"Путы любви" - читать интересную книгу автора (Таннер Сюзан)

ГЛАВА 6

В канун Дня Всех Святых ночь была очень холодной, стаи облаков, проплывая мимо убывающей луны, предвещали дождь. Между облаков мерцали звезды. Они любовались длинными языками пламени костров, горевших внизу. Вокруг них танцевали юноши и девушки. Они любили друг друга, пренебрегая Самхайном, повелителем мертвых. Это была его ночь, – время, когда он бродил по земле, собирая души мертвых, переселившихся в тела животных. «Это всего лишь языческое поверье», – уверяли себя веселящиеся, раскладывая свои костры все выше, чтобы уберечь себя от ведьм, помогавших Самхайну в его поисках. В Атдаире тоже праздновали, встречая угощением, вином и весельем гостей, приехавших ночью. Слуги Кермичилов искоса смотрели на сгущавшуюся темноту и продвигались ближе к освещенному залу. Старый слуга по-дружески сделал замечание, когда дочь семейства высказала свое желание присоединиться к тем, кто собрался вокруг костров на холме.

– Мисс Анна, тебя унесет ведьма, и мы тебя больше никогда не увидим!

Девушка засмеялась, и эта трель вызвала ответные улыбки. Ниалл вышел вперед, взял ее за руку, затем вежливо поклонился ее родителям.

– Надеюсь, вы доехали хорошо, сэр.

– Настолько хорошо, насколько это возможно, когда женщины предвещают несчастье и жалуются на холод и неудобства каждую минуту.

Даре он виделся достойным джентльменом. Она стояла в двери зала. Она бы выбрала не такое заметное место, но Лаоклейн взял ее за руку и приказал стоять там, где стоит он.

Лорд Кермичил подвел свою жену поприветствовать Лаоклейна. Следом подошел Ниалл со взрослыми детьми лорда, сыном и дочерью.

Лаоклейн крепко с симпатией пожал руку лорда.

– Мы ждали вас раньше. Что-нибудь случилось?

– Немного лошадь захромала, пришлось ее подковать.

В недоумении он повернулся к Даре. Она покраснела от неловкости, когда Лаоклейн ответил на этот молчаливый вопрос, представляя ее лорду и леди Кермичил.

– Леди Дара Райланд. Она… проживает в нашем доме в настоящее время.

Дара почти удивилась легкости, с какой Лаоклейн обошел все объяснения, но не тут-то было. Лорд Кермичил сделался твердым, когда ему представили Дару, а удивленное выражение лица его жены доказывало, что им знакомо это имя.

В голосе Кермичила слышалось оскорбление, когда он воскликнул:

– Я не думал, что Атдаир стал убежищем для врагов Шотландии!

Наступила мертвая тишина. Дара от злобы покраснела. И она бы ответила лорду, если бы не рука Лаоклейна, сжимавшая ее руку и как бы предупреждавшая не делать этого.

– Если вы боитесь девушки, вы можете привести вооруженную охрану в зал.

На этот раз от резкого ответа Лаоклейна лицо лорда Кермичила залилось краской. Лаоклейн жестом пригласил их в дом. Разговор на эту тему больше не возобновлялся. Это было мудрое решение.

Дара достаточно хорошо знала, что Макамлейды гордые люди. Она знала, что Лаоклейн рассердился на то, что в его действиях сомневался даже дорогой гость.

Когда Лета подала Кермичилам горячее молоко с бренди, Дара покинула зал. Ее комната была теплым, светлым убежищем. Ее ждала горячая ванна, приготовленная Летой. Дара купалась, наслаждаясь шелковой водой, пенящейся от мягкого душистого мыла. Волосы ее были заколоты шпильками на затылке. Дара лежала в ванне, опершись на край. Ей было спокойно и удобно. Она лежала так до тех пор, пока вода не остыла. Она стала волноваться, зная, что должна вернуться в зал. Иначе Лаоклейн начнет искать ее и придет сюда. Он это обязательно сделает.

Она быстро оделась. Ее волосы были послушны проворным рукам. Чистые, блестящие красно-коричневые локоны она уложила короной на голове. Платье, которое она выкроила и сшила вместе с Летой из куска сатина абрикосового цвета, было простое, но красивое. Дара была готова спуститься вниз.

Гости уже собрались в зале. С чувством неуверенности она спустилась по лестнице. Хотя она и ожидала, что будет чувствовать себя неловко, все же она оказалась не готова к той робости, которая охватила ее. Дара обрадовалась, когда Гервалт вышел вперед и взял ее за руку. Она больше не чувствовала себя одинокой.

Зал был украшен темными шкурами, а тростниковый настил не делал его таким ярким, как это могли бы сделать ковры. Кермичилы переоделись. Вместо платья, в котором они путешествовали, на них были дорогие элегантные одежды. На Дункане и его сыновьях – дорогие камзолы разных цветов, вышитые золотыми и серебряными нитями. Все поражало красками и красотой. Дара чувствовала себя чужой в этом зале.

Несомненно, гостям замка Атдаир рассказали о положении, в котором оказалась Дара. Лорд Кермичил вежливо кивал головой, а его жена была почти милой, что особенно возмутило Дару.

Даре совсем не хотелось, чтобы ее жалели шотландцы! Приветствия молодых Кермичилов были приятнее. Анна была милой и сердечной, а брат ее явно восхищался Дарой.

Она удивилась, когда оказалась на стуле рядом с Лаоклейном. Лорду Кермичилу это не понравилось. Он согласился на ее присутствие, но это вовсе не означало, что ему было приятно видеть, как англичанке оказывается честь. Эти чувства передались его жене, и она с усилием отводила свои взгляды от Дары. Все это забавляло Дару. Она поймала на себе ободряющий взгляд служанки. Дара чувствовала всю нелепость ситуации, и это рождало в ней смех. Лаоклейну, наблюдавшему за ней, было интересно знать, что за улыбка появилась у нее на губах.

Ниалл никого и ничего не видел, кроме своей невесты. Они сидели рядом и находили радость друг в друге. Анна была не красавицей, но очень милой. Ее небольшая фигура была грациозна. Она красиво держалась. Анна была предана своему жениху, этого нельзя было отрицать, хотя она могла полюбезничать и с другими.

Характер Крига Кермичила был сродни его сестре, но внешне они не были похожи. Он был высокий, с грубоватыми чертами лица, с волосами цвета льна. У Анны же волосы были бледно-рыжие, шелковистые. Его золотисто-карие глаза не меняли оттенка в отличие от глаз сестры. У его сестры были хорошие манеры: ведя разговор, она смотрела на присутствующих, уделяя внимание всем, а Криг смотрел только на Дару. Локлейн заметил его взгляд, и он ему не понравился.

Весь вечер беседа неизменно возвращалась к предстоящему союзу Джеймса, короля Шотландии, с дочерью Генри Тюдора.

– Да, нашего Джеймса любят, не как некоторых. Он ведет себя как надо. Выслушивает свой Совет и, когда все сказано, принимает свое собственное решение. – Лорд Кермичил прервался, чтобы оторвать ножку зажаренной, с хрустящей корочкой, птицы. – Хотя, говорят, он оставляет без внимания как хорошие, так и плохие советы.

Ниалл ухмыльнулся:

– Да, некоторые говорят, что сейчас он поступает как дурак.

– Этот новый мир с Англией у кого-то застревает в горле.

Лаоклейн ответил на презрительный тон Кермичила:

– Кто-то – это те, кто не думает, как беззащитны и слабы наши границы. Это место постоянных набегов и схваток. У наших крестьян нет возможности засеивать свои поля, так как в одной руке они держат оружие, а другой сеют. У Джеймса здесь свой интерес.

– Но и у Генри ведь тоже?

Это замечание встретили шепотом согласия, а Дара сделала над собой усилие, чтобы промолчать.

Анна по-женски высказалась о репутации Джеймса, игнорируя куда более серьезный тон разговора.

У ее отца вырвался смех.

– У него есть другое предложение от Генри. Вот увидите, я окажусь прав.

И снова Дара прикусила свой язык. Довольно удивительно, но сделала она это ради Лаоклейна. Его гость решил разозлить ее. Преданность и бережное отношение Генри к королеве приравнивались к расточительной щедрости Джеймса и его плотским аппетитам. Генри был таким же хорошим и благородным правителем, как и Джеймс, но перед ним не преклонялись так, как перед шотландским королем.

Дара задумчиво посмотрела на Лаоклейна, затем перевела свое внимание на назойливого наследника лорда Кермичила. Он, по всей вероятности, забыл, что его отец не одобряет то, как он смотрит на Дару. Однако разговор с Критом не заставил ее забыть мужчину, сидевшего рядом с ней. Его лесть не возбуждала в ней такого же приподнятого настроения, как невысказанное одобрение безрассудных серых глаз.

Волынки играли без конца, но одна баллада запомнилась ей больше всех. Песня шотландских гор. В ней одновременно чувствовалось что-то дикое, горькое и сладкое. Казалось, в ее звуке было то, из чего он сделан. В мелодии звучала мрачная непреклонная сила, нежность проявлялась редко, да и то не полностью. Дара знала, что ей следует бояться этих редких моментов проявления нежности.

Гости же предпочитали быстрые, пульсирующие звуки, от которых закипает кровь, а ноги сами идут в пляс. Несколько женщин пришло с ферм, чтобы помочь обслуживать гостей. Их смех звенел, смешиваясь со звуком волынок, когда они игривыми движениями старались избежать рук мужчин. Их лица пылали от вина и возбуждения, волосы взлохматились, а одежда стала не такой аккуратной. Было уже утро, а это означало, что настало время, когда они уже ничего не стыдились.

Кинара держалась от них в стороне. Ее лицо выражало пренебрежение к этим простушкам. Она свободно двигалась среди мужчин, зная, что ни один не осмелится дотронуться до нее даже в игре, потому что Руод, пьяный или трезвый, в любой момент быстро схватится за нож, который всегда носит с собой.

Видя, как Руод открыто, при каждой возможности трогает руками служанку, Дара все больше ненавидела его. Ее раздражение росло. Кинара была слишком молода для того, что с ней делали. Бросив злой взгляд в сторону Макамлейда, Дара увидела – он наблюдает за ней с уверенностью человека, который знает, что о нем думают и что мысли эти нехорошие. Выражение его лица не изменилось, когда она перевела свой взгляд на еду.

Как на любом пиру, здесь не было конца количеству и разнообразию съедаемого и выпиваемого. Сытые мужчины продолжали есть, и пили те, кого уже давно не мучила жажда. Но пока его гости и домочадцы пировали, Лаоклейн сидел с кружкой в руке, откинувшись на спинку своего резного стула, целиком расслабившись. Наконец тарелки с дичью, свининой и говядиной заменили сладостями, пирогами, засахаренными фруктами. Но мужчины не променяли свой эль на более легкое вино, как это сделали леди.

Чрезмерное спокойствие было нарушено некоторым волнением. Со двора вошел крепкий юноша, держа под колпаком большого сокола. Птица сидела гордо, несмотря на то, что ничего не видела, когда ее внесли в этот странный для нее и пугающий мир. Это была птица, вызывающая зависть у тех, кто знал в этом толк. Вдоль стола пронесся шепот одобрения. Юноша направился прямо к Лаоклейну, а тот указал на Анну:

– Мой подарок невесте.

– Милорд, – Анна остановилась, подбирая слова, чтобы продолжить свою речь. Она не любила соколиную охоту еще больше, чем обычную. На шее у нее красовалась тяжелая золотая цепь с изумрудами, подарок Ниалла, теребя ее, она сказала: – Уверена, ты оказываешь мне честь своим подарком. Эта птица одна из твоих собственных?

– Да, – ответил он, не утруждая себя перечислением достоинств птицы, но тут же обнаружил в себе отсутствие интуиции. Лаоклейна удивила собственная глупость. Неосознанная реакция Анны не вызвала в нем раздражения. Он увидел в ее глазах облегчение, когда он приказал вернуть сокола в клетку, находившуюся в конюшне.

Если Анна решила, что она достаточно выразила свою благодарность, то она ошибалась, и через несколько дней она обратилась к Даре за помощью. Ее стремление к дружбе с Дарой было настойчивым, и уже до начала ее атаки гордость Даны была в большей степени сломлена. Анна действовала без жалости. Несмотря на внешнее спокойствие, ее, как и большинство девушек, обуревали мечты, желание приключений. Она больше завидовала Даре, чем жалела ее. Анна думала, что могла бы страдать, если бы потеряла брата. Она сильно любила Крита, и если бы он погиб, то она почувствовала бы такую же глубокую боль, как и Дара.

Анна проскользнула в дверь, открытую Дарой на ее стук. Ее улыбка была мимолетной и теплой. На Даре было платье золотого цвета, которое она взяла взаймы у Леты. Тяжелые кудрявые волосы были свободно распущены. Она никого не ждала в столь ранний час и до прихода Анны спокойно сидела перед камином.

Первые слова Анны не имели ничего общего с целью визита. Она с завистью дотронулась до волос Дары.

– Ты глупая девушка. Цвет твоих волос ничто не изменит, а вот их длину не увидят, если ты будешь закалывать их на затылке. Я ношу свои распущенными из тщеславия, но они не идут ни в какое сравнение с твоими.

Дара молча покачала головой и начала заплетать волосы, которыми так восхищалась Анна, в тяжелые косы.

Анна улыбнулась:

– Я не буду противиться тому, что может скрыть красоту соперницы.

У нее был приятный голос, ее акцент был похож на акцент Дары, ведь север Англии не сильно отличался от юга Шотландии, хотя упорно утверждалось обратное. Приграничные земли разнились друг от друга лишь в зависимости от силы защитников на той или другой стороне. Поэтому, несмотря на то, что Лаоклейн, как все Макамлейды, говорил с гэльским акцентом шотландских горцев, речь Анны не показалась Даре странной.

Она пожала плечами.

– Я носила их распущенными дома, а здесь… здесь мне нужно сохранять достоинство любой ценой.

Чуткая Анна ощутила скрытое страдание за этим признанием. Она замолчала на минуту, глядя на Дару. Когда они вновь заговорили, это была уже совсем другая тема.

– Ниалл уверил меня, что я должна выразить свою благодарность хозяину за подарок. Я должна показать, как ценю его, мне необходимо доказать мое удовольствие. Я всегда была безразлична к соколиной охоте, она кажется мне жестоким и бессмысленным занятием. И, – добавила она, быстро улыбнувшись, – мне никогда не удастся убедить его светлость в моей любви к соколиной охоте. Он не глуп. Но все же Ниалл прав. Моя попытка доставит ему удовольствие. Да и отец тоже обеспокоен. Ему хочется, чтобы хозяин был доволен.

Было ясно, что ее стремление угодить Лаоклейну не было связано с отцовским. Она сказала зло:

– Бедный отец мечтает о власти, ему мало его богатства. Ну что же, мне не повредит уступить его желаниям, если они к тому же совпадают с желаниями Ниалла.

Дара слушала молча, пока Анна не высказала свою просьбу:

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Ниалл уверяет, что Макамлейд может быть опасен, и я боюсь быть одна среди мужчин.

– Мне кажется, что, то о чем ты просишь, не умно. И тебе откажут.

– Я уверена, что не умно то, что тебя заточили в эту башню. Ты ведь не преступница! А что касается запрещения, я думаю, тебе не стоит беспокоиться об этом!

Даре хотелось знать, видел ли когда-нибудь Ниалл свою возлюбленную с выражением непокорности на лице. Все же, какие бы ни были причины, предложение Анны было соблазнительным.

– Я устала от этих стен. Если разрешат, я поеду с радостью.

Обрадовавшись тому, что Дара покорно согласилась, Анна коснулась другой темы и сделала это с большим тактом.

– У меня есть юбка для верховой езды, которая тебе будет впору. Надо лишь переделать длину. Пока мы завтракаем, Сирда проследит за этим.

Когда они спускались по лестнице, в Даре разгоралась надежда. Даже если ей сразу же не разрешат присутствовать среди охотников, она все равно насладится прогулкой, какие бы ни были последствия.

Со времени приезда гостей в Атдаир застолья стали более формальными. Хотя мужчины в большинстве своем ели на рассвете, а затем уходили, Лаоклейн и Дункан присоединились к Ниаллу и Кермичилу за богато накрытым столом. Завтрак редко бывал разным, даже для гостей. Дара поняла, что та обильная еда, которую она ела в то первое утро, была редкостью. Обычно утром подавали овсянку и рыбу. Дара не любила ни то, ни другое. Она довольствовалась хлебом, который каждый день был свежим и горячим.

Ее жизнь протекала более или менее ровно со времени дня Всех Святых. Руод все время был занят и уезжал из замка. Лорда и леди Кермичил Дара избегала. Его из-за холодного взгляда, с которым он смотрел на нее, когда бы они ни встретились. Ее из-за любопытства, которое она не могла скрыть. Дара не выносила любопытства. Криг и Анна, однако, были замечательными друзьями, которые ее понимали и разделяли с ней ее заточение в стенах замка Атдаир.

Спокойное заявление Анны о том, что Дара должна поехать с ними, было неоспоримым, хотя Дара вела себя неспокойно. Ниалл согласился, Криг – тем более. Дара успокоилась и уже думала о том удовольствии, которое ожидало ее впереди в течение нескольких часов.

Это был прекрасный день, редкий для этого времени года. Все еще радовало яркое солнце, бодрящий воздух. Все это было необычно для октября, месяца обычно сырого и серого. Даре было удобно в одежде, которую ей дала Анна. На ней была плотно прилегающая куртка из мягкой замши и широкая темно-зеленая юбка. Сирда оказалась действительно искусной мастерицей. Никто не мог сказать, что юбку отпустили в подоле; она выглядела так, как будто ее шили специально для Дары. Маленькая красивая шляпа такого же темного оттенка, что и юбка, подчеркивала яркие медные волосы.

Лошади, которых крепко держали, с нетерпением стучали по камням подковами, от чего эти четкие звуки становились еще сильнее. Ниалл крепко взял руку Анны и потянул ее вперед, чтобы она ускорила шаг. Дара шла следом, обеспокоенная нахлынувшими дурными предчувствиями. Криг сидел верхом на лошади, а рядом с ним Дара узнала игреневого коня Лаоклейна. Он фыркал, так как вынужден был ждать. Дару привлекло движение у входа в конюшню. Она увидела Лаоклейна, выводящего гнедого мерина. Он сразу же посмотрел на Дару, его кивок рассеял ее сомнения. Она быстро огляделась, ища конюха, который бы ей помог. Но Макамлейд сам с легкостью поднял ее и усадил в седло. От того, как он это сделал, у нее перехватило дыхание. Поднимая Дару, он сильно, крепко сжал ее, и это движение породило у нее определенное предчувствие. До этой минуты она не думала о возможной близости во время этого выезда.

Они встали тесной группой, по бокам – слуги, державшие зачехленных соколов. Птицы, жившие на болотах, и куропатки, испуганные приближением охотников, с шумом взлетали. Слышался сильный шорох крыльев и сухого орляка. Соколы под своими колпаками оставались на месте, хотя видно было, что звуки происходящего волновали их.

Все вокруг говорило о приближении зимы. На пустошах виднелись лишь голые деревья да самые крепкие кустарники. Было ветрено, но Дара не чувствовала этого, она была тепло одета.

На открытом склоне охотники остановили лошадей, потянув за поводья, и спустились на землю. Лаоклейн посадил своего сокола на руку в перчатке. Это была большая птица, она заняла все место от согнутого локтя до вытянутых пальцев. Оперение на хвосте и крыльях было иссиня-черное, светлее оно было на груди – серо-белое. В каждом перышке чувствовалась скрытая сила, смертельная сила была в загнутых когтях. На птице был яркий чехол. Между сильными пальцами Лаоклейна были продернуты яркие шнурки, которыми птица была к нему привязана. Очень осторожно Лаоклейн развязал чехол и снял его с сокола.

Дара видела, что Анна была в напряжении. Ее огромные, темные глаза оглядели склон холма, не упуская из вида ничего. Даре был чужд страх, который испытывала Анна. Она охотилась в детстве. Умела охотиться и с соколами. Этому ее научили грубоватые молодые братья. У Дары не было матери, которая могла воспитать в ней нежность. Отец же не заботился о том, чтобы найти для дочери какую-либо женщину, которая могла бы в какой-то степени заменить ей мать. Дара получила такое воспитание, которое было непозволительно для многих хорошо воспитанных девушек.

Дару взволновали птицы, беспрестанно взмахивавшие крыльями над ними, бросая тень на свои жертвы внизу. Она слышала, как вдалеке Ниалл шептал Анне:

– Птица убивает только для того, чтобы съесть добычу. Человеку не нужно ее бояться. В полете сокола больше красоты, чем в сундуке с драгоценностями.

Дара почти не слышала ответа Анны, а Лаоклейн и Криг совсем его не услышали. Сокол, взмахнув сильными крыльями, быстро поднялся в небо. Он выследил добычу и теперь атаковал сверху, пикируя. Своим бесподобным полетом он напоминал ястреба – охотника. Его добычей была одинокая куропатка. Быстрым и уверенным был смертельный удар сокола. Когти вцепились в добычу, захрустели кости и посыпались перья.

Сокол принес свою добычу хозяину, но не отдал ее ему. Все ждали, когда птица насытится, затем она вновь села на руку Лаоклейна. Ее опять привязали шнурками к руке хозяина и, накрыв голову колпаком, отделили ее от окружающего мира. Ниалл освободил птицу Анны. Сокол был в желтом колпаке, блестящие перья говорили о его здоровье. Птица была меньше, чем у Макамлейда, но такая же ловкая.

Лаоклейн не выдал бы свои чувства, даже если бы знал, чего стоит Анне видеть, как этот сокол, ее собственность, убил и жадно глотает живое существо с мягкими перьями. Было видно, что Ниалл гордится своей невестой, и эта гордость была оправдана. Анна стояла твердо, ни разу не отведя глаз от происходившего перед ней. Лицо ее не выражало ни малейшего отвращения. Анна понимала, что нужно приучать себя к более жестокому миру, чем тот, к которому приучили ее родители. Каждый, кто носит имя Макамлейд, должен быть мужественным и сильным.

По дороге домой веселое настроение Ниалла и Анны почти скрывало мрачное молчание Крига. Молчаливая фигура хозяина стала преградой на пути к тому, что он ожидал. У него не оказалось возможности ни поухаживать за Дарой, ни даже сколько-нибудь серьезно привлечь ее внимание. Макамлейд неотступно охранял ее, ненавязчиво, но это производило впечатление. Даже конь, которого он ей подобрал, и тот охранял ее. Это было не то послушное животное, которое позволяет людям подходить к нему слишком близко. Криг не испытывал подлинного чувства к Даре, его интерес к ней был вызван своеобразием ее положения, он был заинтригован и желал ей добра. Он был переполнен досадой, раздражавшей его. Почти у Атдаира Лаоклейн быстро обсудил что-то с Ниаллом и, обогнав Дару и без усилий привлекая ее внимание, сказал:

– Поехали со мной.

Это был ни приказ, ни просьба. Не проронив ни звука, она повернулась, чтобы присоединиться к нему, не задавая никаких вопросов.

Кригу не оставалось ничего другого, как продолжать путь, возвращаясь вместе со всеми в крепость.

Лошадь Лаоклейна шла спокойным шагом до тех пор, пока Дара, почувствовав, что кровь ее наполнилась отвагой, унаследованной от Райландов, не пришпорила свою лошадь и не пустила ее вскачь, забыв про осторожность. Игреневый конь Лаоклейна едва ли нуждался в коротком приказе своего хозяина, чтобы рвануть вперед. Они ехали рядом по осенней земле, покрытой умирающим вереском. Резкий ветер растрепал заплетенные косы Дары, превратив их в копну спутанных волос. Когда наконец Дара и Лаоклейн остановились, ее щеки и нос раскраснелись от холода и волнения.

Слезая с лошади, Лаоклейн протянул руки к Даре. Она медленно соскользнула в них. Он взял поводья и повел ее в неглубокую лощину, защищенную деревьями с северной стороны. Под ногами шуршали сухие опавшие листья и засохшие стебли травы.

Дара шагнула вперед, чтобы опуститься на этот грубый коричневый ковер рядом с небольшим ручьем, который прятался в кустах, но выдавал себя своим торопливым шепотом. Дара потрогала пальцами воду. Она была ледяная.

Привязав лошадей, Лаоклейн подошел к Даре и встал сзади. Голос его был так же тих, как и эта маленькая долина.

– Весной этот ручей превратится в бурный поток от дождей и снега, тающего в горах.

Что-то в его голосе заставило Дару быстро взглянуть на него. Острая тоска, прозвучавшая в последнем слове, отразилась в глазах, потемневших и ставших серо-голубыми.

– Ты скучаешь по своим горам?

– Мое сердце там, – ответил он решительно. – Там все наследие рода. Нет места более жестокого и более красивого, чем горы на севере Шотландии. Они владеют тобой, независимо от того, каким великим ты можешь быть. Ни один смертный не может с ними сравниться.

– И, тем не менее, ты остаешься здесь, у границы.

В тишине, которая за этим последовала, она бросила лист в кружащийся водоворот и наблюдала, как он зацепился за крошечный камешек, вокруг которого был его собственный водоворот. Лист засосало под камешек.

– Я верен Джеймсу и Шотландии. Я там, где я им больше нужен. Вот уже много лет я нужен здесь. Границу нужно охранять, но я не останусь здесь навсегда.

– Охранять от Англии?

Он кивнул головой, не обращая внимания на вспыхнувшую в ней злобу, которую Дара и не пыталась подавить. Она торопливо встала, он положил свои руки ей на плечи, нежно, но уверенно поворачивая ее и приближая к себе.

Не возражая, она дала себя обнять и приняла его силу, даже была рада ей. Она устала от борьбы с его влиянием на нее. Она подняла голову для поцелуя. Его поцелуи оказались сладкими. Эта встреча не была похожа на ту, которая казалась такой далекой, но произошла всего лишь менее двух недель тому назад. Удовольствие от этой встречи пугало, оно было незнакомо ей.

Лаоклейн почувствовал ее движение, оторвал свои губы и хрипло запротестовал:

– Нет, не уходи.

Это был удар ледяной действительности, мольба, выраженная в страсти, и шок, разорвавший летаргию, которая овладела ею.

Ее глаза сердились.

– Этого нельзя делать! Я предаю свое имя и своего брата. Ты захватишь мой народ. Моя страна – твой враг. Отпусти меня, – молила она, – дай мне вернуться в Чилтон!

Пыл страсти утих в нем, уступив место холодной непримиримости.

– Нет, до тех пор, пока я не захочу этого. Пока не согласятся с моими условиями…

– Согласится кто, милорд? Мой брат… или я?

Он не ответил ей, повернулся и пошел прочь. Она с неохотой последовала за ним и чувствовала только боль там, где должна была бы быть ярость. Путь обратно проехали в суровом молчании. В темнеющем дворе Лаоклейн сиял ее с лошади, и она быстро убежала в дом.

Он смотрел ей вслед, разозленный и сбитый с толку. До позднего вечера он сидел в большом зале и пил. И хотя в его мыслях, мучивших его, была Дара, он не выгнал Еирик, когда та проникла в его комнату после полуночи.