Салли Карлин Это не ваша дочь

ПРОЛОГ

Мы поменяли младенцев. Вы похоронили чужого ребенка. А Ваша девочка жива.

Машины с шумом проносились мимо остолбеневшей Марсии Тернер. С ближнего дерева доносился стрекот какого-то насекомого. Вдали заливалась собака. В городе Талса штата Оклахома жизнь шла своим чередом, невзирая на июльскую жару, и только Марсия стояла словно громом пораженная, снова и снова перечитывая последние две арочки письма и стараясь вникнуть в их смысл.

К почтовым ящикам, возле которых замерла Марсия, направился сосед, и она поняла: ей пора очнуться и войти в дом, пока никто не обратил на нее внимания и не заметил ее смятенного состояния.

Механическим движением отомкнув железную дверь подъезда, она вошла в прохладный, благодаря кондиционеру, вестибюль и поднялась на пятый этаж, чтобы в тиши своей квартиры, вдали от посторонних глаз переварить полученную новость.

Войдя внутрь, она тщательно закрыла за собой дверь и даже накинула цепочку, словно это могло оградить ее от страха и горечи, с которыми ей кое-как удавалось справляться в течение стольких лет. Ковер на полу в гостиной поглотил звук ее шагов, и на какой-то миг Марсия даже вдруг засомневалась, а не во сне ли все это с ней происходит.

Она буквально рухнула на вращающийся стул перед полированным столиком орехового дерева и в который раз прочла зловещую надпись на конверте, заставившую ее вскрыть письмо, не отходя от почтового ящика: «Отправить Марсии Тернер после моей смерти».

По обратному адресу и имени отправителя Марсия сразу догадалась, что доктор Франклин может писать ей только по совершенно определенному поводу.

Дрожа всем телом, Марсия заставила себя перечитать две страницы машинописного текста, желая убедиться, что изложенная на них история не является плодом ее больного воображения. «Дорогая Марсия!

Меня уже нет в живых, иначе Вы не получили бы этого письма.

Я не могу встретиться с Всевышним, пока эта тайна камнем лежит на моей душе, а поведать ее Вам лично у меня не хватило духа.

Надеюсь, Вы не сомневаетесь в том, что я, а тем более Ваша мать неизменно желали Вам только самого лучшего.

Она, бедняжка, прожила трудную жизнь: отец Ваш скончался, когда Вы были совсем маленькой, и ей пришлось растить Вас одной. Ваша беременность на первом курсе колледжа явилась для нее тяжким ударом: она боялась, как бы ребенок не помешал Вам получить образование, а следовательно, прожить более легкую жизнь, чем у нее. Вы были очень послушной дочерью, и Ваша мать поначалу решила, что без особого труда уговорит Вас отдать новорожденного в чужую семью, но я знал, что эта затея – безнадежная. Когда Вы услышали от меня, что у Вас будет ребенок, лицо Ваше осветилось такой неподдельной радостью, что я понял: на сей раз Вы впервые в жизни ослушаетесь мать.

Вас, наверное, раздражает, что я никак не изложу суть дела, но ведь мне это очень не просто: умом я понимаю, что поступил правильно, но в сердце моем такой уверенности нет.

Итак, едва вы разрешились от бремени, как мне пришлось немедленно делать кесарево сечение другой роженице. Вы не знали Лизу Креймер? Возможно, и нет. Она была на несколько лет старше Вас, и семья ее жила в пригороде Талсы. Это была в высшей степени симпатичная девушка. Лиза вышла замуж за своего однокурсника Сэма Вудворда и переехала с ним в другой город, где он получил место футбольного тренера в старших классах школы. Но рожать она приехала к матери. Родила она девочку с больным сердцем, прожившую всего несколько часов. Но Лиза об этом не узнала: она еще не вышла из наркоза после операции.

Вы же произвели на свет здоровую, живую девочку. Ваша мать, естественно, находилась в это время в холле больницы, и, пока Вы отдыхали, а Лиза лежала в реанимации, мы с ней отправились в кафетерий – выпить по чашечке кофе. Я был очень расстроен тем, что Лизин ребенок погибает, а я ничем не могу ему помочь. И сильно беспокоился о том, как воспримет мое сообщение Лиза. Она мечтала иметь ребенка и была бы прекрасной матерью, да и Сэм производил самое приятное впечатление.

И тут Ваша мать сказала, что вот, мол, как жаль: Лизин ребенок, которого ждало такое счастливое детство, умер, а Ваш, тоже, конечно, очень желанный, тем не менее испортит Вам жизнь, да и ему придется нелегко с матерью-одиночкой. Так она рассуждала, сидя в больничном кафетерии и глядя на меня пытливым взором, и я прекрасно понимал, что она имеет в виду.

Я хочу, Марсия, чтобы Вы знали: это решение не было легким ни для меня, ни для нее. Нами руководило одно желание – сделать как можно лучше для Вас и для Вашего ребенка. Я подделал все документы, и только Ваша мать, моя медсестра и я знаем истину. Лизе и Сэму мы не сказали, что их ребенок умер.

Да простит мне Бог мое прегрешение, а просить об этом Вас бесполезно: все равно не простите. Мы поменяли младенцев.

Вы похоронили чужого ребенка. А Ваша девочка жива».

Марсия уронила письмо на полированную поверхность стола. Ее одолевала жажда, отчаянно хотелось выпить чего-нибудь холодного – чаю со льдом, вина, лимонада, воды… но она не могла заставить себя пошевелиться. Невероятно! Неужели ее дочка жива?

В первый год она чуть ли не каждую ночь видела ее во сне, но со временем ей удалось преодолеть душевную муку.

И вот теперь, по прошествии почти тринадцати лет, приходит это письмо, воскресившее пережитые страдания и надежды. Девочка жива! Как хочется скорее встретиться с ней и прижать ее к своей груди!

Нет, нет, это невозможно!

Доктор Франклин старый человек, быть может, он просто выжил из ума. Надо порвать на клочки это безумное послание и продолжать ту жизнь, которую она с таким трудом выстроила для себя. Но налаженная жизнь уже покачнулась.

Даже этот слабый проблеск надежды возродил прежнюю боль и прежнюю любовь.

Если есть хоть ничтожный шанс на то, что ее ребенок жив, она не успокоится, пока все не выяснит.