"Мэйфейрские ведьмы" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

10. Досье Мэйфейрских ведьм Часть VIII. История семьи с 1929 по 1956 год

В октябре – ноябре 1929 года на Нью-Йоркской бирже произошел крах котировок акций и наступил период Великой депрессии. Всеобщее процветание, царившее в Бурные двадцатые, навсегда кануло в лету. Многие богатые семьи разорились. Недавние мультимиллионеры выбрасывались из окон своих особняков. Суровые, требующие аскетизма времена неизбежно затронули все области жизни, в том числе и культуру, положив конец беззаботности и веселью предшествующего десятилетия. Короткие юбки, неумеренность в употреблении алкоголя, сексуальная изощренность и эротика в кино и литературе вышли из моды.

После смерти Стеллы огни в особняке Мэйфейров на углу Честнат и Первой улицы потухли, чтобы никогда больше не вспыхнуть с прежней силой. Зал, в котором стоял открытый гроб с телом Стеллы, освещали лишь свечи. А когда вскоре после сестры умер убивший ее на глазах у множества гостей Лайонел, прощание с ним проходило уже не в доме, а в нескольких кварталах от него, в зале похоронного бюро на Мэгазин-стрит.

В течение полугода после смерти Лайонела из комнат особняка постепенно исчезли купленные Стеллой произведения современного искусства, ее изысканная мебель и неимоверное число пластинок с записями блюзов, джазовых композиций и музыки в стиле регтайм. Все, что не поместилось в обширных мансардах и на чердаке дома, было просто выброшено на улицу.

Благообразная обстановка и предметы обихода Викторианской эпохи, бережно хранимые в кладовых со времен потери Ривербенда, заполнили жилые помещения дома. Ставни со стороны Честнат-стрит были заперты, окна больше не открывались.

Однако все эти перемены были вызваны отнюдь не прощанием с Бурными двадцатыми и не Великой депрессией.

Фамильная фирма «Мэйфейр и Мэйфейр» давным-давно изъяла свои непомерные капиталы из железных дорог и с биржевого рынка. Еще в 1924 году Мэйфейры избавилось от обширных земельных владений во Флориде, чтобы более выгодно поместить свои средства. Земли в Калифорнии, однако, где ожидался значительный рост их стоимости, оставались в собственности семейства. Миллионы долларов были обращены в золото и швейцарские франки, вложены в добычу южноафриканских алмазов и множество других прибыльных предприятий. Таким образом, капиталы Мэйфейров не только не были утрачены, но, напротив, постоянно росли, и семья оказывала финансовую помощь многим друзьям и, конечно же, дальним родственникам, которые потеряли все, что имели.

Тот факт, что Мэйфейры с готовностью одалживали деньги тем, кто в них нуждался, позволил им в свою очередь заметно расширить свои связи в политических и иных кругах общества и тем самым обеспечить семье более надежную защиту от любого постороннего вмешательства в ее внутренние дела.

Ни один полицейский офицер не получил возможности допросить Лайонела Мэйфейра относительно причин, побудивших его застрелить Стеллу. Через два часа после ее смерти он уже был в числе пациентов частной лечебницы, где вскоре доктора лишь устало кивали головами и клевали носом, слушая его бесконечные стенания и рассказы о том, что по дому на Первой улице разгуливает дьявол и что малышка Анта пускает его в свою постель.

– Да, он был там с Антой, я сам видел. Это повторялось снова и снова, много раз. А мамы рядом не было, понимаете, никого не было. Только Карлотта, постоянно ссорившаяся со Стеллой. Вы даже представить себе не можете, что там творилось! Крики, хлопанье дверей. Наш дом был полон осиротевших без материнского присмотра детей. Моя сестра Белл только плакала, вцепившись в свою куклу. А Дорогуша Милли, бедняжка Милли, без конца молилась в темноте на боковой террасе и перебирала четки, качая головой. А Карлотта все старалась занять в доме мамино место, но у нее ничего не получалось. Да в сравнении с мамой она просто безмозглый оловянный солдатик. Стелла впадала в истерику и швыряла в нее чем ни попадя, крича при этом, что сестре не удастся запереть ее в четырех стенах.

Взрослые дети – вот мы кто! Я приходил к ней и заставал там Пирса – и это средь бела дня! А он… Он был с Антой! Я постоянно встречал его рядом с ней. Я видел их вместе в саду. И она знала об этом, все это время знала, что он с Антой. И позволяла такому происходить!

А Карлотта спрашивала, неужели я допущу, чтобы он завладел ею. Что я мог сделать? Если даже она не в силах была его остановить. Я видел, как они пели в саду, Анта бросала в воздух цветы, а он заставлял их парить над землей. И такое случалось не раз и не два. Ее смех до сих пор звучит у меня в ушах. Она смеялась совсем как Стелла. А что делала мама? Нет, вы не понимаете! Не можете понять! Полный дом великовозрастных детей! А все потому, что мы не знали, что такое зло! А мама знала? А Джулиен знал?

Вам известно, почему Белл умственно неполноценна? Виной всему инбридинг! Да и Дорогуша Милли тоже. Знаете ли вы, что Дорогуша Милли дочь Джулиена? Да-да, я это точно знаю. Бог мне свидетель, она его дочь. И она тоже видит дьявола, но лжет, что это не так. Уверен, она тоже его видит.

«Оставь ее в покое, – твердила мне Стелла. – Это не важно». Я знаю, что Милли могла его видеть. Могла! Для этого приема они ящиками таскали шампанское. Много, много ящиков. А Стелла танцевала наверху под свои пластинки и только просила, чтобы я вел себя пристойно и не портил всем вечер. Святые Небеса! Да разве они не понимали, что происходит?

А вся эта болтовня Карлотты о том, что Стелла должна уехать в Европу! Неужели кому-то по силам заставить Стеллу хоть что-то сделать? Да и что бы изменилось, даже если бы Стелла оказалась в Европе? Я пытался поговорить с Пирсом. Схватил его за горло и сказал, что заставлю выслушать меня. Если бы мне не помешали, я его тоже бы пристрелил. Господи всемогущий! Ну почему они мне помешали?!! «Да как вы не понимаете, теперь Анта в его власти! Неужели же все вы слепы?» – кричал я им. А теперь ответьте мне вы: неужели все они и вправду слепы?

Как мы узнали впоследствии, так продолжалось не день и не два. Однако приведенный выше фрагмент монологов Лайонела – единственный, который был документально зафиксирован доктором в истории болезни. Далее имеются только краткие записи о том, что пациент продолжает твердить нечто невразумительное, употребляя при этом лишь местоимения: она, ее, его, он… Предположительно одна из подразумеваемых им персон – дьявол. Или о том, что пациент вновь бредит и намекает, что кто-то подтолкнул, надоумил его совершить столь ужасный поступок. Но кого именно он имеет в виду, не ясно.

Накануне похорон Стеллы, то есть через три дня после ее смерти, Лайонел попытался сбежать. С тех пор его держат под неусыпным наблюдением.

– Уж и не знаю, как им удалось так загримировать Стеллу, – много позже вспоминал один из родственников. – Но выглядела она действительно потрясающе. Собственные похороны стали последним данным ею приемом. Она оставила детальные письменные инструкции относительно их проведения. И знаете, что мне позже рассказали? Что написала она эти инструкции в тринадцать лет! Ничего себе романтические устремления тринадцатилетней девочки!

Общераспространенные сведения, однако, были несколько иными. Распоряжения относительно процедуры погребения Стелла сделала в 1925 году, одновременно с составлением завещания после смерти Мэри-Бет. Причем оставленные инструкции отличались крайней простотой: вынос тела должен быть произведен из особняка; поставщикам цветов указать, что при украшении «предпочтение» лучше отдать калам или белым лилиям; никакого освещения, кроме свечей; почтившим своим присутствием церемонию подавать вино; бдение должно продолжаться с момента установки гроба и до переноса его в церковь, где состоится заупокойная месса.

Несмотря на кажущуюся простоту вышеупомянутых пожеланий, церемония в целом выглядела весьма пышно. Стелла, вся в белом, лежала в открытом гробу неподалеку от входа в длинный зал, освещенный множеством восковых свечей, что придавало всему происходящему оттенок некоторой, если так можно выразиться, театральности. Зрелище было поистине впечатляющим.

– Знаете, на что это было похоже? – вспоминал позднее один из родственников. – На празднование первого мая. Да-да, именно! Этот аромат белых лилий… И Стелла, вся в белом, – словно майская королева…

Кортланд, Баркли и Гарланд встречали у входа в особняк сотни родственников, прибывших на церемонию. Пирсу позволили попрощаться со Стеллой, после чего немедленно отправили в Нью-Йорк, где жила семья его матери. Согласно старинному ирландскому обычаю, зеркала в доме были занавешены, хотя никто не мог сказать, кто именно отдал такое распоряжение.

На заупокойной мессе народу было еще больше. Те, кого Стелла при жизни не приглашала на Первую улицу, приехали прямо в церковь. На кладбище собралось не меньше родственников, чем на похоронах мисс Мэри-Бет.

– Поймите, ситуация была действительно скандальная, – рассказывал Ирвин Дандрич. – Это убийство стало поистине убийством года. Нельзя забывать, что речь идет о Стелле. У определенного круга людей ничто иное не могло вызвать больший интерес. Известно ли вам, например, что даже в тот вечер, когда Стелла погибла, в нее влюбились еще двое молодых людей – кстати, моих хороших знакомых. Представляете! Оба они впервые встретились с ней на том приеме и едва ли не в момент убийства спорили между собой: один заявлял, что приятель должен ему уступить, а другой не соглашался, считая, что преимущество у него, поскольку он первым заговорил со Стеллой. Дорогой мой, вечеринка началась в семь часов, а к половине девятого Стелла была уже мертва.

В ночь после погребения Стеллы Лайонел, уже находившийся в лечебнице для душевнобольных, внезапно проснулся и принялся буйствовать.

– Он там! Он там! – кричал несчастный. – Он никогда не оставит меня в покое!

К концу недели на него уже надели смирительную рубашку, а четвертого ноября поместили в специальную, обитую войлоком палату. В то время как доктора спорили, стоит ли применить электрошоковую терапию или достаточно пока ограничиться успокоительными, Лайонел, скорчившись, сидел в углу палаты и, не имея возможности высвободить руки из смирительной рубашки, только хныкал и крутил головой, словно стараясь отвернуться от своего невидимого мучителя.

Позднее медсестры рассказали Ирвину Дандричу, что бедняга все время со слезами звал Стеллу и умолял ее о помощи.

– Он сводит меня с ума! – кричал Лайонел. – Господи! Ну почему он не убивает меня! Стелла, помоги! Стелла, вели ему убить меня!

Его вопли разносились по всей лечебнице.

– Я больше не хотела делать ему уколы, – вспоминала в беседе с Дандричем одна из медсестер. – Они все равно не помогали. Он никак не мог заснуть и только боролся со своими демонами, что-то бормотал и сыпал проклятиями. Мне казалось, что от уколов ему становится только хуже.

«Его признали невменяемым и бесповоротно утратившим разум, – писал наш частный детектив. – Конечно, если бы лечение оказалось успешным и Лайонел выздоровел, ему пришлось бы предстать перед судом по обвинению в убийстве. Бог знает, что сказала властям Карлотта. Возможно, вообще ничего. А возможно, ее и не спрашивали».

Кончилось тем, что утром шестого ноября у ненадолго оставленного без присмотра пациента начались судороги, он подавился собственным языком и умер от удушья. Никакого бдения у гроба, стоявшего в зале прощания на Мэгазин-стрит, не было. Родственников, с раннего утра начавших прибывать на похороны, отправляли прямиком в церковь Святого Альфонса и просили ограничиться посещением заупокойной мессы и не присутствовать на погребении. Наемные распорядители церемонии объясняли это желанием Карлотты, чтобы на кладбище все прошло как можно тише и незаметнее.

Тем не менее все собрались возле ворот старого Лафайеттского кладбища, выходивших на Притания-стрит, и оттуда наблюдали за тем, как гроб с телом Лайонела устанавливали в склепе рядом с гробом Стеллы.

А вот что гласит семейное предание:

«Все наконец закончилось. Бедняжка Пирс со временем успокоился. Некоторое время он учился в Колумбийском университете, затем поступил в Гарвард. Однако с тех пор и до самого последнего дня его жизни никто и никогда не упоминал в его присутствии имя Стеллы. Карлотту же он ненавидел всей душой. Только однажды он вспомнил вслух о давней трагедии, заявив, что во всем виновата Карлотта и что ей следовало самой нажать на курок».

Пирс, однако, не только вполне оправился от пережитого, но и стал высококвалифицированным юристом. В течение многих лет он играл ключевую роль в делах семейной фирмы, неустанно расширяя ее связи и преумножая состояние Мэйфейров. Умер Пирс в 1986 году. Его сын Райен, родившийся в 1936 году, сегодня главная опора «Мэйфейр и Мэйфейр». А сын Райена Пирс, пожалуй, самый многообещающий молодой служащий в фирме.

И все же те, кто утверждал, что все закончилось, были совершенно правы.

После смерти Стеллы власть Мэйфейрских ведьм значительно ослабла. Из всех потомков Деборы, наделенных колдовским даром, Стелла стала первой, кому суждено было умереть молодой. И первой, кому суждено было умереть насильственной смертью. Никогда больше ни одна Мэйфейрская ведьма не «управляла» домом на Первой улице и не получала прямого доступа к распоряжению семейным наследием. Нынешняя возможная обладательница сверхъестественной силы фактически полный инвалид, безмолвная и неподвижная калека, а ее дочь, Роуан Мэйфейр, стала нейрохирургом и живет в двух тысячах миль от Первой улицы, находясь в полнейшем неведении относительно своей семьи, наследственности и наследия. Она даже не знает, кто ее настоящая мать.

Как могло случиться подобное? И кого в этом винить? Эти вопросы, возможно, будут мучить нас вечно, однако ответы на них мы найдем едва ли. Но прежде чем перейти к детальному их рассмотрению и анализу, вернемся немного назад, к тому положению, в котором оказалась Таламаска после смерти Артура Лангтри.

Вскрытия Артура Лангтри не проводили. Согласно выраженной им за много лет до смерти воле его похоронили в Лондоне, на кладбище Таламаски. Не было никаких оснований предполагать, что его смерть была насильственной. Более того, внимательное прочтение последнего отчета Лангтри, в котором он описывает убийство Стеллы, свидетельствует о том, что уже тогда у него было неладно с сердцем. И все же можно с уверенностью утверждать, что стресс, пережитый им в те дни, сыграл свою роковую роль. Не окажись Артур тогда в Новом Орлеане, он, наверное, прожил бы дольше. С другой стороны, он не был в отставке, а потому, выполняя любое задание, постоянно рисковал встретиться со смертью.

Тем не менее руководство Таламаски рассматривало его кончину как еще одну потерю по вине Мэйфейрских ведьм. А появление перед Артуром призрака Стюарта совет считал несомненным доказательством того, что Таунсенд погиб именно в особняке на Первой улице.

Важно, однако, было все же узнать, как именно умер Стюарт. Виновна ли в том Карлотта? А если да, то почему она убила Таунсенда?

Наиболее существенный аргумент против того, чтобы считать Карлотту убийцей, в принципе уже очевиден и станет еще более явным в ходе нашего дальнейшего повествования. Всю свою жизнь она была ревностной католичкой, абсолютно честным и добросовестным юристом и законопослушной гражданкой своей страны. Именно собственные моральные устои побуждали ее столь яростно критиковать поведение сестры. Таково, во всяком случае, мнение родственников, друзей и практически всех, кому доводилось знать Карлотту и быть свидетелями ее споров и ссор со Стеллой.

Однако при этом многие обвиняют Карлотту в том, что именно она вложила, так сказать, пистолет в руки Лайонела и побудила его застрелить сестру.

Даже если все обстояло действительно так, согласитесь, что семейная трагедия, ставшая следствием чрезмерного накала эмоций и произошедшая на глазах у множества свидетелей, не идет ни в какое сравнение с хладнокровным, совершенным втайне убийством малознакомого человека.

Мог ли убийцей Стюарта Таунсенда быть Лайонел? А сама Стелла? Имеем ли мы право исключить участие в этом Лэшера? Если допустить, что это существо обладает собственной индивидуальностью, интеллектом, имеет собственную биографию – словом, как теперь выражаются, является личностью, то разве не логично будет предположить, что убийство Таунсенда в гораздо большей степени соответствует образу действий призрака, чем кого-либо из других обитателей особняка?

К сожалению, ни в одну из перечисленных версий никоим образом не вписывается факт сокрытия преступления, а он бесспорен. Ибо служащим «Сент-Чарльз», безусловно, кто-то заплатил за молчание, точнее, за утверждение, что Стюарт Таунсенд никогда не останавливался в этом отеле.

Вполне возможно, что все изложенные выше предположения небеспочвенны и являются составляющими частями целостной картины. А что, если Стелла пригласила Таунсенда в особняк на Первой улице, а там его каким-то образом убил Лэшер? Стелла в панике бросилась за помощью к Карлотте, или Лайонелу, или даже к юному Пирсу, с тем чтобы ей помогли спрятать тело и заставить молчать служащих отеля.

Такое развитие событий отнюдь не исключено, равно как и другие варианты. Однако все они не без изъяна: слишком многое остается неясным. Ну, например: зачем Карлотте ввязываться в крайне опасную авантюру? Не проще ли ей было использовать смерть Таунсенда в своих интересах и благодаря ей навсегда избавиться от младшей сестры? Что же касается Пирса, то, откровенно говоря, трудно поверить, что столь искренний по натуре и невинный юноша мог принять участие в таком неблаговидном деле. (Стоит заметить, что вся дальнейшая, вполне респектабельная, жизнь Пирса подтверждает правоту последнего предположения.) Теперь о Лайонеле. Если ему было хоть что-то известно об исчезновении или смерти Стюарта, почему, «впав в безумие», он ни словом не обмолвился о Таунсенде в своих бредовых монологах? Ведь Лайонел, если верить имеющимся записям, много и подробно рассказывал о том, что происходило на Первой улице.

И наконец, еще один немаловажный вопрос: если кто-то из этих людей все же помог Стелле закопать тело Таунсенда где-нибудь на заднем дворе, зачем было доставлять себе лишние хлопоты – забирать его вещи из отеля и платить служащим за молчание?

Сейчас, оглядываясь назад, можно предположить, что руководители Таламаски допустили ошибку. Следовало, вероятно, предпринять дальнейшие шаги: потребовать полномасштабного расследования обстоятельств смерти Стюарта, заставить полицию активизировать поиски. Но дело в том, что такие шаги были предприняты – как со стороны ордена, так и со стороны семьи Таунсенда. Однако результат оказался прежним. Одна из уважаемых юридических фирм Нового Орлеана в официальном письме доктору Таунсенду сообщила: «Мы сделали все возможное. Никаких доказательств пребывания молодого человека в нашем городе не найдено».

После гибели Стеллы никто, конечно же, не хотел лишний раз «беспокоить» Мэйфейров расспросами о таинственном техасце, прибывшем из Англии. Ни одному из наших детективов – а в расследование были вовлечены лучшие из них – так и не удалось нарушить молчание служащих отеля и получить хоть малейшую улику, хоть слабый намек на то, кто им за него заплатил. Стоило ли ожидать в такой ситуации каких-либо успехов в этом деле от полиции?

Прежде чем завершить повествование об этом загадочном, оставшемся нераскрытым деле, необходимо упомянуть еще одну, весьма интересную, деталь. Речь идет о «мнении», высказанном еще тогда, в 1929 году, Ирвином Дандричем. В один из рождественских вечеров он встретился во Французском квартале с нашим частным детективом. Они зашли в бар, чтобы спокойно посидеть и обсудить последние сплетни, принесенные Дандричем.

– Пожалуй, я дам вам ключ к пониманию этой семейки, – сказал тогда Ирвин. – Ведь я наблюдаю за ними уже много лет. И, заметьте, вовсе не ради ваших любопытных чудаков, сидящих в Лондоне. Я наблюдаю за Мэйфейрами по той же причине, что и все остальные: мне просто интересно знать, что же все-таки происходит за всегда запертыми ставнями их дома. А секрет состоит вот в чем: Карлотта Мэйфейр отнюдь не столь ревностная католичка, какой она всегда стремилась казаться. И ее порядочность и добродетель – напускные. В этой таинственной женщине есть нечто зловещее, в ней заключена какая-то разрушительная сила. И кроме того, она мстительна. Она предпочла допустить, чтобы малышка Анта сошла с ума, лишь бы только та не выросла похожей на свою мать. Ей больше по душе видеть мрак и запустение собственного дома, чем стать свидетелем радости и счастья других.

На первый взгляд рассуждения Дандрича могли показаться обычной болтовней. Однако в них, возможно, содержалось зерно истины, на которое в то время никто не обратил внимания. Конечно, все окружающие считали Карлотту воплощением порядочности, добродетели, разумного подхода к жизни и тому подобных человеческих достоинств. Начиная с 1929 года она ежедневно посещала мессу в часовне на Притания-стрит, раздавала щедрые пожертвования на нужды церкви и работавших под ее эгидой учреждений и, несмотря на свою нескончаемую войну с «Мэйфейр и Мэйфейр» за право распоряжаться наследством Анты, неизменно была великодушна ко всем членам семьи. Она одалживала деньги любому из Мэйфейров, кто в том нуждался, посылала скромные подарки на дни рождения, свадьбы, крестины и торжества по случаю окончания учебных заведений, присутствовала на похоронах, а время от времени встречалась с тем или иным из родственников за ленчем или чашкой чаю, но только не в стенах дома на Первой улице.

Все так прискорбно обиженные когда-то Стеллой в один голос утверждали, что Карлотта прекрасная женщина, что она служит опорой семьи и буквально жертвует собой, неустанно заботясь о лишившейся разума дочери Стеллы Анте, равно как и о Дорогуше Милли, Нэнси и Белл, которые не способны позаботиться о себе сами.

Карлотту никогда не упрекали в том, что она по-прежнему не приглашала родственников в особняк и наотрез отказалась возобновить под его крышей какие-либо общесемейные встречи. Конечно, ей было «не до того». Фактически с годами к ней стали относиться едва ли не как к святой, вечно мрачной и почти всегда недовольной праведнице.

Не берусь утверждать однозначно, но, по моему мнению, в оценке, данной Карлотте Дандричем, заключалась немалая доля истины. Лично я убежден, что она представляла собой не меньшую загадку, чем Мэри-Бет или Джулиен, а мы в своих исследованиях лишь скользнули по поверхности, так и не сумев раскрыть тайну этой женщины.

Итак, в 1929 году было решено, что в дальнейшем Таламаска не станет предпринимать попытки войти в непосредственный контакт с Мэйфейрами.

Эван Невилль – в то время глава ордена – счел необходимым, во-первых, неуклонно следовать рекомендации Артуpa Лангтри, а во-вторых – самым серьезным образом отнестись к предупреждению призрака Стюарта Таунсенда. Следовало пока что отойти в сторону и держаться от Мэйфейров подальше.

Некоторые более молодые агенты ордена тем не менее высказывали иное мнение. Они предлагали связаться с Карлоттой Мэйфейр по почте, не видя в том никакой угрозы для ордена, и заявляли, что мы «не имеем права утаивать от нее имеющуюся в нашем распоряжении информацию». А иначе чего ради мы ее собирали? По их твердому убеждению, нужно было составить для Карлотты нечто вроде дайджеста, коротко изложив в нем все известные нам факты, и в первую очередь включить туда самые ранние записи, сделанные еще Петиром ван Абелем, а также созданные исследователями ордена генеалогические таблицы.

В результате в ордене разгорелись яростные споры. Старшины обвиняли молодежь в забывчивости и неустанно напоминали, что Карлотта Мэйфейр, весьма вероятно, виновна в смерти Стюарта Таунсенда и что именно она, скорее всего, несет ответственность за убийство Стеллы. А потому о каких обязательствах перед ней может идти речь? Если орден и должен сообщить кому-то имеющиеся сведения, то разве что только Анте – и только после того, как ей исполнится двадцать один год.

Старшины выдвигали и иные аргументы: в отсутствие непосредственного контакта передача Карлотте Мэйфейр подобного рода информации невозможна, тем более что собранные факты еще требуют обработки и тщательного осмысления.

История семейства Мэйфейр в том виде, в каком она существовала в 1929 году, была непригодна для «посторонних глаз». Составление дайджеста требовало величайшей осторожности и такта. Вновь и вновь старшины задавали одни и те же вопросы. Какой смысл передавать сведения Карлотте? Какую пользу сумеет она из них извлечь? Каким образом сможет использовать их в интересах Анты? Какова будет ее собственная реакция? Если уж сообщать информацию Карлотте, то почему бы заодно не поставить в известность Кортлан-да и его братьев? А как быть с остальными членами семьи? Что скажут они, узнав истинную историю собственного клана? Имеем ли мы право столь кардинально вмешиваться в их жизнь?

И в самом деле, история Мэйфейров была необычной, зачастую таинственной, содержала в себе множество непонятных, странных и загадочных фактов. Может ли орден взять на себя ответственность и по собственной инициативе обрушить столь необычную информацию на головы членов семьи?

И так далее, и так далее, и так далее…

В ходе бурных дебатов нам неоднократно приходилось заново пересматривать правила, цели и этические установки Таламаски, подтверждать – прежде всего для самих себя – их непреложность. Независимо от мнения более молодых агентов мы были убеждены в том, что многовековая история клана Мэйфейров неизмеримо ценна для нас – исследователей оккультных явлений – в первую очередь с научной точки зрения и что поэтому мы обязаны и в дальнейшем собирать, систематизировать и изучать все, что имеет хоть малейшее отношение к этой семье. Следовало, однако, признать, что эксперимент с установлением непосредственного контакта потерпел крах. Было решено дождаться совершеннолетия Анты Мэйфейр и только тогда рассмотреть возможность новой попытки, тщательно взвесив все обстоятельства и крайне осторожно и ответственно подойдя к выбору кандидатуры на выполнение этой задачи.

В ходе ожесточенных споров по этому вопросу стало очевидно, что даже в самом совете практически никто, в том числе и Эван Невилль, не знает историю клана Мэйфейров в полном объеме. Фактически предметом бурного обсуждения чаще становился не вопрос, как следует или не следует поступить в той или иной ситуации, а вопрос о том, какое событие на самом деле имело или не имело место в семействе. Исходное досье Мэйфейров разрослось до такой степени, что практически не поддавалось изучению в течение какого-либо реального отрезка времени.

Вывод напрашивался сам собой: необходимо поручить кому-либо из наиболее одаренных агентов Таламаски, способных детально осмыслить столь сложную тему, взять на себя эту обязанность и дать разумные и ответственные рекомендации относительно дальнейших действий. Печальная участь, постигшая Стюарта Таунсенда, лишний раз доказывала, что это задание по силам лишь первоклассному исследователю с большим опытом практической работы. В доказательство того, что этот исследователь действительно изучил материалы во всех деталях, он должен будет представить их в упорядоченном виде – как единое и последовательное повествование. Только в этом случае ему будет дано разрешение продолжить работу с Мэйфейрскими ведьмами, а в перспективе, возможно, предпринять еще одну попытку войти с ними в контакт.

Иными словами, обработка досье и превращение его в целостное повествование рассматривались как необходимая подготовка к дальнейшей практической работе по этой теме. Пожалуй, такой подход можно считать наиболее приемлемым.

Единственным прискорбным недостатком изложенного выше плана было отсутствие подходящего агента. Он был найден лишь в 1953 году. К тому времени жизнь Анты Мэйфейр трагически оборвалась. Наследницей состояния была двенадцатилетняя девочка с неестественно бледным личиком, которую уже успели исключить из школы за то, что она «беседовала с каким-то невидимым другом», заставляла цветы летать по воздуху, находила пропавшие вещи и умела читать чужие мысли.

– Ее зовут Дейрдре, – с тревогой и печалью в лице пояснил Эван Невилль. – Точно так же, как и ее мать, девочка растет и воспитывается в этом мрачном доме под присмотром пожилых тетушек, и одному Богу известно, что они знают – или полагают, что знают, – об истории своего клана, о способностях, которыми наделен этот ребенок, и о призраке, которого уже не раз видели рядом с ней.

Молодой агент ордена, воодушевленный этой беседой, равно как и предшествующими ей разговорами, а также выборочным чтением отрывков из досье, пришел к выводу, что должен действовать без промедления.

Поскольку, как вы уже, наверное, догадались, этим агентом был я, следует сделать небольшое отступление и, прежде чем перейти к печальному повествованию о короткой жизни Анты Мэйфейр, представиться и сказать несколько слов о себе.