"Ревущие сороковые" - читать интересную книгу автора (Капица Петр Иосифович)

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

Первыми собрались в путь наши соседи — флотилия «Эребус». Рано утром Сигге Хаугли подошел к «Косатке» попрощаться. Он был странно возбужден.

— Фортуна! Я имею гранд приз! — радостно возвестил норвежец. — Нашел оудэ… запах моря — амбра! Около тридцати семь килограммов. Это мешок долларов!

Хаугли было чему радоваться. Его находка походила на чудо везения. Там, где водятся кашалоты, почти все китобои вглядываются в волны в надежде увидеть хотя бы небольшой кусок плавающей амбры.

Амбра — это вожделенная мечта китобоев. Многие знают, что она, как раковая опухоль, может погубить огромного кита. Воскообразная амбра — продукт каких-то патологических изменений в организме кашалота. Она зарождается в желудке, разрастаясь в большой ком, и часто забивает кишечник, делает его непроходимым.

Свежая амбра пахнет сыростью и гниением. Но когда она полежит в благоприятных для нее условиях, то обретает такой неповторимый аромат, что одни знатоки говорят, будто она пахнет свежестью моря, а другие — дыханием земли, когда с целины снимают слой дерна. Но не за свой нежный запах ценится амбра, а за то, что она способна сохранять стойкость самых тонких духов. С амброй, растворенной в спирте, духи долго не выдыхаются. Поэтому все парфюмеры мира охотно платят китобоям бешеные деньги за это воскообразное вещество, похожее на обожженную пробку.

Мы поздравили Хаугли с удачей, но тут же шутя пригрозили:

— Если превратишься в буржуя — конец дружбе! Мы капиталистов не любим.

— Да, да, конечно, какой может быть разговор! Для всякого человека деньги… захочется иметь еще больше. Но Хаугли не такой, — заверил он нас. — Сигге умеет зарабатывать хлеб.

Узнав, что и мы в скором времени двинемся в путь, Хаугли попрощался с нами до встречи в Кейптауне и многозначительно сказал:

— А там, вы увидите, я не скупой.

В полдень наш флагман объявил по радио об окончании охоты и приказал всем судам строиться в походную колонну.

— Кончай охоту! — разнеслось по китобойцам.

Со всех сторон двинулись к «китомаме» потрепанные ветрами и льдами боевые суда, чтобы стать на последнюю бункеровку в этих неуютных широтах.

Хлебопекарня по случаю столь торжественного дня наготовила пирогов и пирожков с ливером, рыбой и сладкой начинкой. Колбасный цех тоже отличился: мы получили гору колбас, зельца и пять килограммов витаминизированного паштета.

Многотиражная газета вышла оформленная по-праздничному. Редакция напечатала ее в две краски и на первой полосе сообщила:

«Флотилией добыто столько высококачественного жира и мяса, сколько могло бы дать миллионное стадо курдючных овец».

Значит, мы не зря мучились и страдали в далеких водах! Родина получит от нас хороший подарок.

На мачтах флагмана появились праздничные флаги. Китобойцы становились за ним двумя рядами в кильватерную колонну. Все экипажи построились на судах вдоль бортов. И сразу же над океаном загремели торжественные звуки Гимна Советского Союза, усиленные динамиками.

Сорвав шапки, китобои взволнованно застыли на своих судах.

Вот и кончились скитания в холодных и опасных водах, вымотавших нас до предела! Мы покидаем мертвые льды, угрожавшие раздавить наши суда, не будем видеть низко нависших хмурых облаков, навевавших тоску и уныние, уходим от колючих ветров, исхлеставших наши лица. Скоро над нами опять засияет солнце в чистом небе, и мы каждой порой своего тела ощутим его благотворное тепло!

Впрочем, радоваться еще было рано: предстоял тяжелейший переход через самую бурную часть Мирового океана. Он пугал многих. Мысль о беспрестанной болтанке, реве океана и сотрясающих ударах волн вызывала тоску и ощущение сосущей пустоты под ложечкой.

Не зря опытные исследователи этого края предупреждали в своих книгах о том, что нередко самые закаленные силачи, говоруны и весельчаки после трехмесячного плавания в Антарктике теряют оптимизм, слабеют и становятся молчаливыми неврастениками. Некоторые из заболевших даже боятся темноты, способны по любому поводу вспылить, заплакать. Надо было стиснуть зубы и еще раз пройти сквозь неистовство бурных вод. Ведь другого пути не изберешь. Мы моряки! А быть моряком — это значит забыть о себе, помнить лишь о судне и товарищах. Тогда не страшны ни штормы, ни ураганы, тогда ты обязательно выйдешь победителем. Трусов и малодушных море не терпит.

В пятидесятых широтах погода была довольно сносной: смерзавшиеся ледяные поля не давали разгуляться волне. Мы благополучно миновали скопления льдов и целые колонии сильно размытых штормами, почти ушедших под воду айсбергов, дрейфовавших на нашем пути.

Оставив позади белых сторожей Антарктики, мы вскоре вышли на чистую воду. Днем ветер лишь тонко свистел в снастях. После обеда он окреп и погнал нам наперерез ряд за рядом стада белых барашков. Послышались легкие удары волн в скулу китобойца.

Ярясь, ветер набирал силу и обретал басовитые ноты, временами его сиплое гудение переходило в вой.

Вечером, когда я принял вахту от укачавшегося штурмана, воды океана были так взбиты, что казалось, будто верхушки волн достают до свинцово-серых, низко нависших облаков.

Визг, вой и грохот оглушали нас. В сплошном реве уже невозможно было различать голоса людей. На мостике мы с трудом объяснялись жестами, а если приходилось отдавать распоряжения, то кричали прямо в ухо. Но и в такой обстановке наши парни не унывали и даже пытались шутить.

Огромные водяные горы, на вершинах которых крутились белесые вихри, словно дымящиеся вулканы, приплясывающей толпою грозно шли навстречу. Китобоец то взлетал высоко вверх, то почти отвесно устремлялся вниз. Эти падения и взлеты, повторявшиеся с головокружительной стремительностью, вызывали дурноту.

Иногда перед китобойцем возникали валы такой высоты, что он не успевал соскользнуть с одного и вскарабкаться на другой. Застигнутая в ложбине, «Косатка» стонала от тяжести обрушившейся на нее воды, бурлящими потоками заливающей мостик и палубу. Мы с рулевым едва удерживались на ногах. Думалось, что судно сейчас захлебнется и больше не всплывет на поверхность, но вода скатывалась, и «Косатка», словно отряхнувшись, продолжала двигаться дальше.

Качка была такой изматывающей, что штурманам пришлось сменять друг друга через два часа, а рулевым — через каждый час. Сильные и мускулистые парни, почти вися на штурвале, с трудом удерживали судно на заданном курсе. От каждого удара в скулу «Косатка» вздрагивала и норовила изменить направление.

Сменившись с вахты, я почти ползком добрался до своей каюты, сбросил плащ, резиновые сапоги и в одежде повалился на койку. Но заснуть по-настоящему не смог, так как приходилось держаться руками, чтобы не вылететь из постели. Это был не сон, а какое-то полубредовое забытье, во время которого меня продолжали оглушать грохотом, раскачивать, трясти и ворочать.

Разве после такого отдыха наберешься новых сил для борьбы?

Когда через четыре часа меня растолкал вахтенный матрос, я не сразу оторвал от подушки отяжелевшую голову. Она гудела и разламывалась от тупой боли в висках.

Преодолевая недомогание и подкатывающую к горлу тошноту, я с помощью матроса натянул на себя непромокаемую штормовую одежду и выбрался на открытую палубу. Здесь была кромешная тьма. Океан продолжал реветь, и брызги больно хлестали в лицо.

Освоясь с темнотой, я наклонил голову и, хватаясь за выступы и леера, пробился сквозь тугой, как резина, ветер на мостик.

Старпом, передавая мне вахту, подошел вплотную и на ухо прокричал:

— Догоняем какую-то флотилию! Наверное, «Эребус». Слева видны огни!

Хлопнув меня по плечу, он ушел через рубку в свою каюту.

Ночь была на исходе. Чернота неба сливалась с вихрящейся чернотой океана. Из тьмы возникали гигантские водяные пирамиды. Устремляясь на ндс, они вспухали, меняли очертания, разлетались в брызги.

Предутренняя вахта всегда была самой трудной. Не зря же моряки всего мира прозвали ее «собакой».

После бредовой ночи все тело мое было точно избито. Широко расставив ноги, держась за рычажок машинного телеграфа, я с трудом сохранял равновесие.

«Где же старпом видел огни чужой флотилии?» — вглядываясь во тьму, спрашивал я себя.

Опухшие со сна веки слипались. Я даже не видел огней своих судов.

Чтобы прийти в себя, я подставил лицо под хлесткие и холодные брызги.

«Косатка», содрогаясь от тяжелых ударов и вибрируя всем корпусом, то карабкалась вверх, то скатывалась в глубокие впадины и, окунувшись в крутящуюся пену, вновь начинала стучать оголившимся винтом. В один из таких моментов, когда судно очутилось на вершине высокого вала, я сразу увидел ходовые огни и своей флотилии, и чужой. Огни крупных и малых судов, разбредшихся по океану, мелькали в двух-трех милях от нас.

Появившийся на мостике радист пригнулся к моему уху и прокричал:

— Обгоняем флотилию «Эребус». Флагман предупреждает… быть внимательными.

— Есть, понял!

Вскоре мы втянулись в зону грозы. Впереди засверкали зигзагообразные молнии, но раскатов грома я не слышал. Шторм заглушал их.

Хлынул странный ливень: струи воды падали сверху не отвесно, а почти параллельно палубе. Создавалось впечатление; что надо мной летит стремительная река, норовящая все смыть на своем пути.

Пригнув голову к ветрозащитному стеклу, я едва держался на ногах под этим холодным потоком.

Мостик огражден только деревянным барьером. Над ним нет крыши, его со всех сторон продувает ветер. Вот рядом появился Трефолев, Прикрывая ладонью рот, он обратился ко мне:

— Прошу разрешения сменить рулевого!

«Молодец, — подумал я. — По-товарищески пришел помочь. Не кичится званием гарпунера», — но ответил ему коротко:

— Сменяйте! Следите за огнями слева… Не наскочить бы на чужих.

Я не слышал, что говорили рулевые, но по тому, как они вглядывались в картушку компаса, понял: один, как заведено, сообщал, на каком курсе он удерживал судно, а другой — какой курс он принял.

Гроза не унималась. Молнии уже сверкали над нами. Разорвав темноту, они на миг освещали разворошенный, словно кипящий океан. В такие мгновения нам удавалось разглядеть идущие по соседству суда. Наши китобойцы продолжали как-то сохранять строй, а флотилия «Эребус» утеряла всякий порядок: ее суда разбрелись, как жуки.

Какой-то китобоец вынырнул из пенистого круговорота и пошел впереди нас в семи-восьми кабельтовых.

Судно карабкалось с вала на вал, как застигнутый непогодой усталый путник. Казалось, что оно не движется вперед, а с каждой высокой волной откатывается назад..

Я перебрался поближе к Трефолеву и крикнул:

— Глядеть в оба! На нашем курсе судно, потерявшее управление.

— Вижу! Это, кажется, «Джеффрис».

Я вгляделся. Впереди действительно то показывался целиком на гребне волны, то исчезал с мачтами в провале китобоец Сигге Хауг-ли. Характерный силуэт судна нетрудно было узнать по странно скошенной трубе и неуклюжей приземистой надстройке.

«Что могло случиться? — не мог понять я. — Нет ли пробоины? Не залило ли машину? Может, с вахтенным беда? Надо подойти ближе». Я уже хотел передать приказание рулевому, как приметил, что «Джеффрис» не дрейфует, а идет своим ходом. Он благополучно пересек огромный накатившийся вал и стал забирать влево, освобождая нам путь.

«Видно, временная заминка, — подумалось мне. — Такой морячина, как Хаугли, справится с любой бедой».

Успокоясь, я взглянул на часы. До конца вахты оставалось тридцать три минуты.

Гроза продолжалась. Молнии почти ежеминутно сверкали над нами, раскалывая темный купол неба до самой воды. Мой слух уже улавливал раскаты грома. Значит, рев океана ослабевал и убавилась скорость ветра. Это хорошо. Но расслабляться еще рано.

Я опять стал вглядываться в волны океана: как там «Джеффрис»?

Вот сверкнула ветвистая молния… и я вдруг ясно различил на гребне волны голову человека, его бледное лицо с темным провалом рта и поднятую руку.

«Не может быть, — не поверил я своим глазам. — Откуда здесь мог взяться человек? Мне померещилось…»

Я протер мокрым платком глаза и стал ждать, когда очередная молния осветит океан.

Следующая вспышка была столь короткой, что мне ничего не удалось разглядеть. Зато позже, когда ветвистая молния захватила полнеба, я с отчетливой ясностью увидел голову с налипшими на лбу волосами и плечи, обтянутые фуфайкой.

Сомнений не оставалось: в море человек, смытый волной с какого-то судна. Сейчас мы пройдем мимо него, и несчастный останется в бушующем океане. Вода холодная, человек быстро окоченеет. Надо поставить судно носом к волне и объявить тревогу.

Отдав распоряжение рулевому и рывком переведя ручку машинного телеграфа на «стоп», я выдернул пробку из переговорной трубы и крикнул:

— В машине!

— Слушаю, — донесся снизу голос механика.

— Внимательней следите за командами. За бортом человек.

Говоря это, я одной рукой нажал на электрокнопку колоколов громкого боя, а другой ухватился за рукоятку судового гудка и задергал ее частыми рывками…

Сигналы тревоги подняли всех. На мостик прибежал старпом:

— Что случилось?

— За бортом неизвестный человек!

Мы включили прожектор и стали вглядываться в волны. Но поблизости никого не было.

«Куда же его отнесло? — не мог понять я. — Ведь только что он был здесь».

Радист тем временем передал сообщение на флагман. Оттуда пришел приказ: ближайшим китобойцам — седьмому, восьмому, девятому, десятому и двенадцатому — немедля идти на помощь к «Косатке».

Впереди, слева и справа засветились прожекторы. Вся флотилия замедлила ход. А мы не могли отыскать виновника тревоги. Наблюдателям то и дело чудилось, будто в волнах мелькнула голова, но когда другие всматривались в это место, то, кроме сбившейся в ком пены, ничего не видели.

К месту происшествия развернутым строем приближались пять китобойцев. Охватывая нас полукругом, они медленно шли по ветру, просматривая освещенные прожекторами волны.

Капитан-директор приказал: «Проверить на китобойцах личный состав».

На «Косатке» все оказались налицо. О том же докладывали и с других китобойцев. Старпом вернулся из радиорубки встревоженный.

— Кто еще, кроме вас, видел тонущего?

— Мог приметить только рулевой.

Но Трефолев, оказывается, никого не видел. Тут и меня стали брать сомнения: «А вдруг померещилось… плыл не человек, а что-нибудь другое?.. Тогда — скандал! Всю флотилию задержал, да еще в шторм!»

В это время послышался голос марсового, стоявшего около прожектора:

— Вижу!.. Справа по носу человек!

Мы повели судно по указанному направлению.

Марсовый матрос не ошибся. Скачущий луч прожектора осветил барахтающегося человека. В пене мелькали его голова и руки. Пловец выбивался из сил: он стремился приблизиться к китобойцу, а волны отбрасывали его в сторону.

— Приготовить спасательные средства! — приказал я в мегафон старпому.

В такую погоду спускать шлюпку было бессмысленно. Боцман и второй механик, привязав к спасательным кругам пеньковые концы, стали наготове у борта.

Я вспомнил, как сам вот так же тонул на Балтике. «Только бы у него не ослабла воля к борьбе… Можно спастись и в такой шторм». Марсовый еще раз хорошо осветил тонущего, и… Трефолев узнал в нем норвежца Хаугли.

— За бортом Сигге… Наш Сигге! — заорал он.

Боясь, что шальная волна может убить пловца ударом о борт, я стороной обошел норвежца и надумал поставить судно лагом к ветру: так можно было создать некоторое затишье у борта.

Трефолев хорошо меня понял: повиснув на штурвале, он до предела положил руль влево. Китобоец на какое-то мгновение как бы застыл на месте, словно не решаясь на рискованный маневр. Но сильная волна ударом в скулу помогла ему развернуться.

— Не зевать! — крикнул старпом. В воду полетели спасательные круги. Судно, ставшее лагом к ветру, принимало на себя удары волн. Встречая препятствия, волны разбивались в брызги, взлетали вверх, перекатывались через палубу и мостик.

Спасательные круги упали почти рядом с Хаугли. Но руки норвежца уже так окоченели, что не могли их подхватить: круги выскальзывали, удалялись. Волны накрывали барахтавшегося норвежца и заволакивали пеной.

— Эх, пропадет малый!

Ударом сильной волны, перекатившейся через мостик, меня чуть не сбило с ног.

— Живей! Не возиться! — торопил старпом. Неожиданно для нас боцман сбросил с себя куртку, сапоги и прыгнул за борт…

Подцепив один из спасательных кругов, Демчук подплыл к норвежцу и схватил его…

Перекатившаяся волна на время скрыла из наших глаз боцмана и норвежца.

На помощь второму механику кинулся третий штурман. Вместе они уцепились за пеньковый конец и подтянули к борту спасательный круг с людьми…

— Выуживай!

Возня в темноте заняла немного времени.

— Есть! — донёсся радостный крик нескольких человек.

Теперь можно было развернуть судно носом к волне и объявить отбой тревоги.

Занятые спасением тонущего, мы не заметили, как прошла стороной гроза и океан несколько утихомирился.

Китобойцы, подошедшие на помощь, погасили прожектора и вернулись на свои места. Вся флотилия тем же строем двинулась в путь.

Огней иностранной флотилии уже не было видно. Ее суда ушли дальше. Видимо, на «Джеффрисе» не объявлялась тревога. Неужели там прозевали исчезновение гарпунера?

Отстояв на мостике больше положенного времени, я передал вахту второму штурману и поспешил в кают-компанию, куда унесли норвежца.

В кают-компании голый Сигге Хаугли лежал на одеяле, постланном прямо на столе. Он был без сознания. Боцман, переодетый в сухое белье, макал в миску со спиртом шерстяную варежку, надетую на правую руку, и растирал окоченевшее тело норвежца.

— Так на Севере делали, — сказал он. — Сейчас оживет, тогда внутрь дадим.

Тут же толклись механик и третий штурман. Оказывается, норвежца чуть второй раз не унесло в море. Шальная волна, накрывшая всех, уже потащила его к корме. Хорошо, что механик успел, как вратарь на футбольном поле, прыжком кинуться на Хаугли, ухватиться за его ногу и удержать, зацепясь за кнехт.

— Оживает, — наконец сказал боцман. — Завтра своим ходом пойдет.

Открыв глаза, Хаугли сначала не понимал, где он находится, но, услышав русскую речь, успокоился.

Ему дали выпить спирта, а затем повернули спиной вверх. Боцман вновь принялся растирать порозовевшее тело норвежца.

Демчук так старался, что сам разогрелся. А от проглоченного спиртного его дубленные ветрами шея и лицо приобрели багровый оттенок.

С флагмана пришел запрос: «Не желает ли пострадавший что-либо передать на свою флотилию?»

— Hay, нау, чельд возми! — воскликнул Хаугли. — Они бандити… хотели бросить осьминогам. Их дела должна знать полиция.

Норвежец натянул на себя теплое егерское белье, принесенное старпомом, и рассказал, что случилось с ним на «Джеффрисе».

Пьянство на китобойце началось почти сразу же, как только Хаугли нашел амбру. Посмотреть редкую находку на судно прибыл сам Джон Сэрби и сгрузил два бочонка с ромом и виски. Хозяин флотилии в этот день был необыкновенно щедрым и приветливым.

— Угощаю всех бесплатно! — объявил он. — Пейте на радостях!

Ему хотелось, как позже понял Хаугли, за полцены выкупить амбру у пьяных китобоев, тут же в океане, где земные радости заманчивей, чем на суше. Сэрби умел соблазнять. Он предложил норвежцу перебраться в хорошо оборудованную каюту «Сэра Джемса Кларка Росса», которая обслуживается молодыми и покладистыми буфетчицами.

— Прелестные блондинки! — воскликнул сопровождавший хозяина флотилии тяжеловес Эб Балфор.

Ходили слухи, что этот бывший боксер еще недавно продавался спортивным боссам за гроши, выполняя роль живого тренировочного мешка. Но здесь, на флотилии, Эб был грозой, так как числился помощником Сэрби по добыче и был первым драчуном, легко пускавшим в ход свои увесистые кулаки.

Сигге Хаугли был трезв. Вежливо поблагодарив босса за весьма заманчивые предложения, он сказал:

— Мы как-нибудь потерпим до Кейптауна. Там больше удовольствий и за амбру дают настоящую цену.

— А вы уверены, что благополучно дойдете до Кейптауна? — не без угрозы спросил Джон Сэрби. — Когда предстоят удовольствия — следует поторопиться. Человек недолговечен.

Пообещав сделать его своим компаньоном, Джон Сэрби увеличил на пять тысяч долларов сумму, предложенную за амбру.

— Нет, — твердо сказал Хаугли. — Меня не прельщает жизнь ни компаньона, ни капиталиста. И большие деньги в море ни к чему. Они только вызовут зависть и раздоры. Дождемся суши.

— Боюсь, что вы ее не дождетесь. Упрямые рискуют остаться ни с чем. Советую подумать.

Взбешенный Сэрби покинул судно, а когда через день был объявлен конец охоты на полосатых китов, он еще раз посулил небывалые для Антарктики блага. Получив решительный отказ, рассерженный хозяин прислал на китобоец Эба Балфора.

Хаугли пришлось уступить угрюмому боксеру капитанскую каюту, а самому переселиться в гарпунерскую.

В пути Балфор запил и вовлек в загул боцмана и механика. Хаугли ничего не мог сделать с пьяницами.

В последнюю, самую тяжелую ночь матрос, обслуживающий Эба Валфора, донес, что боксер подговаривает собутыльников расправиться с норвежцем за то, что тот якобы хочет прикарманить все деньги, полученные за амбру.

Хаугли знал, на что способны эти пьяницы, поэтому, как только, увидел огни нагонявшей советской флотилии, отстал и, изменив курс, пошел рядом с русскими судами. Он надеялся, что это облагоразумит пьяниц.

Отстояв свою вахту, норвежец послал матроса разбудить вахтенного помощника. Но тот оказался столь пьяным, что не мог подняться с постели. Вместо штурмана на мостике появился боцман. Он тоже был нетрезв, но довольно твердо держался на ногах. Хаугли так промок под грозовым ливнем, что решил на время оставить боцмана у машинного телеграфа и отправился переодеваться в сухое.

Едва Хаугли спустился с трапа, как в темноте кто-то преградил ему путь и так ударил в лицо, что в глазах заметались искры. Хаугли не удержался на ногах…

Норвежец очнулся уже в воде. Барахтаясь, он сумел сорвать с себя штормовой плащ, куртку и сбросить сапоги. Видя, что'китобойцы проходят мимо него, Хаугли принялся кричать. Но разве в такой шторм кто-нибудь мог услышать его?

Все же он еще не терял надежды и поплыл навстречу советским китобойцам. Он рассчитывал на чудо — и чудо свершилось: его заметили и сделали все, чтобы спасти. Теперь он может не опасаться за свою жизнь, он среди хороших людей.

Мы запротоколировали все, что рассказал норвежец. Скрепили документ свидетельскими подписями и сообщили обо всем на флагман.

Главный врач флотилии по радио проконсультировал нас, какую медицинскую помощь надо оказать спасенному, чтобы он не заболел воспалением легких.

Опасения врача оказались напрасными. Проспав четырнадцать часов, Хаугли как ни в чем не бывало поднялся с постели. Лихорадка лишь слегка обметала его губы. Он даже хотел подменить нашего кочегара, но мы ему не позволили.

Шторм не унимался. Матросам запретили появляться на заливаемой верхней палубе. С мостика в каюты остался один путь: приходилось спускаться в ходовую рубку и из нее пробираться в коридор, в котором стоял такой грохот, точно беспрерывно бухала гарпунная пушка.

За двое суток на «Косатке» были разбиты толстые стекла рубки, снесен клотиковый фонарь, пострадали кильблоки спасательной шлюпки.

Высокие, возникавшие у горизонта волны непрерывной чередой продолжали накатываться на судно. Приближаясь, они вспухали, выгибали пенистый гребень и с ревом обрушивались на китобоец. Иногда вода не успевала схлынуть, и новая волна прокатывалась по старой. Китобоец оседал, кряхтел, но продолжал двигаться. Из машинного отделения доносился надрывный и хриплый гул.

В моменты падений и взлетов мне мерещилось, что в океане существует две линии гори-, зонта: одна появляется высоко над головой, другая — далеко внизу.

Были моменты, когда думалось, что мы никогда не доберемся до суши, погибнем под вой ветра в этой взбесившейся хляби.

На четвертый день марсовый матрос уловил проблеск маяка мыса Доброй Надежды. Значит, скоро попадем в теплые воды Атлантического океана. И вот только тут я понял, как могли возникнуть два названия этого далеко выдвинутого в океан мыса. Первым его окрестил «мысом Бурь» португальский мореход Бартоломеу Диаш, но позже его соотечественник знаменитый Васко да Гама почему-то дал другое название—«мыс Доброй Надежды». Видно, один из них, пройдя мимо мыса, попал в жесточайшую штормовую трепку, а другой, вырвавшись потрепанным из «ревущих сороковых» и разглядев в подзорную трубу пологие склоны, обрадовался: у морячины появилась надежда на спасение и отдых.

Для нас он тоже был мысом Доброй Надежды. Увидев его огонек, мы облегченно вздохнули.