"Космический вальс" - читать интересную книгу автора (Бондаренко Николай Алексеевич)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ МАТТИ РАНУ

Снег! Снег!..

Долгожданный снег!..

Медлительный, излучающий белизну снежный поток как-то сразу прорвал тяжелую хмурость неба и устремился к домам, деревьям, тротуарам… Плавно летят снежинки – беспрестанно, одна за другой, не торопятся, будто наперед знают, что обязательно достигнут земли, и ошеломят, и обрадуют всех ее обитателей…

Снег!..

Я наблюдаю за неспешным мельканием, и в какое-то мгновенье пространственные и временные границы размываются – за рябью снежинок появляются люди, соединенные воедино в массу, называемую человечеством, и устремленную в будущее…

В снежном живом рисунке, видно, есть высокий смысл – из прошлого нескончаемым потоком шли в наш век люди, уверенно идут сегодня, и завтра продолжат свое неутомимое шествие. Человек – вот суть этого рисунка, навеянного реальностью, человек, который во все времена стремился к лучшей доле и совершенству…

Снег, обыкновенный снег, а я ощущаю его как событие, как некое значительное явление.

За бело-сумеречным потоком возникают даже лица людей – неясно, правда, как очертания домов сквозь снежную завесу. Но все же иногда я различаю выражение глаз, вижу то улыбки, то печально опущенные уголки губ…

Снег! Живой, летящий, удивляющий чистотой…

Да, живой снег. Одно из чудес природы, украшающих жизнь человека на земле.

А ведь однажды вопрос был поставлен сугубо практически: для чего человеку в век высоко развитой науки и техники – осадки? Для чего ему низкие температуры? Ураганы и бури? Гибнут посевы, страдает кормовая база животноводства. Не говоря о том, что необходимо иметь специальную, обогревающую и защитную одежду, тратить энергию на отопление жилых и служебных помещений…

Еще в двадцатом веке люди научились частично управлять явлениями природы – предсказывали плохую погоду, отводили грозы или, наоборот, «приводили» дождь. Уже тогда техника в жаркую пору орошала поля, в морозные дни обогревала тепличные растения.

Разумеется, с сегодняшними достижениями не сравнить те, первые шаги. Все-таки на дворе век двадцать пятый. Мы способны на такие чудеса, какие в двадцатом не снились…

И вот, основываясь на технических и научных достижениях, профессор Гартман поставил вопрос ребром: давайте, наконец, избавимся от стихийных явлений в природе. Пора освободить земной шар от неприятных сюрпризов…

Помнится, на несколько секунд воцарилось молчание – так неожиданно прозвучала повестка дня. Профессор не сомневался, что его поддержат и будет принято, как он выразился, важное решение, имеющее историческое значение.

Первым попросил слово Юра, как я зову своего друга, или Юрий Акимович, как обращаются к знаменитому космонавту Петрову все остальные. Юра встал, привычно поправил форменную куртку и бросил на Гартмана гневный взгляд. Густые брови сошлись у переносицы, резкие морщины на лбу напряглись, остро прочертилась по горбинке линия носа. Лишь пухлые губы остались спокойными, их очевидную доброту не тронул невольный гнев.

– Я не согласен! – воскликнул Юрий.

Тогда я еще отметил про себя: в нашем возрасте Юра сохранил молодой, звонкий голос. Не то, что у меня скрипит, как старая телега. Сравнение, конечно, из области истерии – телегу с трудом разыщешь на сельхозработах, да и то модернизированную…

– Пожалуйста, объясните, – улыбнулся Гартман, и морщинки на его верхней губе расправились. – Мне думается, я привел веские доказательства. – Профессор был совсем старик – пронзительно седой, с дряблой кожей на щеках, ссутуленный годами. Лишь карие глаза молодо блестели, свидетельствуя о юношеской неуспокоенности ума.

– Возможно, с рациональной точки зрения доводы профессора Гартмана имеют смысл, – вскинул голову Юра. – Но только ли сугубо рационально мы должны мыслить? Только ли голый расчет должен определять наши действия? Ведь даже в школе разъясняют ребятам – такой подход давно себя изжил. Странно, что мы – кому прежде всего поручено следить за гармонией развития, забыли такую очевидную истину.

– Речь идет о ликвидации вредных явлений природы, – отозвался Гартман. – Не будете же вы утверждать, что человечеству нужны ураганы!

– Насчет ураганов спорить не буду. Все, что разрушает, не должно иметь места на земле! Но на земле должен быть ветер! Пусть шелестят деревья и по воде скользят яхты! Душно станет на земле без ветра… Я понимаю, может быть, мы слишком привыкли к комфорту и нас раздражают погодные колебания. Но поймите, уничтожив ветры, дожди, морозы, мы уничтожим одно из самых прекрасных явлений на земле… – Юра помолчал. – Мне нередко приходится покидать нашу планету. Как вы думаете, что чаще всего я вспоминаю там, на пустых звездных трассах? Грибные, осенние дожди. Когда с лукошком забираешься в лес и бродишь по туманным тропам… И еще я вспоминаю, как в юности мы играли в снежки, как лепили снежные городки и катались с ледяных горок… Неужели все это мы приговорим к смерти и лишим человека радости общения с природой?

Петров сел. Ему зааплодировали. Гартман поскреб крючковатыми пальцами затылок и мрачно спросил:

– А что же делать с жалобами руководителей хозяйств? Они просят стабильной погоды…

Поднялся шумный спор. Профессор призвал к порядку и попросил высказываться как положено. Каждый член Совета посчитал нужным взять слово, в том числе и я. Мы поддержали выступление Юрия и выразили мысль – а почему бы не сделать и погоду устойчивой, и ликвидировать разрушительные силы, и… вызывать по желанию дождь, снег, ветер и даже северное сияние!

Совет утвердил этот единственно приемлемый вариант, и был создан Центр управления погодой планеты. Центр подготовил технический проект и в течение десяти лет работал над его внедрением. И вот теперь, уже более четверти века, мы не знаем, что такое губительная буря: там, где убирают урожай, всегда светит солнце; по заказу, например, грибников, в нужных местах окропляем леса; зимой «устраиваем» снегопады и «устанавливаем», когда необходимо, мягкие морозные дни.

Сегодня, точно по заявке, – снег.

Я стою у окна и не могу оторвать глаз от величественной картины. Медленный густой снегопад. Сонм снежинок, миллион раз описанный в литературе. Сколько радости приносит он людям, сколько поэтов побудил взяться за перо, сколько соединил сердец! Не в такой ли день, в юные годы, решилась судьба Юрия и Жанны, а я окончательно понял, что влюблен бесповоротно, до конца дней своих?

Давно это было, можно и забыть. Но любовь памятлива, она не позволит выскользнуть ни одной подробности, самой незначительной для других, но очень важной для тебя, потому что подробность эта связана с именем любимой…

Безостановочно катит белые волны снежная река. Рябая гладь ее словно огромный фосфоресцирующий экран. Изменился ход моих мыслей – изменилось изображение. Теперь я различаю едва уловимые силуэты моей далекой юности, милых сердцу друзей…

В самом деле – не Жанна ли это в школьном классе? Косички с пышными бантами торчат в стороны, Жанна качает головой, и банты упруго взлетают, опускаются… Выражения глаз не видно, зато шевелятся губы, как будто Жанна поет… Может быть, и вправду – поет? Ну точно, она напевает свою любимую песенку «Динь-динь, колокольчик»… Жаль, изображение беззвучно, слова песенки теряются в еле слышном шорохе падающего снега…

На снежном экране мелькнула тень. Кажется, это рука… Точно – рука! Она тянется к банту и вот-вот схватит его, как мальчишка уснувшую на травинке стрекозу… В мгновение ока руку перехватывает другая рука, и на экране замельтешило, заметались, забегали цепкие тени…

Вон куда потянула память! Она напомнила действительный случай, когда он, Матти, схватил Юркину руку, и они подрались до синяков. Школьное собрание осудило драчунов – ведь было нарушено незыблемое правило взаимоуважения, товарищества. Поскольку Юрка вовсе не хотел обидеть Жанну и намеревался всего лишь притронуться к косичке, а я, не поняв, вступился за девочку, нам простили кулачный бой и заставили помириться. Это была первая и последняя наша драка, которая, впрочем, почему-то сблизила нас еще больше… И Жанна после того случая более пристально, более нежно стала взглядывать на меня. Хотя, как показала дальнейшая жизнь, это вовсе ничего не значило…

Семь школьных лет промчались быстро, открылись для нас двери вузов. Наши способности определили специализацию – Юрия направили в школу космонавтов, меня – стали обучать конструкторскому делу, Жанна готовилась стать педагогом. Еще семь лет – вузовских – тесно сблизили нас. Встречались мы довольно часто и, как в школьные годы, увлеченно спорили, валялись на теплом пляжном песке, посещали театры… Со мной творилось что-то невообразимое. С каждой новой встречей я все больше и больше понимал: я не могу без нее! Я не сводил с нее глаз; даже если не смотрел на нее, чувствовал каждое ее движение, поворот головы, изгиб стройного тела… Она жила во мне, я думал о ней каждую секунду, она, как компас в мир прекрасного, вела и определяла всю мою жизнь. Где бы я ни находился – я знал: есть на свете она. Больше мне ничего не надо…

Впрочем, я часто удивлялся сам: что особенного в этой девушке? Многие одноклассницы, а потом и однокурсницы, выглядели куда более эффектно. А здесь – сама простота… Маленький слегка вздернутый нос, сердечко губ, пухлые щеки, серые глаза и русые прямые пряди волос… Миллионы женщин обладают такими носами и губами, носят такую же прическу… Может быть, тайна в глазах? Наверное… Ведь они не совсем серые, а с примесью лазури. Взгляд открытый, прямой… До сих пор не знаю – в чем сила ее обаяния. Только все, в едином сочетании – именно в таком! – мне до слез нравилось, будило непонятные чувства…

Но сколько могли длиться неведение, слепой восторг?

Только на пятом курсе, зимой, в такой же снегопад, я вдруг узнал, что чувства мои не имеют будущего… Помню, вызвал меня Юрий, он только что вернулся из тренировочного полета, повел в кафе. Там, оказывается, уже был накрыт стол на три персоны, и Жанна ждала нас. Мы распили бутылку мусалласа, уничтожили по отбивной и вышли на улицу. Я замер, не в силах оторвать глаз от снежной, пушистой лавины. Сколько таинственного смысла в кружении белых светлячков, сколько торжественности в полете снежинок, как стремятся они одарить землю нежностью и чистотой… Уже тогда мне виделся огромный смысл в обыденном падении ажурных кристалликов воды…

Юра стоял под фонарем, воздев руки и резко запрокинув голову – наслаждался прикосновением к лицу тоненьких льдинок. Они таяли и начали стекать по щекам, как слезы…

– Не нужно, идем под навес. – Жанна извлекла носовой платок и осторожно провела по щекам Юры.

– Под навес?.. От снега?.. От жизни?.. Никогда!

Он нагнулся, набрал полную пригоршню снега, покатал в ладонях.

– А ну-ка, друзья, обороняйтесь!

Снежок угодил в меня, да так точно – слетела шапка. Я кинулся катать ответный ком, размахнулся – промазал. А снежок Жанны угодил Юрию в плечо – на кожаной куртке остался белый круглый след, наподобие кратера вулкана.

– Ура-а-а! – я помчался прямо на Жанну, она – от меня, в глубь скверика. Мой снежок догнал ее и оставил на спине «луну».

– Ах, так! – остановилась Жанна, подхватила пригоршню снега – и на меня. Я не стал убегать. Жанна сыпанула горсть холодных снежинок мне за воротник и вдруг принялась натирать мое лицо.

Если бы она знала, как мне было приятно прикосновение ее рук, чувствовать горячее дыхание… Я не выдержал, привлек к себе, поцеловал. Прямо в губы!

Жанна не ожидала такого поворота, после неловкого молчания прошептала:

– Не надо, Матти… Никогда не надо… Мы с Юрой любим друг друга…

Подбежал Юрий, забросал нас снегом, обнял с двух сторон своими огромными ручищами.

Он ничего не заметил…

Зато я едва оправился от удара.

Перестал ходить на занятия, отвечать на звонки друзей. «Пусть себе, – думал я, – будут счастливы…»

Естественно, общественность заволновалась – как, почему, зачем? Разумеется, в деканате я сослался на плохое самочувствие, но оно грозило не кончиться.

Через неделю заглянул ко мне Юра. Мы поговорили на ничего не значащие темы. Он так и не решился спросить – почему я не хожу в институт. Верно, оставил вопрос для другого захода…

На следующий день явилась Жанна. Прямо с порога бросила:

– Ты что это, дружок, расхандрился? А ну вставай!

Я не пошевелился. Она присела рядом, взяла мою РУКУ.

– Ну скажи, что мне делать? Что? Представь себя на моем месте…

– Ты о чем? – поднялся я и отчужденно уставился на Жанну. Она сразу выпустила мою руку. – Если ты о том, что я тебя поцеловал… Извини, пожалуйста, был порыв. Смею заверить, никаких других чувств, кроме дружеского расположения, я не испытываю.

– Правда? – недоверчиво раскрыла глаза Жанна. – А я – то думала… Две ночи не спала…

– Это много – две ночи, – усмехнулся я.

– Не смейся, я вправду переживала…

– А теперь можешь спать спокойно. Да и мне что-то лучше… Стоит больного навестить – результаты налицо.

– Ты опять смеешься…

– Смеюсь? Я выздоровел! Во мне проснулись такие силы!

Я вдруг почувствовал, что соскучился по чертежам, в памяти всплыл узел, над которым я бился последние месяцы, перебирая возможные комбинации сочетания деталей.

И еще я почувствовал голод. Не ел несколько дней, и нужно было срочно подзарядиться.

– Извини, Жанна. Пожалуйста, не надоедайте мне. – Конечно, я перехлестнул. – Как только окончательно выздоровлю, сам заявлюсь. Пока!

В столовой я съел два бифштекса и выпил несколько бокалов компота. Теперь можно приступать к делу. «К черту ее, эту любовь, – яростно думал я. – Проживу и без нее…»

Пропущенное я наверстал за несколько дней. А от любви избавиться так и не смог. Бодрился, напускал видимое безразличие, острил… Друзья успокоились, а я сам себе удивлялся – как мне удавалось скрывать смятение, не вызывая ни малейших подозрений…

Всю трагедию своего положения по-настоящему я увидел потом, когда мы окончили институт и я получил приглашение на свадьбу. В кругу самых близких товарищей Юрия и Жанны, за бокалом шампанского, стало ясно мне мое грядущее одиночество. Нет, я не так выразился: грядущая отторженность от НЕЕ. С этой поры ОНА отодвинулась от меня еще дальше, так далеко, что я потерял ЕЕ навсегда…

Счастливые молодожены поселились на улице Свободы, в финском домике, окруженном густым фруктовым садом. В первые десять лет я редко заходил к ним – слишком сильна была внутренняя боль, да и надоели постоянные вопросы: «Ты еще не женился? Решил остаться холостяком?» Но потом я понял: нельзя оставлять Жанну одну, когда Юрий в полете. По году, а то и больше его не бывало дома, Жанна очень тосковала. Скучал по отцу и маленький сын Жанны и Юрия – Герман, так назвали его в честь великого покорителя космоса Германа Лукьянова.

Не скрою, когда Герман родился и сияющий Юрий позвал меня взглянуть на долгожданное чадо, я пошел на улицу Свободы с некоторым предубеждением и едва взглянул на младенца. Но вот он стал подрастать, определились черты лица, и я с изумлением обнаружил, что Герман – нежнейший сплав Жанны и Юрия, неповторимое живое чудо!

Я потянулся к мальчику и быстро к нему привязался. И нередко потом чувствовал себя в роли пушкинского Савельича. Особенно сошлись мы с Германом в те долгие семь лет отсутствия Юрия. Мы любили ходить в парк, который торжественно называли Корабельной рощей, фантазировали, мечтали, размышляли. Герман уже учился в школе, проявлял недюжинные способности. Мы были твердо уверены – он пойдет по пути отца – станет космонавтом.

Однажды мы долго с ним гуляли. Закатное солнце окрашивало прямые стволы сосен в ярко-красный цвет, и Герман с восторгом повторял:

– Глядите, дядя Матти! Как будто ракеты! Вот-вот оторвутся от земли и полетят к звездам!

Я подошел к смолистому шершавому стволу, приложил ухо и сказал:

– Слышу, как гудят двигатели!

Герман подбежал к другому стволу, тоже приложил ухо.

– И я слышу!

– А не кажется тебе, что невидимая радиостанция принимает сигналы из далеких миров? Я слышу странные звуки!

– Да, да! В самом деле! Я тоже слышу странные звуки!

Хороший рос паренек, чуткий, смышленый…

Что же касается наших отношений с Жанной, все оставалось по-прежнему. Да и разве могло быть иначе? Нередко, когда мы возвращались с Германом с прогулки, Жанна в знак благодарности целовала меня в щеку. Я и радовался, и мне становилось не по себе – я готов был крепко-крепко обнять эту единственную для меня женщину и дать волю чувствам.

Но я не имел на это ни малейшего права…

Годы шли. Я по-прежнему часто навещал Петровых, особенно в те дни, когда Юрий улетал. Вечерами, после работы, прежде чем войти в финский домик, я подолгу стоял у двух светящихся окон, любовался силуэтом Жанны. А потом входил, по обыкновению – приветствовал хозяйку и Германа, и мы молча продолжали работать: Жанна читала и что-то выписывала, я обдумывал очередной проект и вносил расчеты в записную книжку. Герман сидел с книгой или готовился к занятиям. Признаться, я часто ловил себя на мысли, что именно такая форма работы, в такой вот микросреде, наиболее благотворно влияла на ход моих исследований, на поиски оптимального решения. В домашнем кресле, рядом с Жанной, казалось, непреодолимые проблемы превращались в обыкновенные задачи с энным числом не­известных. Все становилось ясно, разрешимо – любовь, дружба, видимо, имеют такое свойство – облегчать творческие пути…

Да, я делал успехи как конструктор, но, увы, внутреннего удовлетворения не чувствовал. Одно облегчалось, зато другое, в обратной пропорциональности, неуловимо шло на убыль – я нервничал и все хуже и хуже чувствовал себя, росла потребность возмещения той огромной внутренней пустоты, что образовалась с годами…

В один из вечеров, когда вслед за Юрием в полет ушел и молодой космонавт Герман Петров и я с болью созерцал гибкие пальцы Жанны – она перелистывала страницы учебника, – мне в голову пришла сумасбродная идея: для чего, спрашивается, подвергать себя мучениям? Не пора ли покончить с этим?

Мысль лихорадочно заработала, и тут я, наверное впервые за много лет, рассмеялся – я вдруг ясно представил, как осуществить задуманное. Поможет биотехника! Я построю аппарат, который волновыми импульсами подавит возбуждение определенных центров головного мозга. Необходимо только исследовать и точно рассчитать особенности организма, определить собственную микрочастотность. Страшного ничего нет. Это будет легким, естественным торможением возбужденных центров. Таким же естественным и безвредным, как гипноз…

Жанна удивленно подняла голову.

– Я кое-что придумал, – сказал я.

– По-моему, что-то необычное.

– Да, – согласился я. – Именно необычное.

Жанна не стала расспрашивать – она знала, что я о своих задумках не люблю распространяться. Сначала нужно сделать – а уж потом можно и похвастаться.

Новая идея обрадовала меня и потому, что я увидел возможность, как говорят, убить сразу двух зайцев: освободить от ненужных чувственных пут себя и… еще одного человека – Эллу, молодую сотрудницу нашего института…

Самое главное, размышлял я, новый аппарат поможет тысячам людей, которые безнадежно влюблены, обрести спокойствие и элементарное равновесие для нормальной, размеренной жизни.

Я с увлечением взялся за расчеты и уже реально видел тот день, когда смогу собрать систему и провести испытание. Оставалось совсем немного – отработать узлы и рассчитать таблицы.

Наконец аппарат был смонтирован. В нем не хватало всего лишь несколько мелких деталей.

И вдруг – трагическое известие: на планете Веда, при проведении опасных работ на дне океана, погиб Герман… Произошел взрыв такой огромной силы, что тело юноши даже не нашли…

Надо ли говорить о том, какой это был страшный удар для всех нас. Юрий еще крепился, не подавал виду. А Жанна потемнела лицом, слегла и лишь через два года полностью пришла в себя и смогла вернуться к педагогической деятельности.

Разумеется, аппарат нейтрализации чувств, как я назвал его условно, был оставлен, и я вплотную занялся осуществлением нового замысла.

Возник он здесь же, в доме Петровых, когда я и Юрий метались в поисках средств, способных вернуть Жанне жизненные силы. Я понимал, утрата слишком велика. Но все же, в недалеком будущем, что-то можно сделать, свести до минимума тяжкие переживания…

Почему-то вспомнилась русская народная сказка о Снегурочке. Вылепили ее из снега, и стала она для стариков радостью и утешением. А если, подумал я, вылепить «Снегурочку» из современных материалов, с помощью технических средств вложить в нее способность говорить, петь, танцевать? Сделать ее такой прекрасной, что ни в сказке сказать, пером не описать! Доброй, славной, милой девушкой… Светло и непринужденно войдет она в дом Петровых, и примут они «снегурочку» как родную дочь…

К тому времени было много попыток создать мыслящий робот, похожий на человека, но удач пока не было. В научно-фантастической литературе эта проблема давно была решена, а вот на практике… Робот прекрасно производил любые физические действия – но только по заданной программе. Для того, чтобы машина могла переступить черту скованности, начала хотя бы элементарно мыслить, поступать самостоятельно, не хватало каких-то неуловимых мелочей… Каких?

Я принялся изучать наиболее удачные образцы и после нескольких лет труда мне показалось – я угадал недостающие компоненты. Верно угадал или нет – должна была показать практика.

Задача моя осложнялась тем, что я отважился на качественно новый путь. Я решил использовать не только новые материалы, но и построить механический организм по принципиально новой схеме. Робот ничем не должен отличаться от живых людей, а в чем-то даже превзойти человека. Прежде всего – по умственным возможностям. Как уже существующие модели, он сможет решать задачи, не посильные для простого смертного. А вот по части отзывчивости, доброты, сердечного внимания – того, что я добивался в первую очередь, – сказать что-либо заранее было трудно…

На осуществление замысла потребовалось намного больше времени, чем я предполагал вначале. Помимо основной работы в Институте технического предвидения, постепенно, шаг за шагом, я шел к намеченной цели более четверти века. Вот и Юрий вернулся с дальнего полета на Иону, а я только-только готовился к заключительной операции. Труд оказался сложным, кропотливым. Особенно много пришлось повозиться с «мозговой» системой, смонтировать ее, соединить, по типу нервной связи, с различными частями будущего организма. Каждое соединение надлежало проверить, убедиться в безотказном действии. Компактно уложены тысячи микроскопических приемо-реагирующих элементов, связанных с двигательными функциями, памятью, эмоциями, речью, накоплением и переработкой информации… Еле видимые нити густо расходились во все стороны и напоминали очертания человека. Подготовленную «арматуру» предстояло заполнить специальной массой, подключить энергопитание – и «снегурочка» оживет. Жить ей предназначено двести пятьдесят лет – средняя продолжительность жизни человека. Энергопитание и работа всех систем организма рассчитаны на этот срок.

Условия, в которых я намечал воскресить «снегурочку», были далеко не идеальные. Под монтаж я оборудовал часть своего кабинета. Никому и в голову не приходило заподозрить меня в каких-то приготовлениях – кабинет конструктора таким и должен быть – с аппаратурой, чертежами и прочими атрибутами исследовательской деятельности. Кажется, только Элла о чем-то смутно подозревала. Проницательность ее начинала докучать, и я решил как-то усыпить ее бдительностью и даже поручить одно тонкое исследование.

Помнится, я ее вызвал, и она как всегда стремительно вошла в кабинет.

– Доброе утро! Слушаю вас.

– Не торопитесь, Элла. Дайте мне вами полюбоваться.

– Вы, как всегда, шутите.

– Нет, не всегда шучу. Старики иногда бывают серьезными.

Элла в самом деле была прекрасна, и если бы не моя несчастная любовь… Я чувствовал, как девушка тянется ко мне, как ищет малейший предлог увидеться. И что она во мне нашла? Вот Жанна, когда представился выбор, совершенно справедливо остановилась на другом парне. И то – сколько лет назад это было! Молодого не выбрали, а уж теперь.

Так и поводит глазами, так и поводит…

Я вспомнил, как однажды в сумерках у финского домика, я остановился, чтобы полюбоваться на светящемся стекле силуэтом Жанны. И вдруг шорох. Оборачиваюсь – Элла! Невозмутимо так пожала плечами – и ходу. На другой день я ей говорю:

– Нехорошо подсматривать. Разве вы этого не знаете?

– Я не подсматривала, – тихо ответила Элла, и мне показалось, на глазах у нее блеснули слезы. – Я прямо смотрела на вас и переживала…

– Вот еще! Кто вас просил?..

– Вас же никто не просил подсматривать…

– Я? Подсматривал?.. Вам не кажется, что вы много на себя берете?

– Ничуть. Я вижу, как вы страдаете, и хотела…

– Напрасно. Ничего не нужно хотеть. В ваши обязанности это не входит.

Элла закрыла лицо руками и опустилась на стул.

Сегодня не было желания иронизировать и я сказал правду – насчет желания полюбоваться. Однако делу – время, потехе – час.

– Вам поручение. – Я кивнул на стол. – Вот несколько кукол. Нравятся?

Элла удивленно вскинула глаза.

– Я давно не играю в куклы.

– Все-таки.

Она внимательно рассмотрела каждую куклу.

– Милые создания. Жаль только – не живые.

– Вот-вот. Мне тоже жаль. Вы специалист по пластическим массам. Пожалуйста, изготовьте такую, чтобы по эластичности и цвету не отличалась… от кожи вашего лица.

Элла вспыхнула.

– Ну уж, есть образцы получше.

– Меня интересует такой. – Я подал расчетный проспект. – Материал должен отвечать данным усло­виям. И еще просьба. Никто ничего не должен знать. Позже я все объясню.

И вот Элла сообщила мне, что материал получен, и принесла образец. Голубовато-беловатая масса с еле заметным свечением, способная при температурных изменениях и других воздействиях слегка изменять цвет. Я похвалил Эллу, сказал, что она молодчина. В ответ она как-то странно хмыкнула и сразу вышла.

Итак, все было готово к последнему, завершающему циклу работ. Осталось лишь запрограммировать имя и определить степень участия моей молодой сотрудницы в операции «Снегурочка». Следует ли сообщать ей все?

Отпустив Эллу, я нажал кнопку и вызвал Юрия.

Экран засветился – возникло мужественное, мрачноватое лицо.

– Привет, дружище. Как тебе нравится снег?

Юрий улыбнулся.

– Погодка отличная. Сижу у окна и наблюдаю, как бабушка-метель кружева вяжет. Жанна в школе. Никого нет… Не заглянешь ко мне?

– С удовольствием. Давно не сидели вместе.

– Жду.

Экран погас, и я вызвал такси. Слово «такси» забрело из далеких времен. Раньше оно обозначало автомашину, в которой за определенную плату перевозили пассажиров. От прежнего значения осталась лишь функция перевозки. Деньги канули в вечность – платить нечем и незачем, да и некому такси ходят по строгой программе, и шофер уже давно не нужен.

Через пять минут я был у калитки, ведущей через сад к финскому домику. Снег по-прежнему падал густо, впереди мягко угадывались силуэты деревьев и красноватая стена. Припорошило основательно, и мои глубокие следы оказались первыми. Жаль было нарушать нетронутую белизну, но ничего не поделаешь – нужно пробираться к крыльцу. Оглянулся ямки, оставленные мною, уже обрели плавную округлость и сообщили картине недостающую деталь присутствие человека.

На крыльце появился Юрий – налегке, в спортивном костюме, и как ребенок удивился:

– Ого, сколько намело!

– Давай лопаты. Дорожку расчистим.

Юрий скрылся за дверью и вынес две лопаты. Мы дружно зашаркали, в стороны заструились белые снеговые фонтаны. Дошли до калитки – кончился снегопад и кое-где в тучах образовались ярко-голубые прорехи.

Мы посмотрели друг на друга, разгоряченные, раскрасневшиеся, рассмеялись – от избытка чувств и, обнявшись, направились в дом.

В комнате лицо Юрия опять стало сосредоточенным, меж густых бровей легла складка. Видно, он опять вернулся к привычному ходу внутренней жизни, к своим постоянным мыслям.

Он кивнул мне на кресло, и сам устроился на­против.

Я огляделся. В обычные свои посещения, в отсутствие Юрия, мы с Жанной, а когда был жив Герман – с ним, располагались в гостиной. В кабинете Юрия, куда он меня привел, я бывал нечасто, и поэтому каждый раз пристально всматривался в обстановку, внимательно изучал все новое, что здесь появлялось. Мой интерес можно было понять: сюда подчас попадало самое невиданное, самое уникальное – из далеких миров, из глубин таинственного космоса.

В этот раз на рабочем столе Юрия появились довольно громоздкие изделия из дерева и металла.

Заметив мой взгляд, Юрий пояснил:

– Ты знаешь о моем последнем полете, в печати освещалось подробно. Перед тобой – подарки благодарных жителей Ионы. Макет ракеты подарили перед самым отлетом на Землю. Трактор – в Управлении, координирующем сельскохозяйственное производство. Робот преподнесли школьники из кружка технического творчества.

– Ракета очень похожа на дедушку наших современных межпланетных лайнеров. На Земле подобный уровень технического развития отмечен двадцатым веком.

– Совершенно верно. Мне там часто казалось, что сработала машина времени и отбросила на пять столетий назад…

Юрий притронулся к роботу – у того замигали глаза и он произнес: «Добро пожаловать! Не забывайте нас!» Глаза погасли.

– Обратил внимание? На русском языке. Специально для меня перевели и запрограммировали.

Юрий опять притронулся к роботу, и все повторилось, как в первый раз. «…Не забывайте нас!»

– И ты молчишь! – искренне удивился я. – Давно бы мог позвать своего друга, то есть меня, и подарить в задушевной беседе хотя бы десяток расска­зов.

– О нашем полете опубликован подробный отчет.

– Официальные материалы не заменят живого рассказа. Кроме того, я уверен, у тебя немало таких наблюдений, которые остались за рамками отчета.

Юрий поднялся, подошел к окну. Я протянул руку и притронулся к роботу. «Добро пожаловать! – зазвучало опять. – Не забывайте нас!»

– Знаешь, странные ощущения не покидают меня после этого полета. С одной стороны, я рад, что родился и живу в двадцать пятом. Я пользуюсь всеми благами цивилизации, на которую работало все человечество с самого зарождения на Земле. Я очень ценю этот подвиг человечества во имя будущего, сам стараюсь внести посильный вклад… И все-таки им, первопроходцам, было трудней… Не то слово трудней. Им было невыносимо трудно! Так вот, с другой стороны, я бы очень хотел быть с теми, на чью долю выпало больше всего боли, страданий, потерь, мучительных поисков… Мы, по существу, развиваем накопленный положительный потенциал. Здесь тоже есть свои трудности. Но разве с теми их можно сравнить! Даже при социализме сколько нужно было усилий, чтобы противостоять растлевающему увяданию капитализма, преодолевать пороки и инертность и все же двигать прогресс, пронести в сегодняшний день все самое лучшее…

– Разве твоя сложная работа не нужна нашему времени? По степени риска и опасности ее можно приравнять к любой самой рискованной и опасной работе в прошлом. А может быть, даже не найти эквивалента.

– Все так. Но мои сегодняшние дела вполне доступны любому хорошо подготовленному космонавту.

– Не понимаю… В общем-то для того люди и строили коммунизм, чтобы навсегда избавиться от всего, что угнетало человечество и мешало жить счастливо. Ты сам себе противоречишь.

– Нисколько! Я сын своего времени и хорошо вижу себя во всех соотношениях. Просто хотелось бы жить с большей отдачей… После гибели Германа я многое переосмыслил… Да и если бы ты сам побывал на Ионе… Когда резко ощущаешь грани развития, видишь на живых примерах, что было и что есть, хочется помочь живым существам быстрее избавиться от пут недоразвитости, прийти к тому, к чему пришли мы… А может быть, педагоги неверно определили мое призвание и я вовсе не должен быть космонавтом? Как ты думаешь? Может быть, я социолог. Только меньше теоретик, а больше практик…

– Вот видишь, а ты отсылал меня к официальным отчетам. Ты поведал такое, о чем я буду размышлять долго…

– Если тебе в самом деле интересно, полистай эту тетрадь. Здесь мои записи.

– Можно, я возьму с собой?

– Бери. Трех дней хватит?

– Вполне.

Включился экран. Меня вызывает Элла.

– Извините, Юрий Акимович… Товарищ Рану, – обратилась она ко мне. – Вам несколько теле­грамм.

– Срочные?

– Нет… – Она опустила глаза.

– Вы хорошо знаете – беспокоить только по неотложным делам!

– Не сердитесь. Время обеда, а вас нет.

– Спасибо за напоминание. – Я встал и выключил экран.

– Зачем ты так, – сказал Юрий. – Девушка тебя любит.

– Зато я не люблю девушку! – вспылил я.

– По-моему, ты себя обманываешь.

– Юра! – сложил я лодочкой ладони. – Я пришел к тебе. Я хочу говорить с тобой. На наши темы… Прошу, а?

Юра усмехнулся.

– В одном она безо всякого сомнения права – нужно пообедать. Есть жареный картофель, бифштекс с яйцом, помидоры. Разогреть?

– Как хочешь.

– Прошу тебя: успокой девушку – мол, пообедаю у старого товарища.

Только ради Юры я нажал кнопку.

– Элла.

– Да!

– Пообедаю здесь. Не беспокойся. – Я выключил экран, хотя ясно видел, Элла что-то хотела сказать.

Мы пообедали, и Юра предложил посмотреть любительский фильм, где незадолго до гибели был заснят Герман.

Застрекотал аппарат, и на стене появился светящийся четырехугольник. Секунда – я увидел лицо Германа. Он что-то, смеясь, рассказывал и смотрел прямо в глаза. От этого невольно возникало впечатление присутствия.

Милое, приятное лицо, удивительный сплав, как я уже говорил, живых черт Юрия и Жанны…

Не могу забыть, как однажды я согласился совершить с ним однодневное пешее путешествие. Он уже учился на космонавта и вдруг решил испытать силу воли.

– Двадцать километров! Без отдыха. Туда – двадцать и назад – двадцать.

Во мне взыграло ребячество, тоже захотелось испробовать силу. Только выговорил один большой при­вал.

– Ладно, – согласился Герман. – Пойдем навстречу пожеланиям трудящихся. Учтем возраст и, конечно же, заслуги перед человечеством.

Вышли в шесть утра. В полдень должны были прийти в городок энергетиков, часок отдохнуть – и назад. В семь вечера Жанна встретит победителей чашкой кофе.

Утро было теплым, туманным – в такие минуты яростно карабкаются из земли грибы, трава становится шелковистой, колокольчики низко клонят синие продолговатые цветы и будто в самом деле звенят, едва прошелестит слабый ветерок.

Шли мы размеренно, не спеша, распределив силы на долгий путь. Когда солнце поднялось довольно высоко, с бетонной дороги свернули на проселок. Дышалось свободно, ноги сами несли вперед. Деревья над головой негромко шелестели, в полутьме рощиц приветливо мерцали разноцветные лепестки цветов.

Как всегда, мы не умели молчать – обсуждали волнующие нас проблемы, обменивались новостями. Герман рассказал о тренировках в Космическом центре, о предстоящем учебном полете. Я тоже не умолчал о самом интересном для Германа: космический отдел нашего Института готовит для серийного производства новый межпланетный лайнер. Герману, вероятно, придется на таких летать.

Реакция на мои слова оказалась более чем бурной. Герман потребовал (именно потребовал!), чтобы я завтра же сводил его в Институт и показал космическую новинку. Я пообещал. Герман порывисто поцеловал меня и засыпал вопросами – ракета была принципиально новой.

В общем, мы не заметили, как отмахали двадцать километров. И вот тут, в конечном пункте, я обнаружил, что натер ногу. Нога начала болеть, и разумеется, идти обратно я не мог.

– Дядя Матти, – сказал Герман. – Пожалуйста, не обижайтесь. Я отправлю вас домой, через пять минут вы будете на месте. А я должен пройти намеченный путь.

Так он и сделал. Герман никогда не отступал от поставленной цели. Если уж что задумал – непременно добьется…

Фильм продолжался. Вслед за Германом мы с Юрием шли по цветущему лугу. Цветы, цветы крупным планом. Лепестки бьются в объектив, как крылья разноцветных бабочек. Красное, оранжевое, синее пламя живительно полыхает на экране. Враз все исчезает, вернее, остается внизу, у подножия мощной космической ракеты, одетой пока строительными лесами. Камера медленно устремляется ввысь по остову космического корабля. Опять лицо Германа – он показывает на ракету, потом на себя: мол, на этой машине полечу я! И победно складывает на груди руки.

Вот и весь фильм. Тем и дорог он, что самый последний. Я не раз снимал Германа в детские годы, даже в нашей знаменитой корабельной роще. Эти фильмы сегодня смотреть не будем. Слишком большое впечатление и от одного…

– Скажи, Юра. Ты бы хотел, чтобы у тебя была дочь?

Юрий удивленно вскинул брови, а я продолжал:

– Помнишь сказку? Жили-были старик со старухой. Детей у них не было. И вот однажды зимой вышли они во двор, скатали из снежных комочков девушку. Девушка вдруг ожила и стала для них дочерью…

– К сожалению, это только сказка.

– А если в самом деле я приведу «снегурочку» и она назовет тебя папой?

– Что-то фантазируешь…

– Еще вопрос. Если бы у вас родилась девочка, как бы вы ее назвали?

– Не помню… В свое время как-то хотели назвать… Зачем тебе это?

– Ответь, пожалуйста. Я потом объясню.

Юрий повел плечами, нажал кнопку.

– Жанна, ты не помнишь, какое имя мы придумали для девочки? Если бы она родилась?

– Вот так вопрос! – откликнулась Жанна. – Мы бы назвали Юлией. В честь твоей мамы. А почему ты вспомнил?

– Пусть он объяснит, – покосился на меня Юрий.

– Жанна, – дрогнувшим голосом сказал я. – Я хочу привести вам дочку. Хорошую взрослую девушку. Юлию…

– Вот сумасбродный товарищ! – засмеялась Жанна. – Что еще придумал?.. Ладно, скоро буду дома, объяснишь подробней. – Она опять засмеялась и отключила экран.

– Ты, в общем-то, не очень старайся, – мягко попросил Юрий. – А вдруг эта… снегурочка нам не понравится? Или мы ей? Ты подумал об этом?

Включился экран. Это Элла.

– Товарищ Рану, вы еще не ушли?

– Как видите.

– Час отдыха. Вы нарушаете режим.

– Я никому не давал полномочий опекать меня! – рассердился я. – У вас есть прямые обязанности, выполняйте их.

– Забота о товарищах – наша прямая обязанность. Юрий Акимович, прогоните его. Он ведь не спит ночами…

Экран погас, и Юрий улыбнулся.

– Придется прогнать.

– Вернусь – задам ей трепку, – пообещал я.

– Ну, – нахмурился Юрий. – За это нельзя ругать.

– Много вы знаете, – проворчал я. – За что можно ругать, а за что нельзя… В общем, Юра, разговор о «снегурочке» предварительный. Я старался предусмотреть все. Но, разумеется, буду думать и думать. Пока ты и Жанна должны освоить идею… Остальное покажет жизнь!

Юра проводил меня до калитки. Он все усмехался, очевидно, сомневаясь в реальности моей затеи. Что ж, поживем – увидим.

Вернувшись, я подключил через специальное устройство имя «Юлия» к общей схеме, проверил действенность вводки. Чувствовал я себя и тревожно и радостно. как, наверное, космонавт перед дальним полетом, – можно, черт побери, стартовать… Для себя я решил, что Эллу стоит ввести в курс дела, она окажется хорошей помощницей. Все равно к чьей-то помощи нужно будет прибегнуть.

Я вызвал Эллу.

– Садитесь, – показал я на мягкое кресло. – Вы, вероятно, чувствовали, что у меня идут какие-то приготовления. И даже по моей просьбе вами получена такая пластическая масса, какую во всем мировом пространстве еще не знают. Теперь настало время все объяснить. Без вашей помощи то, что я задумал, не осуществить. Надеюсь, вы не откажетесь?

Все это я произносил, глядя в окно, дабы не смущать себя созерцанием молодости, красоты и убийственной женственности. Вдруг Элла подлетела ко мне и поцеловала в щеку.

– Вот еще номер, – нахмурился я. – Если вы будете так себя вести – придется пренебречь вашими услугами.

Краешком глаза я скользнул по лицу Эллы и увидел, что мои слова не произвели должного действия: она хоть и вернулась в кресло, радости скрыть не могла – глаза так лучились, будто внутри нее взошло солнце.

– Итак, слушайте…

Я рассказал историю трагической гибели Германа и сказку о снегурочке. Элла все поняла и воскликнула:

– Вы чародей!

– Это вы чародейка. Приготовить такую пластическую массу дано не каждому. Честно говоря, я думал о вас хуже. Ну, хватит сентиментов, – я решил перейти к делу. – У меня все готово. Теперь слово вам. Вашему умению, вашей сообразительности, точности. Сегодня мы боги. Мы создаем человека. Искусственного – но все же…

Элла не скрывала своей радости. Я попросил девушку зайти вечером и подумал: да, лучшего помощника не найти. Что же касается ее навязчивого внимания, наверное, придется демонтировать и пустить в ход аппарат нейтрализации чувств…

Кто бы мог подумать, что эта девушка за короткое время так изменится! И пяти лет не прошло, как она переступила порог нашего Института, а человека не узнать… Странно. Ведь именно за самостоятельный характер, независимость суждений и, я бы ска­зал, за некоторую строптивость я и принял ее в свой отдел. Творческая личность, обладающая таким характером, более всего способна к неутомимому поиску, добивается оптимальных результатов и ошеломляющих открытий. Мне понравилось – Элла в первый же день потребовала исследовательской работы и не расставалась с научными трудами по различным отраслям знаний. На меня и остальных сотрудников института – ноль внимания. Я уловил даже пренебрежение – «Нужны вы мне очень! Мне хорошо и без вас!» О себе-то я меньше всего думал. Посмеиваясь, наблюдал за нашими молодыми учеными: они всячески старались оказать знаки внимания новой, неотразимой сотруднице, но бесполезно.

После рабочего дня я обычно оставался в кабинете – читал, размышлял, приводил в исполнение многочисленные замыслы. В своей холостяцкой квартире бывал редко. Если и делал вылазку, то к Петровым или на кратковременную прогулку.

Однажды, около девяти вечера, в кабинет кто-то постучал.

Я открыл дверь и удивился: Элла! Она посмотрела на меня в упор и спросила:

– Почему вы никогда не отдыхаете?

– А в чем дело?

– Я обратила внимание: у вас ночами горит свет.

– Очень ценные наблюдения. Что у вас еще?

– Я не совсем понимаю соотношение двух, казалось бы, простых теорий в применении к практике… Вот. – Она открыла одну книгу, вторую, третью. Чувствую, что-то здесь есть, а что – не пойму.

– Милая девочка, – сказал я. – На то мы и ученые, чтобы постигать неизвестное. Поймите меня правильно. Я не против помощи вообще, но против помощи таким, как вы. Вы сами до всего дойдете и, может быть, по пути увидите что-то такое, что никто из нас не увидел. Будет ли толк, если я объясню непонятное вам явление? Думаю, не будет. Вместо того, чтобы работать напряженно, творчески искать, вы успокоитесь, потеряете инициативу, перечеркнете по­иск. Таким образом, следует вывод: объяснять я ничего не буду. А вы потом мне скажете спасибо. Что у вас еще?

– Извините, профессор… – Элла явно растерялась. – Можно, я посмотрю, как вы работаете?

– Видите ли, милая девочка, – как можно мягче старался говорить я. – Вы достаточно проницательны и, вероятно, успели обратить внимание на то, что я довольно старый человек. Из этого следует, что у меня давно сложились привычки, нарушать которые я вовсе не намерен. К одной из таких относится привычка работать ночью. И заметьте – не просто работать, а в полном одиночестве.

– Жаль… – обиженно протянула Элла.

– В порядке исключения, – вдруг во мне заговорила непонятная доброта, – я могу позволить вам немного побыть у меня, посмотреть библиотеку. Может быть, что-то понадобится. Книги можете брать. Но, конечно, с возвратом.

– Спасибо. – Элла благодарно взглянула на меня и вошла в кабинет. – Я посижу там, – указала она в соседнюю комнату, уставленную книжными полками. Там же, за стеллажами, стояла простенькая кровать, столько лет служившая мне прибежищем для двух–трехчасового сна в сутки.

Элла стала рассматривать собранную со всего мира научную литературу и не смогла сдержать восторга.

– О! Даже Эдвард есть!

Через некоторое время опять возглас:

– Подумать только – все отцы кибернетики! Возьму…

Я вынужден был сказать:

– Давайте без шумовых эффектов. Я привык к тишине. И вообще нам пора расстаться.

– Можно, я приду еще? – спросила Элла, обиженно поджав губы. Впрочем, у нее хватило самообладания набрать десяток книг.

– Только не так часто. Все вопросы можно решать в рабочем порядке.

Дней через десять опять раздался стук. Да, это была Элла. Она вернула книги и набрала еще целую стопку. Все происходило без слов и только уходя она сказала:

– Спасибо. Я разобралась в тех теориях. Ничего сложного.

Наши отношения в рабочее время оставались прежними. Если не считать того, что Элла стала чаще обращаться с вопросами научно-производственного характера. Это были даже не вопросы, а скорее совет, консультация – конкретный показ, в каком направлении идет изыскание и какие результаты получены. Прямых вопросов, ответы на которые можно получить в научной литературе, она не задавала. Умница. По всему видно, далеко пойдет…

Признаться, я с интересом наблюдал за молодой, перспективной сотрудницей. Мне импонировала ее энергичность, и не только физическая (она была хорошая спортсменка), а главным образом умственная.

Ее обширные знания, отличная память, умение видеть сущность проблемы и добиваться намеченного кратчайшим путем по-настоящему радовали. Разумеется, виду я не показывал и держал себя с ней, как со всеми сотрудниками – строго по-деловому.

Однажды, когда наш Институт выехал на однодневный отдых в горы, я понял, что Элла ко мне неравнодушна. Прежде всего я страшно удивился, а уж потом, поразмыслив, принял нужное решение…

В этот день было солнечно и безветренно – такую погоду мы заказали на воскресенье в зоне отдыха Института. Лагерь разбили у подножия горы, одетой до самой вершины березами и осинами. На бело-зеленой лужайке, усеянной ромашками, установили десятиведерный самовар. Незапланированная официальная часть состояла из восторженной речи профессора Гартмана о необходимости почаще покидать насиженные места и выходить на природу – так как это укрепляет здоровье, сближает коллектив и в конечном итоге двигает прогресс. Мы выпили по бокалу шампанского, и начались игры. Часть сотрудников с волейбольным мячом спустилась в лощину, часть расположилась вокруг профессора Гартмана – он проводил занимательную викторину, а часть, в основном юноши и девушки, устремилась покорять вершину горы.

Я примкнул к участникам викторины и с удовольствием включился в состязание. Вопросы были составлены довольно остроумно, по многоступенчатой системе, ответить на них было не так-то легко. Потребовалось не только знать имена ученых, историю отдельных открытий, но и сопоставлять казалось бы самые противоречивые цифры и факты из самых неожиданных областей знаний, на различных уровнях исторического развития. Профессор Гартман и здесь, на отдыхе, не позволял расслабиться своему интеллекту, а тем, кто желал пополнить знания, теперь помогал поупражнять мысль в направлении поиска.

Элла тоже приняла участие в необычных состязаниях. Я, не скрою, даже возгордился своей молодой сотрудницей – насколько удачными и нестандартными были ее ответы. Лишь на три вопроса, требующих узкоспециальных знаний, она не смогла ответить, а так… Даже профессор Гартман снял очки, расправил улыбкой нижнюю губу и пристально-благодарным взглядом одарил Эллу. «Ага! – ликовал я. Заинтересовался старик! Вот какие у меня кадры! Бьюсь об заклад, он обязательно попытается переманить Эллу в свои апартаменты. Однако ничего не выйдет. Смею заверить…»

После викторины профессор поблагодарил всех ее участников, еще раз внимательно взглянул на Эллу и вручил победителям призы. Первый приз, универсальный микромагнитофон с набором кассет «Современная музыка», он торжественно приподнес Элле. И даже руку поцеловал. «Ну, ну, – усмехнулся я. – Это что-то новое…» Подобный порыв старика Гартмана, сдержанного в проявлении чувств, я наблюдал впервые.

Элла вставила кассету и включила магнитофон. Полилась мелодия «Космического вальса» – самого популярного в этом году музыкального произведения. Написал ее молодой малоизвестный композитор, но не было на земле уголка, где бы этой музыки уже не знали и не любили.

Вот и сейчас – все замерли, услышав знакомую мелодию. Замер и я, как бы окунувшись в гармонию нежнейших звуков, уносящих тебя в прекрасное неизвестное. Вокруг прозрачная синь, ласково мерцающие звезды. Искристая даль медленно наплывает, и тебя все больше и больше охватывает радостная истома… А может быть, причина возвышенных чувств в другом? В том, что кажется – в твоей руке теплая, послушная рука любимой? А синева – вовсе не даль, а бездонные глаза одного-единственного человека, без которого ты не представляешь свое существование на земле?.. Жанна!.. Не ты ли это?..

Когда музыка незаметно исчезла, будто растворилась в огромном гулком космическом пространстве, я вновь подумал о том – почему этот вальс так сильно впечатляет? Не использовал ли композитор какой-нибудь новый способ построения своего произведения, нет ли дополнительного, волнового воздействия на кору головного мозга? Я имею в виду тот способ, который использовал сам при постройке аппарата нейтрализации чувств. Неплохо бы проверить магнитофонную запись и поинтересоваться, как были изготовлены магнитная лента и устройство воспроизведения…

Я внес в записную книжку пометку: проверить.

Краем глаза заметил – к Элле подошел высокий юноша-атлет, один из новых работников Института. Донеслись слова Эллы:

– Извините, Стефан. Не могу. Обещала другому… Интересно – кому же?

Элла оставила растерянного молодого человека и направилась ко мне.

– Я тоже хочу покорить вершину, – сказала она. – Но мне нужен надежный попутчик. Прошу вас, пойдемте!

– А Стефан? Он бы подошел больше.

– Мне бы не подошел. Идемте! Или упрашивать вас?

– Зачем же упрашивать. С такой девушкой – хоть на край света… Только какой вам смысл?

– Смысл есть. И не простой. Когда-нибудь поймете… – И вдруг весело спросила: – Какую музыку вам? Легкую? Серьезную?

– Если можно, еще раз «Космический вальс»…

– Вкусы совпадают! Я тоже его люблю.

Элла включила магнитофон, и мы начали углубляться в лес, сбегавший нам навстречу по склону горы. И опять музыка все преобразила: белые стволы берез выглядели мраморными колоннами, зеленая крона над головой – изумрудным сводом, гулкие голоса слышались речью невиданных космических при­шельцев… И рука Эллы чудилась ласковой рукой моей любимой…

– Странно, – сказал я, когда музыка смолкла и я выпустил руку Эллы. – Такое удивительное впечатление. Ни одна мелодия так не трогает.

– Действительно, необычный вальс.

– А не кажется вам, что здесь что-то не так? Все ли здесь только талант композитора? Нет ли технической помощи, каких-нибудь хитроумных приспособлений?

Элла подозрительно осмотрела магнитофон.

– Я проверю. И даже запрошу завод.

– Пожалуйста. Это очень интересно…

Дальше поднимались молча. Подъем становился круче, и двигаться в общем-то было нелегко. На одной из крохотных площадок, когда остановились перевести дыхание, Элла вдруг с чувством сказала:

– Она вас вовсе не любит, а вы… часами смотрите… на пустые окна…

Сразу я не нашелся – настолько ошеломительным был выпад. Девчонка! Что она знает о любви! И вообще – какое имеет право…

Ни слова не говоря, я начал спускаться.

– Куда же вы!.. – только и прозвучало вдогонку. Элла не посмела последовать за мной. Видимо, поняла, как бестактно и бессердечно поступила. Я сразу же вернулся в Институт.

На следующий день утром Элла как ни в чем не бывало вошла в кабинет и объявила, что «Космический вальс» без допинга. (Ишь ты, какое словечко подыскала!) Проверка проведена по всем параметрам и получено подтверждение завода.

– Значит, я ошибся, – сухо сказал я. А то подумает девочка, что ей все прощается и я на бестактность не реагирую.

В самом деле, каких высот может достигнуть творческая мысль человека, его созидательные чувства! Пример тому – «Космический вальс». Музыка настолько талантлива, настолько автор владеет умением сводить разрозненные звуки в единое целое, настолько смело и незаметно чередует разные звуковые планы – это и вызывает целенаправленный импульс, похожий на специальное волновое воздействие…

– Вот и нам нужно так же работать, как этот композитор, – заключил я. – Полная слаженность всех компонентов, абсолютный итог творческого процесса…

– Я постараюсь, – тихо сказала Элла.

– Это хорошо, – кивнул я. – Но необходимо всем стараться. Только тогда получится не просто слаженная, а по-настоящему прекрасная, нужная людям музыка.

– Да, вы правы.

– Если нет вопросов…

– Профессор Гартман предложил перейти к нему…

Ого! Уже? Через мою голову?

– И что же вы?.. – Я не сумел скрыть тревоги. Она прозвучала в самой интонации.

– Никуда я не уйду. Если вы сами, конечно…

– Спасибо, Элла. Без вас я как без рук. Вам и здесь будет предостаточно работы.

Элла усмехнулась и с плохо скрываемой печалью вышла.

В последующие недели, месяцы Элла старалась как можно реже заходить в мой кабинет. Тем не менее охлаждения не наступило. Я остро чувствовал ее скрытое внимание, пылкую устремленность ко мне. «Почему я, а не Стефан? – в который раз думал я. – Я ведь не давал никакого повода… Видно, такова уж природа любви… Что уж там – «видно»! Разве я сам не испытал!..»

Так или иначе меня пока устраивала дисциплинированность Эллы – можно спокойно работать. А дальше время сделает свое дело: не Стефан, так другой юноша непременно покорит ее сердце…

Окинув мысленным взглядом историю нашего пятилетнего знакомства и еще раз все взвесив, я нажал кнопку вызова.

– Элла, пожалуйста, зайдите ко мне.

Элла не отозвалась. Я обратился в службу поручений и попросил ее разыскать.

Элла появилась через несколько минут.

– Где вы были? – с упреком спросил я.

– Можно подумать, вам это интересно. Дома была.

– Значит, вы не хотите со мной сотрудничать.

– Это вы не хотите.

– Я об этом не говорил. Вот что. Возьмите себя в руки. Предстоит серьезная, кропотливая работа. И пожалуйста, не пользуйтесь тем, что я не могу без вас обойтись.

– Ничем я не пользуюсь…

– Вы готовы помочь?

– Да.

– Подойдите сюда. Мы соорудим нечто вроде операционного стола. Только резать и отсекать не будем. А наоборот: постепенно наращивать и, если хотите, склеивать.

Я раздвинул стол. Элла помогла разместить арматурные заготовки, а потом привезла на небольшой тележке два вида пластической массы-своего изобретения и моего, предназначенной для «мышечных тканей». Разложили схемы, чертежи, рисунки, макеты соединений. Наконец, была подключена проверочная аппаратура, и я объявил готовность номер один.

В белых халатах, с блестящим инструментом в ру­ках, мы в самом деле были похожи на хирургов. И надо было видеть – как прекрасна была в новой роли Элла! Глаза ее влажно отсвечивали, выражали готовность; волевую сосредоточенность своеобразно смягчала еще не прошедшая обида…

– Итак, как сказал когда-то первый космонавт, поехали!

Элла едва успевала подавать инструменты и подключать аппаратуру. Шли от общего к частному. На костную основу, после соответствующей координационной наладки, накладывались «мышцы», проверялось их взаимодействие с остальными частями «тела» и главным центром. После окончательной формовки конечностей и тела приступили к наращиванию «кожного покрова». В ход пошла пластическая масса, изготовленная Эллой. На последнем этапе, перед включением общего энергопитания, особенно нужны были чутье и художественный вкус. «Снегурочка» должна быть красивой, без единого изъяна… Полностью положившись на Эллу, я не ошибся – она была настоящей художницей и выполнила работу безукоризненно, по самым высоким эталонам красоты.

– Ого! – не удержался я от возгласа. – Да ты просто умница! – и поцеловал Эллу в щеку.

Элла от неожиданности выронила скальпель, восторженно посмотрела мне в глаза.

– Ну-ну, – сразу возмутился я. – Прошу прощения. Нежности потом. Не все закончено…

– А что осталось?

– Осталось произнести два слова, которые выведут «снегурочку» из состояния гипноза.

– Каких два слова?

– Кроме меня, их никто не должен знать. Во избежание случайного совпадения, я обратился к староанглийскому языку…

Я наклонился и шепотом произнес на ухо «снегурочке»: «good morning!»[1]. Увидев, что «снегурочка» открыла глаза, сказал громко:

– Вставай, Юлия. Ты долго спала!

Юлия встала, потянулась и удивленно спросила:

– А почему я здесь?

– Ты была больна, – сказал я. – И пришлось тебя полечить.

– Ах да, я вспомнила: вы мой врач!

– Врач? – удивилась Элла.

– Да, – объяснил я обеим. – Только я могу лечить Юлию. И никто другой.

– А это моя сестра. – Юлия повернула к Элле красивое лицо. – Зовут тебя Элла.

Элла удивленно заморгала, глядя то на меня, то на Юлию. Потом нашлась.

– Да, Юленька. Память у тебя хорошая.

Юлия хотела встать, но я решил остальную доводку провести чуть позже. И так слишком много радости. Я наклонился к Юлии и шепнул: «goodbye»[2]. «Снегурочка» легла и сладко закрыла глаза.

– Что вы сделали! – закричала Элла.

– Уложил Юленьку спать. Вы даже не заметили, что она не одета. Ей нужно платье и все остальное.

– Я сбегаю, принесу свое!

– Отлично. Для начала сойдет ваше. Но пока «снегурочка» пусть поспит. Не праздновать же ей с нами.

– Почему же? У нее день рождения!

– Юным созданиям не все нужно знать, – пошутил я. – Это во-первых. Во-вторых, она ни есть, ни пить не может.

– Да, да, верно… – И вдруг испугалась. – Но ведь все заметят это!

– Не заметят. Она станет говорить, что у нее особый режим питания. Это и в самом деле так. Она лишь будет спать, как все люди. За это время затраченная энергия восстановится.

– Послушайте… – Элла широко раскрыла глаза и уставилась на меня в упор. – Вы гений!

– Преувеличивать не надо. Я самый обыкновенный. Разве что более опытный и более старый…

– Опять вы…

– Так будем праздновать или нет?

– Что за разговор, конечно!..

– Пожалуйста, возьмите организацию на себя.

Элла как бы очнулась, в глазах ее сверкнула радостная стремительность, и она умчалась за провизией и одеждой для Юлии.

Я устало присел на подоконник и только сейчас увидел: за окном вовсю разгорался рассвет. Розоватый поток света становился мощней, синие холодные тени прятались за деревьями. И наконец первые солнечные лучи весело заскользили по снегу… В этот ранний час на улицах было тихо, безлюдно. К птичьим кормушкам откуда-то примчалась стайка воробьев и устроила оживленную возню с таким громким чириканьем, что было слышно в комнате, за толстыми стеклами окон…

Через несколько минут мы сидели за журнальным столиком. Элла принесла свежие огурцы, помидоры, нарезанную ломтиками буженину, шоколадные конфеты. Подняли искрящиеся бокалы с шампанским и легонько их сдвинули.

– За нашу Юленьку! – торжественно произнес я.

– За мою сестру! – подмигнула Элла. – За первого искусственного человека!

Мы выпили, и Элла попросила:

– Можно, она поживет у меня?

– Не возражаю. Только, как договорились, держать язык за зубами.

Элла включила магнитофон. Звуки «Космического вальса» наполнили комнату. Когда они растаяли, я ощутил, что крепко обнимаю Эллу, а она меня.

Наши губы перестали быть моими и ее губами…

«Все-таки попал в капкан», – с досадой подумал я, мягко отстраняясь от девушки.

– Продолжим наш эксперимент. – Я встал и направился к «снегурочке». – Прежде всего проверим координацию движений.

– Она сможет танцевать?

– Еще как!

– А петь?

– И петь сможет.

Юлия после двух «оживляющих» слов встала, и Элла повела ее за стеллажи одеваться. Я с гордостью смотрел на обнаженную девушку и восторженно думал: «Хорошо лепили древние ваятели, честь им и слава! Доступными средствами они талантливо прославляли и утверждали жизнь. Однако их скульптуры – холодные, неподвижные, немые…

Если бы древний художник мог сюда войти и взглянуть на ожившее произведение искусства, он, наверное, так же, как сейчас я, воскликнул: «Вот чего может достигнуть поиск человека, его фантазия, его мечта! Да здравствует человек! Да здравствует его извечная творческая неуспокоенность!..»

Может быть, не совсем скромно воздавать человеку через себя, через свой труд. Но как же иначе. Дело-то совсем не во мне, а в многолетнем опыте, вековых накоплениях, которые прорываются вдруг новым качеством, дерзким открытием – неважно в чьей лаборатории: моей или моего товарища…

Девушки вышли из-за стеллажей, начали кружиться, прыгать – я даже испугался: нет ли в системе «снегурочки» неполадок… Но нет – девушки быстро угомонились и подошли ко мне.

– Извините, – тихо сказала Юлия.

– Так мы пойдем? – спросила сияющая Элла.

– Куда? – удивилась Юлия.

– Ко мне. А когда поправишься и доктор разрешит – вернешься домой.

Юлия вопросительно заморгала огромными ресницами.

– Да, Юленька. Слушайся пока сестру. А там видно будет.

Девушки оставили меня одного, и я решил немедленно осуществить еще одну давнюю задумку. Я извлек коробку, которую называл аппаратом нейтрализации чувств, вставил подготовленные несколько дней назад недостающие детали и настроил частоту… Осталось только включить аппарат и постепенно усиливать волновое воздействие.

Я прошелся по комнате и вновь остановился у окна. Солнечное утро вовсю шуршало осыпающимся с веток снегом, дробяще звенело воробьиным чириканьем, переливалось на мягких сугробах всеми цветами радуги.

Появились первые прохожие. Двое. Не спеша направляются к скверику. Э, да это влюбленные! Они идут обнявшись и не сводя друг с друга счастливых глаз. Вот смахнули со скамейки густую снежную пыль, сели рядышком, близко-близко, и замерли в долгом поцелуе.

Счастливая пара. Они сейчас, как говорится, на седьмом небе. А мне этого испытать не довелось. Хотя страшно хотелось. Так хотелось! Но увы. На мою долю выпала лишь горькая участь созерцать счастье любимого человека и делать вид, что так и должно быть…

А разве могло быть иначе?..

На этот вопрос я всегда отвечал категорично: иначе быть не могло. Счастье друга – святое счастье. Счастье женщины, которую любишь – святое вдвойне…

Ну, а как же все-таки быть тому, кто любит и любовь его остается без ответа? Страдать без малейшей надежды на будущее? Не спать ночами? Не сводить воспаленных глаз с тени на окне?..

Ради чего, спрашивается? Нужна ли людям такая любовь?..

Наверное, не нужна. Но что поделаешь, если она есть…

Я вдруг мысленно перенесся в комнату Жанны и как бы заново ощутил томящую боль в груди – Жанна спокойно листает свои учебники, конспекты и ничего не замечает…

Нужна ли такая любовь? Да, наверное, не нужна…

В один из лихорадочных вечеров и возникла идея задушить в самом себе эти ненужные чувства. Идея родила аппарат нейтрализации… Да, я готов был применить его на себе, против себя. Помнится, только потому не применил, что какую-то пользу от безответной любви все же увидел. Она, эта самая любовь, помогла появиться новым идеям, учила дерзости, заставляла доводить начатое до конца…

Ну хорошо – я, конструктор, человек технического творчества, да и мне подобные люди могут найти оправдание безответной любви. А что делать людям нетворческим? Как поступать им? Может быть, им-то и нужен аппарат нейтрализации?

А с чего я взял, что есть деление на творческих и нетворческих людей? Нетворческих людей в мире не существует. Если человек мечтает – он уже творец. Он хочет увидеть завтрашний день совсем иным и в своей сфере проявляет все свои возможности…

Да и так ли трагична безответная любовь? По-моему, только она способна по-настоящему привести в движение дремлющие в человеке силы, разбудить и развить его творческий потенциал. Только она способна по-настоящему дать ответ на вопрос: что же такое настоящая любовь?

Наверное, все-таки никто не вправе отнимать у человека возникшие чувства. Они, даже безответные, величайшее благо на земле…

Я вдруг представил: Элла приходит ко мне с безразличным видом, сухо, официально докладывает о проделанной работе. Глаза потухшие, стеклянные.

Элла не замечает меня, я ей безразличен…

Пожалуй, самая мысль об этом уже страшна…

Еще одно соображение: кто знает, сколько хороших замыслов, идей, смелых проектов не увидят свет, если вдруг лишить Эллу высоких, неповторимых чувств!..

Выходит, я чуть не стал преступником! Да как я мог!.. Ведь я не только помыслил, но и построил преступную машину…

Меня бросило в жар.

Я схватил аппарат нейтрализации и бросил под пресс. Нажал кнопку – и коробка с лампами и проводами со звонким хрустом превратилась в рваную металлическую лепешку…

Шатаясь, я добрался до кресла, рухнул в него и вытер со лба холодный обильный пот.

Солнечный зайчик коснулся моей ладони, вскочил на плечо и стремительно скользнул на пол. Я облегченно вздохнул и неведомо чему улыбнулся…