"Торикаэбая моногатари, или Путаница" - читать интересную книгу автора (Автор неизвестен)

Часть четвертая

Распорядительница женских покоев появилась во дворце в последний день одиннадцатой луны. Принцесса все думала, как давно они не виделись и ожидала ее с нетерпением. Когда же она появится? Химэгими отправилась во дворец, переживая, что подумает Принцесса. Химэгими было больно за Принцессу и жаль ее, но найдет ли она слова, чтобы все объяснить? Принцесса лежала, страдая от болей, она была такой миниатюрной, что казалась бестелесной, она была на сносях, с большим животом. Не зная, чем помочь, Химэгими легла рядом с Принцессой и вспомнила то время, когда, бывало, лежала рядом с Ённокими, и ей сделалось грустно. Принцесса, конечно, и подумать не могла, что с ней рядом — другой человек, она не таясь рассказывала о том, что тревожило ее в последние дни, и Химэгими загрустила еще больше. Химэгими хотела бы открыться ей, но было и такое, чего она стеснялась, и она отказалась пока от своего намерения.

— Все это время я так тревожилась о тебе, мне так хотелось потихоньку прийти и взглянуть на тебя, но я была вовлечена в дела брата, а они оказались совсем не простыми. Но мне было не по сердцу заниматься этим бесконечно.

Речами своими Химэгими так походила на Вакагими, что Принцесса ничего не заподозрила.

Они проговорили всю ночь — рассказывали друг другу о том, что случилось за это время.

— Я даже не получала от тебя писем, мы были разлучены так долго, я так тревожилась, — говорила Принцесса, и из ее глаз катились слезы.

Химэгими была тронута, ей было печально, она тоже думала о грустном и плакала. Распорядительница женских покоев так нежно говорила с Принцессой, и была так красива, что Принцессе хотелось слушать ее нежности, ей казалось, что по сравнению с прошлым годом ее подруга стала еще прелестнее. Принцесса совершенно успокоилась, хотя и выглядела несколько удрученной.

Когда уже рассвело, Химэгими достала письмо, которое Вакагими просил потихоньку передать Принцессе. Принцесса поначалу недоумевала, но развернув письмо, узнала руку Распорядительницы женских покоев. Не понимая в чем дело, Принцесса прочла:

«Не могу и передать тебе, как велико мое волнение.

Новая Распорядительница женских покоев теперь будет с тобой, и я надеюсь, что печаль этих месяцев рассеется, и мы снова будем вместе».

Так там было написано. Внимательно прочтя послание, Принцесса пришла в недоумение, она не знала, что и сказать, и вдруг заплакала.

Мия-но Сэндзи была дочерью кормилицы покойной государыни и состояла в доверительных отношениях с Принцессой. Поскольку среди приближенных Принцессы не было никого, кто бы мог занять место кормилицы, Принцесса безгранично доверилась ей. Сэндзи приблизилась к пологу. Принцесса сказала:

— Расскажи ей, как ты беспокоилась эти последние дни и как тебе было трудно все это сносить.

— Эти месяцы были очень тревожными, мы не знали, к кому обратиться за помощью, что предпринять, как заботиться о Принцессе. Мы пытались что-то придумать, но Принцесса не могла прийти в себя и только повторяла, что нужно дождаться вашего возвращения. Хотя кому-то и может показаться, что я нахожусь здесь всегда, но на самом деле мне приходится отлучаться, и каждую ночь я возвращаюсь к себе домой. Только вы, как только здесь появились, никогда не расставались с Принцессой, и уж, наверное, должны знать, что к чему. Последнее время она постоянно недомогала, мы волновались, а Принцесса тревожилась, что вы так долго остаетесь дома. Потом стало понятно, что означает ее неожиданное и необъяснимое нездоровье. Все удивились, потому что это было так неожиданно, но, как водится, мы посчитали срок, и надели ей пояс, но как такое могло случиться, я не понимаю. Думаю, такого не может быть, чтобы никто ничего не знал, самой же мне ничего толком не известно и я хотела бы спросить вас, уж я так беспокоилась, так хотела, чтобы вы пришли, уж вы-то наверняка должны знать, в чем дело. Я так волнуюсь, даже если вы тоже ничего не знаете, вы тоже наверняка станете беспокоиться и разделите мои чувства, поэтому я так нетерпеливо ждала вас, — говорила Сэндзи, заливаясь слезами.

Химэгими не знала, что ответить, и какое-то время молчала, собираясь с мыслями. Она растерялась, но она привыкла быть мужчиной и умела найти выход из затруднительного положения. «Если я скажу, что вовсе ничего не знала, это будет слишком больно для Принцессы. Она сейчас в таком плачевном состоянии, и я так хорошо понимаю ее». Химэгими всхлипнула. Было очень неловко, что Принцесса лежала совсем рядом и внимательно слушала, однако, придет время — и все разъяснится, решила Химэгими.

— Да, я заметила кое-что странное в Принцессе, но отчего это — я не знала, так что никому не сказала. К тому же я и не подумала, что это то самое, а тут случилась эта пренеприятная история с братом, я должна была вернуться домой и обо всем пришлось позабыть, а там я сама тяжело захворала и несколько месяцев пролежала, не различая ни дня, ни ночи. Я всей душой беспокоилась о Принцессе, но даже письма не могла написать — так мне было плохо, и вот так в тревоге я провела несколько месяцев, а как только мне стало лучше, я тут же заторопилась, когда же можно будет посетить Принцессу. Как-то брат по секрету сказал мне: «Мне был сон, будто бы Принцесса понесла. Никаких подтверждений этому нет, но думаю, это так. Побыстрей отправляйся к ней и во всем помогай ей», — когда он так сказал, я тут же поняла, что к чему, и решила поскорее отправиться к ней. Раз теперь вы все видите и знаете, то и мне радостно, что заботы выпали не одной мне, и что мне есть на кого положиться, — сказала Химэгими. Она выглядела точно так же, как раньше.

К тому же никто никогда не видел ее лицом к лицу, поскольку она всегда почтительно прислуживала Принцессе за пологом, так что никто не мог и подумать, что она — не та. Сэндзи считала, что это та самая Распорядительница женских покоев, и поняла дело так, что она сговорилась с братом и свела его с Принцессой. Долгое время Сэндзи ничего не могла понять, но теперь она приободрилась. Они стали обсуждать предполагаемое время родов. Распорядительница женских покоев была напористее, чем обычно, раньше она говорила мало и слабеньким голоском, теперь же она говорила так, чтобы быть услышанной и понятой, ее речь была так обаятельна, что ее хотелось слушать и слушать.

— Так когда же Принцессе настанет время рожать?

— Брат говорит: «Думаю, она разрешится в двенадцатую луну».

— О боги! Тогда это может быть и сегодня, и завтра! — удивленно вскрикнула Сэндзи.

Принцесса слушала все это лежа, речи были такими странными, что она ничего не понимала. День за днем Сэндзи все вздыхала, но Принцесса думала, вот сейчас придет Распорядительница женских покоев и все разъяснится, но та говорит такое, что совершенно невозможно понять. Принцесса никогда не встречалась с Советником — братом Распорядительницы, даже во сне, отчего же она говорит такое? Тут Принцесса подумала: поскольку Распорядительница открыться не может, она хочет все свалить на брата. Тогда что означает это письмо? Принцесса беспокойно возвращалась в мыслях к одному и тому же, но понять ничего не могла. Эта Распорядительница не отличается от той, прежней, но в то же время совсем не похоже, что она и есть возлюбленная принцессы. Та была такой несказанно мягкой и близкой, а эта безгранично блистательна, глаз не оторвешь. Принцесса была не в силах понять, что все это значит. Тот человек, ее возлюбленная, что с ней сталось, зовется ли она теперь Советником? Тогда кто такая эта женщина? Она никогда не слышала, чтобы у Распорядительницы были еще братья или сестры. Долгие дни Принцесса в тоске и беспокойстве ждала ее прихода, а теперь ей кажется, что это вовсе не тот человек. Принцесса сделалась еще более подавленной и печальной, спрятала голову в одежды и заплакала. Химэгими поняла, что для этого есть причина, ей было нечего сказать, нечем успокоить Принцессу, она тоже плакала, улегшись рядом с Принцессой.

Когда стемнело, пришел Вакагими. Перед этим он уже успел повидаться с Химэгими, которая потихонечку поведала ему о том, что происходит с Принцессой, о беспокойстве Сэндзи, об их разговоре. Вакагими тоже плакал. Когда сумерки сгустились, и все утихло, Химэгими скрытно проводила Вакагими к Принцессе. Оба они ощущали себя будто во сне — не знали, что и сказать. Бесконечно продолжаться так не могло, но даже если Вакагими откроет все без утайки, не скажет ли Принцесса, что он рассказывает ей небылицы?

И все же он решил, что не станет ничего скрывать, и рассказал ей все — с самого начала. Это было так необыкновенно и странно! Принцесса же подумала: «Выходит, ему не было трудно покинуть меня. Если бы ему было жаль меня, он никогда бы вот так со мной не расстался! Он видит, в каком я ужасном состоянии и все равно расстается со мной только затем, чтобы войти в общество. Он променял меня на других и пренебрег мною. И почему он раньше не сказал мне, в чем дело? Я бы ведь держала язык за зубами. Все эти долгие дни я беспокоилась, вспоминала, какой он нежный и заботливый. Он представлялся мне таким милым и красивым. Это правда, он не должен был запирать себя, то, что произошло, должно было произойти. Но пока я в таком положении, ему не пристало перепоручать меня другим, он должен был сам позаботиться обо мне. А он покинул меня, когда мне так плохо».

Принцессе стали ясны и жестокость этого человека, и стыд своего жалкого положения. У нее потекли слезы. Принцесса сказала то, что она думала — он опечалился, но у нее действительно были основания говорить так. Плача и плача, он объяснял, отчего пренебрег ею, но она, казалось, не слышала. Обливаясь слезами, он убеждал и успокаивал ее, уже стало светать, и ему пора было уходить, но он так привык, что может лежать рядом с ней — будь то утро или вечер — ему было трудно расстаться. Он грустил.

— Теперь все по-другому. Но я хочу, чтобы наши отношения продолжались, хотя бы как сейчас. Может, кто-то и найдет нашу связь предосудительной, но никто не подумает, что она невозможна. Верь, что я хорошо позабочусь о тебе, — сказал он.

— Так что нет смысла, чтобы это теперь вышло наружу и стали распространяться слухи о нашей любовной связи, — плача ответила Принцесса.

Ее слова заставили его страдать больше, чем если бы дна бесконечно говорила о своих обидах.

— Что ж, кажется, тут нечего обсуждать. Устроить наши свидания будет не труднее, чем сегодня, однако нам уже не придется лежать рядом день и ночь, как мы привыкли, нужно расставаться, как это ни жаль. Твое положение позволяет, чтобы я был твоим близким другом, я в близких родственных отношениях с Распорядительницей женских покоев, так что я стану заботиться о тебе и верно служить тебе, — сказал он. Когда уже совсем рассвело, Вакагими ушел.

О Принцессе Вакагими не думал с такой страстью, как о старшей дочери принца Ёсино или о дочери Удайдзина, но эта любовь уже пережила годы, и чувство было глубоким, так что время от времени, когда тому благоприятствовали обстоятельства, Химэгими в строжайшей тайне устраивала их свидания. Принцесса страдала оттого, что он уже не любит ее по-прежнему, к тому же поползли слухи об их связи. «Какая печальная судьба уготована мне прошлыми жизнями!» — в смятении думала она. Уже близились роды, и она почти не двигалась, стало трудно скрывать ее положение, поскольку она не поднималась с постели. Все, кроме Химэгими и Сэндзи, считали, что она очень больна, так было сказано и ее отцу, прежнему государю, все во дворце были опечалены.

Государь очень переживал за Принцессу, к тому же он не забыл и своего расположения к дочери Садайдзина и был весьма доволен тем, что Распорядительница снова находится совсем рядом. И вот под предлогом своего беспокойства государь решил посетить Грушевый павильон. Государь появился там без всякого уведомления тихим полуднем, в совершенной тайне. Он потихоньку заглянул за занавески — Принцесса отдыхала, с головой накрывшись толстыми белыми одеждами, даже волос не было видно. Чуть поодаль прилегла и Распорядительница женских покоев, четыре ее нижних одеяния были однотонными, бледного фиолетового цвета, верхнее — с вышивкой, самое нижнее платье, тоже на подкладке, подходящее по цвету, было чуть выпущено в рукавах и вороте, она прикрыла рот. Государю показалось, что она необыкновенно красива — вокруг нее будто распространялось сияние, ее лицо было копией лица Советника, а Советник, по мере того, как становился старше, выглядел все более благородным, обворожительным и несравненным. Такую женщину встретить непросто — улыбаешься, думаешь — что за красота, никогда не забудешь! Государь был очарован.

Многие годы государь хотел увидеть эту знаменитую красавицу, однако до сих пор случая не выпадало. Как досадно, что он до сих пор ее не встречал, государь никак не мог унять волнения. Ее высокое положение не вызывало вопросов, так что познакомиться с ней не было бы предосудительным. «Ее отец не хотел, чтобы она служила мне, он почему-то посчитал, что она должна быть подальше от меня. Что, если узнав о моих намерениях, он запрет ее?» — государь разволновался, стал сам не свой, никак не мог успокоиться, его сердце пылало. Потом, решив, что соединиться с ней — его судьба, он пришел в себя и стал снова наблюдать за ней. Неразвернутое письмо в тонкой белой бумаге лежало возле Принцессы. Распорядительница чуть пошевелилась, протянула руку к письму. Когда она наклонилась, ее рассыпавшиеся волосы блеснули — они были так прекрасны, что слепили глаза, они не были слишком длинными, так, чтобы закрыть всю одежду, разве что достали бы земли, если бы она сидела, но они не были и так коротки, чтобы посчитать это за недостаток. Распущенные по подолу верхнего платья, они выглядели более красивыми, чем если бы были в два ее роста. Распорядительница чуть заметно вздохнула.

— Как грустно! И сегодня тоже ответа нет, это так печально, — сказав так, она спрятала письмо.

Государю не надо было гадать, от кого письмо, он сразу понял, что это Советник писал Принцессе. Тут вошла младшая сестра Сэндзи — Тюнагон-но Кими.

— Сюда направлялся государь, где же он может быть? — спросила она и огляделась. Она опустила полог у спального возвышения.

Государь вошел, делая вид, что он пожаловал только что.

Когда государь бывал здесь, именно Сэндзи выходила прислуживать ему и беседовала с ним, но сегодня она была простужена и осталась у себя, поэтому к государю никто не вышел, все оставались полускрытыми за занавесками. У государя было ощущение, что он все еще видит перед собой Распорядительницу, ему захотелось теперь услышать ее голос.

— На службе ли сегодня Распорядительница женских покоев? — спросил он.

Она ничего не ответила, но ему показалось, что она пошевелилась.

— Болезнь Принцессы никак не проходит, как она чувствует себя сейчас? Доложено ли ее отцу-государю? Читаются ли молитвы? — спрашивал государь.

Химэгими не знала, как ей следует отвечать, и от беспокойства не могла придумать, как прекратить эти расспросы. Она сказала только:

— Принцессе не так плохо, но это тянется так давно, в последнее время приступы недомогания участились, уж не злые ли духи здесь! — она говорила как можно туманнее.

Государь был в крайнем изумлении, он будто бы видел и слышал Советника, ему хотелось слушать ее, пусть бы она говорила и говорила тысячу лет. Государь довольно долго задавал вопросы, на которые Химэгими вынуждена была отвечать. Она чувствовала, что ей не пристало отвечать слишком пространно, поэтому отвечала односложно, это очень печалило государя, однако оставаться здесь дальше было бы неудобно:

— Нельзя позволить, чтобы болезнь Принцессы продолжалась так долго. Нужно обязательно читать молитвы.

Только что виденный образ запечатлелся в сердце государя. Он не был слишком близок с Принцессой, но зная, как прежний государь любит ее, и уважая его чувства, государь нынешний тоже нежно заботился о ней.

Химэгими вспоминала свою прежнюю жизнь, когда днем и ночью она находилась при государе, их беседы длились бесконечно, их сердца сливались в одно, наслаждаясь звуками кото и флейты. Теперь же из-за занавесок, она еле могла слышать его голос, она была как во сне и грустила:

Химэгими волновалась: уже наступила двенадцатая луна и Принцессе пришло время рожать. Если увезти Принцессу, прежний государь, беспокойство которого растет день ото дня, может пожелать навестить ее и все поймет, а это нежелательно. Не уезжать из дворца при родах было вне всяких правил, но что поделаешь! Хорошо, что как раз сейчас много праздников. Уже совсем подошло время, и Принцесса страдала от болей, но все равно никто не был поставлен в известность. С Принцессой находились Химэгими, Сэндзи, и еще две-три доверенных дамы, которые в тревоге проводили дни и ночи. Вакагими тоже продолжал тайно посещать ее, под предлогом болезни Принцессы он часто оставался ночевать у сестры. Принцесса страдала, полагая, что люди сочтут это предосудительным.

Распорядительница женских покоев пленила государя, он не мог жить без нее. Когда к нему явился Советник, государь по своему обыкновению подозвал его поближе и стал говорить, как бы ему хотелось встретиться с сестрой Советника. Теперь не было никакой причины отказывать государю, но поскольку Садайдзин в свое время был против этого знакомства, Вакагими отвечал так:

— Она очень застенчива, она стесняется посторонних, отец не хотел подвергать ее таким испытаниям, в этом все дело. Теперь, впрочем, она повзрослела и стала многое понимать. Я попробую поговорить с отцом.

Внимательно глядя на него, государь подумал, что он сильно возмужал. В то же время он обладал такой блестящей внешностью… Глядя на него, государь ясно представил ее — ведь она была так похожа на него. Государь прослезился от сердечного волнения.

— Я столько раз давал понять о своих желаниях вашему отцу, но он твердо отказал — пришлось отступить, поэтому мне трудно снова завести этот разговор, так что проводи меня к ней тайно, — сказал государь.

«Нельзя допустить, чтобы их первая встреча была обставлена с такой небрежностью, сестра должна явиться государю во всем великолепии», — подумал Вакагими. Никак не ответив на слова государя, он почтительно вышел.

Вакагими рассказал матери о желании государя. «Теперь ведь бояться нечего. Раз таково желание государя, я велю Химэгими пойти к нему».

— Что ж, ты, конечно, можешь ей приказать, но вспомни, что мы ему всегда говорили, он может что-нибудь заподозрить. Поскольку она находится совсем рядом с государем, пусть сначала он станет посещать ее, и если на то будет его воля, он сделает ее одной из жен или даже государыней. Пусть будет именно так. А иначе люди подумают невесть что: до сих пор Садайдзин отказывал государю, почему же теперь он вдруг изменил свое мнение, — ответила мать Вакагими.

Вакагими тоже вспомнил те события, которые случились по вине Сайсё. «Что еще выйдет, если она к нему пойдет?» — думал Вакагими в сомнении.

Вопреки ожиданиям Принцесса разрешилась без всяких осложнений: на свет появился очень красивый мальчик, который чрезвычайно напоминал Вакагими. Сэндзи и другие женщины смотрели на него радостно и растроганно, но поскольку о его рождении объявить было нельзя, дамы приготовились втайне унести его. Тюнагон-но Кими взяла его на руки и отнесла в дом Садайдзина. Вакагими открылся матери и попросил заботиться о младенце. Мать была очень рада и довольна, и обо всем поведала Садайдзину. Садайдзин был весьма удивлен, но позвал замечательных кормилиц и нянек и приставил к нему, о ребенке усердно заботились и растили его. Посторонним же сказал:

— Ребенка родила женщина, которую Советник посещает тайно.

В доме Удайдзина были поражены случившимся и терялись в догадках, когда это он успел?

Теперь муж не оставался с Ённокими в дневное время, как то бывало раньше: он потихоньку приходил, когда темнело, и уходил на рассвете. За исключением тех случаев, когда он был на дежурстве во дворце, ночью он никогда не отсутствовал. В Ёсино, поскольку это так далеко, он, как то бывало раньше, тоже часто не ездил. Но в десятый и одиннадцатый месяц он все-таки провел в Ёсино по четыре-пять дней. После этого он решил, что настало время перевезти старшую принцессу Ёсино к себе и приступил к приготовлениям.

Принцесса же после родов вдруг стала угасать, ее состояние ухудшилось, казалось, жизнь покидает ее.

— Если бы мне увидеть еще раз моего отца! А потом я стану монахиней, — повторяла она.

Видя, что надежды почти не осталось, да и скрывать больше нечего, дамы, наконец, открылись ее отцу — прежнему государю. «Она в таком ужасном положении, а я до сих пор не позаботился о ней! Я возьму ее к себе и стану за нее молиться», — решил он. Он дал знать нынешнему государю, что до нового года перевезет ее к себе.

Поразительно, в какое уныние и расстройство пришел государь, получив известие об отъезде Принцессы: он подумал, что Распорядительница женских покоев отправится вместе с Принцессой. Когда к нему явился Садайдзин, государь спросил:

— Принцесса все еще больна и уезжает, отправится ли ваша дочь с ней?

— Да, вероятно. Принцесса говорит «Как только здесь появилась Распорядительница, мне стало трудно расстаться с ней даже на самое короткое время».

— Это было бы понятно, однако учтите, что там находится и прежний государь, множество других людей также будет постоянно находиться при Принцессе, это может быть неудобным для Распорядительницы. Прежний государь уже в годах, но он очень обаятелен. Если они станут встречаться, вы, возможно, одобрите это, но — уж не знаю отчего — мне горько, что я должен оставить мысль о ней. Конечно, она мне не жена или наложница, но у нее есть служба во дворце, даже если Принцесса уедет, она могла бы остаться здесь. Если Распорядительница уедет вместе с Принцессой, мне будет так ужасно одиноко во дворце. Да и молодые люди, они оттого здесь и собираются, что здесь есть такие женщины — столь прекрасные и изысканные.

— Что ж, пожалуй, ей действительно вовсе не обязательно уезжать вместе с Принцессой. Прежний государь говорил мне, что он испытывает угрызения совести, что находится вдали от дочери и просил, чтобы моя дочь заботилась о Принцессе, но при нынешних обстоятельствах я не вижу причин, которые обязывали бы ее оставаться с Принцессой. Я хочу, чтобы она вернулась домой, но поскольку она находится на службе и должна выполнять свои обязанности, пусть останется до первых чисел нового года.

Государь был чрезвычайно обрадован:

— Замечательно! Я так рад, что вы оставили свое прежнее мнение. У меня до сих пор нет дочери, поэтому мне одиноко, вместо своей дочери я окружу заботой вашу, вам не следует думать, что я изменился к ней.

У государя потекли слезы. Видя, что у него такие серьезные намерения, Садайдзин был очень обрадован.

— Вы столько раз высказывали свои намерения относительно Распорядительницы, и я бесконечно рад, чувствуя, что наконец-то сбывается желание, которое вы лелеяли годами. Я отказывал вам, полагая, что она чересчур стыдлива и робка, поэтому я не мог пойти навстречу вашему желанию. И то, что вы все еще не оставили мысли о ней, наполняет меня благодарностью и радостью, — Садайдзин был так счастлив, что заплакал.

Государь же подумал: «Странно, что Садайдзин не желает представить ее людям как мою невесту. Я мог видеть ее только при тусклом освещении, но она вовсе не показалась мне такой уж застенчивой. Хорошо, когда отец заботится о дочери, но если забота излишняя, то ей при появлении на людях может сделаться весьма неловко».

Государь находил поведение Садайдзина странным.

Когда Принцесса уезжала в сопровождении прежнего государя, Распорядительница осталась во дворце. Вакагими поначалу беспокоился, что теперь ему будет трудно встречаться с Принцессой, но Сэндзи и Тюнагон-но Кими, посвященные в их отношения, сочувствовали ему и тайно передавали Принцессе его письма. Прежний государь давно не видел дочь, поэтому все время был с ней, долгое время его терзало беспокойство и теперь он неотлучно находился в ее комнате. Принцессе все еще было плохо, но она уже начала выздоравливать. У нее не было желания оставаться наследницей престола, она мечтала стать монахиней и всю свою душу посвятить молитвам о будущей жизни. Она снова и снова просила отцовского разрешения, ему было горько и грустно. К тому же, поскольку других наследников не было, он не мог ей этого позволить.

Сайсё сделался как бы тенью Советника. Если только выдастся возможность, он непременно поговорит с ней! Ни о чем другом не думая, он искал удобного случая. Все считали, что прежде у них были особенно близкие отношения, но теперь все стало не так — по причине связи Сайсё с женой Советника. Вакагими не знал, что ему отвечать, если Сайсё заговорит о своей обиде, поэтому старательно избегал его. Сайсё же приуныл от своих терзаний, даже по отношению к Ённокими он не испытывал прежнего сострадания и жалости. Саэмон думала: «Советник больше не посещает Ённокими открыто, но на самом деле каждую ночь, как и раньше, он проводит с ней, в этом, конечно, причина того, что Сайсё теперь не показывается здесь». Даже раньше — когда они проводили время в беседах — Ённокими боялась, что муж огорчится, если узнает о ее связи с Сайсё — связи, к которой у нее не лежало сердце. Теперь и подавно — ему будет нестерпимо стыдно и горько, если он узнает, что она хоть что-то скрывает от него. А потому она и не думала хоть одной строчкой отвечать на письма Сайсё, но это не слишком его печалило, и Саэмон рассудила: «Он стал так странно спокоен, ну и сердце у него!»

Вакагими надеялся, что еще в этом году перевезет к себе принцессу Ёсино, на Второй линии в районе реки Хорикава на участке, занимавшем три квартала, он развернул строительство и воздвиг грандиозную усадьбу, которая была просто великолепной. Именно Ённокими должна была бы переехать сюда хозяйкой, но Вакагими мучила эта ее история с Сайсё. Что станут о нем думать, если он поселит ее здесь хозяйкой? Конечно, у нее такие нрав и внешность, что и в будущем он станет заботиться о ней и никогда не оставит ее. Принцессу Ёсино Вакагими считал несравненной, в ней все было замечательно, в утонченности, благородстве и обворожительности никто ей не ровня, но все же по свежести, изяществу и меланхолии вряд ли кто-то может сравниться с Ённокими. Вакагими никак не мог разобраться, кто лучше, но как бы там ни было, он не забывал свою обиду на Ённокими, и на сердце становилось как-то тоскливо и холодно. Принцесса, дочь прежнего государя, — происхождения высочайшего, но это единственное ее достоинство: когда Вакагими пришлось с ней объясняться, он не нашел в ней ни доброты, ни понимания. Вакагими многое передумал, на сердце у него было неспокойно.

Настал Новый год, придворная жизнь, как всегда, била ключом. Придворные собирались вместе и предавались веселью как ни в чем не бывало — будто бы никакие заботы не тревожили их. Но ни новогодний пир, ни другие увеселения не трогали сердце государя — он грустил, поскольку никак не мог забыть лицо Распорядительницы женских покоев.

Но вот наконец утих шум торжеств по случаю празднования Нового года. Государь неподвижно стоял, прячась возле Сверкающего павильона. Он слушал тихие звуки тринадцатиструнного кото. Он был зачарован. После того, как мелодия «Щебетание камышевки» была повторена дважды, музыка прекратилась. «Она играет на кото точно так же, как Советник, какая трогательная связь между братом и сестрой!» — подумал государь. Решетки были уже опущены, но двустворчатая боковая дверь еще не была заперта. Порыв ветра приоткрыл ее, государь обрадовался и вошел незамеченным. Он укрылся в темном углу и увидел: две дамы играют в го. Распорядительница прилегла за пологом, уронив голову на кото, она безотчетно перебирала струны, и смотрела не отрываясь на светильник, она думала о чем-то грустном, и была прекрасна как никто. Она рядом, в одном дворце с ним, а он до сих пор жил с сознанием, что она где-то далеко — обрадовался он своему открытию. Пусть люди станут упрекать его, но он решил, что эту ночь он проведет с ней, он был так взволнован и хотел только одного: чтобы дамы, которые находились при ней, поскорее заснули.

Химэгими продолжала с тоской думать о том, что она пережила, когда расставалась со своим ребенком, что было у нее на сердце, когда он, такой безответный, улыбался, встречаясь с ней взглядом… Вспоминая его, она печалилась и грустила.

У нее градом текли слезы, она с головой закрылась одеждами и лежала неподвижно. Дамы, игравшие в го, закончили.

— Должно быть заснула, — дама отодвинула светильник подальше. — Дверь еще не заперта.

Одна из дам приблизилась к тому месту, где стоял государь. Он в беспокойстве затаился в темноте. Дама заперла дверь.

— Странно, у меня какое-то неприятное ощущение — будто здесь кто-то есть.

Дама быстро вернулась в комнату, все улеглись спать.

Государь огляделся, возле полога никого не было. Непринужденно и спокойно он приблизился к Распорядительнице, поднял покрывало и лег с ней. Она еще не успела заснуть как следует и рассердилась — подумала, что это Сайсё, ей и в голову не могло прийти, что это кто-то другой. Несмотря на досаду, она не шевельнулась, чтобы натянуть на себя покрывало. Государь же раздевал ее и плакал, говорил о том, как долгие годы мечтал о ней, но ее отец ни за что не соглашался и потому он ужасно печалился, рассказывал о том, как впервые мельком увидел ее — возле постели заболевшей Принцессы. Химэгими удивилась: она-то рассердилась — думала, что это Сайсё, но теперь она поняла, кто это. «Если государь раскроет мою тайну, он не станет вникать в мое положение и осудит меня. Увидев же, что я не девственница, он еще больше будет презирать меня, и тут же бросит. Как горько и стыдно! Лучше бы мне вовсе не оставаться в этом мире, пусть бы мои следы затерялись, как я того и хотела. Но Вакагими печалился из-за этой истории с Принцессой, хотел, чтобы я стала его поверенной. Теперь же мне досадно и горько — зря я согласилась. Почему я не последовала за Принцессой? Отец считал, что на Новый год нужно оставаться на службе, да и дамы жаловались, что им будет скучно. Теперь придется оставаться здесь до праздника в храме Ивасимидзу,[21] но потом сразу же вернусь к отцу!» На сердце у Химэгими было тяжело, но она никак не могла отогнать от себя эти тревожные мысли, слезы текли из ее глаз.

— Милая, не надо так. Знай — это судьба. Проникнись моими чувствами — тогда ты поймешь, что все хорошо, — плача и плача говорил государь. Он был неподражаем.

Давным-давно, когда Сайсё впервые сжал ее в своих объятиях, она ощущала себя мужчиной — красивым и сильным, но сопротивляться все же не могла. Теперь она была обыкновенной женщиной и ей не хотелось показаться бесчувственной. Хотя ей совсем не хотелось сдаваться, но ей было не убежать. Государь крепко обнял ее — не вырваться, ей было непереносимо стыдно, она хотела закричать, но государь вовсе не должен стесняться людских глаз, даже если кто-то прибежит на ее беспомощные крики, что с того? Государя никто не осудит, так что следовало покориться.

Вблизи Распорядительница показалась государю еще более прекрасной. Он хотел любоваться ею даже при свете дня, он не хотел и думать, чтобы расстаться с ней даже на мгновение. «Что это? Теперь понятно! — государь почувствовал, что она уже любила и не была девственной, к его любви примешалась горечь. — Вот почему ее отец обязательно хотел держать ее подальше от меня и определил ее на такую странную должность. Его положение было щекотливым — он и вправду не мог сказать, в чем дело, ему было ужасно стыдно, вот он и отнекивался. Но как могло такое случиться, и кто этот человек? Верно, нет мужчины, который увидя ее хоть раз, решил бы оставить ее. Ее отец все знал и отказал мне. Должно быть, это какой-нибудь глупый юнец, которому все нипочем». Государь был раздосадован, даже если бы случилось что-нибудь ужасное, он ни о чем другом не смог бы думать. Он посмотрел на нее. Ее красота потрясла его. Он почувствовал, что перестает ощущать ее греховность, ее вина таяла и исчезала. Обливаясь слезами, он молил о том, чтобы их любовь продлилась и в следующей жизни. Разумеется, государь ничем не показал, что недоволен и осуждает ее, но Химэгими все поняла сама, она чувствовала безысходность и стыд, капельки пота и слезы сливались в ручейки, ей было тяжело.

Беспокоясь, что дамы заподозрят что-то, государь собрался уйти. Он выразил свою любовь так, как никто другой.

— Давать любовную клятву лишь на эту жизнь — слишком мелко, но что нас ждет? — когда государь произносил эти слова, слезы падали из его глаз капля за каплей.

Химэгими не находила слов, чтобы ответить, она смутилась и растерялась.

— Я не уйду, пока не услышу от тебя хоть одно слово, — сказал государь, пытаясь успокоить ее.

Боясь, что государю покажется странным, что это тот самый голос, который он привык слышать днем и ночью, она говорила тихо и невнятно, но это было так обворожительно, что он хотел слушать ее бесконечно. Государю казалось, что он не сможет покинуть ее даже на минуту. У него было такое чувство, что даже когда он уйдет, часть его самого останется с ней, он снова и снова повторял свою любовную клятву.

Он вышел в боковую дверь, в которую вошел вчера вечером.

В эту ночь государя сопровождала только Тюдзё-но Найси. Утомившись от ожидания, уже на рассвете — расстроенная и усталая — она заснула. Государь разбудил ее и они вернулись. Государь тихо вошел в опочивальню. Образ Химэгими, это чудное ощущение от ее прикосновений никак не покидали его. О, милая! Если бы еще раз свидеться с ней! Текли слезы. Поскольку рядом не было никого, кто отнес бы его письмо, он приказал Советнику немедленно явиться.

Даже Сайсё, который не пропускал ни одной женщины, позабыл про Ённокими и всех остальных, с кем связывала его любовь, все вздыхал по Химэгими — уж такова она была. Так понятно, что и государь после первой встречи не мог вынести разлуки.

Явился Советник. Он был так хорош собой, что государь застеснялся. Он хотел показать, что дело, которое он поручает Советнику, — самое обыкновенное, он вытащил из-за пазухи большой пакет — письмо было завернуто в плотную бумагу, будто бы письмо — самое заурядное послание:

— Я когда-то просил разрешения вашего отца написать письмо Распорядительнице женских покоев, но до сих пор было как-то недосуг. Сегодня благоприятный день, так что поскорее принесите ответ. Если я отправлю письмо с дворцовым слугой, Распорядительница может подумать, что я делаю это втайне от отца, и не будет знать, как поступить — ей будет трудно ответить сразу, поэтому я прошу вас.

Вакагими отправился с письмом к сестре. Государь вел себя как-то странно, и Вакагими пришло в голову, что, может быть, он уже повстречался с Химэгими.

Когда Вакагими пришел в Сверкающий дворец, дама по имени Дайнагон-но Кими сказала:

— Распорядительница с ночи чувствует себя нездоровой. Она еще в постели.

Вакагими удивился:

— Скажите мне, что случилось. Она что, простыла?

Поскольку Химэгими не была больна, она поднялась с постели:

— Просто в груди что-то побаливает.

Ее лицо покраснело, должно быть, она плакала. Вакагими подумал, что, возможно, и вправду государь был с ней. Ему было очень любопытно, что ей написал государь. Он подошел к сестре.

— Государь пригласил меня сегодня утром к себе и поручил, чтобы я сам передал тебе письмо. Он хочет, чтобы ты прочла письмо и ответила сразу.

Химэгими очень хотелось, чтобы никто ничего не узнал, но раз Вакагими так говорит, должно быть, он обо всем догадался. Она ощутила ужасную неловкость — хоть лица не показывай, но что толку строить из себя невинность? Она покраснела, взяла письмо, но не открыла его.

— Государь сказал, чтобы я обязательно принес ответ. Он намеренно отправил именно меня. Если я вернусь с пустыми руками, как я посмотрю ему в глаза? — настаивал Вакагими, понуждая ее прочесть письмо.

Химэгими улыбнулась:

— Ты говоришь так, будто ты мне чужой. Государь хорошо знает мой почерк. И только он взглянет на ответ, он тут же заподозрит неладное, что тогда делать? К тому же отец может счесть неподобающим, если я напишу письмо без его ведома. Я не хочу, чтобы он рассердился — пусть даже государь и хочет, чтобы я ответила немедленно. Так что скажи ему только, что я получила его письмо.

Вакагими подумал, что она, может быть, и права:

— Да, конечно, сразу ответить — дело непростое. Но, может, все-таки прочтешь письмо?

Вакагими напустил на себя равнодушный вид, но на самом деле его одолевало любопытство. Химэгими покраснела. Понимая, что открыть письмо было бы опасным, она спрятала его. И у нее были основания для этого. Вакагими ушел ни с чем.

Государь ждал ответа напрасно, когда он понял это, его взяла досада: ему было нестерпимо трудно выносить разлуку, но он заставил себя казаться равнодушным.

«Она ведет себя, будто это какие-то забавы. Впрочем, этому действительно не стоит придавать чрезмерного значения», — подумал государь. Он выглядел очень грустным и растерянным, после долгих размышлений он написал еще одно письмо.

Государь не стал откровенно рассказывать Советнику о том, что произошло ночью:

— Я лишь мельком видел ее, мне кажется, это была она, при тусклом свете лампы она была так прекрасна — я подобной еще не встречал. Удивительно, но у меня такое чувство, что этот образ все еще со мной. Я искренне люблю ее, и думаю только о том, что же теперь делать — ведь ваш отец наотрез отказал мне. Сделать вид, что я об этом просто не знаю и сблизиться с Распорядительницей было бы безумием — мне пришлось отступить. Но вдруг я понял, что до сих пор ничего подобного не чувствовал, а значит нужно что-то предпринять. Я знаю: ты понимаешь, что я имею в виду. Вчера ночью я случайно подглядел за ней, а сегодня вечером ты должен проводить меня к ней! — у государя текли слезы.

«Значит, я оказался прав, вряд ли можно предположить, что государь просто подсматривал. Да и Химэгими выглядит очень странно, здесь что-то не так», — подумал Вакагими. Государь показался Вакагими влюбленным в Химэгими без памяти, это чрезвычайно обрадовало его. У нее, безусловно, безупречное происхождение, так что она имеет все основания для того, чтобы стать государыней, однако государю позволили сойтись с ней без соответствующих приготовлений, и это очень расстраивало Вакагими.

«Раз так, для начала доставлю письмо», — уходя, подумал Вакагими.

Поскольку дело было слишком серьезным, Вакагими без утайки поведал обо всем отцу: и выглядят они оба как-то странно, и сам государь говорил то-то и то-то. Садайдзин подумал, что, видно, так и должно было случиться, и очень обрадовался.

Он столько лет переживал из-за своих детей, и теперь известие Вакагими сделало его счастливым. Не показывая, что ему что-то известно, он надарил Химэгими нарядов и других приличествующих случаю вещей — еще более великолепных, чем обыкновенно. Все в комнате, вплоть до занавесок, было приведено в порядок и украшено соответствующим образом. Годами Садайдзин вкладывал всю душу в заботы о дочери и переживал, что ее служба такая незаметная, и вот наконец его сердце наполнилось гордостью — ведь сам государь посещает ее.

Любовь государя становилась все сильнее. В нраве и облике Химэгими не было ни малейшего недостатка, она обладала всем необходимым, чтобы занять место государыни, и все же одно обстоятельство тревожило сердце государя: «О ее бывшей связи не известно широко, может быть всего две-три дамы и знают, и уж наверняка, даже если они и вспомнят об этом, они не из числа моих жен или наложниц. Так как она служит при дворе, я смогу посещать ее тайно, а потом — как сердце подскажет, нет никаких препятствий для того, чтобы она стала государыней».

Таиться было нечего, государь стал посещать Химэгими даже днем. Вскоре она тоже стала бывать у государя ночью. Государь вел себя так, будто кроме нее никого другого и нет. Радости родственников Химэгими не было конца.

В усадьбу, которую Вакагими выстроил на Второй линии, в десятых числах третьей луны должна была прибыть принцесса Ёсино. Находясь десятого числа в Ёсино, Вакагими беспокоился о том, что после отъезда дочери принц-отшельник почувствует себя еще более одиноким и станет грустить, поэтому Вакагими всячески старался угодить ему. Он подарил принцу земли, которые имел в этих местах, и делал все, чтобы как-то поддержать принца и развеять его тоску. Однако принц сказал:

— Простите, но у меня совсем другие намерения. До этого времени я был, как говорится, стреножен. Поневоле я вел себя так, будто был недалек от горестей этого мира, и поэтому мое жилище было расположено так к нему близко. Но теперь я свободен от пут и не сожалею об этом — всем сердцем желаю одного: чтобы мои следы затерялись в горах, где слышны лишь голоса птиц. Вы очень добры, но все это мне не к чему, — сказал принц и вернул Вакагими его дары. Он стал готовиться к тому, чтобы уйти далеко в горы.

Старшей принцессой Ёсино овладело беспокойство. Она не привыкла к свету, была неопытной, и, отправляясь в столицу, боялась, как бы там люди не стали над ней смеяться, опасалась того, что там ее ждут одни огорчения. Она думала, что если так и вправду случится, она вернется сюда, где вдали от горестей мира и будет ее последнее пристанище. Только бы здесь ничего не менялось, только бы не обветшал ее дом. Если все будет именно так, вот тогда она будет спокойна. Принцесса, впрочем, была достаточно умна, чтобы ничего этого не высказать вслух.

В назначенный день были проведены трогательные прощальные церемонии. Поскольку оставить здесь младшую принцессу было нельзя, она уезжала вместе со старшей. Старшая с ужасом думала, что ее ожидает в столице. Ее отец объявил свою волю.

— Тебе незачем возвращаться в эту хижину. Я не еду в столицу, мы видимся в последний раз. Ты знаешь, что я тяготился этой жизнью с вами и не мог отдаться молитвам о будущей жизни, теперь я смогу посвятить себя этому служению, и это очень радует меня, — сказал принц плача.

— Сегодня счастливый день, плакать нельзя, — он смахнул слезы.

Старшая дочь прочла:

Она закрыла лицо рукавом, но никак не могла покинуть отца.

Младшая дочь сложила:

Младшая сестра могла бы не торопиться уезжать, но если бы она осталась здесь хоть ненадолго, старшая чувствовала бы себя без близких совершенно одинокой. Да и принц тоже решил: лучше, если она уедет вместе с сестрой, он не должен будет больше заботиться ни об одной из них. Принц не позволил остаться с собой даже совсем пожилым дамам, что было бы вполне естественно, и попросил даже их покинуть его.

Вакагими и старшая принцесса Ёсино уселись в экипаж. За десятью экипажами, запряженными быками, следовали девочки и младшие служанки.

Величественная и живописная процессия двинулась от тростниковой хижины прочь. В этой процессии находились придворные высоких рангов, даже пятого и шестого. Придворные дамы среди своих родственниц нашли достойных служить принцессе Ёсино. Экипаж младшей принцессы Ёсино следовал несколько поодаль, в ее процессии было всего три экипажа, но сопровождающих было вдоволь. Престарелые дамы скрытно следовали вслед за младшей принцессой, став частью ее окружения. Принц Ёсино на проводах этой пышной процессии казался очень довольным. Он пребывал в успокоенном и проясненном состоянии, наконец-то он был один, теперь он полностью сможет отдаться служению Будде — желание, которое он вынашивал годами, исполнилось.

Переночевав в Нара, на следующий день они прибыли в усадьбу на Второй линии. Она занимала три квартала, глинобитные стены с двухскатным черепичным козырьком делили ее на три участка. Они остановились в главном здании, который располагался в центральной части. В той части усадьбы, которая выходила на улицу Тоин, Вакагими собирался тайно посещать Ённокими. Домом, обращенным в сторону реки Хорикава, станет пользоваться Химэгими — когда она будет уезжать из дворца, там же может жить и Принцесса, дочь прежнего государя. Прибывшая процессия выглядела великолепно. В доме Удайдзина все были очень расстроены — решение Советника сделать хозяйкой принцессу Ёсино стало для них неприятной неожиданностью, но, безусловно, упрекнуть его было не в чем, поскольку он был прав.

Ённокими снова забеременела в двенадцатую луну. На этот раз никаких сомнений в отцовстве не возникало, но она все равно была угнетена и пыталась скрывать свое положение. А потому, когда все открылось, все были удивлены. Начали читать молитвы и сказали Садайдзину. Поскольку это несомненно был ребенок Вакагими, Садайдзин был доволен, он тоже заказал молебны. Когда Удайдзин узнал об этом, его сердце наполнилось счастьем. Хотя раньше Вакагими и досадовал, считая, что Ённокими виновата перед ним, поскольку отцом ее прежних детей был Сайсё, теперь он жалел и любил ее все сильнее. Ему, правда, было немного жаль, что беременна именно Ённокими, положение которой было отягощено известными обстоятельствами. Хотя мальчик, живущий у Садайдзина, обещал стать настоящим аристократом, Вакагими думал:

«Мы не открыли, кто его мать, поэтому, естественно, свет решит, что он — не слишком важная персона. И отчего не забеременела принцесса Ёсино, у нее не было бы никаких сложностей».

Вакагими расстраивался, что принцесса Ёсино никак не забеременеет. Он даже хотел взять у родителей своего сына и отдать ей на воспитание, однако дед с бабкой не хотели и слышать о том, чтобы хоть на время расстаться с ребенком, а Садайдзин впадал в беспокойство даже когда Вакагими просто навещал его.

Химэгими забеременела весной. Безграничная любовь государя становилась все сильнее, ни одна из его многочисленных жен до сих пор не принесла потомства, наследного принца не было, поэтому о ниспослании сына молились в храмах столичных и горных. Как все обрадуются мальчику! Если родится наследник престола, Садайдзин и Вакагими станут первыми людьми в государстве.

Шло время. Сайсё гадал: если бы он не знал, где находится Советник, ощущал бы он такую же тоску, был бы он так же несчастен? Отчего, став женщиной, и утверждая, что снова измениться уже не сможет, она опять стала мужчиной? Пусть она считала его недостойным и жестоким, и отвергла без сожаления, но ведь она рассталась и с ребенком, не видится с ним и ничего о нем не желает знать. Как она бесчувственна! Ему хотелось хоть раз высказать ей все свои упреки. Однако теперь у него с Советником были такие холодные отношение, что все недоумевали. И если у Сайсё не было какого-то дела, он не смел и приблизиться к Советнику. Что до Советника, то во дворце, да и повсюду, он держался так отстраненно и высокомерно, что невозможно было себе даже представить, что этот человек — его бывшая любовь, заговорить с ним просто так было невозможно. Но Сайсё все-таки писал ему, хотя ответы на его письма были такими холодными — будто ничего между ними и не было. Сайсё овладела печаль, он не понимал, что происходит, даже когда он бывал в обществе, ему всегда было грустно и от его прежнего легкомыслия не осталось и следа — он стал серьезен. И хотя Ённокими прервала с ним всякие отношения, это не особенно расстроило его. Когда Сайсё слышал о том, как удивительно счастливо сложилась судьба Распорядительницы женских покоев, он вспоминал, что брат с сестрой были удивительно похожи — он узнал это еще той ночью, когда он напрасно уговаривал ее, но сразу после этого на ее месте оказался Советник, и тогда Сайсё успокоился и перестал горевать о ней, хотя он и думал, что она станет вспоминать его как неудачника и глупца, и теперь, когда она заняла такое недосягаемо высокое положение, он думал об этом с горечью.

Шли дни, проходили месяцы, и Сайсё видел, как его сын прибавляет в росте и красоте. Сайсё полагал, что и вовсе пропал бы, если бы у него не было этого ребенка, а еще он думал: как было бы хорошо, если бы они жили вместе с его матерью, вели бы задушевные беседы, пребывали в согласии и растили это дитя! От своей тоски Сайсё перестал выходить из дому, ни днем, ни ночью не расставался с сыном, играл с ним, и так проводил восходы и закаты, хотя сам считал, что так не делают.

«Она оставила меня и разбила мое сердце, но что же тут поделаешь? Жаль, я пренебрег Ённокими — той женщиной, которая чувствует так же, как я, женщиной, которая разделила мою любовь. Я посчитал, что из-за этой связи мне будет стеснительно бывать в свете, я не виделся с ней уже несколько месяцев, будто она мне чужая», — Сайсё не находил себе места и никак не мог успокоиться. И вот он написал обстоятельное письмо Саэмон:

«Беспокойство не оставляет меня уже долгое время, мне есть о чем с тобой поговорить. Что если я потихоньку навещу тебя, приехав в женском экипаже? Если это неудобно, ты совершенно спокойно можешь прийти ко мне, в доме нет женщин».

Писем от Сайсё не было уже давно, и Саэмон досадовала на то, как жестоко он оставил Ённокими. Поэтому теперь она удивилась письму, в котором Сайсё без утайки расписывал свои несчастья. Сердце Саэмон растрогалось, она ответила, что хочет рассказать ему, как невыносимо тяжелы были эти месяцы, и хотя если кто-то об этом узнает, будет скверно, но она все же потихоньку навестит его. Сайсё обрадовался и стал ждать ее, в тайне от всех он послал за ней экипаж. Только Ённокими она поставила в известность, что отправляется к Сайсё. Для всех других она отправилась домой.

Сайсё думал с тоской: «Целые месяцы я был нездоров, не мог побороть свое смятение, я никуда не выходил, жил, будто не в себе. А ведь Ённокими явно привязалась ко мне, а теперь она считает, что я почему-то вдруг изменился к ней, что на меня нельзя положиться. Мне не за что упрекнуть ее, и я страдаю. Неужели мы с ней ни разу больше не встретимся!»

Пока он думал только о Химэгими, все другие, казалось, без следа исчезли из его сердца, но стоило ему снестись с Саэмон, как воспоминания обо всем, что было связано с Ённокими, окутали его. Обливаясь слезами, он произнес:

— Не может быть, чтобы в ближайшее время не представилось удобного случая, прошу тебя, устрой так, чтобы я мог увидеть ее, — его слова шли из глубины сердца.

Саэмон было искренне жаль его, она заплакала и сказала:

— Все эти годы Советник искренне любил ее. Он всегда отзывался о Ённокими с уважением, они беседовали с нежностью, но настоящей близости, такой любви, как нынче принято, он боялся больше, чем это можно себе представить. Они разговаривали, будто подруги — так они и жили. Мне было стыдно, но я пожалела вас, когда увидела, как вы сгораете от любви и нетерпения, у меня слабое сердце, много раз я провожала вас к ней. Уж и не знаю, что там случилось, но только после того, как Советник вернулся, он делает вид, будто стесняется ее — приходит тайно, не остается на день, но любовь их совсем не та, что была раньше, она окрепла, они выглядят близкими людьми, да к тому же зимой она забеременела, и его любовь от этого сделалась еще сильнее. Садайдзин и другие не особенно радовались прежним двум дочерям, а сам Советник и вовсе ушел из дому, но на сей раз нет сомнений в том, кто отец. Советник очень волнуется за Ённокими, старается как можно больше быть с ней. Удайдзин тоже счастлив. Ённокими считает, что будет очень горько, если кто-нибудь из них заподозрит ее хотя бы в мимолетном увлечении, поэтому-то она и сказала мне: «Не знаю, стану ли отвечать на письма Сайсё, но уж точно не стану встречаться с ним». Если уж она и о письмах слышать не желает, то что уж там говорить о свидании. Хотя теперь Советник любит Ённокими еще сильнее, но все же он в обиде на нее за связь с вами — главной женой он сделал принцессу Ёсино, а Ённокими сделал второй женой. За те годы, что они провели вместе, он привык к ней, жалеет ее и не может оставить. Думаю, что если бы не эта связь с вами, Советнику и в голову не пришло бы, что кто-то может сравниться с Ённокими. Так что в вас причина того, что он отверг ее как жену и обошелся с ней жестоко, думаю, вы принесли ей одни несчастья. Я и раньше сожалела о том, что сделала, а уж теперь и подавно, — сказала Саэмон.

Саэмон была еще юна и, естественно, горевала, видя, что другая женщина оттеснила ее хозяйку. Сайсё ответил только:

— Мне понятно, почему Ённокими так считает, но почему и ты так строга ко мне? Не ожидал!

Когда Сайсё слушал рассказ Саэмон про то, что Ённокими забеременела, он никак не мог понять, что все это значит, и совсем растерялся. Только он хоть на чуть-чуть оставил своими мыслями Химэгими, как снова тоскует о ней. Это было невыносимо, он почти ничего не говорил, вид у него был растерянный, в мыслях — смятение:

— Что ж, уже стемнело. Тебя хватятся, — сказал он. — Возвращайся обратно.

Саэмон подумала, что была слишком сурова и ее рассказ ранил его, она, конечно, расстроилась. Покидая Сайсё, она оглянулась.

Пока Советник находился в своей усадьбе на Второй линии, Саэмон потихоньку поведала Ённокими о своем разговоре с Сайсё. Хотя это и заставило ее разрыдаться, но она твердо решила отказать Сайсё в свидании, несмотря на то, что продолжала любить его. Ей не в чем было упрекнуть Советника, его любовь становилась все сильнее, а после того, как она забеременела, он стал еще нежнее, и теперь он любил ее не меньше, чем Сайсё. Хотя ей было стыдно и страшно от его настойчивости в самом начале, понемногу она привязалась к нему. Сейчас ее первым делом волновало, что могут сказать люди, что подумает ее отец, а потому она не смела поставить Советника и Сайсё на одну доску.

Мысли Сайсё смешались. Он плакал уже не об одной Химэгими, но и об очень многом другом — чего и не высказать. Утопая в реке слез, он встретил рассвет. «О, если бы хоть раз оказаться с ней рядом, поговорить с ней, посмотреть на нее!» — думал он.

Теперь он решил оставить свое затворничество. Сайсё узнал день, когда Советник должен был обязательно явиться во дворец, и отправился туда. Будто невзначай он остановил взгляд на Советнике. Тот, как и следовало ожидать, повел себя так непреступно и холодно, что и не заговоришь. Сайсё почувствовал себя отвратительно. В связи с нынешним положением своей сестры — Распорядительницы женских покоев — Советник постоянно находился во дворце. Сайсё выслеживал его и ходил за ним тенью. Вакагими находил это неподобающим. Младшая принцесса Ёсино очень грустила, и Вакагими думал, как с ней быть. Сайсё не встречался больше с той, что разделила его любовь, и забыл ту, о недостижимости которой вздыхал, он оставил прежнюю легкомысленность и стал серьезным. «А что, если разрешить ему увидеть младшую принцессу Ёсино? У Сайсё такое чувствительное сердце, если он ее увидит, влюбится всерьез». Однако вспомнив то, что произошло между Сайсё и Ённокими, он подумал:

«Нет, глупо позволить ей привязаться к такому человеку!»

В двадцатых числах четвертой луны, когда праздники Камо[22] закончились и во дворце наступила тишина, Вакагими вспомнил, как Химэгими как-то при случае рассказывала ему о даме из Живописного павильона, и он отправился туда. Женщина не забыла о тех ночах, когда мужчина на удивление нежно беседовал с ней, даже когда он исчез неизвестно куда, она вспоминала о нем с печалью, тоскою и грустью. И в эту ночь она в задумчивости глядела вдаль, и вдруг поняла, что перед ней в ночной темноте вырисовывается его лицо. Хотя она была в обиде на него за те месяцы, когда от него не пришло ни одной весточки, ее сердце забилось, она хотела что-то сказать, но так разволновалась, что не могла произнести ни слова. Ей хотелось, чтобы он понял: она его заметила, — и она со вздохом прочла:

Услышав стихотворение, Вакагими подумал, что, это, должно быть, та самая женщина, его охватило то же желание, что и ее, он приблизился.

Его голос и облик были неотличимы от Химэгими даже для тех, кто привык слышать и видеть его днем и ночыо, а малознакомому человеку ничего другого и в голову не могло прийти. Как и раньше, он стоял и нежно разговаривал с ней. Она была совершенно за себя спокойна: в прошлом она привыкла проводить с ним вечера именно таким образом, отчего бы теперь ему вдруг повести себя легкомысленно, в обычной для этого мира манере? Вакагими нашел ее более привлекательной, чем он ожидал — очень нежной и милой. Ему не хотелось покидать ее, он тихонько проскользнул в ее комнату и закрыл за собой дверь. Она была удивлена и озадачена.

— Я не ожидала, что вы так нетерпеливы, — она побледнела, но он был так сдержан, что она забыла про свое беспокойство.

Он успокоил ее, и вот уже между ними не осталось преград. Что она могла поделать! Месяцами она с грустью думала о нем, она сама заманила его своим стихотворением. Какая досада! Она расплакалась. Вакагими же подумал, что хотя она и не принадлежит к его кругу, но все равно она вполне привлекательна, и, похоже, она не из тех, привыкших ко всему женщин, что служат во дворце. Он был огорчен, понимая, что она не может стать одной из его жен, но он не сможет и сразу забыть ее. Вакагими говорил с ней нежно и сердечно.

Им не пришлось ждать наступления рассвета слишком долго. Женщина, естественно, чувствовала себя весьма неловко. Вакагими был растерян. Он тихо открыл дверь, месяц был все еще виден, свет проникал в каждый уголок комнаты. Нечего и говорить — мужчина был беспримерно прекрасен. Женщина тоже была очень изящна, она расположилась сразу за раздвижной дверью. Вакагими было трудно попрощаться с нею, он медлил.

А в это время Сайсё по своему обыкновению крался тенью за Вакагими. Когда мужчина стал что-то тихонько говорить, Сайсё прятался за углом и подслушивал. Это был голос Химэгими! Обрадовавшись, он прислушался внимательнее. Мужчина очень нежно говорил о том, что долгое время они были просто друзьями, но теперь так случилось: они «перешли перевал встреч», поэтому впредь им придется беречься людских глаз, он не сможет вести себя только по велению сердца. Женщина горько плакала — боялась, что это их последняя встреча, но даже если они поддадутся желанию, увидеться будет все равно непросто. Они говорили друг другу о том, как это тягостно, и мужчина никак не мог уйти. Сайсё внимательно слушал: «Не может быть! Что все это значит? В последние месяцы Советник без всякого разбора стал вести беседы с самыми разными придворными дамами, он утерял всю свою прежнюю серьезность. То он разговаривает с Тюдзё-но Найси, которая служит государю, то с Сайсё-но Кими, которая раньше служила Распорядительнице женских покоев. Люди шепчутся, что когда он бывает на ночной службе во дворце, останавливается и заговаривает с дамами без всякого повода. Наверное, это преувеличение, чего только не напридумывают люди, это просто невозможно. Но услышанное мною так удивительно, я будто во сне, может ли такое быть, что это не она?» — Сайсё напрягал зрение, желая рассмотреть мужчину.

Вакагими сложил:

Догадавшись по шороху, что он потихоньку уходит, женщина прочла:

Она была очень грустна, но поскольку стало совсем светло, он ушел, так, кажется, и не дослушав. Сайсё увидел его, ошибиться было невозможно, это была Химэгими. Когда мужчина проходил мимо, Сайсё не смог сдержать своего изумления и схватил его за рукав одежды.

— Кто здесь? — Вакагими вздрогнул и обернулся. Это был Сайсё. Быть замеченным в подобном легкомыслии именно им было еще более досадно, чем если бы на его месте оказался кто-то другой.

Вакагими остановился и повел себя так, как будто ничего и не случилось. У Сайсё ручьем текли слезы:

— Ты ведешь себя так, как будто мы не знакомы, я тебе чужой, мы живем врозь, ты обо мне не думаешь. Я так переживаю, я вовсе не хотел заговаривать с тобой, но сердце не повинуется мне, мне так не терпится, что я делаю это вопреки самому себе.

Вакагими улыбнулся:

— С кем это ты провел сегодняшнюю ночь, что не можешь успокоиться? По правде говоря, мне хотелось бы поговорить с тобой спокойно. В самом деле, когда мы были молодыми придворными, мы могли запросто беседовать о чем угодно, и в любой ситуации, даже подобной нынешней, но теперь мы оба достигли высоких чинов, поговорить запросто уже не удается. У тебя есть причины думать, что я невнимателен к тебе. Прости меня, я найду возможность встретиться, и мы поговорим.

Хотя находясь на некотором отдалении его нельзя было отличить от Химэгими, но при разговоре с ним — когда Сайсё оказался так близко, он смотрелся настоящим мужчиной. Изумленный Сайсё все не отпускал рукава Вакагими. После того, как они расстались, Сайсё ни разу не видел Советника так близко. Уже совсем рассвело, небо было чистым, и Сайсё внимательно рассматривал его лицо. И тут он вдруг заметил следы усов. «Боги! Кто это? Если это не она, куда она пропала?» — Сайсё никак не мог решить, кто перед ним, и не отрывал взгляда от Вакагими. Воображая себе, какие мысли проносятся в голове Сайсё, Вакагими, естественно, ощущал неловкость. Было уже совсем светло, сцена выглядела неприличной. После этого Вакагими отправился в Сверкающий дворец, разбудил дам, и отправился встретить сестру.

Сайсё все возвращался мыслями к своему необычайному открытию. Он понял, что прежний Советник и Советник нынешний — лица разные. Но от этого его страсть только усилилась. «Ах, если бы еще раз спокойно с ней встретиться, рассказать все, что у меня на сердце, посмотреть на нее! Так или иначе, этот человек должен быть одной с ней крови!» — думал Сайсё. Только задул принесший прохладу вечерний ветерок, как Сайсё был уже у Советника в его особняке на Второй линии.

В это время сам Вакагими находился в доме Удайдзина, на Второй линии было безлюдно и тихо. Раздосадованный Сайсё хотел уже было уйти, как услышал доносимые ветром тихие и несказанно прекрасные звуки китайского кото. Придя в волнение, он некоторое время слушал, к китайскому кото присоединились тринадцатиструнное кото и бива. То замирающие, то возникающие вновь звуки китайского кото были совершенно восхитительными и такими необыкновенно манящими, что Сайсё вернулся обратно и потихоньку устроился в густой высокой траве у ограды к югу от главных ворот. Верхняя часть решеток южной и восточной сторон главного дворца были подняты, музыка доносилась, безусловно, оттуда. Сайсё разволновался — ему не терпелось увидеть музыкантов. На безоблачном небе появилась луна, дождавшаяся, наконец, своего часа, когда прекратился затяжной летний дождь. Молодой женский голос произнез:

— Небо очистилось, так необычно для этого времени года! Нас никто не увидит, давайте полюбуемся.

Женщина подняла занавеску и вышла наружу. Сайсё обрадовался и смотрел во все глаза. На ней было простое белое домашнее платье. Она была привлекательна и молода, за ней последовали еще две дамы, которые уселись на пол открытой веранды. Та, что играла на тринадцатиструнном кото, оставалась с той стороны поднятой занавески, но теперь и она оказалась здесь же. Она выглядела очень хрупкой, по длине волос и прическе было видно, что она очень юна. Те, что играли на китайском кото и бива, уселись на пороге. Они смотрели в сторону Сайсё, и при свете луны он хорошо видел их.

Та, что играла на китайском кото, находилась чуть в глубине, она прилегла на бок, отодвинув инструмент и задумчиво смотрела на луну, ее глаза, лоб, голова, волосы имели вид благородный и обворожительный, и говорили о необыкновенно высоком происхождении. Сайсё внимательно рассмотрел ее, и остался доволен. Есть в мире женщины, на которых понимающему человеку приятно посмотреть! Вдруг он отвернулся и с презрением подумал: «Да ведь это же дочери принца Ёсино! Даже такие женщины, если они рождены и воспитаны вдали от света, не могут быть без изъяна!» Эти женщины больше не интересовали его, но, как ни странно, он все же продолжал внимательно наблюдать за ними. Ему показалось, что одна из них — старшая принцесса Ёсино — немного напоминает Распорядительницу женских покоев из Сияющего дворца, но та, хотя и была хороша собой, была несколько выше ростом, чем он представлял себе. Тогда он гладил ее, он не был разочарован, но на нее было бы приятнее смотреть, если бы она была поменьше. А эта такая хрупкая, будто бесплотная, она замечательно благородна и обольстительна. Сайсё почувствовал волнение, его прежняя влюбчивость, которая, казалось, бесследно исчезла, оставив ему только равнодушие, вдруг вернулась снова. Другая женщина — младшая принцесса Ёсино — склонившаяся к бива и любовавшаяся садом, была очень пухленькая, обаятельная и юная, она была прелестна. Обе женщины были замечательны во многих отношениях. «Среди тех дам, что мне довелось увидеть, Распорядительница, Ённокими и исчезнувшая неизвестно куда моя Дева Удзи — все они имели в своем роде неповторимую внешность, но эта… Пусть по прелести и изяшеству ей и не сравниться с Ённокими, по обаянию и благородству ей нет равных, а дама с бива никому не уступит в очаровании и юном изяществе».

Теперь Сайсё наблюдал за ними, позабыв про цель своего посещения, его намерения изменились. Луна всходила по совершенно безоблачному небу, и просветляющие сердце звуки не принадлежали, казалось, этому миру. Даже небесные феи, в давние времена спустившиеся на землю, привлеченные игрой на флейте некоего Тайсё,[23] верно, были бы зачарованы. Та, что играла на китайском кото, села и стала чуть слышно перебирать струны — бесподобные звуки. Не только звуки были неподражаемы и очистительны для сердца, сама манера ее игры была давным-давно забыта в нашей стране, и людей, которые могли бы так играть, уже не существовало. Удивительно, что она владела такими приемами.

Звуки лились в ночь, залитую светлой луной, Сайсё плакал. Чем можно взволновать сердце, которое и так полно беспредельным страданием! Сайсё захотелось увидеть ее поближе. Но ведь он пришел сюда, чтобы поговорить с Советником, а на такую деву все равно никогда не насмотришься. Впрочем, Сайсё не хотел никаких осложнений, не хотел, чтобы его посчитали за сластолюбца, и хотя у него была мысль подойти поближе, он понимал, что этого не стоит делать. Поэтому хотя его сердце и пылало, он, вопреки своему обыкновению, остался на месте. «Если это младшая сестра, ничего страшного не случится, даже если я и заговорю с ней, можно и поближе подойти, а не любоваться ею издалека. Однако не подобает проявлять такое любопытство в доме Советника. Что же мне делать?» — в сомнениях размышлял Сайсё.

Луна скрылась и женщина с китайским кото тоже ушла. Девушка с бива все смотрела в сад, с улыбкой беседуя о разных пустяках с той, что была с тринадцатиструнным кото. Они рассказывали друг другу о том, что им запомнилось: об их доме в горах Ёсино, о той поре, когда прекрасны цветы, красные листья клена и снег — словом, о тех пустяках, которые невольно всплывают в памяти. Сайсё мог бы бесконечно слушать их, но решил, что будет крайне неприятно, если его заметят, и он потихоньку ушел. Однако, как бы мало места ни оставалось в его сердце, «свою душу он оставил в ее рукаве…»

Сайсё весьма сожалел, что не дал понять младшей принцессе Ёсино, что видел ее, и теперь к тоске по Химэгими прибавилась тоска еще и по ней. Хотя он знал многих женщин, все они оставили его, уже долгое время свои дни и ночи он проводил в одиночестве, и потому он так досадовал, что не посмел приблизиться к этой женщине с бива, не поговорил с ней. Он вспоминал ее невинную красоту. «Если бы только подойти и поговорить с ней! Интересно, какие планы имеет на ее счет Советник?» Сайсё вновь полюбил, и это несколько успокоило его смятенное сердце. Вакагими же подумывалг «Что ж, может, пусть младшая принцесса Ёсино выйдет замуж за Сайсё? Это будет хорошо и для Химэгими. Хотя она и напускает на себя равнодушный вид, но на самом деле страшно переживает за своего сына. Если же этот брак не состоится, как она сможет узнать о нем?»

В десятых числах шестой луны, в части усадьбы, предназначенной для Химэгими, возле пруда с источником был отстроен Павильон для рыбной ловли. Когда повеяло приятной прохладой, сюда в сопровождении младшей сестры явилась старшая принцесса Ёсино. Гости — сановники и придворные — с полудня развлекались здесь, увеселяя себя сочинением китайских и японских стихотворений. Когда появилась луна, Вакагими отправил приглашение Сайсё. За ним был послан племянник матери по имени Хёэносукэ.

— Мне поручено сопроводить вас, — сказал посланный.

Сайсё растерялся — не знал, как ему поступить. Чуть успокоившись, он написал:

— Возвращайтесь и скажите, что я скоро буду, — сказал Сайсё.

Надушив великолепными благовониями свою одежду, он отправился к Советнику.

Свет луны освещал каждый уголок Павильона для рыбной ловли. Вакагими, одетый в изящный повседневный костюм, поджидал Сайсё, развлекая себя то тихим пением, то игрой на флейте. Он протянул гостю бива и настойчиво попросил сыграть. Вспомнив ту женщину, что играла на бива той ночью при свете луны, Сайсё подумал: «Мне никогда не сыграть так, как она», — и не решался прикоснуться к струнам.

— Вообще-то я пригласил тебя не только для этого, — сказал Вакагими и заиграл на флейте.

Сайсё чуть коснулся струн — чистые и прекрасные звуки полетели ввысь. Флейта Вакагими была бесподобна. Саэмон-но Ками заиграл на тринадцатиструнном кото, Сайсё-но Тюдзё — на губном органе, Бэн-но Тюдзё на дудочке, Курахито-но Хёэносукэ пел, отбивая такт веером. Его голос был особенно хорош, когда он пел о журавле, живущем десять тысяч лет. Получился настоящий музыкальный вечер, все было весьма изящно и пленительно, но в сердце Сайсё все время звучали звуки того китайского кото.

— В такую ночь хорошо бы и дамам присоединиться к нам, — предложил Сайсё.

Вакагими подумал, что если младшая принцесса Ёсино станет играть на китайском кото, то это несомненно взволнует сердце Сайсё.

Уже множество раз чарки прошли по кругу, все были возбуждены, стояла глубокая ночь. Сайсё никак не мог успокоиться, гадая, что же все-таки должно произойти? Быть может, здесь, за этими бамбуковыми шторами, находится его Дева Удзи? Там было тихо. Сайсё был взволнован. Хотя за обычным бамбуковым занавесом поставили еще передвижные занавески на раме, и женщины пытались скрыть даже шуршание одежд, но Сайсё чувствовал, что там кто-то есть. Дамы, которых он видел той самой ночью, были необыкновенно хороши, стыдно, если они наблюдают за ним, чувства Сайсё были в смятении, однако он ничем не обнаружил своего смущения. Но вот пришло время расходиться, и Сайсё подошел к Вакагими.

— Ты ведь неспроста пригласил меня? Может, у тебя есть для меня какой-нибудь подарок? — спросил Сайсё.

— Зачем мне упускать такую возможность? Если ты получишь что-нибудь необыкновенное, может, и твои обиды исчезнут навсегда? — с улыбкой спросил Вакагими.

Произнес Сайсё, стараясь скрыть слезы.

— Выходит, подарок тебе не нужен. Ну что ж, забудем про это, — сказал Вакагими недовольно.

Все это было так странно, вовсе запутавшись, Сайсё не мог понять, в чем тут дело. Даже если речь идет не о Деве Удзи, этой ночью он не хотел остаться без подарка, он притворился будто пьян и тоскует.

— Я сегодня никуда не уйду. Встречу рассвет здесь, перед занавесом. И ничего ты не сделаешь! — воскликнул он.

Вакагими ответил:

— По правде сказать, не самое удачное место. Лучше пройди сюда.

Вакагими провел Сайсё за занавес, а сам в сопровождении жены отправился к себе.

«Кто там? Может, Дева Удзи?» — с бьющимся сердцем Сайсё приблизился к женщине за занавеской. Она явно смущалась, очертания рук, весь ее облик были прекрасны. Тут Сайсё понял, что это, должно быть, та девушка, что при свете луны играла на бива. Значит, это не Дева Удзи — Сайсё опечалился. Он увидел совсем не ту женщину, и почувствовал, что его сердце безутешно. Между тем, и нрав, и облик женщины казались превосходными, она была изящной, юной, мягкой. Ветреный, как трава «луноцвет», Сайсё, хотя и не забыл тех женщин, которых он любил, почувствовал, что его сердце успокоилось больше, чем наполовину — ведь с того часа, как он заприметил ее той ночью при свете луны, ее образ волновал его. Сайсё долго говорил то, что приличествует случаю. Огорчившись, что остаток ночи слишком быстро превратился в рассвет, Сайсё и тогда не оставил ее. Узнав об этом, Вакагими удивился и послал им воды для умывания и риса к трапезе. Отправленные прислуживать им дамы принарядились.

Когда они поднялись с постели, солнце стояло уже высоко. Сайсё посмотрел на женщину. Ей никак не больше двадцати, она молода и безукоризненно прекрасна, блестяща и соблазнительна, на нее хочется смотреть и смотреть. Сайсё решил, что она не уступает даже той, неподражаемой, он немного успокоился и повеселел. В разговоре младшей принцессы Ёсино обнаруживалась некоторая робость, но она не была слишком удручена. «Как раз то, что надо!» — подумал Сайсё. Когда они беседовали, казалось, что она высказывает не все, Сайсё решил, что она была бы образцовой женой. Весь день они провели в разговорах.

Тем временем от Вакагими прибыл посыльный.

«Я много выпил и был слишком груб, я должен прийти извиниться, но я в некотором смятении, не придешь ли ты сюда сам?» — писал Вакагими.

Сайсё отправился к нему. Ему было приятно видеть это еще заспанное лицо. Советник говорил мягко, но ни словом не упомянул волны реки Удзи, а это было очень мучительно.

— Я думаю, она оставила меня оттого, что считает меня жалким и никчемным человеком. И отчего все это время она не интересуется малышом, мне неизвестно даже это. Прежде она любила меня, ждала с нетерпением, радовалась мне, отчего же так вышло? Я чувствую себя, как во сне, я совсем растерян. Как мне теперь быть? Что до ребенка, я о нем забочусь и считаю памятью о той, что ушла неизвестно куда, но поскольку у меня есть мужские дела, я не могу быть с ним все время. И в те дни, когда я слишком занят и не могу видеть его, я чувствую угрызения совести. И потому мне хотелось бы отдать его на воспитание младшей принцессе Ёсино — тогда я буду спокоен. Я думаю, она сумеет полюбить его, хотя, может, я и говорю глупости, — Сайсё плакал, не умея скрыть слез. Вакагими был тронут:

— И вправду, ты не можешь думать иначе, я это прекрасно понимаю, но это не моя ошибка, и не вина той женщины, так что не станем об этом говорить. Думаю, если бы не младшая принцесса Ёсино, тебе было бы еще труднее забыть обиды последних месяцев. Наверное, то, что случилось, кажется тебе неожиданным, но ведь ты не сочтешь ее недостойной. Ты изведал слишком много несчастий, и твоя душа погружена во мрак.

— Ты прав, она успокоила мое сердце, а иначе мне было бы трудно снести то, что случилось в моей жизни.

Конечно, обрести свое место в усадьбе Вакагими было гораздо лучше, чем жить взаперти вдвоем с сыном, проводя дни и ночи в слезах. Сайсё при каждом удобном случае навещал Вакагими, их сердца бились в едином порыве, когда они играли на хото и флейте или занимались науками. Младшая принцесса Ёсино часто встречалась с Сайсё, она не видела в нем изъянов, была очень счастлива и крепко полюбила его. Вакагими тоже был счастлив.

Люди говорили: «Младшую принцессу Ёсино, сестру жены Советника, теперь посещает Сайсё». «Советник сам свел их». «Отношения между Советником и Сайсё, расстроившиеся из-за истории с Ённокими, теперь совсем исправились. Какое замечательное у Советника сердце! Никто не мог такого ожидать — Советник повел себя так, как никто другой не сумел бы». «Даже в таком положении он не сплоховал». «А Сайсё? Он ведь такой сластолюбец…»

Сайсё знал, что о нем говорят, но ему никак не удавалось измениться сердцем, хотя не раз и не два он обещал себе это. Образ той женщины, которую он видел при свете луны играющей на китайском кото — старшей принцессы Ёсино — не оставлял его. Несмотря ни на что, он искал случая встретиться с ней, но она вела себя совершенно недоступно, и у него не появлялось даже малейшей возможности заговорить с ней. Это мучило Сайсё.

В седьмую луну Химэгими призналась государю, что она на пятом месяце беременности и покинула дворец. Вакагими был счастлив. Химэгими, снова будучи в положении, вспоминала о своем первенце.

Тогда она была так растеряна и беспомощна, ей пришлось скрыться — оставить общество и все свои дела, она проводила свои дни в печали, Сайсё пренебрегал ею и ей пришлось превратиться в Деву Удзи. Ничего этого забыть она не могла. Теперь Сайсё породнился с Вакагими и, как только Вакагими возвращался домой, тут же появлялся и Сайсё, он бродил по дому, непринужденно беседуя с тамошними дамами. Когда-то давно у нее в привычку вошло слишком много времени проводить вместе с Сайсё, они ничего не скрывали друг от друга, и в конце концов он понял, что она — не мужчина, ее тайна была раскрыта, и они обменялись любовной клятвой. Их любовь была так сильна! А еще она вспоминала невинную улыбку их сына. Заслышав голос Сайсё, она всякий раз печалилась, бывало, что и слезы начинали капать из глаз, но она боялась людских глаз, а потому немедленно вытирала слезы.

Было решено, что Ённокими будет рожать в усадьбе на Второй линии, и в восьмой луне она переехала туда. Теперь Вакагими постоянно находился с ней и был совершенно безупречен в своей заботливости. Ённокими постеснялась взять с собой дочерей, Вакагими не стал понапрасну тревожить ее расспросами, а вот ее отец решил: видно, то, что говорили о ней люди — не пустая болтовня.

В первых числах девятого месяца Ённокими благополучно родила сына. И Садайдзин, и Вакагими были счастливы. На сей раз не было никаких причин для сомнений, все обряды прошли должным образом. Садайдзин сам входил во все обстоятельства и выглядел очень довольным. Когда весть о рождении сына Ённокими дошла до Химэгими, ей многое вспомнилось. И то, что случилось в седьмую ночь после рождения первой дочери Ённокими, и ее вторые роды — сама она тогда жила в заточении, и ее положение было мучительным, поэтому о Ённокими она ничего толком не знала. Химэгими предалась воспоминаниям, которые показались ей странным сном. Мальчик, родившийся у Ённокими на этот раз, был очень похож на сестер, но в то же время это был вылитый Вакагими. Это было так замечательно — Удайдзин был счастлив.

Теперь настала очередь Химэгими, и теперь все беспокоились только о ней. Роды прошли на удивление легко, она родила мальчика. Поскольку долгие годы в стране не было наследного принца, о его ниспослании молились днем и ночью, и, может быть, в ответ на эти многочисленные мольбы богам и буддам, так и случилось. То, что матерью оказалась именно эта ослепительная, несравненно прекрасная женщина, всеми было воспринято с радостью, как редкостное счастье. А уж какие проводились пышные церемонии, понятно и без слов. Обряд третьего дня проводил Садайдзин, пятого — глава службы дворца престолонаследника, седьмого — распорядитель государева дворца, девятого — Вакагими. Все старались превзойти друг друга, старались изо всех сил — вот и получалось все чудесно. Вдобавок к положенным в таком случае церемониям, устраивались бесконечные шумные празднества и увеселения. Химэгими не могла забыть то время, когда родился ее первенец. Новорожденный принц был очень красивым и главное, он был государевой крови, но все же, когда она думала о том ребенке, которого родила в тайне от всех, она становилась очень печальна, и слезы текли у нее из глаз.

Вот что она ощущала.

В это время был назначен Великий министр; оставаясь Командующим правой гвардией, Вакагими получил должность Внутреннего министра. Другие придворные тоже получили повышения, а Сайсё назначили Старшим советником. Радуясь происходящему, он вспомнил прошлое. Это было, когда он стал Средним советником: Химэгими увидела стихотворение Ённокими «о том, о ком не знают люди», и хотя она ничего не сказала, но у него появилось какое-то предчувствие. Воспоминание было таким ярким, будто это случилось только сейчас. Сайсё радовался повышению, но воспоминания печалили его, он плакал.

Сайсё привез сына и отдал его на воспитание своей жене, младшей принцессе Ёсино. Малыш показался ей очень милым, она обнимала его, заботилась о нем. Сайсё был доволен. Кормилица мальчика еще раньше решила, что бесследно исчезнувшая при загадочных обстоятельствах мать мальчика — дочь принца Ёсино, и теперь, когда та вдруг оказалась женой Сайсё и ей был отдан мальчик, полагала, что это и есть та женщина, которая пропала неизвестно куда, и о которой вздыхал Сайсё. Кормилица радовалась и печалилась одновременно, ей хотелось услышать о том, что произошло с матерью мальчика за эти месяцы. Мальчик был так мил, что принцесса Ёсино даже не стеснялась кормилицы, и та могла — пусть и мельком — видеть ее. Нет, это была не она. Кормилица досадовала и недоумевала, но она убедилась, что принцесса Ёсино была красива и заботилась о малыше еще лучше настоящей матери, этим кормилица утешала свое сердце — смятенное, тоскующее и печальное. Когда господин отсутствовал, кормилица всегда была вместе с принцессой Ёсино и они разговаривали — доверительно и тепло. Кормилица радовалась и плакала, ничего не тая, рассказывала, как необыкновенно грустна и красива была мать мальчика, когда расставалась с ним. Младшая принцесса Ёсино тоже плакала:

— Как трогательно! Я только смотрю за ним, но теперь и мне было бы мучительно расстаться с ним. Что же должна была чувствовать мать, когда оставила его и бесследно исчезла! — сказала принцесса.

— Я-то думала, что вы и есть его мать. Когда мальчика повезли сюда, у меня и в мыслях не было, что вы — не она, поэтому я хотела увидеть вас поскорее. Но хоть вы и другая, мне очень радостно, что вы даже еще теплее и лучше, чем она. Но все же куда запропастилась та женщина и что с ней сталось? Мысль об этом не оставляет меня. Не может ли матерью мальчика быть ваша сестра, старшая принцесса Ёсино? — по секрету спросила кормилица.

Младшая принцесса Ёсино улыбнулась:

— Вы думали встретить мать мальчика, а увидели человека совершенно постороннего, понятно, что вам неловко. Сестра у меня только одна, и она никак не может быть матерью мальчика. Почему вы приняли ту женщину за одну из нас? Оттого ли, что дело такое загадочное, вот вы и стали подозревать меня или сестру? — спросила младшая принцесса Ёсино. Она была очень обаятельна и красива.

Расспрашивать дальше было бесполезно, но кормилица никогда не забывала об этой истории.

Новый год пришел на смену старому вместе со множеством трогательных и счастливых событий. Поскольку долгое время наследного принца в стране не было, то место, полагающееся наследнику, занимала Принцесса, дочь прежнего государя, но по причине долгой болезни она не хотела оставаться наследницей престола, и в первую луну, когда прошло пятьдесят дней после рождения принца, он был объявлен наследником престола. Принцесса, бывшая престолонаследница, приняла постриг и стала зваться Государыней-инокиней. Поскольку Распорядительница женских покоев была так близка с Принцессой, брат Распорядительницы навещал Государыню-инокиню и очень сердечно заботился о ней. Прежний государь был всем этим очень доволен. Итак, сын Химэгими стал наследником престола, а саму ее государь признал законной женой. А чуть позже, в четвертую луну, она получила титул государыни. Церемонии по этому поводу были необыкновенно пышными. Многие годы так ждали рождения престолонаследника, что теперь все были очень счастливы. Поскольку Сайсё был на дружеской ноге с Вакагими, его назначили Главой канцелярии государыни. Он вспомнил ту давнюю ночь, которую он провел с Распорядительницей женских покоев, и очень расчувствовался. Ему и в голову не пришло, что государыня — это и есть его Дева Удзи. Как жаль, что он не догадался об этом!

Мальчик, рожденный в Удзи, уже вполне сносно говорил, он бегал и играл, а Сайсё снова и снова вспоминал то, что никогда не мог забыть. Он так и не понял, что же все-таки произошло. Может быть, младшая принцесса Ёсино знает, что случилось? Время от времени он пытался расспросить ее, но она, вроде бы, ничего не знала. И вот, обуреваемый беспокойством, он снова спросил:

— С какого времени Советник стал бывать в Ёсино?

— После того, как он получил должность Среднего советника, он время от времени стал приезжать к нам, — ответила она.

— А с какого времени он живет с твоей сестрой? Как это получилось? — Сайсё хотел добиться обстоятельного ответа.

— Мне кажется, с позапрошлого года, но я точно не знаю, — она что-то скрывала и не хотела об этом говорить.

Сайсё обиделся.

— Я все время думал, что не смогу это пережить, заболел, был на пороге смерти, но с тех пор, как вдруг увидел тебя, желание жить пересилило, я понял, что уже никогда не смогу расстаться с тобой, я бесконечно люблю тебя, поэтому я ничего не хочу от тебя скрывать, мне горько, что ты не рассказываешь мне всей правды, это бессердечно. Если ты хоть чуть-чуть любишь меня, расскажи мне все, что ты знаешь о том, что так тревожит меня, — просил Сайсё.

Принцесса Ёсино улыбнулась:

— Мне нечего тебе больше сказать. Это твоему сердцу есть, что скрывать от меня, ты не хочешь рассказать все, как было. Я понимаю тебя, но что я могу ответить?

Она была права, и он улыбнулся.

— Я вовсе не имел в виду, что ты сама что-то скрываешь. Конечно, бывает такое, о чем мне самому рассказать трудно. Но все равно я прошу тебя открыть мне все. В ответ на твою откровенность, я тоже расскажу тебе все с самого начала.

— Если тебе самому трудно быть откровенным, как могу я — не зная что ты действительно имеешь в виду — что-то поведать тебе. У меня только одно желание — любить тебя всем своим сердцем, — засмеялась жена.

Она была такая милая! Он смотрел на нее счастливыми глазами. Если бы она была другой, как был бы он несчастен!

Младшая принцесса Ёсино догадывалась, что хочет знать ее муж, хотя он и не говорил с ней прямо, она считала случившееся печальным и необъяснимым. Она знала: Сайсё страдает именно из-за необъяснимости произошедшего. Но разве ее рассказ успокоит его? Вот почему она промолчала. Он был расстроен и обижен, и по-всякому подступался к ней.

— Просто реши для себя, что все случилось так, как то предопределено судьбой. Если даже ты узнаешь правду, что толку все время думать об этом, ты станешь тосковать еще больше — только и всего. К тому же можно повредить репутации той женщины, а это нехорошо, — сказала младшая принцесса Ёсино.

Она не сказала ему того, что знала, и это было мучительно, но он ничего не мог поделать. Скрытность принцессы Ёсино терзала его даже больше, чем его незнание — куда скрылась та, другая? — но он не стал этого говорить.

Шло время, государыня родила еще трех девочек. Стать государыней было ее судьбой, ее грехи были прощены. Вместе с тем многие другие дамы завидовали ей. Вторая дочь Удайдзина, которая пришла во дворец раньше всех, считала, что именно ей назначено быть государыней, она не захотела смириться с произошедшим и оставила двор. Получив это известие, Химэгими подумалаг «Когда-то я заплатила сполна за свой брак с Ённокими тем, что Удайдзин днем и ночью упрекал меня, потом, когда я стала Девой Удзи и все время ждала Сайсё, я заплатила тем, что именно из-за нее Сайсё стал жесток со мной. А теперь из-за меня дочь Удайдзина обижена на весь свет и заперлась у себя. Несмотря на то, что связь между нашими домами так глубока, взаимные обиды не знают конца, можно лишь сожалеть, что так получилось!»

Ённокими родила Вакагими трех мальчиков подряд. Его сын, отданный на воспитание в дом деда, теперь подрос и был представлен ко двору. У старшей принцессы Ёсино своих детей не было, это ее печалило, она считала сына Вакагими за своего и трогательно заботилась о нем. Он же постоянно посещал и свою настоящую мать — Государыню-инокиню. Сэндзи, которая присутствовала при его рождении, да и другие, смотрели на него с любовью — ведь он был одной крови с государыней. Вакагими попрежнему любил его мать — Государыню-инокиню, с самим мальчиком он тоже оставался близок. Сэндзи пускала мальчика в женские покои, где он любил забавляться и играть. Государыня-инокиня жила затворницей, но это никак не сказывалось на ее любви к этому очень красивому и сильно выросшему мальчику, она думала о нем с искренней теплотой.

Младшая принцесса Ёсино родила Сайсё двух девочек и мальчика. Старшая племянница особенно нравилась старшей принцессе Ёсино, ее и сына мужа она считала за родных детей.

Сын Сайсё, тайно ото всех появившийся на свет в Удзи, теперь вырос, и тоже был представлен ко двору, как и старший сын Вакагими. Видя его, государыня каждый раз печалилась и грустила — ведь он ничем не уступал ни наследному принцу, ни ее дочерям. Тихим ленивым весенним полуднем, старшая дочь государыни и сын Сайсё, заигравшись, вбежали к ней. Дети были очень похожи, но мальчик пока был чуть красивее и необыкновенно обаятельным. Государыня так радовалась и печалилась, что и не скажешь. Рядом с государыней никого не было. Она тихонько позвала детей к себе, принцесса вошла, но мальчик остался снаружи.

— Ты тоже иди сюда. Это вовсе не страшно, — сказала государыня.

Он приподнял занавеску. Когда она увидела, как он поразительно красив, она вспомнила — как будто это случилось только сейчас! — тот вечер, когда она потихоньку передала его кормилице и покинула Сайсё. Даже сейчас это воспоминание заставило ее сердце сжаться. Чтобы не испугать мальчика, она пыталась сдержать слезы, но напрасно… Осушив слезы и успокоившись, государыня спросила:

— А где твоя мать? Что тебе говорит отец?

По мере того, как мальчик взрослел и начинал кое-что понимать, он стал беспокоиться, что сталось с его матерью. И отец, и кормилица о ней днем и ночью, они тосковали и плакали, никто не знал, где она. Государыня показалась мальчику молодой и красивой, она плакала и волновалась, когда расспрашивала его. Ему вдруг пришло на ум, что, может быть, это и есть его мать, он тоже разволновался. «Но она вовсе не такая, какой я представлял свою мать, и уж никак не скажешь, что никто не знает, где она», — думал мальчик совсем по-взрослому, он вдруг посерьезнел и ничего не ответил. Государыня огорчилась, не зная, что у него на уме, она пристально посмотрела на него, прижала рукав к лицу, и заплакала. Мальчик опустил голову, у него тоже потекли слезы. Государыне стало так жаль его, что она немного придвинулась и погладила его по голове.

— Я знаю твою мать. Она помнит тебя и страдает, мне печально это видеть, поэтому я тебя и спросила. Твой отец, должно быть, считает, что ее уже нет на этом свете. Никому не рассказывай о нашем разговоре. И только в своем сердце знай, что она жива. В удобное время приходи сюда. Я потихоньку устрою вашу встречу.

Мальчик казался очень растроганным, он склонил голову в знак понимания, он был так хорош, что она почувствовала, как трудно ей с ним расстаться. Девочке не терпелось бежать, она крикнула: «Ну же, скорее!» — и потащила его прочь. Государыня осталась наедине со своей беспредельной печалью, она проводила его взглядом, потом легла. Сколько ему, одиннадцать? Его по-детски распущенные волосы красиво струятся по спине, он так трогательно почтителен с принцессой.

Государыня зарыдала. Пока она была с детьми, появился государь — он подсматривал в щелку. Разговаривая с мальчиком, государыня сидела напротив него и плакала. Это показалось государю странным, он наблюдал за происходящим, не проронив ни звука. «Вот оно что! — услышанное навело государя на догадку. — Мальчик, выходит, — сын государыни. Я знаю, что Сайсё не расстается с ним, он никому не говорит, кто его мать, днем и ночью он утопает в реке слез. Похоже, я прав. Говорят, что давным-давно она сильно заболела, даже Принцессу навещать перестала, полгода жила затворницей, наверное, тогда это и случилось». Потом государь прикинул, сколько лет может быть мальчику, и понял, что все сходится. Годами государь, хоть и не показывал вида, переживал из-за того, что не знал, кто был с государыней до него, и теперь, когда ему все открылось, он испытал удовлетворение. «Ее отец все знал, но не позволил ей выйти за Сайсё. Я-то боялся, что это какой-нибудь дурачок, который и любить-то не умеет, но раз речь о Сайсё, то он мог стать хоть государем — настолько он совершенен. И обхождение, и манеры, и внешность у него непревзойденные, верно, и их любовь тоже была необыкновенной. Садайдзин, конечно же, мечтал, чтобы она заняла самое высокое положение, но Сайсё такой легкомысленный и ненадежный, истории вроде той, с дочерью Удайдзина, случались с ним нередко, а глубокого чувства он бежит, поэтому, видно, Садайдзин отверг его. Но, видно, и он, и она в глубине сердца беспокоятся друг о друге», — с болью подумал государь.

Государю хотелось бы узнать об этом деле по-больше. Как ни в чем ни бывало он вошел к государыне. Государыня незаметно смахнула слезы и встала с постели.

— Я никогда не обращал внимания, что этот мальчик, который приходит играть с нашими детьми, так на них похож. Тебе, должно быть, кажется странным, что я до сих пор этого не заметил. Твой брат и Сайсё — уже высшие сановники и я думал, что таких красавцев, какими они были в свое время, больше не сыщется, но у них много детей, и они не уступают отцам. Мир движется к концу, но замечательные люди, кажется, не переводятся. Этот мальчик и сын твоего брата, которого воспитала его жена, похоже — особенно замечательные. Странно только, что никто не знает их матерей. Что до сына твоего брата, то поговаривают, что его мать — Государыня-инокиня. Может быть, и так, по виду он самых благородных кровей, да и обаяние его… Полагаю, я прав. А вот о другом никто даже не шепчется. Может кто-то и знает, но мне отчего-то никто не говорит, — сказал государь, хитро улыбаясь.

«Что, если государь видел меня с мальчиком, подумал, что это как-то странно и заподозрил неладное», — расстроилась государыня. Она сказала:

— Не знаю. Что до сына моего брата, все может быть, но ваши слова обидны для Государыни-инокини. Может, это все-таки кто-то другой? Я находилась рядом с Принцессой неотлучно, как могло случиться, что мне об этом неизвестно?

— Что ж, все так и говорят, что только ты можешь знать правду. Ладно, ничья репутация от этого не пострадала, ну и хорошо. А раз так, можешь считать, что я тоже ни о чем не догадываюсь. А о матери другого мальчика тебе что-нибудь известно? Мне хотелось бы это знать, — сказал государь.

Поскольку государыне ответить было нечего, она покрылась краской и отвернулась. Как прекрасна она была! Согрешила ли она, оступилась ли — не имеет значения: никакой вины не остается на ней — стоит лишь увидеть, как она красива. За то время, что они были вместе, государь полюбил ее по-настоящему. Что бы там ни случилось в ее прошлом, государь с годами любил ее все сильнее. Отчего же теперь любить ее меньше? Они легли отдыхать рядом друг с другом.

Сын Сайсё, находясь под впечатлением разговора с государыней, отправился домой. Он был очень взволнован. По секрету он сказал своей кормилице:

— Я тут видел одну женщину, думаю, что это моя мать. Она сказала мне: «Только не говори отцу», — так что и ты молчи, — мальчик растрогался, его глаза были полны слез.

Кормилица была удивлена, взволнована и опечалена.

— Как это может быть? Где же она? Откуда ты знаешь, что это она? Как она выглядит? — спрашивала кормилица.

— Она очень молодая и красивая, она даже немного красивее и благороднее, чем моя нынешняя мать. Она не сказала мне, что она — моя мать, она сказала только: «Знай, твоя мать жива», — и при этом сильно плакала, — произнес мальчик, он был очень взволнован, но где он видел ее, не выдал.

Кормилица забеспокоилась.

— Твой отец и во сне и наяву так грустит и печалится о ней, уж очень хочется дать ему знать, что она жива. Отчего она скрывается? Как ты ее встретил?

— Она велела ничего не говорить отцу. Когда я увижу ее снова, спрошу разрешения, и если она позволит, тогда скажу. А пока молчи, — строго произнес он, и кормилица увидела, что это уже не ребенок, а очень красивый и разумный юноша.

По правде сказать, та дама из Живописного павильона, если бы вдруг Советник перестал ее навещать, и их отношения оборвались, была бы этим огорчена, но он продолжал при удобном случае тайно беседовать с ней, и у них родилась очень красивая девочка. У Вакагими еще не было дочерей, если не считать девочек Ённокими, и это его очень расстраивало. Он хотел бы воспитывать дочь в своем доме. Но жена государя — Дама из Живописного павильона — постоянно вздыхала, что вот и девочки у нее нет, поэтому когда ее сестра родила такую красивую дочку, она очень ее полюбила и не соглашалась расстаться с ней. Вакагими решил: хорошо, если девочка будет под опекой жены государя. После того, как Химэгими стала государыней, другие жены часто проявляли недовольство, отчего нередко случались неловкости и неприятности. Но с рождением девочки все пошло по-иному, Вакагими стал проявлять к Даме из Живописного павильона сочувствие и по-всякому помогал ей. Как бы там ни было, она теперь старалась скрыть свои обиды.

Шло время — за месяцем месяц, за годом год. Вышел в отставку Садайдзин, Удайдзин занял пост Великого министра, Вакагими был назначен Левым министром и Канцлером, Сайсё сделался Внутренним министром и Командующим правой гвардией. Их сыновья повзрослели, все они стали гвардейскими командирами и секретарями государственного совета. Государь оставил престол, наследный принц занял трон, а его младший брат был объявлен наследником престола. Старшая дочь Ённокими вошла во дворец женой государя и поселилась в Павильоне глициний. Девочка, рожденная в Живописном павильона, стала женой наследного принца. Словом, настало время несравненного счастья и процветания, и только — несмотря на то, что с годами все так изменилось, — рукава одежд Сайсё никогда не просыхали от слез, стоило лишь ему подумать о волнах реки Удзи, где так неожиданно закончилась его любовь. Его сын, гвардейский командир третьего ранга, стал взрослым, и Сайсё видел, что он превзошел других лицом, обликом и талантом. «Что было у нее на сердце, когда она решила покинуть его и бесследно исчезнуть? Ведь она так больше и не увидела его», — думал Сайсё. Печаль, горечь и тоска никогда не оставляли его. Вот как все это было.