"Арагац (Очерки и рассказы)" - читать интересную книгу автора (Арзуманян Ашот Мартиросович)

НА БЕРЕГУ НЕВЫ

Год 1962… Я вновь в Ленинграде. Туманный город давно уже стал для меня таким же родным и близким, как и залитый солнцем Ереван.

Туманный и холодный… Ведь зимой в Ленинграде солнце — редкий гость.

Как хорошо снова бродить по следам студенческих лет, вспоминать милых сверстников.

…Сентябрь 1934 года. 45 студентов Ереванского политехнического института прибыли в Ленинград. Все нас волновало. Все воспринималось с присущей юности любознательностью и влюбленностью. Да, мы чувствовали себя в этом заветном городе детьми, попавшими в сказочный мир.

Мы приехали из древнего Еревана в город, ставший колыбелью Октября, колыбелью науки, культуры, технического прогресса нашей страны, чтобы пройти спецкурсы последнего года обучения.

Сильный преподавательский состав имелся и в Ереване. Мы с благодарностью вспоминаем имена многих наших замечательных профессоров, любивших свою специальность и умевших заражать своим чувством студентов. Кто может забыть вдохновенные, яркие лекции по механике и сопротивлению материалов Ашота Моисеевича Тер-Мкртчяна, так влюбленного в химию; романтического Степана Павловича Гамбаряна; степенного, но энергичного Леона Александровича Ротиняна, преподававшего физическую химию, и других наших педагогов?..

Когда мы готовились к поездке в Ленинград, каждый из них говорил нам добрые слова напутствия. Ведь многие из наших профессоров сами учились в Петербурге.

Наша поездка на север была еще одним ярким проявлением замечательных традиций русско-армянского научно-технического содружества. Армения только становилась на индустриальные рельсы. Республике надо было иметь собственную инженерно-техническую интеллигенцию. В Ленинграде мы должны были завершить полный цикл технического образования, потому что пятый курс электрохимического факультета Ереванского политехнического института тогда не располагал достаточно квалифицированными преподавателями спецкурсов.

В сентябре начались наши занятия в Технологическом институте, что находится на Загородном проспекте.

Поначалу мы жили в общежитии на набережной Жореса. Дом отапливался камином. Но было холодно, а мы по-южному легко одеты и обуты. Ни зимнего пальто, ни теплых ботинок. С непривычки мерзли. Ночью зуб на зуб не попадал.

Вскоре переехали из холодного общежития в гостиницу «Гермес» на Невском проспекте. Нам выделили весь седьмой этаж, и мы словно попали на седьмое небо.

Это наши товарищи Виген Петросян и Амбик Саядян приехали за несколько дней до нас, привезли в Ленинград письмо секретаря ЦК Армении А. Ханджяна на имя председателя Ленинградского городского Совета Назаренко, и тот проявил к нам вот такую исключительную чуткость: предоставил целый этаж гостиницы!

Материально мы были плохо обеспечены. Но каждый из нас всем, что имел, охотно делился с товарищами. Часто нас выручала институтская касса взаимопомощи. В особо трудных случаях мы посылали однокурсника Александра Ротиняна к академику Леону Абгаровичу Орбели за помощью. Сандрик приносил деньги, раздавал их. Получив стипендию, мы возвращали долг Сандрику, а он снова шел к Орбели. Сперва наш старший друг категорически отказывался принимать деньги обратно. Тогда мы заявили академику, что при таком условии не сможем обращаться к нему за помощью. Под нашим дружным натиском Леон Абгарович вынужден был капитулировать.

Виновником наших материальных затруднений частенько бывал сам Ереванский политехнический институт, присылавший стипендию довольно нерегулярно. Кроме того, многие студенты в связи с переездом в Ленинград вынуждены были оставить работу.

Прошлое всегда дорого, и я не могу без волнения говорить о преданности науке моих однокурсников, о рвении, с которым мы учились. Многие из нас, приехав тогда в Ленинград, очень слабо владели русским языком.

Так, однажды, став у кассы столовой, ереванцы вслух обсуждали меню, и вдруг в конце послышался голос одной из наших студенток, которая, решив, что слово «меню» обозначает название блюда, попросила нас выписать чек «на одну порцию меню» для нее.

А вот другой курьезный случай. Один из наших профессоров попросил зайти к нему домой за консультацией на Песочную улицу, двадцать четыре. Ребята за час до условленного времени пустились в путь, чтобы приехать на место в точно назначенное время. Но — о, ужас! — никто не помнил точного названия улицы.

После долгих раздумий решили, что надо искать Сахарную улицу. Наши поиски результатов не дали, и мы вернулись к себе измученные и огорченные…

Спустя три-четыре месяца наши товарищи настолько овладели русским языком, что уже могли читать техническую литературу и без помощи переводчика отвечали у доски профессорам. Труд — волшебник. Он помогает преодолевать любые преграды. И мы трудились.

Даже и сейчас, когда волосы у меня уже серебрятся, когда появилось много новых привязанностей и дружеских связей, я храню в памяти образ моего друга студенческих лет Вигена Петросяна, ставшего заведующим кафедрой в Ереванском политехническом институте и погибшего в боях за Ленинград в годы Отечественной войны.

Каждый раз, приезжая в Ленинград, с грустью вспоминаю я институтские годы. Вот и сегодня, созвонившись с другом юности Ротиняном, прочно связавшим свою судьбу с Технологическим институтом, я направился на Загородный проспект. Сандрик встретил меня в проходной института. Обменялись рукопожатиями, обнялись и, как-то по-детски смущаясь, взволнованные встречей, молча пошли по двору. Потом вспоминали все, что было двадцать восемь лет назад, — спрашивали друг у друга: «А помнишь?», «А как звали того нашего профессора?», «А за какой партой мы сидели?..» В памяти вставали далекие, но близкие сердцу времена.

Двадцать восемь лет прошло с тех пор, как мы защитили дипломные проекты и получили звание инженеров-электрохимиков. Мы редко виделись, не переписывались и потому теперь, занятые беседой и обходом знакомых уголков институтского здания, не чувствовали времени. Прошло два с половиной часа. Один из студентов напомнил моему другу о том, что ему пора на лекцию.

Мы попрощались у входа в институтский музей. Заведующая музеем Ольга Филипповна встретила меня любезно и показала пожелтевшую от времени фотографию нашей группы вместе с русскими друзьями и профессорами. Технологический институт — один из старейших вузов России. В годы царизма в его стенах активно действовала революционная молодежь. В официальных документах того времени институт называли «рассадником крамолы». На фасаде его укреплена мраморная доска с надписью: «23 октября 1905 года в физической аудитории Технологического института состоялось первое заседание Петербургского Совета рабочих депутатов, предвестника диктатуры пролетариата в России и во всем мире».

Мы гордились тем, что учились в Технологическом институте, хранящем славные традиции. Занимались, как правило, допоздна, забывая обо всем окружающем. Помнится вечер, когда жизнь напомнила о себе очень неожиданно и сурово. В ту пору метель властно гуляла по улицам Ленинграда. В номере стало холодно, один из моих друзей, закрывая ночью форточку, вдруг заметил красные флаги в трауре. Все встревожились. Увлеченные занятиями в течение дня мы ни разу не покидали наших «келий». А радио у нас еще не было. Оказывается, предательски убили Кирова… Потрясенные, всю ночь напролет вместе с тысячами ленинградцев ходили мы по улицам. Пламенный трибун революции был близким для нас человеком. Мы часто встречали его на улицах Ленинграда в окружении трудящихся.

Помню, как на траурном заседании коллектива Технологического института маститые профессора вытирали набежавшую слезу, рассказывая молодежи о своих встречах с Сергеем Мироновичем. Тесными узами революционной деятельности Киров был связан с Арменией, с армянами-революционерами. В архивах хранятся письма Кирова, адресованные его близкому другу Сааку Мирзоевичу Тер-Габриэляну.

Как я уже говорил, мы обитали на седьмом этаже гостиницы «Гермес». Гостиница жила обычной жизнью, а на нашем этаже все было иначе. Здесь в каждом номере проживали четыре студента. Чтобы не мешать друг другу, занимались порознь: в самом номере, в передней, ванной и даже коридоре. Напряженная учеба давала неплохие плоды. После первых экзаменов профессор Максименко, говоря о ереванцах, воскликнул на кафедре: «Что за сильная группа!» Но это не вскружило нам головы. Наоборот, мы стали заниматься еще усерднее и были счастливы, что среди нас нет отстающих. Те, кому учеба давалась с трудом, работали еще больше. На официальный экзамен шли только после своего собственного студенческого безжалостного испытания.

Не думаю, что все правильно выбрали себе будущую профессию.

Вот, например, Арус Маркосян, обладавшая природными математическими способностями, сделала бы куда больше успехов в этой науке, чем в выбранной специальности электрохимика.

Об этом часто говорил Арташес Шагинян, ныне действительный член Академии наук Армянской ССР, который вел с нами лабораторные занятия по математике в Ереване.

Но в большинстве случаев будущая профессия была выбрана правильно. Так, мой друг детства, с которым вместе мы кончили школу и политехнический институт, любовь к химии проявил еще на школьной скамье и стал одним из крупных ученых-химиков. Другой наш однокурсник — Абет Довлатян многие годы успешно возглавляет Ереванский алюминиевый завод.

Теперь, когда за плечами многолетний опыт, вспоминаешь, как в незабываемые студенческие годы порой несправедливо оценивались те или иные явления в нашей среде.

Помню, как в Ереване на комсомольском собрании довели до слез одного из товарищей только за то, что он пришел в институт в галстуке.

А в Ленинграде — за два года пребывания в этом городе — мы, трое товарищей, только один-единственный раз решили зайти в ресторан. Кажется, это было в конце учебного года. Почтительного вида швейцар остановил нас и ласково сказал: «Ребята, в таком виде я вас пропустить не могу. Вот вы, молодой человек, не бриты, а вы — без галстука, а вам — надо надеть пиджак. Только не обижайтесь на меня. Пойдите приведите себя в порядок, и милости просим».

Мы не обиделись на милого старика — наоборот, запомнили его совет. Надо признаться, однако, что рестораны были нам, в общем, не по карману.

В годы учебы часы редкого досуга мы полностью посвящали культурному отдыху. Наши друзья студенты Костя Хачатрян и Амазасп Ованисян играли на таре и кяманче любимые армянские мелодии. Мы ходили в музеи и на выставки, любовались сокровищами Эрмитажа. Помню, как в Мариинском театре смотрели (правда, с довольно почтительного расстояния, с галерки) балет «Спящая красавица» и восхищались талантом Улановой, тогда еще молодой восходящей звезды. Бывали мы и в консерватории на студенческих вечерах, и в филармонии (конечно, в тех случаях, когда удавалось достать контрамарки или дешевые билеты на хоры). Иногда одаряли нас входными билетами на консерваторские вечера наши друзья — студенты консерватории. Приятно вспомнить, что мы были одними из первых советских зрителей, смотревших премьеру фильма «Чапаев».

…В ласкающие, теплые дни каникул Ленинград и его пригороды одевались в зеленый наряд. Мы снова ходили на экскурсии, восторгались памятниками, дворцами и музеями. Незабываемое впечатление оставила жемчужина южного побережья Финского залива — Петергоф (ныне Петродворец). Какое великолепие! Какой изысканный вкус! Сколько скульпторов и художников, каменотесов и позолотчиков, мастеров фонтанного дела и садовников многих поколений творили здесь… Изумленные и восхищенные, думали мы о бессмертных сынах русского народа, создавших этот волшебный уголок не только для себя, но и для всех народов-братьев. А город Пушкин — бывшее Царское Село, Павловск, Колпино, Кронштадт, Сестрорецк и множество других мест, — разве их архитектура не свидетельствует о народном гении?

Падает февральский снег, ветер старательно заметает площадь, где вооруженные декабристы некогда выступали против самодержавия, — недаром бывшая Сенатская площадь осталась в памяти потомков как Площадь декабристов. Передо мной весь в порыве великолепный памятник Петру I — «Медный всадник» знаменитого Фальконе. Глядя на застывшего в бронзе и камне Петра I, думаю о том далеком времени, когда под турецко-персидским владычеством армянский народ боролся за свободу. В борьбе он не раз обращался за помощью к западноевропейским державам, но истинную дружбу и реальную помощь нашел только у русского народа. В 1701 году известный деятель армянского освободительного движения Исраел Ори вел переговоры с Петром I об освобождении Восточной Армении из-под персидского ига. Однако Северная война требовала от России большого напряжения сил, и лишь после Ништадтского мира, в 1722 году, Петр I предпринял персидский поход…

Вопрос же об Армении окончательно решился лишь спустя век, после русско-персидской войны 1826–1828 годов, когда Восточная Армения была присоединена к России.

Прошлое и настоящее, органически сливаясь, дополняют величественный облик Ленинграда.

Памятник В. И. Ленину у Финляндского вокзала напоминает другой исторический момент — начало новой социалистической эпохи в истории всего человечества, в истории моего народа. В те дни, когда рабочий Питер торжественно встречал вождя революции, в Петроград приехал Степан Шаумян. К нему, верному соратнику В. И. Ленина, отправилась делегация большевиков-кавказцев: Лукашин-Срапионян (позже один из руководящих государственных деятелей Советской Армении), Сумбат Маркарян (впоследствии народный комиссар транспорта Бакинской коммуны), Ваан Терьян и Арташес Каринян. Беседа была очень сердечной. Шаумян предложил им готовиться к работе в Закавказье. «Вам здесь, — сказал он, — приходится делать ту работу, которую и без вас хорошо делают русские товарищи. А у нас работы много, а работников мало…»

Я не мог оторвать взгляда от памятника В. И. Ленину. Вся поза вождя, движение руки, прозорливый взгляд словно говорят: берегите как зеницу ока дружбу народов, она дает всем счастье, возможность строить, учиться, любить, мечтать!..

Мечтать?

Мечтал и Ованес… юноша из Армении, Ованес Исаков, которому при царизме отказали в приеме в морской корпус. Став по зову Ленина в боевые ряды петроградского пролетариата, он прошел за годы советской власти поистине легендарный путь — от мичмана до адмирала флота Советского Союза. В боях за Ленинград отличились и другие сыны Армении: дважды Герой Советского Союза летчик Нельсон Степанян, молодой летчик 35-го авиаполка Краснознаменного Балтийского флота младший лейтенант Арутюн Суренович Парсугян, мужественный сын армянского народа Г. К. Ильяров, служивший помощником командира судна, и многие, многие воины…

Старый Петербург был одним из крупных центров армянской культуры. В Петербургском университете существовала кафедра армянского языка и литературы. Здесь решался вопрос о праве на издание армянских книг, газет и журналов, и не раз содействие передовых русских ученых и писателей оказывало значительное влияние на благоприятное решение вопроса о судьбе того или иного издания.

С Петербургом связано и имя легендарного Камо. Отсюда летом 1907 года Камо выехал в Куоккалу, где жил тогда В. И. Ленин, и сдал всю экспроприированную им в Тифлисе сумму большевистскому боевому центру.

Светлые дороги дружбы переплетаются друг с другом. Все шире и глубже становятся культурные связи Ленинграда и Армении в наши дни.

Один из лучших театров Советского Союза — Государственный академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова. Вот уже около двадцати лет, как здесь идет балет А. Хачатуряна «Гаянэ», впервые поставленный этим театром в годы войны. Здесь же впервые дана сценическая жизнь и «Спартаку» Хачатуряна, выдающемуся произведению советского музыкально-хореографического искусства, удостоенному Ленинской премии. С каким чувством волнения и законной гордости слушаешь в этом прекрасном северном городе солнечную, темпераментную музыку Хачатуряна, композитора, которого академик Б. В. Асафьев назвал «Рубенсом нашей музыки»! Не только о Хачатуряне писал Асафьев; исключительной любовью и уважением к армянскому народу, к армянской культуре проникнуты его вдохновенные «Очерки об Армении». Одно название первого очерка — «Моя дорогая Армения» — говорит о многом. В свою очередь, армянские музыканты учатся на выдающихся музыковедческих трудах Асафьева. С большим успехом на сцене Государственного академического театра оперы и балета имени Спендиарова исполнялись его балеты «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан». Русский репертуар — произведения Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова, Прокофьева, Шостаковича — занимает, наряду с родной армянской музыкой, одно из центральных мест в концертах армянской филармонии, в спектаклях Ереванского театра оперы и балета. На этих гениальных творениях лучших сынов России училась и учится наша молодежь, создающая свою самобытную национальную музыку.

Но вернемся опять в Ленинград. Здесь в неповторимом по красоте и строгости архитектурных форм зале филармонии постоянно с успехом исполняются произведения армянских композиторов. Здесь выступают квартет имени Комитаса, Сурен Кочарян, запечатлевший в своей литературной композиции армянский народный эпос «Давид Сасунский». А с каким живым интересом встречает ленинградский зритель многодневные гастроли ансамбля армянской песни и танца!

Музыка — «язык души и сердца», поэтому я несколько подробно остановился на примерах из этой области русско-армянских связей.

Бывая в этом городе, я всегда прихожу на эту широкую, светлую площадь, к серому зданию. Поднимаюсь по широкой мраморной лестнице, и меня сразу охватывает какая-то особая атмосфера творческого созидания, той бессмертной красоты, имя которой — музыка.

Со всех сторон слышатся звуки музыки — Бах, Моцарт, Шопен, Чайковский, Рахманинов, Прокофьев, Шостакович, Хачатурян…

В длинном коридоре можно встретить известного пианиста Павла Серебрякова, высокую, сухопарую фигуру выдающегося дирижера Евгения Мравинского, неповторимого в своем внутреннем и внешнем облике Дмитрия Шостаковича — талантливых советских музыкантов, имена которых известны всему миру. А вот и молодой композитор Алик Мнацаканян, аспирант профессора Д. Шостаковича.

Вы, конечно, догадываетесь — речь идет о Ленинградской ордена Ленина государственной консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова, старейшем очаге музыкальной культуры Советского Союза.

Меня окликает мягкий баритон. Оборачиваюсь: это бывший питомец консерватории, ныне профессор Георгий Тигранов. Приятная встреча! Вместе с ним проходим по классам и аудиториям консерватории. Вот еще одна классная комната. На стене портрет Иоаннеса Налбандяна. Ученик знаменитого Ауэра, темпераментный исполнитель-концертант, обладавший яркой артистической внешностью, опытный педагог, И. Налбандян долгие годы бессменно был профессором по классу скрипки Ленинградской консерватории.

На третьем этаже, в небольшом тупичке широкого коридора, класс № 36 имени Н. А. Римского-Корсакова. Здесь обычно занимался со своими учениками великий композитор-педагог, создатель целой композиторской школы.

В памяти возникают образы его учеников — больших музыкантов: Глазунова, Лядова, Стравинского, М. Баланчивадзе, Ипполитова-Иванова, Лысенко. К школе Римского-Корсакова и его последователей принадлежали музыканты многих национальностей, в том числе и талантливые армянские композиторы Макар Екмалян, Анушаван Тер-Гевондян, Романос Меликян, Саркис Бархударян, Грикор Сюни. Одним из любимых учеников Римского-Корсакова был А. А. Спендиаров, о котором А. Глазунов сказал, что он является «живым воплощением духовного союза русской и армянской музыкальных школ».

— Великий русский композитор был первым, натолкнувшим Спендиарова на мысль написать армянскую оперу, — сказал мне Г. Тигранов и тут же напомнил об одной из интереснейших записей в «Дневниках» Ястребцева, которую он приводит в своей монографии о Спендиарове.

«Когда мы снова перешли в зал, — пишет Ястребцев, — Николай Андреевич стал советовать Спендиарову написать когда-нибудь оперу, и обязательно восточную. Вы, — сказал Римский-Корсаков, — по самому рождению своему человек восточный, у вас Восток, что говорится, в крови, и вы именно в силу этого можете и музыке в этой области дать нечто настоящее, действительно ценное. Это не то, что я, — сказал Николай Андреевич, — у меня мой Восток несколько головной, умозрительный…»

В этих словах гениального композитора, создавшего замечательные музыкальные образы Востока, сказывается его величайшая скромность, более того, в них как бы мимоходом выражена мысль Римского-Корсакова о необходимости кровной связи композитора со своей страной для подлинной национальной самобытности творчества, о праве народов Востока самим развивать свою национальную культуру.

Спендиаров буквально обожал своего учителя и не только преклонялся перед ним, но и выступил одним из первых в защиту его в 1905 году с открытым письмом в газете «Русь».

Уже в советские годы композиторский класс Ленинградской консерватории окончил один из ведущих современных армянских композиторов — Аро Степанян. Много и восторженно рассказывал он мне о своей alma mater, о замечательной творческой атмосфере, царившей в ней, о своем педагоге, выдающемся композиторе В. В. Щербачеве, о друзьях — русских композиторах.

— Меня зачислили на второй курс, — вспоминает Аро Леонович, — в класс профессора В. В. Щербачева. Скоро начались уроки. Я их посещал со всей аккуратностью, впитывал в себя идеи, указания моего профессора, свято выполняя все его задания, предложения и пожелания. От миниатюр и песен мне было пора перейти к сочинению крупной формы, научиться расширять форму, набираться опыта и мастерства. Надо было научиться писать инструментальную музыку: сонаты, квартеты, симфонии…

В. В. Щербачев изучал со студентами западноевропейских, русских классиков и народное творчество. Он детально рассматривал задания, выполненные студентами, высказывал свое мнение об идейной и технической сторонах сочинений. Критика его была строгой, но доброжелательной. Остальная же часть урока посвящалась анализу произведений великих мастеров. Крупные произведения он исполнял с кем-либо из студентов в четыре руки. Он сопоставлял их, сравнивал, объяснял. Шаг за шагом перед нами открывалась картина развития музыкальной культуры от Палестрины до современных композиторов.

Щербачев, всесторонне образованный человек, взыскательный, строгий, целеустремленный, обладал колоссальной эрудицией. Он умел развивать в студентах индивидуальность, подмечая своеобразные стороны творчества каждого из них, умел закреплять в них эти качества. Он никогда не навязывал свои вкусы и вместе с тем всячески удерживал ученика от дурного вкуса, любил и поощрял в творчестве студентов красивое, благородное, глубокое. Он развивал гармоническое чутье, умелое применение полифонии, ритмики.

Особенно часто мы обращались к творчеству Бетховена, Чайковского, Шумана, Брамса, Малера, Р. Штрауса, Стравинского, Прокофьева. Уроки проходили живо. Щербачев был остроумен, жизнерадостен, наделен большим чувством юмора, глаза его всегда сверкали улыбкой, он был деликатен и вежлив со студентами.

В этих словах Аро Степаняна подчеркнуто то громадное значение, которое имела и имеет Ленинградская консерватория в развитии армянской музыкальной культуры.

С кем бы мне ни приходилось разговаривать о своих «странствиях» по консерватории, буквально все с любовью и уважением вспоминали имя Христофора Степановича Кушнарева. Многие годы он был профессором по классу композиции и полифонии. Он — крупнейший теоретик музыки и автор капитального труда «Вопросы истории и теории армянской монодической музыки», вышедшего в свет в 1959 году. По глубине исследования, по методу и широте охвата проблем эта работа выходит далеко за пределы вопросов, связанных только с армянской народной музыкальной культурой.

Кушнарев создал новый метод преподавания курса полифонии, сломавший издавна установившуюся в Петербургской — Ленинградской консерватории традиционную схоластическую систему, и положил его в основу дальнейшей разработки методики курса полифонии в советской педагогике.

Мой «чичероне», Георгий Тигранов, указал мне на проходившего мимо высокого мужчину с большим лбом мыслителя. «Это крупный ученый, теоретик музыки — профессор Ю. Н. Тюлин, — сказал он, — друг и коллега X. С. Кушнарева. На протяжении многих лет они вместе реформировали музыкально-теоретические дисциплины, сближая их с жизнью, народным творчеством».

С Христофором Степановичем Кушнаревым у меня было много бесед. Он воспитал целую плеяду музыкантов различных национальностей.

Кстати, Георгий Григорьевич скромно умолчал о себе. А ведь профессор Тюлин дал высокую оценку и его труду — двухтомному исследованию об армянском музыкальном театре. Одаренный лектор и ученый, любимец своих многочисленных учеников, Тигранов на долгие годы связал свою судьбу с Ленинградской консерваторией и родной армянской музыкальной культурой. И всегда с волнением рассказывал Георгий Григорьевич мне о своем учителе академике Б. В. Асафьеве, об учениках, о коллегах.

Нам вспомнилось 25 апреля 1946 года. В этот день состоялась защита докторской диссертации Г. Тиграновым. В конференц-зале Ленинградской консерватории было многолюдно. Пришли сюда ученые-музыканты, все, кто интересовался темой диссертации, посвященной истории армянской оперы. Вспоминая о минувших днях, профессор Тигранов еще в 1956 году с увлечением говорил мне:

— Много дум, волнений вызвали они в моем сознании; и не только потому, что на суд ученого совета старейшего русского музыкального вуза были вынесены скромные результаты моих многолетних исследований. Я вспомнил, как семнадцать лет тому назад впервые вступил в стены этой консерватории и как решительно поддержал тогда мою робкую мечту стать на путь музыкознания Б. В. Асафьев, как настойчиво советовал он мне обратиться к изучению истории музыки моей родной страны. Перед глазами прошла вся бескорыстная дружеская помощь, которую на всех этапах моего учения и дальнейшей самостоятельной работы так охотно оказывали мне мои русские наставники и коллеги, и в первую очередь — Б. В. Асафьев. Волновало то, что в этом чудесном северном городе, в среде русских ученых и музыкантов, в переполненном зале, люди с таким живым интересом и знанием обсуждали исторические пути и судьбы развития армянской музыки, спорили о творчестве Комитаса, Спендиарова, Чухаджяна и других армянских композиторов. Никогда не забуду проникновенных слов моего официального оппонента, члена-корреспондента Академии наук СССР, профессора А. В. Осовского. Он говорил о вековых узах дружбы и духовной близости, связывающих русский и армянский народы, о своей дружбе со Спендиаровым, об интересе русских музыкантов к армянской культуре и деятельности армян-музыкантов в России.

В наши дни слагается, растет, цветет и дает ценнейшие плоды новая, свежая, светлая, талантливая армянская национальная музыкальная культура. Может ли музыкант не радоваться тому обогащению общечеловеческой художественной сокровищницы, которое несет нам армянская художественная культура? Не может он не радоваться, особенно потому, что это обогащение исходит из нашей Советской страны, нашего братского народа!

Много ценного почерпнул я для себя из выступлений на диспуте профессора X. С. Кушнарева, из бесед с профессорами В. М. Беляевым, Б. А. Араповым, Р. И. Грубером.

Последний раз я видел Б. В. Асафьева в марте 1948 года, — продолжал рассказывать мой друг. Проходил Первый съезд советских композиторов, на котором он, тогда уже академик и народный артист СССР, был единодушно избран председателем Правления Союза советских композиторов. Борис Владимирович был тяжело болен и лично не присутствовал на съезде. Но там был прочитан его содержательнейший, имевший большое принципиальное значение доклад «За новую музыкальную эстетику, за социалистический реализм», посвященный утверждению принципов социалистического реализма в советском музыкальном творчестве, призывавший композиторов стать ближе к жизни.

Вместе с некоторыми другими композиторами и музыковедами я посетил Б. В. Асафьева на квартире. Он жил интересами съезда, внимательно следил за ходом его работы. Больше мне уже не довелось увидеть моего учителя и наставника. С величайшей скорбью узнал я о кончине Бориса Владимировича Асафьева. Смерть преждевременно вырвала из наших рядов замечательного человека, музыканта, ученого… Но всегда Б. В. Асафьев будет жить в своих творениях, в той светлой памяти, которую сохранит о нем каждый прогрессивно мыслящий музыкант. Асафьевские идеи, асафьевский метод всегда будут вдохновлять его учеников и последователей, в какой бы области музыкознания они ни работали. Русская культура играла и играет громадную прогрессивную роль в развитии и обогащении глубоко самобытного армянского музыкального искусства. Армяно-русские музыкальные связи — прочная и плодотворнейшая культурная традиция. Вдохновенные, содержательнейшие страницы в историю этой традиции вписал Б. В. Асафьев — выдающийся представитель советской русской культуры.

Гордость Ленинградской консерватории — Малый зал имени Глазунова. Строгая, пластическая красота фойе и зала, большие окна, в которые льется чуть пасмурный свет ленинградской зимы, мягкие ковровые дорожки скрадывают шум шагов. На стенах большие портреты Римского-Корсакова, Есиповой, А. Рубинштейна и других музыкальных деятелей. Величественные контуры органа. Сейчас здесь льются чудесные звуки прелюдии Баха. За инструментом Нина Оксентян — прекрасный органист, педагог консерватории. Исполнительницу внимательно слушают маститый профессор И. А. Браудо и молодой коллега В. Азатян. Этот зал слышал голоса многих выдающихся певцов, в том числе и моей соотечественницы Надежды Папаян, о которой Римский-Корсаков говорил как об одной из лучших исполнительниц партии Марфы в его опере «Царская невеста». Другой исполнительницей являлась замечательная советская певица, народная артистка СССР — Айкануш Даниэлян. Всегда в Армении, когда речь заходила о высоких критериях мастерства и подлинного искусства, А. Даниэлян приводила традиции воспитавшей ее Ленинградской консерватории. Я помню, каким светом загорались ее глаза при этом, с каким пиететом она произносила:

— В 1920 году я окончила консерваторию. Прошли годы упорного, настойчивого труда на оперной сцене. Не помню, чтобы за это время почувствовала я хоть какое-либо затруднение в пении. Мне всегда было известно, как и что надо сделать, чтобы хорошо исполнить оперную партию или романс. Преодолению вокальных трудностей научила меня Наталия Александровна Ирецкая. И чем дальше я работала, тем больше убеждалась в правильности ее метода дыхания и подачи звука. Теперь я сама учу молодых певцов Армении в Ереванской консерватории. Меня увлекает эта работа, меня бесконечно радует, что я могу передать своим ученикам то, чему училась сама, что пронесла через всю свою артистическую жизнь. В моем сердце до сих пор так свежо и живо звучит музыка, которую я слушала в классе Ирецкой в Ленинградской консерватории на протяжении восьми лет учебы. Неиссякаем тот источник, который питал меня все эти годы и питает теперь.

Бесконечны мои чувства любви и благодарности к консерватории города Ленина, где в октябре 1917 года, еще на ученической скамье я услышала исторический выстрел «Авроры», известивший миру начало Великой Октябрьской социалистической революции.

Могла ли я тогда мечтать о том, что даст мне революция? А она дала мне все — и успех, и признание, и жизнь, полную радостного творческого труда.

Проходя мимо классов, откуда раздавались звуки фортепьяно, Г. Тигранов рассказывал о замечательных традициях пианистических школ консерватории, начиная со знаменитых Есиповой, Лешетицкого, Блуменфельда, Николаева и до талантливых пианистов-педагогов наших дней. Среди них с особым теплом назвал он имя профессора Ольги Калантаровой, у которой сам когда-то занимался. Это была замечательная пианистка — глубокий, образованный музыкант и очень хороший человек.

Здесь учились и наши одаренные пианисты Р. Андриасян, С. Бунятян, Г. Сараджев.

Заходим с профессором Тиграновым в дирижерский класс. Ведет урок Э. Грикуров, талантливый дирижер, много сил и времени отдающий воспитанию молодого поколения. В наше время из стен этого класса, которым руководили такие крупные мастера, как Малько, Гаук, вышло много выдающихся советских дирижеров — Е. Мравинский, Е. Микеладзе, О. Дмитриади, А. Мелик-Пашаев и Э. Грикуров.

Кстати, мне припомнился еще один питомец Ленинградской консерватории — народный артист Армянской ССР Татул Алтунян, талантливый хормейстер, руководитель широко известного государственного ансамбля песни и пляски Армении. Вспоминая о воспитавшей его консерватории, он рассказывает:

— В 1929 году я впервые приехал в Ленинград. На вокзале мои попутчики быстро разошлись, знакомых и встречающих не было, и я, стоя у порога нового, незнакомого для меня мира, смотрел на туманный, погруженный в тусклые огни город. Мысли возвращались домой, в Армению. Меня охватило сомнение: а вдруг я затеряюсь в большом городе и погибнут мои годами взлелеянные мечты?.. Но я быстро отбросил эти мысли.

Ясным утром следующего дня вышел я на Театральную площадь. Трудно передать волнение, охватившее меня, когда я впервые увидел здание консерватории, о которой так долго мечтал. Сколько талантов выращено в этом храме искусства, сколько вышло отсюда светлых умов, музыкальной творческой одаренной молодежи.

Поступил я на оркестровый факультет по классу гобоя, но не это являлось основной целью моего приезда в Ленинград. Я очень любил многоголосное пение. Ведь голос прекраснее всех инструментов, и ничто не может так воздействовать на чувства, как голос, как хоровое пение. Я мечтал стать хормейстером. Руководство консерватории разрешило мне учиться на двух факультетах. Я был бесконечно счастлив и с нетерпением ждал начала учебного года.

Очень большую роль в моем профессиональном совершенствовании сыграли посещения репетиций Ленинградской капеллы, руководимой выдающимся мастером русской хоровой культуры профессором М. Климовым. Его занятия были глубоко содержательны. Он вскрывал идейную сущность произведения, создавал правдивые, живые музыкальные образы. Неизгладимое впечатление осталось у меня от исполнения капеллой под руководством Климова «Мессы» Баха (си минор), «Реквиема» Моцарта, Девятой симфонии Бетховена, а также произведений Глинки, Чайковского, Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Танеева. Великие традиции хорового искусства оказали благотворное воздействие на меня и принесли большую пользу в последующей деятельности.

В 1934 году я окончил консерваторию; благодаря трудам и заботливому отношению моих педагогов я приобрел теоретические и практические знания.

С чувством большой признательности и глубокой благодарности вспоминаю город Ленина, который с материнской заботливостью и нежностью воспитал меня, подготовил к служению родному искусству. Я полюбил Ленинград, как люблю свое родное солнце, наши снежные горы.

Плодотворны, глубоки и разносторонни связи армянской музыкальной культуры с этим старейшим музыкальным очагом России.

Большой зал был закрыт на ремонт, и нам не удалось, как всегда, по традиции, постоять у замечательного скульптурного портрета П. И. Чайковского. Повсюду царила напряженная работа: разучивались программы концертов, готовились к изданию новые книги, сборник воспоминаний питомцев консерватории — видных деятелей советской музыкальной культуры, в том числе музыкантов-армян — Тер-Гевондяна и Степаняна, Кушнарева и Алтуняна, Мелик-Пашаева и других.

Я вышел из здания консерватории, когда уже вечерело. Приятные думы обуревали меня. Я был счастлив от мысли, как чудотворна человеческая сердечная дружба и как велики плоды содружества. Перейдя улицу, я попал в другой храм музыкальной культуры — в Театр оперы и балета имени С. М. Кирова.

Шел балет Арама Хачатуряна «Спартак».

Не прошло и полугода, и я вновь в Ленинграде.

Старейшая в стране консерватория торжественно отмечала свое столетие. Сюда съехались со всех концов нашей страны ее благодарные питомцы, многие из которых стали уже именитыми музыкальными деятелями. Среди гостей я увидел Ю. Шапорина, Д. Шостаковича, Е. Мравинского, А. Баланчивадзе, Ю. Свиридова. Посланцами Армении были питомцы консерватории — Р. Андриасян, Г. Чеботарян и Р. Абаджян.

Залитый светом зал филармонии — в праздничном убранстве. Здесь состоялось 21 сентября 1962 года торжественное юбилейное заседание. Его открыл директор консерватории народный артист СССР профессор Павел Серебряков. Доклад профессора Г. Тигранова о столетии консерватории раскрыл перед нами красочную картину возникновения, развития и расцвета Петроградской — Ленинградской консерватории. Он говорил о замечательных традициях, бережно сохраняемых и поныне, о том вкладе, который внесла консерватория в советскую музыкальную культуру.

А далее приветствия, приветствия, адреса — и большой праздничный концерт…

Хорошие традиции надо беречь и развивать. Надо уметь видеть, как в единой цепи событий прошлое проглядывает в настоящем, а настоящее шагает в будущее. Без этой преемственности прошлое потеряло бы всякий смысл. В наш стремительный век то, что происходит сегодня, завтра уже станет историей. И надо успеть, во что бы то ни стало надо успеть глубоко осмыслить происходящее.

Начатый в зимнем Ленинграде дневник я заканчиваю в Ереване, мирно дышащем весной. И здесь, на солнечном юге, мысли о прошлом и лучезарном настоящем Ленинграда и Армении переплелись воедино, вылившись в рассказ, имя которому — человеческая дружба.

1962