Алексей Бабий АЗ ВОЗДАМ

— Ты понимаешь, — говорит она, — я шла по улице, и мне было очень плохо. А тут как раз твой автобус. И я подумать не успела, а уже в нем. Я уже тут замерзла вся.

На жалость бьет, подумал он. Плохо ей стало. Она шла по улице, и стало ей плохо. Сколько он-то улиц исходил, сколько он их исходил!

Они стоят у подъезда. Есть хочется, и он перебирает в кармане ключи, но не трогается с места. Дома согреешься, раскиснешь, и все начнется сначала. Хватит! Морозец знатный, под тридцать, и любовь их уже давно на том же градусе. Померла так померла. Нечего тут.

— Ну ладно, — всхлипывает она. — Ну дура я. Дура. Но я же не со зла. Я же думала — он настоящий!

— Где уж нам уж выйти замуж! — свирепеет он (на больную мозоль наступила). — Мы уж с суконными рылами и не суемся!

— Но там все не так, — говорила она. — Говорит не так. Гладит не так.

— Однако! — замечает он. — Уж не в прачечную ли ты меня сватаешь?

Хотя, если по-честному, ведь не издевалась она тогда. Она плакала. Она мучилась. Но слово было сказано: «Я ухожу от тебя». И он привык считать, что она сказала это с торжеством.

— Мне было трудно без тебя, — говорит она и утыкается лицом в его воротник.

Он касается рукой ее плеча. Надо решаться, а он не знает сам, зачем положил руку: не то, чтобы обнять, не то, чтобы оттолкнуть. Пауза затянулась, и время висит над ними, клацая секундами, и отталкивать уже поздно.

Она облегченно плачет, она режет колючую проволоку и ползет через ничейную полосу, и думает, что к своим. И он целует мокрые глаза, но все это совсем не так. Тогда, летом, слезы были теплые, и вся она была теплая, и ссоры их только сближали.

Так, думает он, возясь с замком. Значит, так… И потом, когда в молчаливой ласке они вспоминают пальцами друг друга, и потом, когда освобождающая судорога, как печать на справке, удостоверяет: МЫ СНОВА ОДНО, в его мозгу крутится только: «так… значит, так…», и смутная идея обретает, наконец, форму.

Ну что ж, пора. Все было сделано чисто. Пора. Сейчас или никогда. Сейчас, когда она поверила, когда лежит, благодарно прижавшись. Потом не сработает. Или сработает, но не так.

— У меня есть для тебя две новости: одна плохая, другая хорошая… — начинает он вполне развязно и сладко ощущает, как она напряглась и отодвинулась.

— Новость первая: я от тебя ухожу. — говорит он, но почему-то не развязно, а жалобно, и сконфуженно умолкает. Она быстро и молча одевается, и тут бы стегануть её вдогонку, а он вместо того бормочет:

— Подожди. Постой, — и пытается встать, но брюки заброшены черт знает куда, а без них почему-то стыдно.

Дверь хлопает, и почти в ту же минуту взвывает за стенкой телевизор: «Я вас любил, любовь еще, быть может!»

— Заткнись! — кричит он. — Заткнись, сволочь! — и пытается что-то разглядеть за окном, но окна замерзли доверху. Мороз все-таки.

₁₉₈₇