Анатолий Ким
Собачонка Оори

От собирателя

Необычна история этих народных рассказов, они появились на свет Бог знает сколько времени назад, не менее ста лет, наверное, потому, что сто лет назад и появились в России мои предки-корейцы, и они взяли с собой на чужбину эмиграции эти милые немеркнущие ценности народного духа.

Оказавшись вначале на землях российского Дальнего Востока, затем в 1937 году насильно переселенные оттуда в Среднюю Азию и Казахстан, в дальнейшем корейцы рассеялись по всей необъятности Советского Союза. Попутно они теряли многое из своей самобытной культуры и постепенно забывали родной язык. Все это открылось для меня уже в мои зрелые годы, и я, из третьего поколения одного корейского рода в России, осознал всю безмерность и печаль нашей утраты.

И много лет тому назад я как-то решился отправиться в Среднюю Азию — в Узбекистан, Таджикистан и Киргизию, — чтобы попытаться там найти людей, которые знают е м м а р, старинные корейские байки — фантастические истории на житейском материале и самую кондовую житейщину, улетающую в высший пилотаж фантазии. Когда я, быв еще маленьким, жил в Казахстане, в корейском поселке переселенцев, — слышал эти сказки от убеленных сединою стариков.

Мне повезло, нам всем повезло — под Ташкентом, в колхозе «Политотдел», где жили корейцы, я действительно смог найти людей, знавших е м м а р. Это всё были уже старые люди, мужчины и женщины, усталые от жизни, которая была нелегка для них в краях, столь отдаленных от их милой родины. Но вот что особенно запомнилось мне. Все эти разные люди, хранители, рассказчики народных баек и историй, были одинаково предрасположенными к шуткам и веселью, неунывающими жителями земли. Теми, кто знал нечто такое о нашем существовании, что уводило всякое Бытие человеческое из-под власти несправедливости, зла, исторических невзгод и даже самой смерти.

Душевное веселие и ясный взгляд на жизнь-вот что является драгоценным наследием, сохраненным этими славными людьми, старыми корейцами и кореянками, которые никогда не умрут для меня. И, может быть, для тех, кому я смогу передать их корейские духовные сокровища в своем переложении на русский язык — для читателей настоящих баек и я останусь надолго в памяти!

Тоже как человек веселой души, искренне и простодушно верящий в безгрешность наших невинных забав и вечных радостей жизни.

Для затравки

В старые времена приходил зимою в деревню человек, умеющий рассказывать сказки да байки. Об этом узнавал кто-нибудь из богатых крестьян и тут же приглашал рассказчика в свой дом, привечал как дорогого гостя, а к вечеру созывал соседей и друзей — слушать сказки.

И слушали ночь напролет. Иначе не бывало, потому что истории нескончаемо следовали одна за другой. Они были удивительны, чарующи, смешны, поучительны

— про любовь и разлуку, про чертей и оборотней, о жадных и щедрых, о глупых и умных, о королях, бродягах, феях, тещах, рогоносцах, о ночных похождениях и таинственных криках с высоты небес…

Проходила ночь за ночью, сказочник рассказывал, днем спал. Его работу можно было оценить по тому количеству приношений, что делали слушатели, собираясь на следующий вечер. Приносили кто меру зерна, кто свиток ткани или кусок мороженого мяса, а кто и пару плетенных из соломы лаптей. Если мастер был хорош, то уже за первую неделю он мог заработать на коня и повозку, с чем и переезжал в следующий богатый дом, где его уже с нетерпением ожидали.

И через какой-нибудь месяц он, одетый во все новое, уезжал из деревни на санях, запряженных сытой лошадью, высоко нагруженных мешками с рисом, бочарами солений, тазами с мороженой рыбой, мясом, битой птицей и прочей самой добротной крестьянской снедью.

Бывало, если полюбится рассказчик, то не отпустят его и до весны. Будут слушать каждую ночь, переходя из дома в дом.

Зимою крестьянские дела замирают, времени свободного у людей много — вот и отдавали его не заботам о брюхе, но веселым утехам души. И слушали сказочки, стараясь не пропустить ни одной, — тем более что они никогда у мастера-рассказчика не повторялись.

Однажды некий человек задержался и пришел к дому, где работал сказочник, уже далеко за полночь. Вошел во двор — и слышит: за углом дома что-то влажно хлюпает, раздаются тихие женские возгласы. Подумал человек, что готовится поздняя трапеза и делают кукси, лапшу корейскую, — отварили ее и теперь, видимо, промывают холодной водой… Но выглянул гость из-за угла и увидел — это женщины, веселые адюмани, выжимают свои мокрые штаны! Видимо, слушая сказку за сказкой, не нашли времени на то, чтобы пойти на двор и облегчиться, — вот и намочили штанцы, бедные, когда хохотали, забыв обо всем на свете.

Ну а теперь и мы вслед за ночным гостем войдем в дом, где сказитель развлекает добрых людей, и вместе со всеми послушаем его сказки да побасенки…

Ну так послушайте, уважаемые, какие бывают у людей зятья и снохи, свекры и свекровки, тещи и тестюги, сваты и сватьи — та самая новоиспеченная родня, без которой никак не обойтись, коли тебя когда-то породили почтенные отец с матерью, а ты сам, значит, тоже постарался с женою и настрогал немало сыновей и дочерей, коих, каждого в свой урочный час, ты и поженил, и выдал замуж, выполняя свой человеческий долг.

А сейчас речь пойдет об одном крестьянине, кому по его простоте да по бедности досталась сноха не какая-нибудь затюханная да занюханная, а попросту немая от роду, не способная произнести ни слова и только мычавшая, урчавшая и воспроизводившая прочие не очень приятные звуки. Но при всем этом сноха-немтырка оказалась весьма охочей до сплетен, первою узнавала деревенские новости и разносила их как сорока на хвосте.

Вот посудите сами. Однажды она побывала на пожаре, прибежала затем домой и давай носиться перед свекром туда-сюда, выпучив глаза, размахивая руками и широко раскрывая рот, из которого, кроме шипения да шкворчания, ничего путного не исходило. Однако, видя, что бестолковый свекор-батюшка ни хрена не понимает, немая молодуха чуть не лопнула с досады и в припадке отчаяния вдруг нашла самое верное решение. Она мигом стянула с себя юбку и принялась размахивать ею, как бы показывая буйное пламя. При этом немая еще и дула изо всех сил на воображаемый огонь, подпрыгивала на месте, затем приседала до самой земли.

— Айгу, все ясно мне! — вскричал свекор, стоя перед голозадой невесткой, у которой под юбкою даже штанов не оказалось. — Был пожар — и при сильном ветре! Огонь мигом охватил дом, крыша рухнула! Но скажи ты мне, девонька, где же это горело, где?!

Та недолго думала — тут же крепко ухватила свекра-батюшку за руку и эту батькину руку, значит, так и припечатала к своей чи-чи, влажному месту, где у нее ноги срастаются.

— Понял! — воскликнул добрый крестьянин. — Случилось это в подворье Пака на болотах! Там на буграх осталось еще много сухой прошлогодней травы!

Затем свекор спросил следующее:

— Так что же — у бедняги Пака весь дом сгорел? Ну хоть что-нибудь да осталось?

На что последовал такой ответ: невестушка протянула руку, крепко ухватила то, что торчало у батьки под холщовыми штанами, и дернула это самое вверх.

— Айгу, беда какая! — воскликнул крестьянин, всплеснув руками. — Весь дом сгорел, одна только печная труба осталась торчать!

Едва не заплакал он при этом печальном известии, ибо погорелец Пак на болотах приходился ему сверстником и другом детства. И далее спрашивал свекор у немотствующей снохи:

— Но успели хоть какие-нибудь вещички вытащить из огня?

Тут дюжая сноха живо сбросила с себя то, что на ней еще оставалось, — все до последней тряпки, затем набросилась на свекра и силою разоблачила его донага. После чего крепко притянула к себе — и вместе с ним запрокинулась на землю.

— Все ясно, бедный он человек! — воскликнул свекор, лежа на снохе. — Все пропало у людей! До нитки сгорело! Голыми остались! Нечего надеть на себя, нечем укрыться! И вообще — распоследнее это дело! Коли такая беда на человека навалится — у него и танг-танг, поди, на бабу не встанет!

После таких горестных речей свекор поднялся с немотствующей невестки, они оделись, не глядя друг на друга, и потихоньку разошлись в разные стороны.

Некто Со, безотцовщина, достиг возраста и стал беспрерывно думать о женитьбе. Покоя ему не стало от этого, тем более что своего хозяйства у него не имелось и он был на побегушках в доме янбаня Цая, а у того как раз оказалась дочь на выданье, о которой денно и нощно мечтал юный батрачок Со.

Вот однажды на улице, перед домом хозяина, собралась ватага молодых богато разодетых бездельников, а батрак Со трудился вблизи, за плетеной оградой, и слышал их разговор. Говорили о хозяйской дочери, мол, хороша она и умница, но что-то излишне сторонится людей и, слыхать, с утра до вечера молится богам да буддам. Может быть, хочет сбрить волосы и идти в монахини, предположил один, а другой подхватил и продолжил: если это так, то надо скорее засылать сватов, не дать девчонке стать лысой монахиней, да и богатое приданое, причитающееся за нею, не уступить бы в пользу какого-нибудь монастыря.

Юный Со так и взвился, так и выскочил, словно чертик, на дорогу, перемахнув через ивовый плетень, и оказался пред богатыми сынками.

— Ничего подобного! — доложился он. — Никаких таких монастырей! Она единственная наследница у своего отца, других детей у него нету — какой тут может быть разговор про монастырь! А бьет поклоны богам и буддам ее отец, она же просто находится рядом, как любящая и почтительная дочь…

— Слушай, а тебе-то какое дело? Кто ты такой и откуда взялся? — удивились богатые сынки, разглядев пропотевшую насквозь ветхую одежду на батрачонке

Со. — Иди-ка отсюда и больше не появляйся!

И юные бездельники принялись дубасить беднягу Со, он еле вырвался от них и бежал, снова перепрыгнув через хозяйский забор.

В слезах он вернулся домой. Не стал ни есть, ни пить, а приступил к матери с такими словами:

— Идите сватать за меня хозяйскую дочь.

— Ты что, в своем ли уме? — поразилась мать. — Они же янбани, а мы кто? Да меня же палками забьют, как только явлюсь со своим сватовством…

— В таком случае, вот, наточу сейчас большой нож, — заявил сын.

— Это зачем же? — испугалась мать.

— Затем, что разрежу вам живот и залезу туда обратно. Не надо было меня рожать, если нет мне счастья в жизни.

Делать нечего, пошла бедная крестьянская вдова к янбаню, чтобы сватать его дочь за своего сына. Но, как и следовало ожидать, ее лишь отхлестали по щекам и с позором выгнали со двора. Вернулась она домой в слезах, все рассказала сыну, затем удалилась в свою дальнюю комнату.

Сын выбежал из дома и направился куда глаза глядят. Оказался вскоре в горах, среди высоких неприступных скал. Селение, где проживали добрые корейцы, о которых здесь речь, располагалось в отдаленной горной долине Сораксана.

Захотелось юному Со вовсе оставить родной край, где ему ничего не светило, и отправиться на чужбину в поисках лучшей доли. Но тут он заметил, что над его головою кружит горный орел, и этот орел как будто хочет ему что-то внушить.

Стал Со следить за парящей птицей и вскоре увидел, как та опустилась на вершину высокой скалы. Видимо, там находилось гнездо орлиное. Тут юношу осенило. И он полез на скалу, где гнездилась хищная птица.

А глухой ночью, в час волка, когда все в деревне спали, над подворьем янбаня

Цая загремел голос, идущий прямо с неба, и этот голос грозно взывал:

— Цай такой-то! Эй, Цай такой-то! Проснись, поднимайся, иди сюда!

Домочадцы янбаня услышали голос и разбудили хозяина. Тот оделся и, дрожа от страха, направился в ту сторону сада, где росли большие кедры и откуда слышался грозный глас, повторявший его имя.

— Цай такой-то! Цай такой-то!

— Е-е! — ответил янбань, подойдя к черным деревьям.

— Я, Небесный Владыка, повелеваю тебе! Немедленно отдай свою дочь за батрака

Со, который у тебя в услужении! Их брак предрешен на небесах, понятно тебе?

— Е-е-е! — низко поклонился в ответ янбань.

— Свадьбу сыграть завтра же! А я непременно проверю, как выполнишь ты мое повеление! — гремел голос.

— Е-е-е! Непременно выполню, как же, — обещался испуганный янбань.

— А теперь я улетаю обратно на небо! Тебе разрешено поднять голову и проводить меня взглядом! — напоследок прозвучало сверху.

И янбань Цай, осмелившийся поднять глаза, увидел, как над черными вершинами громадных деревьев взвился красный огонек и, разбрызгивая светящиеся искры, унесся прочь в небеса.

Утром объявили о свадьбе, которая состоялась на следующий же день… И это была богатая свадьба, хотя у жениха ни гроша не было за душою. Но зато у невесты, за ее отцом, оказалось достаточно всякого добра, и земли, и скота, и еды, и денег, и драгоценностей в шкатулках. Всем этим богатством не преминул воспользоваться зять Цая, когда последний умер в преклонных годах.

Только тогда бывший батрак Со признался перед женою и соседями, каким образом он, безотцовщина и голь перекатная, имевший изо всех земных богатств лишь молодой твердый танг-танг в штанах, сумел жениться на самой богатой и красивой невесте, о которой мечтало столько богатых бездельников, пощупывая ночами, в холостяцких постелях, свои не менее внушительные и твердые, чем у юного батрака Со, жизнерадостные дубинки.

А поведал новый хозяин поместья людям о том, как он когда-то в молодости забрался на скалу, где находилось гнездо орла, поймал там почти взрослого птенца, засунул его под рубаху и притащил домой. Затем привязал к его лапе длинный трут, орленка посадил в корзину, прихватил с собою огниво да отпиленную с двух концов, сверху и снизу, большую грушевидной формы вычищенную тыкву-багади. Все это он поднял на веревке к самой вершине высоченного кедра, куда предварительно взобрался в наступившей темноте ночи.

И вот, дождавшись полной тишины часа волка, парень приставил ко рту пустую тыкву, как рупор, и прокричал то, что хотел… Потом высек кресалом искры, зажег трут, привязанный к ноге птицы, раздул огонек как следует — и выпустил молодого орла.

Тот уже умел летать, но сам, очевидно, еще не подозревал об этом, потому и накануне сидел как истукан в родительском гнезде, пялил грозные глаза на подходившего к нему человека и даже не подумал броситься со скалы и полететь… Это он сделал ночью, подброшенный руками юноши Со, — широко раскинул крылья, ударил ими по воздуху, принялся месить ветер и затем стал возноситься в темноте — все выше и выше, все быстрее и яростнее размахивал крыльями, — с испугом кося глаз на красный искрящийся кончик трута, который тянулся за ним следом и не отставал, сколь ни старался орел шире взмахивать крыльями и круче месить ими встречный ветер.

В старину отец Пака и Шек Ын учились в одной школе, а это все равно что стать родными братьями.

Вышло так, что Пак рано осиротел, остался без отца-матери и всей родни — умерли они в одночасье от черной болезни. Пришлось сироте побираться по чужим дворам. Об этом узнал Шек Ын и взял мальчика жить к себе. А дома у Шека была единственная дочь Миндя, ровесница сироте-приемышу, им тогда исполнилось по семи лет.

Время проходит, стало им по пятнадцати, пришел смертный час для старого Шека. Призвал он к своему одру семью, дал наказ: детей после его смерти поженить, судьба им быть мужем и женою и законными его наследниками.

Когда Шек умер, юношу тотчас выселили из дома в маленькую хибарку на краю сада, где он и стал жить один. Так распорядилась вдова, вторая жена покойного Шека, мачеха Минди.

У этой мачехи был двоюродный брат, озорник и пьяница Тё. Задумал он недоброе: чтобы наследство не досталось дочери Шека, выдать девушку замуж на сторону, о чем и сговорился со своей сестрицей. Юношу Пака, который должен был стать наследником, женившись на единственной дочери покойного Шека, решено было вероломно оклеветать и засадить в тюрьму.

Девушка подслушала разговор мачехи с ее братцем и захотела предупредить Пака. Минде не дозволялось видеться с ним, из дома ее не выпускали, и тогда она отправила к нему записку, привязав ее к ошейнику собачонки Оори. Эта дворняжка появилась у них, когда им еще не запрещалось играть вместе, она была смышленой и всюду бегала за ними. Теперь, когда их разлучили, собачка по очереди навещала каждого, бегая из дома в отдаленную хибарку и обратно.

Прочитав письмо, Пак решил бежать от опасности. Но ему было невыносимо грустно покидать свою названую сестру и нареченную невесту, с кем вместе провел детство и которую успел полюбить всем сердцем. В слезах он склонился над листком бумаги и написал ответное письмо Минде, в котором прощался с нею навсегда. Собачонки Оори под рукою не оказалось, и Пак подбросил письмо на тропинку, по которой Миндя по утрам ходила за водою, сам же с котомкою за плечом тотчас ушел в бега.

Долго ли, коротко — пришел он наконец в Сеул. Добрые люди указали ему на странноприимное заведение для таких же молодых сирот, как он, где можно найти пристанище на первое время. Оказалось, что сироты приютские на прокорм себе зарабатывают тем, что перепродают лекарства и разные снадобья, бродя по сеульским улицам. Стал и Пак бродячим торговцем лекарствами. Поначалу стеснялся, на шумных улицах и площадях жался по сторонам, и дело его шло неважно. Но постепенно привык, голод научил, и вскоре уже бойко выкрикивал, как и все уличные торговцы:

— Лекарства кому! Покупайте лекарства! От поноса, от рыготы, от запоров и беспрерывной икоты! Пилюли от сглазу, порошки от заразы! Присыпки на бешенство, мази для больной глотки, желающей водки! — И тому подобное.

Стал понемногу зарабатывать, прибыль пошла, и мог время от времени позволить себе перекусить где-нибудь в дешевой харчевне. Но однажды захотелось пообедать в хорошем трактире, над входом была красивая вывеска с изображением рыбы и надписью: «Винный дом дядюшки Карпа».

Зашел туда и увидел, что за отдельным столиком пирует разодетый янбань и ему прислуживает необыкновенной красоты молодая женщина, с поклонами подносит гостю чарку вина. Как завороженный смотрел на нее Пак, забыв обо всем на свете. Янбаню это не понравилось, нахмурился он и крикнул:

— Эй, побирушка! Не видишь разве, кто перед тобой? Вон отсюда! Хуже грязи из-под моих ногтей на ногах, а туда же прется, где господа!

Прислуживавшая красавица оглянулась на юношу, смутилась и замерла, потупив голову. Пак только униженно поклонился и молча вышел из трактира.

За воротами расплакался, бросил на землю короб с лекарствами, потом перебежал дорогу и зашел в дешевую харчевню. На вырученные деньги купил рисовой водки, выпил все и в беспамятстве свалился рядом со столиком, за которым сидел. И его, почти бездыханного, прислужники вынесли из харчевни и бросили посреди улицы.

Это увидела хозяйка «Винного дома дядюшки Карпа», та, что прислуживала богатому гостю. Звали ее My Гун-Хва. Она велела занести юношу в дом, уложить в спальне. Сбрызнула холодной водою его лицо, и он очнулся.

— Где я? Что со мной?

— Ты в моем доме. Тебя подобрали на улице.

Тут он узнал красавицу и расплакался, как ребенок.

— Зачем подобрали? Никогда не пробовавший вина — я ведь напился, чтобы сдохнуть как собака. Жить позорней для меня, чем умереть под забором. Я сирота, и никому не нужно, чтобы я жил на этом свете.

Ничего не ответила на это My Гун-Хва, а только вытерла его лицо влажным полотенцем, затем подала в постель, словно больному, чашку горячего супа из морской капусты.

Таким образом юноша Пак и остался в «Винном доме дядюшки Карпа». My Гун-Хва кормила, выхаживала его, словно родного. Когда же через несколько дней Пак явно окреп и повеселел, трактирщица призвала его и молвила:

— Я тоже рано лишилась родителей. Не женское это дело — вином торговать. Мои родители были знатного рода, и я с детства проявила способности и прилежание в учебе. Не вином торговать и не пьяных гостей развлекать — учиться я когда-то мечтала… А теперь нам нужно подумать о нашем будущем. Мы оба сироты, и не лучше ли станется, если мы соединим наши судьбы?

Все так и вышло, как сказала My Гун-Хва. Они поженились. И хотя жена была старше мужа, в семье утвердился должный порядок, при котором послушание земли небу, то есть женщины мужчине, ни для кого из них не было в тягость.

На этом мы пока что оставим повествование о юном сироте Паке, и давайте проследим, что же за это время произошло с его названой сестрой и суженой

Миндей. А с нею было вот что.

Пришли в ее дом сваты с богатыми подарками, привел их забулдыга Тё, мачехин двоюродный братец. Сговор был проведен по всем правилам. А ночью Миндя переоделась в старое отцовское платье, которое заранее перешила себе по росту, переколола волосы на мужской лад и потихоньку вышла из дому.

Только дошла до леса, вдруг видит — катится за нею собачонка Оори, еле видимая в темноте.

— Ты зачем увязалась за мной! Иди назад! — стала прогонять собачку.

Но та, словно все понимая и желая что-то сказать, подошла, виляя хвостом, а потом легла на землю и подползла к ногам хозяйки, прижалась к ним головою.

Собачка умоляла взять ее с собой.

В это время показалась погоня. Дома обнаружился побег невесты, и двое, жених да мачехин братец Тё, вскочили на лошадей и помчались по единственной дороге, которой только и можно было выбраться из горной деревушки.

Услышав топот лошадиных копыт, девушка догадалась о погоне и, сойдя с дороги, пригнулась за большим камнем. Собачонка Оори тоже спряталась за камнем, но меньшего размера. После того как всадники проскочили мимо, Миндя вновь зашагала по дороге, а черная собачка за нею.

Глухой ночью добралась до большой соседней деревни. Постучалась в стоявший на отшибе домик. Там жили старик со старухой, одни. Миндя в мужской одежде попросилась на ночевку: шли, мол, с собакою из соседней деревни на базар, да сбились с дороги, проплутали в лесу. Хозяева, оба маленькие, седенькие, пустили ее переночевать во дворе, на старой телеге.

Наутро девушка заспалась, а старик раненько сбегал на базар и там увидел объявление: разыскивается беглая невеста, за поимку обещана награда в 150 вонов серебром. Вернулся он с рынка и рассказал об этом старухе. Та и говорит: сдается мне, что юноша, который до сих пор спит на телеге во дворе, смахивает на девушку. Вон, косу свою положил на глаза, чтобы свет не мешал спать. Разве так мужчины делают? Мужчины кладут руку тыльной стороной к глазам, а не волосы свои.

Старики были, видимо, глуховаты, поэтому разговаривали между собою громко.

Девушка проснулась, услышала их и поняла, что разоблачена. И когда хозяева зашли в дом, она пальцем молча поманила собаку и тихо вышла со двора.

Однако старик со старухой следили, наверное, из дома, потому что выскочили следом с веревками в руках, погнались за ней. И тут всех удивила собачонка Оори. Она с грозным лаем помчалась назад, навстречу старикам, и стала носиться то вокруг одного, то вокруг другого, хватая их за ноги. Уже порвала она всю одежду им, юбку на старухе и холщовые штаны на старике, уже они громко закаялись в том, что преследовали девушку, а собачонка Оори со злобным ворчанием всё набрасывалась на них, кромсала одежду…

Старики стали умолять девушку: пожалей, мол, отпусти душу на покаяние. Ну, виноваты в том, что поддались корысти, 150 вонов хотели заработать. Теперь искренне раскаиваемся и просим только об одном: избавить от свирепого пса, который, видимо, пощады не знает. Миндя отозвала собаку, взяла ее на руки.

Собачка мигом успокоилась, но продолжала ворчать и внимательно следить за стариками. А те не знали, куда деваться от стыда, принялись благодарно кланяться девушке, стали зазывать обратно в дом.

— Ты, наверное, та самая беглая невеста, про которую написано в объявлении, — говорил старик. — Но теперь можешь не бояться, не выдадим тебя.

— Если ты и сбежала от жениха, значит, не очень-то он был хороший, — говорила старуха. — От хороших женихов невесты не бегают. А мы-то со стариком хотели связать тебя и отвести к нему. Чуть не совершили большой грех! Спасибо умной собачке, вразумила нас.

Они еще сказали, что хотят, мол, смыть свою вину и на следующее утро покажут девушке дорогу, которая прямехонько приведет ее к одному женскому приюту, убежищу для беглых жен. Юных девочек, которым удалось спрятаться там, спасаясь от слишком раннего замужества, обучают в школе и дают им приличное монастырское воспитание.

И действительно, уже на другой день Миндя стояла у высоких ворот с вывеской:

«Убежище для беглых жен, преследуемых мужьями».

Ее пропустили за ворота, а собачонку Оори нет, и осталась та на улице, жалобно поскуливая. В это время подъехали к убежищу непутевый Тё и незадачливый жених. Увидели возле ворот черную собачонку и уверились в том, что их догадка была верна: невеста скрывается здесь, в женском приюте.

Мачехин братец Тё и жених решили спрятаться и караулить у приютских ворот.

По разным своим делам женщины иногда выходили из убежища, и злоумышленники решили подстеречь Миндю, когда и она выйдет, а там силою увести ее с собой.

Они залегли в кустах и установили наблюдение за воротами убежища, окруженного высокой неприступной стеной из дикого камня.

Но только они устроились под кустом, как на них словно чертик-токеби налетел! У одного, у другого затрещали разрываемые штаны — и мигом братец Тё и его приятель оказались с покусанными задницами. Устроив мгновенную расправу, собачонка Оори с громким тявканьем исчезла в лесу. А злоумышленники с растерзанными штанами оказались в таком виде, что нельзя было показываться людям, и они крадучись добрались до лошадей, привязанных к дереву, кое-как вскарабкались на них и отправились восвояси.

А между тем начальнице школы очень понравилась нежная, белолицая Миндя, и она дома рассказала старухе-матери о новой ученице. Мать тоже заинтересовалась и велела привести девочку к себе. Тронутая рассказом о многих горестях и печалях сироты, знатная старуха решила ее удочерить.

Собачка же Оори пошла бродить по дорогам и вскоре оказалась в Сеуле. И там она среди тысяч других следов учуяла след своего любимого хозяина. И вот он как-то вышел из дома и увидел, что под воротами стоит черная дворняжка, смотрит на него и виляет хвостом! Так и бросился к ней Пак, обнял ее и прижал к себе. Затем привел собачонку Оори в дом, все рассказал жене и велел до самой смерти кормить славного песика, напомнившего ему о дорогих людях и о милой родине. Между тем должно сказать, что и My Гун-Хва, жена Пака, когда-то училась в школе при «Убежище для беглых жен» и что она когда-то также была удочерена знатной старухой, попечительницей приюта для женщин, которые не захотели больше терпеть унижений и жестокости от своих мужей. Два раза в году My Гун-Хва обязательно навещала свою приемную мать, коей стольким была обязана. Ведь та когда-то даже купила винную лавку для нее.

Дорога от Сеула до женского приюта была немалой, но My Гун-Хва всегда охотно пускалась в путь. На этот раз ее сопровождала собачонка Оори, бежала впереди своей новой хозяйки, которой было удивительно, что собачка ведет так уверенно, никуда в сторону не сбивается, словно хорошо знает эту дорогу.

Ведь My Гун-Хва было неизвестно, что Оори и на самом деле знает дорогу от Сеула до «Убежища для беглых жен»!

А там, в доме попечительницы, куда трактирщица My Гун-Хва привела собачонку Оори, ее увидела Миндя, самая первая хозяйка. И тоже со слезами кинулась обнимать черную собачку. Удивление женщин было велико! Они сели в уютном месте на веранде и стали рассказывать друг другу обо всем, что с ними приключилось.

И когда выяснилось, кто же стал супругом трактирщицы My Гун-Хва, произошло следующее. Она заявила перед всеми, что должна отказаться от мужа, уступить его в пользу Минди. У нее, мол, больше прав на него, ведь она была нареченной невестой Пака. Однако Миндя тоже отказалась от своих прав:

— Я была лишь сговорена покойным отцом за Пака, а вы спасли ему жизнь.

Вернулась My Гун-Хва домой, все рассказала мужу. И когда дошла до того места, где поведала о трогательной встрече дворняжки Оори с прежней хозяйкой, у Пака потемнело лицо. Он надолго умолк, потупившись. И тогда жена стала утешать его:

— Не стоит переживать. Я знала, что тебе захочется увидеть ее, потому и пригласила к нам. Скоро она придет в гости.

И через некоторое время состоялась наконец встреча между двумя нареченными, которых разлучили злые люди. Пришла Миндя в дорогих нарядах, что были куплены для нее приемной матерью, попечительницей женского приюта, и выглядела девушка прекрасной, как фея-небожительница. Хозяйка усадила молодых людей, сама села рядом и повела такой разговор:

— Когда-то по окончании школы при убежище жен я вынуждена была думать о том, как жить дальше. Моя приемная матушка спросила, пойду ли я замуж, если она через сваху найдет хорошего жениха. На что я ответила, что замуж идти желания нет, но, если матушка поможет мне приобрести винную лавку, я лучше займусь торговлей. Приемная матушка была удивлена таким моим решением, но не отказала мне. А я долго и усердно работала — и вот накопила за это время немало денег… Я ведь матушке не все сказала, когда просила не выдавать меня замуж. Хотелось мне когда-нибудь заработать много денег и пойти учиться в университет. И вот теперь такое время наступило для меня. Я оставляю вас в своем доме, живите вместе и продолжайте дальше дело. «Винный дом у дядюшки Карпа» приносит неплохие доходы. А я уже решила — поеду в Японию учиться в Токийском университете. Как закончу университет — тогда и вернусь.

Долго ли, коротко — но прошло с тех пор ровно пять лет, и вот однажды пришло письмо из Японии, в котором сообщалось, что госпожа My Гун-Хва завершила учебу и собирается возвращаться домой. Стали готовиться к почетной встрече хозяйки.

За время ее отсутствия у Пака и Минди Шек родилось трое детей. Вернулась My Гун-Хва, стали жить все вместе, и вскоре у нее также родился ребенок. Дом стараниями рачительных хозяев процветал, прикупили рядом еще земли и построили большой ресторан под названием «Небесная река».

В старину жили два брата, старший Удунди и младший Саридун. Отцовское подворье и земля по смерти родителя достались, как это было положено, старшому, и он стал гнать из дому меньшого. Тот заплакал от обиды, но делать было нечего, ушел.

Очутился вдали от дома, в пустынном месте, неведомо где. Присел отдохнуть под большим придорожным деревом. Вдруг упало ему на голову что-то круглое, скатилось на землю — дерево-то оказалось ореховым! Подобрал Саридун орех и спрятал за пазуху, приговаривая:

— Это для матушки, если домой вернусь.

Упал другой орех и третий, и все их положил за пазуху, каждый раз произнося вслух:

— Это для старшего брата, хотя он и выгнал меня из дома.

— А это для моей жены, которая скоро должна родить и не могла покинуть дом, чтобы пойти со мной бродяжить.

И только когда свалился на землю четвертый орех, Саридун сказал:

— Вот этот орех я, пожалуй, съем сам, когда сильно проголодаюсь.

Отдохнул он, поднялся и отправился дальше. К вечеру подошел к какому-то заброшенному дому с дырявой крышей, с пустыми окнами.

Страшновато было, но что делать. Решил ночевать. Внизу все в пыли, в паутине, — пришлось лезть на чердак, где оставалась старая солома. Залег там, очистил орех, положил в рот и только хотел разгрызть его, как вдруг внизу зашумело, застучало — явились бесы-токеби, тоже, видимо, на ночевку.

Повозились они, пристроились, утихомирились, потом начали разговаривать, новости друг другу рассказывать.

— Слыхали, нет, почтенные? Брат родного брата выгнал из дома, — говорил старый бес. — А он оказался добрым, тот, которого прогнали. Сидел я на дереве, бросался в него орехами, так он не стал есть их, а отложил про запас: для матери, для брата, для жены. Только последний орешек для себя оставил…

— Бедняку этому невдомек, наверное, — сказал бес помоложе, — что в дворовом колодце, мимо которого он сегодня прошел в двух шагах, спрятан клад с несметными сокровищами…

— Тише ты, — прервал его старый бес. — Чего об этом болтать. Спать давайте.

И тут Саридун раскусил орех. Щелкнуло столь громко, что бесы перепугались: балки трещат! Как бы крыша не рухнула на голову! И в единый миг их словно вымело из старого дома.

Когда рассвело и время нечисти миновало, путник слез с чердака и нашел во дворе упомянутый бесовнею колодец, который уже давно, видимо, высох и почти обрушился. Спустившись на дно его, Саридун откопал котел, полный золота, серебра, изумрудов и жемчугов.

Значит, вернулся он на родину, купил много хорошей, плодородной земли, отгрохал высоченный дом с загнутыми углами крыши. Забрал к себе жену с ребенком, старую матушку и зажил барином.

Не выдержал, пришел к нему Удунди. Расскажи да расскажи, дескать, как получилось, что ты вдруг разбогател. А младший ничего-то и скрывать не стал, обо всем поведал так, как оно и было. Мол, когда выгнали его, он отправился по такой-то дороге, отдыхал под деревом, набрал орехов, потом далее наткнулся на дом с чертями… И обо всем, что дальше было, также рассказал Саридун.

— Ну-ка, прогони и ты меня! — выслушав его, так и подскочил на месте старшой. — Гони скорее!

— Как так! — удивился меньшой. — С чего бы это?

— Да ни с чего! Просто дай мне пинка под зад, — упрашивал Удунди.

— Не могу, — отказывался Саридун.

Тогда старшой заорал, замахал руками и побежал, направляясь прямехонько к той дороге, о которой только что поведал ему младший брат.

Долго ли, коротко — пришел он наконец к ореховому дереву. Сел под ним отдыхать. Стали падать орехи — и первый же орех Удунди сгрыз сам. Второй — сунул за пазуху, молвив: «Для жены». Третий — «Для сына». Когда же упал четвертый орех, он ничего не сказал, а молча кинул его за пазуху, вскочил и помчался дальше по дороге.

Добрался до заброшенного дома, влез на чердак. Пришли в темноте бесы-токеби, долго возились внизу, устраиваясь на ночлег, потом стали рассуждать.

— Говно такое, этот старший-то, — сказал пожилой бес. — Орехи ему подкидывал, так он сперва сам сожрал, после для жены и для сына запас. А про родню и старую мать даже и не вспомнил!

— Так-то он уважает своих родителей, — с осуждением произнес молодой бес, — которые ему свое имущество по наследству передали! А младший-то молодец. Не обиделся на родителей, сам на спине перенес мать в свой дом — чтобы допокоить ее в почете и уважении.

Надоело Удунди слушать все это: хорошее про младшего брата, плохое о себе.

Положил он на зуб орех и с треском разгрыз его.

Тут бесы так и взвились, заулюлюкали, захрюкали, грозно провозгласили:

— Да он тут, оказывается, этот нечестивец! Ну-ка, изловить подлеца!

Они все скопом кинулись на чердак, откуда и сволокли вниз еле живого от страха Удунди.

Что нам остается сказать про его конец? Да только то, что рассерженные черти отволтузили Удунди как следует, а потом сняли с него штаны, ухватились за этот самый конец и вытянули его на три метра. Так и носит его в мешке, перекинув через плечо, — говорят, до сих пор носит.

В давние времена жил Ким Сондари, в молодости служил наемным солдатом, под старость стал никому не нужен. Вот и стал он свободно бродить по всей Корее, ибо не имелось у него ни кола, ни двора, ни семьи — всего того, что привязывает человека к одному и тому же месту.

Захотелось ему побывать в Сеуле, стать причастным к столичной жизни, хватануть роскоши и прелестей столицы на все деньги, которые только и сумел накопить к тому времени. А накопил он почти что ничего да еще столько же, поэтому его особенно манило в столицу. С тем и вышел на большую дорогу, которая вела прямехонько в Сеул.

В пути он в одном городке нагнал студентов, которые тоже направлялись к столице. Они всей своей дружиной уныло сидели на краю дороги.

— Чего такие невеселые? — спросил у них Ким Сондари.

— Кушать хочется, дядя, — ответили студенты. — Сил нет. Давно не ели.

— А вон продавец сладостями. Купите себе сладостей.

— Купили бы, да денег нет. А за так он и понюхать не даст своего товару.

— Дело известное, торгаши — они такие. Но ничего, я вас угощу бесплатно, — пообещал Ким Сондари студентам и подозвал уличного торговца, который нес короб с разными заманчивыми яствами.

Сондари велел ему раздать весь товар студентам, заверив дебелого, как пампушка, толстого коробейника:

— За все я плачу.

Студенты весело налетели — и вмиг очистили короб со сладостями. Ким Сондари незаметно подмигнул им: мол, теперь исчезните, и молодые люди, дружно поблагодарив его, ушли. А бродяга Сондари, помахав им ручкою вослед, обернулся к торговцу сластями и сказал:

— Денег с собой не ношу. Идемте со мной, дома у меня и получите.

Он привел толстого коробейника к одному большому дому с просторным двором.

Пройдя за ворота, Ким Сондари и его спутник увидели вола, что стоял на привязи, дремал у забора.

— Вот какие у меня работники! — воскликнул Ким Сондари. — Чистое наказание!

Вола давно пора перегонять на другое место, к свежей травке, а эти бездельники разбежались куда-то.

С этим он отвязал веревку, которою вол был привязан к забору за кольцо в ноздрях. Затем, как бы спохватившись и вспомнив про торговца, Сондари сунул ему в руку веревку и сказал:

— Вот, постойте, подержите. А я быстренько зайду в дом, вынесу денег.

С этим мошенник и оставил на месте простоватого коробейника, а сам через внутренний двор, что находился за домом, смылся из усадьбы и был таков.

Отправляясь дальше в сторону Сеула, Ким Сондари был вполне уверен, что торговец сластями все еще терпеливо ждет его возвращения, держа вола на веревке, — но навряд ли дождется!

Забрел Ким Сондари в Кансан. Ну, тамошние люди — не то чтобы тупые, а не петрят ни в чем и все-то понимают наперекосяк. Бьют лопатой по луне, когда она в луже отражается, надеются отколоть от золотой луны хотя бы маленький кусочек.

Вот сами посудите. Некто Пя выдавал дочь замуж, однако зятя брал к себе примаком. В назначенный день прибыл к невесте жених, а она как раз свалилась с простудной лихорадкой. Тестю было неудобно перед зятем из-за такой неожиданной передряги, и он решил как-нибудь выйти из положения.

Неподалеку жила такого же возраста девушка, дочь соседа, и, не долго думая,

Пя отправился к нему и попросил одолжить эту дочку — для нужд своего огорченного зятя — всего на одну ночь. Соседи девушку не дали, мол, целая же она, как так можно! В гневе вернулся Пя от соседа и перед заезжим человеком высказал следующее:

— Вы только подумайте! Еще сосед называется! У меня так недавно брал новенькую лопату, чтобы говно чистить в сортире, а тут дочь свою не дал — и всего-то на одну ночку! Какие на свете люди бывают!

Наконец-то Ким Сондари попал в Сеул. Идет по торговой площади, видит немало дивного. Но не подает вида — мол, все мне нипочем. Набрел на красильный ряд.

А там стоят на огне котлы, в которых варятся разные коренья, используемые для получения краски. Выглядит весьма заманчиво, и запах приятный. Ким

Сондари как раз изрядно проголодался, и вид разваренных кореньев пробудил в нем аппетит. Стал глотать слюнки. Принял он варево за неизвестное ему столичное кушанье. Спрашивает у торговца:

— Продается ли это, уважаемый?

— А чего же, можно и продать, — отвечает красильщик, весь пестрый от краски, похожий на болотного черта. — Плати только денежки.

Пошарил Ким Сондари в карманах, наскреб кое-какую мелочишку.

— Хватит ли этого? — спрашивает.

— Пожалуй, — отвечает красильщик.

Захватывает из остывшего котла вываренных кореньев, сколько рука ухватила, и передает Ким Сондари.

Зашел он в какой-то ближайший переулок, сел на придорожный камень и стал угощаться. Не понравилось. Пресно, невкусно и язык дерет.

Тут набредает на него какой-то прохожий, столичный щеголь в трехэтажной шляпе. Смотрит с удивлением на то, что ест Ким Сондари, и потом насмешливо вопрошает:

— Ты чего это, дурак неотесанный, деревенщина, жрешь такую гадость? Это же корешки на краску!

Смекнул тут Ким Сондари, что дал маху, однако признаваться в том перед сеульцем не захотел. Как ни в чем не бывало дожевал и проглотил несъедобу.

Потом отвечает:

— Да я же это, почтенный, ради здоровья. Лечусь этим.

— От какой болезни?

— Да вот, от желудка.

— Что ты говоришь! — так и взвился сеулец. — И помогает?

— Еще как! Только этим и держусь, а то бы давно помер.

— Вот и я уже много лет маюсь желудком. Чего только не перепробовал для лечения — не помогает!

— Вот корешков и попробуй.

— А сколько надо съесть, чтоб выздороветь?

— Для начала три горсти, — посоветовал Ким Сондари. Сеулец сорвался с места в карьер и полетел на торговую площадь. Ким Сондари поспешил за ним. Видит- купил тот вареных кореньев, шмыгнул за угол — и давай жрать!

Тут-то и подскочил Ким Сондари к щеголеватому сеульцу, влепил ему здоровенную оплеуху.

— За что?! — опешил тот, роняя изо рта красильные корешки.

— А за дурака! Ты хотел посмеяться надо мной, ан выходит, что это я посмеялся над тобой! Теперь-то кто из нас двоих дурак?

Оставил столичного щеголя стоять с широко разинутым ртом и, довольный собою, направился дальше по рынку.

В Сеуле Ким Сондари попал в руки «котов». Сутенеры не раз подходили к нему на улице и вкрадчиво шептали на ухо одно и то же: «Женщина… Красивая женщина. Пойдемте, адяси, со мной». Слушал их, слушал мужик, гуляя по столице, затем не выдержал, поплелся за одним из них — рябым, курносым, бедовым. Тот привел Ким Сондари в какой-то темный квартал, на кривой, тесный переулок шириною в пять шагов, и завел в некий дом. Там действительно оказалась женщина, — не поймешь, красива или нет, потому что вся была вымазана белилами, а брови толсто наведены угольным карандашом.

Без лишних слов женщина раздела гостя, сама разделась и легла с ним в постель. И только Ким Сондари хотел завести с нею разговор, чтобы хоть немного оттянуть время, как раздался сильнейший стук в дверь. Тут женщина и заговорила наконец. Испуганным голосом сообщила:

— Недавно умер муж… Похоронили неделю назад…Чем-то недоволен остался — вот и пришел назад мертвец… Бегите немедленно, адяси, не то загрызет вас!

У Ким Сондари все похолодело внутри. Не помня себя, раздвинул створки окна, голым выпрыгнул на улицу. Опомнился и сунулся было обратно в окно:

— Одежду выкиньте…

Но в доме уже начался жуткий тарарам, что-то там с грохотом падало на пол, со страшной силою ударяло в стену. Мертвец разбушевался, видимо, не на шутку! Ким Сондари поскорее дал деру. Бегал, бегал по темным незнакомым улицам, шарахаясь от малейшей тени, пока, увы, не начало светать. Тут он и понял, что приходит ему конец, потому что предстать голым перед сеульскими жителями было равносильно смерти! Выбежал на берег какой-то грязной канавы, упал на землю и притворился мертвым.

А вскоре приблизился к нему некий человек, из тех, которые бормочут себе под нос, сами с собою разговаривают. Этот остановился над голым Кимом и обрадованно залопотал:

— Вот мертвое тело! Видно, убили, ограбили и в сточную канаву выбросили. Но для меня это большая удача! Отрежу яйца — ведь из них можно приготовить превосходное снадобье!

Тут Ким Сондари вскочил как ужаленный и вцепился в человека, принялся шерстить его вдоль и поперек!

— Попался, злодей! Выследил я тебя! — кричал Ким. — Так это ты, оказывается, у моего мертвого брата муды вырезал, пока он лежал в гробу! А теперь живого человека хотел кастрировать! Ну-ка, если хочешь остаться в живых, немедленно скидывай штаны!

Тот послушно выполнил команду, испуганно бормоча под нос:

— Ожил, гляди-ка… Воскрес из мертвых.

Надел Ким Сондари чужие штаны на себя, сразу повеселел.

— Теперь шагай вперед — и до начальства! Сам иди и сдавайся стражникам. А я пойду сзади и буду издали следить за тобой, чтобы ты не сбежал, мотая дрынги-дрынги- своими причиндалами.

Ким Сондари шутил, как всегда, но человек, стоявший перед ним без штанов, не понял этого и страшно перепугался.

— Почтенный! Да как же это я предстану перед начальством в таком виде? Ведь и на самом деле — дрынги-дрынги — вон, до колен мотаются! Неприлично как-то… Меня же палками забьют!

— А что ты предлагаешь? — как можно строже спрашивал Ким Сондари.

— Надо сначала зайти ко мне домой. Это совсем недалеко отсюда…

— Зачем?

— Я хоть штаны другие надену. Да и для вас рубашка найдется.

— Ну, добро, — согласился Ким Сондари. — Веди к себе домой.

Пришли туда. Это оказался довольно большой дом, и семья у человека имелась, и в доме во всем был виден достаток. Хозяин занимался собирательством лекарственных трав и изготовлением снадобий от самых разных недугов, йем и зарабатывал недурно.

— Не знаю, — сказал он, — кто кастрировал вашего покойного брата. Но это не я!

Потому что до сих пор никогда ничего и не пытался отрезать у трупов! Вы первый, на чьи яички я, несчастный, позарился…

— Ха! Верить или не верить? — отвечал Ким Сондари. — Откуда мне знать, что ты за человек.

— А поживите у меня, так и узнаете, — стал уговаривать хозяин Кима.-

Отдохните, подлечитесь, если чем больны.

И Ким Сондари таки дал себя уговорить: остался у лекаря, и отдохнул, и подлечился. Была у него одна постоянная болезнь, которая обострилась за последнее время. Называлась эта болезнь бедностью или безденежьем — называй как хочешь.

Итак, хорошо отдохнувший, славно подлечившийся, разодетый стараниями хозяина во все новое, дорогое, словно какой-нибудь барин-янбань, — только через несколько дней покинул Ким Сондари дом лекаря. За все это время ни разу не помянул своего покойного брата, которого никогда у него и не было.

И вот, гуляя в новом виде по Сеулу, нашел тот злачный квартал, и узенькую улочку, и дом, где его ограбили. Зашел туда, даже не сняв у порога обуви, ногою отшвырнул дверь. Продажная женщина как увидела его, так и обомлела вся, потому что узнала его. В новом дворянском платье, в многоэтажной шляпе из конского волоса — он очень понравился ей. Заметив это, Ким спросил без обиняков:

— Ты пошла бы за меня замуж?

— Я? Да с превеликой охотой! — отвечала та.

— А я никогда бы на тебе не женился, на твари этакой, — как отрезал Ким

Сондари, повернулся, вышел из дома. Плюнул на порог и пошел восвояси, заложив руки за спину и выпятив живот — словно и на самом деле важный барин.

Говорят, что Ким Сондари в конце концов разбогател. И случилось это вот каким образом. Узнал он в Сеуле, что один высокородный вельможа, образованный, но на удивление ничего не понимающий в простых человеческих делах, получил губернаторство в отдаленной провинции. И когда вельможу, в окружении стражи и приспешников, понесли в паланкине к месту службы, Ким Сондари опередил процессию и у одного селения, что на реке Тэдонган, стал поджидать ее прибытия…

В этом месте река протекала по просторной долине и переход от берега к реке, покрытой снегом, был почти незаметен. По зимнему времени дорога к месту губернаторства вельможи шла прямо через Тэдонган. И Ким Сондари, рассказывают, устроил там, на заснеженном льду реки, небывалую потеху для всего честного народа.

Он попросил крестьян этой местности разбросать на снегу, по обе стороны от дороги, пересекавшей широкую реку, рисовой соломы и шелухи, оставшейся после обмолота зерна. Также попросил он поставить сверху над прорубью, из которой жители села брали воду, деревянный сруб, какой обычно делается в колодцах.

Затем уговорил местных жителей, чтобы они разбросали по берегу вдоль дороги куриные и утиные яйца. К тому же раздал женщинам много мелких монет. Все эти приготовления были совершены вот для чего.

Когда процессия с паланкином, в котором восседал вельможа, подошла к реке, он увидел, как множество людей бродят по снегу и что-то собирают в корзинки.

Новоиспеченный губернатор спросил через своего посланца, чем они заняты. Те ответили: мол, на это место зимой и летом прилетают дикие птицы и прямо на земле несут яйца. Людям приходится только собирать их в течение всего года.

Далее смотрит вельможа: у колодца выстроилась длинная очередь женщин с ведрами, все они берут воду и выкладывают за это денежки. Собирает же плату некто с огромным кошельком, висевшим на ремешке через шею. Остановил процессию высокородный чиновник и, отдернув в сторону занавеску паланкина, подозвал человека, спросил:

— Эй ты, почему берешь плату за воду?

— Потому что колодец стоит на моей земле, вода в нем не простая, а волшебная. Кто пьет ее — не стареет. Вот этим женщинам — всем уже по сто лет.

Так отвечал Ким Сондари образованному, но глупому чиновнику, родившемуся и выросшему во дворце и совершенно не знавшему обычной жизни. Тот посмотрел на солому, разбросанную по всей реке, и спросил:

— Так это огромное поле — кому оно принадлежит? Тебе?

— Конечно мне! — отвечал Ким. — Эта волшебная земля — наследие моих предков, которым особенно благоволило небо.

— Не продашь ли ты эту землю мне? — стал рядиться вельможа. — Могу тебе сказать, что я назначен управлять соседней губернией. Но я хотел бы иметь и этот участок земли, где находится волшебный колодец.

— Земля, как видите, большая, конца и края не видать. Колодец действительно волшебный. Дикие утки столько яиц приносят, что люди, которым я разрешаю бесплатно собирать яйца, не успевают их съедать. Достанет ли всех ваших денег, ваше превосходительство, чтобы выкупить такую землю?

— А сколько это стоит? — начал прицениваться губернатор.

— Миллион, — ответил Ким Сондари.

— Это для меня не деньги, — ответил губернатор и тут же выложил требуемую сумму.

После чего с легким сердцем отправился далее к новому месту службы, где он намеревался немедленно ограбить народ, задушив его поборами, и с лихвою восполнить деньги, которые он отдал за покупку «волшебной земли» — большого куска зимнего Тэдонгана.

А Ким Сондари, столь неожиданно разбогатев, вдруг пропал куда-то, и никто из честного корейского народа больше не встречал его ни на больших дорогах, ни в трактирах и постоялых дворах по провинциям, ни на улицах и площадях Сеула.

Говорят, Киму большие деньги счастья не принесли, потому что он был рожден для другого счастья — бродить по земле и множить всякие веселые рассказы о своих похождениях. А перестал человек созидать своей жизнью истории — так и память о нем исчахла, и никто больше не может сказать, где он приклонил голову и каковы были его последние слова на этой славной земле.

У янбаня была любимая красавица-дочь. Надо ее замуж отдавать, а приданого нет — был этот янбань из бедных. Вот и решил он добыть денег необычным способом. Объявил, что отдаст дочь за самого лучшего вруна, и устроил подлинные экзамены на вранье. И тот, кто приходил испытывать себя, вначале должен был внести 100 вонов серебром, только потом допускался врать перед отцом девушки. Если он признает, что да, это и есть настоящее вранье, то претендент получит в жены красавицу. Если же не поверит хозяин вранью — то испытуемый изгоняется и его денежки плакали.

Надо сказать, народ так и повалил. Во-первых, невеста уж больно была хороша, а во-вторых, каждому казалось, что именно он-то и соврет самым убедительным образом и отцу девушки ничего не останется делать, как поднять руки кверху… Однако на всякое самое дикое вранье хитрый янбань неизменно отвечал: «Истинная правда. Верно! Такое бывает» — и благополучно отправлял обескураженного претендента восвояси.

И вот пришел какой-то невзрачный, в очках, хромой на одну ногу. Сразу же заявил, что была дальняя дорога, он проголодался и надо бы вначале пообедать. Дали ему поесть, но завиральный жених сказал, что он чего-то утомился сегодня, врать ему неохота и лучше это будет делать завтра с утра.

Наутро он начал:

— Мой покойный отец много лет назад поехал в Сеул по делам, но там задержался, поистратился, и ему не на что было возвращаться домой. Пошел он из Сеула куда глаза глядят. Пришел в одно место, а там такие сильные ветры дуют, что крестьяне никак не могут собрать урожай. Только срежут серпом снопик риса, как его тут же рвет из рук и уносит ветром.

— Где же тут вранье? — говорит отец невесты, хитрый янбань. — Такие ли еще ветры бывают на свете!

— Мой отец набрал в том краю полный рогожный мешок бесплатного ветру и отвез в Нандо продавать. Продал ветер очень выгодно: отмерял его курительной трубочкой. За каждую такую меру взял по пуду ячменя.

— Что ж, выгодное дело, — одобрил хитрый янбань. — В Нандо зерно дешевое, что и говорить.

— Привез он ячмень в ваши края, продал по десяти вонов за пуд и выручил целых тысячу вонов. А останавливался он у одного человека, и тот занял у моего отца, продавца ветра, пятьсот серебряных монет, в том дал расписку.

— Деньги немалые, — молвил янбань. — Но на свете остались добрые люди, дают еще деньги в долг.

Тут испытуемый вытаскивает из кармана бумажку и читает по ней: «Такого-то дня, такого месяца, такого-то года в 11 часов утра я обязуюсь вернуть деньги, пятьсот монет…»

— Срок наступил сегодня, а расписку мой отец получил в этом доме, лично от вас, почтенный, — завершил свою речь пришлый человек.

— Врешь! — в сердцах крикнул хозяин дома. — Никогда не было такого!

— Значит, признаёте, что я соврал? — поймал на слове и припер хитрого янбаня гость. — Мне можно будет скоро называть вас отцом?

Что поделаешь? Пришлось янбаню отдать дочь за этого хромого, невзрачного очкарика, — но непревзойденного вруна и хитреца на весь белый свет.

Честная вдова выдала замуж свою старшую дочь в далекую деревню. По бедности не могла устроить свадьбу, собрала и отправила невесту впопыхах, наспех, как только прибыл за нею жених.

И вот прошел год, мать скучает по дочери, а от нее ни письма, ни весточки.

Как-то идет женщина полями, за деревней, и встречается на перекрестке дорог со своим зятем. Обрадовалась, кинулась к нему с расспросами. Как, мол, дела, почему вестей не подаете, здоровы ли все, родился ли ребенок, ведь прошло достаточно времени… Зять же не особенно разговорился в ответ, лишь коротко буркнул:

— А…Старая чи-чи новую родила.

Из чего бедная женщина одно только поняла: родилась у молодых девочка. И теща сильно обиделась на зятя за его «чи-чи». Неприлично ему так говорить перед старшими! Решила она как-нибудь сходить в ту деревню, откуда был этот неотесанный зятек, и пожаловаться его родителям.

В скором времени действительно — собралась вдова и пошла в ту далекую деревню, навестить свою замужнюю дочь. Пришла, отыскала дом, зашла. Ее встретили радушно, сват оказался сватье ровесником. Стали ее угощать, пришли соседи посмотреть на гостью.

Очень довольна осталась вдова своей родней и говорит свату:

— Вы такой почтенный человек. А вот сынок ваш — не совсем приличный, скажу я вам…

— Что такое! — воскликнул сват.

— Встретила его на дороге, спросила, родился ли у них ребенок, так он мне ответил: мол, старая чи-чи новую родила. Прилично ли это? — степенно молвила вдова.

На что папаша ее зятька сначала прикрыл глаза, потом замахал руками, словно отбиваясь от пчелы, и крикнул:

— Не надо! Не надо при мне говорить про чи-чи. А то сразу мой танг-танг начинает подыматься!

Видит честная вдова, толку мало вышло из того, что пожаловалась на неприличного зятя его отцу. Он-то оказался не лучше сыночка! Возмутилась она и решила высказать свою обиду старому деду с белоснежной бородою, который по дряхлости своей сидел в дальней комнате, не выходя оттуда. Вошла вдова, поклонилась, затем все как есть и выложила седобородому старцу.

Тот выслушал, поморгал старенькими глазами — и вдруг стукнул кулаком по полу, горестно восклицая:

— Беда пришла! Беда!

— Какая беда?

— А такая! В мою комнату чи-чи зашла — и вот первый раз уйдет из нее, не попробовав мой танг-танг! Чувствую — не получится больше у меня. Старость проклятая одолела! Разве это не беда?

Выбежала вдова из стариковой спальни — глаза выпучила, рот раскрыла. Не знает, то ли плакать ей, то ли смеяться. Ну и семейка попалась!

У богатого, знатного янбаня было три дочери. Пришла пора выдавать их замуж.

Говорит он старшей:

— Сватают тебя из хорошего дома. Я даю согласие. Отвечай, благодаря чему стало возможным твое счастье?

Почтительная дочь отвечает:

— Только вашими стараниями, отец.

Янбань остался доволен словами старшей. Спрашивает у средней дочери, и та отвечает точно так же:

— Вашими стараниями, отец.

За младшую еще никто не сватался, но отец и у нее спросил, чему будет обязана она своим счастьем. И младшая дочь вдруг ответила:

— Одной только судьбе.

Гордому янбаню такой ответ вовсе не понравился. Разгневался он:

— Неблагодарная! Да как ты посмела!

Призвал сыновей и повелел им:

— Наказываю ее! Завтра, если какой-нибудь человек пройдет мимо дома, — отдайте ему в жены вашу младшую сестру… За первого попавшегося бродягу отдайте!

Сыновья не посмели ослушаться отца и все сделали так, как он приказал. На следующее утро по дороге мимо дома шел какой-то пригожий молодой человек, его и остановили братья:

— Забирай в жены нашу сестренку.

Тот давай отказываться:

— Да вы что? Я младший сын у своего отца, ни земли мне не досталось в наследство, ни добра. Выделили только маленький домик в горах, иду сейчас туда. Мне и одному есть нечего, а вы еще и жену какую-то подсовываете… Чем я буду ее кормить?

Тут выступила вперед девушка, красивая да разумная, и сказала:

— Вы не должны беспокоиться об этом, мой господин. Небо создает всех живых тварей — зверюшек и птичек и всем дает пищу. Так неужели и мне не даст прокормиться? Вот посмотрите на меня — неужели я хуже какой-нибудь птички или зверюшки?

Посмотрел молодой человек на девушку — нет, не хуже она кого бы то ни было.

— Ладно, — согласился он, — будь по-вашему.

И отправился дальше по дороге, а она пошла за ним. Что тут долго рассказывать? Чудесные дела в этом мире совершаются быстро. Когда молодые подошли к маленькому домику в горах, то увидели, что он построен из каменных глыб и окружен полуразрушенной оградой из тех же камней. И вот, обходя двор, юная жена увидела в разломах ограды что-то блестящее, желтого цвета.

Оказалось, чистое золото! Дом и забор вокруг него были сложены из камней, в которых залегало самородное золото!

Для начала жена выковыряла шпилькой несколько крупных самородков, сбегала вниз, в долину, где находился уездный город, продала золото и на вырученные деньги купила всего, что ей нужно было.

А в скором времени там же, в горах, рядом с каменной хижиной молодые выстроили себе роскошные хоромы. На скальных уступах вокруг дома были разбиты парк и фруктовый сад, перевезли туда взрослые деревья с долины.

Сотни нанятых строителей вырыли большой пруд, провели туда чистую воду из горной речки. В пруду были посажены лотосы, разведены золотые карпы, на берегу возведен сказочный павильон, к которому была причалена украшенная резьбою и позолотой нарядная лодка.

Когда все это уже устроилось, захотела младшая дочь янбаня повидать своего отца и пригласить к себе в гости. Отправилась скромно одна, пришла в родительский дом пешком. Когда увидела отца, мать, своих старших братьев и сестер, расплакалась от радости. Растроганный ее слезами отец стал расспрашивать, как живет она и где… Младшая дочь ответила, что живет она хорошо и хочет, чтобы отец приехал к ней в гости да сам бы на все и посмотрел.

— Будет ли на что посмотреть, бедняжка? — воскликнул отец. — Ведь отдали тебя за первого попавшегося бродягу…

Но все же дочь уговорила отца. И они на лошадях отправились к горному перевалу. Увидев дочерины хоромы, осматривая сад, затем плывя на лодке к роскошному павильону, отец не произнес ни слова. Но наконец, сидя за обеденным столиком, принимая из рук дочери чарку вина, он с улыбкою промолвил:

— Как же все это получилось, дочь?

— Судьба, — ответила она с поклоном. — Так было угодно судьбе, отец.

© 2001 Журнальный зал в РЖ, «Русский журнал»

Опубликовано в журнале:

«Дружба Народов» 1999, № 11