Кобо Абэ ДЕТСКАЯ

— Посмотрите. Вон туда… Нет, сегодня не видно… В хорошую погоду как раз там виднеется верхушка телевизионной башни…

Праздник, а может быть, и обычное воскресенье, Укромный уголок готового лопнуть от обилия запахов переполненного ресторана недалеко от конечной остановки электрички. За шатким столиком у окна друг против друга сидят мужчина и женщина. Перед женщиной — мороженое с консервированными фруктами и шоколадом. Перед мужчиной — чашка кофе со сливками. Мужчина, видимо оттого, что поспешно отхлебывает кофе, беспрерывно дымя сигаретой, поперхнулся и выпускает дым через ноздри. Взгляд женщины остается абсолютно безучастным. Оба они — это видно с первого взгляда — совсем еще не привыкли друг к другу, как к новой выходной одежде.

Мужчина продолжает скованно:

— Откровенно говоря, я мечтаю взобраться когда-нибудь на самый верх башни и прикрепить там дощечку с надписью: «Здесь нефть». Понимаете? Грязное небо становится все тяжелее и тяжелее и уже сейчас готово обрушиться на город. И тогда раздавленный город постепенно превратится в огромное нефтеносное поле. Ведь утверждают же, что уголь образовался из растений, а нефть — из животных. Посмотрите. Там, внизу, улица, и она забита теми, из кого образуется нефть. Поэтому я и собираюсь обучать детей лишь одному — технике добычи нефти.

В уголках глаз женщины впервые появляются морщинки улыбки. Но она тут же, сжав губы, кончиком языка слизывает улыбку вместе с мороженым и шепчет извиняющимся тоном:

— Мне даже подруги всегда говорили, что я не понимаю юмора. Но в том, что вы говорите, мне кажется, много юмора.

— Вы что, простудились?

Мужчина говорил, покашливая, и женщина тоже непроизвольно кашлянула несколько раз в ладонь, в которой держала ложечку. Прокашлявшись, она сказала своим обычным голосом:

— Нет, наверно, поперхнулась дымом.

— Тогда ничего страшного. А то при простуде мороженое — это было бы крайне неразумно.

Взгляд женщины проникает в глаза мужчины, на мгновенье задерживается там и, оставив в них легкий трепет, убегает к окну.

— Действительно не видна телевизионная башня…

— Не видна. Из-за смога.

— Да, ужасный смог.

— А вот интересно, вправе ли люди возмущаться смогом? Вам не кажется, что это весьма проблематично?

— Возможно, — женщина снова допускает в уголки глаз улыбку, но скорее из чувства долга.

— Если говорить о грязи, и люди и смог, пожалуй, очень схожи между собой.

Мужчина, сцепив руки, кладет их на край стола и, слегка расправив плечи, садится ровно. Тогда его подбородок и шея оказываются освещенными, и женщина обращает внимание, что на кадыке у него остались несбритые волоски. Следя за ее взглядом, мужчина опускает глаза и тут же отнимает от стола оставшиеся сцепленными руки, прижимает их к узлу галстука и, глубоко вздохнув, говорит с воодушевлением:

— Во всяком случае, мы должны быть друг с другом откровенны, правда? Мы уже не в том возрасте, чтобы стесняться…

— Да, я тоже так думаю.

Выражение лица женщины сразу меняется, она поднимает голову и начинает быстро теребить пальцами воротник бежевого костюма. Бледно-розовый лак оттеняет красивые длинные ногти — интересно, обратил на них внимание мужчина или нет?

— Нужно с самого начала подготовить себя к тому, что это может создать определенную неловкость.

— Вы думаете?

— Мы с вами встретились, воспользовавшись картотекой брачной конторы, — это факт, и от него никуда не уйти… Но если этот факт будет бесконечно тяготить нас…

— Нисколько он не тяготит, во всяком случае, меня…

— Правда?

— Просто мы чуть трусливее других, менее приспособленные, недостаточно ловкие — вот и все.

— Ну что ж, меня это успокаивает. — Мужчина расцепляет сложенные на груди руки и, склонившись набок, начинает искать в кармане сигареты. — Откровенно говоря, меня это тоже нисколько не тяготит. Более того, когда вопрос касается брака, я становлюсь ярым приверженцем картотеки. Если хочешь, чтоб брак был рациональным, то любовь и всякие другие случайные моменты должны решительно отметаться. Вы согласны?

— Просто мы недостаточно ловкие.

— Да, да, конечно, вы совершенно правы. — Мужчина склоняется к чашке, залпом допивает кофе, поспешно подносит огонь к сигарете, а свободной рукой начинает теребить галстук. — В общем, мне бы хотелось поскорее узнать ваши намерения…

— Намерения?

— Если я вам не подхожу, так откровенно и скажите, что не подхожу. Я ко всему готов.

— Я… видите ли… раньше я думала, что встреча с вами доставит мне больше удовольствия.

— Почему? Вы ведь, наверно, тщательно изучили мои ответы в карточке?

— Так, что даже помню их наизусть.

— Я ничего не сочинял.

— Нет, я не в том смысле… Нельзя отвечать на вопросы, как это делают в экзаменационной работе.

— В экзаменационной работе? — Стряхивая пепел, упавший на колени, мужчина озадаченно покачал головой. — Да, действительно интересное сравнение, будто вы школьная учительница. Но вы правы, что есть, то есть. Вы ожидали большего, чем от примитивной экзаменационной работы, вот я и провалился. Видите ли, я простой служащий фирмы и во мне нет ни капли сверх того, что я написал в карточке, хоть десять лет ищи.

— И вы считаете, что по карточке вы сможете определить все? Значит, по моей карточке…

— Могу, конечно. Я вам скажу вот что. Результаты оказались именно такими, на какие я рассчитывал, прибегая к картотеке.

Женщина быстро опускает глаза и прикусывает нижнюю губу. В ее тоне появляется нерешительность, которую она не в силах скрыть.

— А вам не кажется, что вы сделали слишком поспешный вывод? Чтобы человек сам написал о себе в карточке всю правду — в это трудно поверить.

— Во всяком случае, мне ясно одно — вы именно тот человек, который мне нужен…

— Ну и…

— Человек, который мне нужен. Что же еще?

Женщина, сжав губы, подавляет вздох и, откинувшись на спинку стула, смыкает колени. Изменение положения смягчило ее несколько угловатую фигуру.

— Все это потому, что вы человек совсем неприспособленный… И не особенно прозорливый. Правда? Я прекрасно поняла, что вы очень чистый, наивный человек. Вот почему, основываясь только на этом…

— Чепуха. — Мужчина подносит огонь к сигарете, зажатой в зубах женщины.

— Вам известно, какую работу в фирме я выполняю?

— Если верить заполненной вами карточке, исследуете косметические товары.

— Исследую фальшь.

Женщина первый раз от души рассмеялась. Курила она весьма умело.

— Я не могу не питать доверия к человеку, прививающему мне чувство юмора!

Мужчина чуть склоняет голову набок, тушит сигарету и вопросительно смотрит на женщину.

— Вы знаете, что такое косметические товары? Для тех, кто работает в отделе рекламы, это, возможно, предметы, придающие женской коже красоту. Для нас же, работников технического отдела, — все иначе. Для нас косметические товары — это жиры и полимеры, которые не вызывают явных побочных явлений и могут дешево выпускаться в большом количестве.

— Вы говорите ужасные вещи.

— Вам так кажется?

— Может быть, вы и правы, но все же… — Женщина выливает в дымящуюся пепельницу несколько ложек растаявшего мороженого. — Ваши слова оставляют какое-то неприятное чувство, это безусловно.

— Меня же все это не особенно волнует. Я старательно занимаюсь исследованиями, не испытывая ни малейших угрызений совести. Потому-то я и не высказываю никакого недовольства по поводу смога. Вы говорите, я наивен… Я хочу, чтобы с самого начала между нами не было никакой недоговоренности. Да, я человек, знающий, что такое фальшь, человек, погрязший в этой фальши.

— Слишком нервный вы…

— Это я — то нервный, я, убийца?

— Убийца?

— Восемнадцать человек — это я точно помню. И меня ни разу не мучили по ночам кошмары.

Женщина прикуривает, глубоко затягивается, чуть задерживает дыхание и медленно выпускает дым в потолок.

— Значит, предложение мне делает одно из тех чудовищ, о которых пишут в еженедельниках?

— Может быть, вас это огорчит, но чудовище — самый обыкновенный бывший солдат.

— А-а, так это вы о воине…

— Вы считаете, что, если убивают на войне, это вполне естественно?

— На войне речь может идти лишь о законной обороне.

— Только в мирное время существует такое понятие, как превышение предела необходимой обороны, то есть любую оборону обязательно снабжают, так сказать, предохранительным клапаном. А на войне нападение — лучший вид обороны. То есть война — узаконенное превышение предела необходимой обороны.

— Я вовсе не намерена оправдывать войну.

— Почему? А вот я, например, не собираюсь выступать против войны. Хоть я и говорю: убийца, убийца, а ведь речь-то идет о сущем пустяке — всего каких-то восемнадцать человек. К счастью или несчастью, я был простым солдатом, да и стрелял плохо. Ну ладно, поглядите-ка в окно. В этой толпе прохожих полно летчиков, артиллеристов, которые действовали в прошлом весьма успешно. А если не они сами, то их братья или дети. У кого же из этих людей повернется язык осуждать меня?

— Ни у кого, естественно. Да и не должны осуждать.

— По той же причине и я не осуждаю.

— Кажется, я понимаю. Вернее, начинаю понимать, почему вы так долго оставались одиноким.

— Я бы предпочел, чтобы вы поняли, почему я собираюсь расстаться с одинокой жизнью.

— Мне очень хочется понять, но…

— Я же говорю, что вы человек, который мне нужен.

— Я не настолько самоуверенна.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Мы с вами люди неприспособленные. Я прекрасно поняла, что вы легкоранимый, мягкий человек… И все-таки, почему я вам необходима — не объясните ли вы мне конкретнее и яснее. Вы согласны? Мы ведь встретились с вами, будучи людьми уже сформировавшимися…

— Вы правы. Можно объяснить вполне конкретно. Если бы мое решение было продиктовано минутным порывом, разве стал бы я прибегать к картотеке брачной конторы? Нет, мое решение вполне конкретно. Оно так же конкретно, как вот этот стол или эта пепельница.

— Благодарю, вы очень любезны… Но у меня угловатый подбородок — как у мужчины, некрасивые уши, а губы злые…

— Но зато вы прекрасно разбираетесь в воспитании детей. Это, как я увидел, ваше призвание.

— Вы действительно похожи на большого ребенка. — Женщина весело смеется. По ее виду не скажешь, что она недовольна разговором, напоминающим блуждание в лабиринте. — Но между ребенком и взрослым, похожим на ребенка, — большая разница.

— Я говорю именно о детях. Разве вы лишены чувства долга перед детьми, которых надо спасти, вырвать ил этого мира, превращающегося под тяжестью смога в нефтеносное поле?

Женщина сползла вниз, еще выше подняла сведенные вместе колени — поза несколько вызывающая.

— По-моему, у вас все задатки стать верующим. Я же в бога не верю и поэтому считаю, что детей, даже нежно любимых, нужно растить в естественных условиях. Да и педагогика отрицает воспитание в стерильной среде. Во всяком случае, поскольку речь идет о замужестве, я должна в первую очередь подумать о себе.

— Вы хотите сказать, что вас не волнует, если наши дети окажутся в самом очаге эпидемии, охватившей людей?

— Наши дети?

— Разумеется, именно наши дети. Я не такой альтруист, чтобы делать вам предложение ради желания усыновить чужих детей.

— Раньте времени говорить об этом как-то странно.

Женщина чуть проглатывает конец фразы, что, правда, очень женственно. Может быть, так выражается ее смущение. Мужчина сразу же улавливает это и говорит решительно, хотя в тоне его проскальзывают нотки растерянности:

— Вы ошибаетесь. Я говорю о своих, уже существующих детях.

Лицо женщины сереет.

— Странно. Я внимательно прочла вашу карточку, в ней написано, что у вас нет детей.

— А-а, в карточке… — Мужчина облизывает губы и смотрит в пустую чашку. — Да, в карточке действительно…

— Вы написали неправду?

— Никакой особой неправды там нет.

— Вот как? Написать неправду, которая моментально обнаружится…

— Как бы это лучше сказать?… Речь идет не о таких детях. Не о таких, о которых следует писать в карточке…

— Тайный ребенок?

— Пожалуй, в некотором смысле…

— Наверно, внебрачный ребенок, которого вы пока не признали?

— Я же вам говорю, речь идет совсем не о таких детях, которых признают или не признают.

— Ничего не понимаю.

— В обычном смысле они на свете не живут и включить их в жизнь тоже невозможно…

Женщина, продолжая пристально смотреть на мужчину, чуть склоняет голову набок, лукаво улыбается, обнажая зубы, и кивает головой, будто своим мыслям:

— Все понятно… Если вы это имеете в виду, то мне все понятно.

— Что вам понятно?

— Просто вы их видели во сне.

— Да, возможно, и во сне. Но сон был наяву. Они дышат, двигают руками и ногами — сон наяву.

— Интересно, интересно вы рассказываете…

— Я вам уже говорил и повторяю снова: дети действительно живые. Реально существующие в биологическом смысле дети. Если вы мне не можете поверить хотя бы в этом…

— Где они живут?

— В моем доме, разумеется. В подвале моего дома. Я называю его подвалом, но там все оборудовано так, чтобы они не испытывали ни малейших неудобств… Это идеальное жилище, если отвлечься от того, что оно полностью изолировано от внешнего мира.

— Интересно. Ну и дальше…

— То, что я рассказал, не пустая болтовня.

— Я вас слушаю вполне серьезно.

— Детей двое. Старшему тринадцать лет, младшему недавно исполнилось девять. Но меня вот что беспокоит — станете ли вы другом этих детей, существует ли такая возможность, пусть даже самая маленькая? Разрешите мне хотя бы надеяться на это.

— Что ж, если вы действительно этого хотите…

— Тогда позвольте мне задать еще один вопрос… Если бы в таком положении оказались вы… Нет, я напрасно это делаю. Вопрос, имеющий подобную посылку…

— У меня была тетя, дальняя, дальняя родственница, я, правда, не состояла с ней в кровном родстве — так вот, она держала кошек.

— Кошек?

— У нее было четыре поколения кошек — всего штук тридцать. И никто их никогда не видел.

— Вы ставите меня на одну доску со своей ненормальной тетей…

— Моя тетя вовсе не была ненормальной. Каждый день хозяин ближайшей рыбной лавки привозил ей еду для тридцати кошек. Кошки существовали на самом деле. И я ни разу в этом не усомнилась. Если кому-то это действительно необходимо, нет ничего проще, как поверить в существование тридцати кошек.

— Да, вы несомненно человек, который мне нужен. Все же задам вам вопрос. Какое небо вы бы хотели создать для наших детей? Вместо этого, затянутого смогом…

— Ослепительно голубое летнее небо морского побережья.

— Почему?

— Или, может быть, осеннее. Осень — изумительный сезон, когда уже не жарко, созревают фрукты…

— Это нереально.

— Вы так думаете?

— Детям придется жить лишь вдвоем на вымершем земном шаре. Им будет не до выбора сезона. Им нужна суровая закалка, чтобы они смогли выжить, противостоять любым невзгодам.

— И даже смогу?

— Нет, смог и человек взаимно исключают, взаимно уничтожают друг друга. Потому-то с самого начала — правда, тут были и экономические причины — я выбрал небо пустыни.

— Детям — пустыня, не слишком ли это жестоко?

— Но я сделал поблизости небольшой оазис. И что, вы думаете, произошло?

— Как что произошло?

— Дети, точно дикие животные, по одному запаху учуяли воду.

— Очень интересно. Вы мне не закажете чаю?

— Может быть, попьем его у меня дома? Чаю у меня сколько угодно. И кроме того, прежде чем вы примете окончательное решение, я думаю, хорошо бы вам встретиться с детьми…

— Когда я попаду в ваш дом, то тоже увижу небо пустыни?

— Нет. Теперь пустыню я уничтожил. Детей я поселил в джунглях третьего ледникового периода. И потому, что там бродят динозавры, от огромных до самых маленьких, и потому, что все живое превращается в уголь и нефть, этот период имеет очень много общего с современностью.

— В таком случае не придут ли в конце концов ваши дети к тому же, к чему пришли мы? Ведь наши предки тоже прошли когда-то через ту же самую эпоху динозавров…

— Ошибаетесь. Моим детям не придется жить как первобытным. Мы обогащены знаниями и техникой. Кроме того, если вы окажете им помощь в учебе, процесс их развития, естественно, будет совсем иным, чем у первобытного человека.

— А как вы объясняете детям все, что касается современности?

— Для чего им рассказывать об этом?

— Но ведь полностью изолировать их от внешнего мира тоже невозможно. С улицы доносятся гудки автомобилей, в дверь стучат разносчики товаров.

— Подвал абсолютно звукоизолирован. Правда, однажды мне пришлось здорово поволноваться. Водопроводная труба, проложенная в железобетонной стене, неожиданно лопнула. И подвал стало затоплять. Пришлось детей запереть в сундуке и вызвать водопроводчика. Но дети сквозь щель все же увидели, как он работает. Я совсем растерялся. Как им объяснить, кто это?…

— Но они видят вас, и, значит, какое-то представление о людях у них должно быть. Вряд ли водопроводчик так уж сильно поразил их воображение.

— Нет, я им внушил, что, кроме нас троих, никаких других людей не существует.

— И для этого вам пришлось внести коррективы в историю, да?

— Детям я так объяснил: «Слушайте внимательно. Тот, которого вы сейчас видели, — дракон-оборотень, появившийся в образе вашего отца».

— А-а, значит, вы все превратили в сказку?

— Да-да, совершенно верно. Потом я сказал им, что дракон может то появляться, то исчезать… Такое объяснение весьма удобно… Взять, например, пищу. Раньше я сталкивался с огромным неудобством — невозможностью использовать продукты, подвергавшиеся какой-либо обработке. А с тех пор дракон-оборотень легко превращается во сне даже в сосиски или китайскую лапшу.

Женщина рассмеялась, вытянула ноги и уперлась руками в колени. Скованность исчезла, она снова обрела женственность. Поза ее стала свободной, спокойной.

— Пойдемте. Посмотрим, как там ваши дети… Руководить детьми, формировать их нужно не только во время учебы, но в какой-то мере и во время игр!..

— Кстати, вон те, что там, кем они вам представляются? Все еще людьми?

— Нет, драконами-оборотнями… Или скорее теми, из кого образуется нефть… А вокруг густо растут огромные кедры — первобытный лес каменноугольного периода…

Они поднимаются. Поднимаются одновременно, словно сговорившись. Но расплачивается один мужчина. В лифте женщина мысленно сравнивает плечи мужчины со своими, находящимися почти на одном уровне, потом заглядывает ему в лицо и тихо смеется.

Мужчина даже не улыбнулся в ответ, наоборот, прищурился и слегка придержал женщину за локоть. Оба снова выходят в смог. Даже их одежда сзади примята одинаково. Точно они уже десять лет прожили, опираясь на одну и ту же поддерживавшую их перекладину…

Четвертая остановка на электричке, а там совсем близко — несколько минут на такси. Обычно он ездит автобусом, но сегодня, естественно, можно позволить себе такую роскошь. Дом мужчины действительно существует. Это обычный крупноблочный дом в так называемой пригородной зоне, разбитой на аккуратные участки. Даже цветом крыши он не отличается от соседних строений. Крыша железная, зеленого цвета, той же краской выкрашены и водосточные трубы. Но женщина не видит сейчас ничего, кроме того, что это реальный дом. Ей вполне достаточно, что дом существует.

Мужчина и женщина снова сидят за столом и теперь пьют чай. Стол другой формы, чем в ресторане, но такой же шаткий, и женщина, скомкав пустую пачку сигарет, подкладывает ее под одну из ножек.

— Что сейчас делают дети?

— Который час? — Мужчина смотрит на ручные часы и слегка задумывается.

— Сейчас они, вооружившись, охотятся.

Женщина смеется и, откинувшись на спинку стула, поправляет волосы. Потом вдруг, пораженная неуютностью комнаты, говорит:

— Вы действительно совсем, совсем одиноки.

Мужчина оценивающе смотрит на женщину — ее участие вызывает у него теплое чувство.

— Откровенно говоря, я бы не хотел снова возвращаться к картотеке брачной конторы. Дети, между прочим, очень ловко охотятся.

— Какая же сегодня добыча — большая, маленькая?

— Огромный динозавр — это определенно.

— А дракон-оборотень их не удивит?

— Я много рассказывал им о вас.

— Я тоже буду послушным ребенком.

Женщина поднимает чашку чаю на уровень глаз, будто хочет чокнуться, то же делает и мужчина, но в их движениях все еще чувствуется некоторая скованность. Может быть, оттого, что беззаботное веселье не соответствует их возрасту.

— Но мои дети ужасно впечатлительные и поэтому…

— Разумеется, — быстро соглашается женщина. — Сегодня я зашла на минутку. И уже собираюсь откланяться… Все должно идти своим чередом… Чтобы подготовиться к встрече со мной, детям потребуется время.

— Нет, давайте лучше спросим самих детей. Если они ответят, что времени им не потребуется, то нет нужды тянуть понапрасну.

— Да, конечно. — Женщина покраснела так, что на глаза навернулись слезы. — Ну что ж, спросите их. Если они проголодались, я могу приготовить еду.

— Нет, есть им еще рано.

— Что же я должна делать?…

Женщина покраснела еще сильнее, но мужчина, казалось, не обратил на это никакого внимания. И, наклонившись к чашке и громко прихлебывая, сказал:

— Ладно, спросим их сейчас же… Вот только допьем чай и спросим…

И оба, точно птицы, уткнувшись в кормушку, сосредоточенно пьют чай. Неожиданно мужчина встает, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Женщина, поднявшаяся за ним, явно растеряна. Мужчина идет впереди, вслед — женщина.

— Это кухня.

— Ага.

— Вот здесь ванная.

Открыв дверь, мужчина входит в ванную комнату, выложенную кафелем; женщина покорно следует за ним.

Войдя, она замирает. И неудивительно. В ванной часть кафеля на полу снята, и круто вниз уходит грубо сколоченная деревянная лестница.

Женщина принужденно улыбается, надеясь на ответную улыбку ободрения. Но мужчина не улыбается. В самом деле, настоящая шутка производит большее впечатление, если при этом сохраняют серьезность.

— Зажгите свет и прикройте, пожалуйста, дверь.

Когда она прикрыла за собой дверь, то почувствовала, будто ей заложило уши. Нет, уши ей не заложило, просто сразу наступила гробовая тишина. Кромка двери обита толстым войлоком.

— Там, внизу, детская.

Женщину удержал, возможно, тон, каким это было сказано. Тон, каким мужчина произнес: «Детская»… Неуловимо загадочный, теплый и в то же время искренний и торжественный… Видимо, пока тревожиться нечего. Не исключено, что каждый дом имеет свою вот такую детскую. И она просто не в курсе дела — возможно, именно такой и должна быть настоящая детская.

Мужчина спускается до середины лестницы и спокойно, без всяких колебаний, протягивает женщине руку.

— Осторожно голову.

В конце лестницы — еще одна дверь. Вся обитая войлоком, мохнатая, как шкура животного, толстая дверь. Массивный засов. Мужчина отодвигает его и открывает дверь.

И сразу же бросаются в глаза мрачные зеленые волны… Колышущиеся темно-зеленые полосы света. Потом слышится шуршащий звук, точно по песку морского побережья тащат телеграфный столб.

— Джунгли каменноугольного периода, — слышит она шепот мужчины. — Может быть, этот звук издает ползущий динозавр?

— Какие огромные джунгли, а?

— Это только кажется, эффект достигнут с помощью полупрозрачных экранов и светотени. Поэтому к ним неприменимо понятие «огромный» в прямом смысле слова.

— Если присмотреться, видны даже кедры.

— А вон там есть и болото. Смотрите, на его поверхности поблескивает вода.

— И какая духота.

— Большая часть моих заработков ушла на эту комнату… Давайте пройдем сюда.

Неожиданно раздается вой какого-то зверя.

— Что это?

— Аргозавр. Один из видов хищных динозавров.

— Как же удалось?…

— Магнитофонная лента. Звукозапись. Конечно, по правде говоря, никому не известно, каким голосом выл динозавр. Сейчас среди сохранившихся пресмыкающихся есть ящерица-крикунья, но ее крик не имеет ничего общего с ревом дикого зверя. Он похож скорее на лягушачье кваканье. Но педагогический эффект важнее правды. В кино и телевизоре голоса чудовищ соответствуют их размерам. То, что вы сейчас слышали, записано с телевизора… О-о, по этой дороге дальше не пройти. Она проецируется на стену… Идите сюда.

— Где же дети?

— Сейчас они выскочат откуда-нибудь. Привыкли нападать неожиданно.

— Ага…

Это произошло в тот момент, когда женщина кивнула. Ветви огромного кедра слева от нее, за которым ничего не было видно, неожиданно раздвинулись, показалось ярко-голубое небо и оттуда — просто непонятно, каким чудом они там удерживались, — выглянули двое детей.

Один, видимо, старший, целился в нее из лука. Другой, стоя рядом с ним на одном колене и жуя резинку, держал наготове стрелы для брата. Лица ужасно бледные… Или, лучше сказать, почти бесцветные, полупрозрачные… Головы кажутся какими-то мятыми — видимо, из-за неправильного ухода волосы у них свалялись, как вата.

Мужчина в растерянности кричит, но уже поздно — первая стрела вылетела из лука. Она задела шею женщины, инстинктивно отпрянувшей назад, и издала резкий свистящий звук — точно рассекли воздух хлыстом. Разрушительная сила, беспощадность чувствовались в звуке, который издала стрела, ударившись о железобетонную стену, и это совсем не вязалось с крохотным луком в руках мальчика.

Женщина, бежавшая сквозь полосы зеленого света, слышала крик мужчины:

— Нельзя, что вы делаете?

Тонкий скрипучий голос ответил ему:

— Дракон-оборотень.

— Да нет же, это мама. Она хочет научить вас счету.

— Неправда, дракон-оборотень.

Женщина захлопывает за собой мохнатую дверь, взбегает по лестнице, слыша, как рвется ее платье, выбирается из ванной и выскакивает из дому. Она замедляет бег, лишь оказавшись на улице. Теперь уж бесцветные мальчики не настигнут ее, да и гнало ее не чувство опасности или страха, совсем иное чувство. По дороге на станцию ей попались три телефонные будки, но у нее и в мыслях не было останавливаться.

Электричка, в которой едет женщина, мчится в центр — над ним навис толстый слой смога. В вагоне много свободных мест, но она стоит, держась за поручень, и пристально смотрит в окно на пейзаж, несущийся мимо, как бесконечная лента газеты в ротационной машине. На фоне пейзажа в окне отражается ее лицо. Испуганное лицо с плотно сжатыми губами. Вдруг лицо в ужасе отшатывается. Это происходит в тот момент, когда мимо пробегают строения начальной школы. Было воскресенье, а может быть, и праздник, и поэтому детей там было очень мало — они возились в углу школьного двора. Женщина устремляет взгляд к серому небу. Смотрит на потерявшее высоту скучное, невыразительное небо. И сердце женщины бьется как обычно. Она еще крепче сжимает губы. Это единственное, что ей остается. Не нужно открывать рта, и тогда, может быть, и завтра ей удастся встретить утро, похожее на сегодняшнее. Даже если небо такое же ненастоящее, нарисованное, как в той детской.