"В Курляндском котле" - читать интересную книгу автора (Автомонов Павел)

«ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ О КУРЛЯНДИИ?»


Машина мчалась на восток.

Мы — четверо — стоим в кузове, прижавшись к кабине. Встречный ветер сердито треплет наши отросшие волосы. Глядя друг на друга, мы улыбаемся. На лицах у нас радость: мы едем по освобожденной земле, стоим во весь рост, говорим полным голосом.

Машина переваливает через высотку. Знакомые места. Отсюда, вот от этих берез, в ясный майский день смотрел я на разбросанные среди зелени полей хутора, на лес, что темнеет вдали, сливаясь с дымкой горизонта. Но тогда и поля, и лес, и вся открывающаяся сейчас перед глазами, такая чудесная, сверкающая бесконечным разнообразием равнина — мне казалась иной — тусклой и встревоженной. Теперь убранные поля уже посерели, березы на пригорке золотятся умирающей листвой, дом — рядом с шоссе — полуразрушен снарядом, но я гляжу и не чувствую осеннего умирания. Перед глазами все выглядит так ярко и радостно, точно снова вернулся май. Не беда, что у дома рядом с шоссе вырвана стена, а крыша пробита осколками. Не беда! Должно быть, также думает и тот усатый латыш, который чинит разбитую крышу. Смотрю вокруг, и мне становится немного грустно, — жаль, что теперь, когда вновь возрождается здесь жизнь, приходится покидать этот край.

Навстречу нам по шоссе двигаются обозы, колонны грузовиков, артиллерия, группа связистов тянет провод. Все это направляется туда, на запад, к Риге, за освобождение которой идет бой.

Мы поднимаем руки, приветствуя заполнивших встречную машину советских бойцов.

— Узнаешь место? — показывая на опушку леса около шоссе, тронул меня за плечо командир нашей группы Николай Зубровин. — Знакомая работа.

Зубровину всего лишь двадцать четыре года, но лицо его прячется в густой светлой бородке; отросшие вьющиеся волосы закрывают шею.

На опушке валялись остовы сожженных немецких машин и около них, полузарывшись в землю, три ржавых танка. Вспомнилось, как тогда, весной, у этой опушки остановилась на отдых танковая колонна гитлеровцев и я передавал командованию фронта радиограмму о числе машин и координаты их нахождения.

— Дали тогда им жару «илы», — передернув широкими плечами, сказал Агеев, стоявший рядом с Зубровиным.

— Интересно, догадались ли немцы, что их подстерегли разведчики? — спросил четвертый наш спутник — Ефим Колтунов, красивый, стройный малый. — Как твое настроение, Алеша? Полетишь еще раз в тыл к гитлеровцам? — после недолгого молчания спросил он, обращаясь к Агееву.

— Нет, — усмехнулся тот. — Пожалуй, не полечу. Два раза перелетал, раз пешком фронт переходил… теперь я на передовую, а то, боюсь, жена с ума сойдет, если опять полгода не буду ей писать.

— А все-таки, если хорошенько подумать? — не отставал Колтунов.

— Не полечу, — повторил свое решение Агеев. — Если вот отпуск получу, как приедем в штаб, тогда подумаю, — добавил он и подмигнул, хитро прищурив глаза.

— Так я скажу — полетишь, Алеша, честное слово! Пройдет вот денька три и потянет… Я, если предложат мне, полечу, только в бане помоюсь… А ты разве отстанешь? Люблю я, ребята, свое дело разведчика, — продолжал Колтунов, но в это время машину подкинуло на какой-то выбоине, и он, ухватившись за мое плечо, замолчал.


…До Изборска ехали без остановок. Но при въезде в Изборск путь нашей машине перегородил шлагбаум. Лейтенант — дежурный контрольно-пропускного пункта — приказывает нам слезть и предъявить документы. Зубровин пытается объяснить, кто мы.

— Меня это не интересует, — говорит лейтенант. — Предъявите документы!

— Гитлеровцы не могли снабдить нас документами, товарищ лейтенант, — объясняет Зубровин дежурному. Но дежурный подозрительно косится на наши автоматы и решительно настаивает на своем.

Поведение лейтенанта нам понятно. Любой из нас, будучи на его месте, сделал бы то же самое. Документов у нас нет. Обросшие бородами, без фуражек, в гражданских пиджаках, с оружием и радиостанцией, мы кажемся подозрительными.

Нас препровождают к коменданту.

Пожилой майор, прищурив строгие глаза, осмотрел нас с головы до пят.

— Что за братия? — спросил он. Зубровин ответил, что мы партизаны, точнее, разведчики Ленинградского фронта, почти полгода находились в тылу врага, теперь, после прихода нашей армии, едем в распоряжение своего командования.

— Понятно! — согласился майор. — Я сам командовал партизанским отрядом под Лядами.

— А мы на первом задании были под Новосельем, — сказал Зубровин. — Почти соседи.

Майор оживился. Разговор зашел о командирах псковских партизан, о боях, в которых принимали участие. Недоверие, с каким нас встретили, растаяло.

— На Ленинград путь держите? — спросил майор. — Наверно, сами ленинградцы?

— Нет, товарищ майор, — ответил Зубровин. — Среди нас нет ни одного ленинградца. Я — командир группы — родом с Урала, радист наш, — Зубровин показал на меня, — с Украины, этот… Агеев — с Волги, Колтунов из Эстонии, из города Мустве, почти здешний, но мы, товарищ майор, душой ленинградцы!

— В Ленинграде мы блокаду пережили, — сказал я.

Майор, убедившись в том, что мы на самом деле разведчики, не стал больше расспрашивать. Он отдал распоряжение дежурному:

— Накормите товарищей, а потом устройте их на самую дальнюю машину, какая пойдет на восток.

— Есть, товарищ майор!

Комендант пожал нам руки, и мы вышли.

В ожидании попутной машины я невольно представлял себе приезд наш в Ленинград. Как выглядит он теперь, когда нет блокады? Из Ленинграда мы два раза за эту войну вылетали в тыл врага.

— Ты, Николай, как приедем, не забудь бороду обрезать, — посмеивался Колтунов над Зубровиным. — А то, не ровен час, примчишься бородатый в госпиталь к Валюшке. Помнишь, как тогда, зимой, перемахнул ты через забор? Напугаешь ее.

— Попробую и теперь через забор, так быстрее, — смеялся Зубровин. Он лежал на траве, заложив руки за голову. — А что до моей бороды, — продолжал он, — то чем же она плоха? Бороду носили многие великие люди.

— Так то «великие», а мы разведчики, — вмешался Агеев. — А бороду твою надо в первой попавшейся парикмахерской ликвидировать!

У здания комендатуры остановилась легковая машина. Из нее вышел незнакомый подполковник и быстро взбежал на крыльцо. Через некоторое время он показался вместе с комендантом.

— Вот они, товарищ подполковник, — показал на нас комендант. — Еще не уехали.

Мы удивленно переглянулись.

— Кто из вас лейтенант Зубровин? — подходя к нам, спросил подполковник.

— Я, — вскочил Николай.

— Здравствуйте! Я разыскиваю вас…

— Слушаю, товарищ подполковник.

— Ваша группа находится в моем подчинении.

— Мы в распоряжении Ленинградского фронта.

— Знаю. Участок, где вы находились, отошел к Прибалтийскому.

— Как к Прибалтийскому? Мы душой ленинградцы! — не скрывая досады, воскликнул Агеев.

— И хорошо, что ленинградцы, но пока вам придется изменить направление, — сказал подполковник и усмехнулся. — Предстоит одно задание. Через час придет машина.

Точно через час, как и обещал подполковник, подошла машина, и мы вместо Ленинграда оказались недалеко от городка Печоры в деревне; там для нас была приготовлена комната.

События на фронте радовали сердце.

Войска Ленинградского фронта, что еще летом совместно с Карельским фронтом, при взаимодействии Балтийского и Северного флотов, поставили на колени Финляндию, теперь от Тарту и Нарвы рвались на Запад. За неделю боев была почти полностью освобождена Советская Эстония, орудия Советской Армии гремели уже на подступах к Риге; войска генерала Баграмяна, на участке между Лиепаей и Мемелем, вышли к морю, отрезав гитлеровцам пути отхода из Курляндии в Восточную Пруссию. На Курляндском полуострове оказалась в «котле» крупная вражеская группировка. Гитлеровское командование упорно не хотело эвакуировать свои войска с полуострова. Оно рассчитывало приковать здесь часть советских войск и отвлечь их от участия в основных операциях.

На пятый день нашего отдыха вместе с подполковником, направившим нас в эту деревню, приехал начальник разведки. Поздравив нас с награждением боевыми орденами за образцовое выполнение задания и спросив, как мы проводим время, как себя чувствуем, он сказал:

— Я говорил с командующим о вашем отпуске; конечно, вы имеете на это право, но пока отпуск придется отложить. Боевая обстановка в Прибалтике сложилась так, что необходимо быстрее ликвидировать вражескую группировку. Для успеха операции решено выбросить в тыл врага небольшую разведывательную группу.

Мы молчали.

— Куда лететь, товарищ полковник? — спросил, наконец, Зубровин. — Пожалуй, мы не успеем выброситься, как Советская Армия нас «освободит».

— Дело будет жаркое, товарищи, и трудностей встретите немало, — сказал полковник. Он достал из планшетки карту и раскинул ее. — Лететь придется сюда, в Курляндию, — добавил он.

Что я знал о Курляндии? Очень мало. В школе о ней говорили, когда шла речь о незамерзающих портах Лиепая и Вентспилс. Теперь, рассматривая карту, я ничего не мог сказать об этой земле.

— Курляндия, или Курземе, как она называется по-латышски, представляет сейчас очень важный плацдарм, — говорил между тем полковник, знакомя нас с заданием. — Там много дорог, почти на каждом километре жилые строения — хутора. Как видите, полуостров острым клином входит в море. Сейчас этот клин отрезан советскими войсками. По далеко не точным данным, в Курляндии находится до тридцати гитлеровских дивизий, а также враждебная Советской власти часть латышской и эстонской буржуазии, сотрудничавшей с гитлеровцами во время оккупации ими Прибалтийских советских республик и бежавшей теперь от гнева своего народа.

Слушая полковника, я мысленно представил себе этот «котел». С суши он плотно закрыт нашими войсками, с моря — открыт. Враг имеет в своем распоряжении порты, через которые он может сообщаться с портами Восточной Пруссии и всей Германией.

— Нам надо знать, что делается в этом «котле» у гитлеровцев, а для этого необходимо забросить туда наших людей, имеющих опыт разведывательной работы в тылу противника. Командование фронта считает, что ваша группа может выполнить это ответственное задание, — добавил полковник, закончив свои объяснения.

Наступила тишина. Предложение полковника было так неожиданно и так не вязалось с нашими недавними планами об отпуске, о свидании с близкими, что в первые мгновения каждый из нас не знал, что сказать.

Зубровин стоял у окна и мельком то и дело поглядывал на Колтунова, будто ждал, что тот должен заговорить первым.

— Я лечу, — нарушив молчание, громко сказал Агеев. Он бросил на пол окурок папиросы, и придавил его ногой.

— Дельно сказал, Алеша! Надо, так надо, — повернулся на каблуках Колтунов и добавил: — Летим!

— Что же, дорога знакомая, — сказал Зубровин. — А ты, Виктор? — он вопросительно посмотрел на меня.

Вот уже в четвертый раз за время войны я попадаю в такое положение, когда решительный шаг зависит от меня самого. Я вспомнил слова отца, сказанные в предсмертный час нам, его сынам, трем хлопчикам: «Не думайте, сыны мои, что вы слабее, неразумнее, чем все люди. Не думайте, что вы и лучше других. Знайте всегда себе цену и молчите о ней. Идите за лучшими, и тогда каждый скажет, что вы — люди…»

— Какая же вы разведывательная группа без радиста? — говорю как можно спокойнее, но чувствую, что голос у меня немного дрожит. Заканчиваю решительно: — Лечу!

— Я был уверен в том, что вы согласитесь, — улыбаясь, сказал полковник. — Остается от всей души пожелать вам успеха. Завтра к вам прибудут двое товарищей латышей, — они полетят с вами. Желаю возвратиться на Большую землю живыми и здоровыми. Вылет ваш в тыл врага назначен на десятое октября, к этому числу будьте готовы.


На следующий день к нам прибыли новички.

Константин Озолс назначен к нам в качестве заместителя командира группы. С первой же встречи мы полюбили этого толстяка-латыша. Был он так неуклюж и так грузен, что в хате, где мы жили, дрожал пол от его тяжелых шагов. Озолс любил петь. Пел он и латышские и русские песни, размахивая, точно дирижируя, при этом своими огромными руками. Особенно он любил песню «Сидели мы на крыше». Она имела близкое отношение к его профессии. Озолс — кровельщик, его руками сделаны сотни крыш в разных концах Латвии.

В начале войны Озолс пешком добрался из Риги в Москву, оттуда уехал в Ташкент; там он устроился на работу по своей специальности и получил броню. Но он не мог жить вдали от непосредственной борьбы с врагами, захватившими его родину. В 1943 году Костя оказался в Латвии. Он стал партизаном.

Вторым товарищем, прибывшим к нам вместе с Озолсом, была девушка. Знакомясь с нами, она назвала свое имя — Аустра.

Не знаю почему, но Аустра сказала, что она моя землячка. Внешне она действительно походила на украинку — смуглая, кареглазая. Я попросил Аустру спеть украинскую песню. Она высоким, грудным голосом запела мотив «Реве та стогне Днипр широкий», но слова песни произносить избегала. Тогда я спросил, с чем едят вареники. Аустра засмеялась и покраснела, опустив глаза, как на экзамене.

Аустра явилась к нам не только как боец-разведчик, но и как медсестра. С нею был запас различных медикаментов и даже хирургические инструменты.

Озолс очень хорошо отзывался о ней, но девушка терпеть не могла похвал, даже обижалась на них.

— Как вам, Костя, не совестно смеяться надо мной, — говорила она, услышав похвалу себе.

— Да я вовсе не смеюсь, — досадуя на то, что она не понимает искренности его слов, сердился Озолс. — Ты одна с автоматом полицейскую засаду разогнала.

— Так они же сами после первого «диска» разбежались.

Оказалось, что Аустра метко стреляет, знает ручной пулемет. Костя Озолс и Аустра быстро освоились с положением, и в тот же день, когда они прибыли, мы уже смотрели на них, как на своих.

Десятое октября — мы собираемся в путь… Проверены новые автоматы типа ППШ, получили снаряжение, дожидаемся самолета и — прощай, родная земля!

— Кажется, все, — закончив приготовления, сказал Зубровин, помогая мне застегнуть чехол переданной нам новой радиостанции. — Осталось только родным написать, предупредить, что, мол, если писем не будет, то так это и: надо.

В тот же день Зубровин и Агеев дали мне свои рекомендации для вступления кандидатом в члены Коммунистической партии.

«На третье задание хочу идти коммунистом», — написал я в своем заявлении.

— А когда ты, Ефим, напишешь свое заявление? — спросил Зубровин Колтунова.

О Колтунове не раз говорили мы в нашей группе, когда находились в тылу врага и вовремя отдыха на нашей стороне фронта. Ефим считает, что он мало сделал для разгрома фашистов. Вырос он в Эстонии. До установления Советской власти, при буржуазном правительстве, детям рабочих и крестьян невозможно было учиться. Ефим смог окончить только два класса начальной школы. Он стеснялся своей малограмотности. В боевой обстановке он был находчив, смел, решителен. Мы знали его как отважного разведчика и надежного товарища и всячески старались помочь ему повысить свои знания.

Сейчас на вопрос Зубровина Колтунов прищурил свои веселые синие глаза и улыбнулся:

— Еще разочек слетаем в тыл к фашистам, может, документы дельные добудем или генерала гитлеровского накроем, тогда приду и скажу: «Принимайте, товарищи, учите меня!..»

— Скромничаешь ты, Ефим. Это неплохо. Скромность украшает человека, — сказал Зубровин. — Теперь, братцы, наша задача — боевое задание выполнить на совесть. Все готовы, товарищи? Ничего не забыли? — спросил он.

— Готовы, одно только осталось, — усмехнулся Агеев.

— Что?

— Не спросили у новичков, знают ли они Ленинград? Говорят, кто не знает Ленинграда, тот ничего не знает.

Все рассмеялись.

— Конечно, знаем, — заявила Аустра. — А ну-ну!

— Ленинград… это порт. Красивый город, как наша Рига.

— Не все, — взглянув на девушку, подал голос Колтунов. — Я вроде, как вы, отвечал, когда пришел в группу.

— Что еще надо знать о Ленинграде? — спросила Аустра.

— Много. Ленинград — колыбель революции, город Ленина. Там в 1917 году Коммунистическая партия вела рабочих и солдат на бой с буржуазией. Ленинград — город мужества и доблести народной, город, где не ступала нога врагов, город-герой, — без передышки выпалил Колтунов и, торжествующе посмотрев на Аустру, договорил:

— Воину обязательно надо знать это, чтобы в тяжелые минуты не смотреть в кусты.