ПРОЛОГ

Армейские спецназовцы в Толстом-Юрте вблизи передовой выглядели довольно скромно, чем сильно отличались от милицейских "спецов", коими были напичканы аэродром в Моздоке и дороги в тылу войск. У них не было шикарных камуфляжей. Они не натягивали маски, и пистолеты Макарова из их карманов не торчали.

Но по секрету нам сказали, что если кто здесь и умеет воевать, так это Михалыч и его ребята.

В палатке царила темнота. Бойцы тихонько матерились, спотыкаясь о всевозможную утварь, рассованную по всем углам. В свете отблесков огня, пожиравшего дрова в чугунной печке, радист присоединял блок питания к рации. Что-то у него не ладилось. "Дай попробую", - рядом с ним кто-то сел на корточки. Меня попросили помочь затянуть ремень на снаряжении. Здесь все делалось запросто, без лишних слов. Мне потребовалось несколько часов и свет дня, чтобы начать отличать солдат от офицеров.

Михалыч недолго раздумывал: "Если хотите увидеть все сами, лезьте в машину". Командир спецназа шел на явный риск. Мы не скрывали, что в Моздоке никто не решался даже дать "добро" на поездку на передовую. "Это опасное дело", - говорили нам, как будто мы просили справку о безопасности. Но у Михалыча, похоже, было свое представление о риске.

Условие он поставил одно: фамилий не спрашивать. "Не хочу, чтобы в окно моего дома однажды вечером влетела граната".

Это не удивило. Нас уже не раз просили об этом и примерно так же объясняли причину. Невольно подумалось: "Может быть, поэтому по ту сторону фронта больше журналистов? Мстительность боевиков давно стала притчей во языцех. Будь я чеченцем и окажись на той стороне, пришлось бы не верить ни в искренность журналистов, ни в искренность называющих себя моими друзьями: какая дружба, если тебя боятся?"

Мы едем в район Беркат-Юрта, туда, где окопались "ульяновские" (так их здесь называют) десантники.

В кузове "Урала" вдоль бортов уложены мешки с песком. Офицер отдает солдатам команду: выбрать сектора наблюдения и приготовить оружие.

Проезжаем поселок Петропавловское. Много домов разбито. Несколько дней назад здесь шел жестокий бой, начавшийся с того, что местные жители завели в засаду роту внутренних войск, шедшую взять под охрану мост через реку Сунжу, протекающую сразу за поселком. По своей воле сделали это местные жители или нет, но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

По всем признакам вместе с чеченскими боевиками здесь вели бой и наемники-немусульмане. Последние не добивают раненых: вывели бойца из строя и переносят огонь. Трупы их самих чеченцы не убирают. На балконе минарета как висел наемник, корректировавший огонь боевиков, так и висит. "Был бы мусульманин, давно бы сняли и похоронили", - говорят бойцы.

А вот и мост. За ним, у дороги, должен был лежать бронежилет и каска ефрейтора Валерия Кочкина. Здесь он погиб от пули снайпера. Всего в том бою погибло пять разведчиков из разведбата 20-й гвардейской мотострелковой дивизии. Их и роту внутренних войск буквально вытащили из ловушки танкисты, которых знают здесь по имени их командира - "батальон Мансура". "Это черти какие-то! - восхищались бойцы танкистами. -Били со всего хода: что ни залп, то накрытие. Никогда не думали, что из танковой пушки можно стрелять с такой же сноровкой, как из пистолета. А как двигались... Казалось, не несколько танков идут, а что-то единое, с одним экипажем".

Позднее, в госпитале Моздока, я услышу от раненых танкистов гордые слова: "Комбат у нас боевой". В отличие от других раненых они не были подавлены и держались с ощутимым достоинством, хотя боль у них была не меньше. В них было что-то такое, что вызывало не жалость, не сострадание, а уважение и даже почтительность, достойную не их возраста, а мастерства и мужества.

"Вот, - подумалось, - что значит умелое командование и авторитет командира".

Комбата танкистов майора Мансура Рафикова представили к званию Героя России. К этому же званию представили и старшину разведроты старшего прапорщика Виктора Пономарева, своим телом прикрывшего от огня раненого солдата Константина Арабаджиева. Пономарев погиб.

Костю отправили в госпиталь. А Валеру Кочкина убили во второй раз. Вертолет с его телом был сбит, едва только поднялся в воздух. Ни каски, ни бронежилета на месте его гибели уже не было.

За что же ребята воюют? За что гибнут? На что тратят свой талант такие, как Мансур?

Михалыч, отказавшись ответить на эти вопросы, назвал три вещи, присущие ему как бойцу и командиру: азарт, желание выжить и необходимость сохранить своих людей. Последнее даже не необходимость, а кое-что такое, что, как лезвие по сердцу, полосует при каждой потере. "Я просто не могу, - говорил он. - Не могу, когда теряю ребят. Это..." Он так и не нашел слова. Только мотнул головой. И сжал кулаки.

Мы приближались к Беркат-Юрту. Отсюда до окраин Грозного километров пять-шесть. Десантники после головомойки, устроенной им мусульманским батальоном, похоже, утратили ощущение своей мощи. Оно и понятно. Раненый артиллерийский капитан, видевший всякое, о чем свидетельствовали две контузии, полученные в Афганистане, так характеризовал тот бой: "Били десантуру так, как будто не Чечня, а Россия в окружении". "Мы в город не пойдем, - говорил лейтенант-десантник. - Наши войска для этого не предназначены". "Наивный, - подумалось, - кто ж тебя спрашивать будет?"

Позднее пехотинцы объяснят: если разобраться, десантники и впрямь предназначены для другого. Их профиль: бить объекты в глубине обороны противника. Их стиль: внезапность и быстрота. А в лобовом бою, силой на силу, они слабы, Тем более они слабы при взламывании оборонительных рубежей. У них для этого ничего нет. Даже техники.

В поле за железной дорогой стояли три разбитые боевые машины десанта (БМД). Кто ни разу не видел, не поверил бы, что боевые машины могут так гореть: от них остались одни остовы.

Десантников в Чечне использовали как пехоту. Именно поэтому им, называемым "элитой войск", пришлось слезть с того пьедестала, на который их вознесло общественное мнение. Пьедестал оказался высоким - без грохота слезть не удалось. Пехотинцы десантникам сочувствовали.

Но "ульяновские" десантники прогремели еще и другим: своей самоуверенностью. Это, конечно же, не к бойцам относится, а к командирам. Последние пренебрегли советами, данными им уже обжегшимися армейцами и вэвэшниками (внутренние войска. - Ред.) в Виноградном и Толстом-Юрте: не ходите в ночь, не верьте в тишину. Десантники пошли в ночь. Залпы грянули из тишины.

Теперь "ульяновские" сидели, зарывшись в землю и заминировав все вокруг. Командиры заставляли солдат рыть землянки то в одном месте, то в другом. Бойцы несколько дней не имели возможности обогреться у костров, которые на открытых местах, естественно, запрещалось разводить.

В Моздок полетели "вертушки" с обмороженными. А следом - с подорвавшимися на минах. На своих минах.