"Блейз" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

Глава 18

Летом, после Бостонского загула, Блейза и Джонни Челцмана вместе с другими ребятами из «Хеттон-хауза» отправили на сбор черники. Человек, который нанял их, Гарри Блуноут, был нормальным парнем. Не в смысле сексуальной ориентации (именно в таком значении потом пренебрежительно использовал это слово Джордж), а в лучших традициях лорда Бадена-Пауэлла[48]. Ему принадлежали пятьдесят акров в лучших черничных местах в Уэст-Харлоу, и он обрабатывал их каждую весну. А каждый июль нанимал команду из двадцати, или около того, подростков из сиротских приютов на сбор урожая. И не стремился выжать из своей земли максимум прибыли, как поступали большинство мелких фермеров. Он мог нанять мальчишек из «XX» и девчонок из «Уискассетт-хоум» (туда помещали девушек, нарушивших закон, но не совершивших тяжелых преступлений) и платить им по три цента за кварту. Они бы брали эти деньги и считали себя счастливчиками, получив возможность пожить на свежем воздухе. Вместо этого он платил им по семь центов, сколько просили и получали местные подростки. Перевозку на поле и обратно Гарри Блуноут оплачивал из собственного кармана.

Гарри был высоким, долговязым стариком-янки с изрезанным глубокими морщинами лицом и выцветшими глазами. Тот, кто смотрел в них слишком долго, уходил в полной уверенности, что это глаза безумца. Гарри не состоял ни в «Грандже», ни в какой-то еще фермерской ассоциации. Да они бы его к себе и не приняли. Не могли принять человека, который нанимал преступников для сбора ягод. И они были преступниками, черт побери, что в шестнадцать лет, что в шестьдесят один. Они приезжали в добропорядочный маленький городок, и добропорядочные горожане чувствовали, что должны запереть двери. Должны настороженно поглядывать на незнакомых подростков, шагающих по дороге. Юношей и девушек. Соберите их вместе, преступников-юношей и преступниц-девушек, и что вы получите, как не Содом и Гоморру? Все так говорили. Это нехорошо. Особенно, когда ты пытаешься воспитать своих детей так, чтобы они не сходили с пути истинного.

Сезон сбора черники продолжался со второй недели июля по третью или четвертую неделю августа. Блуноут построил десять домиков на берегу реки Ройял, которая протекала по его территории. Шесть для юношей и четыре для девушек, последние чуть в отдалении от первых. С учетом их расположения относительно реки юноши жили в домах-на-стремнине, девушки – в домах-в-излучине. Один из сыновей Блуноута, Дуглас, приглядывал за постояльцами домов-на-стремнине. Каждый июнь Блуноут давал объявление в газету, ему требовалась женщина, которая могла бы жить в домах-в-излучине, совмещая обязанности комендантши и поварихи. Платил он ей хорошо, и тоже из собственного кармана.

Вся эта скандальная история всплыла на городском собрании, когда коалиция Юго-Западной излучины попыталась провести повышение налогов на землю Блуноута. С той целью, чтобы свести к минимуму его прибыль и положить конец этим программам социальной благотворительности, от которых на милю несло коммунизмом.

Блуноут не произнес ни слова до самого конца дискуссии. Только его сын Дуг да двое-трое друзей-соседей стояли за него горой. А потом, когда мистер Ведущий уже собрался закрыть обсуждение, он поднялся и попросил слова. Получил его, пусть большей части участников собрания слушать Блуноута совсем не хотелось.

Сказал он следующее:

– За время уборки урожая ни у одного из вас ничего не пропало. Не было ни угона автомобиля, ни взлома дома, ни поджога сарая. Ни у кого не украли даже столовой ложки. Я хочу лишь одного – показать этим детям, что дает человеку добропорядочная жизнь. Как они себя поведут после того, как это увидят, зависит только от них. Неужто никто из вас никогда не увязал в грязи так, что не мог вылезти без посторонней помощи? Я не спрашиваю вас, как вы можете так себя вести и продолжать называться христианами, потому что один из вас наверняка найдет ответ в том, что я называю «Святой-Джо-сделай-по-моему» Библией. Но святая ворона! Как вы можете по воскресеньям читать главу о добром самаритянине, а уже в понедельник вечером говорить такое, как сейчас?

Вот тут взорвалась Беатрис Маккафферти. Тяжело поднялась с раскладного стула, который благодарно заскрипел, и, не дожидаясь разрешения мистера Ведущего, закричала:

– Хорошо, давайте с этим разберемся! С тем, что там творится! Ты хочешь стоять здесь, Гарри Блуноут, и говорить, что между мальчиками в одних домиках и девочками в других ничего не происходит? – Она оглядела присутствующих, суровая, как лопата. – Я вот думаю, а может, мистер Блуноут только вчера родился? Интересно, знает ли он, что происходит глубокой ночью, если это не грабеж и не поджог сарая?

Гарри Блуноут молча выслушал эту тираду. Стоял по другую сторону зала собраний, заложив большие пальцы рук за подтяжки. Лицо его оставалось таким же дымчато-ржавым, как и у любого другого фермера. Только в уголках глаз вроде бы прыгали смешинки. Может, и нет. А когда понял, что продолжения не будет, ответил спокойно и сухо:

– Я никогда не подглядывал, Беатрис, но чертовски уверен, что это не изнасилование.

После чего вопрос «отложили для последующего обсуждения». Такой в современной Новой Англии является вежливая формулировка понятия «навсегда положить под сукно».

Джон Челцман и другие мальчишки из «Хеттон-хауза» с самого начала с нетерпением ждали этой поездки, а вот Блейз сомневался. Когда речь заходила о «работе на стороне», он сразу вспоминал ферму Боуи.

Той-Джем только и говорил о том, что найдет девушку, с которой «станцует джаз». Блейз не считал необходимым тратить на это так много времени. Он все еще вспоминал Марджори Турлау, но какой смысл думать об остальных? Девушки любили крутых парней, которые могли показать себя, как те парни в фильмах.

А кроме того, девушки его пугали. Пойти в туалетную кабинку «XX» с драгоценным экземпляром «Герлдайджест» Той-Джема и погонять шкурку – его это полностью устраивало. Доставляло удовольствие, когда становилось невмоготу. Из услышанного от других парней следовало, что ощущения, которые ты получаешь от дрочки и от того самого, совершенно одинаковые, и к тому же у дрочки был еще один плюс: ты мог делать это хоть пять раз на дню.

В пятнадцать лет Блейз окончательно превратился в здоровяка. Ростом шесть с половиной футов, с плечами шириной (Джон измерил веревкой) двадцать восемь дюймов. Волосы у него были каштановые, жесткие, густые, блестящие. Если он растопыривал пальцы, то кончик мизинца отстоял от кончика большого пальца на фут, то есть кулаки впечатляли. А бутылочно-зеленые, яркие, притягивающие глаза совсем не казались глазами тупицы. Рядом с ним другие юноши его возраста выглядели пигмеями и тем не менее частенько подшучивали над ним. Они признали Джона Челцмана (теперь его звали Джей-Си или Джиперс Крайп[49]) персональным талисманом Блейза, а после Бостонского загула оба парня стали народными героями закрытого общества «Хеттонхауз». Впрочем, Блейз занял в этом обществе еще более почетное место. И любой, кто когда-нибудь видел малышей, облепивших сенбернара, поймет, о чем речь.

Когда они прибыли на черничную плантацию, Дуги Блуноут уже ждал их, чтобы развести по домикам. Сказал им, что в это лето они будут делить домики-на-стремнине с полудюжиной парней из исправительного центра Саут-Портленда. Все разом поджали губы. Парни из «Саут-Портленда» славились своей драчливостью.

Блейза определили в домик №3, с Джоном и Той-Джемом. После поездки в Фасолевый город Джон еще больше похудел. Его ревмокардит доктор «Хеттон-хауза» (курящий «кэмел» старичок, которого звали Дональд Хуг) принял за грипп. В результате болезнь свела Джона в могилу. Но годом позже.

– Вот ваш дом. – Лицом Дуглас Блуноут напоминал отца, за исключением странно выцветших глаз. – До вас тут жили многие мальчики. Если дом вам понравится, заботьтесь о нем, чтобы его смогли использовать мальчики и после вас. Здесь есть дровяная печь на случай, если вы замерзнете, хотя я в этом сомневаюсь. Кроватей четыре, так что вы можете выбирать. Если мы возьмем кого-то еще, ему придется спать на оставшейся. Для закусок и кофе есть электрическая плитка. Перед тем как выйти из дома утром, обязательно выдерните штепсель из розетки. Перед тем как вечером улечься спать, обязательно выдерните штепсель из розетки. Вот пепельницы. Ваши бычки должны быть здесь. Не на полу. Не во дворе. Никакой выпивки и игры в покер. Если я или мой отец поймаем вас выпивающими или играющими в покер, вы отсюда уезжаете. Никаких вторых шансов. Завтрак в шесть. В большом доме. Ленч в полдень, вам привезут его туда. – Он махнул в сторону черничных полей. – Ужин в шесть, в большом доме. Начнете работать завтра в семь. Доброго вам дня, джентльмены.

После его ухода они осмотрели дом. Как выяснилось, не самое плохое место. Плита – старинный «Инвинсибл» с небольшой жаровней. Кровати на полу. Впервые за долгие годы им предстояло спать не на двухъярусных нарах. Они обнаружили, что в доме, помимо кухни, есть одна большая общая комната и две спальни. Был и книжный шкаф – ящик из-под апельсинов. В «шкафу» лежали четыре книги: Библия, руководство по сексу для молодых людей, «Десять вечеров в баре»[50] и «Унесенные ветром». Выцветший ковер лежал на полу, а сам пол, из свободных, не сцепленных друг с другом досок, отличался от плиточных и навощенных полов «XX». Эти доски громыхали под ногой.

Пока другие застилали кровати, Блейз вышел на крыльцо, чтобы посмотреть на реку. В этом месте она текла уже не так быстро, но чуть выше по течению он слышал убаюкивающий гул порога. Искривленные деревья, ивы и дубы, нависали над водой, словно любовались своими отражениями. Стрекозы и мошкара кружили над самой поверхностью, иногда касаясь воды. Где-то далеко стрекотала цикада.

Блейз почувствовал, как в нем начинает ослабевать напряжение.

Сел на верхнюю ступеньку крыльца. Через какое-то время появился Джон, примостился рядом.

– Где Той? – спросил Блейз.

– Читает эту секс-книгу. Ищет картинки.

– Нашел хоть одну?

– Пока нет.

Они посидели, помолчали.

– Блейз?

– Что?

– Не так чтобы плохо, а?

– Не так.

Но он по-прежнему помнил ферму Боуи.

В большой дом они пошли к половине шестого. Тропа вилась по берегу реки и скоро привела их к домам-в-излучине, где поселились с полдюжины девушек.

Парни из «XX» и драчуны из «Саут-Портленда» продолжали идти, словно общались с девушками (девушками с грудями!) каждый чертов день. Девушки присоединились к ним, некоторые красили губы, болтая друг с другом, словно парней (парней с юношеским пушком на щеках) видели рядом так же часто, как мух. Одна или две были в нейлоновых чулках, остальные – в носочках. Все как одна скатали носочки вниз до щиколоток. Прыщи тщательно запудрили, иногда толщина слоя пудры не уступала толщине глазировки торта. Одна из девушек, к зависти остальных, накрасила веки зелеными тенями. Все в совершенстве умели крутить бедрами при ходьбе. Походку эту Джон Челцман позднее окрестил «Шлюха на охоте».

Один из драчунов «Саут-Портленда» отхаркнул и сплюнул. Затем вырвал стебелек люцерны и зажал в зубах. Другие парни пристально наблюдали за этим действом, пытаясь придумать какой-то (какой угодно) способ продемонстрировать свое полное безразличие к прекрасному полу. Большинство отхаркнули и сплюнули. Некоторые оригиналы сунули руки в задние карманы. Кое-кто использовал обе идеи.

Парням из «Саут-Портленда» было, пожалуй, проще. Как ни крути, в большом городе девушек хватало. Матери парней из «Саут-Портленда» могли быть алкоголичками, наркоманками, подзаборными шлюхами, их сестры могли за пару баксов гонять желающим шкурку, но драчуны хотя бы имели представление о девушках.

Парни из «XX» жили в чисто мужском обществе, практически изолированном от окружающего мира. Их сексуальное образование ограничивалось лекциями местных священников. Большинство из этих деревенских проповедников объясняли мальчикам, что от мастурбации люди становятся глупее, а половой акт чреват тем, что пенис может почернеть от болезни и даже начать гнить. У парней также были эротические журналы Той-Джема («Герл дайджест» – самый последний и самый лучший). Идеи о том, как говорить с девушкой, они могли почерпнуть лишь из фильмов. Насчет самого полового акта идей у них не было вовсе, потому что, как с грустью изрек однажды Той, траханье показывают только во французских фильмах. А единственным французским фильмом, который они видели, был «Французский связной»[51]

Так что путь от домов-в-излучине до большого дома они прошли в напряженном (но не враждебном) молчании. Если бы они не прилагали все силы, чтобы понять, как вести себя в столь новой для всех ситуации, то кто-нибудь бросил бы взгляд на идущего сзади Дуга Блуноута и заметил, с каким трудом тому удается сдерживать смех.

Когда они вошли, Гарри Блуноут стоял у двери столовой. Юноши и девушки таращились на репродукции на стенах (Карриер-и-Айвс, Н.К. Уайет[52]), старую мебель, длинный обеденный стол с вырезанными на скамьях надписями –

на одной и

на другой. Но главным образом они смотрели на большой, написанный маслом портрет на восточной стене. Марианн Блуноут, умершей жены Гарри.

Они могли полагать себя повидавшими жизнь, и в каком-то смысле это не противоречило истине, но все они были еще детьми, только-только осознающими свою принадлежность к тому или другому полу. Они инстинктивно формировали себя в тех людей, какими им предстояло прожить всю жизнь. Блуноут не собирался им в этом мешать. Когда они входили в столовую, он пожимал каждому или каждой руку. Уважительно кивал девушкам, не подавая виду, что те размалеваны, как куклы «Кьюпи»[53].

Блейз вошел последним. Он возвышался над Блуноутом на полфута, но шаркал ногами и смотрел в пол, всей душой желая вернуться в «XX». Все было так сложно. Так ужасно. Его язык прилип к нёбу. Не глядя, он протянул руку.

Блуноут ее пожал.

– Господи, ну ты и здоровяк! С твоим ростом не так-то легко собирать ягоды.

Блейз тупо посмотрел на него.

– Хочешь водить грузовик?

Блейз вытаращился на Блуноута. Что-то застряло у него в горле и не желало проваливаться вниз.

– Я не умею управлять автомобилем, сэр.

– Я тебя научу, – ответил Блуноут, – Это не сложно. А пока иди и поешь.

Блейз прошел в столовую. Стол из красного дерева блестел. Тарелки поставили по обеим длинным сторонам. Над столом сияла люстра, совсем как в кино. Блейз сел, его бросало то в жар, то в холод. Слева от него сидела девушка, и он смутился еще больше. Всякий раз, когда он смотрел в ее сторону, взгляд цеплялся за выпирающие груди. Он пытался что-то с этим сделать, и не мог. Они просто… были. Занимали свое место в этом мире.

Еду приносили Блуноут и комендантша. Они приготовили жаркое и целую индейку. На столе появилась огромная деревянная миска с салатом и три вида приправ к нему. Блюда с тушеной фасолью, с горошком, с нарезанной морковкой. И керамический котелок с картофельным пюре.

Когда еда уже стояла на столе, и все уселись перед сверкающими тарелками, в столовой повисла тишина. Юноши и девушки смотрели на все эти яства и, похоже, никак не мог ли понять, явь это или галлюцинация. У кого-то заурчало в животе. Казалось, грузовик проехал по бревенчатому мосту.

– Ладно, – подал голос Блуноут. Он сидел во главе стола, его сын Дуг – напротив. – Давайте помолимся.

Все наклонили головы в ожидании молитвы.

– Господи, – продолжил Блуноут, – благослови этих юношей и девушек. И благослови еду им на пользу. Аминь.

Они в недоумении переглядывались, стараясь понять, шутка ли это. Аминь означало, что они могут есть, но, если так, это была самая короткая чертова благодарственная молитва в истории этого мира.

– Передайте мне жаркое, – попросил Блуноут.

И команда сборщиков черники навалилась на еду.

На следующее утро после завтрака Блуноут и его сын подъехали к большому дому на двух двухтонных «фордах». Юноши и девушки забрались в машины, и их отвезли на первое черничное поле. В это утро девушки надели брюки. Лица опухли после сна, да и косметикой практически никто не воспользовался. Так что лица стали моложе, мягче.

Начались разговоры. Поначалу все чувствовали себя неловко, но быстро освоились. Когда грузовички особенно сильно подбрасывало на ухабах, все смеялись. Официальных представлений не потребовалось. У Салли Энн Робинс оказалась пачка «Уинстона», и она поделилась со всеми. Сигарета досталась даже Блейзу, который сидел у заднего борта. Один из драчунов «Саут-Портленда» начал обсуждать эротические журналы с Той-Джемом. Как выяснилось, этот парень, Брайан Уик, приехал на ферму Блуноута, вооруженный журналом карманного формата, который назывался «Фицци». Той признал, что слышал о «Фицци» много хорошего, и они тут же договорились об обмене. Девушкам удавалось одновременно игнорировать этот разговор и выглядеть негодующими.

Они прибыли. Низкие кусты черники посинели от ягод. Гарри и Дуг Блуноуты откинули задние борта, и все спрыгнули на землю. Проходы разделяли поле на длинные ряды. На низких стойках реяли белые флажки. Подъехал еще один грузовик, размером побольше, возрастом постарше. С высокими брезентовыми бортами. За рулем сидел невысокий негр, которого звали Сонни. Блейз так и не услышал, чтобы Сонни произнес хоть слово.

Блуноуты выдали всем сборщикам грабли для сбора черники, с короткой ручкой и частыми зубчиками. Не получил грабель только Блейз.

– Эти грабли специально сконструированы так, чтобы снимать с куста только спелые ягоды, – объяснил Гарри Блуноут. У него за спиной Сонни вылез из кабины грузовика с удочками в руках. Нахлобучил на голову соломенную шляпу и направился через поле к деревьям. Ни разу не оглянувшись. – Но, – Блуноут поднял палец, – будучи изобретением рук человеческих, они несовершенны. Срывают и часть листьев, и зеленые ягоды. Пусть это вас не волнует и не сбивает вам темп. Мы их выберем в сарае. А вы работаете здесь, поэтому на ваших заработках это никак не отразится. Понятно?

Брайан и Той-Джем, которые к концу дня стали неразлучными друзьями, стояли бок о бок, скрестив руки на груди. Оба кивнули.

– А теперь, чтоб вы знали, – продолжил Блуноут, и его странно-блеклые глаза блеснули. – Я получаю двадцать шесть центов за кварту. Вы получаете семь. Вроде бы я зарабатываю по девятнадцать центов на вашем поту, но это не так. После всех расходов мне остается по десять центов с кварты. На три больше, чем получаете вы. Эти три цента и называются капитализмом. Мое поле, моя прибыль, вы получаете часть. Чтоб вы знали, – повторил он. – Возражения есть?

Возражений не последовало. Их загипнотизировал жаркий свет утреннего солнца.

– Ладно, я нашел себе водителя, им будешь ты, Жеребец. Мне нужен учетчик. Ты, парень. Как тебя зовут?

– Э… Джон. Джон Челцман.

– Подойди сюда.

Он помог Джону забраться в грузовик с брезентовыми бортами и объяснил, что нужно делать. В грузовике стояли ведра из оцинкованной стали, к каждому клеилась полоска белого пластыря. От Джонни требовалось бегать по полю и разносить пустые ведра всем, кто вскидывал руку. На полных он должен был писать фамилию сборщика. В кузове ведра устанавливались в гнезда специальной рамы, чтобы не перевернулись при транспортировке, и черника не просыпалась. Там же стояла и древняя грифельная доска для ведения общего счета.

– Давай, сынок, – закончил Блуноут. – Построй всех и выдай им ведра.

Джон покраснел, откашлялся и шепотом предложил всем выстроиться в шеренгу по одному. При этом выглядел он так, словно ждал, что сейчас на него набросятся с кулаками. Вместо этого все выстроились. Некоторые девушки повязывали голову платком или отправляли в рот пластинку жевательной резинки. Джон раздал всем ведра, написав на белой полоске фамилию каждого большими печатными буквами. Юноши и девушки выбрали себе по ряду, и дневная работа началась.

Блейз стоял рядом с грузовиком и ждал. Грудь его распирала невероятная радость. Уже не один год он мечтал о том, чтобы сесть за руль. Блуноут словно прочитал тайну его сердца. Если он действительно хотел научить Блейза водить грузовик.

Блуноут подошел к нему.

– Как они тебя зовут, сынок? Помимо Жеребца?

– Блейз, иногда. Иногда Клай.

– Хорошо, Блейз, подойди сюда. – Блуноут подвел его к кабине, открыл дверцу, сел за руль. – Это трехскоростной «Интернэшнл харвестер». То есть у него три передачи для движения вперед и одна задняя. Вот эта палка, что торчит из пола – ручка переключения коробки передач. Видишь ее?

Блейз кивнул.

– Моя левая нога стоит на педали сцепления. Видишь? Блейз кивнул.

– Нажимаешь на нее, если хочешь перейти с одной передачи на другую. Когда поставил ручку переключения в нужное положение, отпускаешь. Будешь отпускать слишком медленно, двигатель заглохнет. Отпустишь слишком быстро, рывком, рассыплешь все ягоды, твой друг шлепнется на задницу, потому что автомобиль дернется. Понимаешь?

Блейз кивнул. Юноши и девушки уже чуть продвинулись по своим первым рядам. Дуг Блуноут переходил от одного подростка к другому, показывая, как лучше держать грабли, чтобы избежать мозолей. Он также показывал им, что каждое поступательное движение следует заканчивать легким поворотом кисти, тем самым сбрасывая листочки и маленькие веточки.

Старший Блуноут откашлялся и сплюнул.

– О передачах не волнуйся. Для начала тебе понадобятся только первая и задняя. Теперь смотри сюда, я покажу, как они включаются.

Блейз наблюдал. Ему потребовались годы, чтобы освоить сложение и вычитание (перенос чисел оставался для него загадкой, пока Джон не предложил ему представлять их ведрами с водой). А вот основные навыки вождения автомобиля он усвоил за одно утро. Лишь дважды у него заглох двигатель. Позднее Блуноут сказал сыну, что никогда не видел человека, который так быстро научился выдерживать тонкий баланс между педалями сцепления и газа. Блейз услышат от него другое: «Все идет у тебя хорошо. Только не наезжай на кусты».

Блейз не только учился водить автомобиль. Он также забирал полные ведра, передавал их Джону, получал от него пустые и относил сборщикам. И весь день с его лица не сходила улыбка. Счастье Блейза, как микроб, заразило всех.

Около трех часов дня разразилась гроза. Подростки набились в большой грузовик, строго выполняя приказ Блуноута, смотреть, куда садятся.

– За руль сяду я, – добавил он, поднимаясь на подножку. Увидел вытянувшееся лицо Блейза и улыбнулся. – Придет и твой черед, Жеребец… то есть Блейз.

– Хорошо. А где Сонни?

– Готовит обед, – ответил Блуноут, выжав педаль сцепления и включив первую передачу. – Свежую рыбу, если нам повезет; мясное жаркое, если нет. Поедешь со мной в город после обеда?

Блейз кивнул, от счастья не в силах вымолвить ни слова.

В тот вечер он вместе с Дугласом наблюдал, как Гарри Блуноут торговался с покупателем из «Федерал фудс, инк.» и получил-таки свою цену. Когда поехали домой, за руль «форда» сел Дуглас. Все молчали. Глядя на дорогу, бегущую под лучами фар, Блейз подумал: «Я куда-то иду». Потом подумал: «Я куда-то пришел». Первая мысль наполнила его счастьем. От второй счастье захлестнуло его с головой, даже захотелось плакать.

Дни складывались в недели, ничем не отличаясь друг от друга. Ранний подъем. Плотный завтрак. Работа до полудня. Плотный ленч в поле (Блейз мог съесть четыре сандвича, и никто не говорил ему ни слова). Работа до послеполуденной грозы или до того момента, как Сонни звонил в большой бронзовый обеденный колокол. Его гулкие удары далеко разносились по жаркому дню, напоминая звон, который слышишь в ярком сне.

Блуноут начал разрешать Блейзу ездить на поле и обратно по второстепенным дорогам. Грузовик он водил все лучше, выказывая просто гениальные способности. Ни единожды не рассыпал ни одного из контейнеров с ягодами, установленных в деревянную решетку. После обеда часто ездил в Портленд с Гарри и Дугласом и наблюдал, как Гарри продает чернику представителям различных продовольственных компаний.

Июль исчез, скрылся там, куда уходят закончившиеся месяцы. Минула половина августа. До конца лета оставалось совсем ничего. Мысли об этом вызывали у Блейза грусть. Скоро возвращение в «Хеттон-хауз». Потом зима. Блейз с ужасом думал об еще одной зиме в «Хеттоне».

Он понятия не имел о том, как сильно приглянулся Гарри Блуноуту. Большой мальчик был прирожденным миротворцем, и никогда сбор ягод не шел так хорошо. Лишь однажды подрались двое мальчишек. Обычно драк бывало не меньше шести. Генри Жиллетт обвинил другого парня из «Саут-Портленда» в жульничестве при игре в «очко» («очко» – не покер, так что запрет Блуноута формально не нарушался). Блейз просто поднял Жиллетта за шкирку и вынес вон. Потом заставил другого парня вернуть Жиллетту деньги.

А потом, в третью неделю августа, случилось знаменательное. Блейз потерял девственность.

Девушку звали Энн Брэдстей. Она попала в «Питтсфилд» за поджог. Они с бойфрендом, прежде чем их поймали, успели поджечь шесть хранилищ картофеля, расположенных между Прескью-Айл и Марс-Хилл. Подожгли, по их словам, потому что не могли придумать себе другого занятия. И им нравилось наблюдать, как горят хранилища. Энн сказала, что Кертис приходил к ней и говорил: «Пойдем поглядим, как готовится картофель фри», – и они шли. Судья (он потерял в Корее сына, которому тогда было столько же лет, сколько и Кертису Пебблу) не оценил такой скуки, не проявил ни малейшего сочувствия. И приговорил бойфренда Энн к шести годам в «Шоушенке», тюрьме штата Мэн.

Энн получила год в – как говорили девушки – «Питтс-филдской фабрике „Котекс“».[54] Если на то пошло, она ничего не имела против. Отчим изнасиловал ее, когда ей было тринадцать, старший брат бил, когда напивался, что случалось часто. В сравнении с такой семейной жизнью «Питтсфилд» казался увеселительной поездкой.

Энн не была побитой жизнью девушкой с золотым сердцем – просто побитой. Озлобленностью не отличалась, а вот от своего не отказывалась, блестящее высматривала, как ворона. Той, Брайан Уик и еще двое парней из «Саут-Портленда» объединили свои ресурсы и предложили Энн четыре доллара за соблазнение Блейза. Безо всякого мотива, кроме любопытства. Никто ничего не сказал ни Джону Челцману (боялись, что он передаст Блейзу), ни Дугу Блуноуту, но все остальные знали.

Каждый вечер кто-нибудь из юношей, которые жили в домах-на-стремнине, шел в большой дом с двумя ведрами для воды: из одного пили, из другого умывались. В этот вечер идти предстояло Тою, но он сослался на боль в животе и предложил Блейзу четвертак, если тот принесет воды.

– Не надо, все нормально, я и так принесу, – ответил Блейз и взял ведра.

Той подмигнул сэкономленному четвертаку и пошел к своему другу Брайану.

Ночь выдалась темной и благоухающей. Оранжевая луна только что поднялась. Блейз шел мерным шагом, ни о чем не думая. Ведра, которые он нес в одной руке, стукались друг о друга. Когда ладонь легла на его плечо, он едва не подпрыгнул.

– Могу я пойти с тобой? – спросила Энн и подняла свои ведра.

– Конечно, – ответил Блейз. А потом его язык прилип к нёбу, и он начал краснеть.

Бок о бок они пошли к колодцу. Энн тихонько посвистывала сквозь почерневшие зубы.

Когда пришли, Блейз сдвинул крышку. Глубина колодца не превышала двадцати футов, но галька, сброшенная в эту каменную, уходящую вниз трубу, падала в воду с загадочным, глухим всплеском. Вокруг забетонированной площадки в изобилии росли тимофеевка и розы. Полдюжины дубов, как часовые, стояли полукругом. Луна светила сквозь крону одного из них, подсвечивая листву.

– Могу я набрать тебе воды? – спросил Блейз. Его уши горели.

– Да? Это будет чудесно.

– Конечно, – ответил он, не задумываясь над ее словами. – Конечно, будет.

Он подумал о Марджи Турлау, хотя девушка ничем ее не напоминала.

На колодце лежала веревка, привязанная к вделанному в бетон железному кольцу. Блейз привязал свободный конец к одному из ведер. Бросил в колодец. Раздался всплеск. Они подождали, пока ведро наполнится.

Энн Брэдстей соблазнять не умела. Поэтому просто положила руку на промежность Блейза и ухватилась за член.

– Эй! – в удивлении воскликнул он.

– Ты мне нравишься, – сказала она. – Почему бы тебе не трахнуть меня? Хочешь?

Блейз смотрел на нее, остолбенев от изумления… хотя одна часть его тела, в ее руке, ясно давала понять, каким будет ответ. Девушка подняла подол длинного платья, обнажив бедра. Худенькие, конечно, но лунный свет льстил ее лицу. Как и тени.

Блейз неуклюже поцеловал ее, облапив руками.

– Слушай, а у тебя тут целая дубина, да? – спросила она, жадно хватая ртом воздух (и еще сильнее сжимая член), – Только осторожнее, хорошо?

– Конечно, – ответил Блейз и поднял ее на руки. Унес с бетона, уложил на тимофеевку. Расстегнул ремень. – Но я ничего об этом не знаю.

Энн улыбнулась, не без горечи.

– Это легко, – ответила она. Задрала платье выше бедер. Трусиков на ней не было. В лунном свете он увидел треугольник темных волос и подумал, что умрет, если будет слишком долго на него смотреть.

Она деловито указала:

– Сунь свою штуковину сюда.

Блейз стянул штаны и взгромоздился на нее. С расстояния двадцати футов, спрятавшись в высоких кустах, Брайан Уик посмотрел на Той-Джема широко раскрытыми глазами.

– Ну и агрегат у него там, – прошептал он.

Той постучал себя по виску и также шепотом ответил:

– Похоже, Бог, когда взял здесь, прибавил там. А теперь заткнись.

Они повернулись, чтобы наблюдать за происходящим у колодца.

На следующий день Той упомянул, что, судя по разговорам, Блейз сходил вчера к колодцу не только за водой. Блейз враз стал пунцовым и оскалил зубы перед тем, как выйти из домика. Больше затрагивать эту тему Той не решался.

Блейз стал кавалером Энн. Ходил за ней хвостом, дал ей второе одеяло, чтобы она не замерзла ночью. Энн все это нравилось. По-своему она влюбилась в Блейза. До конца уборочного сезона за водой ходили только она и он, и никто не сказал ни слова. Да и кто бы посмел?

Вечером предпоследнего дня (назавтра они возвращались в «Хеттон») Гарри Блуноут спросил Блейза, не сможет ли тот задержаться после ужина на пару минут. Блейз ответил: «Конечно», – но ему стало как-то не по себе. Поначалу он подумал, что Блуноут рассердился, узнав о том, чем они с Энн занимались у колодца. Его это огорчило, потому что мистер Блуноут ему нравился.

Когда все ушли, Блуноут раскурил сигару, дважды прошелся вдоль стола, с которого уже убрали грязную посуду. Откашлялся. Взъерошил и без того растрепанные волосы. Потом чуть ли не рявкнул:

– Послушай, ты хотел бы остаться?

У Блейза отвисла челюсть. Он не мог осознать разницу между тем, что, по его мнению, собирался сказать мистер Блуноут, и сказанным в действительности.

– Ну? Хотел бы?

– Да, – выдохнул Блейз. – Да, конечно. Я… конечно.

– Хорошо. – На лице Блуноута отразилось облегчение. – Потому что «Хеттон-хауз» – не место для такого, как ты. Ты – хороший мальчик, но тебя нужно вести за руку. Ты очень стараешься, но… – Он указал на голову Блейза. – Как это произошло?

Рука Блейза незамедлительно поднялась к вмятине на лбу. Он покраснел.

– Ужасная, правда? Если смотреть на нее. Жуткая.

– Конечно, зрелище не очень, но я видел и похуже. – Блуноут плюхнулся в кресло. – Как это произошло?

– Мой отец сбросил меня с лестницы. У него было похмелье или что-то такое. Я этого не помню. И потом… – Он пожал плечами. – Вот и все.

– Вот и все, значит? Что ж, полагаю, так и есть. – Блуноут встал, подошел к кулеру в углу, налил воды в бумажный стаканчик. – Я сегодня ходил к врачу… откладывал все, но пошел, из-за этих трепыханий в груди… и он сказал мне, что все у меня в порядке. Меня это обрадовало. – Он выпил воду, смял стаканчик, бросил в мусорную корзину. – Человек стареет, и никуда тут не денешься. Ты об этом еще не знаешь, но у тебя все впереди. Человек стареет, и прожитая жизнь начинает казаться ему сном, который он увидел, прикорнув после обеда. Ты понимаешь?

– Конечно. – Блейз не услышал ни слова. Жить здесь, у мистера Блуноута! Он только начал осознавать, что все это значило.

– Я просто хотел убедиться, что поступлю правильно, если поеду и заберу тебя. – Блуноут указал на портрет женщины на стене. – Она любила мальчиков. Родила мне троих, умерла при последних родах. Дуги – мой средний сын. Старший в штате Вашингтон, строит самолеты для «Боинга». Младший несколько лет назад погиб в автоаварии. Это печально, но мне нравится думать, что он сейчас со своей мамочкой. Возможно, это глупая идея, но мы ищем утешения где только можно. Верно, Блейз?

– Да, сэр, – ответил Блейз. Он думал об Энн у колодца. Об Энн в лунном свете. Потом увидел слезы в глазах Блуноута. Они его потрясли и немного испугали.

– Иди, – кивнул мистер Блуноут. – И не слишком задерживайся у колодца, хорошо?

Но он задержался у колодца. Рассказал Энн о том, что произошло, и она кивнула. Потом тоже начала плакать.

– Что не так, Энн? – спросил он. – Что не так, дорогая?

– Ничего, – ответила она. – Набери мне воду, а? Я отнесу ведра.

Когда он набирал воду, она восхищенно смотрела на него.

В последний день сбор черники закончился в час пополудни, и даже Блейз видел, что добыча крайне невелика. Ягод больше не было.

Теперь он практически всегда вел грузовик. И сидел за рулем (двигатель работал на холостых оборотах), когда Блуноут закричал:

– Заканчиваем! Все в кузов! Блейз отвезет вас! Переодевайтесь и приходите в большой дом! На торт и мороженое!

Все сгрудились у заднего борта, крича и толкаясь, как малышня, и Джону пришлось осадить их, чтобы они не передавили чернику. Блейз улыбался. И чувствовал, что улыбка эта может остаться на лице до конца дня.

Блуноут подошел к кабине со стороны пассажирского сиденья. Несмотря на загар, его лицо стало бледным, на лбу выступили капельки пота.

– Мистер Блуноут? Вы в порядке?

– Конечно! – И Гарри Блуноут улыбнулся в последний раз в жизни. – Съел слишком много за ленчем. Отвези их. Блей…

Он схватился за грудь. По обеим сторонам шеи выступили жилы. Он в упор смотрел на Блейза, но, похоже, не видел его.

– Что с вами? – спросил Блейз.

– Сердце, – ответил Блуноут и упал лицом вперед. Лбом ударился о металлический приборный щиток. На мгновение ухватился за обивку сиденья обеими руками, словно мир переворачивался, а он искал точку опоры, потом сполз в открытую дверцу и упал на землю.

Дуги Блуноут уже обходил грузовик со стороны капота. Теперь побежал.

– Папа!

Блуноут умер на руках сына во время дикой, с подпрыгиванием на всех ухабах, гонки к большому дому. Блейз ничего не замечал. Согнулся над рулем старого «харвестера» и гнал грузовик, как бешеный.

Блуноут содрогнулся всем телом, раз, другой, словно собака под дождем, и затих.

Миссис Брикер, комендантша женского лагеря, выронила кувшин с лимонадом, когда они занесли Гарри Блуноута в дом. Кубики льда разлетелись во все стороны. В гостиной Гарри положили на диван. Одна его рука упала на пол. Блейз поднял ее и положил на грудь. Она снова упала. После этого Блейз удерживал руку на груди Гарри.

Дуги Блуноут стоял в столовой у большого стола, накрытого для обеда с мороженым по случаю окончания сезона сбора ягод (около каждой тарелки лежал прощальный подарок) и что-то кричал в телефонную трубку. Остальные сборщики остались на крыльце, изредка заглядывая в дом. Все были в ужасе, за исключением Джона Челцмана, на лице которого читалось облегчение.

Прошлым вечером Блейз рассказал ему обо всем.

Приехал доктор, провел быстрый осмотр. Закончив, натянул одеяло на голову Блуноута.

Из глаз миссис Брикер, вроде бы переставшей плакать, вновь покатились слезы.

– Мороженое, – всхлипнула она. – Что нам теперь делать со всем этим мороженым? О Господи! – Она закрыла лицо фартуком, потом всю голову, как капюшоном.

– Пусть они войдут и съедят мороженое, – распорядился Дуг Блуноут. – Ты тоже, Блейз. Давай.

Блейз покачал головой. Он не сомневался, что ему уже никогда в жизни не захочется есть.

– Как скажешь. – Дуг прошелся руками по волосам. – Мне нужно позвонить в «Хеттон»… и «Саут-Портленд», и «Питтсфилд»… Боже, Боже, Боже. – Он повернулся к стене и заплакал сам. Блейз просто сидел и смотрел на лежащее на диване, укрытое одеялом тело.

«Универсал» из «XX» приехал первым. Блейз сидел сзади, уставившись в пыльное стекло. Большой дом уменьшался и уменьшался в размерах, пока не исчез.

Другие мальчики потихоньку разговорились, но Блейз продолжал молчать. До него начало доходить, что же произошло. Он пытался понять – и не мог. Получалась какая-то полная бессмыслица, но тем не менее он постепенно осознавал, что это правда.

Его лицо пришло в движение. Сначала дернулся рот, потом глаза. Затряслись щеки. Он уже не мог их контролировать. Они его не слушались. Наконец он заплакал. Прижался лбом к заднему стеклу «универсала» и плакал. Рыдания сотрясали его, из горла вырывались звуки, похожие на лошадиное ржание.

За рулем сидел муж сестры Мартина Кослоу.

– Может, кто-нибудь заткнет ему рот, а? – спросил он. Но никто не решился прикоснуться к Блейзу.

Через восемь с половиной месяцев Энн Брэдстей родила мальчика. Крепыша – десять фунтов девять унций. Его определили на усыновление и практически сразу отдали бездетной паре из Сако по фамилии Уайатт. Мальчик Брэдстей стал Руфусом Уайаттом. В семнадцать лет за игру в школьной футбольной команде его признали лучшим защитником штата. Через год – лучшим защитником Новой Англии. Он поступил в Бостонский университет с намерением защитить диплом по литературе. Особенно ему нравились произведения Шелли, Китса и американского поэта Джеймса Дики[55].