"Неформат" - читать интересную книгу автора (Михайличенко Елизавета, Несис Юрий)

1. Сумасшедшая сукка

Ленка честно поверила, что Наум огорчился из-за моего дежурства. На то она и Ленка. А у нас с ним та необязывающая мужская симпатия, когда приятно встретиться, но можно и не встречаться. И то, что мне пришлось дежурить во время его «большого» приема в сукке — уж точно не повод для огорчения.

Зато сегодня шеф попросил меня помочь «хорошим-парням-армейским-следователям» и взять показания у потерпевшего, в Адассе Эйн-Керем. Нам частенько приходится расхлебывать ностальгию шефа — на срочной службе он был следователем и у него там остались кореша, которые грузят теперь нас заданиями. Выбор у них, правда, небольшой — армейские следователи в полицию обычно не идут, шеф чуть ли не один такой. Зато энтузиазма у него…

Пацан получил ночью в пабе пулю от своего приятеля, такого же пацана, только уже солдатика в увольнении. Традиции израильской армии сложились до большой алии, а армейские традиции не сдаются и не умирают. Ладно, я готов поверить, я почти помню, что лет десять назад солдатики в увольнении не надирались. Хорошо, большинство не делает этого и сейчас. Но не требуйте от пацанов, чтобы они не расставались с личным оружием! За руль ему сесть нельзя, а в баре гудеть — можно. Мы по-пьяни девиц обнимали, а они — автоматы. Или и девицу, и автомат. Или даже автомат и девицу с автоматом.

Вот пусть Наум и расскажет откуда эта странная традиция не расставаться с оружием и заодно приплетет несколько историй по этому поводу с его личным участием и прочими историческими личностями в пижамах.

Я повернул на Аминадав — засвидетельствовать свое почтение, лично объяснить отставному генералу причину неявки на вчерашний прием по случаю праздника Кущей. Если бы не теща, навещал бы его не так редко. Всегда расскажет что-нибудь такое, подлинно-историческое, чему, прочитав в учебнике, никогда не поверишь. А тут — свидетельствует очевидец, а чаще так вообще участник. И память у генерала на редкость цепкая. Детали событий полувековой давности помнит — это как раз понятно, дело стариковское, но пить со мной весь вечер на равных, а наутро быть выбритым и помнить что мы вчера говорили — как можно не относиться с уважением? А ведь ему хорошо за семьдесят. Он, кажется, на год младше тещи, хотя это я точно выяснить так и не смог — военная тайна.

Все получилось даже лучше, чем я ожидал. Теща была в Тель-Авиве на сеансе чего-то очень эксклюзивно-пластикохирургического. Скоро она будет выглядеть лучше Ленки, к тому идет. Во всяком случае, как мать и дочь их в последнее время воспринимать перестали. Софья Моисеевна ловко сменила атрибуты своей молодости и теперь, вспоминая о ней, она рассказывает о шестидесятниках, об оттепели, о стилягах, джазе и знакомом саксофонисте Игорьке, который играл, как черт. О военной юности, эвакогоспитале и «деле врачей», которыми она мне за двадцать лет проела плешь, теща забыла напрочь. Ленка считает это «очень трогательным». Наум, кажется, тоже. А черно-белый Умница, являясь из своей ешивы, вообще хором с тещей вспоминает черно-белые шедевры Чухрая и Хуциева. Одного меня от этого воротит. Вставные зубы я еще приемлю, но вставные воспоминания…

Кроме того, теща как-то подозрительно быстро разучилась грамотно и внятно говорить по-русски. Она теперь тянет гласные и как бы поет, а по мне так воет, путая склонения и спряжения, что выявляет нудность привычных наставлений и моралей. На иврите она говорить так и не научилась, зато к месту и не к месту пользуется идишем. Кажется, в их кругу этот язык местечковых сапожников и шинкарей считается очень аристократичным. Что делать, теперь моя теща — это израильская элита. Это к ней в праздничную сукку являлся вчера шеф моего шефа. Кстати, интересно, не нарочно ли мой шеф впарил мне дежурство именно на этот вечер?

Впрочем, хорошо, что меня вчера тут не было. Благодаря этому, сегодня здесь еще оставалась холодная водка, которую мы с Наумом форсированно уничтожали. Кажется, он хотел принять свою дозу до возвращения тещи, а потом свалить на меня. Да ладно, не жалко, дело житейское. Человек, прервавший мое двадцатилетнее существование в одной квартире с тещей, вправе получать от этого хоть какие-то бонусы. В случае генерала я называю это «использовать рельеф местности». Стоило мне лишь подумать о теще, как ей икнулось — позвонила и, узнав, что я сижу напротив, стала отдавать какие-то хозяйственные распоряжения, требуя, чтобы они выполнялись в режиме реального времени.

Наум ушел в дом. Мне тоже было пора, но не уходить же не прощаясь, а искать его в трехэтажном особняке было влом, особенно учитывая старческую тугоухость. И тут в сукку резво вкатился веселый старичок на инвалидной коляске, вернее на инвалидном мотоцикле, а как еще назвать это трехколесное средство передвижения с электромотором и рулем от «Харлей-Дэвидсона»:

— Барух?

Я кивнул и поприветствовал. Я уже привык, что здесь меня называют Барухом, хоть и не понял, откуда байкер-инвалид мог знать мое имя.

— Как ты вырос, мальчик! — порадовался за меня старик.

Я понял, что он принял меня за сына Наума от одного из первых браков. Детей у Наума много, я их так и не запомнил. Имена у них повторяются.

— Зато ты совсем не изменился, — сказал я и в очередной раз поразился, что даже при отсутствии в языке «Вы» фраза может звучать вполне вежливо.

— А где Наум? С Софой кувыркается? Ах-ха-ха-ха! — запрокинулся одуванчик на колеснице.

Я сопроводил его солдатский юмор приличествующим смехом. Потом доложил, что Софа в Тель-Авиве, а Наум в доме.

— Я давно заметил, — сказал старик, — еще в войну за Независимость, приходишь к Науму с хорошими новостями — его никогда нет на месте. Приходишь с плохими — он встречает у порога. Ах-ха-ха-ха!

— Значит, у тебя хорошие новости? — поддержал я светский разговор.

— Новости? — старичок посмотрел на меня изумленно и подозрительно, но вдруг заулыбался. — Ну конечно! Новости! Сегодня в «новостях» это будет, да! Или завтра!

Говорить было не о чем, и я предложил ему выпить. Старичок отказался, тогда я плеснул себе немного водки.

— Барух! — замахал он ручками. — Почему ты пьешь водку такими детскими порциями? В твоем возрасте это вредно! Ах-ха-ха-ха!

Я долил и поднял тост:

— За твои успехи!

— За наши успехи! — поправил меня старичок и сделал легкомысленное па на инвалидном агрегате. — А знаешь что, мальчик? Я ведь уже в том возрасте, что могу и не дожить до возвращения Наума. Так я пока расскажу тебе, чтобы ты смог порадовать генерала, если я буду уже холодный! Ах-ха-ха-ха!

Этого еще не хватало. Я как раз собрался свалить, попросив попрощаться за меня с Наумом.

— Или если я все забуду! — не унимался одуванчик. — Знаешь, как это у нас, у стариков — чик! — и все забыл. Ах-ха-ха-ха!

— Ну ты-то не забудешь, — улыбнулся я и подмигнул, салютуя рюмкой его жизнерадостности, — в тебе энергии больше, чем в молодых!

Старик захлебывался восторгом минуты полторы, вставляя в промежутках слово «энергия». А потом восторженно прокричал:

— Ты знал, да? Чувство юмора — это у вас семейное! Энергия! Надо же! Ах-ха-ха-ха! Да у нас теперь энергии этой… Энергия — хорошо, а наличные лучше, правда, Барух?! А откуда ты узнал? Я спешу сюда, нарушаю правила движения, везу эту новость, как разносчик — горячую пиццу… А-а, понял! Блефуешь! Весь в Наума! Не мог ты знать, неоткуда тебе. Ты догадался, так?

Тут мне стало любопытно, и я скромно улыбнулся.

— Но вот чего ты точно не знаешь, — обрадованно сообщил старик, — мы получим семь с половиной процентов! А ведь начинали с двух.

— Сильно! — искренне похвалил я старика. Мне никогда не удавалось изменить цену больше чем в три раза. Даже на арабском рынке. Всегда прекращаю торговаться, когда мне уступают за полцены.

— Еще бы! — ликовал он. — Мы получим огромные деньги. Ривка правильно придумала начать отключать их за неуплату. Они сразу стали сговорчивее. Ах-ха-ха-ха!

— Ага-а… — сказал я задумчиво, прикидывая степень сенильности собеседника и представляя, как он отключает кого-то от реанимационных аппаратов за неуплату.

Старичок смотрел на меня в ожидании новых похвал. Глаза его сияли. Но я молчал, и он, видимо, решил поразить мое воображение:

— А расчет будем производить мы, а не они. Ты понял?

Я вежливо кивнул:

— Понял, понял. Мы сами будем считать, сколько они должны нам заплатить, так?

Старик приосанился и выглядел уже настоящим триумфатором:

— Именно! Им же верить нельзя, а так все будет по-честному. По-честному, ах-ха-ха-ха! Ронен будет снабжать нас всеми данными каждый месяц. Ты помнишь, как Ронен выбил тебе зуб? Ах-ха-ха-ха! Ох, ты тогда вопил! Ох, Наум злился! Ну и кто оказался прав? Я ему сразу сказал — зуб уже не вернешь, а выкинуть толкового мальчика из хорошей школы — это испортить ему будущее. А наше будущее — это наши дети. Так?

— Так, — согласился я. Мне вдруг захотелось срочно уйти. Вся эта идиотская история начинала обрастать нюансами, которые словно придавали ей вес и «заземляли». А старик все потирал ручки и хвалился:

— Кто знает, если бы Ронен попал в плохую школу, в плохую компанию, стал бы он сейчас такой большой шишкой? А теперь, слава Богу, он может решать кому позволять, а кому нет!

— А Ронену не придется никому ничего объяснять? — чисто из озорства спросил я.

— Ну и объяснит! Авиве с Игалем. Ах-ха-ха-ха!

— А пресса? — совсем уже развеселился я.

— Ах-ха-ха-ха! — обрадовался моему вопросу старичок. — Прессе мы скажем правду. Так, как она выглядит со стороны! С правильной стороны! Ну, ты понял, наконец?.. Ах-ха-ха-ха! Ты, все-таки, весь в отца, мальчик!

Я понял. Старик явно выехал на прогулку из своего дома для престарелых под предлогом праздника, да и сбежал сюда. И поэтому так радостно сейчас хихикал и гонял по сукке на инвалидном драндулете. От радости свободы.

— Это сумасшедшие деньги, мальчик! — вопил сумасшедший старик.

— Сумасшедшие, — честно подтвердил я. И честность моя была неподдельной. — Не говори Науму так сразу, у него слабое сердце.

— Ах-ха-ха-ха! — загоготал старик и чуть не вывалился из каталки. — Слабое сердце! Ах-ха-ха-ха! В твоей семье умеют шутить! Для Наума это вообще тьфу, не деньги! Ты, кстати, как сам-то справляешься, мальчик? Трудно? Я смотрю — все время что-то новое появляется. Это ведь незнакомые люди, да? Как ты только с этим управляешься?

— Любые новые люди — все равно люди, — сказал я и хряпнул.

— О! — восторженно заорал старик. — Как заговорили о деле, так ты и пить стал, как мужчина, а не как мальчик, мальчик!

Он, вдруг, погрустнел, ушел в себя, тихо сидел и жевал губами, потом сообщил:

— Ну да, все равно это раз в десять меньше, чем Наумовы подделки. Но ведь нельзя все мерить только деньгами, правда, мальчик?

Я тупо кивнул. Какие еще «Наумовы подделки»? Сумасшедший дом. Сумасшедшая сукка. Состояние у меня было такое… дурацкое. Если бы сейчас рядом сдохла какая-нибудь собака, я бы только обреченно кивнул. Одно я понял — надо сваливать. Предощущение дохлой суки ничем хорошим кончиться не может. Я ждал паузы в излияниях старика, чтобы откланяться. А он, напротив, перекрыл проход своим мотоциклом и делал паузы только на вдохе перед похахатыванием:

— Признай, Барух, что это гораздо красивее. Не надо договариваться с идиотами, не надо организовывать дыры… Это же сколько людей! И все они умеют разговаривать! Ах-ха-ха-ха! Ведь чем больше людей, тем больше риска! Слушай, мальчик, почему Наум до сих пор не попался, знаешь? Потому что у него есть счастье. И много детей, помогающих ему это счастье организовать! Наум всегда умел организовывать. А зато у меня все красиво! Все уходит по воздуху, не оставляя следов, не спрашивая ни у кого разрешения, не обманывая евреев. Ах-ха-ха-ха! И имею я дело с одним единственным человеком. Он берет деньги у Рябого и приносит мне. А ведь чем меньше денег будет у Рябого, тем меньше он зла принесет. Ах-ха-ха-ха!

Я все-таки привстал, но старик надвинулся своей моторизированной тележкой уже совсем вплотную, да еще развернул размашистые рога руля в мою сторону.

— Руль у твоего мопеда классный, — сказал я.

— Внучок подарил, — хихикнул старик. — Мотоцикл он разбил, а руль мне приспособил. Это настоящий «Харлей»! А ты что подумал? Что от Наума? Ах-ха-ха-ха!

Где-то совсем рядом, прямо за перегородкой сукки вдруг зазвонил мобильный телефон.

— Что еще, Софа? — спросил Наум. — Нет, Боря уже уехал. С полчаса назад. Нет, не домой, ему нужно было куда-то на территории. Он не сказал зачем. Он спешил. И заедь, пожалуйста, к Бени, возьми у него конверт. Я знаю, что у тебя нет времени, но это крайне важно. Спасибо, моя сладкая, целую.

— Ах-ха-ха-ха! — возбудился старичок. — Слышал, целует он ее!

Молодец, Наум. Иначе от тещи не отделаться. Теперь она подумает, что меня здесь нет и от него отстанет. И можно будет спокойно досидеть. Хотя хихиканье инвалида мне порядком надоело.

Наум вошел в сукку с пистолетом. И направил его на меня. Не люблю я такие шутки. Не генеральское это дело — личным оружием баловаться.

— Прости, Барух. Не твоя вина, что Хаим впал в маразм. Но расхлебывать тебе.

— Сам ты впал в маразм, молодожен! — возмутился инвалид. — Ну и семейка! Семь с половиной процентов, понял!

Черт! Ствол был нацелен на меня, рука не дрожала, выражение Наумова лица было извиняющееся и сочувственное. И это мне особенно не понравилось.

— Что ты ему рассказал, Хаим?

— А что? — захихикал старичок. — Ты уже лишил Баруха наследства? В пользу Софочки? Или тебе Софа больше не разрешает рассказывать секреты Баруху? Ах-ха-ха-ха!

— Идиот! Это другой Барух! — заорал Наум. — Это не мой Барух! Это ее Барух!

— Ой-вэй! — схватился за сердце старичок. — Это что же, теперь его убивать? Такой хороший мальчик…

— Ну уж нет, — твердо сказал я. — Убивать меня, как Баруха Софьи Моисеевны — это уж слишком. Наум, отведи ствол, правда. Не люблю я этого.

Наум ствол не отвел. Наоборот, переменил выражение лица на усталое, но однозначное:

— Ты, Боря, помолчи. И не делай резких движений. Хаим, ну ты не видишь ни хрена, ладно. Но ты что, не слышал какой у него русский акцент? И после этого ты не идиот?

— А что? — огрызнулся старичок. — У всей твоей семейки с недавних пор появился русский акцент. Я решил, что и Барух женился на оле хадаше! Ах-ха-ха-ха!

У Наума был такой вид, словно он прикидывал — замочить меня одного, или нас обоих.

— Что ты ему рассказал, подробно!

— Да все рассказал. Чтобы если надоест, тебя не дожидаться. Подробно рассказал, чтобы даже ты все понял, ах-ха-ха-ха! Про семь с половиной процентов. Что рассчеты будут строиться на данных Ронена… Про что я еще тебе рассказывал, мальчик?

— Про внука, — угрюмо сказал я.

— Ах-ха-ха-ха! — ответил старичок.

— Плохо, Хаим, — вздохнул генерал. — Какие еще ты имена называл?

— Не помню, — всплеснул ручками инвалид. — Да много каких называл, наверное. Если я думал, что это твой Барух, то почему я должен был не называть ему имен?

Я уже не считал это шуткой. Но и не мог заставить себя поверить в серьезность происходящего. Пора было что-то предпринять, но подходящий момент все не подворачивался — Наум явно этого от меня ждал и взгляда не отводил.

— Вспоминай, Хаим! Какие имена ты еще называл?

— Вспомнил! — обрадовался Хаим. — Я ему много рассказывал про Ронена. Про зуб, про школу. Ведь если бы не я, ты бы не дал ему стать тем…

— Дальше! — прорычал генерал.

— Дальше он меня спросил, что будет, если Ронена призовут к ответу. И я напомнил ему про Авиву и про Игаля… А что, это неправда? Мне показалось, что мальчик нервничает, я хотел его успокоить.

— Да-а, — с сожалением сказал Наум, — старое ты трепло. Шансов ты ему никаких не оставил. А ведь я его любил, почти как сына… Да и Софа расстроится.

— Софа сильно не расстроится, — рефлекторно успокоил его я.

Хаим недоуменно поозирался, а потом вдруг снова откинулся в седле:

— Ах-ха-ха-ха! Ах-ха-ха-ха! Так что, Софа — теща этого бедного мальчика?!

Мы с Наумом с неприязнью покосились на него.

— И что здесь такого смешного? — спросил генерал.

— А то ты сам не видишь! Ах-ха-ха-ха!