Приход — расход

В Ивертонский центральный аэропорт войска прибыли еще ночью. Начальник аэродрома вынужден был уступить свой кабинет майору весьма молодцеватого вида. Этот майор вел себя так, словно ему предстояло вписать новую страницу в боевую славу своей родины. Он лично указал места танкам и броневикам.

Все было рассчитано так, чтобы прибывающие с бывшими военнопленными самолеты находились на прицеле танковых пушек и пулеметов.

Самолеты показались около полудня. Вот скользнул на бетонную дорожку первый самолет и побежал, теряя скорость. За ним коснулся земли второй, потом третий и четвертый.

Из машин вышли пассажиры. Майор прижал к глазам бинокль.

Никаких встреч, никаких демонстраций… Даже корреспондентов нет, их направили по ложному следу на другой аэродром.

Вдруг рассыпался белый рой листовок. Словно тысячи голубей, замелькали они, опускаясь на дорожку, на аллеи, на площадки. Прибывшие подхватывали их.

У самолетов начался митинг. Майор не заметил, когда на аэродром проникли посторонние. Но он не может приказать танкам открыть огонь. По инструкции он имеет право стрелять только в случае явной агрессии со стороны прибывших или же «если коммунисты попытаются начать беспорядки, использовав неосведомленность и недовольство освобожденных». Однако нет ни беспорядков, ни даже шума. Майор чувствует, что его карьера заканчивается.

Примчались машины с корреспондентами. Эти тоже не простят. Они не любят, когда их обманывают.

Майор идет туда, где мистер Генри Пейдж перед огромной толпой произносит с крыла самолета приветственную речь. Подставляя себя под объективы репортеров, он говорит полным достоинства голосом:

— Дорогие защитники родины, культуры и прогресса! Разрешите мне приветствовать вас от имени только что учрежденного в честь вашего освобождения «Общества помощи последним жертвам фашизма». Вас, несомненно, заботит мысль о том, как сложится ваша жизнь на родине после столь долгого отсутствия. Я уполномочен проводить каждого из вас в его собственный коттедж. Там вы найдете все необходимое для тихой и уютной жизни. Пусть вас не заботит также вопрос о работе. Работу вы получите все, как только «Общество» уточнит сведения о вашей профессии. Можете быть уверены, что патриоты Монии позаботятся о своих героях!

Герои переминались с ноги на ногу и мрачно глядели то на оратора, то на репортеров. Еще до того, как Пейдж начал свою речь, они успели прочесть листовки, разбросанные невидимыми руками.

«Друзья, вырвавшиеся из Подземного города! Будьте бдительны! Не поддавайтесь на провокацию! Ваш приезд хотят использовать те, кто держал вас в подземной каторге. Они хотели уничтожить вас, завезти в дикую Кардию и там замуровать в казематах форта Клайд. К счастью, русские друзья, случайно оказавшиеся в районе Подземного города, предали гласности эту позорную историю, и теперь монийским последователям Гитлера и Геббельса остается лишь притвориться вашими защитниками. Они делают вид, что ничего не знают о Подземном городе.

Не верьте им! Разоблачайте преемников гитлеровцев, наших финансовых воротил!

Не далее как сегодня они устроили грандиозную спекуляцию: они ограбили мелких держателей акции на сотни миллионов долларов! Приманкой служили ваша кровь, ваш пот — акции Подземного города «Золотой лед»! Приходите в девятнадцать часов на митинг в клуб портовых грузчиков. Там вы узнаете всю правду. Да здравствует братство тружеников! Да здравствует дружба нашего народа с народами СССР!»

Господин Пейдж слез с крыла самолета:

— А теперь прошу…

Запели клаксоны. Два десятка лимузинов врезалось в толпу. Кто-то подтолкнул к ним прибывших. Многие из них старались припомнить старые адреса. По мере того, как перед ними развертывались знакомые панорамы улиц, память стала проясняться. Машины вместо того, чтобы следовать на улицы новых коттеджей, повернули в разные стороны, углубляясь в дебри столицы.

Джим Пратт сначала погнал свою машину к берегу Зубзона, потом повернул на Аллею капитанов. Но черный лимузин, за которым он гнался, развил огромную скорость, и репортер потерял его из виду.

— Черт с ним! — решил Джим. — Сочиню трогательную встречу и без натуры. — И поехал домой.

Джим был несколько разочарован: от этих освобожденных он ждал большего.

Простая зарисовка встречи его не устраивала. Сенсации — вот что требуется его газете. И он умел в любом, даже незначительном факте находить то, что действует на воображение. Иногда недоговоренность, иногда намек, шутка… Но читатели думают, их фантазия работает — и это связывается с его именем. Так ему удается сохранять популярность и гонорары.

Что можно состряпать из этого дела? Конечно, если бы заняться подлинными разоблачениями и если бы его газета согласилась их опубликовать, он мог бы кое-что поведать: например, о причине самоубийства марабу, о проделках биржевых воротил. Это подлинная сенсация. Но это не интересует газеты, да и его тоже. Однако можно намекнуть на кое-что. Это сделает статейку острее.

Во-первых, почему возвратившихся не встречали родные? Во-вторых, к чему каждому коттедж? Ведь среди прибывших имеются и такие, у которых есть семьи.

Почему же им не поехать прямо домой?

Прежде чем Джим добрался до дому, план был уже готов.

Статья имела большой успех. Действительно, трудно было понять, почему новоиспеченное «Общество» обошлось столь ретиво, но и столь странно с освобожденными… Особенно эта статья понравилась господину Менксу-старшему.

Она отлично отвлекала внимание читателей от Подземного города. В тот же вечер Пратт получил анонимный чек в дополнение к обычному гонорару.

Однако прекрасно начавшийся для Менкса-старшего день к вечеру несколько омрачился. Ему так и не удалось провести его дома.

Перед обедом Клавдия постучала к нему:

— Мой друг, шеф городской полиции только что осведомлялся, дома ли ты. Он ждет у телефона, говорит — весьма важное дело.

Господин Менкс-старший взял трубку. Начальник полиции' подобострастно сообщил, что на Площади биржи задержан молодой человек, открывший стрельбу из автомата по витринам биржи, по неоновым бюллетеням и даже по световой афише, рекламирующей кинобоевик «Притон коммунистов».

Господин Менкс перебил полицейского.

— Почему же об этом вы сообщаете мне?

Тот замялся.

— Дело в том, что этот дебошир оказался Джемсом Менксом.

— Где он сейчас?

— Пока в моем кабинете. Я бы очень просил…

— Ладно, сейчас приедем.

Господин Менкс-старший нервно бросил трубку.

Он нисколько не удивился, когда увидел, что Клавдия ждет его в вестибюле готовая к выходу. Развалившись на широких кожаных подушках автомобиля, Менкс закурил любимую сигару, и сизый дымок чуть заметной струйкой вился за машиной, оставляя на улице стойкий аромат.

— Кто-то в оркестре сфальшивил, сошел с тона, — сказал он жене. Подрагивание мчавшейся машины не помешало ему почувствовать, как при этих словах задрожала его безответная подруга. — Нет, нет, дорогая Клавдия, я не точно выразился. Оркестр исполняет все точно, но сфальшивил дирижер. Я! — он патетически шлепнул себя по лбу. — И как это я не учел такого пустяка. Все предусмотрел до мельчайшей детали. А об этом не подумал. Знал ведь, в каком состоянии мальчик. Эта повышенная возбудимость, раздражительность… Почему же я не помешал ему?

— Я, я виновата, милый Джошуа, — твердила Клавдия. — Коньяков и ликеров у нас не хватает, что ли? Он ведь мягок, как воск. Когда выпьет, позволяет делать с собой все, что угодно… Прости меня, Джошуа. Это я виновата…

Менкс выдохнул два синих штопора дыма.

— Чепуха. Все это чепуха. Однако мне предстоят довольно неприятные минуты.

Шеф полиции ждал у подъезда. Менксу-старшему это не понравилось. Но подобострастие начальника свидетельствовало о том, что полиции хорошо известны роль и значение господина Менкса.

— Прикажете вести к нему? — спросил шеф уже в лифте.

— Раньше всего я хотел бы видеть этого человека так, чтобы он не видел меня.

— О, это легко устроить.

Полицейский провел Менкса-старшего в небольшую комнату, где шум шагов утопал в мягком ковре.

— Звуконепроницаемая камера психологических, наблюдений, — шепнул полицейский не без гордости.

Он отодвинул в стене задвижку и жестом предложил господину Менксу воспользоваться глазком.

Лишь несколько секунд смотрел в глазок Менкс-старший. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, кто именно сидел неподвижно в кресле со скованными наручниками руками. Господин Менкс повернул равнодушное лицо к жене.

— Клавдия, дорогая, подожди меня в машине. Тебе не интересна наша сухая деловая беседа.

Госпожа Менкс вышла.

— Там ничего не слышно? — господин Менкс кивнул головой на стену..

— Ни звука!

Они сели на диван. Менкс-старший раскурил новую сигару.

— Много лет назад я был председателем «Общества содействия полиции и общественному порядку». Насколько я знаю, никто этого общества не распускал.

Таким образом, я и теперь являюсь председателем этого впавшего в состояние спячки общества. Только что я имел случай убедиться, как много могло бы сделать это полезное учреждение, если бы не лень, заставившая меня уйти от всех дел. Сам я уже не смогу наверстать упущенного. Но, может быть, найдутся другие люди, более энергичные. На всякий случай, разрешите мне внести свою лепту. — Менкс вынул из бокового кармана чековую книжку. — Сто тысяч долларов на первое время, я думаю, достаточно. В ваше личное распоряжение.

Посильная помощь, дань заслугам полиции.

Левой рукой шеф принял чек, а правую приложил к сердцу.

— Я уверен, господин Менкс, что молодчик, сидящий в моем кабинете, никак не может быть вашим сыном…

— Само собой разумеется, — улыбнулся мистер Менкс. — Никакого сходства.

— В таком случае, не сможете ли вы вручить вашему сыну вот этот документ, очевидно, найденный или украденный арестованным?

Не глядя, Менкс сунул в карман книжечку в лакированном кожаном переплете.

— Что еще?

— Все! — ответил шеф, прикладывая два пальца к козырьку.

— Подумайте! — глухо сказал Менкс-старший, вперив в него неподвижный взгляд.

— Чтобы потом не было разговоров. Я не люблю возвращаться к пройденному. Вы должны это твердо знать. — Казалось, лицо его только что отлито из медленно остывающего чугуна. — И еще вот что. — Он заполнил второй чек и протянул шефу полиции. — Здесь пятьдесят тысяч долларов. Поместите несчастного в лучшую лечебницу, где его могли бы полностью изолировать от любопытных. Ему вредно видеть кого-либо, кроме лечащего врача и сиделки.

— Именно это ему и нужно! — ответил начальник, снова прикладывая два пальца к козырьку.

Госпожа Менкс ждала в машине. Она была очень бледна.

— Уж не начинается ли у тебя приступ малярии? — спросил ее муж, прищурившись.

— О, нет, нет. Я совершенно здорова! — в ужасе прошептала Клавдия. — Не беспокойся, мой друг. Это пройдет.

— То был не Джемс, — резко сказал господин Менкс и больше не проронил ни слова.

Он снова в своем кабинете, старый, одинокий, никому не нужный человек. Если перед ним заискивают, то только ради того денежного мешка, на котором он сидит. Ну и отлично…

Господин Менкс вглядывается в фотографию на матрикуле, врученном ему шефом полиции. Прядка волос на лбу. У него, Менкса-старшего, в молодости тоже была такая же, пока он не стал лысеть. Энергичный прямой нос… И безвольный подбородок Клавдии.

Несмотря на июльскую жару, в камине потрескивает огонь: господин Менкс не любит сырости. Матрикул Джемса долго не хочет гореть. Но, наконец, переплет вспыхивает, раскрывается сам собою, в последний раз мелькают знакомые черты.

И вот все превращается в прах.

Господин Менкс-старший решительно направляется к сейфу. Щелкает замок. Менкс вынимает крохотную записную книжечку. В ней вся его бухгалтерия. Менкс садится к столу, раскрывает книжечку и слева, где «приход», заносит: