"Мост над бездной" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

ГЛАВА 10

Ршава и прекрасно помнил столицу, и в то же время многое о ней забыл. Он знал, что Срединная улица ведет на запад — от Серебряных ворот к Собору, амфитеатру и дворцовому кварталу. Он знал, через какие площади пройдет главная улица столицы. Все здания выглядели для него знакомыми.

Но людей он успел подзабыть. Видесс был намного больше Скопенцаны. На Срединной улице толпились горожане. Они кричали, ругались, толкались локтями, и каждый старался оттереть другого. Тонзура прелата не вызывала здесь особого уважения. «Смотри, куда идешь, святой отец!» — то и дело покрикивали на него, и такое обращение еще можно было считать вежливым.

Поскольку каждый здесь хотел того, чего он хотел и когда хотел, это лишь усиливало давку и толчею. Люди и фургоны выскакивали из боковых улиц, когда могли и как могли. Если бы они ждали просвета, то могли ждать его вечно или хотя бы до ночи. Поэтому они бросались вперед и заставляли остальных ждать уже их.

От Серебряных ворот до дворца было не более двух миль. Чтобы их проехать, Ршаве понадобилось почти два часа. К концу пути он уже орал и грозил кулаком окружавшим его идиотам, словно никогда из столицы и не уезжал.

Крупнейший в городе рынок, площадь Паламы, находился чуть восточнее дворцового квартала. Это позволяло поварам и другим слугам покупать все необходимое с максимально возможным удобством. Но рынок предназначался не только для императорской обслуги. Все столичные жители здесь или покупали, или продавали — а нередко занимались тем и другим сразу.

Тут Ршаве очень быстро попытались всучить капусту, янтарные бусы, оловянные ложки, серебряные ложки, золотые ложки, уксус, вино, лампы, оливковое масло, рыбный соус, а также подозрительно прекрасных якобы сестер. «Нет», — говорил он. «Нет!» — кричал он. «Нет!!!» — вопил он. Однако ничто не могло сдержать одолевавших его мелких торгашей.

А затем, одолев путь, затянувшийся, как ему показалось, на целую вечность, прелат добрался до Вехового камня — черной каменной колонны, от которой измерялись все расстояния в империи Видесс. Веховой камень также выполнял и другую функцию — здесь выставляли на всеобщее обозрение головы казненных злодеев, предупреждая видессиан не следовать их примеру.

Когда Ршава жил в столице, грабители и убийцы лишь изредка находили себе частичную могилу у основания Вехового камня. Теперь же он походил на дерево, с ветвей которого осыпался богатый урожай фруктов. И почти возле каждой головы стояла табличка с надписью: «Предатель».

Если столь многие оказались предателями — а Ршава не сомневался, что Стилиана поддерживали многие и это выглядело изменой в глазах Малеина, — то насколько вид этих мертвых голов способен предотвратить предательство? Судя по всему, не больно-то. Интересно, согласится ли с ним автократор, выслушав мнение Ршавы на этот счет? Наверное, легче будет уговорить Малеина поклоняться Скотосу!

Потом Ршава въехал в дворцовый квартал. За спиной стих гомон, наполнявший площадь Паламы. Те, кому не полагалось находиться в этой части города, прекрасно знали, что забредать сюда не стоит. Впервые с того момента, как Ршава проехал через Серебряные ворота, его перестала окружать бурлящая уличная толпа. На дорожках, ведущих через лужайки и сады к элегантным зданиям, было тихо и почти безлюдно.

Ршаве кивнул мужчина, чьи волосатые руки до локтей были белыми от муки, — пекарь:

— Могу ли я для вас что-нибудь сделать, святой отец? — спросил он вежливо, но с интонацией человека, которому необходимо получить устраивающий его ответ, иначе все может кончиться неприятностями.

— Надеюсь, что да. Я троюродный брат его величества. Я спасся из осажденной Скопенцаны и только что вернулся в столицу.

У пекаря отвисла челюсть. Какой бы ответ он ни ожидал услышать, такого он явно не предполагал.

— Троюродный брат… автократора? — переспросил он, как будто усомнившись, что расслышал правильно.

— Совершенно верно. — И Ршава назвал свое имя и должность.

— Я никогда о вас не слышал, святой… э-э… святейший отец, — заметил пекарь, но решил, что лучше подстраховаться: — Но это, разумеется, ничего не значит. Почему бы вам… э-э… не пройти в тронный зал? Там разберутся, куда вас направить дальше. Вы знаете, как туда пройти?

— Знаю, — ответил прелат, раскусив нехитрую уловку. Если он не знает, как пройти в тронный зал, то какой же он родственник автократора? А если он знает дорогу, но при этом не родственник автократора, там быстро разберутся, как с ним поступить. И вряд ли ему это понравится.

— А почему бы мне не пройтись туда с вами? — спросил пекарь.

— Ладно. В самом деле, почему бы и нет? — согласился Ршава. — Однако тебе не светит награда за разоблачение мошенника, потому что я не самозванец.

— А я этого и не говорил. — Нет, пекарь точно решил не рисковать, имея дело с человеком, который и впрямь может быть важной персоной.

Он также оказался чуть прозорливее, чем Ршава мог предположить. Пекарь не вел пришельца к тронному залу, а следовал за Ршавой. Оглянувшись, прелат увидел, что лицо провожатого хранит невозмутимое выражение. Да и с чего бы ему волноваться? Если Ршава не знает дороги, он сам себя выдаст. Но Ршава знал дорогу. Если это и произвело на пекаря впечатление, тот не подал виду.

Великолепные бронзовые двери тронного зала оказались закрыты. Перед ним стояли облаченные в кольчуги стражники, которые спокойно наблюдали за тем, как Ршава спешивается, привязывает лошадь и идет к подножию лестницы перед дверями.

— Есть в тронном зале кто-нибудь из тех, кто служит его величеству с первых дней его правления? — спросил он.

— Кто хочет это знать и зачем? — надменно вопросил один из стражников.

Ршава ответил ему так же, как и пекарю. Стражник мигом утратил немалую долю высокомерия и вполголоса посовещался с товарищами. Затем потянул за ручку одну из половинок дверей, и она плавно и бесшумно распахнулась на смазанных петлях, несмотря на большую тяжесть. Стражник вошел в зал.

Вскоре он вновь появился, и за ним следовал величественный седобородый мужчина в роскошном шелковом халате. Ршава поклонился чиновнику:

— Добрый день, Маркиан. Давно мы с вами не виделись, высокопоставленный господин, верно?

И с Маркиана слетело не меньше половины его величавости.

— Это действительно вы, Ршава! — воскликнул он. — Когда стражник сказал, что пришел священник, утверждающий, будто он родственник его величества, я едва осмелился в это поверить. Не так давно мы узнали о печальной участи Скопенцаны. Добро пожаловать домой, клянусь благим богом! — Он очертил на груди солнечный круг.

Ршава поступил так же, зная, что это необходимо.

— Воистину печальной участи, как бы сильно я ни желал, чтобы она оказалась иной, — произнес он. — Но вот я здесь, и наконец-то, как вы сказали, дома.

Стражник и пекарь, проводивший Ршаву к тронному залу, уставились на него с изумлением. Они ему не верили… Их глаза распахнулись еще шире, когда Маркиан сбежал по лестнице и, обняв прелата, сказал:

— Его величество будет рад услышать о вашем прибытии. В этом вы можете не сомневаться. Любой оплот в борьбе против бунтовщика, который он может найти, много для него значит.

— Да, верю. Я проехал мимо двух полей сражений. Над ними и теперь еще витает запах смерти.

— Времена тяжелые. — Маркиан помолчал. — Да, тяжелые, но вы здесь, и нам следует возрадоваться. Желаете ли вы, чтобы я сообщил автократору о вашем прибытии?

— Окажите мне эту любезность, высокопоставленный господин. — Ршава еще раз поклонился. Ритуалы вежливости при императорском дворе были гораздо более скрупулезными и строгими, чем нравы в Скопенцане. Ршава понадеялся, что все еще помнит о них достаточно, дабы не выставить себя на посмешище из-за какой-нибудь оплошности и не обрести репутацию деревенщины, грубияна и бедного родственника из захолустья.

— Что ж, в таком случае не соизволите ли пройти со мной? — осведомился Маркиан. — Полагаю, его величество сейчас находится в императорской резиденции.

— Но стоит ли нам его тревожить? — спросил Ршава.

Императорская резиденция была тем редким местом, где автократор видессиан мог найти хотя бы подобие уединения. В любом другом месте он был на виду. Если бы Ршава оказался в подобном затруднительном положении, он бы его возненавидел. Привыкнув судить других по себе, он предположил, что и его родственник терпеть не может постоянно быть в центре внимания.

— Когда он узнает, что вы вернулись домой, — возразил Маркиан, — он с радостью отложит все дела и примет вас. Более того, — лукаво добавил чиновник, — я ожидаю получить награду за такую хорошую новость.

— Вы оказываете мне слишком большую честь, — пробормотал Ршава.

Маркиан покачал головой. Ршава не стал с ним спорить — какой смысл? Однако он рассудил, что какую бы награду ни получил придворный, вряд ли он станет ее хранить, после того как вернувшийся прелат ясно выскажет свои теологические идеи.

Маркиан велел стражникам присмотреть за лошадьми Ршавы. Это означало, что один из них сходит за конюхом, а потом вернется на пост. Ршаву это устраивало: конюх лучше позаботится о степных лошадках, чем солдат.

Другие стражники стояли перед резиденцией, которая выглядела просто домиком по сравнению с тронным залом и палатой Девятнадцати Лож — большим строением для официальных обедов. Утонченные аристократы в столице обедали полулежа. То была формальность, куда менее распространенная в провинциях, и Ршава по ней совершенно не тосковал.

Когда Маркиан поднялся по низкой и широкой лестнице, стражники у входа уважительно ему кивнули. Ршава ждал внизу. Маркиан указал на него стражникам, несомненно объясняя, кто он такой. Придворным не полагалось входить в резиденцию без сопровождения. Один из стражников отправился внутрь и привел управляющего. Тот оказался крючконосым мужчиной с густой черной бородой, вероятно васпураканином из западных земель, власть над которыми постоянно оспаривалась Видессом и Макураном. Управляющий проводил Маркиана в резиденцию.

Ршава стоял на солнышке, пригревавшем его бритую голову. Прожив столько лет в Скопенцане, он уже не верил, что когда-либо снова начнет жаловаться на жару и влажность. «И в этом я тоже ошибался, как и во многом другом», — думал прелат.

— Это он? — раздался у двери знакомый голос. — Клянусь благим богом, точно он! С возвращением, брат!

— Ваше величество, — произнес Ршава. Он был не просто родственником Малеина, автократора видессиан. Он был еще и подданным Малеина, обязанным продемонстрировать автократору, что понимает это. Он простерся перед Малеином, опустившись сперва на колени, а затем на живот, и коснулся лбом земли. — Ваше величество!

— Вставай, вставай, — приказал Малеин, выдержав минимальную паузу, какую позволял ритуал.

Если бы автократор заставил его некоторое время лежать ниц, это стало бы знаком императорского неудовольствия. Однако едва Ршава поднялся, Малеин быстро сошел к нему по лестнице и обнял. Ршава поцеловал родственника в обе щеки. Малеин ответил ему таким же приветствием: еще один знак, что Ршава в большом фаворе.

— Я боялся, что потерял тебя, — сказал автократор.

— Я и сам не раз боялся, что погибну, ваше величество, — ответил Ршава.

— Ты выглядишь… старше. — Малеин грустновато усмехнулся. — И я, к несчастью, тоже. За пятнадцать лет можно сильно измениться.

Если честно, то Ршава не считал, что автократор выглядит на пятнадцать лет старше, чем при расставании. По возрасту они были близки. В бороде Малеина пробилось примерно столько же седины, сколько и у Ршавы, но волосы все еще оставались черными и практически не поредели, даже на висках, а у Ршавы уже была бы заметна лысина если бы он не выбривал тонзуру. Да и на лице Малеина — чуть более широком и мясистом, чем у Ршавы, — почти не было глубоких морщин. На первый взгляд казалось, что император ближе к тридцати годам, чем слегка за сорок.

Но если взглянуть Малеину в глаза… Если взглянуть в глаза, то казалось, что Малеину почти шестьдесят: морщины в уголках, темные набрякшие мешки под нижними веками… Быть автократором нелегко. А быть автократором в смутные времена — нелегко вдвойне.

— Вижу, в последнее время вам приходилось тяжело, — сказал Ршава и, не удержавшись, добавил: — И империи в последнее время тоже приходилось тяжело.

— Разве это не печальная правда! — воскликнул Малеин. — Если бы я только мог прожить заново последние два-три года. — Он уныло покачал головой. — Но Фос не исполняет подобных желаний, как бы сильно мне этого ни хотелось. И вряд ли я могу его за это винить. Потому что если бы он их исполнял, то оказался бы слишком занят, чтобы уделить внимание чему-то другому.

— Несомненно, — блекло произнес Ршава.

Малеин не заметил чего-либо необычного в его тоне и хлопнул прелата по спине:

— Пошли со мной в резиденцию. Выпьем вина. Расскажешь о своем путешествии. Ты видел падение Скопенцаны?

— Видел, ваше величество. Я находился в самой гуще событий, и мне еще повезло, что я смог выбраться из города. И вскоре после этого землетрясение… э-э… завершило его разрушение.

«Не я ли вызвал то землетрясение? Тогда я в это не поверил, но сейчас верю».

— Ужасно, — произнес Малеин. — Одному владыке благому и премудрому известно, как нам навести порядок на дальнем северо-востоке. Я проклял Стилиана в лед Скотоса за то, что он оставил без гарнизонов пограничные форты.

Он сплюнул себе под ноги. Так же поступил и Ршава, но после небольшой паузы, К счастью, автократор вновь ничего не заметил.

— И подобное творится не только на северо-востоке, ваше величество. К северу от Заистрийских гор варвары делают что хотят.

— Будь проклят Стилиан, — повторил Малеин.

В отличие от проклятий Ршавы, его слова остались лишь словами. Ршава не видел мятежного генерала примерно с того времени, как уехал, чтобы стать прелатом Скопенцаны, и понятия не имел, где сейчас находится Стилиан. Поэтому он и не попытался испробовать на нем свое проклятие, решив, что оно вряд ли увенчается успехом.

Малеин провел его в резиденцию. Встроенные в потолок алебастровые панели пропускали внутрь бледный и прохладный свет, почти создававший впечатление, что коридоры находятся под водой. Мозаики со сценами охоты, набранные из светлых камешков и позолоченного стекла, высветляли пол под ногами.

На столах и на стенах располагались трофеи, напоминавшие о прежних триумфах видессиан: шлем макуранского Царя Царей, добытый Ставракием в захваченном Машизе, чехол от лука, некогда служившего хаморскому вождю, пара огромных двуручных мечей из Халоги… На мгновение Ршава подумал об Ингегерд — о том, что могло быть и как могло быть… Он покачал головой. Какой смысл жалеть о чем-то теперь? Все уже в прошлом. Что сделано, то сделано.

«Да падут они на мою голову…» Эту мысль он тоже отмел.

На стене висел и портрет Ставракия — сурового кривоногого мужчины, который, если не считать позолоченных доспехов, больше походил на младшего офицера-ветерана, чем на автократора. Малеин тоже взглянул на портрет и сказал:

— Я часто думаю, как бы он поступил, оказавшись в таком бардаке, в каком нахожусь я.

— Ему не нужно было вести гражданскую войну, — заметил Ршава.

— Значит, он не знал, как ему повезло, — с горечью проговорил Малеин.

— Вы, несомненно, правы, ваше величество. Если бы только вам удалось быстро справиться с мятежником…

— Что, и ты тоже?! — внезапно прорычал автократор. — Тебя и близко не было, когда мои и его солдаты сражались, и все же у тебя хватает наглости давать мне советы? Впрочем, ты вырос в этом городе, — вздохнул Малеин. — И ты тоже такой же переменчивый и ненадежный, как и все, кто здесь родился.

Ршава сделал единственное, что ему оставалось, — проглотил обиду. Поклонившись, он сказал:

— Прошу прощения, ваше величество. Клянусь, я не хотел вас оскорбить.

И он еще поклонился, готовый вновь простереться ниц, если потребуется.

Но Малеин, на секунду нахмурившись, лишь покачал головой и вздохнул:

— Ладно, Ршава, забудем. Просто вокруг меня слишком много людей, играющих в генералов. Всегда легче болтать о том, что следовало бы сделать, чем заранее обеспечить, чтобы все прошло как надо.

— Понимаю.

Ршава понял, что продолжение этого разговора станет ошибкой. Он также понял, что автократор, хоть и добившийся против Стилиана меньших успехов, чем прелат ему желал, оказался все же более успешным военачальником, чем мог бы. Говорили, что Стилиан — лучший генерал, какого знал Видесс со времен Ставракия. Даже выдержать сражение против него уже было немалой заслугой. Однако Малеин, разумеется, вряд ли видел ситуацию с этой точки зрения.

— Идем сюда. — Автократор махнул Ршаве, приглашая его в маленький обеденный зал, окна которого выходили в засаженный цветами двор.

Слуга принес кувшин вина и две золотые чаши. Он налил вино Малеину и Ршаве, поклонился и бесшумно вышел.

Мужчины воздели руки к небесам, затем плюнули, отрицая Скотоса. Подобно хамелеону — ящерице, обычной здесь, но неизвестной в Скопенцане, — Ршава маскировался под то, что его окружало. Он поднял чашу и пригубил вино. Скользнувшая в горло золотистая жидкость помогла ему забыть о собственном лицемерии.

— Благодарю, ваше величество! Я и думать забыл, что бывают подобные вина. На север такие не попадают, уж поверьте. Оно пьется как сладкий солнечный свет.

— Гм, а мне понравилось… Ты всегда умел построить фразу. — Малеин тоже выпил и улыбнулся. — Теперь я еще больше наслаждаюсь вином из-за мыслей, которые породили твои слова. Сладкий солнечный свет! Какой изящный образ! — Малеин сделал еще глоток, наслаждаясь вкусом и букетом вина; затем подался вперед к разделявшему их мраморному столику и перешел к делу: — Расскажи, как пала Скопенцана. Как тебе удалось спастись? И что ты видел, пока пробирался на юг? Ты ведь проехал через земли, которые удерживает Стилиан, так?

— Да, — осторожно признал Ршава.

Станет ли автократор винить его за это?..

— Тогда расскажи и то, что ты там увидел. Расскажи все, что знаешь. Какие у него солдаты? Хороша ли у них дисциплина? Какое у них настроение? Довольны ли там люди, или они восстанут против него, если отыщут повод?

— Вы можете знать или не знать, но теперь он чеканит свои монеты, на которых написано, что он автократор.

— Про это я знаю, — мрачно подтвердил Малеин. — Что ж, сын шлюхи все равно останется ублюдком, как бы он себя ни называл. Но ты хорошо сделал, что сказал об этом. А теперь рассказывай.

— Это потребует времени, — предупредил Ршава. «И отбора фактов», — добавил он про себя.

— Время у нас есть. Начинай.

И Ршава заговорил. Он опустил все, что имело отношение к его проклятиям, и особенно то, что они могли означать. Зато подробно рассказал о том, как хаморы захватывают все большие территории.

— Некоторые из городов, которые были в руках Видесса, когда я через них проезжал, сейчас уже могут оказаться под властью варваров, — заключил он.

Малеин издал низкий, грудной звук. Примерно так, по мнению Ршавы, мог бы зарычать разъяренный медведь.

— Если будет на то воля владыки благого и премудрого, то настанет день, когда я найду способ это исправить, — выдавил автократор.

— Я тоже на это надеюсь, ваше величество. Однако к северу от гор власть Видесса большей частью просто рухнула, — сказал Ршава.

Его родственник вновь зарычал, и Ршава не был уверен, что Малеин это осознает. Прелат также сомневался, что автократор понимает, насколько сильно разорен север и насколько малы его шансы что-либо с этим поделать. Ршава мысленно пожал плечами. До окончания гражданской войны — если она вообще закончится — ни Малеин, ни Стилиан почти ничего не смогут противопоставить вторжению кочевников.

Когда Ршава перешел к рассказу о поездке через территории, удерживаемые имперским соперником Малеина, автократор с интересом расспрашивал его обо всех, даже мельчайших, подробностях. Хоть Малеина и разгневало то, что творили хаморы севернее Заистрийских гор, его куда больше интересовали Стилиан и его сторонники. Они находились ближе — и были видессианами.

Наконец, после упоминания о хаморах, которых он увидел на лугах возле Длинных Стен, Ршава смолк. Во время рассказа он смачивал горло вином, и теперь у него слегка шумело в голове.

Малеин до краев наполнил свою чашу и кивнул Ршаве:

— А у тебя зоркий глаз, святейший отец. Помню, ты всегда замечал важные мелочи. И после твоего отъезда на север этот талант явно вырос, а не увял.

— Благодарю, ваше величество. Как я уже говорил, сейчас империя переживает тяжелые времена.

— Тяжелые времена? Фос! Да мы не знали ничего подобного вот уже с… — Малеин покачал головой. — Да провалиться мне в лед, если у нас вообще бывали такие времена! Если даже четверть того, о чем ты рассказал, правда, то на дальнем северо-востоке может восторжествовать Скотос!

— Да, вполне может быть и так, — осторожно согласился Ршава.

Нет, автократор не видит всей картины. Ршава не представлял, как Видесс сумеет вернуть себе земли севернее гор. А дальний северо-восток, где находилась Скопенцана, был лишь малой их частью.

Малеин жадно допил вино, вновь наполнил чашу и осушил ее еще раз. Тряхнув головой, он сказал:

— Ты, несомненно, сочтешь меня ужасным грешником, брат, но скажу тебе откровенно: иногда я начинаю гадать, уж не заснул ли Фос, позволив Скотосу вырваться в наш мир? — Он плюнул, отвергая темного бога, потом смущенно и пьяно хихикнул: — Ну а теперь давай кричи: «Еретик!» Я это вполне заслужил.

Но Ршава не стал кричать. Вместо этого он пристально вгляделся в человека, правившего империей вот уже двадцать лет.

— Вы не первый, от кого я слышу подобные слова, — медленно произнес прелат.

— Не первый? — Малеин снова хихикнул. — Готов поспорить, что никто не завидует бедному идиоту, который по дурости произнес такое рядом с тобой. Наверное, он до сих пор об этом жалеет.

— Ваше величество… — Ршава нерешительно смолк. Теперь он жалел, что выпил так много; сейчас ему очень хотелось иметь ясную голову. Автократору могут сойти с рук богословские шутки, а вот прелату… Ему они, скорее всего, выйдут боком. И все же, если Малеина удастся привлечь на свою сторону… — Ваше величество, я и сам об этом думал.

Все. Слова произнесены. Ршава ждал, что сейчас небо обрушится на землю или что Малеин кликнет стражников и велит вышвырнуть его из резиденции. Но этого не произошло. Теперь уже родственник-автократор уставился на прелата.

— И к тебе приходили такие мысли? — изумленно моргая, спросил Малеин.

— Приходили, ваше величество.

— Поверить не могу. Ведь все знают, что ты столп ортодоксальной веры.

— Я не слепой. Я вижу, что происходит вокруг меня. И мне пришлось задуматься о том, что это значит. Если зло торжествует, если добро отступает… Что бы это могло означать?

— Это может означать беду. Это будет означать беду. Вселенский патриарх объявил, что таким образом владыка благой и премудрый испытывает нашу решимость, — сообщил Малеин. — И должен тебе сказать, что я придерживаюсь того же мнения — на публике. Сказать что-либо иное, тем более открыто сказать, — значит впустить в империю безумие.

— Безумие уже здесь, впускали мы его или нет, — заявил Ршава. — Так станем ли мы притворяться, будто в Видессе все в порядке и в империи все так же, как два года назад?

— Очень многое в Видессе уже перевернулось вверх дном, — сказал Малеин. — Я не желаю, чтобы и священники впали в буйство и принялись швыряться друг в друга чем придется. Стилиан начнет вопить, что я еретик, а такого я стерпеть не могу. И допустить такого не могу. Ты меня понял?

— Ваше величество, разве у нас нет права следовать за истиной, куда бы она ни вела? — сухо осведомился Ршава.

Глаза автократора сверкнули.

— Ты пытаешься вызвать скандал!

Он весьма неудачно сыграл роль отца, решившего приструнить сынка-шалопая. Такого тона Ршава не потерпел бы даже от человека старше его; на ровесника же и подавно разозлился. Не заметив его гнева — или, возможно, просто безразличный к нему, — Малеин добавил:

— Пока я здесь правлю, никаких богословских скандалов не будет! И особенно не будет богословских скандалов, затеянных моим родственником. Что угодно, но такого я не допущу. Я достаточно ясно выразился, брат?

— Совершенно ясно, ваше величество, — ответил Ршава.

— Хорошо. Значит, больше ни слова об этом. — Малеин не сомневался, что сможет добиться своего когда пожелает и как пожелает. Такая уверенность была неотъемлемой частью любого человека, который хотел оставаться автократором видессиан.

И Ршава больше не сказал об этом ни слова — тогда.

Возвращение в столицу означало и возвращение в Собор. Для Ршавы это было гораздо важнее встречи с автократором, хотя у него хватило здравого смысла утаить это от Малеина.

Собор был притягателен и знаменит не только своей красотой. Он был воистину грандиозен! Всякий раз, когда Ршава видел его величавый силуэт, возвышавшийся над другими зданиями, он фыркал при воспоминании о храме в Скопенцане, где прослужил так долго. Нелепое провинциальное сооружение, давно уже рухнувшее стараниями хаморов и землетрясения, что довершило начатое варварами дело!..

Подобно тому как храм в Скопенцане был центром жизни Ршавы на дальнем северо-востоке, так и Собор располагался в центре жизни вселенского патриарха — и в центре теологической жизни империи.

Малеин отвел Ршаве покои в императорской резиденции. Такую любезность родственнику он все-таки оказал. Но после их первой встречи автократор с ним почти не общался: у Малеина хватало более насущных забот. Подобно пауку, сидящему в центре паутины, он напряженно ждал, когда к ней хотя бы прикоснется Стилиан.

Предоставленный самому себе, Ршава опять стал богословом. Когда он был прелатом, ему не хватало времени заниматься серьезной богословской работой столько, сколько бы хотелось. Написанная им в Скопенцане книга погибла вместе с городом — и, наверное, вместе с Дигеном, перенесшим чистовую копию рукописи на пергамент. Но об этой потере Ршава сожалел меньше, чем ожидал. С тех пор его мысли двинулись в ином — и радикально ином — направлении.

Вскоре Камениат вызвал его в Собор и патриаршую резиденцию. Ршава не очень этому удивился: его имя обсуждалось бы в качестве возможного преемника трона патриарха, даже если бы тело находилось очень и очень далеко. С учетом его достижений и происхождения это казалось неизбежным, как восход солнца.

Камениату было уже под семьдесят, а его длинная седая борода стала пушистой и просвечивала, как облачка в ветреный весенний день. Его облик дополняли большие кустистые брови и растущие из ушей пучки волос, которые Ршава счел отвратительными. Нынешний патриарх ничем себя не обесчестил, но и не прославил. Скорее он лишь исполнял роль патриарха.

— Пресвятой отец, — пробормотал Ршава, уважая должность, если не человека. Он очень низко поклонился. — Для меня честь наконец-то познакомиться с вами после стольких лет, проведенных вдали от сердца империи.

— Я тоже рад с тобой познакомиться, — ответил Камениат, хотя Ршава ничего не сказал о радости. — Даже несмотря на то, что тебя перевели в далекий город, твое имя постоянно было у меня на слуху.

Он произнес это так, словно Ршаву перевели на иностранный язык, а не на другую церковную должность. Все эти годы Камениат наверняка испытывал немалую тревогу, когда при нем упоминалось имя Ршавы. Если нынешний патриарх вызовет достаточное неудовольствие автократора, он мгновенно станет бывшим патриархом. И Ршава — его наиболее вероятный преемник…

— Приятно вернуться в столицу империи, — сказал Ршава. — Но если честно, я предпочел бы остаться в Скопенцане. Это означало бы, что империя все еще сильна по ту сторону гор.

— Такие чувства делают тебе честь.

Не говорила ли ему Ингегерд нечто подобное? И много ли хорошего принесли ей его чувства? Нисколько, о чем Ршава прекрасно помнил. Но Камениату незачем знать об Ингегерд. И вообще, есть много такого, о чем Камениату знать не следует. А говорить ему об этом Ршава тоже не собирался. Он лишь сказал:

— Благодарю, пресвятой отец.

Камениат кашлянул:

— Ты уж извини, святейший отец, но кое-какие слухи, добравшиеся до столицы с севера, повествуют о том, что там проповедовались доктрины… э-э… не вполне ортодоксальные.

Возможно, вселенский патриарх уже знал о некоторых вещах, относительно которых ему следовало оставаться в неведении.

— Извините меня, пресвятой отец, но какую только чепуху не разносят слухи.

Прежде чем Камениат успел ответить, молодой священник принес им вина и медовых лепешек, посыпанных рублеными фисташками и миндалем. В Скопенцане в этом же рецепте использовались бы каштаны и наверняка сливочное масло вместо оливкового. Прежде чем выпить, Ршава выполнил обычный ритуал отрицания темного бога, зная, что за ним наблюдает патриарх. Тот с явным удовольствием поглощал лепешки.

— Некоторые из этих рассказов воистину странные, — сообщил Камениат.

— Многое из того, что произошло на севере за время гражданской войны, тоже воистину странно, — ответил Ршава. — Могу начать с отвода солдат из приграничных фортов и продолжить падением не только Скопенцаны, но и многих городов поменьше. Империя потратила века, чтобы принести цивилизацию в эту часть мира. Но многое из достигнутого, боюсь, утрачено навсегда.

— Ты наверняка преувеличиваешь, — заявил Камениат с набитым ртом. — Как только гражданская война закончится, мы быстро наведем порядок в нашем доме.

Он произнес это со спокойной уверенностью. А с какой стати ему волноваться? Здесь ничего ужасного не случилось — а там, где случилось, патриарха не было.

— Пресвятой отец, легче будет сделать разбитое яйцо целым, чем восстановить нормальную жизнь севернее гор.

— Что ж, возможно, ты и прав, — согласился Камениат и быстро сменил тему, а точнее, вернулся к начатому прежде разговору: — Однако дошедшие оттуда слухи не имеют отношения к хаморам. Они больше повествуют о наших священниках.

Ршава едва не поперхнулся от неожиданности, но все же заставил себя усмехнуться:

— Я один из этих священников. Может быть, эти байки обо мне?

Камениат оглушительно расхохотался.

— Ты уж извини, но о тебе я наслышан и поэтому ни в жизнь не поверю, что ты настолько забавный тип, — заявил он. Если бы он знал, что Ршава не шутит, то, несомненно, сказал бы нечто совершенно иное. Пребывая же в неведении, Камениат продолжал: — Сомневаюсь, что ты тот священник, который убивает черной магией. И сомневаюсь, что ты тот священник, который отвернулся от владыки благого и премудрого.

Что доказывали слова патриарха? Лишь то, что все, услышанное им о Ршаве, имело к истине очень слабое отношение.

Ршава ничего не сказал о какой-либо магии. Он просто сообщил:

— Пресвятой отец, я намерен созвать всеобщий синод прелатов, священников, монахов и аббатов со всей империи.

— Созвать синод? — с удивлением воззрился на него Камениат. — Почему?

Да, его устами говорил комфорт. А комфорт порождал неспособность понять, что может тревожить человека наподобие Ршавы, которому довелось увидеть худшее, на что способны и варвары, и его соотечественники.

— Почему, пресвятой отец? Потому что недавние события вынудили меня переоценить фундаментальные отношения между владыкой благим и премудрым и темным богом.

Ршава высказался абстрактно как только смог. Теперь он ждал, как поймет его Камениат и сколько времени понадобится вселенскому патриарху, чтобы осознать истинный смысл сказанного. Чем дольше соображал Камениат, тем ниже Ршава оценивал его умственные способности. Но все же, пусть и гораздо медленнее, чем следовало бы, Камениат сообразил, что означают столь невинно прозвучавшие слова Ршавы. А когда сообразил, с ужасом выпалил:

— Ты поклоняешься темному богу!

— Нет, — возразил Ршава, подразумевая «да». — Но я думаю, что легкая жизнь в империи сделала нас самодовольными. Очень долго мы воспринимали Фоса и его силу как нечто само собой разумеющееся. Но мы все больше узнаем мир таким, какой он есть. И разве не следует нам использовать новый опыт, чтобы лучше понять, кто из богов сильнее?

— Ересь! — Камениат очертил солнечный круг и одновременно плюнул, словно ему срочно потребовалось сделать и то и другое и ни один из ритуальных жестов не мог подождать.

— Задавать вопрос — не ересь, — мягко проговорил Ршава.

— Задавать такой вопрос — ересь, — отрезал вселенский патриарх. — И не надо играть со мной в логические игры! Если ты утверждаешь, что Скотос может быть сильнее Фоса, то что это, как не подрыв веры?

Он был прав, и Ршава это прекрасно понимал. Поэтому он дал единственный возможный для него ответ:

— А что, если я говорю правду, утверждая это, пресвятой отец? Все, что я видел в последнее время, заставляет меня верить в свою правоту.

— Что, если ты говоришь правду? Ну и что с того? — (Такой цинизм потряс даже Ршаву.) — Что с того? — повторил Камениат. — Ты хочешь, чтобы люди начали грабить, убивать и насиловать, полагая, что этого от них хочет темный бог? Хочешь, чтобы они думали, что после смерти их ждет только вечный лед? Разве кому-нибудь станет от этого лучше? Я так не думаю, и ты тоже, если у тебя есть хотя бы крупица здравого смысла.

Ршава насиловал и убивал, думая, что этого от него хочет Скотос. Он и теперь так думал и считал, что это важно.

— Я прелат города первого ранга, — напомнил Ршава. Таких городов в империи Видесс насчитывалось шесть или восемь. Столица к ним не относилась: она составляла отдельный, собственный класс. — Мой ранг дает право созвать синод по вопросам доктрины, — заявил прелат. — У меня есть право, и я намерен им воспользоваться.

— А у меня есть право сказать тебе, что ты смутьян и идиот, и я намерен воспользоваться им! — взорвался Камениат. — Валяй! Разошли извещение о созыве синода. Будет тебе синод! Как ты сказал, у тебя есть на это право. Но потом ты пожалеешь так, что и представить не сможешь. Хоть это ты в состоянии понять? Ты напрашиваешься на то, чтобы коллеги-церковники приговорили тебя за худшую ересь, которая только известна. И они приговорят! И даже родство с автократором не спасет тебя, если ты попытаешься поклоняться Скотосу. Если ты это сделаешь, тебя уже ничто не спасет.

— Посмотрим.

Ршава подумал, не изложить ли патриарху то, что сказал прелату Аротр и что сказал Малеин. Но решил промолчать. Аротр был слишком мелкой рыбешкой, слишком уязвимой. А автократор мог и сам все сказать; Ршаве не пристало говорить за него. Если бы Ршава не понимал этого сам, Малеин очень быстро прочистил бы ему мозги.

— Если ты не передумаешь, то пожалеешь, — предупредил Камениат. — То, что ты предлагаешь, — безумие.

— В этом мы согласны, пресвятой отец, — ответил Ршава. — Безумие поглотило мир. Вы хотите, чтобы все думали, будто это не так. Вы хотите, чтобы люди верили, будто все так, как было всегда. Чтобы они думали, будто все прекрасно и им нужно лишь идти дальше тем же путем, каким они шли всегда. Мне очень жаль, но так больше не получится.

— Ничто другое — тоже, — возразил Камениат.

Они смотрели друг на друга, и каждый понимал, что с этой минуты они расходятся навсегда.

— Посмотрим, — повторил Ршава. — О да. Обязательно посмотрим.

Когда Ршаву призвал к себе Малеин, прелат отправился к автократору с радостью. Он даже простерся ниц перед родственником-императором без малейших дурных предчувствий. Простереться перед автократором видессиан уже само по себе было исключительно почетно: у большинства людей никогда не появлялось шанса это сделать.

— Я буду говорить со своим братом наедине. Оставьте нас, — приказал автократор слугам. Увидев, как они выходят из палаты для аудиенций в императорской резиденции, Ршава еще больше возгордился. Но тут Малеин взглянул на него с каменным лицом и процедил: — Ты идиотский кретин.

— Что? — моргнул Ршава.

— Не «что», а «что, ваше величество»?! — рявкнул Малеин. — Падай снова на брюхо, брат, — он превратил это слово в ругательство, — и объясняй, почему мне не следует немедленно отрубить тебе голову!

Он не шутил. Ршава это понял и вновь простерся ниц. Он пресмыкался перед автократором, пока не вспомнил, что достаточно ему произнести всего одно слово, и Малеин станет покойником. Сможет ли сам Ршава выжить, после того как произнесет это слово, — уже другой вопрос. Стукнув лбом об пол, он дрожащим голосом произнес:

— Что… что случилось, ваше величество?

— Фос! Ты действительно настолько наивен? Пожалуй, да. Я бы в это не поверил, если бы сам не увидел. Встань, жалкий идиот, и я тебе скажу, что случилось.

Ршава осторожно встал.

— Да, ваше величество?

— Ты решил созвать синод! — прорычал Малеин.

— Да, ваше величество. — Теперь Ршава понял, откуда дует ветер.

— Нет, святейший отец. Нет. Я не думал, что ты такой болван, особенно после нашего разговора. Что произойдет, когда синод соберется? Я скажу тебе — что. Стилиан начнет вопить: «Смотрите! Родственник Малеина поклоняется Скотосу! Наверное, Малеин и сам поклоняется Скотосу!» Вот что произойдет. И это принесет мне много пользы, не так ли?

Ршава невольно представил себя в шкуре автократора и теперь-то понял его страх.

— Но вы говорили…

Малеин прервал его, рубанув воздух правой рукой. Если бы он держал меч, то мог бы этим движением снести Ршаве голову.

— То, что я говорил своему брату за чашей вина, когда у нас развязались языки, — это одно, — с бесконечным презрением сказал он. — Если я наутро не пожелаю об этом вспомнить, то и не обязан. То, что я или кто угодно из моей семьи говорит публично, — совсем другое. Мы говорили и об этом, но ты, похоже, позабыл. Теперь ты меня понимаешь, святейший отец?

— Да, ваше величество. Но есть нечто такое, чего вы можете не видеть.

— Да ну? — зловеще пророкотал автократор. — И что же это? Скажи, будь любезен.

— Правда есть правда, независимо от того, где мы говорим: наедине за чашей вина, или перед толпой на рыночной площади, или перед священниками и прелатами в Соборе.

Малеин нахмурился:

— Я уже говорил тебе, в чем правда. Она в том, что никто из моих родственников не начнет сейчас подобную смуту. Я не могу такого допустить, и империя также не может такого допустить. Я достаточно ясно выразился?

Ршава собрался с духом. Он всегда был на стороне Малеина в гражданской войне, и не только потому, что тот был его родственником, а еще и потому, что тот был — хотя бы прежде — здравомыслящим консерватором по натуре, противником перемен в целом и узурпации в частности. Он и теперь оставался противником узурпации. Что же до перемен в целом…

— Ваше величество, я уважаю вас и подчиняюсь, насколько могу, но в этом вопросе я пойду туда, куда ведут мои исследования благого бога и темного бога. Я не вижу иного решения, если желаю сохранить верность истине.

— Ты… бросаешь мне вызов? — произнес Малеин так, словно не верил собственным ушам. Автократора видессиан игнорируют не каждый день.

— Я не желаю бросать вам вызов, ваше величество. Я всего лишь желаю следовать за истиной.

— Да плевать мне на твою истину! И на тебя тоже! — рявкнул Малеин. — Ты больше не мой брат. Я отрекаюсь от тебя! Я изгоняю тебя! Избавь меня от всего, что у тебя здесь есть: самого себя, твоего барахла, лошадей, и от твоей тени тоже. Отныне ты уже не член нашей семьи. И никогда больше им не будешь. Убирайся! — И он театрально указал на дверь.

Если бы Ршава не был его родственником, автократор приказал бы его казнить. В этом прелат был уверен.

— Как пожелаете, ваше величество. Я Ршава, священник. Этого достаточно.

— Ты будешь Ршавой, преданным анафеме. Ты будешь Ршавой приговоренным. Я умываю руки. — Малеин даже изобразил, как он это делает. — Если ты созовешь синод, то все, что с тобой случится, не будет иметь ко мне отношение. Да это и не понадобится. Ты сам себя погубишь.

— Я рискну.

Малеин не ответил. Он лишь стоял, указывая на дверь. И Ршава вышел.

Будучи всегда богатым человеком — и всегда родственником автократора, — Ршава мало знал о том, как живут в Видессе простые люди. Неожиданно он стал одним из них. Он мог бы бесплатно жить в монастыре до тех пор, пока желал бы там работать, но подобную мысль он сразу отогнал. Она попахивала лицемерием. Монахи собираются в монастыре, чтобы поклоняться Фосу. Ршава же поставил перед собой цель выкорчевать эту веру и заменить ее чем-то… чем-то более истинным.

Если он останется совсем без денег, то мысли насчет лицемерия станут роскошью, которую он не сможет себе позволить. Но пока еще мог.

Он продал степных лошадок. Теперь, вернувшись в столицу, он даже представить не мог, что снова захочет уехать. Первый торговец, которому Ршава предложил лошадей, взглянул на них с нерешительностью: он явно репетировал такое выражение лица каждое утро перед зеркалом.

— Даже не знаю, смогу ли я много за них дать, святой отец, — заявил он и, с артистичной скорбью в голосе, добавил: — Кто захочет купить таких лохматых коротышек?

— Это хаморские лошадки. И ты не хуже меня знаешь, что это за лошади и на что они способны. Прикидываясь, будто не знаешь, ты тратишь мое время и оскорбляешь мои умственные способности. — Голос Ршавы был холоднее льда. — А зря тратить мое время очень опасно, можешь мне поверить. Так мы продолжим с этого места? Или мне поискать другого торговца, менее самодовольного?

Лошадник моргнул. К подобной грубоватости он не привык. Он облизнул губы… Что-то в словах Ршавы нагнало на него страх божий — страх, о котором, как полагал торговец, он уже давно забыл. Попытавшись рассмеяться, он издал звуки, больше похожие на воронье карканье.

— Э-э… и сколько вы за них хотите, святой отец?

Ршава назвал желаемую сумму. Лошадник начал было смеяться вновь, но быстро передумал.

— Я дам вам половину, — заявил он.

— Я же сказал: не трать мое время зря, — напомнил Ршава. — И очень немногим повезло услышать мое предупреждение дважды. Так что можешь или считать, что тебе повезло, или дальше оставаться дураком. Моя цена справедлива: да или нет? Ты получишь прибыль от продажи лошадей, если купишь их за эту цену: да или нет?

Лошадник едва не начал привычно торговаться, но ему повезло: он посмотрел Ршаве в глаза. И то, что он в них увидел, заставило купца попятиться, очертить на груди символ солнца и выдохнуть:

— Фос!

— Это не ответ, — невозмутимо заметил Ршава. — Так каков твой ответ?

— Я… я заплачу, сколько вы просите, святой отец. Только… только ничего не делайте, — почти взвыл от испуга лошадник.

— Я ничего не делаю. Я ничего не сделал. Я ничего не сделаю.

Ршава сумел навести ужас, даже спрягая глагол. Он протянул руку. Торговец заплатил ему всю запрошенную сумму до последнего медяка. И когда Ршава ушел, с облегчением выдохнул.

— Что это с тобой? — поинтересовался другой барышник. — Выглядишь так, словно по твоей могиле прошелся гусь.

— Хорошо бы всего лишь гусь. Скорее, один из тех длинноносых зверей, что привозят из-за моря Моряков.

— Слон, что ли?

— Он самый. А то и два.

Домовладелец Ршавы, страдающий профессиональным любопытством мужчина по имени Лардис, не понимал его. Почему священник не живет в монастыре, а снимает комнату над таверной? Ршава ничего не собирался объяснять.

Когда же он переспал со служанкой из таверны, Лардис перестал задавать вопросы, решив, что знает, к какому типу священников принадлежит Ршава.

В противоположность ему, Ршава вовсе не считал, что принадлежит к таким священникам. Его моральные принципы остались не менее строгими, чем прежде: в словаре Ршавы редко отыскивалось слово «компромисс». Но его исходные моральные предпосылки изменились. Если Скотос оказался сильнее Фоса… В империи была популярна пословица: «Когда приезжаешь в столицу, ешь рыбу».

Как и во всем прочем, созыв синода требовал нескольких формальных шагов, прежде чем колеса начнут вертеться. Будучи знатоком церковных законов, Ршава о них прекрасно знал. Требование о созыве необходимо произнести публично. И он выбрал самое публичное место — решил сделать это в Соборе.

Служба была такой же богатой и величественной, какой запомнилась ему из прежних времен. Священники размахивали кадилами, наполняя воздух ароматами дорогих ладана и мирры. Золотая риза патриарха, расшитая жемчугом и драгоценными камнями, соперничала по пышности с одеяниями автократора. Сам же Собор был еще великолепнее, чем проводимые в нем ритуалы. Скамьи в нем были из кедра, сандала и другого редкого и дорогого дерева. Мозаичные стены, набранные из бирюзы, светящегося розового кварца и поблескивающего перламутра, изображали небеса Фоса.

А из купола над центральным алтарем на прихожан смотрел лик благого бога. Золотые кусочки мозаики переливались и мерцали в лучах света, падавших из окошек в основании купола. Эти лучи создавали иллюзию, будто купол парит над храмом, подобно истинному кусочку небес, спустившемуся на землю.

Взгляд же у Фоса был таким, что мало кому захотелось бы встретиться с ним вновь. Благой бог был суров в своих суждениях. Его темные, окаймленные тенями глаза предупреждали, что люди недостойны его. Прежде, когда Ршава жил в столице, этот божественный взгляд всегда пугал его и вынуждал задуматься: «Достоин ли я небес?» Зато теперь…

Теперь прелат задумывался, достоин ли небес сам Фос. Сменив лояльность, Ршава воспринимал божественную литургию совершенно иначе. Она вполне могла быть плачем детей, напуганных темнотой. Но боятся они темноты или нет — темнота есть. Разве они этого не понимают? Лучше признать это и идти дальше, чем держать бесполезную свечку и притворяться, будто ее жалкий огонек освещает весь мир. Разве не так? Ршава не сомневался в своей правоте.

Проповедь, которую произнес Камениат, оказалась почти незапоминающейся. Ршава знал о самом себе, что он более сильный богослов, чем проповедник. Но превзойти Камениата по части проповедей он мог бы даже во сне. Нынешний вселенский патриарх не обрел известность и как ученый. Он представлял собой обычного церковного бюрократа, функционера, которого мог бы заменить любой из дюжины других функционеров, и от этого мало что изменилось бы — а многие даже и не заметили бы перемены.

Когда мужчины после проповеди начали вставать и на галерее за ажурными решетками их примеру последовали женщины, Ршава тоже встал и крикнул:

— Пресвятой отец!

— Да? В чем дело?

Камениат допустил ошибку, признав Ршаву и позволив ему продолжать. Через секунду патриарх это понял, и его губы испуганно скривились. Но отступать было поздно. Он уже не мог отойти от алтаря и сделать вид, будто не заметил другого священника.

— Я Ршава, прелат Скопенцаны, недавно вернувшийся в столицу через хаос и войну. — Ршава повысил голос, и Собор ему помог. Безупречный во многом, он обладал и совершенной акустикой. Все присутствовавшие слышали прелата без труда.

— Из Скопенцаны? Он приехал из самой Скопенцаны? — Ршава услышал подобные восклицания поблизости, и вдали, и даже с галереи для женщин. Ему показалось, что он различает движение за решетками галереи, когда женщины стали тесниться ближе к ним, чтобы лучше его разглядеть.

— И чего желаешь ты, Ршава из Скопенцаны? — очень неохотно спросил Камениат. Он даже сейчас охотно проигнорировал бы Ршаву, но уже не мог не считаться с этим гулом возбуждения и интереса.

— Я желаю объявить созыв синода прелатов и священников, монахов и аббатов, дабы исследовать предпосылки нашей святой веры, на что я имею право как прелат, — гордо ответил Ршава.

После его слов гул вспыхнул с новой силой. Прихожане оживленно заговорили между собой. Те из видессиан, кто не был профессиональным богословом, были страстными любителями. И как только Ршава упомянул о новом взгляде на основы веры, он мгновенно завоевал пусть не их поддержку, но как минимум интерес.

— И каким образом ты предлагаешь изменить определения, которые мы уже давно приняли как истинные? — спросил вселенский патриарх, словно не знал ответа. Камениат мог и не быть сильным богословом, зато он был умным бюрократом. И он прекрасно знал, что с наибольшей вероятностью привлечет общественную поддержку, а что — нет.

Ршава тоже знал, что если он скажет: «Я хочу отказаться от поклонения Фосу и начать поклоняться Скотосу», то слушатели превратятся в толпу и разорвут его в клочья прямо здесь, на полу Собора. Камениат, несомненно, не станет их сдерживать, а то и сам к ним присоединится, чтобы схватить Ршаву за лодыжку и как следует дернуть.

Ршава такого и не сказал, хотя подразумевал именно это.

— Мне хотелось бы, — заявил он, — чтобы собравшиеся священнослужители задумались над тем, как наш взгляд на постоянную борьбу между светом и тьмой следует сопоставить с нынешними событиями и что написано в священных писаниях в пользу тех изменений, которые я предложу.

Тут Камениат встревожился. Не будучи великим знатоком священного писания, он не мог с ходу вспомнить, какие именно тексты могут поддерживать слова Ршавы. Зато он знал, что у Ршавы есть дар к учености, столь явно отсутствовавший у патриарха. И если прелат Скопенцаны ответил, что есть тексты, поддерживающие его взгляды, то это вполне могло оказаться правдой.

Толпа снова загудела. В отличие от патриарха, люди не знали, что подразумевал Ршава. Некоторые их предположения были удачными, другие откровенно глупыми. Но прихожане не выглядели разъяренными и гневными, какими наверняка стали бы, если бы Ршава выразился откровеннее. Их голоса звучали заинтригованно.

Камениат тоже это услышал, и вид у него стал еще более недовольный, чем когда он ответил Ршаве:

— Я не вижу достойной причины для замены доктрин, которые хорошо прослужили нам уже так долго и…

— А разве истина недостаточная причина? — громко прервал его Ршава.

Судя по выражению лица патриарха, он не считал ее достаточной и даже достойной обсуждения. Но люди начали выкрикивать: «Да, клянусь благим богом!» и «Чего вы боитесь, пресвятой отец?» Теология могла бы стать в Видессе самым популярным и зрелищным спортом после лошадиных бегов.

— Да, пресвятой отец, чего вы боитесь? — зло подшутил Ршава.

Камениат побагровел:

— Я ничего не боюсь! Ничего, слышишь меня? — Его голос возвысился до гневного крика. — Ты хочешь созвать этот проклятый синод, Ршава? Ладно, клянусь владыкой благим и премудрым, будет тебе синод! Хочешь, чтобы тебя предали анафеме и отлучили от церкви? Будет тебе и это. Я говорил это тебе наедине, а теперь повторю и на людях. В лед тебя, проклятый еретик, и чем скорее, тем лучше!

Теперь люди вокруг Ршавы уставились на вселенского патриарха с изумлением. Подобно большинству бюрократов, Камениат обычно не проявлял силу характера. И подобная вспышка эмоций поразила прихожан не хуже землетрясения. Вспомнив землетрясение, разрушившее Скопенцану, Ршава пожалел, что не смог подобрать иное сравнение, но сейчас ему было не до образности мыслей.

И ярость Камениата лишь приближалась к вершине. Он указал на выход.

— Убирайся! — крикнул он. — Убирайся, я сказал! Я запрещаю тебе входить с Собор до синода, который тебя приговорит, — и он приговорит!

Ршава подумал, не проклясть ли ему патриарха насмерть прямо сейчас, в Соборе, — просто ради хаоса, который из-за этого начнется. Поразмыслив, он покачал головой. Зачем убивать Камениата, когда Ршава только что вынудил его пообещать, что синод будет созван? Если Камениат сейчас упадет замертво, новый патриарх займет его место лишь через несколько недель, а то и месяцев. А когда займет, то вовсе не обязательно сочтет, что связан обещаниями своего предшественника. И Ршаве придется думать, как принудить нового патриарха сделать то, что сейчас уже гарантировано.

И вместо того чтобы обречь Камениата на смерть, Ршава отвесил ему самый элегантный придворный поклон. Патриарх разинул рот, явно не понимая, как к такому относиться.

— Да будет все так, как вы сказали, пресвятой отец, — произнес Ршава. — Если вы боитесь направиться туда, куда может привести вас истина, пока вокруг вас не соберется синод… что ж, мне вас жаль, но это ваша привилегия. Я же считаю, что вы трус, но я могу и ошибаться.

Камениат покраснел еще сильнее. Ршава улыбнулся: он не думал, что такое возможно. Камениат настолько разгневался, что теперь мог лишь что-то неразборчиво бормотать. Предположив, что задеть патриарха еще сильнее он сможет, лишь уйдя быстро и спокойно, Ршава направился к выходу. Однако он сделал лишь несколько шагов, прежде чем кто-то из прихожан спросил его:

— Святейший отец, а в чем, по-вашему, ошибочны наши нынешние доктрины?

— После гражданской войны и катастрофы на севере я удивлен, что тебе понадобилось об этом спрашивать.

Мужчина нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

— Примерно то, о чем ты подумал. Посмотри, каким стал мир, и ответ сам к тебе придет. И если ты честен перед собой, я полагаю, что это будет правильный ответ.

И он пошел дальше, оставив за спиной прихожанина-тугодума, уже начавшего спор с соседями. Но не успел Ршава далеко отойти, как другой человек задал ему почти такой же вопрос и получил почти такой же ответ. Однако там, где первый прихожанин сбился с толку и отказался следовать за мыслью прелата в единственное место, куда она могла привести, второй сразу сообразил, в чем тут суть. Он сделал вывод, но тот ему не понравился. Побледнев, мужчина воскликнул:

— Вы не можете иметь в виду такое!

— При всем моем уважении, господин, не только могу, но и имею, — ответил Ршава. — А теперь прошу меня извинить.

До выхода из Собора ему пришлось разговаривать еще дважды. Он не стал задерживаться и выяснять, поняли ли его те люди. В конечном счете, какая разница? Некоторые поймут, о чем он говорил, и перескажут эту идею так, что ее уяснят даже дураки. А сплетни и слухи распространяются быстрее лесного пожара.

Никто не последовал за ним к таверне, и это стало утешением. Интересно, долго ли осталось ждать, пока Ршаву не начнут выслеживать, а потом в его окно полетят камни и другие, более мягкие, но вонючие предметы? И не факт, что это удовлетворит тех, кто с ним не согласен: они вполне могут поджечь и таверну, и комнаты над ней.

Поджигатели — безумцы, и это знают все. Пожары, наравне с землетрясениями, считались худшим несчастьем для любого города — но пожары случались гораздо чаще. В столице повсюду имелось столько источников открытого огня, что лишь чудом можно было назвать то, что пожары здесь вспыхивали редко. Когда огонь вырывался на волю, любой ветерок мог гнать его быстрее, чем люди успевали гасить. А если пожар начинался во время бури… Ршава содрогнулся. Тогда выгорали дотла целые районы города.

Разумеется, тех, кто устроит пожар для доказательства своих богословских взглядов, вряд ли станет волновать, что из-за этого сгорит городской квартал, если пепел Ршавы смешается с пеплом остальных погибших. Ршава оскалился. Если честно, он испытывал такие же чувства к тем, кто с ним не соглашался. Однако если он всех их сожжет, то кто останется, чтобы поклониться темному богу вместе с ним?

Когда он вошел в таверну, Лардис взглянул на него с недоумением.

— Что-то вы не очень-то счастливы, святой отец, — заметил трактирщик. — Не хотите кружечку вина, чтобы немного развеяться? — и, прежде чем Ршава ответил, Лардис добавил три слова, которые обычно из него нельзя было вырвать и под пыткой: — За счет заведения.

— Спасибо, — ответил Ршава. — Не знаю, поможет ли это, но вряд ли навредит.

Лардис нацедил в кружку вина.

— И все-таки что вас гложет? — спросил он и торопливо поднял руку. — Не хотите говорить, так и не надо. Иногда помогает, если выговоришься, но это ведь личное дело каждого.

— А я не прочь и рассказать.

И Ршава объяснил — примерно так же, как недавно в Соборе. Когда он смолк, трактирщик негромко присвистнул:

— Да-а, вы на мелочи не размениваетесь, верно? — Он помолчал, размышляя. При его профессии он видел немало мирского зла прямо под носом, у себя в таверне. — Когда начнешь об этом задумываться, то вроде получается гладко.

— Вот и мне так кажется, — отозвался Ршава. — Но у вселенского патриарха, сам понимаешь, другое мнение.

— Что ж, будь он проклят, вселенский патриарх! — весело заявил Лардис.

— Да, будь он проклят, — согласился Ршава. И внезапно залпом допил вино. Что он натворил? А натворил ли? Он не собирался проклинать патриарха, но важно ли здесь намерение? Так или иначе, вскоре он все узнает.

— Выкопать его кости! — добавил Лардис, наливая себе вина.

Это был традиционный призыв видессиан к бунту и мятежу. Чаще всего он был нацелен на автократора, но его мог услышать и любой из тех, кто придется не по нраву городской толпе.

— Выкопать его кости, — повторил Ршава. А не придется ли вскоре закапывать кости Камениата? И если придется, не свяжут ли его смерть с Ршавой? И не соберется ли на этой улице толпа, выкрикивающая: «Выкопать кости Ршавы!»? Впрочем, скоро он узнает и это. — Налей мне еще, — попросил Ршава, но теперь положил на стойку монету.

— Держите. — Налив прелату вина, Лардис допил свою кружку и вновь ее наполнил. — Хочу вас спросить, святой отец… Если все обстоит так, как вы говорите, означает ли это, что после смерти мы все отправимся в лед?

— Это я пока не решил, — неохотно ответил Ршава; вопрос оказался острее, чем он ожидал. — Впрочем, похоже на то.

— Ну и ладно. — Трактирщик пожал плечами. — Там наверняка соберется компания получше, чем на небесах, верно?

Кажется, слово «вечность» его совсем не волновало. Не исключено, что это понятие было для трактирщика слишком необъятным. С другой стороны, может быть, он надеялся отыскать лазейку на небеса к Фосу, даже если все остальные отправятся в лед? Но Ршава сомневался, что у Фоса или Скотоса имелись подобные лазейки: каждый из них был по-своему безупречен.

— Если, говоря по-простому, добро есть зло, а зло есть добро, то в нашем поведении многое изменится, — заметил Лардис. — Ты видишь красивую девушку, ты ее желаешь и просто идешь и прыгаешь на нее. Почему бы и нет? Какая теперь разница?

У трактирщика явно был дар проникать в суть проблем. Ршаве захотелось, чтобы Лардис выбрал другой пример. То, что произошло с Ингегерд, все еще давило на совесть прелата — хотя, если задуматься, не должно было давить. И Ршава это знал. Его собственные умозаключения уже прошли тот путь, которым сейчас двигались мысли Лардиса. Но Ршаве такой вывод оказался неуютен, каким бы логичным он ни был. Он вырос, думая не так. Но когда он проведет реформу церковной доктрины, другие станут так думать. Они будут думать так, как им будет положено думать согласно новым заповедям. И будут испытывать те чувства, которые им предпишут испытывать.

Но как выразить это словами? Ршава сказал лучшее, что пришло ему в голову:

— Думаю, все как-нибудь само собой утрясется. Просто на это понадобится какое-то время.

— Ну и ладно, — повторил Лардис. — На что не нужно время? — Он указал на кружку Ршавы. — Допивайте, святой отец, я налью еще. Следующая выпивка за мной. Вы мне подбросили нечто новенькое для размышлений, а такое не каждый день случается.

— Большое спасибо, — рассудительно ответил Ршава. — Ты умный человек. Ты мог бы поступить правильно, став священником и получив возможность извлечь пользу из своего ума.

— Нет уж, спасибо. — Лардис покачал головой. — Даже чтобы управлять гостиницей, нужно здорово напрягать мозги, вы уж поверьте. И еще… вы уж не обижайтесь, но вряд ли из меня вышел бы хороший священник. Уж больно я люблю давать работенку своему члену.

Познакомившись с плотскими радостями, Ршава понял, что на такие слова трудно возразить. И как только он всю жизнь без этого обходился? Единственный разумный ответ заключался в том, что прелат не знал, от чего отказывался. Он предположил, что именно поэтому священники дают обеты молодыми. Если бы они сперва получили кое-какой опыт, то не захотели бы отказаться от женщин — а некоторые и от мальчиков…

— Эти правила тоже, скорее всего, изменятся, — сказал он.

— Готов поспорить, что изменятся! — Трактирщик рассмеялся — хрипловато, похотливо и грубо. Он взглянул на Ршаву со странным, почти болезненным любопытством. — А вы действительно думаете, что сможете заставить храмы перевернуть все вверх ногами, святой отец? Или просто говорите, лишь бы послушать себя?

— Когда я говорю, что могу что-то сделать, то я могу это сделать, — заявил Ршава, может быть, чуть громче, чем следовало бы. — Истина есть истина. Если я вижу ее яснее, чем остальные, то могу заставить и других увидеть ее. И я обязан заставить их ее увидеть.

— Ну, тогда уж лучше ты, приятель, чем я. — Лардис, даже не заметив, перешел на «ты». — Да, лучше ты, чем я. — Трактирщик негромко и скорбно присвистнул. — Когда замахиваешься на нечто такое большое, ты неизбежно проиграешь, и не важно, прав ты или не прав. Понимаешь, о чем я? Не важно, мышь ударится о дерево или дерево упадет на мышь… В любом случае она проиграет.

— Я не мышь, — заявил Ршава и подергал свою густую бороду. — Сам видишь, у меня другие усы.

Трактирщик рассмеялся громче, чем шутка того заслуживала; он уже немало выпил. В очередной заход пили за счет Ршавы. Кончилось тем, что они пили почти весь день, одновременно пытаясь решить загадки вселенной.

Люди на улице стали что-то кричать друг другу.

— Интересно, что там происходит? — пробормотал изрядно подвыпивший Ршава.

— Да пошли они все в лед. — Лардис хихикнул. — И вообще, пошли в лед все те, кто не заходит и не покупает вина. Короче, всех в лед. — И он снова хихикнул.

Но тут с улицы кто-то зашел, и они дружно вопросили:

— Что там за переполох?

— Так вы что, еще не знаете? — изумился горожанин и закатил глаза, когда они покачали головами. Глаза-то он закатил, но все же сообщил: — Патриарх умер!

Ршава проснулся с таким похмельем, какого не помнил уже… Он так и не смог вспомнить, когда просыпался с такой тяжелой головой, и просыпался ли вообще. Да, он проклял патриарха, но ведь не всерьез… Однако же Камениат скончался.

Застонав, Ршава кое-как встал с постели. Голова заболела сильнее, и еще сильнее — когда он наклонился, чтобы достать из-под кровати ночной горшок. Он постарался слить туда все вино, выпитое вчера днем и вечером, но оно до сих пор туманило ему голову.

— Поберегись! — крикнул он, а скорее прохрипел и выплеснул содержимое горшка на улицу. Донесшийся снизу негодующий вопль подсказал, что прохожие отбежать не успели. То была вездесущая опасность городской жизни. Такое случалось и в Скопенцане.

Спускаясь в таверну, Ршава все еще не очень твердо держался на ногах. Оказавшись внизу, он заморгал и прищурился. В помещении было не светлее, чем накануне, — даже темнее, потому что утро выдалось пасмурным; но Ршаве казалось, что тут очень светло. Лардис сидел за стойкой и тоже не отличался бодростью.

— Вина, — прохрипел Ршава. — Чашку вина и немного свежей капусты, если есть. Может быть, это немного уймет грохот у меня в голове.

— Капуста у меня есть. — Трактирщик не сомневался, что Ршава захочет получить и шерсть собаки, которая его покусала. Перед ним уже стояла кружка. Наливая вино в другую, Лардис предложил: — А еще у меня есть суп из потрошков. Мне от него полегчало… немного.

— Тогда суп из потрошков и капусту… может быть, — согласился Ршава. — Но сперва вина. О да, вина!..

Он автоматически совершил подобающий ритуал. Несколько человек уже завтракали. Одно дело — похмельный священник: над ним посмеются, и только. И совсем другое дело — похмельный священник, не отвергающий Скотоса… Ршаве не хотелось никого убивать в такую рань.

Когда он подносил чашку к губам, руки у него дрожали. А когда вино попало в желудок, прелат усомнился, что оно там останется. Несколько раз судорожно сглотнув, он приказал желудку вести себя прилично. К его великому облегчению, тот повиновался. Сжевав капустный лист, Ршава зачерпнул ложкой наваристый суп с пряностями. Головная боль стала постепенно стихать.

— Уже лучше, — сообщил он, увидев дно суповой тарелки. — Еще не хорошо, но уже лучше.

— Уж я-то понимаю, — почти столь же скорбно произнес Лардис и неискренне рассмеялся: — В жизни больше никогда и никого не прокляну.

Ршава уставился на него, едва не выпучив глаза. Неужели Лардис действительно думает, будто его проклятие убило Камениата? Ршава тоже засмеялся, а начав, никак не мог остановиться. К тому времени, когда ему удалось подавить этот спазм — едва ли не припадок, — все уже глядели на него.

— Вы пришли в себя, святой отец? — с сомнением осведомился Лардис.

— Пожалуй… да, — ответил Ршава, все еще задыхаясь. Из глаз у него выкатились две слезинки. — И надо же было такому случиться… Извините. Если бы я не рассмеялся, то расплакался бы.

— Пресвятой Камениат заслуживает наших слез, — сказал какой-то старик, очертив на груди солнечный круг. — Кто теперь возглавит храмы в нынешние тяжелые времена?

Вопрос был столь же хорош, как и любой из тех, которые задавал трактирщик. Если бы Ршава не поссорился с родственником, то его имя возглавило бы список из трех кандидатов, который Малеин представил бы малому синоду, собравшемуся для выбора преемника Камениата. И они бы точно знали, кого из трех кандидатов автократор ожидает увидеть выбранным.

«Какой я был дурак», — подумал Ршава. Если бы он сам стал вселенским патриархом, то смог бы изложить свои взгляды на веру с позиции силы. А в нынешней ситуации ему придется швырять их снизу в лица церковных иерархов.

Он покачал головой. Старый Небул много лет назад послал его в Скопенцану в том числе и для того, чтобы Ршава научился ладить с людьми. Но у него это получилось не так хорошо, как хотелось бы мудрому патриарху.

Но теперь уже ничего не изменишь. Он такой, какой есть, и верит в то, во что верит. И еще он верит, что одержит победу, кто бы ему ни противостоял. Как ни странно, сейчас прелат был убежден в этом сильнее, чем когда-либо, несмотря на все события, происшедшие не так, как ему хотелось бы.

— Что вы знаете о прелатах и церковниках, святой отец? — спросил его старик. — Как по-вашему, кто станет преемником пресвятого отца?

— Интересный вопрос, — ответил Ршава. — Но меня некоторое время не было в городе. Я не знаю всех важных людей в храмах так хорошо, как следовало бы.

— А я знаю, кто стал бы преемником, если бы на нас не напали варвары, — сказал Лардис. — Разве у автократора нет брата или племянника, который был священником в одном из дальних городов? В Агдере, кажется… Да только провалиться мне в лед, если я помню, как его звали.

— В Скопенцане. Это было в Скопенцане, — поправил Ршава.

Агдер, небольшой порт на Северном море, находился еще дальше от города Видесс. Не было смысла иметь крупный порт там, где даже океан почти каждую зиму замерзает.

— В Скопенцане, говорите, святой отец? Я так не думаю, но спорить не буду, — сказал трактирщик. — В любом случае этого племянника автократор взял бы под крылышко. Но теперь он, наверное, мертв. На севере творилось такое, что вряд ли бы он выжил.

— Да, наверное, — согласился Ршава.

Но может быть, и нет. Может быть, Малеин все же решит, что кровь не только гуще воды, но и гуще плохой доктрины? «Надо будет попробовать встретиться и выяснить это, — подумал Ршава. — Может быть, я сумею убедить брата, что я мягче, чем он думает. Может быть, я сумею убедить его и в том, что я мягче, чем на самом деле».

В худшем случае Малеин откажет. Но если Ршава услышит «нет» — разве станет ему хуже, чем уже есть?