколько постарше. — Гм, — снова произнес Тино, — А почему это ты считаешь, что твое объяснение лучше? — Потому, — ответил тот, — что я — Маркус Рогеман из штаба Международной Федерации Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца в Женеве. — О–ля–ля… Это становится интересным. Пожалуй, я хочу получить обе версии… Нгели, займись, пожалуйста, честным парнем Людвигом. Дай ему ручку, бумагу. Пусть пишет подробно, все, что знает. А я поговорю с Маркусом из красного креста с полумесяцем. Оттащите его вон к тому дереву, в тень. Бить пока не надо. Суб–лейтенант подошел к упомянутому дереву через пять минут, держа в одной руке кружку с горячим какао, а в другой – дымящуюся сигару. — Ну, Маркус, я тебя внимательно слушаю. — Мне сложно разговаривать со связанными руками, — ответил тот. — Это твои проблемы. Я жду объяснений 10 секунд, а потом – сам понимаешь. — В самолете, — сказал Маркус, — скоропортящийся груз на 50 миллионов долларов. Если мы договоримся, то 25 миллионов – твои. Это хорошие деньги, офицер. — Почему не все пятьдесят? – насмешливо поинтересовался Тино Кабреро. — Я не шучу, — заметил представитель Красного Креста. — Я тоже, — ответил Тино, — один «Фалькон» стоит под 40 миллионов. Еще 50, по твоим словам, стоит груз, но я думаю: ты занизил цену раза в три. 40 плюс 150, выходит 190. Округлим эту сумму до 200 миллионов. Вот цена вопроса, от которой можно плясать. Маркус нервно облизнул губы. — Это слишком большая сумма, офицер. — Смотря для кого, — заметил суб–лейтенант, — Старые развалины, которым ты вез этот ливер, очень дорого ценят свои вонючие жизни, не так ли? Представитель Красного Креста задумался, а потом кивнул. — Если самолет вылетит в течение часа, то ты сможешь получить двести. — И деньги доставят за час? — поинтересовался Тино, отхлебывая какао из своей кружки. — Тебе дадут достаточные гарантии. — Не смеши меня, ладно? – Тино затянулся сигарой и выпустил дым в лицо собеседнику, так что тот закашлялся, — Такие вещи не делаются в кредит, ты понял? — Дай мне телефон, и я попробую договориться, — предложил Маркус. — Телефон, — повторил суб–лейтенант, — и кому ты собираешься звонить? — Осману Хакиму, министру экономики эмирата Сарджа, Карлу Рутуотеру, директору Африканского отдела Фонда Красного Креста и доверенному банкиру в Цюрих. Он объяснит тебе, как ты получишь свои 200 миллионов. Тино покачал головой. — Не мне. Я работаю на серьезных людей, и они решают, чему быть, а чему не быть. Я спрошу, будут ли они слуштать твою песню. Если они найдут для тебя время, и ты их убедишь, то тебе повезло. А пока, ты, твои приятели и твой груз – это просто сраное говно, прилипшее к хорошему самолету, который легко можно продать за наличные. … ======================================= 64 – МОРАЛЬ и ЭРОТИКА. Встреча в коммунизме. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. Место: Южно–Китайское море – Индийский океан. Борт крейсера «Наутилус» ВМФ КНР. ======================================= Мичман поставил на столик поднос с большим чайником и чашками, встал по стойке «смирно», дождался кивка кавторанга Таоче, козырнул, четко развернулся через левое плечо и вышел, тихо прикрыв за собой дверь гостевой каюты. Собственно, это была не одна каюта, а маленькие аппартаменты (спальня на 4 персоны, санблок и гостиная). — Я знаю, что в Меганезии предпочитают этот напиток, — сообщил Таоче, аккуратно разливая какао по чашкам, — Именно поэтому я предлагал нам поужинать отдельно от экипажа. У нас, как вы видите, в ходу больше чай. И, конечно, кофе для вахтенных. — Нельзя отдельно, уважаемый Таоче, — ответил Керк, — Я вам объяснял, Paruu–i–hoe говорит: «На корабле все едят из одного котла, кроме тех, кто болен или ранен». — Я думал, что этот древний обычай в ходу только у аборигенов Океании, — заметил лейтенант Линси, замполит роты спецназа, — Среди вас, вроде бы, нет аборигенов. — Мы не утафоа, но мы канаки, — пояснил ему Рон, — принципы Tiki общие для всех. — А мы соблюдаем за кампанию, — добавила Фрис, — Кстати, на шведском флоте тоже считается неправильным кормить кого–то отдельно. Неэтично, понимаете? — Гм, — сказал Хуо, комиссар авиаотряда, — а я думал, у вас классовая дискриминация. — Швеция это почти социалистическая страна, — поправил его Таоче. — А–а, — значительно произнес китайский летчик, — Тогда извините. Я просто не знал. — Как вам понравилась экскурсия по крейсеру? – спросил кавторанг, тактично меняя предмет разговора. Керк улыбнулся и изобразил руками мощный гребок в стиле брасс. — Exellenter! Nehenehe! Очень интересный warvessel. По–моему, это самая крупная летающая машина в истории. Я имею в виду, если не считать дирижабли. — Совершенно верно, товарищ Керк, — с удовольствием согласился Таоче, — разумеется, движение на динамической воздушной подушке на высоте нескольких метров не есть полет в полном смысле слова, но… А какие вы видите минусы? — Цена, — коротко ответил Рон, — Это единственный критический дефект «Наутилуса». — Около 800 миллионов долларов, если я не ошибаюсь, — добавил Олаф. — Ваши небольшие корветы класса «Visby–Polar» тоже не дешевы, — заметил Линси. — Примерно по 150 миллионов, — ответил швед, — Это хорошие корабли, но все равно, я считаю их строительство ошибкой. Этим деньгам можно найти лучшее применение. — Вы имеете в виду, социальное развитие? – уточнил Таоче. — Да. Социальное, научное, техническое… — А как бы вы это защищали? – осведомился Хуо, — Кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую. Так, кажется, говорил Клаузевиц. — Меганезийцы кормят чужую армию? – ехидно спросила Фрис. Кавторанг Таоче неожиданно–игриво подмигнул ей, и повернулся к Керку. — Вы здесь единственный военный меганезиец, остальные – гражданские, так? — По ходу так, — подтвердил спецназовский военфельдшер. — Значит, вы двое, гражданские? – спросил Таоче, поворачиваясь к Рону и Пуме. — Ya! — серьезно ответила африканка. Через секунду все трое китайских офицеров хохотали, от избытка чувств хлопая себя ладонями по коленям. Кавторанг многозначительно поднял палец к потолку. — Меганезийцы кормят свою армию, Фрис, потому что они и есть своя армия. — Если вы о технических экспертах вроде меня или моей vahine… — начал Рон, но был прерван новым взрывом хохота, и договорил после вынужденной паузы, — …то мы не типичный случай. Просто у нас так исторически сложилось… — И год от года, так исторически складывается у очень многих молодых людей в вашей стране, — перебил Таоче, — Я знаю, что вы — специальный случай, но если брать среднего вашего жителя, то окажется, что и он тоже не вполне гражданский. По вашим обычаям, даже в школе военные навыки не отделяются от иных хозяйственных. Я не ошибаюсь? — Вы не ошибаетесь, — подтвердил Рон, — а что в этом плохого? — Я не сказал, что это плохо. Я просто ответил на вопросы Хуо и Фрис. Если не брать в расчет силы специального назначения, которые всегда немногочисленны, то в вашей стране армия слилась с обществом, а военная техника превратилась в разновидность гражданских машин, благодаря чему и стала такой дешевой. Тут вы опередили нас в движении к бесклассовому коммунистическому обществу, и мы можем у вас учиться. Керк отрицательно покачал головой. — Не хочу вас обидеть, товарищ Таоче, но мы у себя не строим коммунизм. — Ну, как же? А ваши острова Элаусестере? — Это не совсем то, что у вас принято называть коммунизмом. — Возможно, — согласился кавторанг, — на ранних фазах коммунизм сохраняет некоторые этнические особенности, а они, конечно, отличаются в Океании и у нас, на континенте. — Я вчера слышал, как Юн Чун спорила с капралом Ромаром, — вмешался Олаф, — и мне показалось, что различия гораздо серьезнее каких–то там этнических особенностей. Кавторанг с вопросительным видом повернулся к молодой китаянке. — Это унтер–офицер на меганезийской базе Пиерауроа, — пояснила она, — Он родился и вырос на Элаусестере, и мы с ним немного поспорили о научной фантастике… — О! Научная фантастика, — оживился Таоче, — Завоевание космоса! Элаусестере ведь является центром меганезийской межпланетной программы, правильно? — Одним из центров любительских космических проектов, так точнее, — поправил Рон. — Любительских, — повторил тот, — Согласитесь, это тоже элемент коммунистического мировоззрения. Люди не тратят драгоценное свободное время на глупые развлечения буржуазного толка, а занимаются тем, что имеет большое значение для общества. — Я не поняла, что вы сейчас сказали, — заметила Пума, — Очень сложные слова. — А вы были на Элаусестере? – спросил ее кавторанг. — Ага! Я и мой мужчина летали туда по работе. А наша фирма платила за дорогу и все такое, да! Там очень весело! Мы классно отдохнули. Но я по–любому не поняла, что вы сказали про буржуазное свободное время. — Я говорил о неконструктивном расходе времени. Пьянство, разврат, бутикомания. Пума повернулась к Рону. — Что такое бутикомания? — Это когда очень дорого покупают на фиг не нужные вещи, — пояснил он, — Помнишь, когда мы летали на Минданао, я тебе показал магазинчик, где тряпки стоят по 5 тысяч баксов? Вот это и есть бутик. — А, помню. Дурацкий обычай. А что такое разврат? — Это когда сексом занимаются без удовольствия. — У! Тоже дурацкий обычай. А при чем тут буржуазия? — Товарищ Таоче считает, что это развлечения, характерные для буржуазии. — А как на самом деле? — Хрен знает. По–моему, это пуританские занятия, но это мое мнение. — Товарищ Рон, — вмешался Линси, — Вы странно объяснили слово «разврат». — Хм… А как надо? — Мне кажется, это беспорядочная сексуальная жизнь, — ответил замполит. — Это слишком абстрактно, — заметил Рон, — мало ли у кого какие порядки? Вот, взять пуритан, мусульман, христиан–ортодоксов или римских католиков. — Действительно, лейтенант, вы выразились слишком обобщенно, а у разных народов разные представления о сексуальной норме, — сказал Таоче, уходя от скользкой темы. — Товарищ Таоче, а какие развлечения у китайских коммунистов? – спросила Пума. — Разнообразные, — ответил тот, — Например, ракетно–космическое моделирование. Это очень интересное и общественно–значимое развлечение. Я знаю, что Юн Чун тоже им увлекается и нашла единомышленников у вас на Фунафути–Тувалу. — Космос это интересно! — объявила Пума, — Там столько всего… — Вот–вот, — поддержал кавторанг, — Я слышал, что в меганезийских клубах обсуждается вопрос о любительских полетах дальше Луны. Вы знаете что–нибудь об этом? — Да, — Пума кивнула, — Это называется «EM–sailing». Что–то электромагнитное. — Солнечные паруса? – спросил Хуо. — Не только. Там всякие. Я сама еще не очень врубилась… Рон, какие там паруса? Рон фыркнул, закурил сигарету и с некоторой иронией сообщил: — Я являюсь референтом своей vahine по ее космическому хобби. Она что–нибудь такое находит в i–net, а моя роль — разбираться, что же она нашла. В общих чертах EM–sailing – это движение микробота за счет внешних электромагнитных полей. Солнечный ветер – самый известный вариант. Есть еще радио–ветер планет–гигантов. Есть магнитное поле планет, на котором может кататься микробот, управляющий своим магнитным полем. А можно создать EM–ветер – направить лазерный луч в зеркало–парус микробота. — А я слышал о пилотируемых миссиях, — уточнил Таоче, — Станции на орбитах соседних планет и даже проекты каких–то продуктивных работ на самих планетах. — Почти как эра Великого Кольца у Ефремова, — ввернула Юн Чун, — Это ведь не секрет, правда, Керк? Об этом можно рассказывать. Шведы неожиданно расхохотались. Фрис похлопала китаянку по плечу. — Юн! Когда вернешься на Фунафути после каникул, выбери время и загляни на атолл Никаупаро — около полутора тысяч миль на ESE. Найди дока Мак Лоу. Там тебе кто угодно покажет его дом. Поболтай с ним и двумя его женами. Они тебя так загрузят космическими кольцами, великими, средними и малыми, что за год не разгрузишь. — Они тоже родом с Элаусестере, — добавил Олаф, — Коммунистки. — Не понимаю, — сказал Линси, — Я знаю о многоженстве среди ваших аборигенов, но я думал, что на креолов это не распространяется. Тем более, на коммунистов. — У наших коммунистов многоженства нет, — ответила ему Пума, — и одноженства тоже. Коммунисты это одна punalua. — Групповая семья, — перевел Олаф, — Все как у Кампанеллы в «Городе Солнца». — Брось, — возразил Рон, — У Кампанеллы специальные жрецы–селекционеры назначали женщине мужчин для бридинга, а на Элаусестере женщина сама изучает генетические карты и выбирает мужчин для сеанса. Согласись, разница. — Не брошу. Тут важен принцип сознательной селекции людей, а жрецы это лишнее. — Вы шутите? – с надеждой, спросил замполит спецназа. — С чего бы? – удивился швед, — Там нормальная кампанеловская логика. Если люди заботятся об улучшении пород лошадей и собак, то глупо не заботиться об улучшении человеческой породы. Дети, кстати, считаются общие. Ну, а секс для удовольствия, без бридинга, то это кому с кем захотелось в данный момент. Опять же, по Кампанелле 4–часовой рабочий день, нет разделения труда, нет частной собственности и практически нет одежды — кроме специальной, которая для дела. Мы пока сюда летели с Пиерауроу, прочли статью Жанны Ронеро и Элеа Флэгг: «Коммуна под знаком Тау Кита». Там все подробно и толково расписано. С примерами и ссылками на классиков. Рекомендую. — Вы нас точно разыгрываете! – заявил Хуо. Пума фыркнула, вытащила из кармана комбинезона мобайл, потыкала в меню, и протянула аппарат китайскому летчику. — Посмотри наши фотки, бро, если не веришь. Кадры переключать стрелкой. Там еще десяток видео–клипов по полминуты. Их просто запускаешь кнопкой «ОК». Clare, ya? — Сбросишь потом мне на e–mail? – спросила Фрис. — Легко. Я тебе все сброшу. Тут только немного, остальное у нас дома, на компе. — Когда прилетите в следующий раз, мы вас свозим, — пообещал Рон, — От Пелелиу до Элаусестере примерно 5000 миль. После ужина вылетаем, а завтракаем уже там. — На чем? — поинтересовался Олаф, — На птенце истребителя, который у тебя в ангаре? — Это не птенец, а импеллерный «Subjet». 4 года назад мы с констеблем Крэггом и его vahine собрали его из KIT–комплекта. Это классная скоростная машина… — Ты уже рассказывал, — перебила Фрис, — А как быть с тем, что она двухместная? — Фигня, — заявила Пума, — Все уже отработано. Мы сядем вдвоем на заднее кресло, а Олафа сунем в багажное отделение. Багаж не возьмем, иначе не взлетим по весу. — Всю жизнь мечтал летать в багажнике самодельного истребителя, — проворчал швед. — Ну, вот и классно! Я тебе туда положу надувной матрац. Не хуже кресла, да! — Пижоны, — объявил Керк, — Они готовы удавиться, лишь бы летать вдвое быстрее, чем нормальные люди. Вместо того, чтобы по примеру старшего товарища купить простой, надежный, вместительный и вполне современный «InCub–V»… — Ну, где уж нам, дебилам… — начал Рон язвительную реплику, но его прервали. Комиссар китайских летчиков протянул Пуме ее мобайл, со словами. — Уважаемые коллеги, это что угодно, только не коммунизм! — А что это? – спросила Фрис. — Послушайте, — вмешался Линси, — это же совершенно недопустимо! — Скажите «непривычно», и я с вами соглашусь, — парировала она. — Это не непривычно, а непристойно. — А я читала, что т.н. правила пристойности это буржуазные предрассудки. — Где вы это читали? – поинтересовался Таоче. — В манифесте компартии Маркса–Энгельса, — ответила шведка, — Там дословно сказано: «У пролетария нет собственности. Его отношение к женщине и детям не имеет ничего общего с буржуазными семейными отношениями. Законы, мораль, религия — все это не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы». — Да, — задумчиво произнес кавторанг, — Это хорошо, что вы помните труды классиков научного коммунизма, но отрицание буржуазной морали это не отрицание сексуальной воздержанности. На смену буражуазной морали приходит новая, коммунистическая. — Соответствующая новым производственным отношениям, не так ли? – уточнила она. — Безусловно, именно так. — Я рада, что не ошиблась. И что новая мораль говорит о сексуальной воздержанности? — Она ее одобряет, товарищ Фрис. Все хорошо в меру, правильно? Шведка улыбнулась и энергично кивнула. — Безусловно, вы правы товарищ Таоче. У человека от природны есть определенные желания и возможности в сексе, и применять химические или технические средства гипервозбуждения, это — сверх меры. Но смена партнеров, групповой секс, открытый эротизм на публике и т.п., не затрагивают меру. Это – биологически–обусловленное поведение, оно есть у высших обезьян и у первобытных человеческих племен. Если говорить о буржуазном строе, при котором женщина становится объектом частного присвоения, эксплуатации, продажи и т.п., то надбиологические запреты понятны. Представители класса эксплуататоров через аппарат государственного принуждения реализуют свои антинародные цели в сфере собственности. Но коммунистическое общество, где нет эксплуатация человека человеком и нет частной собственности на средства производства, и где реализуется принцип: «От каждого — по способностям, каждому – по потребностям», должно быть свободно от этих запретов. Не так ли? — Групповой секс при коммунизме? – возмутился Линси, — Это безобразие! Это… — Подождите, — перебил его Таоче, строго погрозив пальцем, — Товарищ Фрис очень интересно рассуждает. Не надо торопиться с выводами. Главный вопрос: интересам какого класса, и усилению какого строя служит такая неограниченная сексуальная свобода? Как она повлияет на социальную ответственность рабочего или солдата? — Хорошо повлияет, — ответила Фрис, — Мне кажется, вам будет интересно прочесть статью Ронеро и Флэгг. Там отмечено, что в каждом описании коммунистического общества фигурирует обобществление детей. Они воспитываются коммуной, а не частными родителями, и взаимная ответственность поколений формируется между каждым взрослыми и каждым ребенком. Тот же подход к взаимной ответственности между каждым мужчиной и каждой женщиной просто логически напрашивается. Хуо сосредоточенно потер подбородок, бросил короткий выразительный взгляд на кавторанга и, получив чуть заметный кивок одобрения, спросил: — А как быть с ответственностью между взрослыми людьми одного пола? Фрис улыбнулась и подмигнула комиссару летчиков. — Вы повторили идею, которая была реализована в Фивах в VI веке до н.э.. Гвардия из мужчин–любовников, т.н. «священный отряд». Никто из этих гвардейцев никогда не бежал с поля боя. Священный отряд был ударной силой Эллады в Греко–персидских войнах. Он превосходил даже знаменитых спартанцев. Погиб этот отряд поголовно в битве при Херонее, в 338 г. У них не было шансов: македонцы применили стратегию фаланг, против которых нельзя было сражаться по–старинке… Такой вот исторический экскурс. Но, гомосексуализм свойственен небольшой доле людей. Соответственно, для регулирования отношений в обществе он не годится. Но есть и институт, для людей с гетеросексуальной ориентацией. Керк, как это на утафоа? Ну, ты нам рассказывал… Военфельдшер оторвался от неизвестно какой по счету чашки какао. — У мужчин: hoanovahine, товарищи по жене. У женщин: tuanofaakane, сестры по мужу. Такие отношения ближе, чем между кузенами. В аграрных регионах Меганезии этот обычай распространен не только среди утафоа, но и вообще среди канаков. — А как к этому относятся буржуазные общественные деятели? – спросил Таоче. — По–разному. Но официоз пишет, что мы специально все это делаем для того, чтобы растлить цивилизованный мир, заразить его культом плоти, разрушить его духовно–нравственные корни. Есть даже штамп: «Экспорт сексуального промискуитета». — Вот как? А приводились какие–нибудь объективные аргументы. — Псевдо–объективные. Например, о риске распространения венерических инфекций, сексуального насилия, подростковых беременностей, абортов и неполных семей. — Наверное, в этом есть какая–то логика, а, товарищ Керк? — Какая–то логика, безусловно, есть. Примерно, как в доказательствах существования библейского бога или в софизмах Евбулида. Но есть статистика. По всем пунктам, за исключением одного, у нас ситуация гораздо благополучнее, чем в ЕС или США. — Венерические заболевания? – предположил Таоче. — Нет, что вы. У нас принято следить за собой. Это океанийская традиция. Источником венерических заболеваний в Океании всегда были европейцы, а не канаки. И в школе у нас учат микробиологической безопасности начиная с 5–го класса. Вопрос в пункте 2. Кавторанг удивленно приподнял брови. — Подростковые беременности? Странно… Если у вас такое просвещение в школе… — Ничего странного. Океанийки часто заводят первого ребенка в 16 — 17 лет. У нас это биологически и экономически нормально, но международная медицина считает иначе. Правда, жители Элаусестере даже по океанийским меркам является группой риска. — Вот как? Очень жаль. А товарищ Фрис говорила об их сознательности. — Это не вопрос сознательности, — ответил Керк, — Там другие факторы. Во–первых, они обалдевают от своего здоровья. Я стажировался на атолле Раро из этого архипелга, и у меня были только пациенты с травмами от всякого баловства. Ни одного больного. — А во–вторых? – спросил Таоче. — А во–вторых, у них своего рода культ плодовитости и селекции. Они полагают, что это важно в ракурсе будущей колонизации космоса. Специфика местного коммунизма. — О!… Не ошибусь ли я, если скажу, что их сексуальные обычаи тоже связаны с этими представлениями о космических колониях? Малочисленные общины, например наши шерпы–тибетцы, практикуют странные семейные связи, чтобы справиться с дефицитом генетического разнообразия. Когда я служил в Тибете, мне так объяснял наш военврач. — Вы служили в Тибете? – удивился Олаф, — Там же нет моря. — Должность помкэп–1 на кораблях ВМФ КНР занимает офицер–особист, — сообщил ему Керк, — Как на наших кораблях офицер или сержант INDEMI. Я прав, товарищ Таоче? — Вы совершенно правы, — улыбнулся кавторанг, — А мой вопрос…? — Я к этому перехожу. Аналогия есть, но шерпы нашли свой метод в донаучный период через опыт поколений, а элаусестерцы — через современную биологию и генетику. Таоче кивнул, глянул на часы и поднялся с места (Линси и Хуо встали вслед за ним). — Спасибо, товарищи. Беседа была очень интересной и познавательной. Но время уже позднее, а вам надо отдохнуть и хорошо выспаться. — Мы тоже были рады пообщаться, — ответил Керк, — Все–таки соседи по океану. — О, да! – подтвердил кавторанг, — Приятно, что мы это понимаем одинаково. И прошу извинить за дефицит спальных мест. Я могу вызвать хоз–мичмана, он организует две койки здесь, в комнате отдыха, чтобы… — У меня спальное место с собой, — сказала Пума, похлопав ладошкой по животу Рона. — У меня тоже, — добавила Фрис, — Может, не надо зря загружать мичмана? — Если так, то не надо, — согласился Таоче, — Приятных снов. Встретимся за завтраком. … ======================================= 65 – МАФИЯ и КОПЫ в специальном камуфляже. Дата/Время: 18 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Relax–room на АЭС Макасо. ======================================= Маркус Рогеман, представитель штаба Международной Федерации Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца в Женеве, был приведен к маленькому корпусу АЭС и поставлен перед лестничкой, ведущей к двери с надписью «Relax–room. Don’t disturb». — Ты понял, что значит надпись на табличке? – холодно спросил суб–лейтенант. — Ммм… Что они просят не беспокоить. — Ни хрена ты не понял, швейцарец. Она значит, что если ты побеспокоишь этих людей без важной причины, то… Луше тебе не знать о том, что тогда с тобой будет, иначе ты обделаешься прямо сейчас. Теперь ты понял?! — Ддд… Да. — Войдешь — закрой за собой дверь, вежливо поздоровайся и сразу говори дело. Понял? — Да, я понял. — Тогда марш! — рявкнул суб–лейтенант и ткнул Маркуса в спину стволом пистолета. … Партнерство «Atomic Bikini Fuego» (производитель данной марки мини–АЭС) активно пользовалось всемирной известностью «брэнда» термоядерного и пляжно–костюмного атолла Бикини в рекламных целях. Изображение элегантной микронезийки в микро–костюмчике, эротично обнимающей слегка фаллический ядерный гриб, украшало всю продукцию партнерства. В меню стен–экранов relax–room, тема девушки с грибом была одной из стандартных динамических заставок. На людей, далеких от меганезийской культуры, она производила гнетущее впечатление. Лазурное небо над зеленым морем и симпатичная девушка в волнах, сменяющиеся вспухающим огненным шаром и багрово–пламенеющим горизонтом, вызывали у них невеселые ассоциации… «Серьезных людей» было двое. Один (в строгом черном костюме и темных очках) был опознан Маркусом, как японский якудза, а второй, одетый во все кричаще–яркое — как колумбийский кокаиновый барон. В комнате находилась юная чернокожая танцовщица (заодно игравшая роль официантки) совершенно голая, если не считать трех ниточек ярких бус. Обстановка произвела на эмиссара Красного Креста настолько глубокое впечатление, что он, не мешкая, изложил присутствующим суть трансплантационного бизнеса, а затем изложил проект предлагаемой сделки на 200 миллионов долларов и ответил на дюжину вопросов касательно участников бизнеса и их взаимоотношений. После этого, кокаиновый барон задумчиво потер квадратный подбородок, глянул на якудза, и спросил: — Как вы считаете, коллега, этого достаточно? — На мой взгляд, да, — с вежливым поклоном подтвердил японский мафиози. — А что скажут местные власти? – спросил барон, поворачиваясь к голой танцовщице. — По–моему, он больше ничего не знает, — ответила она. — Dixi, — констатировал колумбийский наркоделец и нажал кнопочку на пульте. Картины голубого неба и багрового атомного взрыва исчезли. Стены стали серыми, а перед лицом у Маркуса возникли два ID: синее «FBI» и четырехцветное «INDEMI». Затем, он получил резкий удар в ухо и оччнулся уже на полу. Подняв глаза, Маркус увидел «танцовщицу», одетую в незнакомую тропическую униформу и вооруженную коротким автоматом. Она ткнула ему под нос желто–зеленый ID «Mpulu Milici»: — Маркус Рогеман, ты арестован. Встать, сука! Руки за голову лицом к стене! Спецагент Босуорт окинул взглядом получившуюся картину, и оценил: — Выглядит неплохо, Мзини. Но давай ты не будешь сейчас стрелять этому ублюдку в затылок, а уберешь автомат и сядешь на диванчик. А я поработаю для тебя барменом. Меняемся ролями и все такое. Как на счет легкого коктейля оранж — мартини — лед? — Было бы здорово! Я никогда такой не пробовала. Она убрала автомат в кобуру слева подмышкой, задумалась на пару секунд и внезапно влепила стоящему у стены Маркусу сокрушительный удар локтем по почкам. Представитель Красного Креста и Полумесяца вторично ссыпался на пол. — Мзини! – укоризненно произнес Виго Рэдо. — Я больше не буду, — виноватым тоном ответила она, села на диван и сложила руки на столе, как образцовая школьница за партой. — Знаете, коллега, — сообщил Босуорт, отмеряя в стакан мартини и сок, — этот ваш суб–лейтенант показал девушке дурной пример обращения с арестантами. По моему опыту, нарушения дисциплины начинаются с избыточного применения силы при аресте. — Я учту, Гарри, — дипломатично ответил меганезийский капитан. — А вообще, этот суб–лейтенант толковый парень, — добавил спецагент, — Думаю, у него талант психолога, и где–то даже артиста… Ваш коктейль, леди. — Спасибо, Гарри! — африканка сделала два глотка, зажмурилась как кошка, которой почесали за ухом, и добавила, — Обалдеть, как вкусно. — Мой кузен работает барменом, это целая наука, почти как химия, — пояснил Босуорт и посмотрел на лежащего у стены Маркуса, — Рогеман, хватит изображать обморок. Я же вижу, что вы нас слышите. Сядьте, черт вас возьми… Теперь слушайте внимательно. У вас есть только один способ остаться в живых: точно выполнять все мои рекомендации. — Я требую, чтобы ко мне допустили швейцарского консула, — тихо сказал Маркус. — Вы кретин? — ласково осведомился спецагент. — Я требую, — повторил тот, — чтобы ко мне допустили швейцарского консула. Мзини сделала еще глоток коктеля, и повернулась к капитану Рэдо. — Я читала, что в хороших странах перед тем, как убить, дают консула. Такой обычай. — Капеллана, — поправил тот. — А это не одно и то же? – удивилась девушка. — Нет. Капеллан – это религия, а консул – дипломатия. — А кому больше платят? — Гм… Хороший вопрос… Гарри, ты не в курсе? — Конечно, дипломату платят больше, — ответил американец, — Дипломаты вообще гребут сумасшедшие деньги. А капеллан получает примерно как младший офицер. Рогеман, вы поняли, какие у вас шансы на швейцарского консула? — Но у меня же должны быть какие–то права! По крайней мере, на адвоката! — Прикольно, — сказал меганезийский капитан, — Вчера вы заживо распотрошили полсоти людей, вынув из них печень, почки, сердце и прочий ливер, т.к. были уверены, что здесь нет никаких законов, и никаких человеческих прав. А сейчас вы так же твердо уверены, что и права, и законы здесь есть, да еще в удобном для вас виде. — Это экзистенциальная философия, — блеснул эрудицией спецагент FBI, — Если в двух словах, то это когда человек считает, что он сам – это целая вселенная, а все остальные, это так, говно на палочке. — Y una polla! — оценил Рэдо, — а где про это можно почитать? — У моей жены есть популярная книжка. Не для полных дебилов, а для простых ребят, вроде нас с тобой. Давай я у нее вечером спрошу, а то сейчас дома уже ночь. — Если есть в электронном варианте, попроси, чтобы она бросила мне на e–mail, ОК? — Я ей сейчас пошлю SMS, — сказал Босуорт, доставая мобайл, — Там еще до черта всего интересного… (он начал щелкать кнопками) … Например, этические уравнения. Если у нас в самолете 1 парашют на пятерых и случилась авария, то кому его отдать. Или та же тема, только наоборот, 4 парашюта на пятерых, и как решить, кому не давать. — Херово, — заметил меганезиец, — Во втором случае еще понятно, а в первом… — А во втором, что тебе понятно? – спросил спецагент. — Ну, как: мои бойцы прыгают, а я остаюсь. Я же за них отвечаю, верно? — А что если летит пять капитанов, и ты не обязан отдуваться за других? — Если так, то, наверное, по жребию, как еще? — По жребию, — проворчал американец, — Скажешь, тоже. Вот, я отправил. Тут хорошо работает сотовая связь. Прием как на Манэттене. Рогеман, вы уже поняли мою мысль? Мзини допила коктейль, посмотрела в окно и сообщила: — Наши с янки там в футбол играют. Давайте зачистим этих говнюков, и тоже пойдем. — Ты чего? – рассердился капитан, — А у кого мы будем получать инфо? — А давайте так, — предложила она, — Вы будете получать эту инфо, а я попрошу у Наллэ экскаватор и пока выкопаю яму. Экономия времени. — Знаешь, что, — решил он, — Ты иди пока, погоняй мячик с ребятами, а мы тут сами как–нибудь разберемся. Когда будет надо, мы тебя вызовем по woki–toki. — Wow! – радостно взвизгнула Мзини, и через пару секунд ее и след простыл. — Хорошая девчонка, но дикая, — резюмировал Босуорт. — Послушайте, господа — сказал Маркус, — мы же с вами люди из цивилизованного мира. Неужели вы допустите, чтобы на ваших глазах… — Если вы думаете, что я вас пожалею, — перебил его спецагент, — То вы полный кретин. Еще раз повторяю: вас может спасти только выполнение всех моих рекомендаций. — Каких? — Вот это другое дело! Сейчас мы пригласим прессу. Вы и ваши засранцы добровольно расскажете все, как было, со всеми подробностями, и проведете экскурсию по вашему летучему Джеку–Потрошителю. Вы с самого начала объявите о согласии с тем, что все сказанное вами, может быть использовано против вас в суде, назовете все имена, все случаи незаконной добычи органов для трансплантации, все суммы денег, короче — все, что знаете. И вот тогда у меня будет основание просить вашей выдачи американскому правосудию, а у вас появится шанс прожить остаток жизни в США, в благоустроенной тюрьме, с трехразовым питанием, ватерклозетом и прочими благами цивилизации. — Но можно наверное, как–то смягчить, — заметил представитель Красного Креста, — не бесплатно, конечно. У меня есть деньги и кроме того, есть самолет с грузом. Ведь вы понимаете: если я так выступлю перед прессой, то меня могут убить, даже в тюрьме. Я знаю, так бывает. Почему бы нам не договориться, как цивилизованным людям? Виго Рэдо хлопнул себя по бедрам и расхохотался. — Как цивилизованные люди, надо же! Прикинь, Гарри, я приперся в Женеву разобрал полсотни прохожих на запчасти и сбросил трупы в канализационные люки. Меня ловят копы. Я достаю кошелек и говорю: хей, давайте все решим, как цивилизованные люди, и я поеду домой, а? Как ты думаешь, Гарри, швейцарские копы меня поймут? — По–моему, ни хрена не поймут, — ответил американец. — А если у меня в бумажнике миллиард долларов? — Хоть триллион. Это же не битье стекол из рогатки, соображаешь? — Но здесь же не Швейцария! – жалобно воскликнул Маркус. — Ага, — подтвердил Виго, — Тут все быстрее и веселее. Вам за 5 минут вынесут приговор, выроют экскаватором яму, скинут вас на дно, засыплют щебнем и зальют бетоном. — Предварительно пустив пулю в затылок, — добавил Босуорт. — Гарри, зачем ты вселяешь в арестанта напрасные надежды? Мпулу пока еще довольно бедная страна, никто не будет тратить на него патрон. Это же деньги! — Ах, вот даже как… — задумчиво пробормотал спецагент. — А ты как думал? Я не зря сказал про бетон. Экономия. Даже яму будут рыть не просто так, а под фундамент. Место для мини–фабрики ацетатного шелка уже размечено. — Ацетатного шелка? — переспросил Босуорт. — Ага. Экологически чистого, на целлюлозе и уксусном чем–то там из природного сырья. Короче, из триффидов. Их тут хоть жопой ешь. Пока из них делают фанеру, но скоро ее будет некуда девать — вот Наллэ и придумал это дело с шелком. Ну, ты же знаешь Наллэ. — Да, — согласился американец, — Наллэ потрясающий тип. А трупы под фундамент – это тоже он придумал? — Нет, это у вас в Голливуде. Местные видели кино про мафию, где так убирали трупы. Местные мигом схватывают. Вот что значит: мозги, не засранные экзистенциализмом! — Что я должен делать? — тихо спросил Маркус. — Вот это уже конструктивный подход! – одобрил Босуорт, — начнем с… … ======================================= 66 – ПОЛИТРУК и ПИЛОТ. Проблемы доверия. Дата/Время: 19 сентября 22 года Хартии. Место: Индийский океан, Сейшельская акватория. Борт крейсера «Наутилус» ВМФ КНР. ======================================= «Наутилус» лежал на спокойной поверхности океана, как огромная шатровая палатка раскрашенная сине–зелеными разводами. Первый раз с момента выхода из Чжандзяна, широкие люки бронированной оболочки открылись, так что свободная смена получила возможность постоять под открытым небом, покурить, и глянуть на лениво катящиеся океанские волны за бортом. Кавторанг Таоче тоже курил сигарету, но смотрел он не на волны, а на желтое пятнышко в небе, улетающее к Западу, в сторону далекой Африки. Кавторанг молчал. Вызванный для беседы комиссар эскадрильи тоже молчал, ожидая, когда старший офицер первый с ним заговорит. Желтое пятнышко – меганезийский «InCub» скрылось из виду. Кавторанг повернулся к младшему офицеру и спросил: — Что вы о них думаете, Хуо? Я имею в виду не только этих, а меганезийцев вообще. Обращение просто по имени, без должности, означало, что разговор предполагается откровенный… Откровенный в понимании особого отдела флота. Неприятная штука. — Они странные, товарищ Таоче, — сказал летчик. — Странные, — повторил тот, явно показывая, что ждет продолжения ответа. — Я не могу понять, они – союзники или… Или нет. — Вы не сказали «или враги», — заметил кавторанг. — Да, товарищ Таоче. Потому что, я думаю, если бы они были враги, руководство не доверило бы им сопровождать нашего… Геолога. — Вы сделали паузу. Значит, вы считаете, что Юн Чун не совсем геолог. Почему? — Потому, что меганезийцы это видят, — ответил летчик, — Они это видят, но их это не беспокоит, а… Развлекает. Я думаю, это очень странно. — Как вы думаете, Хуо, в случае чего, они будут защищать нашего геолога? — Думаю, да. — Значит, руководство поступило мудро. Так, Хуо? — Да, товарищ Таоче. — Но вы все равно не уверены, что они союзники. Почему? — Потому, что они представляют другую социальную систему. Это значит: другие цели. — Зимби тоже представляют другую систему. Феодально–буржуазную. Они – кто? — Союзники, — ответил Хуо и, после паузы добавил, — Временные. — На геополитическом языке это называется: сателлиты, — сказал Таоче, — Ты правильно понимаешь. Это другой случай. Сателлиту никогда нельзя доверять. Союзнику иногда можно. Ты бы стал доверять меганезийцам? Летчик пожал плечами. — Раз руководство им доверило, значит, есть случаи, когда им можно доверять. — Я спросил про вас, — с ноткой недовольства в голосе, уточнил кавторанг, — вы стали бы доверять меганезийцам, если бы речь шла о вашей жизни и жизни ваших подчиненных? — Если речь шла бы об этом, то стал бы. Если о чем–то другом… Не знаю. — Интересный ответ. Очень интересный. Объясните, почему так? — Интуиция, товарищ Таоче. Не могу объяснить. — Интуиция… Вы же материалист! Интуитивный вывод всегда имеет реальный мотив! — Я имел с ними дело на островах Нанша–дзюндао, которые еще называют Спратли. У меня есть опыт, и этот опыт говорит: если речь о жизни и смерти, им можно доверять. — Ну, что ж, Хуо. Надеюсь, вы не ошиблись. В ближайшие дни придется положиться на вашу интуицию и мнение аналитиков… И на мое мнение. — Извините, товарищ Таоче, можно ли спросить? Это будет какое–то боевое задание? — Вы узнаете в свое время. Я намекнул вам, к чему следует готовиться. Даже этот мой намек — уже военная тайна. Начинайте готовиться к работе с… не совсем союзниками. … ======================================= 67 – ДАФНА. Новозеландский врач без границ. Дата/Время: 19 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Недалеко от границы с Танзанией. ======================================= — Радарный пост – локальному штабу: вторжение в воздушное пространство в квадрате 09,24/30,17. Основной габарит объекта — 8 метров, скорость – 50 узлов, курс 132,6. — Локальный штаб – контрольному пункту Макасо: код «yellow». Низкоскоростной ЛА, возможно – дрон–носитель авиабомбы, движется курсом… — Joder! – выругался Тино Кабреро, — Тирли, Тратто! Желтый сигнал со стороны Ниика! Парочка пилотов (которые играли в рэдзю под навесом рядом с фанерным сооружением «контрольного пункта Макасо ВВС Мпулу»), вихрем врываются на оперативный пост и падают в кресла. Шлемы уже на головах, пульты, похожие на мячики — в руках. — Старт? — Старт! Два «Глипа» взмывают в небо… В обычное время граница Мпулу практически открыта. Welcome! Авиалюбители могут летать сюда, сколько угодно. Единственное несложное правило: зайти в день прилета в любой пункт народной милиции, и отметиться. При нарушении этого правила, туристу грозят суровые кары: полчаса профилактической беседы с милиционером на ужасном местном pidgin–english и штраф 100 долларов США (оплата на месте, в любой валюте). Это в обычное время, а сейчас — необычное и в Танзании (откуда движется данный ЛА) это знают все, кто смотрят TV или слушает радио. В связи с мерами по ликвидации последствий землетрясения, о своем визите надо за день сообщать местной милиции по мобайлу. Не велика сложность – и очень странно, что кто–то из туристов ей пренебрег. Значит, скорее всего, это — не турист, и совершенно не исключено, что под 8–метровым крылом ЛА висит 500–фунтовая авиабомба, которая может уничтожить вещественные доказательства (в смысле – «Фалькон» с его грузом), и создать огромную проблему… Впрочем, никакой проблемы этот ЛА не создаст, потому что дроны уже пикируют из стратосферы, а через несколько секунд, их тректории перечеркивают воздух крест–на–крест перед самым его носом… Для обычного легкого самолета, воздушная волна на такой дистанции была бы безвредна, но для мото–планера с полужестким крылом ее оказалось достаточно… Почти невесомая машина встала на дыбы и начала падать на хвост, одновременно скользя вбок и медленно вращаясь вокруг своей оси. Над самой землей левая кромка крыла задела высокий кустарник и сложилась от удара. Тележка с пилотом шлепнулась с высоты 3 метров вертикально вниз и скатилась вниз по склону холма. Планер рассыпался. Большая часть крыла повисла на кустах как сигнальный вымпел с яркой эмблемой: несколько толстых красных штрихов на белом фоне, из которых складывается стилизованная человеческая фигурка с белым телом и красной головой. «Medecins sans frontieres». Врачи без границ. *** Info: MSF — международная медицинская гуманитарная организация, основанная группой французских врачей и журналистов в 1971, для экстренной помощи населению в зонах военных конфликтов, голода, эпидемий, вынужденной миграции и природных катастроф. MSF выступает с публичными свидетельствами о тяжелом положении людей, которым она помогает. «Врачи без границ» отрицают политические компромиссы. В странах, где дистанцию с органами власти сохранить не удается, MSF сворачивает свою деятельность. *** Суб–лейтенант Тино Кабреро врезал кулаком по столу. — Joder! Conio! Почему эти идиоты не позвонили? Тратто, Тирли, пройдите на малой, мне надо знать, жив ли пилот. Два серебристых снаряда пронеслись над саванной на высоте всего полста метров. — Относительно, жив, — сообщила Тирли. — Пока, — пессимистично уточнил Тратто. — Ясно, возвращайте дроны, будем думать, как спасти этого Дон–Кихота, — угрюмо сказал Тино, и переключился на монитор дальнего лоцирования. Разумеется, как на зло, ничего подходящего для спасательной операции в воздухе поблизости от места аварии не было. Хотя… Суб–лейтенант уперся взглядом в точку на экране. Светящаяся надпись сообщала: «InCub–V, любительский. Маршрут: крейсер ВМФ КНР «Наутилус» — Саут–Нгве, Мпулу, миссия международного сотрудничества». — Любительский… — проворчал Тино себе под нос, — С каких это пор любители взлетают с китайских атомных крейсеров?… Ну–ка послушаем этого любителя. … «… Понял тебя, суб–лейтенант. Найдем твоего недолетчика… Ну и хули, что холмы? Не учи меня, ОК? Дай координаты до метра… Тактическую карту на e–mail? Еще лучше…». — Что там за фигня? – спросил Керк. — Мудаки, — буркнул Рон, чуть–чуть поворачивая штурвал вправо, — Летел какой–то медик без границ… И без мозгов. На «Кивинге». Через озеро Ниика, из Танзании в Мпулу. Ни слова никому не сказал. А наши решили глянуть, прошли рядом на гиперзвуковом дроне, и опрокинули его флайку. Вот, дежурный офицер уже прислал карту. Военфельдшер, глянул на экран и почесал в затылке. — Ну, засада… И надо же в таком месте… Рон, давай–ка будем садиться вот тут. Всего 4 мили до пункта назначения. Только пусти меня за штурвал. Ты здесь поломаешь шасси. — А я тебе вообще освобожу простор. Я буду прыгать. — Вообще–то, — сказал Керк, — лучше прыгать мне, я — медик. Вдруг этот недолетчик что–нибудь себе поломал? — Ты не можешь и сидеть за штурвалом, и прыгать, — заметил Рон. — Да ты просто гребаный Аристотель. Великий логик… Значит так: когда найдешь этого. типа, прежде чем трогать его лапками, звони мне на woki–toki. Инструктаж и все такое. — В саванне перед закатом одному нельзя, — безапелляционно заявила Пума. — Ты на что это намекаешь? – спросил Рон. — Я не намекаю. Я прыгаю с тобой. — Ты с ума сошла? Первый раз нельзя прыгать в боевой обстановке. — С кем мы воюем? – спросила африканка. — Ну… Я имел в виду, что мы, как бы, на задании. — Ты обещал: дам прыгнуть, когда будет случай, — напомнила она, — сейчас случай. И, все равно, в саванне перед закатом одному нельзя. Кто тебя защитит, когда ты будешь одной рукой говорить с Керком, а другой лечить недолетчика? — Она права, — заметил военфельдшер, — Все равно, где–то надо прыгать первый раз. — Веселая у вас жизнь, — заметил Олаф. — Угу, — согласился Рон, — Обхохочешься. — Врачи без границ – это буржуазный взгляд на гуманизм, — сказала Юн Чун свое веское слово, — Индивидуалистский подход, и от этого много проблем. — Ничего себе! – возмутилась Фрис, — знаешь, сколько они спасли людей? — Много, — ответила китаянка, — Но, если бы они строили свою работу правильно, то могли бы спасти больше. — В Хартии так, — сообщил Керк, — Любой, кто с риском для себя оказал помощь жителям, находяшимся в опасности, пользуется безусловной правительственной защитой в связи с этой деятельностью, независимо от ее мотивов и согласований с кем бы то ни было. Это в смысле, что когда правительство вовремя не защитило жителей, то оно, по крайней мере, должно обеспечить защиту волонтерам, взявшимся за эту правительственную работу. — На месте врачей без границ, я бы вами цинично прикрывалась, — рассудила Фрис, — я бы лезла в самое пекло, а вы бы защищали мою задницу. Классно! — Они на своем месте нас не очень любят, — возразил Рон, — У них такое желание, чтобы не только помочь людям, а еще и с экстримом. Так что мы, выходит, им мешаем. — Виктимный мотив, — авторитетно добавил Керк, — Особый христианский синдром, когда фигурант хочет не только сделать что–то толковое, а еще и пожертововать собой. Жуткий идиотизм, но все равно этого типа надо вытащить. … Дафна Тюнифилд знала: человек, оказавшийся беспомощным в этой части центрально–африканской саванны, не может рассчитывать на спасение. В лучшем случае, ему светит сравнительно легкая смерть от когтей и зубов крупного хищника… Или от рук человека. В худшем – лучше об этом не думать. Хотя, как не думать, если птицы–падальщики уже заняли места. Они могли бы заняться трапезой прямо сейчас, но инстинкт запрещает им приближаться к крупному животному, пока оно активно шевелится. Дафна шевелилась активно – она хотела освободить левую ногу, но этому мешал длинный металлический шток. Он выскочил откуда–то при аварии, пробил насквозь икроножную мышцу и, торча из ноги в обе стороны, намертво застрял между двумя ветками кустарника. Если бы не острая боль при попытке согнуть спину, Дафна могла бы дотянуться до него и вытащить, и тогда… Не очень понятно, что тогда. С дыркой в ноге и таким ушибом спины, вряд ли можно передвигаться иначе, чем ползком. Разве что, сделать костыль. Это был бы выход, но сначала надо освободить ногу. Скорее всего, даже в этом случае, ситуация останется безнадежной: кровопотеря и инфекция, уже занесенная в рану, сначала свалят ее, а потом медленно убьют. Хотя, убьют, наверное, все–таки хищники. Или падальщики. Но в свои 32 года, Дафна уже имела некоторый опыт выхода из смертельно–опасных ситуаций, и твердо усвоила: надо пользоваться любым шансом, даже самым призрачным… За этими мыслями Дафна так сосредоточилась на созерцании своей застрявшей ноги, что обратила внимание на снижающиеся парапланы лишь когда один из них на короткий миг закрыл от нее солнце. Она хотела повернуться так, чтобы видеть, куда они приземлились, но ей мешала проклятая боль в спине. А через минуту она услышала шаги и оживленный разговор на смеси ломаного английского с испано–португальским. Хотелось верить, что это спасатели, но способ их появления указывал скорее на то, что ее собираются добить. Она знала, что так бывает, хотя не могла поверить, что подобное может случиться с ней. Вскоре эти двое попали в поле ее зрения: молодой креол и совсем юная негритянка. Они были в гражданском (яркие пятнистые рубашки и шорты), но вооружены модерновыми автоматами (явно не такими, какие бывают у здешних нищих гангстеров). — Давай вытащим ее ногу, — предложила девушка. — Нет, сначала надо позвонить Керку, — возразил мужчина. — Но ведь все равно ногу надо будет вытаскивать. — Да, но это можно сделать по–разному. Мы обещали спросить мнение Керка. Рассудив, что люди, намеренные ее добить, не придавали бы такого значения разнице способов освобождения ноги, Дафна решила подать голос. — Послушайте… Я врач… — Упс! – сказал креол, — Это хорошо, что ты в сознании… — Пусть она сама скажет, как лучше, — предложила негритянка, — потому что это ее нога. — Кто вы? – спросила Дафна. — Мы так, мимо пролетали, — пояснил он, вынимая что–то похожее на мобайл, — … Алло, Керк, тут такая фигня, у нее нога в кустах, а в ноге торчит спица… Хер знает, откуда, но насквозь… Joder! Как я тебе объясню? Или уже говори, что делать, или мы сами… — Я знаю, что делать, — вмешалась Дафна, — я же сказала: я врач. — Она сама знает, — продублировал тот в трубку, — … ОК, я понял. Отбой… Что делать? — Лучше сломать спицу рядом с раной, — сказала она, — Если вытаскивать спицу целиком, то в рану набьется грязь, а это… — Я понял, — перебил креол, и у него в руке, как по волшебству, появилось нечто среднее между ножом и ножницами. Он склонился над ее ногой… Щелчок, вспышка боли. Она очнулась оттого, что на лицо льется вода. … — Алло, ты как? – спросил креол, убирая фляжку. — Уф, — сказала она, — Жива, как видишь. Спасибо. А как мы отсюда выберемся? В смысле, ваши парапланы ведь не могут взлетать. — Обалдеть, как верно, — согласился он, — Но у нас, по ходу, флайка в 4 милях. — Вы меганезийцы, — догадалась она. — Опять верно. А сейчас займемся твоей ногой, ОК?.. Пума, сверни парапланы. На ремне есть схема, как это правильно делать. — У меня еще спина, — предупредила Дафна. — Ясно, — сказал он, извлекая из рюкзака армейскую аптечку, — но начнем с ноги. Хули ты летаешь в Африке на «Kiwing»? Ты бы еще на роликовых коньках поехала. Ты что, kiwi? — Угадал, — ответила она, — Я из Роторуа, это на Северном острове… Ой! — Это был укольчик биопротекта, — пояснил он, — То–то я вижу, ты похожа на маори… — Я и есть наполовину маори. Кстати, меня зовут Дафна Тюнифилд. А тебя…? — Рон Батчер, с Пелелиу. А это – Пума. Мы тут, типа, в отпуске, с друзьями. — Рон, я должна тебе сказать. Помогая мне, ты и твоя девушка подвергаетесь риску… — А мы вообще рисковые ребята, — весело сказал он, — Глянь, я нормально заклеил лапу? — На первое время… А что вы дальше будете со мной делать? — Дальше найдем в остатках твоей флайки что–нибудь вроде палок и тряпок, и сделаем носилки. Но сначала я займусь твоей спиной. — Спиной надо заниматься после рентгеновских снимков, а сейчас можно только ввести спазмалитик и анальгетик. Покажи, что есть у тебя в аптечке… Вот это и вот это. — Никаких проблем… Я извиняюсь, уколы у меня получаются резковато… Ну, надеюсь, ты все выбрала правильно. Ты не скучай, я пошел соображать на счет носилок. — Подожди! Я не договорила про риск. То, что случилось — не авария. Меня сбили. Рон махнул рукой. — Я все знаю. Авиарейнджеры не сообразили, что ты на таком тряпкоплане. Раздолбаи. Пусть дают тебе эквивалентную флайку взамен этой. Я тебе помогу торговаться. Нехер летать на своих монстрах впритык к любительским легкомоторкам. Короче, мы с тобой сразу резко наедем на команданте базы ВВС… — Ты не понял, — перебила Дафна, — Меня специально хотели убить. — Ага. И для этого дежурный офицер базы нас на тебя навел. Не было бы нас – навел бы другой ближайший флаер. В крайнем случае – отправил бы «жука» с базы. — Ты же говорил, что вы случайно пролетали мимо. — Ага. Милях в ста примерно. Вдруг нас вызывает база Макасо и… Короче, дальше ты знаешь, так что не морочь себе голову. Все, я пошел изобретать носилки. — Подожди, Рон! Ты ничего не знаешь! Твое правительство уже напало сегодня на один самолет международной медицинской миссии. Мой — уже второй. — Так, — сказал он, — это уже какие–то чудеса. С этим надо разобраться. Он снова вынул свой мобайл и набрал номер. — Aloha bro. Это Рон Батчер, волонтер–спасатель… Да нашли, она рядом. А команданте базы где?… С журналистами? Ага. Слушай, бро, что вы там учудили с международным медицинским самолетом?… Люди говорят… Бро, не греби мне мозг про секретность. Я сейчас позвонию на Большую Воду, в Верховный суд. Он эту секретность знаешь, куда вам засунет?… А что было?… De puta madre!… А кто еще знал?.. Ага… Ладно, отбой. — Что тебе сказали? – поинтересовалась Дафна. — Много чего. Куда ты летела? — В Макасо. Самолет миссии Красного Креста и Полумесяца захвачен именно там. — А что бы ты делала, прилетев туда? — Постаралась бы встретиться с военным руководством и выяснить, в чем дело. — Допустим, ты выяснила. Что дальше? — Позвонила бы по сателлофону в африканскую дирекцию Красного Креста в Найроби. — Почему не просто по мобайлу? — Какой мобайл? – удивилась она, — В Макасо же нет сотовой связи. — Нет сотовой связи? – переспросил Рон. — Ну, да. А зачем бы мне иначе дали сателлофон? — Где он? Можно на него посмотреть? Несколько озадаченная Дафна расстегнула боковой карман своей джинсовой рубашки и достала оттуда элегантную пластиковую коробочку с экранчиком и толстой антенной. — Пожалуйста. — Спасибо, — он взял приборчик в руки, покрутил его так и этак, а затем встал и пошел вдоль склона холма. — Эй, что ты делаешь? — удивилась она. — Потом объясню, — откликнулся он и, пройдя метров сто, спрятал сателлофон в одну из трещин на приметном выступе скальной породы. — Какого черта!? – крикнула Дафна. — Фишка в том, — ответил Рон, возвращаясь назад, — что обычная сотовая связь в Макасо замечательно работает уже два месяца. Отсюда вопрос: зачем тебе дали сателлофон. — Наверное, на всякий случай, если с обычной связью что–то случится. — Но ведь тебе сказали, что обычной связи нет вообще. — Ну, Георг мог не знать, что она уже есть. — Георг – это кто? — Георг Кодзакис, региональный представитель Красного Креста в Дар–эс–Саламе. Подошла Пума с двумя маленькими рюкзачками–конвертами парапланов, бросила их на землю и поинтересовалась: — Рон, а что это ты там прятал? — Одну вещь, которая мне очень не нравится, — ответил он. — Она опасная? — уточнила африканка. — Может быть. Во всяком случае, с ней что–то не так. — Это бывает, — заметила она, — Например, если нож помазать крысиной кровью и сказать особое крысиное igbekela, то такой нож будет хотеть зарезать своего хозяина. — Особое крысиное igbekela, — задумчиво повторил Рон, — Дафна, ты не замечала каких–нибудь странностей с этим сателлофоном? Например, какие–нибудь посторонние звуки при разговоре по нему. Писк, или щелчки, или зуммер, ну я не знаю… — Я не пробовала по нему звонить. Вернее, я пробовала один раз. После аварии я хотела связаться с одним парнем в Найроби, но ничего не получилось. Может быть, при ударе что–то там вышло из строя. Или я что–то делала неправильно… Пума, можно попросить тебя об одном одолжении? Пока уколы действуют и я могу приседать, мне бы хотелось пройтись вот к тем кустикам. Если бы ты мне помогла… — Не буду тебя смущать, — сказал Рон, — пойду делать носилки. Носилки были готовы через четверть часа: сидение от «Kiwing», прикрученное кусками провода к двум штангам каркаса крыла. Они тронулись в путь немедленно. Солнце уже коснулось горизонта, а идти в темноте с носилками по незнакомой местности даже и в ноктовизорных очках занятие рискованное. Взрыв они услышали, отойдя метров на 700 Рон коротко свиснул, носилки были аккуратно опущены на землю. Он передал Дафне бинокль, со словами: — Всего–то граммов сто тротила, но этого достаточно, чтобы стать полноценным трупом. — Я бы примерно сейчас подлетала к Макасо, — тихо сказала она, глядя на облачко дыма, рассеивающееся над трещиной, в которой был спрятан сателлофон. На тропе у подножию холма, примерно в 200 метрах от них, показался сосредоточенно бегущий Керк, и еще издалека крикнул: — Где стреляли? — Нигде, — крикнул в ответ Рон, — Это у Дафны на сателлофоне стоял такой будильник. Керк преодолел остаток дистанции, присел на корточки рядом с носилками и спросил: — Очень хреново, просто хреново, удовлетворительно или превосходно? — Второй вариант из четырех, — ответила новозеландка, попытавшись улыбнуться, — Я, наверное, даже смогла бы идти сама, опираясь на чье–нибудь плечо. — Это ты брось. Поедешь, как нормальная патрицианка, в паланкине. — Что такое паланкин? – поинтересовалась Пума. — Древнеримская херня, типа этих носилок, — пояснил Керк, — ну, что, взяли? — Взяли, — откликнулся Рон. Они уже спускались с последнего из цепи холмов и видели «InCub», поблескивающий в последних лучах заходящего солнца, когда в кармане Рона тренькнул мобайл. — Пума, вытащи звонилку и спроси, чего там, — распорядился он. Африканка, жестом уличного воришки выудила его трубку, и поднесла к уху. — Hola!… Это – Пума Батчер, а это кто?… А у него руки заняты…. Она едет в паланкине, как партизанка… Так Керк объяснил… По ходу, этот Силвани ее с кем–то путает… По CNN? Вот говнюк!… Повтори, я не поняла… ОК, я передам… Ну, отбой… — Силвани? — изумленно переспросила Дафна, — Фалик? — Да, Фалик, — подтвердила Пума, — Смешное имя. Он из Найроби. Он сказал по TV, что тебя убили. Он дурак, да? — По TV? – снова переспросила новозеландка. — Да. Так сказал команданте Виго Рэдо, он видел по CNN. Ты убита… Сейчас вспомню чем… Вот: бесчеловечным режимом диктатора Нгакве. Смешно. У полковника Нгакве большой дом на Ниика–лэйк, много красивых женщин и мото–туристический бизнес на Мадагаскаре. Он теперь богатый человек, ему больше не надо никого убивать. — Пума, хватит дискредитировать Нгакве, — заявил Рон, — Он нормальный парень, ворует очень умеренно по местным понятиям. Лучше объясни, что тебе сказал Рэдо. — Ну, он сказал, про CNN, и что штаб ввел «Dark code», и что мы под зонтиком. Типа, на всякий случай. И еще сказал, чтобы мы летели аккуратно, а landing нам высветят. — Вот так колбаса, — проворчал Керк, — прикинь, Дафна, ты такая важная фигура, что тебя защищают даже из космоса. Парадокс НТР: над нами висит боевой спутник, последнее слово техники, а мы тащим паланкин, как во времена долбанного Калигулы. — Уже дотащили, — заметил Рон, — Ставь на землю. Дальше пусть тащат Фрис и Олаф. Не зря же они сюда бегут. Дафна, ты никогда не ездила на шведах? Алло, ты чего? Спина? Новозеландка покачала головой и четко произнесла. — Бляди! Гребаные в жопу ублюдки! Ненавижу! При чем тут спина? Вы что, ни черта не понимаете? Кодзакис и Силвани сделали из меня тупую овцу! Боже, какая я дура! — Сразу в самолет? — спросила подбежавшая Фрис. — Да, — сказал Керк, — Только без спешки. Не надо ее трясти. — Эй, подруга, не плачь, все будет нормально, — пообещал Олаф. — Это просто нервы, — тихо сказала Дафна, — У вас в самолете есть интернет? … До появления Дафны Тюнифилд в Макасо, ситуация была раскалена добела, а теперь — просто взорвалась. За 8 лет работы в Центральной Африке бесстрашная и кристально–честная 32–летняя новозеландка приобрела такую широкую популярность, что даже лидеры полувоенных автономий между великими реками Замбези на юге, и Убанги на севере, относились к ней очень серьезно. Она лечила больных, договаривалась о мире, добивалась освобождения заложников. Она никогда не брала денег ни на это, ни за это. Она жила на гонорары за свои статьи и книги — скандальные и не политкорректные. От пожертвований она отказывалась, а угрозы игнорировала. Она была очень неудобным человеком, но в некоторых случаях — совершенно незаменимым… Приземление лимонно–желтого «InCub» на летном поле за деревенским рынком почти никем не было замечено. Местные милиционеры стремительно перетащили Дафну на медпункт… Диагноз: ушиб поясничных мышц, не критическое смещение позвоночных дисков и трещина в одном ребре. Дыру в ноге обработали по правилам военно–полевой хирургии, и новозеландку признали «условно–годной к вертикальному перемещению с сопровождающим». В импровизированный конференц–зал на террасе фаре–дюро Дафна переместилась в сопровождении Мзини, уже после очень познавательной экскурсии по «Фалькону», находясь на последнем градусе холодного бешенства. Приход каменной статуи командора был бы по сравнению с этим просто детским утренником. При всеобщем молчании, доктор Тюнифилд пол–минуты наблюдала на экране прямую трансляцию из Найроби, со встречи директората Африканского отделения Комитета Красного Креста и Полумесяца с журналистами. Потом она спросила: — Кто знает телефон топ–менеджера канала, на котором происходит это свинство? — Никаких проблем, — сказал капитан Рэдо, кладя на стол мобайл, — Набрать? — Да, если вас не затруднит. И включите громкую связь. У нас тут тоже прямой эфир, я правильно понимаю? — Точно! – подтвердил Питер Йорк, — А хотите, я позвоню нашим ребятам из CNN–news, которые снимают там, в Найроби? Получится вроде телемоста, если вы… — Звоните, — перебила она и взяла мобайл из рук капитана, — Hi, это Дафна Тюнифилд на связи. Какого черта на вашем канале меня хоронят? — Простите, — раздался голос сотрудника канала, — Но откуда я занаю, что вы — это вы? — А вы включите CNN–Fortune, Figaro–WiMax или Mpulu–Tira, и увидите меня на экране. — Э… — послышалось с того конца соединения, — А что теперь делать? — Есть два варианта, — ответила она, — Первый: вы продолжаете транслировать вранье, а потом вами занимается полиция, спецслужбы, суд и т.д. Второй: вы даете мне громкую связь со студией, и я сама решу проблему опровержения. Ваш выбор? — Вы ставите такие жесткие условия… — Ой! – насмешливо сказала Дафна, — Я–то, как раз веду себя мягко, но тут рядом сидят офицеры американских FBI и USSOCOM и меганезийской INDEMI. Их так интересует, почему Красный Крест занимается сбытом органов из убитых военнопленных, что они готовы выбить кое из кого все дерьмо, чтобы узнать, кто организатор этой живодерни… Операторы, поверните, пожалуйста, телекамеры и покажите представителей спецслужб. Спасибо… Так, я не слышу вашего ответа… — Я могу попробовать, — нерешительно сказал топ–менеджер. — Чего там пробовать?! Просто поверните этот чертов тумблер, или что у вас там! — Э… готово. Вы в эфире мисс Тюнифилд. Новозеландка удовлетворенно кивнула, и четко произнесла: — Hi! Это — Дафна Тюнифилд. Присутствующие здесь Георг Кодзакис и Фалик Силвани пытались сегодня меня взорвать и были уверены, что у них это получилось. Должна их огорчить: бомба в виде спутникового телефона (ее мне подсунул Кодзакис), взорвалась очень удачно для меня, но совсем не удачно для него. Я отделалась ушибами и дырой в ноге. Георг, сколько тебе заплатили, чтобы я умерла в нужном месте, в нужное время и нужным способом, и отвлекла внимание от торговли органами убитых африканцев? — Дафна, это недоразумение! Я понятия не имею ни о какой бомбе. — Да ну? А с чего тогда вы с Силвани решили, что я погибла? Я смотрела выступление Фалика, он описывал именно то, что произошло бы, если бы бомба взорвалась рядом со мной во время полета. Откуда такие подробности, Фалик? — Эй! – воскликнул Силвани, — Где администрация студии? Прекратите это хулиганство! — Сдали нервы, Фалик? – осведомилась Дафна, — Оно и понятно. Тут, недалеко от меня, сидит Маркус Рогеман из вашего головного офиса в Женеве. Он сопровождал самолет с изъятыми органами, и попался. Судя по его виду, он уже очень много рассказал… Так, похоже в Найроби меня отключили. Но это уже не принципиально… Знаете, по–моему, главное – не допустить, чтобы все кончилось наказанием десятка рядовых ублюдков с врачебными дипломами, а боссы этой международной банды убийц вышли сухими из… Язык не поворачивается назвать это словом «вода»… У меня вопрос к организаторам этого круглого стола: могу ли я рассчитывать на несколько минут эфира? Мне бы очень хотелось выступить с сообщением о т.н. «Международном Комитете Красного Креста», чтобы объяснить: то, что кажется телезрителю из ряда вон выходящим преступлением небольшой группы негодяев, на самом деле — обыденный эпизод в бизнесе МККК. Ллаки Латтэ непринужденно встала с председательского кресла и сообщила: — Дафна, я освободила тебе место. Тут тебе будет удобнее делать сообщение. — Гм… — сказала новозеландка, — Мне даже как–то неудобно… — Неудобно на крысе пахать, с нее хомут соскальзывает, — отрезала та, — а тут удобно. — Ну, если так… — Дафна кивнула, проследовала через зал, опираясь на плечо Мзини, и устроилась на месте председателя, в кампании спецагента FBI, лейтенанта USSOCOM, капитана INDEMI и шерифа народной милиции Макасо. Сверкнули фотовспышки – картинка того стоила. — Давайте вспомним, — начала она, — что «Красный Крест» — это расползшаяся по планете швейцарская частная лавочка по отмыванию грязных денег, учрежденная в 1863 году коммерсантом по имени Жан Анри Дюран. Слово «международный» в его названии — это нонсенс. МККК, согласно своему уставу – это национальное предприятие, действующее по швейцарским законам. Правда, у «Красного Креста» нелады с любыми нормальными человеческими законами, т.к. бизнес этой лавочки – воровство имущества во время войн. Швейцария, с ее банками, специализирующимися на хранении краденого — лучшее место для такой деятельности. Сбор пожертвований на помощь жертвам войны, которых никто не может посчитать – это золотое дно. Франко–Прусская война 1870 обогатила Дюрана и его четверых компаньонов. I мировая война сделала «Красный Крест» сказочно богатым. II мировая принесла этой лавке просто невообразимые суммы. Сначала «Красный Крест» за комиссионные помогал евреям прятать имущество от нацистов, а потом, тоже за комиссионные, помогал нацистам находить это имущество. Потом, когда Рейх начал проигрывать войну, эта лавка помогала нацистам прятать деньги, отобранные у евреев, а позже помогала потомкам тех евреев находить эти деньги. Снова все за комиссионные. В Тихоокеанском регионе «Красный Крест» сорвал грандиозный куш, распределяя в 1949 компенсации для 75 тысяч корейцев, бывших в японском плену. Понятно, что корейцы вернулись домой нищими. Война 1956 года на Ближнем Востоке открывает исламскую тему в деятельности «Красного Креста». К тому времени, лавочка уже купила себе право на иммунитет грузов, и возила в Порт–Саид оружие для исламистов на огромные суммы. Центральную Африку «Красный Крест» открыл для себя в 1960, во время гражданской войны в Конго. С этого года, женевская лавочка начинает отчаянную борьбу за то, чтобы война в этом регионе продолжалась вечно. Беспрепятственно проходя через таможни, в Центральную Африку идет поток оружия и наркотиков, а назад возвращается стократ больший по цене поток донорских органов, костного мозга и сухой кровяной плазмы. С дурачков – налогоплательщиков в западных странах собирается ежегодно 3 миллиарда долларов, и тоже вливается в оборот «Красного Креста». Террористы арендуют у этой лавки охранные знаки, и таможни становятся для них прозрачными, а потоки денег от рэкета становятся неприкосновенными для полиции. Террористы – это предмет особой заботы «Красного креста», ведь они поставляют ему главное сырье для бизнеса: войну. Конвейер смерти. В 1994, в Руанде, за 90 дней было убито 200 тысяч, и еще 2 миллиона пропали без вести – такая скорость истребления людей не снилось даже Гитлеру. В битве за Гому в Северном Киву в 2008 за 20 дней без вести пропало около миллиона человек. Судан–Дарфур, Сомали–Пунт, Кот д–Ивуар… Я могла бы назвать еще много мест, дат и цифр. Но сейчас я хочу обратить ваше внимание на вот какую деталь: в районе конфликта всегда появляются миссии «Красного Креста» с ВПП для самолетов вроде «Фалькона», и происходит это заранее. В соседней непризнанной республике Шонаока ВПП в Чивези начала строиться перед Самбайской войной, и была завершена как раз вовремя. Когда я так рассказываю, выводы кажутся очевидными, но мне потребовалось получить по собственной дурной башке, чтобы они там сложились. Еще вчера я, как дура, пыталась достучаться до кабинетов в «Красном Кресте» и других международных лавках при ООН, полагая, что происходят злоупотребления в хорошем деле. Я не могла понять простой вещи: они не слушают меня потому, что они в доле. И сейчас я вижу один выход: лишить «Красный Крест» всякого иммунитета и привелегий, потому что, иначе вы никак не остановите этот конвейер смерти. Я все сказала. Спасибо. В конференц–зале наступила мертвая тишина. Потом Гишо, шериф Макасо спросил: — Дафна, а что делать конкретно с этими говнюками, которых мы поймали? — Не знаю, — она пожала плечами, — Это просто убийцы, а я не прокурор. Могу только сказать, что я принципиально против смертной казни. — Мисс Тюнифилд, — подал голос Шарль Фонтейн, — Вы считаете, что МККК следует вообще упразднить? — Да. Я убеждена в этом. Я бы даже сказала: запретить. Так точнее. — А что взамен? Я имею в виду, должно же быть что–то междунородно–гуманитарное. — Есть UN, — ответила новозеландка, — Это понятная организация с понятным статусом. — Это для профессионалов, — заметил Джек Хартли, — А для волонтеров? — Волонтеры пусть и работают, как волонтеры. Наша организация, врачи без границ, работает без всяких подачек от властей. Репортеры без границ — тоже. Наллэ Шуанг (разумеется, тоже находившийся в зале) неожиданно поинтересовался: — А что делать простому парню вроде меня, который не репортер и не врач? Среди макасонцев и меганезицев разделись приглушенные смешки. Дафна улыбнулась. — Если вы – простой парень, то я – Снежная Королева. Но вообще–то, наверное, что–то такое должно быть. Простые парни без границ… — она покосилась на стоящую рядом Мзини, — … и простые девчонки, разумеется, тоже. — Какую бы эмблему вы предложили для такого движения? – спросила Жанна. — Не знаю, нужна ли тут эмблема, — задумчиво произнесла Дафна, — Если допустить, что нужна… Знаете, только не красное. Эти красные значки на белом фоне как–то слишком похожи на пятна крови. Может быть, капля воды? Вода — это жизнь. По–моему, так… … ======================================= 68 –ЧОРО НДУНТИ. Бандит, генерал и президент. Дата/Время: 20 сентября 22 года Хартии. Ночь. Место: Транс–Экваториальная Африка. Шонаока. Президентский дворец в Лумбези. ======================================= Генерал Чоро Ндунти, президент непризнанной национальной автономии Шонаока, отвернулся от телеэкрана и, заложив руки за спину, стал смотреть в окно. Столичная деревня Лумбези после наступления темноты выглядела еще более убого, чем днем. В основном это темные бесформенные халупы мелких торговцев и ремесленников. Всего один район вокруг Площади Независимости, обеспечен электричеством – его дают две старые мини–электростанции (то одна, то другая из них, то и дело выходит из строя). К площади примыкает аляповатый двухэтажный президентский дворец, казармы элитных войск, клиника, маленький отель (более похожий на ночлежку), парочка магазинов, и несколько десятков частных домов зажиточных граждан и офицеров. Сидящий за столом Франц Лепгаузен шумно втянул в себя воздух, выдохнул, громко фыркнув, покрутил в пальцах рюмочку с остатками коньяка и выразительно произнес: — Ты придаешь слишком много значения этому шоу. — А если это больше, чем шоу? – не оборачиваясь, спросил генерал. — Тогда Осман Хаким будет просить у эмира деньги и на новый «Фалькон», и еще на небольшой подарок полковнику Нгакве. Все затихнет, и через 2 — 3 недели мы снова запустим наши бизнес–рейсы. Придется успокаивать западных клиентов, но это мои проблемы. Не беспокойся, я их решу. — Ты забыл про нези и янки, Франц. Все, кто сидел в самолете, сейчас в их руках. Ты забыл, что их заставили говорить. А еще эта бешеная Дафна. Ты же слышал, как она упомянула Чивези и Миссию? — Популистский ход, — лениво откликнулся Лепгаузен. — У тебя на все есть ответ, — заметил Ндунти, — Генералу Ватото ты так же говорил? Лепгаузен пожал плечами, и отпил капельку коньяка из рюмочки. — Бизнес есть бизнес. Элемент риска есть всегда. — Я готов рисковать деньгами, — сказал генерал, — но я не хочу рисковать головой, и я не хочу рисковать своими детьми. Генералу Ватото убили всю семью. Ты не рискуешь. В крайнем случае, ты улетишь в свою Швейцарию. А что делать мне? — Не давай себе скинуть, вот и все, — ответил Франц. — Тогда я не должен раздражать янки и нези. Им не нравятся наши бизнес–рейсы. Надо заняться бизнесом, который их не раздражает. Хотя бы на некоторое время. — Я же сказал: две–три недели – и все уляжется. — Нет, Франц, — Генерал покачал головой и нервно прошелся по кабинету, — Нет. Не две — три недели, а два – три месяца. Лучше закрыть миссию на это время. Так спокойнее. Швейцарец отрицательно покачал головой. — Нет, Чоро. Так мы потеряем рынок. Эмир найдет поставшика в Бурунди, или в Убанги, или в Руанде, это даже ближе к Сарджа, чем мы. Что ты будешь делать тогда? У тебя не хватит денег на солдат и оружие, когда Зулустанцы в очередной раз решат передвинуть твою границу. Кто тогда помешает им дойти до Лумбези? — Говорят, в горах Итумбо залежи ванадия и циркония, — заметил Ндунти, — Говорят, они дорого стоят. Есть чина, янки, нези. Они богаче, чем эмир. Предложу им концессию. — Ты захотел в большую политику? — насмешливо спросил Франц, — Хорошее дело. Но учти: это сложнее, чем торговать бататами. Ты пригласишь чина. Они будут кивать, улыбаться и обещать тебе много денег. Но завтра в Шонаока будет революция комми и комиссар со звездой на фуражке расстреляет тебя с семьей, как врагов народа. Если ты пригласишь янки, завтра все будет хорошо, а послезавтра янки скажут: Ндунти, кто ты такой? Разве тебя выбрал народ? Давай делать демократию: спросим у народа, чего он хочет. И народ захочет парня, на которого укажут янки. А тебя будут судить и повесят. Если ты пригласишь нези, то они приставят к тебе инструктора. Он будет говорить, что тебе делать. Инструктор–нези появится в каждой большой деревне, и будет решать, что там делать. А тебя в генеральском мундире будут возить по стране, как чучело. Генерал с силой ударил кулаком в стену, так что в баре зазвенели тонкие фужеры. — Херня! Полковника Нгакве не возят как чучело! Он ездит, где хочет! Нези помогли ему сделать бизнес на Мадагаскаре, на его старшей дочке женился уважаемый бизнесмен из Антананариву, его младшие дети учатся на Сейшелах, и его любит народ. — Херня – не херня, какая разница? – Лепгаузен плеснул себе еще коньяка, — Нези не для тебя. Они не захотят иметь дело с человеком, на котором висит Чивези. — Чивези может исчезнуть так, будто его и не было, — заметил генерал. — Но ты говорил, что хочешь закрыть Чивези только на время. На два – три месяца. — Да. Но ты сам мне сказал: за это время мы потеряем рынок. Если так, то лучше совсем закрыть Чивези. Руду продавать безопаснее, чем человеческие внутренности. — Эмир и наши люди в «Красном кресте» будут очень недовольны, если из–за тебя им придется тратить деньги на миссию и аэродром в новом месте, — предупредил Франц. — Мне насрать на их недовольство, — отрезал Ндунти, продолжая ходить взад–вперд по кабинету, — Тем более, что они не честно ведут бизнес. Они дают нам двадцатую часть западной цены. Это мало. Пусть платят десятую часть. — Тогда им будет не выгодно. У них и так большие дорожные издержки. — Нет, это будет выгодно, если эмир прекратит давать деньги моим солдатам, которые приняли ислам. Я узнал: эмир тратит на это столько же денег, сколько платит мне за товар. Пусть платит мне все деньги — и получится как раз десятая часть. — Считай, что я этого не слышал, — безмятежно ответил швейцарец, делая еще глоточек коньяка, — Потому что, если я доложу про твои слова, у тебя будут большие проблемы. Эмир не любит, когда ему указывают, куда он должен тратить свои деньги. — А я не люблю, когда пытаются подкупить моих солдат и офицеров. — Хочешь поговорить с ним об этом? — спросил Лепгаузен, вынимая из кармана мобайл. — Нет, — на ходу бросил Ндунти, продолжая кружить по кабинету. — Правильно, — одобрил швейцарец, — Теперь тебе надо немного успокоиться, а через две недели мы получим новый «Фалькон», и будем… Договорить Лепгаузен не успел, потому что его голова лопнула, как арбуз под колесом грузовика, забрызгав своим содержимым стол, кресло и ковер. Мертвое тело, утратив жесткость, нелепо изогнулось и бесформенным мешком рухнуло на пол. Чоро Ндунти, очередной раз похвалив себя за то, что 2 года назад не пожалел денег на звукоизоляцию кабинета, убрал в карман свой любимый «Glock–18», и нажал кнопочку «Servant call» на столе. На вызов тут же прибежал Сахи – парень тупой, но очень сильный и верный. — Возьми джип, увези это говно, и выбрось в реку, — распорядился генерал, — Перед этим приведи собак, чтобы они вылизали тут. Все сделаешь – доложишь. Я буду в саду. … Через час в садовую беседку, по вызову Ндунти, пришли полковник Имран Млону и капитан Бобби Дуайт. Президент задумчиво слушал пение цикад и раскуривал толстую кубинскую сигару. Жестом предложив пришедшим садиться напротив, он сообщил. — Мы потеряли много денег из–за этой истории с «Фальконом» и будем терять еще и еще, если не изменим путь перевозки. Лепгаузен предложил взять мне у эмира Сарджа новый «Фалькон». Я отказался. Я хочу просить «Gulfstream Vector». Он дороже, но у него вдвое больше запас хода. На нем наши пилоты обойдут зону охвата ВВС Мпулу по широкой дуге, с запада и севера. Лепгаузен говорит, что эмир на это не согласится, а я думаю, что швейцарец просто не умеет объяснять. Кто–то из вас должен ехать в Сарджи и объяснить эмиру, что нези пришли в Мпулу надолго, и теперь доставлять товар можно будет только в обход их зоны. Нужно говорить военным языком, а не языком торгашей. — Я поеду, Чоро, — сказал Млону, — Эмир мне поверит. — По–моему, Чоро, это хреновая идея, — заметил капитан, доставая из кармана сигарету. — Почему? — спросил Ндунти. — По двум причинам. Во–первых, миссия в Чивези уже в зоне охвата. Даже если лететь оттуда в сторону Атлантики, меганезийские дроны легко тебя догонят. — Но тогда им придется лететь над нашей территорией, — возразил Млону, — Мы просто собъем их. Я могу попросить у эмира еще ракеты для ПВО. — Ты собьешь пару их дронов, — Дуайт сделал паузу, чтобы прикурить, — Но потом с их базы Лийс прилетят тяжелые морские бомберы, и разнесут здесь все на хрен. — Ты просто трусишь, — насмешливо объявил полковник. — Нет, Имран. Я просто думаю на ход вперед. Это было во–первых. Есть еще во–вторых. — И что во–вторых? – поинтересовался Ндунти. — Во–вторых, — сказал капитан, — меганезийцы ждут только повода, чтобы присоединить Шонаока к Мпулу. У них под рукой мпулуанская армия и милиция, мобилизованные по случаю недавнего землетрясения, и своя авиация, переброшенная на Лийс. А что у нас? Два взвода моих парней и четыре взвода твоих легионеров. Это, как бы, реальная часть. Полторы тысячи рекрутов, которые только вчера узнали, с какого конца стреляет ружье. Это просто мясо. Триста гвардейцев Имрана… Может быть, они умеют попадать в свой мусульманский рай, но в случае войны нам это не поможет. — Каждый из моих гвардейцев готов умереть за наше дело, в отличие от твоих людей! — Фокус в том, Имран, что на войне надо делать дело, а не умирать за него. Генерал хлопнул ладонью по столу. — Хватит лаяться. Бобби, что ты предлагаешь делать? — Я предлагаю стать хорошими парнями, заявить, что мы ничего не знали про Чивези, позвать «голубых касок» и еще кучу всяких бездельников из UN. Здесь будет толпа публики, которая послужит нам живым щитом, хотя бы на пару месяцев. За это время надо где–то взять денег и привести в порядок армию. Можно попросить какой–нибудь международный кредит на развитие бла–бла–бла. Там видно будет. — А наш бизнес? – спросил полковник Млону. — Мое мнение, — жестко сказал Дуайт, — пока насрать на него, и засыпать незабудками. — Понятно, — проворчал Ндунти, — А ты что скажешь, Имран? — Я скажу: у страха глаза велики. Пусть мпулу с инструкторами–нези придут сюда. Мы посмотрим, какого цвета у них кровь. На равнине они сильнее, но мы уйдем в горы и будем держать оборону. Эмир нам поможет оружием и едой. Рано или поздно, мпулу и нези уйдут, мы вернемся, и восстановим наш бизнес. Наша храбрость будет оценена, и нам помогут подняться. Это будет по–мужски. А кланяться толстосумам… Преимущество «Glock–18» перед большинством других пистолетов, это возможность стрелять очередями. Много лет назад, когда Ндунти был главарем банды ангольских дезертиров, он научился прицельно вести огонь очередями, держа пистолет под столом. Несколько раз это умение выручило его в сложных переговорах о сбыте награбленного. Вот и сейчас полковник Млону (как до того – незадачливые коммерческие оппоненты генерала), не успел даже понять, что произошло. Дюжина пуль, выпущенных всего за полторы секунды, превратили низ его живота в решето, и он умер. Удлиненый магазин «Glock–18» вмещает 31 патрон, так что в нем оставалось вполне достаточно для того, чтобы покончить с капитаном Дуайтом – сейчас скрытый под столом ствол пистолета смотрел капитану приблизительно в пупок. Генерал Ндунти не спешил нажимать на спусковой крючок – реакция капитана ему нравилась. Тот не стал дергать руками в сторону карманов, а наоборот, держал их неподвижно. Правда, от страха он здорово побледнел, выронил сигарету, и державшие ее средний и указательный пальцы теперь торчали так, как будто Дуайт намеревался показать ими значок «Venseremos». — Трусишь, Бобби? – спросил генерал. — Еще бы, — подтвердил Дуайт. — Правильно делаешь. У меня ведь есть причины тебя убить, ты согласен? — Наверное, какие–то есть, — согласился тот, — Но я не уверен, что это лучшее решение. Конечно, я слишком заинтересованная сторона, чтобы судить об этом объективно… — Ты прав, — перебил его Ндунти, — Подбери сигарету, пока она не испортила стол, и приведи себя в порядок. По–моему, ты обосрался. — Ты удивишься, Чоро, — сказал капитан, жадно затягиваясь сигаретой, — Но пахнет не от меня. Видишь ли, ты прострелил Имрану кишки, а он, видимо, хорошо пообедал. — Знаешь, Бобби, ты очень смелый парень, — без тени иронии сообщил генерал, — Я бы на твоем месте навалил полные штаны. Ладно, хер с ним. У нас мало времени и много дел. Ты понимаешь, о чем я говорю? Дуайт напряженно кивнул: — Предстоит немножко пострелять, верно? — Да, — подтвердил генерал, — Я могу рассчитывать на тебя и твоих парней? — В начале я должен знать, что от нас требуется. — Доделать то, что начал я, — Ндунти кивнул в сторону лежащего на полу трупа Млону. — Штурмовать казармы гвардии? — уточнил капитан. — Нет. Это сделают мои легионеры. А твои люди уничтожат тех гвардейцев, которые сейчас дома. Сначала – офицеров. С семьями, разумеется. Никто не должен остаться в живых. Затем – унтеров, затем – простых бойцов. Семьи — тоже. Надо все сделать тихо. — Мы должны успеть сделать дело до начала штурма казарм? — Нет, — сказал Ндунти, — Дома и казармы сразу, в одно время. Штурмовать тоже будем тихо. Я недавно купил американский газ. Называется «VX». Слышал про такой? — Еще бы. Жуткая дрянь. — Нет, это очень хороший газ. Без него нам было бы намного сложнее. — 40 гвардейцев находятся в Чивези, — напомнил Дуайт, — С ними возможны проблемы. — Нет, Бобби, с ними не будет проблем. Гвардейцы, и остатки материала, который они охраняют, нам очень пригодятся. Но об этом мы поговорим в свое время. … Наемникам Бобби Дуайта, бывшего капитана армии ЮАР (уволенного за сомнительные махинации с военным имуществом) было, по большому счету, все равно, кого убивать. Это просто работа, ничего личного. Но с гвардейцами – мусульманами у них, к тому же, были свои счеты. Дело не в религиозных разногласиях (наемники одинаково презирали все мировые религии, а сами верили только в амулеты, приметы, духов, сглаз и порчу). Дело было в чисто материальных благах. Милостью Тарика Эль–Аккана, эмира Сарджи, мусульманская гвардия получала ежемесячные доплаты и ценные подарки к исламским праздникам (которые, к тому же, были для них дополнительными выходными). Манера агрессивно выпячивать свою религию, и требовать от всех окружающих знаков особого уважения к ней, были только приправой к экономическому мотиву неприязни. Конечно, наемников несколько раздражал приказ убивать семьи поголовно, но — это такая работа. Генерал поступил разумно, поручив эту часть плана людям Дуайта. Легионеры генерала превосходили наемников в чисто боевых качествах, но уступали им в умении слаженно действовать малыми группами (т.е. сочетать дисциплину с разумной инициативой). Вся операция заняла около полутора часов. Лишь дважды, захваченные врасплох гвардейцы успевали открыть огонь (это обошлось в одного убитого и двух легко раненых). Часть плана, которую выполняли охранники генерала, стоила дороже: четверо элитных бойцов проявили досадную небрежность и, получив небольшую порцию «VX», умерли на месте. Едва с гвардейцами и их семьями было покончено, как Ндунти дал команду начинать вторую фазу операции: спонтанный всплеск справедливого народного гнева против «трансплантологического» бизнеса (вина за который, конечно же, была возложена на мусульман, и на сотрудников местной миссии «Красного Креста и Полумесяца»). Тут, согласно генеральскому плану, необходимо было участие иностранной прессы. Из–за не очень–то либеральной (мягко говоря) политики генерал–президента Ндунти, эта пресса оказалась представлена всего двумя репортерами – супружеской парой Фарли и Кэйт Палмерстон, из африканского отдела «BBC World News». Центурион Дзого Мтета (по причуде президента, в легионе бытовали древнеримские звания) получил строжайший приказ: ни один волос не должен упасть с голов этих двух британцев, при том, что они должны иметь возможность ходить где угодно, и фотографировать все, что угодно. Задача Дзого упрощалась тем, что роль разгневанного народа играли рекруты. Они уже озверели от скудного пайка, и готовы были порвать кого угодно, если он будет не похож на среднего шонао, и если его назначат виноватым, но им было хорошо известно, что от легионеров президента лучше держаться подальше. Таким образом, вокруг процессии из двадцати легионеров и двух репортеров, мгновенно возникало пустое пространство – погромы и убийства прекращались, их участники – разбегались (чтобы вернуться через минуту после ухода процесии). Наемникам Дуайта была поставлена более творческая задача: быть на глазах у репортеров, имитируя смелые, но бесплодные попытки властей пресечь беспорядки. Наемников рекруты опасались, но не так, как легионеров, и каждая ленивая имитация «пресечения» выливалось в такую же ленивую драку. К 3 часам ночи, толпа громил (в которой к рекрутам уже присоединилось обыковенное ворье и сброд), исчерпала ресурс «целевых» жертв, и попыталась переключиться на магазины и рынок – но была тут же остановлена пулеметным огнем легионеров и, в виду отсутствия дальнейших перспектив, самостоятельно рассеялась. Затем, Дзого, исполняя приказ президента Ндунти, занялся наведением порядка в столице. Что касается самого президента, то он, в сопровождении двух взводов легионеров, двух взводов наемников капитана Дуайта, и двух британских репортеров, направился в лежащую в 30 милях от Лумбези деревушку Чивези, где находилась миссия «Красного Креста» (и база погрузки «трансплантологического» продукта). Т.н. «Английское шоссе» (проложенное в колониальную эпоху от Атлантики на восток, через Анголу, Зулустан и Шонаока), здесь прерывалось взорванным 5 лет назад мостом на реке Луайва. Дальше на восток можно было прехать через брод, и добраться до Мпулу, а по узкой грунтовке, идущей вдоль реки, можно было попасть в Самбайю либо в Конго. Деревушка Чивези располагалась прямо у брода, и служила перевалочным пунктом в том месте, где «культурная трасса» переходила в перекресток «дорог бушменов». К миссии от деревушки вела бетонка, длиной в милю, идущая вдоль безымянного ручья, впадающего в Луайва. В середине этой мили имелся укрепленный блок–пост, а в конце – поворот под прямым углом на юг, и еще миля бетонной ВПП. В углу стояло двухэтажное кирпичное здание и ряд деревянных подсобных сооружений, а чуть поодаль — будка мини ГЭС на мосту через ручей. У другого конца ВПП находился ДЗОТ, прикрывавший миссию с юга. В четверти мили к западу от ВПП, долина реки Луайва поднималась к предгорьям хребта Итумбо, и образовавшаяся здесь при каком–то из древних землетрясений каменная осыпь из гигантских валунов, служила миссии естественной защитой с этой стороны. На этой фазе Чоро Ндунти искренне порадовался тому, что у него есть капитан Дуайт. Сам генерал–президент не смог бы так быстро и толково спланировать тактическую операцию по блокированию миссии, изящно сделав все преимущества ее расположения катастрофическими дефектами. Каменная осыпь из естественного щита превратилась в цепь отличных укрытий для снайперов и минометчиков Дуайта. Мастера скрадывания из числа легионеров, тихо вырезали растяп–часовых на блок–посту и в ДЗОТе, и обеспечили президентской группировке две пулеметные позиции, с двух сторон простреливавшие территорию миссии. Последним ходом этого изящного дебюта стал первый огневой удар по ничего еще не подозревающим гвардейцам. Всего за пол–минуты были подожжены все четыре автомобиля, вертолет и склад горючего, разрушен мостик вместе с мини–ГЭС, уничтожено пулеметное гнездо на крыше здания и убито полдюжины человек, которые, не поняв, в чем дело, метались по открыому пространству. Ответный огонь не причинил группировке президента никакого ущерба, зато сделал из обоих британских репортеров очень прилежных слушателей – чем генерал Ндунти немедленно воспользовался. Его речь продолжалась минут десять и изобиловала цветастыми выражениями – такими, как «гидры антидемократии», «гиены нацизма», «вонючие исламские работорговцы», и «злобные тоталитарные ублюдки». Суть сказанного была проста, как апельсин. Плохие парни много веков держали народ шонао в унизительной кабале (тут президент блеснул эрудицией и напомнил, как арабские мусульмане и европейские христиане совместно практиковали работорговлю от средневековья до XX века включительно). Но, наконец, пробил час свободы. Он, Ндунти, выполняя волю своего народа, сбросил рабское ярмо, и проложил дорогу к свободе (он самокритично указал на отдельные перегибы, которых не удалось избежать при вспышке справедливого, по сути, народного гнева). Он сообщил, что данная миссия (коварно и лживо прикрывшаяся знаками гуманитарной организации) - это последняя цитадель врагов свободы и демократии в стране Шонаока, и сегодня она будет стерта с лица земли, но… Тут президент предложил Фарли и Кэйт Палмерстон, по очереди, посмотреть в дальномер, наведенный на одно из деревянных сооружений. Это была вольера на манер той, что используется для перевозки зверей в зоопарк – длинная клетка, разгороженная на ячейки, в большинстве которых находились голые узники. Переждав возгласы изумления и ужаса, Ндунти рассказал, какая участь была уготована этим молодым людям, и сослался на расследование, идущее в соседнем Мпулу (надо сказать, что он ни слова ни соврал, а лишь умолчал о том, что в течение длительного времени у него была немалая доля в этом бизнесе). Переждав еще одну серию возгласов, президент пояснил, что уничтожить это «гнездо стервятников» сейчас не проблема (что было чистой правдой), но в перестрелке узники почти наверняка погибнут. В Шонаока, увы, нет подразделений, обученных освобождать людей в таких ситуациях, но они есть у США и Меганезии, и находятся в соседнем Мпулу, как раз в связи с расследованием незаконной торговли человеческими органами в системе МККК. Дождашись предсказуемого вопроса, что же мешает пригласить эти спецподразделения сюда, Ндунти развел руками и печально ответил, что в последние годы отношения между соседними странами складывались неудачно, так что правительство Шонаока не может рассчитывать на помощь из Мпулу. Другое дело, если подобная просьба будет исходить от представителей западной прессы, каковыми являются супруги Палмерстон. Если они обратятся к своим коллегам–журналистам, находящимся сейчас в Мпулу, то тамошние власти вряд ли смогут отказать в просимой помощи на глазах у мирового сообщества. Фарли и Кейт, разумеется, заявили, что готовы немедленно звонить в колокола и бить в барабаны, но увы, легионеры изъяли их спутниковые телефоны. Средства связи, конечно, были изъяты по приказу Ндунти – чтобы репортаж не вышел в эфир раньше, чем надо по плану, но сейчас президент изобразил праведный гнев. Минуты не прошло, как перед ним предстал молодой декурион легионеров со злополочными сателлофонами в руках. Упав на колени, он произнес заранее заученную фразу: «Позор мне, плохому солдату, по глупости вставшему на пути свободы прессы и нарушившему законы демократии!». Его раскаяние выглядело так искренне, что Кейт растрогалась и попросила Ндунти не наказывать парня, а ограничиться устным замечанием (разумеется, он согласился), а затем, чета Палмерстон вышла в эфир и начался грандиозный тарарам. Убедившись, что дело движется в нужном направлении, президент, кивнув капитану Дуайту, отошел с ним на 20 шагов (дальше не позволяла длина защитной стены), чтобы обменяться мнениями без посторонних ушей. Капитан наемников был далеко не в восторге от складывающейся ситуации. — Слушай, Чоро, это хреново кончится. Если янки и нези насрут на эти просьбы, то мы останемся один на один с эмиром Сарджа. Он придет в такую ярость, что не пожалеет никаких денег, чтобы нас прихлопнуть. А если янки и нези явятся сюда, то вряд ли ты сможешь задолбать им мозги, как этим двум буратинам. FBI и INDEMI — это серьезные конторы. Они быстро разберуться, что к чему, и выбьют из нас с тобой все дерьмо. Генерал–президент с почти отеческой улыбкой потрепал Дуайта по плечу. — Ты хорошо воюешь, Бобби, но ни хера не смыслишь в большой политике. Янки, чина и нези никогда в жизни не договоряться, что с нами делать, потому что не верят друг другу даже на 5 центов. Если мы запутаем сюда всех троих, то каждый из них решит что другие хотят его подставить, и въехать на его горбу в рай. Когда я позвоню чина, и расскажу, что какие–то репортеры пробрались в Чивези и подняли шум, то мне посоветуют убрать их. Я отвечу: нет, мне не нужны проблемы с убитыми репортерами. Тогда чина подумают: ага Ндунти ведет двойную игру. Но мне плевать, без меня им все равно пока не обойтись. — А зачем ты им нужен, Чоро? – удивился капитан. — Да затем, что я обещал им концессию в горах Итумбо. Конечно, речь не шла о том, что это будет завтра. Мы говорили о планах на будущий год. Но сейчас я скажу: эй, вам надо торопиться, а то меня прихлопнут или нези, или эмир. Тогда не видать вам концессии ни через год, ни через десять. Давайте, защищайте меня! — Они сначала защитят тебя, а потом, получив концессию, шлепнут, — заметил Дуайт. — Да, Бобби, — согласился генерал, — так бы и было, но есть еще нези. Они не поверят, что весь этот шум устроил я. Они подумают: ага, это хитрая игра чина. Они придут к чина, и скажут: эй, какого хрена, во что вы нас хотите втравить?! Конечно, чина послали бы их к черту, но нези твердо стоят в Мпулу, в двух шагах отсюда, и с ними придется считаться. Чина поймут, что нези им не верят, и скажут: хрен с ним, раз так — берем их в долю, но пусть они на нас поработают. Пусть они разберутся с этой кучей говна в Чивези. — Тогда нам точно крышка, — проворчал капитан, — Знаешь, что нези устроят тут за свою долю? Я видел, как они воевали в Мпулу. Тебе докладывали про битву на озере Уква? — Мне много про что докладывали, — ответил Ндунти, — но сейчас все будет иначе. У нези на хвосте будут висеть янки и целая толпа журналистов. Нези не хотят, чтобы их считали зверьми, совсем не хотят. А янки будут следить за каждым их шагом. Янки обидно быть последними из трех, и они, чуть что, закричат: эй, что это вы творите в чужой стране, кто вас сюда звал? И янки будут мешать чина и нези делить эту поляну до тех пор, пока те не скажут: хрен с ним, берем янки в долю. И после этого они точно никогда не договорятся. Дуайт недоверчиво покачал головой. — Слишком просто у тебя все получается, Чоро. Все дураки, один ты умный. — Нет, Бобби, — сказал генерал, — все не просто. Чина, нези и янки — не дураки. У меня бы ничего бы не получилось. Но мне повезло, что один дурак точно есть. Это – эмир. Он не умеет проигрывать. Если его щелкнуть по носу, то он начинает вести себя так, будто ему все можно. А янки, нези и чина не любят, когда кто–то так себя ведет. Очень не любят. — Ты считаешь, Чоро, что ты достаточно сильно его щелкнул? — Не знаю, Бобби. Но он будет звонить мне. И вот тогда я щелкну. Я буду говорить с ним при репортерах. Я насру ему на голову, и все будут об этом знать. Этого он не стерпит. … ======================================= 69 – КИТАЕЦ и КАНАК. Дружественные расчеты. Дата/Время: 20 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: о–ва Глориоз, спорное владение Мадагаскара. Арендованный остров Лийс, база ВВС Меганезии. ======================================= Вэй Лицзи, комиссар 2–го индоокеанского флота КНР отвесил короткий поклон — Я приношу вам наши извинения за наш предварительно не согласованный ранний визит, который мог нарушить ваши рабочие планы, или отдых. — Я присоединяюсь, — добавил генерал–лейтенант Бяо Сун. Эрнандо Торрес посмотрел на часы (было 6:30 утра) улыбнулся и кивнул в ответ. — Работа есть работа. Просто располагайтесь, я вам налью кофе. Майор Илле Огви выращивает этот кофе на маленькой ферме, прямо здесь, на острове Лийс. — Кофе трансгенный, — уточнил Илле Огви, — Обычный тут бы не вырос, тем более — так быстро. Но на вкус – как наш обычный «Arabica–Tahiti». Четверо расселись по кругу в маленькой беседке в китайском стиле на берегу лагуны. — Будет здорово неприлично, если я начну разговор с претензий? – спросил Торрес. — О плохом лучше сразу, — со вздохом сказал Лицзи. — Тогда начинаю, — предупредил координатор правительства Меганезии, разливая кофе по кружкам, — ваш партнер–шонао сделал грубую попытку манипулировать нашим военным контингентом в Мпулу. Извините, коллеги, но так дела не делают. Если вам что–то надо, давайте это обсуждать, а будить всех среди ночи репортерской истерикой в эфире – просто непристойно, вы согласны? — Я приношу наши отдельные извинения по этому поводу, — сказал Вэй Лицзи, — Но я хочу сообщить, что Чоро Ндунти не является нашим официальным партнером. Он действовал без нашего одобрения, и сообщил нам о казусе с репортерами только пост–фактум. Торрес чуть заметно пожал плечами и поставил кофейник на стол. — Я принимаю ваши извинения, но это не решает проблему. Ваш неофициальный партнер поставил нас и наших союзников–мпулу в идиотское положение. Если мы откажемся выручить заключенных в Чивези, то у нас будет плохая пресса, а нам это совершенно не нужно. Если мы согласимся, то мобильный корпус наших союзников не остановится в Чивези, а займет всю Шонаока. Шонао и мпулу – это один этнос, они говорят на одном языке, поют одни песни, и отличаются меньше, чем жители Фуцзян и Чжецзян у вас на родине. Последние несколько лет шонао и мпулу враждовали, но это не меняет дела. Вы можете враждовать с соседями, но если ваш соcед умер, а его жена и его дети лишились кормильца и защитника, то вы вряд ли откажете им в элементарной помощи. Разумеется, вы можете отказать, но что произойдет с вашей репутацией? Окружающие решат, что вы жадный, бесчувственный, злопамятный человек, или даже просто негодяй. Логично? Китайский комиссар отхлебнул кофе и кивнул – не в знак согласия, а в знак понимания. — Вы говорите очень убедительно, но так же убедительно говорят все агрессоры, когда хотят захватить соседние страны под предлогом братской помощи. Я повторю: президент Чоро Ндунти не является нашим партнером, однако это не значит, что мы благосклонно согласимся с военной аннексией Шонаока вашими союзниками. Торрес тоже отхлебнул кофе и пожал плечами. — Если вы, уважаемый Лицзи, так расставили акценты, и если вы уполномочены говорить от имени партии и правительства Китая… — координатор сделал паузу, дождался, пока комиссар кивнет, и продолжил, — … То мы, исходя из принципов добрососедства между народами Китая и Меганезии, отложим аннексию Шонаока приблизительно на пол–дня. — Если это была шутка, — медленно сказал Вэй Лицзи, — то я ее не понял. — К сожалению, это не шутка, — ответил Торрес, — Это вежливое напоминание о том, что Шонаока граничит не только с Мпулу, но и с другими странами, в т.ч. – с королевством Зулустан. Мотострелковая бригада армии Зулустана полчаса назад начала формировать походную колонну на т.н. «английском шоссе». По оценкам наших военспецов, она вторгнется в Шонаока, сегодня, между 16 и 17 часами. Я бы хотел, уважаемый Лицзи, заранее знать отношение вашего правительства к этому готовящемуся акту агрессии. — Совершенно не исключено, что это просто учения, — заметил комиссар. Координатор правительства Меганезии повернулся к майору. — Илле, вас не затруднит показать нашим китайским друзьям, как там обстоят дела. — Aita pea, — Илле Огви раскрыл ноутбук, и развернул экран в пол–оборота к гостям, — вот это — «английское шоссе», снимок участка между Тейжери и западными отрогами хребта Итумбо с высоты 50.000 метров. Позже я дам свои комментарии. Коллега Бяо Сун, я надеюсь, меня поправит, если я допущу какие–то ошибки. Но в начале я предложу вашему вниманию запись радиоперехвата разговора по спутниковой связи между Тариком Эль- Акканом, эмиром Сарджа, и Тумери Ка Амабо, инкоси зулу. Обращаю ваше внимание на то, что перемещения, промежуточный результат которых вы видите на экране, начались через час после данного разговора, и являются его прямым следствием. — Давайте послушаем, — согласился Вэй Лицзи. Разговор был почти на четверть часа, и состоял из двух частей. Первая, трехминутная часть, представляла собой монолог эмира. Каждая его фраза начиналась со слов: «Я хочу, чтобы…». Суть пожеланий сводилась к тому, что страна шонао должна быть разорена, столица, Лумбези — стерта с лица земли, с президента Ндунти и его советников — содраны кожи и (после обработки) присланы в Сарджа. Лишь последняя фраза отличалась по конструкции: эмир спрашивал, сколько все это будет стоить. Инкоси (т.е. король Зулу), сообщил в ответ, что все это довольно непростая операция, но с эмира, по дружбе, он возьмет очень небольшую сумму – всего 100 миллионов американских долларов. Во второй, более длинной части разговора, стороны долго и нудно торговались, пока не сошлись на сумме 50 миллионов, из которых 25 уплачиваются авансом, немедленно. После прослушивания этой записи, состоялся пятиминутный доклад майора Огви, в котором разбирался предполагаемый план вторжения моторизованной бригады зулу в Шонаока. Комиссар Вэй Лицзи бросил взгляд на генерал–лейтенанта Бяо Суна — тот выразительно пожал плечами: мол, ситуация ясная, даже добавить нечего. Вэй Лицзи задумчиво сложил губы трубочкой, вынул из кармана френча сателлофон, и изрек: — Мне надо консультироваться со старшими товарищами, разговор будет секретный, и я прошу меня извинить, потому что мне придется вас покинуть на несколько минут. Илле Огви проводил глазами комиссара, отошедшего к самой полосе прибоя, и, подлив генерал–лейтенанту еще кофе, довольно невинно поинтересовался: — А что это вы двинули свой суперкрейсер чуть ли не к самому берегу Танзании? — «Наутилус» участвует в игре «тринадцать ударов молнии», — с добродушной улыбкой сообщил Бяо Сун, — Сейчас игроки находятся на борту, и мы со старшими товарищами решили, что им захочется посмотреть красивые пейзажи танзанийского берега. — Ну, раз игра, тогда понятно, — отозвался меганезийский майор, — А как к этому маневру отнеслось правительство Танзании? Не возражало? — Оно проявило понимание нашей мирной миссии, — сказал китайский генерал–лейтенант. Комиссар Вэй Лицзи разговаривал со старшими товарищами полчаса. Остальные уже успели расправиться с содержимым кофейника, а Илле Огви позвонил своей vahine, и попросил ее притащить им на берег что–нибудь съедобного, и желательно – вкусного. Подруга майора поворчала, но тоже проявила понимание. Лихо подкатив к беседке на квадрицикле, она сгрузила большущую корзину пирожков и термос с горячим какао, после чего сообщила: «Короче, Илле, я метнусь на рынок, раз уж встала, — и, отъезжая, ворчливо добавила, — Развели тут секретов, нет бы завтракать дома, как люди». — У вас тут есть рынок? – изумленно спросил комиссар, услышавший последнюю фразу, пока возвращался к беседке. Ему было трудно представить, что на 600–метровом островке может помещаться военно–воздушная база, ферма, да еще и рынок. — Да, — ответил Илле, — на северо–западном берегу, рядом со стадионом. — Рядом со стадионом… — задумчиво повторил тот, — а затем, приняв торжественный вид, сообщил тоном монолога, читаемого с трибуны: — Старшие товарищи поручили мне передать следующее. Судьба народа шонао, нам, как интернационалистам, не может быть безразлична. Кроме того, несмотря на недостатки президента Ндунти, мы рассматриваем его, как потенциального будущего партнера. При этом, мы являемся убежденными противниками захватнических войн, и полагаем, что агрессор должен быть строго наказан за свои империалистические планы. История не простит нам уклонения от защиты молодой развивающейся страны Шонаока, поэтому китайский добровольческий контингент придет на помощь ее народу. Мы осознаем ряд сложностей в этом справедливом деле, и с радостью примем от правительства Меганезии ту поддержку, на которую мы можем рассчитывать, с учетом давних дружеских связей между нашими народами и нашими правительствами, — комиссар сделал паузу и, перейдя на обычный деловой тон, добавил, — Естественно, мы выплатим праительству Меганезии справедливую компенсацию за материально–техническое содействие. — С друзей мы денег не берем, — вежливо проинформировал Торрес. — А что вы берете с друзей? – так же вежливо поинтересовался Вэй Лицзи. — Мне надо консультироваться с экспертами, — ответил координатор, доставая из кармана своих шорт сателлофон, — извините, коллеги, я отойду в сторонку, разговор секретный. … ======================================= 70 – НАЕМНИК и 2 ЛЕЙТЕНАНТА. Общее дело. Дата/Время: 20 сентября 22 года Хартии. Утро. Место: Транс–Экваториальная Африка. Шонаока. Чивези. Концлагерь Красного креста и полумесяца. ======================================= — Бардак у тебя капитан, — объявил суб–лейтенант Тино Кабреро, пожимая руку Бобби Дуайту, — Поле уже 5 часов, как твое, а огневые точки противника еще не подавлены. — Чем я их подавлю? Хером? – проворчал тот, — Эти пидорасы сообразили, что мы не стреляем по вольере, и поставили пулеметы по бокам от нее. Если из гранатомета… — Понятно, — перебил Тино, — А твои снайперы? — Снайперам их не достать, — вмешался Адам Эрроусмит, — Мертвая зона, я отсюда вижу. — Неужели ничего нельзя сделать! – в отчаянии крикнула Кейт. Фарли мягко обнял жену за плечи. — Дорогая, не мешай солдатам работать. Суб–лейтенант снова прильнул к дальномеру. Длинная решетчатая вольера, разбитая на одиночные клетки, слева примыкала к 2–этажному кирпичному корпусу, занимаемому противником, а справа – к будке из листовой стали. — Короче, так, — сказал он, — С двумя пулеметчиками в будке разберемся потом. Сначала надо нейтрализовать тех, что за кирпичными стенами. — Навесным огнем через верх? — спросил лейтенант Эрроусмит. — Нет, Адам. Если хоть одна граната взорвется на крыше, то наших подзащитных может накрыть осколками. Я предлагаю использовать само здание против тех, кто там внутри. Если мы подобьем опоры левой стены, то здание повалится влево, так? — Чем ты его подобьешь? Хером? – поинтересовался Дуайт. — Спиттером, — ответил Кабреро, — Надо только понять, как идут несущие конструкции… — Я могу нарисовать, — вмешался Фарли, — Я 3 курса учился на строительном факультете. Это здание типовое, оно очень просто устроено. — ОК! Рисуй как можно быстрее!… – сказал суб–лейтенант, и повернулся к бойцам своей маленькой группы, — Парни, приведите спиттер в боевое положение вон на той позиции. Примерный ориентир прицеливания – середина цоколя этой гребаной коробки. Бобби, скажи своим стрелкам, пусть прижмут противника плотным огнем на ближайшие три минуты. Я не хочу, чтобы моим парням мешали работать. — ОК, — коротко отозвался капитан Дуайт и взял с походного столика старую армейскую рацию образца, наверное, еще времен холодной войны. Кейт Палмерстон тронула суб–лейтенанта за плечо. — Извините, офицер, но, может быть, есть смысл предложить им переговоры? — О чем? – удивился меганезиец. — Например, что вы их отпустите, если они освободят узников. — Во–первых, – ответил он, — исламисты нам не поверят, а во–вторых, нельзя их отпускать, они начнут терроризировать местное население. — И, в–третьих, — добавил американский лейтенант, — если мы им покажем, что нам нужны именно узники, а не, например, какой–то один из них или вообще что–то другое в вольере, то они точно сделают из узников живой щит и тогда пиши: пропало. В этот момент утренняя тишина взорвалась ожесточенной, но совершенно бесплодной перестрелкой. Пули звонко щелкали по бетонным плитам блок–поста с одной стороны и по кирпичным стенам и листовому металлу – с другой, не причиняя никакого вреда ни осажденным, ни осаждающим. Единственной целью этой траты патронов было: не дать осажденным беспокоить звено меганезийцев, устанавливающих спиттер на позиции. Прошло три минуты, и огонь начал стихать, а потом и вовсе наступила тишина. — Эта херня реально может снести кирпичную стену? – недоверчиво спросил Дуайт. — Представь, что в стену на полной скорости влетит 50–тонный грузовик, — предложил Тино, — как думаешь, что будет? — Будет то, что надо, — сказал капитан наемников, — но эта херня не похожа на грузовик. — Еще как похожа, — буркнул Эрроусмит, — Нам про это рассказывали по теме «оружие вероятного противника». Электродинамическая пушка вроде тех, что стоят на наших эсминцах «Zumvalt», но маленькая. Там специальный химический электрогенератор, и электромагнитное поле разгоняет снарядик размером с мандарин до пяти километров в секунду. Этот дивайс придумал какой–то норвежец, больше ста лет назад. — Доктор Беркеленд из Осло, в 1900 году, — уточнил Кабреро, — Большого ума человек. — Вы сказали «вероятного противника»? — встряла Кейт. — Да, мэм, — подтвердил американский лейтенант, — Считается, что Меганезия, Китай и Нуэва–Гранада – это вероятные противники Североатлантического Альянса. — Но почему?! – воскликнула она. Адам Эрроусмит равнодушно пожал плечами. — Не знаю, мэм. Я не политик. У меня другая работа. — Нужен же дяде Сэму предлог, чтобы лезть в карман налогоплательщика, — предложил свою версию капитан Дуайт. — Ведь теракты в США устраивали не они, а арабы–исламисты! – продолжала Кейт. — Что вы ко мне пристали мэм? Если бы это от меня зависело, на месте Аравии был бы один большой Суэцкий канал… О, черт… В общем, я этого не говорил. — Все равно я не понимаю, — вмешался Дуайт, помогая американцу выйти из щекотливой ситуации, — как болванка размером с мандарин может так вмазать? — Я тебе просто объясню, — ответил Тино, — 50–тонный грузовик разгоняется до 50 миль в час за счет сгорания литра топлива. Если тот же литр потратить на разгон болванки, то у нее будет та же самая энергия. По ходу, физика так устроена. Фарли Палмерстон поднял руку, привлекая внимание меганезийца. — Я нарисовал в общих чертах, но я торопился, и получилось очень схематично. — Отличный рисунок, — возразил суб–лейтенант, глядя в его блокнот, — Мне все понятно. Он вынул из кармана woki–toki и распорядился: «парни, прицел параллельно грунту, в стену на полметра вправо от левого угла коробки, огонь по готовности». Следующие полминуты ничего не происходило, а затем, массивный раструб на стволе спиттера вдруг соединился с углом кирпичного здания толстым огненным шнуром. Еще мгновение, и по ушам ударил оглушительный грохот, а левая стена стала проваливаться вниз. Кирпичную коробку повело влево и вперед, послышался громкий хруст ломающихся перекрытий, плоская крыша раскололась пополам и провалилась внутрь, фасад треснул, частично рассыпался, и все накрыло облако рыжей пыли. Из будки на другом конце вольеры бессмысленно простучала пулеметная очередь. Тино Кабреро удовлетворенно хмыкнул и повернулся к капитану наемников. — Бобби, прикажи своим парням запустить десяток гранат по навесной, внутрь коробки. Дуайт снова взял в руки рацию и через пару минут стрелки, оседлавшие каменную осыпь менее, чем в 500 метрах от здания, аккуратно «положили» внутрь руин 40–мм гранаты из подствольных гранатометов: ровно 10 штук, как в аптеке. По расчетам Тино, людей в вольере должна была защитить от взрывной волны и осколков уцелевшая правая стена здания, и этот расчет оправдался. Правда, крыша вольеры от толчков провалилась, но, поскольку она была легкой, вряд ли ее падение могло вызвать серьезные травмы. Оставалось разобраться с пулеметчиками в будке. — Как на счет того, чтобы дать нам тоже чуть–чуть повоевать? – спросил американец. — Надеюсь, ты не побежишь в лобовую атаку с криком «Ки–йа!»? – спросил Кабреро. — Да нет, я спокойно пройду по мертвой зоне. Действия лейтенанта Эрроусмита, снятые на видеокамеру, подтвердили его репутацию полного отморозка. В спокойном темпе пробежавшись около мили по дуге, он оказался слева от развороченного спиттером и гранатами здания на одной линии с будкой. Оттуда он двинулся к руинам, поднялся по обломкам фасадной стены, пробежал по уцелевшей продольной балке, по всему верху вольеры и очутился в шаге от крыши будки. Взял из кармана своей жилетки–разгрузки маленький предмет, похожий на куриное яйцо цвета хаки, аккуратно забросил его в вентиляционное отверстие, спрыгнул на землю и упал лицом вниз. Через секунду внутри будки грохнуло, а из всех щелей пополз сизый дым. — Браво, Адам, — крикнул Кабреро. — Дело техники, — скромно откликнулся Эрроусмит, поднимаясь и отряхиваясь. – Идите сюда, и займемся гражданскими лицами. — Минутку, — ответил меганезийский суб–лейтенант, набрал пятизначный код на своем woki–toki и сказал корокое словосочетание: «avatea heiva» (праздничный полдень). ======================================= 71 – КИТАЙСКИЕ ГЕОЛОГИ спецназначения. Дата/Время: 20 сентября 22 года Хартии. День. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу. Саут–Нгве, район сейсмических разрушений. ======================================= — Офигеть! Никаких Гималаев не надо!.. Пума, а сфоткай нас еще вот здесь. Сейчас, мы примем какую нибудь позу… Олаф, иди сюда…. — Смотрите, не гребанитесь оттуда, — сказал Рон, с некоторым беспокойством наблюдая акробатические упражнения шведской парочки на каменном карнизе, выступающем из почти отвесной стены высотой метров 300, образовавшейся при обвале части горы Нгве. — Мы в Норвегии, на Ютунхеймене еще и не такое устраивали! – жизнерадостно сообщил Олаф, — Правда, там у нас было снаряжение… Эх, сюда бы крюки, кошки и трос… — Пума, мы в позе! – крикнула Фрис, довольно опасно повисая на шее Олафа. — Готово, сфоткала, — крикнула в ответ африканка, — Давайте, слезайте. — Ребята, идите сюда! — Заорал Керк, невидимый с их позиции, поскольку, вместе с Юн Чун, находился за неровной грядой циклопических обломков — вероятно, фрагментов бывшей вершины, обрушивхся сюда более, чем с километровой высоты. — А что там? – спросила Пума. — Мы с Юн открываем ювелирный магазин, — ответил военфельдшер, — Сейчас, по ходу, рекламная акция. Красивым девушкам – украшения с витрины в подарок! — Мне тоже? – на всякий случай спросила она. — Конечно! Рон выберет тебе розовый берилл под цвет твоего длинного языка. — А это важно, чтобы под цвет языка? — Не важно, главное, чтобы было красиво, — ответил Рон, наблюдая, как шведы уверенно преодолевают 10–метровый спуск, мгновенно находя на совершенно гладкой, казалось бы, стене, выступы и трещины, пригодные для зацепа. — Ну, где вы там? – крикнула китаянка. — Юн, не торопи ребят, — ответил Рон, — они сползают, а это дело ответственное. — Ладно… Тогда мы пока наковыряем этих штук… Из–за гряды донеслись глухие удары камнем по камню, затем скрежет и хруст, а затем недовольное ворчание Керка по поводу вероятной судьбы его нового складного ножа, используемого китаянкой в качестве долота. Пума дернула Рона за рукав. — Скажи, а правда здесь похоже на другую планету? — Ну… — он на секунду задумался, — … Точнее будет сказать, что фантастические фильмы про другие планеты снимают обычно в местах, вроде этого. — А откуда киношники знают, что на других планетах именно так? — Вообще–то, они не знают, — ответил он, — Просто они думают, что на других планетах все должно быть не так, как в обычных местах на Земле. На самом деле, если взять, например фото с Марса, то их можно запросто спутать с пустыней Калахари, которая всего в тысяче миль к югу от нас. — А зачем тогда туда летать? Рон почесал в затылке. — Вообще, как я понимаю, главное дело – это колонизация. На Земле людям скоро станет тесно. Кое–где уже тесно. Женщинам становится страшно рожать детей, потому что, хер его знает, найдется ли этим детям место, где жить. Получается полная фигня. — А в учебнике написано, что на других планетах нет воздуха, а если даже есть, но такой, которым нельзя дышать, — заметила африканка. — Воздух можно сделать! – Крикнула Юн. — Сделать воздух? – недоверчиво переспросила Пума. — Сделать можно все, — подтвердил Рон, — Вопрос в том, как быстро и какая цена. — Вы, меганезийцы, не умеете мечтать! – откликнулась китаянка. — Угу, — фыркнул Рон, — Мы, по ходу, тупые. Сидим под пальмами, жрем кокосы. Фрис и Олаф, в рекордном темпе завершив сползание, подбежали к ним. — Где кокосы? – поинтересовалась шведка. — На Марсе, — ехидно ответил Рон, — Будут, когда Юн сделает там воздух. — Если бы все люди были такими скептиками, — донеслось из–за гряды, — то они до сих пор жили бы в пещерах и ходили в шкурах! И вообще, что вы там застряли? — Пошли грабить ювелирный магазин, — сказал Олаф, — Я всю жизнь об этом мечтал. В том месте, которое обнаружили Юн и Керк действительно было, что грабить. Широкий скол в теле циклопической каменной глыбы высотой в два человеческих роста открывал вкрапления мелких, почти прозрачных кристаллов нежно–розового оттенка. — А я думала, бериллы зеленые, — заметила Фрис. Юн кивнула. — Обычно да, но берилл может быть почти любого цвета, это зависит от примесей. Вот такой называется «морганит», он может быть окрашен примесями ванадия, лития или элементов из группы железа. Это – драгоценный камень IV порядка. А порода, которая вокруг него – называется «пегматит». Она может содержать бериллий, литий, торий, лантан, уран, и много чего еще. Я не видела результатов химическго анализа, но, по–моему, здесь очень богатое месторождение. Это, а также то, что дозиметр показывает радиационный фон почти в 80 раз выше среднего природного, подтверждает версию… — Почему ты такая подозрительная? — перебил Керк, — Этот самый фон есть у всех пород, содержащих уран – и что дальше? Может быть, мпулуанцам просто подфартило с этим землетрясением? Раз – и открытое месторождение. Греби бульдозером. Тебе что жалко, что хорошие ребята немножко разбогатеют? — Мне не жалко, хотя я опасаюсь, что простые мпулуанцы ничего от этого не получат, а наоборот, их будут только сильнее эксплуатировать, потому что социальный строй… — Попробуй, поэксплуатируй их, — перебил Олаф, — Тут в каждой семье по три автомата. Про отдельных терминаторов (швед кивнул в сторону Пумы), я просто молчу. — Не обзывайся, – обиженно буркнула Пума, наперегонки с Фрис выковыривая острым куском обсидиана кристаллики морганита. — Я не обзываюсь. Я просто объясняю Юн, что тебя не так–то просто эксплуатировать. — Мой мужчина всегда меня эксплуатирует, — сказала африканка, — Особенно на кухне. — Чего ты гонишь? — возмутился Рон, — Уже и сварить суп — эксплуатация? — Не очень большая, но эксплуатация. Понятно, что если ты мой мужчина, то мне надо тебя кормить, чтобы ты мог работать, и чтобы у тебя стоял хер, но… — А вот сейчас кто–то получит по ушам… Рон, с мрачным и решительным видом направился к ней. Пума, бросив свой инструмент, мгновенно взлетела на верхушку каменной глыбы, и оттуда наябедничала. — А еще мой мужчина меня бьет! — Тяжелая и беспросветная жизнь ждет молодую женщину в традиционной океанийской семье, под деспотичной властью грубого и брутального мужчины, — менторским голосом произнесла Фрис, — Я извиняюсь за оффтопик, а можно вывозить из Мпулу драгоценные камни? Какие тут ограничения для туристов на этот счет? — Запрещено добывать машинным способом без лицензии, и запрещено вывозить больше, чем ты сможешь поднять, — проинформировал Керк. — Что, и только? — удивилась шведка, — А если я найду алмаз в сто карат? — Покажешь на таможне, при выезде. Там сделают фото, и напишут бумажку. — Это неправильно! – заявила Юн, — Так у них вывезут очень много драгоценностей. — И привезут еще больше денег, — в тон ей добавил военфельдшер, — Когда один француз, геолог любитель, пару месяцев назад нашел под Мпондо изумруд на 35 карат, президент Нгакве специально приехал и поздравил парня. Теперь рядом с тем местом, где он нашел камень, сделали кемпинг, и туристы уже оставили там больше денег, чем стоят двадцать таких изумрудов. Простая экономика. — Юн, это, наверное, твои геологи летят, — сообщила устроившаяся на вершине каменной глыбы Пума, и ткнула пальцем в сторону восточного сектора неба. Олаф поднес к глазам бинокль и скептическим тоном произнес: — Если это геологический вертолет, то я здорово отстал от жизни. — Пойду встречать, — лаконично сказала китаянка, пропустив мимо ушей его замечание. — Я тоже хочу их встречать! – заявила Пума, — Но пусть Рон не бьет меня по ушам. — ОК, я тебя потом, дома побью, — весело пообещал он, — Если не забуду. … На широкой площадке у подножия колоссальной осыпи, вызванной землетрясением (по версии официальных властей Мпулу), или атомным взрывом (по версиям недоверчивой прессы), или колдовством «фтуту» (по версии местных жителей), собралось с десяток репортеров – всем было интересно послушать мнение доктора Ливэй Ву, геофизика из университета Ухань, и доктора Атала Чанди, тоже изветного геофизика, консультанта индийского консорциума «Gondwana–Geo» (оба собирались прибыть сюда на вертолете с китайского крейсера «Наутилус»). Вертолет приближался, и становилось видно: это не какая–нибудь летающая фитюлька, а мощный 15–тонный «Changhei». Репортеры, отходя подальше от центра площадки (мерно крутящиеся лопасти 20–метрового ротора внушали им кое–какие опасения) начали строить версии относительно научного оборудования, для перевозки которого мог понадобится большегрузный вертолет. Тем временем, «Чангхей» неожиданно–тихо опустился на площадку, бортовые люки раскрылись, и из них проворно попрыгали десятка четыре китайцев — крепкие молодые парни в тропическом камуфляже. Распугивая репортеров пронзительными гудками, к вертолету подкатила автоцистерна и грузовой фургон. Мгновенно обменявшись с шоферами парой фраз, одна группа парней стала тянуть шланг от цистерны, а другая –таскать какие–то небольшие контейнеры из фургона в вертолет. Трое (один из которых, вероятно, был руководителем группы, а двое тащили какой–то большой пластиковый ящик) уверенно направились к кампании, только что спустившейся с осыпи. — Товарищ Юн Чун? – спросил руководитель. — Да, — ответила китаянка, — а вы… — Геологи, — сообщил он, — Вот, привезли вам специальный научный прибор (он дал знак своим спутникам, и они поставили тяжелый ящик на грунт). Мы приносим извинения, что не успеем поднять его до места работ. Мы очень торопимся. — Не вопрос, поможем, — успокоил его Керк. Рон и Олаф кивнули в знак солидарности. — Спасибо, товарищи, — серьезно сказал тот. — Пардон, а где доктор Линвэй и доктор Чанди? – спросил Джек Хартли. — Они летят следующим вертолетом. Извините, мы торопимся. Все сорок китайцев, так же организованно и быстро, полезли обратно в вертолет, лопасти ротора опять раскрутились, тяжелая машина лениво взмыла в небо и взяла курс на запад. Фургон и автоцистерна уехали в сторону расположенного невдалеке скопления огромных ангаров, за забором с транспарантом: «Mpulu Experimental Geological Group — MEGG». Ллаки легонько хлопнула задумавшуюся Жанну по спине. — Давай посмотрим, что они такое привезли. — Давай, — согласилась канадка, пытаясь на ходу сообразить, что означало представление, которое только что состоялось у нее на глазах. Юн Чун, успевшая вытащить из ящика техническое описание, радостно сообщила: — Это – сканирующий лазерный анализатор твердых проб. Очень полезная вещь. Можно определять квоты всех тяжелых элементов в образце. Просто засовываем камешек, и… — Еще одни геологи, — перебила ее Пума, показывая пальцем в небо. Второй «Чангхей» повторил путь первого с точностью до мелких деталей. Те же сорок крепких парней, заправка из автоцистерны, загрузка контейнеров из фургона, вынос еще одного специального научного прибора, и его укладка к ногам очаровательной Чун Юн. — Геологический эхолокатор, — сообщила она, — Тоже очень хорошая вещь. Можно видеть профили пустот и разломов на глубине до сотни метров. — Эти два ящика обязательно было возить на отдельных вертолетах? – спросила Пума. — Ну, как тебе сказать? – китаянка задумалась в поисках ответа. — Не так уж давно, — заметила Жанна, — я видела экологов, которые были чем–то очень похожи на этих геологов. Могу даже вспомнить место: озеро Тукаса, в Танзании. Рон жизнерадостно улыбнулся: — Ага, было дело. Но мы тогда там отдыхали, а эти китайские ребята – работают. — Послушайте! – воскликнула канадка, — Кто–нибудь может мне объяснить, что тут происходит? Я же вижу, что это не геологи, а солдаты. — Я могу, — ответила Ллаки, — но не всем репортерам, а только тебе, и по секрету. ОК? — ОК, — подтвердила Жанна. — Это — гуманитарная операция в соседнем Шонаока, — сообщила африканка, — китайцы гуманизируют с запада, с гор Итумбо, а мы — с востока, через границу. Я как раз сейчас туду еду. Тут недалеко. Могу взять тебя в кампанию. Что скажешь? — Кто тебя сопровождает? – спросил Керк. — Зачем? Что я, маленькая? — Нет, — отрезал он, — звони команданте, пусть подсадит к тебе хоть одного стрелка. — Ну, это пока он найдет лишнего стрелка… — Давай, я с тобой съезжу? – предложил Рон. — Так ты же в отпуске, — напомнила Ллаки. — Я вообще больше не в армии, — уточнил он, — Я теперь эксперт оружейной фирмы. Но стрелять–то я не разучился, прикинь? — И я – тоже! — вставила Пума. — Может, останешься с ребятами? — спросил ее Рон, — Я не очень надолго. — Тогда и я не очень надолго. Но вдруг ты задержишься? Кто тебя там накормит? Рон погрозил ей пальцем. — Ты очень упрямая женщина с ужасным характером. — Да, — согласилась она, — Я пойду, принесу наши автоматы и разгрузки с магазинами. Ллаки повернулась к Жанне. — Ну, как, едешь с нами? Канадка почесала в затылке, глянула в небо (на посадку как раз заходил третий по счету вертолет с «геологами»), и решительно сказала. — Не смотреть же этот «День сурка»? К черту! Еду с тобой. … ======================================= 72 – ЭМИР и ПИЛОТ. Острый конфликт культур. Дата/Время: 20 сентября 22 года Хартии. День. Место: Воздушное пространство Эфиопии. Борт транспортного самолета ВВС Сарджа. ======================================= У первого пилота Герхарда Штаубе было отвратительное настроение. Пожалуй, еще ни разу за 42 года жизни ему не было настолько мерзко и тошно, как сейчас, когда он сидел за штурвалом «Airbus–EX» — огромной, 80–метровой машины с рабочим весом 600 тонн, летящей на юго–запад над однообразным ландшафтом середины Африканского Рога. Он проклинал свою профессию – хотя очень любил летать, и был прекрасным летчиком. Он проклинал тот день, когда познакомился с этой грязной арабской сволочью, министром Османом Хакимом. Он проклинал день, когда подписал этот сраный контракт с эмиром Тариком Аль–Акканом, и переехал из чистого и ухоженного Франкфурта в пропахший нефтью и говном Сарджа. Но больше всего Герхард проклинал тот день, когда принял ислам. Теперь он понимал, что его тщательно вели к этому шагу. Все эти разговоры о двойной надбавке для правоверных, о красивой вилле на берегу залива, которая будет подарена ему, Герхарду, лично эмиром Тариком. И еще — о четырех юных прекрасных девушках, никогда не знавших мужчины – опять–таки в подарок. Эмир Тарик щедр, и заботится о том, чтобы у его правоверных слуг все было хорошо в личной жизни. Потом, через полгода, Герхард понял, что ему ни черта не подарили. В Сарджа все до последнего гнилого финика принадлежало Эль–Акану. Все остальные могли только пользоваться его щедростью, и только если он был к ним расположен. Тот, кто потерял расположение эмира – моментально лишался всего, в т.ч., порой и жизни. Тот, кто хоть раз осмелился перечить эмиру – терял его расположение автоматически. Итак: Герхард Штаубе, пилот первого класса, сертифицированный эксперт «International Civil Aviation Organization» (ICAO), стал рабом вонючего зажравшегося араба, капризного подонка в двадцатом поколении – причем стал им совершенно добровольно. Он сам себя продал в рабство за возможность пользоваться идиотской виллой на заливе, и трахать четырех молодых тупых телок, которые стремительно превращались в жирных жадных коров. И вот что интересно: слуги на вилле (они, разумеется, тоже являлись рабами эмира) сразу доложили Его Сраному Величеству, что почтенный Ибраим (таково было официальное имя Герхарда, мусульманина и гражданина Сарджа) подозрительно печален. Благодаря этому, Герхард, уже понявший, что надо смываться из этого эмирата, оказался лишен возможности выехать из страны. Конечно, нашелся благовидный предлог: эмир Тарик желает, чтобы его пилот всегда был под рукой – это почетный знак расположения… Второй пилот Бахри Мусаваи, (ленивый кретин, которого вообще нельзя подпускать к пульту управления), негромко рыгнул, и уставился на приборную панель. Он мало что понимал в показаниях приборов, но его знаний хватало, чтобы увидеть: самолет идет в заданном направлении со скоростью 990 км/час на высоте 12000 метров. Убедившись в этом, Бахри вернулся к тому, чем занимался до того: к разглядыванию фото в журнале «Playboy» (по правилам эмирской цензуры, многие части женских тел были замазаны черным маркером, но Бахри это не мешало — он шумно дышал и часто облизывал губы). Герхарду стало уже окончательно тошно, он закурил сигарету и задумался о текущей ситуации. О том, что дело — дрянь. Не вообще, а конкретно сейчас. С точки зрения международных гражданских служб, этот «Airbus–EX» авиакомпании «South African Airways» (SAA) выполнял чартерный рейс EQ–134 Сарджа – Кейптаун с 540 пассажирами на борту. Фактически, аэробус SAA отогнали на резервную полосу, пилотов арестовали, а пассажиров отвезли не к самолету, а в одно из служебных зданий аэропорта, и там блокировали. В воздух поднялся другой аэробус – тот, которым сейчас управлял Герхард Штаубе. В салоне вместо гражданских пассажиров, находились 600 сарджайских десантников. Им предстояло прыгать с 3000 метров над пунктом Чивези в стране Шонаока и вступать в бой с правительственными силами этой страны. Обычный «Airbus–EX» непригоден для организации десантов, поэтому в его конструкцию внесли ряд изменений. в т.ч. был усилены несущие элементы, корпус, изменена схема работы автоматики, а в днище встроены широкие грузовые люки с выдвижные желобами. После выброски десанта, Герхарду полагалось лечь на обратный курс, а самолету SAA — взлететь с многочасовым опазданием, когда самолет, выполняющий фальшивый рейс, приземлится в Сарджа… или если будет ясно, что он никуда никогда не приземлится. У Герхарда начало возникать предчувствие, что все закончится вторым вариантом. О том, что ему надо будет выполнять не обычную авиаперевозку, а такую, ему сообщили лишь перед самым вылетом. До того он не знал, и знать не хотел ни о какой стране Шонаока, затерянной где–то в Центральной Африке, между Мозамбиком, Конго и Анголой, но в сложившейся ситуации у него возникло понятное желание выяснить, куда же он летит. Наличие бортовой рации и наушников, позволяло сделать это, не привлекая внимания второго пилота Мусаваи. Его любопытство удовлетворил первый же новостной канал. Радио Аддис–Абеба: «… стремительное расширение военно–политического кризиса в Конго–Самбайском регионе. Аналитики полагают, что геноцид мусульманской части населения страны Шонао, начавшимся сразу вслед за громким скандалом с торговлей органами, изъятыми у военнопленных, является заранее спланированной акцией. Тот факт, что на обращение президента Ндунти, формально адресованное правительству соседней республики Мпулу, тут же отреагировали власти США, Китая и Меганезии, указывает на предварительные соглашения. Сейчас в Шонаока действуют спецвойска США и Меганезии. Атомный крейсер «Наутилус» ВМФ Китая выдвинут к побережью Танзании. Только что пришло сообщение: ВВС Меганезии нанесли удары по базам оппозиции, выступающей против президента Ндунти. Незадолго до этого, репортеры наблюдали воздушную переброску китайских коммандос через территорию Мпулу…». Из этого потока информации Герхард смог уяснить, что в Шонаока, активно действуют военные группировки трех развитых стран и, если он начнет показывать там фокусы с десантом, его, вероятно, просто собьют, чтобы не путался под ногами. Но поди, объясни это придурку Мусаваи, у которого интеллекта хватает только на порно–журналы… Не зная, что делать, первый пилот погасил окурок, и сразу прикурил новую сигарету. Еще через минуту он увидел эскадрилью, летящую пересекающим курсом. Он хорошо знал современную военную авиацию, и ему не составило труда определить, что перед ним: — Два турбовинтовых морских патрульных «Xun Sha» — Два многоцелевых ударных истребителя «Jianji Hongzha» — Четыре легких истребителя «Chendu» — Четыре меганезийских гиперзвуковых дрона «Glip» Они, уонечно же, видели его «Airbus», но пока не подавали никаких сигналов… Очень может быть, что и не подадут. Просто кто–нибудь из китайцев пустит ракету и разнесет его на конфетти. Или меганезиец шутя перехватит и расстреляет в упор из пулемета. На самом деле, вся эта внушительная авиа–кавалькада в стиле «military» представляла собой просто начало очередного сета игры «Тринадцать ударов молнии»: перемещение американской команды – на остров Сардиния, а команды Скандинавии – на соседний остров Корсика. Сами команды летели с крейсера «Наутилус» на двух «Хун–Ша» (а на чем еще – гражданских–то самолетов на крейсере не было). Группа истребителей была лишь эскортом, приданным для обеспечения безопасности при полете над африкано–арабскими территориями с дурной репутацией. Возможно, если бы Герхард Штауф это знал — все обернулась бы иначе, но он не был любителем телевизионных квест–шоу… Бахри Мусаваи глянул на эскадрилью, даже не поняв, что это такое, затем бросил взгляд на приборную доску, и снова уткнулся в Playboy. Герхард понял: если сейчас ничего не сделать то – крышка. Финиш. Жопа. Он огляделся вокруг и его взгляд упал на красный баллон портативного огнетушителя. Бахри даже не охнул, когда эта импровизированная дубина обрушилась ему на череп. Все. Безнадежно мертвый 2–й пилот лежит на полу кабины, и отступать некуда. У «Airbus», как и у любого современного лайнера, кабина пилотов и салон изолированы друг от друга, у них раздельные системы подачи воздуха. Отсутствие блокировки внешних люков салона подсказывало очевидное, хотя и крайне рискованное решение. Герхард надел дыхательную маску (на всякий случай) и одним движением перебросил группу тумблеров на пульте. Раздался громкий хлопок, тяжелый самолет вздрогнул, как раненое животное, и стал лениво метаться из стороны в сторону. Атмосферное давление на уровне моря составляет в среднем 760 мм ртутного столба, а в салоне лайнера оно поддерживается на уровне около 600 мм. За бортом на высоте 12000 метров давление всего около 150 мм ртутного столба. Сейчас первый пилот намеренно открыл внешние люки, вызвав взрывную разгерметизацию. Перепад давления и вихрь от ворвавшегося внутрь встречного потока воздуха, стали швырять по салону и выдувать из него наружу незакрепленные предметы (включая и неудачно расположившихся людей). Самолет начал вести себя, как говорят «нештатным образом». Кроме рывков, вызванных движением предметов и истечением воздуха, на полет влияло неравномерное обтекание воздушным потоком — из–за открытия люков нарушилась аэродинамики фюзеляжа. Риск состоял в том, что никак не предусмотренные проектом нагрузки на скорости более 900 километров в час способны были разрушить несущие конструкции самолета. Правда, на этой машине, в ходе переделок, необходимых для выброски десанта, ряд элементов был усилен именно в расчете на открытие люков в полете, но, это предполагалось на высоте 3000 при скорости 400. К счастью для Герхарда, эмир не пожалел денег на усиленные конструкции с максимально–возможным запасом прочности – на всякий случай… В период работы экспертом ICAO, Герхард изучил достаточно много случаев взрывной разгерметизации (в т.ч., — похожих на тот, который он сам только что создал). Турция 1974 год: у аэробуса на высоте 7000 грузовой люк раскрылся, воздушный поток оторвал люк вместе с куском обшивки. Из–за повреждения гидравлики самолет потерял управление и врезался в гору. Конго 2003 год: у аэробуса на высоте 11000 раскрылся грузовой люк в хвосте. Из салона выдуло около ста пассажиров, но инженерные системы не пострадали. Аэробус ушел на малую высоту, летел с открытым люком 2 часа и успешно приземлился в Киншасе. Случаев было много, и таких, как в 1974, и таких, как в 2003. Все зависит от прочности корпуса в районе открывшегося люка. Пока, этот «Airbus» не демонстирировал никаких признаков разрушения. Он только потерял скорость до 800 км в час, самопроизвольно упал до 11500, и неохотно «слушался» пилота. С момента разгермитизации прошло 15 секунд. Герхард посмотрел на мониторы видеокамер в салоне. Известно, что здоровый человек может перенести декомпрессию на высоте 15000 метров, происходящую за 0,2 секунды, но через 20 секунд, гипоксия выключит сознание — если, конечно, человек не доберется до кислородной маски. Сарджайские десантники были здоровыми людьми. Многие из них пережили декомпрессию, добрались до масок, которые автоматически упали с потолка и повисли на шлангах, и сейчас пытались вдохнуть оттуда что–нибудь. Ничего не получалось, Штаубе отключил подачу кислорода в аварийную дыхательную систему салона. Он знал, что если не дать кислород или не снизиться, то гипоксия и 50–градусный холод нижней стратосферы убьет этих людей примерно за 5 минут. У него в голове крутились всякая чушь: например, что многие из этих молодых парней первый и последний раз в жизни увидели снег. В салоне все было покрыто тонкими снежинками, образовавшимися при вымерзании влаги из воздуха. Штаубе потер виски, чтобы как–то сосредоточится. Эскадрилья приближалась. Надо было делать следующий шаг. Первый пилот несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул, и сказал в микрофон: — Всем, кто меня слышит! Это «Airbus–EX», SAA, EQ–134 Сарджа – Кейптаун. У меня разгерметизация салона, открылись люки, самолет плохо управляем. Прошу помощи! Один «Глип» и один «Ченду» отделились от эскорта, выполняя разворот к аэробусу. — Это группа «Fulmine–13», слышим тебя, Эйрбас. Мы здесь. Ты можешь дотянуть до Найроби? Тут всего 300 миль. Мы договоримся о полосе и поможем тебе при посадке. Штаубе, с 600 трупами в салоне (минус те, кого выдуло) и еще одним в кабине, не надо было в Найроби. Любой техник поймет, как и почему они умерли. У эмира много денег, он их не пожалеет, желая получить в свои руки пилота, убившего его отборных солдат. Кения – это одна из самых коррумпированных стран мира. Эмир сможет договориться, чтобы убийцу очень быстро выдали сарджайским органам юстиции… — Спасибо за помощь, Фулмине, но я боюсь трогать рули. Машина странно реагирует. Я хочу попробовать медленное снижение на прежнем курсе. Возможно, на малой высоте мне удастся закрыть люки, сейчас ничего не выходит — похоже, там что–то замерзло. Герхард врал, не задумываясь ни о том, как потом объясняться, ни о том, куда он летит. Главное – подальше от Сарджа, и от цепких рук эмира. Пока вранье проглатывалось. — ОК, Эйрбас, но учти, что после Найроби до следующего аэродрома с 3–километровой полосой, придется лететь еще 300 миль. А сейчас я гляну, что у тебя с люками. Первый пилот увидел, что «Ченду» возвращается в строй эскадрильи. Значит «я» — это дистанционный оператор «Глипа». Он, наверное, сидит в удобном кресле, и пьет кофе. «Боже, как я хочу просто сидеть на земле и пить кофе», — подумал Герхард, глядя, как серебристый летающий ромб выполняет такой крутой разворот, при котором пилота–человека расплющило бы в лепешку центробежной силой. — Эйрбас, у тебя приоткрыты пассажирские двери и 5 грузовых люков в днище. Таких люков на этой модели вообще не должно быть. Что у тебя за самолет? Герхарду оставалось только вдохновенно врать дальше: — Самолет переделали по заданию авиакампании. Мне с самого начала это не нравилось. Оператор «Глипа» пару секунд переваривал эту информацию, а потом Герхард услышал его разговор с кем–то, видимо находящимся в операторской рубке. — Брют, ты можешь позвонить в Иоханнесбург, ЮАР, в «South African Airways»,? Надо спрость, что у них за конструкция Airbus–EX на линии Кейп–Эмираты. — А чего там такое? – послышался заинтересованный женский голос. — По ходу, они вставили ему в брюхо 5 каких–то люков, — пояснил оператор, — и всю эту гребаную самодеятельность раскрыло на 12 тысячах. — Дай посмотреть… Ого, ну и херня. ОК, уже звоню. … Уроженка Новой Каледонии, Брют Хапио, профессионально занималась не тем, что над землей а тем, что под ней. Иначе говоря, она была горным инженером. В операторской рубке на базе Глориоз–Лийс она оказалась лишь потому, что «сарделька» (т.е. грузовой дирижабль), до озера Удеди в Шонаока, задерживался, и ей было нечего делать. Как тут не зайти и не пофлиртовать с мальчишками из дежурной патрульной вахты? C другой стороны, она, как типичная молодая меганезийка, в общих чертах разбиралась в авиации (правда, в легкомоторной, но это уже детали). Что касается сквалыжничества по поводу техники, то этому искусству каждый горный инженер, и каждый меганезиец учатся с детства. Последовательно обхамив по телефону секретаря офиса «South African Airways», и менеджера по работе с трудными клиентами, она добралась до дежурного инженера–инспектора Овидия Кливли. Здесь она наткнулась на достойного собеседника и, после обмена любезностями типа «метан тебе в штрек» и «гуся тебе в турбину», дело дошло до дела. Итогом было уверенное заявление Овидия: — Клянусь пробкой и штопором, это ни хрена не наш самолет! — А чей? – резонно поинтересовалась Брют. — Меня не парит, чей, — ответил он, и через секунду добавил, — О, черт, а где наш–то?! — Упс, — сказала новокаледонка и, почесав пятерней типичную для melano проволочно–жесткую черную шевелюру, заключила, — По ходу, четкий терроризм. Давай, бро, зови свое гестапо, а я позову свое. … ======================================= 73 – ЛОКАЛЬНАЯ ВОЙНА является скоротечной. Дата/Время: 21 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Ключевые точки театра боевых действий. ======================================= * Шонаока. Недалеко от границы с Мпулу. Около 3 после полудня. Совсем недавно (по календарным меркам) батальон команданте Хена, национального героя Мпулу, стремительно прокатился по стране на грузовых китайских трициклах «Jinlo» и, на берегах озера Уква, поставил жирную кровавую точку в бесконечной, как тогда казалось, гражданской войне. Сейчас те времена уже выглядели полумифическим далеким прошлым, но этот концепт трициклов так и остался базовым для Народной Мотопехоты Мпулу. Правда, «Jinlo» производства китайской компании «Hong–Foton» сменились подозрительно похожими на них «Jibo» мадагаскаро–меганезийской фирмы «Malgi–Apu» (рабочая сила в мадагаскарском Мадзунга была дешевле, чем в Гуанчжоу, а до Африки – рукой подать: 300 миль морем, и товар уже в Мозамбике). Правление «Hong–Foton», естественно, выразило возмущение таким наглым плагиатом. Мадагаскарцы ответили меганезийским афоризмом: «Присвоить и скрыть – это кража, подсмотреть и улучшить – это прогресс», добавив еще, что китайский «Jinlo» слизан с германского трицикла «Tempo» 1926 года. Все мы тут честные. Китайские бизнесмены плюнули на этот бесперспективный спор, и в порядке компенсации, слизали документацию нового флаера австралийской корпорации «Air–Borne», и занялись его производством под своей маркой. Возмущенным австралийцам прямо заявили: «Вы все там в, южном полушарии, одна банда жуликов. Сколько у вас не воруй – все равно своего не вернешь»… — … Короче, как обычно, все со всеми разосрались, — завершила Ллаки свою короткую лекцию о рождении 7–местного трайка «Джибо», на котором, в данный момент, ехали четверо: сама Ллаки (за рулем), Рон и Пума (у правого и левого борта соответственно, держа штурмовые винтовки на коленях), и Жанна (между ними, с видеокамерой). — Откуда в вашей армии столько этих машинок? – спросила канадка, вертя головой то влево, то вправо (со всех сторон – одна и та же картина: «джибо», набитые солдатами, медленно ползли параллельными колоннами по «дорогам бушменов» — почти скрытым среди высокой травы тропам, прорезающим плоскую, слегка холмистую саванну). — Правительство купило пятьсот штук для наших фермеров, — пояснила Ллаки, — После гуманитарной операции, машины будут их, они будут резервисты, а на «джибо» будут возить всякую еду на рынок. Очень удобно. — А если кого–то из них убьют на этой войне… В смысле, на гуманитарной операции? — Если убьют, то это плохо, — согласилась Ллаки, — Но правительство тогда даст его семье, еще один «джибо», и маленький комбайн для фермы, и еще эта семья три года не будет платить за землю. Но, я думаю, на этой операции мало кого убьют. На рассвете прошла авиация. Президент Ндунти дал нашему штабу инфо про то, где стояли мусульманские повстанцы и где – катангайские федералисты. Будем проезжать – увидишь. * Зулустан, предгорья Итумбо, 40 миль от границы с Шонаока. Около 3 после полудня. В горах дорог мало – это трюизм. Если горы расположены в слаборазвитой стране, то дорог там может не быть вообще. Из Зулустана в Шонаока через хребет Итумбо одна дорога, все–таки, есть: «Английское шоссе», построенное колонизаторами более века назад. Оно идет из Анголы в Тейжери, столицу народа зулу, поднимается по каньону ручья Чокшо за деревушкой Кмека, и далее, за перевалом Малеле, спускается в узкую долину реки Увасаи, с незапамятных времен игравшую роль границы между племенами зулу и шонао. Через реку в XIX веке британскими колонизаторами построен мост, по которому проходит шоссе, и поднимается в горы, уже на той стороне, на землях шонао. Бригада генерала Йомо Исанго, выдающегося зулусского полководца, младшего кузена инкоси Тумери, продвигалась обычной скоростью, около 25 километров в час, по своей земле и, по идее, никаких сюрпризов до заставы шонао на пограничной реке Увасаи даже быть не могло. Тем не менее, авангард трехтысячной бригады без приказа остановился в районе деревни Кмека, а командир головного батальона, майор Хифи Охага, толковый офицер, сообщил по рации, что его дозор наткнулся на непонятный блок–пост в воротах каньона Чокшо. На блок–посту группировка неясно чьей армии, несколько взводов. Флаг похож на ангольский, но нижняя полоса синяя, а не черная, а на верхней, красной полосе желтый рисунок немного другой. Фиг его знает, чей флаг. Атаковать их, или как? Генерал слегка отругал парня (только идиот будет атаковать в лоб противника, который занял ущелье, укрепился и, наверняка, оседлал соседние высоты). Далее, он приказал молодому майору выяснить, кто это и что тут делает, провести рекогносцировку, и дать точки для вероятного артабстрела. Чтобы парень не наделал глупостей, Йомо уточнил: рекогносцировку можно начать под белым флагом, в качестве парламентера. Майор Хифи Охага, как представитель потомственной зулусской военной аристократии, был парнем далеко не из робкого десятка, и через 5 минут уже катил на командирском «Хаммере», под белым вымпелом, к позициям неизвестного противника. Сидящий за рулем солдатик не принадлежал к военной аристократии, поэтому отчаянно трусил. В пяти метрах от шлагбаума (сделанного явно наспех, из подручных материалов), Хифи приказал ему остановить машину – тем более, что часовой заступил дорогу и поднял левую руку раскрытой ладонью вперед. Понятный интернациональный жест. Правая ладонь часового лежала на пистолетной рукоятке китайской штурмовой винтовки QBZ. Сам боец тоже был китайский, в форме сил быстрого реагирования ВВС НОАК. — Дальше ходить нельзя, — флегматично сообщил он на basic–english, — Граница Шонаока. — Почему это здесь их граница? – возмутился майор Охага, выходя из джипа. — Потому, что здесь стоит пограничный знак, — ответил часовой, и указал левой рукой на картонный плакатик, приделанный к алюминиевому штоку, вбитому в трещину скалы. Надпись, сделанная на плакатике толстым черным фломастером, лаконично сообщала: «STOP! Shonaoka frontier». Пока Хафи задумчиво изучал надпись, подкатила толстая тетка на старом велосипеде с двухколесной тележкой–прицепом. Часовой остановил ее все тем же жестом. — Стой! Иди туда (он махнул рукой в сторону армейской палатки, украшенной табличкой «Paper control»). Предъявишь бумаги – проедешь. — Какие бумаги?! – возмутилась тетка, — У меня куры и яйца. Я за табаком и чаем еду. — Если нет бумаг, то там тебе их напишут, — часовой снова махнул рукой в ту же сторону. — Делать вам всем нехрен, — проворчала тетка и покатила велосипед к палатке. За время этого короткого обмена мнениями, майор Охага успел многое разглядеть. Не до конца стертые следы от шасси тяжелых вертолетов. Полдюжины маленьких бронемашин, укрытых маскировочной сеткой. Недавно поставленный навес, под которым лежала куча армейских ящиков. Полевая кухня примерно на полтараста бойцов. Пулеметные гнезда с QJG 12,7 мм на треногах. Стрелков, вооруженных 35 мм гранатометами QLB. Палатку с тарельчатой антенной над крышей. В общем, понятно: за час отсюда китайцев не выбить. Полдня, как минимум, а возможно – придется возиться до утра. К блок–посту, пыхтя, подкатил древний грузовичок «Opel Blitz» (вероятно, состоявший на вооружении еще у армии Роммеля, и добравшийся за многие десятилетия из Сахары до Южного Конго). Водитель, после стандартного разговора, отправился на «Paper control». Хафи почесал в затылке и обратился к часовому. — Ты можешь вызвать старшего? Мне надо с ним поговорить обо всем этом. Китайский боец пожал плечами и дунул в алюминиевый свисток. На раздавшуюся трель, через пару минут подошел китаец немного постарше, в форме капитана НОАК. Окинув прибывшего цепким взглядом, он спросил: — Парламентер? Имя? Звание? — Майор Хифи Охага. А ты? — Капитан Гао Шанрен. Какие вопросы ко мне? — Вопрос простой: что вы здесь делаете? — Охраняем границу. А вы? – Гао выразительно кивнул в сторону деревни, на дальнем краю которой наблюдалось скопление грузовиков и легкой бронетехники. — А мы собираемся здесь пройти, — сообщил Хифи, — будешь стрелять? — Буду, — подтвердил китаец. — Тебе долго не продержаться, — заметил зулусский майор. — А мне долго и не надо, — капитан показал пальцем куда–то в сторону перевала Малеле. Хифи посмотрел туда и увидел над горами два пятнышка болотного цвета. Они красиво парили на фоне идеально–лазурного неба, коротко посверкивая солнечными зайчиками. Ну, понятно. Самолеты целеуказания. Значит, скорее всего, через полчаса – час после первого огневого контакта, сюда прилетит штурмовая авиация. К такому повороту дела бригада генерала Исанго совершенно не готова. — Надолго сюда? – спросил зулус. — Пока не сменят, — лаконично ответил китайский капитан. * Зулустан, Тейжери, королевский дворец. Около 4 после полудня. Инкоси Тумери Ка Амабо был мрачен, как грозовая туча. Очень плохо, когда правитель зулу надевает шкуру черного леопарда, а потом отказывается вести войну. Это – потеря лица. Совет вождей одобрил его решение остановить армию, когда Исанго доложил, что воевать придется не с шонао, а с чина. Разумное решение. Можно было бы не думать о потере лица, если бы он остановил армию на реке Увасаи, но он сделал это на своей земле, без боя признав, что чина будут владеть той частью гор Итумбо, которая с незапамятных времен принадлежала зулу. Тумери понимал, что сам виноват в этом позорном поражении без боя. Объявив великий поход на шонао, он толкнул генерала Ндунти под зашиту чина, а те, конечно, не удовлетворились землями шонао. Они забрали все горы по обе стороны границы. Они укрепятся здесь, а через год покатятся дальше на запад, через реку Конго–Касаи, через Восточную Анголу, до истоков великих рек Кибанга и Кванза. И у народа зулу опять не будет своей страны. Все, за что пролито столько крови, пойдет прахом… От этих размышлений о цене человеческой глупости, его оторвал звонок Чоро Ндунти. — Приветствую тебя, Тумери Амабо, — начал генерал, — я подумал, что как–то некрасиво у нас получилось. Некоторые вещи уже не исправить, но кое–что еще в наших силах. — Не говори загадками, Чоро, — ответил инкоси зулу, — скажи прямо, что предлагаешь, и чего хочешь. Я привык так. — Хорошо, Тумери. Я хочу, чтобы зулу и шонао помирились, взаимно признав за каждым из народов его земли. В тех границах, которые получились. Этого уже не отменить. Если ты согласен, то я знаю, как остановить чина. Еще я знаю, как сделать, чтобы случившееся не нанесло ущерба твоей чести. — Говори дальше, — произнес инкоси. — Мы с тобой не враги друг другу, Тумери. Нас столкнул друг с другом наш общий враг. Ты знаешь, о ком я говорю. Ты знаешь, куда исчезают бойцы, попавшие в плен на войне зулу и шонао. Ты знаешь, кто подбил тебя на этот поход, чтобы добыть мою голову. Ты лучше меня знаешь обычаи. Скажи, Тумери, разве наши предки так делали? Ты знаешь, кто устроил войну не чтобы взять землю и скот, как разрешает обычай, а чтобы вынуть внутренности из тел наших людей, и продать богатым белым, которые сидят в Женеве. Инкоси задумался на несколько секунд, а после – сказал: — Да, Чоро. Это была неправильная война. Но и тебе, и мне нужны деньги. Может быть, чина будут давать тебе деньги за то, что ты их позвал, но мне они не дадут ничего. — Я расскажу тебе, как правильно делать деньги, — ответил Ндунти. — Почему? – спросил Тумери, — Какая тебе от этого выгода? — Выгод две. Первая: ты признаешь, что новая граница – правильная, и я сделаю на этом деньги. Вторая: Мой враг, и твой тоже, навсегда исчезнет с наших земель. — Пока что, он мне не враг, — заметил правитель зулу. — Не враг ли тебе тот, кто привозит твоим людям плохие обычаи, а тебя — обманывает? — Я согласен про обычаи. Но про обман – у меня нет причин так думать. — У тебя есть причины, — возразил Ндунти, — только ты их не видишь. — Покажи, — коротко сказал зулус. — Их три, мой сосед Тумери… Ты не против, если я буду называть тебя соседом? — Называй, и говори дальше. — Да, сосед. Итак, их три. Первая: он дал тебе денег за войну со мной, но он скрыл, что против тебя будут не только мои солдаты, которых мало, и мои рекруты, которые… — Просто бараны, — перебил инкоси, — говори быстрее. — Он сделал из тебя приманку, — продолжал президент Шонаока, — Если бы ты напал, то нези, и наемники–мпулу, и янки тоже, закричали бы: люди зулу – агрессоры! И они бы пошли и отняли все твои земли, сосед. По их обычаю, так делают с агрессором. — У меня тоже есть армия! — Да, сосед. У тебя хорошая армия. Но как ей сражаться против штурмовой авиации? Тумери Ка Амабо промолчал, потому что ответ знали оба: никак. И Ндунти продолжил. — Пока они делали бы это, твой и мой враг высадил бы с самолета большой десант, 600 бойцов, на реке Луайва, у разбитого моста. Они бы ударили по моей столице, могли бы убить меня, моих советников, и сколько–то янки и нези, а потом быстро уйти по реке в Конго. Они бы ушли, а за их дела отвечал бы ты и твой народ. — Откуда ты знаешь про десант? — Оттуда, сосед, что один верный человек открыл в том самолете двери на большой высоте, где холодно и нечем дышать, и все они умерли. — Твой человек? — уточнил инкоси. — Верный человек, — повторил Ндунти, — я дам ему большую награду. И третья причина. Крааль Гамо в излучине Джамбеджи, на твоей земле, пограничной с людьми баконго. — Он купил Гамо и платит за то, что его люди живут на моей земле, — заметил Тумери. — Нет, сосед. Они не просто живут. Они так только говорят, чтобы не делиться с тобой. Они делают там бизнес и скрывают от тебя. А если что–то случится, они убегут, а ты будешь отвечать, потому что никто не поверит, что ты не знал и не имел долю. — А это ты откуда знаешь? — Иди и проверь, сосед. Только иди туда не один. — Я похож на дурака, Чоро? Я приду со своими воинами. Если он обманул меня… — Я говорю не про твоих воинов, нет, — перебил Ндунти, — Я говорю про других. Я обещал рассказать тебе верный способ остановить чина, прогнать нашего общего врага и сделать много правильных денег. Сейчас я расскажу, как обещал, потому что… — Говори дело, — в свою очередь, перебил его инкоси зулу. … ======================================= 74 – КИПЛИНГ и БАТЧЕР. Два типа колонизации. Дата/Время: 21 сентября 22 года Хартии. Вечер. Место: Транс–Экваториальная Африка. Шонаока. Недалеко от линии демаркации оккупационных зон. ======================================= Рон, около полутора часов назад сменивший Ллаки за рулем, остановил «Джибо» в паре сотен метров от длинной кольцевой изгороди сложенной из толстых ветвей кустарника и укрепленной тяжелыми камнями. За изгородью виднелось скопление круглых хижин, похожих на эскимосские иглу, только не из снега, а из веток, густо обмазанных глиной, затвердевшей, как камень на здешнем солнце. Проходы между хижинами были такими узкими, что через них с трудом могла бы проехать обычная телега. — Населенный пункт Бакебу, — сообщил он. — Такая деревня называется «крааль», — авторитетно добавила Ллаки, — Она четыре раза круглая. Дома круглые — раз, стоят по кругу – два, ограда крааля круглая — три, загон для скота в середине круглый — четыре. Ты такую еще не видела, да? — Не видела, — согласилась Жанна, — А мы сможем попасть внутрь? — Ясно, что сможем. Вот только эти ребята освободят проезд. У единственных ворот в изгороди образовалась небольшая толчея из трициклов. Десяток трициклов, основательно нагруженых алюминиевыми бочками и канистрами пытались разъехаться, не зацепив друг друга и не сломав ворота. Вокруг них довольно бестолково бегали мпулуанские солдаты и местные жители. Друг от друга они отличались только по одежде (на одних — тропическая униформа хаки, на других — накидки и юбки, в основном красно–рыжих тонов). Жестикулировали и кричали все совершенно одинаково. — Что там происходит? – спросила канадка. — Вода, — сказала Ллаки, — в краале есть колодец с прудом, а вокруг совсем нет воды. Вот все наши за ней и приехали. А места мало. — Раздолбаи, — проворчал Рон, слезая с трицикла и забрасывая автомат за спину, — Пойду, помогу им, иначе они до ночи не разберутся. Пума, присмотри за детским садом. — Я смотрю, — коротко ответила та, и сразу стало понятно, что «детский сад» (т.е. супруги Палмерстон) под надежной защитой, черта с два их теперь обидишь. Не особенно обидевшись за прозвище, Кейт и Фарли привели в боевое положение свои видеокамеры и разошлись в разные стороны, выбирая ракурсы получше. Пума выбрала пригорок примерно в двадцати шагах от «Джибо» и остановилась там, небрежно (как показалось бы несведущему человеку) держа свой «kinetiko» за пистолетную рукоятку и положив ствол на плечо. Она была похожа на овчарку рядом с охраняемым стадом. Рон, тем временем, оказался рядом с воротами крааля и был замечен участниками дорожного движения. «Нези пришел!» — громко оповестил кто–то, и меганезийский волонтер тут же оказался внутри небольшой толпы. Жанна взяла свою видеокамеру, выбрала позицию поудобнее, и стала снимать то, как он «разруливает ситуацию». Ей давно хотелось хоть раз зафиксировать подобную сцену от старта до финиша. Меганезийский инструктор не отдавал приказов, не делал повелительных жестов и, кажется, ничем не выделялся из пестрой кампании спорящих. Он как бы растворился в ней, жестикулируя и споря точно так же, как все остальные. Тем не менее, беспорядочная суета как–то незаметно утихла, все стали действовать более спокойно, а пробка у ворот начала рассыпаться, будто бы сама собой. Кажется, люди занимались ровно тем же, что и до появления Рона, но, по какой–то странной причине, только сейчас это стало приносить желаемые результаты. Жанна уже не раз задумывалась об отношении африканской публики к инструкторам – меганезийцам (или, по–местному — «нези») и на память всегда приходила ода Киплинга «Бремя белых»: Твой жребий — Бремя Белых! Как в изгнанье, пошли Своих сыновей на службу Темным сынам земли; На каторжную работу - Нету ее лютей, — Править тупой толпою То дьяволов, то детей… То, что делал Рон Батчер, или то, что раньше на ее глазах делал Наллэ Шуанг, было чуть ли не полной противоположностью киплинговскому представлению о «цивилизаторской миссии». Африканцы видели в «нези» никаких не цивилизаторов, а просто тех парней, которые, как правило, лучше знают, как организовать ту или иную работу. Меганезийцы, в свою очередь, видели в африканцах никакую не «тупую толпу», а просто тех парней, которые пока не умеют хорошо организовывать некоторые важные для жизни вещи. Во всем остальном они были на равных. Дистанция между жителями Мпулу и «новыми колонизаторами» (как уже назвала меганезийцев одна весьма авторитетная британская газета) просто отсутствовала. Вот и сейчас, как только пробка была разрулена и по кругу пошла тыквенная бутыль (с самогоном, надо полагать), Рон автоматически оказался в числе участников этого местного ритуала, сопровождающего благополучное завершение любого совместного дела. Герой Киплинга вряд ли попал бы в этот круг. Твой жребий — Бремя Белых! Награда же из Наград - Презренье родной державы И злоба пасомых стад. Жанна улыбнулась, оценив курьезность ситуации. В качетстве «пасомого стада» (правда, маленького), выступали сейчас как раз британцы. Они мирно паслись под присмотром Пумы. Это происходило уже не раз за несколько часов путешествия их «медиа–звена» по стране шонао. Британская пара оказалась в их кампании после несколько экстремальной переправы через реку Луайва, по броду, проходившему вдоль опор взорванного моста. К их «Джибо» подкатил бронетранспортер спецназа INDEMI, и военные разведчики, после короткого обмена репликами с Роном, просто спихнули ему супругов Палмерстон (мол, у нас тут боевые задания, риск, а у тебя в трайке как раз есть свободные места). Вероятно, спецназовцы акцентировали внимание Рона на полнейшей беспомощности этой пары в местных условиях, поэтому каждая следующая остановка в пути сопровождалась фразой: «Я пойду, гляну, что впереди, а Пума приглядит за детским садом». Первый раз Фарли и Кейт что–то пытались возразить, но Рон резонно заметил: «Ребята, вы ориентируетесь в саванне примерно как здешний бушмен — у вас на Пикадилли, так что без обид, ОК?». Остановки происходили тогда, когда Рону что–то казалось подозрительным. Впрочем это была просто перестраховка – они ни разу не встретили ничего по–настоящему опасного. Меганезийская авиация так качественно «обработала» территорию, что «подвижных и активных боевых единиц противника» здесь не осталось. Все «боевые единицы» были неподвижными и неактивными. Маленькие форты кустарной постройки, развороченные взрывами… Сгоревшие грузовики и легкая бронетехника… Ну, и, разумеется, «личный состав». Жанна никогда не страдала репортерской некрофилией. Иначе говоря, при виде трупов людей, разорванных снарядом или авиабомбой, сожженных белым фосфором или напалма, простреленных пулеметной очередью, или размазанных взрывной волной, у нее не возникало желания подойти на три шага и снимать это в упор на видео. Жанна не раз задавалась вопросом: что было в начале — репортерская жажда показывать вот так чью–то смерть, или желание телезрителей видеть это на экране. Сама канадка не намерена была потакать некрофилии и снимала общие планы, на которых видно, что здесь произошло, а не анатомические подробности действия оружия на человеческий организм. Британцы, напротив, чуть ли не тыкали объективами в трупы, не забывая восклицать «О, боже!», а если рядом оказывались конкуренты в виде крупных птиц–падальщиков, то обращались к Пуме с вежливой просьбой: «Миссис Батчер, можем ли мы попросить вас отогнать этих существ ненадолго, пока мы делаем репортаж». Пума равнодушно пожимала плечами и метко швыряла увесистый камень в какого–нибудь стервятника. Птицы лениво взлетали или неуклюже отбегали на десяток метров, освобождая съемочную площадку. Гораздо более интересным показалось Жанне поведение Ллаки. Она снимала на видео не столько сами следы авианалета, сколько британцев, снимающих эти следы. Она выбирала (как казалось Жанне) такой ракурс, чтобы на первом плане оказывались Фарли или Кейт, а уж на втором – разбитая техника и трупы. Поддавшись какому–то импульсу, она отошла чуть дальше и стала снимать Ллаки, снимающую британцев, снимающих трупы. Юная африканская телеведущая тут же это заметила – и подмигнула канадке. Вышло прямо по Фридриху Дюрренматту: «Наблюдение за наблюдающим за наблюдателем». В полный восторг привела супругов Палмерстон миниатюрная пирамидка, сложенная из полсотни человеческих черепов. «Мисс Латтэ, вы не могли бы прокомментировать…?». Ллаки спокойно объяснила, что эту пирамидку построили повстанцы «Мау–Мау», давно, еще до большой войны за независимость Южного Конго. Следующим объектом интереса британцев стал яркий желто–черный вымпел на высоком тонком проволочном флагштоке. Они хотели посмотреть эту штуку поближе – но Пума остановила их резким окриком. На их недоуменный вопрос «Почему нельзя туда подойти?», она ответила без слов: подняла камень около фунта весом и швырнула с расстояния около сотни футов в какую–то точку у основания флагштока. Тут же прогремел глухой взрыв. Поднялось облако рыжей пыли. Рон сразу же вынес Пуме «строгое устное предупреждение», пообещав надрать уши, и прочел краткую лекцию о противопехотных минах, которая завершалась словами: — То, что ты видишь мину, не значит, что ты видишь все мины вокруг. При взрыве одной мины на безопасном расстоянии, запросто может сдетонировать другая мина, у тебя под ногами, так что нехрен баловаться… Жанна, Кейт и Фарли просле этих его слов нервно посмотели себе под ноги – мысль, что они в любой момент могут взлететь на воздух, наступив на мину, только сейчас пришла им в голову. Впрочем, обошлось. До Бакембу они добрались (по выражению Рона) «без потерь в живой силе и технике». И очень вовремя – поскольку солнце уже садилось… … Внутри крааля они оказались с последними лучами заката. Пока Рон разруливал пробку в воротах, деятельная Ллаки успела познакомиться со всеми главами живущих тут семей, принять от имени «медиа–группы» приглашение на торжественный ужин, и определить место для лагеря. Глиняные хижины не везде стояли одинаково плотно, так что в их ряду нашлось место, чтобы разместиться и репортерам и звену из шести солдат, оставленных здесь в качестве временного гарнизона. — Сейчас, — с тяжелым вздохом, сказала Пума, — мой мужчина заставит меня ставить tipi. — Точно, — подтвердил Рон, — еще и уши надеру, если плохо поставишь. — Тебе помочь? – спросила Жанна. — Ну, — сказала африканка, вытаскивая из багажника «Джибо» маленький электрический насос, — если ты прикрутишь провода этой штуки к аккумулятору, то будет хорошо. Там нарисовано, где плюс, а где минус. Ограничившись этим ценным указанием, она вытащила из багажника тяжелый мешок и вытряхнула на грунт меганезийскую армейскую «tipi». Эти палатки давно уже завоевали место на рынке товаров для экологического туризма, так что Жанна представляла себе их устройство. Надувной пол и две надувные дуги крест–накрест, поддерживающие тент из синтетического шелка. Согласно инструкции, в tipi можно было запихнуть на ночлег 7 военнослужащих, но эко–туристы использовали ее, как 4–местную. Ллаки, убедившись, что ее помощь тут совершенно не требуется, запустила свой ноутбук и через сателлофон подключилась к южно–африканскому «SABC Online–TV». События в Конго–Самбайском регионе занимали центральное место в потоке новостей, но прежде всего в связи не с военными действиями, а с событиями, прямо касавшимися ЮАР. «… EQ–134 Сарджа — Кейптаун. Пресс–служба эмира Сарджа признала, что они все еще находятся на территории эмирата, в руках организации «Хисбафард». Как заявил ранее один из лидеров «Хисбафард», позвонивший в офис авиакомпании SAA, 414 пассажиров и 2 члена экипажа будут освобождены только после выдачи Герхарда Штаубе полиции Сарджа, 126 пассажиров — граждан арабских государств, отпущены еще в середине дня. Напоминаем, как развивались события вокруг рейса EQ–134. Находясь над территорией Эфиопии, первый пилот «Airbus–480», Герхард Штаубе, запросил по рации помощь в связи с разгерметизацией и потерей управления. На его запрос откликнулись самолеты эскорта телешоу–квеста «13 ударов молнии». Поскольку пилот отказался от посадки в ближайшем аэропорту Найроби (ссылаясь на технические проблемы), два дрона ВВС Меганезии сопроводили его до сложебного аэродрома компании «Mpulu Experimental Geological Group» (MEGG), в республике Мпулу. Во время полета, были обнаружены отличия этого аэробуса от стандартного, и полиция Мпулу обратилась в авиакомпанию SAA за разъяснениями. Тогда было установлено, что сопровождаемый аэробус является не рейсовым пассажирским лайнером SAA, а десантно–транспортом ВВС Сарджа. Сразу после посадки, пилот Штаубе сдался полиции Мпулу, и заявил, что аварийная ситуация была создана им намеренно, из–за конфликта с властями Сарджа. Как удалось узнать репортеру SABC, м–р Штауб убил второго пилота, после чего открыл на высоте 12000 метров все грузовые люки, и отключил подачу кислорода в аварийную систему салона. Около 600 военнослужащих Сарджа скончались от удушья. Их тела, как и тело второго пилота, были обнаружены, когда полиция Мпулу допустила в аэробус журналистов и комиссию из сотрудников MEGG и SAA. Президент Мпулу, м–р Нгакве, прибывший на аэродром, заявил следующее: «Пилот Штаубе ни при каких условиях не будет выдан в Сарджа, с которым Мпулу находится в состоянии войны. С эмиром Акканом, который практикует массовые убийства ради продажи человеческих органов на черном рынке, переговоров не будет». Президент Шонаока м–р Ндунти, прибыв на тот же аэродром назвал м–ра Штаубе «героем борьбы с сарджайским исламизмом», и объявил о вручении ему ордена Золотого Гепарда (высшей военной награды). По некоторым данным, м–ру Штаубе предложен пост министра ВВС Шонаока (авиация там пока почти отсутствует). Как стало известно, среди взятых в заложники пассажиров рейса EQ–134, 152 — граждане ЮАР, 222 – из других стран Африки, 8 — из США, 4 — из Индии, 1 гражданин Тайваня, остальные — граждане ЕС. Власти ЮАР и США направили эмиру Тарику Аль–Аккану ноты с требованием немедленно освободить заложников без предварительных условий. Совет министров ЕС призвал к решению конфликта путем переговоров, без применения силы. Госсовет Китая занял жесткую позицию: считая пассажира Чжан Чифэна из Тайбея гражданином КНР, власти Китая заявили, что готовы применить военную силу для его освобождения. «Ни один житель Китая не может быть безнаказанно захвачен властями какой–либо страны» — сказано в заявлении Госсовета. Атомный крейсер «Наутилус» ВМФ КНР движется из Танзании в сторону Аравии. В Индии идут массовые аресты исламских лидеров по подозрению в связях с «Хисбафард», МИД Индии поддержал позицию Китая, и заявил, что рассматривает вопрос об отправке ультиматума властям эмирата Сарджа». Ллаки почесала в затылке и задумчиво произнесла: — Вот это жопа… Рон, ты был на китайском «Наутилусе», да? — Ну, да, — сонно подтвердил меганезиец. Как правильный солдат, он не упускал случая вздремнуть, если больше нечего делать. — Мы там были вместе! – объявила Пума, уже успевшая за это время возвести коническое полу–надувное сооружение, — Керк еще обозвал это инопланетным утюгом! — А что будет, если этот утюг придет в Персидский залив? — Все обосрутся, — ответил Рон, — один этот крейсер может раздолбать все арабские флоты так, что их даже на металлолом не купят. Фарли задумчиво глянул на экран – там шел демо–ролик о «Наутилусе» из «Независимого военно–морского обозрения» (картина дала бы сто очков вперед среднему голливудскому фильму о ядерном апокалипсисе). — По–моему, — заметил он, — посылать такого атомного монстра в чужие моря из–за одного заложника, это не очень симметрично. Мне кажется, заложник – это только повод. Рон пожал плечами: — А мне кажется, что, даже если это повод, то хороший. Хватит уже смотреть, как всякие нефтяные верблюды пытаются навязывать другим странам свои порядки, и угрожать, что кого–то убьют, если все не послушаются их верблюжьего пророка. — Интересно, — вмешалась Кейт, — Значит, когда вы, меганезийцы, кому–то навязывете свои порядки, то это нормально, а если это делает кто–то другой, то он – верблюд. — Гм… — буркнул Рон, — это кому же мы навязываем свои порядки? — Давайте разберемся, — предложила британка, — В начале вы создаете в некоторой стране туземную группировку, вооружаете ее, даете ей инструкторов, она захватывает власть и передает руль вам. Потом вы проводите там модернизацию, мобилизацию, и туземными силами вторгаетесь в соседнюю страну. И порядки, конечно, везде устанавливаете свои. — Разбираться – так разбираться, — согласился он, — Как называется некоторая страна? — Мпулу, — ответила она, — Надеюсь, вы не будете отрицать, что у руля там меганезийцы, а президент Нгакве пьет мартини и жмет руки на презентациях экологических кэмпингов и туристических маршрутов по Мадагаскару и Сейшелам. Ллаки Латтэ отвернулась от экрана. — У! Миссис Палмерстон, а чем занимается премьер вашей страны? Я иногда вижу его по TV, по–моему, он вообще бездельник. А наш президент занимается бизнесом. И пускай. А рулим мы сами. Президент же не для этого нужен. Меганезийцы наши друзья. Как будто, у британцев нет инструкторов из Америки и из Японии. — В каком смысле вы сами рулите? – поинересовалась Кейт. — В обыкновенном. В моей родной деревне, в Макасо, выбрали шерифа. И в других местах тоже выбрали шерифов. Потом шерифы собрались и договорились, как сделать порядок на дорогах, и кто будет заниматься армией. Потом наняли разных людей, чтобы они нам помогли построить кое–что из агрономии, транспорта и промышленности. — Разных людей – это меганезийцев? — Ну, да, — подтвердила Ллаки, — Они с самого начала тут были, зачем искать кого–то еще, если они хорошо платят за наши горы и землю? А президент нужен, чтобы подписывать бумаги, потому что у цивилизованных людей принято записывать, о чем договорились. — Допустим, — согласилась несколько обескураженная британка, — А кто объявил войну? Кто решил отправить вашу армию в Шонаока? Кто провел у вас мобилизацию? — Это не война, а международная гуманитарная операция, Все участвуют. Американцы, меганезийцы, китайцы. Например, вон там, — Ллаки махнула рукой на запад, — Китайская гуманизационная зона. Мы тоже участвуем, как соседи. А мобилизация была так: наш президент объявил, сколько получит каждый, кто будет гуманизировать. Люди решили: хорошая цена. Сели на трайки и поехали. Командиры есть, инструкторы есть, деньги на это есть. Что еще нужно для гуманитарной операции? — А откуда, кстати, деньги? — встрял Фарли. — Я же сказала: меганезийцы хорошо платят за наши горы и землю. Вообще–то мы и сами делаем хорошие деньги на трифи, но еще деньги нам пригодятся. — Трифи – это то, что называют меганезийскими бананами? — уточнил британец. — Да. Меганезийцы их к нам завезли. Теперь у нас всегда есть пища, корм для свиней, и товар для рынка. А еще из трифи делают фанеру, и будут делать ацетатный шелк. После этого гордого заявления об экономической самостоятельности, Ллаки закурила сигарету и выпустила облачко дыма в уже потемневшее небо, примерно в сторону восходящей вечерней звезды. — Гуманитарная операция, — задумчиво повторила Кейт. — Да, — подтвердила Ллаки, — Президент Ндунти, лидер шонао, пригласил нас навести порядок в его стране, и кое–кого отсюда вышвырнуть. Это как если бы к вам залезли грабители, а у вас не было бы автомата, чтобы их убить. Вы бы позвонили соседу, у которого есть автомат, он пришел бы, и убил грабителей. Правильно? — Я читала про Чоро Ндунти в интернете, — вмешалась Жанна, — Там пишут, что он очень сомнительный тип. Сначала у него была шайка гангстеров, потом он захватил городок Лумбези, а в разгар какой–то очередной конго–самбайской войны, под шумок, объявил себя президентом земли шонао. Еще пишут, что вся эта пакость с торговлей органами происходила не без его участия. Потом он запутался в интригах со своими партнерами в Сарджа, Швейцарии и Зулустане, и решил выскочить из этого вагона, свалив все на них. Ллаки фыркнула и выпустила еще одно колечко дыма. — Мало ли, что пишут в интернете. Ты всему там веришь? — Не всему. Но такой тип, как Ндунти, вряд ли позволил бы такому бизнесу существовать рядом со своей столицей, если бы не был там в доле. — Ндунти говорил нам, что исламские боевики силой принуждали его терпеть у себя этот преступный бизнес, — заметил Фарли. — Он не похож на парня, которого легко заставить силой, — возразила Жанна, — Версия, что бизнес придумали швейцарцы из МККК, охраняли исламисты, людей поставляли зулусы, а белый и пушистый Ндунти только терпел и ждал, когда созреет народный гнев… — Если даже твой интернет–источник прав – что тогда? – перебил Рон. — Тогда его надо судить. Есть международный Гаагский трибунал… Пума игриво пихнула канадку плечом – черным, упругим и твердым, как полицейская резиновая дубинка. — Меня тоже надо судить в этом Гаагском, как его…? — Тебя–то за что? – удивилась Жанна. — Я долго воевала в армии полковника Куруе. Такая же армия, как у генерала Ндунти. Куруе не повезло. Его армию убил команданте Хена. Если бы повезло — Куруе мог бы стать президентом чего–нибудь. А Ндунти повезло. Это как играть в покер. — Вы были военным инструктором у бандитов? – изумилась Кейт. — Нет, — ответила Пума, — Меня маленькую продали в армию, просто воевать. Я воевала, а потом нас разбили. Я нашла своего мужчину, уехала на Пелелиу и стала инструктором. — Так вы родом из этих мест? – догадался Фарли. — Не из этих, — ответила та, — миль двести отсюда. Рон потянулся, зевнул, и лениво поинтересовался: — Зачем Гаагскому трибуналу так далеко ходить за клиентами? Парни, которые правили здесь, в Конго–самбайских странах, и далее на северо–запад до самого Сенегала, сейчас получили политическое убежище во Франции или в Марокко, а деньги, которые они тут награбили, получили убежище в банках Швейцарии. — Кое–кто не добежал, — уточнила Ллаки, — Генерала Ватото наши ребята зачистили. — Да, — согласился Рон, и продолжил, — Или, например: все арабские шейхи практикуют терроризм и геноцид, и с гордостью говорят об этом с трибун всяких международных женевских и нью–йоркских лавочек. Почему их там не арестуют? — Ладно, — согласилась Жанна, — допустим, гаагский трибунал ни к черту не годится. Но есть же местный суд. — Есть. Но Пума тебе уже намекнула, а я скажу прямо: если выяснять, кто что делал за последние 10 лет, то надо пол–региона сажать в тюрьму. Одни были бандитами, другие были фермерами и массово убивали беженцев, чтобы те не воровали урожай, третьи — были наемниками и стреляли за деньги в кого угодно… — Надо наказать, по крайней мере, главных виновников, — перебила Кейт, — этого требует элементарная справедливость. Жанна кивнула и добавила: — В том, что Ндунти – один из главных виновников, по–моему, нет сомнений. — Начнем с того, — сказал Рон, — что нет парня по имени «Справедливость», а есть люди, которые хотят жить, без войны и голода. Им, по большому счету, плевать, будет Ндунти президентом, или его поставят к стенке. Если реальное благополучие проще обеспечить, оставив его президентом – то и хрен с ним. — Почему проще? – спросила канадка. — Это как раз понятно, — заметил Фарли, — Он компромиссная фигура для меганезийцев и китайцев. Он далеко не глуп, и понимает: ему оставлены строго определенные рамки и, если он выйдет за них хоть на миллиметр, то его раздавят в лепешку. — Гуманист поневоле? – не без иронии, спросила Жанна, — а вам не противно оставлять у власти негодяя и убийцу? — Во–первых, — сказал Рон, — Он уж точно не больший негодяй, чем любой из правителей в Европе или Америке. Во–вторых, он убивал только ради выгоды, или ради того, чтобы не быть самому убитым. Он совершенно нормальная беспринципная и жадная сволочь, а не какой–нибудь идейный псих с манией исправлять нравы и воспитывать народ. Кейт озадаченно тряхнула головой. — Я не понимаю, мистер Батчер. Вы хотите сказать, что исправлять нравы – это криминал, а разбойничать – это нормально? — Нет, миссис Палмерстон, разбойничать – это криминал, но и только. Дайте разбойнику немного приворовывать, пригрозите ему расстрелом за любое произвольное насилие над жителями – и получится вполне приличный президент. А борьба за чистоту нравов – это не криминал, это гораздо хуже. Субъекта, который желает воспитывать народ, надо сразу ставить к стенке, пока он ничего не натворил. — У вас странные представления о правосудии, — заметила она. — Ты просто не в курсе, дорогая, — сказал Фарли, — мистер Батчер излагает официальную меганезийскую политическую философию. — Какой ужас! – воскликнула Кейт. — Да, да, ужас! — поддержала ее Пума, — вон там (она махнула рукой в сторону маленькой площади рядом с колодцем) уже пляшут, а мой мужчина говорит о скучной политике. Ллаки прислушалась к ритму барабана и вынесла безжалостное суждение: — Это ни фига не годится. Я умею намного лучше. У! Отберем барабан у этого лентяя. Я вам буду стучать, а вы будете плясать «ulu–ulu». — E–ulua–ulua–e, — поправил Рон, — но нам нужны палки. — Я знаю. Я уже сказала, чтобы нашли палки, какие надо. Пойдем! — Что это? – поинтересовалась Жанна. — Надо смотреть, — ответила Ллаки. Когда танцорам были вручены по две увесистые палки наподобие бейсбольных бит, Кейт обеспокойенно спросила, не опасный ли это танец. Ллаки, примериваясь к уже отнятому барабану, сообщила: не опасный — если не подходить слишком близко. Можно было об этом и не предупреждать. Вряд ли у кого–то могло появиться желание подойти к Пуме и Рону, когда они плясали e–ulua–ulua–e. Больше всего это напоминало экзотический стиль фехтования на парных мечах (того, что любят показывать в гонконгских боевиках), но с гораздо большей скоростью. Деревенская публика от восторга так хлопала и ухала, что порой заглушала гулкие удары барабана и сухой треск дерева о дерево. Когда пляска закончилась, кто–то из местных спросил: — В древности нези сражались на таких палках, да? — Типа того, — подтвердил Рон, — Лет 400 назад нас завоевали колонизаторы, и запретили нам оружие. Тогда наши люди придумали такую пляску, и простая палка стала оружием. — Вы выгнали колонизаторов палками? – спросил кто–то еще. — Нет, палками не получилось, — признался Рон, — так что, наши люди плюнули на запрет, взяли автоматы, и колонизаторы драпали от нас на север до самой Сайберии. Эта реплика вызвала у публики бурю восторга. Потом некий дедушка поинтересовался: — А ты не боишься, что твоя женщина когда–нибудь побьет тебя палкой? — Боюсь, — ответил Рон, — поэтому много кормлю ее, чтобы она всегда была такая толстая! Зрители дружно заржали, звонко хлопая себя по бокам и по бедрам. Дедушка улыбнулся, хлопнул меганезийца по плечу и сообщил: — Мы сегодня так накормим твою женщину мясом, что она точно не сможет тебя побить! Последовал новый взрыв хохота. Какой–то парень, от избытка чувств, шлепнул Пуму по заднице, и тут же грохнулся на грунт в результате изящно выполненной подсечки. Это вызвало новый взрыв хохота (упавший смеялся сильнее всех). Британцам, похоже, этот стиль веселья был слегка не по нутру, кроме того, они не спали почти сутки, так что их отправили в палатку (уговорив, впрочем, выпить по паре глотков местного вина, и закусить горячей кукурузной лепешкой с домашним сыром). Дедушка, снова похлопав Рона по плечу, спросил уже совершенно серьезным тоном: — Скажи: нези пришли сюда надолго? — А что, уже надоели? – попробовал отшутиться Рон. — Вы только не уходите, — сказала подошедшая пожилая женщина. — Не уходите, — поддержали несколько голосов. — Да мы пока и не собираемся. У наших ребят тут планы: типа, геология на паях с вашими ребятами. Земля – ваша, машины – наши, как делить табаш – договоримся. — Скажи, нам дадут автоматы Spagi как людям мпулу? — полюбопытствовал кто–то, — а то у нас пока только вот что (он показал старую двустволку какого–то жуткого калибра). — Разумеется, — ответил меганезиец, — У фермеров должны быть автоматы. — А электричество и TV у нас в Бакебу будет? — Будет, как же без этого. — А можно сделать, чтобы у нас было много воды для полей? Рон пожал плечами: — Не знаю, ребята. На днях прилетит инструктор, лучше выяснить у него. — Люди, хватит болтать! — пресек дедушка поток вопросов, — Дайте гостям поесть! … ======================================= 75 – КОРОЛЬ и ЭМИР. Маленькая трагедия. Дата/Время: 22 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Зулустан, Тейжери — Гамо, Шонаока Чивези — Бакебу. ======================================= Сразу же после заката солнца, бригада генерала Йомо Исанго, остановившаяся у деревни Кмека, в виду заставы НОАК, перестроилась в походную колонну, и совершив ночной марш, еще до рассвета вышла к краалю Гамо, в излучине пограничной реки Джамбеджи. Этот крааль, построенный примерно полтора века назад, представлял собой настоящую крепость. Три десятка основательных домов из необожженного кирпича, были окружены каменной стеной в полтора человеческих роста высотой и почти полмили в окружности. Несколько колодцев и запасы продовольствия позволяли двум сотням жителей крааля выдержать длительную осаду, а пять вертолетов «Iroquois», десяток джипов «Hummer» и два армейских грузовика обеспечивали связь с внешним миром. В центре крааля, как и положено, располагался загон для скота, только содержались в нем люди. С тех пор, как инкоси Тумери Ка Амабо продал Гамо своим партнерам по бизнесу, этот крааль играл роль накопителя–распределителя человеческого материала, которого в данный момент здесь накопилось более сотни «единиц». Из–за политических проблем (которые эмир Тарик считал временными), «единицы», по мере сортировки планировалось отправлять вертолетами на север, на конголезский военный аэродром Кананг, а там «переработать». Отправка задерживалась — с позавчерашнего дня начальник аэродрома отказывался принимать «товар» из–за угрозы перехвата в воздухе. Муштак крааля, почтенный Дамир Абу–Нувас, весьма беспокоился за сохранность «материала», но сделать ничего не мог. Генерал Исанго разделял его беспокойство – но по другой причине. У него был приказ инкоси Тумери Ка Амабо блокировать крааль, не допуская гибели «материала» (точнее, теперь уже «заложников» — инкоси распорядился называть их именно так). Из–за этого приказа, генерал не мог использовать артиллерию, и вынужден был полагаться только на пулеметы. Перед рассветом он распределил по десять пулеметных расчетов на склонах высоких холмов, расположенных примерно в миле от крааля, по обе стороны ведущей туда широкой грунтовой дороги. Около 7:30, когда большинство жителей крааля вышли на улицу, предполагая заняться повседневными делами, индийские «Karna–Maxim» из 20 стволов хором сказали им «Доброе утро!». Кто смеется над пулеметом «Maxim», изобретенным в 1883 году великим американским инженером Хирамом Стевенсом Максимом, кто называет это оружие старой рухлядью — тот или ничего не понимает в жизни, или просто никогда не видел, как работает эта машинка, которая дебютировала в Африке во время англо–бурской войны 1899 – 1902. Мало какое современное автоматическое оружие может выпустить столько пуль подряд, не выйдя из строя, а «Максиму» — хоть бы что, только вода закипает в кожухе, и пар из него идет, как из чайника. Миля для «Максима» — это не великая дистанция, он неплохо работает даже с 2400 метров, знай только, успевай менять ленты с патронами… Толковое размещение пулеметных позиций позволяло обстреливать территорию крааля c двух существенно разных углов, четырьмя секторами, оставляя невредимыми пленных, которые оказывались в непростреливаемом ромбе между парами секторов. Пленные (из которых, правда, менее четверти относились к «комбатантам», а три четверти были из гражданских, захваченных «за кампанию»), моментально сообразили, что лучше всего упасть пузом вниз и поплотнее прижаться к грунту. Это еще более облегчило задачу атакующих, которые и так занимали выгодную позицию, обстреливая свои цели под значительным углом сверху. Основная колонна моторизованной бригады (которая до этого момента скрывалась в складках местности), теперь, не спеша, двигалась по полю, под прикрытием легкой бронетехники. Один батальон обошел крааль вдоль реки, под прикрытием высокого берега и занял позиции всего в сотне метров от стен. Окружение завершилось, а вертолеты, стоявшие в легких ангарах были уничтожены пулеметным огнем. Генерал Исанго доложил инкоси Тумери о выполнении первой фазы операции. В это же время, Дамир Абу–Нувас звонил в Сарджа, эмиру Тарику Эль–Аккану. Муштак крааля Гамо даже подумать не мог, что его атакует зулусская армия (ведь у эмира был союз с королем зулу). Он был уверен, что на крааль напало одно из крупных бандитских формирований (которые не были в этих местах особой редкостью). В пользу этой версии говорила аккуратность нападающих по отношению к «материалу» (Дамир полагал, что целью нападения является, как раз, захват «материала» с целью сбыта конкурентам). Так он и представил дело в разговоре с Аль–Акканом. Эмир, само собой, сразу же позвонил Тумери, чтобы нанять его армию для решения возникшей проблемы. Тумери Ка Амабо, разумеется, ждал этого звонка, и подгадал так, чтобы все произошло во время утренней королевской ванны. Обычай устраивать утренние приемы, одновременно принимая душ во дворе своего дома, ввел великий инкоси Чака Ка Сензангакона, в 1820 году. Это было весело, это экономило время, и это нравилось простому народу (представители которого, по жребию, получали доступ на церемонию). Понятие «голый король», которое в Европе означает унижение правителя, здесь наоборот, поднимало его авторитет и популярность. Итак, инкоси Тумери, не спеша, мылся — точнее, его мыли под душем две симпатичные молодые толстушки из числа его жен, а присутствующие аристократы и другие гости давали им всякие смешные советы технического плана (такие шутки в ходе утренней королевской ванны считались не только уместными, но даже желательными). Примерно посреди церемонии, зазвонил лежащий на столе королевский спутниковый телефон, и третья из королевских жен (игравшая в данный момент роль секретаря), взяла трубку. Выслушав абонента, она сообщила инкоси: — С тобой очень хочет поговорить Тарик, который правитель Сарджа. — А, — лениво ответил Тумери, — Ну ладно. Пошлепав обеих жен–мойщиц по мокрым спинкам, он вышел из–под душа, щелкнул пальцами и поймал мастерски брошенную женой–секретарем трубку. … — Да, Тарик, слушаю тебя. … — Я знаю. Это моя армия. … — Потому, что я ей приказал. … — Я тебе ничего не должен. Золото, которое привез твой человек — мое. Это – штраф за то, что ты сделал проблему между мной и чина. Из–за этого я потерял металл в моих горах. … — Какое мне дело, что ты не знал? Чина не вернут мне металл из моих гор, и виноват ты. … — Потому, что твои слуги нарушили мои законы. Скажи им: пусть сдаются, или их убьют. … — Нет, Тарик. Ты нарушил наш уговор. Я не разрешал тебе, твоим слугам–мусульманам и твоим друзьям–швейцарцам держать рабов на моей земле, и продавать их мясо. … — Ты давал мне деньги, чтобы я разрешил твоим слугам жить на моей земле. Но жить по моим законам, а не по грязным законам арабов и швейцарцев. … — Это по вашим законам можно предавать, можно воровать, можно потрошить людей и забирать их внутренности. А по законам зулу за все это полагается смерть. … — А ты — вор, Тарик. Вор и пожиратель падали. … — Приезжай, и скажи мне это в лицо, сын червяка и жука–вонючки, пожиратель свиного навоза! Я обмотаю твои кишки вокруг стены своего крааля, выбью твои гнилые мозги, а из твоего черепа сделаю пепельницу. Я набью из тебя чучело, поставлю во дворе, и мои младшие дети будут учиться метать камни в твое уродливое рыло. Им будет весело, да! Под довольный хохот и аплодисменты аристократов (высоко оценивших красноречие своего короля), инкоси вернул трубку жене–секретарю со словами: — Если этот тип еще раз позвонит, не зови меня, а сама повтори ему, кто он такой. Георг Кодзакис, представитель МККК в Дар–эс–Саламе, сообразил, что дело плохо. Он прилетел в Тейжери вчера в полдень и привез королю зулу аванс за войну с шонао — 133 мерных слитка золота, по 12,5 килограммов каждый. Его прекрасно встретили, пилотов спец–рейса национального банка Танзании отправили в обратный полет, снабдив целой кучей подарков, а Георг получил приглашение на обед с королевской семьей. За столом Тумери говорил много слов про общий бизнес, и про своего друга эмира Тарика. Было оговорено, что утром, после королевской ванны, Георга свозят на восток, показать ход боевых действий (чтобы эмир получил свидетельство того, что война начата). Потом личный самолет инкоси доставит представителя МККК в Киншасу, откуда не сложно вернуться в Дар–Эс–Салам комфортабельным рейсом «Trans Air Congo». Утром, едва придя на церемонию, Георг заметил, что родичи короля на него смотрят совсем не так дружелюбно, как вчера, но счел это следствием военной обстановки. Услышав, какой оборот принимает разговор инкоси с эмиром, он почувствовал неудержимое желание оказаться подальше отсюда. Пользуясь тем, что все внимание присутствующих было приковано к королю, Георг поднялся из–за стола и начал незаметно (как ему казалось) пробираться к выходу. Сначала он шел медленно, затем — быстрее, а пройдя половину расстояния до выхода с внутреннего двора – двигался уже почти бегом. Старший сын Тумери, 20–летний интуни (принц) Озогаи, интернет–студент престижного University of Stellenbosch (ЮАР), до этого момента стоял в шаге от пустого королевского трона, украшенного двумя скрещенными ассегаями (боевыми копьями с длинным, как у меча, лезвием). Сейчас, по едва заметному жесту отца, этот крепкий и рослый молодой человек взял один из ассегаев, взвесил его в правой руке и, с кажущейся небрежностью, послал в цель. Кинетическая энергия тяжелого копья, брошенного тренированной рукой принца, была такова, что Георг Кодзакис пролетел метра полтора, прежде чем рухнуть на дощатый настил двора. Лезвие ассегая вошло в его тело примерно на фут, точно между лопаток. Он упал на бок, и стало видно, что острый наконечник торчит у него из груди. — Wow! — сказала королевская жена–секретарь. — Fine! — оценила бросок одна из жен–мойщиц. — Cool! – согласилась вторая. — Да! У моего сына твердая рука, — удовлетворенно произнес Тумери. Подойдя к Озогаи, король сильно и звонко хлопнул его ладонью по шее в знак полного одобрения. Сидящие за столом аристократы поддержали его мнение дружным ревом и стуком посуды. Кодзакис был еще жив, руки и ноги шевелились, как будто он пытался отползти в сторону. Пробитые легкие с негромким хлюпанием втягивали и выпускали воздух с розовой пеной. Принц спокойно подошел к нему и, наступив левой ногой на спину, резким движением выдернул из тела ассегай и вытер лезвие о модный костюм представителя МККК (купленный в Дубае, в бутике «Armani» за 4999 долларов). — Oh! Shit! – выдохнул Леннат Янсен, репортер «National Geographic Channel»,. — Не надо переживать из–за одного подонка, — посоветовал ему Озогаи, возвращая ассегай на старое место за троном. — Ну, сынок, — сказал король, — Теперь пора звать на помощь американский спецназ. — Чтобы убрать эту дохлятину? – спросил Дангосвао, младший брат короля. Тумери хитро улыбнулся и покачал головой. — Нет, чтобы убрать другое дерьмо и показать, что мы — цивилизованный народ. …. Действия принца Озогаи в течение следующих суток показали, что искусство метания ассегая это лишь мелкий штрих, дополняющий его многогранный талант авантюриста. Ход мысли принца был прост и надежен, как автоматика пулемета «Максим». Бравый лейтенант американского спецназа, герой–освободитель заложников. Это уже роль, из которой сложно выйти. Откажется он выручить еще одну группу заложников, которая находится совсем рядом? Откажется — если дать ему время на запросы, размышления и консультации со штабным начальством. А если решение надо принимать сразу?… … Лейтенант USSOCOM Адам Эрроусмит и суб–лейтенант INDEMI Тино Кабреро в это время находились в Чивези, на объекте, который TV уже назвало «эмирским Дахау» и «гнездом женевских потрошителей». Шла длинная нудная бюрократическая процедура составления протоколов осмотра помещений и фиксация показаний 43 освобожденных узников. Адам совершенно не представлял себе, как это делается, а вот Тино наоборот, отлично ориентировался в ситуации. Дело было не в каких–то специальных знаниях, а просто в том, что меганезийский офицер обладал гораздо большей свободой действий, чем его американский коллега. Ему не нужны были инструкции – он сам решал, что и каким образом вносить в протокол, какие делать снимки и видеозаписи. То же самое с узниками. Тино сам определял, как с ними себя вести, какие вопросы задавать и куда пристраивать всех этих людей (с учетом того, что жилья у них не имелось — их деревня была уничтожена в ходе локальных боевых действий на границе Самбаи и Везиленда). Сейчас Адам просто наблюдал за действиями меганезийского суб–лейтенанта, который разговаривал сразу по двум мобайлам, и при этом смотрел что–то на своем ноутбуке. — … Шимми, я тебя по–человечески прошу, дай одну сардельку на пол–дня… — трещал Кабреро, — … Я не говорю, что ты мне должен ее дать, но у меня тут 43 сивила, их надо доставить в гуманитарный лагерь… Я не знаю в какой, но если будет сарделька, то пол–дела сделано… Наллэ, iaorana, hi!… Короче у меня 43 чела, их надо пристроить в гум–лагерь… В любой… Они в Чивези, это от Макасо недалеко, просто в соседней стране… Да, именно те, которых показывают по TV… Шимми, так как на счет сардельки?… На 5 часов? ОК, Ты настоящий друг… В Чивези. Мне она нужна в Чивези, и чем раньше… Понял, встречаю через 110 минут… Наллэ! Алло! Куда ты пропал?… Я? Нет, я просто договаривался про транспорт. Слушай, так ты можешь разместить этих сивилов?… Да, ровно 43… Здоровые, даже поели…. Ну, я нашел чем накормить… Слушай, я на тебя рассчитывал… Вот рассчитывал, и все… Да, я дурак, я перекладываю на тебя бла–бла–бла… Но у меня через полтора часа будет транспорт… Уф! Я знал, что на тебя можно положиться!… Честно, я не виноват, что так… Хорошо! ОК! Mauru–roa! Aloha oe! — Ну, что там? – спросил Эрроусмит. — Все в шоколаде! – радостно ответил Кабреро, — Сейчас геологи пришлют cargo–bubble, это дирижабль–трехтонник, мы запихнем туда сивилов, они в сумме весят 2830 кг… Ну, надо еще подумать, как они туда влезут, эта штука, вообще–то грузовая… — И куда их? – перебил Эрроусмит — В Макасо. Я договорился с Шуангом… Ну, ты его видел. Короче, все будет ОК. — А куда он их денет? — Адам, прикинь, это – Шуанг. Если он сказал «да», то можно не париться. Он их всех вылижет, как кошка — котят… Joder, как засунуть 43 организма в грузовую гондолу, а? Американец хотел что–то сказать в ответ, но тут у него в кармане запищал мобайл. — Лейтенант Эрроусмит, армия США… Я не понял… Озогаи Ка Тумери?… Сын какого короля?… А понял, слушаю вас, Озогаи… Гамо это где?… Так, я сориентировался, но у меня нет приказа на Зулустан… О, черт! Откуда я знаю? А сколько этих заложников?… Долбанный мир, мать его! Как я туда попаду? На высотках китайцы, корпус НОАК… Какой самолет?.. Слушайте, Озогаи, вы охренели! Вас собьют!.. Да, он рядом со мной, только это меганезийский офицер, а не китайский… Сейчас спрошу… Тино! — Чего там еще? – спросил меганезиец, закуривая сигарету. — То же, что и здесь, только в Зулустане, в Гамо. И там больше сотни сивилов. Короче, парень, который на связи, сын короля зулу. Он уверяет, что ты можешь договориться с китайцами на счет воздушного коридора. — С чего это он взял? — Не важно, Тино. Просто скажи: можешь или нет? — Может быть, и могу. — Тогда договаривайся! Этот парень уже в воздухе. У него Cessna «Blue Canoe». — ОК, только я отойду в сторону… Извини, секретность. — Подожди, Тино! У меня здесь только четверо парней, ты видишь. Если там все так серьезно, мне понадобиться подкрепление: парни, которые сейчас в Макасо. У них «Osprey–Bell». Ну, конвертоплан. Ты его видел… — Слушай, Адам, давай я сейчас договорюсь про «Каноэ», а про остальное – потом. — ОК, — лаконично согласился американец. … Ллаки Латтэ, убрала в карман мобайл и почесла в затылке. — У! Мне сейчас звонила кэп Чубби Хок из INDEMI. Есть две темы для прессы. Первая: пресс–конференция в Саут–Нгве про говно вокруг «Айрбаса» с морожеными тушками эмирских десантников. Вторая: американский спецназ скоро полетит из Чивези, будет спасать сто с чем–то заложников в Гамо, в Зулустане. Это на Запад через горы. Флайка небольшая, «Blue Canoe», но одно место для прессы там есть, да! Сейчас сюда за нами прилетит меганезийский «Little–beetle» и мы сначала полетим в Чивези, кроме Рона и Пумы. А почему так – Чубби просила Рона ей позвонить, да! Потому что секретно. — Гм, — буркнул Рон Батчер, вынимая свой мобайл. — Если у Чубби что–то случилось, надо помочь, — заметила Пума. — … В Чивези, — продолжала Ллаки, — Кто–то один пересядет в «Blue Canoe» к зулусам, вместе с янки, а кто–то из INDEMI — к нам в «Little–beetle», и мы полетим в Саут–Нгве. — К зулусам полечу я, как единственный мужчина, — заметил Фарли Палмерстон. — А, по–моему, я, — возразила Жанна, — вы с Кейт, вроде бы, пара, а я одна. — Мы – пара, и зачем нам вдвоем быть на одной пресс–конференции? – спросила Кейт. — Летит, — лаконично сообщила Пума, показывая пальцем в небо. Над краалем Бакебу снижался легкий транспортный меганезийский «жук», знакомый Жанне еще со времен маленького приключения в Танзании. Жители крааля, напротив, видели такую штуку впервые и выбежали смотреть на нее чуть ли не всей толпой. — Черная кошка, мы хотим срубить денег? – спросил Рон, не убирая мобайл от уха. — По–легкому? – спросила Пума. — Более–менее. Сутки посторожить одного геолога, а потом домой по параболе. — У! А денег хватит на что–нибудь этакое? — Вполне, — ответил он. — А зачем сторожить геолога? – спросила она. — На всякий случай, чтобы его не обидели, — пояснил экс–коммандос. — У! И домой по параболе! Ya! — Чубби, мы согласны, — сказал Рон в трубку, — На чем летим?… Ах, на «Vola–Flex». И откуда мы его возьмем?… Ах, сейчас выгрузят… Ну, ОК. Тогда мы пошли. Он убрал мобайл и бросил взгляд на «Little–beetle», приземлившийся в сотне метров от ворот крааля, и уже окруженный любопытной местной детворой. — Улетаете? – спросила Ллаки. — Да. — У! Жалко. С вами весело! — Прилетай к нам на Пелелиу, — предложила Пума, — У нас там хорошо, у нас море! И ты Жанна, тоже прилетай. Раз мы снова встретились, значит, наши ниточки сплетены, да! — Я постараюсь! – канадка кивнула, с некоторой грустью подумав о тех восьми тысячах миль, которые отделяют Новую Шотландию от острова Пелелиу. … В начале короткого перелета из Бакебу в Чивези возобновился спор между Жанной и супругами Палмерстон о том, кто полетит в Зулустан, в эпицентр нового африканского экстрима. Наверное, они бы поссорились, если бы не внезапное вмешательство Ллаки. — У меня идея! – объявила молодая африканка, — Сколько ты весишь, Жанна? — Около 120 фунтов. — А сколько весит Кейт? — Немного больше, — ответила британка, — Может быть, 130, но это максимум. — Вот! А одно место в американских военных самолетах считается за 250 фунтов! Да! Поэтому вы летите в Гамо вдвоем, а Фарли летит со мной в Саут–Нгве! — Ммм, — пробурчал британец, — Я не уверен, что для Кейт там достаточно безопасно… — Пфф! Жанна присмотрит за твоей женой, — беззаботно ответила Ллаки, — а завтра ты прилетишь в Зулустан с остальными репортерами, которые сейчас в Мпулу. — Действительно, — поддержала Кейт, — что ты беспокоишься? Со мной же будет Жанна. … «Cessna Blue Canoe» вылетел в Гамо с 5 спецназовцами, 2 журналистками и 1 принцем. … Из полупрозрачных перистых облаков, лениво ползущих через бледно–голубой купол неба, вынырнул серебристый ромбик — «Glip–drone», обошел «Blue Canoe» по широкой дуге, встал на хвост в миле прямо по курсу, покачал крыльями, пустив яркие солнечные зайчики, а затем пристроился впереди и сбоку, уравняв свою скорость с мизерной (для него) скоростью самолета. Тут же ожила рация. — Aloha! – раздался веселый молодой голос, — Следуйте за мной, я буду сопровождать вас над горами Итумбо и далее — над каньоном Чокшо на запад до населенного пункта Кмека. — Понял вас, — откликнулся зулусский инкоси, — Следую за вами. — Чудеса в решете, — проворчал американский лейтенант, — Посреди Африки, меганезиец сопровождает нас через китайскую территорию. — Нашу землю все время кто–то делит, — печально отозвался Озогаи, — сначала британцы и буры, теперь – китайцы и меганезийцы. Если где–то есть боги, то, наверное, они решили над нами посмеяться, и получилась очень злая и очень длинная шутка. — Вы политеист? – ляпнула Кейт и уточнила, — Вы верите, что есть много богов? Принц коротко оглянулся, наградив британку моментальной, радушной улыбкой. — Я знаю, что значит «политеист». Но мне трудно объяснить, во что я верю. Мне кажется, лучше считать, что нет вообще никаких богов. Если они есть, то они сошли с ума. У вас иначе, ваша страна благополучна, и вы можете верить, что боги к вам добры. — Мы просто работали, вот и все, — заметил Эрроусмит, — Если вы будете работать, то и у вас будет благополучие. — Если мы будем работать на себя, — мягко уточнил принц, — от того, что наш народ много веков работал на других, у него не прибавилось благополучия. — Но сейчас вы уже независимы, — заметила Жанна. Озогаи снова на мгновение повернул голову, и улыбнулся ей, как до того – британке. — Нет, Жанна. Мы пока независимы только на бумаге. Я не хочу говорить ничего плохого про белых и про арабов, или про китайцев и океанийцев, но… — он прервался и показал рукой налево, через колпак кабины. Канадка посмотрела туда и увидела движущуюся примерно в миле от них огромную тушу китайского транспортного «Xian–Globemaster», в сопровождении пары «Глипов», которые рядом с ним казались просто блестящими точками в небе. Транспорт, видимо, заходил на посадку на невидимый отсюда горный аэродром за перевалом Малеле. — Вы могли бы обратиться в ООН, — заметила Кейт. — ООН даже не признала нашу страну, — сказал он, — а если бы даже и признала — то что? — Здесь он прав, — поддержал американский лейтенант, — ООН стала кучкой дармоедов. — Можно всегда найти оправдание бездействию, — возразила Жанна, — Это гораздо проще, чем действовать и менять положение вещей. — Да, — согласился Озогаи, — Мы хотим изменить положение вещей, но нас не понимают. Специально не понимают. Нам говорят: меняйте, а мы вам поможем – и присылают сюда международные комитеты, которые мешают нам встать на ноги, опутывают запретами, стравливают племена между собой и подкупают вождей, чтобы те занимались разбоем. А когда мы говорим: убирайтесь со своей помощью, нас клеймят, как злобных дикарей. Кейт Палмерстон удрученно пожала плечами. — Вы предубеждены против Запада, но у нас многие искренне хотят вам помочь. — Я знаю, — ответил принц, — Но комитеты стараются или не пустить этих людей сюда, или убить их, свалив потом на нас. Так хотели убить Дафну Тюнифилд. Кодзакис из комитета Красного Креста, подложил ей бомбу, а его даже не арестовали за это. — Но нельзя же арествывать одного человека просто на основании слов другого. — Вы думаете, что Дафна соврала про него? — Нет, — сказала британка, — Дафна кристально честный человек, но существуют правила, судебная процедура, оценка доказательств, и все такое. — А пока суд да дело, этот ублюдок подложит бомбу еще кому–нибудь, — проворчал один из американских спецназовцев. — Не подложит, — сказал принц, — потому что я убил его. — Как?! — воскликнула Кейт. — Открыто. При людях. Не из–за угла, как сделал бы он. Когда мы прилетим, вы можете спросить Ленната Янсена из «National Geographic». Он видел, как это произошло. — Нельзя так делать, — заметил Эрроусмит, — теперь вас вываляют в таком дерьме… — Я знаю, Адам. Но чтобы такие люди жили, тоже нельзя. — Конечно, нельзя, но лучше, когда они поскальзываются на банановой шкурке, падают с лестницы и ломают себе шею. Принц вздохнул и покачал головой. — Наверное, вы правы, но я так не могу делать. Если я убиваю тайно, значит я не честный человек, а если я не честный человек, то как мой народ может верить моей семье? — Черт, — фыркнул лейтенант, — я об этом не подумал. Вся проблема из–за того, что у вас в Зулустане наследственная автократия. Вот если бы вы построили у себя демократию, то этой проблемы бы не было. — Вы как–то странно толкуете преимущества демократии, — вмешалась Жанна. — Да, как–то криво получилось, — смущенно признал Эрроусмит, — Я только имел в виду, что при демократии таких проблем вообще не возникает. Знаете, как сказал один умник, демократия – это худшая система правления, за исключением всех остальных. — А нет ли умника, который бы придумал хорошую систему? – поинтересовался Озогаи. — Есть, — сказал лейтенант, — Его звали Иисус. Он придумал очень хорошую систему. Но она, мать ее, ни хрена не работает, вот в чем чертова проблема. — Да, я об этом слышал, — не без иронии, сказал принц, — А сейчас держитесь, пожалуйста, крепче. Мы подлетаем к краалю Гамо. Мне придется лететь в складке между холмами, а потом приземляться в не очень удобном месте, но так надо, иначе нас подстрелят. — Кто? — удивилась Кейт. — Исламисты, которые засели в краале. Эти психи стреляют во все, что движется. — Но почему? — Потому, что исламисты, — ответил он таким тоном, каким терпеливый папа объясняет любознательному малышу свойства оголенных проводов под напряжением. … ======================================= 76. СПЕЦНАЗ и ГЕОЛОГИЯ. Сага о бардаке. Дата/Время: 22 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Шонаока. Окрестности горного озера Удеди. ======================================= Первое и единственное положительное свойство флайки Vola–Flex состоит в том, что ее можно быстро сложить в рюкзак, и быстро разложить в рабочее состояние. Остальные — отрицательные. Как и ее предки, мото–дельтапланы, она развивает скорость не более 80 узлов, довольно неуклюжа в полете, слишком чувствительна к ветру, а комфорт в ней примерно, как в санях для бобслея. Впрочем, при хорошей погоде и оптимистическом настроении, можно получить удовольствие от полета даже на таком устройстве. Рон и Пума были как раз в том самом настроении. Преодолев около ста миль, разделяющих крааль Бакебу и озеро Удеди, они вышли на контрольный круг на высоте 500 метров (каковой круг над точкой плановой посадки строго предписан армейской инструкцией). — Дурацкое место, — вынесла Пума безапелляционное суждение. — А, по–моему, красиво, — заметил Рон, — скалы, вода, наверное, чистая… — Ничего съедобное не растет, охотиться не на кого, и даже рыбы нет, — отрезала Пума. — Про рыбу ты откуда знаешь? — Вижу, — лаконично ответила она, — Совсем никакое место. Поэтому и люди не живут. От кого тут охранять эту девчонку? — Начальство престраховалось, — предположил Рон. — Да, — согласилась Пума, — Это хорошо. Хорошие деньги за просто так. Надо решить, что мы купим. Я думаю, или такой кухонный комбайн, про который рассказывала Фрис, или круглый гамак, про который нам прислали рекламу со скидкой. Ты что больше хочешь? Рон развернул Vola–Flex над озером, снизил обороты движка, поставил ручку управления на «нейтрально» и, глядя на медленно приближающуюся поверхность воды, сказал. — В начале надо разобраться, что для чего нужно. — Комбайн это понятно, — ответила Пума, — Это чтобы у меня лучше получалось готовить еду. В него можно все засовывать, как получится, а в нем процессор, который уже знает, что с этим делать. Я вот не всегда знаю, что с чем делать, и ты ругаешься. — Во–первых, когда это я ругался? Возможно, я делал тебе технические замечания… — Ну, технические замечания, — согласилась она, — Но ты понял, про что я говорю. — Подожди минуту, — сказал он, сосредоточившись на управлении. Флайка легонько шлепнула днищем по воде, прокатилась метров сто и, слегка покачивая бумерангообразным крылом, остановилась в нескольких метрах от берега. Пропеллер за спиной по инерции сделал несколько оборотов и остановился. Экипаж спрыгнул в воду и выволок Vola–Flex на берег. — Круглый гамак это тоже полезная вещь, сообщила Пума. — Подожди с гамаком, — сказал он, вынимая woki–toki, — Сейчас я просигналю «ОК», потом мы проясним ситуацию с комбайном, а потом перейдем к гамаку. Девушка подождала, пока он сделает звонок (это заняло секунд 10), и поинтересовалась: — А что надо еще прояснять с комбайном? — Я не думаю, что туда можно засовывать все, — сказал он, — Так иногда пишут в рекламе, это, как бы, гипербола, но ты–то и правда начнешь совать туда все… — Только съедобное, — уточнила она. — По инструкции, — начал Рон, — объекты делятся на три градации съедобности. Нулевая – это полнстью несъедобные, ты их обоснованно отбросила. Первая – условно–съедобные. Их употребляют в пищу лишь в крайних случаях. Это, например, рыбья чешуя. Вторая – безусловно–съедобные. Вопрос: продукты каких градаций ты будешь совать в комбайн? — Чешую я совать не буду, — пообещала Пума, — разве что, вместе с рыбой. Комбайн же должен будет ее убрать, да? — Ответ не точный. Точный ответ: перед тем, как совать рыбу с чешуей, надо: * Убедиться, что, согласно техническому описанию, комбайн способен убрать чешую. * Применить комбайн тем способом, при котором, согласно техническому описанию, чешуя будет убрана. * Проверить, действительно ли чешуя убрана. Только выполнение всех этих трех пунктов обеспечит отсутствие чешуи в финальном продукте. Иначе есть риск получить продукт, содержащий чешую в измельченном, т.е. визуально–необнаружимом состоянии. Есть ли вопросы по этому пункту? — Да. А комбайн может подумать об этом своим процессором? — Чтобы узнать это, надо прочесть техническое описание, — ответил Рон. — Тогда, может быть, лучше гамак? – спросила Пума. — Может быть. Но, может быть, если бы ты прочла техническое описание, то решила бы, что комбайн лучше. Ты согласна? — Согласна. Но я же его не прочла, да? Рон улыбнулся и кивнул. — Все верно. Это я и имел в виду. Я предлагаю прочесть это сраное… В смысле, я хотел сказать, техническое описание. Тогда ты сделаешь информированный выбор. — Это понятно, — согласилась Пума, — А если ты прочитаешь и расскажешь мне, то это будет самый лучший информированный выбор. Я хорошо придумала, да? — Давай попробуем сделать так, — предложил он, — Я разберусь с общей частью описания и объясню тебе, но опции этой херовины… В смысле, комбайна, ты изучишь сама. — Ничего себе! Основная часть простая и у всех кухонных штук одинаковая, а опции… — Тогда так. Ты сама изучишь основную часть, а изучение опций делим пополам. — Это не честно! – возразила она, — Ты весишь 180 фунтов, а я — 100. Ты меня сам учил составлять пропорции. Это значит… — ОК, — ответил сержант, — Но ты сама решишь эту пропорцию без калькулятора. Поняв по его тону, что это — последняя уступка, Пума вздохнула, скрестив ноги, уселась, на грунт, положила на колени автомат, пристроила на его корпус блокнот и стала думать. Появление вироплана, раскрашенного (по некой уже сложившейся, порочной традиции в цвета IDEM — International Deep Ecoligy Movement) застало ее примерно в середине этого упражнения по прикладной математике. Компактная машина с музыкальным шелестом спланировала по крутой спирали и приземлилась на берегу в двадцати шагах от них. Из–под открывшегося фонаря кабины, как будто бы сами собой выпрыгнули два огромных матерчатых мешка, три 7–литровых баллона и двухцветный яркий рюкзак. Вслед за всем этим барахлом, из кабины выбралась молодая женщина с еще одним рюкзаком за спиной и двумя пластиковыми ящиками в руках. Вироплан тут же откатился примерно на полста метров назад, едва притормозивший ротор снова набрал обороты, машина оторвалась от земли, развернулась по широкой дуге и ушла на запад, в сторону перевала Малеле. — Упс… — протянул Рон, проводив флайку взглядом, — Ни тебе «aloha», ни «so long»… — Ia orana, foa! – сказала вновь прибывшая, — E aha te huru? — Well, — ответила Пума, — E o oe? — Все через жопу, — сообщила гостья (впрочем, без особого трагизма), — Я не думала, что все может быть настолько через жопу. Кстати – Брют Хапио с Новой Каледонии, геолог. — Рон и Пума Батчер с Пелелиу, — ответил Рон, — а что конкретно через жопу–то? — Я же говорю: все, — повторила Брют, — foa, помогите распаковать все это дерьмо, а? — Гло, у тебя котелок и сухой спирт есть? – спросила ее Пума, — Я бы сделала чай. Если у тебя чай тоже есть. Потому, что у нас ни хера нет. Хавчика тоже. — Фантастика! Шланг мне в забой, если я хоть раз так влипала. Кстати, все перечисленное есть. Возьми в рюкзаке, ОК? — ответила геолог и повернулась к Рону – Бро, ты не в курсе, как собирать армейские solar–battary? Мне их впихнули вместо обычных, joder conio… Рон, точным пинком ноги сбил крышку с одного из ящиков и глянул на содержимое. — Такие сто раз собирал. Сделаю. Не парься. Лучше расскажи все по порядку. — Значит, по порядку, — сказала Брют, — Все началось еще на острове Лийс. Вы знаете про Airbus–480 и сарджайских десантников? — Видели по TV, мельком, — ответил Рон, — Он летел в ЮАР, потерял герметичность и сел на полосу мпуланской рудной компании. Выжил только пилот. Пассажиров — как селедка хвостом смахнула. Вот за что я не люблю аэробусы: чуть зазевался и — una culo. — Так, — констатировала она, — По ходу, вы не в курсе. Значит, сидела я на патрульной базе на Лийсе, зевала. Ждала, меня отправят сюда на сардельке с гео–партией и техникой, как нормального канака. Тут SOS от рейса EQ–134 Сарджа – ЮАР. Разгерметизация. Ребята его повели, предложили посадку в Найроби, он отказался и продолжал лететь прямо. Мы связались с компанией SAA, и спросили: что это у вашего Airbus–480 за грузовые люки в пол–днища? То–се, оказалось, это не их самолет, а террористы. INDEMI объявила Orange code. Потом мою сардельку отменили из–за эвакуации каких–то заложников. Потом одна тетка, офицер INDEMI согласилась подбросить меня до Саут–Нгве (это почти пол–пути). Пока летели, оказалось, что Airbus будут экстренно сажать там же, на полосе Нгве. Я с другими гражданскими ребятами попала общественным наблюдателем в полицейскую интербригаду. Вот это было кино, долбить его киркой. Броневики, спиттеры, снайперы, короче — охотники на Годзиллу. Потом, летит крылатая колбаса, длиной метров 80, вся белая и блестящая, только люки в брюхе зачем–то открыты. Лейтенант ВВС рядом со мной смотрит и говорит: жопа Эйрбасу. Ему надо 3500 метров полосы, а тут в полтора раза меньше. Кто–то ляпнул: вдруг там сто тонн взрывчатки? Тогда нам жопа, а не ему. Хотя, ему, конечно, тоже, но… Короче, я еще прикидываю: то ли мне заорать от ужаса, то ли тихо упасть в обморок на симпатичного лейтенанта, а эта колбаса уже коснулась полосы, вжжж! И остановилась метрах в пяти от финиша, где кончается бетонка. Упс! Тишина. Открылась дверь на высоте 3–го этажа, там – обалдевший дядька в футболке и джинсах. Он свесил ноги наружу и кричит: «Эй–эй, я сдаюсь, но мне отсюда не слезть!». Наши ребята, которые сами классно летают, аплодировали. Они говорят: это не пилот, а какой–то охеренный мега–супер–мастер от авиации. Пума, уже успевшая собрать горелку на сухом спирте, набрать котелок воды и поставить его на огонь, выразительно хмыкнула. — Прикол! И как его оттуда снимали? — Подкатили монтажную мото–тележку с выдвижной лестницей, и все дела. А мы пошли смотреть Эйрбас изнутри. После спецназовских саперов, разумеется. Там 3 палубы. На первой — боевая десантная техника. Легкие бронемашины, безоткатные орудия и всякое такое. На второй и третьей – трупы. В креслах, на полу, везде. Их было больше пятисот Молодые парни в военной форме. Кое–кого из репортеров вывернуло прямо там, а одну девушку из «Die Welt» пришлось вытаскивать на носилках. Она держалась, пока мы не дошли до кабины. А там — второй пилот, которому первый пилот чем–то разнес голову. Немного неожиданное зрелище для впечатлительной девушки. Вот так. — Я верно понимаю, что пилот сам открыл люки в стратосфере? – поинтересовался Рон. — Да. Вопрос: почему? Я не очень верю, что этот пилот, Герхард Штаубе был секретным шонаокским диверсантом и работал на президента Чоро Ндунти, хотя Ндунти прилетел через час после посадки Эйрбаса и устроил шоу, но до того… Короче, мне кажется, этот Штаубе имел с сарджайцами какие–то свои счеты, или что–то в этом роде. — Кино, — задумчиво сказал Рон, — А куда летели эти десантники? — Судя по тактическим картам из офицерских планшетов, они должны были высадиться около переправы через реку Луайва в местечке Чивези, и оттуда атаковать Лумбези. Это столица Шонаока, от Чивези до туда 30 миль по шоссе. Меньше часа езды на авто. — Тогда диверсант их вовремя убил, — заметила Пума, — иначе были бы проблемы. — Действительно, — поддержал Рон, — этот парень действовал, как хороший диверсант. Брют энергично покрутила головой в знак полного несогласия. — Все это логично выглядит, ребята, если вы не видели Штаубе в первый час. Не может диверсант так выглядеть. 20 фунтов против хвоста селедки, что он — чисто гражданский дядька. Просто его достали эти исламисты, и он… — Моторы, — перебила Пума, — две тачки, примерно в миле. Рон вскинул левую ладонь, требуя тишины, и через пару секунд коротко скомандовал… … ======================================= 77. Диверсант ШТАУБЕ и орден золотого гепарда. Дата/Время: 20 — 22 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Мпулу, Саут–Нгве – Шонаока, озеро Удеди. ======================================= Брют Хапио в своей оценке Герхарда Штаубе опиралась лишь на интуицию. Чубби Хок, (упомянутая в истории Брют, как «тетка офицер INDEMI») пришла к тем же выводам на более веском основании. Штаубе попал к ней сразу, едва был снят с самолета. Капитан Хок впервые в жизни увидела человека, так искренне радующегося своему аресту. — Слава богу, я попал в меганезийскую полицию, — таковы были первые слова Герхарда. — Вы попали в меганезийскую военную разведку, мистер Штаубе, — уточнила она. — Еще лучше, — ответил он, — что я должен вам рассказать? — Рассказывайте все, – предложила Чубби, по опыту зная, что если человек добровольно идет на сотрудничество, то лучше не сбивать его с этого настроя казенными вопросами. Действительно, Герхард выложил все, причем довольно последовательно и четко. Чубби не прерывала его даже тогда, когда он срывался на грязную ругань. Ненависть к бывшим хозяевам, к их стране, роду, обычаям и вере, била из него, как пар из жерла гейзера. Он был в том психологическом состоянии, в котором люди, без всякой жалости, совершают акты тотального геноцида. Чубби уже встречалась с этим состоянием в странах третьего мира, но впервые наблюдала такое у обыкновенного мирного западного европейца. Это извержение перед видео–камерой длилось более часа. Чубби игнорировала все звонки на мобайл и все поступившие сообщения. Ей надо было дождаться, когда он выговорится, и она дождалась. Герхард замолк, его тело как будто утратило жесткость, и он тихо сказал. — Что я теперь должен делать? — Думаю, — сказала она, — Вы должны выпить сладкого чая и съесть что–нибудь, иначе вы сейчас свалитесь от нервного перенапряжения. А дальше… Сами–то вы чего хотите? Штаубе неопределенно передернул плечами. — Не знаю. Я об этом не думал. Мне надо было вырваться оттуда. У меня, фрау офицер, вся голова была забита только этим. Сейчас я, как спринтер после стометровки. — Я поняла. Так вы будете питаться? Он кивнул. Чубби встала, открыла дверь и крикнула в коридор: — Ребята, кто не занят, притащите чай и бутерброды. Заранее благодарю. По опыту она знала, что в караулке вечно кто–нибудь гоняет чаи. Действительно, из–за стенки кто–то ответил «E–o, captain», а через пару минут возник почти квадратный молодой капрал с котелком чая и пакетом с какими–то смешными треугольными пирожками. — По ходу, бутербродов нет, кэп. Но пирожки зачетные. А кружки и сахар тут в ящике с табличкой «Top secret» если вы не в курсе. — Да уж в курсе, — она улыбнулась, — Не первый день в армии. — Ну, ясно, — сказал капрал, — Что–нибудь еще надо? — Да, найдите этому парню, где помыться и поспать, и во что переодеться. — А чего искать, кэп? Есть спецкомната. И комбез есть. Проводить его прямо сейчас? — Нет, сначала мы попьем чая, перекусим и поболтаем, а уж потом… — Ага! Если что, кэп, стукните два раза в левую стенку, я за ним зайду. — Да, капрал. Mauruuru roa. — Nana. Aita pe–a. Капрал вышел. Герхард покачал головой и сообщил: — Вы не представляете, как приятно видеть нормально общающихся людей. — Вы удивитесь, представляю, — ответила она, — В разных местах приходится бывать. Но это не наша тема. Питайтесь, мистер Штаубе. А я пока выясню некоторые вещи. … Под «некоторыми вещами» понимались события последнего часа. Чубби знала, что ряд репортеров гонят информацию о Эйрбасе в прямой эфир, а инженер–инспектор Овидий Кливли, прибывший из ЮАР полчаса назад, наверное уже успел сообщить что–то своему начальству. Это не могло не вызвать реакцию заинтересованных лиц — и действительно, кое–кто отреагировал. Эмир Аккан потребовал выдачи Штаубе в Сарджа, а придворная группировка «Хисбафард» объявила: «пассажиры рейса EQ–134 взяты в заложники до выполнения этого требования». Ндунти, президент Шонаока, в ответ сказал: «Штаубе — герой борьбы народа шонао с агрессивным исламизмом и мы выручим его, сколько бы крови врагов не пришлось пролить ради этой цели». Еврокомиссар по внешним связям выразил желание «прибыть в Мпулу для решения вопроса о Штаубе и заложниках». В ответ, Нгакве, президент Мпулу, распорядился: «расстреливать на месте любого, кто попробует содействовать выдаче Штаубе». На вопрос репортеров, распространяется ли этот приказ на иностранные делегации, Нгакве ответил, что «они будет расстреляны на общих основаниях». Чубби не успела дочитать эту историю, когда раздался звонок ее мобайла. Президент Ндунти, настаивал на «быстрой встрече по очень–очень важному делу». Его личный самолет – легкий «SAAB Safari» — готов был вылететь из Лумбези в Саут–Нгве прямо сейчас. Чубби знала, что Чоро Ндунти – редкая сволочь, но было уже известно, чего он хочет, и INDEMI это устраивало. Кэп Хок ответила «ОК, жду вас», и вновь занялась Штаубе (успевшим за это время поесть и немного прийти в себя).. — Вернемся к вашей проблеме. Чего бы вы хотели, Герхард? — Если честно, фрау офицер, то мне хотелось бы побыстрее вернуться к цивилизации. — Вы имеете в виду, домой во Франкфурт? – уточнила Чубби. — Нет, ни в коем случае! Меня же выдадут! Я прочел через ваше плечо новости… — Да, вероятно, вы правы. И куда же вы хотите вернуться? — Ну… — он замялся, — Скажите, а я могу иммигрировать в Меганезию? — Разумеется, можете. У нас открытая страна. Но вы должны понимать, на что идете. — Вы хотите сказать, что меня могут выдать из Меганезии? – испуганно спросил он. Капитан Хок отрицательно покачала головой. — Нет. Это исключено. Никаких «выдать» и даже никаких «позволить выкрасть». — О боже… Я не подумал, что меня могут выкрасть… У Тарика куча денег и… — … В данном случае, это не вариант, — перебила она, — Выкрасть жителя Меганезии это значит: объявить войну. Так было с эмиратом Эль–Шана. Больше желающих пока нет. — Уф! Да, я слышал про Эль–Шана… Тогда, фрау офицер, что я должен понимать? — Вот это, — ответила Чубби и повернула к нему ноутбук с уже выведенной на экран иммиграционной формой, — Я имела в виду, что вам надо будет заполнить эту анкету. Герхард начал читать и, через минуту, в некотором смятении посмотрел на Чубби. — Скажите, а как писать про мою работу в Сарджа? Я имею в виду, у меня с эмиром не было контракта. Значит, формально, вроде бы… — Просто пишите: в такой–то период работал на эмира Аккана, правителя Сарджа. — А пункт про отношение к религии и религиозным организациям я обязан заполнять? В смысле, мне бы не хотелось акцентировать внимание на том, что я принимал ислам. На самом деле, это было просто требование эмира, я сам в это все не верю. — Так и пишите, — ответила она. — Скажите, а у меня из–за этого не будет проблем с полицией? Я имею в виду, полиция в Меганезии, наверное, имеет доступ к этим анкетам. — К этим данным имеет доступ любой гражданин Меганезии, — уточнила Чубби, — любой полисмен тоже. Я не отрицаю: ваша анкета вызывает подозрения, но вас не схватят на улице только за то, что вы были мусульманином и работали на эмира. — Любой гражданин… — задумчиво повторил он, — скажите прямо: есть ли у меня шансы устроиться на работу по специальности с такой биографией? — Скажу прямо: Первое время таких шансов у вас очень мало. Может, года через три. Но на эти три года вы можете сменить род деятельности и заняться чем–нибудь другим. — Чем, например? — Ну… — она задумалась, — Чем–нибудь попроще. — Развозить китайские завтраки? — с грустной иронией предположил Штаубе. — Не знаю. Пища, визиты к людям домой. Мусульманин вряд ли может получить такую работу. Разве что, вы сможете убедить всех, что вы уже не мусульманин, но как… — Понятно, — перебил он, — Тогда остается грузчик, землекоп и далее в том же роде? — Боюсь, что так, — подтвердила Чубби, — Но вы можете заняться собственным бизнесом. Хотя, первое время, ваша биография будет оказывать влияние на клиентуру. — Первое время это опять года три? – уточнил Герхард и после ее утвердительного кивка продолжил, — значит, с этим ничего нельзя сделать? — Почему же? Выберите на Каролинах, Кирибати или Маршаллах атолл, от которого до ближайшего большого острова миль 300. Каждый такой атолл – это целый мир из сотни островков–motu. На обитаемых motu живет по 2 — 3 семьи. И никто не будет читать вашу биографию. Приехал человек — хорошо, рабочие руки всегда пригодятся. — Боже… — тихо сказал он. – Это все равно, что поселиться по ту сторону Стикса. — Ну, это вопрос вкуса, — заметила Чубби, — Некоторые люди в восторге от такой жизни. — Но, фрау офицер! Я понимаю, что совершил ошибку. Неужели нельзя ничего сделать? Ведь каждый может ошибиться, правда? Я хотел бы все исправить, вы только скажите, как. Но я не смогу жить 3 года, как Робинзон Крузо… Просто не могу… Капитан Хок вздохнула, улыбнулась и ободряюще похлопала его по плечу. — Герхард, вы просто устали, и видите жизнь в сплошном черном цвете. Имейте в виду: безвыходных ситуаций не бывает. Сейчас я позову капрала, он проводит вас в комнату отдыха, вы примете душ, выспитесь, встанете свежим и бодрым, а утром мы вместе что–нибудь придумаем. Мы договорились? — Да… Договорились… Фрау офицер, а вы действительно мне поможете? — Это моя работа, Герхард. Вы – будущий гражданин моей страны, понимаете? Это для меня не пустые слова. Конечно, нам с вами придется поработать, но, как вы правильно сказали, ошибки надо исправлять. А теперь первое ваше задание: выспаться. ОК? — Уф… Да, фрау офицер… Вам тоже хорошего сна. Спасибо вам… … Чего капитану Хок не светило в эту ночь, так это выспаться. Чоро Ндунти уже успел приземлиться в Саут–Нгве и сейчас, в генеральской полевой униформе и с сигарой в зубах, гулял по летному полю рядом со своим «SAAB Safari». Он явно настроился на серьезный и долгий разговор, и Чубби не стала обманывать его ожиданий. — Aloha, Чоро. Я – кэп Чубби Хок. Надеюсь, вы угостите меня кофе с ромом? — Ой–йе! – президент поднял брови, — Я представлял вас по–другому, да! Но… — Я должна быть похожа на старуху с косой? – весело перебила она. — Нет, дьявол мне в жопу! О–о! Извините. Конечно, я хотел бы вас угостить, а где? — В Эрис–таун. Это вон там, — капитан махнула рукой в сторону скопления разноцветных круглых домиков с коническими крышами, в миле от летного поля, – В Эрис есть очень неплохие ночные таверны. Вы любите ходить пешком, Чоро? — В компании с такой женщиной? Да! Я вижу, вы без кольца на пальце. У вас есть муж? — У меня есть муж, — ответила она, — А у вас есть пилот. — Это к чему? – удивился он. — К тому, чтобы подать хороший пример молодежи. Офицер сначала заботится о своих бойцах, а потом идет развлекаться. Вашего пилота мы по дороге пристроим в кубрик к нашим ребятам. Там парню будет удобнее, чем спать в кабине вашей флайки. — С ребятами–мпулу он, чего доброго, подерется, — проворчал Ндунти. — Я в курсе ваших соседских потасовок. Я пристрою его не к мпулу, а к канакам. — У! Это хорошо!… – Ндунти похлопал ладонью по фюзеляжу своего самолета, — Тоон! Вылезай оттуда, мать твою! Тетя мастер–разведчик нашла тебе койку в кампании нези. Только не вздумай с ними нализаться, слышишь? Рано утром нам лететь домой, да! Тоон оказался молодым и довольно симпатичным парнишкой, типичным африканером, потомком буров–голландцев. По–быстрому пристроив его в кампанию к уже знакомому капралу, Чубби вернулась на летное поле и они с Ндунти двинулись в сторону городка. Прогулка под ручку с генералом Ндунти выглядела со стороны, как легкий флирт на публике, но вопрос обсуждался крайне серьезный. Лидер шонао имел виды на Штаубе, как на консультанта по развитию авиации и предлагал снять с INDEMI все проблемы, связанные с этим неоднозначным персонажем. Проблемы действительно были. Штаубе хочет жить в благополучной стране. Меганезия – единственная благополучная страна, откуда его не выдадут эмиру. Казалось бы, заполни анкету и лети на восток вдоль 10–й параллели до самой Хониары. Но есть одно «но»: кто добровольно принял ислам (не постмодернистский нео–суфизм, а средневековый суннизм) и служил исламистам, тому вряд ли будет уютно в Меганезии. Кем, кроме разнорабочего, он может там устроиться? Авиа–бизнес для него закрыт. Никто не возьмет его туда на работу, это – верный путь лишиться клиентуры. Он мог бы купить дешевую флайку и стать авиа–рикшей где–то в глубинке, где потенциальные пассажиры не знают его биографию? Но это — занятие для молодого парня со средним образованием, а не для авиа–эксперта экстра–класса. Есть, конечно, исключения. 60–летний дядя Гваранг, лучший мастер–пилот Народного флота времен Конвента, уже 15 лет занимается авиа–извозом. Все Северное Тонга знает его черный «Skyfarmer» c зелеными черепами на крыльях и фюзеляже. У дяди Гваранга 3 vahine (не считая легких увлечений), куча детей, и fare на Ниуафо–Оу. Он любит летать над океаном, болтать с пассажирами и пить какао из старой армейской кружки, сидя на скрипучем бамбуковом пирсе, под хлопающим на соленом ветру полотняным навесом. Дядя Гваранг — канак, его земля это море. А Штаубе — не канак, и не сможет так жить. Через пол–года он взвоет, а через год, когда притупится чувство опасности, его понесет куда–нибудь поближе к привычным европейским обычаям. А там его возьмут за жабры. Этого нельзя допускать. Черт с ним, со Штаубе (он – гниловатый субъект, его не очень жалко), но косвенно пострадает имидж Меганезии, как страны, надежно защищающей любого и каждого иммигранта от множества специфических видов преследования. Генерал Ндунти не знал всех этих тонкостей, но суть дела понимал отлично, и изложил аргументы не так четко, но вполне убедительно. Уловив (по чуть заметному движению глаз), что собеседница согласилась с его выводами, он махнул рукой бармену и заказал еще по кружке кофе с ромом и сливками. К этому времени (а было уже около часа ночи) они обосновались в баре «Trampeador», на 3–м ярусе башни–ретранслятора Mpulu–Tira. Некоторое время капитан разведки и самозваный генерал молчали, глядя друг на друга. — Хочешь знать больше? — спросил генерал, — Я и так знаю, — спокойно ответила она, — Но я хочу знать, знаешь ли ты, Чоро. — У! Ты такая жесткая, Чубби. Твоему мужчине это нравится, нет? — Со своим мужчиной я мягкая и пушистая, — сообщила она, — Говори, Чоро, я слушаю. — Не очень я в это верю, — проворчал он, — Ты солдат, вот что. Не знаю, как у вас что–то получается. Но это ваши дела с ним. Слушай теперь про дело. Все было не так, как мы говорили. Забудь. Герхард всегда был наш человек, да! Герхард и народ шонао – одно. Фронт народа шонао есть и в Европе, и в Аравии. Агентура. Espionage. Spymen. — Допустим, — огласилась Чубби, — И что дальше? — Ты действительно знаешь, – сказал Ндунти, внимательно глядя на нее, — Откуда? — Твое заявление для прессы, — ответила она, — Ты назвал Штаубе героем. — А вдруг я думал что–то другое? — Нет ничего другого, Чоро. Один вариант из одного. Простая игра. — Тогда зачем ты спрашиваешь? — Я хочу убедиться, что ты сможешь объяснить это ему, — сказала Чубби. — Я не смогу, — спокойно сообщил генерал, — Ты сможешь. Да. — Тебе надо учиться риторике, — ехидно сказала она. Ндунти пожал плечами, закурил сигару и, не без некоторого сожаления, произнес: — Мне поздно этому учиться, Чубби. И моей жене поздно. Дети учатся, да. Я купил им много книг. Читают. Я купил диски, где правильно говорят. Мой старший сын совсем правильно говорит. Все думают: «он, наверное, из Иоханнесбурга!». А я не умею, нет. — Ладно, — сказала она (как большинство меганезиек, она становилась несколько мягче, если разговор касался детей), — Я это сделаю. Но ты примешь все так, как я скажу. — Ты нези, — спокойно ответил он, — вы сильнее. Вы все равно заставите. Это понятно. Чубби неопределенно кивнула, достала диктофон, включила и начала говорить. — Герхард Штаубе, агент–волонтер Народного Фронта Освобождения Шонао, выполнял спецзадание на вражеской территории. На его счету уничтожение 600 элитных солдат и офицеров противника, захват сотни боевой мото–техники и самолета, стоимостью треть миллиарда долларов. Теперь, когда враг разбит, Штаубе, герой справедливой народной борьбы, встанет на страже рубежей страны, защищая мирный труд и счастливую жизнь шонао… Чоро, ты придумал для него какую–нибудь должность? — Да, — ответил генерал, — Министр военной авиации. Красиво? — E–o, — согласилась она, и продолжила, — Он возглавит министерство военной авиации, которое в ближайшем будущем вырастет в министерство национальной металлургии, горного дела, машиностроения и авиа–индустрии. Реально (если без лозунгов), Штаубе будет курировать военно–техническое сотрудничество с Меганезией. Он грамотный и работоспособный человек. Его доход должен быть не ниже, чем в развитой стране. Это обязательное условие. Его социальный статус должен соответствовать должности. Это тоже обязательное условие. Важно подчеркивать: Штаубе не меганезиец. Его высокий пост в правительстве Шонаока позволит дезавуировать измышления западной прессы и подозрения китайских комми, что в Восточном Шонаока создается про–меганезийский марионеточный режим. Мы заранее соглашаемся, что Штаубе работает здесь временно. Выполнив свои задачи, он иммигрирует в Меганезию и уйдет в гражданскую авиацию. — Да, — подтвердил Ндунти, — Так будет. — Так было и есть, — уточнила капитан Хок, — Это реальность, которая именно такова. — У! Ты верно сказала, Чубби! Реальность! — Тогда… — она посмотрела на часы, — Встречаемся в 6 утра в моем офисе. Ты скажешь красивые слова и вручишь факс с красивым текстом, а я проведу агиационную работу. — Да, — снова сказал он, — Поговорим еще по дороге? Я хочу понять про красивый текст. — Разумеется. Это просто. Когда примерно в половине третьего ночи они вернулись в Саут–Нгве, Ндунти очень церемонно пожал ей руку и заявил: — Чубби, знаешь что? Твоему мужчине два раза повезло. — Даже два? – удивилась она, — Надо будет его порадовать. — Первый раз, что он нашел такую женщину, — пояснил генерал, — А второй раз, что он может с такой женщиной жить. Мало кто смог бы. Да! … Утром она, без лишних церемоний, представила этих двоих друг другу. — Мистер Штаубе, пилот международного класса – мистер Ндунти, президент Шонаока. — Называй меня просто Чоро, — добавил Ндунти, — так удобнее. — Хорошо. Тогда — просто Герхард. А что, собственно… — Во–первых, — перебил его президент, — Я, уже в воздухе, получил ответ национального собрания про тебя. Орден Золотого Гепарда. Эта высшая военная награда вручается от всего народа шонао — тебе, да! Гравировку на ордене и наградном оружии уже делают. — Э… мне? – переспросил изумленный Штаубе. — Да. За эту военную операцию, — Ндунти кивнул в сторону окна, из которого был виден Airbus, — Церемония награждения будет в нашей столице, Лумбези. Всего час лететь на маленьком самолете. Мы с тобой полетим, когда ты соберешься. — Ну… Я даже не знаю, — замялся пилот. — Не беспокойся про безопасность, — помог ему президент, — Все исламисты, которые хотели бы на тебя напасть, в нашей стране уже убиты. Я сам это контролировал. Мы убили их всех, да! Капитан Хок может подтвердить мои слова. — Это правда, — хмуро проворчала Чубби, думая про себя, что Ндунти не просто редкая сволочь, а исключительно редкая. Он с самого начала внушал всем окружающим, что резня, начавшаяся в Лумбези, а затем прокатившаяся по стране шонао, была от «A» до «Z» согласована с меганезийскими, китайскими и американскими военными. — Вообще–то я собирался… — начал Штаубе. — Я знаю, — перебил Ндунти, — ты хочешь уехать в Меганезию. Это большая и богатая страна, а Шонаока пока маленькая и бедная. Мы не можем дать тебе, столько, сколько там. Ты много сделал для народа шонао, да! Ты рисковал жизнью и спас сотни семей шонао, на которых бы напали эти исламские фанатики. Наверное, на твоем месте я бы тоже решил ехать в богатую страну. Как и ты, Герхард, я не шонао. Я анголец, но моя жена – шонао. Наши дети родились в стране шонао. Я хочу, чтобы когда они вырастут, страна шонао была богатая. Чтобы дети жили в своей богатой стране, да, Герхард? — Да, Чоро — согласился Штаубе, — Я понимаю. Жена, дети, это, конечно… Вообще–то Герхард только сейчас вспомнил, что в Сарджа у него четыре жены, одна из которых беременна, и что у него двое маленьких детей: пяти и двух месяцев от роду. С того момента, как «Airbus–EX» оторвался от полосы в Сарджа и до момента, когда Чоро произнес последнюю фразу, пилот об этом не задумывался. Оставшаяся в эмирате семья уже давно стала для него одним из символов унижения. Все жены были ему одинаково отвратительны, а рожденные ими дети — абсолютно безразличны. — … И я, — продолжал Ндунти, — приглашаю тебя в нашу страну, как друга, который уже помог нам, и еще немного поможет. А мы будем делиться с тобой всем, что у нас есть, хотя это и мало. Потом, наверное, ты уедешь в богатую Меганезию. Я надеюсь, что ты успеешь полюбить нашу страну, и мы будем друзьями, сделаем хороший бизнес и всем будет выгодно. А вот предложение национального собрания… (он вытащил из кармана скрученный рулончиком лист, и положил перед Штаубе) …Это официальная бумага нашего парламента, как в Америке или в других цивилизованных странах. Когда мы прилетим, то немного посмотрим город, потом пообедаем у меня дома, моя жена что–нибудь приготовит, у нее хорошо получается, потом будем делать церемонию, как это принято в цивилизованных странах, потом будет банкет, а завтра поедем смотреть на природу. Ты пока думай, а я пойду растолкаю своего пилота, он много спит. Хороший парень, но немного лениться и иногда пьет. А потом я вернусь, и мы полетим, да! Ндунти вышел, а Герхард нерешительно взял со стола факс на бланке Национального Собрания, украшенном гербом: лук с тремя стрелами на фоне солнца (Национальное собрание придумала Чубби, а герб Ндунти где–то взял, когда объявлял суверенитет). — Простите, фрау Хок, я правильно понимаю, что мне предлагают должность министра? — Правильно. А что вас удивляет? Здесь на тысячу миль вокруг не найти авиа–эксперта такого класса. Разве что, шеф–пилоты трех военных контингентов, но их не пригласишь. Вы, мистер Штаубе – единственный. И вы уже оказали стране шонао серьезную услугу. По–моему, шонао считают, что это судьба им улыбнулась в вашем лице. — Да… странно получилось… Скажите, а мне обязательно ехать? — Нет, конечно, — ответила Чубби, — Но, по–моему, это хороший вариант для вас. Риск — минимален. Территория до самого Лумбези под контролем ВС мпулу–меганезийского альянса. Легионеры президента Ндунти – тоже серьезные парни, вас в обиду не дадут. Платят, на мой взгляд, неплохо. Поработаете года полтора- два и поедете на Таити, на Раиатеа или на Самоа с хорошей биографией, вызывающей понятное уважение. — Э… э… — Штаубе замялся, — Вы хотите сказать, что можно будет вычеркнуть… — Зачем вычеркивать вещи, которыми можно гордиться? – удивилась она, — То, что вы, европеец, приняли близко к сердцу судьбу шонао и вступили в Народный Фронт… — Простите, когда я в него вступил? — Ну, знаете, — Чубби развела руками, — Ндунти говорит, что во Франкфурте, около 4 лет назад, но я не могу это проверить. Вам лучше знать. Далее, по заданию штаба НФ, вы внедрились в круг советников эмира Сарджа, выяснили его планы и точечным ударом разгромили его основные силы в Центральной Африке. Мне кажется естественным, что после этой победы, Национальное Собрание предложило вам пост министра ВВС. — Но я не представляю, что делать на этом посту! Капитан Хок удивленно развела руками. — Герхард, в предложении ясно сказано: «Сделать авиацию Шонаока грозной силой, способной дать сокрушительный отпор любому агрессору не земле и воздухе». Мне кажется, это достаточно точная формулировка. И оплата, кстати, хорошая. — А каково сейчас состояние их авиации? – осторожно спросил Штаубе. — Не думайте о грустном, — посоветовала она, — Был бы министр, а авиация как–нибудь найдется… со временем. Разумеется, мы вам поможем — в разумных пределах. А после этого, вам будет несложно найти работу в одном из меганезийских авиа–консорциумов. Вернетесь в гражданскую авиацию. Why not? В общем, там вы уже сами выберете. — Э… А как долго мне надо будет работать в Шонаока? — Ну, — Чубби задумалась, — Думаю, года два, но может быть, хватит и полутора лет. — Извините, — нерешительно сказал он, — а вдруг меня потом оттуда не выпустят? — Что вы, Герхард! Удерживать человека силой – это терроризм, а наш контроль – это контроль Хартии. У нас не то, что в вашем родном Франкфурте, где террорист может взять заложников и расчитывать на какие–то выгоды. У нас за это только пуля в лоб. — Да?… А у меня потом действительно будут шансы на хорошую работу в авиации? — Я же вам сказала: aita pe–a. Никаких проблем. — Гм… Извините, фрау Хок, а как быть с исламом и исламистами в моей биографии? — Вы напишете в анкете: «служил в военной разведке Республики Шонаока, награжден орденом за ликвидацию десантного корпуса эмирата Сарджа». Этого достаточно. — Э… — протянул Штаубе, — А как быть с той записью, которая осталась у вас? Я имею в виду, что в начале разговора я изложил совсем по–другому… — Еще бы, — фыркнула Чубби, — Вы загрузили мне легенду, под которой были внедрены в Сарджа. Качественная работа. Реальное положение дел вы сообщили мне, только когда президент Ндунти, которому вы доверяете, дал вам понять, что можно раскрыть карты. — Ну… Разумеется, — согласился он, — … Черт! У меня сигареты кончились. Чубби улыбнулась и толкнула к нему через стол бумажную коробку. — Угощайтесь, коллега. Это «Оngo–Willem Plant». Они без фильтра, зато табак хороший. Мпулуанское производство. Натуральный продукт — никаких примесей. — Крепкие, — просипел Герхард после первой затяжки, — Но табак действительно хорош. — Можно заказать на сайте Ongowill.Mpu.Mz, — сообщила она, — Оптом — дешевле. … Открылась дверь и появился Чоро Ндунти. — Узнаю стиль INDEMI, — сказал он, — Служба и коммерция рука об руку, да? — Я показала капитану Штаубе правильные местные сигареты, — ответила Чубби, — А если он будет курить что–нибудь вроде «Marlboro — Kinshasa», то это до добра не доведет. — Точно, — согласился президент и повернулся к Герхарду, — капитан, ты уже собрался? — Ну… — растерянно протянул тот, — Наверное, да. А почему капитан? — Я тебе написал офицерское звание, — пояснил Ндунти, — Это для статуса. Надо, да! … Небольшие, надежные и простые в управлении шведские винтовые штурмовики «Safari», с 70–х годов XX века широко применялись в «карманных» ВВС бедных стран Африки, но использовать этот самолет, как административный, пришло в голову только генерал–президенту Ндунти. Он считал, что пулемет и ракетная установка под крыльями важнее, чем чайный столик, мини–бар и прочая дурацкая роскошь в салоне. — В тесноте, но не в обиде, — пошутил Ндунти, влезая рядом со Штаубе на заднее сидение. Впереди был один пилот, по виду – бур–африканер. Второе переднее сидение пустовало. — Мы сами кого хочешь обидим, — весело отозвался бур, щелкая тумблерами, — меня звать Тоон Граф. С нами еще должен был лететь Хэм Финген, но он позавчера нализался, как свинья, снял какую–то телку в кабаке, и… Телка, кстати, клевая. Попка, сиськи…. — Тоон, заткнись на минуту, — перебил президент. – Этот парень рядом со мной — капитан Герхард Штаубе. С сегодняшнего дня – министр ВВС и твой начальник. Понял? — Понял, босс… Охереть! Сам Штаубе, — Граф на мгновение обернулся, окинув Герхарда восхищенным взглядом, — Это было круто, кэп! Я смотрел по телеку, как ты лэндился. Я бы ни хрена так не смог, и Хэм бы тоже ни хрена не смог, даже трезвый. А наша вторая пара – Дитер и Колин – вообще молодняк. Им в памперсах летать надо, во как! «Safari» коротко пробежал по полосе и взмыл в серо–белое небо. Штаубе глянул сквозь прозрачный фонарь кабины на удаляющуюся землю и осторожно спросил: — Э… Чоро, а сколько вообще военных пилотов в стране шонао? — Четверо, — проворчал Ндунти, — Еще есть пять курсантов. Из техники – три вот таких самолета и одна старая вертушка «Iroquois». Все second–hend, 70–х годов. Херово, да? — Ну… В общем… — начал Штаубе. — Wow! — вмешался Граф, — С таким парнем как ты, кэп, мы их быстро обучим! — Тоон, грести тебя в жопу! Ты самолетом рули, а не болтай! — Я так, к слову, босс. Все, уже молчу. Держу штурвал двумя руками и хером впридачу. — Ужасный болтун, — пожаловался президент, — Знаешь, Герхард, я ни хера не смыслю в авиации. Всю жизнь воевал на земле. Мне предлагают всякие штуки, и новые, и second–hand. Новые — жутко дорогие, а старые могут оказаться говном. Что скажешь? — Надо брать бразильские турбовинтовые «Tucano», — снова влез Граф, — самый модный легкий штурмовик, скорость 300 узлов, за модель 80–х хотят меньше миллиона баксов. — Где я возьму миллион? И вообще, заткнись. Я спросил капитана, а не тебя. Штаубе устало потер ладонью глаза. — Ну… Вообще–то это зависит от того, какие задачи надо решать… В смысле, где наш враг, на земле или в воздухе, какая у него техника, как далеко он расположен. — Врагов у нас везде хватает, — проворчал Ндунти, — А денег, наоборот, нигде. — Тогда я бы сказал, что надо сделать нечто, к чему враг не готов. По–моему, это важно в военных действиях. Я имею в виду, враг знает ваш бюджет и возможности и ждет от вас чего–то обычного, что он бы сделал сам на вашем месте, имея такие ресурсы… — На земле я всегда так делал, — заметил президент (он был мастером подобных фокусов, потому и оказался у власти), — Но в воздухе… Что там можно сделать неожиданного? — Много чего, — ответил Штаубе, — Например, во время II мировой войны русские сделали маленький фанерный бомбардировщик с двигателем от малолитражки, который летал по ночам на очень малой высоте, медленно и почти бесшумно. Его обнаруживали слишком поздно, когда он уже бомбил склады горючего или фронтовые аэродромы. — Я про это даже смотрел кино, — вставил Граф, — Называлось «Slow–skywalker». — Думаю, сегодня это уже не сработает, — задумчиво произнес Ндунти. Герхард согласно кивнул. — Разумеется. Сегодня надо изобретать что–то новое. Я просто имел в виду, что на войне, как и во многих других областях, не все решают деньги. Многое зависит от мозгов. — Мне нравится этот подход! – объявил президент, — У эмира Аккана много денег, но где его большой самолет и военные тачки? Это наша добыча! Я договорился, поделить ее с нези и мпулу. Пятая часть — наша! Не очень справедливо, но это будут хорошие деньги! — Wow! — воскликнул Граф, — Тогда мы сможем купить несколько «Tucano»! — Нет, мать твою! – рявкнул Ндунти, — Мы не будем брать первые попавшиеся модные штучки! Мы сделаем, как сказал капитан Штаубе! Мы сядем в Mizid и будем думать! — Mizid? – переспросил изумленный Герхард, — В смысле, mosque? Мечеть? — Да. Маленькая, с башенкой. Называется «минарет». Когда мы убили всех исламистов, капитан Дуайт хотел взорвать ее на хрен, но я не разрешил! Я сдал ее в аренду одному парню, чтобы там было кафе с баром и дансингом. Теперь там весело, да! Сначала мы будем с тобой обедать у меня дома, как я обещал, а после пойдем в Mizid пить вино и награждать тебя орденом, потому что ты поимел этих ублюдков! Мы все их поимели! Президент Ндунти, несмотря на тесноту в кабине, исполнил выразительную пантомиму, иллюстрирующую этот последний тезис, и начал ржать. Следом заржал Тоон Граф, а за ним и Герхард. Бар с дансингом в мечети! Из всех троих, только Штаубе мог оценить глубину этого издевательства над символами исламского порядка. Когда они прибыли в Лумбези, впечатление оказалось еще сильнее. Мечеть стояла на краю благоустроенного центрального квартала (дальше начинались халупы бедноты). Рядом разместились два контингента, обеспечивавших нейтралитет столицы. Справа от дороги, ведущей в центр, стояла длинная разборная казарма парашютно–десантной роты НОАК, а слева – шатры–tipi экспедиционного отряда народной мотопехоты Мпулу. Внутри здания мечети еще шло переоборудование, но к фасаду уже был приделан навес. Под ним как раз питалась очередная смена солдат обоих контингентов. Из аудио–колонок на балкончике (шерефе) минарета звучала ламбада. Полуголые бойкие девчонки–шонао нехитро флиртовали с мпулуанскими унтер–офицерами. Китайцы пока ограничивались наблюдением за этим увлекательным процессом. Тут же работал стихийный рынок: торговля всякой всячиной прямо с велосипедных прицепов. У рынка стоял ряд армейских трициклов, их кузовы были завалены мешками. Два меганезийских инструктора в толпе женщин раздавали из мешков связки огромных крапчатых бананов–трифи. К ним двигалась вереница людей с пустыми корзинами, от них — с полными. Между навесом и рынком дети азартно гоняли яркий желто–сине–зеленый мяч с надписью «Iaora Tahiti!». — Интернацонал, — лаконично пояснил Ндунти, когда они со Штаубе на президентском «Хаммере» проезжали мимо стойбища, — Нези и мпулу пришли к нам с оружием. Это плохо. Но они привезли еду для людей шонао, ограбленных исламистами. Это хорошо. — Гуманитарная помощь? — спросил Герхард. — Нет, просто еда, — ответил президент, — А мы сейчас будем обедать у меня дома. Президентский дворец показался Штаубе довольно скромным. Это был просто хороший коттедж. В субурбе Франкфурта такие коттеджи принадлежат семьям чуть выше среднего класса. Разумеется, там не принято держать у ворот десяток охранников с броневиком и крупнокалиберными пулеметами, но это, понятное дело, уже местные особенности. За домашним обедом Штаубе очень мило поболтал с женой и старшим сыном президента -так же, как поболтал бы в гостях у знакомого в германской деревне (о футболе, о планах на отпуск, о погоде, о ценах на рынке и о перспективах ближайшего урожая). О делах не говорили вовсе. Эта тема была поднята только поздно вечером, в «Mizid–bar» (вывеска с таким названием уже красовалась на балконе минарета). Хлопали пробки от китайского шампанского, легионеры и наемники кричали и звенели стаканами (с фужерами они еще не были знакомы). Президент Ндунти приколол на новенький тропический офицерский мундир Штаубе золотую брошку в виде оскаленной морды гепарда и вручил чешский карманный пистолет–пулемет CZ–75–auto. Когда тот сконфуженно заметил, что не умеет пользоваться этой машинкой, Ндунти хлопнул его по плечу и пообещал: «завтра утром поедем на природу и постреляем, это проще, чем водить самолет, ты сразу научишься». Тут разговор перешел на авиацию и новое министерство (наиболее ценные сотрудники которого представились Штаубе). Это были: командир эскадрильи Хэм Финген (парень лет 30, со следами похмелья на лице), декурион Таши Цамбва (похожий на некрупный экземпляр великана–людоеда из голливудского триллера) и завхоз Ромсо Эгвае (обычная провинциальная девушка–банту). Шампанское, произведенное из плодо–овощного сырья где–то в районе Сычуань, крепко ударило президенту в голову, и ему захотелось сказать речь. Он взобрался на стол, пнул несколько мешающих ему пластиковых контейнеров и алюминиевых мисок, так что их содержимое разлетелось по углам, и заявил: — Сегодня мы снова надрали задницу эмиру Аль–Аккану. Да! Мы вытащили сюда парня, который задушил весь эмирский спецназ. Это смешно! Наверное, они были как рыбы на берегу. Ап… Ап… Вот так они сдохли. Когда Аккану сказали, он дергал ножками, как деревенская дура, которую первый раз трахают. А потом он кричал на жирных пидоров, которые сидят в Европе: дайте мне пилота Штаубе, я хочу его повесить! Эти европейцы хотели услужить Аккану за его вонючую нефть, и отдать ему Герхарда Штаубе. Ха–ха! Так им Герхард и дался! Вот ни хера! Он прилетел прямо в Мпулу к горе Нгве, туда, где аэродром геологов–нези. Он приземлился на огромном лайнере с открытыми люками на короткую полосу. Нези сами мастера летать, но они хлопали ему как форварду, который забил мяч в верхний угол. А когда мы летели сюда, Герхард рассказал мне про дешевые бесшумные бомберы. Они низко летали ночью, и европейцы их не замечали, пока на их глупую башку не падала бомба. Ха–ха! Это старая история, сейчас надо делать иначе, но Герхард для того и стал министром ВВС. Скоро у нас будет своя авиация, да! И арабы с европейцами обосрутся, когда увидят в небе наши бомберы! Я так сказал! — Ура! – закричал Бобби Дуайт, а следом за ним – его наемники. — Мы еще посмотрим на их сраную Европу с воздуха, — с жаром добавил Хэм Финген и артистично изобразил звук падающей тяжелой авиабомбы. — Сначала мы посмотрим с воздуха на сраную Аравию, — сказал центурион Дзого Мтета. Присутствующие приветствовали эту реплику восторженными возгласами и застучали ложками по стаканам, устраивая невообразимый звон. Ромсо ловко вскочила на стол и, взболтав одну из бутылок китайского шампанского, окатила всех струей пены, как из огнетушителя, после чего так же ловко спрыгнула на пол, увернувшись от нескольких брошенных в нее бананов… В общем, как говорят в таких случаях, «праздник удался». … После этого несколько сумбурного банкета, как бы само собой получилось, что Штаубе отправился ночевать в своеобразную пилотскую коммуну вместе с Фингеном, Цамбва и Энгвае. Обстановка смеси притона хиппи, армейской казармы и студенческого кампуса, подействовала на Герхарда так успокаивающе, что, после чашки чая за общим столом и пары сигарет, он отправился в (условно) свою комнату, принял душ, улегся на старую скрипучую панцирную кровать и быстро заснул. Ему ни капли не мешала ночная суета общежития, сопровождаемая емкими фразами типа «какая сука взяла мой плеер?» или «блядь, опять не вымыли посуду» или «у кого есть пара кондомов, я завтра отдам». Он спал так крепко, что остался без завтрака – его разбудили за пять минут до выезда на плэнэр. Он толком проснулся только уже сидя в одном из двух 9–местных «Хаммеров», мерно покачивающихся на том, что здесь в шутку называют «дорогой». Огромная, как котелок, кружка очень крепкого кофе, сильно разбавленного сливками для смягчения шока от лошадиной дозы кофеина, очень неплохо разгоняла в голове туман легкого похмелья. За окнами полз серо–желтый ландшафт саванны – холмистая равнина, густо заросшая жесткой почти сухой травой, с кое–где торчащими островками кустарника. В какой–то момент в кармане у президента запиликал мобайл. Он поговорил пару минут, что–то приказал сидевшему за рулем Дитеру, и джип резко повернул в сторону. Следом повернул и джип сопровождения. Теперь они двигались по бездорожью – хотя, с учетом сотояния дороги, особой разницы в ощущениях пассажиров это не создавало. — Эти нези – большие непоседы, — проворчал Ндунти, комментируя смену курса, — они там что–то не рассчитали, высадили свою женщину–геолога на озере Удеди, а ее группа будет только завтра. Чем они думают, а? Здесь у нас не парк в Париже, могут быть проблемы. — Вообще–то ничего страшного, — заметил Бобби Дуайт, — Безлюдное место. Бандитам там делать нечего. Там даже крокодилов нет. — Лучше не рисковать, — отрезал президент, — У–а! Мы покажем озеро Герхарду. А то он, наверное, думает, что наша страна состоит только вот из такого буша, и все. — Нет, — возразил Штаубе, — Я смотрел фильмы про Африку. Правда, я не помню, какая там была страну. Но помню джунгли. — Джунгли – это гораздо севернее, туда, где великие реки, — сказала Ромсо. — Я над ними летал, когда была Катангайская война, — добавил Хэм, — Хреновое занятие, доложу вам. Видимость земли — ноль, сплошная зеленка, и любой пидор может влепить тебе термо–джет в жопу. Ты даже пернуть не успеешь, как сгоришь в кабине. — У меня такое было между Гвинеей, Сьерра–Леоне и Либерией, вставил Тоон Граф. — С кем ты там воевал? – поинтересовался Таши Цамбва. — А, хер его знает. Я с ними не знакомился. Правила простые: отбомбился по точкам на карте бочками с напалмом – и назад. Платят сразу, как вернешься. Если вернешься. Джипы карабкались по каменистым склонам. Ландшафт постепенно менялся. Саванна уступала место выжженной солнцем пустыне Ликасийского плоскогорья. — А вот меганезийцы пустили бы по зеленке дроны, и все, — заметил Колин. — Как в компьютерной игрушке–шутере, — добавил Дитер, объезжая очередной огромный язык доисторической лавы. — Вам бы все в игрушки играть, — строго сказал Хэм, — Летучий робот пилота не заменит. — Все зависит от условий задачи и от бюджета, — вмешался Штаубе, — Я бы сказал, нужно придерживаться оптимального соотношения пилотируемых и беспилотных устройств. — Оно, конечно, верно, — согласился Тоон, — если, к примеру, как тогда в Гвинее, то дрон был бы в самый раз. Думать не надо: вышел на точку — сбросил груз. Штаубе покачал головой. — В этом случае даже дрон не нужен. Достаточно авиа–бумеранга. — Это вроде крылатой ракеты? – уточнил Хэм. — Нет. Крылатая ракета не возвращается. Мы теряем дорогостоящее средство доставки. Авиа–бумеранг — совсем другое дело. К цели он летит на бустере, как крылатая ракета, сбрасывает боевую часть и идет домой на винтовом ходу. Идею выдвинул знаменитый Отто Скорцени в 1944. Когда крылатые ракеты ФАУ–1 показали низкую эффективность, он предложил перенастраиввть автопилот по радио с высотного самолета–целеуказателя (видеокамер и компьютеров тогда не было). Бомба летит в цель, а планер возвращается. Но этот фанатик фон Браун все испортил. Он предложил фюреру пилотируемый ФАУ–1. Ему понравилось красивое самопожертвование японских камикадзе… Кретин. — Сраный пидор, — согласился Колин, — А почему сейчас никто не делает эти бумеранги? — Сам не знаю, — ответил Штаубе. — Охеренно! — поддержал Дитер, — Берем пульт от простой авиамодельки–бойцовки… — Стоп! – рявкнул Ндунти. — А что я такого сказал? — Машину останови, греб твою мать! Дитер дисциплинированно ударил по тормозам и удивленно спросил. — А что случилось, босс? — Всем оставаться в машинах! – заорал президент, поскольку из остановившегося сзади Хаммера с группой прикрытия, уже собрались было выскакивать легионеры, — Посты к пулеметам! Огонь без команды не открывать! Таши мгновенно вскарабкался по лесенке и до пояса исчез в люке, открытом в крыше и ведущем в маленькую поворотную башенку со скорострельным пулеметом. — Думаешь, засада? – спокойно спросил Дуайт. — Не думаю, — так же спокойно ответил Ндунти, — Знаю. Посмотри туда. Он показал в сторону виднеющегося вдали озера Удеди. Метрах в пятиста от берега на воде стоял моторный дельтаплан–амфибия, на раме которого сидела одинокая фигурка. — Странно, — сказал капитан наемников, глядя в полевой бинокль, — Она отплыла туда, опасаясь нападения. Бросила барахло. Даже не допила чай. Но вокруг никого не видно. — Никого, кроме нас, Бобби. А на нас нет вывески «Хорошие Парни». — Почему не помахать ей флажком и не крикнуть, что мы друзья? – спросил Колин. — Потому, болван, что она не одна! — прошипел Ндунти, — Есть кто–то еще, но мы их не видим, а они нас видят. Это очень хреново. Ты вылезешь со своим сраным флажком, а тебе сразу вышибут мозги. Cейчас смотрите по сторонам во все глаза, ясно?! А я буду звонить кое–каким людям. Мы должны знать кое–что, прежде чем делать что–то. Высказав это глубокомысленное замечание, президент занялся своим мобайлом. — Я вижу ствол его ружья, — объявил Таши, — впереди на холме, левее квадратного камня. — Я тоже вижу! – подтвердил Дитер, — Он поблескивает. Метров четыреста от нас. Президент прикрыл ладонью микрофон мобайла и хрипло крикнул: — Не дергайтесь! Не поворачивайте туда пулеметы! Замрите все! Убедившись, что никто не совершает лишних движений, он забормотал что–то в трубку. Потом он долго молчал, видимо, ожидая ответа и, похоже, дождался. Убрав мобайл, он прикурил сигару, повернулся и сказал Тоону: — Дай–ка мне флажок «kilo». Это две вертикальные полосы, желтая и синяя. — Я знаю, — ответил тот, и протянул президенту флажок международного свода сигналов, означающий «хочу установить с вами связь». Ндунти толкнул дверцу, спрыгнул на землю и, держа в левой руке флажок, а в правой – дымящуюся сигару, неспеша пошел в сторону озера. Через полминуты Дуайт крикнул: — Чоро, повернись! Они слева–сзади от тебя! Над совершенно неприметным каменистым бугорком, одним из сотен таких же, торчала тонкая проволочка, на конце которой трепетала красно–белая полоска ткани. Президент медленно повернулся и направился в ту сторону, приветливо помахав в воздухе сигарой. Когда он подошел почти вплотную к проволочному флагштоку, в нескольких шагах от него плавно поднялась с земли крупная фигура в камуфляжном комбинезоне, покрытом хаотическими песочно–желтыми, болотно–зелеными и пыльно–серыми пятнами. Ствол штурм–винтовки «Kinetiko», как бы невзначай, смотрел в живот собеседнику. — Aloha, мистер Ндунти. Я — Рон Батчер с Пелелиу. — Привет, Рон, — ответил президент, — Зови меня просто Чоро, не люблю церемоний. Ты, кажется, тоже не любишь. — Верно, Чоро. А еще я не люблю, когда парни рядом со мной крутят пулеметами. — Вашу мать! – крикнул Ндунти, — Кто в башне второго джипа? Быстро поверни пушку в другую сторону, вон из машины и дуй сюда! Пяти секунды не прошло, как подбежал центурион Дзого Мтета. — Это шеф моей охраны, — с улыбкой пояснил президент, — Очень предусмотрительный. Как и ты, Рон. Твой напарник так и будет сидеть в засаде? — Уже нет, — ответил меганезиец и, подняв левую руку над головой, дал какой–то знак. В трехста метрах позади второго джипа возникла фигура в таком же комбинезоне, с такой же «Kinetiko» на ремне, и прогулочным шагом направилась к нему. — А третий? — Дзого показал глазами на ствол, поблескивающий за квадратным камнем — Это штатив от спутниковой тарелки, — ответил Рон, — если не трудно, amigo, отправь за ним кого–нибудь из своих парней, а то мы уже слегка задолбались рыскать вокруг. Центурион вынул из кармана бинокль, пригляделся, а потом громко заржал, хлопая себя по животу и по бедрам. — У! – обиженно сказала подошедшая Пума, — Рассказали анекдот. Меня не подождали. Рон потрепал ее по загривку. — Не ворчи. Мы прикололись про штатив. Парни, это Пума Батчер, тоже с Пелелиу. — Кк! – Ндунти цокнул языком, — Тебе везет! Твоя красивая жена ходит с тобой на войну. — Мы не на войне, мы в отпуске, — возразила Пума, — А сюда зашли так, срубить немного денег на новый кухонный комбайн–автомат. Типа, все равно делать нехрен. — Чем тебе этот автомат плох? – удивился Дзого, ткнув пальцем в ее штурм–винтовку. О существовании кухонных комбайнов–автоматов он не знал, и даже не догадывался. — Алло, бро, я про другой автомат, — начала объяснять она, — Не чтобы стрелять, а чтобы готовить рыбу, мясо, овощи, и всякое такое. Мне лень это чистить, а мой мужчина, он ругается, если в тарелке чешуя. Даже если одна чешуйка, он все равно ругается, да! — Вот не надо! – возмутился Рон, — Если одна, то я не замечаю. Но если их куча… — Ну, да, – проворчал присоединившийся к ним Дуайт, — А я был хорошим мальчиком и пошел в наемники просто, чтобы заработать на байк. Кто же знал, что выйдет вот так? — Эй, сестричка! – крикнула Ромсо, вскарабкавшаяся на крышу первого джипа, – Я тебя видела по телеку в тринадцати ударах молнии! Ты там стреляла по тарелочкам из новой штурм–винтовки VIXI Interdyn–Taveri! Охеренно–классная пушка! — Ага! – торжествующе воскликнул Дзого, — а мне трахала мозги про всякую чешую! Пума собралась было что–то ответить, но тут в кармане Рона завибрировал мобайл. Это была Брют Хапио, она интересовалась, долго ли ей еще торчать посреди озера в полной готовности к взлету или, все–таки, уже можно подойти к берегу и допить чай. … ======================================= 78. БРЮТ геолог, открывающая ящик Пандоры. Дата/Время: 22 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка и Кирибати. Шонаока, озеро Удеди, online атолл Арораи. ======================================= Пикничок, экстренно прерванный из–за ложной (как оказалось) тревоги, возобновился в расширенном составе, перерастая в гульбище. Если число участников перевалило за два десятка, а объем выпивки и закуски превысил кубометр, то слово «пикник» сюда уже не подходит. Поскольку не следует нырять с аквалангом на полный желудок, Брют занялась работой по сбору геологических образцов, до обеда. При этом, из вещей, которые можно назвать одеждой, на ней были только ранец с баллоном, маска, пояс с инструментами и трусики размером приблизительно с этикетку от пива. Дюжие легионеры занялись обычными приготовлениями: разжиганием угля в жестяной печке для барбекю, установкой тентов и расстилкой брезентовых полевых столов. Эта работа не мешала им глазеть на Брют Хапио и обмениваться мнениями относительно ее фигуры, сравнивая ее с фигурой Ромсо Энгвае. В ответ на особо циничные замечания по поводу размера и конфигурации бюста и зада, Ромсо иногда била особо разговорчивых легионеров поварешкой по голове, но на область и стиль дискуссии это не влияло. Что касается пива, то оно присутствовало в значительном количестве – но, без этикеток, баночное. Это оказалось кстати: жестянки от пива хорошо подходят на роль мишеней, а Герхарду был обещан ликбез по стрельбе из наградного CZ–75. Работу инструктора, по общему согласию, доверили Пуме. Во–первых (как сказал Рон), это — «хорошая практика работы с гражданскими лицами». Во–вторых, ей все равно было скучно смотреть по TV про политику. В–третьих (как добавил Ндунти), бойцам ВВС Шонаока «надо учиться у армии культурной страны». Рон и Пума сняли камуфляжные комбинезоны и остались в цивильных майках и шортах с эмблемами «Taveri–Futuna»: оранжевая девушка на фоне синего неба закручивает на себе гребень зеленой морской волны на манер lava–lava. — Странно, — удивился Штаубе, — оружейная фирма и абсолютно–мирная символика. — Партнерство «Taveri» начинало с бытовых машин, — сообщил Рон, — Дешевые клоны корейских роботов «Hunsung», австралийских «NEC–cyber» и японских «Epsony» — это была главная тема после революции. Партнерство занялось оружием всего лет 5 назад. Мирные товары «Taveri» мало известны на внешнем рынке из–за проблем с законами. — В смысле, это считается пиратской продукцией? — Типа того, — подтвердил меганезиец, — Кстати, «taveri» на утафоа — это такая гусеница, вроде шелкопряда. А партнерство назвали так потому, что первой серийной машинкой была раскроечно–швейная. У нас дома есть такая. До сих пор работает. Отличная штука: помещается на столе, но на ней можно сделать тент, крыло для дельтаплана, парус… — Рон, — перебила Пума, — Не отвлекай Герхарда. Ты отвлекаешь, а потом будешь меня ругать, что я толком не провела учебные стрельбы. С этими словами, она уволокла Штаубе в ту сторону, где Дитер и Колин расставили 5 пустых жестянок, и успели даже заключить пари на бутылку рома: попадет ли министр хоть раз в жестянку со ста футов. Оптимист Дитер ставил, что попадет. Колин занимал реалистичную позицию — он видел, что Штаубе впервые держит в руках боевое оружие. Как и положено инструктору, Пума начала с краткого рассказа, а потом перешла к делу. — По ходу, модель CZ–75–auto, 1992 года – это что–то среднее между совсем маленькими карманными пулеметами типа австрийского Glock–18 или нашего LEM–45, и побольше, типа израильского micro–UZI или шведского Interdyn–80, которые не очень засунешь в карман. У этой чешской штуки длина 205 мм, и что в нем хорошо, так это гнездо, перед скобой, куда втыкается запасной магазин и получается вторая ручка. Теперь я его держу двумя руками в разных точках. Устойчиво. На, Герхард, держи. Удобно?.. Ага, ты руки сдвинь вот так… Теперь левую отпусти и оттяни вот эту фигню назад. Это затвор. Все, отпускай. Это ты дослал патрон. Теперь снова держи двумя руками… Флажок вот этим пальцем сдвинь сюда. А вот там сдвинь сюда. Это автоматический огонь. Обязательно проверь, что никто там не шляется. Подними пистолет, смотри сюда, чтобы тут и тут совпало с целью. Держи крепко, но не сжимай, не напрягайся, а то будет дрожать. Вот. Плавно нажми на крючок пальцем и отпусти… Не думай, просто нажал–отпустил. Бабахнула короткая очередь, ствол в руках Штаубе дернулся, пули ушли выше цели и выбили пыль и каменную крошку на склоне, метрах в ста за шеренгой жестянок. — Классно! – заявила Пума, — У тебя все отлично получилось, Герхард. — Но я, кажется, не попал, — заметил он. — Ну и что? Подумаешь, какая херня. Сейчас мы вместе научимся попадать. Целься еще раз и стрельни так же, как до этого. Спокойно, нажал–отпустил. Давай. Раздалась вторая короткая очередь – с тем же результатом. — Просто блеск! Ты сам стрелял! Это то, что надо. Попробуй еще разок, но возьми прицел чуточку ниже, потому что у тебя ствол ведет вверх. Это такой эффект при отдаче. Третья очередь. Пули щелкнули по камню метрах в трех от шеренги банок. — Классно! – Пума азартно хлопнула в ладоши, — А теперь играем в Шварценеггера. Был такой хрен, изображал в кино робота–киллера. Янки его выбрали гувернером штата, не помню какого. Насрать. Он стрелял длинными очередями. Так было по сценарию, да! И мы будем в это играть. Сейчас я сменю обойму на полную. Смотри, как делается. Упс… Готово. В обойме 16 патронов и один остался в стволе. 17. Целься, как в прошлый раз и жми, не отпускай. В этом весь прикол! Гаси уродов! Fire! Очередь грохотала полторы секунды. Летела каменная крошка, рикошетящие от камня пули, со свистом уходили в небо. Промахнуться по всем пяти жестянкам сразу тут было почти невозможно, но Штаубе это удалось. Пума была совершенно не обескуражена. — Ya! – крикнула она, — Это было круто! Сейчас сменим обойму и сыграем еще раз! Чудес не бывает. От второй полуторасекундной очереди две из пяти жестянок не сумели увернуться, и со звоном покатились по камням, демонстрируя дырки в боках. — Iri! Ты их поимел, Герхард! — Пума картинно вскинула руки над головой как чемпион олимпийских игр, — Делаем перерыв, чтобы уши отдохнули, а потом пробуем стрелять одиночными. Это чуть сложнее, но у тебя это получилось и то получится. Aita pe–a! Оптимист Дитер ткнул Колина в бок и подмигнул. — Видал, пророк херов? Целых две жестянки! Как вернемся — с тебя бутылка. — Я свидетель, – ввернула Ромсо. — Да уж… — проворчал тот, — Откуда я знал, что он будет лепить такими очередями. Ндунти и Дуайт не заключали пари, но внимательно следили за тренингом (по TV пока шли не интересные для них сюжеты: 101–я торговая война США и Китая, сепаратизм в Индонезии и выборы мэра Парижа). Когда наступила тишина, Ндунти спросил у Рона. — Кто учил твою жену так учить? — Я, — коротко ответил тот. — Это обычай нези? У вас всех так учат? — Да. На физкультуре, в последнем классе базовой школы. — Ни хрена себе, — задумчиво проворчал Дуайт, выбивая сигарету из пачки. — Это правильно, — сказал Ндунти, — Я учил стрелять старшего сына, и тоже говорил ему только хорошие слова. Тоже придумывал разные игры, чтобы ему было весело. Но я не знал, что так можно учить человека, который тебе никто. Нам надо учить солдат так же. — Надо, — согласился капитан наемников, — Только где взять инструкторов вроде них? — Поговорю дома с офицером, который от INDEMI, — сказал президент и прислушался. Брют вышла на берег, чтобы сменить баллон и распихать по пакетам очередную порцию образцов со дна озера. Один из легионеров, жаривших барбекю в десяти шагах от берега, тут же завернул что–то фантастическое о своих сексуальных подвигах и спросил, как она на это смотрит. Меганезийка ответила: «Зависит от погоды, но сколько слона не корми, а у синего кита все равно больше». Легионеры живо заинтересовались размером китового достоинства. Брют, между делом, набрала что–то на своем ноутбуке, и из мини–принтера выполз лист распечатки. «Это вам, ребята. Тут раскрыта вся тема». Она снова ушла под воду, а «ребята», подобрав листок, стали знакомиться с фактами из книги секс–рекордов (самые впечатляющие абзацы восторженно зачитывались вслух по несколько раз)… Президент цокнул языком и поинтересовался у Рона: — Эта женщина–геолог, она тоже из вашей армии? — Нет, она гражданский специалист. Не военный. — У! Не военный. А ей не страшно, когда вокруг много чужих солдат и мало своих? — Чего ей бояться, Чоро? – лениво ответил меганезиец, — Разве эти солдаты сошли с ума? Ндунти знал, что его легионеры, хотя и не читали Хартию, но в курсе ее артикула №2. «Каждый хобитант Меганезии находится под безусловной защитой правительства. Эта защита не зависит ни от какой политики, ни от какой дипломатии, и осуществляется любыми средствами без всякого исключения. Поскольку нарушение любого базисного права одного гражданина есть тотальное нарушение всех базисных прав всех граждан, полиция и армия применяют против нарушителя прямую вооруженную силу». Как это выглядит практически — легионеры уже видели собственными глазами. У них не было ни малейшего желания попадать под колеса меганезийской военной машины. Капитан Дуайт щелчком стряхнул пепел с сигареты и цинично выразил эту мысль: — Легко быть смелым, когда тебя защищает авиация с атомными бомбами. — Только если привык к этому с детства, как Брют или как Пума, — уточнил Финген. — Думаешь, миз Батчер родилась в Меганезии? — спросил Ндунти, — Протри глаза, Хэм. — Я вижу, что жена Рона – банту, ну и что? Рон, у вас там живет много банту, верно? — Думаю, тысяч пятьдесят, не меньше, — ответил тот, — это не считая метисов.. — В Меганезии, как в Австралии, есть все, — поддержал Граф, — Даже алеуты, правда? — Да. Они из нашего океана. От Алеутских островов до Маршалловых около 2,5 тысяч миль, ничего удивительного, что некоторые уезжают к нам. Около авиа–базы Сибил на самом северном атолле Бокатаонги, есть целый поселок алеутов, около сотни домов. — Ясно, — Финген кивнул, — У вас теплее, чем между Аляской и Камчаткой. Чоро, я прав! — Ты ни хрена не прав, — сказал президент, — Рон, твоя жена точно здешняя. — По ходу, так. Она родом из района с верховьев Замбези, из Мунилунга. — У! – Ндунти многозначительно поднял палец к небу, — Я знал. А ты болван, Хэм. Купи самые толстые очки и повесь себе на нос, или на хер, без разницы. — Чего ты сразу не сказал? – обиженно спросил тот и толкнул меганезийца плечом. — Ты не спрашивал, — равнодушно ответил Рон, толкнув его в ответ. — Жулики вы все в этой Меганезии, вот что, — заключил Финген, потирая ушибленное плечо (более крепкий экс–коммандос немного не рассчитал силу). — Заткнись, — бросил Ндунти и потыкал пальцем в меню телевизора, делая звук громче. ********************************* CNN: Бои в акватории Африканского Рога. Эскалация Конго–Самбайского конфликта. ********************************* «…Из шести островов в Индийском океане, лежащих в 200 милях к югу от Аравийского полуострова и в 150 милях от сомалийского Африканского рога. До объедниения в 1990, архипелаг Сокотра был частью Южного Йемена который придерживался про–китайской ориентации. По мнению Китая, юг незаконно аннексирован Северным Йеменом. В 1994 КНР поддерживала сепаратистов, восстановивших социалистический Южный Йемен – правда, всего на 70 дней. Затем сепаратисты были разгромлены войсками правительства. По заявлению Пекина, десант с крейсера «Наутилус» высажен на остров Алкури (самый западный, и второй по размеру в архипелаге) по просьбе народного собрания, взявшего власть и объявившего о реставрации Социалистического Йемена в границах 1970 года. Алкури уже полностью под контролем НОАК и сепаратистов. На главном, восточном острове Сокотра–Хадибо сепаратисты уничтожили военно–морские и военно–воздушные базы правительства на побережье. В центральных горах в десяти милях от северного и южного берегов возможно идут бои. Обстановка на четырех мелких островах остается неизвестной. Утром ВВС Йемена вступили в бой с авиацией сепаратистов, но не смогли прорваться к архипелагу, и вернулись на аравийские базы, потеряв 6 самолетов. Сейчас ВМФ Йемена готовится выйти из Аденского залива в сторону Сокотры, но это вызывает резкий протест Индии, Лакшадвипа, Мадагаскара, Мальдивов, Сейшел и Сомалийского Пунта. Экстренно созван Совет Безопасности ООН. Аналитики полагают, что мы имеем дело с развитием Конго–Самбайского конфликта, который перекинулся на Африканский Рог и Аравию из–за событий вокруг фальшивого рейса Сарджа–Кейптаун. Напомню, что пассажиры были задержаны в Сарджа, а вместо рейсового аэробуса в Африку вылетел военный транспорт с корпусом сарджайских десантников. В полете на высоте 12000 над Африкой, мастер–пилот Штаубе, оказавшийся диверсантом Народного Фронта Шонао, убил напарника, открыл люки, разгерметизировал салон, и 600 военнослужащих умерли от удушья. После посадки на одном из транзитных аэродромов в Южном Конго, Штаубе передал самолет военной комиссии непризнанных республик Мпулу и Шонаока. Сейчас он находится в столице Шонаока, Лумбези, где занял пост министра военной авиации. Пассажиры задержанного рейса сутки находились в плену у боевиков «Хизбафард», а утром были переданы офицерам ВВС ЮАР, прибывшим в аэропорт эмирата Сарджа, и отправлены в Кейптаун спецрейсом. Никто из них серьезно не пострадал. МИД эмирата намерен добиться выдачи Штаубе, как военного преступника, международному суду в Гааге. М–р Ндунти, президент Шонаока в телефонном разговоре с репортером, сказал (цитирую): «Наша страна ведет войну против агрессивного режима эмирата Сарджа, а эффективное истребление вражеских солдат на войне — это не преступление, а героизм. Действия капитана Штаубе — это пример, на котором наши бойцы учатся сражаться и побеждать» (конец цитаты). Шонаока — маленькая и бедная страна с населением меньше пол–миллиона человек, но поддержка некоторых тихоокеанских стран делает ее военные устремления весьма реалистичными. Вчера на президентском банкете в честь капитана Штаубе звучали милитаристские призывы к актам террора против стран ЕС и Аравии. Банкет проходил в бывшей мечети, опустевшей из–за массовых гонений на мусульман. Как сообщил канал Al–Jazeera, семья Штаубе, брошенная им в Сарджа (четыре жены с двумя малолетними детьми) совершила коллективный суицид. По словам эмира Аль–Аккана (цитирую): «Они не вынесли позора, которым покрыл их этот мерзкий шпион, служивший заклятым врагам ислама и нашей страны» (конец цитаты). Бывшие коллеги Штаубе по авиакомпании «Jet–Easy» и по экспертному комитету ICAO, говорят, что он тяжелый и скрытный человек, но его квалификация, как пилота и авиа–эксперта очень высока, а его коньком было исследование и моделирование катастроф. Один сотрудник ICAO (просивший не называть его имя) сообщил: (цитирую) «Я был обеспокоен, когда Штаубе уехал работать в исламскую страну: этот человек — находка для террористов, а теперь, когда он работает на военно–фашистскую диктатуру страны–изгоя, я опасаюсь самых ужасных последствий» (конец цитаты). Мы будем следить за развитием событий. С вами был Энди Карриган, CNN, Нью–Йорк — Франкфурт — Джибути — Найроби». ********************************* … Ндунти откусил кончик сигары, смачно выплюнул кусочек табачного листа, тщательно прикурил от спички, выпустил изо рта и ноздрей целое облако сизого дыма, и произнес: — Аккан, трусливый червяк, приказал их всех убить, а сказать это боится. Трус. Дрянь. — Да, — согласился Граф, — Про суицид это фуфло. — Этот эмир — мудак, — добавил Финген, — Легче поверить в суицид куклы из секс–шопа. — Европейцы – еще большие мудаки, — возразил Дуайт, — они поверят. Рон, я прав? — Как тебе сказать, — меганезиец почесал в затылке, — Внутри, не поверят, а снаружи, как бы, поверят. Это называется: двоемыслие, на этом держится вся их политэкономия. — Ну, ты загнул. А можешь нормально объяснить? — Нам на тренинге это вот как объясняли, — начал резерв–сержант, — слово «doublethink» придумал великий британский социолог Оруэлл, и дал определение, которое мы учили наизусть. Хоть в лепешку разгребись, а яснее тут не напишешь «Двоемыслие: привычка одновременно держаться двух противоречащих друг другу мнений, говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забывать любой факт, который стал неудобным, но вспоминать его, если он стал нужен, отрицать существующую реальность, но учитывать эту реальность, которую отрицаешь». — Пиздец… — тихо прошептал Граф, и все на несколько секунд замолчали, подавленные монументальной абсурдностью прозвучавшей цитаты. Со стороны импровизированного учебного полигона, раздался выстрел. Через несколько секунд – второй. Потом — два сразу, почти без паузы. Шла вторая часть полевых занятий. Пума возилась со Штаубе, как юная деятельная племянница, которая пытается научить старомодного и рассеянного дядюшку пользоваться всеми прибамбасами к карманному компьютеру–коммуникатору. Дядюшка неуклюж, как столетняя галапагосская черепаха, но поскольку он родной и очень хороший, то… В общем, понятно. Хэм Финген вышел из культурологического ступора и поинтересовался: — Рон, а на хрена у вас в армии тренинг по философии. — Во–первых, не в армии, а в спецотряде «STROR», это сокращенно от Стоп–Террор. Во–вторых, не философия, а практическая психология. В–третьих, это надо потому, что мы работали на Марианах. Там часть островов наши, часть – штатовские, а туристы общие, иначе никак не получается. Террористы, соответственно, тоже общие. Бооби Дуайт закурил очередную сигарету и поинтересовался: — Чья психология–то? Террористов или туристов? — По ходу, и тех, и других, а главное — персонала отелей, маркетов и ресторанов. Когда занимаешься профилактическим поиском, то их надо опрашивать в первую очередь, а у них – двоемыслие. С одной стороны, они знают, что мусульмане это и есть террористы. Но с другой стороны, им вбили в мозг, что ислам – это одна из мировых религий, а все мировые религии учат одному и тому же, причем только хорошему, что они – основа цивилизации, и что исламская культура равноправна с нормальной человеческой. Это и есть двоемыслие. Это еще называют «политкорректность» и «толерантность». Человек видит исламские митинги типа «смерть неверным» и «ислам будет править миром», он знает про взрывы на дискотеках и захват заложников. На улице он обходит за сто шагов фигуранта, одетого по–мусульмански. Но если начинается полицейская фильтрация, то этот же человек возмущается: преследованием мусульман и оскорблением ислама. Он знает факты, но верит в пропаганду. Он поверит в групповой суицид семьи Штаубе так же, как верит, что ислам – это гуманная религия, осуждающая терроризм. Ндунти задумчиво покрутил толстыми пальцами сигару, рассматривая столбик пепла. — У! И как ты работал, если вокруг такие бараны? — Я выучил исламский разговорник и работал мусульманином. Оделся, как они, приехал, как бы, с индонезийских островов, и пошел искать своих братьев по вере. Спрашивал в отелях, маркетах, дешевых ресторанах, на причалах, в авто–мастерских. Кто–то звонил в полицию – ну, это нормальные ребята, мы их брали на заметку. Кто–то шарахался. Это естественно. А кто–то подсказывал, где искать. Их мы тоже брали на заметку. — Ясно. Ты нашел братьев–мусульман. А дальше что? — Дальше… (Рон вздохнул) … В исламе есть три течения: сунниты, шииты и хариджиты. Они враждуют между собой с VII века. Спорят, кто правовернее. — В смысле, у кого стволов больше, у того и теология правильнее? – предположил Граф. — По ходу, так. Но имеют значение и другие методы, как то: мины, яд, холодное оружие. — … И деньги, — вставил Финген, — У суннитов денег больше, поэтому они правовернее. — А ты, Рон, в каком течении был? – поинтересовался Граф. — В начале, обычно, суннитом, — ответил резерв–сержант, — Потом мне начинало больше нравиться учение хариджитов. Это, как ты понимаешь, обязывает к некоторым вещам. — Ты всех гасил? – поинтересовался Ндунти. — Что ты, Чоро, — искренне возмутился Рон, — Я не опускался до теологических споров с обычными лавочниками или грузчиками. Меня интересовали только те, кто радикально погряз в своих суннитских или шиитских заблуждениях. — А как на это смотрели янки, в смысле – их копы? – спросил Дуайт. — Как на привычные разборки между радикальными исламскими группировками. Я же не один такой борец за веру. У суннитов и шиитов свои есть, тоже борются, не хуже меня. Центурион Дзого Мтета взял с решетки кусочек мяса, глубокомысленно прожевал его, и крикнул во всю мощь своих не маленьких легких: — Чоро!!! Еда сделалась!!! — Хорошо, — сказал генерал–президент, погладив пузо. Публика лениво потянулась к столу (точнее, к печке для барбекю, рядом с которой был расстелен брезент). Более цивилизованные пилоты, сгружали себе мясо на бумажные тарелки. Более простые легионеры использовали вместо тарелки левую пятерню (как–то умудряясь при этом не обжигать ладонь). Пума была солидарна со второй группой. Рон оценил опытным взглядом ее энтузиазм, и посоветовал. — Ты не очень торопись. Соизмеряй с пищеварительным потенциалом. — Мы этот еще не проходили, — сказала она, — Только тот, который от силы тяжести и тот, который от электричества. — Я имею в виду, что желудок у тебя не резиновый. Пума что–то неопределенно пробурчала в ответ и устроилась в молодежном углу стола, между Ромсо и Дитером. Ее недавний курсант – Штаубе, занял место между Ндунти и Роном. Вид у него был несколько обалдевший. Еще бы: с непривычки произвести под сотню выстрелов из достаточно мощного пистолета. — Миз Батчер хорошо инструктирует, да? – спросил его Ндунти. — Да… Кажется, у меня стало что–то получаться. Но, со стороны виднее. — Вполне нормально, — сказал Рон, — Если ты будешь стрелять хотя бы пару раз в неделю, то вообще будет отлично. Кстати, Пума, ты молодец. — Угу… — отозвалась она, не отвлекаясь от жевательного процесса. Штаубе кивнул. — Действительно, Пума, ты прекрасный инструктор. Ты давно этим занимаешься? — Недавно. Поэтому, пока мне дают инструктировать только военных. А гражданских инструктировать сложнее, но за них очень хорошо платят. Это очень важная работа. — Но обычным людям совсем не обязательно уметь стрелять, — заметил Штаубе. — Не знаю, что обязательно, — проворчала Пума, — но знаю, что это очень важно. — Но почему? — Потому, — ответила она, отрывая крепкими зубами очередной кусок мяса, — что так надо. Вот я военный спец, а ты гражданский спец. Ты дал мне хавчик, который я ем, и тряпки, в которые я одеваюсь, и генератор для электричества, и флайку, на которой я летаю, и даже пушку, из которой я стреляю, тоже придумал и сделал ты. Ты написал законы, по которым мне удобно жить. Когда я рожу ребенка, и он подрастет, ты будешь его учить. Значит, ты – мой лучший друг. А тот, кто хочет тебя заколбасить или закошмарить – тот мой враг. Он хочет отнять у меня хавчик, тряпки, электричество, флайку и пушку. Он хочет, чтобы мои дети были неграмотные и голодные. Мне надо его найти и убить, это понятно, да? — Даже если он еще не совершил никакого преступления? – уточнил Штаубе. — При чем тут преступление? – удивилась Пума, — Он не вор. Он — враг. Кто на войне ждет, пока враг что–то совершит? Только очень глупый дебил. Он дождется, что его убьют. — А если войны нет? — Война есть, — сказала Пума, — Боевые действия, они то есть, то нет, а война всегда, пока жив хотя бы один враг. Cолдат всегда это помнит. Помнит, что как делать. Как ты всегда помнишь про самолеты. Про то, как на них надо летать. Это понятно, да? — Более или менее, — нейтрально ответил он. — Если ты совсем не можешь стрелять, — продолжала она, — то врагу просто. Есть враг и я. Шансы равны. Но если ты можешь немного стрелять, то иначе. Если враг отвернулся, то ты выстрелил врагу в спину и убил. Врагу надо смотреть на тебя. Он не может смотреть на всех гражданских. Шансы не равны. Враг устал. Отвлекся. Опоздал. Я его убила. Мы вместе его убили потому, что ты можешь немного стрелять. Нам хорошо, да? Генерал–президент Ндунти рассмеялся и хлопнул Пуму по плечу. — Я тебя боюсь, маленькая женщина. Слышишь, Рон, я боюсь твою жену. Я отвернусь, а вдруг она выстрелит мне в спину и убьет? — Зачем, Чоро? — невозмутимо поинтересовалась Пума, отгрызая очередной кусок мяса. — Я так шучу, — объяснил генерал. — У–у! – немного обиженно протянула она, — Мой мужчина тоже прикалывается, когда я объясняю. А я говорю так, как я прочитала в инструкции, но у меня в голове маленький склад слов, и получается, может быть, смешно. Но это все равно правильно. — Ты все правильно объяснила, — сказал Рон, — Очень хорошо и понятно. На берег выбралась Брют Хапио, кинула пакет с образцами в коробку, где уже лежало штук десять таких же пакетов, и стала освобождаться от дайверского снаряжения. — Allez. Завтра пусть другие ныряют… Foa, вы там еще не все сожрали? Найдется кусок хавчика и глоток пива для труженика моря?.. В смысле, озера? — Падай сюда, — предложил Рон, хлопнув ладонью по брезенту рядом с собой, — тебе на тарелку нагрузить, или ты руками? — На тарелку. Я бы не отказалась еще от серебряного столового прибора, но, с учетом военно–полевых условий… Главное, чтобы не очень горелое, но и не совсем сырое. — Ты нашла, что искала? – поинтересовалась Пума. — Скорее да, чем нет, — ответила Брют, — потом расскажу. Сейчас жрать очень хочется. Генерал–президенту тоже хотелось знать, что же она такое нашла (и что искала) на дне этого не совсем обычного озера, но сейчас его занимала другая тема. Тема, возникшая после того, как он прострелил голову Францу Лепгаузену в своем звукоизолированном кабинете. В багаже мертвого швейцарца нашлось много всяких интересных вещей. Там было восемь пачек по 10 тысяч долларов, хороший ноутбук (который Ндунти подарил сыну), какой–то интересный диск (к сожалению, под паролем – надо будет как–то найти хакера, который бы это вскрыл), папка с несколькими интересными бумагами (они еще пригодятся в свое время), несколько пластиковых карт разных банков (надо попробовать снять с них деньги), два паспорта, швейцарский и пуэрто–риканский (их можно выгодно продать), и четыре мобайла разных моделей: два — обычные сотовые – Nokia и Samsung, два – сателлофоны Thuraya и Iridium. Последний аппарат Ндунти мгновенно распознал, как фальшивый. При обычных габаритах (примерно 15x5x3 см) он весил не 250 граммов как положено, а вдвое больше. По опыту зная, что в такой штуке может оказаться самый неприятный сюрприз, генерал вызвал Дуайта и приказал разобраться с «неправильным Иридиумом». Капитан наемников связался с дружественными торговцами оружием, и через час выяснил, что фальшивый сателлофон представляет собой одну из новейших стреляющих игрушек скрытного ношения, для оперативников европейских спецслужб. Игрушка была отличная, исправная, готовая к работе, и Ндунти с трудом справился с желанием оставить ее себе. Не следует брать себе личное оружие человека, которого ты убил сомнительным способом. А если человек был мутный (как Франц) – то тем более, этого не надо делать. Наверняка на оружие наложено igbekela, и в любой момент ствол может обернуться против нового хозяина, особенно – если дух старого хозяина бродит неподалеку (а он бродит — раз тело не похоронили толком, а скормили падальщикам). В таком случае, лучше, как можно быстрее, продать или подарить опасное оружие кому–нибудь постороннему. Скорее всего, на постороннего igbekela не подействует, а если подействует – значит, не повезло человеку. Бывает… И Ндунти принял решение. С сигарой в зубах, он прошелся до головного «Хаммера», вынул из ящика в багажнике игрушку мертвого швейцарца, и, вернувшись назад, похлопал Пуму по плечу. — Ты очень хорошо учила стрелять моего друга Герхарда и это, наверное, стоит хороших денег. Но ты тоже мой друг, поэтому я лучше подарю тебе одну вещь. Это оружие, и ты такого точно не видела. Его мало кто видел, и тебе будет, чем похвастаться. — У! – произнесла она, принимая из его рук фальшивый мобайл, — И что оно делает? — Оно стреляет, — пояснил генерал–президент. — Стреляет? — недоверчиво переспросила младший инструктор, крутя игрушку в руках. — Так, — деловито сказал Рон, — По–моему, это американский «Nokitel» модель 1999 года. — Нет, — Ндунти покачал головой, — это бельгийский «Mobitir», совсем новый. «Nokitel» перед ним говно. Да! Раскрывается, как «Nokitel», но это настоящий SMG. Смотри сам. — Что это за хрень? – спросила Брют Хапио. — Пистолет–пулемет в виде мобайла, — ответил Рон, — Это придумали в Америке, в конце прошлого века, для CIA. Потом их делали кто попало, для bandidos. Работает вот так… Экс–коммандос что–то нажал на корпусе, повернул заднюю половину вокруг невидимого продолжения толстой антенны, оттянул назад и отпустил. Раздался негромкий щелчок и сателлофон превратился в маленький горбатый пистолет с короткой рукояткой. Еще два движения. Крышка «горба» — снята, панель фальшивой клавиатуры – сдвинута. — Так–так, — проворчал он, — Машинка 250–го калибра под стандартный интердиновский патрон 4,5 мм… Это у него такая затворная рама, а это, типа, поршень?… Мда, смешная конструкция. Если это еще и работает… Чоро, ты проверял? — Работает, — лаконично ответил Ндунти. — Так–так… — Рон, поставил снятые детали на место и сделал шагов 20 по направлению к покинутому стрельбищу, где еще валялись расстрелянные жестянки. Брют покачала головой. — Отчаянный парень. Надеюсь, этот дивайс стреляет не во все стороны сразу. Очень тихо (по сравнению с предыдущей серией) щелкнул одиночный выстрел. Самая несчастливая жестянка вздрогнула и откатилась на полметра. Две секунды — и короткая очередь проделала пару маленьких дырочек в другой жестянке. Рон хмыкнул, подобрал обе и вернулся назад. — Хорошая машинка, — сообщил он, передавая «Mobitir» Пуме, — Наводит на мысли. — Можно мне тоже пострелять? – спросила она. — Почему нет? Это же тебе подарили. Через три минуты Пума расстреляла остаток обоймы, вернулась и прочувствованно пожала руку президенту. — Классная фигня, Чоро! Спасибо! — Нет проблем, — ответил он, — Мы тут парни простые, для друзей нам ничего не жалко. — Рон, Пума, а можно использовать вашу энергию в мирных целях? – спросила Брют. — Это будет стоить тебе лекции, — предупредил резерв–сержант, — Типа: устройство недр революционной Африки, в популярном изложении. — Вообще–то, — сообщила она, — революции на устройство недр Африки не влияют. Хотя, если вспомнить подготовительные работы у подножья горы Нгве… — Я имел в виду, у Пумы в колледже ни хрена нет про геологию, — уточнил Рон, — Только картинка вроде апельсина в разрезе, а это же не дело… — ОК, — ответила Брют, — будет вам лекция. При условии героического труда, разумеется. … Мастер–геолог Брют Хапио умела проводить изыскания в довольно–таки экстремальных природно–политических условиях, и иметь дело с самыми разными людьми: приятными, отвратительными, умными, глупыми, в общем – с такими, какие есть. Отправляясь в эту экспедицию, она приготовилась к тому, что меганезийский контингент будет состоять из доброжелательных солдатиков (готовых помочь, но не знающих, как), а «туземный» — из похренистов, которые работают только пока на них смотришь, а когда отворачиваешься, тут же что–то воруют (хотя, при этом, они могут быть симпатичными людьми). Надо же было сразу влипнуть в совершенно непредсказуемую ситуацию. Попав в центр событий вокруг эмирского аэробуса, она вспомнила старую верную примету. Если экспедиция начинается с жопы, то далее эта жопа будет лишь углубляться. И точно. Черт с ними, с мороженными тушками в самолете (Брют и не такое видела), но близкое знакомство с президентом Шонаока было совсем не в масть. В общих чертах ей рассказал об этом субъекте меганезийский офицер спецназа, рядом с аэробусом. «В начале карьеры, этот Ндунти командовал бандой. Теперь, в том же стиле, командует маленькой страной. Хитрая наглая отмороженная скотина. Он врет всегда, даже когда говорит правду. Убивает с редкой легкостью, и тут же на кого–нибудь это сваливает. За последние три дня он напарил швейцарцев, арабов, китайцев, американцев и нас. Взять эту историю с Эйрбасом. Пилот–маньяк убил 600 эмиратчиков (врагов Ндунти). Дальше, толпа заложников, китайский крейсер кошмарит Аравию, все в говне, а Ндунти — не при чем. Предыдущий случай: наши перехватили «Фалькон» с грузом человеческих органов, которыми торговал Ндунти, он сразу свалил это дерьмо на швейцарцев и сарджайцев, а сам стал белым и пушистым борцом за свободу и гуманизм. Под это дело, он зачистил и ограбил всех своих здешних партнеров, а нам пришлось ему помогать. Мы выдали ему экипаж и персонал с «Фалькона» и все репортеры уверены, что в Шонаока их судил суд присяжных, потому что был протокол… Ага щас. Их отвели на сто метров от границы и шлепнули у нас на глазах, вот тебе и присяжные. Ндунти умеет сделать так, что другим выгодно разгребать его дерьмо, а он сам, типа: «компромиссная фигура». Вот увидишь, ему отдадут Штаубе, из–за которого потом будет новая куча дерьма и это дерьмо будем разребать мы, китайцы и янки, а Ндунти снова окажется не при чем». Из этого рассказа, у Брют сложилось, в общем нейтральное впечатление о президенте Ндунти. Средний хищник в своей родной экваториально–африканской среде обитания. Продукт военно–политического дарвинизма. Ндунти не был ни садистом, ни маньяком, ни еще каким–либо типовым персонажем, внушающим однозначное отвращение. Он убивал, чтобы выжить, грабил, чтобы выжить, лгал, чтобы выжить, предавал, чтобы выжить – и выжил. Как акула, которая выжила в борьбе за существование, длившейся почти полмиллиарда лет. Вы можете даже любоваться этим продуктом эволюции через стеклянную стену океанариума, в нем есть своеобразная опасная грация, смертоносная элегантность. Но если вы вдруг столкнетесь с ним нос к носу в его родной среде, то вам будет не до эстетических оценок. Даже если он ведет себя неагрессивно и, в каком–то смысле, дружелюбно, вам все равно не доставит удовольствия такое соседство… В общем, Брют Хапио могла констатировать, что Ндунти был ей полностью понятен. Иное дело, Рон и Пума Батчер. Перед вылетом на Удеди, Шеф службы безопасности «Mpulu Experimental Geological Group» говорил Брют: «До завтра вас будут прикрывать двое военспецов, ветеранов здешней гражданской войны, и вам нечего опасаться». Брют ожидала встретить двух вооруженных до зубов «горилл» а увидела влюбленную парочку, подходящую скорее для серферской тусовки на Бора–Бора или на Фиджи, чем для работы охранниками в зоне военного риска. Яркие шортики, маечки, беззаботные улыбки до ушей… Правда, автоматы в их экипировке парочки присутствовали (как, впрочем, и в экипировке самой Брют), но много ли от них будет толку, в случае чего? Когда на горизонте образовались непредвиденные гости на «Хаммерах» с пулеметами, Брют была поражена тем, как Рон и Пума, «обеспечив безопасность охраняемого лица, сообразно ситуации», нырнули в мешковатые камуфляжные комбинезоны и как будто растворилась в ландшафте. Были — и нет. Как селедка хвостом смахнула… На команду Ндунти фокус с исчезновением (и еще какие–то фокусы, которых Брют не видела, т.к. «отдыхала» на середине озера) произвел крайне серьезное выпечатление. Легионеры поглядывали на Рона и Пуму с некоторой настороженностью (хотя, недоразумение, с которого началось знакомство, было исчерпано). Хищники чуяли хищников какой–то другой, очень опасной породы. Что касается Брют, то для нее Батчеры с Пелелиу были просто хорошими ребятами, к тому же (как оказалось) блестяще знающими свое дело. Самым странным из персонажей, собравшихся на берегу Удеди, был Герхард Штаубе. Что–то с ним было не так. Мельком глянув, как Пума пытается научить его обращаться с довольно простым оружием, Брют пришла к выводу, что это – обычный гражданский европеец, который до вчерашнего дня не имел никакого отношения к Народному Фронту Шонао. Из него такой же диверсант–подпольщик, как из медузы — альпинист. За каким хреном он поехал работать в эмират? Деньги? Нет. Такой авиа–эксперт может иметь хорошие деньги в любой нормальной стране. Статус? Нет. При исламском феодализме высокий статус передается только по наследству. Симпатии к исламу? Но он ненавидит ислам. Может быть, эмир его шантажировал? Но чем? А вот еще странность: почему гражданский европеец Штаубе (привыкший к благам цивилизации), смывшись из Сарджа, поехал в полудикую и опасную страну шонао, вместо того, чтобы отправится в развитую и безопасную Меганезию? Каприз? Нет. Офицер в оцеплении «Эйрбаса» сказал, что Штаубе отдадут Ндунти. Но сотрудники INDEMI никогда не отдали бы Штаубе против его воли — это самим себе нарисовать ВМГС. И было видно было, что Штаубе летит с Ндунти добровольно. Он садился в президентский «Safari» средь бела дня, на глазах у кучи людей… Почему!? Пума недоуменно почесала за ухом. — Потому! Ты же сказала: совсем прозрачные – в фидер, а с волосами внутри – тебе. — Ага, — подтвердила Брют, — Я думала одну мысль, и сама себя спросила: «почему»? У меня такая привычка: когда я разбираю образцы, то решаю в уме логические задачки. — У! Я так не умею. Я когда что–то делаю, то об этом и думаю. Но, если я делаю и еще болтаю, то на половину думаю про то, о чем болтаю. А какая у тебя задачка? — Штаубе. Я ищу логику в том, что он поехал в Шонаока, а не в Меганезию. — Это просто, — сказала Пума, — Штаубе хочет убить Аккана. Ндунти тоже хочет убить Аккана. Вместе они скорее его убьют. Ндунти не может ехать в Меганезию, у него тут бизнес, а Штаубе все равно. Значит, они будут в Шонаока. Логика! — Откуда ты знаешь, что они хотят убить Аль–Аккана? — Это тоже просто. Аккан хочет убить их обоих, он это сказал по TV. Им надо убить его раньше. Это одна причина. Аккан вырезал из людей шонао внутренности. Если Ндунти его убьет, то люди шонао скажут: хорошо! Это вторая причина. У Штаубе были четыре женщины и два ребенка. Аккан их убил. Будет правильно, если Штаубе его убьет. Это третья причина. Одна причина общая, и еще по одной причине у каждого. Логика! — У Штаубе было четыре жены? – удивилась Брют. — Да. Я видела по TV. Я думаю так: когда Штаубе смылся, этим женщинам надо было сразу ехать на тачке на юг. Там 60 миль и уже Оман. Соседняя страна. В Омане другой ислам, их бы оттуда не выдали. Но они не поехали. Остались. Глупо так умирать. — Или они не умели водить тачку, — предположил Рон, — или слишком поздно узнали про аэробус. Штаубе не обеспечил им отход из Сарджа. Надеялся, что само. Дилетант. Брют задумчиво подбросила на ладони сросток мелких кристаллов кварца. — Странно… С чего бы у него было четыре жены? Пума пожала плечами. — Что такого? На Никаупара есть кузнец Вуа, у него шесть vahine. Он очень сильный. У него бизнес по металлу, хорошие деньги, и хер стоит каждые два часа. Так говорят. — Вуа — здоровенный конь, — подтвердил Рон, — И в шашки классно играет. — Хм, — протянула Брют, — Съездить, что ли, сыграть в шашки. Но при чем тут Штаубе? — Ну, ты сказала про четыре жены, — напомнила Пума. — E parau foa, зачем Штаубе четыре жены, и зачем он каждой из этих четырех жен? Он ведь не кузнец Вуа в этом смысле. Вы не забудьте, что в эмиратах муж эксклюзивный. — Это как? – спросила Пума. — Это так, что у женщины один мужчина. За make–love с другим мужчиной, ее убьют. — А если у него не стоит хер, или он вообще уехал на месяц? – спросила Пума. — Все равно, — ответила Брют, — Это исламский закон. Называется «шариат». По нему женщина должна make–love только с тем мужчиной, которому она продана. Если она никому не продана, то она вообще не должна make–love, ни с кем, иначе ее убьют. — Ты прикалываешься? – подозрительно спросила младший инструктор. — Я серьезно. Не веришь — посмотри в интернете про ислам. Это везде написано. Рон защелкнул боковую панель на пластиковой полусфере, посмотрел на экранчик, торжествующе показал ему средний палец правой руки и хлопнул Брют по колену. — Прикинь, я запустил твой рентгено–флюоресцентный анализатор. Он пишет, что READY и NORMAL. А про шариат все верно. Мы это на тренинге проходили. — Mauru roa, Рон. Я бы с этой штукой часа два долбалась. — Aita pe–a. Так к чему ты ведешь на счет Штаубе? — К тому, — сказала она, — что он поехал в эмират за чем–то таким, чего нет в нормальной стране. Вряд ли это вопли муэдзина по утрам. Я полагаю, что это — рабы, в частности — сексуальные рабыни. Не знаю про рабов–мужчин, но четыре рабыни у него были точно. — Исламский брак это не рабство, — возразил Рон. — Оно не называется рабством, но все свойства есть. Женщина – это имущество, вещь. — Нет, Брют. Сейчас объясню разницу, — экс–коммандос снял с левой руки пластиковый браслет–органайзер и протянул ей, — держи, это подарок. Не парься, у меня есть еще. — ОК, — сказала она, надевая браслет, — thanks. И что это значит? — Главное свойство имущества: я передаю его, кому хочу. В исламе я не могу передать кому–то свою жену, но могу ее выбросить или убить. Это еще хуже, чем рабство. — Пожалуй, да, — согласилась Брют, — но это не отменяет того, что я сказала про Штаубе. — Не отменяет, — подтвердил Рон, — а какой вывод? — Вывод: его не устраивали принятые на Западе отношения в сексе. Его не устроили бы отношения, принятые у нас, в Меганезии. В эмирате его эти отношения устраивали, но там он был второсортным по крови. А в Шонаока он расчитывает купить себе рабынь. — Зря, — сказала Пума, протягивая ей прозрачный кристаллик с оранжевыми волосками вкраплений, — Теперь за рабов в Шонаока расстрел. И в нашей гумзоне, и в китайской. — В чем – в чем? – переспросила Брют. — В зоне гуманитарной операции. Тут наша гумзона. За линией демаркации — китайская. Только центр Лумбези не демаркирован. Общая гумзона. Там, как бы, правительство. А все прозрачные камни кончились. И обычные, и волосатые. Чего дальше? — Это зависит от времени… — Брют посмотрела на дареный органайзер и рассмеялась. На экранчике, под календарем и часами, на фоне силуэта ультра–модерновой стрелялки бежала циничная убийственно–краткая надпись: «Shoot fast, laughs last. Taveri–Х–blast». — Рон, я впервые вижу такое изящное нахальство в агрессивной рекламе. — А что такого? – спросила Пума, — Это реально хорошие пушки. И надпись прикольная. — Хитрые вы ребята. Ладно, а как на счет того, чтобы запихнуть что–нибудь в рентгено–флюоресцентный анализатор и посмотреть, что он скажет через час? — ОК, — согласился Рон, — А как на счет лекции? В смысле, мы же работали и все такое. — Лекция, так лекция, — сказала Брют, — Начнем со строения этой прикольной планеты. В серединке — твердое железное ядро радиусом 2000 километров. Вокруг — слой горячего метало–силикатного киселя, толщиной почти 5000 километров. Ближе к поверхности он немножко остывает, и становится более густым. Его нижняя часть называется «внешнее ядро», а верхняя — «мантия», но мы об этих слоях имеем лишь общее представление. Мы неплохо знаем свойства скорлупы планеты — «земной коры», и того, что под ней — «слоя Мохо». Да, кстати, материковые плиты, вся эта Евразия, Америка, Африка, — плавают на поверхности слоя Мохо, как картонки, и вся скорлупа немного скользит по этому слою, отсюда — дрейф магнитных полюсов. У земной коры неравномерная толщина, 10 — 100 километров. Это практически важная неравномерность. На тонких участках коры есть шанс докопаться до верхней мантии, где лежат хорошие деньги, это – научный факт… .. Герхард Штаубе, тем временем, сидел на берегу в паре сотен метров от них, в обществе пачки сигарет, погруженный в невеселые мысли. Он понял, что пост министра, орден на груди, правительственный банкет, домашний обед с президентом – это лишь декорации. Реально, он попал в банду гангстеров, которая захватила кусок бесхозной территории, площадью около 20 тысяч квадратных километров и занималась там вещами, о которых даже думать страшно. Разорив население (опустившееся до уровня каменного века), и запутавшись в криминале, эта банда спровоцировала войну, отдала страну нескольким агрессивным внешним силам, и балансирует между ними, питаясь клочьями их добычи. Герхарду в этом раскладе предписана роль оружейного ремесленника, который должен сделать технику, с помощью которой можно отрывать от падали клочья побольше. Если он не справится с этой работой, то его пристрелят. Не казнят, как нарушителя закона, а просто забьют, как лишнее и бесполезное существо. Если он справится, то к нему будут относиться, как к ценному участнику банды, или скорее, трибы, первобытного племени. Он получит большую пещеру и большую долю из общего котла. К его мнению в банде будут прислушиваться. В его пещеру будут приходить женщины, и спать с ним. Но это все до тех пор, пока он полезен. Бесполезному — пуля и помойная яма вместо могилы. В его нынешнем положении была какая–то ужасающая высшая справедливость. Он отверг унылую западную цивилизацию, в которой все зарегулировано так, что жизнь безвкусна, как диетическая каша. Так он попал в Сарджа, где за свои, честно заработанные деньги, он имел право есть настоящее мясо, быть реальным хозяином в своем доме, повелителем небольшого мира в пределах ограды. Но и над ним оказался повелитель, полновластный хозяин его жизни и смерти. И Герхард отверг Сарджа с ненавистным исламским законом пирамиды абсолютного подчинения. Так он попал в Шонаока, где нет ни регулирования, ни законов абсолютного подчинения, а лишь круговая порука внутри воюющих прайдов, и непрерывная борьба за лидерство, означающее большую долю в общем котле прайда… Если бы Герхард мог вернуться в совсем близкое прошлое, то он ни за какие посулы не покинул бы Франкфурт, где были защищенность и стабильность, в то время казавшиеся ему невыносимым бременем вязких, как патока, традиций, предписаний и ограничений. Но, высшая справедливость дает ему еще один шанс – через два года Герхарда готова принять Меганезия. Задворки цивилизации — но все–таки… Кроме того, быть может, он сумеет как–то заслужить у высших сил настоящее прощение, и вернуться домой… Штаубе посмотрел в сторону маленького лагеря меганезийской экспедиции. Пятнистый, как шкура леопарда, конический шатер, и вытащенный на берег дельтафлайер–амфибия, широкое крыло которого сейчас играло роль солнцезащитного навеса. Под этим навесом, рядом с портативными электронными модулями, подключенными к солнечной батарее, расположились все трое меганезийцев. Судя по активной жестикуляции, они оживленно спорили. Сюда долетали загадочные обрывки фраз: «вечная лопата», «народный тряпко–планер», «ресурс ствола — миллион выстрелов» и «турбо–реактивнкая братская могила». Последняя реплика давала повод вклиниться в разговор, и Штаубе подошел поближе. — Извините, — сказал он, — вы про ту ситуацию, которая произошла у меня? — Нет, это я к слову, об аэробусах и просто больших авиалайнерах, — ответил Рон. — Хочешь какао, Герхард? – cпросила Брют. — Падай сюда, поcпорим, — добавила Пума, звонко хлопнув ладонью по одной из пустых коробок, служивших креслами в этом дискуссионном клубе. — Спасибо, — сказал он, усаживаясь, — А о чем спор? — Об этом, — Брют взяла из кюветы прозрачный кристаллик кварца с густой сетью желто–золотистых волосков внутри, — Это вкрапления рутила, диоксида титана. Вообще–то нас пока интересует особо–чистый кварц. Он идет по 8 фунтов за килограмм. Это 10 баксов. Из него делают пьезоэлектрические сенсоры, ультразвуковые динамики, спец–оптику и еще кучу полезных вещей. Но титан — тоже хорошая штука. Рутил – основная титановая руда. Рутиловый концентрат идет примерно по пол–фунта за килограмм. Его можно толкать прямо в ЮАР, у них большие мощности по выплавке титана, а можно таскать в Меганезию. На Новой Британии и Луайоте есть металлургические фабрики. Титан из здешнего рутила вполне можно там выплавлять. А вот Рон считает, что нам достаточно титана, который добывается у нас на Гуадалканале и Ниуэ и экспортируется из Папуа. — Не забываем про Антарктиду, — сказал резерв–сержант. — Ты видел, как там выглядят горные разработки? Нет? А я видела. Забудь лет на десять. — А при чем тут авиалайнеры? – спросил Штаубе. — Рон – противник большой авиации, — пояснила она. — Большой авиации тяжелее воздуха, — уточнил тот, — Сардельки, я как раз, приветствую. Брют кивнула, в знак того, что согласна с поправкой, и продолжала. — Тогда титан нужен только там, где требуется исключить износ деталей. Химические и атомные ректоры, кое–какая военная и медицинская техника, вакуумные насосы… — Я понял, — сказал Штаубе, — А чем тебе не угодили авиалайнеры, Рон? — Дорого, неудобно и опасно. Это мишень для любого террориста. Я не про тебя, ты как раз очень правильно их уработал. Я про классику авиа–терроризма, типа WCC 9/11. — Рон предпочитает летать на тряпке, — ехидно вставила Брют, щелкнув по матерчатому крылу дельта–флаера, — Ни разу в истории террористы не проникали на борт дельтика. — Нечего тут прикалываться, — ответил он, — Не случайно из Штатов и Японии многие летают в Австралию и Аотеароа не на лайнерах, а на наших 20–местных рикшах. Так дешевле, безопаснее, нет хлопот с регистрацией и с переездами аэропорт–город. — Но вдвое дольше с учетом скорости и промежуточных посадок, — сказала она. — Тогда лети на суборбитале, это действительно быстро, — парировал экс–коммандос. — И на суборбитале прикольно, — поддержала Пума, — перегрузка, космос, невесомость. — Мини–терминатору вроде тебя, и верхом на метле прикольно, — припечатала Брют. — Обзываешься, — констатировала младший инструктор, — По ходу, крыть нечем. — Срезала? Довольна? Тогда свари какао, если не лень… (Пума показала ей язык и пошла возиться с котелком)… Кстати, о скорости. Герхард, а почему провалились все проекты сверхзвуковых лайнеров? «Concorde», «Tu–144», «Lapcat», в чем дело, а? Бывший эксперт–пилот ICAO пожал плечами. — Не знаю. Официально говорят, что это нерентабельно, что это опасно для экологии, и что это просто опасно. Ссылаются на катастрофу «Конкорда» 25 июля 2000, но это бред. Борт при разбеге наехал на металлическую деталь, брошенную на ВПП. Шина лопнула, отлетевший фрагмент повредил топливную систему… Это не связано с конструкцией. — Это мне понятно, — сказала Брют, — Так в чем причина на самом деле? — По–моему, есть влиятельные группы, которые не хотят, чтобы обычные люди летали быстро, — ответил Штаубе, — Но это просто мое мнение. Я никак не могу это доказать. — Слушай, а почему классные эксперты, такие, как ты, не занялись этим в стране, где с этими «влиятельными группами» давно разобрались с помощью ружья и стенки? — Ты имеешь в вид Меганезию? – уточнил он. — По ходу, так. Возможно, подошел бы еще Эквадор, но каждый краб хвалит свой берег. — Меганезия специфическая страна, — задумчиво сказал Штаубе, — У вас жесткий подход к людям. Может, это правильно, но, с моим прошлым, подозрительным из–за ислама… — Дело только в этом? — перебила Брют, — Но в Меганезии нет beruf–verboten для бывших исламистов. Если ты порвал с исламом, и живешь не по шариату, а по–человечески, то отношение к тебе нормальное. А порвал или нет — это сразу видно. По семье, например. — Это идея, — подыграл Рон, поняв, что она толкает Штаубе на разговор о сексуальных штампах, — Тот, у кого традиционная семья, punalua, сразу вне подозрений. — Жаль, я не знал, что есть такое простое решение проблемы. Я сам родился и вырос в традиционной семье, мои родители — лютеране и, по–моему, традиционная семья – это здорово. К сожалению, поскольку моя профессия связана с перелетами, я мало бывал дома, и традиционная семья у меня не сложилась, но при других обстоятельствах… — Почему не сложилась, – перебила Брют, — У тебя была традиционная исламская семья, которая до определенного момента тебя вполне устраивала, не так ли? Штаубе растерянно замолчал, вытянул из коробки сигарету и начал искать по карманам зажигалку. Брют взяла коробок, чиркнула спичкой, и поднесла огонек к его сигарете. — Да, это тоже традиция, — сказал он, — Но дурная. Человек из свиты эмира должен иметь дом с садом в стиле Alhambra, лимузин с водителем, слуг, которые все за него делают и никогда не перечат, и женщин, которые, как бы это сказать… Ты понимаешь? — Честно говоря, не понимаю, — призналась Брют, — что такого делают женщины? — Ну… Как это объяснить? Они всегда… Я имею в виду, в любое время… — Готовы заняться c тобой сексом? — предположила она. — Да, и это тоже… Но дело даже не в сексе. Это как лимузин, понимаешь? — Эти четыре женщины были обязательным условием контракта? — уточнил Рон. — Ну, как сказать?.. Не то, чтобы обязательным… Мне в начале казалось, что это очень удобно. В доме всегда все под рукой… И еще экзотика… Вот я и согласился. — А когда тебе перестало казаться, что это удобно? — спросила Брют — Наверное, когда я понял, что это — не семья в традиционном смысле. Разумеется, если говорить не о мусульманской традиции, а о цивилизованной. Есть грань, после которой традиционное главенство мужчины в семье превращается во что–то порочное, животное. Знаете, я не очень религиозен, хотя и вырос в лютеранской семье, но я считаю, что семья начинается с чувства долга друг перед другом и перед цивилизацией. Ты понимаешь? — Стараюсь, — ответила Брют, — Но, по–моему, в исламской семье, чувство долга как раз на высоте. Шариат — основа основ. Кто не выполнил долг – того забили камнями. Герхард несколько раз глубоко затянулся сигаретой и отрицательно покачал головой. — Нет, это животный страх боли. В исламе все на нем построено. Это не по–человечески. Мои жены, они просто подчинялись, потому что я был их мужем. Они не испытывали ко мне никаких чувств. Другому мужу они бы так же отдавались, совершая те же движения. Они были безразличнее, чем девушки по вызову – те хоть что–то испытывают к клиенту. — Не логично, — заметил Рон, — Сексом занимаются или потому, что хочется (это, как бы, чувства), или по долгу — но тогда при чем тут чувства? Тогда только механика. — И геометрия, — добавила Пума, разливая какао по кружкам, — Я смотрела фильм «Кинг–Конг», про девчонку и шимпанзе–мутанта, метров семь ростом. Шимпанзе очень хотел. Девчонка бы ему дала. Он ее кормил и защищал. Но геометрия не годилась. Она сразу сказала: не влезет. А его загасили с юлы из пулемета. Зря. Мало ли у кого толстый хер. Брют захлопала в ладоши. — Блеск! Лучшая аннотация к этому кино! Пума, можно тебя попросить об одной вещи? — Можно. Мы же друзья, да? — Еще какие! — подтвердила Брют и прошептала что–то ей на ухо. Младший инструктор кивнула, улеглась рядом с ноутбуком, и ее пальцы уверенно забегали по клавиатуре. Штаубе негромко откашлялся, выбросил окурок и отхлебнул какао из кружки. — Извини, Рон, наверное, я нечетко объяснил. Я имею в виду не долг в смысле денег или службы, а моральную потребность поступать так, а не иначе, воздерживаться от дурных поступков, быть честным в отношениях между мужем и женой. Это и важно в традиции. — Герхард, я простой парень, и не понимаю таких абстракций. Ты можешь объяснить на примерах? Вот, у человека есть четыре жены. Какая у него моральная потребность? — Это не очень удачный пример, — смущенно сказал Штаубе. — Удачный, — возразил Рон, — У тебя есть опыт с четырьмя женщинами. Это интересно. — В каком смысле интересно? — В смысле, зачем целых четыре, — пояснил экс–коммандос, — Я еще понимаю, две. — Если тебе надо еще женщину в доме, — не оборачиваясь, сказала Пума, — то не выбирай без меня. Если ты выберешь, а я с ней не подружусь, то нам всем будет херово. Лучше я сама выберу женщину, с которой буду дружить, а тебе она как–нибудь понравится. — Мне не надо, — сказал Рон, похлопав ее по попе, — Это Герхарду было надо. — Герхард, сколько тебе надо постоянных женщин? – спросила Брют, — в смысле, таких, которые всегда под рукой, для секса? — Ни сколько, — ответил он, — Работая в «Jet–Easy», я обходился служебными романами. Есть девушки из технической службы. Стюардессы. Студентки со спецкурсов ICAO. Да мало ли… Если ты сегодня летишь из Берлина в Сидней через Дели, а послезавтра — из Сиднея в Рио, то это само получется. А в отпуске всегда находятся девушки по вызову. Но, все было бы иначе, если бы я встретил женщину, с которой… Ты понимаешь? Брют сладко потянулась, а потом недоуменно пожала плечами — Пока не понимаю. Если бы ты встретил женщину, с которой что? — С которой бы у меня завязались серьезные отношения, — пояснил Штаубе, — не просто переспать, а… В общем, та женщина, к которой мне всегда бы хотелость возвращаться, которая бы ассоциировалась с семьей, с домашиним очагом… Домашний очаг – это… — Это, как раз, понятно, — перебила Брют, — непонятно другое: что тебе мешало найти такую женщину? Ты — не Кинг–Конг из любимого фильма Пумы, ты, наверное, хорошо зарабатывал в «Jet–Easy», и новых знакомств у тебя было достаточно. В чем проблема? Штаубе отхлебнул еще какао и неопределенно покрутил рукой в воздухе. — Знаешь, это странно, но дело опять в традиции. Меня воспитывали так, что женщина должна быть хранительницей очага, матерью детей, она должна поддерживать покой и порядок в доме, чтобы мужчина возвращался с работы и… Как это сказать? — Садился в кресло с банкой пива, клал ноги на стол и смотрел TV, – подсказала Брют. — Ну, это, пожалуй гротеск, — сконфуженно ответил он. — Но суть в этом, не так ли? — спросила она, сделала паузу и, не услышав возражений, добавила, — Твои знакомые женщины не годились для «Kirhe, Kuche, Kinder», а вот в эмирате Сарджа женщины как раз такие, какие надо. Традиционные. Лютеранские. — В Сарджа нет лютеранок, — возразил Штаубе, — там только мусульманки. — Мусульманка – это и есть идеальная лютеранская женщина, — пояснила Брют, — это не вопрос религии. Разница между Христом и Аллахом – это условность. Практически, это одно и то же. Замени «Kirche» на «Mizid» — ничего не изменится. — Изменится, — снова возразил он, — У лютеран не принято многоженство. — Это вопрос терминологии, — парировала Брют, — В исламе — вторая, третья и четвертая жена, а в лютеранстве — секретарша, массажистка и домработница. Разница только в том, что в лютеранской традиции это завуалировано. В Германии хозяин уволит секретаршу, которая отказала ему в сексе, а в Сарджа хозяин просто набьет морду такой нахалке. — Ну, — Штаубе замялся и достал новую сигарету (Брют опять поднесла ему зажженную спичку), — Ну, по крайней мере, в Германии нельзя открыто принуждать женщину. Это запрещено законом. Защита от физического принуждения это, на мой взгляд, главное достижение цивилизации. В исламе — наоборот. Христианская традиция цивилизована. — Ага, — сказала Брют, — То–то объединенная церковь «Deutsche Christen» поддерживала Гитлера. Как, впрочем, и римские католики. Еще бы: Гитлер был живым воплощением традиционных устоев Старого Света. Мелкое трусливое говно, ради которого мужчины воюют, а женщины безропотно рожают и выкармливают новых солдат взамен убитых. — Ты несправедлива к традициям Европы, — заметил Штаубе, — Я читал меганезийскую Хартию. Она основана на принципах либертизма Макса Штирнера и анархо–мутуализма Пьера Прудона, что бы вы не говорили о влиянии Декларации независимости США. На мой взгляд, ваши глупые анти–европейские выпады отражают юношеский максимализм вашей культуры, недавно отпочковавшейся от культуры матери–Европы. Брют удивленно присвиснула и энергично толкнула Рона в бок. — Слышал? А Герхард, по–моему, смелый парень. Как тебе кажется? — Возможно, — ответил экс–коммандос, — Хотя, я не знаю кто такие Штирнер и Прудон, и понятия не имею, что такое «анархо–мутуализм». — Эти двое – европейцы, они жили в XIX веке. А анархо–мутуализм, это если общество построено не на подчинении государству, а на эквивалентном обмене. Типа, как у нас. — Ясно. Никто и не спорит, что в Европе тоже были умные люди. Архимед, например. — Я ни хрена не понимаю, про что вы говорите, — вмешалась Пума, — Пока вы болтаете, я давно нашла, что просили, и мне скучно. Это не по–товарищески, да! — Извини, — сказала Брют и, присев рядом с младшим инструктором, потрепала ее по плечу, — Дай посмотреть, что ты нашла? Ага… «4 выпускника I.O.T. (Тарава), 2 hine, 2 kane. Дом 150 квм. моту Рорети, атолл Арораэ, Кирибати. Ищем: kane с опытом пилота–инженера не меньше 10 лет. Бизнес: авиетки. Ангар с кран–балкой, фаббер, монтаж–робот. Есть клиентура. Надо: идеи по развитию». — Неплохой вариант, — одобрил Рон, — классная работа, Пума. Что скажешь, Герхард? — О чем? Я не совсем понял, к чему относится эта информация. — Это fare–invito, — пояснила Брют, — в Европе это называют брачным объявлением. — Эээ… — Штаубе замялся, — Я не понял… Кто и кого приглашает вступить в брак? — Тут же написано. Два парня и две девушки после Технологического института сделали семейное предприятие по производству авиеток. У них уже есть своя клиентура, и они хотят развиваться во что–то более серьезное, но в семье не хватает мужчины постарше, который бы имел опыт в авиа–бизнесе и мог подсказать, куда и как двигаться. Рон поднял правую ладонь вверх, а левой похлопал Брют по колену. — Давай я объясню. Слушай сюда, Герхард. Ты становишься третьим faakane, т.е. мужем, для тех двух девчонок, и hoanovahine для двух мальчишек. Hoanovahine — это товарищ по жене. Вы – одна punalua, т.е. семья, их бизнес — твой бизнес. У тебя есть квалификация, у них – устроенный быт. Ты сразу в теме, и ты сразу вне подозрений на исламизм. — Товарищем по жене? – переспросил Штаубе, — Это значит, я буду спать с их женами? — Это будут и твои жены тоже, а кому как с кем спать — это внутрисемейное дело. — Тут есть видео–клип, — вставила Брют, — взгляни, как они тебе. Кстати, система 2x3 одна из самых удобных. У двух женщин есть домашний ресурс генетического разнообразия, у трех мужчин – возможность легко распределять время между домом и разъездами. — Понятно, что «Конкорд» в ангаре не построишь, — продолжал Рон, — но можно начать с небольших концептуально–интересных флаек. Потом подружитесь с каким–нибудь авиа–консорциумом. Например, «Kanaka–Sky». Хорошая фирма, у них есть филиалы по всему Кирибати, а штаб–квартира — на Бутаритари, это 500 миль к северо–западу от Арораэ. — Подождите про «Конкорд»! – воскликнул Штаубе, — Я не понимаю. Эти две женщины будут спать то со мной, то с другими двумя мужчинами, и все это под одной крышей? — Что тебя беспокоит? — спросила Брют, — Ты — не средний моногамный европеец с узким секс–опытом, у тебя была групповая семья. По шариату, несколько женщин у мужчины — норма, а несколько мужчин у женщины — криминал. Но ты — не исламист, значит, это не должно быть для тебя проблемой. Или я чего–то не понимаю? — Пойми, Брют, та история… Те четыре жены, которые у меня были, это ошибка с моей стороны! Ужасная ошибка! Этого не должно было быть! Если бы я мог все исправить… Пума, интерпретировав его ответ на свой лад, вдруг стала очень–очень серьезной. — Ты прав. Надо закрыть ту историю. Это, — она махнула рукой в сторону экрана, — после. — Я не поняла, — честно призналась Брют. — Это просто, — ответила младший инструктор, — Герхард хочет в начале зачистить эмира. — Интересная идея, — Брют повернулась к Штаубе, — ты правда хочешь убить этого типа? — Ты не представляешь, какая у него охрана, — ответил эксперт–пилот. — Зачистить можно любого, — авторитетно заявила Пума, — Так говорит мой мужчина. — Я всегда добавляю «при необходимости», — поправил Рон. — Уа! — согласилась она, — Эмир убил женщин Герхарда и его детей. Самого Герхарда он тоже хочет убить. Эмир – исламист с шариатом. Эмира необходимо зачистить, да? Резерв–сержант потрепал ее по спине в районе лопаток, и задумчиво произнес. — Логика в этом, безусловно, есть. Герхард, как ты считаешь? — Это очень сложно, — ответил тот, — Меня воспитывали в духе уважения к человеческой жизни. Я родился и жил в стране, где отменена смертная казнь. Но в Сарджа, и здесь, в Африке… Мне до сих пор не верится, что я стал убийцей. Как–то само все произошло… — Не морочь себе голову, — посоветовала Пума, — Если надо убить, то надо убить. — Вы что, серьезно? – спросила Брют. Младший инструктор посмотрела на нее с нескрываемым удивлением. — А ты думаешь, что эмира не надо убить? — Вообще–то, наверное, надо. Но это довольно неожиданно. — Это хорошо, — Пума улыбнулась, — Когда объект не ждет, работать проще. — Ты думаешь, это действительно можно сделать? – уточнил Штаубе. — Почему нет? – лаконично ответила она, — Ты хочешь его убить, да? Штаубе нервно прикусил нижнюю губу. Вытер рот и удивленно посмотрел на смазанное пятно крови, которое осталось на ладони. Потом утвердительно кивнул. — Правильно, — констатировала Пума, — Значит, мы его убьем. — Как ты это технически себе представляешь? – поинтересовался Рон. — Это понятно, — сказала она, — Я спрошу у тебя, как это правильно сделать. — Ответ не верный. По инструкции, первым должен высказаться младший по званию. Так что, мы слушаем твои предложения. Вспомни пункты типовой методики — и вперед. — Первый пункт – командир дает мне четверть часа на подготовку. — ОК, — согласился он, глянув на часы, – Четверть часа — твои, мы тебя не отвлекаем. Hei, foa, как на счет того, чтобы пройтись вдоль берега и полюбоваться ландшафтами? … Ндунти и Дуайт в это время тоже решили погулять вдоль берега, чтобы переговорить с глазу на глаз (т.е. без лишних ушей) о сложившемся положении дел. — Чоро, ты действительно думаешь, что из германского эксперта выйдет толк? – спросил капитан наемников, — Мне кажется, он уже сейчас мечтает смыться отсюда в Меганезию, он поехал сюда только потому, что пока ему ничего не светит там. — Тебе правильно кажется, — ответил генерал–президент, — Мы для него промежуточный пункт. Он сделал аварийную посадку, чтобы отстирать свои обосранные штаны. От них слишком воняет исламом. Он хочет отстирать их быстрее. Он будет оттирать эти штаны, как заведенный. Он будет работать, как буйвол, чтобы побыстрее смыться. Это хорошо! Мы ему поможем, Бобби, да. Мы ему сильно поможем. Что тебе непонятно? — Мне непонятно, Чоро, на хрена нам заниматься гребаной благотворительностью. Ндунти остановился, вынул сигару, откусил и выплюнул ее кончик, прикурил и ответил:. — Ты хорошо командуешь ротой и даже батальоном, но ты ни хера не смыслишь в таких вещах, как военная промышленность. Если люди работают над военными машинами так же, как привыкли работать на своем огороде, то все делается долго. Они слишком много отдыхают, они трахают баб, они пьют виски и пиво, а утром поздно встают. Они тратят неделю на то, что можно сделать за день, и год — на то, что можно сделать за месяц. Так. Но если они работают для победы над врагом, который трахает их в жопу, то это совсем другое дело. Они хотят его убить сильнее, чем хотят налакаться или трахнуть бабу. Вот тогда они делают за неделю ту работу, с которой в другое время долбались бы целый год. Ты думаешь, боевое безумие бывает, только если бежишь в атаку с криком: Сука! Блядь! Жмешь спусковой крючек и кончаешь от того, что мозги врага вылетили наружу? Тогда, Бобби, ты действительно ни хера не понимаешь в военной промышленности. Ты знаешь, зачем я купил своему младшему сыну столько книг про войну? Затем, чтобы он читал мне это вслух всегда, когда только есть время. Я курю — он читает, я пью кофе — он читает. Я запоминаю. Как партизаны–янки воевали с англичанам, а испанские — с французами, или партизаны СССР воевали с германцами, китайские — с японцами, а вьетнамские — с янки. Все уже было, Бобби, и нехрен выдумывать что–то новое. Меняются военные машины, а люди — нет. Атомную бомбу бросает такой же парень, как тот, что бросал камни со стены доисторической крепости на головы штурмующим. И говняный мушкет придумал такой же парень, как тот, который сейчас придумает нам военную авиацию. Ты понял, Бобби? — Эй, Чоро, ты хочешь сказать, что Герхард сделает нам военную авиацию за неделю? — Не за неделю. Не за месяц. Но за год он ее сделает, так он хочет смыться. Да! Он точно ее сделает. Он обучит наших болванов и пьяниц. Они поднимут эту авиацию в воздух, и кто–то тогда здорово обосрется! Я так сказал! Пусть потом он катится к своим нези, или на хер к гребаной матери. Мы проводим его как героя, да! А у нас останется авиация, и люди, которые умеют поднимать ее в воздух, и которые научат этому же еще людей! Дуайт почесал в затылке, сплюнул на горячий щебень и закурил сигарету. — Это очень круто, если ты все рассчитал. А будут ли меганезийцы и китайцы спокойно смотреть, как мы делаем наступательные ВВС? Боюсь, что ни хрена не будут. — Будут, Бобби. Они знают: против них мы — пустое место, даже если мы на хер встанем. Чина будут копать наши горы. Им насрать на остальное. Так было в Самбае, так было в Зимбабве, так сейчас в Танзании и Мозамбике. Нези – это другое дело. Они не только будут копать дно озера. Они сделают модернизацию, и еще разные такие штуки. Но их людей здесь мало. Они заставят нас выполнять свою Хартию. Да. Для этого достаточно слушать, на что жалуются наши люди. Но, чтобы следить за всем, надо отправить сюда большую бригаду. Нези всего 10 миллионов. Они говорят: наша земля – это море. Здесь нет моря. Нези не приживутся. Нези построят фабрики, но работать будут люди шонао, которых они обучат, а нези будут только получать свою долю в этом бизнесе, и все. — Так, — сказал Дуайт, — меганезийцы не заметят, как мы построим наступательные ВВС. Но, когда наша авиация что–нибудь разбомбит, этого нельзя будет не заметить. Ндунти кивнул, пыхнул несколько раз своей сигарой, и еще раз кивнул. — Сейчас ты правильно подумал, Бобби. Да. Мы кого–то разбомбим, они заметят. Кто–то будет и наш враг и враг нези. Враг их врага – их друг, если он не нарушает их Хартию. Это закон нези. Мы не нарушим Хартию и будем бомбить тех, кто их враг. У нези много врагов. Это хорошо. Нам хватит на много раз. Мы возьмем много добычи, да! — Ты снова хочещь идти по лезвию бритвы, Чоро, — вздохнул капитан наемников. Генерал–президент хмыкнул и похлопал его по плечу. — Ты молод, Бобби. Ты не понимаешь. Любой человек все время идет по лезвию бритвы. Дурак этого не знает. Он упадет. Умный знает. Он может не упасть. Я всегда это знаю. … За четверть часа Пума нарисовала здоровенную таблицу, заполненную значками «rapik» (которые ей нравились больше, чем латинский алфавит). Убедившись, что все готовы ее слушать, она начала свой доклад. — Я смотрела интернет. Про эмира Аккана много написано. Это хорошо. Потом я думала так. Я эмир Аккан. Я живу во дворце в Сарджа. Вокруг охрана. Ко мне ездят разные мои люди и гости. Охрана смотрит, чтобы они меня не убили. Тайная охрана смотрит, чтобы эта охрана меня не убила. У меня есть комплекс ПВО «Argus». Это чтобы соседи меня не разбомбили. Если я еду на автокаре, то всех выгоняют с улицы, и убирают все машины. Это чтобы меня не взорвали и не застрелили из окна. Еще я держу армию на границе, но это не важно. Я иногда летаю на самолете. Тогда со мной летит два F–35 и один AWACS. Это чтобы меня не сбили. Я хожу в море на яхте «Lurssen Ultra Luxury» 70 метров. Такой же, как у короля Сауда. Тогда я беру эскорт, два патрульно–тактических катера «Sirocco». На них есть комплекс ПВО и ПКО. Это чтобы меня не потопили. Есть человек, который проверяет еду, чтобы меня не отравили. Есть шпионы в городе и в разных других местах Сарджа, и еще в некоторых странах. Они ищут, кто делает планы, чтобы меня убить или сделать революцию. Я думаю, что я все предусмотрел, и меня невозможно убить. Да? — Значит, покушение на Аль–Аккана действительно невозможно, — заметил Штаубе. — Что ты, — возразил Рон, — Это очень слабая система безопасности. Вся дырявая. Вопрос только в том, что у нас мало ресурсов. Нас устраивает только простой дешевый способ. — Да, — сказала Пума, — Очень простой и дешевый. В учебнике написано: параноик часто сам подсказывает способ, как его убить. Эмир Аккан — параноик. Он подсказал сам. — О, черт! – воскликнул Штаубе, — я, кажется, догадался. — Это понятно. Ты знал. Теперь: что для этого надо. То, что у тебя есть здесь. Это можно юзать. Еще семья, которую я нашла по объявлению. Ты хочешь войти в эту семью. Пока у тебя дела в Шонаока, ты make–communicaton по интернет. Хорошая легенда. — Толково, — оценил резерв–сержант, — Осталось доработать технические детали. — Что вы задумали, а? — поинтересовалась Брют. — Потом мы тебе расскажем подробно, — пообещал Рон. Штаубе нервно закурил, и негромко сказал. — Меня смущает вот что. Придется обманывать этих ребят. Я бы не хотел…. — Обманывать своих не надо, — согласилась младший инструктор, — Мы не будем. Ты еще не знаешь, что получится у тебя с этой семьей. Ты пока пробуешь с ней работать. Потом будешь решать. Это честно, да? Поэтому, я сейчас make–communication для тебя с ними. — Подожди! Я не могу! — Ты не знаешь net–communicate? — удивилась она, — Aita pe–a. Я тебя научу. — Нет, не в этом дело! Я не могу это с женщинами, которые с другими в том же доме… — Я услышала, — перебила Пума, — Aita pe–a. Я тебе объясню. Ты взял комнату в отеле. Ты захотел make–love и пригласил девушку из Y–club при баре отеля. Тебе с ней хорошо. Ей тоже хорошо. Потом она вернулась в бар. Мужчина из комнаты, которая рядом с твоей, захотел make–love, пошел в Y–club, и пригласил ту же девушку. Ему с ней тоже хорошо. Теперь ты думай: стало тебе плохо от того, что им стало хорошо? Да? Нет? — Ну, как ты не понимаешь! – импульсивно воскликнул Штаубе, — Вот представь, что бы почувствовал Рон, если бы узнал, что ты, в его отсутствие, make–love с вашим соседом. — Почувствовал бы, что мир перевернулся, — сказал резерв–сержант, — Дяде Еу изрядно за сто лет. Мы за ним присматриваем, а если нас нет, то этим занимается констебль Крэгг. — Не обязательно с соседом, — уточнил Штаубе, — Просто с другим мужчиной. — А что я могу почувствовать от такой абстрактной информации? — Как – абстрактной?! Это же твоя жена! — Да. И что дальше? — Герхард имеет в виду то, что в Европе называется «Adultere», — вмешалась Брют. — Это что? — заинтересовалась Пума. — Обычай про эксклюзивного мужчину, — ответил Рон, — Брют уже объясняла. Помнишь? — Да. Если женшина make–love с мужчиной, который ее не купил, то ее убьют. Шариат. Я не знала, что в Европе так же. Герхард, ты не беспокойся. У нас нет такого говна. Люди make–love, если они хотят. Никто не может заставлять или запрещать. Защита Хартии. Младший инструктор коснулась ладонью своей штурм–винтовки, став на секунду живой иллюстрацией к формуле Хартии: «любыми средствами без всякого исключения». — Ты не отвлекайся, — продолжала она, — Я задала интересный вопрос про отель, да? Стало тебе плохо от того, что другим стало хорошо? Ты не торопись, подумай спокойно. — Даже не знаю, — сказал он, — Если это девушка по вызову, то мне это, скорее всего, будет безразлично. Но если это моя жена то… Мне будет неприятно, что это происходит. — Тогда все просто, — заключила Пума, — это нейролитическое программирование. — Нейро–лингвистическое, — поправил Рон. — Да. Слово длинное и угловатое. Всегда путаю. Герхард, ты не говори «моя жена», иначе программа будет тебя иметь. Говори, как у нас: «vahine–i–au». Тогда тебе будет хорошо. — Но это просто перевод, — возразил Штаубе. — Нет. Не просто перевод. Это другие слова, они значат другое. Они правильно значат. Те слова, к которым тебя приучили, значат неправильно. Они как ботинки, которые фигово сделаны и везде жмут и натирают. Тебе от этого плохо, вот от чего. Выбрось их на хрен. Возьми удобные ботинки и ходи в них. Попробуй подумать про то же самое удобными словами. Сделай это прямо сейчас. Ты увидишь: тебе в голове не жмет и не натирает. Штаубе закурил еще одну сигарету, вытер ладонью вспотевший лоб и углубился в себя. Перед его мысленным взглядам, какая–то безликая «vahine–i–au» с фигурой фотомодели, скучно и лениво совершала механический половой акт со здоровенным негром, похожим на декуриона Таши Цамбва. Когда такие сцены шли по TV, Штаубе обычно, посмотрев минуту, и поняв, что это надолго, шел на кухню за чашечкой кофе. Наблюдать движения этого шатунно–кривошипного механизма ему было не интересно. Прикладную механику он и так отлично знал – как и положено авиа–эксперту высшего класса. — Ты, наверное, права, Пума, — согласился он, — в таком варианте, мне это безразлично. Но это же подмена понятий, самообман, психологический трюк… — Нет, Герхард! Это в неправильных словах был психологический трюк. Они тебя имели. А в этих, правильных словах, нет трюка. Трюк исчез, и тебе кажется, что это трюк. Я не очень толково сказала. Могу подумать и сказать лучше, если получилось непонятно. — Почему же, ты очень понятно сказала… Но мне кажется, тут есть что–то неправильное… — Это к тебе липнет плохое igbekela, — авторитетно сообщила она, — сделай вот так. Младший инструктор сложила левую ладонь трубочкой и энергично дунула сквозь нее, как будто стреляла в невидимого врага из древнего духового ружья. Штаубе послушно повторил это действие, хотя понятия не имел, что такое «igbekela» и как оно «липнет». — Вот. Теперь хорошо. Оно разрушилось, — констатировала Пума, укладываясь рядом с ноутбуком, — Теперь я сделаю тебе net–communication, ты познакомишься с семьей из Кирибати, поговоришь про флайки и про всякие планы по бизнесу. Ты мастер–пилот, ты это понимаешь, а я нет. Я просто посижу и послушаю. Буду учиться, да? Штаубе заятянулся сигаретой и кивнул с отсутствующим видом. Пума поиграла минуту на клавиатуре, а потом радостно крикнула в микрофон ноутбука: — Aloha, foa! Мы читали fare–invito. У нас тут классный toro–a–roa raatira pairati. — Ia orana, glo, — ответил возникший на экране заспанный креол, — А у нас, по ходу ночь. — А мы, по ходу, сейчас в Африке, — ни чуть не смутившись, ответила она, — Такие дела. — А… — отозвался он, — А где сам супер–авиа–эксперт? — А вот, — сказала Пума, дернув Штаубе за рукав, — Герхард, сядь сюда, мы on–line! — Э… Hello, — сказал он, усаживаясь по–турецки, — В смысле, aloha. — Y una polla! – выдохнул пораженный креол, — Ты – Герхард Штаубе? — Ммм… Да. А мы где–то уже виделись? — Ну, ты даешь, бро! Тебя второй день показывают по TV! – креол повернулся так, что web–камера показала его стриженый затылок, и крикнул, — Hei foa! Все сюда! Viti–viti! У нас Герхард Штаубе online, по нашему invito! Секунду, Герхард, сейчас все подползут. Дики, не тормози! Рали, Лаго, мне за ноги вас тащить? Меня зовут Томо… — А меня Дики, — пискнула девушка–маори, вклиниваясь между ним и web–камерой. — Э… Очень приятно, — сказал Штаубе. На заднем плане возникли парень–метис и девушка–melano. Поcыпались вопросы. — Ia orana, Герхард! Как ты там? Тебе чего сначала показать? Motu, fare, или фабрику? А можем показать пару флаек. По ходу, они готовые. Стоп, ты скажи сам, что показать. А может, покажем все подряд? Герхард, тебе видно? Ага, ну, значит, это второй этаж. Тут всякое барахло, не обращай внимания. Тут, типа кухня. Это лестница. Томо, смотри не грохнись. А ты не говори под руку. Рали, включи свет, не видно ни хера. И прожектор включи. Так, это терраса первого этажа, вон там — ангар. Это — пирс, лодки, все такое… Штаубе кивал в камеру и говорил что–то вроде «ну, ясно…» или «спасибо, мне видно». Как выражаются в таких случаях эксперты–политологи: «процесс пошел». … ======================================= 79. КАМИКАДЗЕ в процессе реинкарнации. Дата/Время: 22 — 23 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка и Кирибати. Шонаока, озеро Удеди, лагерь экспедиции. ======================================= Первое знакомство продолжалось часа три. Еще часа два Штаубе и оба Батчера что–то увлеченно рисовали на ноутбуке, а потом был объявлен перерыв до завтра, и Штаубе, в полной прострации, отправился в президентский лагерь (его ребята уже несколько раз заглядывали, поинтересоваться, как себя чувствует министр, и не слишком ли он много работает – время–то уже к ночи). Рон вызвался организовать чай (якобы, по секретному танзанийскому методу заваривания). Пума занялась подаренной стреляющей игрушкой «Mobitir». Брют распечатала данные рентгено–флюоресцентного анализа, и посмотрела, что получается. По всему выходило, что добывать титановую руду со дна озера Удеди не менее выгодно, чем высокочистый кварц. Впрочем, на таком количестве образцов точно не скажешь. Вот завтра прилетит команда с тяжелой техникой, и можно будет заняться этой темой по–настоящему… Брют сунула листы в папку и невзначай спросила: — Пума, ты понимаешь, что ты грубо изнасиловала того парня? — Я изнасиловала? – возмутилась младший инструктор, — Это ты мне говоришь, да? — Тут другое дело, — пояснила геолог, — Я проводила психологический эксперимент. — И нарушила VI международную биомедицинскую конвенцию, — вставил Рон. — Ты–то откуда знаешь про эту конвенцию? – поинтересовалась она. — Мы про нее учили в сержантской школе, а у меня хорошая память. — На кой черт, если верховный суд даже запретил за нее агитировать? — Потому и учили, — пояснил экс–коммандос, — Поиск и задержание агитаторов. — А… Ну, да. Логично. А что я нарушила? — Ты оскорбила интимные чувства и причинила неоправданные психические страдания. Дословно по тексту VI конвенции. Оцени, какая память! А по протоколу UN мы сейчас находимся на территории Конго, которое присоединилось к этой конвенции. Прикинь? — Ого! – игриво воскликнула Брют, — Власти Конго имеют право меня арестовать? — Пусть они придут и попробуют, — флегматично отозвалась Пума, разбирая механизм ультракомпактного пулеметика, — пуля в лоб и мясо в воду. — Ты с ума сошла! Нам в этом озере еще неделю работать! — ОК. Не учла. Оставим на берегу. И еще. Ты, Брют, просто баловалась, а я для дела. — Ты про что? — Про Штаубе, конечно. Брют понимающе–выразительно кивнула головой. — Ах, про Штаубе. И для какого дела ты запихнула его в групповую семью? — Ты меня сама просила найти такое объявление. Не зря же я искала. — В смысле, все, что выловлено, должно быть сожрано, невзирая на вкус? — Мы друзья и партнеры, да? – уточнила Пума и нарисовала пальцем в воздухе кружочек, перечеркнутый сверху вниз вертикальной линией – знак пиратской клятвы молчания. — Без сомнений, — подтвердила геолог и нарисовала «небо и море»: прямую линию сверху и волнистую — снизу (думая, как странно обернулась детская игра в пиратов Дрейка). Тут же, Пума молча что–то нажала на клавиатуре ноутбука и развернула экран к ней. На экране был эскизный чертеж несколько необычной авиетки длиной 4,5 метра с размахом крыльев 5, и H–образным хвостом, похожим на чуть укороченную вторую пару крыльев. Бросались в глаза предельно–простые геометрические формы и то, что крылья сдвинуты вплотную к тупому носу, как бы обрубленного, цилиндрического фюзеляжа. Надпись гласила: «Concept–flyka «Vitiare» designed by «Retiair» fare–fabric. Basic configuration». После базовой конфигурации, были представлены еще несколько эскизов. На одном из них, к обрубленному носу флайки был приделан контейнер обтекаемой формы, метра полтора в длину. Надпись сообщала, что это «reserve fuel tank1000 litres, or cargo–module 1200 kg». В этой конфигурации флайка «Vitiare» гротескно напоминала торпеду. — Смешная штука, — высказала Брют свое мнение, — Такие широкохвостки называются «тандем», их использовали для шоу по аэробатике в конце того – начале этого века. А резервная бочка горючего, видимо, для дальней перегонки. И сколько это будет стоить? — Смотря кому, — лаконично ответил Рон. — Герхард верно сказал, — добавила Пума, — За столько лет все забыли. Не догадаются. — Я не поняла, в чем прикол, — сердито проворчала Брют. — Глянь в интернет учебник экоистории для 7–го класса, — посоветовал экс–коммандос. — Ты что, совсем меня за дуру держишь? – возмутилась она. — Нет. Там интересные картинки. Посмотри. Честное слово, не пожалеешь. — ОК. Но если ты меня напарил, я тебе устрою, — сказала она и углубилась в интернет и школьные воспоминания. Последний класс базовой школы, перед годичным дипломным классом. Первый парень. Подружки гуляли с мальчишками на три–четыре года старше, а она почему–то выбрала одноклассника. Его звали Тараи, и с ним она первый раз make–love. Он с ней — тоже. В пособии «Практическая биология» говорилось, что такой обоюдный дебют не считается оптимальным, но добавлялось, что при внимательном отношении друг к другу, доверии, открытости и взаимном желании… В общем, все получилось хотя и не идеально, но так, что чувство общего удачного эксперимента и нескольких общих маленьких, но важных тайн, более, чем компенсировали кое–какие ляпы… Через какое–то время, они с Тараи разбежались – так происходит почти всегда, это они знали заранее. Но, вопреки общей закономерности, разбежались не совсем. Когда что–то в этой жизни идет не так, Брют садится за штурвал флайки (непременно сама – никаких аэро–шаттлов, никаких авиа–рикш), и летит в Порт–Вила на Вануату, где живет веселый дядька, техник монтажной бригады по имени Тараи. И на пару дней все идет на фиг. А потом, как по волшебству, оказывается, что в жизни ничего страшного не произошло. Так, мелкие неприятности, легкая депрессия, но не переживать же из–за такой ерунды. И она возвращается домой. Но сейчас вернемся туда, в 7–й класс, к пособию «Экоистория». Краткая хроника фигни, сделанной человеком с тех пор, как он взял в руки камень и треснул им кого–то по башке (как шутил по этому поводу Тараи). Экоистория не интересуется именами правителей и полководцев. Ее предмет – история технологий. Всех, в т.ч и социальных. Если идти от палеолита к постиндастриалу, то начиная с империй Древнего Востока, натыкаешься на все более отвратительные приемы социального регулирования. Сначала они редки, но к средневековью сливаются в одно огромное, непрерывное свинство, которое известно, как расцвет системы всевластия оффи. Агония этой системы, начавшаяся в конце XVIII века, длится до сих пор. Кланы оффи ведут себя, как огромные голодные крысы, загнанные в угол. Даже подыхая с переломанным хребтом и распоротым брюхом, они еще опасны. Имперская Япония XX века приводилась в пособии, как один из самых ярких примеров того, в чем состоит социальная технология оффи. Можно ли привести людей к такому дегенеративному состоянию, в котором они, массово, добровольно и радостно отдают жизнь за оффи, обосравших им жизнь с самого рождения, опустивших их в физическую и психическую неполноценность, бесправие, нищету, рабство и ежедневный страх за свою жизнь и жизнь своих близких? Оказывается, можно. Феномен камикадзе разбирался в пособии подробно, с примерами и фотографиями. Было там фото мальчишки–пилота рядом с «Ohka», выпускавшейся в конце войны пилотируемой планирующей бомбой, планером для самоубийства во славу оффи. Симпатичный мальчишка улыбался, стоя рядом с орудием собственной смерти, за штурвалом которого ему предстояло пике на американский крейсер. Пике во славу кучки подонков. Это пике и его результат были на следующих фото. Здравый смысл не хотел верить в то, что это — не кадры из какого–то идиотского триллера. Но тот же здравый смысл говорил: эти фото — документальные… Перед экзаменом Брют и Тараи валялись у самой полосы прибоя, на косе, выдающейся далеко в море от города Нумеа, и запоминали определение, в рамке рядом с этими фото. «Государство: преступное устройство общества, в котором людей заставляют умирать в гуманитарно–нецелесообразных войнах, ради амбиций государственных деятелей–оффи. Согласно Великой Хартии Меганезии, попытка создать государство — это особо опасное преступление, пресекаемое высшей мерой гуманитарной самозащиты (расстрелом), т.е. мерой ликвидации убежденных преступников, ставящих насилие своей главной целью». Самым сложным было понять, на кой черт это надо самим оффи. Почему они занялись этим безобразием, в то время, как могли бы заняться бизнесом, нажить денег, хорошо устроиться и никому при этом особо не насвинячить (коммерческое жульничество не в счет – это дело обычное и неустранимое, да и черт с ним, от него никто не умирает). В ходе долгого спора, состоящего из самых разных аргументов – от строгих логических построений до тычков локтем в пузо оппоненту и шлепков по заднице, сошлись на том, что кланы оффи как–то концентрируют внутри себя людей с опасным для окружающих психозом на фоне унижения и сексуальной несостоятельности. Понять мотивы оффи невозможно. Людей, стремящихся стать оффи, надо гасить, и точка. На то и Хартия… Вернувшись в настоящее, где была экваториальная африканская ночь (уже довольно прохладная – здесь после заката температура быстро падает), Брют сделала глоток горячего ароматного чая из кружки, дальновидно поставленной Роном на некотором расстоянии от ее правого локтя, и еще раз посмотрела на фото мальчишки–камикадзе. Была здесь какая–то беспокоящая деталь, которую Брют совершенно точно не видела раньше, хотя, с другой стороны, фото, безусловно, было тем же самым… И тут до нее внезапно дошло. «Ohka» была почти один в один, как флайка с эскиза Штаубе, в том варианте, где в носовой части фюзеляжа прикреплен контейнер. Впрочем, какой, на хрен, контейнер? Ясно, что это — заряд взрывчатки, как у «Ohka»… Брют в невероятном, чудовищном изумлении подняла глаза на Батчеров, которые уже вдвоем возились с аккуратно разобранным на детальки мобайлом–пулеметиком. — Ребята, вы что совсем охренели? Вы долбанулись на голову? — О! – сказал Рон, подняв палец к небу, — ты догадалась! Умница. — Joder, conio! Ты что, маньяк? Что за говно вы задумали? — Брют, ты хорошая, — серьзно сказала Пума, — Очень–очень. Ты друг. — De puta madre… Ты тут еще… Юное дарование… Короче, я жду объяснений. — Давай так, — предложил Рон, — Я объясняю по порядку, а ты отвечаешь да или нет. — Начинай, там посмотрим, — хмуро ответила Брют. — Начинаю. Пункт первый. «Vitiare» в базовой конфигурации, без носового контейнера — это дешевая, простая в управлении, надежная и безопасная флайка. Ты согласна? — Да, черт возьми, но контейнер… — Пункт второй. Навесной носовой контейнер делает «Vitiare» самой дальней или самой грузоподъемной авиеткой в истории. Ты согласна? — Да, если там не… — Пункт третий. Простота пилотирования дает определенные возможности обеспечить безопасность экипажа независимо от того, чем загружен контейнер. Ты согласна? — Какие? Прыгать с парашютом, когда пикируешь почти со скоростью звука? Резерв–сержант вздохнул. — Знаешь, Брют, мой первый инструктор по пилотированию, классный дядька, был при Конвенте оператором ночного говновоза. Так вот, по рассказам, его механик, малаец с тремя классами образования, никак не мог понять, где прячется маленький человечек, который рулит говновозом в полете, и как он каждый раз спасается из машинки. Этот малаец был убежден, что маленький человечек спасается. Он твердо верил: оператор – правильный канак, он никогда не отправил бы маленького человечка на смерть. Увы, такое доверие к партнеру в наши времена встречается гораздо реже, чем тогда. — Знаешь, Рон, я дура, — со вздохом, сообщила Брют, — Извини, ладно? — Аita pe–a, — ответил он и подмигнул, — Ты умница, как я уже сказал. Ты почти угадала. — Ты сейчас похож на Пуму, которая хвалит Штаубе за отличную стрельбу. — Человека надо хвалить, когда он делает успехи, — ответил Рон. — Ну, разумеется. А ты не думаешь, что в эмирской охранке тоже есть люди, умеющие читать учебники и делать успехи? Тем более, здесь все так в наглую. И конструкция, и даже название, которое читается или как «Viti–are» (быстрая волна), или как «Vi–tiare» (цветок манго). Аллюзии с «Ohka» (цветок сакуры) как–то слишком бросаются в глаза. — Так и должно быть, — сказал резерв–сержант, — Аль–Аккан – параноик с острой манией преследования. Он помешан на своей безопасности, он предсказуем, как и полагается параноику, и он ни хрена не понимает в военно–диверсионном деле. — Я тоже в нем ни хрена не понимаю, — заметила Брют. — Зато ты разбираешься в геологии и сексуальной психологии. Разделение труда между партнерами – основа дела. Ты вскрыла мозги Штаубе, Пума их загрузила и придумала план, а я кое–что доработал в последовательности мероприятий и технике исполнения. — Что значит «загрузила»?… Подожди, не отвечай, я хочу догадаться сама… Минуту… Ага, я поняла. У Штаубе даже мысли не было убивать Аль–Аккана! Он просто хотел удрать от эмира, а эмир хотел его поймать и шлепнуть. Теперь все наоборот. Штаубе хочет шлепнуть эмира. Если следовать логике ролевой игры, то теперь эмир захочет удрать от Штаубе, потому что Штаубе хочет его поймать и шлепнуть. — Молодчина! – сказал Рон. — Уф. Я вернула своим мозгам некоторое самоуважение. Ребята, а откуда тогда вообще взялась эта идея, убить Аль–Аккана? Если у Штаубе и мысли об этом не было, то кто?.. — Я, — спокойно сказала Пума, не поворачивая головы и не отрываясь от своего занятия (она собирала миниатюрный пулеметик, механизм которого они с Роном, до этого, так тщательно разобрали и исследовали). От удивления, Брют чуть не выронила кружку с чаем. — Ты? На кой черт тебе это надо? — Это просто, — ответила младший инструктор, — Ты мне рассказала про шариат, ты мне объяснила, как все устроено. Я поняла про тех маленьких женщин, которых эмир дал Герхарду. Он их убил, потому что они были уже использованные. По шариату так. Их продали одному мужчине за его работу. Он отказался работать. Тогда получилось, что этих женщин можно только убить. Никак иначе. Я правильно поняла, да? — Правильно. Но ты к этому каким боком… — Таким. Мой мужчина много мне объяснял про Хартию. Теперь я поняла, почему оффи так делают с людьми. Потому, что они параноики. Они верят: можно так делать, потому что там, наверху, на небе, — Пума ткнула пальцем вверх, — есть главный оффи. Он им так приказал, и он обещал их защитить, чтобы их за это не убили. Если их действительно не убьют, то нормальные люди будут верить, что главный оффи есть, он так приказал, и он защищает всех оффи. Тогда люди будут слушаться оффи и всем будет херово. — Значит, ты хочешь убить его по идеологическим мотивам, — констатировала Брют. — Если тебе нравятся длинные умные слова, пусть будет так. — ОК. А почему именно его? Что, свет клином сошелся на Аль–Аккане? — Сошелся, — спокойно подтвердила Пума, — Я читала статью. Ее написал док Мак Лоу. — Мак Лоу, биолог, разработчик триффидов? – уточнила Брют. — Мак Лоу. Тот, кто дал еду людям мпулу, — поправила Пума, — Двум миллионам людей или примерно так. Он великий человек. Понятно пишет. Он рассказал, как делают trick с миссией. Ты взяла одного такого голодного ребенка, которого проще всего было найти. Ты его показала по TV. Все увидели, какой он голодный. Ты его накормила. Его одного. Все видят. Все думают: какая у тебя сильная миссия, кормит всех голодных детей. Ты получила PR, ты собрала много денег, тебе хорошо. Да. Теперь ты поняла про Аккана? — Боюсь, что не совсем. — Не бойся. Я объясню. Есть много исламистов, римокатоликов, пуританистов, всякого такого говна. Есть большие, средние и маленькие. Аккан, он маленький, если сравнить. Его показали по TV, как он имеет ЕС, как все испугались, и стали от испуга делать ему oral–sex прямо при репортерах. Он – как тот голодный мальчик. Он нужен оффи для PR. Чтобы все думали: ему все можно – значит, другим оффи тоже все можно. А таким, как Штаубе – ничего нельзя делать против оффи. Штаубе должен терпеть, когда Аккан его имеет. Если Штаубе не хочет терпеть, то сидит в маленькой нищей стране, и не может оттуда вылезти, иначе его отдадут Аккану, и тот его повесит. Это тоже для PR. Теперь делаем PR наоборот. Штаубе напугал Аккана, а потом убил. Все видят. Все думают: да, Аккану было нельзя. Значит, другим, таким, как Аккан, тоже нельзя. А Штаубе можно. Значит, другим людям тоже можно напугать и убить таких, как Аккан. Такой PR, да! Младший инструктор резко замолчала, как будто у нее выключили звук, дособрала пулеметик–мобайл и положила его на середину столика. — Отморозки вы оба, вот что, — тоскливо сказала Брют. — Что мы делаем неправильно? – поинтересовался экс–коммандос. — De puta madre! В том–то и дело, что я не знаю. По ходу, вроде все правильно… Но… Joder, почему всякая такая фигня происходит именно со мной! — Так ведь все люди равны перед Паоро, — ответил он, — А если фигня должна с кем–то происходить, то почему бы ей не произойти с тобой? — Засунь этот прикол себе в жопу, — обиделась геолог. — Ругаешься, — сказала Пума, — Зря. Мы хорошие партнеры. Ты с нами наживешь деньги. — Откуда? С вашего сраного планера–камикадзе? Там одни неприятности. — Во–первых, там будут и деньги тоже, — возразил Рон, — а, во–вторых, для начала, мы все наживем денег, продав вот это (он постучал пальцем по корпусу пулеметика). Твоя тут треть. Все по–честному. — А я думала, Пума захочет оставить его себе. — У–у! – недовольно промычала младший инструктор, — Его нельзя юзать. На нем плохое igbekela. Ты думаешь, Ндунти это купил? Нет. Где бы он купил такую штуку? Значит, он это отнял, а владельца… (она сделала красноречивый жест ладонью поперк горла). Если неправильно убил кого–то и взял его оружие, то igbekela прилипло. Юзать опасно. — А… — потянула Брют, — Ну, тогда лучше не рисковать. Только я не поняла, откуда здесь моя доля? Эту пушку подарили тебе. — Во–первых, — вмешался Рон, — Мы партнеры. Во–вторых, нам с Пумой как–то неудобно самим сдирать со своего работодателя большую сумму. Брать мало — тоже не хочется. В этой пушке несколько know–how, на этом «Taveri» сделает хорошие деньги. На Западе такую технику разрабатывают и производят для спецслужб, неофициально, секретно, малыми партиями. На этот механизм, видимо, нет патентов, и «Taveri» может выйти с этим дивайсом на мировой рынок без дрязг с интеллектуальной собственностью. Мы могли бы продать это другой меганезийской фирме, например «Bikini Fuego», но мы с Пумой – корпоративные патриоты, и хотим, все–таки, продать это нашей «Taveri». — То есть, вы хотите ободрать своего работодателя, но культурно. А при чем тут я? — При том, — вмешалась Пума, — что ты добыла эту пушку. Показала ее нам. Мы сказали: Ого, какая пушка! Давай мы тебе поможем ее продать? Ты сказала. Ага! Но я хочу вот столько денег. Мы сказали: ну, попробуем. Ты сказала: только чур не обманывать. Мы дали слово, что не обманем. Тогда ты нам дала пушку, мы принесли ее в «Taveri», нам дали денег. Мы отдали тебе, как бы все, но по жизни треть, как партнеру. Еще «Taveri» дала нам бонус за инициативу. Может быть. Тогда мы его тоже поделим на троих. Брют задумчиво коснулась кончиками пальцев пулеметика–мобайла. — Ладно. Будем считать, я это добыла. Должна же я как–то компенсировать себе всю эту нервотрепку. О, Мауи и Пеле держащие мир! Ну, почему я опять куда–то влипла? — Не грусти, Брют! – сказала Пума, похлопав ее по плечу, — Зато ты нашла себе хороших друзей. В смысле нас. С нами интересно. С нами весело. Да? — Это точно, — вздохнула Брют, — С вами не соскучишься. Знаете, foa, давайте мыться и ложиться спать. Ночь на дворе. Птички уснули в саду, и все такое. — ОК, — согласился Рон, — Девчонки, идите мыться. Пума, ты отвечаешь за безопасность при водных процедурах. Я пока поставлю сторожевик. — Что? – спросила Брют. — Акустика такая, с компом, — пояснил резерв–сержант, — Если что–то ходит или ездит, то она начинает пищать. Не выставлять же нам часовых с пушкой и разинутым ртом, как в боевиках про II мировую войну. XXI век. Hi–Tech пришел в армию. Прогресс. … В шатре Брют была уложена между Роном и Пумой — с армейскими шутками на ночь: — У тебя как с сексуальной ориентацией? Гетеро-, гомо- или би-? — Гетеро-. — Уу… Что, совсем гетеро-, или есть хоть чуть–чуть немного би-? — Ну, по ходу, чуть–чуть есть… — Хей! Тогда тебе чуть–чуть повезло! — Что, прямо сейчас будете домогаться? — Нет, мы так, на будущее… — Тю… А я–то размечталась… — А ты посмотри эротические сны. В Экваториальной Африке, они знаешь, какие яркие? — Пока не знаю. — Ну, тогда спи, увидишь. А потом она как–то легко и незаметно заснула. Правда, без эротических снов, но зато крепко, и проспала часов до 10 утра. К моменту ее пробуждения, исполинская сарделька грузового дирижабля уже стояла на трех тонких опорах, а из широких ворот подвесного грузового модуля выезжали по транспортеру 20–футовые контейнеры. Вокруг суетилось полдюжины полевых техников, покрывая местность трехэтажным слоем отборного мата. Полувзвод обманчиво–флегматичных рейнджеров военного прикрытия, заняв ключевые позиции, откровенно скучал. Ромсо Энгвае уже приставала к ним с глупостями (так, из спортивного интереса). Лейтенант рейнджеров что–то живо обсуждал с Ндунти, Штаубе, Дуайтом и обоими Батчерами. Предмет обсуждения Брют рассмотрела только подойдя поближе — и от изумления выругалась так, что удивила даже техников. Переглянувшись между собой они хмыкнули пару раз, а их бригадир находчиво ответил: — Ia orana, chef–lady, let joder te per culo too. — Я спросонья всегда такая, — доверительно сообщила ему Брют, подмигнула, хлопнула по плечу и спросила, — мне глаза врут, или это спейс–скутер? — Он самый, — подтвердил бригадир, — Здешний мэр, или президент, интересуется, сложно ли собирать такие штуки. А его консультант по флайкам говорит, что нехрен делать. По–моему, тоже нехрен делать, но эта «Fronda» какая–то стремная, если смотреть с позиции трезвого, в смысле не совсем отмороженного, канака. Но этот парень и его девчонка, они отмороженные на обе свои головы. Они собрались лететь прямо отсюда. Приспичило же людям. Только тебя ждут. Типа, сказать «so long» и все такое. Space–scooter, как и положено машинам этого класса, напоминал cab–bike или mono–tracer (т.е., попросту, мощный мотоцикл с закрытой кабиной аэродинамичной формы). Отличие состояло в том, что в стороны от кабины торчали два сильно выгнутых вверх 3–метровых крыла, придававшие этому дикому пасынку космонавтики окончательно гротескный вид. — Ia orana po–i, — сказала Брют, вклиниваясь между Роном и Пумой, — Говорят, вы решили стать первыми космонавтами Шонаока. — По ходу, мы просто летим домой, — ответила Пума, — А ползти 6000 миль на обычной флайке, как–то лениво. Вот Рон и включил в контракт аренду этой хрени на рейс. — В какой контракт? – спросила Брют. — На твою охрану. Мы же, типа, этим занимались. А эта хрень не запредельно–дорогая. — Я знаю. Но мне как–то всегда было жалко свой любимый организм. — Точно, гло, — поддержал ее лейтенант, — По службе это еще куда ни шло. По службе на всяком летали. На «Bolide» летали — по сути, такая же чума, как эта. По службе, вообще, чего только не бывает. Но в отпуске… Joder! И какой псих придумал эту звездюлину? — Джеймс Бонд, — авторитетно заявила Пума. — Гонишь, — ответил лейтенант, — Джеймс–Бонда самого придумал Флеминг. — Как ни странно, — вмешался Штаубе, вы оба в чем–то правы. Исторически было так… Исторически было так. В 1970 продюсер Джон Глен задумал экранизацию «Octopusy», одного из романов Флеминга о супер–шпионе Джеймсе Бонде. Эта шпионская сказочка, как и прочие из бонд–сериала, была насыщена инженерным абсурдом, выдаваемым за последний писк НТР. Так, в «Octopusy» присутствовал сверх–скоростной реактивный самолет размером с байк. Консультанты предлагали Глену сделать сцену с этим авиа–уродцем методом комбинированной съемки, но продюсер уперся и захотел натуры. Он пригласил конструктора Джима Беде, специалиста по аэро–крикетам (любительским самолетам с габаритами до 5x4 метра), и предложил поставить на подобную игрушку реактивный двигатель. Так в 1971 родился «BD–5J», и скоро миллионы потребителей кино–лапши увидели его на экранах. «BD–5J» не был сверх–скоростным, но 270 узлов выжимал, а этого достаточно, чтобы авиалюбитель за час полета вдоволь наглотался собственного адреналина. За год было продано 4000 KIT–наборов для изготовления «бондо–флаера» у себя в гараже. Почти пол–века реактивные аэро–крикеты оставались просто дорогой игрушкой — до эры любительского космоса, когда кое–кому пришла в голову идея скрестить реактивный «BD–5J» с его винтовым близнецом «BD–5В». В итоге получилась эпатажная аэро–байкерская машинка, которая медленно карабкается на пропеллере до высоты 15000 метров, а потом, как снаряд из пращи, вылетает в космос, разгоняясь на реактивной тяге до 7 километров в секунду. Космическая фаза ее полета длится всего полчаса, но это означает дистанцию 6000 миль. — Разумеется, — добавил Штаубе, в порядке эпилога, — Это не самый комфортный способ передвижения. Все–таки, более, чем трехкратная перегрузка при разгоне. Современные спейс–планы выполняют разгон гораздо мягче. Но, к сожалению, это уже стоит гораздо дороже. Хотя, по мере развития технологии, они тоже станут доступны в цене. — По ходу, станут, — согласилась Пума, устраиваясь на заднем сидении скутера, — Но нам домой надо сейчас, прикинь? А на завтрашней флайке сегодня не полетишь. — Главное, — добавил Рон, — эта штука в сто раз надежнее, чем авиа–лайнер. Это так, для информации отдельным руководителям авиа–министерств. — Ты авиа–расист, — сказал Штаубе, — Ты считаешь авиа–лайнеры унтерменшами неба. — Унтерфлюгами, — поправила Брют, гордясь, что помнит школьный lingva–germany. — Ну да, разумеется. — Ладно, — сказал Рон, — Потом про это поболтаем. So long, foa. — Parahi oe! – отазвался лейтенант рейнджеров, подняв ладонь в старинном магическом жесте – пожелании правильного ветра в паруса. — Parahi oe! Обтекаемый узкий фонарь кабины бесшумно закрылся. Тихо загудел вспомогательный движок. Скутер по–черепашьи медленно сполз с берега в воду, затем, набирая скорость, пробежал по поверхности озера и, поднявшись в воздух, заложил широкую дугу над берегом, покачиваясь вправо–влево. Помахал крыльями. Традиция… … Банде президента здесь было больше нечего делать, так что два «Хаммера» двинулись в обратный путь через полчаса после старта Батчеров. Расставались по–дружески, весело. — Вы уж тут хорошо охраняйте своего геолога. Красивая женщина, умная, да! — Да уж мы будем охранять. А не пиво с джином пьянствовать как некоторые. — Так уж и не будете? — Не будем. У нас ром для этого дела. Чисто в медицинских целях. — У–у… Когда озеро Удеди исчезло за кормой, Ндунти закурил сигару, выпустил в салон джипа небольшую тучу дыма (хорошо, что кондиционер был включен на полную мощность), и задумчиво произнес одно слово: — Журналисты. — Где? – спросила Ромсо Энгвае. — В Лумбези. Мне позвонили. Из Европы, мать ее греб. Мне надо для них говорить. Надо говорить так, чтобы они захотели дать нам деньги. — Кто? – удивился Дуайт, — Журналисты. — Нет, болван! Европейцы. Жирные богатые европейцы. — Знаешь, Чоро, после твоей речи про то, как наши бомберы раздолбают Женеву и Гаагу, европейские деньги нам точно не светят. — Это была неофициальная речь, — проворчал генерал–президент. — Официальная – не официальная, — Дуайт пожал плечами, — В интернет висит, однако. — Мне кажется, — вмешался Штаубе, — Возможность еще не потеряна. Некоторые люди в Европе будут в восторге от того, что сказал Чоро. — Ты не опохмелился? – заботливо спросила Ромсо. — Я вообще очень мало пил, в отличие от… Гм… В общем, тут надо понимать историю европейской политики. Это довольно длинная тема… — Тогда зачем ты тратишь время на предисловия? – перебил Ндунти, — сразу говори про тему, чтобы мы успели. … ======================================= 80. РОН, ПУМА и тонкая красная линия. Дата/Время: 23 сентября 22 года Хартии. Место: Меганезия, округ Палау. Остров Пелелиу, fare–Butcher. ======================================= «Fronda» приводнилась в узком, изогнутом, как анаконда, заливчике, отделяющем fare Батчеров от соседнего полуострова, и Рон, не без труда, подогнал неуклюжую на воде машину к своему пирсу. Откинул прозрачный колпак и с удовольствием потянулся. А младший инструктор Пума Батчер, едва покинув тесную кабину, решительно заявила: — Пока летели, я считала в уме, сколько прошло дней отпуска. Получилось ровно 10, да! Отпуск 45. Я вычла 10. Осталось 35. Надо что–то делать! Давай ты будешь думать? — На тему? – спросил Рон. — Про еще 35 дней, — пояснила она, — Это понятно. Ожил трэйс–контроллер «Fronda». — Aloha! Это снова я! – послышался по–детски оптимистичный голос робота, — Если вы уверены, что рейс завершен, наберите, пожалуйста, на пульте номер вашего заказа, и в конце буковки «F», «I» и «N», а потом «Enter». Так я узнаю, что у вас все ОК. А, когда загориться зеленое табло «READY TO LEAVE», закройте, пожалуйста, пустую кабину. Так я узнаю, что мне можно лететь на базу. При этом, пожалуйста, поставьте меня так, чтобы я мог взлететь с пробегом сто метров. Спасибо, что прослушали это INFO. — Интересно, — сказала Пума, — Мы уже много раз летали, а он нам все время повторяет. Почему нет умного робота, который просто скажет: «хей, сделайте все, как в тот раз»? — Потому, что кто–то обязательно перепутает, — ответил Рон, выполняя все названные операции, захлопывая колпак пустой кабины. — Да, — согласилась она, глядя, как пустой спейс–скутер, разбежавшись от пирса, легко поднялся в воздух и набирая высоту, развернулся в сторону Ореор–Палау, — А ты уже придумал? — Не так быстро, — сказал экс–коммандос, — И, давай, ты скажешь первая. — Давай сначала посмотрим, как дядя Еу, — предложила Пума, — А потом я буду думать. С этими словами, она открыла бокс на пирсе и выкатила на воду маленький аквабайк. — Кто рулит? — спросил Рон. — Я! Я же его взяла. А ты садись сзади и держись за меня. Мне нравится! — Мне тоже, — сообщил Рон, занимая место пассажира. Дядю Еу долго искать не пришлось. Он сидел на круглом надувном рафте, стоящем на якоре в паре сотен метров от своего fare, а вокруг торчали пять удочек, заброшенных, вероятно, на разные глубины. На корме в 20–литровом прозрачном контейнере с водой уже плескалось около дюжины примерно фунтовых рыб. — Hei, foa! – удивился старик, — Вы, вроде, вчера собирались лететь на Пиерауроа! — Это мы неделю назад собирались, — уточнила Пума. — А… — сказал он, — А что не полетели? — Мы полетели, уже вернулись, — ответила она. — Ну, и как там? — Нормально, — сказал Рон, — А у тебя как? Клюет? — Клюет, но фигово. Вот после заката в проливе Омлеблоче, ближе к Ладемисанга… — Давай, мы тебя свозим, — предложила Пума. — Хэ… Там надо долго рыбачить, а вам будет скучно. Вы же маленькие непоседы. — По ходу, найдем чем заняться, — ответила она, подмигнув Рону. — Действительно, дядя Еу, давай мы тебя свозим, — сказал он, — Тут всего 2 мили. — Хэ… Ну, если найдете, то да. Подъезжайте через два часа. Только на проа, а не на этой фитюльке. И чайник не забудьте. И какао. И рома немного. И чего–нибудь пожевать. И сеть, на всякий случай. И слинги, чтоб вам не бездельничать. Рон кивнул. — Договорились, дядя Еу. За час до заката. — Ага–ага… А как там на Пиерауроа? — Нормально, — ответила Пума, — А мы еще в Африке были. — Хэ… И как там, в Африке? — Там хорошо. Горы красивые. Саванна. Только моря нет, и опять война, да… — Хэ… Война… А говоришь, хорошо… — Так ведь, не очень большая война. — Война, она и есть война, — вздохнул старик, — лучше на нее не ездить. Что вам, гор не хватает? Летите на Новую Британию. Сплошные горы, больше мили высотой. Заодно приглядите за детьми. Они полетели смотреть вулкан… Как его… Лонг… Ланг… — Лангила, — подсказал Рон, — Ага, он самый. Опять извергается. Пятый раз в этом веке. По TV показывают. — Посмотрим…А что за дети, дядя Еу? — Мальчик и девочка. Девочка еще худее твоей vahine, а мальчик вот такой… Старик приложил к голове ладони и растопырил пальцы. — Оскэ и Флер, — определила Пума, — А они что, были тут, да? — Нет. Они вчера call–up–me по i–net. Где, мол Рон и Пума. Или не вчера…? — Это, наверное, когда мы были на китайском утюге, — заметила Пума. — Вы и в Китай успели? – удивился Еу. — Нет, только на их крейсер, — ответил Рон, — Так получилось. А там экранирование. — Тю…, — сказал старик, — Столько хороших мест вокруг, а вас во куда заносит… Экс–коммандос пожал плечами. — Надо было помочь одному человеку. — А… Ну, тогда конечно… — дядя Еу вдруг сделал неожиданно–проворное движение и выдернул удочку, с бьющейся на крючке рыбиной фунта на полтора, — … Ух! Чуть не прошляпил. Заболтался с вами. — ОК, — сказал Рон, — Мы поехали домой, а через два часа… — Какао, ром и закуску не забудьте, — перебил старик, — Еще чайник, сеть и слинги. … Лангила, расположенный на крайнем западном мысу Новой Британии извергался так щедро, что это производило впечатление даже на экране ноутбука. Похоже, это было только начало. Сквозь белое облако дыма, накрывшее морщинистые бурые склоны вулканического конуса, еще не пробивался тусклый красный свет, характерный для стадии, когда из жерла и трещин начинают выползать языки расплавленной лавы… Дав посмотреть на это зрелище несколько секунд, Флер развернула web–камеру в направлении своей кампании. Ну, разумеется: здесь был Оскэ со своей фирменной стрижкой в виде короткого жесткого пурпурного ежика. Рядом с Оскэ наблюдалась парочка новобританских восходящих звезд папуасской космонавтики: Хти и Мео… — По ходу, мы к ребятам вписались, — сообщила Флер, — Вернее, к родичам Мео. Ну, короче, мы в Аконго, тут до Лангила 20 миль, все видно, ага! А вы где? — На пирсе, – ответил Рон. — А пирс где? — Дома, на Пелелиу. — И чего вы там делаете? — Меняем часовой пояс. В Африке сейчас утро, а здесь уже закат. — Мы на рыбалку идем, — добавила Пума, — С дядей Еу. — А–а. С дядей Еу это зачетно… А утром? — Утром… — Пума бросила короткий взгляд на своего faakane, — У! — Чего–как, наверху, под крышей еще есть комната, — сообщил Хти. — Правда без стены, — уточнила Мео, — Или хотите, к нам в кубрик. — Смотря, что скажет мой мужчина, — торжественно объявила младший инструктор. — По мне, что кубрик, что без стены, — ответил Рон, — выбирай на свой вкус. — Мы на месте выберем, — решила Пума, — Если мы полетим на «subjet» в 8 утра… (она снова бросила взгляд на Рона и дождалась его кивка) … То будем у вас в 10. Но надо будет нас кормить завтраком, потому что мы прилетим голодные, да! — Короче, на подлете call–us, — сказала Флер, — Типа, чтобы мы начали варить лапшу. … — Вулкан! – мечтательно произнесла, Пума и улеглась на досках пирса в позе морской звезды, — Мы хорошо придумали, да? Лететь не далеко, и завтрак не надо делать. Рон, наверное, я очень ленивая женщина, да? — Это в смысле, что в лавку за хавчиком поеду я? – уточнил экс–коммандос. — Это очень плохо? – спросила она. — Aita pe–a, — ответил он, немедленно определив настоение своей vahine, как легендарно–эпический похрен — второй и последний элементом Транс–экваториальной Африканской культуры, которую Пума привезла с родины (первым таким элементом, разумеется, был культ Ориши Йемайя). Если Пума погружалась в это полу–медитативное состояние, то просить ее сделать что–нибудь по хозяйству было абсолютно бесперспективно. Так что, экс–коммандос вновь оседлал аквабайк (уже в качестве водителя) и поехал на маркет. … Процедура поездки за покупками заняла около получаса. Вернувшись, Рон обнаружил, что Пума (вопреки ожиданиям) не лежит все в той же позе, наблюдая краски вечернего неба, а с довольно–таки озадаченным видом разглядывает нечто на экране ноутбука. — Ндунти, — пояснила она, — Смешно. Мы уже здесь, он там, да? — Ндунти? – переспросил Рон, усаживаясь рядом, — Так…«Deutsche Welle Online». Ого! Этот отморозок попал в ten–top… Пресс–конференцию президента Шонаока в Лумбези. Бла–бла–бла, на вопрос репортера журнала «Spigel», бла–бла–бла: «Господин президент, почему вы намерены вооружаться, вместо того, чтобы решать проблемы ужасающей нищеты, неграмотности, безработицы, бездомности и детской беспризорности?», его превосходительство использовал явно домашнюю заготовку… Y una polla! Судя по торжественно–агрессивной позе на фото, Ндунти выдал что–то концептуальное. Его выступление уже было доступно на сайте в текстовом виде. Рон быстро пришел к выводу, что речь написана никак не без участия Штаубе. Эксперт–пилот ICAO, судя по разговорам, был поклонником «Luftwaffe», а то, что сказал президент Ндунти, очень походило на микс из выступления «отца военной авиации III Рейха», Германа Геринга: ********************************* Чоро Ндунти, президент Шонаока. Война, демократия и защита культуры ********************************* «История людей — это история войн. Воюют племена, потом народы, империи, религии и партии. Воюют корпорации – это называется конкуренция, и никто не говорит, что это плохо. Воюют системы. Это – общее слово, оно все определяет. Системы делают люди. Сильная, хорошая система — побеждает. Слабая, плохая система – проигрывает. Так было всегда и так будет всегда. История не знает слов «справедливость». Победитель всегда прав, побежденный — всегда виноват. Это — единственный факт, которому учит история. Да. Общие человеческие ценности, толерантность, взаимное уважение культур, отказ от применения силы — это дерьмо. Это средство обмана. Так одна бедная, физически слабая система может победить вторую, богатую, физически сильную. Она может это сделать, если во второй системе слишком доверчивые люди и продажные политики. Продажные политики говорят много правильных слов про демократию. Про то, что власть должна быть у народа и для народа, чтобы народ имел еду, дом, работу и защиту. Да! Потом они добавляют к этим правильным словам другие слова. Про то, что с врагом, который хочет поработить народ, надо не сражаться, а договариваться, уступать ему. Что надо отдавать ему сегодня это, а завтра — то. Они говорят, что у врага такие же права, как у друга. Это и называется «толерантность». Она нужна, чтобы народ проиграл войну. Чтобы враг отнял у него еду и дом. Народу такая толерантность не нужна. А то, что не нужно народу – это не демократия. Да! Некоторые говорят, что мы агрессивные. Что мы не толерантные. Что мы решаем вопросы силой оружия. Вы это слышали у себя на Западе. А кто это говорит? Продажные политики. Они сидят за столом с врагом народа. С тем, кто хочет поработить народ. А, может быть, уже поработил. Они едят у него из рук. Они берут у него деньги. Они принимают законы про толерантность, чтобы врагу было легко вас поработить. Да! Теперь вы знаете, почему продажные политики называют нас агрессивными. Они хотят называться демократами, и получать от врага деньги за предательство. А мы им мешаем. Мы показываем, что такое настоящая демократия. Мы не даем врагу забирать землю и имущество у нашего народа. Мы не даем врагу порабощать наш народ. Мы на страже интересов народа. Если для этих интересов надо воевать, мы воюем. Мы знаем: если мы откажемся от войны, как нам предлагают продажные политики, то нас растопчут. Мы не позволим этого сделать. Мы будем создавать боевую авиацию. Мы будем покупать или производить вооружения. Мы будем строить сильную армию. Мы будем делать то, что нужно нашему народу, а не то, что нравится жирным засранцам в Женеве, Брюсселе и Гааге. Пусть эти продажные шкуры засунут себе в жопу свою мораль и свои принципы международного сотрудничества. Пусть продают все это дерьмо кому–нибудь другому, а не нам. Эти продажные ублюдки учат вас пускать слюни про толерантность и отказ от применения силы. Когда враг принуждает вас жить по его законам, они учат вас блеять, как будто вы овцы, которых ведут на бойню. А когда враг вас грабит или убивает, они делают вид, что ничего не случилось. Это – не демократия. Это – предательство. А мы будем строить демократию. У нас есть общие интересы с народом. Да! У нас нет общих интересов с врагами и предателями. А правы мы или нет — решат наши потомки!» Грянул восторженный рев легионеров, сквозь который можно было расслышать чьи–то робкие аплодисменты из небольшой кучки репортеров. Президент Ндунти поправил на себе простой генеральский китель (который хорошо сидел на бывшем главаре банды ангольских дезертиров), вернулся за парадный стол под флагом Шонаока, и сделал два глотка минеральной воды из простого, демократичного граненого стакана. ********************************* … Рон Батчер хлебнул пальмового пива из кружки и прокомментировал: — Говнюк. — Очень много слов, — лениво сказала Пума, — Не поняла. И еще смешно. У них там день, а здесь ночь. Звезды. Я помню про вращение Земли, а привыкнуть не могу. — А про что говорил Чоро? — все так же лениво спросила Пума. — Про политику. — Он неправильно говорил? — А ты сама как думаешь? – поинтересовался экс–коммандос, знавший по опыту, что его vahine прекрасно запоминает услышанное даже в полусне. — По ходу, ничего такого, — ответила она, — Если тебя грабят, то надо воевать, а если надо воевать, то нужно оружие и армия. Чоро — говнюк. Да. Но это он правильно сказал. — Дальше, — поощрил ее Рон. — Если у нас есть фермы, фабрики, школы, специалисты, наука, тогда все просто. Да. Мы придумали и сделали оружие. Мы научили немного солдат–специалистов. Мы наняли за кое–какие деньги резервистов, кому интересно. Их тоже научили. Наших людей никто не сможет грабить. Хорошо. А если у нас нет ни хрена — с чего тогда начинать? — А с чего бы ты начала? Пума переместилась из положения «лежа» в положение «сидя по–турецки» (что означало в данный момент крайнюю степень напряжения ума), и объявила: — Я начинаю, как в комп–игрушке «X–fenua». Выращиваю и охраняю дешевую еду. Ее и охранять не дорого. Ее никто не будет отнимать большой военной силой, и мне не надо даже армии. Можно дать оружие фермерам, и хватит. Когда появилась еда на продажу, я начинаю делать более хорошее оружие, инструменты и ценные вещи. Если получится, то я делаю инструменты–оружие. Называется «продукция двойного назначениия». Выгодно. Потом, если у меня это есть, я могу делать образование. Я пока правильно говорю, да? — По ходу, так, — подтвердил экс–коммандос, — Теперь вопрос. Почему Ндунти не давал фермерам дешевое оружие, которым они бы могли охранять свой добряк? — Это понятно. Они бы тогда убили его солдат, и его тоже. А так он мог их грабить. — Ответ верный. Идем дальше. Кто сейчас может напасть и ограбить людей шонао? — Не знаю, — ответила Пума, — Может, ЮАР могла бы. Но это большая война. Они не захотят. Слишком дорого. Не выгодно. — Опять верно. Теперь вспомни, что спросил у Чоро тот парень из «Spigel». — Я помню. Он спросил: зачем тратить деньги на оружие, если люди шонао сидят в полной жопе, нет домов, негде работать, и там не голод только потому, что из Мпулу привезли кучу хавчика. Я тоже не понимаю. Чоро же не дурак. Зачем он так делает? Рон похлопал ее по плечу. — Это просто, как банан. Ндунти – бандит. Он привык грабить, это его образ жизни. Для того, чтобы хорошо грабить, необходимо эффективное оружие. А на людей шонао ему насрать. Ты краткий курс экоистории учила? Про государство помнишь? Вот Ндунти и есть государство в его чистой, незамутненной форме. Во Франции лет триста назад был такой король – он прямо говорил: «государство – это я». Здесь аналогичный случай. — Тогда что он говорил про народ и демократию? – удивилась Пума. — Это для репортеров–юро, — пояснил Рон, — У них у самих демократическое государство. Он им хочет объяснить, что его демократия демократичнее. Пума энергично передернула плечами и обиженно наморщила лоб. — Я ни хрена не поняла, что ты сейчас сказал. Говорить такими словами — не честно, да! — ОК, тогда на пальцах. Смотри: демократия – это кукольный театр, куклы называются «народ». Считается, что куклы приказывают, а оффи — выполняют приказы. Ясно, что оффи приказывают сами себе, но в Европе это не принято говорить. Типа, неприлично. — У! Это я знаю. Ты скажи что значит: «его демократия демократичнее». — Значит, в его театре куклы больше похожи на людей, — пояснил резерв–сержант. — Врет? – спросила Пума. — Хрен его знает, — Рон пожал плечами, — В Европе оффи такие же говнюки, как Чоро, но он наглый мелкий бандит, а они — трусливое крупное ворье. Европарламент, конечно, на вид, более убедителен, чем Национальное Собрание Шонао… — Национальное что? – перебила она. — Это когда Чоро собирает легионеров на площади, что–то говорит, они кричат «ура!». И когда они крикнули, считается, что народ одобрил. В Европарламенте для этого сделаны кнопочки на столах. Депутатам платят — они нажимают кнопочки. Результат такой же. — На площади – прикольнее, — решила Пума, после короткого размышления. Рон допил банку пива, смял в ладони, как бумажную, бросил в мешок, и сообщил: — Многие юро тоже думают, что на площади прикольнее. А другие юро говорят, что это фашизм. Вопрос, кто лучше: бандиты или ворье. Бандитов многие юро боятся. Бандит в политике – это всегда война, ему же надо грабить, верно? А ворье не воюет, даже когда надо. Ты помнишь по экоистории: Европа сдалась Гитлеру практически без боя. — Чоро говорит для тех юро, которые думают, что бандиты лучше? – уточнила Пума. — По ходу, да, — подтвердил он, — Наверное, он думает, что они дадут ему денег. — Это логично, — согласилась она, — Тогда почему ты думаешь, что это плохо? Если Чоро кому–то нравится, пусть дают ему деньги. Это дела юро. Их деньги, их проблемы. — Ты хотела бы, чтобы тебя считали другом Чоро? – спросил резерв–сержант. — Не очень, — призналась Пума. — Вот то–то и оно. А скажут, что мы – его друзья. Что все канаки – его друзья. Мы с тобой полетим отдохнуть в Швецию, к Олафу и Фрис, а на нас будут смотреть, как на бандитов и фашистов. И все из–за этого говнюка, который перешел красную линию. Пума внимательно посмотрела на него. — Красную линию? Ты мне про такое не говорил. — Это элементарно, — сказал он, — Это то, что отличает полисмена или солдата от бандита или маньяка. И те и другие стреляют в людей. Но первые не переходят красную линию, а вторые только за ней и живут. Многие люди будут думать, что мы перешагнули красную линию, потому что ее перешагнул этот сраный афро–гитлер. — Рон, Люди будут так думать, потому, что мы убьем Аккана? — Не только поэтому, — ответил он, — Но и поэтому — тоже. — А никак нельзя им объяснить, что мы на правильной стороне? Что мы не перешагнули? — Кому–то сможем. Кому–то нет. Не знаю. — Плохо, — вздохнула Пума, — Но мы же летим на Новую Британию, да? А там с этим как? — По фигу, — сказал он, — Оскэ и Флер на это насрать. Хти, Мео, и всем местным – тоже. — Значит, это ничего? — Это ничего, — подтвердил экс–коммандос. … ======================================= 81 – ОГНЕМЕТ и ФИНАНСОВАЯ ПИРАМИДА. Дата/Время: 23 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Зулустан Гамо — Тейжери. Театр боевых и денежных акций. ======================================= К середине дня трое репортеров собрались под наскоро возведенным навесом на склоне восточного холма, приблизительно в 2000 метрах от крааля Гамо. «В целях обеспечения эффективной работы прессы» (как выразился интуни Озогаи), к ним было приставлено отделение из десятка солдат, во главе с молодым старшиной Ткева, который, во–первых, все время улыбался, а во–вторых (что более существенно) бегло болтал на basic english. К его недостаткам следовало отнести то, что болтал он почти не переставая – в основном, о политике. В первые минуты знакомства, Жанна, Кейт и Леннат получили стальные каски и тяжелые бронежилеты, и узнали, что Ткева не любит исламистов, коммунистов и ООН, а любит короля, свою жену и США. Услышав, что Жанна – канадка, а Кейт – британка, старшина согласился что «Канада и Британия – тоже хорошо», и организовал всем троим горячий чай и свежие лепешки с полевой кухни. Каску и бронежилет старшина требовал надевать при выходе на «рабочую точку» (пулеметную позицию, расположенную на той стороне холма, которая была обращена непосредственно к осажденному краалю). Побыв там полчаса, сняв короткие ролики, и получив изрядную дозу адреналина из–за очередной перестрелки между осаждающими и осажденными (грохот работающих пулеметов, звон стреляных гильз, визг пуль, пролетающих над укрытием, и т.п.), репортеры вернулись под навес. Из–за жары все время хотелось пить, а здесь наготове был чай. С момента завершения первой фазы операции, обстановка вокруг крааля Гамо, на вид, не особенно изменилась. Голые люди, запертые в кольцевом загоне из арматуры в центре крааля (их было 126), так и лежали на земле, опасаясь приподняться. Иногда кто–то из них решался доползти до маленького мутного пруда и полакать воду (не поднимаясь, а прямо так, лежа на животе). Внешняя стена была кое–где разрушена 20–мм снарядами из орудий бронетранспортеров «Condor Rheinmetall». Применять более мощные средства генерал Исанго опасался: один тяжелый снаряд мог случайно разнести всех спасаемых в клочья. Осаждаемые скрывались в домах, периодически открывая огонь из окон. Попытка выйти на открытое пространство, простреливаемое с господствующих высот, была равносильно самоубийству. Наглядные подтверждения этого факта лежали в разных точках внутреннего двора, и к ним присматривались парящие в небе падальщики. Периодически по мегафону транслировалась запись обращения короля к осажденным на местном диалекте языка банту: «Сдавайтесь! Выходите из крааля голыми, босыми и без оружия. Я обещаю, что тогда в вас не будут стрелять. А кто не сдастся – тот будет убит». — Штурм будет ночью, — предположил Леннат Янсен. — По–моему, заложники не доживут до ночи, — заметила Жанна, — они и так лежат здесь больше суток. Надо немедленно что–то делать, иначе все это бессмысленно. — Боюсь, никто ничего не будет делать, — откликнулась Кейт, — Возможно, нас пригласили только, чтобы потом было легче оправдываться за это бездействие. Янсен пожал плечами. — К сожалению, заложников не всегда удается спасти. — Пусть не всех, но хоть кого–то можно спасти! – возразила канадка. — В таких случаях обычно действует извращенная логика, — сказал он, — если кто–то начал операцию по спасению, то ему поставят в вину каждого убитого заложника, а если никто ничего не делал, то считается, что заложники погибли только по вине террористов. Но я не понимаю, почему не идут переговоры. Лейтенант Эрроусмит обязан был их начать. — Мне кажется, он предпочитает общаться со своими парнями, — сообщил Янссен, махнув рукой в сторону непростреливаемого участка дороги. Там, рядом с «Blue canoe» принца, стоял только что прилетевший из Мпулу спецназовский конвертоплан «Osprey–Bell», и теперь взвод был вместе — два десятка бойцов собрались вокруг своего командира. — Герои, — фыркнула Жанна, — Они дальше от линии огня, чем мы, зато какие позы! Хоть сейчас снимай новую серию про Рэмбо. Жалко, налогоплательщики этого не видят. Жанна Ронеро, в данном случае, была несправедлива к этим парням. Они как раз сейчас готовились рискнуть жизнью (а лейтенант – заодно и карьерой) ради 126 беспомощных людей, не имея даже полномочий на проведение этой спасательной операции. — Значит, так, — сказал Эрроусмит, — диспозицию вы все видели с воздуха, она проста, как стакан поп–корна. Теперь о том, чего вы не видели. В этом гадючнике около семидесяти арабских отморозков, а остальные сто с лишним – обслуга из туземцев, которые перешли в ислам за деньги, и совсем не хотят подыхать за это дерьмо. Здешний принц, толковый парень, придумал обмен SMS по мобайлу с одним из этих туземцев. Очень удачно, что обслуга оставляла свои номера мобайлов торговцам, чтобы договариваться о доставке продовольствия и всего такого. Еще удачнее, что арабы и обслуга жили в разных домах. Теперь их отсекли друг от друга пулеметным огнем, и арабы ни хрена не контролируют туземцев. В доме, с которым идет переписка, четверо туземцев. Здешний король обещал им полную амнистию и свободную эмиграцию, если они нам помогут. Король – дикарь и головорез, но слово всегда держит, так что они ему поверили. Ключ от клетки у них есть. Это была вводная. Какие вопросы до того, как я начну объяснять план? — А вдруг эти туземцы просто прикидываются, что согласились? – спросил кто–то, — Что им мешает рассказать все арабам? Это проще, чем рисковать шкурой, помогая нам. Лейтенант кивнул. — Отличный вопрос, Лин. Отвечаю: если они так поступят и у нас все сорвется, то лучше им сразу пустить себе пулю в лоб. Король раздолбает этот крааль из минометов, а с теми, кого возьмет живым, сделает такое, что граф Дракула перевернется в гробу от зависти. — Пока заложники добегут, арабы сто раз успеют их перестрелять, — сказал другой боец. — Верно, Эйб. Поэтому мы сделаем так, чтобы они в это время не могли стрелять. — Неплохо бы в самом начале зачистить главного муджахеда, — заметил кто–то еще. — Так и будет, Тэд. Туземцы сообщили, в каком доме он сидит… Так, вопросов больше нет? ОК. Теперь смотрите на схему и слушайте очень внимательно. Эрроусмит поднял в руке прозрачную пластиковую папку с вложенной схемой. — Парни, вы не зря грузили в нашу птичку меганезийские подарки. Вообще–то, мы не должны были это брать, но до нашей базы в Джибути слишком далеко, да и объяснять нашему начальству про здешнюю ситуацию — слишком долго. Что нам подарили. Во–первых, 2 дрона «Samum». Они в подметки не годятся нашему «Predator–X», но в этой обстановке — годятся. Во–вторых, 80–мм мины, они подходят к минометам армии зулу. Мин 2 типа: световые — белая маркировка, дымовые — бежевая. В–третьих, прицелы «delfino». Они как обычный ночной прицел, но не инфракрасные, а на ультразвуке, и видят цель сквозь густой туман или дым. К нашей штурмовой винтовке SCAR этот меганезийский «дельфин» подходит, я проверил, а сейчас и кое–кто из вас проверит… … Примерно в середине третьего часа чаепития под навесом, когда репортерам уже стало казаться, что они здесь действительно являются свидетелями осознанного бездействия, вдруг появился страшно возбужденный Ткева. Отчаянно жестикулируя, он повторял на разные лады: «Снимать! Быстро! Сейчас начинается! Не пропустить!». События начали разворачиваться с головокружительной скоростью. Между холмами, на высоте менее полста метров пронеслись два маленьких самолетика, размалеванные желто–зелеными камуфляжными узорами. Одновременно раздался короткий громкий свист, какое–то стремительное маленькое тело метнулось через поле. Один из домов внутри крааля вдруг вздрогнул, с него слетела крыша, а изнутри поднялось облако дыма, подсвеченное снизу оранжевым. Сразу вслед за этим послышалось басово–звонкое «донг… донг … донг…», характерное для выстрелов из миномета. Репортеры едва успели добраться до «рабочей точки», когда над краалем вспыхнули шары ослепительно–белого пламени. Самолетики, закладывая невообразимые виражи и петли, завертелись над самыми крышами домов крааля. На несколько секунд стало слышно жужжание, как будто от вибрации крыльев очень шумного насекомого (через увеличивающий видоискатель можно было заметить, как бешено вращаются шестиствольные «скорострелки» под фюзеляжами). Мгновение спустя, самолетики скользнули в сторону, и снова раздалось «донг… донг … донг…». Летящие по высокой траектории мины обрушились внутрь ограды крааля, и там стала стремительно вспухать огромная шапка непроницаемо–плотного грязно–белого дыма. Слышались какие–то приглушенные крики, коротко трещали автоматные очереди. — Это штурм! — крикнул Янсен, показывая на пятерку старых (образца 1935 года), но надежных французских бронемашин «Panhard». Они на полной скорости катились к краалю. Почти скрывшись в белом дыму, они затормозили у разрушенных участков стены. Из открывшихся люков прямо в дым нырнули несколько маленьких фигурок. Жанна ударила кулаком по глиняному брустверу. — Что там происходит?! Я ни черта не понимаю! — Американский спецназ, — гордо сообщил Ткева, как будто это что–то объясняло. Понять, что происходит, сейчас можно было, лишь зная план операции. Осажденные и заложники оказались в настолько густом дыму, что им было не разглядеть собственную вытянутую руку. Они могли действовать только наугад. В какой–то степени зрячими тут были только семь спецназовцев, вооруженных автоматами с ультразвуковым прицелом. Защитники крааля пропустили первые несколько секунд атаки, поскольку те из них, кто занимал позиции у окон, были сначала ослеплены светошокерами, а потом ранены или убиты шквальным огнем с дронов. На то, чтобы сменить выбывших бойцов, ушли те самые решающие секунды. Сейчас осажденным оставалось только стрелять вслепую, в сторону проломов в стенах, надеясь случайно попасть в кого–то из атакующих. Мысль о том, чтобы остановить удирающих через проломы туземных слуг, никому даже в голову не пришла, а догадаться, что с ними удирают рабы из клетки, было просто невозможно. С теми, кто выскакивал наружу, поступали в соответствии с приказом короля. Те, на ком была одежда или обувь, или те, кто появлялся из проломов с оружием – тут же получали пулю. Никто ни о чем не спрашивал. Голых беглецов перехватывали, и гнали к реке. До места, где ее берег становился хорошим естественным укрытием, было всего сто метров. Эта фаза операции заняла около трех минут. Звуковые волны по–разному отражаются от голого тела и от одежды, так что ультразвуковые визоры позволили четко определить момент, когда движущихся голых людей внутри крааля не осталось. Спецназовцы тут же отступили, унося нескольких раненых. Еще минута, и они загрузились в бронемашины. С «рабочей точки» на холме было видно, как «Панарды» откатываются подальше от крааля. Еще один «Панард», выехавший из–за соседнего холма, наоборот двигалск к краалю. Он отличался от тех пяти наличием огромной бочки на корме, за орудийной башенкой. Жанна тронула старшину Ткева за плечо. — Ну, что там? Получилось? — Потом пойдем, будем смотреть, — ответил тот. — В каком смысле, потом? – спросил Леннат. — После того… — начал объяснять старшина, но тут потребность в объяснениях пропала, поскольку «Панард», остановившись в сотне метров от стены крааля, произвел выстрел. Длинная желто–оранжевая струя жидкого пламени на несколько мгновений повисла в воздухе, как изящная параболическая арка, дальний конец которой исчез в шапке дыма. — Это американский огнемет, — гордо сообщил Ткева, — Таким воевали во Вьетнаме. Он очень хороший. Для него не надо снарядов, только горючее и компрессор. Американцы умеют изобретать полезные вещи. Спички, лампочку, телевизор, холодильник… Огнемет снова выплюнул длинную струю пламени и на этот раз накрыл группу людей. Пронзительный вой был слышен даже с такого расстояния. Из пролома выскочили две охваченные огнем фигурки. Они пробежали немного и упали, продолжая гореть… — Боже! – воскликнула Кейт, — Что происходит? Это же… Это… — Стреляют наугад, — авторитетно пояснил старшина, — Потому что, ничего не видно. Тем временем, «Панард» медленно двинулся вдоль стены, продолжая поливать крааль жидким огнем. Кейт зажмурилась и зажала уши ладонями, чтобы не слышать криков. Жанна, сжав зубы, продолжала снимать эту сцену на видео… Настал момент, когда у обитателей крааля не выдержали нервы. Они всей толпой бросились через пролом с противоположной стороны и побежали скопом, видимо надеясь уйти незамеченными в полосе дыма расползающегося по слабому ветерку… Их заметили. «Панард» повернул, чуть увеличил скорость, и двинулся вслед за ними. Дистанция между бронемашиной и бегущими людьми неотвратимо сокращалась. Маленький огонек трепетал на раструбе огнемета, как язычок змеи, готовящейся схватить недостаточно проворную мышь… — Нет!!! – заорала Жанна, догадываясь, что сейчас произойдет, и совершенно отчетливо понимая, что ее отчаянный крик никто не услышит… … — …Ты хорошо сделал, Исанго, — с явным удовольствием произнес инкоси Тумери, — Это было самое лучшее решение на этой маленькой войне. Это твое решение, как и подвиг наших американских друзей, войдет в историю, да! Я жду тебя в Тейжери. Королевский прием сотоится, когда ты с армией придешь сюда. На улицах будет бесплатное пиво для всех, и девушки будут плясать, и бросать цветы твоим солдатам. Да! Король зулу положил трубку на низкий стол и уселся на циновку (на протяжении всего разговора с генералом Исанго, он темпераментно ходил по залу). — Я могу узнать, что произошло? – осторожно спросил его собеседник. — Нет, — коротко бросил Тумери, — Мы с вами говорим о другом, мистер Монтегю. Название должности Джентано Монтегю было таким длинным, что на визитной карточке его приходилось печатать мелким шрифтом: «Второй высокий советник и полномочный представитель Генерального секретаря Организации Объедниненных Наций по Африке и по наименее развитым странам, развивающимся странам, не имеющим выхода к морю, и малым островным развивающимся государствам». До некоторого времени, в ООН была только одна должность «Высокий советник…», и т.д., на которой сидел тот или иной северо–африканский шейх из Лиги Арабских Государств (сейчас ее занимал шейх Юсеф из Чада, а до того – шейх Саид из Западной Сахары). «Второй советник» потребовался, когда мелкие островки пасифико–австронезийского региона начали в массовом порядке примыкать к Конфедерации. Там, в общем, не имели ничего против арабов (этнический араб Ашур Хареб, когда–то даже занимал пост координатора правительства Меганезии, а сейчас был одним из верховных судей по рейтингу), но мусульманский шейх оказывался там персоной «non grata» автоматически. Так возникла должность «Второго советника», которую, по общему молчаливому согласию, всегда занимал не–мусульманин. Никто не думал, что «Второй советник» понадобится уже не в Океании, а в Африке – однако… Джентано вздохнул и покачал головой. — Видите ли, ваше величество, ООН выступает против войны, и тем более, против войны, ведущейся жестокими, бесчеловечными методами, так что вопрос о финансовой помощи никак не может рассматриваться отдельно от военных событий. — Вы еще не дали мне ни цента, а уже лезете в мою политику, — резко сказал король, — мне это не нравится. Это не честный бизнес. — Хорошо, оставим этот вопрос, — согласился Второй советник, — вернемся к финансам и к «голубым каскам». Как я уже сказал, 50 миллионов долларов могут быть выделены сразу после того, как миротворческий контингент займет позиции на границе противостояния. — Что я буду за это должен? – спросил Тумери. — Подписать обычные в таких случаях документы, — ответил Джентано и улыбнулся, — мы же в ООН бюрократы, вы знаете. — Да, это понятно. Я подпишу ваши бумаги. А как быстро вы привезете деньги? — Думаю, процедура займет около двух недель. Потом средства будут аккумулированы на специальном счете в «World Bank» при ООН, а дальнейшее движение средств с этого счета через уполномоченные региональные банки, в частности, «Industrial Development Bank of Egypt», «Banque Internationale Arabe de Tunisie» и «Financial Investment Bank» в Судане… — Я привык к наличным, — перебил инкоси зулу, — Доллары, фунты или, лучше, золото. — Видите ли, ваше величество, — осторожно начал Джентано, — Поскольку у нас, имеется некоторая бюрократия, мы вынуждены использовать банковские переводы, и… — Ясно, — опять перебил его Тумери, — Вы пока пейте кофе, или можете поесть. Позовите кого–нибудь из слуг, если вам будет хотеться чего–нибудь. Я пойду за консультацией. — У вас есть финансовый консультант? – изумился Второй советник. — Да, — коротко ответил инкоси, уже спускаясь по лестнице, ведущей из зала во двор. Инкоси Тумери предпочел бы посоветоваться с Озогаи, но сын был занят операцией в Гамо, с американцами и репортерами, так что придется говорить с этой вертихвосткой Ксами. Тумери не очень одобрял выбор Озогаи. С одной стороны — красивая девчонка, здоровая, крепкая. Но с другой – анголка, а не зулу, причем без гроша за душой. Ее папа был в Луанде министром чего–то–там, и его вместе с семьей убили при очередной смене власти. Осталась одна Ксами. Озогаи подобрал ее, практически, на улице. Ну, кто так выбирает жену? Тумери ругал сына целых две недели. Один раз даже побил его (чтобы вогнать ума в юную голову), а потом заметил: 19–летняя девчонка клянчит у Озогаи не обычные подарки, а лазерные диски, книги и всякие журналы с длинными названиями, содержащими такие полезные слова, как «Basic Economic Education» и «Internet Business Practicum». Тогда инкоси подумал: «Мой сын умнее меня. Да! Так и должно быть. Но я все равно правильно его побил. Сын должен быть готов защищать свой выбор. Теперь я подарю ему и этой ангольской вертихвостке…». Тумери много чего им подарил, так что семейный конфликт был исчерпан. И все равно, король не очень одобрял выбор Озогаи. Конечно, привести в семью такую умную голову – это хорошо для семьи. Но как парень будет дальше жить с такой умной женщиной? У!… Вечно молодежь все делает поперек. Ксами, как обычно в самое жаркое время дня, лежала попой кверху на диване в кабинете, болтала в воздухе ногами и листала очередной журнал, периодически отхлебывая что–то ядовито–зеленое из высокого стакана, на четверть набитого льдом, и покрытого мелкими капельками росы. Тумери не удержался и, неслышно подкравшись, как следует шлепнул девушку по этой самой попе – круглой и очень аппетитной. — Ай!.. Папа, ну разве нельзя просто сказать «привет»?! — Можно, — ответил он, — но так интереснее. Не капризничай. Вообще–то я к тебе по делу. — Так… — сказала она, моментально становясь серьезной и внимательной. Эта способность быстро переходить от болтовни к делу, Тумери в ней нравилось… Как нравилось ему и то, что она называла его «папа». Хорошо, когда женщина уважает свою новую семью. Особенно, если это такая умная женщина. В следующие 10 минут, король пытался связно изложить суть разговора с Джентано Монтегю. Ксами слушала, кивала, а иногда переспрашивала по несколько раз, так что король даже начинал сердиться. После того, как последний кусочек разговора был повторен раз пять, жена Озогаи сказала: — Ну, папа, тут все понятно. Только это долго объяснять. — Ты что, думаешь, что отец твоего мужа – дурак! – возмутился он. Девушка энергично покачала головой. — Нет, папа, что ты. Просто ты раньше не видел такого способа жульничать. Помнишь, я вам всем показывала, как в Луанде играют в три стаканчика и шарик? Те, кто первый раз это видят, часто попадаются, даже если очень умные, как ты. Надо один раз увидеть, как делают фокус с этим шариком, чтобы он оказался под определенным стаканчиком, и тут все становится ясно. Этот самый «World Bank» с его региональными банками, как раз и есть три стаканчика. Чиновник из ООН их перед тобой крутит. Те 50 миллионов баксов, которые он тебе обещал — это шарик. Тебе будет казаться, что он под твоим стаканчиком, но он будет всегда под стаканчиком, который в руках у чиновников ООН. Они не дадут тебе деньги, они все устроят так, что ты, твоя семья, все люди зулу, будут все больше и больше отдавать за вертящиеся стаканчики. Это старый фокус, еще с прошлого века. — Ага! — сказал король, — Можешь ведь объяснить быстро и просто, если хочешь! Значит, этот Монтегю хочет меня обмануть. У! Навозник, сын червяка! Погоди, Ксами, а в чем обман с голубыми касками? Они–то будут не под стаканчиком, а здесь! — Но папа, это же совсем просто! Вот они поставят миротворцев на линии между нами и китайцами. И что? Если китайцам не очень надо идти дальше в нашу страну, то они и так не пойдут. А если им надо, то они поедут на бронемашинах прямо на миротворцев, и те, конечно, их пропустят. Они не будут воевать. Они только для вида. — Тогда зачем они нужны? – удивленно спросил Тумери. — Чтобы устанавливать свои порядки в той стране, которая их пригласила, вот зачем! — Ага! – снова сказал король, — Теперь понятно. Я зря тратил время на этого скользкого червяка. Но нам нужны какие–то военные силы против чина. Янки скоро поймут, что я заманил сюда их солдат хитростью, и уйдут. А наша армия еще не готова отбить чина. — Ты говоришь для себя, или спрашиваешь совета? – поинтересовалась Ксами. — Если у тебя есть совет, давай, — ответил он, — Мы одна семья, ты помнишь об этом? — Конечно, помню, папа. Сейчас я покажу кое–что. Она проворно вскочила, выдернула с книжной полки географический атлас и открыла политическую карту Африки. — Смотри: у американцев есть военные базы тут, на северо–востоке, в Джибути, и тут, на северо–западе, в Либерии. Они с самого начала века хотят базу на юге, но им не дают. В ЮАР они не нужны, там своя сильная армия, а другие боятся ссорится с «Организацией Африканского Единства», где заправляют богатые арабы. — Я не боюсь! – возразил Тумери, — Я сегодня хорошо пустил кровь арабам! — Об этом я и говорю, — согласилась Ксами, — Ты сказал: американцы быстро поймут: ты заманил их солдат хитростью. Но, чтобы вывести их отсюда, им придется признать себя глупыми. Они этого не любят и, если ты представишь все так, будто они пришли не по ошибке, а потому, что им дают землю под военную базу, которую они давно хотели… Инкоси зулу звонко хлопнул себя по коленям. — Ага! Вот теперь я знаю, что делать! Сейчас я выгоню в шею этого навозника… — Подожди! – перебила она, — Можно сделать еще кое–что. — Что? — удивленно спросил он. — Можно закатить под его стаканчики чужой шарик. — Шарик янки? — спросил Тумери. — Нет, слишком много американцев – тоже плохо. А вот если это будет меганезийский… — Только нези мне тут не хватало, — проворчал король. — А разве нам плохо, если те и другие вцепятся друг в друга на земле зулу? И те и те нам будут давать деньги. Не очень много, зато всегда, и совсем даром. — Плохо то, — сказал он, — Что они могут начать между собой войну на нашей земле. — Что ты, папа! Янки и нези никогда не будут воевать! Это экономический нонсенс! — Как ты сказала? — Они тогда потеряют очень много денег, — пояснила она, — Кучу денег, гору денег. — Тогда да, не будут, — согласился король и почесал в затылке, — как бы это устроить… … Через полчаса инкоси Тумери вернулся в зал, где его собеседник с тоской смотрел на пятую по счету чашечку кофе, и будничным голосом сообщил. — Мистер Монтегю, мой финансовый консультант сказал, что ваше предложение можно посмотреть. Дайте мне бумаги, я передам ему, он напишет свое мнение и передаст это в наш национальный банк, а там решат про всякие другие условия. — У вас есть национальный банк? – изумленно переспросил Джентано. — Разумеется, — ответил король, убедительно делая вид, что этот вопрос кажется ему не только странным, но даже, отчасти, оскорбительным. Национальный Зулу–банк возник четверть часа назад, по инициативе Ксами, но об этом собеседнику знать не следовало. — Нельзя ли узнать размер золотого запаса вашего национального банка? — Можно. Сейчас это немногим более полутора тонн золота, но все равно больше, чем у многих стран региона. Мы стараемся делать так, чтобы норма золотого запаса в наших золотовалютных резервах была та же, что в развитых странах, значит, при резерве в 2 миллиарда долларов нам надо иметь от полутора до двух тонн золота. Это правильно? — Да, — согласился Монтегю, — Это открывает большие возможности. — Вот! — сказал король, — В нас сейчас хотят вложить большие деньги Китай, Индия и многие другие. Если бы ваш ООН дал наличные доллары или золото, то я бы мог сам решить. Но вы говорите про банковские деньги. 50 миллионов таких денег это очень маленькая сумма. Таких предложений много. Поэтому, пусть наш национальный банк решает, у кого можно взять быстрее, больше и на лучших условиях. — Да, я это понимаю, — сказал слегка шокированный Второй советник, — Если у вас есть такие резервы… Но извините, ваше величество, мне хотелось бы увидеть документы о наличии этого золота. Вы же понимаете, бюрократия. — Я вам покажу само золото, — спокойно ответил Тумери, — Оно в бельгийских мерных слитках, и на него есть сертификаты. Их я тоже покажу. Пойдем. И Джентано Монтегю отправился смотреть на золотые слитки и сертификаты, которые вчера привез из Дар–эс–Салама в Зулустан Георг Кодзакис. Его труп доедали гиены на свалке за городом, но к золоту это отношения не имело: по документам, которые сам Кодзакис и сделал (ради секретности) оно было продано сотне подставных лиц… Прошло еще около часа, и Монтегю отправился в предоставленные ему апартаменты, переваривать полученную информацию и сообщать наверх по инстанции новости об экономике Зулустана. А инкоси Тумери, проводив его насмешливым взглядом, пошел совещаться по сателлофону со своим соседом (и предполагаемым будущим партнером) генералом Ндунти, президентом Шонаока. Игра в шарик и три стаканчика началась. … ======================================= 82 – Афро–СОЮЗ под вынужденной эгидой ООН. Дата/Время: 24 сентября 22 года Хартии. Место: Транс–Экваториальная Африка. Зулустан. Тейжери. Праздник в столице и банкет во дворце. ======================================= Возвращение моторизованной бригады генерала Исанго в Тейжери утром следующего дня, было именно таким, как обещал король. С самого рассвета весь город был охвачен праздником. Кто–то радовался бесплатному пиву, кто–то — просто поводу повеселиться, а кто–то – тому, что все солдаты вернулись живыми. Американские спецназовцы ехали за двумя генеральским штабными «Хаммерами», на броне четырех «Панардов». Пресса двигалась впереди и по бокам, чтобы снимать происходящее с самых удачных ракурсов. Несколько инфо–агентств гнали видеоряд с экспромт–комментариями в прямой эфир. ********************************* SABC–TV: Контр–террористические действия спецназа США в Центральной Африке. ********************************* На экране — колонна войск спецназначения США. Она возвращается в Тейжери после самой мощной контр–террористической операции последних лет. Вчера, при поддержке зулусской мотопехоты, войска US SOCOM, разгромили базу крупного формирования исламских экстремистов. Бои в краале Гамо, на спорной территории Конго, шли более суток, с применением танков, артиллерии и штурмовой авиации. Операция усложнялась тем, что на базе террористы удерживали 126 заложников. Решающий штурм произошел около 6 вечера. Группа спецназа, которой командовал лейтенант Адам Эрроусмит, под прикрикрытием зулусской бронетехники, прорвался на территорию базы. Спасены 119 гражданских лиц. 115 из них – заложники. Террористы держали их на базе в железной клетке. 4 — местные фермеры. Террористы силой заставляли их обслуживать эту базу. К сожалению, 11 заложников погибли. В бою уничтожено более 150 боевиков и военная техника. 40 боевиков взяты живыми. По неофициальным данным, среди них есть арабы, члены террористической группы «Хисбафард», из эмирата Сарджа. Двое американских спецназовцев получили серьезные ранения. Сразу же после боя, они были доставлены самолетом в королевский военный госпиталь. Ночью на помощь местным врачам были направлены военные врачи с базы ВМС США в Либерии. Около 20 заложников также помещены в госпиталь… Сейчас оператор показывает, что на бронемашинах, вместе со спецназовцами едут трое репортеров: Кейт Палмерстон из «BBC World News», Жанна Ронеро из «Green World Press» и Леннат Янсен из «National Geographic». Вчера все трое вели прямые репортажи буквально с поля сражения. В микрофонах был слышен свист пуль и разрывы снарядов… Отчаянно смелые люди!.. На экране король Тумери. По обычаю, встречая своих солдат, он одевается в леопардовую шкуру. У него в руках – ассегай, оружие легендарного зулусского короля Чаки… Королю рапортует генерал Исанго, командовавший операцией, рядом – лейтенант Эрроусмит. Подняты флаги: американский Stars and strips и зулусский Triangles and flower… ********************************* … Торжественный королевский прием начался для Жанны (органически не преваривавшей официальные сборища) замечательно: принц Озогаи почти сразу же утащил ее в один из углов просторного двора, где расположились принцесса Ксами, и дальний родственник принца, молодой майор Хифи Охага. — У нас тут устроен лагерь растаманов, — пошутил он, — отсюда будет здорово за всеми наблюдать. Особенно интересно, как кто себя поведет, когда начнутся сюрпризы. — А начнутся? — спросила она. — Ага, — ответил принц, и добавил, — Не могу отделаться от ощущения, что вы – нези. — С чего бы это? — удивилась Жанна. Ксами хихикнула и сообщила: — У вас на лбу, такими буквами (она показала пальцами размер литер заголовка Times), написано: «I am under protection of Magna Carta». — Вообще–то у нас в Канаде есть свой Конституционный акт, который, на мой взгляд, не хуже меганезийской Хартии. Мы, знаете ли, тоже образовались как конфедерация в 1867, а Nova Scotia автономна с 1758. У нас есть свой герб: два скрещенных меча, щит и девиз: «Munit Haec et Altera Vincit». — Что это значит? – спросил Хифи — Один защищает, другой завоевывает, — пояснила она. — Достойно, — оценил майор, — А я всегда считал, что канадцы это те же янки. — Янки тоже разные, — сообщила Жанна, — Вот, возьмите того же Эрроусмита. — Да, у этого янки не стыдно поучиться искусству войны, — задумчиво сказал принц. Канадка пожала плечами. — Наверное. Но для меня важнее, что он хороший человек. — А мы для вас дикари? – весело спросила Ксами. — Я что, похожа на чопорную старую деву из методистской миссии?! Все дружно заржали. Потом принц поинтересовался: — Говорят, вы видели, как нези взорвали свою супербомбу над океаном. — Да. Они так ликвидировали опасный ураган. — А правда ли, что они одновременно взорвали такую же бомбу под горой Нгве в Мпулу? — Может, и взорвали, хотя геологи говорят разное. Но уж точно не такую же. — Почему вы так уверены? — Это надо было видеть, — сказала она, — Наш корабль был в полтараста милях от взрыва. Я помню, как ударная волна прошла по нам, как… Даже не знаю, как объяснить. Атомный гриб всосал ураган площадью со всю вашу страну, как стакан коктейля через трубочку. Я не представляю, что было бы, взорвись эта бомба на суше. Мы смотрели на этот гриб с двухсот миль, но он и оттуда выглядел огромным. Шляпка была чуть ли не в космосе. Хифи кивнул и повернулся к принцу. — Я тебе говорил, Озогаи, если бы здесь была такая же бомба, вся гора Нгве улетела бы куда–нибудь на Луну, а озеро Ниика стекло бы в воронку, как лужа. — Жаль, у нас нет такой штуки, — ответил тот, — Чина бы разбежались, как крысы. — Или бы сбросили на нас что–нибудь в том же роде, — скептически заметила Ксами, — и вообще, хватит о войне, а? Давайте выпьем за хороших ребят, вроде нас! Они выпили местного молодого вина — необычно густого и насыщенного до терпкости. — Я знаю, почему вы кажетесь мне похожей на нези, — объявил принц, — Я посматривал на вашу группу. Только вы не испытывали ни особого страха, ни особого возбуждения. — Один раз мне, все–таки, было очень страшно. Мне показалось, что людей, которые уже не сопротивляются, сейчас сожгут из огнемета. — Зачем бы я стал их сжигать? – удивился Хафи, — Было ясно, что им хватит одного вида сопла огнемета, чтобы упасть на колени. Зачем убивать людей, которые могут работать? — Их пошлют на каторгу? – уточнила Жанна. Молодой майор пожал плечами: — Мое дело – взять в плен, а дальше пусть королевский суд решит. — Начинаются сюрпризы! – предупредила Ксами. Жанна переключила внимание на VIP–угол зала. Джентано Монтегю, крупный бонза из ООН, произносил длинную и скучную речь о том, как Зулустан вливается в дружную семью цивилизованных стран, в связи с чем Всемирный банк предоставит десятилетний кредит на развитие в объеме семьсот миллионов долларов … — Сколько? – изумленно переспросила Жанна. — 700 миллионов, — повторила ей Ксами. — Они что, спятили? — Мы надежные заемщики, — гордо ответила та. А Монтегю, тем временем, говорил о политических вопросах, о стабильности границ в регионе, о контингенте «голубых касок», который будет направлен в Зулустан в самое ближайшее время, и о будущем полном международном признании Зулустана. Жанна слушала все это с возрастающим недоумением, а потом спросила: — Слушайте, а в чем смысл этой внезапной суеты? — Геополитика, — сказал Озогаи, — Они в ООН уже придумали название: «Мпулуанский процесс». В смысле, процесс обострившегося нового передела Транс–Экваториальной Африки, при котором жирных крыс пинком вышвырнут вон. Жирные крысы боятся и готовы заплатить немного денег, чтобы как–то успокоить непризнанные территории. — Т.е. кто–то хочет дать вам 20 центов, чтобы вы не отняли у него 20 долларов? — Примерно так, — подтвердил принц. — И вы на это согласитесь? – удивилась она. — На первую часть — согласимся. А на вторую… Ага, папа взял слово. Инкоси зулу, Тумери Ка Амабо поблагодарил Монтегю за разумный подход к делу, но добавил, что осторожность не должна превращаться в нерешительность, потому что нерешительный теряет драгоценное время и потом тратит большие деньги, пытаясь это время наверстать. Жанна не верила своим ушам: король откровенно намекал на то, что 700 миллионов долларов, которые ему предлагают — это слишком мало. Далее Тумери перешел к теме американцев. Он сказал столько теплых слов, что ими, можно было бы растопить все айсберги в Ледовитом океане. Адам и его парни были названы героями и лучшими товарищами по оружию, о которых можно мечтать. Лейтенанту он подарил внушительный боевой ассегай, после чего объявил: всем бойцам спецназа присвоены военные ордена «Высокий щит зулу», церемония вручения которых состоится ровно в полдень. Перейдя от патетике к политике, он сообщил (как бы невзначай), что варианты размещения военной базы США найдены и предложил посмотреть ролики. На большом экране на стене пошли клипы с разными участками местности, а затем огромный том с документами об этих участках, вручили лейтенанту. Тот явно не готовился произносить ответную речь, и его выступление состояло из рубленых штампов о «международном сотрудничестве в борьбе с терроризмом» и о «защите мира, свободы и демократии». Демократия была тут не в тему, но бравому янки все равно аплодировали. Репортеры (которых здесь было десятка два) щелкали вспышками и крутили телекамерами. Ксами тронула Жанну за плечо и показала глазами на бонзу из ООН. Тот выглядел, как человек, только что съевший брусок ароматного мыла вместе с глянцевой оберткой, и теперь лихорадочно думающий над альтернативой: то ли пытаться выплюнуть хотя бы часть, то ли попробовать запить чем–нибудь, чтобы быстрее проскочило. — В ООН не одобряют эту инициативу с базой? – спросила канадка. — В ООН про это вообще не знали. Даже в Америке не все знали. Секретная дипломатия, как у Талейрана, — сообщил Озогаи, наливая всем еще вина. — Это не лучшее, что было в истории Европы, — заметила она, — а там что за люди? — Пятеро из тех, кого мы спасли в Гамо, — ответил Хифи, — Хотят сказать пару слов. Четверо мужчин и одна женщина, все довольно молодые, одетые в одинаковые светло–серые свободные спортивные костюмы, немного неуверенно подошли к Эрроусмиту и один из мужчин начал негромко говорить на банту, иногда вставляя короткие фразы на ломаном английском. Иногда остальные тоже произносили по несколько слов. Король, негромко переводил все это лейтенанту. Тот кивал, становясь все более мрачным. Дело, видимо, касалось чего–то очень нехорошего, поскольку военные аристократы сначала вскочили из–за стола, а чуть позже отстегнули от поясов свое церемониальное оружие — боевые дубинки – и начали мощно и мерно бить рукоятками в пол, скандируя какой–то слоган. Кто–то (скорее всего, король) успел сунуть в руку американца точно такую же дубинку. Тот (явно, не понимая, что делать с этим предметом) взял церемониальное оружие, как винтовку «на караул». — Что, черт возьми, происходит? – спросила Жанна, с двух сторон от которой Озогаи и Хифи тоже увлеченно стучали дубинками и скандировали непонятный слоган. — Потом объясню, — крикнула ей на ухо Ксами, — сейчас снимайте, будет интересно. Канадка пожала плечами и включила видеокамеру. Все равно, в этом тарараме трудно было разговаривать и что–либо выяснять. Двери зала распахнулись и вошла кампания, которую мало кто ожидал здесь увидеть: полковник Нгакве, генерал Ндунти, спецагент FBI Босуорт и «врач без границ» Дафна Тюнифилд. При полковнике и при генерале было по трое сопровождающих — вероятно, свита. Каждый из прибывших мужчин (включая и спецагента FBI) держал в правой руке церемониальную дубинку, несколько иного фасона, чем у зулусских аристократов. Все, кроме Босуорта, немедленно включились в происходящее здесь действие: начали бить дубинками в пол и скандировать все тот же слоган. Спецагент Босуорт посмотрел на лейтенанта и, подражая ему, взял свою дубинку «на караул». Затем, неожиданно, наступила тишина. В центр зала внесли еще один стол, на котором расстелили цветную карту и разложили документы. Карты отобразилась на большом экране. Жанна сообразила, что это часть Африки южнее Экватора до 15–й параллели, между 20–м и 35–м меридианом. Яркими линиями были размечены границы Зулустана, Шонаоко и Мпулу, но иначе, чем на схеме в электронном справочнике на мобайле у Жанны. Достав мобайл, она обнаружила, что на новой карте Мпулу расширилась на полсотни миль к югу, Шонаока выросла на 40 миль на запад, включив зону китайской оккупации в Зулустане, зато Зулустан выбросил на север щупальце толщиной почти сто миль. Оно поворачивало к востоку, вдоль границы земель шонао, постепенно сужаясь, накрывало полосу спорной южно–конголезской земли племен бетанде, и соединялось с новой северо–западной до новой границы Мпулу. «Ничего себе, поделили, — подумала канадка, — слопали абсолютно все, что здесь плохо лежало, ничего не упустили». Между тем, король Тумери уже произносил проникновенную речь о том, как в далеком 1822 году, великий инкоси Чака справедливо поделил земли вдоль великих рек Конго и Касаи между всеми кланами банту, закрепив за каждым племенем свои пастбища, поля, водоемы и охотничьи угодья. По рукам был пущен пожелтевший, потрескпвшийся лист пергамента, запаянный в прозрачный пластик. На нем грубо изображался не особенно хорошо различимый план местности, покрытый значками и надписями на непонятно каком языке. Линии где–то выцвели, а где–то исчезали под ржаво–бурыми пятнами неизвестного происхождения. Требовалась изрядная фантазия, чтобы поверить, будто нарисовано то же, что на экране – но у присутствующих с фантазией все было отлично. Раритет, запаянный в пластик, прошел по рукам присутствующих, после чего Тумери, Ндунти и Нгакве, под мерцание фотовспышек, поставили подписи на бумагах. Бонза из ООН неуверенно подошел к ним, изобразил на лице улыбку, менее выразтельную, чем мимика морды замороженной рыбы, и вяло пожал руки троим лидерам. Было ясно, что Монтегю до дрожи в коленках боится рассердить этих африканских отморозков. Адам, напротив, вел себя совершенно раскованно. Похоже, он не знал, как до того проходили непризнанные демаркационные линии непризнанных государств. Он просто понял, что: главы 3 стран, ранее находившихся в состоянии постоянной вялотекущей войны, теперь уладили взаимные претензии за столом переговоров. Это, ему, конечно, импонировало. — Друзья! — сказал он, — Я ни черта не политик, и буду говорить просто: война- это говно. От нее все проблемы. Люди всегда из–за чего–то ссорятся, но на хрена же убивать друг друга? Все равно, вам жить рядом, давайте всегда договариваться как сегодня. Тогда и другие страны будут вас уважать и жизнь у вас будет… Ну, не знаю, насколько богатая, но нормальная, человеческая. В общем, это так здорово, что вы договорились о мире! Слушатели оценили эту краткую речь так высоко, что Цицерон умер бы на месте от зависти (не умри он несколько раньше, в 43 году до н.э.). Под общий гвалт, шестеро молодых крепких зулусов подхватили лейтенанта и несколько раз подбросили его над головами, после чего поставили его на место и сунли ему в руки пинтовую серебряную чашу с шампанским. Мужчины постарше уже успели разлить появившееся на столах шампанское в такие потемневшие от времени серебряные чаши (имевшие, вероятно, какое–то церемониальное значение). Раздались выстрелы артиллерийских орудий, и в голубом небе возникли гигантские кляксы яркого лилового дыма, напоминающие по форме цветы георгина. Жанна поделилась этой художественной аналогией с Ксами. Та широко улыбнулась и несколько раз энергично кивнула. — Этот цветок — символ восходящего солнца. Он есть на нашем национальном флаге. — Точно, я же видела, — вспомнила канадка и, помедлив, добавила, — А вы не боитесь, что из–за этих фокусов с географией снова будет война? — Не будет, — ответил вместо нее принц Озогаи, — Фермеры, которые живут вдоль нашей северной границы, устали от бандитских набегов. Мы даем им безопасность и твердую власть. Янки вчера хорошо это показали. И еще одно: на севере много воды. Если будет мир, то там можно выращивать растения, которые нези завезли в Мпулу. Это значит, не будет голода. За что им воевать? За голод и страх против сытости и безопасности? — А как быть с тем, что на вашей земле снова будут хозяйничать пришельцы? – спросила Жанна, — Тут будут американцы, а рядом — китайцы. — Если бы пришел кто–то один, было бы плохо, — ответил он, — Но если пришли двое или трое — это нормально. Вы заметили, кого привезли с собой Ндунти и Нгакве? — Вы имеете в виду мисс Тюнифилд из Новой Зеландии? — Нет, я имею в виду этих парней из свиты. Они меганезийцы, разве вы не видите? — Да, действительно, — присмотревшись, согласилась Жанна, — а что они здесь делают? — Хотят с нами торговать, — ответил он, — Почему бы и нет? И нам, и им это выгодно. — Не будет монополии, — добавила Ксами, — Монополия вредна. Экономический факт. … Как это всегда бывает после официальной части, наступил некоторый разброд. Гости разбились на отдельные кучки, а Второй советник Монтегю и лейтенант Эрроусмит смогли включить свои мобайлы (выключенные на время церемонии). Оба они тут же получили по звонку от разгневанного начальства. Собеседником Монтегю было Первое Лицо (в ООН так повелось, что главный человек воображает себя чуть ли не императором Земного шара и прилегающей галактики, хотя реально представляет собой просто марионетку, бессистемно дергаемую за ниточки). — Что вы натворили, Джентано! – с пафосом воскликнуло первое лицо, — Вы в своем уме? — Что я натворил? — холодно поинтересовался Монсегю, дрожащими пальцами пытаясь прикурить сигарету. — Как, что! Вы перед телекамерами признали от имени ООН сговор полудикого короля и двух разбойников, по которым плачет виселица! Вы хоть видели, что нарисовано на той карте, которую уже четверть часа показывают по CNN? — А что я мог сделать? – ядовито поинтересовался Монсегю, — Вы меня послали к этому, как вы сказали, «полудикому королю» с финансовым предложением… — Да! – перебило Первое Лицо, — Но не с предложением устроить в Центральной Африке коалиционную экспансию на оставшуюся часть Южного Конго. — Простите, но я продолжу, — сказал Второй советник, — Вы послали меня к этому типу вести переговоры, и я не мог отказаться прийти на прием. А когда они устроили этот чертов цирк, я не мог поднимать шум, вы понимаете? — Вы могли встать и уйти, вместо того, чтобы жать им руки и улыбаться, когда они у вас перед глазами перерисовывали демаркационные линии! — Встать и уйти? – переспросил Монтегю, — Как бы не так. Вы слышали про Кодзакиса из «Красного Креста»? Он попробовал встать и уйти. Его зарезали, как поросенка прямо в тронном зале. И никто слова не сказал. А я — не самоубийца и не японский самурай. — Ваша трусость, мистер Монтегю, поставила нас в совершенно недопустимую ситуацию. — Дайте опровержение, — посоветовал Джентано. — Что? Опровержение? После всего, что видел весь мир на экранах? Вы хотите выставить нас всех полными кретинами? — Тогда не давайте опровержения. — Вы что, шутите? – возмутилось Первое Лицо, — Вы находите эту ситуацию смешной? — Я нахожу, что вы задаете мне вопросы, которые не относятся к моей компетенции. — Нет, относятся! Вам платят за решение проблем, и я требую, чтобы вы немедленно занялись решением этой проблемы, которая возникла по вашей вине! — По моей вине?! – яростно прошипел Монтегю в трубку, — Вы что, проспали полвека, как Рип Ван Винкль?! Может быть, это я еще в прошлом веке заварил кровавую кашу во всем Южном Конго? Я набил весь Конго–самбайский регион оружием, героином и наемниками со всех стран мира? Или я подписывал бумаги, по которым этому сброду платили деньги под лозунгом гуманитарной помощи? Или я командовал китайским крейсером, с которого отправился воздушный десант, захвативший горы Итумбо? Что же вы не соберете Совбез ООН, и не поставите на голосование вопрос о санкциях против КНР, как против страны – агрессора? Вам не хватает смелости даже на это, хотя вы сидите в Нью–Йорке, а я — здесь, в Зулустане, где идет война, в которую уже втянуты США, Меганезия и эмират Сарджа. Знаете, что такое война? Это когда вы внезапно понимаете: О, черт! Меня же здесь могут убить! Так чего вы от меня хотите? Чтобы я, как чертов голливудский Рэмбо, разгреб ту кучу дерьма, которую здесь навалили за полвека? Этого нет у меня в контракте, ясно?! — Так, — сказало Первое Лицо после некоторой паузы, — Судя по вашему тону, вы слишком возбуждены, и не вполне адекватно воспринимаете мои слова. Постарайтесь успокоиться и послушайте еще раз. Вы оказались в сложном положении, и создалась двусмысленная ситуация, которую следует правильно подать прессе. Вам следует разъяснить, что здесь идет, хотя и острый, но по сути, позитивный миротворческий процесс, который ООН разумно контролирует, с учетом того, что политика – это искусство возможного. Я надеюсь, теперь вы меня достаточно хорошо поняли? — Да, — подтвердил Монсегю, — Извините, я тут немного перенервничал. — Ничего страшного, — успокоило Первое Лицо, — У нас с вами такая работа. Попробуйте подружиться с прессой и подготовьте для них официальное коммюнике. Желаю удачи. Собеседником лейтенанта Эрроусмита тоже было первое лицо – командующий силами специального назначения – дядя прямой и довольно–таки резкий. — Какого хрена у вас был выключен телефон? – рявкнул он вместо «здравствуйте», — вы что, решили, что вы в отпуске? Или вы вообще забыли, что служите в армии? — Нет, сэр! Тут был официальный прием, и всех попросили… — Мне плевать, кто и о чем вас там попросил! Меня интересует, почему я узнаю о ваших художествах из теленовостей, а не из рапортов, которые вы обязаны были представить! — Я как раз работал над этим… — Я видел, над чем вы работали! Какого черта вы поперлись в Зулустан? Вы даже в этом Шона… как там оно, мать его, называется? — Шонаока, сэр! — Да. Шонаока. Даже там вы должны были быть только наблюдателем, а не бегать, как сраный, блядь, герой, по крышам перед телекамерой! Кто вам разрешил участвовать в боевых действиях в этом Чиз… как его? — Чивези, сэр! — Да. Чивези. И как, черт возьми, вы из Чивези вдруг оказались в Зулустане? — Там сложилась критическая ситуация, сэр! Заложники… — Я видел по TV, что там сложилось! – перебил командующий, — Я хочу знать, какого хрена вы поперлись туда без приказа! — Местные власти обратились за срочной помощью, и я подумал, что… — Подумал! Надо же, а я и не знал, что у нас служат мыслители. Что же вы подумали? — Я подумал, сэр, что наша обязанность спасти заложников и…. — Вы подумали, что ваша фамилия – не Эрроусмит, а Бонд. Джеймс Бонд. Его придумал один британский хрен. У этого Бонда реактивный двигатель в жопе. Лейтенант, у вас в жопе есть реактивный двигатель? — Нет, сэр! — Тогда как, мать вашу, вы перелетели через китайскую оккупационную зону? — Я попросил одного парня, сэр. Он договорился с китайцами, чтобы они пропустили по воздушному коридору оба наших самолета. — Говорите яснее, лейтенант. Что значит, «один парень»? — Тино Кабреро, суб–лейтенант INDEMI. Я объяснил ему ситуацию, и он… — Вот это да! А что значит «оба самолета»? У вас же только один «Osprey–Bell»! — Мы еще использовали самолет принца Озогаи, сэр. Мы на нем летели из Чивези. — Самолет принца, — с выражением, повторил командующий, — Лейтенант, вы служите в армии или в Голливуде? — В армии, сэр! Но тот парень, Озогаи, действительно принц, сын короля зулу. — Вот как! А штурмовые дроны, которые подавили огневые точки противника в начале силовой фазы операции, вам, наверное, дала добрая фея? — Нет, сэр! Их дали меганезийцы. Я обратился к ним, потому что они были близко, и… — А эти допотопные броневики откуда? Привезли на машине времени? — Нет, сэр! Они стоят на вооружении армии зулу, у них нет денег на новые… — Значит вы, лейтенант, посадили своих парней на древние зулусские телеги и бросили в бой, где ни хрена не было видно из–за дымовой завесы, которую вы сами поставили? — Нет, сэр! Через ультразвуковые прицелы в дыму нормальная видимость. — Ультразвуковые прицелы? Откуда? — Нам их дали меганезийцы, сэр! Без этого было не обойтись. А без дымовой завесы мы потеряли бы заложников. — Надо же, как гуманно! А теперь итог: два бойца серьезно ранены в силовой операции, которая не была санкционирована! Кто вам разрешил отдавать им приказ идти в бой!? — Я предупредил, что у нас нет санкции. Они вызвались добровольцами, сэр! — А если бы кого–то из них убили? — Я старался, чтобы этого не случилось, сэр! — Интересно, каким способом вы старались? — Я двигался в авангарде штурм–группы, сэр. Мне показалось, что это будет правильно. — Вот как… — задумчиво произнес командующий, — а с чего это меганезийцы решили вам помагать оружием? Вы что, заколодовали их? — Нет, сэр. Я думаю, они так зарабатывают себе авторитет у местных жителей. — Может быть и так. А что за история с нашей военной базой? Кто, черт возьми, сказал, что в этом Зулустане будет наша база? Кто поручил вам вести переговоры об этом? — Я не знаю, сэр. На приеме, король зулу, сказал, что вопрос решенный, осталось только выбрать место. Я думал, это согласовано дипломатами, или кем–то еще. — Ладно, пусть в этой херне разбираются те, кому положено. А что за представление с палками? Если переводчик на CNN не врал, местные парни скандировали что–то вроде смерть мусульманам, или арабам, или что–то такое. — Они очень обижены на исламистов, сэр. Это из–за заложников. Но я стоял молча. — Правильно, — одобрил командующий, — Лучше не болтать, а то оглянуться не успеешь, как прибежит толпа сраных правозащитников со своей сраной политкорректностью. И хватит лезть в телевизор. Пресса и так кричит, что американцы в Центральной Африке надрали кое–кому задницу за башни ВТЦ. Политика – не нашо дело, лейтенант. Ясно? — Да сэр! — Вот и хорошо. Как чувствуют себя ваши парни в здешнем госпитале? — Нормально, сэр. У здешнего короля неплохая медицина, плюс наши врачи. — Ну, что ж… Передавайте им привет от меня. Неофициально, разумеется. А вообще — отличная работа, лейтенант. — Спасибо сэр! – с явным облегчением, ответил Эрроусмит. Традиционная армейская клизма была обычной емкости, т.е., начальство считает, что он все сделал правильно. — Теперь так, — продолжал командующий, — Пока всякие сраные политики и законники рисуют каракули про то, почему здесь должна быть наша база, необходимо выбрать то место, в котором она окажется наиболее выгодно расположена. То, что предложил этот король – ни к черту не годится. Пусть покажет, что у него есть еще. Вам лейтенант, я поручаю выбрать место и начать предварительную разметку. Надеюсь, вы знаете, какие требования предъявляются к хорошей военной базе? — Да, сэр! Две линии под ВПП, водоисточник, основные и резервные подъездные пути, защищенные позиции для складских и жилых модулей, высота для размещения РЛС… — Достаточно, лейтенант. Это ваша задача. От вас зависит, как будут потом чувствовать себя наши парни на этой базе. Займитесь этим завтра же. Неофициально, разумеется. … ======================================= 83 – Служебная ПОПЫТКА подружиться с прессой. Дата/Время: 25 сентября 22 года Хартии. Место: Небо над Атлантическим океаном. Борт «Galaxy», административный самолет UN. ======================================= — Извините, мисс Ронеро, могу я ненадолго вас отвлечь? – спросил Джентано. Жанна отодвинула ноутбук в сторону и кивнула. — Нет проблем, мистер Монтегю. Эти видео–файлы я могу посмотреть и дома.. — Благодарю, — сказал он, — Видите ли, такой человек как вы… Я имею в виду, что ваши особые отношения с королевской семьей Ка Амабо… Вы понимаете? — Пока не очень, — призналась она, — Если вы говорите про банкет в Тейжери, то принц просто пригласил меня выпить в хорошей кампании и поболтать о том, о сем. Второй советник улыбнулся и кивнул. — Я именно об этом. Меня, например, он не пригласил бы просто выпить и поболтать. Значит, вы гораздо лучше меня понимаете африканцев. Их психологию, если угодно. Центральная Африка – это особый мир, не так ли? Жанна отрицательно покачала головой. — Вот это и есть ваша проблема. Вы видите в Африке какой–то особый мир, а африканцы, соответственно, видят в вас чужака. Инопланетянина на трех ногах и с одним глазом. — Вы действительно не видите там особенностей, мисс Ронеро? Я хочу сказать: между нами и африканцами лежит, фигурально выражаясь, пропасть шириной в десятки веков. Они, в каком то смысле, наше далекое прошлое. Эстер Блэйз, мечтательно смотревшая в иллюминатор, повернулась к ним и с грустной иронией заметила. — В нашем прошлом, мистер Монтегю, не было противопехотных мин, автоматических винтовок и героина. И ООН, кстати, в нашем прошлом тоже не было. — Гм, — произнес Второй советник, — Я имел в виду культурные различия. Но если вы так ставите вопрос, то я отвечу, что ООН как раз и призвана устранить этот анахронизм. Я имею в виду, что достижения цивилизации, попадая на неподготовленную почву… — Замечательно приживаются, — перебила Эстер, — если только кто–нибудь со стороны не начинает предлагать африканцам пулеметы вместо велосипедов и героин вместо хлеба. Уж не знаю, как и откуда этот кто–то призван, но от него куча проблем. — Оружие и наркотики это действительно огромная проблема, — согласился он, — она не в один день возникла, и за один день ее не решить, вы согласны? — Согласна. Чтобы ее решить, нужно несколько месяцев. — Месяцев? – переспросил Джентано, — Что вы, мисс Блэйз! Нужны десятилетия. — Не нужны, — отрезала она, — Я видела все своими глазами и знаю, о чем говорю. Спецагент Гарри Босуорт отложил в сторону очередную папку с документами (перед ним на столике их лежало штук десять), и коротко сказал: — Эстер права. Несколько месяцев достаточно. Вопрос только в цене. — Возможно, если бы ООН не было так сильно ограничено по бюджету… — начал Второй советник, но Босуорт перебил его. — Дело вовсе не в деньгах, Джентано. Цена вопроса в Центральной Африке измеряется военной силой и готовностью ее применить. Если кто–то, ради достижения своих целей, готов стрелять, сколько потребуется, и если симпатии населения на его стороне, то он решает вопросы очень быстро и сравнительно дешево в смысле денежного бюджета. — Ну, знаете! Средства такого рода не оправдываются никакой целью. Жизнь человека — это приоритетная ценность и цивилизованный мир не может одобрять расстрелы, тем более – массовые, ради чего бы они не производились. Спецагент отрицательно покачал головой. — То, что вы говорите хорошо для Норвегии, или еще для какой–нибудь страны, где все живут замечательно и на миллион человек один киллер–разбойник, которого можно поймать и посадить навечно в комфортабельную тюрьму. А в Африке – совсем другое дело. Здесь киллер–разбойник – это массовое социальное явление, а для этого случая действует закон, известный на Диком Западе, как «Принцип третьего лишнего». — Что за принцип? – поинтересовалась Жанна. — Простейшая модель сильно криминализованного общества, — пояснил тот, — представим себе, что общество состоит из троих: фермера, полисмена и разбойника. Полисмен может застрелить разбойника — тогда и фермер и его имущество будут спасены. Полисмен может не стрелять – тогда разбойник убьет фермера, чтобы отнять мешок картошки. И в том, и в другом случае, один из трех будет убит. Полисмен может только выбирать, кто именно. Примем за аксиому, что жизнь фермера и жизнь разбойника имеют одинаковую ценность, а значит, их можно сократить по законам арифметики. В остатке – только картошка. Если мы пожертвуем фермером, то этот мешок картошки – последняя еда в нашем обществе. Следующего мешка не будет – некому вырастить и собрать урожай. Если мы пожертвуем разбойником – то картошка будет производиться и общество не подохнет от голода.. — Это очень примитивная модель, — заметил Монсегю, — в жизни все гораздо сложнее. — В благополучной стране — сложнее, — ответила ему Эстер, — а в Африке, достаточно будет добавить четвертого человека, и получится реальное положение дел. — Кого же? – спросил Второй советник. — Вас, — ответила она, — Вы появляетесь, когда из–за истребления фермеров исчезла еда, и кормите разбойников и полицейских, которые в такой ситуации уже ничем друг от друга не отличаются. Просто жадные вооруженные дегенераты. — По–вашему, мисс Блэйз, лучше присылать не пищу, а зондер–команду для истребления лишних ртов? – осведомился он, — именно так поступили меганезийцы в Мпулу. Босуорт постучал ложечкой по кофейной чашке. — Джентано, вы не объективны. Милиция, которую обучили и вооружили меганезийцы, занималась тем же, чем служба шерифов на Диком Западе: уничтожением гангстеров. — И вы это одобряете, Гарри? — Не одобряю, — ответил спецагент, — Потому, что это сделали меганезийцы, а не мы. А ведь у нас было гораздо больше возможностей, и метод взят из нашей, американской истории. Одна операция двадцати наших парней в Зулустане тут же сделала население нашими союзниками. Если бы мы начали раньше, то 2 соседние страны тоже были бы наши. Но мы упустили время, и сейчас там хозяйничают китайцы и меганезийцы. — Иначе говоря, этот метод вам нравится, я правильно понял? — Не то, чтобы он мне нравился, но он лучше всех остальных. — Понятно. Скажите, а вас не удивляет, что меганезийцы так охотно помогали двадцати американским парням? США для них конкурент, а они помогают техникой и оружием, договариваются о воздушных коридорах, и т.д. Парадокс? — Это в большой политике, парадоксы, — спокойно ответил Босуорт, — а у нормальных людей принято помогать друг другу в таких случаях. Наши парни поступили бы так же, случись что у меганезийцев. Если у соседа горит амбар, вы поможете ему тушить огонь, забыв, что болеете за разные бейсбольные команды. Это понятно? — К сожалению, аналогии лгут, — сообщил Второй советник, — в простых аналогиях часто содержится сложный подвох. Давайте я налью всем еще кофе и попытаюсь поспорить с неявно прозвучавшим тезисом, будто политические системы – это всего–навсего разные бейсбольные команды, а большая политика – это конфликт заигравшихся фанатов. — Почему бы не послушать, — согласилась Жанна. Джентано Монтегю наградил ее доброжелательной и несколько покровительственной улыбкой и аккуратно наполнил все четыре чашечки. — Мы, западные люди, — начал он, — уже полвека живем в условиях, когда границы между государствами это лишь символ. Если канадка Жанна Ронеро поедет в Аризону, США, в гости к Эстер Блэйз, то ей не придется менять своих привычек. Если они затем решат вместе прокатиться в Англию или ЕС – то и там окажутся, в общем, в привычной среде. Но когда мисс Блэйз поехала в Мпулу, а мисс Ронеро в Меганезию, то они столкнулись там с явлениями, совершенно невозможными в привычной для них культурной среде. — Но не факт, что это плохие явления, — заметила Жанна. — Я не делал оценочных суждений, — ответил Джентано, и продолжал, — Или, к примеру, Гарри поедет в Китай. Он обнаружит, что привычные для него представления о праве частной собственности, в т.ч., об интеллектуальном праве, которое является ключевым элементом западной цивилизации, там совершенно не действует. Гарри увидит, как под защитой китайской армии, партийные предприятия производят товары под японскими, американскими и европейскими брэндами, по ворованной технологии — и это считается достойным, честным бизнесом, одобряемым в китайской системе ценностей. — Пусть с этим возятся суперадвокаты суперкорпораций, — проворчал спецагент, — лично мне глубоко плевать, кто из них потеряет 1 миллиард из своего триллиона долларов. — Так и рассуждают многие неглупые люди, — сказал Второй секретарь, — им кажется, что эти игры не на их поле. Но смотрите: американец заплатил налоги. Государство из этих средств финансировало науку, и появился квантовый компьютер. Государство передало документацию американским компаниям, которые тоже платят налоги. Это изобретение должно было работать на американцев. Все остальные должны были покупать лицензию на его использование. Но китайцы украли документацию, и стали делать эти квантовые компьютеры очень дешево. Еще бы: они не платили миллиарды за организацию научных центров, не финансировали научное сообщество, не содержали университеты, а просто присвоили результат. Американские компании оказались в худшем положении на рынке, они сокращают производство, увольняют персонал, платят меньше налогов. Урезаются социальные программы. Американцы начинают жить хуже. Почему? Потому, что они столкнулись с чужой культурно–политической доктриной, с чужой системой ценностей. Второй секретарь сделал паузу, чтобы отпить глоток кофе и оценить произведенное на аудиторию впечатление, и двинулся дальше: — Приведу конкретный пример. Британский биохимик, доктор Линкс много лет работал в университете Бат за деньги британских налогоплательщиков, и его группа создала очень эффективную генно–модифицировнную культуру, т.н. «триффид». Британское общество имело веские причины полагать, что это изобретение будет работать на британцев. Но не тут–то было. Меганезийцы предложили доктору Линксу сумму, довольно значительную для него, и он сбежал в Меганезию, прихватив с собой все рабочие файлы по проекту. А дальше, за счет этой краденной разработки, меганезийцы получили популярность среди народа Мпулу. С этого и начался, по сути, нынешний центрально–африканский кризис. Вот вам конкретный пример столкновения двух культур на политическом поле. Одна (назову ее греко–романской, т.к. ее история начинается с Греции и Рима) ориентирована на последовательное созидание. Она создает соответствующий социальный климат, где есть условия для развития творчества, образования, предпринимательства, производства, где установлены необходимые институты морали, права и финансового регулирования. Другая (назову ее варварской, т.к. она начинается с племен варваров–вандалов, которые разрушили и разграбили первую в истории цивилизацию современного типа), нацелена только на расхищение чужой собственности. В ней господствует извращенная мораль, Десять заповедей, вывернутые наизнанку. Кради. Убивай. Прелюбодействуй. Пожелай добра своего ближнего, его жены, его дома, его скота. Поклоняйся идолам. Презирай родительскую культуру, давшую тебе блага, которыми ты пользуешься. Это заразная социальная болезнь. Я уже указывал на парадокс: меганезийцы помогли лейтенанту Эрроусмиту и его парням. Этот парадокс легко объясним, если учесть, что варварская культура агрессивно продвигает себя, вовлекая в свою сферу влияния колеблющихся неординарных людей – таких, как доктор Линкс или как лейтенант Эрроусмит. Она говорит им: Ты – наш! Ты – умный, сильный, решительный! Плюнь на более слабых, составляющих большинство твоего общества. Вытри ноги об их ничтожные запреты, об их смешной гуманизм, об их нелепые традиции. Если тебе выгодно — укради. Если тебе удобно – убей. Так учит великий вождь Мауна Оро, захвативший океан от рассвета до заката, вождь сильных! Так учит Великая Хартия!… Давно ли Гитлер кричал с трибуны: «Отбросьте запреты! Я отвечаю за все, что вы делаете! Я хочу видеть у молодежи блеск глаз хищного зверя! Все принадлежит вам по праву сильного!». История повторяется, но увы немногие это замечают. А наша миссия (я имею в виду ООН), в том, чтобы новая контр–культура не собрала под свои знамена достаточно сил, чтобы развязать новую войну. Сейчас на маленьком пятачке в Центральной Африке столкнулись интересы трех культурных доктрин – греко–романской, тоталитарно–коммунистической и варварской, каждая из которых подкреплена мощью термоядерного оружия. И мы делаем все, от нас зависящее, чтобы удержать ситуацию, оказавшуюся, фактически на краю пропости. Спецагент Босуорт задумчиво погладил свой затылок. — Мда… Ситуация, конечно, хреновая, чего уж там… А, кстати в которую из трех сил у вас попали исламские террористы из Аравии? — Они – отдельная проблема, — пояснил Второй секретарь, — но проблема другого порядка. У них, хотя бы, нет термоядерного оружия и боевых систем космического базирования. — Верно, — согласился спецагент, — Хоть в этом нам повезло. — Эта история с доктором Линксом и триффидами, — медленно произнесла Жанна, — Я как–то упустила ее начало. Мистер Монтегю, об этом где–то написано? Я имею в виду, более–менее авторитетные источники, а не «желтизну», делающую деньги на теории заговора и вторжении инопланетян в пустыню Калахари. — Деятельность Линкса расследовалась экспертным советом «United Nations Environment Programme» (UNEP), — сообщил Монтегю, — это подразделение в структуре ООН, которое занимается охраной окружающей среды. Отчет о расследовании опубликован в «UNON Reports». Это — официальное издание центрально–африканской экологической комиссии ООН в Найроби, оно заслуживает не меньшего доверия, чем основной бюллетень UN. — Да, действительно, — согласилась она, — И какова оказалась сумма роялти, на которую Линкс кинул британцев? — Роялти? – удивился Второй секретарь. — Ну, да. Ведь британцам полагались выплаты от использования триффидов в Африке, а они ничего не получили, и у них, как вы сказали, претензии по патентному праву. — Разве я так сказал? — Вы сказали, что Линкс украл этот проект у британского университета, продал результат меганезийцам, и они сняли сливки, — напомнила Жанна, — Суд, в таком деле, сдирает с виновника роялти и пени в пользу владельца патента. Иначе, какой смысл судиться? — Видите ли, мисс Ронеро, триффиды не должны были использоваться из–за той огромной угрозы экологии, которую они несут. Экология Центральной Африки уже нарушена из–за триффидов, которые культивируются в Мпулу, вопреки строгому запрету, наложенному на эту разработку советом UNEP, и утвержденному Британской комиссией по биоэтике. В глазах спецагента Босуорта вспыхнул профессиональный интерес. — Ах вот как! Значит, это совет UNEP, вступив в сговор с комиссией по биоэтике, кинул британских налогоплательщиков. И здорово кинул! На месте британской MI–5 я бы уже взял чиновников этой комиссии за вымя на предмет того, сколько они получили от UNEP за поддержку таких вот запретов. Кстати, центральный офис UNEP дислоцирован в Нью–Йорке, там же, где все структуры ООН. Если бы мне пришел запрос из Лондона, я бы с большим интересом посмотрел на их финансовую отчетность. Ничего себе, бизнес… — На самом деле, — сказала Жанна, — все, что тут говорилось про доктора Линкса — ложь от начала и до конца. Правда в том, что Линкса вышвырнули из университета за два года до того, как меганезийцы заинтересовались триффидами. А все потому, что он предложил организовать в Африке эффективное сельское хозяйство вместо гуманитарных поставок. — Это действительно так? – спросил Босуорт, пристально глядя на Джентано. — Видите ли, Гарри, — сказал Второй секретарь, — ученые очень остро реагируют на такие вещи, как расизм, и нет ничего удивительного в том, что они изгнали из своего общества человека, выступившего с подобными заявлениями… — Расизм?! – переспросила Эстер, — Вы сказали: «расизм»? У молодой американки из Аризоны был такой удивленный вид, словно ей сообщили о крокодилах, страдающих от засушливой жары в джунглях Гренландии и Шпицбергена. — Позволю себе повторить, мисс Блэйз: ученые чутко реагируют на любые проявления расизма, — пояснил Джентано, — Тот факт, что Линкс призывал лишить население черной Африки продовольственной помощи, оказался для них достаточным основанием… — Если вы когда–нибудь приедете в Мпулу, — перебила Эстер, — то упаси вас бог назвать доктора Мак Лоу Линкса расистом. То самое население черной Африки разорвет вас в клочья прямо на улице и вас никто не спасет, понимаете? Когда док Мак прилетел в Мпулу, люди ехали за сто миль, только чтобы увидеть его. Его фото стали продавать на рынке, как амулеты. Когда Мак Лоу пообедал в кафе в Макасо, то монеты, которыми он рассчитался, тоже стали амулетами, а ложка, которой он ел, висит над стойкой бара, и рядом табличка: «Этой ложкой ел сам док Мак Лоу, тот который накормил страну». — Я видел эту ложку, — добавил Босуорт, — Не знаю, Джентано, кто загрузил вам дезу на счет Линкса, но советую не пользоваться этим источником. А вашим умникам из UNEP лучше не появляться в Мпулу в ближайшие 10 лет. Эстер права: их там линчуют. — Местные жители не понимают многих вещей, — заметил Второй советник, — Сегодня у них появилась еда. А что завтра будет со средой их обитания? По прогнозам UNEP, еще несколько лет, и естественная флора и фауна исчезнет, а зона аномальной влажности вокруг триффидных плантаций уничтожит лесо–саванну во всем регионе. Что тогда? — Действительно, и что тогда? – спросила Эстер, — Все Мпулу зальется слезами от горя? — Вы действительно не понимаете? — спросил он. — Я действительно не понимаю, — подтвердила она, — А мпулуанцы тем более. Их, знаете ли, больше интересует наличие еды, а не наличие лесо–саванны. — Варвары, — с сарказмом добавила Жанна, — Вандалы. Они отнимают у замечательной и гуманной греко–римской цивилизации ее исконную африканскую лесо–саванну. Какая черная неблагодарность: вместо того, чтобы как культурные люди стоять в очереди за миской бесплатного греко–римского супа, эти негры… Ой, простите, вандалы, воруют с помойки выброшенных триффидов и начинают сами себя кормить! Какая наглость! А этот предатель доктор Линкс? Вместо того, чтобы цивилизованно умереть под забором, куда его выбросили гуманные греко–римляне, он бежит к папуасам, а потом тянет свои грязные гитлеровские руки к африканцам, являющимся греко–римской собственностью. Жанна перевела дух, и одним глотком допила свой кофе. — Очень верное замечание, — сказала ей Эстер, — Ты только забыла про приправу к супу. — Ах да! Героин. Как же без него? Мистер Монтегю, помогите мне решить одну дилемму. Вот две культуры. Одна привезла в Африку голод, войну и бесплатный суп с героином, а другая — безопасность, сытость и кое–какое образование. Какая из них более варварская, а которая – менее? Вы сказали, что греко–римская культура создала какую–то уникальную среду для интеллектуального творчества, но почему доктор Линкс в этой среде жил под забором, а в среде, которую вы назвали варварской, он работает в науке, имеет хороший заработок, и у него достойное место в обществе? Кто кого обокрал? К чему вы вспомнили 10 заповедей, и Гитлера, который возник в греко–римской, Европе, а не в варварской Океании и не в Центральной Африке? По–моему, у вас серьезные проблемы с логикой. — Конечно, наша культура тоже не идеальна, — ответил Джентано, — тут вы правы. У нее есть свои ошибки. Возможно, история с доктором Линксом – одна из них. Но вы же не будете спорить, что эта культура создала институт защиты нематериальных ценностей, право, в т.ч., на интеллектуальноый продукт. Ученый, изобретатель стал собственником продукта свего разума. Это — основа прогресса и процветания, вы согласны? — Сильно сказано, — прокомментировала Эстер, — А где можно увидеть реестр великих ученых – миллиардеров? А то, что не миллиардер, то торговец арабской нефтью, или биржевой жулик с Уолл–стрит, или сенатор, поделивший деньги налогоплательщиков таким образом, что треть попадала в его карман. Жанна тут очень кстати сказала про роялти. Где роялти тех ученых и инженеров, которые изобрели вот этот самолет с его начинкой, этот ноутбук с его software, ваш спутниковый телефон, и тот космический аппарат, который вывел на орбиту спутник. Где роялти ученых, которые придумали спутниковую связь? В лицензионных соглашения я не вижу никаких следов ученых. Деньги за их изобретения получает кто–то другой. Может быть, какой–то вандал? Второй советник улыбнулся и развел руками. — Я же сказал: наша греко–романская культура далеко не идеальна. Но на ее почве вырос потенциал будущего благосостояния человечества: т.н. научно–техническая революция. На африкано–китайско–меганезийской почве ничего подобного не возникло. — Агитка, — спокойно сказала Эстер, — Этот потенциал вырос на плечах ребят, которые сто тысяч лет назад пришли в Евразию из Африки и расселились от Китая до Биская. Иногда их называют кроманьонцами или первыми людьми современного типа. Потом, в разных местах, они придумавали разные полезные вещи. В Египте — геометрию и химию, в Китае — земледелие, в Индии – цифры, в Малой Азии – металлургию, и т.д. И вы сейчас взяли, и приписали все это оптом какой–то «греко–романской культуре», которой никогда не было. Сказали бы: культура Ренессанса, это было бы честно. Но ей всего 500 лет, и у нее все заимствованное. Современной китайской культуре – 50 лет. Современной меганезийской – 20. С исторической точки зрения это одинаково скороспелые побеги на общем стволе. Ни у кого нет ни приоритета, ни особых прав на общее наследство. — Вы прекрсно образованы, мисс Блэйз, — сказал Джентано, — мне просто страшно с вами спорить, я сам себе кажусь недоучкой. — То, что я сказала, можно прочесть в учебнике для средней школы, — отрезала она. — Да, я помню, там что–то было про египетские пирамиды, — поддержал Босуорт, — вроде как, они изобрели треугольники раньше греческого Пифагора. — Тем не менее, Гарри, вы, я думаю, не хотели бы жить в Египте, — сказал Джентано. — Да уж, наверное, — буркнул спецагент. — … А вы, мисс Блэйз, вряд ли захотели бы жить, например, в Китае. — К чему это вы? – спросила она. — К тому, что вы возвращаетесь домой, в Аризону, — пояснил он. — Во–первых, мы летим не из Китая. А, во–вторых, я не возвращаюсь, а еду навестить родителей. Через пару недель я возвращаюсь домой, в Мпулу. — Как вы сказали? – изумленно спросил Второй советник. — Я сказала: домой, в Мпулу. Что тут непонятного? — У Эстер и Наллэ очень симпатичный дом в Макасо, — вставил Босуорт. — И очень уютный и классный, — добавила Жанна, — И с балкона 3–го этажа прекрасный вид. — А… — протянул Джентано, — Значит, вы – жена Наллэ Шуанга? — Vahine, — с легкой улыбкой, поправила она, — Так будет точнее. — Ну, да… Разумеется… Это меняет дело… Гм… Но это — исключительный случай. Так бывает очень редко… Гм… Вот вы, мисс Ронеро, возвращаетесь в Канаду, не так ли? Жанна кивнула. — Да, я возвращаюсь домой, в Галифакс. И что из этого следует? — Только то, что вы не остаетесь в Меганезии, социальные ценности которой вы с таким жаром защищали. Вы предпочитаете жить в Канаде, в стране с… гм… греко–романской культурой, в адрес которой вы так негативно высказывались в дискуссии. — Я просто еду домой, — ответила она, — Не в Грецию и не в Рим, а в Новую Шотландию. Если вы приедете туда и заявите простым парням, сидящим в пабе на Кэйп–Форчу, что они — греко–романцы, то, боюсь, вам бабахнут по голове пивной кружкой. — Знаете, в чем ваша ошибка, мистер Монтегю? – вмешалась Эстер. — Гм… Интересно… Так в чем? — Вы пытаетесь запугать собеседника выдуманными страшилками или запутать его в красивых, но бессмысленных сочетаниях слов. А надо просто назвать вещи своими именами, и обозначить реальные проблемы, если они действительно существуют. — Они действительно существуют, — сказал Джентано, — Если говорить кратко, то в мире есть три системы. Одна – уже взрослая и проверенная временем. Я назвал эту систему греко–романской. Вторая, более молодая и агрессивная – коммунизм. Не буду повторять страшилок Холодной войны, но коммунизм в его самой динамичной, китайской версии, конкурирует за жизненное пространство с нами. Третья, самая юная, и агрессивная — это анархизм в его технократичной меганезийскй версии. Она тоже претендует на большую долю жизненного пространства, которую может отнять только у нас. Речь не о военном конфликте. Будем считать, что его никто не желает. Экспансия молодых систем идет формально–мирным путем – через экспорт идеологии и образа жизни. — Ясно, — с некоторым облегчением произнес Босуорт, — Так всегда было. Даже еще до человека. Трилобиты конкурировали с динозаврами. В общем, все по Дарвину. — Это уже другое дело, — заметила Эстер, — Если не трогать 10 заповедей и не поминать Гитлера, то все становится на свои места. Настольная книга моего faakane — Адам Смит «Исследование о природе и причинах богатства народов». Она вышла в 1776 — тогда же, когда декларация независимости США. Легко запомнить. Конкуренцию выигрывает та система, в которой эффективнее устроено производство и распределение. Второй советник задумчиво потер лоб ладонью. — Интересно, а «Протестантская этика и дух капитализма» Макса Вебера не является ли также настольной книгой вашего… э… faakane? — Угадали, — сказала она. — Значит, дело не только в производстве и распределении, а еще и в этике, не так ли? — Этика как раз содержит модель производства и распределения, — ответила Эстер, — вот это, как говорит Наллэ, и есть открытие Вебера. Выводы, которые сделал Вебер из этого своего открытия – фэйк, попытка подогнать факты под апологию пуританства. Научный вывод был в том, что этика это часть технологии. Тот же промышленный software, но только не компа, а для людей, для общества, для тех, кто принимает ключевые решения. — Чистейшей воды тоталитаризм, — прокомментировал Джентано. — С каких это пор Вебер считается тоталитаристом? – спросила она. — Вебер не тоталитарист. Это вполне либеральный социолог. Но вы–то переиначили его выводы и объявили, что людей надо ре–программировать под нужды производства, как делали в СССР при Сталине и в Китае при Мао. — Разве я сказала, что нужно ре–программировать? — А разве нет? Раз этика – это software, значит, ее надо загружать в голову. Эстер покачала головой. — Вы рассуждаете, как Вебер. Он предлагал загружать в головы протестантскую этику ради стимулирования капиталистического производства и распределения. Именно так делается во многих странах. А я сказала, что этика — это программа, которая определяет характер производства и распределения, но не говорила про загрузку. — Она действительно этого не говорила, — поддержала Жанна. — Тогда что имела в виду мисс Блэйз? — Я имела в виду, что какой–то набор программ непременно будет загружен, потому что человек – существо социальное и обучающееся. А теперь берем ваши, мистер Могтегю, три системы. В первой системе людям загружают в мозг буржуазную этику, во второй – коммунистическую, а в третьей, соответственно, анархистскую. Вопрос в том, какой получается экономический результат. — Впервые слышу про анархистскую этику, — заметил Босуорт, — что это за зверь такой? — Хартия, — лаконично ответила Жанна. — И все? — Ага. — Я об этом упоминал, — напомнил Джентано, — 10 заповедей, вывернутые наизнанку. — Черта с два, — возразила канадка, — Попробуйте кого–нибудь ограбить в Меганезии. Оглянуться не успеете, как окажетесь на каторжных работах. — Полиция там неплохо работает, — согласился с ней Босуорт, — а опыт привлечения армейских резервистов к охране порядка вообще можно бы и перенять. — Похоже, вы оба просто в восторге от Меганезии, — желчно заметил Второй советник. Спецагент Босуорт фыркнул. — Ничего подобного. Мне совсем не нравятся тамошние порядки. Мне нравится, как они их охраняют, но это совсем другое дело, Джентано. Совсем другое. — И мне многое не нравится в Меганезии, — добавила Жанна, — Что–то для меня просто непривычно, против некоторых вещей у меня есть принципиальные возражения, а ряд артикулов Хартии для меня вообще неприемлемы. Но это мое мнение и я никому не намерена его навязывать. Монтегю улыбнулся. — Рад слышать, мисс Ронеро. Здоровая критичность оценок всегда была отличительным свойством… Не буду говорить, какой культуры, а то вдруг вы стукнете меня кофейной чашечкой по голове, как принято в пабах Новой Шотландии. — Не стукну, — пообещала она, — Во–первых, кофейная чашечка для этого не годится, а во–вторых, я не люблю применять силовые аргументы в споре. — Браво. Тогда я наберусь смелости и спрошу: что конкрентно вам не нравится в Хартии? — Как вам сказать? – Жанна сделала паузу и покрутила в руках чашечку, — не так–то легко найти грань между «не нравится» и «непривычно». Например, секс, семья, дети. Что–то вызывает тревогу просто с непривычки, как незнакомая еда. Но, к примеру, артикул об изъятии ребенка из семьи, где его опекают по принципам, несовместимым с Хартией… Вот с чем я категорически не согласна. Можно говорить о качестве нового поколения, о том, что оно получается счастливее, разумнее, здоровее – все равно, это на мой взгляд, слишком жестоко по отношению к родителям. Эта мера применяется, насколько я знаю, очень редко – но это Дамоклов меч. Что–то вроде селекции, как у древних спартанцев – только применяется она не к детям, а к родителям. Я считаю, что это унизительно. В общем, я не согласна. Второе – это удивительная легкость, с которой там отнимается человеческая жизнь. Я не о криминальных убийствах – их там, как раз, меньше, чем в большинстве западных стран. Я о самом отношении. Из–за этой системы резервистов, которая, кстати, нравится Гарри, как полисмену–профессионалу, Меганезия крайне милитаризована. Люди смотрят на боевое оружие, как на привычный предмет обихода. Сковородка и автоматическая винтовка – вещи из одного бытового ряда. Одна — чтобы жарить яичницу, другая – чтобы, убивать людей. Иногда меня это даже пугало. Спецагент Босуорт шутливо погрозил ей пальцем. — Это не по–добрососедски. Говорите про Меганезию, а ругаете США. Это из нашей Конституции, во 2–й поправки: «Поскольку, для безопасности свободного государства необходима хорошо организованная милиция, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничению». Это хорошее правило, которое обеспечивает безопасность не только тем, кто носит оружие, но и всем безоружным мирным гражданам рядом с ними. Ума не приложу — что вас в этом пугает? — Пугает не в прямом смысле, — уточнила она, — Я там чувствовала себя в безопасности. Пугал механический подход к уничтожению человека. Не знаю, как объяснить… — Я знаю, — перебила Эстер, — Это иное отношение к жизни и смерти. Наверное, дело в религиозной культуре. Культура Tiki не особо выделяет смерть из цепи повседневных событий. Люди рождаются, живут, куда–то уходят, и как–то живут там… — Загробный мир, рай, ад и все такое? – уточнил Босуорт. — Нет. Проще. Наллэ говорит: это как если человек ушел на лодке в море, и не вернулся. Наверное, он пристал к какому–то берегу, в этом мире или в другом. Знаете, у древних океанийцев каждый островок считался, в каком–то смысле, особым миром. — Я читал статью о культуре Tiki, — заметил Второй советник, — Примитивные пещерные суеверия. Духи людей, животных и стихийных сил. Тотемы. Амулеты. Магия. Полная противоположность мировым религиям, на которых базируется современная культура. Так что, Жанна, если меганезийская система победит у вас в Новой Шотландии, то вы можете проститься со всеми формами культуры, кроме языческих ритуальных плясок. — В каком смысле она победит? — спросила канадка, — что–то типа десанта марсианских боевых треножников из «Войны миров» сэра Уэллса? Монтегю медленно покачал головой. — Это не шутки, мисс Ронеро. Я уже говорил про агрессивную культурную экспансию. Никаких треножников. Но приходит день, и вы видите, что вокруг вас люди иной культуры, а признаки вашей культуры стремительно тают. Вы перестаете понимать собственных соседей и даже собственных детей. А они не понимают вас, и удивляются: зачем вы так сложно и неудобно живете? Зачем ищете какой–то смысл в жизни, думаете над умными книгами и сложными моральными проблемами? Станьте яркой коралловой рыбкой, птицей летящей над морем, кошкой на крыше. Мы вам поможем. Мы устраним вредных субъектов, которые мешают вам жить простой, счастливой животной жизнью. Мы применим высшую меру гуманитарной самозащиты к священникам–монотеистам, философам–идеалистам и правозащитникам–алармистам. Мы вышвырнем их из страны, вместе с их книжками, учебниками и проповедями. Мы сотрем даже память о том, что они были. И вот тогда настанет полное и окончателное счастье. — И что из этого следует? — спросила Жанна. — Мы должны, — ответил он, — вспомнить устои нашей культуры и научиться определять, что – свое, а что — чужое и смертельно–опасное для нашей цивилизации. В противном случае, мы погибнем, растворимся, как Рим растворился в толпах варваров. — И как вы намерены определять, мистер Монтегю? По какому критерию? — Пока что я лишь назвал проблему. Согласитесь, она имеет место быть. — Если нет критерия, то это все пустой звук, — заметил Босуорт. — Есть понятие: традиционные ценности западной цивилизации, — пояснил Монтегю. Спецагент скривился и почесал подбородок, став на секунду похож на трогательного доброго орангутана, озадаченного извлечением банана из запертого ящика. — А нельзя ли конкретнее, Джентано? Для простых парней вроде меня. — Если в общих чертах, — сказал Второй секретарь, — то вспомнить устои, значит найти точку, после которой наша толерантность превратилась во всеядность. Эту ошибку надо аккуратно исправить. — Как далеко эта точка? – поинтересовалась Эстер, — До II мировой войны или после? — Помилуйте, мисс Блэйз! Это вопрос к историкам, а не ко мне. — Не скромничайте, — подзадорила она, — если вы уверены, что эта точка есть, то можете назвать время хотя бы с точностью до эпохи. — Видите ли, эта точка лежит не совсем во времени. Она, так сказать, условна. Мы же не хотим повторить ошибки прошлого, такие, как расовая дискриминация. Я имею в виду, что надо вернуть в нашу жизнь некоторые неоправданно забытые ценности. — Да назовите же их, наконец! – взорвался Босуорт. — Ответственность, — спокойно сказал Монтегю, — Ответственное отношение человека ко всему, что его окружает. К семье, к соседям, к работе, к своему дому, к своей стране. К планете, на которой он живет и к человечеству, как, опять же, к семье, в неком смысле… Жанна посмотрела на него с некоторым беспокойством. — Мистер Монтегю, вы не забыли тему своего выступления? Я имею в виду: вы начали с зациты Рима от варваров, а сейчас цитируете манифест планетарного гуманизма. — Э… Видите ли, мисс Ронеро, я имел в виду не просто ответственность, а именно такую ответственность, которая исходит из стремления к определенному идеалу. Я назову этот идеал иудео–христианским, не в религиозном, а в культурно–политическом смысле. — Так бы сразу и сказали, — Босуорт облегченно вздохнул, — Ясное дело, что исламистов надо гнать в шею из западного мира. Хватит разводить толерантность, а то они совсем обнаглели, скоро на голову сядут. — Гарри! Я совершенно не имел в виду мусульман. — Ясно, — сказал спецагент и хитро подмигнул Второму советнику, — Не беспокойтесь, Джентано, тут все свои. Не заложат. Верно, девушки? — Не заложим, — подтвердила Жанна. — Я вообще скажу, что мы дискутировлпи об экологии и меганезийцах, — добавила Эстер. — Ну! — весело согласился Босуорт, — Меганезийцы, если говорить про семью, ни черта не соответствуют христианскому идеалу. Многоженство, шведские тройки, и все такое. На счет экологии тоже… Засадили всю Центральную Африку своими мега–бананами… — Ну, уж не всю, — возразила Эстер. — …И пол–горы взорвали водородной бомбой. — Это не доказано. Кроме того, при взрыве никто не пострадал. Второй советник грустно вздохнул и констатировал: — По–моему, вы так ничего и не поняли. — Я, и правда, не поняла, — согласилась Жанна, — Допустим, меганезийская культурная экспансия угрожает тому образу жизни, который мне нравится. Давайте с этим бороться. Давайте опираться на наши современные достижения, на принципы свободы и развития личности, на мультикультурное разнообразие, разностороннее образование, на научное сообщество, на экономическую и социальную организацию и на мечту о будущем! ОК! Почему вы, мистер Монтегю, хотите опереться не на современность и не на будущее, а непременно на какие–то штучки в нашем прошлом, которые выглядят так паскудно, что вы даже боитесь их назвать своими именами? — Потому, — ответил он, — что идеологическую атаку можно отразить только с помощью сильной собственной идеологии. У меганезийцев есть сильная идеология. У китайцев тоже есть сильная идеология. А на современном Западе ее нет, и ее надо найти. — Допустим, — снова согласилась канадка, — но почему вы ищете в прошлом? — Жанна права! – поддержал Босуорт, — Любой дурак знает: современному оружию надо противопоставлять современное, а не допотопное, а то охнуть не успеешь, как из тебя сделают решето с вот такими дырками (спецагент свернул из пальцев колечко калибром примерно 45 миллиметров, показывая размер дырок). — С идеологией все наоборот, — возразил Монтегю, — она как вино, от времени становится только сильнее. Слово «традиция» звучит основательнее, чем слово «мечта». Жанна равнодушно пожала плечами. — Если даже и так – кто мешает придумать что–то новое и назвать словом «традиция»? — Но это же будет… Э… Обман. — Традиция – это всегда обман, — отрезала она, — Идеология тоже обман. Если вы решили мобилизовать общество путем тотального обмана, так, по крайней мере, не делайте вид, что вас заботит честность. Врать надо смело и нагло, как учил доктор Геббельс. — И вы согласны с Геббельсом? – спросил Второй советник. — Я согласна с фактами. Они говорят, что общество с легкостью верит в наглое вранье. Я не одобряю ложь, как метод управления, но раз вы этот метод выбрали, так будьте, хотя бы, последовательны. — В точку, — поддержал Босуорт, — Меганезийцы так и делают. Они придумали Гавайику, которой никогда не было, и Мауна Оро, защитника людей и проводника прогресса. Все работает. Геббельс, конечно, был фашист и сволочь, но уж точно не дурак. — Да что вы такое говорите! – возмутился Монтегю, — Нацизм осужден международным трибуналом как преступление против человечности! Псевдонаучные нацистские теории признаны позорной страницей в истории Европы… — Это потому, — перебил спецагент, — что мы, американцы, вместе с Дядей Джо, надрали Гитлеру задницу. Если бы не мы, то вся Европа до сих пор лизала бы нацистам сапоги, а нацистские теории изучались бы в европейских университетах, как самые научные. В Европе, у кого есть покровитель с дубинкой, тот и ученый. Это у них повелось еще со времен инквизиции. А у нас в Америке тот ученый, у кого результат. Фон Браун сделал ракету, которая летает, а Оппенгеймер — атомную бомбу, которая взрывается. И плевать, что первый был нацист, а второй — наоборот, еврей. Вы, Джентано собираетесь делать военную идеологию? ОК! Но делайте ее по науке. Я вот совершенно не против такой идеологии, по которой всю цивилизацию придумал Том Джефферсон. «Все люди созданы равными и наделены их Творцом неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми создаются правительства, черпающие законные полномочия из согласия управляемых». Умри – лучше не скажешь. А эти ваши греко–римляние — да пошли они на хрен… Второй советник изобразил на лице улыбку – она получилсь какой–то неуверенной. — Вы, конечно же, шутите, Гарри. — Черта с два, — брякнул Босуорт, — Вы подсказали отличную идею. Будьте уверены, я ей поделюсь с кем надо. Хватит уже европейцам задирать нос, а то мы припомним, как они хотели сделать нас своей вечной колонией, и как Римские Папы лизались с Гитлером, с Муссолини, а недавно – с аятоллой Наджаи, который назвал Америку адским отродьем. Когда у нас будет хорошая идеология, мы быстро отучим обоих старых маразматиков открывать пасть! И поставим на место охамевших арабов и кокаиновых латиносов. Мы, что, бедные родственники на планете? Между прочим, ваша ООН живет в нашем Нью–Йорке и, в основном, на наши деньги. Пора бы вбить это в башку вашему генеральному секретарю и шайке его болтливых холуев – чтоб не забывали, кто в доме хозяин! — Знаете, — сердито сказал Монтегю, — наш разговор, конечно, неофициальный, но… — Что — но? – поинтересовался Босуорт, — Хотите наябедничать? Пожалуйста! Девяносто процентов американцев думают то же самое, что я сейчас сказал! Эстер подмигнула ему и трижды хлопнула в ладоши. — Браво, Гарри! — Вы сейчас рассуждаете, как меганезиец, — проворчал Второй советник. — Нет, я рассуждаю, как американец. Меганезийцы хозяйничают в своей части океана, и черт с ними. С китайцами, конечно, сложнее, их такая прорва… Но, ничего. Если у нас будет хорошая идеология, мы им быстро объясним, за какую линию нельзя заступать… — Открытая сила решила больше проблем, чем любой другой фактор, — вставила Жанна. — Отлично сказано! – поддержал спецагент. — Это не я сказала, это Эд Ньюмер. — Он американец? — Да, он из Калифорнии — ответила она. — Я так и думал. Книга 5. Биомеханический гуманизм. ======================================= 84 – ЕСЛИ у человека мания преследования – ЭТО еще не значит, что за ним не гонятся. Дата/Время: 23 февраля 23 года Хартии. Место: Центральная Меганезия, остров Футуна, Kolia village, fare Carpini. ======================================= Люси опустила 80–кратный морской бинокль (несколько тяжеловатый для 11–летней девочки), демонстративно–тяжело вздохнула и объявила: — Это «Abrirador» Оскэ. Сейчас нашу принцессу выбросят за борт. — Что за черт? – поинтересовался Микеле Карпини, подходя к бордюру террасы. — Вот увидишь, па, — ответила Люси, — Он всегда так делает, когда утром опаздывает. — А почему я впервые об этом слышу? Вообще, что за обращение с женщиной? — Фи, тоже мне, женщина, — Люси изобразила пару волнообразных движений бедрами, выглядевших достаточно комично с учетом ее возраста и комплекции. — Детка, не выделывайся, а лучше принеси мне свежую зелень! – крикнула Чубби Хок. — Ага, Флер, значит, женщина, а я, значит, выделываюсь! — Вот что, детка… — в голосе капитана Хок появилась обманчивая мягкость, — …из того, что у тебя переходный возраст, еще не следует, что я должна повторять дважды. — Ладно, ма, — девочка еще раз вздохнула и, спускаясь по лестнице в сад, добавила, — па, возьми бинокль и посмотри. Это познавательно, как ты любишь говорить. Микеле Карпини покачал головой, взял бинокль и поймал в поле зрения снижающуюся флайку, похожую на гротескную бабочку с неподвижными, поднятыми под небольшим углом вверх, скругленными крыльями. В качестве тела у бабочки имелся прозрачный угловатый контейнер, позади которого сверкал радужный круг вращающихся лопастей пропеллера. В контейнере виднелись две еле втиснувшиеся туда человеческие фигурки. — По–моему, это одноместная машина, — поделился Микеле своим наблюдением. — Полутора–местная, — уточнила Чубби с кухни, — Я смотрела user–info. — Полтора человека не бывает, — возразил он. — Как видишь, милый, бывает. — Мало ли, что написал какой–то кретин. Кто делает эти летучие china–food boxes? — Маленькая семейная лавочка «Retiair» на Арораэ в Вест–Кирибати. И, кстати, они не кретины, а очень толковые ребята. Просто они ориентируются на low–budget consumer. — Тогда какого черта Оскэ ориентируется на эту фирму? — проворчал Микеле, — Флер же говорила, что он неплохо зарабатывает. Зачем летать на таком птеробастарде? — Простой экономический смысл, — ответила кэп Хок, — Мальчик self–employed engineer, для него, из–за массы коротких рабочих разъездов, качества машины ранжируются так: безопасность–скорость–дальность–вместимость–комфорт. За первые два он безусловно готов платить, за третье – неохотно, а за последние два вообще не хочет платить. И он берет самую безопасную и быструю машину с дальностью 1000 миль, которую может позволить себе в рамках своего бюджета. У«Retiair» слоган: «You pay only for need». — А откуда ты так хорошо про них знаешь? – подозрительно спросил Микеле, отложив бинокль (поскольку флайка была уже достаточно близко, чтобы наблюдать без оптики). — Они проходят по тематике Мпулу, — сказала она. — Y culo nudo! Ты хочешь сказать, что эта штука может долететь до Африки??? — Это довольно необычная история, милый. Если ты придешь на кухню, я расскажу… — Да, — ответил он, — но сначала я хочу убедиться, что с Флер все нормально. «Abrirador» (на молодежном сленге: «некто растопыривающийся»), коснулся воды и прокатился вдоль берега, снижая скорость. На ходу поднялась лобовая панель кабины. Пилот (креол, немного старше 20, неплохо сложенный, очень смуглый и с эпатажной прической в виде ежика пурпурного цвета) подсадил свою пассажирку, так, что она уперлась стопой ему в левое бедро. В момент, когда флайка проезжала в 20 метрах от пирса, пассажирка резко оттолкнулась ногой, вылетела за борт и плюхнулась в воду. Пилот тут же захлопнул панель, пропеллер набрал обороты и флайка, пробежав еще полсотни метров, снова взлетела и легла на курс Sought–West, к Вануа–Леву Фиджи. Флер, тем временем, в быстром темпе доплыла до пирса, выскочила из воды и бегом помчалась в дом, крича на ходу: — Aloha foa! Я не опоздала, правда? А завтрак уже готов? — Черт знает что! – проворчал Микеле, перемещаясь на кухню, — В наше время, когда молодой мужчина ухаживал за девушкой… — … То он сидел в приемной суда и матерился, а она таскала ему пирожки, — перебила Чубби и повернулась к Флер, — Не хватай со стола хлеб, а лучше, возьми–ка полотенце, вытрись и помоги мне с завтраком. Кстати, тебе и Оскэ приз за точность по времени. — Я ему передам! — ответила дочь, хватая с крючка полотенце и начиная вытираться. — Флер! Это же кухонное… О, Мауи и Пеле… Ладно, теперь уже все равно. — Мне тоже приз! — крикнула Люси, влетая на кухню с охапкой зелени и, слегка толкнув сестру в бок, поинтересовалась, — Ты хоть спала, или всю ночь торпеду полировала? — Тебе для школьного сочинения, или чисто для любопытства? – ехидно спросила Флер. — А чего ты сразу прикалываешься? – обиделась та и снова толкнула ее в бок. — Будешь пихаться – получишь по жопе, — предупредила старшая сестра. — Дети! – рявкнула Чубби, — ну–ка быстро прекратили бузить и занялись делом! Люси, зелень надо помыть. Флер, дай мне бекон и нарежь сыр, типа как для яичницы. Микеле покачал головой, закурил сигарету и напомнил. — Любовь моя, ты обещала историю о том, как эта палео–насекомое летает в Африку. — Это не насекомое, а классная растопырка! — обиженно возразила Флер, выкладывая на стол бекон и сыр, — Оскэ взял ее у Томо в зачет, за шеф–монтаж фаббер–конвейера. Она пилит 300 узлов, как нехер срать! Мы за полтора часа долетаем от Олосенга досюда! — Не ругайся за столом, — сказала кэп Хок, — и, кстати, вопрос задали мне, ты заметила? — Она все время ругается, — наябедничала Люси. — Щас врежу, — лаконично отреагировала Флер. — Да можете вы помолчать хоть минуту?! – воскликнул Микеле. После этих слов, за столом наступила относительная тишина. — Я не фанатик ретро, — начала Чубби (жутковатый десантный нож мелькал в ее руках с опасной скоростью, отрезая тонкие ломтики от куска бекона), — но перед ребятами из «Retiair» я снимаю шляпу… Черт, у меня же нет ни одной шляпы. Милый, подари мне шляпку, что–нибудь легкомысленное. Я буду в ней ходить с тобой в кабачок дядюшки Чжана, и он будет говорить, как она мне идет. Знаешь, как романтично? — Пока не знаю, — сказал Микеле, — но днем я ее куплю, а вечером мы проверим. — Я уже трепещу от счастья, — проинформировала капитан Хок, и продолжила, — Так вот, что сделали эти ребята. Они подружились по интернету со Штаубе, тем самым пилотом, который уработал 600 сарджайских десантников, открыв люки в аэробусе, а потом стал министром военной авиации в Шонаока. Этот Штаубе не очень приятный тип, но очень классный специалист, а его хобби – военная авиация стран Оси во II мировой войне. Он может рисовать их эскизы по памяти, как говорят. Для «Retiair» он нарисовал японский «Ohka», это мото–планер, его использовали камикадзе… — Ма, мы это в школе учили, я в курсе, — перебила Флер. — Ты учила, а Люси еще нет. И, кстати, раз ты такая активная, почисти три батата. Не делай такое обиженное лицо. Люси, дай мне кукурузное масло… Спасибо. Эти «Ohka» строились из теплого го… В смысле, из дешевой фанеры и алюминиевой фольги, или даже из картона и тряпки. Дешевле них — только бумажные самолетики, которые ты, Люси, складываешь, когда изображаешь, будто занимаешься домашним заданием… — Это помогает думать, — заявила младшая девочка, — Это древне–индийский способ… Чубби вздохнула и воткнула нож в разделочную доску. — Только не надо снова про йогу. По крайней мере, не занимайся этим перед едой и час после. Может, у древних индусов пузо было устроено иначе, чем у нас, но… Короче, ты меня поняла… Ребята назвали эту флайку «Vitiare» и сразу сделали несколько штук для ресторанной сети «Nami–Taki», доставка japan–food для рыбаков на траулеры. Хороший драйв: обед, прилетающий в бомбе–камикадзе. Это были ходовые испытания. В октябре они завершились, и Штаубе сразу заказал compact–fabric по производству этих флаек из целлулоида с мини–комбината Макасо–Мпулу. С ноября, в технополисе Удеди с ленты выходит по 6 планеров в час. Только успевай покупать движки и собирать машины. — А кто наладил всю эту систему? – поинтересовался Микеле. — Я же тебе говорю: эти ребята из «Ratiair». — И Оскэ! – вставила Флер, — Он работал у них шеф–инженером монтажа сначала тут, а потом в Африке. В этом Удэди он за две недели поднял хорошие деньги. Микеле Карпини почесал в затылке. — Хм… Красотка, по–моему, твой парень напрасно ездит в такие экстремальные места. — А что в этом Удеди экстремального? – удивилась она, — Там же наши геологи. — А геологов прикрывает штурм–корпус авиа–рейнджеров, раза в два больше, чем тут на Сомалама–Футуна, — добавила Чубби, — Ребята ничем особо не рисковали. — Ну, это радует. Ты сказала 6 планеров в час? Значит, в месяц… — У них там бардак, — перебила она, — Так что к Новому году они выпустили всего 5000 машин. Но по африканским меркам это серьезно. Когда на католическое рождество они вывели дюжину старых барж в озеро Ниика, подвесили к флайкам по тонне аммонала в носовых контейнерах, и устроили кино, фейерверк видели даже с танзанийского берега. По заказу Штаубе, 3000 этих флаек оборудовали дистанционным радиоуправлением, и Ндунти объявил по Net–TV, что намерен грохнуть таким камикадзе сарджайского эмира Тарика Аль–Аккана. Получилось весело. Ндунти — отморозок, от него можно ждать чего угодно, а Аль–Аккан – параноик, он все время боится покушения. У него имеется даже специальный слуга–жрунчик, чтобы пробовать еду – не отравлена ли. В общем, эти два психа нашли друг друга. Эмир пересра… В смысле, струсил, что теперь не пользуется даже своей яхтой за 150 миллионов долларов, с комплексом ПВО за 25 миллионов. Микеле закурил сигарету и поинтересовался: — А какая скорость и какая дальность у этого псевдо–японского раритета? — У базовой модели — 100 узлов, 500 миль, но она без БЧ… В смысле, без контейнера на носу. А у самой брутальной модели, с реактивным бустером, 500 узлов и 3000 миль. — Вот как? Я не специалист по военным играм, но, по–моему, против современной ПВО с такой летающей бомбой ничего не сделаешь. Дозвуковая ракета в наше время… Фи! — Ты чертовски прав, милый! – ответила Чубби, — Все военные эксперты говорили эмиру то же самое, но он же параноик. В общем, он покинул ряды яхтсменов. Но и это не все. Как–то, на границе Шонаока с Самбаей появилась небольшая банда. Ничего особенного, человек 20 на двух легких бронемашинах. Там это часто бывает. И парни Штаубе очень эффектно испытали «Vitiare» в деле: накрыли эту банду напалмом. Разумеется, сняли на видео – а как же. И отдали телевизионщикам. Ндунти опять выступил в том духе, что не скрыться эмиру даже на суше от карающей руки черного африканского правосудия. — А на суше у эмира нет ПВО? – спросил Микеле. — Что ты, милый. На суше у него вообще аут. Он покупает все новинки на военных авиа–выставках «MAX–international». У него есть даже «smart–missile» против гиперзвуковых низколетящих штурмовиков. Эти штурмовики появятся лет через 5, но средства для их уничтожения уже продаются, специально для таких параноиков. Но эмир Аль–Аккан на всякий случай перестал ездить по суше за пределы своей столицы. В основном сидит во дворце. Там у него есть противо–атомный бункер – примерно как подземка в Париже. А если ему позарез куда–то надо, то он летает на сверхзвуковом «Air–admin» c эскортом из двух истребителей, на высоте около 15000 метров. Коллеги по клубу нефтяных шейхов убедили его, что так высоко и так быстро фанерный камикадзе точно летать не может. — Он идиот? – предположила Флер, сдирая кожуру с очередного батата. — Не идиот, а параноик, — поправила Чубби, — У параноика может быть IQ до 140, так что путать его с идиотом, IQ у которого ниже 30, клинически–некорректно. Но не ты первая называешь его идиотом. Первым это сказал один юрист из ООН, когда Аккан послал на комиссию Совбеза проект всемирного запрета любых флаеров с силуэтом типа «Ohka». Микеле покачал головой и предположил. — Эксперта уволили? — А как же. За некорректные политические выпады и нарушение служебной этики. — Да. Назвать параноика идиотом – это очень неэтично… — Потом один франкфуртский юмористический журнал залепил статью: «Невероятные приключения идиота в Африке» и шарж: Ндунти — японский самурай с мечом, Штаубе — камикадзе в бомбе, между ними – унитаз, и откуда торчат ноги в арабских туфлях. — Редактора уволили? — Нет, журнал закрыли. За расистскую пропаганду и разжигание религиозной вражды. — Как сейчас говорят на Западе — свобода слова подразумевает ответственность за ее использование, — прокомментировал Микеле, — Любовь моя, а сколько стоит «Vitiare»? Базовая модель, я имею в виду. Без ракет, бомб, напалма и прочего тюнинга?. — Хочешь купить? – уточнила Чубби. — Если это дешево, то почему бы и нет? Мне нравится юмор в авиации. — Безумно дешево, — подтвердила она, — Люси, найди в интернет price–list «Retiair Fare Fabric» на флайки «Vitiare», и распечатай. — Угу… А мне можно будет на ней полетать? — Да, но только не за штурвалом, — сказала Чубби. Девочка, с картинным вздохом (означавшим возмущение таким недоверием), двинулась на второй этаж, в свою комнату. Микеле проводил ее взглядом и поинтересовался: — А эта парочка, Ндунти и Штаубе, чего они хотят получить с этой истории? — Кто – что, — ответила капитан Хок, — Штаубе, как я сказала, имеет долю в этой летучей фанере, а Ндунти, я полагаю, просто сообразил, что Аль–Аккан — трус, и развлекается в типично–бандитском стиле, опуская эмира ниже уровня канализации. — По–моему, это как–то слишком по–детски, тебе не кажется? — Да, это странно, — согласилась она, — меня это несколько беспокоит. Хотя, такие вещи уже бывали. Паранойя — профессиональное заболевание мелких оффи, так что… Ее рассуждение было прервано возгласом Люси, донесшимся со второго этажа. — Ма! По ходу, его ебнули! — Детка! – строго сказала Чубби, — Ты обещала не выражаться дома. Стоп! Кого ебнули? — Ну, этого эмира, который с бункером и сверхзвуковым эскортом. — De puta madre… Люси, иди сюда вместе с ноутбуком! Viti–viti! Laccadive–info 01:15 по Дели (20:15 по Гринвичу). «В 110 милях к западу от острова Бангарам, произошла крупная авиа–катастрофа. Эскорт эмира Сарджа, Тарика Аль–Аккана, направлявшийся из Сарджа в Джакарту, внезапно исчез с радаров. По словам офицера центральной радарной службы в Каваратти, все 4 самолета, (Air–admin–2020, UAWACS, и 2 F–35A), шли на высоте 15 км, со скоростью 900 узлов. Полет проходил нормально. В 01:09:04 возникли сильные радиопомехи на высоте 5 — 30 км, в районе движения эскорта. Через несколько секунд помехи исчезли, но сигнала от эскорта на радарах уже не было. Такое случается при взрыве самолета в воздухе, но тут исчезли сразу 4 самолета, и это сложно объяснить. Пилоты, следовавшие в радиусе 500 км от места катастрофы, наблюдали яркий метеоритный дождь, но это красивое природное явление, как известно, не представляет угрозы для самолетов. Спасательные работы в районе вероятного падения пропавших самолетов, начаты ВВС и ВМФ Индии». CNN, 00:20 (20:20 по Гринвичу) «Пресс–служба базы ВВС США в Джибути дала свои комментарии по поводу гибели эмира Тарика Аль–Аккана в катастрофе над Индийским океаном, западнее Лаккадивских островов. Сообщается, что на фото со спутника NASA хорошо видны четыре синхронные вспышки и гаснущие шлейфы, похожие на взрывы топлива при разрушении сверхзвуковых самолетов в нижней стратосфере. Нет никаких сомнений, что на фото наблюдается именно гибель эскорта. Причиной аварии мог быть террористический акт, если в самолетах были заложены радиоуправляемые мины». Al Jazeera, 2:25 (20:25 по Гринвичу) «Джакарта. Участники конференции Лиги Арабских Государств обсудят утром ситуацию, возникшую в связи с гибелью Тарика Аль–Аккана, эмира Сарджа. Эмир пал жертвой террористического нападения или авиаудара в районе Лаккадивских островов, когда направлялся в Джакарту для участия в конференции». Euro News, 20:30. «В 20:16 по Гринвичу, пресс–служба Чоро Ндунти, военного лидера непризнанного государства Шонаока (Африка, Южное Конго) распространила по ряду информационных каналов следующее заявление: «Аэрокосмические силы Народного Фронта Шонао провели успешную боевую операцию над Индийским океаном. Путем применения новейшего высоко–технологичного оружия, уничтожены 4 самолета ВВС эмирата Сарджа, и эмир Аккан – международный преступник, террорист, враг всего африканского народа и всего цивилизованного мира. Аэрокосмические силы Шонао достигли этого успеха в борьбе за мир, свободу и демократию на планете, благодаря поддержке всех людей доброй воли, при технической помощи наших союзников. Наши вооруженные силы готовы покарать любой агрессивный, антидемократический режим, где бы он не находился, и выполнить миссию, возложенную на нас мировой историей». Это заявление вызвало острую и неоднозначную реакцию в мировом сообществе, и…». — Сука, блядь, говно! – воскликнула капитан Хок, и грубо выругалась. — Кажется, — спокойно сказал Микеле, — я начинаю понимать, почему наших детей так трудно отучить от ненормативной лексики. Боюсь, что школа тут не при чем… — А что случилось–то? — меланхолично спросила Флер, дочищая последний батат, — Ну, грохнули еще кого–то. Я каждый день такое читаю. Знаешь, ма, нам на практической биологии говорили, что нельзя сильно нервничать из–за работы. Баланс эмоций… — Спасибо, милая, это очень ценное замечание, и очень своевременное. Ты очень мне помогла, но ты поможешь еще больше, если доделаешь завтрак и всех накормишь. — А ты куда? – поинтересовалась Люси. — Надо, детка, — коротко ответила Чубби. — К ужину–то вернешься? – спросил Микеле. — Постараюсь. — Постарайся. И пусть тебя накормят там, куда ты едешь. Если я узнаю, что это не было сделано, то пожалуюсь в суд, и твоего начальника наконец–то возьмут за жабры. — Да при чем тут Райвен? – возмутилась она, — Это совсем другие люди! — … И веди себя аккуратнее за штурвалом, любовь моя. Торопливость, знаешь ли… — Что бы я делала без твоих советов, — вздохнула она, — короче так, ребята. Я вас люблю. Вернусь как только, так сразу. Если что – позвоню. Не скучайте. … ======================================= 85 – ТАК ВОТ ТЫ КАКОЙ, гавайский дельфин, Сказал турист, собираясь погладить белую акулу. Дата/Время: 23 февраля 23 года Хартии. Место: Меганезия, округ Вест–Кирибати, Атолл Арораэ, моту Рорети, Retiair fare fabric. ======================================= Арораэ, самый южный атолл в архипелаге Гилберт, лежит в 600 милях к северо–западу от острова Футуна. «Subjet» покрывает это расстояние менее, чем за полтора часа. В таком полете, пилот обычно слушает радио и не напрягается, но здесь был не тот случай. За это время капитан Хок должна была сделать множество звонков и получить от них быстрые результаты. Первым абонентом стал президент Ндунти. — Aloha, Чоро… Да, знаю. А ты знаешь такое правило хорошего тона: если ты считаешь кого–то союзником, то этот кто–то узнает новости от тебя, а не из интернет… Да, именно так. Теперь дальше. Ты увлекаешься историей войн?.. Оттуда. У меня свои источники… Ты читал, что самое главное для полководца — правильно определить финиш военной кампании? Те, кто это не умел… Именно так. Кстати, у тебя элитная армейская группа называется легионерами. В Древнем Риме был обычай: отличившихся легионеров после военной кампании отпускают в свой бизнес… Нет, я говорю о конкретном человеке. У него есть семья, и он по ней очень скучает… Нет, Чоро, это надо делать сразу. Сразу, значит встать и сделать… Не беспокойся, этот пост не останется вакантным. … Да, наш человек. Тебя это не устраивает?.. Нет проблем. Ты спросил – я ответила. Aloha oe. Чубби, тряхнула головой, будто сбрасывая что–то липкое, и набрала следующий номер. — Hello, Герхард. Узнали, я надеюсь?.. Ничего такого. Просто семейный обед и я уверена, что вам захочется там быть… В вашей. Вы не забыли, что у вас семья? Вот и хорошо. Не опаздывайте, а то все остынет… Что значит, какого числа? Сегодня, разумеется… Это не проблема, вы успеете. Чоро поможет вам добраться до Удеди, а там наш лейтенант будет в курсе… С Чоро я только что говорила, все ОК… Да, внезапно, но другого случая у вас не будет…Вообще не будет… Об этом поговорим за обедом… Да, я тоже буду. Chao. После этого разговора, ее мобайл запищал уже сам. Ну, вот. Начальство проснулось… — Да, Райвен… Знаю… Уже делаю… В общем, под контролем… Нет, не надо, это я уже решила… Так, по товарищески. Встретила полное понимание… Пока не знаю… Нет, не спрашивала. Все равно он всегда врет… Второй тоже всегда врет… Да, я буду в этой лавке через 50 минут… От Арораэ до Нукуфетау 300 миль. Но это еще не значит… Да, Разумеется, я проверю… Только одно: новый министр… Райвен, мне пришлось ему это пообещать… Больше никаких проблем… Как прикроешь?.. Ооо! Райвен, ты настоящий друг. Если мне не будут давить на мозг, я все сделаю нормально… ОК. Aloha hoa roa! Еще десяток таких же коротких разговоров она успела провести перед тем, как зашла на посадку, приводнилась в северной части вытянутой лагуны Арораэ у внутреннего берега моту Рорети, и подрулила к пирсу «Retiair fare fabric». Найти его было проще простого: над пирсом висел большой оранжевый воздушный шар в виде злополучной «Ohka» с надписью, разумеется «Vitiare–kamikaze». На самом пирсе был растянут транспарант с прайс–листом, а ближе к берегу покачивалась на едва заметной волне «Vitiare» базовой модели. В кабине уже сидел покупатель, а рядом, по колено в воде суетились парень и девчонка в оранжевых килтах с зеленым силуэтом «Ohka». Чубби решила не портить людям коммерцию и, закурив сигарету, пронаблюдала всю процедуру сделки. В общем, ничего такого. Покупатель рассчитался, ударил с продавцами по рукам, прокатился на своем приобретении метров сто по поверхности лагуны и, оторвавшись от воды, ушел куда–то на восток, вероятно – к островам Феникс. Парочка выбралась из воды на пирс и направилась к Чубби, приветливо улыбаясь. — Aloha! – сказал парень, — Лаго и (он слегка хлопнул напарницу по плечу) Рали. Фирма Ретиэйр. Хотите посмотреть все наши штучки, или только новинки, или вы уже что–то себе выбрали? Если вы не знаете, что ответить на этот вопрос – то мы нальем вам какао. То есть, какао мы все равно вам нальем, просто оно помогает думать, и вообще полезно. Так говорит наука. А еще мы можем показать вам видео со всеми нашими флайками. — Я знакома с некоторыми вашими моделями, — сообщила Чубби, — hoakane моей старшей дочки использует «Abrirador». В общем, неплохая машина, хотя… — … С бюджетным уровнем комфорта, я согласен, — подсказал Лаго улыбнулся, — Но мы можем собрать вам аналогичную машину с более емким салоном. Это не проблема. Все зависит от того, что бы вы сами хотели от своей флайки. Транспорт — это друг канака… — Согласна, — перебила она, — Но сейчас меня интересуют ваши последние новинки. — Тогда «Vitiare», — сказал он, — На рынке с ноября прошлого года. Широкий модельный ряд, практически на любой вкус. Эта машина сделана на базе планера легкого морского штурмовика. У нее хорошая история. Вы можете посмотреть отзывы пользователей. — Мы считаем, что «Vitiare» это самая простая и надежная модель за 3/4 века, — добавила Рали, — Ее планер проверен в жестких условиях: под управлением пилотов с недельной летной подготовкой в боевых действиях на нашем океане и в южной Африке. — Разумеется, ваша флайка гораздо круче, — продолжил мальчишка, — Классная штука, и пилот вы классный. Но иногда хочется летать на чем–нибудь простом, не напрягаясь. А если у вас есть дети–подростки, то на «Vitiare» они легко научатся пилотировать. — Вы можете сделать пробный полет над лагуной, — заключила девчонка, — прямо сейчас. Или мы можем показать производство и ответить на все ваши вопросы. Не хотелось портить настроение этим симпатичным ребятам, но… Сами виноваты. — Начнем с вопросов, — сказала она, демонстрируя служебный ID, — Капитан Чубби Хок, военная разведка. По Хартии, вы можете отказаться отвечать, и тогда мы продолжим беседу при участии сотрудников полиции. — Упс, — сказал Лаго, почесав в затылке, — А в чем дело–то? — Это понятно, — фыркнула Рали, — Наш клиент обнулил эмира Сарджа. — Но не на нашей же флайке, — возразил парень. — Она–то откуда знает, на чьей, — заметила девчонка, кивнув в сторону Чубби. — А на чьей? – спросила та. Лаго пожал плечами. — Хрен его знает. По ходу, купил где–то истребитель. Вы какао будете, сен капитан? — Нальете — буду. А одну флайку я куплю. Мой faakane такую хотел. Базовую модель. — Классно! – сказала Рали, — пошли, сен капитан. Под навесом удобнее разговаривать. Навес на пирсе это самое удобное место для таких переговоров. Тут не слишком жарко, ветерок обдувает, море плещет. Опять же, какао, и еще бутерброды… Чубби вспомнила наставление Микеле по поводу питания и невольно улыбнулась… Но – к делу. — Ребята, а где ваш остальной состав? Дики и Томо, если я не ошибаюсь. — Так они на производстве, вон там, — Лаго махнул рукой в сторону ангара, — Позвать? — Потом, — сказала она, — Скажите, как вы познакомились с Герхардом Штаубе? — Обыкновенно. Мы дали invito по i–net, что хотели бы взять в семью парня–профи. Герх откликнулся. Кстати, зачетно получилось. За эту зиму мы подняли хорошие деньги. — Просто, вот так, сам взял и откликнулся? – уточнила Чубби. Она ни на миг не верила в то, что Штаубе сам решил вписаться в punalua по брачному объявлению в интернете. — А что такого? — удивилась Рали, — У Герха была большая семья в Аравии, а эта сволочь, Аккан, их всех убил. Как канаку жить, если он привык в семье? Стал искать новую. — По ходу, было ясно, что он пока не приедет, — добавил Лаго. — Пока — что? – переспросила Чубби. — Пока не обнулит Аккана, — пояснил тот, — Любой правильный канак это бы сделал. — Не любой бы смог, — заметила Рали, — Но Герх — лучший пилот Европы. Аккан против него — говно полное. Я сразу сказала: Герх по–любому его грохнет. Теперь, я думаю, он скоро приедет. У шонао прикольно, но что там правильному канаку делать? Моря нет… Чубби задумчиво почесала подбородок и закурила вторую сигарету. Принять Штаубе за канака (да еще правильного) мог, на ее взгляд, только тот, кто никогда не видел канаков, или тот, кто злоупотребляет марихуаной. Парадокс был в том, что поступки Штаубе (в интерпретации Рали) выглядели совершенно по–канакски. Так Рали предсказала скорый приезд Штаубе исходя из того, что он – правильный канак (и не ошиблась — уже к обеду он будет здесь – если не случиться ничего неожиданного). Полнейшее зазеркалье… — Ребята, вы знали, что Штаубе использует вас, как отвлекающий маневр? В смысле, не вас самих, а флайки–камикадзе, которые он предложил делать. — Это и селедке было ясно, — ответил Лаго, — А как толково придумано! Он и этого урода обвел вокруг буя, и хорошие деньги сделал, и PR. Знаете, сколько мы сегодня получили предложений о кооперации? Штук двадцать. Есть кое–что и от вполне серьезных фирм. Приедет Герх – вот мы развернемся! Красота! — Да, — согласилась она, — Лихо задумано. Скажите, а имя Наллэ Шуанг вам знакомо? — А то ж! – воскликнула Рали, — Это народный герой Нукуфетау! Он пока на каторге, но уже в будущем году выйдет. Вот, там устроят встречу! В прошлом году он приезжал на пару недель, чисто по каторжным работам, но мы прохлопали. — Значит, лично вы не знакомы? – уточнила Чубби. — Мы – нет. А Герх – не знаю. Наллэ сидит в Мпулу, а до Шонаока там рукой подать. Со стороны огромного арочного ангара раздался сначала пронзительный свист, а затем возмущенный визг: «Проглоты! Мы пашем, а вы уже жрете! Позор джунглям!». После этого анонса две темные фигурки, покрытые мелкими капельками воды (видимо, они только что отмывались под душем), резво направились к пирсу. — Мы не просто жрем! – крикнул Лаго, — У нас, по ходу, тетя — капитан INDEMI. — Ух ты! Ни хрена себе! – хором откликнулись Томо и Дики (разумеется, это были они, кто же еще), и ускорили шаг. Минута — и вся fare–fabric (кроме Штаубе) была в сборе. Чубби подождала, пока все рассядутся, и продолжила опрос. — А сейчас, девочки и мальчики, я прошу вас вспомнить, во всех подробностях, с чего началось ваше знакомство с Герхардом Штаубе. Поверьте, это очень важно. — Дело было так, — сказал Томо, — Я катался к маме, на Тамароа, это соседний motu. Отвез обоих киндеров, потом мы поболтали про жизнь, потом мы с маминым faakane немного выпили, короче, я поздно вернулся. Эти (он кивнул в сторону троих компаньонов) уже дрыхли. Ну, и я лег спать, потому что уже реально была ночь. Только уснул – динь–динь. Вызов. Я поднял веки. Протер окуляры. Включил ноут. Там такая бойкая девчонка–афро. Типа ля–ля, мы тут в Африке, нашли ваше invito, и посмотрите кто у нас есть. Я смотрю: там Штаубе, которого показывали по TV. Я, понятно, поднял всех на уши, и мы начали знакомиться. Типа, вот… А что случилось? — Это из–за того исламиста, которого Штаубе сегодня грохнул, — пояснила ему Рали. — Ну, понятно, — он кивнул, — А при чем тут наше знакомство? Если вы про то, знали мы или нет, что Герх его грохнет, то пишите: да. По ходу, это все знали, кто смотрит TV. — Это меня не волнует, — сказала Чубби, — Но Штаубе летит сюда, и мне надо выполнить формальности. Потом его иммиграцией займется локальный судья. Он запросит в базе файл на Штаубе. Если там ничего толком не будет, то я получу по башке. Ясно? — Ясно, — подтвердила Дики, — Таблички должны быть заполнены… Эй, сен капитан, вы сказали, он летит сюда? А когда? — Когда–когда, — проворчала Чубби, — Вот сейчас. Подождите, я скажу точно. Она достала мобайл и связалась с команданте группы физзащиты геологической базы Удеди. Тот сообщил, что Штаубе уже здесь и вылетит, как только служебный «Bolide» подготовят к старту. Сказав всем, что Штаубе будет к обеду, Чубби вернулась к опросу. — Итак, для файла. Кто присутствовал при вашем знакомстве? — Та девчонка, — сказал Томо, — Я же сказал. — А имя у нее есть? — Ее зовут Пума, она с Пелелиу. — Как это мило! Я ее знаю. Ее faakane, бывший сержант, Рон Батчер, был у меня в отряде быстрого реагирования, потом встретил Пуму и ушел на гражданку. Такие дела. — Класс! – воскликнул Лаго, — Бывают же совпадения! — Жизнь полна неожиданностей, — согласилась Чубби, — Я как раз на днях подумала: а как там Рон и Пума. Что–то давно их не слышно. Представляете? — А давайте я им сейчас позвоню? – предложила Дики, — Вдруг они не заняты и заскочат. Они недавно нашли дешевый KIT–набор для самого простого спейс–скутера. До Парижа не долетишь, но на 2000 миль он прыгает, и они теперь зверски мобильные ребята. — Звони! – поддержала Рали. — Скажите, что я буду страшно рада их видеть, — добавила Чубби, — Скажите, что у меня для них столько всего интересного. Они такого даже вообразить себе не могут. А я пока посмотрю новости. Не возражаете, если я расположусь в уголке, с ноутом. — Нет проблем, кэп, — веско заявил Томо, — друзья Рона и Пумы — наши друзья. … Inter–Avia. «Получено предварительное заключение экспертов об атаке, уничтожившей самолеты ВВС Сарджа у Лаккадивских островов. Анализ информации со спутников и радарных систем и изучение фрагментов, собранных с поверхности океана, позволяют предполагать, что атака развивались так: когда 4 самолета ВВС Сарджа легли на курс East–South–East, на Джакарту, из зоны между мысом Гиргир и островом Вокео (северное Папуа), стартовало звено легких суборбитальных дронов. На курсе West–Nord–West, т.е. двигаясь встречно к авиагруппе, они вышли на баллистическую траекторию с апогеем 1000 км. На нисходящей ветви траектории, от них отделились контейнеры с мелкими стальными сферами (дробью). Несколько миллионов дробинок вошли в стратосферу со скоростью 7 км в секунду, рассеялись в радиусе мили и на высоте 15 км, встретились с самолетами. Это привело к разрушению машин и взрывам топлива. Суборбитальные аппараты–носители выполнили торможение, приземлились на одном из Лаккадивских островов и были вывезены неизвестными лицами. Вероятно, данные аппараты весят до центнера и в разобранном виде не привлекают внимания полиции и спецслужб». Отметив, насколько, черт возьми, верно последнее замечание, Чубби стала наблюдать за обслуживанием следующего клиента, который приобретал 5 «Vitiare» в «классической» конфигурации (с носовым контейнером). На всякий случай, она подошла к клиенту и пообщалась. Тот был офицером морского патруля, а флайки брал для противопожарной группы. Оказалось, это отличное средство доставки бомб – генераторов углекислотной пены. Такие дела. Потом нарисовался еще один клиент, который тоже брал «классику». Он был фермером и контейнер ставил для распыления чего–то агрохимического. Пожав плечами (что тут скажешь?) капитан Хок отправилась читать новости дальше. Теперь ей все было более–менее понятно, и она ограничилась ознакомлением с анонсами. = Тегеранский аятолла Муртаза Таги–Касим объявил фетву об отношении мусульман к странам — вероятным союзникам шонаокского диктатора Ндунти, чья авиация сегодня ночью расстреляла в воздухе самолет с эмиром Тариком Аль–Акканом. Список стран, названных в фетве «врагами ислама», включает Мадагаскар, Меганезию, Папуа, ряд автономных африканских территорий и индийский доминион Лакшадвип (Лаккадивы). = Секретарь Совета мусульман Индонезии, комментируя фетву аятоллы Таги–Касима, указал, что это – личное мнение аятоллы. Оно не повлияет на добрососедские связи с соседними странами — Меганезией и Папуа, и на отношение к западным туристам. = Йемен вновь потребовал вывода китайского контингента с островов Сокотра. = Африканский Союз предложил силой разоружить Транс–Экваториальную Африку. = Госсовет КНР заявил о своей поддержке Социалистийческой Республики Сокотра и предостерег от любых попыток аннексии этих островов Йеменом. Он также предложил Африканскому Союзу воздержаться от поспешных и опасных действий. Госсовет снова опроверг слухи о том, что сейсмические толчки в африканских горах Итумбо вызваны ядерными взрывами, производимыми китайской горнорудной корпорацией «Teisin». = Госсекретарь США заявил о том, что сила в Транс–Экваториальной Африке не должна применяться без учета мнения США. «Иначе, — сказал он, — мы примем адекватные меры для защиты базы ВВС США в Гамо и военно–технического контингента в Тейжери». = Президент Индии заявил: любая террористическая атака на Лаккадивский доминион будет считаться военной агрессией против Индии, с соответствующим последствиями. = Мадагаскар, Меганезия и Папуа согласовали протокол о совместном развитии легкой спутниковой и суборбитальной техники. Как пояснили стороны, это сделано сегодня в знак готовности противостоять любым попыткам давления со стороны тех, кто хочет помешать независимым космическим программам молодых развивающихся стран. = Премьер–министр Папуа назвал «наглым шантажом» попытку связать космическую программу его страны с ситуацией вокруг гибели эмира Сарджа в авиакатастрофе. = Верховный суд Меганезии приказал вооруженным силам взять под неограниченную защиту объекты космической программы в Папуа. Эксперты считают, что такой приказ разрешает штабу ВВС применять любое, в т.ч. ядерное оружие по своему усмотрению. = В Гамбурге, Мюнхене и Франкфурте произошли столкновения между мусульманами, которые требуют жестких мер против агрессивного центрально–африканского режима Ндунти–Штаубе и ультра–националистами — сторонниками т.н. «Доктрины Штаубе». … Прочитав последнюю фразу, Чубби саркастически хмыкнула. Теперь ей стало понятно, почему Ндунти с такой легкостью согласился расстаться со своим министром ВВС. Не предложи Чубби переправить Штаубе в Меганезию, Ндунти переправил бы слишком популярного авиатора в места, значительно более отдаленные… Кстати, вот и авиатор. «Craft–bolide» возник, как зеленая точка посреди безоблачного неба. Эта точка стала стремительно расти. Раздался вибрирующий гул – неустранимый звук, вызываемый торможением от гиперзвуковой до нормальной, человеческой скорости. Треугольный самолетик заложил широкий вираж над лагуной, почти остановился над водой, мягко шлепнулся в ста метрах от пирса и проскользил до него со скоростью гребной лодки. Бесшумно сдвинулся фонарь кабины, пилот легко выскочил на бамбуковый настил и помог вылезти заметно развинченному Штаубе. Когда Чубби подошла к ним, пилот протянул ей стандартный бланк и авторучку. Бюрократия. Спецпассажир доставлен спецтранспортом на спецобъект. Затем «Болид» воспроизвел все свои предыдущие действия в обратной последовательности и превратился в исчезающую точку в небе. — Охереннно! – в мечтательном восторге произнесла подошедшая Рали, а затем, без предупреждения, бросилась на шею еще ничего не соображающему Штаубе, — Герх! Классно, что ты приехал! Foa! Haere mai! Viti–viti! — Ya! –закричали остальные трое, пробегая по пирсу, как стадо маленьких носорогов. Чубби предусмотрительно отошла в сторону (не из чувства такта, а чтобы не улететь в воду от случайного толчка какого–нибудь юного, но увесистого организма). Заодно, она отодвинула подальше от веселящейся публики багаж Штаубе (рюкзак и чемоданчик), решив, что плавать в воде этим вещам совсем не обязательно. Пусть лучше тут постоят. По общему впечатлению Чубби Хок, работа министром ВВС при Чоро Ндунти пошла эксперт–пилоту на пользу. Рыхлость и безвольность, выражавшиеся в опущенных вниз уголках рта, в манере сутулиться и в каком–то обреченном выражении глаз – эти черты, которые бросались в глаза при первой встрече у подножия горы Нгве – исчезли. Штаубе научился ходить выпрямившись и развернув плечи. Его мягкий округлый подбородок приобрел некоторую наполеоновскую выпуклость. Да и вообще, в облике экс–министра появилось легкое сходство с великим корсиканцем (который тоже воевал в Африке — правда, будучи в то время на 10 лет моложе, чем Штаубе)… — Hei foa! — громко сказала капитан Хок, — Дайте мне герра Штаубе на четверть часа. Я за него расписывалась и мне надо заполнить на него файл. Потом можете делать с ним все, что угодно… В пределах норм сексуального гуманизма, разумеется. — Ладно, — согласился Томо, — но вы его не обижайте, сен капитан. — А что такое сексуальный гуманизм? – полюбопытствовала Дики. — Это интуитивное понятие, — авторитетно ответила Чубби, — сен Штаубе, нам следует выполнить некоторые формальности, пока тут не началось hauoli. — Что, простите? – переспросил он. — Hauoli – это праздник, — пояснила капитан, — Присаживайтесь, поговорим. Экс–министр уселся напротив нее, подперев руками наполеоновский подбородок. — У меня будут серьезные проблемы из–за этой истории с Акканом, не так ли? — У вас они уже есть, — поправила она, — И не только у вас, вот что самое неприятное. Кто придумал устроить IV Рейх в стране шонао? Мне нужны имена, роли и планы. Я должна знать, что там дальше в программе вашего шоу. Что вы на меня смотрите глазами юного Микки–Мауса? Не тяните селедку за хвост. Первое имя я назову сама. Рон Батчер. О чем вы с ним говорили в день вашего первого виртуального турне по атоллу Арораэ? — О разном, — ответил Штаубе, — О культуре. О семье. О сексе. О традициях. — Об эмире Аль–Аккане вы тоже говорили? Он пожал плечами. — В тот день сообщили, что он убил моих жен и детей. Как вы думаете, что я чувствовал? — Думаю, что ничего. Вам было плевать и на жен, и на детей. Я права или нет? — Трудно сказать, — он снова пожал плечами, — Я был потерян. Я не понимал, как мне жить дальше. Я даже не знал, буду ли я жив завтра, или через час. Чоро Ндунти – это довольно специфический человек. Его окружение – это тоже своеобразные люди. Мне необходимо было как–то к этому адаптироваться. Инстинкт самосохранения… — Вы об этом говорили с Батчером? – перебила Чубби. — Нет. Я просто объясняю, что творилось у меня в голове. — А я спросила не про вашу голову, а про Аль–Аккана. Что о нем говорилось? — Ну… Было высказано предположение, что я захочу его убить. Своего рода вендетта. Чубби закурила сигарету и поучительным тоном сообщила. — Предположения сами собой не высказываются. Их высказывает кто–то. Имя? Быстро! — Да это все говорили! – воскликнул он, — Все, кто там был, понимаете? Там, в Шонаока, это для всех было чем–то само собой разумеющимся! Если бы я сказал, что не хочу его убивать, меня бы просто не поняли. Меня бы считали дерьмом, а мне предстояло жить среди этих людей. У меня не было выбора, и я согласился, что хочу убить Аль–Аккана. — Блеск! — констатировала она, — А, поскольку люди там очень конкретные, то речь сразу зашла о том, как это сделать. Кто автор плана? — Ну… Вообще–то мы все вместе думали на эту тему. Мысль использовать тайный страх Аккана перед авиаударом, возникла у всех одновременно. Вопрос был только в том, как вытащить этот страх наружу, а дальше, эмир сам себя подставит под выстрел. — Под выстрел из космического дробовика, — уточнила она, — Кто предложил применить суборбитальный дрон? Кто конкретно? Я не поверю, если вы скажете, что все сразу. — Ндунти, — ответил Штаубе, — Он увидел спейс–скутер и сразу загорелся этой идеей. — Ах, Ндунти. Он, наверное, большой специалист в этом вопросе, если придумал, как использовать маленькую космическую баллисту для уничтожения самолетов! Надо же, какой талант: всего три класса образования – и такие научно–технические успехи! — Фрау Хок, вы не обидитесь, если я скажу, что вы слабо знакомы с вопросом? — Вы уже сказали, — заметила она, — Продолжайте. — Ндунти не надо было ничего придумывать, — пояснил он, — Все описано в его любимых книжках по истории войн. Так в 1961 в СССР была испытана первая ракетная баллиста–дробовик. А в 2001 дробью из такой баллисты был по ошибке уничтожен гражданский лайнер Ту–154, рейс Тель–Авив — Новороссийск. Этот случай подробно разобран в моей статье: «Расследование авиа–катастроф, вызванных эксцессами военных тестов». — Познавательно, — согласилась Чубби, — Но где Ндунти взял такую баллисту? Штаубе пожал плечами, извлек из кармана шорт табакерку и листок бумаги, и принялся неторопливо сворачивать самокрутку. — Не знаю, фрау Хок. Скорее всего, купил где–нибудь. Ндунти хорошо знаком со многими крупными поставщиками нелегального оружия. Для него это не проблема. — Да, это была бы неплохая версия, — согласилась она, — Но только если бы такое оружие уже существовало. Но тут, как считают эксперты, мы имеем дело с первым образцом. А что это вы перешли на такую ручную технологию курения? — Это успокаивает нервы, — ответил Штаубе, — И видишь, что куришь. А сигареты сейчас часто набивают всякой дрянью вместо нормального табака. — А кто вас навел на такую мысль? – спросила Чубби. — Один интересный человек, который курит тот же табак, что и я. «Оngo–Willem Plant». Между прочим, этот сорт порекомендовали мне вы. Действительно, хороший. — Хороший, — подтвердила она, — А интересного человека зовут Наллэ Шуанг, не так ли? — Да. Вы его тоже знаете, фрау Хок? — Еще бы. А что он вам еще порекомендовал? — Много всего, — Штаубе пожал плечами, — Иногда, он дает прекрасные советы. — А еще он заказывает ракеты у своих родичей на Нукуфетау и договаривается, чтобы в Папуа нашли стартовую площадку для этих ракет. Верно? — Понятия не имею, — Штаубе развел руками, — Возможно, он ведет дела с Ндунти, но об этом лучше спросить у кого–нибудь из них. — Непременно спрошу, — соврала она, зная, что не будет этого делать. Бессмысленно. И Ндунти, и Шуанг, не сговариваясь, ответят, что общались только на предмет самогона, табака и прочей агробиологии. И хозяин кабака где–нибудь в Мпондо, подтвердит, что именно об этом они всегда и говорили, а больше ни о чем. Типа, сам все слышал… От этих размышлений ее отвлек нарастающий, немного звенящий шелест: характерный звук пропеллера ультралегкой флайки с электродвижком. Чубби повернула голову, и… Так вот ты какой, гавайский дельфин (сказал техасский турист на пляже Ваикики перед тем, как погладить белую акулу). Гондола, похожая на мыльный пузырь. Сверху крыло типа «cowboy hat». На крыле электро–движок с пропеллером и блок ракетного бустера. Самая простая конструкция из всех, что когда–либо выносили людей за пределы земной атмосферы… Или не людей, а что–нибудь другое. Если бы капитан Хок не прочитала экспертное заключение в «Inter–Avia», то она в жизни бы не заподозрила эту смешную флайку в чем–то криминальном. — Ладно, мистер Штаубе. Вопросов пока больше нет. Maeva oe i Meganezia. Welcome. — Спасибо, фрау Хок. Извините, если обманул ваши ожидания. — Aita pe–a, — ответила она и направилась к пирсу, куда уже подруливал спейс–скутер. Неприятно, если встреча с друзьями происходит по такому хреновому поводу. Все трое старались как–то оттянуть неизбежное объяснение. Рон и Чубби, по армейски, стукнули кулаком об кулак, и коротко обнялись. Пума, со своей диковатой непосредственностью, схватила Чубби в охапку и, с легкостью, приподняла над настилом. — Аккуратнее! Ребра сломаешь! — Я не сильно, — возразила та, — просто давно тебя не видела. Немного скучала. Через несколько секунд на пирсе вновь возникла толчея в жанре местного комитета по встрече. Чубби слегка посторонилась, чтобы не мешать, и спросила: — Рон, можно посмотреть поближе этот скутер? — Ну, да. Сейчас мы его все равно вытащим на берег. Хочешь такой же? Очень дешево. — А похороны включены в цену? Резерв–сержант улыбнулся и пожал плечами: — Мы же летаем. А дешево потому, что из Папуа. — Знаешь производителя? – спросила она. — Знаю. Нормальные ребята. Работают аккуратно. — Давай я, все–таки, посмотрю на эту штуку как следует. Пока аборигены шумно и весело готовили праздничный обед, капитан Хок внимательно исследовала спейс–скутер. Рон, довольно быстро поняв, что интересует ее больше всего, подошел, похлопал ее по плечу и спокойно сказал. — Не парься, я тебе сам расскажу. Вся ходовая часть и все узлы управления — на крыле. У пилотируемой конфигурации пульт выведен в кабину, а у беспилотной, вместо кабины — грузовой контейнер, который легко может отсоединяться в полете. Ты это хотела знать? — И это – тоже. Чья идея, сержант? — Идея чего? – спросил он. — Идея, как зачистить Аль–Аккана, — уточнила Чубби. — Тебе, капитан, как отвечать? Для протокола, или по жизни? — Сначала – для протокола. — Тогда Ндунти, разумеется. — Понятно. А по жизни? — А по жизни — моя. — Не верю, — сказала она, — Ты толковый парень, но ты не сам сделал эти машинки. — Ты спросила, чья идея зачистки, — напомнил Рон, — Чьи машинки, это другой вопрос. — И чьи машинки? – спросила она. — Их производит фирма «Hikomo», Нукуфетау по программе «Papua Air–Space Agency». Это и по жизни, и для протокола. Чтобы ты не парилась, докладываю сразу: директор фирмы — Ематуа Тетиэво, он старший faakane семьи Шуанг. — Что–то такое я и предполагала. «Hikomo» — это фирма, которая делает велосипеды? — Велосипеды и флайпеды, — уточнил Рон, — Human–powered transport. В т.ч. летающий. — Угу, — мрачно сказала Чубби, — В т.ч. педальные баллистические ракеты. — Это гражданский спейс–скутер, — возразил он, — Видишь, мы же на нем летаем. — Не греби мне мозги, ладно? На хрена тут сбрасываемый контейнер? Если ты скажешь, что для доставки china–food, то я заеду тебе в наглую морду! — Мне вообще замолчать, сен капитан? Чубби вздохнула, уселась на песок рядом с криминализованным продуктом папуасской космической программы и закурила сигарету. — Ты давно дружишь с Шуангом? – спросила она. — Мы дружим семьями, — уточнил он, — Наллэ, Эстер, я и Пума. Уже два года. — И что? Вы решили вчетвером поехать в Антарктиду, к белым медведям? Лет на десять. Хорошая кампания. У Наллэ есть опыт, но я и не знала, что ему там так понравилось. — Во–первых, — сказал Рон, — в Антарктиде нет белых медведей. Они только в Арктике. — Aita pe–a, — ответила она, — Можно завезти. Вдруг приживутся? А что во–вторых? — А во–вторых, что ты нам предъявишь? — Авиа–терроризм и провокация войны. Верная десятка. Спроси у Шуанга, он знает. — Ты что, кэп? Между Сарджа и Шонаока идет война. Меганезия открыто поддерживает вторую сторону. В Шонаока есть наши военные инструкторы. Меганезийские фирмы, в частности, «Retiair», открыто поставляют туда боевую технику. Ндунти сто раз заявлял, что раздолбает Аккана, Аккан сто раз заявлял, что раздолбает Ндунти. Ндунти оказался проворнее. Чисто как в кино про ковбоев. При чем тут какие–то Шуанги и Батчеры? — Гладко гонишь, — проворчала она, — Еще скажи, что «Papua Air–Space Agency» продало Ндунти спейс–скутеры в боевой конфигурации, а власти Папуа разрешили провести эту атаку со своей территории. Экс–коммандос улыбнулся одними уголками губ. — Ну, кто же тебе такое скажет? Прикинь: это — боевые действия, а не футбол. Военная тайна. Тебе ли этого не знать? — Верховный суд не будет разбираться с этой конспирологией, — сказала Чубби. — Ну, не знаю, — Рон покрутил указательными пальцами в воздухе, — Верховный суд, он в чем угодно разбирается. На то он и верховный. Короче, раз такое дело — вызывай копов. — Я тебе точно сейчас врежу по морде, — пообещала она, — Хочешь меня подставить? — Нет. С чего ты взяла? — Не валяй дурочку по полу! Я вызову копов. Тебе завернут ласты, притащат в локальный суд, ты повторишь судье, все, что только что тут говорил и, как бдительный гражданин, добавишь, что капитан Хок, видимо, переутомилась на работе. Судья соглашается, копы везут тебя обратно, а с меня срывают погоны и вышвыривают нахрен со службы. Рон отрицательно покачал головой. — Я бы добавил, что это недоразумение. Капитан Хок делает свою работу. Я инструктор оружейной фирмы, меня можно иногда проверять. Aita pe–a. — Вот как, — произнесла Чубби, задумчиво вертя сигарету между пальцев, — Получается, что я тебя хорошо учила. Надо же… — Ты — лучшая, — серьезно сказал он. — Ложка меда в мою бочку дегтя? Ты, прямо, как рыцарь на белом ките! А что, если я захочу поговорить с твоей vahine? Tet–a–tet, без тебя? — Она уже взрослая девочка, — ответил экс–коммандос и, повернувшись, крикнул, — Пума! Иди сюда, кэп Хок хочет с тобой поболтать про какие–то женские секреты. Пума возникла рядом практически мгновенно. Рон улыбнулся, потрепал ее по спине и отправился к очагу, где веселились остальные участники party. — Люблю секретничать! – объявила африканка, — Особенно про мужчин. — Ну, замечательно! – сказала Чубби, — Тогда про них и будем. Как тебе пришло в голову познакомить Штаубе с этими ребятами? — Это мы с Брют так прикололись. Хорошо получилось, да? — Брют? Кто это? — Брют Хапио, геолог с Новой Каледонии, — пояснила Пума, — Мы ее охраняли на озере Удеди. Потом приехали Ндунти, Штаубе и легионеры. Пообедали. Потом прикололись. — Прикололись, — повторила Чубби, — Странно. Вы случайно, нашли invito, и все отлично получилось. Люди перебирают десятки вариантов, а вы раз – и в яблочко. — Почему случайно? Брют знала, что все получится. — Как – знала!? — Так, — невозмутимо ответила Пума, — Но это секрет, да! Капитан Хок почувствовала себя неуклюжей мухой, влипшей в огромную паутину с добрыми пауками и паучатами, которые вовсе не собираются ее кушать. Поиграют немного и отпустят. Лети, муха. Мы на обед гусей ловим, а ты слишком маленькая… К пирсу на катамаране–траулере подкатило с десяток канаков–малайцев, лет по тридцать плюс–минус пять. К ним немедленно направились Лаго, Дики и Штаубе (его уже успели переодеть в фирменный оранжевый килт c зеленой картинкой). В начале общение шло в обычном стиле, но потом кто–то из гостей узнал экс–министра. Поднялся гвалт, малайцы извлекли мобайлы и начали делать фотки на память. В начале, они снимались со Штаубе на фоне флайки–камикадзе, а затем – на фоне так кстати оказавшегося тут спейс–скутера. Очевидно, по TV уже сообщили, что именно такие аппараты использовались в операции против эмира Сарджа. К кампании подошел Рон и стал рассказывать об устройстве этой штуки, а затем, судя по долетающим сюда репликам, заговорил о продаже KIT–наборов. — Папуасы нам откатывают по 15 процентов комиссионных, — гордо сообщила Пума. — Неплохо, — оценила Чубби, — А скажи, почему Брют хотела убить Аль–Аккана? — Все хотели, — ответила та, — Он был слишком сволочь. Не надо, чтобы жил. — Ты тоже хотела? — Да. Мы подумали: он испугается камикадзе и его легко будет зачистить. Он был псих. — А кто придумал фокус со спейс–скутерами и дробью? Пума выразительно пожала плечами. — Зачем знать? Чужой секрет. Не касается. Этот набор слов можно было с равным успехом интерпретировать как «я не знаю», или как «я знаю, но тебе не скажу». В любом случае, это означало твердое нет. — Секрет Брют Хапио, которая, как бы, геолог? – на удачу спросила Чубби. — Ей зачем? – удивилась Пума, — Она так. — Она так, — медленно повторила Чубби, пытаясь понять, что это значит. То ли, что Брют просто играла со Штаубе, то ли, что ее «юзали в–темную». Тогда не очень понятно, кто юзал. Вообще, непонятно, сколько на поле игроков, и кто бьет в чьи ворота. — Там еда сделалась, — сообщила Пума, пару раз втянув ноздрями воздух, — Пошли. Если хочешь, потом еще будем секретничать. Мне понравилось. Hauoli вполне удался. Нормальная такая вечеринка. Визг и писк, песни и танцы, и еще сбрасывание особо буянящих персонажей в море с пирса. Штаубе удивительно быстро вписался в эту кампанию. То ли сработала средне–европейская конформность, то ли он уже такого навидался в Шонаока, что здешняя простота нравов на этом фоне выглядела как рафинированная консервативность английского королевского двора. Подумаешь, хозяева и гости голые, мокрые и едят печеную рыбу руками. Главное, никто не палит из автомата, никого не бьют бутылкой по голове, никто не валяется пьяный (и не факт, что еще живой) под ногами у остальных. Это ли не цивилизация в ее лучшем виде?! В очередном перерыве, Чубби стала собираться домой — она обещала, по возможности, быть к ужину. К ужину уже не получалось, но оставался шанс успеть, хотя бы, к ночи. Микеле, разумеется, будет ворчать, но, быть может, его порадует специальная скидка: «Retiair» продала капитану Хок два KIT–комплекта в базовой конфигурации по цене одного. Второй комплект был, как бы, не нужен, но почему не взять, если контейнер с комплектом весит меньше центнера и 2 контейнера помещаются в кормовом отсеке ее флаера. Правда, пришлось снять заднее сидение, но его потом легко поставить обратно. Взлетев из лагуны Арораэ и взяв курс на юго–восток, она тут же позвонила Микеле. — Любимый, извини, пожалуйста! Мне так неудобно, ты себе даже не представляешь. Но мне пришлось убирать исполинскую кучу говна посреди Африки, а потом допрашивать семь фигурантов подряд. А ведь я еще должна была купить тебе подарок… — Я понимаю, милая, — перебил он, — Разумеется, говно в Африке важнее, чем нормальный ужин в семье. Ничего страшного, я взял в китайской лавке что–то вроде fast–food, так что твои дети (их у тебя двое, ты помнишь?) не остались голодными, а про себя я не говорю. Мужчина должен уметь выживать в жестких условиях на планете, где засрана Африка, и где любимая жена проводит ночь не обняв его нежными руками, а сжимая этими руками штурвал самолета. Хорошо еще, что не пикирующего бомбардировщика. Так что я лежу один, в холодной постели, с рюмкой рома, смотрю TV и это ужасно. На планете еще так много мест, где лежат неубранные кучи говна и бродят недопрошенные фигуранты… — Микеле, ну пожалуйста, не расстраивайся. Я совсем скоро буду. — А что ты сказала про подарок? Хотя мне, наверное, послышалось. Какие подарки, если еще не убраны кучи говна в Юго–Восточной Азии, на Ближнем Востоке, в Центральной Европе, в Южной Америке, на Марсе и в созвездии Гончих Псов… — Я купила две флайки, такие, как ты хотел, по цене одной. Две лучше, чем одна, правда? Они в ящиках, и очень легко собираются. Там есть элнот с интерактивной инструкцией. — Гм… Лучше было бы купить одну за пол–цены, но… — Любимый, мне и так пришлось долго торговаться. Видишь, я даже опоздала к ужину. — Ну… В общем, ты выжала из них хорошую скидку… И вообще, я люблю подарки. А хочешь, я сварю какао? Знаешь, я люблю смотреть, как ты пьешь какао перед тем, как заняться со мной любовью… И после… И в интервале между. — По моему, это хорошая идея, — сказала она, — Я люблю пить какао когда ты на меня смотришь… Ну, в общем, это так поэтично… Или романтично… — Кстати, тебя покормили? — О да! Как только я сослалась на твой приказ, меня немедленно начали кормить и, ты знаешь, они делали это непрерывно, так что я сейчас толстая и круглая. Ужас, правда? — Давай не будем торопиться с выводами, — предложил он, — когда ты прилетишь, мы с тобой вместе посмотрим и решим, так ли это страшно, как тебе сейчас кажется. … ======================================= 86 – Агрокультурные СЕКСУАЛЬНЫЕ РИТУАЛЫ И проблемы доверия в семье и в военной разведке. Дата/Время: 23 — 24 февраля 23 года Хартии. Ночь. Место: Центральная Меганезия, остров Алофи, Latifundia Carpini, у подножия горы Колофаи. ======================================= Чубби казалось, что в телефонном разговоре ей неплохо удалось скрыть от Микеле свое отвратительное настроение, но не тут–то было. Выруливая по невысоким волнам, лениво катящимся в узком проливе между островами Футуна и Алофи, она увидела его фигуру под навесом ярко освещенного пирса, и как–то сразу поняла, что он догадался. Когда ее «Subjet» ткнулся поплавком в резиновый демпфер пирса, и она сдвинула назад секцию обзорного фонаря, он встретил ее словами: — Любимая, тебе не кажется, что пора завязывать с этой работой? — Нет! — резко ответила Чубби, вылезая из кабины на крыло. — Ладно, — сказал Микеле, протягивая ей руку, — Может быть, тебе виднее. Она перепрыгнула на бамбуковый настил, порывисто обняла его, и коротко потерлась щекой о его щеку. — Я тебя люблю, ты знаешь? — Знаю, — он погладил ее по спине между лопаток, — Ты меня любишь, я тебя люблю. Это здорово. Но меня беспокоит, когда ты так взвинчена и так разозлена. — Можно, ты не будешь спрашивать меня, что случилось? — Не буду, если ты не хочешь. Давай сменим тему. Ты обратила внимание, что я сварил какао прямо здесь? Знаешь почему? — Ты решил, что соленые брызги придадут его вкусу особый шарм? – предположила она, глядя на небольшой электрический бойлер, стоящий посредине стола под навесом. — Увы, — Микеле развел руками, — Ты не угадала. Поверни свои красивые ушки в сторону окон второго этажа. Ты услышишь звук, вроде того, который получается, если довольно нервному динозавру, обитающему в скалистой местности, привязать к хвосту дюжину пустых жестянок разного размера и вставить в ноздри по свистульке. В наше время это считается музыкой в стиле «фастрок». Флер и Люси смотрят по TV фастрок–фестиваль, причем, как я понимаю, это безобразие будет продолжаться часов до четырех утра. Если бы им надо было завтра идти в школу, я бы применил деспотичные приемы воспитания, но завтра занятий нет, а навязывать им свои вкусы я не имею морального права. — Действительно, это кошмар, — прислушавшись, согласилась Чубби, — А где они берут динозавра для этого дела? Микеле удрученно пожал плечами. — Думаю, они используют поддельного динозавра, из–за чего этот фестиваль становится безнадежно–пошлым и безвкусным мероприятием. Так я наливаю какао? — Ну, да, — она, кивнула, закуривая сигарету, — Я осознаю, что сегодня я недостойна пить этот кулинарный шедевр, но если ты нальешь мне кружку авансом, то утром я сделаю такой изумительный завтрак, о котором ты мечтал всю жизнь. Мы договорились? — Я тебе верю, — объявил он, разливая какао по кружкам. — Это здорово, — вздохнула она, делая первый глоток, — Я имею в виду, и твой какао, и то, что ты мне веришь. Ты единственный взрослый человек на свете, который мне верит. — А я вообще уникальный, — заметил Микеле, — У меня самые толковые студенты, самый уютный дом, самые замечательные дети и самая красивая жена. Ты не знала? — Вообще–то я подозревала что–то в этом роде, — призналась Чубби, — А что у тебя завтра? — Ну, по–видимому, сначала изумительный завтрак, а с 13:00 две учебные пары. Лекция плюс семинар по терраформингу. Потом кое–какие переговоры, и в 19:00 я свободен. — Значит, тебе не надо рано вставать, так? — Совершенно не надо. — Тогда есть идея. Мы можем перебраться на ту сторону пролива и провести на ферме один магический ритуал, который в Транс–Экваториальной Африке применяется для повышения урожайности ямса, кукурузы и бананов. — А в условиях Океании это работает? – поинтересовался Микеле. — Работает. Тут важен не ландшафт, а тонус. Остальное я тебе объясню на месте. — В таком случае, любимая, я считаю, что это хорошая идея. … Сторонний наблюдатель (окажись он через час — два на северо–западном берегу острова Алофи, у подножия горы Колофаи) мог бы подумать, что спортивно сложенная леди лет 35 на вид, и крепкий, но обладающий небольшим пузом, джентльмен где–то 10 годами старше, увлеченно занимаются сексом на широком надувном матраце, под открытым небом. Разумеется, такая интерпретация происходящего была бы грубой ошибкой. В действительности, тут совершался магический ритуал агрокультурного назначения, что подтвердил бы любой африканский колдун, достаточно хорошо разбирающийся в этих вопросах. Но рядом не было ни стороннего наблюдателя, ни африканского колдуна. К трем часам ночи, Чубби и Микеле пришли к общему выводу, что магическая практика увенчалась полным и безоговорочным успехом, для закрепления которого необходимо было только полежать немного, держась за руки, и глядя в ясное звездное небо, а потом, не торопясь, выкурить по сигарете и поболтать о том – о сем. — Знаешь, — сказала Чубби, выпустив изо рта аккуратное полупрозрачное колечко дыма в сторону созвездия Хамелеона, — Иногда так жалко, что у меня не получится стать просто фермершей. Типа, маленькая мечта: каждую ночь быть такой счастливой, как сейчас. — Зачем обязательно фермершей? – спросил он, — Ты могла бы преподавать прикладную механику. Давай завтра зайдем к директору Агротехнического колледжа? Это же совсем рядом, в Таоа, много времени не займет. Я знаю, что он как раз ищет… — Ми — ке — ле, — пропела она, — Это не руководство к действию. Это я просто мечтаю. — А–а… Ну, как хочешь, хотя мне кажется, что… — Когда–нибудь я обязательно это сделаю, — пообещала она, — Только не сейчас. Сейчас я просто не могу. Есть множество причин… А давай поговорим о чем–нибудь другом? — Давай. Хочешь, я расскажу тебе про ацтеков? Тех самых, в честь которых ацтекбол? Я интересовался их агротехникой, а конкретно — искусственными плавучими островами, «chinampa». Ацтеки строили их еще полторы тысячи лет назад, на озере Текскоско. Это потрясающе–простые и эффективные штуки. С них можно снимать пять урожаев в год. Знаешь, почему я ими занялся? Они очень похожи на агломераты, которые образуются при искусственном уплотнении планктонных полей. Неожиданная аналогия, верно? — Действительно, — согласилась она, — надо же… Слушай, ты не очень обидишься, если я перескочу на другую тему. Я хочу с тобой посоветоваться по поводу одной истории. — Aita pe–a, — ответил он, — Про «chinampa» я тебе расскажу в другой раз. Так даже лучше На ноуте у меня есть картинки… Если тебе интересно. — Ага. Давай ты мне расскажешь завтра? А с этой историей надо срочно что–то решать. — Срочно – значит срочно. Так что за история? — Та, из–за которой я смылась, не доделав завтрак. Расстрел авиа–эскорта эмира Сарджа. Это оказалась настолько мутная тема, что у меня просто мозги рассыпаются. Короче… … Следующие полчаса Микеле молча слушал, принимая то позу Будды Амитаба, то позу роденовского мыслителя, то позу папуасского охотника: сидя на корточках, с духовой трубкой, прижатой ко рту (только вместо трубки у него была сигарета). Когда краткое изложение завершилось, он почесал макушку жестом озадаченного орангутана и, будто бы невзначай, поинтересовался: — А почему так много шума из–за расстрела одного дерьмового арабского царька? — Это не просто дерьмовый арабский царек. Аккан был знаковой фигурой. Как вице–президент «Красного Полумесяца», он обеспечивал связи между арабскими лидерами радикально–суннитского толка и международными гуманитарными организациями в Европе. Он был посредником, через которого шейхи покупали мнение чиновников в Женеве, в результате чего исламские экстремисты в Центральной Африке получали помощь «Красного Креста» (оружие, лекарства и опиум для шахидов) и возможность сбывать в Европу человеческие ткани и органы, добытые в локальных конфликтах. По линии «Красного Креста», он содействовал реставрации «Афганского Шоссе». — В Афганистане есть шоссе? – удивился Микеле. — Извини, милый, это сленг. Так называют стабильный воздушный мост, по которому опиумное сырье из Афганистана попадает в Европу. До начала нашего века, оно шло через миссии «Красного Полумесяца», но потом мост сильно повредила армия США. — Понятно. Вообще–то я уже высказывался на счет вашего дикого сленга… — Я больше не буду, — перебила она, — Так вот, главное достижение Аль–Аккана — это не торговля, а идеология. Он вывел исламско–христианский диалог на качественно–новый уровень. Он сделал ставку на Доктрину Всемирного Халифата (ДВХ), придуманную в начале века палестинским шейхом Раэд Салахом, и это сработало! — Сработало? В смысле, что адепты Аллаха и Христа окончательно поссорились? — Нет, милый, наоборот! Они почти что помирились. Ключевая идея ДВХ: 200–летний либеральный эксперимент на Западе провалился, народ погряз в безответственности, разврате, гедонизме, эгоизме и неуважении к властям. Только исламская твердость при защите консервативных ценностей спасет западную культуру от окончательного краха. Большинство добрых христиан (говорил Салах) мусульмане в душе, им близки идеалы религии, семьи и государства, установленные шариатом. Женева и Ватикан не могли иметь дело с Салахом – он был лидером исламских террористов, которые провели ряд взрывов в городах Европы. Аль–Аккан убивал только африканцев, так что европейские христианские консерваторы принимали его с распростертыми объятиями. — Спасителей культуры надо расстреливать без суда, — проворчал Микеле. Чубби в быстром темпе похлопала в ладоши. — Браво! Я рада, что ты высоко оценил гуманную направленность моей работы! — Да, — сказал он, — но лучше бы ты преподавала прикладную механику в колледже. Не делай обиженное лицо, это просто к слову. Правильно ли я понял, что в торговле найти замену этому царьку не проблема, но на религиозно–политической арене новую фигуру объединителя консерваторов надо выращивать много лет, и потому — такой резонанс? — Точно, — подтвердила она, — Еще какой резонанс. Все так возбудились, что третий мир оказался по уши в джихадах и блокадах, а полиция Нью–Йорка не успевает убирать с панели тела фондовых брокеров. Они слишком густым потоком вылетают из окон. А полиция Гамбурга не успевает хватать исламистов и фанов Ндунти–Штаубе, которые спорят, кто культурнее, с помощью стальной арматуры и бутылок с огнесмесью. — Ндунти и Штаубе тоже спасают европейскую культуру? — А как же! Они спасают ее от толерантности по отношению к бандитам–исламистам. — Тоже перспективный бизнес, — заметил Микеле, — А что мешало этим двум лавочкам договориться между собой и вместе потрошить карманы европейцев, как это делали когда–то коммунисты и фашисты? Простая олигополия на рынке поп–идеологий. — Личная неприязнь Ндунти и Аль–Аккана, — ответила Чубби, — У них долго был общий бизнес, но после однодневной войны в Мпулу, они что–то не поделили и разосрались. — Но с преемником Аль–Аккана Ндунти смог бы договориться? — Да. Но уже не сможет. Мы отняли у него Штаубе и строго указали на необходимость держаться в рамках своей песочницы. Микеле, задумался на несколько секунд и кивнул. — Ладно. Давай отбросим эту политическую зоологию, все равно я в ней не разбираюсь. Посмотрим на технику исполнения. Ты полагаешь, что этот красивый фокус с эмиром устроили несколько хулиганов. Шуанг с родичами, Батчер и десяток их друзей в Папуа. При этом, никто ничего не замечал, пока эмира не разнесло на мелкие кусочки. Так? — В общих чертах, да, — подтвердила Чубби, — Ндунти вообще был пароходным гудком, а Штаубе, возможно, участвовал в разработке конструкции папуасского спейс–скутера, но он даже не догадывался, что это и есть «Vergeltungswaffe». — Как ты сказала? — Vergeltungswaffe. Оружие возмездия. Термин из пропагандистской риторики III Рейха, которую Штаубе нагло пересадил на центрально–африканскую почву. Штаубе и Ндунти до вчерашнего дня возились с фанерным камикадзе, и были все время на виду, отвлекая внимание на себя и на безобидных ребят с атолла Арораэ, а реальные работы велись на Нукуфетау и в Северном Папуа. Фирма старшего родича Шуанга спокойно сделала эти скутеры в рамках программы «Papua Air–Space Agency», привезла их на мыс Гир–Гир и, выбрав момент, спокойно отправила с грузом стальной дроби навстречу эмиру. Dixi. — И тот отдел вашей конторы, который мониторит совместную космическую программу с Папуа, все это прошляпил? Какая досада… Чубби пожала плечами. — Знаешь Микеле, как говорят: знал бы рифы, взял бы влево. Это потом все такие умные. — ОК. Но теперь, надо полагать, твои коллеги уже поумнели? Шуанг и его злокозненные родичи ввергнуты в темницу, а их фабрика опечатана полицией? — В общих чертах, вероятно так. Этим отделом командует майор Журо Журо, а он очень деятельный человек. Думаю, он уже разобрался на Нукуфетау и полетел в Папуа. — Давай проверим, — предложил Микеле, — ты же взяла с собой коммуникатор. Зайдем на сайт этой фабрики, и посмотрим, что там пишут. — Скорее всего, он уже заблокирован, — сказала Чубби. — Но попробовать–то можно, — заметил он. — Попробовать можно, — согласилась она, — Пошарь правой рукой, там где–то лежит моя рубашка. Залезь в левый боковой карман. — Минутку… Так, рубашку нашел… Извини, милая, но там только пистолет. — Это значит, любимый, что ты залез в правый карман. Я же сказала: залезь в левый. — Да, действительно… Ну, сейчас посмотрим… Микеле потыкал стилосом в экранчик коммуникатора, и громко хмыкнул: — Знаешь, любовь моя, сайт работает. И интернет–магазин тоже. Бициклы, кик–скутеры, флайпеды… О! Спейс–скутеры «Trapo». 5 конфигураций. Прайс–лист интересует? — Joder!… – прошептала Чубби. — … И лента новостей в полном порядке, — продолжал он, — Тут есть и про твоего коллегу: «ВВС Мпулу провели боевой вылет в Индийский океан с плавбазы в нейтральных водах севернее Папуа. В операции применялась дроны–бомберы на платформе спейс–скутера «Hikomo–Trapo», приобретенные ВВС Мпулу у «Papua Air–Space Agency», в связи с чем, INDEMI вводит дополнительные меры безопасности на объектах Папуа–Меганезийской космической программы. Майор Журо и его коллега из контрразведки Папуа посетили мэрию Нукуфетау, аэродром Мотулало, фабрику «Hikomo» и TV–студию. Майор Журо обещал, что принимаемые меры не причинят беспокойства жителям и гостям атолла, и просил жителей информировать INDEMI о любых подозрительных фактах, если…». — Бред какой–то… — озадаченно перебила Чубби, — Дай мне почитать. — Милая, возможно, ты чего–то не знаешь, – предположил он, передав ей коммуникатор. Чубби задумчиво повертела сигарету между пальцев. — Мне кажется, я вообще ни хрена не знаю. Joder! Это редкое жлобство: продать Ндунти боевые дроны, вывезти их на милю за территориальные воды, и запустить от его имени. — Ндунти же взял все на себя, — заметил Микеле, — кажется, это обычная практика в таких делах. В истории Холодной войны, такой способ соблюдения формальных приличий … — Подожди, — снова перебила она, — Не хочешь ли ты сказать, что зачистка Аккана – это наша спецоперация, а игра в террористическую вендетту – это просто прикрытие? — Но, любовь моя, это же очевидно! Предсказуемая, истеричная и агрессивная реакция клерикал–консерваторов на расстрел этого арабского царька стала отличным поводом расширить международную военно–космическую программу. — Ах, так? Ты считаешь, что зачистка Аккана была не целью, а рекламно–политической акцией и его шлепнули для PR военно–космического сотрудничества с Папуа? — И с Лаккадивами, — добавил Микеле, — Я думаю, дроны не случайно там приземлились. — Ты что, серьезно? — Да. Это тоже очевидно. Бизнес–плацдарм в ключевой точке Индийского океана. Шанс немного потеснить китайские концерны на космическом рынке Индийского союза. Чубби порывисто вскочила, сжав кулаки. Создавалось впечатление, что она ищет, кому заехать по физиономии. Хорошо заехать. Качественно. От всей души. — Если ты прав… Если ты действительно прав… Нет, это надо проверить! — Aita pe–a, — сказал он, — Если я прав, то это всплывет в прессе через полгода, не позже. — Я не намерена ждать полгода! – рявкнула она и, схватив коммуникатор, решительно двинулась в сторону вершины Колофаи, проступающей темной громадой на фоне неба, чуть подсвеченного блеском звезд. — Шпионские игры, — весело фыркнул он ей в спину. Она вернулась через несколько минут, в крайней задумчивости, и молча легла рядом с ним, положила голову ему на плечо. Он осторожно погладил ее по спине. — Меня держали за болвана, — угрюмо сообщила она, — Ты представляешь? — Ничего особенного, — заметил Микеле, — Спецагенты часто сослепу тыкаются лбом в жопу собственной спецслужбе. Таков закон жанра. Я полагаю, что в твоей конторе это тоже обычное дело. Кстати — а как ты узнала? — Очень просто. Позвонила Журо. Он час назад прилетел в Каваратти. — Куда–куда? — В столицу доминиона Лакшадвип, Лаккадивские острова. Там сейчас вечер. Он ничуть не удивился моему звонку. Наверное, мне и полагалось догадаться примерно сейчас. А я не догадалась. Догадался ты. — Мы никому не скажем, — ответил Микеле, — Это будет наша глубоко интимная тайна. — Угу, интимная, — проворчала она, — Меня еще раз поимели. Я сказала Журо, что должна заявить в Верховный суд. Несмотря на то, что это мои коллеги… Ну, ты понимаешь? — Понимаю. Ты права. — Нет! Я ни хрена не права! Он сказал: «Не парься, телега уже в суде, 1 марта начнется процесс». Типа, подробности на сайте суда. Микеле провел указательным пальцем по коже ее спины, как бы нарисовав большой вопросительный знак. — Ну и что? Тебе же лучше. Не надо разрываться между Хартией и коллегами. — Так–то оно так… — сказала Чубби, — Но, вообще–то, я нахалка, в такую чудесную ночь загрузила тебе мозги своими делами, которые ты терпеть не можешь. — Это нормально, — возразил он, — Мужчинам моего возраста биомедицина рекомендует равномерно распределять нагрузку между хером и головой. Это способствует… — Я рада, что мы все делаем по науке, — перебила она, — Но как ты догадался раньше меня? Микеле провел ладонью по ее спине – от лопаток до крестца и обратно. — Ты профи. Тебе мешали служебные стереотипы, а мне — нет. Знаешь анекдот про игры? — Расскажи. — Ну, обычно его рассказывают так, — начал он, — Белый шахматный король выстраивает свою армию. Впереди восемь пешек, позади на флангах ладьи, кони и слоны, а в центре — он сам с королевой. Армия ждет приказа к наступлению, но черные почему–то начинают первыми, и одним ходом снимают с доски весь белый центр: пешки D2 и E2, королеву и короля. Слон C1 спрашивает слона F1: какого хрена черные играют не по правилам? Тут Микеле сделал многозначительную паузу. Чубби, войдя в роль слона C1, повторила: — Так какого хрена черные играют не по правилам? Микеле улыбнулся и ответил за слона F1. — Черные правы, а наш король – идиот. Он построил нас на дорожке для боулинга. … ======================================= 87 – ГЕРОЙ–Подпольщик и Воин–Освободитель. Дата/Время: 27–28 февраля 23 года Хартии. Утро. Место: Канада, Новая Шотландия, Галифакса. Таунхаус в субурбе, квартира мисс Ронеро. ======================================= Музыкальная фраза из клавесинной мелодии сообщила о вызове online. Жанна Ронеро, с неохотой, отложила журнал «National Geographic Review» и бросила взгляд на всплывшее на экране компьютера окно индикатора точек вызова. «S 2:38, E176:50 Арораэ, Меганезия, округ Вест–Кирибати». Странно… Жанна была на атоллах Пальмира и Кэролайн, в Ист–Кирибати, но до Вест–Кирибати, левее т.н. Линии перемены дат, у нее «весла не дошли» (как говорят канаки). «Там, как обычно, лето», — подумала она, посмотрев за окно. В тусклом свете фонаря, медленно и изящно падали снежинки, постепенно накрывая белым пушистым одеялом дорожку, расчищенную Жанной в ходе послеобеденной зарядки. Музыкальная фраза повторилась. — Amigo Педро! — сказала Жанна, обращаясь к большому (размером с голову среднего европейца) круглому кактусу, стоящему на специальном высоком треножнике у окна, выходящего на юг, — Представляешь, о нас с тобой узнали в еще какой–то точке этого маленького шарика, который в шутку называется планетой. Ручаюсь, что я не была на этом Арораэ. Клавесин сыграл в третий раз. Жанна хмыкнула, дотянулась до валяющейся на столе «мышки» и щелкнула значок «ответить». На экране немедленно развернулась картина холла–террасы небольшого отеля в океанийском стиле. Посреди экрана располагалось довольно симпатичное, но очень удрученное лицо северянки–европейки лет 25. — Hello, Жанна! Это Хелги Сонстром, «CSTV», Гаага, Нидерланды. Мне дал ваш адрес Касси Молден, «Reporters sans frontiers» из Сиэтла. Он сказал, что вы можете помочь. Понимаете, я попала здесь в непонятную ситуацию… Просто ужасную, если честно. — Стоп, Хелги. Давайте конкретно: что случилось? — В том–то и дело, что я не знаю! – расстроено ответила та. Жанна вздохнула и покачала головой. — Если ситуация ужасна, то вы уж точно знаете, чем именно она ужасна. А если вы не знаете, то, видимо, ничего ужасного с вами не происходит. — Понимаете, на меня здесь смотрят, как на врага. Я просто боюсь. Тут у людей столько оружия… Я даже обратилась к полисмену, но он пожал плечами: мол, мисс, вас никто пальцем не тронул, чем вы недовольны? Герр Эйнфогел боится выходить из отеля без охраны. Ему дали каких–то двух военных. Но он официальное лицо, а я… Я никому не давала повода для ненависти. Мы прилетели только вчера вечером… — Еще раз, стоп! Кто «мы» и кто такой герр Эйнфогел? — Вы что, не знаете о процессе Штаубе? – удивилась Хелги. — Не знаю. Я только позавчера прилетела из Гайаны, и целый день отсыпалась, а сейчас меня больше всего волнует, как бы не схватить насморк от резкой перемены климата. Девушка на экране провела ладонью по лбу, стирая капельки пота (у нее тоже были проблемы с резкой переменой климата), и растерянно произнесла. — А… Так вы не знаете даже про теракт в Индийском океане, про гибель эмира Сарджа, про дело в Международном трибунале… — Я знаю, что Ндунти грохнул Аль–Аккана, — ответила Жанна, — но ни про какое дело… — Эмира грохнул Штаубе, – перебила Хелги, — И сейчас Гаагский трибунал требует его выдачи из Меганезии. Сюда на Арораэ прилетел офицер международной прокуратуры, Курт Эйнфогел, а наша редакция добилась, чтобы меня взяли на суд, как независимого обозревателя. Но я не официальное лицо, у меня нет совершенно никакой защиты!… — Минутку, — в свою очередь, перебила ее Жанна, — я гляну кое–что… Она открыла на экране, в новом окне, новостную ленту «LantON–line», и сразу увидела блок–обзор: «Space–bomber Герхард Штаубе. Пролог к судебной заварухе». Благодаря привычке к быстрому чтению таких блоков, она пробежала его глазами минуты за две. Ситуация не то, чтобы прояснилась, но хотя бы общий смысл был ясен… — Значит, теперь послушай меня, Хелги. Если ты в команде офицера прокуратуры — это одно. А если ты сама по себе — это другое. Так который из двух вариантов – твой? — Слушай, ты не понимаешь! Я прилетела просто делать независимый репортаж! Но мы только сошли с трапа, а вокруг уже была толпа людей. Они выкрикивали оскорбления. Они держали плакаты. Не хочу повторять те пакости, которые там были написаны… и нарисованы. Мне было просто тошно, как будто меня облили помоями… — Я как раз смотрю фото этой встречи, — сказала Жанна, — Про тебя, кажется, ничего не написано и не нарисовано. Что ты переживаешь? Тебе просто надо дистанцироваться, понимаешь? Показать, что ты сама по себе, а не с этими международными уродами… Тьфу, в смысле, прокурорами, ну, ты поняла. — Как! – воскликнула Хелги, — Выйти на середину холла и орать: «Эй, я не с ними!…»? Жанна почесала в затылке, прикидывая так и этак… И пришла к некой идее. — Слушай, в холле наверняка есть бар, и там сейчас торчит половина репортеров. Ты можешь медленно повернуть камеру своего коммуникатора так, чтобы я их увидела? — Могу, только что это изменит? — Просто сделай, как я говорю, ОК? — Хорошо… Я попробую… Картинка на экране начала двигаться, а затем появилась стойка бара, вокруг которой болтались десятка два разномастных персонажей: в основном — креолы, маорийские метисы, мелано и утафоа, плюс – несколько африканцев–банту, среди которых… — Порядок! – объявила Жанна, — Видишь девчонку–афро, в зелено–желтом килте, topless, держит в левой руке сигарету, а в правой – пол–литровую кружку пива? — Вижу. И что дальше? — Подойди к ней, скажи «Эй, Ллаки! Это Жанна из Канады», и пихни ей под нос свой коммуникатор, чтобы она увидела меня на экране. — ОК. Надеюсь, мне не треснут кружкой по голове… Стойка бара начала приближаться, затем последовала «кодовая фраза» и… — Ууу! Жанна!!! Y una polla! Wow! Классно! Изображение на экране запрыгало. — Ллаки! – крикнула Жанна, — Ты меня слышишь или нет? — Слышу–слышу? А ты где? — Я в Галифаксе, дома… — У! Жалко, что не здесь! Завтра будет круто, да! Я буду выступать в Верховном суде! Wow! Я скажу этому вонючему юро такое, что он засунет голову себе в жопу! Да! — Я посмотрю по TV, — пообещала Жанна, — Слушай, Ллаки, девчонка, которая принесла мобайл, ее зовут Хелги, она не с прокурором, понимаешь? — А с кем? – удивилась молодая африканка. — Ллаки! Включи мозг! С чего бы я оказалась на мобайле у прокурорской девчонки! — У… Да. А как так получилось? — Да так! Она просто прилетела в одном самолете с прокурором. Comprende? — Но, значит, она тоже из Гааги? — Ты думаешь, в Гааге живут одни прокуроры? – ехидно спросила Жанна. — Нет! Что я, дура? Одни прокуроры сдохли бы с голода. — Верно. А Хелги – журналист, как ты и я. Она будет делать репортаж про суд. Несколько секунд Ллаки дышала в трубку, а потом решила: — Мы с ней вместе будем делать репортаж. Да! Хелги, я правильно говорю?… Wow! Foa налейте Хелги пива… Вы что, совсем глупые? Это не оффи, это репортер, как Жанна… Какая Жанна? Такая, с которой мы были на войне в Шонаока, вот какая!.. Хелги, что ты хватаешь мой мобайл?… Твой мобайл? Да, точно!… Хей, Жанна, я тебе завтра позвоню. Да! Ты скажешь, хорошо ли я говорила!… Хелги, вот твой мобайл, а вот твое пиво! … Этот разговор вернул Жанну в инфо–пространство развитого мира (от которого она отвыкла за 2 недели пребывания в Гайане), так что следующее утро было начато по–журналистски: чашкой крепчайшего кофе и просмотром новостей. Процесс Штаубе устойчиво висел в «ten–top», а среди медиа–ссылок нашелся свежий репортаж Хелги Сонстром с атолла Арораэ, маркированный, как «скандал дня». — Процесса еще нет, а уже скандал, — проворчала Жанна себе под нос, запуская медиа- файл, — Что это она успела репортировать за пол–дня…? *** Репортаж нидерландки назывался: «Семейное дело спейсбомбера Штаубе». Жанр: 45–минутный разговор в доме главного героя. Тема: разные модели семьи в современном мире и защита семьи от насилия. Контент: шокирующий европейского зрителя. В начале шел короткий сюжет о местном семейном отдыхе. Трое мужчин, две молодые женщины и двое совсем маленьких детей плавают в лагуне и весело играют с надувной моделью авиалайнера. Трогательная, добрая, милая картинка. Групповая океанийская семья (пуналуа) показана в самом выгодном свете. Следующий блок: короткие беседы репортера с членами семьи. Сам Штаубе пока за кадром, о нем говорят в третьем лице. Человек, который смертельно рисковал ради завоевания свободы маленького народа шонао… Работал подпольщиком Народного Фронта Освобождения Шонао в Европе, а затем — в Аравии, в логове исламских террористов… Всего за несколько месяцев создал боеспособную авиацию… Придумал и реализовал блестящую операцию против лидера исламского террористического государства… Награжден орденом Золотого Гепарда (за ликвидацию 600 исламских боевиков) и орденом Лазурного Орла (за ликвидацию эмира Сарджа)… Потерял семью: четырех жен и двоих детей… Да, это трагедия. Исламисты – подонки, воюют с детьми… Конечно, все это оставило след, еще бы! Но Герх остался человеком, вот что главное. Отомстил, и нашел в себе силы жить дальше… Короткий сюжет: Штаубе и его флаеры… Штаубе общается с покупателем, садится за штурвал, взлетает, показывает фигуры общего пилотажа, приводняется… После этого — собственно общение репортера с героем. Прямо на пирсе, рядом с флаером. Разговор заходит о военном применение тех же машин. На фоне его ответов, идут видео–ролики бомбардировок населенных пунктов в пограничной полосе между Шонаока и Конго. Штаубе отвечает: «Это война. Увы. Не мы ее начали. Да, это ужасно: война в регионе продолжается уже полвека…». И т.д. Ставится вопрос о том, была ликвидация эмира военной операцией или личной местью. Штаубе отвечает «И тем, и другим. Я рад, что убил этого субъекта». Разговор переходит на ту семью, которая была у него в эмирате. Штаубе говорит: «судьба семей подпольщиков, особенно – в исламских странах…», и далее рассказывает о шариате и об отвратительных, по его мнению, принципах ислама. «Для исламиста люди это скот, мясо. Поэтому ислам — вне всех человеческих законов, против него следует использовать любые средства. Абсолютно любые», — говорит он. Идут кадры американо–меганезийских спецопераций в Мпулу, Шонаока и Зулустане. Крупным планом (с комментариями агента FBI) показаны контейнеры с человеческими органами, извлеченными из тел рабов и пленных для продажи в исламские страны и в Европу. Снова говорит Штаубе: «Европе угрожает исламизация, поскольку европейцы забыли свои принципы свободы и разучились применять силу, когда это необходимо». Идет 3d реконструкция атаки на сарджайский эскорт над Индийским океаном. Хелги спрашивает «Вы считаете, герр Штаубе, что ваша военная карьера этим завершается?». Тот отвечает утвердительно, и добавляет: «У страны Шонао есть свои лидеры, теперь, когда главный враг мертв, они сами построят свою жизнь, а я… Я буду строить свою». *** Жанна грубо выругалась вслух и закурила тонкую сигарку (ящик этих квази–табачных изделий ей недавно прислали друзья с атолла Никаупара), и налила себе еще кофе. В голове промелькнула мысль: «А вдруг все герои, вообще все, изготавливаются именно таким способом, как Герой–Подпольщик и Воин–Освободитель Герхард Штаубе…». Отсюда она плавно перешла к следующей мысли: о необходимости совершить реально героический поступок – убрать снег с дорожки и с проезда к своему гаражу. Решив, что это будет считаться утренней физзарядкой, она надела старые джинсы, теплые зимние башмаки и толстый вязаный свитер, и отправилась на улицу с лопатой наперевес. … ======================================= 88 – Обычная постиндустриальная ТЕХНОЛОГИЯ. Дата/Время: 28 февраля 23 года Хартии. Место: Канада, Новая Шотландия, Галифакса. Таунхаус в субурбе, кватира мисс Ронеро. ======================================= Примерно через полчаса, когда героический труд был уже почти завершен, в только что расчищенный проезд вкатился маленький джип, затормозил и дал два гудка, назойливо привлекая к себе внимание. Наглых авто–коммивояжеров Жанна не любила с детства. — Я ничего не покупаю! – сообщила она, — Убери свою сраную тачку из моего проезда! — А я ничего и не продаю, — ответила девушка в кричаще–ярком пуховике, вылезая с переднего пассажирского места, — Я тебе подарок привезла, ага! — Слушай… — начала Жанна, выбирая, куда бы ее послать (вон отсюда, в жопу или на хрен), но закончила совершенно иначе… — Элеа, это ты?! — Нет, это мой призрак! – сказала меганезийка, — Joder! Ну, здесь и холод! Хей, Фрэдди, вылезай уже из тачки. — О, черт! – выдохнула Жанна. — Привет! – жизнерадостно ответил Фрэдди, — Ты извини, что я без звонка, но ты то вне зоны сети, то не подходишь, а то меня куда–нибудь заносит, где я тоже вне зоны, и мне показалось, что это какой–то злой рок, потому что проходит месяц, два, три… но потом появляется вот она… И говорит, что ты не обидишься, если мы застукаем тебя… — Обалдеть! – перебила его Жанна, — Правда! Это можно просто обалдеть!… — Хей, гло, — перебила ее Элеа, — Я здесь сейчас замерзну нахрен! — О, черт!… Пошли в дом! Фрэдди, брось тачку прямо здесь… Никаких проблем… — У тебя там есть горячий душ и виски? – деловито спросила Элеа. — Все есть! – ответила Жанна, подталкивая обоих к входной двери. … Через минуту и яркий пуховик, и все остальное, что было надето на Элеа, валялось компактной кучкой посреди холла. На самом верху мигали лиловыми огоньками фосфоресцирующие трусики. Из ванной раздался шум воды и довольное урчание. — Очень непосредственная девушка, — прокомментировал Фрэдди, — Жанна, было бы неплохо, если бы ты дала мне что–нибудь типа швабры. Я имею в виду, если тебе не нужны эти лужи талой воды на полу, то я бы мог… — Ты бы мог мне рассказать, откуда вы свалились, — перебила она, вынимая из чулана швабру, — а вытереть лужи я и сама могу. — Мы прилетели из Икалуита! – завопила Элеа, — Я там делала первый репортаж для дипломной работы! Моя тема диплома — малобюджетная тихоокеанская космическая кооперация юг – север! Юг — это Папуа, а север – это Канада. Классно, ага?! Жанна, а правда, ты мне поможешь? У нас офигенно получилось вместе на Элаусестере. Ну? — Ты себе голос сорвешь! – крикнула Жанна. — Не сорву! – возразила юная меганезийка, — Когда я занималась кайтингом, из–за ветра приходилось орать вдвое громче, чем сейчас! И ни фига я не сорвала! — Может, я пока налью всем виски? – спросил Фрэдди. Жанна кивнула. — Да, возьми на кухне, в буфете. Стаканчики там тоже есть. — … Ты мне поможешь с дипломом, а я присмотрю, чтобы ты так не разбрасывалась парнями! – продолжала Элеа развивать свою мысль, — Между прочим, я специально вписалась сначала на Баффинову Землю, прикинь? — Специально для чего? – переспросила Жанна, удаляя с пола последние следы снега. — Чтобы притащить твоего парня! Ты его там потеряла! Партнеры твоего мужа жутко переживали! Они говорили: вот, нашли ей такого классного парня, а она вписалась в какую–то африканскую колбасу, а он улетел на MBL в Антарктиду, а она из Африки улетела в Нью–Йорк, а он с MBL улетел на Аотеароа, в Окленд, а когда вернулся, то… — Стоп! Партнеры моего мужа… Черт! — Ты совсем не врубаешься!? – возмутилась меганезийка, — Хаамеа устроил дяде Эрни страшный скандал. Мол, типа моя жена делает PR твоим космическим пузырям, а ты делаешь так, что она теряет парня, которого мои друзья для нее неделю искали… — Девушки, я налил виски! – сообщил Фрэдди, — Что дальше? — Тащи в гостиную, — распорядилась Жанна, убирая кучу одежды с пола на полку под зеркалом, — …И попробуй найти что–нибудь вроде закуски, и еще сок. Короче, лезь в холодильник, и тащи оттуда все, что нравится… — … Дядя Эрни звонит папе и говорит: Лю, мы в этой истории херово выглядим, надо срочно все исправлять! Папа, конечно, ловит меня, потому что я тебя знаю, и… — Стоп! Элеа, ты что, летела через пол–планеты, чтобы уладить мою личную жизнь?! — Не парься! – посоветовала та, — Я просто подгадала с темой диплома и папа немного помог, потому что у тебя был ОБ на папиного партнера, в смысле, на дядю Эрни… — Что у меня было?! — ОБ! Я тебе говорила. Это в гандизме. А можно, я вытрусь твоим розовым пушистым полотенцем? Жанна, а у тебя есть пончо? Ну, такое шерстяное, квадратное, теплое…? — У меня есть шерстяной плед. И я дам тебе теплые тапочки, потому что босиком… Дверь ванной распахнулась, оттуда выскочила Элеа, согревшаяся и оттого совершенно счастливая, на ходу растираясь пушистым полотенцем. — Тапочки! Классно! А плед? Быстрее, умоляю, а то я опять замерзну! — Девушки, ну вы где там?! – обиженно крикнул Фрэдди из гостиной. Вскоре, как выразились бы политологи «ситуация стабилизировалась». Фрэдди жевал титанический бутерброд собственного изготовления, Жанна пыталась придать хотя бы немного цивилизованный вид столу (на котором были разбросаны разорванные пакеты, вскрытые жестянки и коробки с china–food), а Элеа, завернувшись в клетчатый плед и жестикулируя стаканчиком с виски, продолжала излагать начатую историю. — Прикинь, Жанна, если бы не твоя порнография, никакого «Лобстера» бы не было! — Лобстера? – переспросила канадка. — «LOw–Budget Space TERtiary», низкобюджетные космические услуги. Это та самая тихоокеанская космическая кооперация, про которую мой дипломный репортаж, тот, который ты мне поможешь сделать, потому что без тебя получится не то, а это будет жутко обидно, потому что тема такая классная… — ОК, я помогу, только давай не отклоняться в сторону… — Так я и не отклоняюсь! Когда исландский «Akureyri Special Military Review» залепил сценарий, как из–за твоей порнографии, рапатарские легкие суборбитальные бомберы разгромят канадский военный флот под Ванкувером, те мудаки, которые сидят в вашем парламенте, стали голосовать за военно–космический бюджет… — Все было не так, — перебил Фрэдди, расправляясь с последним куском бутерброда. — Тогда двигай, а я буду записывать, — сказала Элеа, тыкая что–то на своем мобайле. — Ладно. Только не вздумай опубликовать запись, и вообще ссылаться на меня. — Чисто рабочий секретный материал, клянусь мультиоргазмом, — ответила она. Фрэдди кивнул, сделал глоточек виски и закурил сигарету. — С чего бы начать… Ну, скажем, с того, что между CSA (Canadian Space Agency) и NORAD (North American Aerospace Defense), еще четверть века назад, пробежала огромная черная кошка. США и Канада создавали NORAD на братских условиях равноправия, но и ежу понятно, кто из двух братьев старший. Почти все программы аэрокосмической обороны сделаны под высокий бюджет. Ну, допустим, мы с тобой решили разрабатывать новый концепт–кар. При этом, у моих будущих покупателей средний доход 10 тысяч баксов в год, а у твоих – миллион в год. Моим нужно что–то дешевое, малолитражное, а твоим — что–то мощное и престижное. Дальше ясно? — Да, — Жанна кивнула, — Но при чем тут мое порно… В смысле… Ну, понимаешь? — Это же тривиально! – он взмахнул дымящейся сигаретой, — В парламент вытащили одного генерала ВВС, возили мордой по столу, кричали на него: «Предатель! Мудак! Почему твой сраный NORAD защищает только Штаты?!». Он пытался объяснить, что исландская статья — это фэйк, но ему пригрозили трибуналом, а кто–то из депутатов предложил создать дешевый суборбитальный флот, как у вероятного противника. Ты удивишься, но под рукой уже был проект бюджета, за который тут же проголосовали. — По ходу, исландцы сгребли хорошие деньги за этот PR–триллер, — вставила Элеа. — … Вот так родился LoBSTer, — продолжал Фрэдди, — Тот же NORAD, только наш брат там не США, а Папуа. Теперь, мы чувствуем себя старшим космическим братом, хотя, суборбитальный концепт предоставило PASA (Papua Air–Space Agency). Жанна недоверчиво покрутила головой. — Слушайте, ребята, это же какая–то фигня! «Вероятный противник», т.е. Рапатара — это часть Меганезии. С другой стороны, Меганезия по программе технического развития, помогла Папуа сделать дешевый суборбитальный аппарат. Теперь мы, по программе с Папуа, занимаемся развитием этих же аппаратов. Круг замыкается? — А что тебя удивляет? – спросил Фрэдди, — Перед II мировой войной, Советы обучали германских танкистов, а «Ford» в США разрабатывал движки и шасси для германских танков. Война, всякие там гитлеры, сталины и рузвельты, это просто PR для бизнеса. — Значит, ликвидация Аль–Аккана, эмира Сарджа, с помощью этих суборбитальных бомберов, это тоже просто PR для бизнеса, я правильно поняла? — Ну, разумеется! — подтвердил он, — Ты читала «Canadian Avia–Jets E–Reports»? Нет? Напрасно! Там несколько статей по этому поводу. Общий настрой – оптимистичный. События Афро–Аравийского военного конфликта показывают, что новая стратегия развития канадского военно–космического флота, в целом перспективна… — Расстрел эмирского эскорта, как рекламная акция? – перебила Жанна. Фрэдди пожал плечами и налил всем еще немного виски. — Жанна, скажи честно: тебе жалко этого субъекта? — Его мне не жалко. Мне сам подход не нравится. — Гм… А, по–твоему, мировая война была бы лучше? — Нет, черт возьми! Но I мировая война началась, как раз, с убийства одного субъекта, которого было не жалко. Эрцгерцог Фердинанд, кажется, так его звали. — «После» не значит «вследствие», — вмешалась Элеа, — Так по логике. Вот, например, когда убили Кеннеди, никакая война не началась. Мировые войны бывают, если оффи хотят поднять давление в государственном бойлере. Так по экоистории. А этот эмир Аккан был просто исламский говнюк. Его по–любому следовало грохнуть. — Добрая девочка, — констатировал Фрэдди. — Ты же сам сказал: его не жалко. И Жанна согласилась. — Но я не соглашалась, что его надо было убить. Кстати, вчера я общалась с девушкой, которая делает репортажи о процесс Штаубе в Гаагском трибунале. — В каком еще, на фиг, Гаагском трибунале? – удивилась Элеа, — Если ты про тот суд, который сейчас будет на атолле Арораэ, то это вообще про другое. — Я полагала, что решается вопрос об экстрадиции Штаубе в Гаагу, — заметила Жанна. Элеа сделала интернациональный жест, ударив левой ладонью по сгибу локтя правой. — Вот им экстрадиция. Если хочешь знать, суд просто проверяет, держалась ли разведка строго в рамках контракта, и действовало ли правительство в интересах бюджета. Дядя Эрни со вчерашнего утра сидит на Арораэ и пишет суду объяснения, тетя Ралина варит ему кофе, оба их киндера подброшены моей маме, а папа отправил меня сюда. — Эрнандо Торреса вызвали в суд? – удивленно уточнила Жанна — Ага, — подтвердила меганезийка, — Там много кого вызвали. Foa, может включим TV? Я что–то беспокоюсь, как тетя Ралина все это воспримет. Если там пойдет криво, то надо будет ей звонить и успокаивать. Знаете, какая она хорошая? — Нидерландское «CSTV», подойдет? Там репортер Хелги Сонстром, та девушка… — А ты разбей экран на четыре окна, — перебила Элеа, — Или дай мне пульт, я сама все сделаю. Значит, мы вытащим LantON–line, Xeno–TV–Rokki, CSTV и… Кого еще? — Mpulu–Tira, — предложила Жанна, — Там Ллаки Латтэ, я хотела глянуть, как она… — Глянешь на Xeno–TV–Rokki. У них общая международная программа. — Не хочу показаться жлобом, — сказал Фрэдди, — Но, может быть, CNN? — Aita pe–a! Четвертым делаем CNN… Вот, готово! А кого слушать, выберем по ходу. … На Арораэ была еще глубокая ночь, зато в Гааге уже начиналась вторая половина дня и заинтересованные лица позаботились, чтобы дата начала процесса Штаубе не прошла незамеченной. Вокруг двух модерновых 15–этажных корпусов здания Международного уголовного суда стояло плотное полицейское оцепление. Шлемы с лицевыми щитками. Большие прозрачные щиты, прикрывающие тело. Бронежилеты. Через каждые полста метров – автоцистерны–водометы и машины «скорой помощи». Движение по улицам перекрыто. Светит неяркое, еще зимнее солнышко. Кружат в воздухе мелкие снежинки. Деревья, ограды, столбы фонарей украшены причудливыми сосульками (результатом интенсивной работы водометов при минусовой температуре). Стекла в первых 3 этажах здания выбиты. На белых в светло–серую полосу стенах видны черные и красные пятна (результаты попадания бутылок с краской). Стелется жирный черный дым от горящих ведер с мазутом, вокруг них греются группы пикетчиков (в основном — тинэйджеры, но есть и люди постарше). Кто–то из них переодевается в сухую одежду – видимо, после очередной атаки на водометы. Кто–то лениво швыряет в полицейских бутылки. Одна группа, чуть в стороне от оператора, бросается в атаку. Слышны выстрелы газометов. Гранаты падают перед бегущими людьми, в воздухе расплываются желтые султанчики слезоточивого газа. TV–камера поворачивается и показывает транспаранты. На одних — портреты Штаубе, на других — оскорбительные фразы (Гаагский трибунал называют «исламскими подстилками» и «продажными шкурами»). Группы пикетчиков, похоже, разнородны в политическом смысле. Над одними — свастики, над другими – красные звезды, над третьими — черные анархистские флаги. Кое–где наблюдаются французские, германские и британские вымпелы. Между группами вспыхивают ленивые потасовки. Жанна развела руками от удивления. — Такой спокойный, благополучный, ухоженный город… Даже не верится… — Не фиг было лезть не в свое дело, — отреагировала Элеа. — По CNN, кажется, показывают Тегеран, — заметил Фрэдди, — Гм… А это уже Эр–Рияд. Вообще–то, по–моему, нет особой разницы. А еще говорят: шииты – сунниты… — Animalettos, — лаконично припечатала меганезийка. — Те, которые в Гааге со свастиками, конечно, лучше, — ехидно ответила Жанна. — Может, и не лучше. Но ты прикинь, как надо было всех задолбать исламом, нефтью и толерантностью, чтобы вест–юро устроили такое на улице. О! Включи звук с Xeno–TV, там Шонаока, Лумбези…. У них что, мода такая, выступать с крыши «Хаммера»? — Просто местный обычай… Между прочим, я знаю этих трех типов. Генерал Ндунти, полковник Нгакве и король Тумери. Вся коалиция в сборе. — Откуда ты их знаешь? – удивился Фрэдди. — Видела в Африке. Потом расскажу. Давай, почитаем, тут, в правой колонке экрана, кажется синхронный перевод с africaans на basic–english. Читать оказалось особо нечего. Выступления были довольно однообразны. Герхарда Штаубе называли героем Африканского континента, каковой континент следовало в ближайшем будущем очистить от всякой неправильной публики простым и понятным методом. Несколько тысяч солдат, построенных на площади в полном вооружении, не оставляли сомнений в сути этого метода. Техника тоже была представлена: в основном, легкие бронетранспортеры и самоходные ракетные установки. Потом оператор поднял камеру вверх и показал летящие ровными треугольниками эскадрильи штурмовиков. Легкие винтовые машины с дизайном прошлого века, но их было чертовски много… — Когда они успели? – спросила Жанна, не очень рассчитывая на ответ. — Aita pe–a, — сказала Элеа, — Обычная постиндустриальная технология. Как, по–твоему, делают ultra–light–planers в наших фирмах? Фабрика–полуавтомат. Шлеп–шлеп–шлеп. Меганезийка схематично показала ладошками последовательность действий какой–то роботизированной линии, видимо, хорошо ей знакомой. — А откуда у них такие фабрики? – поинтересовался Фрэдди. — Выбери правильный ответ из трех вариантов, — хихикнув, предложила она, — Сделали сами, получили в подарок с Тау–Кита, купили у нас. — Не вижу ничего смешного, — заметила Жанна, — Если это все начнет стрелять… — Там уже три поколения все стреляет, — перебила Элеа, — Мне эта хрень тоже не очень нравится, но лучше уж так, чем как у них было раньше. Ты посмотри на город. В кадре хорошо видно. Вот такие дома, электричество, водопровод, эти машинки на улице. Это появилось здесь меньше, чем за полгода. А как все изменилось в Мпулу за два года? — Угу… Еще скажи, что оружие – это побочный эффект. — Фиг его знает, — меганезийка выразительно пожала плечами, — Но прикинь: допустим, тебе надо выбрать: жить в Мпулу или в Иране… Аравии… Эмирате… Ну, ты поняла. — Выбор какой–то… Небогатый. А у тебя нет другого меню? — У меня–то есть. А вот у них – Элеа кивнула на экран, — Нет. Такие дела… — Кстати, на счет меню, — вмешался Фрэдди, — я рискую показаться грубым, но одной закуской… В смысле, все очень вкусно, особенно оливки, но нет ли у тебя чего–нибудь более калорийного, если можно так выразиться. Жанна почесала в затылке. — Так, ребята… Можно, я тоже буду грубой, и спрошу: надолго ли вы ко мне? — Вообще–то… — задумчиво произнес Фрэдди, — Я мечтал о чем–то таком лирическом… — Короче, ты остаешься, как минимум, до завтра, так? — Ну, если меня не выгонят, то я, разумеется, останусь. — Отлично. А ты, Элеа? — Ну, типа, я не знаю канадских обычаев make–love, и если я буду вам мешать… — Как? – перебила Жанна, — В самый острый момент давать советы на счет позы? — Нет, но мало ли. Я слышала, здесь есть какие–то сложные табу на эту тему. — Кто тебе сказал такую ерунду? Фрэдди, ты ей ничего такого не говорил? — Я? – удивился он, — Про табу? С чего бы? Я занимаюсь не оккультизмом, а техникой! — Ага, — сказала Элеа, — Тогда я бы к тебе вписалась до завтра. — Вот так бы сразу и говорила… Теперь на счет еды. У меня в доме ни черта нет, но до продуктовой лавки 5 минут медленным шагом. В поход идут только северяне. Элеа, я надеюсь, ты за полчаса придумаешь какой–нибудь рецепт мяса? — В смысле, вы покупаете, а я стряпаю? — уточнила меганезийка, — Легко! Кстати у меня хорошо получается, а однажды я была в кухонной бригаде на Элаусестере. Не в тот раз, когда мы с тобой познакомились, а на год раньше. — О! Интересно, и что было у вас на транспаранте в столовой? — Извините за привкус: тухлую рыбу пришлось облить формалином для дезинфекции. — Это где такая столовая? – опасливо поинтересовался Фрэдди. — Пошли, — Жанна слегка толкнула его в бок, — я тебе по дороге расскажу. … Может быть, это и к лучшему, что по дороге в магазин и обратно они болтали о всяких отвлеченных вещах, а не о том, кто, где и как провел эти несколько месяцев. Зачем что–либо выяснять? Сейчас они были вместе, и им обоим было этого вполне достаточно. А если кто–то хочет копаться в прошлом, то лопату ему в руки и… Дальше – понятно. На вопрос психолога: «Почему вы думаете, что вам будет хорошо вместе», они бы, скорее всего, ответили: «А почему ты, умник, думаешь, что завтра взойдет Солнце?». Другое дело – вполне практический вопрос Элеа, заданный тут же после их возвращения: — Foa, вы что, спятили? Тут верных 4 фунта мяса. Как мы будем втроем это жрать? — Ты молодая и неопытная, — сообщил Фрэдди, — У нас на полигоне Неттиллинг месяц работал парень из Бангалора, который на спор мог слопать целого барана. — Ты гонишь! – возмутилась она, — Что я, барана не видела? У него 4 копыта и шерсть. — Копыта и шерсть тот парень не ел. Только мясо. — Ну вот! А ты только что грузил, что целого… — Мы не обязаны съесть все сегодня, — заметила Жанна, — что–то оставим на завтрак. — Ага! – сказала Элеа, — Тогда я приготовлю его по Тонгайскому ритуальному рецепту. Вообще–то по нему раньше готовили человечину… — О, черт! – сказал Фрэдди, — Жаль, мы не знали. По дороге встречались такие тушки… Элеа вздохнула и покачала головой. — Сейчас другое время. Вас бы неправильно поняли. Кстати, на Арораэ скоро рассвет. — И что? – спросила Жанна. — Сейчас увидишь. А я пошла к телевизору на кухне. Буду делать тонгайский ритуал. … Солнце над Арораэ еще только всходило, и его первые лучи играли на боках огромных воздушных шаров, висящие тут и там на высоте 3–этажного дома. Краткие надписи с картинками рассказывали о колониальном режиме Нидерландов в Западной Новой Гвинее (до 1962), о геноциде папуасов, и о работорговле, в которой участвовали все крупные торговые дома Голландии и королевская семья. На другой группе шаров были фотографии мечети в Гааге и лозунгов с демонстрации мусульман. Выше висел шар с изображением символических весов в лавровом венке (эмблемой Международного уголовного суда). Весы держала фигура в хиджабе, поперек которой шла жирная красная надпись: «ISLAMIC BITCH – FOR SALE». — Это они зря, — заметила Жанна, — Сейчас Нидерланды очень приличная страна. — Никто не имеет ничего против голландцев! — крикнула с кухни Элеа, — но здесь оффи! — Кстати, вот и голландцы, — заметил Фрэдди, ткнув пальцем в экран. Кампания молодых людей, явно выделяющихся цветом волос и кожи среди местных креолов и океанийских метисов, и одетых в красно–бело–синие футболки, поднимала очередной воздушный шар. На нем было написано и нарисовано такое, по сравнению с чем, плакатный жанр местных казался верхом приличия и политкорректности. — По ходу, националисты! – прокомментировала Элеа, — Хорошая будет колбаса!… — Откуда они взялись? – удивилась канадка. — Наверное, из Голландии. За 30 часов можно долететь дешево. А за 15 часов – дорого. Кому как нравится. А скоро можно будет долететь за час с минутами. Ну, ты в курсе. — Понятно. А откуда у них эти воздушные шары? — По ходу, заказали через интернет у местных. Это не особенно дорого… Ой, прикол! Эсесовцы! Жанна, тебе здесь везет на эсэсовцев, ага? — Земляки рейхсминистра Штаубе, из Франкфурта — флегматично предположил Фрэдди, закуривая сигарету, — Инсталляция у них ничего, креативная… К параду воздушных шаров добавился еще один: в виде стилизованного серебристого орла со свастикой в когтях. Затем, четверо персонажей в форме Waffen–SS растянули транспарант, где на белом фоне шла надпись черным готическим шрифтом. Буквально через пол–минуты, к ним подошли двое полисменов. После короткого эмоционального разговора, транспарант свернули, но инсталляция в виде орла со свастикой осталась. — Это что, так и будет висеть? – удивилась Жанна. — Ну, да! — крикнула Элеа, гремя каким–то кухонным оборудованием, — а что такого?! — Для них это ничего не значащие европейские бла–бла–бла, — добавил Фрэдди, — Жанна, налить тебе «отвертки»? В смысле, виски с оранжем? — Нет, лучше кофе… Приятно, когда за тобой ухаживают в собственном доме. — Правильно. Должна же быть от гостей хоть какая–то польза, — согласился он. Компьютер выдал клавесинную мелодию, и в окошке «точка вызова» появилось уже знакомое: «S2:38, E176:50 Арораэ», и далее: «абонент опознан, как Хелги Сонстром». Нидерландка была снова расстроена до полной потери боевого репортерского духа. — Это ужасно, просто ужасно! Нас здесь ненавидят! — Брр! Я не поняла: кого – «нас»? — Вообще, нас. Запад. Европу. — Слушай, Хелги, тебя лично кто–то обидел? — Нет, но эти фашисты… И гадости, которые пишут про нашу королевскую семью… — Ты из королевской семьи? Из Оранской династии? – поинтересовалась Жанна. — Нет, но… — Тогда плюнь на это. Какое твое дело? А если тебе хочется проявить национальное самосознание, то иди к ребятам в футболках a–la ваш флаг и предложи спеть хором «Wilhelmus van Nassauwe, ben ik, van Duitsen bloed». Так, кажется, у вас в гимне? Я уверена, они с удовольствием составят тебе кампанию, и твое достоинство… — Ты что! — перебила Хелги, — Они же националисты! — Тогда я не понимаю, чего ты хочешь. — Я просто хочу чтобы… Чтобы к нам относились… Хотя бы с уважением! — К кому, «к нам»? – спросила Жанна. — Черт! Черт! Я ничего не понимаю!!! А через три часа уже начнется процесс!!! — Что ты переживаешь, Хелги? Ты уже сделала один отличный репортаж. Продолжай в том же ключе. Показывай все стороны, все мнения. Это же наша работа, верно? — Но я же должна понимать, что происходит на самом деле! – возразила та. — Нет, ты не должна! Ты – репортер! Пусть зритель решает, что там на самом деле! — Зритель? Ты думаешь, это правильно? Я имею в виду… — Это – правильно, — перебила Жанна. — Ладно… — сказала нидерландка, — Я попробую… А ничего, что я тебя отвлекаю? — Никаких проблем. У нас все равно тут вечеринка, так что звони…. Фрэдди похлопал Жанну по плечу. — Глянь! «Satelcom–Canada» будет транслировать online весь полет Лобстера, в смысле, папуасского «Trapo», из Маданга, что в Папуа, на Арораэ. Примерно 1500 миль. — Еще одна рекламная акция? – спросила она, поворачиваясь к TV–экрану. — Вроде того. Пожилой джентльмен за штурвалом — технический директор партнерства «Hikomo», которое производит эти штуки. Он колоритный, ты не находишь? — Да, хотя, по–моему, он толстоват для астронавта. И этот ваш лобстер как–то не очень похож на космический корабль. Скорее, на мыльный пузырь в шляпе из какого–нибудь мультика. Кстати, а что это за рисунок на шляпе — желтая бабочка с двумя хвостами? — Золотая райская птичка. Она есть на флаге Папуа, и это эмблема Аэро–космического агентства. Просто она нарисована… Как бы сказать… Не очень достоверно. В гостиную вернулась Элеа в зеленом в белую ромашку кухонном фартуке, надетом на голое тело, и синих пушистых тапочках с помпончиками. — Между прочим, — сообщила она, — это Ематуа Тетиэво, он классный дядька и совсем не толстый. Просто большой. Мне лично такие нравятся. А мясо будет готово через час. А если кто–нибудь нальет мне виски, это будет просто превосходно! — Черт! – сказала Жанна, — Жаль, я не работаю в рекламе всякой кухонной техники. Я бы сейчас сделала такой клип с тобой в главной роли! — Ты что? – удивилась меганезийка, — В рекламе кухонных диков нужна фигуристая тетя лет сорока. С боками, с сиськами, с попой. А я, как бы, не вызываю ассоциаций с чем–то солидным и надежным. — Тебя надо снимать в рекламе байков, — предположил Фрэдди, наливая ей виски. — Фигня, — авторитетно ответила она, — Там нужны девчонки покрепче, с мышцами. А я хорошо смотрюсь в рекламе мини–траулеров. Пару раз снималась – то, что надо. Типа, одна малолетняя фифа легко управляет 15–метровой калошей. Консюмер говорит: ага, значит, я не запарюсь ходить на этой штуке и работать тралом. Элементарная логика. Фрэдди почесал макушку и выпучил глаза, изображая удивленного орангутана. — Логика в рекламе? Офигеть! Меганезия – страна чудес… Ладно, я в шоке, но это не помешает мне рассказать про то, что сейчас будет на экране… Если вам интересно. — Интересно! – подтвердила Жанна. — Тогда объясняю. Один наш спутник серии «Loral» будет двигаться параллельно курсу Лобстера, только несколько севернее. Точнее, Лобстер будет двигаться параллельно. А спутник, обращаясь вокруг Земли с вдвое большей скоростью, догонит и обгонит его, и все это время сможет передавать видеоряд в эфир. Я опускаю технику ретрансляции… — Короче, мы увидим полет спейс–скутера, как бы, сбоку и сверху? – уточнила Элеа. — Да. А в начале и в конце маршрута, в атмосфере, трансляция пойдет с самолетов. Она, собственно, уже идет. Самый интересный момент – это когда включится бустер. — Фрэдди, а почему эта штука такой формы? Я имею в виду, пузырь, шляпа… — Пузырь потому, что так дешевле делать. Его просто выдувают из пластика. А шляпа – потому, что «Hikomo» специализируется на крыльях именно такой формы. Эту шляпу придумали для human–power flyers (т.е. педальных самолетов). Чем больше крыло, тем меньше нужна мощность для взлета. А если надо улететь на большую высоту, то чем больше у нас крыло, тем меньшая плотность воздуха нам достаточна для… — Бустер! – перебила Элеа. Позади пузыря вспыхнул факел бледного почти бесцветного пламени, и машинка стала все быстрее карабкаться вверх. Всего через четверть минуты, она уже превратилась в мерцающую точку на фоне голубого неба, а затем исчезла… И почти тут же возникла в поле зрения камеры спутника. Казалось, пузырь всплывал из сероватой дымки верхних слоев атмосферы, как обычный пузырек воздуха – из слоя жидкости. — Насколько это опасно? – спросила Жанна. — Менее опасно, чем гнать по шоссе 100 миль в час, или чем летать на аэробусах. … За следующие 40 минут (пока Лобстер двигался по баллистической параболе), Фрэдди наговорил целую космическую энциклопедию. Он отлично умел разбавлять механико–математические подробности шутками, поэтому слушать его было ни капли не скучно. Жанне это нравилось. Потом, они так увлеклись наблюдая, как спейс–скутер входит в атмосферу (под синхронную лекцию Фрэдди о технике мягкого активного торможения сверхлегких космических аппаратов), что чуть было не лишились мяса. Хорошо, что у Элеа был хороший нюх, и она вовремя распознала запах горелой субстанции… … ======================================= 89 – Маленький ВОЕННО–СЕМЕЙНЫЙ скандал. Дата/Время: 1 марта 23 года Хартии. Утро. Место: Место: Меганезия, округ Вест–Кирибати, Атолл Арораэ, моту Рорети, Зал Верховного суда. ======================================= К началу судебного заседания, стол в гостиной был сервирован в троглодитском стиле, иначе говоря – мясо и печеные овощи свалены на большое блюдо, а гостям была дана возможность самостоятельно найти приборы для еды — или пользоваться пальцами. Что касается Элеа, то она выбрала последний вариант, причем умудрялась одновременно жевать и комментировать происходящее на экране. — По ходу, рабочая тройка: Макрин Ког, Тин Фан и Ашур Хареб председатель. Прикол: такой состав попросил прокурор, Курт Эйнфогел из Гааги. Остальные трое, видите ли, необъективны. Грендаль Влков — европофоб, Джелла Аргенти милитаристка, а Долфин Бонанза летает на флайке, купленной у Штаубе. Не будь прокурор дебилом, он бы все сделал наоборот, потому что худшую для него тройку даже вообразить невозможно. — Вот как? – удивилась Жанна, — А если подробнее. — Типа, дебильная логика, — пояснила меганезийка, — Ашур этнический араб – значит, сочувствует исламистам. Макрин этнический юро — значит, сочувствует европейским оффи. Тин Фан – биомеханическая гуманистка, значит… — Ух ты! – перебил ее Фрэдди, — Биомеханический гуманизм! Как у меня! Жанна щелкнула пальцами. — О! Надеюсь, теперь–то ты объяснишь мне, что это за спец–гуманизм? Я помню! Ты обещал еще по дороге на Аитутаки, когда я впервые об этом… — Штаубе вызвали давать показания, — перебила Элеа. *** Бывший министр ВВС Шонаока уверенно пересек холл–террасу отеля (которая была временно превращена в зал суда), и остановился на сине–зеленой циновке (место для выступлений свидетелей). Он был одет в простую полевую офицерскую форму армии шонао. На груди блестели два ордена: золотой гепард и лазурный орел. — Сен Штаубе, — начал Ашур Хареб, пожилой худощавый араб, одетый в легкое белое кимоно, — Надеюсь, вы в курсе, что Гаагский трибунал просит передать вас органам международной юстиции, в связи с актом криминальной агрессии – бомбардировкой воздушного флота другого государства, выполненной по вашему прямому приказу. — Да, ваша честь, я в курсе. — Замечательно. В таком случае, герр Эйнфогел, пройдите на красную циновку и аргументируйте требования вашей организации. Международный прокурор говорил примерно четверть часа. Его не прерывали. Ашур листал журнал «Comercia y Nautica de Pacific». Макрин (представительный 40–летний дядька средне–европейского типа, в просторном спортивном костюме) курил толстую сигару. Тин Фан (молодая изящная вьетнамка, носившая открытый комбинезон типа «koala») рисовала на листе бумаги фантастических бабочек. Штаубе смотрел в сторону лагуны – над ней кувыркались в воздухе два оранжевых «Vitiare» (сотрудники фирмы беззастенчиво использовали скопление людей для рекламы своих машин). Как только прокурор завершил свою речь, экс–министр повернулся к судьям. — Извините, я должен что–то ответить этому человеку? — Это было бы желательно, — подтвердил Ашур. — Хорошо, — Штаубе кивнул, — Я буду краток. 3 года назад я, по зову сердца, вступил в Народную Армию Освобождения Шонао. Интересы этого народа я принял, как свои личные, и сражался за его свободу в подполье на территории врага, затем в небе над Африкой, а затем на посту министра ВВС. Я изучил авиацию врага, его тактические и стратегические приемы, его стиль действий в обороне и нападении. Это позволило мне сначала дать руководству страны рекомендации по уничтожению вражеских агентов в Шонаока, затем уничтожить в воздухе элитный экспедиционный корпус врага, а затем, перейти в наступление и уничтожить вражеского лидера. Это не агрессия, а напротив, защита от агрессии. Ни один солдат шонао не вторгался на территорию Сарджа. Это боевики эмира Аккана вторгались или тайно проникали на земли Шонао, устраивали исламские мятежи против законного правительства и геноцид мирного населения. Я исполнял долг солдата. Если это — преступление, то я – преступник. У меня – все. — А, кстати, кто объявил войну между Шонаока и Сарджа? — поинтересовался Макрин. — Президент Чоро Ндунти, в ответ на исламский мятеж, поднятый агентами Сарджа. — И где были вы в этот момент? — Я был в Сарджа, в подполье. Я внедрился в эмирские ВВС в качестве мастер–пилота. Сразу после начала войны, эмир приказал мне доставить в Шонаока 600 карателей, и десантировать их недалеко от Лумбези. Я ликвидировал их, после чего приземлился в дружественной стране, Мпулу. В Шонаока не было подходящей посадочной полосы. — Вы открыли люки на высоте 12 км, и эти бойцы задохнулись? – уточнила Тин Фан. — Совершенно верно. — А вы догадывались, что эмир Аккан, в ответ, уничтожит вашу семью? Штаубе несколько раз сжал и разжал кулаки, прежде чем ответить. — У меня были такие опасения, но я думал, что он просто расторгнет брак моих жен со мной и отдаст их какому–нибудь офицеру в качестве наложниц. Видите ли, ваша честь, эмирская военная полиция полностью контролировала обстановку в моем доме, и эмир знал, что мои жены ни в чем не участвовали. Дети — тем более. Они были совсем крохи. — Эмир вам не доверял? – спросил Ашур. — Да, ваша честь. Я был «фрэнг», иноплеменник–европеец, хотя и принял ислам. — Тогда почему он поручил вам такую ответственную военную миссию? — У него не было других пилотов, способных управлять аэробусом такого класса, тем более — наспех переделанным аэробусом, который иногда вел себя нештатно. — А зачем вы вообще взяли четырех жен и завели детей? – поинтересовалась Тин Фан. — Таково было пожелание эмира. Если бы я отказался, это было бы подозрительно. — Ага. Ему нужны были заложники. И как вы не понимали, что с ними будет? — Это моя ошибка. Я думал: эмир просто хочет привязать меня к дому. Видите ли, ваша честь, он сам дал мне этих жен. Это были его рабыни. По моей европейской логике, не было никакого смысла их уничтожать, если ясно, что я все равно не вернусь. — Странно, что вы не засыпались там, с вашей европейской логикой, — заметил Макрин. — Да, ваша честь. Полагаю, меня спасла некомпетентность эмирской контрразведки. Ашур переглянулся с коллегами, кивнул и повернулся к международному прокурору. — Герр Эйнфогел, суд не понимает сути ваших претензий к Герхарду Штаубе. — Но мистер Хареб! Эмират Сарджа не вел никакой войны в Африке! — Не вел? А сарджайские десантники, по–вашему, летели на пикник? — Не на пикник, но и не на войну. По этому поводу было официальное заявление МИД Сарджа. Имело место техническое перемещение военного контингента, а мастер–пилот Штаубе убил своего напарника и разгерметизировал самолет в преступных целях. — Техническое перемещение куда? – спросил Ашур. — М–м… Не знаю. В какую–нибудь союзную страну. Какая разница? — Не надо держать нас за идиотов, герр Эйнфогел, — заявил Макрин Ког, — Все знали о войне между правительствами этих двух стран. Даже пресса сто раз об этом писала. — Но позвольте, ваша честь! Даже если и были какие–то боевые действия в Африке, это никак не оправдывает теракта против главы правительства над нейтральными водами! — Как раз, оправдывает. Дезорганизация управления противника путем уничтожения лидеров — это обычный метод ведения войны. Так было во все времена. — Но это же были локальные, африканские боевые действия! – возразил прокурор. — Война не бывает локальной, — отрезал Макрин, — Если она идет, то боевые действия ведутся везде, где есть структуры противника. — Вы плохо подготовились, герр Эйнфогел — констатировал Ашур, — сядьте на место, подумайте, а суд пока займется другими свидетелями. Сен Штаубе, вы пока свободны, только не уходите далеко. Сен Ематуа Тетиэво, пройдите на свидетельское место. Суд хочет знать, откуда взялись «Trapo» и как стало возможным их военное применение. Ематуа, одетый только в короткий пестрый лава–лава, вышел на сине–зеленый коврик. Явно избыточная толщина была для этого жизнерадостного 63–летнего утафоа скорее поводом изображать некоторую неуклюжесть, чем причиной реальных затруднений с движением. Похоже, ему просто нравилось выглядеть этаким игрушечным носорогом. — Говорю все, как есть, — начал он, — У моей vahine есть старший сын. Вы его, наверное, знаете, его зовут Наллэ. Когда мы с ней познакомились, он уже был взрослый… — Наллэ Шуанг? – уточнила Тин Фан. — Верно! Он отличный парень, но непоседа. То и дело попадает на каторгу. Вот, сейчас сидит в Африке, в Мпулу, где даже моря нет. Канак без моря. Разве это дело? Но, все равно, я им горжусь. Он строит людям fare–nui. Дома. Самое почетное дело для канака. После proa, разумеется. Но все равно, моя vahine и я переживаем, что он на каторге… — Сен Тетиэво, нельзя ли ближе к делу? – мягко спросил Ашур. — Я и веду к делу, сен судья. Полгода назад он приехал домой, по каторжному бизнесу, делать байки для этого Мпулу. Там у foa было не на чем ездить, а разве это дело? Я так понимаю, что байк для афро, это как лодка для канака. Мы с ним придумали отличный байк. Называется HiBi. Сейчас покажу… Эй, Ллаки, детка! Подкати сюда байк… Ллаки Латтэ, одетая в серебристые шорты и топик, выкатила байк на середину зала и прокатилась на нем по кругу, после чего заявила: — Это хорошая машинка для нашей страны! Дешево, надежно! Многие покупают, да! — Мы рады за вашу страну, — с улыбкой, сказал Ашур, но давайте ближе к теме. — Я и двигаюсь к теме, — ответил Ематуа, — Наш Наллэ со своей vahine и еще пара наших ребят полетели на Новую Британию, тестировать этот байк. Там они познакомились с двумя папуасами. Хти и Мео из KTIC (Kimbe Transport Innovation College). Вот они… Дети, встаньте, пусть судьи на вас посмотрят… Вот! Это они выиграли конкурс PASA (Papua Air–Space Agency), и получилась та штука, на которой я сюда прилетел. — Вы утверждаете, что вот эти ребята создали новый тип спейс–скутера? — недоверчиво спросила Тин Фан, рассматривая юную папуасскую парочку, эффектно выглядевшую в ярких комбинезонах PASA c эмблемой в виде золотой райской птички. — Они придумали концепт, — уточнил Ематуа, — Главную идею. Про это и был конкурс. — Концепт получился именно такой, что реализовать его оказалось удобнее всего путем контракта между PASA и вашей фирмой Hikomo? – уточнила судья. — Ну, может ведь Паоро иногда нам улыбнуться, — скромно ответил Ематуа, поднимая глаза вверх, как будто рассчитывал увидеть там улыбку океанийской богини судьбы. — Паоро… — задумчиво повторила Тин Фан, крутя в пальцах авторучку, — проще говоря, проект делала ваша фирма, не без участия Шуанга, так? — Ну, да! Вы верно подметили, сен судья, так оказалось удобнее всего. — И теперь вы строите эти «Trapo» по заказу из Папуа… В каком количестве? — Пока мы построили полсотни. Сначала у нас была маленькая серия, но сейчас мы еще строим для Канады. И еще, мы расширили производство и начали принимать частные заказы. Обычные спейс–скутеры слишком дорогие. Среднему канаку это не по карману. Можно арендовать, но хочется иметь свой, в ангаре, верно? А цена на «Trapo», как на флайку. Потребительское качество, конечно, пониже, чем у дорогих моделей, зато… — … Можно кого–нибудь разбомбить, — перебил Макрин, — Скажите, сен Тетиэво, зачем этой модели телеуправление, робот–пилот и устройство сброса гондолы? — Для безопасности, — невозмутимо ответил Ематуа, — На любой учебной флайке есть и телеуправление, и робот–пилот. А на счет гондолы – это специфика космоса. Если у вас что–то случилось с крылом или пропеллером, то у гондолы есть аварийный параплан. — А что вам сказала на это военная разведка? – поинтересовался Ашур. — Ну, как обычно, — Ематуа пожал плечами, — Про бдительность, и про все такое. — Понятно. Ну, что ж, выясним подробности у самой военной разведки. Суд объявляет перерыв на 1 час, а после перерыва заслушает объяснения полковника Аурелио Крэмо. *** Фрэдди снова изобразил жест озадаченного орангутана, и толкнул Жанну плечом. — Затопчи меня муха, если Элеа не была права. Меганезийскому суду насрать на этого гаагского прокурора. Им интереснее, не заигралось ли их собственное Гестапо. — Получается, так, — согласилась Жанна и, окинув взглядом стол, добавила, — Ох, ничего себе! Это мы втроем столько сожрали!? — По ходу, никого больше не было, — Элеа хихикнула, — Вы молодцы, что купили много. Кстати, а на завтрак что–нибудь будет? В смысле, поскольку мясо уже тю–тю… — Овсяные хлопья с консервированным молоком, – нерешительно сказала Жанна. — Давай просто утром сходим еще раз в лавку, — предложил Фрэдди. — А правда, что в Канаде есть такой обычай: в конце утренней физзарядки валять друг друга в снегу? — спросила Элеа, — Я где–то в кино видела. — После сауны, — уточнила Жанна, — Но это не только у нас. У вас то же самое. Меня на Никаупара из сауны сбросили в бочку со льдом. В смысле, вода там тоже была, но… — Бассейн со льдом после сауны это понятно, — ответила меганезийка, — но снег, это ведь совсем другое! Он пушистый! Он такой прикольный! — У вас в Антарктиде, на MBL точно такой же, – заметил Фрэдди. — Да, но у меня все руки не доходят туда прокатиться. А здесь: вот он, снег. Жанна ткнула Фрэдди пальцами в бок. — А давай ее вываляем в снегу, раз она хочет? Тем более, говорят, есть обычай… Раздалась клавесинная фраза из компьютера. Конечно, это опять была Хелги Сонстром. — Hello! Извини, что снова тебя отрываю. Слушай, тут что–то непонятное. Этот Штаубе вообще ушел из зала на пирс и общается с какими–то клиентами своей фирмы. А когда прокурор Эйнфогел спросил у председателя суда, почему это разрешили, тот ответил: «что вы привязались к этому Штаубе, пусть занимается бизнесом, пока у нас перерыв». — Немного странно, — согласилась Жанна. — Это еще не все. Герр Эйнфогел передал в суд лист дополнительных обвинений против Штаубе. Сначала ему ставилась в вину только агрессия, а теперь добавились военные преступления, преступления против человечности и геноцид. — Гм… Не слишком ли много? — Да, Мне так тоже кажется. Но герру Эйнфогелу прислали из Гааги почти 10 гигабайт доказательных материалов. Наверное, там что–то достаточно серьезное… — Знаешь, Хелги, отправь мне этот лист обвинений по e–mail. Он же у тебя есть, верно? — Конечно есть, сейчас отправлю… Все, он у тебя. — Вижу, — сказала Жанна и нажала значок «print». Подошедшая Элеа без церемоний, взяла лист, выползший из принтера, пробежала его глазами по диагонали, фыркнула и прокомментировала: — Эти кондомы включили сюда все свое меню. Завтрак, ланч, обед и ужин. — В смысле? – не поняла Жанна. — В том смысле, что они предъявили Штаубе вообще весь криминал, который входит в компетенцию международного трибунала. По ходу, эти исламисты заплатили за голову Штаубе офигенный аванс в Гаагу. Ладно, фиг с ними. Я пойду, сварю кофе, ага? Хелги на экране удивлено моргнула несколько раз, будто ей попала пыль в глаза. — Жанна, кто эта девушка в одном фартуке? Извини, если это что–то интимное… — Нет, Элеа моя приятельница и коллега. Уточняю: не лесби. — Я групповая бисексуалка с уклоном в зоофилию! – крикнула Элеа с кухни. — В ихтиофилию, — торжественно поправил ее Фрэдди. — …Она из Меганезии, — пояснила Жанна. — Из Меганезии!? О, боже… — А что тебя удивляет? — Нет, ничего… А парень, который сказал про ихтиофилию, он тоже из Меганезии? — Нет, я из Арктики! С Баффиновой Земли. Отморозил голову и влюбился в Жанну. — Он шутит? – осторожно спросила Хелги. — На счет головы – возможно, шутит. На счет всего остального – вроде бы, нет. — А–а… Слушай, а как бы ты сказала в репортаже про эти новые обвинения? — Как я бы сказала, тебе говорить не советую, — ответила Жанна, — Тебе лучше просто сказать: Верховный суд интересуется отношениями, возникшими между бизнесом и спецслужбами в этом деле. Акцию Штаубе суд рассматривает только из любопытства. — То есть, как? – удивилась нидерландка, — А военные преступления? Жанна вздохнула. — Понимаешь, сам термин «военные преступления» это тавтология. Никто не говорит: «незаконная кража со взломом». Война уже сама по себе преступление. — Кроме foa–autodefenca! – крикнула Элеа. — Возможно, — сказала Жанна, — Хотя, даже тогда я сомневаюсь в правомерности войны. Война в порядке самозащиты – это как кража картошки от голода. Оправдать можно, у человека не было другого выхода, но это все равно кража. — Но есть же законы и обычаи ведения войны, — возразила Хелги. — Херня! – раздался очередной комментарий меганезийки, — Какие законы, если пилот жмет кнопку и сбрасывает тонны взрывчатки, даже не видя, что там внизу? Я уже не говорю про ракеты, а тем более – про мины. — Не трогать мирное население, — пролепетала Хелги. — Ага! Попробуй разбомбить в городе военный завод, а мирное население не тронуть. А если речь идет про исламистов, попробуй, отличи, мирный он или военный. — Но есть же конвенции… — Конвенции про то, — перебила Элеа, — как две толпы молодых парней должны убивать друг друга ни за грош. Пулю в лоб мудакам, которые занимаются такими конвенциями. — Ты говоришь так потому, — обиделась Хелги, — что твоя страна воюет без законов. — Во–первых, воюют не страны, а люди. А во–вторых, кто и когда воевал по законам? — Давайте не будем ссориться, — предложила Жанна, — Давайте поможем Хелги сделать репортаж о текущем положении на процессе Штаубе. Фрэдди кивнул, закурил сигарету и предложил: — Давай напишем, как ты начала. А потом — что Гаагский трибунал готов пойти на все, предъявить любые обвинения, только бы получить Штаубе. — Поставь вопрос в конце: кому это больше всех надо, кому выгодно? — добавила Элеа, появляясь в гостиной с котелком кофе, — Pardon, foa, но я варю только большие порции. — Знаешь что, Хелги, — сказала Жанна, — Попробуй найти в интернет инфо об операциях против торговцев человеческими органами в Шонаока полгода назад. Это важно. — Упс… А там были такие операции? — Были. И о них писала пресса. Кстати, мой обзор про это есть на «Green World Press». — Спасибо! Всем пока, я побежала стучать клавишами! *** Полковник Аурелио Крэмо предстал перед судом в безукоризненно–аккуратной форме INDEMI, в т.ч. — в огромных зеркальных очках, закрывающих пол–лица. Ашур Хареб полистал лежащий на столе отчет и побарабанил пальцами по страницам. — Сен Крэмо, здесь написано, что после посадки сарджайского аэробуса, ваш офицер рекомендовал Герхарду Штаубе принять министерский пост у Чоро Ндунти. С какой целью была дана такая рекомендация? — С двумя целями, сен судья. Нам было выгодно, чтобы этот пост занял дружественный фигурант, но не меганезиец, а самому Штаубе нужна была психологическая адаптация после длительного пребывания в неадекватном сарджайском социуме. — Что вы понимаете под словом «адаптация»? — Ему надо было привыкнуть к тому, что он снова адекватный человек, а не муслим. — И только? – подозрительно спросил Ашур. — Мы не исключали, что ему для адаптации необходимо удовлетворить потребность в мести за свою семью, — добавил Крэмо, — Это указано в отчете. — Вы этого не исключали, или вы на это рассчитывали? — Мы не могли на это твердо рассчитывать, но рассматривали такой вариант развития событий, как желательный. Это тоже указано в отчете. Ашур кивнул и обменялся короткими взглядами с Макрином. Тот кивнул и спросил: — Сен Крэмо, насколько правдиво утверждение, что персонажи, названные в отчете «зайчиком» и «мышкой» являются случайными? Лично у меня складывается такое впечатление, что они слишком часто оказывались в нужном месте в нужное время. — Я понимаю, сен судья, — ответил разведчик, — Это может показаться странным, но утверждение полностью правдиво. Действительно, здесь был ряд редких совпадений. Именно совпадений. Простая логика: такое невозможно планировать. — Логика это штука двояковыпуклая, — загадочно произнес Макрин, — Почему тогда вы начали перемещать персонажа, названного в отчете «хомячком» так, как будто знали заранее о будущих действиях Зайчика и Мышки, и подыгрывали им? — Хомячок был необходим там для обеспечения проекта «колибри», и мы использовали игру Зайчика и Мышки, как легенду для перемещения Хомячка. Это есть в отчете. — Да. Это есть в отчете. Но, когда игра Зайчика стала вам ясна, вы, как сказано в том же отчете, дали этой игре «зеленый коридор», т.е. начали оказывать содействие. — Извините, сен судья, но «зеленый коридор» — это не содействие, а только отсутствие противодействия. Мы следили, чтобы никто не мешал сделке между PASA и Ндунти, чтобы никто не возражал против смены кодов маршрута в роботах–пилотах, и чтобы не было лишних проверок, когда в гондолы грузили дробь вместо обычного балласта. — Иначе говоря, вы следили, чтобы никто не мешал им убивать Аль–Аккана, так?. Полковник Крэмо кивнул и уточнил: — Мы следили, чтобы в нашей зоне ответственности не создавалось административных помех военно–тактическим планам правительства Шонаока, нашего союзника. В любом случае, мы обязаны были реагировать именно так. Административные помехи в нашей зоне ответственности, означали бы нашу помощь Аль–Аккану, а это было бы не только нарушением союзного соглашения, но и нарушением Хартии. — Это верно, — согласился Макрин, — Но нарушением Хартии является и использование вооруженных сил для атакующих боевых действий без санкции Верховного суда. У вас написано, что ни один военнослужащий Конфедерации в этих действиях не участвовал, однако Тин Фан полагает, что вы умалчиваете об одном важном моменте… Тин…? Тин Фан кивнула и, прицелившись в разведчика пальцем, спросила: — А кто создал те коды, которые были загружены в робот–пилот? Это довольно сложная баллистическая задача. Я не буду объяснять здесь про функционал отсечки и про конус вероятности, а просто скажу: эксперта достаточной квалификации у Ндунти не было. — Извините, сен судья, но такой эксперт у него был. Это Герхард Штаубе. — Ой, не морочьте мне голову. Штаубе – пилот высшей квалификации, но это другое. — Еще раз извините, но вы ошибаетесь. К отчету приложена статья Герхарда Штаубе «Расследование авиа–катастроф, вызванных эксцессами военных тестов». Из нее легко увидеть, что автор профессионально владеет названными вами вопросами. — Ах вот как? — пробурчала она, листая страницы отчета, — Ага, вот это… И что мы тут видим такого профессионального… Гм… Ладно, в этом случае, вопрос снимается. — У меня еще два вопроса, — сказал Ашур, — Первое: насколько опасно для нас военное применение аппаратов «Trapo». Я имею в виду, они могут оказаться у противника. — Это не повысит наш военный риск, — ответил Крэмо, — Такие аппараты эффективно перехватываются нашей системой «Space–lasso», как и любые баллистические ракеты средней и средне–высокой дальности. С военной точки зрения, «Trapo» представляет собой просто еще один вид ракет средне–высокой дальности воздушного базирования. — ОК. Тогда второй вопрос: сколько бюджетных ресурсов затрачено на эту игру? — Приблизительно минус 20 миллионов фунтов, — ответил разведчик. — Гм… Вы потратили их из экстренного резерва или урезали другие программы? — Извините, сен судья, но я сказал минус 20. Это доходная операция для бюджета. — А–а… Надеюсь, координатор Торрес объяснит нам, как это получилось. Вы пока свободны, полковник Крэмо. Эрнандо Торрес, пройдите на место свидетеля. … Координатор, похоже, слегка нервничал, но улыбался – правда, несколько натянуто. — Мне сразу объяснять про эти деньги? – спросил он. — Да, — сказал Ашур, — Только в общих чертах и кратко. Вам все равно скоро подавать итоговый отчет правительства. Ваши полномочия истекают через… — …8 дней, — договорил Торрес, — А отчет я подам на 5 дней раньше, как положено. — Не сомневаюсь в этом. Итак, в общих чертах… — Ну, если в общих, то так. Разведка — это оперативное информирование, оперативное прикрытие и вербовка ключевых фигур в зонах неустойчивости. А что нужно бизнесу, чтобы активно развиваться в международной сфере? Вот это и нужно. Бизнес готов платить за то, чтобы ему открывали новые горизонты, новые фронты экономической экспансии. В рамках Хартии, разумеется. Вот тот принцип, который сделал систему безопасности из чисто расходной статьи бюджета расходно–доходной, как, например, научно–технические фонды. Ведь безопасность – это тоже социальный бизнес. — Как бы он не превратился в рэкет, — проворчал Ашур. — Какой рэкет!!! – возмутился координатор. — Такой, — вмешалась Тин Фан, — Мы тут немного знаем арифметику, сен Торрес. Вы содрали с металлургических и энергетических предприятий почти миллиард фунтов лишних денег. Недешево обошлась война в Африке, а? — Жалобы на высокие социальные взносы от них есть, а? – в тон ей ответил он. — Ну, нет, и что теперь? — А почему нет, вы знаете? Почитайте их квартальные отчеты по дивидендам, ага! — И что я там увижу? — Увидите, почему не жалуются. — Покажите цифры! — потребовал Макрин. — Через 3 дня покажу, — пообещал Торрес. — Вот через 3 дня и будете изображать гения, — подвел итог Ашур, — а пока вы свободны. Если суд сочтет нужным, то задаст вам вопросы позже. Объявляется перерыв на 1 час После перерыва мы заслушаем новые претензии герра Эйнфогела из Гааги. *** Если в начале TV–каналы показывали процесс примерно одинаково, то теперь возникла принципиальная разница в тактике представления материала. По Euro–TV под маркой «Процесс Штаубе» шли клипы о какой–то войне в Африке (непонятно какой). На CNN обсуждалось влияние процесса на христианско–исламский межрелигиозный диалог. На CSTV шел репортаж Хелги (довольно объективный). По LantON–line в прямом эфире репортер общался с Торресом по поводу итогов его координатуры. О процессе Штаубе говорилось лишь, что он стал поводом для дискуссии о некоторых принципах работы армии и разведки. Xeno–TV–Rokki (в соответствие со своей космической ориентацией) акцентировал внимание на папуасском спейс–скутере. Ематуа, Хти и Мео устроили тут цирковое шоу, показывая, как легко этот аппарат разбирается, собирается и готовится к полету. Несколько раз камера показывала издалека самого Штаубе. Он стоял на пирсе, под навесом, в кампании нескольких пестро одетых индусов и что–то объяснял им про лежащие здесь же два экземпляра «Vitiare» — один собранный, другой — разобранный на модули. Индусы кивали и, судя по выражениям лиц, намеревались торговаться. Наблюдая эту картину активной коммерции, Жанна допила очередную (неизвестно уж, которую по счету) чашечку кофе и повернулась к Фрэдди. — Слушай, тебе не кажется, что все уже решено, и продолжение процесса будет чем–то вроде ритуальной части? Ну, как эпилог в классической древнегреческой трагедии? — Кажется, — подтвердил он, — И еще, мне кажется, суд сделал этот перерыв только для того, чтобы дать этим ребятам бесплатное рекламное время в эфире. — Если вы про Штаубе, то с ним все было ясно заранее, — заметила меганезийка, снимая фартук и снова заворачиваясь в плед, — Я же вам сразу объяснила. Хей, Жанна, у тебя классный пончо. Где такие продают? — Конкретно этот я купила в Перу, на рынке в Икитосе. Кажется, он из шерсти ламы. По крайней мере, так сказал парень, который продавал… О! Началась следующая серия! *** Ашур Хареб постучал молоточком по столу. — Так… Где Штаубе? — Он на пирсе сен судья, — пискнула молодая маори, одетая в оранжевый килт с зеленым силуэтом «Ohka» (или «Vitiare»), — Вон там, видите? Я сейчас сбегаю за ним, ага? — Хм… А вы кто? — Дики Пуафае. Типа, его жена. — Постойте. А чем он там занят? — Там фиджийские индусы, посредники индийских индусов из Мумбаи. По ходу, они сейчас покупают флайки для школы первичной летной подготовки. — Готовы заказать на миллион фунтов, если им дадут большой discount на маленькую первую партию? – предположил Ашур. — Да. А откуда вы знаете, сен судья? — Что я, с фиджийскими индусами не торговался? – с улыбкой ответил он. — Извините, ваша честь, — вмешался Курт Эйнфогел, — Перерыв уже закончился. — Не указывайте суду, как ему работать! – рявкнул на него Макрин и, окинув взглядом панораму лагуны, прочел вслух надпись на одном из воздушных шаров (похожем по форме на огромный игрушечный самолет): — «Герхард! Верни нам Конкорд!»… Ого! Я знаю, что Штаубе угнал «Аэрбас». Он что, еще и «Конкорд» угнал? — Сен судья, вы не так поняли! – энергично жестикулируя ответила Дики, — Сейчас есть единственный живой «Concorde», в музее Ле Бурже, и Герх даже пальцем его не трогал. Но он недавно написал статью в Oceania–Flight: «Как вернуть Конкорд в небо». Это его мечта: красивый большой гиперзвуковой пассажирский лайнер. Те ребята с воздушным шаром — французы, яхтсмены, тоже этого хотят. За 5 часов из Парижа в Папеэте, ага? — Да, это красиво… — согласилась Тин Фан, — а как у вас вообще с ним? — С «Конкордом»? Ну, пока так, модельки… — Нет, я имею в виду, у вас со Штаубе, — уточнила судья. Девушка недоуменно пожала плечами. — Ну, нормально. Только он плавает не очень хорошо. Он жил на континенте, а к морю надо привыкать с детства. Но мы следим чего–как. Думаю, туда–сюда, адаптируется. — У вас есть дети? — Ага. Двое. Один мой, а один — Рали. Моему мальчишке скоро 2 года, ага! — У вас punalua 2x3, правильно? — спросила Тин Фан. — Да. И фирма тоже. Типа, семейный бизнес. — А как Штаубе относится к детям? — Ой! Смешно! Они мелкие, еще только–только начали тыкать в клавиши, а он уже им показывает флайки в 3d. Моя мама говорит, в таком возрасте это без толку, но мало ли. Знаете, у детей в голове… — Дики выразительно постучала себя кулачком по лбу, — что–нибудь обязательно отложится. Это я так думаю. — По–моему, правильно, — согласилась Тин Фан, — Моей девчонке 4 года, а мышкой уже пользуется вполне уверенно. С клавиатурой, правда, сложнее… А как у вас с сексом? — Ну… — Дики почесала себе за ухом, — В общем, нормально. Конечно, сказывается, что Герх столько времени был на войне, подпольщиком. Это надо все время себя держать в руках. И, потом, у него такое случилось с семьей. Кошмар. Исламисты, conios jodidos… — Штаубе был рад, что отомстил Аль–Аккану? – перебила Тин Фан. — Еще бы! Мы все так радовались! Герх прилетел в тот же день. Iri! Это было классно! Собрались гости, устроили hauole–roa! Прилетела прикольная тетка, капитан INDEMI! — Капитан INDEMI? — переспросил Ашур, листая отчет военной разведки. — Да. Какие–то формальности, иммиграционная анкета. Ну, я не разбираюсь. — Она тоже была на празднике? – уточнил он. — Нет, она только на счет бумаг. Ну, так, посидела час за столом, просто для приличия. Понятно: для нее это работа. А мы уже потом отрывались! Хотите, покажу видео? — Увы, — Ашур улыбнулся и развел руками, — У нас тоже работа. Давайте–ка, сбегайте на пирс и скажите своему мужу, чтобы быстро шел сюда. — Да, сен судья! Маори метнулась через холл–террасу, затем, срезая угол, легко перепрыгнула через парапет и с хорошей скоростью побежала к пирсу. Председатель суда одобрительно фыркнул ей вслед и повернулся к международному прокурору. — Так что вы хотели нам еще сказать про Штаубе, герр Эйнфогел? — А мы разве не дождемся, пока он придет сюда? – удивился тот. — Зачем терять время? – ответил Ашур, — Начинайте, суд вас слушает. — Могу я спросить, посмотрел ли суд материалы, которые я передал в перерыве? — Да, так что можете на них ссылаться. — Хорошо. Как мы видим из материалов, ВВС Шонаока, по приказам Штаубе наносили удары с воздуха по населенным пунктам. Они применяли явно неизбирательные виды оружия, такие, как напалм и кассетные бомбы. Кроме того, проводилось минирование участков местности противопехотными минами, с воздуха… — Вы в суде, а не на митинге пацифистов, — перебил Макрин, — мы не нуждаемся в вашей лекции о методах ведения современных африканских войн. При чем тут Штаубе? — В документах есть его приказ установить на дронах ПВО ослепляющие лазеры такой мощности, что это приводит к необратимой потере зрения. Это прямое нарушение 4–го протокола Международной Конвенции 1980 года о запрещенных видах вооружений… — Герр Эйнфогел, я повторяю: нам не нужны лекции о современной войне и оружии. — А что вам нужно? – огрызнулся прокурор. — Нам от вас ничего не нужно, — ответил ему Ашур, — Это вам что–то нужно от суда. И, если вы хотите добиться каких–то санкций против Штаубе, то вы должны представить доказательства того, что он совершил антигуманные акты или приказал их совершить. — Я же вам привел его письменный приказ об установке антигуманного оружия… — Это бред! – перебила его Тин Фан, — Есть маленькая страна, которая не может себе позволить дорогостоящие истребители и ракеты земля–воздух. А противник намерен применить против нее современные бомбардировщики. Как защищаться? Тут нужен самый дешевый способ. Вот вам и дрон с фатально–ослепляющим лазером. Само его наличие уже психологически подавляет пилотов противника, это же очевидно! Прокурор подумал и решительно кивнул. — Мне понятен подход суда. Но в материалах есть записи выступлений Штаубе перед военными пилотами и операторами дронов. Он требует уничтожать целые поселки с нелояльными жителями, миссии религиозных и гуманитарных организаций… — Вы видели фото Ханоя и Хайфона после бомбардировок 1972 года? — перебила она. — Да, но мы говорим не о войне вообще, а о той войне, в которой участвовал Штаубе. — Вам обидно, что в этой войне победила не ваша сторона? — спросила Тин Фан, — вы добиваетесь преследования офицера, который нанес поражение вашим союзникам? — Ваша честь, я не давал повода для таких подозрений! — В таком случае, объясните, почему вы привязались именно к Штаубе? Вы не нашли других военных преступников, поближе к Гааге? Полковник Крэмо, помогите герру Эйнфогелу, чтобы ему не летать через пол–планеты. Команданте военной разведки поднялся с места и поправил зеркальные очки. — Aita pe–a. Могу предложить Амстердам, Брюссель, Страсбург, Женеву и Линц. Все можно объехать за один день на автомобиле. У меня 26 имен с адресами и списком художеств в Центральной Африке и странах Карибского региона. Массовые убийства жителей, изъятие внутренних органов, создание концлагерей, работорговля. Годится? — Думаю, годится, — ответила она, — У вас есть с собой этот список на бумаге? — Да, сен судья. Это приложение «D» к моему отчету, который у вас на столе. — Ага… — сказала Тин Фан, вынимая один том из общей папки, — герр Эйнфогел, я не слышу ответа на свой вопрос. Почему вас вдруг заинтересовал именно Штаубе? — Э… Мы ищем не ближайших преступников, а наиболее опасных. — Ознакомьтесь с этим списком, — судья сунула том ему в руки, — Штаубе опаснее их? — Э… Возможно, мы еще не изучили этот вопрос, но даже если и есть более опасные преступники, это не основание, чтобы оставлять безнаказанными менее опасных. Появился несколько сконфуженный Штаубе – уже не в военной форме, а в оранжевом килте с зеленым силуэтом флайки (точно таком же, как тот, что был на его жене). — Прошу прощения, я… — Поднимали деньги для семьи? – перебил Ашур, — Выношу вам устное замечание. Вот папка, тут дополнительные обвинения против вас. Сядьте в сторонке и ознакомьтесь. Тин Фан использовала эту короткую паузу, чтобы закурить сигарету, и вновь взялась за международного прокурора. — Мне интересно, как вы изучаете вопрос о военных преступниках. Наверное, в начале к вам поступают какие–то заявления, затем вы из них выбираете, кем и чем заняться, да? — Как правило, это так и происходит, ваша честь. — И от кого же было заявление на Штаубе? — В данном случае, я, как прокурор, начал расследование по собственной инициативе. В регламенте суда такой вариант предусмотрен. — Вот как? — сказала Тин Фан, — А откуда такая инициатива? — Из–за акта агрессии против Сарджа, — пояснил Эйнфогел. — Мы в самом начале выяснили, что это ваша ошибка, — заметила она, — И тогда вы стали срочно собирать новые обвинения против Штаубе, чтобы добиться его выдачи. Меня интересует: почему вы суетитесь вокруг этого клиента? Вам заплатили за его голову? — Я не исключаю, что моя точка зрения ошибочна, — примирительным тоном ответил прокурор, — Но я прошу не наказать Штаубе, а передать его компетентному трибуналу. Если он невиновен, то вопрос будет снят. А если виновен – то… Так или иначе, вопрос будет решен объективно. Вы же не можете отрицать, что в этом деле надо разобраться. — Не могу, — согласилась Тин Фан, — Поэтому я вызываю Ллаки Латтэ для пояснений по поводу компетентности международного трибунала. Снова появилась Ллаки в серебристых шортах и топике. Теперь она повязала шейный платок цветов национального флага Мпулу: синий, желтый, зеленый, черный. В руке африканка держала тонкий прозрачный пластиковый конверт с какой–то распечаткой. — Я простая девушка, — сообщила она, — я не училась юридическим штучкам, но я умею читать, да! Я взяла интернет и прочитала там про преступления против человечности. Преследовать человека за то, что у него другая религия — это преступление. И пытать человека – это преступление. Но в трибунале есть судьи от правительства исламских стран, где человека заставляют жить по исламу, а если он не хочет, то его бьют или плетьми, или вешают на площади или забивают насмерть камнями. Пусть прокурор объяснит: что это за трибунал, где такие судьи, которых самих надо судить? — Вы готовы ответить на вопрос? – спросила Тин Фан у Эйнфогела. — Видите ли, судей выбирает определенный комитет ООН. Это не в моей компетенции. — Понятно. Следующий вопрос: можете ли вы гарантировать, что среди судей, которым поручат дело Штаубе в вашем трибунале, не будет ни одного мусульманина? — Извините, но я повторю: это не в моей компетенции. — А почему вы не преследуете членов правительства стран, в которых установлены и применяются законы шариата? Это–то в вашей компетенции? — Э… Видите ли, это привело бы к нежелательным международным последствиям. — Понятно. Сен Латтэ, у вас еще есть дополнения по этому вопросу? — Да, Тин Фан. Еще я хочу сказать, что очень многие страны — например, США — уже объявили, что запрещают этому трибуналу преследовать своих граждан. Называется: «иммунитет». А еще, я хотела сказать, что в трибунале лежит дело против Меганезии, только его пока не рассматривают, хотя юристы написали бумагу, и там сказано, что ислам, римский католицизм и пуританство – это нормально, а Великая Хартия – это преступление против человечности. И сен Торрес – преступник. Вот, я распечатала… — Это уже совсем любопытно. Дайте сюда… Так… Ого… герр Эйнфогел, а что же вы молчите? Почему вы не требуете выдачи координатора Торреса вашему трибуналу? — Э… Мне не поручали… Тин Фан помахала в воздухе листочками бумаги и объявила: — Сен Торрес, возьмите и прочтите. Это, видимо, должно вас заинтересовать. — Несомненно, — ответил координатор, подошел, взял конверт, а затем демонстративно устроился рядом со Штаубе и серьезным тоном сообщил, — Как бы нам с Герхардом не перепутать наши бумажки. Уж очень они похожи между собой. — Да, интересно, — согласился Макрин, — А почему мы узнаем об этом от пресс–секретаря правительства Мпулу, а не от нашей военной разведки? — Разрешите доложить, — сказал полковник Крэмо, — Дела такого рода в международном трибунале открывались против всех наших координаторов, начиная с Накамуры. Это некая константа международной обстановки, и мы включаем ее в отчет правительству в разделе «прочее», вместе с джихадами, протестами ЮНЕСКО и жалобами «зеленых». — Посыпаю голову пеплом, — проворчал Торрес, — Я читал этот раздел по диагонали. Аурелио Крэмо улыбнулся и кивнул. — Я так и думал, сен координатор. Но это совершенно не важно. — Вот как? А если бы во время поездки в какую–нибудь страну, меня бы арестовали и отправили в Гаагу? Вот была бы шутка… — Нереально, — ответил разведчик, — Полицейские и специальные службы любой страны, посещаемой сотрудниками нашего правительства, уведомлены о решения Верховного суда от 4–го года Хартии. Такой арест – это автоматически «Autodefenca Code Rojo». — То есть, проще говоря, бомбардировку стратегических объектов страны–агрессора? — Немедленную бомбардировку, сен координатор, — уточнил полковник. — Да, такое решение есть в активном архиве суда, — подтвердил Ашур, — Но давайте вернемся к нашему делу. Сен Штаубе, вы уже готовы отвечать? — Я попробую, — ответил тот. — Тогда подойдите сюда, — сказала Тин Фан, — и объясните, для начала: почему ваши обращения к пилотам ВВС выдержаны в таком безудержно–агрессивном тоне? — Честно говоря, я не знал, как писать такие обращения. До этого, я писал инструкции гражданским пилотам и технические статьи. Но, как министр ВВС, я обязан был как–то настроить военных пилотов на их задачи. Я собрал специальную литературу о том, как составлять обращения к военнослужащим, и действовал, как там рекомендовалось. — А какими конкретно книгами вы пользовались? — Во–первых, я использовал литературу времен II Мировой войны. — Германскую? – уточнила судья. — Прежде всего – да. Все–таки оригиналы на родном языке. Но я, разумеется, прочел и литературу стран–победителей. СССР, США и Великобритании. На случай, если что–то устарело, я сверился с современными пособиями для офицеров Морской Пехоты США. Там есть научно–обоснованные приемы психологической настройки людей на боевые действия, но принципы составления таких обращений не изменились с прошлого века. Тин Фан кивнула, перелистывая бумажки, а потом спросила. — Какие именно образцы вы использовали наиболее часто? — Обращения Германа Геринга к пилотам Luftwaffe, — спокойно ответил Штаубе, — Они написаны на моем родном языке и оказалось, что они легко переводятся на Africaans. — А вам не приходило в голову, что это дерьмовый образец? — К сожалению, сен судья, все образцы примерно одинаковы, а я должен был посылать пилотов на задания, где они рисковали жизнью. Идти на такое задание, не веря в свою цель – это самоубийство. Так утверждают все книги по военному делу. — Вы могли бы использовать наши образцы, — заметила Тин Фан, – я была резервистом и хорошо помню: перед рискованными заданиями нам говорили совсем другие слова. — Эти слова годятся только там, где установлена Великая Хартия, — возразил Штаубе. — Да, — задумчиво произнесла судья, — Это так. У меня нет больше вопросов. — Присядьте, сен Штаубе, — распорядился Ашур, — У кого есть еще замечания по делу? С места вскочила Ллаки Латтэ. — А можно я скажу? — Слушаем вас. Говорите. — Я нашла в интернет, что эти трибуналы начинаются с Нюрнбергского и Токийского процессов, после II мировой войны. Оффи обосрали весь мир, а крайними сделали тех оффи, которые проиграли. Остальные, как бы, и не виноваты. С тех пор они так делают каждый раз, когда накапливаются проблемы. Выбирают среди своих самого слабого и ненужного, побеждают его, судят, делают его крайним и вешают или сажают в тюрьму. Сейчас они хотят сделать крайним Штаубе, потому что он ушел из военных министров. Раньше они бы испугались, что он врежет бомбой по этой Гааге, а сейчас они не боятся, потому что у него нет бомбы. Американский FBI поймал европейских оффи на том, что они в Африке вырезали органы из пленных. Если Штаубе отдать Гааге, то его сделают крайним за то, что творили в Африке исламисты и европейские оффи. Вот! Ашур и Макрин переглянулись. Тин Фан кивнула. Затем все трое шептались примерно полминуты, при гробовом молчании зала. После этого Ашур встал и объявил: — Герхард Штаубе. Суд находит вашу деятельность в качестве министра ВВС Шонаока весьма сомнительной, так что 3 года вы будете находиться под надзором полиции. Это никак не затронет ваши базисные права, кроме права на конфиденциальность частной жизни. При этом, суд определил, что обвинения, предъявленные вам международным трибуналом, являются ложными. Вы свободны, идите, занимайтесь своими делами. — Спасибо, сен судья, — сказал Штаубе, — А как часто я должен отмечаться в полиции? — Вообще не должны. Они сами разберутся. Все, заседание окончено… Что вы хотите, герр Эйнфогел? Вам что–то непонятно в решении суда? — Я просто хотел уточнить. Вы отказываете в требовании выдачи Штаубе трибуналу? — Разумеется, отказываем. Неужели это не ясно из решения? — Тогда почему вы не объявляете об этом прямо? — Бюрократия, – проворчал Ашур, взял толстый черный маркер и написал на бланке трибунала с запросом на выдачу Штаубе, поперек отпечатанного текста, одно слово «REFUSE», — Возьмите свою бумажку и подшейте, куда хотите… Хей, сен Штаубе! Скажите своим женщинам, чтобы они не хулиганили. Что о нас подумают в мире!? *** Камера теле–репортера повернулась в сторону причала полицейского департамента Арораэ. Примерно в двадцати шагах от служебного самолета «Extra–Flugzeugbau» с эмблемой международного трибунала на фюзеляже, висел в воздухе трехметровый розовый воздушный шар в форме кисти руки, сжатой в кулак с отставленным вверх средним пальцем. Дики и Рали деловито привязывали шнур этого шара к перилам ограждения. Через пару минут Штаубе, протолкавшийся через кольцо хохочущих зрителей, подошел к девушкам и пол–минуты что–то им доказывал, после чего Рали намотала шнур себе на руку, и все трое направились в сторону своего пирса. Шар медленно плыл за ними по воздуху. Огромный средний палец покачивался на фоне безоблачного лазурного неба, как будто лениво грозил кому–то… … ======================================= 90 — Будущий БИОМЕХАНИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ. Дата/Время: 1 марта 23 года Хартии. Ночь и утро. Место: Канада, Новая Шотландия, Галифакса. Таунхаус в субурбе, кватира мисс Ронеро. ======================================= Элеа хихикнула, потянулась по–кошачьи, и лекторским тоном произнесла: — Ну, вот. В соответствие с прогнозом, герр прокурор послан на этот самый палец. — А мне показалось, что в какой–то момент у суда были сомнения, — заметила Жанна. — Это у прокурора были сомнения. Он рассчитывал, что Верховный суд обидится на Штаубе за речи, заимствованные у европейских нацистов, и выдаст его. Ага, щас… Меганезийка сжала кулачок и повторила жест розового воздушного шара. Фрэдди закурил очередную сигарету и саркастически хмыкнул. — А что должен был сделать этот Штаубе, чтобы его выдали? Публично съесть миллион негров? Сбросить на кого–нибудь атомную бомбу? — Ты не врубился, бро, — ответила Элеа, — Наш Верховный суд вообще никогда не выдает политических преступников. Их могут посадить или грохнуть здесь, но не выдать. — Это действительно так, — подтвердила Жанна, — я общалась на островах Элаусестере с comrade Гаэтано из «Brigada Rossa Nova». Она сбила над Римом самолет с делегацией христианских консерваторов, и бежала в Меганезию. Суд ее оправдал. — Она тоже была министром каких–нибудь ВВС? – спросил Фрэдди. — Нет. Она работала в пиццерии. А самолет сбила чем–то вроде «Стингера». — Кстати, классная тетка, — встряла Элеа, — В нашей с Жанной статье по океанийскому коммунизму, про нее написано. — Точно, я же читал! – Фрэдди хлопнул себя ладонью по лбу, — Кстати, я не понимаю, почему Жанну после этой статьи здесь не объявили коммунисткой. Жанна сделала большие глаза и возмущенно фыркнула. — Ты что?! Как про меня можно объявлять, что я коммунистка, если все знают, что я — королева полинезийских каннибалов–акулопоклонников? — Ой, простите, Ваше Величество, я совсем забыл… — К Жанне надо обращаться Imaatea–tavinihine–te–ariki, — поправила Элеа. — О, черт! Надо записать, а то забуду. — Не парься, Фрэдди, — посоветовала меганезийка, — Скачай из интернет «Paruu–i–hoe», Закон весла Мауна–Оро. Он есть на любом нашем сайте по фольклору… Да, кстати о фольклоре, где придумана игра в снежки, в Канаде, в Скандинавии или в Сайберии? — Мне кажется, ее вообще не придумывали, — заметила Жанна, — Просто, когда берешь сколько–то снега, то рефлекторно лепишь снежок, а когда ты его слепила, то тебе сразу хочется куда–нибудь его запустить. — Это ты прикалываешься? – подозрительно спросила Элеа. — Нет, честное слово, так и есть… Черт! Фрэдди, пошли научим ее играть в снежки! … После снегопада, продолжавшегося всю прошлую ночь, сугробы лежали вокруг дома везде, кроме дорожки, которую Жанна успела расчистить утром. Более благоприятных условий для знакомства с народной игрой в снежки, даже и представить невозможно. Правда, было прохладно (около минус 5) и темно (поскольку стоял поздний вечер). Впрочем, света уличного фонаря и лампы над входной дверью, было достаточно для практических занятий по исследованию снежных комьев. Начав со снежков, участники постепенно добрались до более внушительных конструкций, и часа через два, рядом с дорожкой уже возвышался снеговик почти 2–метрового роста – с носом–морковкой, глазками–угольками и пластиковым ведром на голове. После этого, Жанна и Фрэдди не без усилий загнали совершенно замерзшую, но еще полную энтузиазма Элеа в дом и отправили под горячий душ. На компьютере за эти 2 часа накопилось полдюжины пропущенных вызовов. Ну, разумеется: «Арораэ, абонент Хелги Сонстром». — О, черт! – воскликнула Жанна, щелкнув значок «обратный вызов», — Ей же, наверное, надо срочно делать итоговый репортаж. — Сделай человеку доброе дело, — проворчал Фрэдди, — И когда ему снова понадобится доброе дело, он снова привяжется к тебе. На экране возникла радостная Хелги – похоже, она сидела на балконе номера в отеле. — Ой, Жанна, как здорово, что ты откликнулась! Я уже думала: вот, все меня бросили с этой непонятной темой. Это какой–то театр абсурда. Прости, что я тебя дергаю, но для меня это очень важно. Это мой первый серьезный политический репортаж… — От этого зависит твоя дальнейшая работа, — перебила Жанна, — тебе надо сделать его быстро но качественно, увлекательно но политкорректно, честно но в соответствие с редакционной политикой, ни о чем не умолчав но никого не обидев. Так? — Это ужасно, но боюсь, что это именно так, — ответила приунывшая нидерландка. Жанна одобряюще подмигнула ей. — Не теряй присутствия духа, это проще, чем тебе кажется. — Можно, я посмотрю, как вы будете это делать? — спросил Фрэдди. — Нет, ты так легко не отделаешься, — весело ответила Жанна, — Ты дашь нам главную увлекательную креативную идею, а что получилось, я тебе потом покажу. — Гм… А ты в курсе, что дело уже к полуночи? Это как раз то время, когда… — …Честное слово, я не долго. А ты как раз успеешь помыть ушки и почистить зубки. — Извините, — сказала Хелги, — мне так неудобно, что я вас отрываю от… От… — От make–love, — в лоб заявила Элеа, — Тебе не стыдно, вообще, а? Меганезийка стояла, в накинутом на плечи полотенце и пушистых тапочках, уперев кулачки в бока, посреди гостиной с самым возмущенным видом. — Ты тоже хороша, Жанна! Тебе привозят парня чуть ли не с Северного полюса, а ты, вместо того чтобы заниматься делом… Мне что, укладывать вас, как маленьких? — Видишь ли, — сказал Фрэдди, — у Хелги решается вопрос будущей карьеры, и… — Что, правда? — перебила Элеа. — Ну… Ну… — растерянно произнесла нидерландка. — Да, — ответила за нее Жанна, — Это ее первый полит–репорт… — Ага! Тогда понятно. Короче, так. Я вижу тут только одного человека, которому сейчас нечем заняться, и это не ты Жанна, и не ты, Фрэдди… Держи нос по ветру, Хелги, мы с тобой сейчас отправим этих непосед в койку, а потом забабахаем тебе такой репорт!.. Жанна сочла за лучшее добровольно освободить место у компьютера, а не дожидаться, пока ее физически выпихнут (а к этому явно шло дело). — Свободная пресса, — фыркнул Фрэдди. — Вы еще здесь?! – обернувшись, прорычала Элеа, — Ну, что за фигня, а? — Уже уходим, — сказал он, подталкивая Жанну к двери, — Не надо нас кусать и царапать. — Отлично!… – меганезийка повернулась к экрану, — Короче, слушай, Хелги, мы будем делать все по науке. Во–первых, разберемся кто твой инфо–потребитель? Это — бюргер, который очень гордится тем, что не всегда согласен с точкой зрения правящего клана. Типа, как будто он самостоятельно мыслит той репой, которая у него вместо головы… — Подожди! – возмутилась нидерландка, — наш канал ориентирован действительно на мыслящих людей, а не на тех, кому достаточно официальных источников… — Те просто говорящие гайки, — отрезала Элеа, — А наши — те, которые подают признаки биологической жизни и осознают себя самостоятельными кусочками протоплазмы. Им необходимо продать фрукты…. В смысле, факты в виде тщательно протертого пюре, из которого извлечены косточки и кожура, иначе они подавятся нахрен… — Ты и к своим инфо–потребителям так относишься, — перебила Хелги. — Уф! Знаешь, гло, я тебе сейчас просто объясню. Ты видела репортаж Жанны о штурме крааля Гамо, в Зулустане, где американский спецназ освобождал рабов? — Конечно! Я посмотрела все ее центрально–африканские репортажи из архива Euro–TV. — Ага! А теперь посмотри его в архиве LantON–line. Я как раз успею выкурить сигарету. — Но я же его уже видела! — Ты, гло, видела пюре, а я тебе говорю: посмотри на фрукты, ОК? Хелги смотрела «фрукты» минут 5 – на большее ее не хватило. Когда она вернулась на связь, ее лицо было уже не цвета «кровь с молоком», а цвета «крем–суп со шпинатом». — Боже! Зачем это показывать! Это неправильно! У кого–то может случиться сердечный приступ, или еще что… Боже, неужели это было?… Лучше бы я этого не видела! — Значит, так гло. Про сердце, там в первом кадре табличка: не уверен – не смотри. А на счет того зачем — все просто. Чтобы никто не мог сделать из войны конфетку (типа, там герои на белом ките… или коне… красота)! Уж показывать факты – так по настоящему. Кому не нравится – пусть смотрит фэнтези про драконов, рыцарей и принцесс. Но это океанийский подход. Прикинь сама: годится это для твоих инфо–потребителей? — Нет, конечно! Но ведь в зале суда ни в кого не стреляли. Другой случай. — Хей, гло, дело вовсе не в стрельбе. Дело в психологическом шоке. Твой потребитель думал, что Европа – центр мира, и этот мир вокруг почти что шоколадный, только на периферии ползают какие–то злые дядьки. А ты вдруг ему скажешь: прикинь, дружок, твоя Европа — это маленький аккуратный чуланчик, где злые дядьки 300 лет прятали золото, награбленное по всему миру. За счет этого золота (а не за счет каких–то своих достижений) ты, дружок и живешь. Когда ты высовываешь свой носик из чуланчика в большой мир, и пытаешься указывать, как этому миру жить — это просто смешно. — Ну, это ты преувеличиваешь. Все–таки Европа много дала миру. — Да, — легко согласилась Элеа, — Но весь фокус в балансе. Например, автомобиль — это хорошая штука, но если его меняют на золото 1:1 по весу — это не очень честно. А твой инфо–потребитель хочет думать, что Европа — гуманная и стабильная, и что злые дядьки там — досадное исключение. Если ему показать обратное, то у него пропадет аппетит и эрекция, а ты потеряешь работу. Так что давай сделаем так, чтобы этого не случилось. — Слушай, — сказала Хелги, — если ты так к нам относишься, то зачем ты мне помогаешь? — Хей, гло, не объединяй себя с этими бюргерами! Ты — это ты. Ты, Жанна и я – сейчас одна команда. Мы друг другу помогаем. Типа, кооперация. Забей на эту философию и давай работать. Жанна сказала, что надо начать с увлекательной креативной идеи… … ********************************* Дело Штаубе. Монолог культур. Все, что мы хотели знать о себе, но боялись спросить. Хелги Сонстром, CSTV–politanalitic, Гаага, Нидерланды – Арораэ, Меганезия. ********************************* Верховный суд Меганезии не выдал Международному Трибуналу экс–министра ВВС непризнанной африканской республики Шонаока, Герхарда Штаубе. Прокурор Курт Эйнфогел, представитель Трибунала, заявил: «Меганезийские судьи занялись аудитом своего военного корпуса, забыли о Штаубе и даже не анализировали мои аргументы». Политологи пишут: «Европе и Меганезии не удалось достигнуть взаимопонимания в сфере юстиции». Интересно, а мы в Европе достигли такого взаимопонимания между собой? Судя по уличным пикетам в Гааге и интернет–опросам — нет. Судя по пикетам европейцев, специально прилетевших на Арораэ – тоже нет. Парадокс: европейский Трибунал требовал от меганезийского суда выдачи европейца Штаубе, а европейские пикеты у зала суда стояли с плакатами «Штаубе, мы с тобой!» и «Позор трибуналу!». Пикетчики – сторонники Штаубе были одеты в эсэсовскую форму или в футболки с символикой нидерландских и французских националистов. Над пикетами поднимались аэростаты в виде нацистских значков. Прокурор Эйнфогел возмущен тем, что полиция Меганезии игнорировала его жалобы на эти пикеты – но меганезийцев можно понять. Внутриевропейские политические противоречия, тянущиеся с XIX века, для них то же самое, что для нас какой–нибудь конфликт между племенами хуту и тутси в Руанде… ********************************* … Жанна хмыкнула и повернулась от TV–экрана к Фрэдди, который (по его собствееному утверждению) готовил Настоящий Канадский Завтрак. — На счет хуту и тутси Хелги переборщила. Европейцы не любят таких сравнений — По–моему, — ответил Фрэдди, разбивая над сковородкой четвертое по счету яйцо, — это оскорбление национального достоинства хуту и тутси. — Милый, ты заразился европофобией? — Нет, я просто посмотрел на эту фразу с африканской точки зрения, — возразил он и, без колебаний, вывалил поверх жареной картошки и яичницы фунтовый пакет бекона. — Ты уверен, что мы это сожрем? – спросила она. — Я опираюсь на опыт. Вчера сожрали больше… У тебя есть что–нибудь, чем можно все это посыпать сверху? В кулинарии это называется «приправа». — Гм… Что например? — Ну, какая разница? Мы на Баффине обычно сыплем что–нибудь яркое, для красоты. — Интересный подход… Ладно, сейчас попробую найти яркую приправу. Кстати, что мы будем делать, если к готовности супер–яичницы Элеа еще не проснется? — Бесчеловечно разбудим. Хотя, я полагаю, она сама проснется на запах. По–моему, она относится к тому типу людей, которые отслеживают вкусные запахи даже во сне, и… — Я нашла приправу, — перебила Жанна, — Красное с зеленым. По–моему эстетично. — Годится… Включи погромче. Кажется Хелги начала грузить что–то трагическое. … ********************************* …Мы — европейцы, уже более полувека старательно обманываем себя, делая вид, будто нет ни проблемы ислама, ни проблемы неонацизма, ни проблемы отмывания в Европе денег военных преступников из стран 3–го мира. Мы убираем с TV–экранов материалы, способные обострить противоречия, мы призываем к политкорректности, или просто отворачиваемся, чтобы не видеть беспокоящих явлений — а они от этого не исчезают. И теперь мы видим наши, европейские проблемы в меганезийском зеркале, где власти не заботятся о том, чтобы скрывать и сглаживать. Для меганезийцев Европа – это что–то маленькое, между Китаем и Америкой. Мы можем сколько угодно обижаться на то, что европейские дела для Меганезии менее важны, чем контракты с Индией, или даже чем космическое сотрудничество с Папуа — наши обиды не изменят объективную ситуацию. Или мы что–то сделаем, или станем историческим заповедником для туристов (чем–то вроде Греции с ее великим прошлым и кукольным настоящим). Это кажется довольно странным, но европейцы связывают надежды на изменения не с правительствами своих стран, и не с правительством ЕС, а с фигурами вроде Штаубе: сомнительными, но зато деятельными. Именно к Штаубе обратились французские пикетчики, рассчитывающие возродить сверхзвуковые авиалайнеры. Европейцы, как сто лет назад, недовольны тем, что власть в руках посредственностей, и вновь готовы опереться на сильную личность. Это не может не вызывать опасений. Дело не в Штаубе, а в принципе. Все это мы уже проходили: если профессионалы слишком долго колеблются, не решаясь сделать что–либо, то руль оказывается в руках любителей. По–моему, не надо об этом забывать. ********************************* … Фрэдди задумчиво повертел в руках полуфунтовый кусок сыры и сообщил: — Хороший финиш. Европейцам нравится, когда их пугают Гитлером. — Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Жанна. — Ну, у нас же бывают европейцы. И я периодически бываю на той стороне Атлантики. Почти любой разговор о политике сводится к детской страшилке про нового Гитлера. — Почему детской? — По жанру, — ответил он, начиная нарезать сыр ломтями, и накрывать им пузырящееся нечто на сковородке. — Ты же не собираешься запихнуть туда весь кусок? – осторожно спросила она. — Собираюсь. Видишь ли, приправа такого цвета лучше смотрится на белом, поскольку цветовая гамма… Ты слышала про теорию цвето–пищевого нейроимпринтинга? — Нет. — Я так и знал. Дело в том, что я только что придумал эту теорию и… Его прервал возмущенно–пронзительный визг. — Эй–эй! Вы что, уже жрете!!!? — Видишь, милая, я был прав на счет нюха во сне, — невозмутимо сказал Фрэдди. — Да, — согласилась Жанна, — ты просто второй Фрейд. — Уф! — облегченно выдохнула Элеа, заглядывая на кухню. В одной руке она держала тапочки, а в другой полотенце и футболку, — Я успела! Классно! Без меня не начинайте, ОК? Мне еще надо на горшок и помыться. С этими словами она скрылась в ванной. — Интересно, кто из двоих сочинял репортаж? – негромко спросила Жанна. — Думаю, все–таки Хелги, — предположил Фрэдди, — Ни одного слэнгового словечка. Меганезийцы так не пишут. — Меганезийцы так не пишут для своей аудитории. А для европейской — могут. Я вот думаю, что это творчество Элеа. Слишком смело и нагло для европейки… Сейчас я попробую найти отклики, — Жанна взяла пульт и принялась переключать каналы. — Что ты ищешь? – спросил он. — Что–нибудь адекватное… Черт, сплошные «ультра»… Куда делись все нормальные люди?… Ага, вот это нормальный австралиец с ABC, сейчас послушаем… . ********************************* ABC: Европейско–британские корни австралийской культуры. ********************************* … Скандальному поводу. Я бы с большим удовольствием поговорил о роли Европы в современном мире без этого неприятного фона. Глупо было бы отрицать европейско–британские корни австралийской культуры, или новозеландской культуры, хотя сами новозеландцы уже называют себя kiwi, а свою страну – Aotearoa. Даже меганезийская культура, при всех ее особенностях, тоже содержит больше европейских черт, нежели океанийских. К сожалению, под европейскими корнями часто понимается не права и свободы личности, искусство, наука и образование, а претензии европейских стран на политическое доминирование в бывших колониях. Этот евро–снобизм, причинивший столько вреда отношениям между нашими регионами, исходит не от ученых и не от конструктивных социальных деятелей, а от пустых людей, которые, занимают больше всего место в европейских mass–media и в европейской политике. В результате Европа ассоциируется у тех же меганезийцев не с университетами и научными школами, а с политическими снобами, рассуждающими о неком моральном долге всего мира перед Европой. Меганезийцы, которые освободились от статуса колонии недавно и жестким путем, отвечают на это, разумеется, агрессивно. В обсуждаемом репортаже — я имею в виду, репортаж нидерландки Хелги Сонстром с Арораэ – отчетливо прослеживается меганезийское влияние. Образ Европы, как «чуланчика» с награбленными в колониях ценностями – это типично–меганезийский концепт. И пусть вас не удивляет, что этот концепт озвучен репортером–европейкой. Меганезийское дружелюбие к обыкновенным европейцам, прибывшим на атоллы без официальной миссии, нередко приводит к тому, что гости принимают точку зрения хозяев, как в репортаже мисс Сонстром… ********************************* … Из ванной появилась Элеа в тапочках, футболке и полотенце, обернутом вокруг бедер в стиле лава–лава. Глаза у меганезийки были заметно припухшими: результат суммарного действия виски за ужином и длительного ночного сидения за компьютером. — Классный репорт мы залепили, ага? — Мне понравилось, — сказала Жанна, — а кто придумал про чуланчик? — Это Хелги так перевела. У меня было написано «пыльная крысиная норка». — А про сильную личность a–la неназванный Гитлер? – спросил Фрэдди, раскладывая «Настоящий Канадский Завтрак» по тарелкам. — Это чисто Хелги, для красивого эпилога… Hei foa, как все–таки приятно смотреть на ваши довольные физиономии. Вы только больше не теряйтесь, e–oe? Фрэдди с серьезным видом кивнул и пообещал: — Мы больше не будем. — Между прочим, — заметила Жанна, — ты обманщик! Ты же опять не рассказал мне про биомеханический гуманизм! — Я просто решил оставить эту историю на сегодняшний вечер. — А–а, — Жанна кивнула, — Ну, это меняет дело… … ======================================= 91 – Бизнес–САЛЬДО седьмой координатуры. Дата/Время: 2 марта 23 года Хартии. Утро. Место: Меганезия. Тинтунг. Лантон–Сити, Офис правительства Меганезии. ======================================= Майор Райвен Андерс щелкнул мышкой и таблица на 100–дюймовом настенном экране сменилась схемой из цветных кружочков, квадратиков и стрелочек — Таким образом, — продолжал он, — Структуры Всемирного банка определили стоимость зулустанских предприятий, существующих исключительно на бумаге, косвенным путем, исходя из подтвержденного размера золотого запаса Национального банка Зулу. Отсюда была расчитана сумма связанного кредита – 700 миллионов долларов. Считалось, что она обеспечена залогом контрольных пакетов этих предприятий. На этот связанный кредит, страна–заемщик, как обычно бывает в подобных случаях, получала бросовое европейское оборудование с отрицательной стоимостью – что–то около минус 5 миллионов долларов. — Что вы здесь понимаете под отрицательной стоимостью? – поинтересовался Торрес. — Нерентабельный комплекс машин, уборка которых с территории в Европе не окупалась бы их стоимостью в качестве металлолома, т.е. их необходимо было бы утилизировать за счет дополнительных платежей владельцев. Координатор правительства Меганезии кивнул. — Ясно. Иначе говоря, европейцы дали зулусам ненужное барахло под залог фальшивых предприятий. Занятный способ толочь воду в ступе. — Не спешите с выводами, Эрнандо, — с улыбкой, сказал Андерс, — зулусские финансисты оказались хитрыми бестиями. Они определили место для будущей промзоны недалеко от сравнительно спокойной границы с Везилендом, на юге страны. Поставка обеспечивалась 100–процентным аккредитивом, выставленным Всемирным банком от имени заказчика (т.е. правительства Зулустана) в пользу поставщика (германской кампании – продавца всей этой рухляди) в индийском «ICI–Bank» в Мумбаи. Аккредитив должен был отойти германцам немедленно после сдачи строящегося технополиса специальной комиссии Всемирного банка, которая приняла бы объекты не глядя. — Иначе говоря, германцам достаточно было свалить это барахло на стройплощадку в более–менее целом состоянии, и дождаться парней из всемирной комиссии, не так ли? — Совершенно верно, — подтвердил майор, — но вот, беда: едва они сгрузили все это и собрались, для приличия, провести имитацию монтажа, как ВС Везиленда вторглись в Зулустан и обстреляла стройплощадку полуторатонными ракетами малой дальности. Понятное дело, зулусы дали немедленный отпор агрессору, но увы… — Германские жестянки рассеялись по саванне? – предположил Торрес. — Вы угадали, Эрнандо. Местные жители теперь собирают осколки с площади в триста гектаров и делают из них сувениры для туристов, по 2 – 3 бакса за штуку. Контракт оказался сорван по страховому случаю. Германцы отправились вытряхивать деньги со страховой компании «INFI», а аккредитив отошел заказчику — правительству Зулустана. — И Всемирный банк позволил им забрать эти деньги? – удивился Торрес. — Конечно, он бы им ни за что не позволил. Но фокус в том, что зулусское правительство оказалось должно почти точно такую же сумму знакомому вам индийскому консорциуму «Bharati Naval Group» по контракту на технику и вооружение, уже заказанные индусами у наших «Ulithi Nami», «Fiji Drive» и «Robot Experimental Fabrica», у шведо–меганезийской «Interdyn–Taveri» и у меганезийско–мадагаскарой «Malgi–Apu». Поскольку «Bharati» — это один из самых влиятельных акционеров «ICI–Bank», деньги с аккредитива тут же списали по их контракту. В виду явной конфликтности операции, «Bharati» взял с зулусов огромные комиссионные, на которые сразу заказал девять легких фрегатов у нас на верфи Ваиреи. — Вы хотите сказать, Райвен, что все 700 миллионов слились к нам? — Да, кроме аудиторских, транспортных и страховых сумм, — уточнил разведчик, — зулусы неплохо разобрались в планетарной финансовой кухне. Существует всего дюжина стран, откуда Всемирный банк не способен выдернуть свои деньги, из них — всего три, которые могут обработать такую сумму: Китай, Вьетнам и Меганезия. С Китаем у зулусов спор за горные территории, вьетнамцев они просто не знают, остаемся мы. Координатор тихонько просвистел себе под нос похоронный марш, и спросил: — Как велик скандал вокруг этих денег? — Я полагаю, достаточно велик, и мы на нем тоже хорошо заработали. — Да? А я думал, что мы только потеряли из–за новой попытки финансовой блокады. — Что–то потеряли, — ответил майор, — Но приобрели больше. К вам обратилась страховая компания «INFI». Это очень крупная англо–франко–скандинавская фирма с прекрасной репутацией. Они, разумеется, не хотят платить страховое возмещение германцам, а для отказа им нужно сделать экспертизу обломков и доказать, что это был хлам. Проблема в том, что эксперты опасаются ехать туда. Слишком опасно. Только мы смогли дать такие гарантии безопасности, которые их удовлетворили. За хорошие деньги, разумеется. — Интересно, как мы дали им гарантии в этих условиях? – спросил Торрес — Элементарно. Мы включили их в мпулуанский контингент на совместных маневрах с зулусами. Нет ни одного идиота, который в такой ситуации их тронет. Вся вооруженная публика наоборот, постарается отползти подальше, поскольку известно, что инкоси зулу обожает превращать маневры в небольшую победоносную войну. — Он так любит воевать? — Он просто хорошо умеет это делать и, что еще более важно, он хорошо умеет делать на войне деньги. Это его бизнес, который сейчас будет расширяться за счет нашего оружия. Тут наши ребята добыли из зулусского генштаба любопытную план–схему. Райвен Андерс снова щелкнул мышкой и на экране появилась оперативно–тактическая карта с пиктограммами в виде стилизованных бронемашин, самолетиков и человечков с автоматами. Пунктирными линиями было показано, куда все это намерено двинуться в некий условный момент времени, и где потом остановиться. — Вы думаете, он сможет отхватить такой кусок? – удивился координатор. — Имея технику и оружие на пол–миллиарда долларов, он сделает это за три дня. — Надо же… Впрочем, ладно. Это уже не наши проблемы. Ситуация мне, в общих чертах понятна. Остался главный вопрос: что с финальным сальдо нашей операции? — Как раз к этому я и перехожу, — ответил майор, — Как я уже докладывал, мы строили план с довольно значительным рисковым запасом, так что при нормальном ходе дела, сумма должна была быть примерно на четверть выше плановой. Я не намерен ставить в заслугу INDEMI ни то, что рисковые факторы не сработали, ни то, что сыграли роль позитивные факторы местной среды, на активизацию которых мы не рассчитывали. Так или иначе, я надеюсь, что итоговые цифры вас приятно удивят… ========================== |
|
|