"В Париж на выходные" - читать интересную книгу автора (Еремеев-Высочин Николай)

2

Нет, эти воспоминания я положительно не был готов ворошить. Наблюдающий меня видел, как я сидел, тупо покачиваясь, на кровати, небрежно заброшенной тяжелым покрывалом с желтыми цветами на синем фоне, и главным моим занятием в эти минуты было не дать проявиться картине, сотни раз прокрученной через сознание — и через подсознание, в тысячах кошмарных снов. Из этого липкого оцепенения меня вырвал телефонный звонок.

Как раньше люди жили без мобильных телефонов? Тебя можно было локализовать, как только ты говорил «Алло!» — сразу становилось ясно, в какой ты стране, в каком городе, в какой гостинице или конторе. А так, поскольку у моего мобильного номер, естественно, нью-йоркский, Джессика — это моя теперешняя жена — думает, что я говорю с ней из Рима, Лондона или Вены, хотя я в это время могу находиться в Алжире, в Москве или в Израиле. Так и сейчас — кто бы мог предположить, что я, будучи в Париже, сижу в номере задрипанного отеля за 50 евро?

На самом деле у меня два мобильных. Один — тот официальный, нью-йоркский — звонит ре-минорной токкатой Баха. Ну, все ее прекрасно знают — так через Иоганна-Себастьяна Господь напоминает нам о неминуемой смерти и предстоящем Страшном Суде. Второй, с французским номером, я взял по приезде.

Во Франции, в отличие, например, от Греции, где я был в прошлый приезд в Европу, вы не можете совершенно анонимно купить в любом магазине SIM-карту, вставить ее в свой — или другой, купленный для этой цели, — телефон и получить таким образом местный номер, который нужен только на время операции. Здесь, чтобы вам дали право обзавестись собственным мобильным средством связи, нужно предоставить больше документов, чем в Штатах при получении банковского кредита — включая последний счет за электричество на ваше имя. Я совершенно серьезно говорю! Поэтому для конспиративных контактов мне приходилось брать сотовый телефон на прокат. Этот телефон играет Моцарта, и его номер я сообщил только своему связнику в Париже, Николаю. По этой причине началом увертюры из «Женитьбы Фигаро» я за эти сутки насладился лишь однажды. В основном объявлялся Бах, как и сейчас.

На этот раз звонила Элис, моя ассистентка. Они теперь не любят, чтобы их называли секретаршами, хотя, по-моему, ничего уничижительного в этом нет. Но я эту условность принял и теперь всем представляю ее как свою ассистентку.

Я взглянул на часы — ровно два. В Нью-Йорке — восемь утра. Элис всегда приходит на работу в восемь, даже когда я в отъезде.

— Пако? Слышите меня?

— Э-лис! Э-лис!

— А вот, вот, сейчас хорошо слышу!

Я знаю, почему она плохо слышит. Сидит, откинувшись в офисном кресле на колесиках, руки на клавиатуре, трубку прижимает к уху плечом. Она без дела не сидит: или печатает, или гуляет по интернету, или в руке у нее бумажный стаканчик с кофе. И всё это время параллельно говорит по телефону. Надо сказать ей, чтобы купила себе гарнитуру, как у операторов телефонных станций, диспетчеров или работников справочных служб.

Элис — двадцатисемилетняя совершенно восхитительная мулатка, похожая на Уитни Хьюстон. У нее шелковистая кожа цвета молочного шоколада, изумительной формы нос и — единственная негритянская черта ее лица — чуть оттопыренная чувственная нижняя губа. Волосы у нее завиты на африканский лад и торчат во все стороны, но так сейчас ходят и датчанки. Одевается она, не думаю, что в магазинах на Мэдисон-авеню, но с какой-то изысканной простой элегантностью. При этом Элис окончила колледж и говорит, кроме английского, по-испански, по-французски и немного по-немецки.

Я до сих пор не понимаю, что она делает в моем агентстве. Ей место в Голливуде, на Бродвее или в фотостудии, снимающей рекламу какого-нибудь практически невидимого бюстгальтера. Более того, если бы я сам не нашел ее по объявлению три года назад, я бы постоянно мучился, думая, что Элис, конечно же, подстава. Хотя она у меня нормально зарабатывает — сорок тысяч долларов в год плюс три процента с полученной прибыли, — иногда я говорю себе, что только какие-то немыслимые государственные преимущества в зарплате, страховке и будущей пенсии офицера секретного подразделения ФБР заставляют эту явную угрозу для психического здоровья мужской части человечества каждый будний день являться в наш офис над ветеринарной клиникой на углу Лексингтон-авеню и 83-й улицы.

— Пако, я звоню по двум вопросам! — голос у Элис низкий, теплый, такой же сексуальный, как и ее тело, поддерживаемое в безупречной форме занятиями аэробикой каждые вторник и пятницу. И в сексе по телефону она бы уже заработала себе состояние. — Звонил Жак Куртен. Он не может вам дозвониться, а послезавтра, в воскресенье, он уже улетит в Конакри. Так что вы обязательно должны встретиться сегодня или завтра. Наберите его прямо сейчас!

Это ее стиль — ткнуть своего рассеянного босса носом в дела, чтобы не отвлекался. Меня эта игра, когда тебя немного ведут на помочах, устраивает на все сто. Я про Жака действительно забыл начисто. Мало того, что пропал наш агент с контейнером, в котором я понятия даже не имею, что за сокровища находятся, так я наткнулся на Метека, и теперь даже главная причина моего приезда в Париж отошла на второй план. Что уж говорить про официальный повод?

— Пако, вы услышали меня?

Деликатность! Элис не говорит: «Вы поняли меня?», как если бы у меня были проблемы с мыслительными функциями. Просто уточняет, не отвлекся ли я в этот момент.

— Да-да, прямо сейчас ему позвоню.

— Теперь, что еще я нашла. Оказывается, русские организуют каждое лето круиз на Северный полюс на атомном ледоколе. Сквозь все эти вечные льды с белыми медведями, моржами и тюленями. Стоит это каких-то безумных денег, чуть ли не двадцать тысяч, но сумасшедших ведь всегда хватает! Нас это интересует?

Нас это интересует. Я зарабатываю на жизнь всем нам, да еще и Конторе подбрасываю, своим туристическим агентством Departures Unlimited. По-английски звучит красиво — это я сам придумал. Американцы, как и англичане, ставят после названия определенного типа компаний Ltd., то есть Limited, общество с ограниченной ответственностью. А так получается Неограниченные Отъезды, или путешествия.

Мое турагентство специализированное. Сначала это был только культурный туризм для элиты. Какая-нибудь пара престарелых миллионеров ехала на месяц в Италию с профессором искусствоведения, который в любом музее знает, какая картина висит слева за следующей дверью. Такой тур — перелет первым классом, размещение в палаццо эпохи Возрождения, ужины с официантами в камзолах и с кружевным жабо — обходится в кругленькую сумму, и в Конторе даже думали, что я в первый же год пущу на ветер выделенный мне первоначальный капитал. Но в Нью-Йорке, где крутятся деньги всего мира, это оказалось золотым дном. Мои первые клиенты стали обращаться к нам постоянно, почти все привели друзей, знакомых и партнеров, и за пятнадцать лет мы от итальянского Кватроченто через, по-моему, все известные на сегодняшний день художественные школы и течения дошли уже до кельтских дольменов и полузаросших буддистских храмов в джунглях Камбоджи.

Все эти индивидуальные поездки с искусствоведами до сих пор пользуются популярностью, но делать каждый год одно и то же скучно. И клиентам, и нам самим. Так что мы стали развивать необычный туризм. Типа ловли пираньи на Амазонке или путешествия на плотах по рекам Горного Алтая.

— И кто именно организует эти круизы на Северный полюс?

Это я и так знаю — Мурманское морское пароходство, то самое, которое раньше обеспечивало навигацию по Северному морскому пути. Только у него есть атомные ледоколы, которым и в самое благоприятное время года, в разгар лета, приходилось прорубать путь для караванов грузовых судов. Но этой информацией я, по идее, располагать не должен.

— Это где-то на севере России, сейчас скажу. О, Мьюрманск!

— Мурманск, — поправил свою ассистентку более образованный шеф. — Звони туда и узнавай всё.

— Вы думаете, они там говорят по-английски?

— Если нет, попроси Веру! — Вера — это эмигрантка из Москвы, которая обеспечивает наш до сих пор живой алтайский проект. — Что, сама не знаешь?

Я спешил закончить разговор — боялся упустить Метека.

— У меня пока всё.

Голос у Элис прозвучал холодно. Это очень самостоятельное и эмансипированное существо на самом деле очень ранимо, его нельзя так обрывать.

— Прости, я просто уже убегаю, — соврал я и добавил, чтобы загладить свою резкость. — Да, я не спросил, что тебе привезти из Парижа?

— Ничего!

— И всё-таки?

Молчание.

— Ну, прости, прости! Элис, я прошу прощения!

— Французского сыра.

Смилостивилась.

— Всех четырехсот сортов? Каждого понемножку?

Элис рассмеялась:

— Я еще позвоню.

— Пока!

На самом деле, не женись я в свое время на Джессике, романа с Элис нам было бы не миновать. Да и теперь, стоит нам оказаться в одном помещении, мы — как два магнита на околокритическом расстоянии. Мы оба это знаем, и когда в моем присутствии Элис по телефону назначает кому-то явно интимное свидание, она всегда отслеживает мою реакцию: задевает это меня или нет. Задевает, но мне кажется, что вида я не показываю. Ну, а поскольку в английском нет различия между «ты» и «вы», определить, насколько мы на короткой ноге, сложно. Джессике не удается, что иногда нарушает гармонию наших супружеских отношений. И всё же, когда Элис говорит мне you, это скорее «вы», а когда я ей — «ты». Так мне, по крайней мере, кажется.

Тем, кто не живет в Америке, вряд ли понять, насколько такие отношения — редкость. В этой стране главная сфера экономической деятельности — не финансовые инвестиции, не компьютерные технологии, не производство автомобилей, самолетов или вооружений, не приготовление гамбургеров или яблочного пирога и даже не кино. Это юриспруденция. Она вряд ли укрепляет экономическую мощь государства, но в перераспределении средств внутри страны участвует самым непосредственным образом. По любому поводу любой человек обращается к адвокату. Если у него недостаточно воображения, множество адвокатов сами постоянно ищут человека, у которого есть хоть малейшее основание получить энную сумму с другого человека. Например, ваша собака нагадила на границе с соседним участком — ведь все эти чистюли норовят делать свои дела на чужой территории, — а вы этого не заметили и оставленное там не убрали. Или у вашей машины, которую вы заводите в шесть тридцать, чтобы ехать на работу, двигатель дизельный, более шумный, чем бензиновый. Адвокат истца позаботится, чтобы вы предоставили машину на экспертизу, принесли массу других заключений, и даже если получить с вас ничего не удастся, ко времени суда вы уже потратите кучу денег и нервных клеток на адвоката, которого придется нанять вам.

Именно так: адвокат у вас, разумеется, всегда есть, но он может специализироваться на чем-то одном. Например, он следит за вашими договорами с клиентами и партнерами. У вас наверняка есть и другой специально обученный человек, который старается уменьшить сумму ваших налогов — часто на меньшую сумму, чем та, которую в итоге вы заплатите ему. Но если вы надумаете продавать или покупать дом, если вам предстоит получить наследство, если вы на скользкой дороге врезались в фонарный столб или рекламный щит, если, не дай бог, решили разводиться, — обращения к другому адвокату вам не избежать. А юристы других специальностей, которые тоже мечтают когда-нибудь зарабатывать столько же, сколько адвокаты, следят за производством всё новых и всё более сложных законов, чтобы представители этой, возможно, не древнейшей, но не менее востребованной профессии не остались без дела.

Но это так — просто пар вышибло из-под крышки. Я говорил про Элис.

Так вот, последняя мода в этой процветающей индустрии — сексуальные домогательства. Многие мои друзья теперь боятся даже задержать взгляд на своей секретарше — независимо от ее возраста, форм и даже стажа совместной работы. Что далеко ходить? Пол Черник, который страхует все наши поездки, веселый польский еврей, разговаривая с одной из своих помощниц — он стоял, она сидела за компьютером, — положил ей руку на плечо. Дама — сорок два года, страшная, как сон про атомную бомбардировку, ноги в форме буквы «Х», проработавшая в его агентстве восемь лет — подала на Пола в суд. Все знали, что она давно пыталась уложить босса к себе в постель, что это ей не удалось и что она пыталась таким образом отыграться. Поэтому свидетели, хотя и не могли отрицать факт предумышленного физического контакта, были на стороне Пола. Только благодаря этому требуемые 200 тысяч долларов дама не получила, однако суд запретил Полу ее увольнять. Эта страхолюдина до сих пор у него работает, хотя все инструкции получает теперь от него письменно через курьера.

Пол, с которым мы, можно сказать, дружим, после того случая постоянно предлагает мне совершить обмен. За Элис он дает свою мегеру, ранчо неподалеку от Палм-Спрингс, куда он всё равно не ездит из-за занятости, и свою старую мать Голду, с которой у нас с первой же встречи возникла нежная любовь, но которая живет в доме престарелых в Коннектикуте около Гринвича, на берегу моря, с собственной клиникой, ресторанным питанием и ежемесячным счетом в 2400 долларов.

Элис! Теплая волна в груди с неизменной примесью сожаления! Но я был прав, что закруглил разговор. Занавеска на окне Метека вдруг резко втянулась в глубь комнаты, а потом разом сникла. Видимо, он вышел из номера.

Я подошел к окну. «Бальмораль» казался вымершим. Колыхалась лишь занавеска в номере Метека на втором этаже. На моем уровне все окна были закрыты ставнями. И лишь еще выше, на четвертом этаже, прямо напротив моего номера, в двух распахнутых окнах жили своей жизнью тюлевые паруса. Видимо, обитатели этих комнат уже давно топтали размякший асфальт туристических маршрутов, наивно полагая, что ветер с улицы сохранит прохладу.

Я угадал. Блеснула стеклянная дверь, отразив припаркованные у тротуара малолитражки — основу автомобильного парка Парижа и вообще всей Франции, — и на пороге возник Метек. Он был всё в той же дурацкой черной майке с Эйфелевой башней и синих джинсах с торчащим из заднего кармана бумажником. Я злорадно усмехнулся — карманники, которых в Париже раз в пять больше, чем полицейских, оприходуют его в два счета. Метек нацепил на нос элегантные темные очки и развинченной походкой туриста двинулся вверх по улице, к Триумфальной арке.

Я вздохнул с облегчением. Вот что бы я делал, если бы он вышел сейчас с чемоданом, к дверям подкатило бы заказанное им такси, и через двадцать секунд его бы и след простыл? Меня даже пот прошиб. «Сегодня надо всё закончить, кровь из носу!» — сказал я себе.

Что? Вы бы пошли за ним, надеясь улучить момент, когда вокруг никого не будет? Поэтому вы и продаете миксеры или что там еще! Профессионал всегда обнаружит за собой слежку — а он безусловно профессионал. Это чудо, что мне удалось вчера провести его от Елисейских Полей до «Бальмораля» и снять номер в гостинице напротив. Вполне возможно, учитывая, что произошло тогда, семнадцать лет назад, Метек бы меня тоже узнал. Так что мне лучше было дожидаться его возвращения.

А если он вернется затемно и сразу задернет шторы? А если он вышел купить сигарет, потом вернется и тут же уедет? «Нет, — сказал я себе, — по всему его виду ясно, что он намерен насладиться еще одним погожим днем в столице мира. Но нужно быть начеку и времени больше не терять».

В номере даже не было минибара, но оставаться в нем теперь смысла не было. Я вышел в коридор, подождал, пока горничная с тремя эйр-бэгами по фасаду выключит пылесос, попросил, чтобы она немедленно убрала мой номер, и спустился на улицу.

Было так жарко, что голода я не чувствовал. Я вышел на авеню Карно, повернул налево к вылезшей из-за домов Триумфальной арке, дошел до следующего угла и зашел в бистро. Меня встретила прохлада кондиционера и невытравляемый запах пивных опитков. Пожилой официант в белом фартуке принес мне пол-литровый круглый бокал бочкового «гримбергена» — плотного, янтарного, горьковатого бельгийского пива. А чуть позже — я почему-то тупо уткнулся в него глазами, как будто увидел впервые — и греческий салат с крупными кусками брынзы, белеющими на ложе из зеленого салата, огурцов, помидоров и красного лука. Что-то говорило мне, что Метек вернется не скоро, а, может быть, я просто оттягивал решающий момент.

Расправившись с салатом, я, чтобы не заснуть, заказал двойной эспрессо. По непонятной причине разница во времени при перелете из Европы в Америку переносится намного легче, чем в обратном направлении. В Нью-Йорке я часто прямо с самолета еду в свой офис, а в Европе целую неделю хожу, как сомнамбула. И, когда втянусь в жизнь по местному времени, как правило, уже пора возвращаться в Штаты. Я двумя большими глотками допил кофе и заказал еще. Я сидел за вторым от застекленной стены столиком, и, защищенный отблесками от взглядов прохожих, наблюдал за тротуаром, по которому, скорее всего, он будет возвращаться в отель. Наблюдаемый тоже любил наблюдать.

Почему-то — каждый из нас в чем-то извращенец — люди вызывают у меня чувство жалости. Но мне жалко их не тогда, когда им плохо — тогда срабатывает другое чувство, — а когда они думают, что им хорошо, или пытаются себя в этом уверить. Мне жалко людей, бегающих по утрам, чтобы долго жить. Жалко выехавших на пикник с толстыми крикливыми детьми, двумя корзинами, бадминтоном и надувной лодкой. Жалко сидящих на трибунах в бейсболках и смакующих выдохшееся теплое пиво из бутылки перед футбольным матчем. Жалко парочек, идущих рядом, но еще не в обнимку, устремив затаенный взгляд в пустоту и перебрасывающихся фразами, полными сознания собственной значимости. Жалко вот этого красноносого немца с бесцветными глазами, торопливо и жадно уписывающего в одиночестве третью порцию улиток с белым вином. Жалко эту старую даму с фиолетовыми волосами, которая ложечкой крошит пирожное и с апломбом описывает подруге превосходство собственной аргументации в полемике с консьержкой.

Элис была права, проявляя деловую настойчивость, но, к сожалению, контролировать меня каждую минуту она не могла: в это время я прекрасно мог бы позвонить Жаку Куртену. Но — у меня это просто хронический симптом, хотя такое, наверное, случается со всеми, — когда дел невпроворот, я позволяю себе минуты полного штиля. Это, оправдываю я себя, позволяет мне мобилизоваться на сто процентов, когда решения нужно принимать мгновенно. И, поскольку я сам и контролирующий, и контролируемый, вывод, к которому я неизменно прихожу: эта система работает.

Главное, жить в гармонии с самим собой.

Телефон зазвонил так неожиданно, что я вздрогнул. Это был Моцарт — мой выстраданный парижский мобильный, арендованный на несколько дней. Тем не менее, поскольку любой звонок можно потом проследить — кто вам звонил, откуда, когда и как долго вы разговаривали — риск всё же был. Поэтому, как мы договорились, Николай произносил буквально несколько слов, как если бы кто-то ошибся номером.

— Анри, как условились, через три часа, — произнес по-французски голос в трубке.

— Вы ошиблись, — по-английски ответил я.

Это означало, что через час я смогу быть в условленном месте, на стрелке острова Ситэ. Тем хуже, если я упущу Метека. Как у героев трагедий Корнеля, в конфликте долга и чувства у меня неизбежно верх брал долг. Тем более, что от моих действий могла зависеть человеческая жизнь. Одна человеческая жизнь, правда, и так от меня зависела — жизнь моего неожиданно обретенного врага. Но вторую, если Штайнер был еще жив, я мог, наоборот, спасти. На самом деле, это наверняка послужило бы мне утешением. Я себя знаю — после того, как я совершу акт праведного мщения, на меня налетят демоны, и такой обмен — одну жизнь отнял, зато другую спас — пролил бы бальзам на мои раны. Но как там всё обернется? И когда я смогу вернуться в свою засаду на улице генерала Ланрезака?

«Господи, не дай ему исчезнуть за это время», — кощунственно взмолился я.