"Реальная угроза" - читать интересную книгу автора (Авраменко Олег)

5

Въехав на территорию космодрома, Павлов направил машину вдоль ряда закрытых ангаров к гордо раскинувшему крылья серебристому фрегату, который стоял в секторе предстартовой подготовки, опираясь всем своим громадным весом на многочисленные шасси. Поодаль виднелись другие корабли — как бóльших, так и меньших габаритов, но на них я не обращал внимания. Я уже понял, что наша цель — этот красавец-фрегат, и теперь буквально поедал его глазами.

Я ещё никогда не летал на кораблях третьего класса, астропарк нашего колледжа состоял из межзвёздных судов только пятого класса — катеров и шаттлов. Говоря «летал», я, конечно, подразумеваю «был в лётной команде». Десяток раз я участвовал в полётах крупных пассажирских и грузовых лайнеров, но всего лишь в качестве наблюдателя — к их управлению, даже на третьестепенных ролях, нас, курсантов, не допускали.

На фюзеляже фрегата, ближе к носовой части, большими красными буквами было выведено слово «Марианна». В отличие от военных, которые предпочитали грозные названия вроде «Неустрашимый» или «Стремительный», в Астроэкспедиции кораблям как правило давали женские имена. Очевидно, у шкипера, отвечавшего за постройку этого судна, дочь или жену звали Марианна.

Павлов остановил машину на безопасном расстоянии от фрегата, и мы вместе вышли из салона.

— Ну что, курсант? — спросил капитан. — Хороша птичка?

— Отличный корабль, сэр. Исследовательский фрегат типа «Гефест», спроектированный на базе крылатого боевого фрегата «Томагавк» с незначительными функциональными изменениями. Общая длина — двести семьдесят метров, ширина фюзеляжа — тридцать восемь, размах крыла — девяносто один, вес — сто двадцать тысяч тонн. В настоящее время это самый тяжёлый корабль, способный совершать аэродинамические манёвры в атмосфере. Вооружён по категории «D» — как сказано в спецификации, «на случай столкновения с враждебным внеземным разумом». — Тут я позволил себе слегка ухмыльнуться: внеземные цивилизации, враждебные или дружественные, по-прежнему оставались уделом фантастов да всяких параноиков-уфологов, склонных усматривать в любом неизученном космическом явлении проделки нечеловеческого разума. — Фрегат оснащён сверхсветовым приводом Ронкетти модельного ряда 641-KW и двумя парами асинхронных вакуумных излучателей S-74, обладающих трёхуровневой защитой от сбоев. Номинальная глубина погружения — десять в тридцать пятой степени, предельно допустимая — десять в сорок второй. Крейсерская скорость при номинальном погружении — 8200 узлов,[3] что лишь немного недотягивает до одного светового года в час. Время разгона в обычном режиме — от трёх до пяти часов; на форсаже — в пределах тридцати минут.

— Всё правильно. Небось, баловались с этой моделью в виртуальной реальности?

— В общем… Да, сэр.

— Но «Марианна» не игрушечный корабль, а самый что ни на есть настоящий. И отправляемся мы не в учебный полёт. Мы летим на Тау-Четыре по заданию штаба. Вы готовы исполнять обязанности помощника штурмана?

У меня перехватило дыхание, а сердце застучало в бешеном темпе. Однако я нашёл в себе силы твёрдо ответить:

— Так точно, сэр, готов!

— Что ж, посмотрим.

Возле корабля отсутствовали обслуживающие машины и техники, что свидетельствовало о его полной готовности к старту. Мы подошли к трапу, встали на эскалатор и по движущейся дорожке поднялись на пятнадцатиметровую высоту к открытому люку посадочной шлюзовой камеры.

У люка нас встречал мужчина лет на пятнадцать старше меня с погонами командора.[4] Они с Павловым обменялись приветствиями.

— Шкипер Томассон, — сказал капитан, — познакомьтесь с курсантом Вильчинским. По распоряжению свыше он временно включён в состав вашей лётной команды.

Судя по реакции Томассона, для него это не было неожиданностью. Крепко пожав мне руку, он пригласил нас на борт «Марианны».

Миновав шлюзовой отсек и тамбур, мы вышли в коридор и поднялись на главную палубу, где располагалась рубка управления — ещё она называлась, по старой морской традиции, мостиком.

В просторной рубке находилось полтора десятка человек, и среди них я насчитал одиннадцать членов лётно-навигационной службы — на левой стороне их форменных рубашек были значки с золотыми крылышками. Для полного комплекта не хватало ещё одного лётчика — то ли он просто отсутствовал, то ли я обчёлся, а может (сердце моё опять учащённо забилось), я могу стать тем самым двенадцатым, если не провалю экзамен…

— Господа, — произнёс Томассон. — Представляю вам курсанта Вильчинского. На время полёта к Тау-Четыре и обратно он будет одним из нас. Это всё. Объявляю полную предстартовую готовность. Всем свободным от вахты очистить мостик.

Менее чем через минуту в рубке, помимо нас с Павловым и Томассоном, осталось пять человек — связист, стюардесса и трое из лётной службы. На эту троицу я, по понятным причинам, обратил особое внимание. Двое парней лет тридцати — один худой и высокий, другой низенький и коренастый, — в звании суб-лейтенантов и стройная молодая женщина с двумя широкими нашивками на погонах — полный лейтенант.[5] О её возрасте я мог только гадать. Она была невысокая, изящная, с ладно скроенной фигурой и симпатичным, хоть и излишне строгим лицом. На первый взгляд она казалась лишь немногим старше меня, но, присмотревшись внимательнее, я решил, что ей под тридцать. Или даже за тридцать. Она явно принадлежала к той категории женщин, которые в промежутке между двадцатью и сорока годами существуют как бы вне времени.

Павлов отошёл в сторону и сел в кресло перед деактивированным пультом второго помощника штурмана — этот пост на гражданских и военных судах предназначался для стажёров, а на кораблях Астроэкспедиции числился просто резервным. С безучастным видом командир бригады закурил сигарету, показывая тем самым, что главным на «Марианне» остаётся Томассон. Сам шкипер устроился в своём капитанском кресле и произнёс:

— Итак, в составе вахты на мостике произошли изменения. Штурман — лейтенант Топалова, навигатор — суб-лейтенант Вебер, оператор вакуумного погружения — суб-лейтенант Гарсия, помощник штурмана — курсант Вильчинский, дежурный офицер связи — мичман Эндрюс, дежурная бортпроводница — младший сержант Каминская. По местам, господа.

Вместе с остальными я занял своё место, вдел в правое ухо миниатюрный наушник для получения голосовых сообщений от компьютера и, преодолевая вполне естественное волнение, попытался сосредоточиться на показаниях многочисленных приборов, которые в большинстве своём дублировали такие же приборы на штурманском пульте.

На кораблях третьего класса лётная вахта обычно состояла из четырёх офицеров (связист, а тем более стюардесса, не в счёт) — штурмана, его помощника, навигатора и оператора вакуумного погружения. Собственно говоря, все четверо были специалистами одного профиля и вместе делали одно дело — управляли кораблём. Просто каждый из них исполнял свою задачу: навигатор прокладывал курс, штурман с помощником вели корабль по курсу, а оператор погружения поддерживал необходимое состояние вакуума за бортом. Раньше, на заре межзвёздных полётов, эту функцию осуществлял инженер-физик, но позже, с усовершенствованием сверхветовых ходовых систем, физическая сторона процесса отошла на второй план, и теперь погружением ведал пилот. Или навигатор — особой разницы не было. Как таковая, должность навигатора присутствовала в штатных расписаниях отдельно от пилотской лишь в силу традиции. Да ещё потому, что навигатор был больше теоретиком, а пилот — практиком. Но хороший специалист должен быть одинаково силён как в теории, так и в практике, поэтому нередко случалось, что штатный пилот выполнял навигационные счисления, а навигатор нёс вахту на месте штурмана. В моём дипломе было указано: «пилот 4 класса, навигатор 4 класса» — это высшая квалификация, которую мог получить выпускник лётного колледжа. К примеру, Элис по пилотированию имела пятый класс, а по навигации только шестой, но при том считалась одной из лучших в нашем выпуске.

Томассон отдал приказ начать предстартовую проверку систем. В основном это была моя обязанность как помощника штурмана. Поначалу я волновался, боясь где-то ошибиться, что-то пропустить, но процедура была мне хорошо знакома, так что вскоре я успокоился и дело пошло на лад. Протестировав системы управления и получив доклады о готовности других корабельных служб, я передал сводный отчёт штурману Топаловой, а она, в свою очередь, отчиталась перед шкипером.

Командор Томассон вызвал диспетчерскую космодрома и запросил разрешение на старт. В ответ мы получили номер взлётной полосы, схему воздушного коридора и рассчитанный по секундам график полёта вплоть до выхода на орбиту.

— Выполняйте, — коротко бросил шкипер, откинулся на спинку кресла и попросил стюардессу приготовить кофе.

— Активизировать гравикомпенсаторы, — распорядилась Топалова. — Антигравы — мощность девяносто, отклонение ноль. Запустить реактивные двигатели.

— Есть, гравикомпенсаторы, — ответил я. Теперь сила тяжести на борту «Марианны» регулировалась искусственно и должна была оставаться на уровне 0,93 g, как на поверхности Октавии, независимо от ускорения корабля и внешних гравитационных полей. — Антигравы включены. Нагрузка на шасси — десять процентов. Реактивные двигатели запущены.

Топалова выдвинула штурвал и увеличила тягу. Корабль сдвинулся с места и, постепенно набирая скорость, покатился по рулёжной дорожке к указанной нам полосе. Благодаря антигравам, на шасси приходилась лишь одна десятая веса «Марианны», что исключало риск их повреждения. При всей прочности своей конструкции, они могли удерживать полный вес корабля лишь в состоянии покоя или при самом медленном передвижении.

Фрегат вырулил на взлётную полосу секунда в секунду по графику. Глядя на космодром с высоты двенадцатиэтажного здания, я думал о том, что аэродинамический взлёт для таких громадных кораблей как «Марианна» — чистейшее пижонство и напрасный расход термоядерного топлива. Куда проще, быстрее и экономичнее было бы поднять фрегат на антигравах, придать ему вертикальное положение и уже тогда запустить реактивные двигатели. Но при этом терялась вся эстетика взлёта — а людям всегда было присуще стремление к красоте, которая, как известно, требует жертв.

— Ну, начинаем!

Топалова резко увеличила тягу, и фрегат, быстро ускоряясь, помчался вдоль полосы. Для разгона ему потребовалось добрых десять километров.

— Есть скорость отрыва. Взлёт!

«Марианна» оторвалась от поверхности и со слоновьей грацией взмыла в небо. Говоря «со слоновьей», я вовсе не иронизирую. Если бы вы увидели танцующего слона, то наверняка были бы очарованы его движениями.

— Убрать шасси!

— Есть! — отрапортовал я. — Шасси убрано.

— Переходим звуковой барьер…

Где-то снаружи громыхнуло, но мы ничего не услышали и не почувствовали. Корабль обладал полной звукоизоляцией как от внешнего мира, так и между отсеками, а его остов и внешняя обшивка были сделаны из особого сплава титана, который, наряду со сверхпрочностью, обладал высокой сопротивляемостью к вибрациям. Здесь, в носовой части «Марианны», мы совсем не ощущали работы двигателей, а знали, что они действуют, лишь по показаниям приборов. Да и в кормовых отсеках вибрация была минимальной.

Фрегат слегка накренился на левый борт, как будто собирался совершить плавный поворот, не предусмотренный графиком полёта. Чуть уменьшив мощность правых антигравов, я вернул ему строго горизонтальное положение. В этом состояла одна из моих обязанностей — страховать штурмана, «подчищая» его действия. Никто из присутствующих ничего не заметил, лишь Топалова криво ухмыльнулась.

Мы превысили первую космическую скорость, миновали стратопаузу и вошли в мезосферу. Небо над нами уже было чёрным, в нём ярко пылали звёзды. В отличие от нас с Топаловой, оператор погружения, румяный коротышка Гарсия, и долговязый навигатор Вебер откровенно бездельничали, а последний вдобавок демонстративно зевал. Их работа начиналась только с запуском сверхсветового привода. Собственно, мы тоже могли отдыхать, доверив взлёт и выход на орбиту компьютеру, который справился бы с этой задачей не хуже нас. Но так почти никто не поступал. Ни один настоящий лётчик не откажет себе в удовольствии собственноручно поднять в небо громадную махину в сотню килотонн, ощущая пьянящее чувство торжества над всемирным тяготением…

Наконец мы вышли на стационарную орбиту вокруг Октавии в тридцати тысячах километров от её поверхности. Томассон объявил режим полной готовности к погружению. Гражданские суда перед запуском сверхсветового привода ещё пару часов шли на реактивной тяге, удаляясь от планеты, чья гравитация вносила нежелательные возмущения в физический вакуум. Однако космические исследователи, как и военные, считали подобные меры предосторожности излишними и обычно стартовали прямо с орбиты.

Впервые за всё это время Павлов поднялся со своего «гостевого» кресла, подошёл к Томассону и что-то тихо сказал ему. Шкипер согласно кивнул и обратился к нам:

— Помощник штурмана, поменяйтесь местами с оператором погружения.

На лице Гарсии отразилось недоверчивое изумление. На моём, наверное, тоже. По крайней мере, я испытывал подобное чувство — ведь мне поручалась самая ответственная на данном этапе полёта задача.

Тем не менее приказы командира не обсуждаются, поэтому мы с Гарсией беспрекословно подчинились, и я оказался за пультом управления вакуумными излучателями. На «Марианне» их было две пары — на носу и на киле, а также на концах крыльев. Создаваемые в процессе их работы энергетические потоки окутывали корабль подобно кокону.

Разумеется, я и раньше совершал вакуумное погружение. Но то было в колледже, на учебных кораблях пятого класса. А сейчас мне предстояло окунуть в глубины вакуума тяжёлый исследовательский фрегат.

Томассон запросил ближайшую орбитальную станцию, контролирующую наш сектор околопланетного пространства. Получив подтверждение, что окружающий нас космос чист, он скомандовал:

— Запустить привод в холостом режиме.

— Привод запущен, — отрапортовала Топалова. — Все функции в норме.

— Оператор, начать погружение в стандартном режиме с пошаговым отчётом.

— Есть, сэр!

Я включил подачу энергии на излучатели. Вокруг корабля образовался уже упомянутый мною «кокон», но на обзорных экранах этого видно не было — всё происходило далеко за пределами оптического диапазона, а мощность энергетических потоков была ещё недостаточно высока для массового рождения элекронно-позитронных пар.

— Температура за бортом — десять в пятой, — объявил я.

Пока всего лишь сто тысяч градусов — сущий пустяк, хотя и в десять-двадцать раз выше, чем на поверхности звёзд. К тому же это не молекулярная температура, это мера возбуждения энергетических уровней виртуальных частиц в вакууме. Ещё в далёком двадцатом веке учёный по имени Дирак предположил, что вакуум не является просто пустым пространством, что он до предела заполнен частицами с отрицательными энергиями. В дальнейшем его простая модель претерпела значительные изменения, на самом деле всё оказалось гораздо сложнее и интереснее, но основополагающая идея осталась неизменной — вакуум действительно не есть пустота, это фундаментальное состояние материи. Поэтому нередко вакуум называют Морем Дирака.

— Температура — десять в седьмой…

Десять миллионов градусов, уже на уровне звёздных недр.

— …Десять в восьмой… в девятой…

Миллиард градусов. Невидимый прежде энергетический «кокон» вокруг корабля засветился слабым голубым светом: это часть высокоэнергетических гамма-квантов, рождённых от аннигиляции электронно-позитронных пар, рассеивались на присутствующих в окружающем пространстве атомах водорода, гелия и микроскопических частицах космической пыли, в результате чего возникало излучение видимого спектра.

— Температура — десять в десятой… в одиннадцатой… в двенадцатой…

Теперь из вакуума начали образовываться свободные кварки и антикварки. Корабль, наряду с жёсткими гамма-лучами, подвергся бомбардировке всевозможных типов мезонов. Но наше защитное поле была рассчитано и не на такие нагрузки. А «кокон» сиял уже так ярко, что давно затмил не только звёзды, но и наше солнце Эпсилон Эридана.

— …Десять в четырнадцатой… в пятнадцатой… в шестнадцатой, — рапортовал я. — Вскипает слабый бозе-конденсат… Есть полное погружение! Мы в апертуре.

Для стороннего наблюдателя «Марианна» просто исчезла из пространства, как будто испарилась. Примерно то же самое можно было бы сказать и об ушедшей под воду субмарине, если не учитывать того, что море — не только поверхность, но и глубина. У вакуума тоже есть глубина, но измеряемая не в единицах длинны, а температурой. Мы находились на глубине десяти тысяч триллионов градусов, в так называемой апертуре — прослойке, где часть заполнявших вакуум виртуальных бозонов уже находилась в хаотичном состоянии, а часть оставалась в сконденсированном виде. Здесь отсутствовала разница между слабым и электромагнитным взаимодействием, но ещё отдельно существовало сильное.

Голубое сияние энергетического «кокона» исчезло — в апертуре не было ни космической пыли, ни других материальных частиц. На обзорных экранах вновь появились звёзды и планеты — вернее, их электрослабые отражения. Мы могли свободно проходить сквозь любые объекты, находящиеся в обычном эйнштейновом пространстве, не рискуя столкнуться с ними. Правда, в местах большого скопления материи присутствуют сильные возмущения вакуума, представляющие определённую опасность для корабля.

В апертуре ещё невозможно движение со скоростью выше световой, зато в ней содержится неограниченный запас даровой энергии, которую можно использовать для дальнейшего погружения, увеличивая температуру окружающего вакуума за счёт самого вакуума — звучит парадоксально, но факт. Начиная с этого момента излучатели не получали больше ни эрга от бортового реактора, но погружение продолжалось ещё стремительнее — десять в семнадцатой градусов… десять в двадцатой… десять в двадцать пятой…

— Внимание! — произнёс я. — Температура — десять в двадцать шестой. Вскипает сильный бозе-конденсат. Мы в инсайде!

Мы оказались под нижним слоем упорядоченной структуры вакуума, в его «изнанке» — в инсайде. Здесь сильное взаимодействие объединилось с электрослабым, здесь материя потеряла массу покоя, здесь исчезло понятие светового барьера, здесь не было ничего, кроме океана чистой энергии. Если бы не «кокон», окутывавший «Марианну», мы сами превратились бы в часть этой энергии.

Краем глаза я заметил, как офицер связи поднялся со своего места, отсалютовал шкиперу и направился к выходу из рубки. Его короткая вахта закончилась; теперь он понадобится не раньше, чем мы прибудем в систему Тау Кита.

— Продолжать погружение до номинальной глубины, — распорядился Томассон. — Навигатор, передайте штурману курс.

— Есть, сэр! — ответил Вебер. — Курс готов.

В этом полёте у него была самая плёвая из всей нашей четвёрки работа. Тау Кита находилась на расстоянии всего пяти светолет от Эпсилон Эридана, это была ближайшая к нам населённая система, и между Октавией и Тау IV постоянно ходили корабли. Маршрут был исследован вдоль и поперек, так что Вебер составил курс, что называется, левой рукой — если вообще не левой ногой, перекинутой через голову.

Тут, впрочем, был один нюанс — по прямой между нашими системами находилась область вакуумной аномалии. Гражданские корабли обходили её стороной, делая крюк в два с лишним световых года. Но разведчики космоса — крутые ребята, они не привыкли пасовать перед трудностями, поэтому навигатор, даже не обращаясь за советом к шкиперу, предложил кратчайший курс, ведущий прямиком через аномалию.

Когда фрегат достиг номинального уровня десяти в тридцать пятой степени градусов, штурман Топалова запустила привод в форсированном режиме. Через двадцать с небольшим минут мы вышли на крейсерскую скорость, и я наконец смог перевести дыхание — при форсаже корабль так и норовил нырнуть поглубже, поэтому мне постоянно приходилось избавляться от излишков энергии в излучателях. Разумеется, все расчёты производил компьютер, но от меня зависел выбор оптимальных решений. Машина, какой бы умной она ни была, не обладает свободой воли и интуицией — а без этих качеств с вакуумом никак не совладаешь, выполняй ты хоть триллион секстильонов операций в секунду.

Закончив разгон, Топалова переключила привод с форсажа в обычный режим, и следующие два часа полёта прошли спокойно. Как и прежде, Павлов ни во что не вмешивался, оставаясь сторонним наблюдателем. Временами он исчезал в смежной с мостиком капитанской рубке, и там, наверное, просматривал записи отдельных эпизодов, оценивая мои действия.

Уже на подходе к аномалии, командор Томассон неожиданно приказал:

— Штурман, поменяйтесь местами с оператором погружения.

Почему-то на этот раз я совсем не удивился. В первый момент у меня даже мелькнула мысль, что шкипер не рискует доверить мне контроль над уровнем погружения в аномальной области пространства — ведь там, похоже, будет заносить ещё похлестче, чем при форсаже. Но, с другой стороны, будь это так, он бы вернул обратно Гарсию, а не сажал меня в штурманское кресло. По всей видимости, это капитан Павлов, когда я был занят работой, дал Томассону знать, что хочет проверить, сумею ли я удержать корабль на курсе при прохождении аномалии.

Волноваться я уже перестал и с невозмутимостью, удивившей даже меня самого, принял управление кораблём. Аномалия оказалась не так страшна, как я ожидал, и мне без особых усилий удавалось вести «Марианну» по курсу. Именно сейчас, когда энергетические завихрения в вакууме раз за разом пытались швырнуть фрегат то в одну, то в другую сторону, я испытывал необыкновенный душевный подъём. Я не знал, доволен ли моими действиями Павлов, и в данный момент меня это мало интересовало. Я вёл корабль и наслаждался этим. Это был настоящий межзвёздный корабль, и я наконец-то почувствовал себя настоящим пилотом. А в более широком смысле — космоплавателем. Именно так, не иначе. Прошло уже более пяти столетий, как был создан первый сверхсветовой привод, но люди до сих пор не придумали единого названия для всех, чья профессия — космические полёты. Их называют и астронавтами, и космонавтами, и звездолётчиками, и космолётчиками. Но ближе всего — космоплаватели. Ведь мы, по сути, моряки-подводники, а наша стихия — глубины Моря Дирака…

Через час с небольшим мы покинули пределы аномалии, и корабль вновь пошёл ровно. Томассон обратился к Веберу:

— Навигатор, коррекция курса нужна?

— Похоже, что нет, шкипер.

— Похоже?

— Я уверен, сэр.

Командор в задумчивости потёр свой гладко выбритый подбородок.

— И всё же проверим. Штурман, переключить привод в холостой режим. Оператор — подъём в апертуру.

— Привод приостановлен, — отчитался я.

— Начинаю подъём, — сообщила Топалова.

В инсайде мы были почти слепы. Надёжные ориентиры отсутствовали (аномалии нельзя было считать надёжными ориентирами), и нам приходилось полагаться лишь на чисто математические расчёты, производимые компьютером. Однако со временем погрешность расчётов накапливалась, поэтому периодически требовался подъём в апертуру для определения точного местонахождения по электрослабым отражениям звёзд.

Всё это, впрочем, относилось к длинным отрезкам пути в несколько десятков светолет. Ну и ещё, конечно, коррекция производилась при подлёте к системе назначения. Однако до Тау Кита оставалось ещё добрых два световых года, так что было ясно — Томассон решил убедиться, что я ничего не напортачил при прохождении аномалии.

Когда мы пересекли критический уровень десять в двадцать седьмой и оказались в апертуре, навигатор быстро произвёл необходимые счисления и сообщил:

— Погрешность курса в пределах допустимого минимума. Я же говорил, шкип, что коррекция не нужна.

— Принято, — сказал Томассон. — Оставаться в апертуре. — С этими словами он включил интерком на своём капитанском пульте и объявил о смене лётной вахты.

Спустя пять минут нашу команду заменила другая четвёрка лётчиков. Томассон отправил нас отдыхать, поручив Топаловой определить меня в одну из свободных кают. Покидая рубку, я бросил на Павлова вопросительный взгляд, но тот лишь качнул головой: мол, ступай, парень.

Когда мы спустились палубой ниже, где находились офицерские каюты, я осторожно поинтересовался у своей провожатой:

— Как вы думаете, я выдержал экзамен?

— Экзамен? — не поняла Топалова. Потом до неё дошло, и она улыбнулась: — Пожалуй, да. По крайней мере, у меня нет к вам никаких претензий… Гм. Значит, это был экзамен?

— Да.

— И какого рода?

— Наподобие вступительного. Капитан Павлов сказал, что если я выдержу его, то буду зачислен в Астроэкспедицию.

К моему удивлению, Топалова энергично кивнула:

— Вот это правильно! Лучше брать своих курсантов, чем нанимать легионеров.

Я собирался было спросить, о каких легионерах она толкует, но тут Топалова хитро усмехнулась:

— А знаете, когда шкипер сообщил, что в нашу команду временно зачислен курсант, мы грешным делом решили, что нам собираются навязать какого-нибудь адмиральского сынка-заморыша. Потому-то мы все сбежались в рубку — хотели поглазеть на это чудо природы.

Я с трудом подавил истерический смех. Насчёт адмиральского сынка их догадка оказалась верной — прямо не в бровь, а в глаз. Знали бы они ещё, какого адмирала я сын…

Мы прошли в жилой отсек лётно-навигационной службы, который располагался особняком от кают остальных офицеров — точно так же, как держались особняком и сами лётчики, считавшие себя элитой на корабле — на мой взгляд, вполне заслуженно.

Топалова остановилась перед дверью без таблички.

— Здесь свободно. Отдохните, расслабьтесь немного, а через полчаса приходите в офицерскую столовую на ужин. До встречи, курсант Вильчинский.

Ободряюще хлопнув меня по плечу, она зашагала обратно по коридору. Я проводил её взглядом, затем открыл дверь, которая оказалась не запертой, и вошёл в каюту.

Лишь теперь, оставшись наедине с собой, я почувствовал, как напряжены мои нервы. Нельзя сказать, что я сильно перетрудился, просто на моих плечах лежала двойная ответственность — за корабль, который я пилотировал, и за своё будущее, которое во многом зависело от этого полёта.

Я повалился на застеленную койку, рассчитывая полчаса отдохнуть перед ужином, но едва моя голова коснулась мягкой подушки, я уснул мёртвым сном.