"Кабала" - читать интересную книгу автора (Дэвис Пэтти)

8 Сара

Занимался рассвет; воздух в комнате стал бледным, бесцветным. Самое тревожное время. Сара почувствовала, как Энтони встал с постели, до сознания ее донеслись его медленные, сонные шаги, скрип двери. В «Лютеции», отеле старом, туалет и ванная были раздельными. Туалет Энтони называл по-европейски – ватерклозетом. Так до конца и не проснувшись, Сара выбралась из-под простыней и пошла на звук падающей в унитаз струи.

Если Энтони и удивился, когда она следом за ним скользнула в кабинку, то виду не подал. Хотя, возможно, Сара просто слишком устала, чтобы заметить его реакцию. Может быть, они оба слишком устали – как лунатики расхаживая ранним утром по номеру. Прижавшись к его спине, Сара обвила Энтони руками, положила ладони поверх его кистей, поддерживая, как будто для нее было самым обычным делом – стоять над унитазом. Щекой она потерлась о его лопатку.

– Почему у меня такое ощущение, будто я превращаюсь в тебя? – прошептала она в тот момент, когда рука Энтони выскользнула из-под ее руки, и теперь только она удерживала в пальцах ту часть его тела, что любила больше всего. – Мне кажется, я даже знаю, как писать вот так – стоя. Я начинаю забывать, кем я была до того, как встретила тебя.

Чуть подавшись вперед, Энтони нажал ручку бачка: шум устремившейся вниз воды на мгновение разбудил ее. Но когда Энтони за руку отвел ее в спальню и уложил в постель, она тут же провалилась в сон.

Как во сне она открыла глаза и чуть позже – когда Энтони поцеловал ее перед уходом. Потом Сара попыталась вспомнить, не говорил ли он что-нибудь при этом, но в памяти ничего не всплывало. В половине десятого, ожидая, пока ее соединят по телефону с Белиндой, встречающей в другом часовом поясе сумерки, она размышляла, не привиделось ли ей все это. Последние двадцать четыре часа… может, она находилась во власти долгой галлюцинации?

Об Эллисон говорить Белинде она ничего не стала, хотя и нажаловалась, что Энтони хочет заставить ее ревновать, флиртуя с другими женщинами. Умолчала и об истории с его отцом, истории, в которой семилетний мальчик поднимался с коленей лишь для того, чтобы понять, что часть его души прибита гвоздями к доскам пола. Не рассказала о привязанных к спинке кровати руках Энтони, о злости, об ударах ладонью и о своем желании сделать ему больно, о том, как хотелось ей причинить боль себе. Зато она поведала подруге о его глазах – какими безжизненными они умеют быть и каков из себя вкус страха. Призналась, что чувствует временами, как перевоплощается в мужчину, в него.

– Скорее, ты перевоплощаешься в меня, – ответила ей Белинда. – А он начинает походить на того приятеля, который превратил меня в развалину. Твой Энтони – полное ничтожество, скуки ради забавляющееся твоими чувствами, просто так, чтобы посмотреть, что ты будешь делать.

– Да, – протянула Сара в трубку, – нечто в твоем вкусе, не так ли? Кентавр с огромным членом и опасным темпераментом.

– Моя ахиллесова пята, – со вздохом согласилась Белинда. – Но я надеюсь исправиться. Теперь ты понимаешь, для чего я хожу на все эти семинары и лекции. Подыскиваю подходящую программу, чтобы выздороветь от подобных самцов.

Сара почувствовала, что сарказм борется в ней с воспоминаниями о слезах Энтони. Они еще не высохли на ее ладонях, а часть их, наверное, впиталась, и кровь у нее теперь солонее, чем вчера. Но и об этом Белинде лучше не знать. Груда тайн между подругами становилась все выше.

Их беседу прервал стук в дверь, и Сара попросила Белинду не вешать трубку. Она ожидала увидеть горничную с пылесосом в руке, готовым вобрать в свое чрево мельчайшие следы прошедшей ночи, однако за дверью оказался посыльный, вручивший ей записку.

– Это был срочный звонок, – пояснил он и заторопился по коридору прочь.

«Звонила Ваша мать, – говорилось в записке, – просила связаться с нею. Марк в больнице после автомобильной аварии». Ниже следовал номер телефона клиники.

Время для Сары тут же остановило свой бег. Она сообщила Белинде, что прекращает разговор, чтобы позвонить матери, – что-то случилось с Марком. Страх жег ее раскаленным железом. Сара чувствовала, как у нее краснеют щеки, повышается температура; проходивший сквозь высокие, от пола до потолка, окна солнечный свет резал глаза. Прошли годы, прежде чем телефонистка в клинике сказала, что соединит с палатой.

– Я же говорила ему, что терпеть не могу машин, – закричала в трубку Клэр Нортон, как только услышала в ней голос дочери. – Я это предчувствовала. Если ты юрист, то это вовсе не значит, что ты должен ездить на самых пижонских марках. А они там все помешались на этих спортивных… штучках.

– «Порше», – вставила Сара. – Мама, что произошло?

– Он слишком быстро сворачивал на бульваре Сан-сет. – Сара слышала, что мать на пределе. – Врезался в столб. У него сломана нога и порезы на лице, один – глубокий.

– Но с ним будет все в порядке? Нога срастется?

– Да. Сейчас он спит.

Сара улыбнулась воспоминанию детства. Когда они с братом были маленькими и болели – пусть даже серьезными болезнями, – стоило им только заснуть, как родители начинали считать, что дело пошло на поправку.

– На лице, возможно, останется шрам, – добавила мать. – На щеке.

Слезы уже позади, подумала Сара, мать их выплакала и сейчас недоумевает, почему стала похожа на высохший колодец. Ее собственные слезы еще не подступили к глазам, только поднимались, но до открытия шлюзов времени оставалось совсем немного.

– Я вылечу к вам сегодня же, – сказала она. – Когда Марк проснется, скажи ему, что я люблю его. И попроси его не бегать на танцы до моего приезда.

В аэропорту ей были бы рады пойти навстречу, но единственное свободное место на прямой рейс до Лос-Анджелеса в два часа было в первом классе, так что, протягивая в окошко кассы кредитную карточку, Сара подумала, что лимит ее уже исчерпан. Не складывая, она кое-как побросала свои вещи в сумку, застегнула «молнию» и только потом вспомнила, что нужно позвонить Энтони. Мысль о нем оказалась где-то на задворках – так, смутный образ мужчины, с которым была когда-то знакома. Перед глазами у нее было лицо Марка. Она вспомнила покупку «порше» – черного, с серым салоном. Они мчались по прибрежной автостраде в Малибу, и Марк рассказывал о своей мечте стать партнером в юридической фирме, где он к тому времени проработал уже два с половиной года.

– Лучше бы тебе им стать, – поддразнила брата Сара. – Иначе за машину не расплатиться.

Миновав пирс, они остановились и вышли на обочину полюбоваться серфингом – крошечные фигурки на досках с непередаваемым изяществом скользили по бирюзовым волнам.

– Мне всегда хотелось научиться серфингу, – вздохнула Сара.

– Вот как? Тогда тебе придется в оба глаза следить за акулами.

Она помнила, что при этом Марк выразительно подмигнул.

– Акул я не боюсь, – заявила тогда Сара. – Меня больше пугают молодые люди, разъезжающие в «порше». Особенно когда им вздумается на скорости перестроиться из одного ряда в другой – в прямом и переносном смысле.

Так что же, именно это и случилось? Слишком быстрый маневр? Или наоборот – не перестроился, когда должен был это сделать? В мыслях она мчалась по шоссе на бешеной скорости, срезая повороты, торопясь предотвратить то, что уже не изменишь, стереть с пленки звук удара, хруст бьющегося стекла.

Минут двадцать она просидела на постели с сумкой в ногах, прокручивая различные варианты аварии. Потом напомнила себе, что должна позвонить Энтони.

Ему потребовалось почти пять минут, чтобы дойти до телефона, хотя Сара и предупредила, что звонит по срочному делу. Когда она рассказала о случившемся, о том, что после обеда вылетает в Лос-Анджелес, то в ответных его словах ей послышалась отчужденность и прохлада.

– Позвони мне, когда доберешься, – сказал Энтони. – Дашь знать, как он себя чувствует.

Сара положила трубку. Сквозь тревогу и страхи за брата острой иглой пробилась мысль: неужели этой ночью на ее место в постели уляжется Эллисон?

Самолет летел сквозь бесконечный день, оставив ночь где-то далеко позади, в другом мире. Погружаясь в дрему, Сара каждый раз видела перед собой лицо Марка, но дотянуться до него не могла – оно парило на недосягаемой высоте. Сара тянула руки, пытаясь коснуться его, но оно растворялось в небесной голубизне, как мираж, когда к нему подходишь ближе. Приземлиться они должны ранним вечером; Сара погрузилась в расчеты, определяя, сколько времени потребуется на то, чтобы забросить домой вещи и добраться до клиники.

Воздух в Лос-Анджелесе был свежим, прохладным и бодрящим. Этот город умеет приветить своих жителей, возвращавшихся из дальних странствий, размышляла Сара, гоня к клинике, опустив в машине все стекла, радуясь тому, что она дома, вдалеке от Парижа и Энтони, повторяя как молитву одну фразу: с Марком будет все в порядке. Несмотря на путаницу в часовых поясах, на перепады высот, странное ощущение невесомости, которое они порождали, мыслила Сара четко и логично.

Было почти семь вечера, когда она вошла в палату, где лежал брат. Собственно, не лежал, а сидел, поедая ужин и глядя на телеэкран. В палате он был один, что являлось хорошим признаком: значит, Клэр и Роджер Нортоны не настолько беспокоились за здоровье сына, чтобы остаться с ним на ночь.

– Эй, – нежно позвала брата Сара, целуя его в свободную от бинтов щеку, – я же тебе говорила, что эти гонщики на «порше» – просто сумасшедшие.

– Вот уж нет. Это дороги у нас сумасшедшие. – Марк улыбнулся, но не глазами. – Ты могла бы и не приезжать, хотя я очень рад тебя видеть.

Сара села к нему на кровать. Гипс сковывал ногу Марка до самого бедра.

– Как ты? Нормально? – спросила она.

– Да, вообще-то в порядке, но в голове еще сумбур – как только начинаю засыпать, перед глазами сразу встает тот поворот. И знаешь, я не могу вспомнить ни одного звука. Такое впечатление, что весь мир вдруг онемел. Я и понятия не имел – ну, сразу после аварии, что и где у меня повреждено. Лицо все в крови, ничего не соображаю, успел лишь подумать: «Вот оно, сейчас-то ты и умрешь».

Сара поняла, что родителям Марк этого не рассказывал. Да и как можно сказать отцу и матери о том, что ты умирал, что тебя охватил холодный ужас и почудилось, будто смерть уже подошла вплотную? Есть какая-то черта, за которой разговоры на эту тему становятся исключительным правом родителей, и переступать эту черту просто не хочется.

В эти дни Роджер Нортон больше обычного стоял у окна, следя за плывущими по небу облаками. Походка у него изменилась, замедлилась, излюбленной темой разговора стало течение времени – когда он не вспоминал свой «кадиллак», по которому очень скучал. Клэр суетилась вокруг мужа, следила за тем, чтобы он не забывал позавтракать, готовила его любимые блюда и размышляла о том, как будут со стороны выглядеть ее и Роджера похороны. Сара с Марком в своих беседах старательно обходили эту тему, но мать знала, что у брата с сестрой одинаковое отношение к этим вопросам. Дети предпочитали ни с кем не делиться своими страхами; ни сын, ни дочь не согласились бы с утверждением, что судьбу не предугадаешь, что смерть может залететь в распахнутое окно, как порыв ветра.

– Что же на самом деле произошло? – Сара сосредоточенно смотрела на правую половину его лица и даже мысленно не хотела представить то, что было скрыто бинтами.

– У меня была слишком большая скорость – обычное искушение человека, сидящего за рулем «порше». Я не вписался в поворот. Так что ты ошиблась насчет того, что я не успел перестроиться. Все дело было в лишней скорости. Я ДОЛЖЕН был успеть. Тогда бы не оказался в больничной палате и по-прежнему оставался бы владельцем «порше».

Вот тут-то Сарины слезы прорвались наконец наружу.

– Да, – сказала она, – наверное, мне тоже нужно было перестроиться, перейти в другой ряд. Еще месяц назад. Господи, Марк, этого не должно было с тобой случиться. Ты же мой брат, мой защитник. Ты не должен страдать от боли – никогда!

Она упала ему на грудь, слезы, хлынув из глаз, скатывались на его больничный халат, пахший антисептикой.

– Сара, я в полном порядке. – Марк провел рукой по ее волосам.

– Я знаю. Это просто… все так сразу…

– Все, ха. То есть Энтони?

– Отчасти. Ну… главным образом, Но если тебе так… – конец фразы вылетел у нее из головы, плечи содрогались от рыданий.

– Эй, – Марк сжал ее лицо в ладонях, глядя Саре в глаза. – Мне всегда казалось, что ты в состоянии справиться с любым парнем. Вот уже не думал, что кому-то удастся одержать над тобой верх.

– Знаешь, я тоже считала, что у тебя не может быть проблем с машинами, что ты впишешься в любой поворот. Может, здесь и зарыта собака? Мы привыкли переоценивать свои силы.

Марк молчал. Голова сестры покоилась у него на груди. Сара слушала биение его сердца и возносила в душе беззвучную молитву, благодаря Бога за то, что он не дал ему смолкнуть в яростном всплеске металла и стекла.

– Сара, – начал он, – я зарабатываю на жизнь, пытаясь ставить под свой контроль различные жизненные ситуации, те проблемы, с которыми ко мне приходят люди, споры в суде, то, что я называю контролем. И это у меня получается. Тебе тоже всегда удавалось контролировать свои отношения с окружающими – ты никогда не сомневалась, что твоя рука сверху, что последнее слово за тобой. Опасность для нас с тобой заключается в том, что мы чересчур уверовали в себя, а в таком случае совершенно неизбежно случается что-то – для восстановления утерянного равновесия. Мы разбиваемся в машинах или подворачиваем ногу, попав ею в мышиную норку, мы обнаруживаем вдруг, что все вокруг изменило свои размеры, что жизнь теряет смысл. Так вот, когда я в машине налетаю на дорожный столб, я сталкиваюсь сам с собой, вот как я на это смотрю.

– А я? – спросила Сара. – Тоже разбилась о свое «я»?

– Не знаю. Это же ты провалилась в мышиную нору. Вот ты мне и скажи.

– Ну, я ловлю себя на том, что либо превращаюсь в какого-то постороннего, незнакомого мне человека, либо открываю в себе такие стороны, о которых никогда раньше и не подозревала.

Мягким жестом Марк убрал волосы с ее лба.

– Я не могу сказать тебе, как в таких случаях нужно поступать, – нежно проговорил он.

– Знаю. И знаю, что следует сделать, – купить машину побольше и ездить помедленнее. – Она поднялась, чтобы уйти. – Тебе надо поспать. Может, сегодня приснится что-нибудь хорошее. Я приду завтра.

– Но ты так и не рассказала мне о мышиной норе.

– Услышишь еще. Как только я буду знать, как оттуда выбраться.

Сара шла по коридору клиники, чувствуя себя разбитой из-за разницы во времени. Свет флуоресцентных ламп неприятно давил на глаза. Пара дверей в коридоре была распахнута настежь, и, подобно тому как водитель, приближаясь к перекрестку, где произошла авария, тормозит и поворачивает голову, Сара замедлила шаг и заглянула в одну из палат, где сестра, склонившись над больным, делала ему укол в руку. До слуха ее донеслось неразборчивое бормотание с чьей-то кровати.

Она сознавала, что ведет себя нескромно, – наверное, в клинике существовало неписаное правило, согласно которому посетителям следовало воздерживаться от праздных взглядов по сторонам, но поделать с собой Сара ничего не могла. Ее так и подмывало увидеть украдкой чужие мучения, тогда она не так остро переживала свои – связанные с Марком, со страхами родителей. Она должна была увидеть собственными глазами, что на самом деле все могло быть гораздо хуже.

Следующая раскрытая дверь – по соседству с лифтовым холлом – вела в полутемную палату, освещенную лишь ночником в изголовье кровати. Занавес от стены до стены делил палату пополам, отделяя Сару от чужих страданий. Однако то, что она могла видеть из коридора, заставило Сару подумать о том, что перелет оказал более разрушительное действие на ее психику, нежели ей это представлялось. Галлюцинация?

На кровати лежал мужчина лет тридцати, рядом сидел индеец. Сквозь повязку на голове мужчины проступала кровь, прозрачные трубки капельницы с разноцветными жидкостями подведены были к его венам. Индеец поднял голову.

– Заходи, – сказал он так просто, будто ждал Сару. Она решила, что последовать приглашению ее толкало любопытство. Или усталость с ее почти гипнотическим воздействием. Но в глубине души она знала, что притягивал ее к себе сам индеец – силой, природу которой распознать Сара была не в состоянии.

Его длинные волосы поддерживал на лбу кожаный ремешок, из которого над ухом торчало орлиное перо, на шее и запястьях индейца висели браслеты из бисера и черепашьего панциря. Сара дала бы ему лет пятьдесят, а то и шестьдесят: в волосах серебрилась седина, лицо бороздили глубокие морщины.

– Возьми себе стул, – произнес индеец негромко, почти шепотом.

Сара повиновалась и села рядом. Глаза индейца были настолько темными, что казались черными. В них отражалась вся его жизнь, Сара отчетливо видела это. Очень возможно, что ее глаза таили в себе ту же информацию, только ей совсем не хотелось, чтобы кто-то взялся за расшифровку истории ЕЕ жизни.

– Зря ты так бездумно относишься к собственной душе. Слишком многие пальцы оставили на ней свои отпечатки. – Индеец пристально глядел на Сару, читая ее, как раскрытую книгу, нимало не заботясь о том, нравится ей это или нет.

– Честно говоря, на теле у меня таких отпечатков куда больше, только это уже неинтересно.

Ей удалось сбросить с себя оцепеняющее действие его взгляда, от которого тело уже начинала бить дрожь, и посмотреть на мужчину с перевязанной головой. Тот дышал медленно, с трудом. Возвращая голову в прежнее положение, Сара почти ожидала, что индейца в палате не окажется, что он исчезнет, как видение, как некий дух, посланный к ней, чтобы подать знак. Однако индеец продолжал сидеть, глядя на нее так, будто они знакомы долгие годы. Окажись он обычным мужчиной в костюме, купленном в торговой фирме Сирса и Робека, она бы давно стояла в кабине лифта. Но в ушах у нее звучал собственный голос, которым завтра она скажет Марку: «Нет, клянусь, это был настоящий индеец».

– Кто это? – Она кивнула на лежащего мужчину.

– Мой сын. Ехал на мотоцикле и попал в аварию.

– Он поправится?

– Он уже не сможет быть таким, каким был, – мягко проговорил индеец. Голос его напомнил Саре шелест ветра.

– Как вас зовут? – спросила Сара после паузы.

– Локи. – Он опять уставился на нее. – Ты слышала о крадунах?

– Только то, что они крадут вещи.

– У тебя привычка шутить, когда ты нервничаешь, верно? Как твое имя?

– Сара. Да, вы правы. Кто-то грызет ногти, я шучу.

– Крадун – это дух, который не может передвигаться сам, который привязан к земле. И у него есть дела, которые он не успел завершить. Так вот, чтобы покончить с ними, крадун должен вселиться в того, кто находится среди людей. Он должен прокрасться в чье-то тело – проще всего в тело человека, не способного по какой-либо причине обезопасить себя от такого вторжения.

– Если вы хотите сказать, что во мне поселился дух, то, скорее всего, это должен быть гибрид Герберта Уэллса и Сильвии Плат.

Индеец строго посмотрел на нее. Его серьезный взгляд говорил: «Брось валять дурака».

– Хорошо, – сказала Сара. – Постараюсь воздержаться от шуток. Но для чего вы мне все это рассказываете? Считаете меня одержимой?

– Нет, я думаю, что ты какое-то время находилась в обществе крадуна. Среди твоих знакомых нет человека, который сначала тянул бы тебя к себе, а потом отталкивал, который умеет быстро и непостижимо изменяться? Который сбивает тебя с толку?

– Что заставляет вас так говорить?

– Ты выглядишь сбитой с толку, – ответил Локи.

Сара негромко рассмеялась.

– Ага, я поняла: тут все дело в логике, а не в мистике, да?

– Мистика да определенной степени всегда логична. В твоих глазах то же выражение, что очень долгое время было и у моего сына. Я пытался предостеречь его от тех, в чьей компании ему приходилось бывать. Не только потому, что я его отец, и не только из-за мотоцикла и выпивок. Дело в другом. Его накрывал мрак, сын тонул в нем – я это видел. И душа его несла на себе слишком много следов чужих пальцев, как и твоя. Но человек обязан защищать себя даже от таких вещей, которые кажутся ему невидимыми.

Сара слушала Локи, но в ушах ее звучали иные звуки, далекие и неясные, – свист ветра над широкой и плоской равниной, крик совы, глухие удары в барабан. Вот она, живая история, сидит перед ней – и что можно ей ответить? Это он, старик, имеет право называться действительным американцем, она же – пришелец, вторгшийся извне, ведущий свой род от воров и убийц, проливших реки крови за то, чтобы назвать себя именем жителей этой страны.

– Как же мне защитить себя? – спросила она.

– Ответ ты знаешь, нужно только решиться. Теперь иди, я хочу побыть один, помолиться. До утра сын не доживет.

– Это вам врачи сказали?

– Нет. Они не знают. Знаю я.

На прощание он протянул Саре руку. Она не хотела выпускать ее из своей. А выходя из палаты, оглянулась, почти уверенная, что никакого старика там нет, что он растворился, исчез в полумраке комнаты. Но индеец сидел на своем месте, на неудобном больничном стуле, и, закрыв глаза, молился.

Теперь уже Сара не чувствовала усталости. Теперь она понимала героиню детского мультфильма, которая спрашивает отца: «Мы все еще на Земле, папочка?» Идя к машине, Сара поймала себя на мысли, что ей не хочется ехать домой, в одиночество, нарушаемое лишь звуком собственных шагов. Она остановилась у телефонной будки, дожидаясь, пока мужчина, запертый в маленьком светящемся аквариуме, не закончит свой разговор. Белинда живет неподалеку, она может оказаться дома и спасти Сару от неизбежной участи ходить по квартире, сталкиваясь с самой собой.

Стеклянная кабинка телефона-автомата, подобно витрине магазина, выставляет на обозрение прохожих кусочки человеческой жизни. Сара не раз обращала на это внимание. Ей часто приходилось видеть в них мужей, что-то врущих своим женам, в то время как снаружи поджидает любовница, была она свидетелем наигранной беспечности, слез, злости, отчаяния в поисках работы или крыши над головой. Но сейчас ей было трудно судить – по одной лишь позе, – что привело незнакомца в будку. Рука с трубкой опирается на корпус телефона, локоть другой прижат к животу; мужчина чуть склонился вперед, будто его прихватил приступ аппендицита. Лет тридцати пяти, решила Сара, похож на брокера или агента по торговле недвижимостью, скорее всего, в клинике лежит кто-то из его знакомых или родственников либо же ему самому врачи предложили сбросить пар, иначе сердце не выдержит. Должно быть, курит, жует резинку, а при этом еще беспрерывно пьет кофе.

Человек нервно бросил трубку, выскочил из кабины и на ходу бросил Саре «извините». Она не поняла за что, видимо, он подумал, что заставил даму ждать не меньше часа.

– Белинда, это я.

– Ты где?

– В клинике. Виделась с Марком, у него все нормально. Мне так не хочется домой. Надоело одиночество. Можно к тебе?

– Давай, – ответила Белинда. – Останешься на ночь. К черту одиночество.

Белинда жила на тенистой улочке к востоку от Вествуд-вилидж в крошечном флигеле для гостей, который широким двором отделялся от внушительного особняка; к ее дверям через ухоженный газон вела узенькая, выложенная галькой тропинка. Всякий, кто попадал к ней в дом, оказывался в волшебном мире хрусталя, старинных кружев и эстампов Максфилда Пэрриша. На столах скатерти ручной работы, с оконных рам свисают хрустальные подвески, так что в любое время дня по полу и стенам мечутся причудливые разноцветные узоры. В курильницах вечно дымятся какие-нибудь благовония, а по ночам в доме горят по большей части свечи, а не лампы. Выбираясь пару раз с подругой на съемки в другие города, Сара знала, что примерно то же Белинда пыталась устраивать и в гостиничных номерах: покупала цветы, покрывала столы шалями, а кресла кружевами – это напоминало ей дом.

Дверь распахнулась еще до того, как Сара постучала. Гулкие шаги, доносящиеся с тропинки, заблаговременно предупреждали Белинду о посетителях. Стоя на пороге, освещенная падавшим из-за спины золотистым светом, она выглядела юной и хрупкой. Волосы ее, по-прежнему белокурые, не были ни взбиты, ни как-то уложены. Мягкие, они по-мальчишески падали на лоб. Пеньюар цвета слоновой кости опускался почти до пола; уже на пороге чувствовался аромат курений.

– С тобой все в порядке? – спросила Белинда, обнимая подругу.

– Да, только вымоталась что-то. Слишком уж много событий за последнее время.

Разговор не клеился, как будто обе понимали, что на какое-то время, пока они расхаживают по дому, пока Белинда показывает подруге свое новое платье, пока поджариваются тосты и заваривается чай, им хватит и молчания. Домик Белинды был крошечным; кушетка в гостиной оказалась коротковатой даже для Сары – спать на ней было невозможно. Оставалось только одно – обеим улечься в кровати. Настоящий разговор начался у них только после того, как подруги забрались под одеяло, и Белинда задула ароматизированную жасминовую свечу – единственный источник света в спальне.

– Мне нужно уйти от него, – сказала в темноте Сара, – но не думаю, что это у меня получится.

– Энтони?

– Угу. Такое ощущение, что жизнь расползается по швам.

– Это мне знакомо. – Белинда чуть приподнялась, опершись на локоть, до Сары донесся запах шампуня с кокосовым маслом. – Знаешь, все это так несправедливо, – продолжала Белинда. – Ну почему эти мужчины так тянут к себе? Почему так искушают и завораживают, просто разбойничают в твоей душе? А добрые, заботливые и понимающие не лягут с тобой в постель никогда.

– Никогда, – эхом отозвалась Сара.

– Вот именно. А если и лягут, то все будет закончено через пару минут и штука эта окажется такой маленькой, что не поймешь, вошла она в тебя или вышла.

– Нужно смотреть на их ноги, Белинда. Знаешь ведь: длинная ступня – длинный член?

– Прошлым вечером я ужинала в ресторане с подругой, которая была моим ассистентом в последнем фильме. Официант принес и поставил на стол бутылку вина, объяснив, что ее прислал восхищенный поклонник. Я окинула взглядом зал, заметила в углу какого-то ничтожного человечка и спросила: «Он»? Официант кивнул: «А как вы узнали?» Так вот всегда и бывает, правда? Им никак не мог оказаться загорелый парень с внешностью Арамиса.

Сара перевернулась на спину, устроив голову на подушке повыше.

– Белинда, а тебе не кажется, что еще в доисторические времена имел место некий вселенский заговор? И Господь сказал сам себе: «О'кей, сделаем так. Парни с крошечными членами, неспособные заниматься любовью, те, что начинают трястись при поцелуе и кончают в мгновение ока, эти парни будут взамен наделены такими качествами, как доброта, внимание и вообще порядочность. А в другую шеренгу я поставлю тех, у кого свисает до колена, которые знают, как заставить женщину кричать от наслаждения, умеют довести ее до оргазма несколько раз за ночь. Само собой разумеется, все они будут подонками, оставляющими позади себя вереницу разбитых сердец. Но ведь нельзя допустить, чтобы у человека было все сразу». Вопрос, Бел, собственно, заключается вот в чем: ты не думаешь, что в тот день, когда Господь сотворил человека, у Него было просто дурное настроение?

– Возможно – ответила Белинда. – Более логичного объяснения я, похоже, не найду. – Набрав полную грудь воздуха, она сделала медленный выдох. – А кто, интересно, выдвинул эту теорию о том, что длина пениса не имеет никакого значения?

– Какой-нибудь бедолага со своим недомерком.

– Из всех женщин, кого я знаю, ни одна бы так не сказала. Ну представь себе, ты ведь даже не знаешь, ТАМ он или нет. А потом еще испытываешь чувство вины, потому что не хочешь подать виду – в конце концов, не от него же это зависит. Что ты будешь тут делать? Спрашивать, вошел ли он? Так вроде грубо.

– Но и в слишком большом тоже нет ничего хорошего, – откликнулась Сара. – Был у меня один парень, я познакомилась с ним после окончания колледжа. Когда мы первый раз легли в постель и я поняла, что за штука у него меж ногами, я подумала: «Боже, да что мне с таким делать?» Клянусь, он был настолько огромным, что мне не оставалось ничего другого, как работать рунами.

– Видишь ли, проблема в том, что парни с идеальными концами наиболее опасны. Они трахают тебя до тех пор, пока ты не оказываешься в трансе. А когда выходишь из него и смотришь на себя, то остается только спросить: «Господи, что случилось с моим сердцем? Оно похоже на выжженную землю».

– Так где же решение? – спросила Сара. – Найти себе коротконогого малыша и вложить средства в покупку вибратора?

Белинда рассмеялась, и на некоторое время в спальне установилась тишина.

– Знаешь что? Мне в самом деле очень жаль, если Энтони заставил тебя страдать, но, по крайней мере, теперь ты в состоянии понять, через что прошла я. Мне всегда казалось, что ты вроде как бы выше этого. Что с тобой такого произойти вообще не может.

– Мне и самой так казалось. Похоже, начинаю прозревать. – Ее бедра касалась шелковая ткань ночной рубашки Белинды. Сара обняла подругу. – Я так люблю тебя.

– Как и я тебя, – ответила Белинда, опуская голову на подушку. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Сара смотрела в потолок и слушала размеренное дыхание лежавшей рядом Белинды. Почему ей никакого труда не составляло заниматься любовью с Эллисон, которую она никогда раньше не знала и вряд ли еще раз увидит? А Белинда – несмотря на то, что она, Сара, любит ее и не задумываясь отдаст за нее жизнь – не вызывает никаких запретных желаний. Как это называла Эрика Джонг? Трахаться инкогнито? Может, именно анонимность партнеров ведет к безграничной свободе в любви? Может, барьер отделяет нас лишь от людей, которых мы знаем и с которыми общаемся много лет, и совсем другое дело – ночь с незнакомцем в гостиничном номере, в чужом городе, когда тебя ничто не связывает – идешь вперед, будто ветер толкает тебя в спину, а на ладони лежит пропуск со словами «Проход всюду».

Выпростав руку из-под одеяла, Сара нашла в темноте запястье Белинды. Пальцы скользнули меж пальцев, но Сара не была уверена в том, что Белинда проснулась; видимо, прикосновение подруги заставило ее мышцы непроизвольно сократиться – даже во сне. Белинда лежала на спине, и Сара пыталась уловить подрагивание ее век, свидетельствовавшее бы о том, что подруга не спит. Но уж слишком темно было в спальне. Другую руку Сара осторожно положила Белинде на ключицу, позволив пальцам плавно двинуться туда, куда их направляет инстинкт – от шеи к плечу, а затем ниже, к подмышке с ее нежной и мягкой кожей.

Не раскрывая глаз, Белинда медленно повернулась на бок, тело ее уступало, раскрывалось навстречу Саре. Но по-прежнему в тишине слышалось только их дыхание. Сара ткнулась лицом в шею Белинды, ощутив под губами дрожащую жилку пульса. Ноги их переплелись; только тончайший шелк ночной рубашки Белинды разделял два тела. На Сару пахнуло теплом. Ее руки легли на бедра Белинды, поднимая нижнюю кромку ночной рубашки все выше. И когда эта едва ощутимая преграда исчезла, когда кожа Белинды покрылась бисеринками пота, а сама она все теснее прижималась к подруге, что-то внутри Сары вдруг сломалось, как бы говоря «нет». Напряжение, сводившее судорогой ее ноги, спало; утихла и сотрясавшая Белинду дрожь.

– С человеком, которого любишь, у меня ничего не получается, – прошептала Сара, целуя Белинду в губы и отстраняясь.

Наверное, этот поцелуй не дал прозвучать словам, уже готовым сорваться с губ. Может быть, таким образом Сара хотела сказать «прости» или «пойми меня, пожалуйста». А возможно, поцелуй был единственным разумным выходом из сложившейся ситуации. Сара и сама не знала. Как бы то ни было, Белинда не проронила ни звука, она лишь вновь повернулась на спину, отчего постель сделалась даже шире. Сара крепко смежила веки, сожалея о том, что царившая в спальне темнота не была непроглядной.

Когда она провалилась в сон, перед глазами поплыли видения, настолько реальные и яркие, что даже по прошествии нескольких недель они не потеряли для Сары своей остроты. Как бы со стороны она видела себя сидящей у входа в небольшую пещеру. Внутри горел огромный костер, причем пламя его было таким жарким, что Саре приходилось отодвигаться все дальше и дальше от края пещеры, чтобы не сгореть. В пещере, несмотря на пылающий огонь, сидел Энтони, очевидно, совершенно невосприимчивый к испепеляющей жаре, расслабленный и довольный. В нескольких ярдах от Сары в ствол дерева вжималась Белинда, во весь голос проклиная Энтони, называя его подонком и негодяем, выкрикивая пропитанные ненавистью слова. Энтони повернул голову и посмотрел на Сару, отсветы пламени плясали в его волосах – и тут только Сара заметила рядом с ним Эллисон – она спокойно сидела в двух шагах от адского зарева. Сара удивилась в душе: почему же она не находит в себе сил противостоять этому пеклу, почему не приблизится ко входу? На ее глазах Эллисон приникла к Энтони, слилась с ним в поцелуе, а он заключил ее в объятия. Тут Сара не выдержала, и голос ее соединился с голосом Белинды.

– Прочь руки от того, что принадлежит мне! – прокричала она Энтони. – Убирайся трахать блондинок в другое место!

Вместе с Эллисон Энтони выбрался из пещеры, и оба они, отряхнув с себя золу костра, зашагали в лес. В тишине было слышно, как трещит дерево, объятое пламенем, да шумит ветер в лесу, поглотившем Эллисон и Энтони.