"Враг стрелка Шарпа" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Б. (перевод Владис.Танкевич))139 Бернард Корнуолл ВРАГ СТРЕЛКА ШАРПА Пролог 8 декабря 1812 года в Адрадосе впервые объявились англичане. Война обошла селение стороной. Несмотря на близость северной границы с Португалией, солдаты редко заглядывали в этот медвежий угол. Три года назад, унося ноги от Веллингтона, сюда сунули нос французы, но их более заботила сохранность собственной шкуры, чем грабёж. В мае 1812 года по единственной улице деревни к старому форту с дозорной башней протопали полсотни испанских вояк и прогромыхали четыре пушки. Адрадос обзавёлся гарнизоном, но в степенном укладе сельской жизни это мало что изменило. Солдаты считали свою войну законченной, а потому радовались жизни, напиваясь с мужской половиной населения деревни на постоялом дворе и заигрывая с женской у ручья, там, где плоские камни делали берег удобным для стирки. Головотяпством чиновников (явлением обычным для испанской армии той поры) в Адрадос попал груз пороха, предназначенный для крепости Сьюдад-Родриго. Канониры хвастались за кружкой, что у них теперь больше пороха на каждую пушку, чем у любой другой батареи во всей Европе. Летом, когда двое артиллеристов женились на местных красотках, их товарищи сварганили из дармовых боеприпасов самопальные фейерверки, очень впечатлившие непривычных к подобным зрелищам местных жителей. Осенью несколько горе-вояк дезертировали, предпочтя уют родного дома охране этой всеми забытой дыры. Вот тогда-то и объявились англичане. Да как объявились! В Адрадосе не было ничего примечательного: овцы да колючки. Впрочем, деревенский священник видел в них в них знак особого благоволения Господа, ибо жизнь Спаситель начал в овчарне, а кончил – в терновом венце. Крестьяне с падре не спорили. Об избранности деревни здесь и без того знал всякий. Много лет назад, в те далёкие дни, когда христианство сражалось с исламом за Испанию, Богородица явилась людям в Адрадосе. Отряд ратников отступал через долину, теснимый маврами. На привале предводитель христиан решил помолиться у скал в одиночестве. Едва только воин приблизился к утёсам, огромная глыба откололась от гряды и рухнула к его ногам, словно указывая на запад в сторону Португалии. Тогда-то и случилось чудо. Дева Мария сошла на глыбу! Лицо её было бледным, как снег; глаза глубокими, как горные озёра. Она поведала ошеломлённому рыцарю, что его преследователи скоро тоже остановятся для молитвы. Во время нечестивого обряда они будут обращены на восток, и, если он подоспеет, то одержит славную победу во имя Христово. Так и получилось. Сколько басурман полегло в той битве, трудно сказать: число и поныне росло от рассказа к рассказу. Головами неверных украсили монастырь, построенный вскоре, и в монастыре том на самом почётном месте был выставлен вырубленный из скалы кусок гранита, коего касалась Её нога. С тех пор каждый год в День Чуда, 8-го декабря, в Адрадос стекались женщины. Это был женский праздник, не мужской. От сильного пола требовалось одно: вынести статую Девы под позолоченным балдахином, обойти с ней пределы деревни и вернуть в монастырь. Последняя монахиня сбежала из обители ещё пару веков назад, но селяне не дали постройкам обветшать, используя часовню в качестве деревенской церкви, а всё остальное – как склад. В День Чуда богомолки на коленях входили в часовню; шепча молитвы и перебирая чётки, на коленях брели к алтарю; под распевную латынь священника на коленях неловко взбирались наверх, где склонялись к заветной каменной плитке с углублением посередине. Молва утверждала, что, если коснуться языком донца ямки, обязательно родится мальчик. Припадая к Её следу, женщины рыдали в экстазе, некоторых приходилось уносить. Кто-то молил Богоматерь исцелить их собственные хвори, кто-то просил за родных. Однако большая часть паломниц приходила исцелиться от бесплодия. Такие возвращались через год с блестящими от счастья очами, вознося благодарность Богоматери за приобщение к Великой Женской Тайне: в муках и стонах давать начало новой жизни; падре складывал позади алтаря их дары – ежегодный урожай благочестия. В День Чуда 8 декабря 1812 года в Адрадосе объявились англичане. Ещё затемно, на рассвете, деревня заполнилась богомолками из Португалии, из окрестных селений. Когда солнце поднялось, в Адрадос въехали два британских офицера на рослых конях и с ними девушка. Громко перешучиваясь, офицеры проводили спутницу до обители и вернулись в деревню. На постоялом дворе они спешились и засвидетельствовали своё почтение испанскому коменданту за бокалом-другим местного крепкого вина. Трактир был битком набит супругами богомолок. Мужчины знали, что для зачатия ребёнка истовой молитвы недостаточно, и в отличном расположении духа ожидали своей очереди. Другие англичане появились с востока. Это уже могло бы насторожить человека, осведомлённого о том, что на востоке британских частей нет. Но в Адрадосе таких людей не водилось, и крестьяне не встревожились, поскольку, хоть и не сталкивались доселе с британцами, но слышали, что люди они приличные, пусть и еретики. Говорили, мол, во время таинства евхаристии Веллингтон, генерал ихний, поставил своих во фрунт и приказал обнажить головы. Впрочем, то были, видимо, какие-то другие британцы, потому как пришедшие в Адрадос и выглядели неряшливо, и рожи у них были самые продувные. Сотня красномундирников расположилась у ручья, попыхивая короткими глиняными трубочками. Остальные зашагали дальше, ведомые ражим всадником в шитой золотом форме. Спешащий на постоялый двор испанский солдат отдал ему честь и очень удивился, когда полковник ему ответил, улыбнувшись щербатым ртом. Должно быть, испанец поделился впечатлениями в трактире, так как вскоре оттуда выскочили оба английских офицера в расстёгнутых куртках. Один из них нахмурился и окликнул последнего солдата удаляющейся колонны: - Эй, ты, как тебя там! Солдат оглянулся: - Смизерс, сэр. Капитан окинул взглядом солдат: -Какой батальон? -Третий сэр. - Я спрашиваю, что это за часть, болван? - Минуту, сэр, позову командира. Смизерс вышел на середину улицы и, приставив к губам ладонь, заорал: - Полковни-ик! Наездник повернул коня и подскакал к ним. Капитаны вытянулись и отсалютовали ему. Похоже, полковник начинал службу на островах Лихорадки: кожа его была желтее пергамента. Длинная шея была закутана в шарф до самого подбородка. Лицо под шляпой время от времени судорожно подёргивалось. Он одарил офицеров неласковым взглядом пронзительно голубых глаз и рявкнул: - Приведите себя в порядок! Пока капитаны торопливо избавлялись от кружек с вином, застёгивались и утягивали ремни, младший, с пухлыми по-детски щеками, громко сопел, недовольный тем, что полковник повысил на них голос в присутствии нижних чинов. Полковник подъехал вплотную к офицерам: - Что вы здесь делаете? - Здесь, сэр? – тот, что повыше, робко улыбнулся, - Просто заехали. - Просто заехали? – спазм перекосил физиономию полковника. – Вас только двое? - Да, сэр. - Не считая леди Фартингдейл. – встрял младший. - Леди Фартингдейл? – протянул полковник насмешливо и вдруг сорвался на визг, – Какая леди, ты, свинское отродье?! Тебя не спрашивали, бездельник! Терпеть не могу таких вонючих выскочек, как ты! Звенящая тишина воцарилась на улице, залитой тусклым светом зимнего солнца. Солдаты с ухмылками сгрудились по обе стороны от командира. Первым дар речи обрёл худой. Машинально утирая брызги полковничьей слюны с лица и мундира, он завопил высоким фальцетом: - Что… что вы себе позволяете, сэр?! - Фу! Смизерс! - Полковник? - Он бесит меня своей тупостью. Пристрели его! Смизерс послушно сбросил мушкет с плеча и выстрелил в долговязого капитана, тогда как сам полковник разрядил маленький инкрустированный пистолет в голову второго, более юного, офицера, похоже, до конца надеявшегося, что всё это какой-то глупый розыгрыш. Плюнув на трупы, командир привстал на стременах и качнул двууголкой в сторону гостиницы: - Живо, ребята! Перешагивая через тела незадачливых капитанов, солдаты один за другим скрывались в дверях трактира. Здание огласилось выстрелами, лязгом штыков и стонами умирающих. Полковник тем временем подозвал сотню, что ждала на восточном конце деревни, и указал им на монастырь. Он не собирался начинать так рано, он хотел, чтоб его люди перекрыли пути бегства из обители, но эти чёртовы капитаны смешали ему карты. Богомолки внутри монастыря не слышали мушкетной пальбы в пятистах метрах к востоку. Женщины толпились у входа в часовню. О том, что война обратила к Адрадосу худшее из своих обличий, они узнали только тогда, когда во дворе монастыря появились орущие во всю глотку люди в красных мундирах с оружием наперевес. Их товарищи, очистив постоялый двор, занялись деревней. Они убивали селян методично, семью за семьёй, двигаясь к форту. В укреплении оставалась лишь горстка часовых (прочие пьянствовали в деревне). Видя красные мундиры союзников, караульные спокойно ждали их приближения, желая только осведомиться о причинах переполоха в Адрадосе. Красномундирники перебрались через развалины одной из стен и открыли огонь. Только лейтенант испанцев не дался врагам легко. Уложив двоих из них, он пробился сквозь кольцо окружения и помчался к дозорной башне, куда неприятель ещё не дошёл, и где лейтенант рассчитывал найти пару-тройку уцелевших подчинённых. Пуля настигла испанца на полпути. Лейтенант скатился по косогору и умер под терновым кустом, так и не узнав, что стрелявший в него с дозорной башни солдат носил не британскую красную, а французскую синюю униформу. В Адрадосе плакали дети, на глазах у которых убивали родителей, отцы семейств, рыча, гибли, не в силах защитить свои дома. Потом в селение с востока хлынула разношёрстная толпа служивых в мундирах всех цветов пёстрой радуги войны на Пиренейском полуострове. С ними пришли их бабы, злобные фурии, прикончившие крестьянских детишек и обшарившие в поисках добычи приземистые хижины. Вздорные и сварливые, они ссорились друг с другом из-за каждой ложки резкими голосами, благочестиво осеняя себя крёстным знамением, когда взгляд их падал на распятие, грубо нацарапанное на булыжниках стен. Агония Адрадоса не затянулась надолго. В обители веселье было в самом разгаре. Красномундирники настигали паломниц в полупустых галереях, выискивали по заброшенным кельям. В часовне падре, услышав шум, попытался добраться к двери, но увяз в толпе, и теперь бессильно наблюдал, как солдаты сортируют живую добычу. От слишком старых или слишком больных избавлялись сразу: одним повезло больше – их просто вытолкали взашей, другим меньше – тем достался удар штыка. Бандиты в униформе поживились приношениями и взломали шкафчик с церковной утварью. Один из них напялил шитое золотом облачение, которое священник берёг для пасхи, и в таком виде расхаживал по двору, с шутовской важностью благословляя товарищей. Под сводами церквушки гулко отдавались стенания, грубый смех и треск рвущейся одежды. Полковник въехал в обитель и отправил в часовню пару доверенных холуёв. Спустя пять минут они привели девушку, взглянув на которую, полковник облизал губы и тяжело задышал. Судьба к ней явно благоволила. Богатая, - только плащ, отделанный серебристым мехом, стоил целое состояние. Красивая, - пышные тёмные волосы, бархатная кожа, пухлые губы. Непроглядно-чёрные глазища взирали без страха. Полковник прищурился: - Она? - Она самая, сэр! – услужливо подтвердил Смизерс. - Хороша. Экий везунчик этот лорд Фартингдейл, а? Обдерите-ка плащик, хочу рассмотреть её получше. Смизерс взялся за капюшон, но она резким движением высвободилась из его лап и, развязав тесьму на шее, сбросила накидку сама. Кто-то восхищённо присвистнул. От девушки исходили волны той особой, подобно бутону, распускающейся юной чувственности, что способна лишить покоя всякого представителя сильного пола. Но не полковника. Того заводило другое: она не боялась. Пряно пахло кровью, визжали и плакали богомолки, а эта холёная фифа держала себя, словно на светском приёме. Он скривил губы: - Имя-то у лорда Фартингдейла есть? Или он чересчур важная шишка? - Сэр Огастес Фартингдейл. – говорила она с лёгким акцентом. - Ох, простите, Ваше Дамство! – полковник захихикал, - Сэр Огастес! Небось, генерал твой муженёк, не меньше? - Полковник. - Ух, ты, прямо, как я. Щека его задёргалась. - А денежки водятся у нашего сэра Огастеса? - Да. - Вот и славно, дорогуша. Полковник неуклюже спешился. Сразу стало видно огромное отвислое брюхо, нисколько не скрадываемое высоким ростом. Повернувшись к пленнице, он хитро уточнил: - А ведь ты не англичанка, верно? Если полковник хотел её смутить, то просчитался. Наоборот, уголки губ поднялись в лёгком намёке на улыбку: - Португалка. Он хмыкнул: - Португалка? Ты, часом, не врёшь мне, португалка? С чего бы спесивый английский индюк польстился на португальскую курочку? Она презрительно вздёрнула подбородок, сняла с руки кольцо и швырнула собеседнику. Кольцо было золотым. Его украшало гравированное изображение витиеватого герба. Полковник удовлетворённо оскалился: - И долго вы женаты? Она светло улыбнулась, притягивая сальные взгляды солдат. На добычу полковника они бы не посмели покуситься, но когда тигр насытится, что-то перепадает и шакалам. - Полгода, полковник. - Целых полгода, а всё ещё сияешь, дорогуша? Сколько же выложит сэр Огастес за возвращение в его постель такой миленькой грелки? - Много. Твёрдо и ни тени сомнения в голосе. Красивые женщины не любили полковника, и он отвечал им тем же, но в этом прелестном куске мяса жил сильный дух. Предвкушая, как он сломает её, полковник испытывал сладкое жжение внизу живота. Он довольно засмеялся, подбросил колечко вверх, поймал: - Кстати, каким ветром тебя занесло сюда? - Я приехала помолиться за матушку. Ухмылка сбежала с жёлтого лица. Он настороженно зыркнул на полонянку и переспросил: - Ты… что? - Молилась за матушку. Она хворает. Он помолчал перед тем, как задать следующий вопрос: - Любишь матушку? Она озадаченно кивнула: - Конечно. Полковник крутнулся на пятках и заорал, пуча голубые буркалы: - Вы все! Кто тронет её хоть пальцем… Серия подёргиваний прервала его речь. Подождав, пока приступ кончится, он погрозил кулаком и продолжил: - Кто хоть пальцем её тронет, кишки выпущу! Обернувшись к девушке, он отвесил ей деревянный поклон: - Леди Фартингдейл. Вы – наша гостья. - приметив священника, вжавшегося в колонну, полковник поманил его пальцем, - Падре отвезёт вашему супругу кольцо и весточку. Сэру Огастесу придётся раскошелиться, но я даю слово, что ни один волос не упадёт с вашей головы. В его голосе вновь прорезались истеричные нотки: - Ни один волосок, слышали все?! Ни один! Тонкие нити слюны вылетали изо рта полковника, повисая на подбородке. Ярость его улеглась так же неожиданно, как вспыхнула. Взгляд полковника скользнул по галерее и остановился на группе согнанных в угол паломниц. Указав на девочку-подростка, угловатую и тощую, он хихикнул: - Эта мне сгодится. Давайте-ка её сюда. Уперев руки в бока, он зычно добавил: - Развлекитесь, как следует, мальчики! Это наш новый дом! День Чуда вновь настал в Адрадосе, и псы лизали кровь, застывающую на его единственной улочке. ГЛАВА 1 Ричард Шарп, капитан Лёгкой роты Южно-Эссекского полка, стоял у окна, наблюдая за бредущей внизу процессией. Снаружи было холодно, это он знал не понаслышке. Едва Шарп вывел роту из Каштелу-Бранку, его срочно вызвали в штаб-квартиру. Бросив всё, он примчался сюда, во Френаду, но минуло уже два дня, а кто и зачем желал его видеть, до сих пор не ведал. Генерал… Ах, нет, простите, уже не просто генерал, а «маркиз Веллингтон, гранд Испании, герцог Сьюдад-Родриго, генералиссимус испанской армии», он же «Носач» для своих людей, «Пэр» для ближнего круга офицеров, а ещё единственная персона в штабе, которой мог понадобиться простой капитан Ричард Шарп. Но Веллингтон уехал то ли в Кадис, то ли в Лиссабон, как назло, прихватив с собой неофициального главу разведки – майора Майкла Хогана. Ирландец, в силу давней дружбы с Шарпом, обязательно просветил бы его относительно причин этого странного вызова. Британская армия устроилась на зимние квартиры, хотя отдельные подразделения, вроде роты Шарпа, ещё подтягивались по выстуженным декабрьским дорогам. Здесь, по крайней мере, было тепло. Шарп в тысячный раз напомнил о себе затурканному писарю, присовокупив, что будет ждать в столовой на втором этаже, где жарко пылал камин. За окном патер кропил улицу святой водой. Звенели колокольчики, кадили курильницы, обволакивая сизым дымком фимиама носилки со статуей Девы Марии. Коленопреклонённые простолюдинки тянули к ней иззябшие руки. Светило солнце. Шарп взглянул на небо. Ни облачка. Одиночества Шарпа никто не нарушал. В отсутствие командующего штабисты предпочитали утром нежиться в постели или подолгу завтракать в соседней харчевне, где хозяин знал толк в кулинарии: свиная грудинка, яичница, жареные хлебцы со сливочным маслом, сочные отбивные под кларет и чай такой крепости, что им можно было бы добела отмыть самый заскорузлый пороховой бочонок. Часть офицеров собиралась на Рождество в Лиссабон. Если французы решат наступать, думал Шарп с усмешкой, они пройдут через Португалию до самого моря, а по ним не удосужатся даже выстрелить разок. Скрипнула дверь. В комнату вошёл пожилой мужчина, закутанный в тёплый халат, из-под которого виднелись форменные брюки. - Вы - Шарп? - Да, сэр. «Сэр» в ответе стрелка не было данью привычке. Несмотря на домашний вид и явную простуду, имелось в этом человеке что-то, от чего невольно хотелось встать навытяжку и щёлкнуть каблуками. Он представился: - Генерал-майор Нэн. Генерал-майор бросил бумаги на низкий столик поверх старых номеров «Таймс» и «Курьер», выглянул во второе окно и нахмурился: - Безбожные паписты! - Да, сэр. - Мы, Нэны, - шотландские пресвитериане, Шарп. ( Он чихнул и высморкался в широкий серый платок. Затем махнул им в сторону шествия: - Очередной церковный праздник. Каждый день у папистов какой-то праздник. Так и подмывает спросить: милые мои, почему же у вас морды такие кислые? Нэн коротко хохотнул и с интересом уставился на Шарпа: - Значит, вы – Шарп? - Да, сэр. - Ко мне приближаться не стоит. Я что-то приболел. Подойдя к камину, генерал-майор блаженно потёр над огнём руки: - Наслышан о вас. Крайне впечатлён. Вы – шотландец? - Нет, сэр. - Не стыдитесь, Шарп. Это не ваша вина. Первое разочарование в жизни – когда понимаешь, что при выборе родителей тебя никто не спрашивал. Второе – когда выясняешь, что с детьми этот номер тоже не прошёл. Выслужились из рядовых, не так ли? - Да, сэр. - Правильно сделали, Шарп. Крайне правильно. - Спасибо, сэр. Удивительно, как мало слов требуется для поддержания беседы со старшим офицером. Шотландец взял кочергу и принялся орудовать ею в камине так энергично, что чуть не потушил огонь вовсе. - Полагаю, вас крайне интересует, почему вы здесь? - Да, сэр. - Отвечаю: потому что во всей Френаде это самый тёплый угол, а вы не похожи на глупца. Исчерпывающий ответ? Он снова хохотнул и снова высморкался. - Дурацкое место эта Френада! - Да, сэр. Нэн посерьёзнел: - Вам известно, почему пэр избрал Френаду в качестве своей штаб-квартиры? - Нет, сэр. - Кто-то скажет вам… - здесь он плюхнулся в кресло и довольно хрюкнул, - Кто-то скажет вам, что Френада выбрана по причине близости к испанской границе. Доля правды в этом есть, но не вся правда… Другие будут убеждать вас, что пэру приглянулся этот Богом оставленный городишко в силу его удалённости от Лиссабона. Якобы ни один искатель синекур или профессиональный подлиза не поволочёт своё седалище в такую глушь, чтобы назойливой мухой жужжать вокруг пэра. Есть ли в этом утверждении зерно истины или нет, но пэр половину времени во Френаде тратит на облегчение бытия всевозможных лизоблюдов. Нет, Шарп, надо копать глубже! - Да, сэр. Нэн с тяжким вздохом оставил кресло и забегал по комнате: - Истинная, настоящая, глубинная причина состоит в том, что эта крайне унылая, беспросветная и убогая груда лачуг – сердце лучшей в Португалии охоты на лис! - Да, сэр. - А пэр, Шарп, крайне увлечён этой безбожной забавой. Потому-то мы с вами, как и прочие мученики, вынуждены претерпевать страдания в этой Френаде. - Да, сэр. - Прекратите твердить, как учёный дрозд: «Да, сэр! Нет, сэр!» Вы другие слова знаете? Шарп улыбнулся: - Да, сэр. «Спасибо» Нэн удивлённо воззрился на него: - За что? Ах, да… Присаживайтесь. Стрелок сел в другое кресло. Писаным красавцев генерала едва ли решился бы назвать даже кто-нибудь из племени столь презираемых им льстецов. Кустистые седые брови, казалось, вот-вот срастутся с непокорной белой шевелюрой. Круглое морщинистое лицо походило на старую фаянсовую тарелку в сетке трещинок, на которой лежала красная, натёртая платком, свеколка носа. Но взгляд умных, с хитринкой, глаз был открытым и честным. Нэн, в свой черёд, тоже рассматривал Шарпа от темноволосой макушки до подмёток трофейных французских ботфортов. Осмотр, видимо, удовлетворил его. Генерал со вкусом уселся обратно в кресло и громко позвал: - Чатсворт! Каналья, ты слышишь меня? Чатсворт! Появился ординарец: - Звали, сэр? - Звал, Чатсворт. Принесите мне чаю. Крепкого горячего чаю, что взбодрит меня и вдохновит на новые свершения. И постарайтесь справиться до Нового года. - Сию минуту, сэр. Не желаете перекусить? - Перекусить?! Чатсворт! Я крайне болен. Нахожусь, можно сказать, на пороге вечности, а ты морочишь мне голову какой-то едой! Какой именно, кстати? - Ветчина, та, что вам понравилась. Горчичка, хлеб, свежее масло. – забота денщика не была напускной. Чувствовалось, что он искренне любит своего генерала. - Искуситель! – укорил его Нэн, - Против ветчины с горчицей я, конечно, не могу устоять. Да и против хлеба с маслом. Подавай. Э-э, Чатсворт, за время пребывания во Френаде ты нигде не стибрил такую вилку на длинном черенке, с которой удобно поджаривать хлеб над огнём? - Нет, сэр. - Значит, разыщи её у своих более расторопных дружков и тоже неси сюда. - Сделаем, сэр. Вестовой вышел, а Нэн пошевелил бровями и безнадёжно вздохнул: - Мне, старому усталому человеку, поручено заправлять этим сумасшедшим домом, пока пэр колесит по полуострову. Разве об этом я грезил? Я-то мечтал вести полки к славе, начертать своё имя на скрижалях истории… И начертал бы! Если бы не писульки вроде этой! Он свирепо схватил со стопки документов верхнюю бумагу: - Послание от Главного капеллана армии. Главного! Так сказать, генералиссимуса от кадила. Господин капеллан получает пятьсот шестьдесят пять фунтов в год, да ещё шестьсот за то, что числится советником по внедрению семафорной связи. И мне, сирому, естественно, чрезвычайно льстит, когда у столь высококвалифицированного специалиста находится и на мою долю порученьице. Нэн поднёс листок к глазам и с выражением прочёл: - «…Незамедлительно… доложить о влиянии ереси методизма на войска…» ( Стрелок пожал плечами: - Не знаю, сэр. - Я вас научу, а то дослужитесь до генерал-майора и не будете знать, что делать с письмами от Главных капелланов. Такому предписанию следует непременно дать ход. Сюда, например. Нэн нагнулся к камину и бросил письмо в огонь. Пламя принялось жадно пожирать бумагу. - Итак, вам неизвестно, почему вы здесь… Потому, Шарп, что наследник престола, принц Уэльский, свихнулся. В точности, как и его царствующий батюшка, то есть окончательно и бесповоротно. ( Письмо превратилось в лоскутья пепла на углях, а Шарп молчал. Генерал не выдержал: - Господи, Шарп, вы, что же, ничего не скажете? «Господи, благослови Его Высочество!» или это ваше «Да, сэр! Нет, сэр! Спасибо, сэр!» на худой конец? Хотя, о чём я? Вы же стреляный воробей. Хлопотное дело, а? Быть героем? - Мне трудно судить, сэр. – Шарп заулыбался. Генерал, непохожий на других генералов, ему нравился. Дверь распахнулась. Чатсворт внёс массивный деревянный поднос, поставил его перед камином и отрапортовал: - Хлеб, ветчина. В плошке – горчица. Вилка нашлась в вашей комнате, сэр. Вот она. - Чатсворт, ты - методист? Ординарец задумался: - Так вы меня ещё не обзывали, сэр. Это хуже «канальи»? - Для Главного капеллана армии – гораздо. Кстати, Чатсворт, всю будущую корреспонденцию от Главного капеллана отныне сразу складывайте в камин, этот или любой другой. Вам ясно? Ответить вестовой не успел. Раздался стук, и в комнату нерешительно заглянул юнец в форме лейтенанта: - Мне нужен генерал-майор Нэн. - Его нет! – сварливо отозвался Нэн, - Он в Мадриде. Принимает капитуляцию у Наполеона! С этими словами шотландец наколол на вилку шмат хлеба и, обмотав платком рукоять, принялся поджаривать ломоть на огне. Лейтенант мялся на пороге: - М - м… Полковник Грейв, сэр, интересуется, куда ему девать скобы для понтонов? Нэн закатил к потолку глаза и едко осведомился: - К чьему хозяйству относятся понтоны, лейтенант? - Сапёров, сэр. - Кто у сапёров старший? - Полковник Флетчер, сэр. - Так что ты должен ответить своему начальству, сынок? - Я понял, сэр. Да, сэр. Порученец потоптался и робко переспросил: - Надо обратиться к полковнику Флетчеру, сэр? - Браво, лейтенант, ваша сообразительность выше всяких похвал! Выполняйте! А если вдруг Главная прачка (подозреваю, такая у нас тоже есть) пожелает видеть меня, передайте, что я женат и взаимностью ей ответить не смогу! Обескураженный лейтенант убрался. Нэн покосился на денщика и буркнул: - Рядовой Чатсворт, сотрите с лица эту возмутительную ухмылочку. Наследник престола нездоров, а ты, мошенник, скалишься! - Так точно. Что-нибудь ещё желаете, сэр? - Нет, Чатсворт. Спасибо, можешь идти. Дождавшись, пока ординарец затворит за собой дверь, генерал насадил на зубья следующий кусок хлеба и опасливо справился: - У вас-то с головой всё в порядке, Шарп? - Думаю, да, сэр. - Слава Богу, Шарп, слава Богу! Потому как у принца, похоже, нет. Он повадился совать нос в армейские дела, а пэра это бесит. Нэн умолк. Погрузившись в свои мысли, генерал не замечал, что поднёс хлеб слишком близко к пламени, и тот начал обугливаться. Нэн заговорил: - Вы слышали о Конгриве? - Ракетчик? - В точку. Сэр Уильям Конгрив, изобретатель оригинальной системы ракетного огня и, на беду нашу, любимчик регента. Нэн уловил, наконец, чад горящего лакомства и спешно выдернул из камина вилку. - Мы испытываем нехватку в пехоте, артиллерии, кавалерии. Что же нам присылают? Подразделение конных ракетчиков! И всё оттого, что наш тронутый принц считает, будто подобной дребеденью можно выиграть войну! Будьте любезны, Шарп, распорядитесь чаем. Пока стрелок наполнял чашки, генерал щедро уснастил почерневший хлебец маслом, затем положил сверху толстый пласт ветчины, намазал горчицей. Взяв предложенную Шарпом чашку, он отхлебнул и прижмурился: - Чатсворт божественно заваривает чай! Какой-то девице очень повезёт с мужем. Что, горелые сухарики не по вкусу? Шарп, выбравший себе кусок с подноса, неопределённо кивнул. - А я вот люблю с дымком.- поделился генерал и без перехода продолжил, - Ракеты, Шарп. Мы имеем отряд ракетчиков на лошадях и приказ свыше дать им возможность проявить себя. Нэн трепетно откусил бутерброд, прожевал: - Мы должны проверить их в бою, выяснить непригодность и отправить в Англию, разумеется, без лошадей. Лошади нам и здесь пригодятся. Ясно? - Вполне, сэр. - Очень хорошо, Шарп, потому что это и есть ваше задание. Вы принимаете под начало команду капитана Джилиленда и создаёте ему благоприятные условия для всесторонних полевых испытаний его хлопушек. Так гласит приказ. От себя уточню: условия должны быть настолько благоприятными, чтобы доблестным капитаном Джилилендом овладело страстное желание поскорей увидеть родную Англию. Я выражаюсь понятно? Шарп домазал на хлеб масло и взглянул Нэну в глаза: - Куда уж понятней. Вы хотите, чтобы ракеты оказались пшиком, сэр. Тот обиделся: - Упаси Боже, Шарп! Это не я хочу, чтобы ракеты оказались пшиком. Они и есть пшик, во всяком случае, пока. Уже несколько лет их улучшают, совершенствуют, дорабатывают, а при запуске по-прежнему самое безопасное место – то, куда их нацелили. Да что я вам рассказываю, сами убедитесь! Шотландец снова вгрызся в сэндвич и пробурчал с набитым ртом: - Между нами, Шарп, я не против, если бы чёртовы шутихи захватили лягушатники, но, увы, Господь не балует таких грешников, как я, чудесами! Шарп глотнул чаю. Разговор выходил какой-то странный. Стрелок, естественно, слышал, о ракетах Конгрива, ведь о новом секретном оружии в армии болтали уже лет пять. Но при чём здесь Шарп? И как капитан может командовать другим капитаном? Чепуха какая-то. Нэн ткнул вилкой в очередной тост: - Вы сидите и мучаетесь вопросом: у Веллингтона столько офицеров, но выбор он остановил на скромном капитане Шарпе, почему? Так? - Так, сэр. – согласился стрелок. - Вы, Шарп, - вызов существующему порядку вещей. Вы не укладываетесь в регламентированную схему бытия, привычную для пэра. Нэн отложил вилку и стал перебирать бумаги на столике: - Ага, вот она! – генерал держал искомый документ брезгливо, кончиками пальцев, словно боясь заразиться от него какой-нибудь гадостью. – Кроме пиротехнических излишеств, Его сбрендившее высочество изволило осчастливить нас этим. Очевидно, безумие крайне заразно. Принц – от батюшки, а я – от этой бумажки. Только так можно объяснить то, что я не кинул её в камин вместе с писулькой от Главного капеллана. Читайте, Шарп, но помните: я вас предостерегал! Он отдал документ Шарпу и вернулся к поджариванию хлеба. Бумага была плотной и дорогой. В нижнем углу, слева, красовалась большая красная печать. Верх грамоты представлял собой сложное переплетение букв и завитков: «Мы, Георг Третий, милостию Божией Король Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии, Ревнитель Веры» Следующие слова были вписаны от руки в разлинованное пространство: «Верного и возлюбленного подданного Нашего, Ричарда Шарпа, эсквайра» Далее вновь следовал печатный текст: «Повелением сим назначаем и жалуем…» Буквы запрыгали перед глазами стрелка. Он поднял взгляд на генерала. Тот лукаво подмигнул ему: - Что, ум за разум заходит? Еще не поздно, Шарп, бросьте чёртову цидулку в огонь! Шарп нервно ухмыльнулся: - Ну, уж нет, сэр! Его колотило. Он почти заставил себя прочесть следующую строку: «…Майором Нашей Армии в Испании и Португалии…» Руки затряслись. Шарп откинулся на спинку кресла, прижмурился и вновь прочитал: «…Майором…» Господи Боже, майором!!! Записавшись рядовым незадолго до шестнадцатилетия, он тянул лямку армейской службы девятнадцать лет, и вот он – майор! Чин капитана достался ему таким потом и кровью, что о дальнейшей карьере он и задумываться-то себе не позволял. Но какие-то шестерёнки в небесной канцелярии дали сбой и, бах! - нежданно-негаданно он превратился в майора! Господи! Майор Ричард Шарп! Генерал мягко уронил: - Не обольщайтесь насчёт принца, Шарп. Милости его столь же бестолковы, как и он сам. Звание не полковое. Отчасти он был прав. Будь в патенте указано «Майор Нашего Южно-Эссекского полка», это означало бы полноценный статус и соответствующий оклад. Формулировка же «Майор Нашей Армии…» предполагала майорское жалование, пока свежеиспечённый майор выполнял задание вне своего подразделения. В случае возвращения в родной полк денежное довольствие сокращалось до рамок последнего «полкового» чина, то есть для Шарпа – капитанского. Но звание-то оставалось! Майор! Нэн с любопытством наблюдал за стрелком. Шотландца всегда интересовало, что движет людьми, подобными Шарпу: людьми, упорно карабкающимися из самых низов, со дна общества вверх, наперекор судьбе, вопреки происхождению и всему на свете. Свалившееся с неба майорство должно было вызвать бурю эмоций, но внешне это никак не проявилось. Шарп сидел в кресле, прямой, как палка, с патентом в шершавых пальцах. Страсти, выплеснувшиеся в первый миг, казалось, унялись без следа. Лицо, обожжённое солнцем и ветрами, было безучастным, а грубый шрам на щеке придавал этому спокойствию лёгкую ироничность. Кто в армии Веллингтона хоть краем уха не слышал о Ричарде Шарпе, упрямце, таскающем истрёпанную куртку 95-го стрелкового, капитане, которого пэр назвал лучшим командиром Лёгкой роты? Но выйдет ли из толкового капитана столь же толковый майор? Впрочем, какой смысл гадать, похоже, Шарп свой выбор уже сделал. По давней привычке читать официальные бумаги от корки до корки, стрелок рассеянно пробежал глазами последние строки патента: «Дано в Карлтон-Хаусе ноября 1812 года 14 дня на пятьдесят третьем году Нашего правления.» Слова «Волею Его Величества» были перечёркнуты и заменены фразой: «Волею Его Королевского Высочества Принца-регента, именем Его Величества» - Кто-то в ярких красках описал принцу ваши подвиги под Бадахосом, с Гарсией Эрнандесом и так далее. Его полоумное высочество очень воодушевился и вот он, результат… Нэн помолчал и, оставив напускное фиглярство, серьёзно спросил: - Вы понимаете, Шарп, что, принимая это звание, наживаете кучу врагов, уже только тем, что это повышение, бесспорно, заслужено вами, но совершено в обход всех правил? - Я привык, сэр… Генерал всплеснул руками и сердечно улыбнулся: - В таком случае поздравляю с производством в чин и желаю, чтобы в ближайшие пару лет моя шутка относительно вашего генерал-майорства перестала быть шуткой! - Спасибо, сэр! - Отблагодарите меня, показав Джилиленду, где раки зимуют. Представляете, чёртов попрошайка выцыганил сто пятьдесят лошадей! Сто пятьдесят, Шарп! Видит Бог, они бы нам пригодились, но мы можем лишь облизываться, пока принц втемяшил себе в башку, что Бони ( Шарп сощурился: - Выходит, прикомандированием к ракетно-конному капитану Джилиленду я обязан вовсе не регенту? - Приятно иметь дело с умным человеком. Конечно, принц здесь ни при чём. Но, сами посудите: во-первых, кто справится с таким деликатным заданием лучше вас? Во-вторых, по иерархической лестнице нельзя бежать вприпрыжку, перескакивая через ступеньку. Подобное легкомысленное поведение должно быть чревато скользкими заданиями, иначе это угнетает тихоходов. - Значит, это наказание? - Назидание, скорее. И, в-третьих, пока вы будете пускать фейерверки с Джилилендом, глядишь, в вашем Южно-Эссекском освободится место майора, и вы вернётесь туда на законных основаниях. Генерал оглушительно чихнул и схватился за платок. Высморкавшись, он запахнул халат и меланхолично произнёс: - Если грядущий 1813 выдастся столь же беспокойным, как уходящий 1812, каждого из нас ждёт повышение. Кого-то – в следующий чин, но большинство, вероятно, - прямо в райские кущи… Нэн встал: - Всё, Шарп, вперёд! Вот ваш приказ о назначении и прочая бюрократическая дребедень. На гуардийском тракте вас дожидается агнец Джилиленд. Заколите его для принца! - Да, сэр. Шарп тоже поднялся. Пока он сгребал протянутые Нэном бумаги, на церкви ударили в колокола. Звон спугнул с крыши храма стайку птиц. Они взлетели в воздух, крича и хлопая крыльями. Нэн вздрогнул и досадливо скривился: - Если не брать во внимание эти папистские бубенцы, ничто в Рождество не потревожит покоя армии Его Величества в Испании и Португалии, а, майор? - Думаю, да, сэр. Майор! Звучит, как музыка! Над Френадой плыл праздничный благовест, а в тихую деревеньку Адрадос километрах в восьмидесяти к востоку входили первые солдаты в неопрятных красных мундирах. ГЛАВА 2 Очень скоро весть о резне в Адрадосе докатилась до Френады. Слух передавался из уст в уста, обрастая чадным шлейфом подробностей, похожим на след ракеты над неглубокой долиной, выбранной Шарпом для испытаний. Первым в роте новость узнал сержант Патрик Харпер от своей женщины – Изабеллы, а она – из проповеди священника церкви Френады. Рассказ пастыря отозвался в сердцах прихожан возмущением, которое вполне разделял их единоверец Харпер. АНГЛИЧАНЕ!!! ПРОТЕСТАНТЫ!!! ЕРЕТИКИ!!! Разграбили отдалённое селение, истребили жителей-католиков, изнасиловали их жён, да ещё и совершили своё богомерзкое преступление в святой день!!! Ирландец поведал историю Шарпу, когда они с лейтенантом Прайсом и двумя другими ротными сержантами грелись на солнышке. Шарп дал Харперу выговориться и поморщился: - Враки. - Клянусь Богом, сэр, правда. - Ты сам слышал? - Изабелла слышала. – глаза Харпера под белёсыми бровями сверкали. Как с ним бывало в минуты волнения, в речи прорезался гэльский акцент, - В отличие от вас, язычников, у нас, у католиков, патер с амвона не врёт! Шарп покачал головой. С Харпером они прошли огонь, воду и медные трубы. Ближе ирландца друга у него не было. Уравновешенность, свойственная всякому сильному от природы человеку, дополнялась весёлым нравом, и эти качества помогали Патрику Харперу равно спокойно принимать военные тяготы, приятности кратких мирных передышек и то, что он, уроженец Зелёного острова, вынужден служить в армии захватчиков – англичан. Но, хоть Донегол и был далёк, сержант никогда не забывал родину, очень болезненно переживая любое, даже мнимое, проявление английских имперских замашек. В слухе же имелась ещё и религиозная подоплёка: протестанты коварно напали на католиков и осквернили святое место в святой день! Всё это, вместе взятое, заставляло Харпера кипеть негодованием, которое Шарп счёл своим долгом остудить: - Подумай сам, Патрик. Ты можешь себе представить, чтобы наши ребята ни с того, ни с сего вдруг вспомнили, что они протестанты, а вокруг полным-полно католиков, дождались первого попавшегося вашего праздничка, перерезали глотки испанским солдатам и взялись грабить-убивать местных крестьян? Можешь? - Наши – нет, - неохотно признал Харпер, - Но это же не наши! - Ладно, не наши. И на кой чёрт им это надо? - Потому что они – протестанты, сэр. Кровожадные нехристи, готовые отмахать полстраны, лишь бы прикончить честного католика. Сержант Хакфилд, верный сын англиканской церкви, не утерпел и выплюнул сухую былинку, которую безмятежно жевал до того: - Кровожадные?! Чья бы корова мычала, Харпс! Ты в своей ирландской глуши ничего не слышал об инквизиции? Да по части убийств мы – дети в сравнении с твоими римскими приятелями! - Хватит! – рявкнул Шарп. Перепалки на религиозные темы были в роте обычным делом, но сейчас, с учётом душевного состояния Харпера, спор мог перерасти в нешуточную ссору. Видя, что ирландец, несмотря на окрик, уже открыл рот для достойного ответа проклятому еретику, Шарп гаркнул на него: - Уймись, Патрик! Убедившись, что мир восстановлен, он повернулся в ту сторону, где ракетчики заканчивали долгие приготовления к стрельбе, и отвёл душу, на все лады костеря их нерасторопность. Растянувшийся на стылой земле лейтенант Прайс сдвинул с лица кивер, приоткрыл один глаз и поучительно сказал: - Всё оттого, что мы работаем в воскресенье. «Не жди толку, коль не чтишь День Господень» - как любит повторять мой папаша. - И число нынче тринадцатое, - мрачно дополнил его сержант МакГоверн. - В воскресенье мы работаем, - терпеливо растолковал Шарп, - чтобы уложиться в срок, вернуться в батальон и отпраздновать Рождество с ножкой гуся, обещанного майором Форрестом, в одной руке и стаканом рома из запасов майора Лероя – в другой. Если вас, лейтенант, это не устраивает, сейчас же сворачиваемся и с песнями возвращаемся во Френаду. Так как? Прайс надул губы и капризно пропищал: - А что вы мне купите на Рождество, дяденька майор? Сержанты засмеялись. Люди капитана Джилиленда, наконец, управились. Шарп встал, отряхнул с когда-то щегольских кавалерийских рейтузов траву и комья земли: - Пора. Четвёртые сутки Шарп возился с командой Джилиленда и всё больше убеждался в правоте генерал-майора Нэна. Ракеты были эффектными, зрелищными, но ужасающе неточными. Со слов капитана Джилиленда, горячего энтузиаста этого адского оружия, ракеты уже сотни лет использовались в Китае. Шарп и сам помнил их по Индии, где ракеты состояли на вооружении всех туземных армий. До встречи с Джилилендом стрелок в глубине души питал надежду, что британские снаряды, плод современной инженерной мысли, окажутся лучше расцвечивавших небо над Сирингапатамом. Ракеты Конгрива почти ничем не отличались от фейерверков, пускавшихся на торжествах в Лондоне, только были крупнее и делились на два типа: малые, длиной около трёх с половиной метров, из коих сантиметров шестьдесят приходилось на пороховой цилиндр, увенчанный ядром или камерой с картечью, остальное – на шест; у больших, девятиметровых, двадцатикилограммовая туба с порохом, поставленная на попа, высотой превышала человеческий рост. Взрываясь даже рядом с целью, такой снаряд разносил её в пух и прах. Тренируя людей Джилиленда, Шарп раздражённо думал, что в его жизни это самая бессмысленная трата времени, потому что взаимодействие с пехотой – последнее, в чем нуждаются ракетчики. Впрочем, имелась у изобретения Конгрива своя, завораживающая математика. В обычную батарею входило шесть орудий, обслуживаемых ста семьюдесятью двумя канонирами на ста шестидесяти лошадях. В минуту такая батарея производила двадцать выстрелов. Ракетчики при том же количестве коней и обслуги выпускали в минуту девяносто зарядов. Полный боекомплект в тысячу четыреста ракет выстреливался за четверть часа – несбыточная мечта для любого пушкаря. Сверхоружие, если бы не одно прискорбное обстоятельство. Из двенадцати пушечных выстрелов с пятисот шагов цель поражали, в среднем, десять. Джилиленд прыгал от радости, если из пятидесяти пущенных ракет хоть одна просверкивала вблизи мишени. Шарп убрал (в который раз за эти дни?) своих парней, охраняющих ракетчиков, с линии огня. Прайс махнул с дальнего края долины: «Готово, сэр!» Шарп посмотрел на Джилиленда и дал отмашку: «Огонь!» Выстреливалось двадцать малых ракет. Каждая лежала на низком открытом лотке у самой земли. Канониры поднесли к фитилям огонь, и два десятка снарядов почти одновременно рванулись вперёд. Вой наполнил долину, заглушая восторженное улюлюканье солдат Шарпа. Ракеты набирали скорость, волоча за собой дымно-искряные хвосты, от которых вспыхивала бурая ломкая трава. Один из снарядов задел в полёте почву, палка сломалась, и он уткнулся в грунт, выбросив чадное облако огня и копоти. Другая ракета вильнула вправо, столкнулась с товаркой, обе канули в заросли. Лишь две летели по прямой, остальные описывали сложные узоры. Одна вдруг свечкой взмыла в небо, всё выше и выше вонзаясь в слепящую солнцем синеву. На миг Шарп отвёл глаза, а, когда вновь взглянул, ракета уже изменила направление и с удвоенной скоростью мчалась вниз, к запустившим её людям. - Спасайтесь, олухи! – заорал Шарп. Сзади взахлёб хохотал забывший об Адрадосе Харпер. Лошади ржали и бились на привязях, артиллеристы метались в панике. Капитан Джилиленд, к чести его, присутствия духа не потерял. Две-три команды, отданные резким пронзительным голосом, и порядок был восстановлен. Солдаты бросились ничком на землю, закрыв руками затылок. Завывая, как потерянная душа, ракета с маху врезалась в грунт, никого, по счастью, не задев. Направляющий шест дрожал. Его лизали синие язычки пламени, выбивающиеся из покорёженной тубы. Харпер шумно утёр проступившие от смеха слёзы: «Спаси, Господи, Ирландию!» Шарп его веселья не разделял: - С прочими ракетами что? Сержант Хакфилд флегматично послюнявил кончик карандаша и сделал метку в блокноте: - Как обычно, сэр. Ближайшая к цели прошла метрах в тридцати. Как обычно. Неутешительный вердикт для своенравных детищ Конгрива. После запуска они будто обретали собственный разум, цели выбирали по желанию, питая необъяснимую склонность к лошадям. По выражению лейтенанта Прайса, умение пугать коней «…сгодилось бы в бою, не предпочитай мерзавки английских французским.» Капитана Джилиленда Шарп нагнал среди коптящих останков ракет. Воздух кисло пах сгоревшим порохом. Хакфилд не ошибся, снаряды легли далеко от мишеней. Как обычно. Джилиленд, худенький невысокий человечек, фанатично приверженный новому оружию, с жаром принялся оправдываться перед Шарпом. Аргументы от раза к разу повторялись, поэтому Шарп слушал его вполуха. Маленький капитан страстно хотел поучаствовать в компании будущего года. 1812-й, начавшийся триумфально: Сьюдад-Родриго, Бадахос, Саламанка, завершился долгим топтанием под Бургосом и осенним отступлением в Португалию, к продуктовым складам. Какой-то умник в штабе послал обозы с провиантом по другой дороге. В результате войско тащилось на запад под проливными дождями, озлобленное и голодное. Дисциплина упала. Мародёров пачками вешали вдоль тракта, но от грабежей это не спасало. Двух разжившихся выпивкой у местного населения солдат Шарп приказал раздеть и оставить на милость следующих по пятам французов. Жестокая мера сработала. Южно-Эссекский добрался до Португалии в относительном порядке, выгодно отличаясь от большинства других подразделений. Компании 1813 армия ждала с нетерпением, чтобы отплатить французам за позорное бегство, тем более, что впервые за годы войны испанские, португальские и английские солдаты выступали под началом одного командующего – Веллингтона. Объединение армий сулило верный успех, и внести в него собственную лепту Джилиленд считал своей священной обязанностью. Излияния Джилиленда стрелок оборвал: - Они мажут, капитан, и вы ничего не можете с этим поделать. Ракетчик печально кивнул, взмахнул руками: - Есть одно соображение, сэр. Помните, вы как-то обронили, что нагнать на врага страху – наполовину разбить, помните? - Допустим. - И вот тут-то ракеты подходят лучше всего! Враги просто разбегутся! - Как ваши ребята только что? – ехидно поддел его Шарп. - Всегда попадаются одна или две с изъяном, сэр. Посудите сами, сэр, французы ракет не видели. Шум, пламя! Страшно же. А, сэр? Шарп думал. Четыре дня стрелок испытывал ракеты, въедливо и планомерно. Начав с максимальной дальности стрельбы в два километра, за прошедшее время он сократил её до минимума в три сотни метров, что на точности никак не отразилось. И тем не менее! Шарп наморщил лоб. Кое-что он упустил. Что чувствует человек под ракетным обстрелом? Майор взглянул в небо. Полдень. Пора было возвращаться в город, чтобы успеть передохнуть до начала представления (офицеры Лёгкой дивизии своими силами поставили «Гамлета» в амбаре на окраине Френады). Ничего. Много времени то, что он задумал, не займёт. Спустя час Шарп в компании сержанта Харпера маялся, ожидая, когда Джилиленд, люди которого суетились в шестистах метрах поодаль, просигналит о готовности. Харпер хмуро косился на командира: - Мы свихнулись. - Я тебя силком с собой не волок. - Вашей жене, сэр, я поклялся присматривать за вами. Вот я здесь. Присматриваю. Тереза. Стрелок встретил девушку два года назад в отряде гверильясов, плечом к плечу с которыми сражалась рота Шарпа. Французов Тереза ненавидела. Засада, удар кинжалом из-за угла – все средства подходили в её борьбе с врагами. С момента свадьбы прошло уже восемь месяцев. Из них вместе молодожёны провели едва ли десять недель. Ещё до женитьбы, полтора года тому, Тереза родила Шарпу дочь, Антонию. Малышка росла вдали от него, говорить училась на чужом языке, но Шарп обожал её, родную кровинку, как никого на свете. Он подмигнул ирландцу: - Спокойно. Они же всегда мажут. - Почти всегда, сэр. Энтузиазма Джилиленда Шарп не разделял, но уважал. В роте же за эти дни ракеты сделались излюбленной темой для шуток. Да, снаряды редко попадали в цель, но при этом всегда летели в нужную сторону, хотя и подчас весьма извилистым путём. В идее Джилиленда имелось здравое зерно, без сомнения, однако проверить это можно было лишь одним способом. Стать мишенью самому. Харпер сокрушённо поскрёб голову: - Чем-чем, а ракетами по нам, ирландцам, ещё не пуляли! Он вздохнул и тронул нательный крест. Что делают сейчас ракетчики, Шарп себе хорошо представлял. Сбоку каждого снаряда имелся паз. Обслуга вставляла в этот паз направляющий шест, фиксировала во втулке, а на оставшемся отрезке паза обжимала металлическими губками. Шарп усмехнулся. Конструкция малой ракеты предусматривала возможность крепления на ней наконечника пики. Каждый подчинённый Джилиленда возил такой наконечник в специальной кобуре на седле. Понятие о том, как управляться с подобным «ракетным копьём», да ещё и верхом на лошади, у горе-кавалеристов было очень смутное, и Шарпу нравилось дразнить капитана разговорами о необходимости отработки действий в конном строю. - Фитили зажгли. Комментарий на собственную смерть, вполне в духе Патрика Харпера. Позади деловито мечущихся ракетчиков, у повозок особого устройства для хранения боеприпасов расселась рота Шарпа, с любопытством ожидая, чем кончится самоубийственная выходка командира. Мгновения, пока пламя бежало по запальным шнурам, длилось целую вечность. - Просто повторяй себе, что для парней Джилиленда даже дом в пятидесяти шагах – слишком крохотная мишень. - Я – не дом, но тоже не мелкий, сэр.- в сержанте Харпере было почти два метра росту. Шипение и дым возвестили о пуске снарядов. - Спаси, Господи! – ирландец широко осенил себя крёстным знамением. Шарп ухмыльнулся: - Станет туго, за спиной стенка. Невысокая оградка из дикого камня, у которой они стояли, была их страховкой на случай неожиданной меткости творений Конгрива. - Как скажете, сэр. Впервые Шарп наблюдал запуск ракет с позиции мишени. Отсюда они казались злобными буркалами неведомых демонов: тёмное пятнышко ракеты – зрачок, окружённый огненной радужкой выбивающегося сзади пламени. В глубине души, в той её части, где не находилось места разуму, родилось и росло иррациональное убеждение, что дьяволы высматривают именно Шарпа, и целят именно в Шарпа. Жуткое ощущение усиливалось воем, с этого места приобретавшим явственно потусторонний оттенок. Стрелок не выдержал и нырнул за ограду. Харпер, который, по-видимому, испытывал похожие чувства, сделал то же самое секундой раньше. Урча и стеная на разные лады, адские бестии пронеслись над низким забором метрах в двадцати от сжавшихся в страхе друзей. Опомнившийся первым Харпер смачно выругался. - То ещё удовольствие, а? – лицо Шарпа выражало неподдельное облегчение от того, что ракеты прошли стороной. Облегчение и азарт. - Всё, что ли? – с надеждой спросил ирландец. - Ещё один залп. Теми, что побольше. Следующая партия ракет выстреливалась с пусковых установок на треногах. Джилиленд сейчас, должно быть, корпел над расчётами. Математика – точная наука, плохо сочеталась в понимании Шарпа с неуправляемой сущностью ракет. Джилиленд думал иначе. Вычисляя траекторию, он учитывал ветер (даже слабое дуновение сносило лёгкий деревянный хвост, разворачивая снаряд), длину направляющей (пока командир считал, канониры вовсю пилили шесты). Третьим фактором был угол возвышения пусковой установки, призванный компенсировать снижение ракеты к земле сразу после выстреливания. Современная наука в войне. - Держите шапку, сэр! Дюжина восемнадцатифунтовиков устремилась вперёд, разгоняя клочья дыма, истаивающие после первого залпа. Одна ракета ушла вбок, но прочие мчали единым чадным облаком. - О, Господи! – Харпер схватился за крестик. Снаряд оторвался от остальных и летел прямо на Шарпа с ирландцем. Вой нарастал, разрывая барабанные перепонки. - Ложись! Харпер нырнул вправо, его командир – влево. Грохнуло так, что они не взвидели белого света, а земля заходила ходором. - Иисусе! – отплёвываясь землёй и часто-часто моргая, Шарп сел. Первое точное попадание за неделю. Ракета разворотила участок стены в аккурат между Шарпом и Харпером. Обломки направляющего шеста валялись вперемешку с диким камнем, исковерканный корпус ракеты чадил метрах в десяти. Пыль, разбавленная дымом, медленно оседала вниз. Неудержимое веселье овладело друзьями. Кашляя и отряхиваясь, они хохотали, как сумасшедшие. Когда приступ смеха прошёл, Харпер встал на ноги и покачал головой, глядя на пролом в заборе: - Слава Богу, что эта хлопушка была с ядром, а не с картечью… - Страшно было? – жадно спросил Шарп. - До чёртиков. – честно ответил Харпер, - Будь у меня полный живот, здесь смердело бы не только порохом. Он поднял кивер и оббил о колено. Шарп не унимался: - Выходит, есть прок от бирюлек Конгрива? А, представь, полный залп?! Да ещё шагов с пятидесяти?! Горячность командира забавляла Харпера: - Если бы, да кабы, сэр… Вам по душе эти игрушки к Рождеству, сэр, как я погляжу? Фигура в синей форме скакала к ним, ведя вторую лошадь в поводу. Харпер надвинул головной убор и кивком указал на всадника: - Крошка-капитан волнуется, не угробил ли нас. - Это не Джилиленд – Шарп рассмотрел на коннике ментик. Наездник преодолел ограду элегантно, словно барьер в манеже: - Майор Шарп? - Он самый. - Лейтенант Роджерс, сэр. Штаб-квартира. Генерал-майор Нэн требует вас к себе. Шарп принял у лейтенанта поводья второй лошади и, перекидывая их через голову животного, спросил: - Что стряслось-то? - Вы, что же, ничего не слышали? Шарп вставил ногу в стремя, Харпер помог ему взобраться в седло и подал кивер. - Жуткая бойня в местечке под названием Адрадос. Подробностей не знаю, но в штабе все на ушах. Едем? - Вперёд! Сержант Патрик Харпер проводил взглядом удаляющихся офицеров и удовлетворённо кивнул. Выходит, слухи не врали насчёт Адрадоса. Такое беззаконие армейское начальство не может оставить без внимания. Виновников надо найти и сурово наказать. Для этого-то штабу и нужен майор Шарп, а майору Шарпу, хоть официально уже и не имеющему отношения к Южно-Эссекскому полку, обязательно понадобится сержант Харпер. Значит, очень скоро сержант Харпер получит возможность расквитаться с тварями, посмевшими покуситься на его веру и его Бога. Насвистывая, ирландец зашагал к роте. Близость возмездия приятно грела душу. ГЛАВА 3 - Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт… Генерал-майор Нэн, всё в том же халате, всё так же простуженный, стоял, отвернувшись к окну, бурча под нос слова, неподобающие честному пресвитерианину. Обратить внимание на Шарпа он соизволил только когда лейтенант Роджерс, доложившись, покинул комнату. - Холодна, как сердце инквизитора… - Э-э… сэр? - Комната, Шарп, комната… Единственный стол в кабинете был завален картами, на которых, в свою очередь, покоились вперемешку пустые кружки, миски, табакерки, два надкусанных тоста, одинокая шпора и мраморный бюстик Наполеона, которому чья-то непочтительная рука (уж ни Нэна ли?) подрисовала углем залихватские усы. Генерал-майор подошёл к столу и опустился в кожаное кресло: - Что вы слышали о побоище в Адрадосе? Ну же, порадуйте старичка, скажите, что ничего. - Увы, сэр, кое-что слышал. - Что именно? Шарп в двух словах передал генерал-майору содержание проповеди френадского падре. Нэн слушал, прикрыв глаза рукой, а, когда стрелок закончил, простонал: «Господь всемогущий, как некстати!» выскочив из кресла, он забегал по комнате: - Испанцы и так нас не празднуют, всё никак не могут забыть распри двухсотлетней давности. Даже тот факт, что мы проливаем кровь за их чёртову страну, не добавляет нам в их глазах привлекательности. Теперь же их траченные молью попы вопят с амвонов, что британские язычники насилуют всё, что исповедует католичество и носит юбку. Боже! Если в эту чушь крайне верят португальцы, то представляю, какой хай поднялся по ту сторону границы! Чего доброго, потребуют от папы римского объявить нам крестовый поход! Он остановился и зажмурился: - Получи эта история широкую огласку, помощи от испанцев нам не видать, как собственных ушей, а помощь их нам крайне, ох, как крайне, нужна! Его прервал робкий стук в дверь. - Войдите! Штабной чиновник принёс Нэну какой-то документ. Генерал бегло просмотрел его и ворчливо заявил: - Одного мало, Саймонс. Мне нужна ещё дюжина. - Будет исполнено, сэр. Когда тот вышел, Нэн лукаво подмигнул Шарпу: - По грехам нашим воздаётся нам! Стоило мне сжечь бумажку от благороднейшего и умнейшего человека, чертова Главного капеллана, как на мою голову свалилась обязанность в письменном виде облизать каждого епископа и архиепископа, до которого только можно доплюнуть отсюда. Голос его стал сюсюкающим: - «Мы оповещены, Ваше толстопузое святейшество, о том, что натворили в Адрадосе какие-то висельники. Но это не наши висельники, а другие, и мы их, зуб даю, непременно найдём и медленно вывернем наизнанку. Крайне медленно.» - Не наши висельники, сэр? Генерал недовольно покосился на Шарпа: - Конечно, не наши! Схватив со стола бюст Наполеона, Нэн ткнул его в нос пальцем: - Тебе-то, корсиканский выскочка, верно, хотелось, чтобы это оказалось делом рук наших балбесов? Ты бы мог тиснуть в своём завиральном «Монитэре» статейку об английских бугаях, кроющих всех испанок подряд. Может, это помогло бы тебе позабыть о тысячах придурков, брошенных тобою подыхать в далёкой России? Он шваркнул бюст обратно на стол и шмыгнул носом: - Чёрт! Шарп ждал. Проезжая по улицам Френады, он видел, что штаб-квартира гудит, как растревоженный улей. Весть о происшедшем в Адрадосе всколыхнула это сонное царство, и приезд Шарпа, несомненно, был частью суматохи. Стрелка распирало любопытство, но спросить напрямую он не мог. Впрочем, генерал, очевидно, созрел для разговора и сам. Указав Шарпу на кресло у небольшого камина, он занял второе: - Я в крайнем затруднении, майор Шарп. У меня есть задание, не сулящее ни почестей, ни выгод, и нет войск для его выполнения. Шарп открыл было рот, но шотландец энергичным жестом отмёл его невысказанные возражения: - Да, конечно, как так? Под рукой целая армия? Но у кого под рукой? У Бирисфорда…(Пока Веллингтон был занят дипломатическими играми на юге, войском ведал Бирисфорд) А где Бирисфорд? На севере, с португальцами. Времени искать его и кланяться нет. Обратись я к одному командиру дивизии, другие тоже пожелают узнать, в чём дело, а объяснений мне хотелось бы избежать. Я заведую штабом, то есть перекладываю бумажки и слежу, чтобы поварята не прудили в офицерскую похлёбку. В моём распоряжении собранный с бору по сосенке гарнизон Френады и… вы. А, если брать добровольцев, то лишь вы. - Добровольцев, сэр? Нэн елейно улыбнулся: - Я предположил, что вы захотите вызваться добровольцем. Вы же доброволец, майор? Это не вопрос, это – приказ. Шарп усмехнулся: - Куда ж я денусь… - Отлично. Вам известен некий Потофе? Стрелок пожал плечами. - А что вы слышали об армии дезертиров? В памяти Шарпа смутно всплыло отступление от Бургоса: дождь, хлещущий, как из ведра; четыре сотни промокших до нитки голодных солдат, сгрудившихся в горелом амбаре, и чей-то горячечный шепоток, повествующий о войске лихих ребят-дезертиров, привольно живущих без офицеров с генералами и принимающих к себе любого желающего. Тогда, помнится, Шарп велел невидимому рассказчику заткнуться, а про себя подивился изощрённости солдатской выдумки. Выдумки? - Разве это не байка? - Увы, майор, крайне печальная правда. Сам Нэн почерпнул сведения о Потофе и его головорезах отчасти у адрадосского падре и гверильясов, доставивших несчастного во Френаду, отчасти – из бумаг Хогана. Около года назад, плюс-минус пару месяцев, среди гор южной Галисии объявилась шайка дезертиров. Заправлял у них бывший французский сержант. Настоящего имени его никто не знал, а он пышно титуловал себя «маршалом Потофе». - «От чугунка ручка», если вольно переложить с французского, - ухмыльнулся шотландец, - Поговаривают, что он был поваром. Повар или нет, но под его началом банда процветала. До тех мест не было дела ни наполеоновским командирам, ни Веллингтону. Запуганные крестьяне не рыпались, ряды «армии» пополнялись за счёт беглецов из английских, французских, испанских и португальских регулярных частей. - Сколько же их, сэр? - Бог знает. Называют от четырёх сотен до двух тысяч. По моим прикидкам – человек шестьсот или семьсот. Брови Шарпа взлетели вверх: - Внушительная цифра, сэр. Почему они подались на юг? - Хороший вопрос. Нэн извлёк платок, высморкался. - Курсирует слушочек (ещё один чёртов слушочек!), будто зимой французы планируют захватить Браганцу, чтобы оттуда идти на Опорто. Чушь несусветная, но очень многим она кажется правдоподобной. Мол, после русской катастрофы Наполеону надо поддержать моральный дух своих лягушатников, а для этого сгодится даже такая завалящая победа, как захват севера Португалии. Возможно, это крайне дурацкое предположение достигло ушей Потофе. Как бы то ни было, он живенько послал своих англичан в Адрадос, где они разделались с небольшим испанским гарнизоном и полонили толпу бабья. Как следствие – Пиренейский полуостров точит ножи по наши души, думая, что вернулись времена религиозных войн. - То есть, сэр, мы идём в Адрадос и выворачиваем ублюдков наизнанку? Медленно? - Ах, если бы всё было так просто, майор! Есть загвоздка. Нэн вздохнул. Выбравшись из кресла, он подошёл к столу, разгрёб документы, выудил небольшую книжку в переплёте чёрной кожи: - Вы, когда приехали, видели здесь сухопарого лощёного господинчика с ханжеской рожей? Седого, долговязого? Шарп кивнул. Нэн бросил ему книгу: - Его творение. Стрелок открыл новёхонький томик и прочитал на титульном листе: «Наставление юному офицеру с примечаниями для отправляющихся в Испанию». Автора звали сэр Огастес Фартингдейл, полковник. Стоила книга пять шиллингов. Пролистав, Шарп выхватил взглядом начало заинтересовавшей его фразы, окончание которой скрывалось на неразрезанном листе. Разделив страницы перочинным ножом, стрелок дочитал предложение и усмехнулся. Нэн увидел его ухмылку и потребовал: - Вслух, пожалуйста! - «…На марше следите, чтобы солдаты держали строй, пресекайте шум и непристойные выражения…» Нэн хмыкнул: - А ещё он рекомендует чаще водить нижних чинов на церковные службы. По его мнению, они от этого становятся кроткими и послушными. Думаю, сэр Огастес отлично спелся бы с моим приятелем Главным капелланом. Шарп захлопнул книгу: - А в чём загвоздка, сэр? - Видите ли, Шарп, полковник Фартингдейл приволок с собой жену. Португалку. Славную девушку из приличной семьи, правда, папистку, но кого, кроме Главного капеллана, это волнует? Эта весенняя фиалка, скрашивающая осень нашего крайне доброго сэра Огастеса, изъявила желание съездить в Адрадос помолиться в тамошнем капище, где её и сцапал Потофе. Повар держит бедняжку в заложницах, грозя отдать на растерзание своим бандитам, если в радиусе десяти километров покажется регулярная часть. При этом сэру Огастесу предложено выкупить любимую всего-то за пятьсот гиней. Стрелок присвистнул. - Вот-вот. Однако полковнику сумма выкупа не кажется чрезмерной. Удивительно, на что только готовы пойти престарелые мужчины ради любви женщины на сорок лет моложе! Несмотря на брезгливый тон генерала, Шарп уловил в его голосе изрядную толику зависти. - Зачем же мерзавцам возвращать девушку, пусть даже за деньги, если она – залог их безопасности? - Крайне разумное замечание, Шарп. Бог знает, что мне вам ответить. Дату и место передачи выкупа они назначили. Я хочу, чтобы деньги отвезли вы. - Один? - Можете взять товарища. - Что с деньгами? - Это забота сэра Огастеса. Он клялся-божился, что его жена – бриллиант, значит, пусть влазит в долги. - Если всё же Потофе не отпустит леди? Нэн запахнулся в халат и задумчиво поскрёб подбородок: - Сомневаюсь, что вообще отпустит. Золото возьмёт, а отпускать… Он же не дурак. Едва я заикнулся об этом сэру Огастесу, полковник начал вяло петушиться, кричать, что отобьёт её… Насилу его разубедил. Как я уже говорил, Потофе не дурак, а два заложника лучше одного. Нет, там мне нужен боец, воин… Стрелок помахал сочинением Фартингдейла: - Он ведь тоже воин? - Не смешите, Шарп. Из него воин, как из вас писака. Туда должны ехать вы. Как у них поставлена система охраны, подходы – всё это вы намотаете на ус по пути, и, если чудище откажется освободить прекрасную даму… - Я её отобью, да? - Именно. У сэра Огастеса кишка тонка, зато у него хорошо выходит очаровывать политиканов. Он – представитель нашего правительства при португальском. Его трепетно любят и Лондон, и Лиссабон. Он съел столько официальных обедов, что диву даёшься, как не растолстел. Жена его из семейки оч-чень высокопоставленной. Если с этой супружеской четой что-то случится, сами понимаете… Привезите девушку, Шарп, и мы посадим повара Потофе на горячую сковородку. Итак, вы ответите мне «Да!» или просто согласитесь? Шарп отвёл взгляд. За стеклом дымили трубы на крышах домов Френады. Хочет стрелок или нет, ехать придётся. Генерал не верит в боевые таланты сэра Огастеса, но по поводу Шарпа у него сомнений нет. Лестно, чёрт возьми. Он улыбнулся: - Мне ответить «Есть!» или «Так точно!»? Нэн довольно хохотнул: - Вам решать, вы же доброволец. Да, он доброволец. Кроме того, он – солдат, а выручать попавших в беду женщин разве не первейший долг солдата? Улыбка Шарпа стала ещё шире: - Есть, сэр! Так точно! В церквях Испании верующие молили Господа об отмщении разорителям Адрадоса, не ведая, что Он уже услышал их. ГЛАВА 4 La Entrada de Dios. Врата Господни. Они и выглядели так в прозрачном воздухе зимнего утра: величественная, на высоте 60 метров, седловина, прерывающая единую линию горной гряды. Шарп и Харпер гнали к Вратам своих терпеливых лошадок по дороге, прихотливо змеящейся среди обломков скал, чьи тени ещё хранили остатки ночных заморозков. Тракт поднимался вверх и, минуя Адрадос, вёл сквозь всю Сьерру. Справа от Врат высился форт Castillo de la Virgen. Камни его помнили Сида. ( Севернее замка, метрах в двухстах, стоял монастырь. Обширное приземистое строение без единого внешнего окна словно вырастало из утёсов Сьерры. Здесь Дева Мария однажды ступила на грешную землю помочь христолюбивому воинству, и монахиням не нужны были окна вовне, ибо их главная тайна находилась внутри: простая гранитная пластинка посреди раззолоченной часовни. Монахини давным-давно перебрались в Леон, воины в ярких сюрко покинули замок. Новые дороги на юг, шире и удобнее, пролегли вдали от этих мест. Вратам Господа нечего стало стеречь, кроме Адрадоса с его колючками, овцами и головорезами Потофе. - Они, наверняка, заметили нас, сэр. - Скорее всего. Шарп бегло взглянул на часы, любезно одолженные сэром Огастесом Фартингдейлом. Торопиться смысла не было, до назначенного Потофе срока времени оставалось с избытком. Шарп дал знак остановиться. Лошадей у них имелось три: по одной для них с Харпером, третья везла золото и предназначалась леди Фартингдейл, буде Потофе сдержит слово, получив деньги. Пользуясь случаем размять ноги, Харпер слез со своего животного. Вскинув голову, он изучил строения на горизонте и убеждённо сказал: - Надо вовсе с башкой не дружить, чтобы сунуться сюда со штурмом! - Согласен. Атакующим Врата с запада пришлось бы карабкаться вверх, очень круто вверх, без малейшего шанса остаться незамеченными с перевала. Шарп обернулся. Три часа они с Харпером потратили на переправу через речушку, и большую часть этого времени их было прекрасно видно с замковых стен любому наблюдателю с подзорной трубой. Обрывистые подходы к перевалу не годились для артиллерии, и были едва проходимы для пехоты. Кто владел Вратами Господа, тот владел всей дорогой через горный массив Сьерры. Британцам повезло, что к девятнадцатому веку появились другие пути на юг, и перевал не представлял для наполеоновской армии ценности в плане обороны Испании. Однако то, чем погнушались французы, для Потофе являлось настоящей находкой. Несколько птиц кружили над долиной. Харпер следил за их полётом с видом отсутствующим и блаженным. Орнитология была его главной страстью, его отдушиной, его убежищем от армейских тягот. - Что за птахи? – полюбопытствовал Шарп. - Стервятники. Парят, выискивают падаль. Шарп хмыкнул. Возможно, обед для этих крылатых трупоедов сейчас подъезжал к перевалу на двух лошадях с мешком золота, навьюченным на третьей. Чем ближе была цель путешествия, тем сильнее на душе Шарпа скребли кошки. Девушку Потофе не отдаст, из чего следовало, что, взяв деньги, он и Шарпа с Харпером живыми не отпустит. Майор, поделился опасениями с ирландцем, но отклика не нашёл. Сэр Огастес Фартингдейл Шарпу не понравился. Стрелка раздражала снисходительность полковника, его высокомерное удивление, когда он узнал, что у Шарпа нет часов, и прибыть к монастырю ровно в десять минут двенадцатого (как требовал Потофе в своём письме) майору будет затруднительно. Впрочем, тон полковника поменялся, стоило ему заговорить о жене. Любовный угар туманил разум шестидесятилетнего сэра Огастеса. Чувство это было сильнее воспитания и природной флегмы. Полковник Фартингдейл Шарпу не нравился, но по-человечески стрелок ему сочувствовал и готов был помочь. Проход стал уже, дорога запетляла, пересекая высшую точку перевала у самых стен форта, на которых, как мог теперь видеть Шарп, было полно вооружённого народу. Солдаты стояли и за зубцами выходящего на перевал надвратного укрепления. Слева от тракта открылся монастырь. Обитель построили на самом краю перевала. Его восточная сторона была одноэтажной, а западная опиралась на дополнительные цокольные помещения. В кладке южной, обращённой к перевалу, стены зиял свежий пролом, закрытый изнутри одеялом. Шарп кивком указал на дыру Харперу: - Отличное местечко для пушки. - Спорю, что она там есть. – отозвался ирландец. Действительно, позиция была хоть куда – орудие перекрывало огнём проход. Ещё десяток метров остался позади, и перед Шарпом с Харпером раскинулась долина Адрадоса. В самом центре её, на холме, возвышалась сторожевая башня. Замок стерёг перевал, башня стерегла Сьерру. Вышка была старинной, ровесницей монастыря и форта, но у подножия её Шарп заметил следы свежих земляных работ. Обороноспособность средневековой башни явно пытались повысить то ли испанские солдаты, то ли перебившие их дезертиры. Расположена постройка была весьма удачно: пушки, поставленные там, простреливали бы даже замковый двор. Дорога забирала резко вправо, где полукилометром выше лежала сама деревня: скопище неказистых хибар вокруг здания покрупнее (таверны, как предположил Шарп). Хотя время поджимало, туда, а не к монастырю, направил Шарп лошадей. Он хотел оценить состояние восточной, дальней стены форта. Вслед им с надвратного укрепления раздались крики, грянуло несколько выстрелов. - Очень вежливо! – буркнул Харпер. Палили неприцельно, просто, чтобы привлечь внимание. Шарп натянул поводья и взглянул на форт. Башню над воротами, с широкими зубцами по верху, века пощадили, только створки ворот отсутствовали. Вместо них въезд перегораживала телега, позаимствованная в деревне. Донжону повезло меньше. Кое-где кладка провалилась, но внутренние лестницы были, видимо, целы – на верхней площадке мелькали разноцветные мундиры дезертиров, орущих и машущих руками Шарпу с Харпером. Интуиция не подвела Шарпа. Обогнув замок, они с ирландцем обнаружили, что восточная стена крепостцы рухнула, а через кучу щебня на её месте при случае не составит труда перебраться. Открытие немного улучшило настроение стрелка. Они вернулись к обители. В отличие от замка, монастырь смотрелся вымершим: ни души, ни дымка. Здесь, на восточной стороне, находился единственный вход в монастырь, вход с двумя крохотными зарешеченными окошками по бокам. Арку над ним украшали резные изображения человеческих голов. Под их слепым взглядом Шарп спешился, привязал коня к ржавому ставню левого окна и посмотрел на часы. Минутная стрелка застыла напротив римской двойки. Успели. Харпер, пыхтя, снял тяжёлый вьюк с золотом с третьей лошади. Шарп толкнул дверь, и она, визжа несмазанными петлями, открылась. Друзья прошли входной коридор и оказались во дворе обители, очень запущенном, но оттого особенно живописном. Он был выложен когда-то нарядной жёлтой и зелёной плиткой. Сейчас краски поблекли, стыки поросли травой, а в углу и вовсе тянулся к солнцу молодой граб. Растительность густо покрывала дно высохшего бассейна. По периметру двор окружали крытые галереи, крыши которых поддерживали изящные колонны с узорчатым верхом. Двор был пуст. Геометрически правильные тени южной и восточной колоннад казались вычерченными тушью. Шарп снял с плеча винтовку. Прослужив рядовым много лет, он чувствовал себя неуютно без длинноствольного оружия. Став офицером, он сменил мушкет на винтовку Бейкера, только и всего. Кто-то считал это причудой, но Шарп не видел причин не носить ружьё. Дело солдата – убивать. Винтовка убивает. Всё. Взводимый им курок щелкнул в тишине, как выстрел. Шарп настороженно вглядывался в тёмные проёмы между колоннами. Никого. Стрелок махнул Харперу, и тот вынес вьюк глухо позвякивавших монет на залитый солнцем двор. Как и Шарп, он прощупывал глазами галереи, но тоже тщетно. При ближайшем рассмотрении за колоннами обозначились новые двери. Шарп принялся распахивать их по очереди. Кладовки, пустые и пыльные. В одной из них были навалены мешки. Стрелок воткнул в крайний куль свой тяжелый палаш. Зерно. Харпер сбросил сумку с деньгами у сухого прудика и взял наизготовку семиствольное ружьё. Это необычное оружие ему подарил Шарп. Семь полуторасантиметровых пуль выстреливались одним залпом, и требовалась недюжинная сила, чтобы удержать его в руках. Флотские, для которых семистволка и разрабатывалась, приняли её, мягко говоря, прохладно, а потом совсем сняли с вооружения, обнаружив, что потери в собственных рядах от отдачи чудо-пушки превышают урон от её огня во вражеских. Но Харпер семистволку обожал. В ближнем бою ей не было равных. В левом конце двора была одна дверь под витражным окном, массивная, покрытая затейливой резьбой. Подозвав ирландца, Шарп осторожно повернул ручку и толкнул тяжёлую створку. Она подалась. Харпер с намёком похлопал ладонью семистволку и вопросительно поднял брови. Шарп медленно кивнул и отступил, освобождая сержанту путь. Харпер глубоко вдохнул. Вопя во всё горло, чтобы напугать гипотетического противника, он ринулся через дверь, отскочил вбок и замер, поводя семистволкой вокруг. Эхо его крика гасло в пустой часовне. - Сэр. Шарп нырнул следом. Глаза не сразу привыкли к полумраку. Каменная чаша для святой воды была пуста, на дне скопилась пыль и крошки щебня. На полу у входа темнела коричневая клякса. Высохшая кровь. - Сэр? Харпер стоял у кованой решётки, превращавшей эту часть церкви в некое подобие прихожей. Решётка шла до расписанного золотом потолка, в ней имелась калитка, запертая на висячий замок. Ирландец подёргал запор: - Новёхонький, сэр. - Зачем здесь решётка, Патрик? - Мирянам дальше хода нет. Дальше могут пройти лишь монахини. Вернее, могли, когда здесь была обитель. Шарп прижался лицом к холодным прутьям. То, что он увидел, ему очень не понравилось. Разгром, будто там бушевал ураган; статуи, выброшенные из ниши и кровь… Кровь на стенах и на полу, всюду. Бессмысленное осквернение церкви говорило о многом. К Потофе стекались отъявленные негодяи, не боящиеся ни Бога, ни чёрта; пропащие души, вымещающие свой гнев на всём, что ладно, красиво и ценно. Значит, леди Фартингдейл мертва. Еле слышный цокот копыт донёсся из-за стен обители. Шарп с Харпером переглянулись и бросились во двор. Копыта стучали всё ближе. Шарп быстро указал сержанту на противоположную сторону двора и, когда тот растворился меж колонн, сам отступил в часовню, притворив дверь так, чтобы держать под прицелом входной коридор монастыря. Во дворе было тихо-тихо: ни ветерка, играющего с палой листвой, ни звука. Снаружи стихли копыта и заскрипели сёдла. Шорох шагов у входа, и снова тишь да гладь. Пара воробьёв слетела на бортик бассейна. Шарп сместился чуть вправо, пытаясь через оставленную щель разглядеть Харпера в галерее напротив. На входе скрежетнули петли, вспугнув пичужек, и тишина взорвалась диким рёвом, от которого Шарп едва не подскочил на месте. Из тёмного зева коридора вывалился ражий детина с мушкетом. Вопреки ожиданиям верзилы, на него никто не напал. Немного разочарованно он зыркнул по сторонам и, обернувшись, кого-то позвал. Здоровяка можно было бы принять за Харпера (размеры позволяли), если бы не форма – синяя, с золотым шевроном на рукаве. Форма французского сержанта. Он крикнул повторно. Появился его спутник, волоча увесистую перемётную суму. Офицер, причём, старший офицер, судя по богатому шитью лазурного, с красным воротником, мундира. Неужто Потофе? Униформа пехотная, но карабин кавалерийский, и сабля на боку тоже. Французы стали осматриваться. Сержант увидел за прудиком брошенный Харпером вьюк, точь-в-точь, как тот, что покоился у ног его офицера. - Стоять! – будто чёртик из коробочки, Шарп выпрыгнул из своего убежища и нацелил на них винтовку, - Стоять! Не двигаться! Французы повернулись к нему. Солдаты они были бывалые, изумление от неожиданного появления Шарпа быстро сменилось на их лицах явственными прикидками, насколько удачным может быть винтовочный выстрел от бедра. Шанса проверить это на практике майор им не дал: - Патрик! С хищной ухмылкой Харпер приблизился к другу. - Присмотри-ка за ними, сержант. - С удовольствием, сэр. Ирландец навёл на врагов семистволку, а Шарп поспешил к выходу из монастыря. Рядом с их тремя конями паслись ещё пять, очевидно, принадлежащих пленникам. Шарп прикрыл тяжёлую створку и задвинул засов. Вернувшись во двор, он взглянул на французов поближе. Сержант был парень рослый, крепкий, как дуб. На загорелом лице жёсткой щёткой торчали густые чёрные усища. Глаза горели ненавистью. Его товарищ в офицерской форме был и тоньше, и изящнее, а взгляд, обращённый на Шарпа, выражал презрение и брезгливость. - Сержант, заберите их пушки. Офицер без сопротивления расстался с карабином, а вот сержант заартачился. Ирландец дёрнул мушкет к себе, но француз не отпустил оружие, и лишь когда Шарп красноречиво качнул стволом винтовки, неохотно уступил. - Кто вы такие? Офицер ответил на приличном английском: - Я не представляюсь дезертирам. Шарп поразмыслил. Пять лошадей, два всадника. Такая же седельная сумка. Стрелок шагнул вперёд и пнул вьюк ногой. Внутри звякнули монеты. Офицер-француз насмешливо бросил: - Не стоит беспокоиться. Всё до сантима. Шарп сделал три шага назад и повесил винтовку на плечо. Харпер удивлённо крякнул. - Меня зовут Ричард Шарп. Я – майор 95-го полка армии Его Британского Величества. Сержант Харпер! - Сэр? - Опустите ружьё. - Но, сэр… - Выполняйте, сержант. Французский офицер недоверчиво проследил, как ирландец убирает семистволку, и перевёл взгляд обратно на Шарпа: - Так вы – не дезертир? - Слово офицера. Француз щелкнул каблуками: - Мишель Дюбретон. Имею честь командовать 54-м батальоном императорской линейной пехоты. Командир батальона, два витых эполета… Полковник, не меньше. Отдавая салют, Шарп чувствовал себя странно: - Мои извинения, сэр. - Ну, что вы, майор, извиняться должен я. – Дюбретон улыбнулся Харперу, - Вы не представили товарища. - Сержант Харпер. Ирландец панибратски подмигнул Дюбретону. Офицер взглянул на своего сержанта и сказал Шарпу: - Как близнецы, не находите? Хотя мой больше, смуглее… Унтер-офицеры стояли достаточно близко друг к другу, и Шарп недоумённо поморщился: да, француз смуглей, но «больше»? Разве что ростом малость выше. Гримаса стрелка не укрылась от полковника. Дюбретон рассмеялся: - О, простите мне невольный каламбур. Больше - фамилия моего сержанта. Больше кивнул Шарпу. - Отдай им оружие, Патрик. - Благодарю вас, майор. Значит ли ваш жест, что между нами заключено перемирие? - Что-то в этом роде, сэр. - Мудро. Дюбретон любовно огладил возвращённый ему карабин. Может, на плечах француза и красовались эполеты полковника, но сноровка в обращении с оружием чувствовалась солдатская. Он обратился к Харперу: - Вы говорите по-французски, сержант? - Я, сэр? Нет. Гэльский, английский, испанский… Казалось, Харпер не находит ничего странного в разговоре с вражеским офицером посреди монастыря. - Прекрасно. Больше может объясниться по-испански. Могу я попросить вас двоих постоять на страже, пока мы обсудим кое-что с майором? - Не вопрос, сэр. Дюбретон схватился за сумку с деньгами и подтащил её к той, что принесли Шарп с Харпером: - Этот вьюк ваш? - Наш, сэр. - Золото? - Пять сотен полновесных гиней. - Ого! Выкуп? - Да, за девушку, сэр. - Пятьсот за одну? Кому-то она дорога. У нас три. Полковник замолчал, достал сигары с обрезанными кончиками, предложил Шарпу. Тот вежливо отказался. Повозившись с трутницей ( - У нас три. Включая мою жену. - Мне жаль, сэр. - И мне. – голос полковника, ровный, безучастный даже, не вязался с неожиданно жёстким выражением лица, - Ничего, Дирон поплатится. - Дирон? - Сержант Дирон, величающий себя ныне маршалом Потофе. Хороший кашевар, но человечишка дрянной. Полковник покусал губу и осведомился: - Как, по-вашему, сдержит он слово? - Сомневаюсь. - Вот и я тоже. Но приходится рисковать. Повисло молчание. Тихо было в монастыре. Тихо было за его пределами. Шарп извлёк часы. Двадцать пять минут двенадцатого. - Вам назначалось точное время, сэр? - Назначалось. – Дюбретон выпустил клуб дыма, - Одиннадцать двадцать пять. - А нам – четвертью часа раньше. - Для повара у Дирона мрачновато чувство юмора. Вероятно, он надеялся, что мы перестреляем друг друга. И едва не оказался прав. Шарп был с ним согласен. Чудом не передрались. - Могу я поинтересоваться, как ваша жена попала к Потофе? - Отребье устроило засаду на обоз, следовавший из Леона в Саламанку. Никто не ждал вероломства от парней в нашей форме, и бандитам достался солидный куш военных припасов, а также три офицерских жены, ехавшие провести Рождество с мужьями. Дюбретон прошёл к запертой двери на западной стороне, подёргал её и вернулся к Шарпу: - Мне знакома ваша фамилия. Талавера? Бадахос? Тот самый Шарп? - Наверное, да. Дюбретон по-новому оценил винтовку Шарпа, кавалерийский палаш на перевязи, шрам и заключил без всякой, впрочем, враждебности: - Я оказал бы моему императору изрядную услугу, убив вас, майор Шарп. - Думаю, я тоже сослужил бы хорошую службу британской короне, отправив на тот свет вас, сэр. - О, я уверен в этом! – засмеялся полковник с гордым бесстыдством человека, знающего себе цену. - Сэр! – Харпер показывал на часовню. Там что-то грюкнуло и заскрипело. Дюбретон отбросил сигару и подобрался: - Сержант Харпер, вправо! Повинуясь жесту полковника, ирландец занял позицию правее и чуть позади офицеров. Обратным движением кисти Дюбретон отправил Больше влево: - Что внутри, майор? - Часовня, перегороженная решёткой. В решётке – калитка, но она на замке. Дверь распахнулась, и перед мужчинами предстали две девицы, со смиренным видом застывшие в реверансе. Постная мина недолго продержалась на их мордашках. Прыснув, они скрылись в часовне и вскоре вынесли во двор стол. Одна стрельнула глазами на Больше, затем на Харпера, и, повернувшись к подружке, с напускным восторгом изобразила в воздухе нечто огромное. Обе захихикали. Объявилась третья. Она поставила у стола табурет, поприветствовала офицеров всё тем же реверансом и послала им воздушный поцелуй. Дюбретон вздохнул: - Что бы ни измыслил Потофе, наш удел – терпение. Ботинки гулко затопали в церкви, и двор заполнился служивыми в испанских, французских, английских и португальских мундирах. На мушкетах их блестели примкнутые штыки. Насмешливо косясь на Шарпа с Дюбретоном, они частью выстроились перед часовней, частью заняли боковые галереи. Весёлые девицы почётным караулом окружили стол. На них были только коротко обрезанные рубашонки, и Шарпу подумалось, что им, должно быть, чертовски холодно. - Mes amis! Mes amis! – густой сочный бас рокотал под сводами часовни. Секунда – и его обладатель показался в дверном проёме: - Mes amis! Раскатистый низкий голос плохо вязался с внешностью крикуна: малый рост, заплывшее жиром тело. Толстячок шустро подбежал к столу, распростёр объятия и повторил: - Mes amis! Его ноги облегали высокие блестящие ботфорты и белые лосины, которые, казалось, вот-вот лопнут на пухлых ляжках. Необъятное брюхо выпирало из-под цветастого жилета, застёгнутого, очевидно, с большим трудом. Надежду соединить петли с пуговицами форменной синей куртки, украшенной вязью золотой канители, её владелец давно потерял и просто перехватил на манер пояса золотым же кушаком, в то время как другой кушак, красный, был приспособлен в качестве аксельбанта, свешиваясь с правого плеча. На шее, под лесенкой подбородков, болтался опять же золотой крест с эмалью. Бывший сержант Дирон, возведённый самим собой в маршалы, снял шляпу с пышным белым плюмажем, явив Шарпу с Дюбретоном добродушную физиономию перекормленного херувима. Сходство Потофе с ангелочком усиливал окружавший голову редкий венчик светлых кудрей. Дирон обратился к Шарпу: - Parlez-vouz Francais? - Нет. Херувимчик погрозил стрелку пальцем: - Вы учить ф’ганцузский! Хо’гошенький язик! Сп’госить полковник! – он улыбнулся Дюбретону, как старому знакомому. Тот промолчал. Толстяк пожал плечами, рассмеялся и снова заговорил с Шарпом: - Мой английский плохой. Вы гово’гить с мой полковник. Потофе вывернул голову настолько, насколько позволяли складки жира и завопил: - Mon Colonel! Mon brave! - Спешу, сэр! Спешу! И вот он я! Скаля беззубый рот, в дверь протиснулся человек с по-детски голубыми глазами на жёлтом лице, простреливаемом судорогами. Форма британского полковника не могла скрыть звериной силы его мускулов. Он прошёл вперёд и, запнувшись, уставился на Шарпа немигающим взглядом: - Шарпи! Привет, Шарпи! – мерзкое хихиканье, перемежаемое спазмами, огласило двор. Подчёркнуто спокойно стрелок повернулся к ирландцу: - Сержант Харпер, не стрелять. - Нет, сэр.- ответил тот угрюмо, - Не сейчас. - Сэр-сэр-сэр… - передразнил его человек в мундире английского полковника, - Никаких свинских «сэров» тут! Мы не любим подхалимов! Он зашёлся хихиканьем, роняя на грудь тягучую слюну. Только заслышав первые звуки этого голоса, Шарп узнал его. Голос того, кто, как Шарп надеялся, замолчал навсегда, хоть и хвастался, что смерти он не по зубам. Посреди монастырского двора, в лучах солнца перед Шарпом стоял призрак прошлого – Обадия Хейксвелл. Хейксвелл. ГЛАВА 5 Обадия Хейксвелл. Сержант, завербовавший Шарпа в армию. Ублюдок, чьими стараниями Шарпа выпороли много лет назад на пыльной площади туземной деревушки в Индии. Хейксвелл. Ублюдок, по милости которого выпороли Харпера в самом начале этого года. Хейксвелл, пытавшийся обесчестить жену Шарпа Терезу и прижимавший отточенный штык к горлу их малютки-дочери. Обадия Хейксвелл. Голова дёрнулась на длинной кожистой шее. Хейксвелл откашлялся и вытер влажные губы рукавом. Хейксвелл, верящий в то, что его нельзя убить. В двенадцать лет его повесили по обвинению в краже овцы. Овцу юный Обадия не воровал, а приговором был обязан дружбе мирового судьи с викарием, чью дочь он пощупал, не спрашивая её на то дозволения. Викарий заботился о репутации дочери, а потому сопляк получил на всю катушку. Обадия был самым младшим из тех, кого казнили в тот день. Потешая многочисленных зевак, палач вешал приговорённых медленно, чтобы, не дай Бог, не сломать шею резким рывком. Зрители жадно ловили каждый хрип, каждый взбрык, пока заплечных дел мастер не ставил точку в затянувшейся агонии, повиснув на лодыжках висельника. Жить! – вот чего жаждал Обадия. Не желая, чтобы его поторопили с уходом в мир иной, он отчаянным усилием воли заставил себя, едва ноги оторвались от помоста, не трепыхаться. Не трепыхаться до последнего, даже когда сознание стало проваливаться во мрак. Не трепыхаться, моля Бога ли, чёрта, о чуде! И чудо случилось! Хмурившееся с утра небо прорвало дождём. Под его тугими струями толпа начала редеть, а после того, как молния ударила в шпиль церкви, площадь опустела окончательно. В суматохе никому не было дела до мужчины, срезавшего с виселицы тело подростка. Зачем срезал? Ясно же: врачи давали неплохие деньги за свежие трупы для опытов. Но дядя Обадии понёс племянника не к живодёрам, а поволок в переулок, откачал и строго-настрого запретил возвращаться домой. В тот день лицо Хейксвелла перекосилось в первый раз и уже не прекращало дёргаться на протяжении вот уже тридцати лет. Армия стала его убежищем и домом, где он вывел для себя универсальную формулу выживания. Вышестоящим он подавал себя как идеального исполнителя: услужливого, нерассуждающего, скрупулёзного до мелочей во всём, что касается его обязанностей. Неудивительно, что вскоре он вырос до сержанта. У офицеров, в подразделении которых служил сержант Хейксвелл, не было проблем с дисциплиной, но для солдат он был сущим проклятьем. От его придирок можно было откупиться: деньгами, спиртным или женщиной (многих солдаток делало сговорчивей грозящее мужу телесное наказание). Всю жизнь Обадия мстил судьбе, сделавшей его мерзким, уродливым и не способным вызвать ни искренней любви, ни настоящего уважения. Насмешница-фортуна наделила его ещё кое-чем. То, что любой другой счёл бы дополнительным изощрённым издевательством над собой, сам Обадия рассматривал, как знак своей избранности: Обадию Хейксвелла было невозможно убить. Он не был единственным, кто выжил после повешения. Таких было много, и лечебницы платили поставщикам висельников за выживших особо. Но Обадия знал правду: он – тот, кто обманул смерть; и теперь ни один смертный не сможет его убить. Ранить, ударить, но не убить, что тысячу раз подтверждалось и на полях сражений, и в тёмных подворотнях. Обадия Хейксвелл, любимая тварь Смерти. И вот он здесь, у Врат Господа, правая рука Потофе. В апреле, ослеплённый вожделением к Терезе, он забыл об осторожности и застрелил при ней шарпова приятеля - капитана Роберта Ноулза. От полевого трибунала и неминуемого расстрела его спасла тогда кровавая неразбериха, царившая на улицах Бадахоса после его взятия. Хейксвелл дезертировал и прибился к шайке Потофе, где его безумие, его изуверство и кровожадность пришлись ко двору. - Со свиданьицем! – процедил Хейксвелл Шарпу и осклабился, - У нас чиниться не заведено, но ты можешь кликать меня «сэром», я же полковник! Потофе с отеческим интересом наблюдал за кривляниями подручного. - Ты рад за меня, Шарпи? Я – важная птица! Как велит устав цуцикам, вроде тебя, приветствовать господ полковников? Хейксвелл сорвал с головы двууголку, так, что сивые патлы повисли грязными сосульками вдоль жёлтых щёк. Он, наконец, узрел Харпера: - Шарпи привёл свою дрессированную обезьянку? Или нет, скорее, борова, потому родился в свином хлеву! Мгновение казалось, что ирландец промолчит, но потом гордость взяла верх над благоразумием: - Скольких мужиков заразила сифилисом твоя мамка, прежде чем ты родился, Хейксвелл? Единственным существом в целом мире, к которому Обадия Хейксвелл испытывал по-настоящему тёплое чувство, была его мать. Он не видел её с двенадцати лет, но время не смогло потушить уголёк сыновней преданности, тлеющий во мраке его души. Канули в Лету материнские затрещины и подзатыльники, всё заслонил акт любви: она послала брата спасти сына! Первый и последний акт любви в жизни Обадии Хейксвелла. Мать была священна. Харпер обидно засмеялся. Хейксвелл взревел и бросился на него, слепо нащупывая путающуюся в ногах саблю. Ирландец хладнокровно снял семистволку со взвода, развернул и вбил окованный медью приклад в живот врага. Хейксвелл скрючился, а Харпер скользнул ему за спину и дал пинка. Хейксвелл распластался на земле, как огромная красная жаба. Мушкеты людей Потофе слетели с плечей. Защёлкали взводимые курки. Шарп бросил себя на одно колено, поднял винтовку и прицелился бывшему повару точно в лоб. - Non! Non! – заверещал тот своим головорезам, указывая на стрелка, - Non! Хейксвелл был уже на ногах. Он, наконец, справился с ножнами, и в его лапище блестел клинок. Лезвие свистнуло перед лицом Харпера, вспыхнув на миг в солнечных лучах. Ирландец ловко парировал неуклюжий выпад прикладом. Сноровка и сила Харпера произвели впечатление: на помощь желтомордому никто не торопился. Дюбретон повернулся и кивнул Больше. Положение складывалось – хуже некуда. Если подохнет Хейксвелл – всем надеждам конец. Если умрёт Харпер, следом Потофе получит пулю, а его негодяи будут мстить. Больше вышел вперёд. Хейксвелл зарычал на него, отскочил, полоснул саблей, отгоняя Харпера, и заорал, требуя помощи, но его товарищи не хотели рисковать. Быстро, как молния, Больше подскочил к отвлёкшемуся Хейксвеллу и обхватил, крепко прижав его руки к телу. Англичанин напрягся, пытаясь освободиться, но француз был сильнее. Харпер приблизился к ним, отобрал у беспомощного Хейксвелла клинок и вернулся на место. - Сержант! – беспокойно окликнул его Дюбретон. Харпер покачал головой. Он не собирался кончать урода сейчас. Взяв рукоять сабли правой рукой, он перехватил клинок ладонью левой и, подмигнув бессильно скрипящему зубами Хейксвеллу, одним движением сломал оружие о колено. Обломки он швырнул под ноги врагу. Больше усмехнулся. Все застыли. Немую сцену прервал отчаянный крик. Женский крик. Потофе скосил глаза на Дюбретона и проникновенно залопотал по-французски. Полковник выслушал его и обратился к Шарпу: - Он предлагает забыть это маленькое недоразумение. Уберите оружие, и он отзовёт своего пса. - Пусть сначала отзовёт. Светская беседа, словно не было никакого крика. - Обадья! Обадья! – льстиво заворковал Потофе, - Идти сюда, Обадья! Дюбретон скомандовал Больше. Здоровяк неохотно ослабил хватку. Секунду Шарп думал, что Хейксвелл вновь кинется на ирландца, но Потофе продолжал увещевать урода, и Обадия повиновался. Ссутулившись, он побрёл к хозяину, по пути подобрал рукоять сломанной сабли и воткнул в ножны, так что теперь она казалась целой. Потофе похлопал Хейксвелла по плечу, подтолкнул к нему одну из девиц. Шарп отвёл винтовку от Потофе и встал. Вожак дезертиров обратился к Дюбретону. Тот перевёл для Шарпа: - Расхваливает мордатого. Мол, самый верный, самый-самый. Обадия убивает для толстяка и получает всё, что хочет: власть, девок и выпивку. Потофе довольно хохотнул, когда полковник закончил. Дюбретон выглядел немного рассеянным. Шарп понимал, что у того не выходит из головы женский вопль, ведь где-то здесь держали жену полковника. Конечно, можно было прямо спросить, и Потофе явно ждал вопроса, но оба офицера упрямо молчали, не желая подыгрывать толстяку в его мерзких увеселениях. Неведомая страдалица снова закричала. Потофе как ни в чём ни бывало заговорил с полковником. Дюбретон перетолмачил: - Посчитают деньги, потом приведут женщин. Вопреки ожиданиям Шарпа, полагавшего, что выкуп будут пересчитывать на столе, трое дезертиров споро подхватили мешки и вытряхнули золото прямо на плиты двора. Стол нужен был Потофе для другого. Пухлые ладошки сомкнулись в энергичном хлопке. Четвёртая потаскушка внесла поднос и водрузила его на стол. Милостиво потрепав её по щеке, пузан снял крышку с пышущего жаром глиняного горшка. Ноздри его раздулись, втягивая аромат пищи. Блаженно жмурясь, Потофе разразился длинной тирадой на французском и запустил ложку в посудину. Дюбретон вздохнул, повернулся к Шарпу и устремил взор в небо. Там поднимался дымок, которого не было ещё двадцать минут назад. - Хотите знать, майор, что ест бывший повар Дирон? Тушёную зайчатину. По моему рецепту. Дюбретон невесело улыбнулся. Потофе уплетал кушанье за обе щеки. Жирная подлива стекала по складкам многочисленных подбородков за воротник, капала на брюхо. Шарп покачал головой: - Не думал, что для готовки зайца нужен рецепт. Я обычно рублю его на куски и варю с солью. - Не сомневаюсь, майор. Так многие думают. Даже мою супругу мне пришлось переучивать. Француз помолчал. - Она – ваша соотечественница. Мы встретились и поженились во время Амьенского мира, я тогда приехал в Лондон. Прожив десять лет во Франции, она научилась весьма недурно готовить. Может, и не так, как профессиональная стряпуха, но самое главное она усвоила – вкусно готовить просто. - Просто? - Очень просто. Полковник оглянулся на Потофе, подбиравшего с коленки оброненный кусок лакомства, и продолжил: - Берёте зайчатину, очищаете мясо от костей и кладёте на день в оливковое масло с уксусом и вином. Добавляете туда чеснок, щепотку соли, перец; если есть ягодки можжевельника, их тоже. Кровь не выбрасываете – её мы перетираем с печёнкой… Глаза Дюбретона засверкали. Он вошёл в раж: - Вымочив мясо, слегка подрумяниваете его на масле и, обваляв в муке, возвращаете обратно в соус. Подливаете ещё вина, бросаете перетёртую с кровью печёнку, тщательно перемешиваете и варите до готовности. Блюдо – пальчики оближешь, особенно, если полить ложкой-другой оливкового масла перед подачей на стол. Сзади довольно закряхтел Потофе. Смысл речи Дюбретона толстяк уловил, и, поймав на себе взгляд Шарпа, бывший кашевар показал ему крохотный кувшинчик: - Масло! Похлопав себя по животу, Потофе шумно испортил воздух. В третий раз прозвучал крик, рвущий душу, полный боли и безысходности. Дезертиры лыбились, выжидательно пялясь на четверых чужаков. Дюбретон уронил еле слышно: - Ничего, майор, настанет и наш черёд посмеяться… Хейксвелл, который совмещал два приятных занятия: тискание шлюхи и присмотр за подсчётом денег, объявил: - Тютелька в тютельку, маршал! - Bon! – Потофе протянул ладонь, и Хейксвелл бросил ему одну из гиней. Золото вернуло Обадии отличное расположение духа. Уняв судороги, он глумливо поинтересовался у Шарпа: - Желаешь теперь получить пленную дамочку, Шарпи? - Уговор дороже денег. - Уговор, да… - Хейксвелл засмеялся, - Хочешь, уступлю тебе эту? Девица захихикала. Хейксвелл изгилялся: - Она испанка, Шарпи. Ты же любишь испанок? Тоже испанка и тоже шлюха, как твоя баба… Тереза, так, что ли? Шарп не отвечал. Рядом неслышно возник Харпер. Хейксвелл приблизился, волоча с собой девку: - Бери эту, Шарпи, не прогадаешь! Урод сбросил с плечей женщины бретельки, обнажив её грудь: - Смотри, какое добро пропадает! Смотри! Ах, ну-да! Я запамятовал! Шарпи таперича вонючий офицер! Шарпи брезгует таперича шлюхиными сиськами! Солдатня вокруг загоготала. Хейксвелл ущипнул девку за сосок, и та отозвалась натянутым смешком. - Она лучше любого служивого, офицер Шарпи! За шиллинг в день и выпивку будешь командовать ею сколько влезет! Рядовой английской армии получал жалование – один шиллинг в сутки, плюс регулярно выдаваемый ром. На это Хейксвелл и намекал. Потаскушка вытянула к Шарпу накрашенные губы и причмокнула. Потофе, смеясь, бросил Дюбретону фразу на родном языке. Упиваясь собой и собственным остроумием, Хейксвелл швырнул девку Шарпу, так что она была вынуждена вцепиться в стрелка, чтобы не упасть. Тогда Обадия ткнул в них пальцем и завопил: - Гляньте-ка, парочка просто создана друг для дружки! Шарп поправил винтовку, вздёрнул подбородок девицы вверх и взглянул ей в бесстыжие очи под сальной чёлкой. Было, наверно, в его взоре что-то такое, от чего шлюшка потупилась и сникла. Шарп мягко оторвал её от себя и натянул одёжку обратно её на плечи: - Иди с Богом. - Майор? – Дюбретон мотнул головой назад, где открылась запертая прежде дверь западной галереи. В проёме виднелась решётка, - Потофе предлагает нам двигаться туда. Двум из четверых. То есть вы и я. Пойдёмте. Офицеры пересекли двор. Дезертиры расступились, пропуская их внутрь. За решёткой был небольшой коридор, что вывел невольных союзников на балкон, нависавший над внутренним двориком. Следом за офицерами вышел Хейксвелл в сопровождении шести вооружённых солдат, тут же наставивших на Шарпа с Дюбретоном мушкеты. Шарп выглянул вниз и выругался. Строители немало потрудились, украшая этот уголок монастыря. По окружённой сводчатыми аркадами площадке было проложено кружево неглубоких канавок, красиво выложенных цветной плиткой. Сейчас вместо воды их заполнял всякий сор, а камни вокруг растрескались. Всё это Шарп отметил для себя мельком. Как и терновый куст, как и сухие плети дикого винограда, обвившего изящные колонны. Другое приковало его взор. Другое заставило чертыхнуться. Внизу было полно беглых вояк. Они перешучивались и чувствовали себя очень вольготно. Их нисколько не смущали ни жаровня в центре двора, среди тлеющих угольев которой калились лезвия нескольких штыков; ни женщина, распяленная рядом. Её запястья и лодыжки были привязаны к железным костылям, вбитым в трещины каменного пола. На обнажённом до пояса теле чернели свежие подпалины, от них сбегали к спине тёмные ручейки крови. Шарп покосился на Дюбретона, боясь увидеть на лице того ярость узнавания, но француз скупо качнул головой. Не она. Не его жена. Один из подонков лениво подошёл к жаровне, взял обмотанной тряпьём рукой штык. Убедившись, что кончик раскалён докрасна, он повернулся к жертве. Та, забилась, охваченная ужасом. Палач прижал её к земле, скрыв от наблюдателей на балконе. Жаркая сталь опустилась, и вопль боли оборвался на половине. Бедняжка потеряла сознание. - Надеялась улизнуть от нас, Шарпи. – смрадное дыхание Хейксвелла пахнуло над плечом стрелка, - А мы её клеймим за такое своеволие. Знаешь, что за слово на ней выжгли, капитан? Вонь палёного мяса забивала ноздри. Хотелось выхватить палаш и щедро напоить клинок кровью ублюдков, но Шарп сдержался. Дюбретон прав. Придёт и их черёд. Хейксвелл хихикнул: - «Puta»-вот что на ней выжгли, капитан. Она же испанка. Славно, что не англичанка, пришлось бы выжигать буквой больше. «Шлюха» Если несчастная и выживет, то останется изуродованной на всю жизнь. Кто она? Уроженка Адрадоса или жительница соседней деревни, что пыталась бежать по извилистому тракту, ведущему на запад от Врат Господа? Да только дороги из Адрадоса отлично просматриваются со стен замка и с вершины сторожевой башни. Двое головорезов извлекли костыли, обрезали верёвки и утащили бесчувственное тело под арки. Хейксвелл прошёлся в угол балкона, громко покашлял, обращая на себя внимание, и, картинно опёршись на балюстраду, заговорил: - Мы хотели, чтобы вы уяснили себе, что грозит вашим сучкам, если вы вздумаете хорохориться. Щёку его продёрнул спазм, правая рука плавно указала на пятна крови внизу: - Вот это грозит! В жаровне тускло рдели два штыка. - Штука в том, родные мои, что мы решили переменить условия нашего договора. Курочек ваших мы вам не отдадим. Вас мало, а на дорогах нынче, ох как, опасно! Деньжата, понятное дело, останутся у нас по той же причине. Урод расхохотался над собственной шуткой: - Мы их будем охранять: и баб ваших, и денежки. Ты понял, о чём я толкую, лягушатник? А то я по-вашему ни бельмеса. Тон Дюбретона был ледяным: - Я понял. Женщины живы? Голубые буркалы распахнулись в деланном удивлении: - Ты что городишь-то, французик? Конечно, они живы! Они тут, как у Христа за пазухой! По доброте душевной я, так и быть, расщедрюсь – покажу вам одну. Но! Но прежде слушайте и мотайте на ус. Серия судорог подбросила голову на тощей шее. Булавка расшпилилась, шарф сполз, обнажая с левой стороны горла верх уродливого застарелого рубца от петли. Хейксвелл не дал ткани размотаться полностью, и укутал шею заново, ещё туже и выше. - Ваши фифы целы и невредимы. Пока. В любой момент я с удовольствием повыжигаю на их белой коже разные словечки, потом отдам нашим ребятам (а среди них попадаются такие затейники!), и лишь после этого убью. В любой момент. Это ясно? Ясно, я спрашиваю? Шарпи? - Куда уж ясней. - Лягушатник? - Да. - Башковитые вы мальчики. Офицерьё поганое, сразу видать! – Хейксвелл глумливо оскалился, - У вас на языках, небось, вертится вопросик: «Если девок нам не отдают, за что же мы выложили бешеные деньги?» Отвечу вам: за то, чтобы ваши крали и дальше были целы и невредимы! Правда, соблазн залезть им под юбку велик, но, я уверен, мы сможем его одолеть. До поры до времени, конечно. А там, глядишь, вы поддержите нашу решимость новым денежным поступлением… Сколько ночей Шарп провёл, мечтая вырвать сердце этому ублюдку. Почти двадцать лет стрелок ненавидел желтомордого, надеясь стать тем человеком, который развеет миф о бессмертии Обадии Хейксвелла. Увы, сейчас клокотавший внутри гнев был и бессильным и бесполезным! Объект кровожадных устремлений Шарпа высморкался за перила и вытер о них пальцы: - Ещё. Будете болтать со своей дамочкой, помните о ножиках, греющихся внизу. Если я решу, что вы хитрите, вызнавая, где мы держим барышень, я у вас на глазах прижгу ей язык. Никаких таких мудрёных вопросов. Хейксвелл высунулся с балкона и дал знак дезертиру, торчащему у того места, куда уволокли неудачливую беглянку. Тот отдал команду. Пара бандитов ввела русоволосую женщину в длинной чёрной накидке. Шарп почувствовал, как задеревенел Дюбретон. - Цените, расстарался для вас. Крошка свободно чешет по-английски и по-французски. Ей-богу, не поверите, сама она – англичанка, а замужем за лягушатником! Осторожно переступая через осыпающиеся канавки, женщина добрела до середины дворика. Один из конвоиров пихнул её локтем и показал на балкон. Лишь на долю секунды искра узнавания промелькнула в очах пленницы, и более ни она, ни Дюбретон ни словом, ни жестом не дали тюремщикам ни единого шанса догадаться, что связаны узами Гименея. - Ну, давайте, болтайте! – разрешил Обадия. - Мадам. – вежливо начал Дюбретон. - Мсье? Красивая, думал Шарп, однако неволя наложила отпечаток на её красоту: лицо выглядело усталым, у губ залегли горькие складки. Голос, впрочем, звучал ровно и величаво. - По-английски, милые мои, по-английски! – вмешался Хейксвелл. Дюбретон посмотрел на Шарпа, затем на жену: - Мадам, позвольте познакомить вас с майором Ричардом Шарпом. Он представляет английскую армию. Шарп поклонился, и в ответ получил изящный кивок светловолосой головки. Слова соотечественницы заглушило похохатывание Хейксвелла: - Ты, что же, Шарпи, майор уже? Силы небесные! Куда катится этот мир? Майорскими знаками различия Шарп обзавестись не успел, и о повышении стрелка урод не подозревал до реплики Дюбретона. Мадам Дюбретон одарила Шарпа тёплым взглядом: - Весть о вашем приезде ободрит леди Фартингдейл. - Её супруг беспокоится. Надеюсь, с леди Фартингдейл и всеми вами обращаются подобающе? Шарп говорил медленно, лихорадочно соображая, как добиться от женщины хоть полсловечка о том, где прячут заложниц: в монастыре ли, деревне, форте, сторожевой башне? Без этих сведений любая попытка спасения обречена на неудачу. Думалось плохо. Мешало понимание того, что ценой всякой неловкой двусмысленности станут мучения мадам Дюбретон. - С нами всё в порядке, майор. Спасибо. - Рад слышать, мадам. Хейксвелл перегнулся через балюстраду: - Не стесняйся, дорогуша, расскажи, как вам тут живётся… Лицо её приняло странное выражение. Она помолчала и произнесла: - Губит юности цветенье, полковник, немое заточенье. - О! Лучше не скажешь! – одобрил Хейксвелл, - Побалагурили и хватит. - Что значит: хватит? – возмутился Дюбретон, однако Хейксвелл его не слушал. - Уводите её! В этот миг самообладание впервые изменило женщине. Ноги её подкосились, и она затрепыхалась в руках конвоиров, твердя, как заведённая, срывающимся голосом: - Губит юности цветенье немое заточенье… Немое заточенье! - Уводите! Уводите! – раздражённо рявкнул Хейксвелл. Шарп оглянулся на Дюбретона. Мёртвыми глазами, не мигая, тот проследил, как его жену утянули прочь, затем молча развернулся и возвратился в верхний двор. При виде офицеров Больше и Харпер вздохнули с явным облегчением. За спиной Шарпа грохнула задвижка. Ряды дезертиров сомкнулись вновь. Потофе оторвался от заветного горшка и снизошёл до общения с Дюбретоном. Полковник гадливо поморщился: - Та же песня, что и у вашего беззубого дружка. Мы заплатили за неприкосновенность дам и можем убираться восвояси. Потофе подкрепил перевод полковника взмахом ложки: - Ма’гш! Ма’гш! Его подручные освободили выход из монастыря, но Шарп не желал уходить вот так. Он снял с плеча винтовку и взвёл курок. Было одно поручение, которое, сколь бы безнадёжным ни казалось, требовало исполнения. Шарп осмотрелся вокруг, выискивая в пёстрой массе дезертиров красные пятна британской униформы и громко начал: - У меня послание к вам! Сбежав из армии, каждый из вас подписал себе смертный приговор. Рано или поздно вы попадётесь, и тогда пощады не ждите! Дезертиры загомонили. Кто-то улюлюкал, кто-то орал оскорбления, пытаясь заглушить Шарпа, но стрелок привык драть глотку на парадах и полях сражений, а потому легко перекрыл шум: - Вы ещё можете спасти свою шкуру! Сдайтесь до первого января нашим передовым постам и вам сохранят жизнь! Запомните, до первого января! Иначе… Выстрел грянул, как гром. Его маленькая месть этому отребью. Стрелял Шарп с бедра, но цель была велика и находилась рядом. Мягкая пуля вдребезги разнесла глиняный казанок, обдав Потофе густой горячей жижей. Толстяк заверещал и, дёрнувшись назад, рухнул на спину. Дезертиры притихли, а Шарп зычно повторил: - До первого января! Нащупав патрон в сумке, Шарп перезарядил винтовку чёткими, отработанными до автоматизма движениями. Скусив пулю из патрона, он отсыпал часть пороха на полку, закрыл её и упёр приклад в землю. Остальной порох отправился в дуло, вслед за порохом – служащая пыжом бумага. Пулю стрелок сплюнул в промасленный лоскут кожи, завернул и вогнал в ствол по нарезам, которые и делали винтовку Бейкера самым точным оружием того времени. Окончив, Шарп вернул шомпол в гнездо под стволом. Готово. - Сержант Харпер! - Сэр? - Что мы сделаем с этими ублюдками после Нового года? - Расстреляем к чёртовой матери, сэр! Дюбретон отвёл взгляд от охающего Потофе, которого шлюхи поднимали на ноги: - Рискованный шаг, друг мой. Могли пальнуть в ответ. - Они слишком боятся наших сержантов. - Можем идти, майор? Снаружи монастыря собралась толпа. Бабьё, дети, мужчины выкрикивали оскорбления двум офицерам, но, стоило появиться сержантам, как галдёж прекратился. Гиганты шли вперёд, и чернь трусливо пятилась перед ними, не в силах разомкнуть уста от страха. Должно быть, и Патрик, и Больше очень удивились, встретив равного себе по мощи, думал Шарп, от души желая, чтобы этой парочке никогда не пришлось скрестить оружие. - Майор! – окликнул Шарпа французский полковник, натягивая кожаные перчатки. - Сэр? Понизив голос, Дюбретон спросил: - Как я понимаю, вы собираетесь спасать женщин? - Есть такая задумка, сэр. А вы? Тот пожал плечами: - Адрадос к вашим позициям ближе, чем к нашим. Да и возвращаться вы будете с меньшей оглядкой… - полковник имел в виду партизан, подстерегавших французов среди северных холмов. – Чтобы разорить это осиное гнездо понадобится, как минимум, один кавалерийский полк… Он задумался. - Могу я попросить вас об одном одолжении, майор? - Слушаю вас, сэр. - Я нисколько не сомневаюсь, что вы передадите нам наших дам, но я буду чрезвычайно признателен, если вы вернёте нам наших дезертиров…- по-своему истолковав молчание Шарпа, он торопливо добавил, - Нет, не для того, чтобы вновь поставить их под ружьё. Наших негодяев ждёт расстрельная команда. Ваших тоже, полагаю. Кстати, как вы оцениваете свои шансы на успех? - Они могли быть больше, знай мы, где прячут пленниц, сэр. - Да уж. Дюбретон вздохнул и посмотрел в небо, словно проверяя погоду: - А держалась она молодцом. Я и сам едва не засомневался: действительно мы муж и жена? В конце, правда, нервы у неё немного сдали… - Трудно пенять ей за это, сэр. - Вы правы, майор… Странное двустишие… Ритм хромает. Непохоже на мою жену. Поэзию она любит, знает в ней толк и такой промах? С другой стороны, она же не поэт. Да и какой из женщины поэт? Они спят с нами, стряпают нам, ведут наше хозяйство, когда им стихи писать? Напомните, как там: «Губит юности цветенье…» - Немое заточенье, сэр. - Да, немое заточенье. Дюбретон недоумённо поднял бровь и сдёрнул с правой руки перчатку, которую так долго и тщательно надевал: - Рад был встретить вас, майор Шарп. - И я, сэр. – улыбнулся стрелок, отвечая на рукопожатие. – Бог даст, свидимся. - Возможно. При случае передайте от меня горячий привет сэру Артуру Уэлсли. Или правильнее звать его «лорд Веллингтон»? - Вы знакомы, сэр? - Учились вместе в Анжере. Забавно, да? Вашего лучшего полководца обучали военному делу во Франции. Было видно, что этот факт очень развлекает Дюбретона. Шарп встал навытяжку и церемонно отдал честь. Ему понравился Дюбретон. - Желаю вам благополучно добраться до своих, сэр. - Вам того же, майор. – полковник помахал Харперу, - Берегите себя, сержант! Французы отправились на восток, огибая деревню, а Шарп с Харпером – на запад, через перевал, к Португалии. Кровавый балаган остался позади, и воздух казался удивительно чистым и свежим. Шарп знал, что вернётся сюда. Много лет назад, в ночь перед схваткой одышливый сержант-шотландец сказал Шарпу одну вещь, крепко-накрепко врезавшуюся тому в память. Солдат, сказал шотландец, - это человек, сражающийся за тех, кто не может сражаться за себя сам. Там, во Вратах Господа, томились в неволе женщины. Они не могли сражаться за себя сами. Значит, Шарпу придётся вернуться. ГЛАВА 6 - Вы с ней не встретились? - Нет, сэр. Шарп неловко переминался с ноги на ногу. Сесть ему сэр Огастес Фартингдейл не предложил. Сквозь полуоткрытую дверь стрелок видел гостей Фартингдейла, обедающих в столовой квартиры, снимаемой сэром Огастесом за баснословную сумму в лучшей части города. Звякало серебро, приборы скребли дорогущий фарфор. У массивного буфета ожидала приказаний пара слуг. - Вы с ней даже не встретились. Звучало обвиняющее. По мнению сэра Огастеса, Шарп провалил задание. Сегодня полковник Фартингдейл был в цивильном платье, но его гражданский костюм нёс печать невыносимой воинственности, отличающей тыловиков: лаковые сапожки со шпорами; бриджи оленьей кожи; тёмно-красный вельветовый камзол военного кроя; жилет, перечёркнутый синей диагональю муаровой ленты с аляповатой звездой португальского ордена. Он сидел за конторкой, освещённый пламенем пяти свечей в тонкой работы канделябре, небрежно поигрывая ножом для разрезания бумаг. Седые волосы волной спадали по обе стороны лба, и были собраны на затылке в старомодный пучок. Капризно поджатые губы придавали неприятно-надменное выражение его лицу – лицу хорошо сохранившегося джентльмена средних лет, имеющего в довесок к тугой мошне достаточно воображения, чтобы распоряжаться ею в своё удовольствие. Полковник Фартингдейл повернул породистую голову ко входу в комнату и позвал: - Агостино! - Сэр? – услужливо отозвался невидимый лакей. - Притвори дверь! Дубовая створка захлопнулась, отрезав все внешние звуки. Сэр Огастес смерил неприязненным взглядом Шарпа, его измятую форму, покрытые слоем пыли лицо и руки (только-только прибывший во Френаду стрелок не успел привести себя в порядок) и холодно уронил: - Маркиз Веллингтон глубоко разочарован, майор Шарп. Длинная ручка ножа отстукивала дробь по полированной столешнице. - У моей супруги очень обширные связи при португальском дворе, маркиза Веллингтона беспокоят возможные осложнения с португальским правительством. - Да, сэр. В понимании сэра Огастеса его слова должны были внушить Шарпу трепет перед столь важной персоной, как полковник Фартингдейл. Подразумевалось, что он допущен к высшим сферам полуостровной дипломатии, и с самим Веллингтоном накоротке. Увы, единственное, что испытывал Шарп, слушая речи полковника, - это желание назвать того напыщенным болваном. Было бы интересно знать, что пишет Веллингтон, весточку о происходящих здесь событиях, наверняка, послали на север с одним из штабных адъютантов, которые, меняя лошадей, могли одолеть в день до девяноста километров. Сэр Огастес, мягко говоря, погорячился насчёт португальцев. Точно характеризовал отношение Уэлсли к мнению Лиссабона в сочетании со словом «глубоко» глагол «плевать». Глубоко плевать. Другое дело – испанцы. Мутная история с Адрадосом расползалась по Испании, обрастая обидными для национальной гордости потомков Кортеса и Писарро подробностями. Вот это могло огорчить Веллингтона. Компанию нового 1813 года предстояло вести по ту сторону границы. Британцы во всём будут зависеть от испанских союзников: хлеб и фураж, ночлег… даже мулы. Потофе совершил фатальную ошибку, бросив тень на англичан. Отныне для Веллингтона выжечь калёным железом заразу Адрадоса – первый шаг к победе в грядущей компании. Шарп, изучивший Веллингтона всё же лучше, чем самонадеянный Фартингдейл, мог бы назвать ещё одну причину обречённости Потофе. Главной ценностью для Артура Уэлсли был Порядок. Главной, но весьма хрупкой, готовой разрушиться от одного крика мятежника. Потофе и был таким бунтовщиком, для Веллингтона – апостолом Хаоса, которого следовало уничтожить любым путём. Нож для бумаг, наконец, упокоился на стопке исписанных листов (очевидно, полковник ваял новое Наставление). Сэр Огастес заложил ногу за ногу и, поправив кисточку на сапоге, спросил: - Моя жена – создание нежное и хрупкое. Ей не причинили вреда? – волнение в его голосе было настоящим. - Мадам Дюбретон уверяла, что нет. Часы в холле пробили девять. Мебель чета Фартингдейлов, похоже, возила с собой. Совершив головокружительный вояж по зимним квартирам португальской армии, супруги возвращались на юг. Остановка во Френаде была вызвана желанием леди Фартингдейл навестить Адрадос, чтобы помолиться в тамошнем святилище о здоровье умирающей матери. Два юных капитана изъявили готовность сопровождать её, и сэр Огастес с чистой совестью предался охоте. Шарпа разбирало любопытство: как выглядела та, что решилась связать судьбу с этим надутым индюком? Изображение жены, наверняка, имелось у сэра Огастеса, но показать сам тот не счёл уместным, а просить его Шарп ни о чём не хотел. - Как вырвать леди Фартингдейл из лап разбойников? – вопрос полковник умудрился превратить в упрёк. Упрёк Шарпу. Стрелок молчал. Фартингдейл потёр уголки губ и принялся рассматривать кончики пальцев, будто надеялся увидеть на них грязь: - Так как, майор? Маркиз Веллингтон лично интересуется ходом этого дела. Шарп неохотно выдавил из себя ответ: - Нам надо точно знать, где женщины, сэр. Там есть замок, монастырь, башня, деревня… - А мы не знаем? Стрелок отрицательно покачал головой. Несколько секунд сэр Огастес зло сверлил Шарпа глазами, затем фыркнул и едко произнёс: - Итак. Я потерял жену, пять сотен гиней. Могу я хотя бы часы получить обратно? - Да, сэр. Конечно, сэр. К часам Шарп относился скептически и любил повторять, что чурбан, неспособный определить время суток без помощи механической игрушки, недостоин носить офицерскую форму. Теперь же, чувствуя их тяжесть в кармане, он уже не был столь категоричен. Хронометр, пусть даже заёмный, давал ощущение невыразимой солидности. Солидности, приличествующей майору. С некоторым сожалением Шарп опустил часы в протянутую ладонь. Сэр Огастес щёлкнул крышкой, придирчиво проверил, не поцарапано ли стекло, и поднялся: - Благодарю вас, майор. Не смею задерживать. Увидимся утром у генерал-майора Нэна. Спокойной ночи. - Спокойной ночи, сэр. Приказ прибыть поутру в штаб ожидал Шарпа на его съёмной квартире вместе с бутылочкой бренди, к которой была присовокуплена записка от Нэна, где генерал высказывал предположение о том, что Шарпу с дороги горячительное придётся весьма кстати. Сэр Огастес не предложил стрелку стакан воды, не говоря уже о вине. Бренди Шарп разделил с лейтенантом Прайсом и отвёл душу, ругательски изругав штатских штафирок в пиджаках из вельвета, мнящих себя полковниками. Прайс вздохнул: - Моя мечта, сэр. Вельветовый пиджак, аппетитная юная жёнушка, и все герои, вроде вас, отдают мне честь и в воздух чепчики швыряют. - Может, и сбудется, Гарри. - Может, сэр. Если не верить, что мечты сбудутся, какой смысл тогда мечтать? – философски заметил лейтенант, нашивая очередную заплатку на красный мундир. Весь Южно-Эссекский был обряжен в красное, только Шарп с горсткой стрелков, переживших отступление из Коруньи и затем влитых в ряды Лёгкой роты Южно-Эссекского полка, гордо носили зелёные куртки. Зелёные куртки! Конечно, чёрт возьми, зелёные куртки! - Что с вами, сэр? Прайс, вытряхивавший из бутылки последние капли, замер, испуганно глядя на подскочившего командира. - Ничего, Гарри. Идейка родилась. Одна идейка потянула за собой другую. С ними Шарп и отправился в штаб на следующий день. Утро выдалось пасмурное. Моросил противный мелкий дождик. На столе в передней бесформенной кучей громоздились плащи, шинели, ножны и сырые шляпы. Шарп добавил к ним собственные, а присмотреть за винтовкой поручил вестовому. Неизменный халат был отставлен, генерал-майор Нэн впервые на памяти Шарпа облачился в мундир одного из шотландских полков. Сэр Огастес блистал в красно-чёрно-золотой драгунской форме, нещадно терзая шпорами ковёр. На встрече присутствовал незнакомый подполковник – фузилёр. Впрочем, стараниями Нэна незнакомым он пробыл недолго: - Подполковник Кинни. Майор Шарп. Кинни тепло кивнул стрелку. Широкое открытое лицо расплылось в сердечной улыбке: - К вашим услугам, Шарп. - Кинни – валлиец, - пробурчал Нэн, - Крайне продувная бестия, как и все валлийцы. Кинни рассмеялся: - Вот она – благодарность за то, что мои ребята выручили под Бароссой некоего ворчливого шотландца! Сэр Огастес многозначительно покашлял, прерывая пикировку. Нэн насупил седые брови: - Простыли, полковник? Шарп, что вы можете нам поведать? Стрелок докладывал о поездке, не утаивая никаких подробностей. Лишь раз Нэн прервал его и недоверчиво переспросил: - Обнажил ей грудь? И бросил эту… м-м… женщину к вам? - Да, сэр. - Неслыханно! Вы привели её в надлежащий вид? - Да, сэр. - Продолжайте, продолжайте. Когда рассказ подошёл к концу, лист бумаги перед Нэном густо заполнился пометками. В камине потрескивали дрова. Окно пятнали капли дождя. Сквозь его мягкий шёпот из города доносились приглушённые хриплые команды: неведомый сержант муштровал подчинённых. Нэн откинулся назад: - Скажите, Шарп, этот француз, Дюбретон, что будет делать? - То же, что и мы, сэр. Спасать женщин. - Осилит? - Осилил бы, да от французов до Адрадоса вдвое дальше ехать, чем от нас. Зимовать французы и англичане предпочитали на максимальном удалении друг от друга. - Мы должны успеть первыми. – сделал вывод Нэн, - Отбить дам, а потом выкурить подонков из их норы. Так хочет пэр. Что вам надо для спасения пленниц, Шарп? - Сэр! – вскочил Фартингдейл, - Я надеялся, что честь вызволить дам будет оказана мне! Нэн минуту разглядывал полковника, будто диковинную зверушку, не говоря ни слова. Когда молчание стало очень уж натянутым, генерал сухо сказал: - Ваше благородство, сэр Огастес, крайне живительной влагой размочило моё чёрствое шотландское сердце. Я тронут до слёз. Но Шарп побывал в логове Потофе, справедливо выслушать его первым. При свете дня идеи, осенившие Шарпа накануне вечером, уже не казались гениальными, но других всё равно не было. - Допустим, что нам известно, где заперты заложницы. Ночью подбираемся близко, насколько возможно. День перележим и атакуем следующей ночью. Для этого мне нужны стрелки, сэр. - Стрелки? Нэн понимающе переглянулся с Кинни. Валлиец ухмыльнулся: - Все стрелки думают, что в нашей армии сражаться умеют лишь зелёные куртки? - Не в этом дело, сэр. Я видел там какую угодно униформу. Кроме стрелков. Ночью, во время атаки всё будет ясно: любой, кто не в зелёном, - враг. - Вы же видели не всех дезертиров. - Не всех, сэр. – спорить Шарп не стал. Все трое отлично знали, что из стрелковых полков солдаты дезертировали очень редко. Вторую светлую мысль Шарп озвучивать не спешил. Сработать она могла лишь до Нового года. Так Шарп и сказал шотландцу. - …Но всё это – пустые разговоры, пока мы не знаем главного: где прячут женщин? Нэн невинно захлопал ресничками: - А разве мы не знаем? Мы знаем. - Что?! – Шарп от изумления забыл добавить «сэр». Все трое остолбенело уставились на шотландца. - Конечно, знаем. – генерал цвёл, наслаждаясь произведённым впечатлением. Фартингдейл не выдержал: - Может, вы и нас просветите, сэр?! - С удовольствием, сэр Огастес, с удовольствием. Но прежде, позвольте, я прочту вам отрывок из произведения Александра Поупа «Письмо Элоизы Абеляру». Вы помните, вероятно, крайне печальную историю молодого человека, заплатившего за любовь мужским достоинством? ( Нэн драматично воздел руку и с выражением продекламировал: - «… Нет мне прохлады, нет тепла, есть только мука: Любовь сжигает, холодит разлука. И губит юности несмелое цветенье Монастыря немое заточенье!» - Монастырь? – в один голос выдохнули Шарп с Фартингдейлом. - По всей видимости, да. – кивнул Нэн, - Повезло французу с женой. Ума ей не занимать. Кинни взял быка за рога: - Сколько вам нужно стрелков, майор? - Две роты, сэр. - Хватит, чтобы продержаться ночь в монастыре? - Вполне, сэр. - При условии, что на рассвете подоспеет помощь? - Да, сэр. Валлиец повернулся к Нэну: - То, что мы с вами обсуждали, сэр. Маленькая группа выручает женщин, утром подтягивается ещё батальон и задаёт перцу мерзавцам. Есть, правда, скользкий момент. Нэн прищурился: - Валяйте. - Они – дезертиры, но не идиоты. Вы пойдёте ночью, майор. - требования сэра Огастеса Кинни будто не слышал, - Чего-то в этом духе они и ждут. Часовые, линия пикетов. Поднимется тревога, и подонки успеют разделаться с женщинами, прежде чем вы до них доберётесь. Сэр Огастес перевёл взгляд на генерал-майора: - Я согласен с подполковником! Нэн подзадорил Шарпа: - Парируйте, майор! Если не ошибаюсь, второй свой козырь вы припасли именно на этот случай? - Не ошибаетесь, сэр. Нападать мы будем в Суванский вечер. Нэн одобрительно хмыкнул, примериваясь к идее, и машинально поправил стрелка: - Сованский. Хитро, майор, крайне хитро. Сованский вечер! Негодяи перепьются вдрызг! «Сованский вечер», шотландское название Сочельника. Вечер, когда солдат может законно налакаться до беспамятства. Вечер традиционной английской каши из пшеницы на молоке, щедро сдобренной ромом и яичными желтками: убойное варево, разом вышибающее сознание. Кинни загорелся: - Уж нам-то сам Бог велел взять эту уловку на вооружение! Её эффективность мы прочувствовали на собственной шкуре! Валлиец имел в виду Сочельник 1776 года. Джордж Вашингтон застал тогда врасплох гарнизон Трентона. Кто бы подумал, что мятежники решатся напасть в такой праздник? Оживление на лице Кинни вдруг потускнело: - Нет, не выйдет! - Отчего же? - Оставшихся пяти дней слишком мало, сэр. Мои парни успеют дойти в Адрадос, но только с тем, что можно унести на себе. А провиант? А заряды? Если объявятся французы, я предпочёл бы иметь дополнительный комплект патронов. Мы успеем, обоз – нет. Кинни знал, о чём говорил. Сотни килограммов сушёного мяса и более сорока тысяч патронов. Мрачнея, валлиец рассуждал: - Да и какой обоз? Мулы далеко. Вернуть их – минимум неделя. Мулы, как и лошади кавалерии, зимовали на дальних выгонах у моря. Нэн черкнул что-то на листке и уточнил: - Без обоза вы успеваете? - Успевать-то успеваем, сэр. А как же французы? - Они туда идут не по ваши души. Им нужен Потофе. - Аппетит приходит во время еды, сэр. Потофе и беспатронный английский полк лучше, чем просто Потофе. - Ладно, ладно. Убедили. – Нэн покусал губу, - Шарп, как считаете, можно перенести нападение? Скажем, на новогоднюю ночь? - Нет, сэр. Сочельник. – стрелок обратился к валлийцу, - Сэр, а кони вместо мулов вам не подойдут? - Кони? Какие кони? - Здоровые. Крепкие. - Что за вопрос, майор. Конечно, подойдут. А где вы их, собственно, возьмёте? - Да, Шарп? – вклинился Нэн, - Каким образом вы предполагаете совершить чудо превращения несуществующих мулов в осязаемых лошадей? - Ракетчики, сэр. Уверен, Его Высочество порадовался бы, узнав, насколько пригодились армии его подопечные. - Боже мой, Шарп! – с облегчением рассмеялся Нэн, - Менее всего на свете я сейчас озабочен настроением Его Высочества! Но вы – молодец! Подполковник Кинни, вопрос с обозом решён? - Целиком и полностью, сэр! - Крайне славно! Сэр Огастес, не вешайте нос! Через неделю обнимете свою ненаглядную половину! Фартингдейл поджал губы: - Благодарю вас, сэр, но я не намерен ждать так долго. Я настаиваю на своей просьбе: я хочу идти с ударным отрядом, сэр! - Настаиваете? Зачем? – Нэн был сбит с толку, - Не хочу вас обижать, сэр Огастес, но давайте оставим подвиги молодым и горячим. Наше ли с вами дело палить, рубить, прочие физические экзерсисы? А мы с вами будем книжки писать, руководить, как люди благоразумные, хладнокровные… - И старые! Так вы хотели выразиться, сэр? – скандальным тоном докончил Фартингдейл фразу генерала. - Пусть так! – начал заводиться шотландец, - Вам не семнадцать лет, полковник! Вы действительно считаете, что сможете на равных с юнцами вроде Шарпа вскарабкаться на холм в полутьме, потом целый день проваляться на стылой земле, не смея шелохнуться, а следующей ночью бежать под пули?! Я крайне уважаю ваши чувства, сэр Огастес, но ваша просьба – чистое сумасбродство! Фартингдейл поник. Возможно, думал Шарп, бедняга просто не представлял себе, во что ввязывается. Но жалость – жалостью, а в спутники себе его стрелок не желал, а потому добавил к аргументам Нэна свой: - Лошадей мы не берём, сэр. Весь путь пешком. - Поверьте мне, майор, если я решу идти с вами, я дойду! Уже «если». Отлично. - Уверен в этом, сэр. - Право слово, сэр Огастес, объяснитесь! В чём причина вашего крайнего упорства? - Я беспокоюсь о леди Фартингдейл. Моя супруга – из хорошей семьи, натура она возвышенная и нежная. Ей… - он замялся, - После освобождения ей понадобится моя защита, сэр. - Господь Всемогущий! – Нэн опешил. Говоря по-простому, сэр Огастес опасался, что солдаты Шарпа будут вести себя с леди Фартингдейл гаже, чем банда Потофе. - Ничего с вашей супругой не случится за одну ночь! – твёрдо сказал Нэн, - А вы подъедете утром вместе с Кинни. Да, Кинни? Валлиец кивнул с кислым видом: - Да, сэр. Конечно, сэр. - Утром, сэр Огастес. Договорились? - Хорошо, хорошо! Я поеду с фузилёрами… Повернувшись к Шарпу, сэр Огастес обжёг его злым взглядом и процедил: - Надеюсь, с леди Фартингдейл будут обходиться надлежащим образом? Звучало оскорбительно, но Шарп вдруг увидел перед собой мужчину на пороге старости, безумно ревнующего молоденькую жену. Увидел и не обиделся, ограничившись коротким: «Да, сэр!» Оставался один вопрос, и Шарп адресовал его Нэну: - Где мы возьмём стрелков, сэр? Нэн загадочно улыбнулся, вместо ответа протянув письмо: - Третий абзац снизу, майор. Стрелки уже спешат сюда. Шарп начал читать и понял, почему улыбался генерал. Письмо было надиктовано Веллингтоном своему военному секретарю и содержало чёткие инструкции по разгрому Потофе. Третий абзац гласил: «Рекомендую поручить освобождение захваченных гражданских майору Шарпу, дав ему под начало две роты стрелков. Этого хватит, чтобы после выполнения задания эффективно обороняться до подхода основных сил (полк, не более). Командование 60-го полка получило от меня распоряжение выделить штаб-квартире вышеуказанные подразделения стрелков.» Шарп оторвался от чтения, и улыбка Нэна стала шире: - Крайне любопытно, как сходно порою мыслят умные люди, да? - Что да, то да, сэр. Обескураженность Шарпа была столь очевидна, что Нэн поспешил его утешить: - Не огорчайтесь, майор, всё же до использования ракетчиков в качестве тягловой силы Пэр на додумался. Кстати, он советует привлечь партизан. Некоторое количество иррегулярной конницы в холмах нам не помешает. Шарпу вспомнилась Тереза. Может, адрадосская заварушка сведёт их вместе на Рождество? От этой мысли потеплело на душе. Нэн забрал у стрелка послание Веллингтона и посерьёзнел: - Хотя гверильясам тоже веры нет, пока испанцы верят в то, что англичане разграбили мирную деревню и осквернили храм. Нам нужна новая проповедь, джентльмены, проповедь, рассказывающая, как англичане нашли виновных в резне скотов и жестоко наказали! Генерал сложил письмо Уэлсли и вновь обратился к Шарпу: - Скотам на размышление вы отвели срок до первого января? - Отвел, сэр. - Выпустите им кишки неделей раньше. Конечно, с одной стороны, вы не сдержите слово; но ведь с другой – они сами виноваты: в вопросах, касающихся жизни, нечего тянуть до последнего! - Точно, сэр. Нэн выглянул в окно. Дождь прекратился, а в тучах наметился просвет, сквозь который виднелось ярко-лазурное небо. Шотландец довольно прищурился: - Удачной охоты, джентльмены! Крайне удачной! ГЛАВА 7 Внешностью капитан стрелков обладал самой злодейской. Один глаз отсутствовал, впадину прикрывала чёрная повязка с зелёной каймой. От правого уха мало что осталось. Два передних зуба были вставными. Он вытянулся перед Шарпом, отдал честь и деловито, с ноткой независимости, представился: - Капитан Фредериксон, сэр. Капитан Фредериксон напомнил Шарпу драчливого уличного кота: битый, поджарый, опасный. Его товарищ, дородный и не такой самоуверенный, улыбался, докладывая: - Кросс, сэр. Капитан Кросс. Капитан Кросс хотел понравиться Шарпу, капитан Фредериксон мысленно посылал Шарпа к чёрту. Шарп неожиданно обнаружил, что волнуется. Так же, как Кросс желал произвести впечатление на Шарпа, так и Шарп жаждал заслужить расположение людей, попавших под его командование. Почему-то ему казалось, что за сердечным, дружелюбным, разумным и участливым начальником подчинённые последуют охотнее. Опыт же подсказывал: сердечность – плохой источник верности. - Что вас так развеселило, капитан? - Сэр? – Кросс растерянно оглянулся на Фредериксона, но поддержки не получил. Улыбка погасла. Этих парней Шарпу предстояло вести к Вратам Господа, а там, в кровавой сумятице ночного штурма, не будет места ни сердечности, ни дружелюбию, только приказы – чётко сформулированные и беспрекословно исполненные. А преданность… Её рождает уважение. - Сколько у вас народу? Первым, естественно, отозвался Фредериксон: - Семьдесят девять, сэр. Четыре сержанта. Лейтенантов двое. - Боеприпасы? - Восемьдесят зарядов на ствол, сэр. Ответ был слишком быстрым, чтобы быть правдой. Британский порох славился во всём мире, и солдаты порой зарабатывали пару пенсов на стороне, продавая заряды местным жителям. Фредериксон как бы давал понять Шарпу: я доверяю моим стрелкам, а ты не суй нос не в своё дело! - Капитан Кросс? - Пятьдесят восемь человек, сэр, с четырьмя сержантами и лейтенантом. Шарп окинул взглядом обе роты, построенные на площади Френады. Запылённые, уставшие после долгого перехода от Коа; ждущие команды, чтобы, наконец, разойтись по определённым для постоя домам, согреться и поесть. Полдюжины офицерских лошадей перетопывали копытами. За неимением часов Шарп сверился со светилом. Около трёх. - Патронов понадобится больше. Я объясню, куда вашим сержантам за ними сходить. Выступаем сразу. Через пятнадцать километров располагаемся на ночлег. Всех коней оставить здесь. Увалень Кросс удивлённо присвистнул. Шарп недобро поинтересовался: - Что-то неясно, капитан? - Нет-нет, сэр. Всё в порядке, сэр. Фредериксон ухмыльнулся. Ночевать устроились под открытым небом, для защиты от ветра соорудив из веток подобия шалашей. Положенным армии огромным, так называемым «фландрским» котлам требовался мул для перевозки и целое дерево для нагрева, поэтому Лёгкие роты старались от них избавиться. Взамен в ход шли трофейные котелки, снимаемые с убитых французов вместе с удобными прочными ранцами телячьей кожи. Три десятка костерков пылали во мгле. Кроме ребят Кросса и Фредериксона здесь была и рота Шарпа. Впрочем, рота – громко сказано. 1812 год дорого обошёлся Южно-Эссекскому. Лейтенант Прайс, три сержанта, двадцать восемь рядовых – вот и все застрельщики полка. Из них девятеро, не считая Харпера, стрелков из 95-го, которых Шарп вывел из Коруньи около четырёх лет назад. Прайс, гревшийся у костра, поёжился и спросил: - В монастырь вы нас не берёте, сэр? - Ты же в красном, Гарри. - Ну и что, сэр, ничего не случится. - Ничего не случится, - согласился Шарп, выкатывая ножом из огня печёный каштан, - потому что вы с нами не пойдёте. Да ты не переживай. С утра в Рождество настреляешься. - Да, сэр. – уныло поддакнул Прайс, но, не в силах долго оставаться мрачным, тут же усмехнулся и кивнул на бивуачные огни: - Прищемили вы им хвост, сэр. Шарп рассмеялся. Двое лейтенантов без лошадей с непривычки стёрли ноги. Гордые стрелки покорились. Шарп стал для них ещё одним самодуром, лишившим их тёплой постели и заставившего спать в чистом поле. Прайс выругался, когда каштан обжёг ему пальцы: - А ещё они сгорают от любопытства, сэр. - От любопытства? - Ага. Наши парни потолковали с ними. Рассказали историю или две. – лейтенант ободрал кожуру и с аппетитом зачавкал, - О том, как долго живут те, кем командует майор Шарп. - Понятно. Наврали с три короба, да? - В самый раз, сэр, ни больше, ни меньше. Неплохие ребята, сэр. Неплохие ребята, 60-й полк Королевских Американских стрелков. Подразделение было сформировано в Тринадцати колониях ещё до мятежа. Тогда в полк набирали охотников и следопытов, но после потери Америки личный состав пополнялся британцами да немцами. В ротах Фредериксона и Кросса тех и других было поровну. Сам Фредериксон по отцу был германцем, а по матери – англичанином, свободно владея обоими языками. По словам всезнайки Харпера, в роте капитан Вильям Фредериксон имел неизбежное при его увечьях прозвище «Красавчик Вильям». Лёгок на помине, Красавчик Вильям появился из тьмы и подсел к огню: - Можно вас на пару слов, сэр? - Слушаю. Фредериксон помялся и осторожно спросил: - Какой пароль, сэр? - А вам зачем? - Хочу вывести дозор, сэр. Фредериксон не просил разрешения. Просить разрешения было унизительно для капитана 60-го полка. Полк не относился ни к одной из дивизий, но по необходимости его роты придавались армейским батальонам для усиления линии застрельщиков. Независимый статус был предметом гордости американских стрелков, и фраза Фредериксона являлась изящным компромиссом между этой гордостью и субординацией. Инициатива Фредериксона позабавила Шарпа. Какая нужда в дополнительном дозоре? Вокруг – мирная дружественная Португалия. - Дозор? - Ну, не совсем дозор, сэр. Скорее, тренировка действий в ночном бою. - Как долго? Полукровка отвёл взгляд: - Три часа, сэр. Достаточно, чтобы нанести визит в деревню, пройденную ими в сумерках. Там, на холме за церковью, стояла большая ферма, откуда доносились звуки, заставлявшие бурчать пустой живот Шарпа так же сильно, как, видно, он бурчал у Фредериксона. Значит, Красавчик Вильям хочет знать пароль, чтобы миновать линию часовых? - Свиная отбивная, капитан. - Э-э, не понял, сэр? - Это пароль… И моя доля. Фредериксон настороженно зыркнул на командира: - Ваши люди говорили, что вы не поощряете кражи у местных, сэр. - Мне не нравится, когда профосы вешают моих парней. ( Шарп пошарил в сумке и протянул Фредериксону монету: - Положите на порог. Фредериксон встал: - Будет исполнено, сэр. - Ещё, капитан… - Да, сэр? - Кусок спинки. Из той части, что над почками. Одноокий сверкнул зубами: - Понял, сэр. Они ели свинину спустя сутки в дубовой рощице. Смеркалось. Дневной поход дался нелегко, однако подступающая темень тоже не обещала отдыха. Предстояла переправа через реку и восхождение по склону к Вратам в обход дороги, но прежде Шарп избавился от спиртного. Солдаты выстроились в ряд, сложив у ног рюкзаки, подсумки, фляги, шинели и киверы. Сержанты методично обыскивали сначала вещи, затем – их обладателя. Там, наверху, пьяный ухарь мог испортить всё, а потому найденный алкоголь немедленно выливался на землю. Под конец Шарп поднял вверх гроздь полных баклаг: - Бренди! Его выкрик не слишком утешил стрелков. - Завтра ночью мы поделим это бренди. Мало, чтобы надраться. Достаточно, чтобы не замёрзнуть. Перебьём ублюдков – налакаетесь так, что чертям будет тошно! Таясь, пробирались они между скальных уступов под волчий вой, доносящийся из отдаленья. Волки редко нападали на людей, хотя однажды Шарп видел хищника, который бросился на стреноженную лошадь, вырвал кус плоти из крестца и скрылся в темноте под гром запоздалых выстрелов. Стрелки лезли вверх по склону. Луна то появлялась, то снова пряталась за тучи, меняя очертания местности, памятной Шарпу по предыдущему посещению. Он вёл стрелков на север от Врат, примерно после полуночи изменил направление, забирая южнее. Идти стало легче – они уже не поднималась, а шли по косогору. Шарп страшился рассвета. Нужно было найти укрытие до того, как дозорные с башни смогут в слабых лучах восходящего солнца углядеть непрошенных гостей. Башня была так близко, что Шарпа чуть удар не хватил, когда часовые подкинули в костерок высохший куст, и пламя взметнулось до небес, осветив древние стены. Пришлось сторожко пятиться к монастырю. Тут-то им и посчастливилось наткнуться на овраг. Лощинка проходила в считанных метрах от глухих стен обители, но, если исключить необходимость сидеть тихо, как мыши, была идеальным открытием. Глубина её позволяла свободно разместиться майору, двум капитанам, четверым лейтенантам, одиннадцати сержантам и ста шестидесяти пяти рядовым. Странный выдался Сочельник. Дома, в Англии, ощипывались гуси, окорока, текущие янтарным жирком, доставались из коптилен. Связки сочных колбас подвешивались над огнём, на котором варилась солонина, а в домах побогаче слуги извлекали из рассола свиные головы, дабы начинить их фаршем. В печах подходили пирожки с фруктами, их аромат смешивался с дразнящим духом свежего пива. Пламя играло на боках пузатых бутылок с вином, ждущим часа, когда его нагреют, добавят специй и вольют в объёмистую, вмещающую целое море, пуншевую чашу. Словом, этот день следовало проводить, изнемогая от разносящихся с кухни запахов в ожидании вечернего пиршества. Удивительно, но испорченное Рождество не обозлило стрелков. Напротив, они гордились тем, что именно им поручили задание. Как подозревал Шарп, в их лютой ненависти к дезертирам была изрядная доля зависти. Любой солдат хоть раз, да задумывался о том, чтобы послать к чёрту службу и пуститься в бега. Потофе с Хейксвеллом воплотили в жизнь мечту о солдатском рае: месте, где много женщин, спиртного и никакой дисциплины. За такую дерзость их следовало наказать. А вот капитану Фредериксону причины сознательности его парней виделись иначе. Красавчик Вильям подсел к Шарпу с Харпером и кивнул на свою роту: - Всё оттого, что они романтики, сэр. - Что? Неожиданная точка зрения в устах человека с его внешностью. - Выглядят, как жулики. Половина из них прирежет прохожего за шиллинг, другие – пьяницы, с радостью продадут родную мать за бутылку рома. Жулики и есть. Капитан приподнял повязку, привычным жестом запустил в пустую глазницу палец. Смахнув влагу, сочащуюся из раны, он обтёр её о мундир: - Не святые, нет, далеко не святые, но их задела за живое судьба захваченных женщин. Им нравится чувствовать себя спасителями несчастных и защитниками обиженных, - капитан криво ухмыльнулся, - Всяк волен честить вонючих солдафонов, но когда речь заходит о спасении, мы враз превращаемся в идиотских героев и рыцарей в белоснежных подштанниках. Всё утро, пока вахту несли красномундирники, стрелки спали. Теперь пришла очередь парням Прайса отдыхать, а караульных у края оврага выставил Кросс. Враги почти не показывались: пара фигур маячила на верхней площадке сторожевой башни, да в полдень с востока появился конный разъезд. Утруждаться разведкой они не стали, скрылись в какой-то из складок местности, видимо, распили прихваченную бутылку и примерно через час потрусили обратно в долину. Холод беспокоил сильнее. Ночью температура была ниже, но люди двигались. Сейчас они сидели без огня в мёрзлом овраге, продуваемом студёным ветром, несущем иногда мелкий промозглый дождь. Надо было что-то делать, и, когда всадники умчались восвояси, Шарп затеял детскую игру в салочки при условии жёсткого соблюдения тишины и ограничив поле действия половиной высоты лощины. Взрослые дяди с восторгом гонялись друг за другом, согнувшись в три погибели и полузадушенно хохоча. Участие офицеров придало игре особенную остроту. Самого Шарпа роняли дважды (для того, чтобы «осалить» игрока, надо было повалить его наземь), и Шарп каждый раз возвращал «сало» тому, от кого получил. Задора хватило на пару часов, зато по их истечении ни скука, ни холод не донимали бойцов Шарпа. День клонился к закату, и солдаты стали готовиться к ночной схватке. Палашом Шарпа занялся Харпер. Когда стрелок умирал в госпитале в Саламанке, ирландец выкупил оружие и отремонтировал за собственные средства. Длинный прямой клинок предназначался для тяжёлой кавалерии, из-за веса с ним было нелегко управиться пехотинцу, но уж если первый удар настигал врага, второго обычно не требовалось, что на собственной шкуре испытал поставивший Шарпа на грань жизни и смерти француз Леру. Выводя оселком кромку на лезвии, Патрик заострил кончик и вернул оружие Шарпу: - Держите, сэр. Лучше нового. Следующим объектом внимания Харпера стала его семистволка, вызвавшая живой интерес капитана Фредериксона. Ударная партия (отборные бойцы, сливки трёх рот) под началом самого Шарпа пойдёт в монастырь без огнестрельного оружия, только ножи, штыки и сабли. Единственное исключение – семистволка. Залп из неё будет сигналом для остальной части отряда выступать на поддержку штурмовой группы. Харпер прочистил куском проволоки запальное отверстие, дунул и счастливо улыбнулся: - Пирог с бараниной, сэр. - Ты о чём? - Дома под Рождество матушка всегда готовила пирог с бараниной. Картошка и пирог. - Гусь. – воспоминания Фредериксона были не менее аппетитными, - Однажды – жареный лебедь. Французское вино. Сладкие пирожки. Объеденье! Со вздохом капитан загнал пулю в ствол пистолета. - А мы ели говяжий рубец. – уронил Шарп. Фредериксон недоверчиво хмыкнул, но Харпер весело подмигнул ему и заговорщицки сказал: - Хорошенько попросите майора, сэр, и он расскажет вам всё о жизни в сиротском доме. Одноглазый посмотрел на Шарпа, будто у того вдруг выросли рога и хвост: - Вы воспитывались в сиротском доме? Правда? - Пять лет. Попал, когда мне исполнилось четыре. - И вы ели рубец на Рождество? - Если повезёт. Порезанный рубец и яйца вкрутую. Праздничная трапеза. Рождество же. А ещё мы не работали. - Вас заставляли работать? - Не в этот день. Шокированное лицо Фредериксона забавляло Харпера, не раз слышавшего от Шарпа истории о его детстве. Майор лёг, положив затылок на ранец. По небу медленно плыли низкие тучи. - Мы расплетали старые корабельные канаты. Двадцать сантиметров толщиной, жёсткие, как подмётка, и если тебе было больше шести, ты должен был в день расплести двухметровый кусок. Паклю продавали обивщикам и конопатчикам. Но хуже всего – это была Костяная комната. - Это ещё что? - Костяная комната. Там перемалывали в порошок высушенные кости. Из порошка делалась паста. Половина того, что вы покупаете как слоновую кость, на самом деле – эта чёртова паста. Мы любили Рождество. Не надо работать. - Вы не праздновали? Мысленно Шарп унёсся в детство. Всё, что связано с приютом, он постарался после побега оттуда забыть покрепче. Иногда прошлое неожиданно всплывало в памяти (именно этому обстоятельству Харпер был обязан своей осведомлённостью), но нарочно вспоминалось с трудом, словно это происходило с каким-то другим, чужим и неудачливым мальчишкой. - Почему же, праздновали. Утром – церковная служба. Бесконечная нудная проповедь, весь смысл которой сводился к одному – как нам, неблагодарным сосункам, хорошо живётся. Потом – кормёжка. Рубец. - И сливовый пудинг, сэр. Вы говорили, как-то раз перепал сливовый пудинг. – напомнил Харпер, заряжая один за другим стволы своего чудовищного оружия. - Да, было. Богатенькие мамашки привели отпрысков поглазеть на бедных сироток. Единственный день в году, когда приют отапливался, а то, не дай Бог! – знатные детки подхватят насморк. Шарп поднял палаш и проверил заточку: - Много воды утекло с тех пор, капитан, ой, много… - Вы возвращались туда когда-нибудь? Шарп сел: - Нет. Хотя желание порой возникало. Вернуться в офицерской форме, с саблей на поясе… Он помолчал. - А, ерунда! Там, наверно, всё изменилось. Наши мучители загнулись от старости. Сиротки спят в уютных кроватках и питаются три раза в день. Шарп встал и вложил клинок в ножны. Фредериксон покачал головой: - Сомневаюсь, сэр. Сомневаюсь. Шарп пожал плечами: - Неважно, капитан. Дети – пронырливые зверёныши. Заставьте их выживать, и они справятся. Он круто развернулся и пошёл прочь от ирландца с Фредериксоном. Шарп намеренно закончил разговор грубостью. Болтовня о беспросветных годах детства навела на думы о дочери. Может ли дитя её возраста радоваться Рождеству? Он не знал. Шарп вспоминал её маленькую мордашку, тёмные волосики, так похожие на его, и спрашивал себя: какая жизнь её ждёт? Жизнь без отца в горниле войны… Нет, поклялся Шарп, пока в его жилах течёт хоть капля крови, Антония не останется одна. Перебрасываясь немудрёными шутками со стрелками, Шарп угадывал их страх, затаённый, подавленный. Отдав приказ сержантам раздать бренди, он был тронут, когда солдаты и ему предложили глоточек. Последними он проведал парней из ударной группы, точивших и без того острые штыки. Пятнадцать человек. Восьмеро из них были немцами, достаточно сносно изъяснявшихся по-английски, чтобы не путаться в командах. Со свойственной их нации дисциплинированностью при виде майора они вскочили, но Шарп жестом усадил их обратно: - Не замёрзли? - Нормально, сэр. Только один из солдат, жилистый и флегматичный, никак не отреагировал на появление офицера, целиком поглощённый доводкой штыка на куске промасленной кожи. Поднеся лезвие к глазам, он довольно прижмурился, аккуратно сложил кожу и спрятал в сумку. Видя интерес Шарпа, стрелок без слов протянул ему штык. Майор тронул пальцем кромку. Боже! Как бритва! - Что за волшебство позволяет добиться такой заточки? - Труд и терпение, сэр. Ежедневный труд. Стрелок принял штык обратно и бережно опустил его в ножны. Его товарищ ухмыльнулся Шарпу: - Тейлор каждый год получает новый штык, сэр. Старый стачивает. Вы его винтовку не видели? Тейлор, похоже, привыкший к беззлобным подтруниваниям сослуживцев, так же молча передал офицеру винтовку. В неё было вложено не меньше труда, чем в штык. Деревянные части прямо светились от регулярной полировки. Защитная скоба была подогнута, оставляя позади спускового крючка узкую щель. На прикладе, там, где его касается щека стрелка во время выстрела, красовалась самодельная кожаная накладка. Шарп оттянул курок, проверив, не заряжено ли оружие. Курок шёл назад мягко и ринулся вперёд, стоило Шарпу лишь притронуться к спуску. Жилистый одобрительно кивнул: - Я его чуток усовершенствовал, сэр. Шарп вернул ему винтовку. Выговором Тейлор напомнил ему майора Лероя из Южно-Эссекского. - Вы – американец, Тейлор? - Да, сэр. - Лоялист? ( - Нет, сэр. Беглец. – словоохотливостью Тейлор не отличался. - Беглец? Откуда? - С торгового судна, сэр. Во время стоянки в Лиссабоне. - Грохнул капитана, сэр! – восхищённо сообщил Шарпу другой стрелок. Майор взглянул на Тейлора. Тот неопределённо поднял брови, как бы говоря: что было, то было. - Где вы жили в Америке, Тейлор? С ответом американец не спешил: - Теннеси, сэр. - Никогда не слышал. Мы воюем с Соединёнными Штатами, вас это не смущает? - Нет, сэр. - из интонации американца следовало, что конфликт между его родиной и Англией – их личное дело, к Тейлору никакого отношения не имеющее, - Болтают, будто у вас в роте, сэр, есть парень, считающий, что умеет метко стрелять? Речь, вероятно, шла о Дэниеле Хэгмене, лучшем стрелке Южно-Эссекского. - Есть такой. - Передайте ему, сэр, что Томас Тейлор попадает в цель с двухсот шагов. - Хэгмен тоже. Впервые невозмутимое лицо американца оживилось: - С двухсот шагов, сэр, я залеплю ему пулю в любой из глаз, на выбор! Ни тени сомнения в собственном мастерстве, и это пришлось по душе Шарпу. Подчинённый вроде Тейлора – не подарок для командира, но таковы были все стрелки: специалисты, гордые до заносчивости, элита. В отличие от армейских подразделений, где во главу угла ставилось слепое послушание, в стрелковых полках всё строилось на доверии и взаимопонимании между офицером и его солдатами. В стрелках Шарп не сомневался. Тревожило его другое: мало того, что он понятия не имел, сколько людей Потофе охраняет монастырь, ещё и надежда на их пьянство слабела по мере приближения назначенного часа. Вечер Сочельника. Тучи тяжёлой плотной шторой отгородили землю от небес. На родине в церквях пели гимны: «…Вышний Престол, куда ангелов сонм наши возносит мольбы…» Текст Шарп помнил ещё с приютских времён. «Грешным прощение дарит Господь, дарит земле благодать…» Не сегодня. Нынешней ночью не будет грешным прощения, лишь сабли, пули и смерть. И благодати не будет сегодня места у Врат Господа. Будет кровь, боль и злоба. Волна ожесточения захлестнула Шарпа. Ради несчастной клеймёной беглянки, молил он, ради жён Дюбретона и Фартингдейла, ради всех жён, матерей, дочерей, томящихся там, в монастыре, пусть скорее придёт ночь, ночь возмездия, а не прощения. Тьма окутывала землю. Волки выли на скалах. Западный ветер пронизывал до костей. Солдаты в зелёных куртках ждали. Тела их била дрожь, но сердца пылали местью и жаждой крови. ГЛАВА 8 Мгла была бездонной, как в канун сотворения мира: ни луны, ни звёзд. Даже линия горизонта не просматривалась. Похолодало. Усилился ветер. Так как сам Шарп шёл с ударной группой, остальную часть отряда он вверил заботам капитана Фредериксона. Гарри Прайс должен был караулить снаружи монастыря и прикрыть их отход в случае неудачи. Высунувшись из оврага, Шарп вглядывался в темноту до рези в глазах, и страхи, один нелепей другого, терзали его, будто стая голодных волков. Что, если в этой чёртовой темени он потеряет ориентир, и они заблудятся самым глупейшим образом? Или, как порой бывает, найдётся остолоп, которого не только понесёт в атаку с заряженной, вопреки запрету, винтовкой, но ещё и угораздит споткнуться на кочке и переполошить округу случайным выстрелом? Шарп гнал от себя прочь эти проклятые вопросы, но вместо них в голову лезли новые. А вдруг заложниц перевели в другое место? Или вовсе убили? Чтобы отвлечься, Шарп заставил себя думать о леди Фартингдейл. Какая она? Женщине, полюбившей субчика вроде сэра Огастеса, Шарп, наверно, покажется кровожадным дикарём. Строчка из рождественского хорала вертелась на задворках сознания: «Грешным – прощение…» Прощение? Не сегодня. Шарп собирался идти в полночь, но во тьме, густой, как дёготь, ни Фредериксон, ни другой счастливый обладатель часов не разглядел бы циферблата. Температура падала, люди могли совсем закоченеть, поэтому майор решил выступить раньше срока. Покинув расщелину, отряд брёл по заросшему приземистыми колючими деревцами склону, что возвышался над монастырём с севера. Вспомнив свою недавнюю боязнь заблудиться, Шарп усмехнулся: уж это им не грозило. Вне лощины мрак оказался не столь однородным. Край долины впереди подсвечивало рассеянное зарево горящих внизу огней. Теперь Шарпа начало тревожить иное: не окажется ли склон впереди слишком обрывистым для спуска ко входу в монастырь? Солдаты шли в бой налегке – только оружие и боеприпасы. Рюкзаки, сумки, одеяла, фляги – всё было сложено на дне оврага. До утра. Серые шинели стрелки тоже снимут перед атакой. Сегодняшней ночью ничто не должно скрывать зелёную форму, ведь она – опознавательный знак. Прощение грешным. Шум впереди заставил Шарпа приостановиться. От мысли о секрете, выставленном дезертирами у края спуска, бросило в пот. Но нет. Рёв, пьяные выкрики, гогот. Рождество. Ничего не скажешь, выбрал же сын Божий времечко народиться на свет, думал Шарп. Середина зимы. Запасы еды переполовинены. Волки подбираются ближе к человеческому жилью. Может, конечно, в Палестине потеплей, и пастухи, лицезря ангелов, не беспокоились насчёт хищников, рыщущих вокруг, да только зима, она и в Палестине зима. Та же Испания Шарпу всегда представлялась жаркой, как печка. Так оно и было летом, когда солнце выжигало равнины дотла, но лето сменялось осенью, а осень вела зиму, стылую, морозную. Каково лежать сейчас в яслях, где гуляют сквозняки, задувающие в щели между досками? Маленький отряд достиг края долины. Косогор был не столь пологим, как хотелось бы, но, с учётом растительности, за которую можно цепляться, позволял спуститься к монастырю без риска сломать шею. Монастырь, деревня, сторожевая башня и форт сверкали огнями. Настороживший Шарпа гам, свидетельствовавший о бурном праздновании, шёл оттуда. Во дворе замка видны были шаткие силуэты резвящихся вокруг костров негодяев. Майор повернулся к стрелкам и шёпотом скомандовал: - По порядку рассчитайсь! - Первый! Харпер. - Второй! Росснер, сержант-немец. - Третий! Томас Тейлор. Приблизился Фредериксон. Он молча прислушивался к перекличке. Никто не отстал. Шарп тронул одноокого за плечо и указал вниз: - Ждите сигнала там, в кустах. Фредериксон кивнул. От обозначенного Шарпом места, где поросль редела, но была ещё достаточно густой, чтобы скрыть вторую группу, расстояние до двери монастыря составляло около пятидесяти метров. Фредериксон должен был последовать за штурмовой командой спустя пятнадцать минут, если до того из пределов обители не донесётся выстрел из семистволки Харпера или трескотня мушкетов, означающая, что дезертиры сумели организовать отпор (отдельные выстрелы не стоило принимать во внимание. Праздник…Спиртное.) Фредериксона и в сумраке трудно было бы с кем-то спутать. Выдавала повязка на глазу. - Как настрой, капитан? - Ребятам не терпится повеселиться, сэр. Майор повёл своё крохотное войско вниз. На миг запнувшись, он бросил мимолётный взгляд вправо. Скопление светлячков, похожее на выгнутую алую звезду – далёкая Португалия, и череда огоньков чуть ближе – граница. Спуск был крутым. Сыплющаяся с неба мокрая взвесь с помощью морозца превращала униформу в подобие холодного панциря и оковывала ледяной бронёй каждый камешек, каждую песчинку на склоне. Кто-то из стрелков поскользнулся и кубарем скатился в колючие дебри у подножия. Все обмерли. Громко трещали ветки, пока бедняга, ругаясь шёпотом, выпутывался из их шипастых объятий. Из-за полуоткрытой монастырской двери выбивалась полоска света. Внутри гуляли чересчур громко, чтобы обращать внимание на то, что творится снаружи. Женские голоса мешались с мужскими, хохот с визгом, однажды зазвенело разбитое стекло. Шарп брёл вниз, осторожно переставляя ступни. Сердце грело предвкушение скорой отплаты за унижение первой поездки сюда. Вдруг дверь распахнулась полностью. Шарп застыл, и его стрелки позади тоже. На крыльце появились два дезертира. Один из них, очевидно, часовой, не особенно церемонясь, вышвырнул второго на дорогу. Тот встал на четвереньки и начал блевать, перекрыв ненадолго звуки веселья, доносящиеся из обители. Мороз донимал караульного, он притоптывал, дышал в сложенные ладошки. Опустошив желудок, пьяный поднялся на ноги и нетвёрдо поплёлся обратно. Парочка скрылась за дверью. Откос стал более пологим и Шарп рискнул оглянуться. Боже! Как их можно было не заметить?! На каменистом косогоре отряд был, как на ладони. Тем не менее, ни в монастыре, ни в долине никто не всполошился. Рождественское волшебство действовало. Убедившись, что все спустились, майор подозвал двух стрелков, Тейлора и Белла. - Сэр? - Ни пуха, ни пера! - К чёрту, сэр! Тейлору и Беллу Шарп вынужден был поручить обезвреживание караульных. Именно вынужден, потому что охотнее сделал бы это сам с Харпером, но часовые могли опознать их с ирландцем. Для такого деликатного задания не годились новички, поэтому выбор командира пал на американца и Белла – босяка из лондонских трущоб. Выбравшись на тропинку, оба стрелка уже не таились. Неразборчивая речь, вихляющая походка – ни дать, ни взять: неплохо принявшие на грудь приятели решили проведать товарищей в монастыре. Белл вляпался в лужу рвоты. На его забористую брань выглянул караульный. Дверь открылась шире. Стала видна жаровня, чадящая в коридоре. Вышел второй, с мушкетом: - Заходите, только побыстрее! Холодина, чёрт! Вместо того, чтобы войти, Тейлор сел на нижнюю ступеньку крыльца и во всю глотку запел. Достав из-за пазухи припрятанную Шарпом для такого случая бутылку, американец помахал ею перед носом часовых, глупо рассмеялся и вновь заголосил. Белл чертыхнулся: - Готов, пьянь! А пойло мы, вообще-то, несли вам! Тот, что с мушкетом, потянулся к бутылке. Едва пальцы его правой руки сомкнулись на горлышке, Тейлор всадил ему в бок штык. В тот же миг Белл шагнул за спину второму, зажал рот и перерезал глотку. Пока Тейлор с Беллом оттаскивали трупы в тень, майор с остальными парнями из ударной группы ринулся ко входу. Фредериксон за спиной начал отсчёт четверти часа. Крыльцо было в крови жертвы Белла, и подошвы Шарпа оставляли на полу входного коридора тёмные отпечатки. Майор вышел во двор и осмотрелся. У водоёма в центре пылала ещё одна жаровня. Проход, куда водили стрелка с Дюбретоном полюбоваться на клеймение испанки, находился как раз напротив входа в монастырь. И решётка, и дверь стояли распахнутыми настежь. Добраться туда можно было через двор, что исключалось, или по боковым аркадам. В галерее справа чувствовалось какое-то шевеление, и Шарп решил идти по левой стороне, мимо часовни. Шаги полутора десятка мужчин гулко отдавались под сводами галереи. Дверь часовни тоже была открыта. Миновав её, Шарп ощутил на плече чью-то хватку. Молниеносно развернувшись для удара, стрелок в последний миг сдержал кулак. Перед ним, часто моргая, покачивалась женщина. - Пойдём со мной, красавчик. Пьяно улыбаясь, она потянула Шарпа в часовню. - Пойди-ка ты проспись, милая. Из церкви мужской голос требовательно прокричал что-то по-французски. Женщина пренебрежительно потрясла головой: - Он влил в себя слишком много бренди, чтобы быть мужчиной. Карапуз, годов трёх отроду, вышел из часовни, посасывая палец. Ухватив мать за подол, он с любопытством уставился на Шарпа. Взгляд женщины немного прояснился: - А ты, красавчик, кто такой? - Лорд Веллингтон. Француз опять проорал что-то и, судя по шуму, побрёл возвращать даму сердца. Стрелок подтолкнул её к проёму: - Давай, милая, обратно. Твоему кавалеру, похоже, полегчало. Больше происшествий не было, разве что пара детишек выбежала на середину двора, громко хохоча, пока кто-то из кладовки сердито и сонно не приказал им утихомириться. Оставив стрелков в проходе, Шарп поднялся на балкон, с которого он и Дюбретон разговаривали с женой французского полковника. Зрелище того, что творилось на нижнем дворе, свело бы с ума Веллингтона: яркая иллюстрация последствий отхода от порядка и дисциплины, Содом и Гоморра. Посреди двора пылал огромный костёр. Кроме веток и стволов местной растительности, в нём горели выломанные переплёты высоких окон, разделявших дворик и холл. Окна шли от земли, сходясь в арки над верхней галереей. Без переплётов ничто не препятствовало дезертирам и их женщинам бродить между двориком и холлом. Шарп сбежал из приюта, когда ему не исполнилось ещё и десяти лет. В тесных переулках Лондона смышлёному мальчонке занятие находилось без труда. Это был мир убийц, воров и грабителей; пьяниц, калек и продававших своё тело до последней степени разрушения от болезней и старости проституток. Надежда ничего не могла предложить обитателям Сент-Жиля. Покидали они родную помойку лишь в одном направлении: два километра на запад по Оксфорд-стрит, к трёхсторонней виселице у Тиберна. Даже пригороды тремя километрами севернее по Тоттенхэм-Коурт-Роуд казались далёким и неведомым раем. Хозяевами Сент-Жиля были нужда и голод, людишки же – временными гостями, что жили одним днём, стремясь урвать от жизни максимум возможных радостей. Кабаки, срамные дома, этажи с номерами; любая выпивка, плотские утехи на любой вкус: всё, чтобы забыться и не думать о будущем. Когда уходит надежда, приходит отчаяние. Здесь Шарп видел то же самое. Не сегодня-завтра, самое позднее – весной, противоборствующие армии очухаются от зимней дрёмы и придут потребовать ответа. Осознание неотвратимости расплаты дезертиры заливали вином. Бутылки и бурдюки, порожние и полупустые, вперемешку с объедками изобильно усеивали испещренный канавками пол дворика. Пьяные мужчины и женщины без стыда совокуплялись друг с другом поверх этого месива, дети протискивались мимо пыхтящих пар, выискивая мослы с остатками мяса или бутылку, где пробка забита не очень туго. Те, что лежали ближе к огню, были наги; те, что дальше – прикрывались одеялами и тряпьём. Некоторые уже спали. Залитый кровью, валялся со вспоротым животом покойник. Шум доносился не отсюда, источником его был холл, который Шарп со своего наблюдательного пункта разглядеть не мог. В кустах у входа одноглазый капитан следил за стрелкой, отсчитывая минуты. Шарп вернулся в проход. Говорил тихо и кратко: - Входим по двое, по трое. Без суеты. Вперёд! Взяв Харпера, Шарп вышел первым. Ирландец посмотрел во двор и облизнулся: - Ух ты! Как офицерская пирушка в пятницу вечером! - Каждый вечер, Патрик. Почему же только в пятницу? – в тон ему ответил Шарп. Что удерживало стрелков от простого и логичного шага: убить его с Харпером, а затем присоединиться к тем, во дворе? Сменить неблагодарный труд и жёсткую дисциплину на пойло и прекрасный пол? Что руководило ими? Страх? Гордость? Шарп не знал, да и не хотел знать, он доверял своим солдатам, как доверял всегда. Двигаясь к холлу, он заглядывал во все двери, но заложниц там не было. Кельи пустовали, в одной лишь майор нарвался на протестующий рёв мужчины и хихиканье двух его подруг. Шарп мягко притворил дверь обратно. Костёр во дворе пылал так жарко, что его тепло чувствовалось даже здесь, приятно согревая левую сторону тела. Стрелок миновал угол и мог теперь видеть холл. Толпа мужчин и женщин собралась перед возвышением в дальнем конце помещения. Лестница вела с помоста на галерею с двумя дверями в стене, опоясывавшую зал. Через верхнюю часть окон, отделявших двор от холла, легко было перешагнуть из крытой аркады двора на пол галереи холла. На помосте, в кресле с высокой спинкой сидел Хейксвелл. Он был облачён в священническое одеяние, слишком куцее для его нескладной фигуры. Рядом с креслом стояла черноволосая девчушка – подросток в красном. Лапища Хейксвелла обвилась вокруг её талии, перехваченной белым кушаком. Чуть дальше на возвышении кривлялась девица. Её прелести прикрывала исподняя сорочка с жилетом и мужская рубашка. Платье она под общий рёв швырнула одному из ротозеев. Поймав, тот победно помахал трофеев в воздухе. Хейксвелл поднял руку. Физиономию прострелило судорогой. - Рубашка! Ну-ка, сколько вы отвалите за рубашку? Шиллинг? Это был аукцион. Двое замурзанных бутузов шныряли перед помостом, подбирая монеты за проданное платье и складывая их в перевёрнутый кивер. Нашлись желающие купить рубашку за два шиллинга, за три; снова общий вопль, и шлюшка сбросила рубашку с плеч долой. Жилет ушёл за четыре шиллинга. Под звон денег, раскатывающихся по камням, Шарп прикидывал, сколько драгоценных минут уже позади? Жёлтая харя дёрнулась. Хейксвелл крепче притиснул девчушку и возгласил: - За сорочку грешно брать с вас меньше двух фунтов. Итак, два фунта стерлингов! Раскошеливаться они не спешили. - Давайте, свинские отродья! Обнищали? Или думаете, что у неё фигурка хуже, чем у Салли? Цена – два фунта, скупердяи! В конце концов, за обнажение потаскушки неохотно выложили один фунт и восемнадцать шиллингов. Девица ухмыльнулась, уперев руки в бока. Хейксвелл встал, нелепый в пышном облачении с чужого плеча, подошёл к ней и по-хозяйски облапил: - А сейчас – самое сладкое! Кто хочет эту крошку? Всё по-честному: половина – ей, половина – нам! Торговля оживилась. Одним шлюшка показывала язык, других осмеивала. Хейксвелл подзуживал толпу. Компания французов купила девку за четыре фунта. Под вопли они протолкались к помосту, один из них посадил её к себе на шею и понёс во двор, к костру. Успокоив сброд движением руки, Хейксвелл спросил: - Кто следующий? Стали выкрикивать имена, женщины лезли к помосту. Хейксвелл пил вино, прижимая к себе малолетнюю спутницу. В углу зала группа дезертиров начала скандировать: - Пленницу! Пленницу! Клич подхватывало всё больше глоток: - Пленницу! Пленницу! - Тише, мои славные, тише! Маршалу это не понравится! - Пленницу! Пленницу! – женщины вопили наравне с мужчинами, выплёвывая слова, будто желчь, сквозь зубы. Хейксвелл дал им откричаться: - Вы помните, что сказал маршал? Эти дамочки – наша главная ценность! Мы не смеем их пальцем тронуть! Ни-ни! Приказ маршала! А вот если выродки всё же полезут сюда, тогда дамочки ваши, клянусь! Зал выл, возмущаясь. Девчушка вцепилась в ризу. Хейксвелл снова поднял ладонь: - Но! Нынче Рождество. Можно ради праздничка хотя бы взглянуть на одну, проверить, всё ли при ней! Толпа одобрительно зашумела, а Хейксвелл раззявил пасть в беззвучном смехе. Предвкушая новую потеху, в холл подтягивались зрители со двора. Гадая, истекли пятнадцать минут или нет, Шарп обернулся. Его команда была в сборе. Хейксвелл запустил в волосы девочки пятерню. Ткнув пальцем в первого попавшегося подручного, он бросил ему: - Иди, скажи Джонни привести сюда одну. Тот забрался на помост, готовый бежать к лестнице на галерею, но Хейксвелл остановил его жестом и повернулся к залу: - Которую? Толпа начала галдеть, но Шарп уже знал главное: заложниц держали за одной из тех двух дверей. Гвалтом в холле он воспользовался, чтобы раздать приказания: - Рассредоточиваемся вдоль верхушек окон. Шинели снять здесь. – его собственная шинель уже была расстёгнута, - Чётные номера – в правую дверь, нечётные – в левую. Сержант Росснер? - Да, сэр? - Берёте двух ребят и отгоняете ублюдков от лестницы. Тот, кто найдёт заложниц, кричит об этом, как резаный. Повеселитесь, парни! Шарп помчался на середину северной аркады, не прячась, так как, благодаря окнам, она просматривалась из холла на всю ширину. Харпер – за ним. - Жахнешь, и мы рванём, Патрик. Жахнешь прямо в серёдку чёртова холла! - Сделаем! Внизу ревело отребье, заглушая грохот ботинок стрелков. Немезида в зеленом пришла в Адрадос. Одно окно, два окна, три окна. Карканье Хейксвелла, перекрывающее галдёж: - Не португалку! Хотите английскую цацу, да ещё и жену лягушатника? Хотите? Зал взорвался возбуждёнными криками. Двое вооружённых головорезов вышли из правой двери и, любопытствуя, задержались у перил галереи. Один из них скользнул скучающим взглядом по стрелкам у окон, но в этот момент товарищ хлопнул его по плечу. Указав на бедлам внизу. Оба засмеялись. Посланный за пленницей запрыгал по лестнице. Шарп толкнул Харпера: - Бей по тем двум, на галерее. - Понял. Шарп взглянул на стрелков: - Готовсь! Кто-то из них примкнул штыки к винтовкам, кто-то предпочитал использовать их в качестве длинных ножей. - Патрик, огонь! Харпер выставил семистволку в оконный проём, прицелился и нажал на спуск. Выстрел отозвался в холле долгим эхом. Харпера страшная отдача бросила назад, но главное было сделано: оба караульных, окровавленные, корчились у стены. Шарп вынул палаш и кинулся в затянутый дымом оконный проём. Стрелки последовали за ним, истошно вопя (так приказал Шарп), будто вернувшиеся с того света духи некогда убиенных здесь мавров. Их вёл Шарп. Тот самый Шарп, что спас жизнь Веллингтону под Ассайе; тот, что прорубился вместе с Харпером сквозь строй французов, чтобы добыть Орла; тот, что, опьянённый схваткой, ворвался в брешь Бадахоса. Этого Шарпа видел генерал-майор Нэн под личиной немногословного уравновешенного офицера там, во Френаде. Появившийся в правом дверном проёме человек испуганно выставил перед собой увенчанный штыком французский мушкет. Рыча, Шарп вбил ему в солнечное сплетение палаш. Француз опрокинулся на спину, увлекая за собой оружие стрелка. Наступив ему на грудь, Шарп высвободил лезвие и устремился в освещённый свечами на стенах коридор. Упоение боем охватило Шарпа. Редкое в массовых сражениях, оно было знакомо стрелку по таким вот стычкам: жёстким, почти рукопашным, где тебя ведёт сознание правоты своего дела. Из-за двери, коей оканчивался коридор, на свою беду высунулся дезертир. Прежде, чем он понял, что к чему, лезвие чиркнуло его по горлу, и Шарп ввалился в комнату верхом на умирающем враге. Внутри ещё двое неловко возились с ружьями, тряся головами от страха. С рёвом Шарп подскочил к столу, отделявшему его от них. Палаш свистнул в воздухе, разбрызгивая обагрявшую лезвие кровь, и ближайший противник, воя от боли, рухнул вниз. Второй попятился от огибавшего стол стрелка из числа людей Шарпа, но упёрся в дальнюю дверь. Стрелок, с лицом, горящим жаждой убийства, взмахнул винтовкой и пригвоздил бандита штыком к деревянной створке. Его подоспевший товарищ, немец, ударом в сердце довершил расправу. Дезертир, которому Шарп раскроил физиономию, ныл под столом. Не обращая на него внимания, майор осмотрелся. Комната была чем-то вроде кордегардии, а получившая своё троица – охранниками. Подойдя к двери с пришпиленным к ней трупом, Шарп дёрнул ручку. Заперто. Позади гулко хлопали выстрелы, яростно орали бойцы, но Шарпу было не до них. Взявшись за винтовку, он рванул её на себя. Оружие щёлкнуло, освобождаясь от шестидесятисантиметрового штыка, глубоко вонзившегося в дерево. Получив пространство для манёвра, майор с силой пнул дверь ногой. Она содрогнулась. Ещё раз! С третьего удара вылетел древний замок в венке щепок, и дверь распахнулась. Отчаянный женский визг встретил Шарпа. Майор опустил палаш. Кровь капала с лезвия на ковёр, постеленный на полу; кровь блестела в пламени свечей на его зелёной униформе. У дальней стены сгрудились женщины. Лица не прятала лишь одна. Надменно вздёрнутый подбородок, белокурые локоны. Она прижимала к себе подругу, защищая её. Шарп склонился в поклоне: - Мадам Дюбретон? Два стрелка сунулись было в помещение, но потасовка, судя по шуму, не утихла, и Шарп выгнал их обратно. Англичанка нахмурилась: - Майор? Майор Шарп, вы? - Я, мадам. - Это… это сон? - Нет, мадам. Вы спасены. Надо было спешить к своим парням, но дамы выглядели напуганными. Одна из них истерично всхлипывала, косясь на его мундир, пока мадам Дюбретон не прикрикнула на неё по-французски. - Вы вернётесь к своим мужьям. Буду благодарен, мадам, если вы переведёте мои слова остальным. - Конечно, конечно… - жена французского полковника, похоже, никак не могла поверить в их спасение. - Вы в безопасности. Все вы. Товарка мадам Дюбретон высвободилась из её объятий и подняла голову. Чёрные, как смоль, волосы рассыпались по плечам. Англичанка помогла ей подняться: - Майор Шарп, это леди Фартингдейл. Мысль о том, как повезло сэру Огастесу, Шарп додумать не успел. Глаза его и девушки встретились, она закричала. Не от ужаса, от радости узнавания. Она бросилась ему на шею, прижалась к испачканной кровью щеке, восторженно повторяя его имя: «Ричард! Ричард! Ричард!» Шарп взглянул на мадам Дюбретон и, конфузясь, пояснил: - Мы встречались раньше, мадам. - Я поняла. - Ричард! Святые угодники! Я верила, ты придёшь! Она откинулась назад, не отпуская рук. Её губы манили так же, как когда-то, в очах всё ещё можно было утонуть. Притягательная, желанная, роковая. - Ричард? - Извини, я должен идти. Слышалась мушкетная пальба, команды, лязг металла. - Ты, правда, не призрак? Он вытер с её кожи кровь, в которой она измазалась, припадая к нему: - Не призрак… Жди, я вернусь. Она кивнула, в глазах блестели слёзы. Шарп подмигнул ей: - Я вернусь! Господь Всемогущий! Он не видел её два года, менее всего на свете ожидая встретить в монастыре. Её, дорогущую шлюху, ставшую, наконец, леди. Жозефину. ГЛАВА 9 Шарп оставил с женщинами стрелка. Ещё двум наказал охранять коридор. Прочие удерживали лестницу и выход на галерею через окна. Дым клубился в холле рваным серым полотнищем. Стрелки орудовали шомполами в стволах винтовок, выбирали цель. Харпер, перезаряжая семистволку, ухмыльнулся и показал четыре пальца. Шарп что есть силы заорал: - Женщины у нас! Его бойцы ответили дружным рёвом. Пробежавшись взглядом по их редкой цепочке, Шарп облегчённо вздохнул: обошлись без потерь. Стрелок-немец вскинул винтовку к плечу и выстрелил в сторону аркады, с которой начали они атаку. Там кто-то вскрикнул. Дробно застучали мушкеты, но их пули ложились слишком высоко, щёлкая по старой люстре на ржавой цепи. Жёлтые свечи сыпались вниз. Шарп двинулся к лестнице. Три мертвеца валялись на ступеньках, скошенные винтовочным огнём. Сержант Росснер, чёрный от пороха, счастливо улыбнулся командиру: - Смылись они, сэр. Смылись, это уж точно. Толпа рассасывалась на глазах. С визгом и стонами дезертиры и их бабьё хлынули обратно во двор. Хейксвелла среди них Шарп не видел. Росснер ткнул дулом в зал: - Вниз пойдём, сэр? - Нет. Он не хотел распылять крохотную команду до подхода Фредериксона, дабы уберечь стрелков от риска схлопотать в сумятице пулю от своих. Харпер, с надеждой оглаживая многоствольное ружьё, вопросительно посмотрел на приближающегося Шарпа. - Фредериксона не видно, Патрик? - Пока нет, сэр. Со двора доносились резкие команды. Кто-то из дезертиров сообразил, что нападающих мало, и их можно задавить числом. Шарп всмотрелся в галереи над двором. В освещённых костром промежутках живые не показывались. Винтовки стрелков сделали это небезопасной затеей. Новая порция панических воплей и меж колонн замелькали бегущие силуэты. Шарп опустил винтовку: - Не стрелять! Мужчин среди спасающихся не было. Женщины и дети, которых гнали парни Фредериксона из верхнего двора. Стрелкам, что стерегли окна, Шарп крикнул: - Внимательней, не пропустите Фредериксона! Едва в галерее появились тёмные опасливые фигуры, майор подхватился с места. Горланя во всю мощь лёгких: «Стрелки! Стрелки!», он выскочил в окно к ним навстречу, встав так, чтобы пламя во дворе освещало его униформу. По нему тут же выстрелили снизу из мушкета, но свинцовый шарик клацнул по перилам и отрикошетировал в сторону. - Стрелки! Стрелки! - Вижу вас, сэр! Верхняя аркада заполнялась стрелками, а к Шарпу направлялся капитан Фредериксон с обнажённой саблей в руке. Повязка, которой капитан прикрывал изуродованный глаз, отсутствовала, вставные зубы тоже, и облик Красавчика Уильяма способен был в минуту превратить самое непослушное чадо в пай-мальчика. Не человек, а оживший кошмар. Но этот кошмар широко улыбался Шарпу: - Заложницы, сэр? - У нас. Краткая схватка только раззадорила Фредериксона. Воинственно поигрывая саблей с тёмными пятнами на лезвии, одноглазый наблюдал за тем, как его люди выкуривают из комнатушек их обитателей. Сонный дезертир, на ходу надевая брюки, выскочил в галерею. Правую штанину он успел натянуть на ногу, а в левую сунул стопу. Согнутый в три погибели, он столкнулся нос к носу со стрелком. Головорез ошалело обернулся. За спиной тоже были стрелки. Выход нашёлся: перекатившись через балюстраду, ловкач рухнул во двор и сноровисто похромал под арки. Длинный свисток, и лейтенант из роты Фредериксона прокричал с дальнего угла галереи: - Всё чисто, сэр! Красавчик Уильям посмотрел на Шарпа: - Как спуститься во двор? - Там. – майор кивнул на холл. Если и был иной путь во двор, он его не видел, - Один взвод отрядить для охраны верхней галереи. - Есть, сэр. Спеша за полным энтузиазма Фредериксоном, Шарп тронул за рукав Харпера: - Пора, Патрик. Стремительным штыковым ударом стрелки загнали врага в зал под большой аркой с южной стороны двора, и залп семистволки Харпера окончательно отбил у защитников охоту сопротивляться, после чего мстителям осталось лишь выковыривать прячущихся дезертиров из укромных уголков, отправляя к собранным у костра женщинам и детворе. Войдя под арку, Шарп миновал зал и оказался в чём-то вроде тёмного склепа, сырого и холодного. Он потребовал огня. Принесли смоляной факел. Его пламя осветило обширную пустую пещеру с щелью другого прохода напротив. - Пойдём-ка проверим, что там. Ток воздуха заставлял дрожать пламя факела. Шарп догадывался, куда приведёт ход – к пролому в южной стене, закрытому одеялом. Если там стояла пушка (а погибший испанский гарнизон располагал четырьмя), там же должен был быть и порох. Дезертирам терять нечего, и кого-то из них могла осенить идея поднять монастырь на воздух. Следовало поторопиться. - Скорее! Он бежал по вырубленному в скале проходу, порой задевая плечом неровные жёлтые стены. Шарп не ошибся, пушка была там. Весь необходимый инвентарь: прибойник, шуфла, извлекатель пыжа, похожий на двух переплетённых червей, имелся в наличии. Заряды (и с ядрами, и с картечью), аккуратно сложенные, лежали у странной белой стены позади пушки. Запальная трубка торчала из затравочного отверстия, свидетельствуя, что орудие заряжено и готово к стрельбе. Одеяло, занавешивавшее дыру в кладке, было сорвано. Шарп остановился у лаза и прислушался. Удаляющийся топот, прерывистое дыхание и хныканье женщин с детьми, ругань мужчин. Они бежали к замку, на зубчатых стенах которого горели факелы. - Пальнём? – Фредериксон потеребил запал – тростинку, наполненную высококачественным порохом. - Нет. С ними бабы и ребятишки. - Господи, спаси Ирландию! Харпер с отвращением положил обратно круглый белый булыжник, из которых была сложена диковинная стенка позади пушки: - Вы это видели? Иисусе! Это был человеческий череп. Остальные камни в странной стенке – тоже. Фредериксон облаял стрелка с факелом, подошедшего слишком близко к зарядам. Тот чуть отступил назад. В чадном свете за черепами стали видны другие кости: бедренные, тазовые, рёбра, позвонки. Фредериксон, чьё лицо было страшнее любого костяка, пасмурно заметил: - Оссуарий. - Что? - Оссуарий. Пещера костей. Монахини хоронили тут своих. - Боже! - Первым делом очищали кости от плоти. Бог ведает, как. И хоронили. Мне уже доводилось встречать такое раньше. Их были сотни, а то и тысячи. Чтобы очистить место для хвостовика лафета, молодчики Потофе бесцеремонно отодвинули кости, те ссыпались, и Шарп заметил белое крошево там, где живые топтали останки мёртвых. - Зачем они это делали? Одноокий неопределённо покачал головой: -Чтобы вместе воскреснуть в Судный день, наверно. Шарпу вдруг представились братские могилы под Талаверой и Саламанкой, восстающие из них мёртвые солдаты с проваленными глазницами; ртами, забитыми землёй. «Привидится же такое, чёрт!» Под пушкой стояло ведро с мутной водой (банить ствол). Рядом валялась ветошь. Шарп наклонился к бадье и ополоснул палаш перед тем, как вернуть его в ножны. - С оружием оставить шестерых. Без моего приказа из пушки не стрелять. - Само собой, сэр. – по примеру командира Фредериксон помыл клинок, но, прежде, чем прятать, ещё и протёр его тряпкой. Возвращаясь назад, Шарп глядел на широкую спину Харпера и вспоминал поле битвы под Саламанкой, которое они проезжали осенью, до отступления в Португалию. После битвы погибших было так много, что не всех смогли похоронить, и черепа с глухим стуком вывертывались из-под копыт лошади. Стоял ноябрь, прошло всего четыре месяца со дня сражения, но трупы успели разложиться до скелетов. Он вышел во двор – обиталище живых. Ныли дети. Стрелок держал на руках потерявшегося ребёнка. При виде Шарпа бабы подняли хай, требуя отпустить их. Шарп велел им заткнуться и обратился к Фредериксону: - Найдите, где разместить этот курятник. Думаю, часовня подойдёт. Насчёт спасённых заложниц не беспокойтесь, условия у них сносные, для их успокоения выделите с полдюжины надёжных ребят. - Ясно, сэр. Они шагали по двору, переступая через канальчики. - Что делать с подонками, сэр? Четыре десятка мазуриков, нахохлившись, ожидали решения своей судьбы. Две трети из них носили потрёпанную британскую форму. Хейксвелла среди них не было. Повысив голос, так, чтобы его слышали стрелки и во дворе, и на галерее вверху, Шарп объявил: - Эти ублюдки опозорили свои мундиры. Все они! Разденьте их! Сержант в зелёной куртке весело воззрился на командира: - Догола, сэр? - Догола. Майор повернулся и, сложив ладони рупором, позвал: - Капитан Кросс! Капитан Кросс! Кросс подчищал верхний двор и часовню. - Звали, сэр? – капитан перегнулся через перила. - Раненые? Убитые? - Бог миловал, сэр! - Оповестите лейтенанта Прайса, что он может входить. - Есть, сэр. Сигнал должен был подать трубач Кросса. - Поставьте людей на крышу. Сменять каждые два часа. - Есть, сэр. - Вроде всё. Хорошо поработали, капитан. - Спасибо, сэр. От неожиданной похвалы Кросс расцвёл. Майор повернулся к Фредериксону: - Вы тоже пошлите на крышу бойцов. Скажем, двадцать. Фредериксон кивнул. При отсутствии окон оборонять монастырь можно лишь с крыши, укрываясь за её низким парапетом. - Может, пробить бойницы в стенах, сэр? - Толстоваты они больно, но, если хотите, попробуйте. Лейтенант, сияя, подал Фредериксону клочок бумаги. Тот пробежал записку глазами и нахмурился: - Насколько плохи? - Раны не тяжёлые, сэр. Оклемаются. - Где они? – без фальшивых зубов речь капитана звучала невнятно. - В келье над лестницей, сэр. - Позаботьтесь, чтоб не замёрзли. Шарпу Фредериксон пояснил: - Потери, сэр. Три раненых, убитых нет. – и, облегчённо улыбаясь, добавил, - Легко отделались, сэр. - Легко. – согласился Шарп, тоже улыбнувшись. – Да, а где ваша повязка? - Со мной. – Фредериксон раскрыл кожаную сумку и достал чёрный лоскут вместе с искусственными зубами. Водворив их на место, он вновь стал похож на человека. Сконфуженно признался: - Всегда снимаю перед дракой, сэр. Пугает противника. Парни считают, что моя образина стоит дюжины стрелков. - Красота – страшная сила? – осторожно пошутил Шарп, намекая на прозвище капитана. Красавчик Вильям юмор понял и не обиделся: - Ещё какая, сэр! Стараемся! - Выходит у вас неплохо. Единственное око Фредериксона заблестело. Похвала, хоть и неуклюжая, пришлась кстати. Рассеянно глядя, как обдирают одёжки с дезертиров, майор подумал, что, если паршивцы решат сбежать, нелегко им придётся в такую погодку с голой задницей. - Заприте пленных капитан. Как ваш испанский? - Объясниться могу. - Прекрасно. Среди женщин есть профессиональные потаскушки, которые будут не прочь заработать пенни-другой. Договоритесь с несколькими, выделите каждой каморку. Пусть парни расслабятся. - Сделаем, сэр. Это всё? - Чёрт, нет! – о самом главном-то он забыл, - Четыре стрелка, капитан. Трезвенники. Найдите хранилище спиртного и объявите, что всякого, кто надерётся ночью, я утром разорву на куски. - Ясно, сэр. Фредериксон ушёл. Наслаждаясь идущим от костра теплом, Шарп размышлял, что ещё он упустил. Вход, лаз, крыша охраняются. Пленные под присмотром. Ага, десяток раненых дезертиров желательно куда-то пристроить. Женщины с детьми размещены. Верхняя галерея превратилась в бордель (рождественский подарок от майора Шарпа). К выпивке доступ перекрыт. Еда! Надо найти еду для солдат! Заложницы. Проведать. Убедиться в том, что у них всё в порядке. Он покосился на холл и рассмеялся. Жозефина! Боже правый! Леди Фартингдейл! Последний раз они встречались в Лиссабоне, в её доме, окружённом апельсиновыми деревьями. Жозефина Ла Лакоста. Она бросила Шарпа после Талаверы ради кавалерийского капитана Харди, но тот погиб. Шарп был беден, Харди – богат, а она всегда стремилась к богатству. Подкопив деньжат, Жозефина приобрела дом с выходящей на Тежу верандой и апельсиновым садом в престижном столичном пригороде Буэнос-Айресе. Она устраивала приёмы, на которых было не протолкнуться от офицериков со звонкой мошной, соперничающих за благосклонность хозяйки. Две зимы назад. Виолончели пиликали в углу, Жозефина, гордая, как королева, в окружении сверкающих мундиров, льстящих ей, жаждущих обладать ею и готовых заплатить любые деньги, чтобы переспать с Ла Лакостой. Со времён Талаверой она чуть поправилась. Ей это даже шло (хотя и не на вкус Шарпа), делая округлей и мягче. Мягче внешне, характер едва ли изменился. Шарп не забыл, как она отказала полковнику гвардии, предлагавшему пятьсот гиней за одну-единственную ночь. Отказала, да ещё и подсыпала соли на его сердечную рану, предпочтя полковничьим пяти сотням гиней двадцать смазливого юного гардемарина. Шарп снова хохотнул, удостоившись недоумённого взгляда стрелка, конвоирующего дезертиров к их тюрьме. Пять сотен гиней! Столько же выложил Фартингдейл, чтобы выкупить её у Потофе! Самая дорогая шлюха Испании и Португалии замужем за сэром Огастесом Фартингдейлом, который считает её нежным и хрупким созданием! Боже правый! Нежным и хрупким! Связи? Относительно связей в высших сферах сэр Огастес не ошибался. Связи имелись, и не только те, что приходят на ум, учитывая её прошлое. Первый муж Жозефины, Дуарте, сгинувший в Южной Америке в начале войны, происходил из родовитой семьи, обеспечившей ему придворный чин Третьего Камергера при Ночном Горшке Его Величества (или что-то столь же бессмысленное). Как она сцапала сэра Огастеса? Знал ли он о её прошлом? Должен был. Смеясь, Шарп направился к лестнице, обнаружившейся в юго-западном углу двора. Он обязан засвидетельствовать своё почтение Ла Лакосте. - Сэр! Фредериксон остановил его. Подняв руку, Красавчик Вильям замер. Взор его был прикован к часам, зажатым во второй руке. - В чём дело, капитан? Фредериксон молчал, не отрываясь от циферблата, затем вскрикнул: «Есть!» и широко улыбнулся Шарпу: - С Рождеством вас, сэр! - Полночь? - Минута в минуту! - Тогда и вас с Рождеством, капитан. И ваших людей. Полагаю, можно раздать по глотку бренди. Полночь. Случайность, что они выступили раньше. Случайность, уберёгшая мадам Дюбретон от участия в мерзких увеселениях Обадии Хейксвелла. Хейксвелл улизнул в замок. Что на уме у дезертиров? Сбегут ли они ещё до рассвета, посчитав, что всё пропало или, наоборот, рискнут штурмовать обитель в надежде на то, что солдаты Шарпа не успели занять оборону? Рождественская ночь. Шарп вскинул голову. Искры от костра взлетали в тёмные небеса. Рождество. Празднование дарованного Деве чуда рождения. Корни торжества уходили, впрочем, в глубокую древность. Задолго до Христа люди праздновали середину зимы, зимнее солнцестояние, 21 декабря, когда природа умирает, но лишь для того, чтобы воскреснуть. Праздник обещания весны, а весна принесёт новые урожаи, новые жизни, новые рождения. Праздник победы над бесплодием зимы. Пора, когда жизнь едва теплится, ночи самые долгие. Вот в такую долгую ночь отпетая братия Потофе и могла дерзнуть напасть на стрелков Шарпа. Майор смотрел, как парень в зелёной форме вскарабкался на крышу и, принимая от товарища снизу винтовку, прыснул его остроте. Шарп усмехнулся. Выстоим. ГЛАВА 10 Рождественское утро. В Англии прихожане чинно топали по обледенелой дороге в храм. Ночью Шарп слышал тихие голоса часовых, мурлыкающих под нос: «Чу! Ангелы поют!» - методистский гимн, который точно не найти в молитвенниках, изданных англиканской церковью. Знакомая мелодия и навеяла Шарпу думы о родине. Утро предвещало погожий денёк. Восходящее солнце осветило долину, затопленную стелющимся над землёй туманом. Форт и обитель подобно маякам поднимались из белого ватного потока, что, переливаясь через перевал, заливал котловину Адрадоса, делая её похожей на молочное озеро из сказок. Врата Господа были белы, таинственны и тихи. Потофе не атаковал. Дважды дозорные палили во тьму, но оба раза тревога оказалась ложной: ни шороха шагов, ни лестниц, приставленных к крыше. Измученный ожиданием Фредериксон вызвался сходить на разведку. Шарп не возражал. Вылазка ничего не дала, разве что, постреляв для острастки по замку и сторожевой башне, Фредериксон вернулся довольный. Под утро Шарп выкроил пару часов и подремал, поэтому спать не хотелось. Парок от дыхания таял в холодном воздухе. Ночь прошла, заложницы освобождены, и фузилёры гремят каблуками по мёрзлому грунту, спеша на подмогу. Фигурки часовых на стенах замка свидетельствовали о том, что Потофе не сбежал. Лучи поднимающегося светила опушили туман розовым. День начинался. Шум. На кровле что-то происходило, и Шарп, мечтая о бритье и завтраке, полез туда. - Сэр! – его окликнул стрелок шагах в двадцати от сооружённого Кроссом подъёма, - Там, сэр! Солдат указывал на восток, прямо на солнце: - Всадники, сэр! Бог ведает, как он ухитрился их разглядеть. Шарп сощурил глаза и, прикрыв их пятернёй, всмотрелся в слепящий свет. Почудилось или какие-то точки действительно маячили на краю долины? - Сколько их? Рядовой насчитал четырёх, его сержант – трёх. Люди Потофе? Разведывают пути отхода на восток? Возможно. Пленные болтали о гверильясах, ищущих мести за Адрадос, и это тоже походило на правду. Шарп остался на крыше, но конники больше не показывались. Тем временем во двор вынесли ёмкости с водой, нагретой на импровизированной кухне, и свободные от караулов бойцы принялись бриться, поздравляя с Рождеством друг друга и потаскушек, уже вполне освоившихся среди стрелков. Хорошее утречко выдалось для служивых, за исключением, конечно, тех, кого отрядили в расселину за ранцами. Навестив верхний двор, Шарп был немало озадачен. Проросший в углу сквозь настеленные плиты граб обвивали белые ленты. Украшавшие дерево стрелки пребывали в отличном настроении, балагурили и пересмеивались. Один, стоя на плечах у товарища, тянул полосу ткани к безлиственной верхушке. Металл блестел на голых ветвях – пуговицы с трофейной униформы. С минуту Шарп пялился на них, ничего не понимая, затем вернулся к пандусу, спустился вниз нашёл Кросса: - Что они делают? - Немцы, сэр. – ответил Кросс так, будто это всё объясняло. - Делают-то они что? Соображал Кросс медленнее, чем Фредериксон, и вдобавок боялся Шарпа, как огня. Досаду майора от бестолковости собеседника капитан принял за неодобрение и грудью встал на защиту подчинённых: - Немецкий обычай, сэр. Безобидный, сэр. Абсолютно безобидный. - Я понимаю, что безобидный! Зачем? Кросс нахмурился: - Рождество, сэр. Они всегда так делают на Рождество. - Они оплетают тесёмками деревья каждое Рождество? - Не совсем так, сэр. Обычно они берут что-нибудь вечнозелёное, ель, например, приносят в казарму и украшают. Ангелочками, безделушками разными. - Но зачем? На германцев, кроме Шарпа, глазела его рота. Глазела с не меньшим удивлением. Вопрос поставил Кросса в тупик. Сам он, по-видимому, никогда над этим не задумывался. Появившийся во дворе Фредериксон пришёл ему на помощь: - Язычество, сэр. Старые боги германцев были лесными богами. - То есть они как бы приносят им дары? Задабривают? Фредериксон кивнул: - Священники утверждают, что, мол, дерево символизирует крест, на котором распят Иисус Христос, но, по-моему, это чушь. Обычай – просто отголосок древнего ритуала. Они делали это ещё до римлян. Шарп ещё раз посмотрел на граб: - Мне нравится. Что дальше? Принесение в жертву девственницы? Последнюю фразу Шарп произнёс громко. Стрелки облегчённо засмеялись: майору понравилось их дерево. Шарп вернулся в нижний двор. Провожая его взглядом, Фредериксон размышлял, и его мысли были ответом на вопрос, мучивший Шарпа ночью. Одноглазый капитан знал, почему вчера стрелки сражались вместо того, чтобы перебежать к врагу. Майор Шарп требовал от людей многого, больше, чем кто-либо другой, но, кряхтя и костеря его на все лады, солдаты вдруг обнаруживали, что им это по плечу. Открытие пробуждало в них гордость. Гордость за себя и благодарность к поверившему в них командиру. Майору Шарпу. Фредериксон тяжело вздохнул. Боже, благослови британскую армию, в которой основная масса офицеров считает солдат серой скотинкой. Шарп устал, иззяб, а ещё хотел побриться. Вместо бритья он разыскал комнату, куда Фредериксон приткнул раздетых пленников. Их стерегли три стрелка. Шарп затронул капрала: - Как у вас, спокойно? - Сейчас да, сэр. – капрал выплюнул табачную жвачку в дверной проём. Двери не было, путь внутрь преграждала баррикада из обугленных досок, - А вот с часок назад выискался тут умник, начал воду мутить. - То есть? - Молотить языком, нарушать, в общем. Одёжку хотел. Они - не животные, чтобы голяка сидеть. Белиберда, в общем. - И…? - Кокнул его капитан Фредериксон, сэр. – стрелок ухмыльнулся, - Не любит он белиберду, сэр. Наш капитан. Фредериксон был на крыше. Карабкаясь наверх, Шарп услышал восторженный рёв. Взобравшись, майор увидел его причину. Над обителью реял флаг. Ветер давно улёгся. Чтобы полотнище не обвисало, капитан распорядился прибить к самодельному флагштоку поперечину, на которой и расправили знамя. Оно должно было послужить для приближающихся фузилёров ориентиром и знаком того, что всё прошло успешно. Майор подивился смекалке одноокого. Сам Шарп, не мудрствуя лукаво, просто вывесил бы флаг на одной из стен. Идея Фредериксона была удачней. Капитан подошёл к Шарпу и поделился, глядя на флаг: - Флаг как и не наш. - Из-за чего? - Из-за ирландской части. После подписания Акта Содружества, сплавившего Ирландию с Англией в единое целое, государственный флаг пополнился диагональным красным крестом. Для многих даже сегодня, одиннадцать лет спустя, его вид был непривычен. Для других (Патрика Харпера, например) – оскорбителен. - Слышал, вы пристрелили пленного? - Что, перегнул палку? - Да нет. Сэкономили трибуналу время и чернила. - Утихомирил остальных, сэр. - Вы спали? - Не успел, сэр. - Идите отдыхать. Это приказ. Позже вы мне понадобитесь. Для чего ему мог понадобиться Фредериксон, Шарп и сам не ведал. Если всё идёт по плану, то Кинни уже на подходе, а, значит, стрелки не у дел. Если всё идёт по плану. То ли странные всадники были тому виной, то ли ответственность за жизни двух сотен человек, но смутная тревога не отпускала Шарпа. Он поскрёб щетину и глубже закутался в шинель. Кот запрыгнул на крышу. С достоинством, присущим всему его племени, он прошествовал мимо затаившихся у каменного парапета стрелков, сел и занялся умыванием. Выставленная вверх задняя лапа отбрасывала длинную тень. Через долину сторожевая башня тянула серо-чёрную руку тени к форту. Строения разделяли полкилометра. Туман почти сошёл, открывая подмороженные колючки и весело струящийся ручеёк. Караульные бдели на стенах обоих укреплений, и это было странно. Неужели Потофе полагал, что, получив заложниц, враг уберётся восвояси? Ландшафт на западе, складчатый до невозможности, хотелось растянуть и прогладить. Солнце коснулось вершин холмов, но долины, подёрнутые всё тем же туманом, тонули во мраке. Перейдя на северную сторону крыши, майор окинул взглядом дорогу к перевалу. Ни следа фузилёров. Впрочем, глупо было бы ждать их так рано. - Будете, сэр? Он повернулся. Стрелок (судя по акценту, немец) предлагал ему дымящуюся кружку с чаем. Выходцы с континента быстро перенимали любовь к ароматному напитку у сослуживцев - островитян. - А вы? - У меня есть ещё, сэр. - Спасибо. Чашка обжигала пальцы даже сквозь перчатки. Германец ушёл к флагу. На полотнище сверкали капельки росы, солнце просвечивало сквозь тонкую ткань. Лоскут материи, олицетворяющий всё, за что они сражаются. Шарп отхлебнул из кружки и блаженно прикрыл веки. Минута покоя, чашка горячего чая, заря… Как мало надо порой для счастья. Его уединенье нарушила тихая поступь. Лелея надежду, что неизвестный уйдёт, Шарп отвернулся вправо. По склону брели возвращавшиеся из лощинки солдаты, нагруженные вещами. - Ричард? - Жозефина? Она сбросила с головы отороченный серым мехом капюшон и робко улыбнулась: - Можно? - Конечно, можно. Не замёрзла? - Немножко. С Рождеством, Ричард. - И тебя. Шарп кожей чувствовал, как все стрелки на крыше уставились на них двоих. - Почему бы нам не присесть? Они уселись прямо на черепицу в шаге друг от друга. Жозефина повела носом: - Чай? - Да. - Поделишься? - С удовольствием. Взяв у него оловянную посудину, португалка сделала глоток. Небрежно укорила: - Я думала, ты вернёшься ночью. - Занят был. Он заходил к заложницам, но, видя, что дам уже обхаживают три лейтенанта, не задержался надолго, убедившись лишь, что у них всё в порядке и ещё раз заверив, что в самом скором времени они вернутся к мужьям. Его позабавила непоколебимая уверенность дам в неотвратимой смерти обидчиков. Но женщины умели быть и благодарными: Шарпу пришлось по их настоянию составить список дезертиров, которые обходились с пленницами прилично, и пообещать, что попытается избавить тех от виселицы. Принимая от Жозефины чашку, майор невинно поднял бровь: - А, что, разве меня приглашали? - Ричард! – она засмеялась. Куда девалась робкая скромница… – Ты помнишь, как мы познакомились? - Твоя лошадь потеряла подкову. - Ты был такой сердитый и неприветливый. – она отобрала у него чай, - Важный, как гусак. - Я и сейчас такой. Жозефина подула в кружку, прежде чем отпить, и серьёзно спросила: - Когда-то я предсказала тебе, что однажды ты станешь полковником и будешь до жути пугать своих подчинённых. Предсказание сбывается. - Я их пугаю? - Лейтенанты при твоём появлении едва в обморок не упали. Кроме мистера Прайса, но он-то тебя знает близко. - И, без сомнения, желал бы узнать поближе тебя? - Желал бы. А кто это одноглазое чудо-юдо в капитанском чине? - Один английский лорд, чудовищно состоятельный и чудовищно щедрый. - Правда? – она оживилась, но поняла, что Шарп её дразнит, и засмеялась. - А ты - леди Фартингдейл… Она повела плечами под плащом, как бы говоря: это чудной мир. - Он волнуется? - Очень. - Правда? - Правда. - Прелестно. - Ему мнится, что тебя насилуют каждый божий день. - Не так уж он неправ. Самозваный «полковник» Хейксвелл строил планы на мой счёт. - И как? - Я поведала душещипательную историю о больной матушке и, кстати, не соврала. Поразительно, но Хейксвелл купился. Никто меня не тронул. Зато каждый вечер он являлся и рассказывал о своей матери. Бесконечная тягомотина! Я, само собой, поддакивала, говорила, что его мамочке повезло с таким любящим примерным сыном. Он млел и не мог наслушаться. Шарп ухмыльнулся. Сдвиг Хейксвелла относительно матери был ему отлично известен. Играя на сыновних чувствах Обадии, Жозефина не могла получить лучшей защиты. - Что привело тебя в Адрадос? - Я же сказала, помолиться. Моя матушка хворает. - Не думал, что ты так сильно её любишь. - На дух не переношу, и она мне платит тем же, но она и вправду больна. Жозефина допила чай и поставила чашку на парапет. Лукаво покосилась на Шарпа: - Ладно, вру. Хотела вырваться из-под опеки Огастеса на денёк. - Сама? - Ну-у… нет. С неким очаровательным капитаном. Увы, Огастес навязал нам третьего лишнего… Невообразимо долгие ресницы, волшебный овал лица, пухлые губы… - Я его понимаю. Она кивнула: - Огастес влюблён в меня. - А ты – в него? - Ну, что ты. Он, конечно, милый. - Милый и состоятельный? - Очень состоятельный. И даже больше. Отказа мне ни в чём нет. Он поначалу хорохорился, но я заперла дверь в свою спальню на пару ночей, и теперь Огастес как шёлковый. Шарп зыркнул по сторонам. К счастью, часовые находились далеко и откровений Жозефины услышать не могли. Звякали ножи и миски перекусывавших на галереях стрелков. Фузилёров всё ещё не было. - Я так рада видеть тебя, Ричард! - Ты была бы рада любому, кто вытащил тебя из лап Хейксвелла. - Нет, именно тебя. С тобой мне легко и нет нужды лгать. - У тебя много друзей. Я тебе для этого не нужен. - Ты знаешь меня, как облупленную, но никогда не пытался осуждать. - А они осуждают? - Да. В глаза говорят красивые и правильные вещи, но мысли у них другие. Я интересна лишь пока молода и красива, но молодость и красота, к сожалению, не вечны. - Поэтому ты вышла замуж за Фартингдейла? - И да, и нет. Идея его. Чтобы возить меня с собой и избежать кривотолков. – она насмешливо качнула хорошенькой головкой, - Он хочет взять меня с собой в Браганцу, а потом – в Кадис. Не может же он представлять меня на официальных приёмах, как свою любовницу? - Почему бы и нет? Многие так и делают. - Это о-очень официальные приёмы, Ричард. - То есть, ты вышла за него, соблазнившись о-очень официальными приёмами? Она удивлённо воззрилась на Шарпа: - Ты не понял, да? Ричард, мы с Огастесом не женаты. - Не женаты? Её смех брызнул, как разбитый хрусталь, приковав к ней внимание всех, кто был на кровле: - Он хочет, чтобы я говорила, что замужем за ним. И щедро платит за это. - Сколько? Перечисляя, она загибала пальцы: - Я получу поместье под Кальдас да Райна – три сотни акров и дом; экипаж, четыре скакуна; ожерелье ценой в половину Испании и тысячу фунтов стерлингов в лондонском банке. Ты бы отказался от подобного предложения? - Едва ли такое мне бы кто-нибудь предложил… Так ты не леди Фартингдейл? - О, Боже! Нет! Хотя бы даже потому, что Дуарте для закона не мёртв, а я не имею права вступить во второй брак, пока нет подтверждения смерти первого мужа. - Фартингдейл настаивает, чтобы ты называлась его женой, я правильно тебя понял? - Сперва в шутку, а, когда уяснил, что я не против, всерьёз. Кто платит, тот и заказывает музыку, а уж он-то всегда платит щедро. Почему бы и не назваться его женой? Это почти то же, что и стать ею, правда? - Уверен, твой духовник с тобой согласился. – беззлобно сыронизировал Шарп, - Неужели никто не заподозрил обман? - По крайней мере, у них хватает ума держать язык за зубами. Огастес же объясняет всё проще: любой был бы счастлив обладать мною даже ценой свадьбы, отчего же им не верить лорду Фартингдейлу? - А как сам лорд Фартингдейл…? - Ричард, я же говорила. – в её голосе проскользнули нотки раздражения, - Лорд Фартингдейл влюблён, по-настоящему влюблён. Он не может насытиться мною. Я – «создание грёзы ночной», во всяком случае, так он выразился как-то ночью. Шарп засмеялся, и она с готовностью улыбнулась: - Нет, правда. Он не устаёт повторять, что я – совершенство, хочет меня всю, до последнего волоска, ежечасно, ежеминутно. И он платит. - Его не беспокоит твоё… э-э… - Моё прошлое? Слухи. Я призналась ему, что принимала офицеров. Что в этом такого? Респектабельная соломенная вдова приглашает на чашечку чая воспитанных джентльменов. - Он верит? - А как же? Мужчины склонны верить женщинам, в которых влюблены. - Как долго это будет продолжаться? - Не знаю. – португалка помрачнела, - Он хороший. Он похож на котёнка: чистоплотный, нежный и ревнивый. История невероятная, думал Шарп, но крылатый шалун с луком и стрелами был горазд на выдумки. - Я счастлива, Ричард. - И богата. - Да. – слабая улыбка вновь осветила её лицо. – Надеюсь, то, что я тебе рассказала, останется между нами? Ты же не скажешь Огастесу? - Очень хочется. - Ричард! Не надо. Месяц-два, и всё кончится. Так что я тебе ничего не говорила! Он чопорно склонил голову: - Да, мадам. - Леди Фартингдейл. - Да, миледи. - Миледи… Волшебно звучит. Жозефина туже запахнула накидку на шее: - Ты-то как? Он пожал плечами, подыскивая для ответа что-нибудь лёгкое и ни к чему не обязывающее. В этот миг его позвали с дальнего конца крыши: - Сэр! Майор Шарп, сэр! Шарп вскочил: - В чём дело? - Те всадники, сэр. Мелькнули и снова как сквозь землю провалились! - Вы успели их разглядеть? - Пожалуй, сэр. - Что значит «пожалуй»? - Форма на них, сэр, сдаётся, французская, но их трое всего. Сомнение стрелка были понятны Шарпу. В Испании, где за каждым кустом таился гверильяс, французы по трое не ездили. - Сэр? – солдат замялся, не решаясь высказаться. - Смелее. – ободрил его Шарп. - В армии дезертиров полно лягушатников, сэр. Может, это ихние? Опасения Шарпа подтверждались. Потофе разнюхивал путь на восток. Майор повернулся к Жозефине и виновато развёл руки: - Мне пора. Он помог португалке подняться. На долю секунды она задержала его ладонь в своей: - Скажи, Ричард… - Да? Он ждал расспросов о французах в долине, однако её волновало иное: - А ты… рад встрече со мной? - Жозефина. – Шарп тепло улыбнулся, - Конечно… Майор с португалкой шли по ровной полосе, отделявшей парапет от черепицы. Стрелки, восхищённо взирая на Жозефину, уступали им дорогу. У флага Шарп остановился. Внизу, на подступах к перевалу, где клочья тумана прятались в утёсах, он уловил движение. Одновременно раздалось восклицание дозорного: - Сэр! Сэр! - Вижу, спасибо! Фузилёры. Наконец-то. Батальон тонкой ниткой бус тянулся по дороге к Вратам Господа, а беспокойство всё не отпускало. Отогнав несвоевременные предчувствия прочь, майор подвёл спутницу к пандусу и громко, чтобы все слышали, сказал: - Менее чем через час ваш супруг будет здесь, миледи! - Благодарю вас, майор Шарп. – царственным жестом обведя присутствующих стрелков, Жозефина объявила, - Благодарю также всех вас за мужество, доблесть и верность воинскому долгу! Солдаты смущённо переглядывались, и Шарп подсказал ближайшему сержанту: - «Ура!» Её милости. «Ура!» прогремело трижды, спугнув кота. Майор стоял под флагом, улыбаясь своим мыслям. Шарп готов был поклясться, что, покидая крышу, португалка едва заметно подмигнула ему. Утро сюрпризов. Рождественская ёлка, которая не ёлка; леди Фартингдейл, которая не леди и кавалеристы Наполеона, поменявшие выскочку-императора на выскочку-маршала. У подножия хребта застрельщики фузилёров рассыпались в цепь, прикрывая колонны взбирающихся рот. Шарп привык верить своей интуиции, она его никогда не подводила, а, значит, главные рождественские сюрпризы впереди. ГЛАВА 11 На подходе к перевалу подполковник Кинни приказал разомкнуть ряды. Пленные уверяли, что две пушки установлены на сторожевой башне, а третью, охраняющую развалины восточной стены форта, невозможно перетащить к перевалу, но валлиец не хотел рисковать. Шарп с изумлением понял, что его задевает то, что он больше не был самым старшим из офицеров во Вратах Господа. Кинни, Фартингдейл, да и единственный майор фузилёров, имея полковое звание, превосходил Шарпа в чине. Кинни спешился и, наплевав на условности, сердечно пожал стрелку руку. Восторгам подполковника не было конца. Восхищение у него вызвали и ночной марш, и дневное бдение, и атака, но более всего – отсутствие потерь. Представленные Шарпом Фредериксон, Кросс и Прайс тоже получили свою долю славословий от пылкого валлийца. Сэр Огастес Фартингдейл был не так любезен. С помощью слуги он выбрался из седла, неторопливо расправил шарф, стягивающий высокий воротник его плаща, и лишь тогда снизошёл до Шарпа: - На этот раз вы справились, Шарп? - Как видите, сэр. Фартингдейл что-то невразумительно буркнул, нервно постукивая кнутом по голенищам высоких сапог. Орлиный нос покраснел от холода, губы брезгливо кривились. - Что с леди Фартингдейл? - Ждёт-не дождётся вас, сэр. - Хорошо. – без интереса окинув взглядом форт и селение, сэр Огастес сухо уронил, - Проводите меня к ней. - Конечно, сэр. Прошу прощения. Лейтенант Прайс! Перед тем, как последовать за Прайсом, Фартингдейл снял двууголку и с достоинством кивнул Кинни: - Управитесь пока без меня, Кинни? - Нет, чёртов штафирка, сейчас всё брошу, и завалюсь дрыхнуть! – зло проворчал валлиец и в сердцах пнул камешек под ногами так, что тот взмыл в воздух и с силой врезался в монастырскую стену. Похоже, ночной поход в обществе сэра Огастеса дался Кинни нелегко, - Должно быть, его супруга – ангел. - Внешне – точно, сэр. – улыбнулся Шарп. Кинни взглянул на свой полк, строящийся восточнее обители, там, куда не достанет картечь пушек с башни или из форта: «Итак, с чего начнём?» Реплика не предназначалась Шарпу, Кинни размышлял вслух. - Выкурим прохиндеев из деревни и займёмся замком. - А сторожевая башня, сэр? Орудия на башне держали под прицелом обрушенную восточную стену форта. Чтобы взять форт, следовало прежде захватить башню. Кинни поскрёб щёку: - Думаете, мошенники будут драться? Привольное житьё для Потофе закончилось. Заложниц у него больше не было, монастырь отобрали и целый батальон небритых эриний в красных мундирах готовился к отмщенью. Бегство могло спасти бывшего повара, но всё так же блестели штыки караульных меж зубцов замка, и в окопах у подножия башни. - Почему они не ушли, пока была возможность, Шарп? - Считают, что победят нас, сэр. - Придётся их разочаровать. – жёстко сказал Кинни, - Меня выводит из себя перспектива посылать моих ребят на смерть в праздник. Возьмём на штыки деревню, а там потолкуем. Коль не захотят решить миром… Подполковник посмотрел на башню: - …Тогда, если не возражаете, я возьму у вас, Шарп, роту стрелков. Дипломатичный Кинни умел подать приказ как вежливую просьбу. - Пожалуйста, сэр. - Давайте всё же надеяться, что до этого не дойдёт. А там, глядишь, и ваш Джилиленд подоспеет. Из-за сломанного обода ракетчики отстали от 113-го полка. Кинни весело прищурился: - Шарахнет по ним ракетами, те и лапки кверху! Подозвав лошадь, валлиец взгромоздился в седло: - А не сбежали бродяги потому, что надрались вчера, как сапожники. Вот так-то. Натянув поводья, валлиец собрался отъезжать, но вдруг застыл, как громом поражённый, вперив взгляд поверх головы Шарпа. Опираясь на «мужа», Жозефина спускалась с крыльца обители. Фартингдейл преобразился. Пожилой брюзга исчез, уступив место джентльмену, пусть не очень молодому, зато сияющему от присутствия рядом цветущей юной дамы. До крайности самодовольно сэр Огастес обратился к валлийцу: - Подполковник Кинни, позвольте представить вам мою дражайшую половину. Дорогая, это подполковник Кинни. Кинни обнажил голову: - Миледи, мы отмахали полмира, чтобы спасти вас. Жозефина одарила его благосклонной улыбкой и выразила признательность как подполковнику, так и его героическому полку. Сэр Огастес цвёл, наслаждаясь произведённым на Кинни впечатлением. Португалка отошла потрепать коня валлийца по холке, а Фартингдейл требовательно дёрнул Шарпа за рукав: - На пару слов! Неужели Жозефина имела глупость сознаться Фартингдейлу в знакомстве с Шарпом? Сомнительно, но другого повода для разговора тет-а-тет подальше от ушей португалки стрелок не видел. Сэр Огастес прошипел: - Там, во дворе, мужчины в чём мать родила, Шарп! - Дезертиры, сэр. Чтобы пленные не прохлаждались, Шарп отдал команду занять их пробиванием бойниц. - Какого дьявола они голые!? - Свои мундиры они обесчестили, а другой одежды здесь нет. - Господь всемогущий, Шарп, вы что же, не понимаете, что их нагота оскорбляет взор моей благородной супруги?! Шарпа так и подмывало сказать доморощенному ревнителю нравственности, что его жена видела больше голых мужчин, чем он сам, но стрелок одолел соблазн: - Я прикажу прикрыть их наготу чем-нибудь, сэр. - Прикажите, да поживее. И ещё: вы небриты! Небриты, но при этом смеете рассуждать о чести мундира! Сварливость на его лице будто по волшебству превратилась в снисходительность, - вернулась Жозефина. - Дорогая, ты твёрдо решила остаться на свежем воздухе? Не замёрзнешь? - Ничего, Огастес. Я хочу видеть, как подполковник Кинни воздаст по заслугам моим утеснителям. Шарпа позабавила вычурность оборота. Жозефина говорила с Фартингдейлом на его языке, и сэр Огастес послушно кивнул: - Как скажешь, дорогая. Шарп, распорядитесь о кресле для миледи и подкрепиться. - Да, сэр. - Зрелище едва ли будет захватывающим, дорогая. Проходимцы не настроены сражаться. Спустя час казалось, что сэр Огастес не ошибся в прогнозах. Отсиживавшиеся в Адрадосе дезертиры боя не приняли, бежав с жёнами и детьми, едва только Лёгкая рота полка фузилёров появилась на северной околице деревни. Они рассеялись по дну долины, хоронясь в колючих зарослях между селением и башней. Человек двадцать улепётывали верхом, не пытаясь воспользоваться ни мушкетами, ни болтающимися на боку саблями. Мадам Дюбретон и две её французские товарки присоединились к Жозефине. Француженок стужа загнала обратно, вокруг португалки ужом вился Прайс, а Шарп перемолвился словечком с соплеменницей. Его занимало, что она испытывала, видя мужа на балконе над собой, близкого и одновременно недостижимого. - Я боялась, что более никогда не увижу его. - Внешне вы этого никак не выказывали. Нелегко пришлось? - Очень. Ему же пришлось ещё больней, но нельзя было давать врагам повод для злорадства. Предположение Шарпа о том, что англичанке тяжело живётся во Франции, она отмела: - Я замужем за французским офицером, поэтому очевидно, кому принадлежит моя верность, а враждебности к родине от меня не вправе требовать никто. – мадам Дюбретон оживилась, - Французская глубинка мало отличается от какого-нибудь Гемпшира. Хозяйство, редкие балы. Рутина. Раз в год гремят фанфары очередной победы, напоминая местной публике о войне. Я не имею в виду тех, у кого воюет брат, сын или… - она вновь погрустнела, - Или муж. Тяжела разлука, майор, но ведь война когда-нибудь закончится? Война Потофе заканчивалась сейчас. Очистив от врага Адрадос, Кинни построил полк, а сам с двумя офицерами поскакал к замку. Шарп взобрался на склон, откуда открывался лучший обзор. За ним последовал Фредериксон. Указав на валлийца и его спутников, капитан уточнил: - Предложение о сдаче? - Да. - Без толку. Кто же в здравом уме поменяет пулю на верёвку? Шарп был с ним согласен. С другой стороны, дезертиры действительно могли основательно перебрать ночью, а британское правосудие всё же гуманнее озлобленных Адрадосом гверильясов, поджидающих в холмах. Имелось и другое объяснение: Потофе не собирался драпать. Допрошенные ночью пленные в один голос утверждали, что Потофе ведёт себя, как средневековый барончик, казня и милуя по принципу «чего моя левая нога пожелает». Заигравшись, куховар мог и впрямь возомнить себя суверенным властителем в неприступном замке. Какова бы ни была истинная причина, но факт есть факт: Потофе остался, его люди тоже, и Кинни в сопровождении двух подчинённых приближался к нагромождению обломков на месте восточной стены. Метрах в восьмидесяти офицеры остановились. Кинни привстал на стременах и приложил ко рту ладони. Дезертиры на груде щебня замахали руками, приглашая подполковника подъехать ещё ближе. - Не слышат. – прокомментировал Шарп. Кинни ударил лошадь шпорами, и та рванулась вперёд. Сократив дистанцию до пятидесяти метров (в пределах досягаемости мушкетов из форта), он было поднял руки к губам, но вдруг схватился за поводья и стал торопливо разворачивать животное вправо. Слева от него открылась пушка, замаскированная до поры до времени под сенью сохранившегося участка стены. Подполковник опоздал. Шарп увидел облако дыма и лишь затем донёсся гром пушечного выстрела, подхваченный и многократно повторённый эхом в долине; гром, замешанный на треске рвущегося оловянного контейнера ближней картечи. Контейнер разрушался в стволе, выбрасывая наружу широким конусом горсть мушкетных пуль. Кинни оказался в самом центре этого смертоносного конуса. Лошадь и всадника швырнуло набок. Раненое животное судорожно било копытами. Полковник лежал неподвижно, истекая кровью. Шарп дёрнулся к Фредериксону: - Берите своих парней и Лёгкую роту фузилёров. Взять башню. - Слушаюсь, сэр! Шарп оглянулся. Его собственная рота ожидала распоряжений у монастыря: - Сержант! Вмешался Фартингдейл. Подозвав жеребца, он обратился к Шарпу: - Майор! Приказываю развернуть стрелков перед фортом! Цепью. Услыхав голос полковника, Фредериксон запнулся и вопрошающе воззрился на Шарпа. Майор переспросил: - Не башню, сэр? - Вы слышали приказ. – сэр Огастес уже был в седле, - Выполняйте, майор! Фартингдейл рысью направился к ошеломлённо застывшим рядам лишившегося командира полка, построенного на дороге из Адрадоса. Шарп неохотно указал на замок и заорал: - Цепью! Моя рота – левый фланг, капитан Кросс – центр, капитан Фредериксон – справа. Цепью! Живо! Что сподвигло Потофе на этот безумный поступок?! В каком мороке ему померещилась победа?! На бегу Шарп краем глаза подметил, как спутники Кинни добили раненого коня из пистолета и подобрали тело командира. Враг не мешал им, удовлетворившись смертью подполковника. Неужели маршал сковород и ополовников искренне верил, что обезглавленный полк немедленно разбежится? В следующий миг Шарпу стало не до мотивов Потофе. Мушкетная пуля срезала траву рядом с его коленом. Стреляли из долины, где в затянутых клочьями орудийного дыма зарослях засели спасшиеся из деревни беглые вояки. Шарп окликнул Прайса: - Гарри, прижмите к земле ублюдков между фортом и башней. Носа им не давайте высунуть! - Ага, сэр! – Прайс широко разбросал руки, - Рассыпались! Рассыпались! Лейтенант выдернул из перевязи свисток и дал сигнал. У Фредериксона и Кросса для передачи команд имелись горнисты, совсем мальчишки, не старше пятнадцати лет. Оба запыхались, поэтому ноты вышли рваные, но узнаваемые, безошибочно указывающие ротам развернуться в цепь. Шарп положил стрелков за сотню шагов до осыпавшейся стены, за пределами эффективной мушкетной стрельбы. Сигнальщику Кросса майор приказал выдувать ноту «соль», что значило «залечь». - Теперь «Огонь!», малыш. - Так точно, сэр! Подросток глубоко вдохнул и мастерски воспроизвёл сигнал, повторяя его до тех пор, пока пули стрелков не заставили сторонников Потофе искать укрытия. Майор проверил, что творится слева. Выполняя приказ, Прайс не давал врагу поднять головы. Бойцы высматривали цель, сам лейтенант лежал чуть позади них. Форт перед Шарпом казался голым: защитники попрятались. Резкие команды за спиной Шарпа означали, что горе-полководец Фартингдейл разворачивает фузилёров для атаки на замок. Пушка, надёжно защищённая остатком стены, была уязвима только с позиции правее Шарпа, и майор вновь задействовал сигнальщика Кросса: - Передай капитану Фредериксону, чтобы поглядывал одним глазком на пушку слева! Давай, пулей! «Поглядывать одним глазком» - не самый удачный в данном случае оборот, но с чувством юмора у Красавчика Вильяма было всё в порядке, да и не нуждался он в подобных напоминаниях. Интенсивность огня стрелков ослабла до редких выстрелов по неосторожно показавшимся из-за камней противникам, и лейтенанты призвали своих парней беречь боеприпасы. В тылу, у деревни, сэр Огастес построил фузилёров в две колонны по четыре ряда, нацелив их, словно огромные людские тараны, на уязвимый восток форта. Харпер, пользуясь преимуществами сержантского звания, составил Шарпу компанию. По ним палили, но для мушкетов расстояние было слишком велико. Дюжий ирландец кротко обратился к Шарпу: - Сэр? - Что? - Вы, конечно, можете не отвечать, но… мы освободили, часом, не мисс Жозефину? - Узнал? - А как же? Она похорошела, расцвела. Вкусы относительно женщин у Шарпа и Харпера различались. Сержант, будучи крупнее, и дам любил более пышных. - Она – леди Фартингдейл? Поборов искушение посвятить Патрика в тайну Жозефины, Шарп уклонился от прямого ответа: - Устроилась на зависть. - В её духе. Обязательно подойду поздороваться. - Смотри, чтобы сэра Огастеса не было рядом. - Понимаю, понимаю… С крыши монастыря за происходящим наблюдали стрелки, отряженные стеречь женщин и пленных. Внизу, у входа, виднелась тёмно-зелёная накидка Жозефины. Уж не португалка ли была истинной причиной опрометчивой атаки на форт? Желание сэра Огастеса покрасоваться перед юной дамой сердца могло заставить его плюнуть на всё, тем более - на какие-то пушки! Пока орудия в башне молчали. Знамёна фузилёров, извлечённые из кожаных чехлов, развевались на ветру. Рядом сверкали полированные лезвия полупик охраняющих полковые святыни сержантов. Яркие цвета в сиянии металла наполняли трепетом сердце всякого солдата. Война во всём её великолепии. Сэр Огастес сорвал с головы шляпу, картинно махнул ею, и две колонны тронулись с места. Шарп закричал стрелкам: «Огонь! Огонь!» Неважно, что целей не видно. Важно, чтобы пули, жужжа вокруг, вынуждали врага сидеть тихо, лишая возможности палить по приближающимся колоннам. С помощью вернувшегося от Фредериксона трубача Шарп передвинул линию стрелков на двадцать метров к форту. - Огонь! Пусть знают, что мы ещё здесь! Обрушенная стена манила колонны к себе. Казалось, так легко взбежать по слежавшейся груде камней, на которой пули стрелков взбивали столбики пыли, перевалиться во двор и выместить на вероломных ублюдках ярость, гудящую в сердце после убийства Кинни. Зачем же, спрашивается, имея дырку вместо обороны, Потофе дерзнул нагло провоцировать противника? Хлопки винтовочных выстрелов утонули в сдвоенном грохоте с холма. Два клуба дыма обозначили позиции пушек, окопанных у основания башни. Растянувшиеся колонны представляли для бьющих сбоку орудий отличную мишень, тем не менее, ядра пролетели над фузилёрами, провожаемые их насмешками. Офицеры быстро утихомирили нижних чинов, и вскоре только понукания сержантов доносились от полка. Блестели штыки. Кое-где бурую однородность рядов нарушали насыщенные красные всплески новенькой униформы. Рождество одарило новобранцев первым боем. Пушки выстрелили опять. То ли стволы не остудили толком, то ли подъёмные винты заржавели, но на этот раз ядра не долетели до фузилёров, ударили в землю и уже на отскоке врезались в ближайшую колонну. Плеснула кровь. Раненый выпал из строя, уронив мушкет, отполз на обочину и умер. - Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды! - Быстрее! – Фартингдейл тряс двууголкой. Возможно, думал Шарп, предпринимая атаку на замок, сэр Огастес имел свои резоны. Пока фузилёры дойдут до форта, пушки унесут жизни дюжины солдат, столько же ранят, но накатывающихся колонн это не остановит. Замок ожил. Его защитники открыли ответный огонь. Пороховой дым отмечал каждую амбразуру. С насыпи никто не стрелял. У бойцов Шарпа появились цели, и он приказал стрелкам подобраться ещё на десять шагов. Майор вгляделся в насыпь. Никого. Никого?! Шарп грязно выругался и побежал вниз. Ударила пушка. Ядро угодило между двух людских потоков и, отскочив от земли, перелетело через дальнюю колонну, не причинив урона. Рявкали сержанты, темнея распяленными ртами, обнажённые клинки офицеров пускали солнечных зайчиков. Второе орудие навели точнее. Снаряд в клочья разорвал солдата. Колонны маршировали. Эхо канонады многоголосо отзывалось в долине. Винтовочные выстрелы перекликались с мушкетными. Первые ряды полка достигли стрелковой цепи, затянутой кружевной пелериной дыма. Шарп бесцеремонно протолкался сквозь строй, надрывая глотку и жестикулируя, чтобы привлечь внимание Фартингдейла: - Сэр! Сэр! Упоённо гарцуя на лошади с саблей наголо, плащ сэр Огастес откинул назад, демонстрируя нарядный красно-чёрно-золотой мундир. Он привык проливать чернила, а не кровь, этот салонный полковник, чей карьерный рост был обеспечен солидным счётом в банке. - Сэр! - Майор Шарп? – Фартингдейл был на диво приветлив. Да и с чего бы ему быть другим? Он вёл победоносные полки на презренного неприятеля на глазах затаившей дыхание возлюбленной. - Там мина, сэр! В насыпи! Полковник поскучнел. Уже не так обходительно он осведомился: - Откуда вам известно? - Никто не защищает её, сэр! Там – никого! - Вы в своём уме, майор? Какая мина? Они – сброд, отребье, а не регулярное войско! - Поверьте, сэр! Обломки стены заминированы, сэр! - Вздор, Шарп! Убирайтесь! Сэр Огастес гневно пустил коня в галоп. Шарп глядел ему вслед, бессильно сжимая кулаки. Мимо стрелка маршировали фузилёры. Двести семьдесят человек в каждой колонне, они шли прямо в ловушку. Проклятье! Он оглянулся назад. Трава, вытоптанная по пути прохождения полка, и окровавленные тела в местах попадания ядер. Новый орудийный залп. Майор опомнился и поспешил к своим стрелкам, моля Бога, чтобы догадка о мине оказалась ошибочной. Кросс отвёл роту в сторону, пропуская колонны. Реяли штандарты. Их несли безусые прапорщики, раздувшись от гордости. Кинни, вероятно, приказал не брать музыкальные инструменты, иначе сейчас оркестр играл бы марши. Играл бы до конца боя, после чего музыкантам полагалось выполнять другую работу – выносить раненых. Последние метры до насыпи фузилёры одолели бегом, воодушевляемые воплями Фартингдейла. Пушка, убившая Кинни, вновь подала голос, разметав картечью первые ряды дальней от Шарпа колонны. - Вперёд! Вперёд! Вперёд! – твердил сэр Огастес, как заведённый. «Хоть бы я ошибся, - заклинал Шарп, - Хоть бы я ошибся!» Фузилёры лезли вверх. Беспорядочное нагромождение обломков вынуждало солдат самостоятельно выбирать путь, и ряды расстроились. - Вперёд! Вперёд! – сэр Огастес встал на стременах, сабелька рубила воздух. Дешёвый спектакль для единственного зрителя - Жозефины. Мушкетные пули пронзали колонны, словно камни, брошенные в стремнину ручья: над павшими живые вмиг смыкали строй. - Вперёд! Вперёд! Достигшие гребня фузилёры взревели, видя перед собой беззащитный двор замка. Шарп вновь взмолился всем святым и ангелам. Бойцы стали спускаться на ту сторону, и тёплая волна облегчения омыла позвоночник Шарпа, ибо мольбы его услышал кто-то на небесах, и парни не умерли в пламени взрыва праздничным рождественским утром. Слабый дымок пробежал по щебню к основанию обрушенной стены, скользнул к Фартингдейлу. Его лошадь захрапела и попятилась. Вдруг дымом разродился всякий камень в насыпи, и Шарп отчаянно закричал. Мина сработала, и дрогнула земля. На месте насыпи поднялось чёрное облако огня, дыма, щебня и кусков того, что ещё миг назад дышало, бежало и жаждало схватки. Рвущий барабанные перепонки гром раскатился окрест. Замковая пушка выстрелила, будто ставя точку в конце этой бесславной атаки. Под радостный вой с башни и стен замка ружейный огонь прореживал ряды застывших колонн. Внутри форта тоже виднелись вспышки. Шла охота на прорвавшихся во двор фузилёров, что выжили после взрыва. - Отходим! Отступаем! – чей-то панический клич подхватили, и колонны шатнулись назад, подальше от дыма, подальше от пуль. Сквозь гвалт прорезался крик Прайса: - Сэр! Майор Шарп, сэр! Засевшие между деревней и башней дезертиры стягивались, чтобы ударить ошеломлённому полку во фланг. - В колонну! – взревел Шарп. Горнист протрубил соответствующий сигнал, и майор повёл своих людей на помощь Прайсу. Невменяемый капитан фузилёров, вытаращив глаза, гнал солдат прочь от форта. Шарп рявкнул на него, но это было бесполезно. Шесть рот уцелели, шанс завладеть укреплением всё ещё существовал, но нижние чины повиновались своим офицерам, а офицеров обуял страх. - Отходим! Назад! Винтовки стрелков быстро выбили дурь из голов вояк Потофе в долине. Шарп взглянул на замок. Выстрелы, звон штыков и рычание доказывали, что фузилёры во дворе не сдались. Тех из них, что не умрут от рук дезертиров, сделают новыми заложниками. Новым козырем в играх Потофе. Шарп бросил свою заряженную винтовку Хэгмену, вытащил палаш и ринулся туда, где чёрный дым клубился над осклизлыми от крови камнями. Надо вывести фузилёров, и лишь тогда штурмовать башню с замком. Штурмовать не с бухты-барахты, а руководствуясь военным искусством и здравым смыслом. - Куда собрался? – не оборачиваясь, на ходу спросил Шарп, слыша шаги за спиной, и получил от Харпера категоричный краткий ответ: - Туда же. ГЛАВА 12 Едкий дым выдавливал слёзы, под ногами языки пламени лизали щепки пороховых бочонков. Будто другой мир. Исчезли чистый воздух и жухлая трава долины, вместо них были раскрошенные камни, залитые кровью и усеянные шматами опалённой плоти. В редких просветах дымной завесы виднелся мощёный двор, где боролись за жизнь уцелевшие фузилёры. Харпер опередил Шарпа, Подобрав с мертвеца эспонтон, ирландец взмахнул им, примеряясь, и издал воинственный клич на родном гэльском. Слущилась лаковая оболочка цивилизации, вместо спокойного, рассудительного увальня родился дикий воин – оживший герой древних ирландских легенд и песен. Двор предусмотрительно перегораживал каменный бортик, лишний раз доказывая, что Потофе далеко не дурак. Стоящие за оградой с ружьями наизготовку дезертиры пребывали в отличном настроении. Некоторые перелазили через забор и скрывались в дыму, чтобы лично прикончить какого-нибудь недобитого фузилёра. Кучка выживших красномундирников с сержантом во главе ощетинилась штыками, вновь тесно смыкаясь, когда вражеская пуля убивала одного из них. Тут-то и возник Харпер из дыма, будто из тьмы времён – рычащий, беснующийся бог войны, перемахнувший ограду и принявшийся разить опешивших врагов сверкающей молнией полупики. - Фузилёры! Фузилёры! – правая стопа Шарпа скользнула по чьим-то внутренностям. Падение спасло стрелку жизнь – французский штык, нацеленный ему в горло, вспорол воздух. Левой ногой майор подбил лягушатника под колено, тот рухнул, а Шарп вскочил и всадил в него палаш. - Фузилёры! Ко мне! Наступив на труп, Шарп высвободил клинок. - Фузилёры! Поганенькое это было местечко. Если бы часть дезертиров не бродила сейчас в дыму, их товарищи давно оставили от фузилёров рожки да ножки. Четыре бездыханных тела скорчились у ног Харпера, остальные бежали от его неистовства. Бежали все, исключая то ли самого храброго, то ли самого глупого, целившегося в Харпера из мушкета. - Берегись, Патрик! Предупреждённый Шарпом, ирландец метнул эспонтон, как копьё. Острие угодило дезертиру в лоб, опрокинув назад. Порыв Харпера вернуть оружие Шарп остановил на полушаге: - Чёрт с ней, Патрик! Давай ко мне! Сержант фузилёров вёл своих людей к Шарпу. Трое были ранены, один солдат нёс подмышкой свёрнутые знамёна полка на расщеплённых древках. - Ко мне! Краем глаза Шарп уловил движение сбоку и развернулся как раз вовремя, чтобы отразить выпад человека в португальской форме, бросившегося с насыпи. За спиной португальца Шарп видел в густом дыму, воняющем горелым мясом, других дезертиров, оцепляющих гребень развороченной взрывом груды обломков. Всю ярость майор вложил в один удар, под которым коричневая форма лопнула красным. Португалец свалился. Пуля сплющилась у левого сапога Шарпа, другая пробила полу куртки. Третья крутанула вокруг оси вырвавшегося вперёд фузилёра; тот испустил дух прежде, чем коснулся грунта. Подручные Потофе спускались к Шарпу. Обратный путь (тем более, с ранеными) был отрезан. Шарп быстро осмотрелся. Выход должен найтись! Нельзя умирать! Не здесь и не сегодня! Надо было что-то делать и делать быстро, потому как дезертиры приближались, и Шарп с фузилёрами был для них всё равно что мёртв. Потофе верил в свою счастливую звезду и сумел передать свою веру подчинённым. Первый успех окрылил их, наделив неукротимостью, отчасти питаемой осознанием печального удела, сулимого поражением. Справа от Шарпа высилось внушительное надвратное укрепление в короне широких зубцов. У подножия темнел дверной проём, и Шарп заорал, указывая фузилёрам на него клинком: - Внутрь! Внутрь! Майор устремился вперёд, перепрыгивая через мёртвых. Дезертиры догоняли его. У самой ограды стрелку пришлось развернуться к ним. Выстрел! Харпер поднял потерянный кем-то мушкет. Один дезертир упал с разбитой головой, второго Шарп кончил палашом. Остальные медлили, не решаясь напасть. Шарп воспользовался заминкой и оказался по ту сторону бортика. Возбуждение переполняло стрелка. Чёрный провал двери справа властно звал к себе, обещая спасение. - Быстрее! Быстрее! Пока фузилёры, неся того из раненых, что не мог передвигаться сам, протискивались в башню, преследователи Шарпа собрались с духом. Удар! Клинок отбил штык. Шаг назад. Выпад и триумфальный клич. Одним ублюдком меньше. - Тупые бездельники! Взять их! – рёв Хейксвелла, знакомый и ненавистный, разнёсся по двору. Сражаясь, Шарп не заметил, как они с Харпером очутились у башни. С преследовавшими майора вояками было покончено, но им на смену спешили новые: в дыму (благословенном дыму!) проступали очертания бегущих к надвратному укреплению дезертиров с увенчанными штыками ружьями. Харпер вскинул семистволку: - Посторонитесь, сэр! Отдача буквально впрессовала Харпера в дверной проём, зато середину линии атакующих смело начисто. Шарп, нырнувший внутрь до выстрела, схватил ирландца за шиворот и оттащил в сторону. Тот помотал головой, приходя в себя: «Спаси, Господи, Ирландию!» - Сэр, здесь лестница! – сержант-фузилёр указывал на ступени, винтом уходящие вверх. - Сначала дверь! Харпер притворил ветхую деревянную створку. Шарп задвинул засов, и пуля прошила гнилые доски в сантиметре от его запястья. - Наверху кто-то есть, сэр. – доложил фузилёр. Отстранив его, Шарп выставил вперёд палаш и стал осторожно подниматься. Было тесно. Майор не мог не отдать должное забытым строителям замка. Лестница ввинчивалась вверх по часовой стрелке. Шарп, как и большинство людей, был правшой. В этом узком спиральном коридоре он не смог бы орудовать палашом. Мешала центральная ось, на которую опирались внутренним концом ступени. Действий обороняющихся, напротив, ничто не сковывало. К счастью, нынешние защитники бдительностью не отличались, иначе Шарпу не поздоровилось бы. Майор шёл, страшась каждого шага. Внизу громыхали приклады вышибающих дверь дезертиров. Трухлявые доски долго не продержатся. Полный муки стон на миг заглушил грохот. Раненого тащили по ступеням. Шарп вспомнил развороченное бедро с бело-алыми осколками кости и походя пожалел бедолагу. Угораздило же несчастного в Рождество-то. Накатила злость, и, отбросив осторожность, Шарп с рыком рванулся по ступенькам вверх. Он влетел в просторную комнату. Охранявшие её солдаты не знали, кого встречать: друга или врага, а потому замешкались. Ближайший к лестнице заплатил за нерасторопность жизнью, двое других дали дёру на северную стену. Шарп захлопнул за ними дверь, заложил брусом и огляделся. Он был в прямоугольном высоком помещении с парой стрельчатых бойниц, выходящих в долину. Центр комнаты занимал заросший паутиной подъёмный механизм. Ржавый шкив, торчащий из потолка, обозначал место, где во времена оны стражи открывали и закрывали опускную решётку ворот. Имелась ещё одна винтовая лестница, и вела она, очевидно, на вершину башни, откуда люди Потофе обстреливали колонны фузилёров. Вскарабкавшись по лестнице, Харпер сел перезаряжать многостволку. Фузилёры, пыхтя, затащили раненого. Шарп взял их сержанта за рукав: - К каждому выходу – по два бойца с заряженными ружьями. Майор подошёл к механизму. Его заинтересовали громоздкие барабаны, на которые когда-то наматывались канаты. Дерево было пыльным, но крепким. - Сержант, попробуйте выломать любой из них и перекрыть нашим назойливым друзьям путь сюда. Внизу грянули выстрелы, затрещали доски. Враг, наконец, выломал дверь. Шарп подбодрил сержанта: - Успеете. Ублюдки дорожат шкурой и вот так, за здорово живёшь, сюда не полезут. Два фузилёра, вцепившись в барабан, потянули его кверху. Крепёж скрипел, сыпалась труха. Тщетно. Встал Харпер, похлопал тяжело дышащего от непомерной нагрузки красномундирника по плечу и вручил ему семистволку с горстью пистолетных патронов к ней: - Держи, приятель. Заряжай, как мушкет. А теперь отойдите оба. Ирландец обхватил барабан ручищами. Его сила против крепости костылей, соединявших цилиндр с массивной балкой. Он понатужился, упершись ногами в пол. Лицо исказилось и покраснело. Барабан не сдвинулся. Стерегущий лестницу фузилёр встрепенулся и навскидку пальнул вниз. Пулю он потратил не зря – на лестнице кто-то взвыл. Это охладит их пыл на какое-то время. Харпер затейливо выругался и принялся раскачивать непокорную конструкцию туда-сюда. Мускулы перекатывались под одеждой. Пот крупными каплями стекал по щекам. Что-то оглушительно треснуло, и Харпер тяжело выпрямился в облаке пыли. Похожий на медведя, танцующего с бочкой пива, ирландец неуклюже понёс барабан к дверному проёму. Охранявшие лестницу красномундирники торопливо расступились. Харпер швырнул ношу вниз. Барабан шумно покатился по ступеням, набирая скорость, и застрял ниже, заткнув проход, как гигантская пробка. Харпер отряхнул ладони и ухмыльнулся: - Подарочек от ирландцев. Поди выковыряй! Он забрал у фузилёра готовую к стрельбе семистволку и вопросительно уставился на Шарпа: - Этажом выше, сэр? Шарп тоже улыбался: - Полезный вы в хозяйстве человек, сержант Харпер. Ирландец невинно потупил глазки: - Ах, сэр, знай об этом моя матушка, она бы меня к вам в армию-то не отпустила! Один из фузилёров нервно, почти истерично, рассмеялся. Мундир на нём был новый, краска не успела поблекнуть. Рекрут. Харпер подмигнул ему: - Не дрейфь, парень! Они боятся тебя больше, чем ты их. Шарп настороженно выглянул на лестницу, ведущую на верхнюю площадку. Там было тихо. Из проёма, заторенного барабаном, доносились приглушённые проклятия, стук. По поводу нападения оттуда можно было не беспокоиться. Вот этой лестницы страшился Шарп. Дезертиры наверху твёрдо знали, что под ними враг, и готовили достойную встречу. Отбить же площадку следовало обязательно, хотя бы потому, что оборонять её не в пример легче, нежели эту комнату. - Я пойду первым. - При всём уважении, сэр… Может, я? Харпер показал семистволку. Да, в предложении ирландца был смысл, но Шарп никому не собирался уступать сомнительную честь первым получить пулю. - Ты за мной. Как и предыдущая, эта лестница штопором уходила влево, и Шарпу невольно подумалось, что средневековые капитаны сначала пустили бы вперёд латников-левшей (были же, наверно, такие?) Шарп боялся. Каждая ступень открывала полукруг неровной стены и окатывала липкой волной страха. Всего один ублюдок с мушкетом, поджидающий за следующим поворотом, и ты – труп. Шарп поймал себя на том, что старается ставить ноги как можно бесшумнее, и разозлился. Внизу тявкнули мушкеты, послышался крик и деловитый голос фузилёра. Даже одиночка продержался бы в том помещении несколько минут, а уж фузилёры могли обороняться там часами. Харпер что-то буркнул и несильно пихнул командира в спину. Майор повернулся шикнуть на него. - Возьмите, сэр. Майор не сразу понял, зачем Харпер протягивает ему зелёную куртку, но потом до него дошло. Защитники на взводе, они откроют огонь по первому, что появится в тёмноте дверного проёма, и лучше, если это будет не Шарп, а куртка, повешенная на кончик палаша. Далее, как жестами объяснил ирландец, он намеревается пустить в ход многостволку, так что от Шарпа требуется сразу после расстрела куртки прижаться к опорному столбу лестницы и вверить судьбу дезертиров семи сердитым свинцовым шарикам. Майор кивнул, поддел ворот одолженного мундира окровавленным кончиком палаша. В полумраке на рукаве мелькнула нашивка – лавровый венок. Шарп и сам носил такой. Знак отличия стрелка, первым ворвавшегося в защищённую брешь. Память о Бадахосе. Память о том, что однажды ты уже победил свой страх. И Шарп упрямо заставлял себя переставлять ноги. Ступенька за ступенькой. Смерти не удалось сцапать его в Бадахосе. И теперь, заряженная и нацеленная, она поджидала свою непокорную добычу здесь. Куртка мирно покачивалась на кончике клинка, а лестница всё не кончалась. Майор попробовал вычислить, исходя из высоты сооружения, сколько ещё идти, но сбился. Путал изгиб лестницы и страх, превращавший всякий шорох подошвы по камню в щелчок спускаемого курка. Лезвие палаша скрежетнул, зацепив центральную опору. Куртка крылом летучей мыши мотнулась вбок. Мундир ничем не напоминал человеческую фигуру. Жалкая уловка, рассчитанная на то, что у страха глаза велики. Дезертиры тоже боялись и тоже не хотели умирать в Рождество. Залп больно ударил по ушам. Пули рвали мундир; визжа, били по стенам. Шарп непроизвольно съёжился. Грохнула семистволка, разом лишив его слуха. Майор заорал, не слыша даже собственного крика, сбросил куртку с кончика палаша и ринулся в бой. Мундир спас ему жизнь опять. И ему, и Харперу. Спеша избавиться от куртки, майор не заметил, что ткань зацепилась за острие, наступил на рукав и растянулся. Ирландец споткнулся об него и всем телом обрушился сверху, выдавив из командира остатки воздуха. В этот момент и грянул второй залп, приберегаемый канальями для второй партии нападающих. Пули пронеслись над Харпером, едва не опалив ему загривок. Могучим рывком ирландец послал себя через Шарпа и выкатился из будки, которой оканчивалась лестница. Разряженную семистволку он держал, как палицу – страшное оружие в его лапищах. Шарп со всхлипом оторвался от ступеней и дёрнулся следом. Звон в ушах отрезал стрелка от всех внешних звуков, голова кружилась, рёбра саднили, и страху места не осталось. Шестеро забились в угол площадки, бросив бесполезные мушкеты и умоляюще воздев руки. Их стрелки не тронули. Трое хорохорились и умерли. Двоим Шарп выпустил кишки палашом, третьего Харпер выкинул во двор. Глухота понемногу проходила, и визг служивого Шарп уже услышал. Зыркнув на его перепуганных приятелей, майор перевёл дыхание и опустил клинок: - Иисусе. Ирландец подтащил обоих убитых к зубцам и тоже отправил вниз. Вытянувшись по стойке смирно, он молодцевато отдал честь Шарпу: - Лестницы очищены от противника. Замок взят, за исключением махонькой формальности. Догадываясь, что за формальность имеет в виду Харпер, Шарп ухмыльнулся: - Не люблю формальности. - А кое-кому она и вовсе поперёк горла встанет. Шарп засмеялся. Их капля дёгтя в бочку мёда Потофе. Они отвоевали эту площадку. Любопытно, кто последним с бою брал озубцованный, залитый солнцем пятачок? Наверно, ещё порох-то не изобрели? Тот, кто прорвался сюда из тесной ловушки винтовой лестницы, был обряжен в железный панцирь, а не в зелёный мундир, и в латной перчатке он сжимал не семистволку, а настоящую булаву. - Действуй, Патрик. Кто бы ни был тот древний воитель, но, забравшись сюда, он сделал то же, что сейчас сделают они. Шарп ждал. С донжона постреливали, но ему было плевать на пули. Он ждал и дождался. На овеянных веками камнях старинного форта; на стене, обращённой к востоку, к фузилёрам и стрелкам, Шарп и Харпер вывесили знамёна. В пятнах крови и сажи; простреленные, рваные стяги. Символы победы. Надвратная башня взята. ГЛАВА 13 Это было чистой воды нахальство – вывесить знамёна. Нахальство, но и гордость тоже, ибо Шарп с Харпером внесли свою лепту в спасение стягов, едва не попавших по милости Фартингдейла в лапы врагов. Шарп взглянул туда, где сгинул сэр Огастес. Дым ещё не рассеялся. Шарп чертыхнулся и нырнул за зубец. Пуля выщербила камень рядом с флагом и отрикошетировала вверх. Кто-то в долине полагал, что знамёна захвачены, и враг просто издевается. - Сэр! – Харпер указывал на монастырь. Прибыли ракетчики. Дезертирам, занятым катавасией у восточной стены, было не до перевала. Телеги преспокойно миновали замок и достигли монастыря. Сейчас кавалеристы, превращённые в ездовых, почтительно разглядывали затянутое дымом поле недавней брани. Кто командует внизу? Жив ли Фартингдейл? Кинни, если не умер, сильно изранен. Так кто же раздаёт приказы ротам, избегнувшим ловушки Потофе? Огонь по площадке усилился, и Шарп присел. Рядом Харпер лениво заряжал многостволку. - Ждём-пождём. Слова Шарпа не предназначались ирландцу. Простая констатация. Всё, что от них зависело, они сделали. Оставалось сидеть и ждать падения замка. Жаль, что не успел червячка заморить. Закрепляя флаги трофейными штыками, вбитыми в щели кладки так, чтобы полотнища было видно издалека, Шарп хотел показать фузилёрам, что их святыни целы. Обозлённые красномундирники восприняли это, наоборот, как личное оскорбление. В квадратах цветного шёлка с бахромой воплощалось для солдата всё: и далёкий король, и полузабытая отчизна. Ради того, чтобы вернуть знамёна, фузилёры готовы были горы своротить. От взрыва пострадали две роты; остальные, восстановив порядок, вновь шли на приступ. Впереди рассыпались стрелки Фредериксона. Как ни странно, пушки сторожевой башни молчали. По надвратному укреплению стреляли меньше, и Шарп дерзнул высунуться. Оценив решимость нападающих, он кивнул на оружие, валяющееся там, где его бросили сдающиеся дезертиры: - Патрик, мушкеты! Ирландец быстро собрал ружья. Забавно, четыре из них не были разряжены. В ответ на немой вопрос Харпера майор уронил: - Пушка. Орудие, сразившее Кинни, грозило той же участью его подчинённым. Расстояние от верхушки башни над воротами до капонира было великовато для мушкета. Майор положил непривычное французское ружьё меж зубцов, прицелился чуть выше макушки канонира с пальником, нажал курок. Приклад чувствительно толкнул в плечо. Амбразуру заволокло дымом. Из соседнего проёма пальнул Харпер. Шарп взвёл второй мушкет. Ветер улёгся, и дымная завеса таяла медленно. Пушкари выламывали шеи, не в силах понять, откуда по ним палят. Шарп удовлетворённо хмыкнул и взял прицел ниже. Кремень высек искру, затравка вспыхнула, обжигая щёку, и вновь всё закрыл дым. Многоголосый боевой клич с насыпи отозвался паническими воплями во дворе. Шарп и Харпер встали в полный рост. На этом представлении у них были лучшие зрительские места. Для отражения второй атаки у Потофе не нашлось туза в рукаве. Все надежды он связывал с миной и отчаянностью дезертиров. Теперь его оборона трещала по швам. Обстрелянные Шарпом артиллеристы забыли об орудии, побросали шуфлы с пробойниками и ринулись под сень донжона, заражая малодушием остальных. Перевалившую через обломки стены ораву фузилёров, слегка разбавленную зелёными куртками стрелков, вело ожесточение и жажда мести. Без жалости вонзали они штыки в тела врагов, и дезертиры, страшась острых лезвий, откатывались к донжону. Запела труба. Повинуясь ей, стрелки Фредериксона прижали превосходящую их числом группу приспешников бывшего повара к конюшне под западной стеной. Штыки не часто использовались в сражениях, по крайней мере, для убийства. Их главная сила заключалась в ужасе, который вызывала угроза их применения. Шарп мог насчитать с десяток штыковых атак, когда лезвия не обагрила даже капля вражьей крови. Здесь же был не тот случай. Двор превратился в капкан, где дезертиры подыхали дюжинами. Впрочем, в плен их тоже брали, и некоторые красномундирники защищали сдавшихся от своих сослуживцев. Фредериксон без фальшивых зубов и повязки, мелькнул среди стрелков, штурмующих подъём на западную стену. Замок пал. - Пора присоединиться к веселью, Патрик. Шарп вызвал двух рядовых из камеры с лебёдкой и поручил им стеречь пленных. Сам же он в сопровождении ирландца по винтовой лестнице, потерявшей зловещий ореол, спустился вниз. Стонал раненый. Сержант-красномундирник встретил командира вопросом: - Наши, сэр? - Точно. Покрикивайте. Они же знают вас? - Да, сэр. Шарп открыл северный выход. На стене никого не было. На дальнем конце стрелковая ступень ныряла в северо-западную угловую башенку и продолжалась на западной стене. В проёме появился человек и, припав на колено, прицелился из винтовки. Шарп шагнул из полумрака на яркий солнечный свет: - Не стрелять! Томас Тейлор, американец, отнял оружие от плеча, улыбнулся (ещё бы, майора пугнул!) и окликнул кого-то позади себя. Навстречу Шарпу вышел Фредериксон. Его изувеченное лицо выражало изумление и радость: - Так это вы в башне над воротами? - Да. - Боже мой! Боже мой! Мы-то думали, что враги! Боже мой! А вас-то и вовсе в покойники записали, сэр! Шарп взглянул вниз. Бой шёл за вход в донжон. Во дворе всё было кончено. Фузилёры сгоняли в кучу пленников. - Кто командует атакой? - Будь я проклят, если знаю, сэр! - Фартингдейл? - Не видел его. Шарп представил себе, что будет твориться, когда фузилёры дорвутся до запасов спиртного Потофе в донжоне и нахмурился. К счастью, ему было кому вверить столь деликатное поручение. Отдав распоряжения Фредериксону и Кроссу, Шарп повернулся к Харперу: - Золото, что мы привезли Потофе, надо вернуть. - Ух! Я и забыл о нём! – сержант улыбнулся, - После вас, сэр! Проход со стены в донжон никто не охранял. Друзья рыскали по этажам, спуская сдавшихся пинком по лестницам вниз, под дикий ор баб и ребятишек ввязываясь в короткие схватки с теми, кто сдаваться не желал. Случайный взгляд в узкую бойницу, пробитую в южной стене донжона, и крепкое словцо само слетело с языка Шарпа. - Сэр? - Посмотри. Его вина. Патруль стрелков докладывал о найденном ими во время предрассветной вылазки пути бегства из форта. Видимо, с тыльной стороны часть постройки развалилась. У него на глазах остатки воинства Потофе продирались сквозь колючки к вершине холма. Шарп выругался повторно. Его вина. Он пропустил доклад разведчиков мимо ушей. Выражения Харпера были и забористее и причудливей. - Желтомордый удрал. Хейксвелл, легко узнаваемый по длинной шее на грузном туловище, мешком трясся в седле. - Далеко не уйдут, сэр. Не уйдут. О них позаботятся партизаны и зима. Чёрт, Хейксвелл опять улизнул! Харпер попытался подсластить пилюлю: - Зато в остальном у нас всё в ажуре, сэр! Сержант говорил правду. Адрадос отмщён. Британские и французские заложницы на свободе, так же, как и паломницы, захваченные Потофе в День Чуда. Попы, изрыгающие хулу на безбожных англичан, подавятся проклятьями. Но Хейксвелл ушёл. - И золото с ним. - К гадалке не ходи, сэр. Возмущённый гомон отвлёк Шарпа от самобичевания. На одном из этажей стрелки застали капитана Фредериксона с саблей наголо, прижатого к закрытой двери галдящими фузилёрами. Капитан облегчённо доложил Шарпу: - Спиртное, сэр. Хватит, чтоб весь Лондон упоить. Красномундирные офицеры быстро привели подчинённых в чувство. Пленных гнали вниз, во двор. Рождественские хлопоты. Победа. Наблюдая, как Фредериксон с помощью искусственных зубов и повязки обретает человеческий облик, Шарп спросил: - Наткнулись на что-нибудь интересное? Одноокий поморщился: - Подвал, сэр. Тошнотворное зрелище. Свет факелов с трудом разгонял густую мглу сырого подземелья со сводчатыми потолками. Протолкавшись сквозь молчаливую толпу фузилёров, Шарп и Харпер тоже застыли, не в силах вымолвить слово. Сбросив оцепенение, Шарп окликнул сержанта в красном мундире: - Что стоите, сержант? Допросите пленников! Шевелитесь! Шевелитесь! - Да, сэр. - Хейксвелл? – подал голос Харпер. - Скоро узнаем. Если пленные не соврут. Кто-то очень постарался. Порядки в банде Потофе были далеки от братской любви. Провинившихся наказывали с жестокостью, что и в страшном сне не привиделась бы нижним чинам любой регулярной армии. Подвал смердел. Его пол устилали изуродованные трупы, выглядящие так, будто с ними поработал какой-то безумный мясник. Среди объеденных крысами останков мужчин Шарп скорее угадал, чем опознал нескольких женщин. Только один мертвец, голый и окоченевший, был невредим. Шарп нагнулся к его голове: - Этот – работа Хейксвелла. - Откуда уверенность? Шарп постучал по шляпке гвоздя, торчащей из черепа убитого: - Гвоздь – его любимый способ. В Индии научился, стервец. Шарп поведал Харперу и притихшим фузилёрам, как много лет назад попал в плен к султану Типу. Из ямы, в которую его бросили, через маленькое полукруглое окошко у самой земли, Шарп смотрел, как расправляются с его товарищами по несчастью. Султан Типу принял на службу джетти – профессиональных силачей. Солдата из 33-го полка выволокли на площадку. В память Шарпу почему-то врезались стоптанные каблуки ботинок несчастного. Один джетти обхватил жертву руками, чтоб не дёргалась, второй взял англичанина за голову и по сигналу Типу с хрустом повернул на сто восемьдесят градусов. Свернул шею, как худому курёнку. Другому пленнику приставили к черепу длинный гвоздь, и джетти одним ударом заскорузлой ладони вогнал пятнадцать сантиметров стали по самую шляпку. Если всё делать правильно, быстрая смерть. Шарп не раз у бивуачных костров рассказывал о джетти, и Хейксвелл взял их методы на вооружение, тренируясь на индийцах, пока не приноровился тоже загонять гвоздь с одного удара. Чёртов Хейксвелл! Чёртов Типу! Во время штурма Сирингапатама судьба свела Шарпа лицом к лицу с обвешанным драгоценностями смуглым толстяком, и Шарп убил его, о чём и по сей день вспоминал с удовольствием. Крупный рубин, снятый с тела султана, он подарил потом девчонке, которую любил, как ему тогда мнилось, больше жизни, а та взяла, да и сбежала к школьному учителю – очкарику. Благоразумный поступок. Какой муж из солдата? Шарп покинул подвал и побрёл наверх, туда, где слышался свист и улюлюканье. По живому коридору из фузилёров и стрелков двигался, подбадриваемый тычками прикладов, человечек. Он угодливо улыбался направо и налево, кланялся, взвизгивая, когда окованный металлом ружейный тыл с размаху врезался ему в пухлую ягодицу. Потофе. Он всё ещё был обряжен в свою нелепую униформу, отсутствовал только золотой крест. При виде Шарпа он пал на колени и умоляюще залопотал. Фузилёр упёр ему в шею мушкет. - Опусти оружие. Ты его поймал? - Я, сэр. – гордо ответствовал красномундирник, отводя ружьё, - В конюшне, сэр. Заныкался под парусину. Видать, больно жирный, чтобы смыться. Шарп рявкнул бормочущему толстяку: - Заткнись! Умолк. Шарп обошёл его кругом, сорвал пышную шляпу со светлых кудряшек: - Крупная рыба вам попалась, ребята. Маршал Потофе, собственной персоной. Сообщение Шарпа вызвало хохот. Некоторые насмешливо отдавали салют врагу, неотрывно следящему исподлобья за Шарпом. Едва Шарп заходил ему за спину, толстяк резво разворачивал башку и снова встречал майора немигающим взглядом круглых глазёнок. - Не каждый день мы захватываем французского маршала, а? Шарп бросил двууголку изловившему Потофе солдату: - Поболтаю с ним позже, братцы. Вы уж не обижайте мне его. Он бы вас не обидел, да? Толстяк утвердительно мотнул головой. - Наш гость – не маршал. У лягушатников он был сержантом-поваром, и, как говорят, поваром неплохим. Грех не воспользоваться случаем. Проводите-ка его на кухню, и пусть приготовит нам рождественский ужин. Под весёлые возгласы солдат Шарп рывком поставил Потофе на ноги и отряхнул солому с шитого золотом мундира: - Будь паинькой, сержант. Не вздумай сыпануть нам в суп чего-нибудь, не предусмотренного рецептом. Пухлое личико херувима как-то плохо вязалось с ужасом в подвале. Потофе, уразумевший, что убивать его не будут, благодарно кивал. - Пошёл! Настроение Шарпа улучшилось. По крайней мере, главарь гнусной банды попался. Во дворе царил хаос. Как и ночью в монастыре, пленных разделили: мужчины – отдельно, женщины и дети – отдельно. Жёны звали мужей, ребятишки – отцов. Брань, ор, плач. Лейтенант - стрелок нашёл Шарпа и отсалютовал: - Капитан Фредериксон, сэр, ждёт дальнейших указаний. - Где он? - Наверху, сэр. Лейтенант указал на донжон. - Пусть оставит трёх парней сторожить спиртное, а сам берёт роту и двигается к сторожевой башне. Дезертиры там? - Сбежали, сэр. Ещё до второго штурма замка. - Вот и отлично. Шарп дал бы в помощь Фредериксону кого-то из красномундирников, но, если стрелки были подчинены майору изначально, то распоряжаться фузилёрами через голову их старших офицеров он не имел права. И это возвращало его к проклятому вопросу: кто командовал атакой? Расспросы солдат ни к чему не привели. Фузилёры не видели Фартингдейла, ничего не слышали о Кинни. О единственном майоре полка, майоре Форде, вестей тоже не было. - Так найдите его, чёрт возьми! - Слушаюсь, сэр! – попавший под горячую руку сержант спешно ретировался. Остывая, Шарп виновато пожаловался Харперу: - Со вчерашнего дня росинки маковой во рту не было, вот и бешусь. Быка бы съел. - Слушаюсь, сэр! Разрешите выполнять, сэр? - Э, брось, Патрик. Обойдусь. Вопреки вялым протестам Шарпа ирландец ушёл искать замковую кухню. Оставшись один, майор взобрался на обломки восточной стены, где всё ещё воняло горелым мясом. Жертвы жалкой битвы против жалкого врага и, что противно, битвы абсолютно ненужной. Орудия у сторожевой башни угрозы уже не представляют, мёртвых надо бы похоронить. - Да, сэр… Конечно. Я прикажу… Последнюю фразу Шарп, оказывается, произнёс вслух, поставив в тупик таким началом разговора капитана, карабкающегося к майору по закопченным камням. - Вы – майор Шарп, сэр? - Да. Капитан отдал честь: - Капитан Брукер, сэр. Гренадёрская рота. - Весь ваш, капитан. - Подполковник Кинни умер, сэр. - Жаль. Смерть валлийца по-настоящему огорчила Шарпа. Всего пару часов назад Кинни утверждал, что не желает никому смерти в Рождество, и на тебе! - Мне очень жаль, капитан. - Нам тоже, сэр. Хороший был человек. Майор Форд погиб, сэр. - Иисусе! Брукер помялся и добавил: - Выстрел в спину, сэр. - Его не любили в полку, да? - Что да, то да, сэр. - Бывает. Такое случалось. Шарп слышал о командире, умолявшем перед боем ненавидящих его подчинённых дать ему шанс пасть от вражеской пули. Просьбу исполнили. - Лорд Фартингдейл? - Как в воду канул, сэр. Паркетный шаркун в полковничьем звании, сэр Огастес Фартингдейл, исчез; подполковник Кинни и майор Форд погибли, вся тяжесть ответственности за три роты стрелков, подразделение ракетчиков и потрёпанный фузилёрный полк легла на плечи Ричарда Шарпа, майора армии Его Величества в Испании и Португалии. - Вы – старший из капитанов? - Так точно, сэр. - Одну роту – в монастырь, другую – в сторожевую башню к стрелкам. - Ясно, сэр. - Пошлите кого-нибудь вернуть вот тех болванов к монастырю. Часть ракетчиков непонятно с какой радости понесло к деревне. - Пленные, сэр? - Заберите пленных из монастыря и вместе с прочими поместите в донжон. Да, разденьте их. - Сэр? - Разденьте. Снимите с них форму. Во-первых, права носить её они лишились, дезертировав, а, во-вторых, глупо замышлять побег, если на дворе – мороз, а на тебе нет штанов. - Хорошо, сэр. - И похороните мёртвых. Задействуйте пленных. Работать они могут в одежде. Хирург в полку есть? - Есть, сэр. - Пусть устраивается в монастыре. Раненых – к нему. Первые два взвода стрелков Фредериксона входили в сторожевую башню. Спасибо тебе, Господи, за стрелков! - Выполняйте, капитан. Потом отыщете меня, прикинем, что ещё мы упустили. - Так точно, сэр. Фартингдейл. Куда он, к бесу, запропастился? Там, где Шарп видел сэра Огастеса последний раз, трупов было много, но ничего похожего на попугайскую красно-чёрно-золотую форму Фартингдейла, равно, как и останков гнедого жеребчика, стрелок не заметил. Где же Фартингдейл, чёрт его дери? Тревожный голос трубы разнёсся над долиной. Горнист протрубил с вершины донжона два сигнала, один за другим: девять нот - «Обнаружен противник!», и восемь нот - «Неприятельская кавалерия!» Шарп сложил ладони лодочкой и окликнул трубача. Тот высунулся между зубцов. - Где-е? Солдат показал на восток. - Кто-о? - У-ла-ны-ы! Фран-цу-узы! Новый супостат у Врат Господа. ГЛАВА 14 Шарп, как ужаленный, мчался к монастырю: - Капитан Джилиленд! Капитан Джилиленд! Благодарение небесам, выпрячь лошадей они не успели! - Двигайтесь к замку! Живо! Из монастыря выскочил встрёпанный Джилиленд. Видя Шарпа, целого и невредимого, он разинул рот. - Разворачивайте своих людей! В замок, быстро! Убирайте таратайку к чёртовой матери! Шарп имел в виду телегу, перегораживающую въезд в замок. Джилиленд всё ещё пялился на Шарпа, и тот прикрикнул: - Да шевелитесь же вы, ради Бога! Повернувшись к тем ракетчикам, что сдуру покатили к деревне, он стал орать, размахивая руками, словно мельница лопастями: - Пушкари! Пушкари! Назад! Он оскорблял их, кричал на них, поворачивал их коняг, бесновался, будто весь ад во главе с Вельзевулом вселился в него, и постепенно его нервозность передалась ракетчикам. - Живей, тетери сонные! Это же не похороны! Настёгивайте ваших кляч, вшивые калёки! Шевелитесь! Атаки французов майор не боялся. С донжона заметили передовой разъезд основных сил, посланных сделать работу, которую ночью выполнили за них Шарп со стрелками: освободить заложниц. Ясно, кто взбудоражил дозорных поутру. Французы покрутились, доведались, что англичане их опередили, и теперь, видимо, ехали, чтобы под белым флагом получить своих дам обратно. Шарп не хотел засвечивать ракетчиков до срока. Если он ошибся, и французы завяжут бой, то хлопушки Джилиленда станут для них сюрпризом. Зная же о наличии у британцев странных устройств неясного назначения (непонятное - оно всегда пугает!), лягушатники будут осторожничать, и эффект неожиданности пропадёт. Шарп обогнал первую повозку и рявкнул фузилёрам: - Не стойте столбом! Оттаскивайте колымагу! Открывайте проход! Фредериксон, палочка-выручалочка Фредериксон, проскользнул мимо красномундирников: - Уланы, сэр. Зелёная форма с красной отделкой. С дюжину. - Зелёное с красным? - Императорская гвардия. Немцы. Дно долины за Адрадосом резко опускалось, уходило влево, а затем вправо. Шарп не мог разглядеть пока всадников, следовательно, и они не видели вереницу загадочных повозок, въезжающих в замок. Немецкие уланы. Германия была раздроблена на множество мелких королевств и курфюршеств. Половина из них сражалась за Наполеона, половина – против. Объединяло и тех, и других тевтонов одно: вне зависимости от цвета их флага бились они храбро. Шарп скомандовал Джилиленду: - Спрячьте людей и оборудование в конюшне. Не спите, капитан, шевелитесь! - Да, сэр. Капитану Джилиленду было не по себе. До сего дня он привык мерить войну синусами и котангенсами, а не криками раненых и окоченелым безразличием трупов. - Ваша рота на позиции? – Шарп переключился на Фредериксона. - Почти, сэр. – последние стрелки подтягивались к башне. - Я распорядился усилить вас ротой фузилёров, но, пожалуй, пошлю ещё одну. Учтите, даже если их командиры получили свои капитанские патенты одновременно с будущим императором Наполеоном Бонапартом, я уверен в том, что вы свой получили раньше. Ведь так? По заведённому порядку среди офицеров равного чина старшим считался тот, кто получил звание раньше остальных. У Шарпа имелась веская причина требовать от Фредериксона лжи – командирским талантам одноглазого полукровки он доверял, тогда как тех офицеров он и в лицо-то не помнил. Фредериксон понял его и улыбнулся: - Так, сэр. - И, Вильям… - первый раз Шарп назвал капитана по имени. - Просто Билл, сэр. - Готовьтесь к драке, Билл. Будет она или нет, но вы готовьтесь. Зубами вгрызитесь в холм. - Вгрызусь, сэр. Фредериксон относился к тому редкому сорту людей, которых опасность не повергает в уныние, а, наоборот, раззадоривает, выявляя в них лучшие черты характера, подобно случайному лучу света, превращающему тусклый осколок стекла в сияющее солнце. После ухода одноокого заботы навалились на Шарпа с новой силой. Послать дополнительную роту фузилёров в башню, часть стрелков отрядить в обитель, разгрузить с повозок Джилиленда и распределить боеприпасы. Горниста из роты Кросса и двух прапорщиков он сделал посыльными, и всё равно находились идиоты, которым, чтоб штаны застегнуть, требовалось руководящее указание. Как доставить провизию в сторожевую башню? Что делать с ранцами в монастыре? Где брать верёвки, взамен порвавшихся, чтобы поднимать воду из колодца в замке? Шарп до хрипоты спорил, ругался, упрашивал, тревожно поглядывая в сторону селения. Сержант Харпер, безмятежный, как скала, принёс командиру краюху хлеба, накрытую толстым ломтем баранины, и мех вина: - Кушать подано, сэр. Извиняюсь, припозднился. - Сам-то поел? - От пуза, сэр. Боже, как же он проголодался! Холодное мясо и щедро сдобренный маслом свежий хлеб казались вкуснейшими в свете яствами, каких и святые в ирии не едали. Подошедший сержант-фузилёр поинтересовался, надо ли опять загораживать въезд в замок. Шарп отрицательно покачал головой и указал с набитым ртом телеги на всякий держать под рукой. Другой посланец просил разрешения похоронить Кинни у самого устья перевала, в точке, откуда открывается прекрасный вид на зелёные холмы Португалии. Шарп не возражал. Французы не показывались. Стрелки Фредериксона заняли башню (слава Богу!), к ним шагали две роты от Брукера. Третья входила в монастырь. Мандраж прошёл, и Шарп расслабился. Начало положено. Вино было прохладным и слегка горчило. Во дворе форта майор приказал разобрать приземистый бортик, построенный Потофе, и заложить высвободившимися камнями подъём на западную стену. Прикончив баранину, он смачно облизал пальцы. За этим не слишком благочинным, но очень приятным занятием его и застал высокомерный окрик от ворот: - Шарп! Майор Шарп! У въездной арки на гнедом жеребце монументально восседал сэр Огастес Фартингдейл, рядом, в дамском седле, - Жозефина. Сэр Огастес чёртов Фартингдейл, разодетый, будто для прогулки в Гайд-Парке. Впечатление несколько портил бинт, выбивавшийся из-под шляпы. Нетерпеливым движением плети Фартингдейл подозвал Шарпа: - Шарп! Стрелок перебрался через ограду: - Сэр? - Шарп, моя благородная супруга желает полюбоваться запуском ракет. Благоволите распорядиться. - Боюсь, это невозможно, сэр. Сэр Огастес отказы вообще плохо воспринимал, а тут – такой казус: ему перечит младший по званию, да ещё и на глазах возлюбленной! - Вы, что же, пререкаться вздумали? Майор Шарп, я отдал вам приказ! Шарп устроил правую ногу на бортике и опёрся локтем на колено: - Кроме вашей благородной супруги, сэр, запуском будут любоваться засевшие в деревне французы. Жозефина пискнула, сэр Огастес смотрел на Шарпа, как на сумасшедшего: - Что? - Кто, сэр. – поправил Шарп, - Французская кавалерия, сэр, в Адрадосе. Майор приставил к губам ладонь и заорал: - Эй, наверху! Кого видишь? Самый зоркий стрелок капитана Кросса проревел в ответ по слогам: - Ви-жу два эс-ка-дро-на у-лан, сэр! На-ри-со-ва-лась пе-хо-та. Пе-хо-та, сэр! Только пехоты и не хватало! Шарп дёрнулся в сторону селения, но отсюда никого не было видно. Фартингдейл подал коня вперёд, копыта звонко цокали по булыжнику: - Почему мне не доложили, Шарп? - Не могли найти, сэр. - Проклятие, Шарп, где же мне быть, как не у доктора?! - Ничего серьёзного, полагаю, сэр? Жозефина улыбнулась Шарпу: - Сэра Огастеса задело осколком камня, майор. Когда всё взорвалось. И сэр Огастес, докончив про себя её фразу Шарп, вне всякого сомнения, не постеснялся ради пустяковой царапины оторвать хирурга от раненых. Выпотрошенных, кстати, по милости сэра Огастеса. - Проклятье, Шарп! Почему они в деревне? Сэр Огастес, похоже, действительно не мог уразуметь, как допустили, чтоб лягушатники заняли деревню, хотя причина должна была быть очевидна даже для автора «Наставления юному офицеру с примечаниями для отправляющихся в Испанию». Французы заняли деревню, потому что у англичан недостаточно солдат для удержания башни, монастыря, замка и, вдобавок, Адрадоса. Пользуясь невнятностью вопроса, майор предпочёл сделать вид, что неправильно понял полковника: - По тому же поводу, что и мы, сэр. Выручить дам. - Они намерены сражаться? – спросил сэр Огастес опасливо. Материал для своего бессмертного творения он черпал из сводок и опусов, подобных его собственному, никогда не сталкиваясь с противником вживую. Шарп вытянул пробку из бурдюка: - А смысл? Их женщины у нас. Думаю, в ближайшие полчаса французы вступят в переговоры. Разрешите известить мадам Дюбретон о том, что вскоре она оставит нас, сэр? - Да, конечно. – сэр Огастес пялился на деревню, но французов тоже не видел, - Да-да, позаботьтесь об этом, Шарп. Шарп позаботился. Ещё он послал Харпера к Джилиленду попросить осёдланную лошадь. Он не собирался доверять разговор с французами прихотям здравого смысла полковника. Внимание Фартингдейла привлекли разбирающие заграждение солдаты: - Зачем они его убирают? - Для обороны забор бесполезен, но может мешать, если нам придётся заманить сюда неприятеля. На миг полковник потерял дар речи: - Заманить? С какой стати? Шарп вытер губы, закупорил ёмкость и объяснил: - Двор, как мышеловка, сэр. Заманим и зададим жару! Сэр Огастес промямлил: - Вы же сказали, что они не намерены сражаться? - Сказал. Но на войне всякое случается, и ко «всякому» приходится быть готовым. Он перечислил сэру Огастесу меры предосторожности, предпринятые им, и дисциплинированно уточнил: - Я ничего не упустил, сэр? - Нет-нет, Шарп. Занимайтесь. Его Пустоголовая Милость лорд Фартингдейл. Генерал-майор Нэн в присущей ему грубоватой манере просветил Шарпа относительно предмета высших устремлений сэра Огастеса: «Хитрюга метит в армейские верхи. Командовать – вот его мечта. Не на поле боя (упаси Боже, там же небезопасно!). Командовать из кабинета в Генштабе, где чисто, сухо и все отдают честь. Он думает, если, поигравшись в детстве оловянными солдатиками, накропал дрянную книжонку, то ему теперь дадут поиграться солдатиками настоящими. – Нэн мрачно засопел, - И ведь дадут…» Патрик Харпер вывел из конюшни двух коней. Пройдя мимо Фартингдейла, что-то живописавшего Жозефине, он приблизился к Шарпу: - Вы просили коня, сэр. - Я просил одного. - Не пешком же мне с вами идти. Харпер ронял слова нехотя, и Шарп удивлённо спросил: - Что с тобой? - Слыхали, какую лапшу он вешает ей на уши? - Нет. - «Моя победа». Пока мы с вами болтались неизвестно где, этот хлыщ захватил замок и всех-всех победил. Она, правда, тоже хороша: морду воротит, будто мы незнакомы. Тьфу! Шарп ухмыльнулся, подобрал поводья и вставил в стремя сапог: - Она осторожничает, Патрик. Не будь полковника рядом, Жозефина бы вовсю с тобой любезничала. Шарп запрыгнул в седло: - Жди здесь. Он успокаивал Харпера, но сам злился не меньше. Взбреди ему сочинить в пику Фартингдейлу своё «Наставление», на всех её страницах он бы повторил большими буквами одну и ту же мысль: как бы соблазнительно это ни выглядело, никогда не присваивай себе чужих лавров, в особенности лавров, что принадлежат твоим подчинённым, потому что, чем выше ты поднялся по служебной лестнице, тем больше зависишь от нижестоящих. Самое время, решил Шарп, щёлкнуть сэра Огастеса по задранному носу. Майор пришпорил лошадь и направил её к Фартингдейлу. Полковник вальяжно показывал Жозефине стяги на стене, снисходительно именуя бой «утренней стычкой». - Сэр? - Вы что-то хотели, майор Шарп? - Да, сэр. Вам понадобится для отчётности. Стрелок протянул Фартингдейлу захватанный лист, сложенный вчетверо. - Что это? - Список потерь, сэр. - А. – рука, облитая тонкой лайкой, небрежно упрятала документ в ташку. - Вы не читали, сэр. - Я же был у хирурга, Шарп. Я видел наших раненых. - Убитых тоже достаточно, сэр. Подполковник Кинни, майор Форд, один капитан, тридцать семь нижних чинов, сэр. Преимущественно от взрыва мины. Раненые, сэр. Сорок восемь – тяжело и двадцать девять отделались лёгким испугом. О, простите, сэр. Не двадцать девять. Тридцать. Забыл о вас, сэр. Жозефина хихикнула. Сэр Огастес готов был испепелить Шарпа взглядом: - Благодарю, майор. - Приношу свои извинения, сэр. - За что? - Не выкроил минутку побриться, сэр. Жозефина открыто засмеялась. Шарп, вспомнивший, что она всегда обожала наблюдать за грызнёй своих воздыхателей, нахмурился. Он не был её воздыхателем, и перепалка шла не из-за неё. От резкости в адрес португалки его удержало отдалённое пение трубы. Инструмент был французский. - Сэр! – стрелок с донжона, - Четверо лягушатников, сэр! С белым флагом, сэр! Едут сюда! - Спасибо! Майор отпустил ремни палаша. Конечно, в седле Шарпу далеко до Фартингдейла, но хоть клинок будет подвешен, как положено, вместо того, чтобы смешно колыхаться на укороченных постромках. Утянув их пряжкой, стрелок выпрямился на стременах: - Лейтенант Прайс! - Сэр? – устало отозвался Гарри. - Вверяю леди Фартингдейл вашим заботам до нашего возвращения! - Рад стараться, сэр! – Прайс воспрянул духом. Не дав сэру Огастесу времени возмутиться, Шарп въехал под арку ворот. Слыша сзади перестук копыт полковничьего жеребца, Шарп повернул с дороги вправо и только там, на траве, позволил Фартингдейлу вырваться вперёд. Французы трубили снова и снова. Лишь, когда в поле их зрения появились Шарп, Фартингдейл и догоняющий офицеров Харпер, труба смолкла. Первым Шарпу попался на глаза улан с белой тряпицей, повязанной под наконечником пики. Лента ткани походила на те, которыми украсили деревце в монастыре. Интересно, служащие Наполеону немецкие уланы тоже чтят своих старых лесных богов? - Сэр! – слева подъехал сержант Харпер, - Смотрите, это же полковник! Дюбретон узнал их, помахал, и пришпорил коня. Миновав улана с белым флагом, полковник поднял сверкающее облако брызг, переправляясь через ручей: - Майор! - Шарп! Стоять! Окрик Фартингдейла запоздал. Шарп во весь опор нёсся навстречу французу. - Как она?! Дюбретон, такой флегматичный в монастыре, сейчас буквально дрожал от волнения. - С ней всё хорошо, нет поводов беспокоиться. Могу я теперь сказать, что рад вас видеть? - Господи! – Дюбретон бессильно сомкнул веки. Худшие предположения, бессонные ночи – всё позади. - Господи! Открыв глаза, он пытливо взглянул на Шарпа: - Ваша работа, майор? - Стрелки, сэр. - Командовали ими вы? - Я, сэр. Фартингдейл остановился чуть позади них, полыхая праведным гневом: как же, стрелок посмел обогнать старшего по званию! - Майор Шарп! - Сэр? – Шарп повернулся в седле, - Имею честь представить вам командира полка императорской пехоты Дюбретона. Сэр, перед вами полковник сэр Огастес Фартингдейл. Игнорируя Шарпа, Фартингдейл застрекотал по-французски. Тем временем приблизились два других офицера, и Дюбретон познакомил с ними британцев на своём безупречном английском. Рыжеусый здоровяк с удивительно чистыми, почти прозрачными глазами, оказался немцем, полковником улан. Второй, в зелёной форме, покрытой зелёным плащом; в каске, обтянутой полосой материи от солнечных бликов, был драгунским полковником. Из его седельной кобуры торчал приклад солдатского карабина, а на боку висел палаш. Драгун использовали для борьбы с гверильясами, их война не прекращалась ни зимой, ни летом. Щёгольская форма сэра Огастеса вызвала у драгуна презрительную усмешку, не укрывшуюся от Шарпа. Дюбретон сердечно улыбнулся стрелку: - Я в неоплатном долгу у вас, майор. - Пустое, сэр. - Не спорьте, не спорьте. – он заметил Харпера, дипломатично держащегося в стороне, и повысил голос, - Рад видеть вас в добром здравии, сержант! - Спасибо, сэр. И я вас. А где ваш сержант? - Больше в деревне. Передаёт вам наилучшие пожелания. Не скрывая раздражения, Фартингдейл разразился французской тирадой. Дюбретон отвечал по-английски: - Мы пришли, сэр Огастес, с той же целью, что и вы. Могу я поздравить вас с успехом, лично поблагодарить и принести соболезнования в связи с понесёнными вами потерями? Мёртвые тела, раздетые и подготовленные к захоронению, белели у свежевыкопанных могил. Сэр Огастес продолжал говорить по-французски (видимо, пытаясь исключить из разговора Шарпа), Дюбретон упрямо не отступал от английского. У французов имелся собственный план спасения женщин. Несколько храбрых добровольцев должны были проникнуть в долину под личиной дезертиров, разведать всё и в сумерках провести остальных. Этих-то смельчаков и заметили дозорные Шарпа. Французы тоже видели стрелков, флаг над обителью и вернулись разочарованные. - Вы лишили их подвига, сэр Огастес. Как домыслил Шарп из ответов Дюбретона, Фартингдейл изъявлял готовность передать дам немедленно. Дальше беседа зашла в тупик, ибо французы засыпали сэра Огастеса вопросами относительно своих дезертиров, и кичливый лорд вынужден был прибегнуть к помощи Шарпа. Майор сожалеюще развёл руками: - Увы, многие сбежали. - Уверен, вы сделали всё возможное. – успокаивающе произнёс Дюбретон. Шарп недоверчиво поглядывал на спутников Дюбретона. Два полка конницы? Многовато для освобождения женщин. Впрочем, наличие у французов кавалерии навело майора на мысль. Драгун переводил недоумённый взор с шарпова палаша на саблю, притороченную к седлу позаимствованной лошади. Шарп пожаловался Дюбретону: - Наша слабость, полковник, в отсутствии кавалерии. Мы выдворили мерзавцев из форта, но не в состоянии угнаться за ними в холмах. Он повернулся к югу: - Далеко уйти они не могли. Намёк Шарпа Дюбретон понял: - Они – на юге? - Да. Лицо француза приобрело хищное выражение: - У нас кавалерии хватает. - Я обратил внимание, сэр. - Думаю, мы можем помочь. Сэр Огастес недовольно напомнил о себе: - Вы что, Шарп, предлагаете французам ловить наших беглых? - Сами мы не справимся, сэр. Дюбретон примирительно сказал: - Право же, сэр Огастес, предлагаю заключить перемирие. Мы не претендуем на занятые вами монастырь, замок и башню. Вы, в свою очередь, позволяете нам обосноваться в деревне. Наша кавалерия прочешет холмы, загнав дезертиров обратно в долину, где их будет поджидать пехота. - Армия Его Величества не нуждается в чьей-либо помощи! – напыщенно ответствовал Фартингдейл. Предложение Дюбретона пугало его. - Я предлагаю вам сотрудничество, сэр Огастес, отнюдь не помощь. – спокойно сказал Дюбретон, - Но я понимаю вас, сэр Огастес, ибо считаю, что Императорской армии тоже чья-либо помощь не нужна. Наши драгуны начали действовать ещё час назад. Это был ход конём, сразивший Фартингдейла наповал: - Час назад? Вы говорите, сотрудничество? - Ну да, - Дюбретон обезоруживающе улыбнулся, - сейчас Рождество. Наши предки всегда заключали в это время Божье Перемирие, чем мы хуже? Хотите, пока до полуночи? Детали можно обсудить за ужином. Окажете нам честь, отужинаете с нами, сэр Огастес? - До полуночи? – повторил сэр Огастес, пытаясь собраться с мыслями. На этом его Дюбретон и поймал: - Великолепно, сэр Огастес! До полуночи, так до полуночи. Рад, что мы с вами договорились. Как насчёт ужина? Шарп подивился искусству, с каким Дюбретон окрутил собеседника, и поспешил вступить в разговор: - Можем одолжить нашего повара, сэр. Думаю, вы не откажетесь. Дюбретон засмеялся: - Вашего повара? И вы не боитесь предлагать такое французам? Воистину, стрелки храбрее, чем я предполагал! Что же это за волшебник? Личный повар герцога Веллингтона? Шарп скромно улыбнулся: - Маршал Потофе. - Вы взяли его? - Его Превосходительство в замке, на кухне. Приготовит праздничный ужин, и он ваш. - Великолепно, великолепно! Вы же не возражаете, сэр Огастес? Судя по кислому виду Фартингдейла, перемирие и ужин с врагами восторга у него не вызывали, но при сложившихся обстоятельствах сэр Огастес был вынужден довериться человеку, знавшему и противника, и как с ним бороться. Шарпу. Что ещё важнее, Шарп знал, когда бороться не надо. Сэр Огастес наклонил благообразную голову: - Я согласен, полковник. - Вы позволите мне проехать с вами в монастырь? - Почту за честь. Дюбретон распрощался со своими спутниками и направил коня между Шарпом и Фартингдейлом. Полковники перебрасывались фразами на французском языке. Любезная беседа неприятелей солнечным рождественским днём. Шарп чуть отстал, оказавшись рядом с Харпером, и подмигнул ему: - У нас новые союзники, Патрик. Французы. Ирландец, слишком гордый для удивления, пожал плечами: - Как скажете, сэр. ГЛАВА 15 Благодаря договоренности после полудня Рождество стало похоже на Рождество. В перемирие фузилёры сначала не поверили, затем обрадовались, а потом и вовсе весело перемешались с французами, вместе с которыми держали кордон, отлавливая дезертиров, сгоняемых с холмов. Спустя час все французы щеголяли в британских киверах. Вчерашние противники оживлённо обменивались форменными пуговицами, припрятанным от командиров спиртным, табаком, едой, а, выискав переводчика, - воспоминаниями о совместных битвах. Первыми в долину потянулись женщины и дети, что объяснялось просто: им плен ничем не угрожал. Матери толкали своих карапузов к соотечественникам, визгливо требуя защиты. Где-то в холмах выстрел из карабина оборвал жизнь чересчур неторопливого дезертира, подстегнув его товарищей. Всего этого Шарп не видел. Около часа он провёл в монастыре. Убедившись, что передвинуть пушку втайне от французов невозможно, он с сожалением поставил крест на идее установить орудие в дверях обители. Взамен он облазил монастырские подвалы, ревизируя доставшиеся от Потофе припасы. Дав Харперу людей, Шарп поручил ему готовить сюрприз на случай нападения и покинул обитель. Зрелище братающихся солдат, позади которых он проехал, позабавило его. Майор пересёк поле и направил коня по извилистой тропке, ведущей к сторожевой башне. Густые колючие заросли служили ей неплохой защитой, но от холма было далековато до замка, чтобы надеяться на огневую поддержку. С верхней площадки Шарпу помахал Фредериксон. Майор спешился, передав поводья одному из стрелков, и внимательно осмотрел позицию. Испанцы насыпали земляной вал, за которым разместили два четырёхфунтовых орудия, прикрывающих пологий северный косогор. Восточный и западный склоны отличались большей крутизной и, кроме того, их покрывали непроходимые дебри неизменных колючек. С юга, где растительность редела, проклинающие всё и вся стрелки рыли артиллерийский окоп. По-видимому, Фредериксон предполагал перетащить сюда пушку. Рота фузилёров рубила шипастую фауну и засыпала ею подступы к будущему орудийному капониру. Второе подразделение красномундирников расположилось так, чтобы ловить спасающихся от драгун беглецов. Шарп поднялся наверх башни и уважительно поздоровался с Фредериксоном. Капитан азартно воскликнул: - Пусть только сунутся, сэр! - Готовы обороняться? - Хоть до конца света, сэр! - Может, и придётся… Шарп достал подзорную трубу. Он долго рассматривал вросшие в землю лачуги Адрадоса. Долго, но безрезультатно. Тогда он переместил трубу правее, туда, где дно долины огибало бугор и исчезало за поворотом. - Что вам удалось разглядеть, капитан? Фредериксон выудил из кармана клочок бумаги и молча отдал Шарпу. Тот прочитал вслух: - «Уланы - 120. Драгуны – 150. Пехота – 450.» Впечатляющий перевес. С высоты долина просматривалась далеко. Пушки под башней во время боя умолкли неспроста. Кто-то зоркий заметил отсюда приближающихся французов. Возможно, и на верхушке донжона нашёлся свой глазастый. Догадка, обидная для самолюбия: победой вырванной у врага, ты обязан французам. Шарп снова вгляделся в изгиб долины: - Что же там, за поворотом? - Я пробовал разведать, сэр, послал туда ребят, но их вернули. Вернули очень вежливо, но очень настойчиво. - Скрывают что-то от нас союзнички. Фредериксон почесал под повязкой: - Ой, не верю я им ни на йоту, сэр. - Так же, как и я. А где их обоз? - В поле зрения нет ни одной фуры, сэр. Французской пехоте и кавалеристам нужен провиант, лошадям - фураж, но Шарп не видел телег. У заветного поворота группа улан топтала траву. - Ваших парней остановили они? - Да. Кружат всё, никак не обойдёшь. - Пошлите пару человек ближе к ночи. - Так точно, сэр. Я слышал, нас пригласили на ужин? Шарп ухмыльнулся: - Вы приболели и придти не сможете, но я передам ваши извинения. Разговор длился минут десять. По мере того, как садилось солнце, возвращался холод, и Шарп собрался уходить. Задержавшись на верхней ступеньке, он повернулся к Фредериксону: - Вы не в обиде, что я лишил вас удовольствия пообщаться с французами? - Завтра, сэр, мы с ними наверстаем упущенное. – подобно Шарпу, капитан мало верил в то, что с французами удастся разойтись по-хорошему. Фартингдейл одобрил усилия Шарпа по укреплению обороны, хотя, как подозревал майор, мотивы сэра Огастеса были далеки то тех, которыми руководствовался он сам, что Фартингдейл и продемонстрировал, снабдив Шарпа сентенцией из нетленного «Наставления»: - «Нижние чины, буде они заняты работой, не склонны к моральной распущенности.» Шарпа раздирали противоречивые чувства. Интуиция кричала ему в уши, била в барабаны: будет бой! Разум успокаивал: какой бой, какая война? У французов веские причины быть здесь, те же, что и у британцев. Как только будут пойманы последние дезертиры, стороны расстанутся к обоюдному удовлетворению. Чистая логика. Однако инстинкт, неподвластный никакой логике, инстинкт, столько раз спасавший Шарпу жизнь, не унимался. Сэр Огастес высмеял опасения Шарпа и запретил посылать гонца к Нэну: - Горстка французской кавалерии и пехоты! Не делайте из мухи слона, Шарп! С этими словами Фартингдейл удалился к себе в комнаты, те самые, что до него облюбовал Потофе, и стрелок успел мимоходом заметить Жозефину, наслаждающуюся закатом на пристроенном кем-то из прежних владельцев замка балконе. Спустившись во двор, Шарп велел согреть воды. Сняв зелёную куртку, он опустил помочи рейтузов и стянул с себя пропотевшую рубаху. Дэниел Хэгмен беззубо улыбнулся командиру и поднял его куртку: - Почистить, сэр? - Я сам, Дэн. - Помози, Господи, вы – тот ещё майор, сэр! Хэгмен был старше всех в роте Шарпа. Ему было около пятидесяти. Возраст, опыт и мастерство давали ветерану право на некоторую фамильярность в общении с командиром. - Вы идёте харчиться по-благородному, сэр. Вам нельзя выглядеть, как трубочист. – рассуждал Хэгмен, оттирая пятнышко крови, - Благородные, они простоты не любят, сэр. Шарп ухмыльнулся. Из брючного кармана он достал бритву, раскрыл и с неудовольствием осмотрел сточенное лезвие. Надо бы новую. Слегка подправив её на голенище, майор намочил лицо и, не заморачиваясь поисками мыла, начал бриться. - Винтовка моя у тебя, Дэн? - У меня, сэр. Вернуть? - Нет, раз я «иду харчиться по-благородному» - Благородные едят ножом и вилкой, сэр. Вас тоже заставят. - Заставят, Дэн. - Сквайр наш, тот без вилки ни-ни, ни кусочка. Родом Хэгмен был из Чешира, где браконьерствовал потихоньку, пока не попался егерям этого самого сквайра. Так Хэгмен оказался в армии. - А по мне, сэр, кабы Господь хотел, чтобы я ел вилкой, Он не оснастил бы меня пальцами. Фузилёры набрали в конюшне соломы и развели костёр, неожиданно подчеркнувший сгущающиеся сумерки. Перед тем, как облачиться в рубашку, Шарп обтёр ею лицо. Пока он натягивал на плечи подтяжки трофейных кавалерийских лосин, Хэгмен отряхнул куртку и подал ему: - Чище, чем от прачки, сэр. - Спасибо, Дэн. Перекрещивающиеся ремни, патронная сумка. Кушак, палаш. Майор Шарп во всей красе. Вмятину на кивере он выпрямил ударом кулака. Хэгмен кивнул на донжон: - Его лордство прётся сюда. Замаял. Весь вечер гоняет нас по ступеням вверх-вниз, вверх-вниз. То ему дровишек для камина, то пожрать леди. Эта леди случаем не та, с которой вы тогда, под Талаверой… А, сэр? - Она. - А его лордство в курсе, что не первый седлает кобылку? Шарп усмехнулся: - Нет. - Оно и правильно. Меньше знаешь, крепче спишь. Хэгмен испарился. Появился сэр Огастес. - Шарп! Майора передёрнуло. Резкий голос Фартингдейла скоро будет сниться ему в кошмарах. - Сэр? - Выступаем в течение часа, ясно? - Да, сэр. - Моя благородная супруга будет сопровождать меня. Извольте довести до сведения господ офицеров, что я жду от них трезвости и скромности. Не стоит забывать о правилах приличия. - Да, сэр. Выразительно поднятые брови сэра Огастеса не давали усомниться в том, кому предназначалось внушение. Шарп – не джентльмен, следовательно, подвержен пьянству. - Сэр! – прокричал караульный. - В чём дело? – сэр Огастес поморщился. Он терпеть не мог, когда его перебивали. - Едет французский офицер. Не один, сэр. - Сколько их? – спросил Шарп. - С дюжину, сэр. Будь на то воля Шарпа, он не впустил бы французов внутрь замка, дабы не раскрывать всей ничтожности обороны. Он бы выехал к ним сам. Фартингдейл, однако, приказал часовым расступиться. Шарп спешно сделал знак ракетчикам, толпящимся у конюшни, скрыться с глаз долой. Возможно, их существование уже не было тайной для Дюбретона. Рядовые обеих сторон общались свободно, кто-то мог сболтнуть. Шарпу оставалось уповать лишь на недоверчивость вражеских солдат и на трудности перевода. Под аркой ворот дробно простучали копыта, и во двор въехали французские драгуны с Дюбретоном во главе. Багровое солнце низко висело в небесах. Французский полковник обратился к Шарпу: - Майор Шарп, я – ваш должник. Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил: - Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе. Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле. Правую кисть сержанта обвивали сивые лохмы, лохмы Обадии Хейксвелла. Шарп улыбнулся французскому полковнику: - Спасибо, сэр! Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд. Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен. Шарп зло ухмыльнулся: - Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом? Седая башка дёрнулась, глазки моргнули. - Смирно! Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина. Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару. Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку. - Что вы удумали, Шарп? Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла: - Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр. Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей: - Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать… - Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя. Шарп заговорил громче: - Перед вами человек, которого нельзя убить! Вы слышали о нём, и вот он здесь! Обадия Хейксвелл! И скоро вы станете свидетелями чуда! Человек, которого нельзя убить, сдохнет! Но не здесь и не сейчас. Чудо свершит расстрельная команда! Неуклюжее лезвие не двигалось. Французские драгуны переглянулись. Чтобы легко обходиться с увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной той, в которой стоял Шарп. Кавалеристов впечатлила сила человека, держащего тяжёлый клинок на вытянутой руке столь долго и столь неподвижно. Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла: - Разрешите обратиться, сэр. Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила. - Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр. Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия: - Я обещаю вам скорый и справедливый суд. - Спасибо, сэр, да. Спасибо. Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык. - Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным. Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь. - А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, - Что за форма на тебе, рядовой? - Форма, сэр? – с деланным удивлением Обадия осмотрел свой мундир, - Ах, эта? Я нашёл её, сэр, нашёл, ей-богу! - Ты что, полковник? - Нет, сэр, нет! – Хейксвелл косился на Фартингдейла, пытаясь обаять его щербатой улыбкой, - Меня заставили надеть её, сэр. Силой заставили, сэр. После того, как вынудили к ним присоединиться, сэр! - Ты запятнал свою форму мерзкими преступлениями. Ты недостоин носить её, ведь так? - Так, сэр! Да-да, сэр. Как вам угодно, сэр. - Угодно, Обадия, угодно. – Мстительная усмешка растянула губы Шарпа, - Скидывай её. Дюбретон, смеясь, перевёл последние реплики Хейксвелла и Шарпа товарищам. Те встретили перевод смешками и придвинулись к передним лукам сёдел. - Сэр! – Хейксвелл воззвал к Фартингдейлу, но кончик палаша больно впился в горло. - Раздевайся, ублюдок! - Шарп! - Раздевайся, кому сказал! Ну же! Быстрое движение лезвия. Вспоротая кожа вокруг кадыка набухла и прорвалась кровавой капелью. Грузный детина развязал офицерский кушак, сбросил ремни. Пустые ножны звякнули о брусчатку. Комом упал красный мундир. - Брюки и обувь, рядовой. Фартингдейл возмутился: - Шарп! Леди Фартингдейл смотрит! Прекратите! Взгляд Хейксвелла устремился к балкону, откуда за происходящим наблюдала Жозефина. Шарп холодно отрезал: - Если леди Фартингдейл не нравится, она может уйти с балкона, сэр. Этот человек позорит свою форму, свою родину, свой полк. В данный момент я могу спасти от поругания только одно из перечисленного. Раздевайся! Хейксвелл сел на землю, снял сапоги; встал, спустил штаны и отшвырнул их ногой. Его била мелкая дрожь. Тонкая длинная рубаха, застёгнутая от шеи до колен, не спасала от холода. Солнце скрылось за западной стеной. - Раздевайся, ну! - Шарп! Шарп ненавидел Хейксвелла, его жёлтую нездоровую кожу, грязные сосульки волос, рожу, простреливаемую судорогами. Ублюдок пытался убить его дочь, изнасиловать его жену. Ублюдок выпорол когда-то Шарпа так, что рёбра на спине голо светились сквозь лохмотья рваной плоти. Ублюдок убил Роберта Ноулза. Бог свидетель, как Шарпу хотелось прикончить ублюдка здесь и сейчас, но когда-то стрелок поклялся, что отдаст его в руки правосудия. Расстрельный взвод оборвёт жизнь человека, которого нельзя убить, и Шарп отпишет родителям Роберта Ноулза, что убийца их сына получил по заслугам. Хейксвелл посмотрел на Жозефину, на Шарпа и попятился от кончика палаша. Сержант Больше лягнул его в загривок, бросив обратно к Шарпу. Обадия проблеял, умоляюще глядя на Фартингдейла: - Сэр? Палаш вновь пришёл в движение. Вверх, вниз, крест-накрест! Разрезанная рубаха окрасилась кровью. - Раздевайся! Брызнули пуговицы. Хейксвелл, скуля, ободрал с себя исподнее. Притворство облетело с него вместе с тряпками, и его злоба была так же неприкрыта и омерзительна, как и его нагота. Шарп подцепил концом палаша обрывок рубахи, обтёр лезвие и вернул его в ножны. - Лейтенант Прайс! - Да, сэр. - Связать рядового Хейксвелла и отвести в донжон. - Есть, сэр. Напряжение во дворе спало. Четыре стрелка, те самые, которых Обадия перед штурмом Бадахоса пытался навсегда лишить их зелёных курток, уволокли бывшего сержанта прочь. Дюбретон подобрал поводья: - Зря вы его не прикончили. - То-то, что зря, сэр. - С другой стороны, мы же не расстреляли Потофе. Хорошенько присматривайте за ним, пока он парится, готовя вам пиршество. - Будьте уверены, глядим в оба, сэр. - Надеюсь, надеюсь. У французских поваров, майор Шарп, есть свои секреты. Впрочем, у кого их нет? Он лукаво подмигнул Шарпу, указал глазами на конюшню и, попрощавшись жестом с Фартингдейлом, повернул скакуна: - Au revoir! Французы умчались. Шарп, холодея, взглянул на конюшню. Шестеро зевак в артиллерийской форме сгрудились в дверях. Сил ругаться не было, и Шарп просто приказал сержанту переписать их имена. Дай Бог, чтобы предположения французского полковника не пошли дальше наличия у британцев нескольких пушек. Подходил к концу полный событий день Рождества Христова в замке имени Его матери. ГЛАВА 16 Голоса немцев, поющих рождественские хоралы, затихали по мере того, как британская кавалькада приближалась к деревне. Восемь офицеров и Жозефина. Пламя факелов, освещавших единственную улочку Адрадоса, окружали белые шары тумана. Сэр Огастес, настроенный весьма игриво (возможно, из-за Жозефины, пленительной, как никогда), даже изволил пошутить с Шарпом: - Вполне вероятно, французы сервируют вам лягушачьи лапки. Шарп. - Только ради этого и еду, сэр. Подмораживало. С севера небо покрывали тучи. Лишь на юге светилась узкая полоска звёзд. Погодка завтра будет не ахти. Хоть бы не снег. Перспектива тащиться по снегу через перевал с возами Джилиленда и дезертирами не вызывала у Шарпа восторга. Дюбретон ждал гостей у входа в таверну. Здание было великовато для деревенской харчевни. В мирное время здесь останавливались на ночлег торговцы, путешествующие через Сьерру, дабы избежать пошлин, собираемых на южной дороге. Война расстроила торговлю, но гостиница по-прежнему сулила уют и тепло. Над дверями висел триколор, озаряемый парой факелов. Безоружные рядовые приняли у англичан лошадей. Докуку представить Дюбретону их спутников Фартингдейл переложил на плечи Шарпа. Четыре капитана, считая Брукера и Кросса, лейтенант фузилёров и Гарри Прайс. Дюбретон любезно препроводил Жозефину в комнату, где прихорашивались остальные дамы. Шарп слышал оживлённые восклицания, которыми они встретили вчерашнюю компаньонку по несчастью. Большой зал освещало множество свечей. Столы были сдвинуты вместе и покрыты белой скатертью, на котором блестело серебро столь нелюбимых Хэгменом вилок. Целый батальон бутылок украшал буфет. В очаге жарко пылал огонь. Шарп отдал шинель французу-вестовому, другой солдат внёс огромную парующую чашу. Дюбретон наполнил бокалы горячим пуншем. Десяток французских офицеров разглядывал врагов с любопытством, но без малейшей враждебности. Дюбретон выждал, пока денщик оделит пуншем всех присутствующих, и провозгласил: - Желаю вам, джентльмены, счастливого Рождества! С кухни доносились запахи, от которых голова шла кругом. Фартингдейл поднял бокал: - За достойных противников! Он повторил тост по-французски. Среди французов были пехотинцы, уланы, драгуны. Внимание Шарпа привлёк офицер, на тёмно-синей форме которого отсутствовали какие бы то ни было знаки различия. Изрытое оспой лицо, очки на цепочке. В глазах, маленьких и тёмных, как и сам их обладатель, не наблюдалось и тени дружелюбия его соотечественников. После нескольких тостов офицеры противоборствующих армий перемешались, веселя друг друга попытками общаться на языке неприятеля, а Шарп, ненавидящий пустословие, устроился в углу и был удивлён, обнаружив рядом рябого француза в очках. - Майор Шарп? - Да. - Ещё пунша? - Нет, благодарю вас. - Предпочитаете вино? - Пожалуй. Француз, чей английский был превосходен, щёлкнул пальцами, и Шарп подивился, с какой готовностью откликнулся вестовой. Солдат явно побаивался загадочного офицера. Когда рядовой удалился, тот небрежно бросил: - Вас повысили в звании недавно? - Простите, не расслышал вашего имени. Улыбка появилась и пропала: - Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам. - Что привело вас к такому выводу, майор? Дюко улыбнулся, как если бы знание того, чего не знают прочие люди, доставляло ему неизъяснимое наслаждение: - Летом вы были капитаном. Дайте-ка сообразить. Под Саламанкой? Точно. Вы тогда упокоили Леру. Жаль его, славный был малый. Под Бургосом? Нет, вы оправлялись от раны, нанесённой бедолагой Леру. - Что-нибудь ещё? Рябой был прав, абсолютно прав во всём. Разговоры в гостиной стали непринуждённей. Кое-где раздавался смех. Рябого земляки избегали. Шарп поймал взор Дюбретона, и французский полковник виновато пожал плечами. - Есть и ещё, майор. – Дюко выждал, пока ординарец нальёт Шарпу вина, - Давно ли вы видели жену? - Уверен, ответ у вас есть. Дюко польщённо кивнул: - La Aguja в Касатехаде. С нашей стороны, будьте покойны, ей не угрожает опасность. - Редко такое бывает. Дюко пропустил колкость мимо ушей. Стёкла сверкнули кружками отражённого пламени свечей: - Вас не беспокоит то, как много мне известно относительно вашей персоны? - Слава – беспокойная штука, Дюко. Беспокойная, но приятная. Прозвучало до отвращения напыщенно. Маленький майор раздражал Шарпа. Дюко засмеялся: - Наслаждайтесь, пока можете, Шарп. Всё преходяще под луной. Славу, добытую на поле брани, и подтверждать приходится на поле брани. Итог предсказуем – смерть. Вряд ли вы доживёте до конца войны. Шарп качнул бокалом: - Оптимистично. - Герои без малейшего проблеска мозгов – и вы, и он, - Дюко указал на Дюбретона, - По-вашему, фанфары вечны… Он сделал крохотный глоток вина: - Мне рассказал о вас наш общий друг. - Друг? Общий? Маловероятно. - Правда? От Дюко исходило ощущение беспредельной уверенности в собственной власти над окружающими, власти тайной, зловещей, чуждой честному солдатскому ремеслу. Реплика Шарпа, ставящая под сомнение эту власть, уязвила майора: - Наверно, я не совсем точно выразился. Ваш друг? Да. Мой? Скорее, знакомство по роду деятельности. Он замолк. Драматическая пауза повисла в воздухе, Шарп не собирался её заполнять. Дюко издал короткий смешок: - Элен Леру передаёт вам привет. Французик засмеялся, искренне тешась произведённым на Шарпа впечатлением: - Уже не «маловероятно», майор Шарп? Элен Леру. Маркиза де Касарес эль Гранде-и-Мелида Садаба. Любовница Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел её в Мадриде, перед отступлением в Португалию. Элен, ослепительная красавица. Любовница Шарпа, шпионившая для Франции. - Вы знакомы с Элен? - Можно и так сказать. Я всегда говорю правду, Шарп. Забавно, как это порой озадачивает людей. - Передайте и ей мои наилучшие пожелания. - И всё? – Дюко разочарованно прищёлкнул языком, - Я-то предвкушал, как поведаю Элен о заламывании вами конечностей, душераздирающих стенаниях и прочей чепухе. Вы поразили меня, Шарп. Половина французского офицерства лежала у ног Элен, а выбрала она вас. Интересно, почему? Вы же убили её брата. А, майор? - Всё дело в шраме, Дюко. – Шарп тронул рубец на щеке, - Вам следует обзавестись таким же. - Нет уж, увольте. – та же ускользающая усмешка, - Ненавижу насилие, разве что по необходимости… Крупное сражение отличается от грязной трактирной драки исключительно масштабом. Суть и там, и там одинакова: ничтожества меряются самомнением. Но вы не спросили меня, где она? - А я получу ответ? - Конечно. Элен Леру вернулась во Францию. Боюсь, вы долго её не увидите, майор. До конца войны, уж точно. Как всегда, мысли об Элен были остро приправлены чувством вины перед Терезой. Он изменил ей, стыдился измены, но ничего не мог с собой поделать. Светловолосая француженка, жена дряхлого испанского вельможи, занозой засела в его мозгу. Да, Шарп хотел увидеть её снова. - Дюко, верните миру майора Шарпа. - Дюбретон вклинился между ними. - Шарп – единственный из ваших гостей, кто стоит моего внимания. – рябой не добавил «сэр». Полковник иронично посоветовал: - Побеседуйте с лордом Фартингдейлом. Опытный военачальник, книжку написал. - Сэр Огастес Фартингдейл? Кабинетный бумагомаратель. Весь его опыт целыми абзацами позаимствован из сочинения майора 24-го полка Чемберлена. Хотя, конечно, в известном прилежании ему не откажешь. Дюко отхлебнул из бокала и окинул зал цепким взором: - Офицеры-фузилёры, лейтенант Южно-Эссекского, один стрелок (не считая вас, майор Шарп). Дайте-ка сообразить. Полнокровный батальон? Фузилёры, вне сомнения. Рота 60-го полка и ваша рота. Вы всерьёз надеялись внушить нам, что у вас много солдат? Шарп прищурился: - Один полк линейной пехоты, сто двадцать улан, полторы сотни драгун. И один кабинетный бумагомаратель. Вы, майор. По-моему, мы на равных. Дюбретон расхохотался. Дюко неприязненно скривил рот. Французский полковник взял Шарпа под локоть и увёл подальше от маленького офицера. - Дюко - чинодрал, но чинодрал гораздо более опасный, чем ваш сэр Огастес. Шарп оглянулся на рябого: - Что за птица? - Из Парижа. Человек Фуше. - Фуше? Это кто? - Вы не слышали о Фуше? Завидую. – Дюбретон взял стакан пунша с проносимого мимо подноса, - Фуше - министр полиции. Серый кардинал. Время от времени он садится в лужу и теряет расположение императора, но ненадолго. Полковник кивнул на Дюко: - Они все слеплены из одного теста. Готовы найти врага под собственной подушкой. Сегодня для нас – Рождество, а для него – 5-е Нивоза, 20-го года, и ему плевать на указ императора, отменяющий революционный календарь. Для нас – служба, для него – Служение. - Зачем вы его привели? - Думаете, у меня был выбор? Он сам решает, куда идти и с кем говорить. Шарп пристально вгляделся в Дюко. Маленький майор оскалился, его зубы были красны от пунша. Дюбретон приказал плеснуть Шарпу вина: - Завтра выступаете? - Зависит от настроения сэра Огастеса. Он верховодит. - Серьёзно? – Дюбретон поднял брови, и в то же мгновенье скрипнули двери, - О! Наши дамы! После непродолжительного ритуала знакомства, церемонного целования ручек и прочих учтивых расшаркиваний Дюбретон приступил к рассадке приглашённых. Сэра Огастеса он усадил рядом с собой, посередине стола лицом к двери. Дюко незамедлительно занял стул с другой стороны от Фартингдейла. Дюбретон заметил тоскливый взор англичанина, направленный на Жозефину: - Ну же, сэр Огастес. Нам так много надо с вами обсудить. У вас с леди Фартингдейл впереди целая жизнь, тогда как мы имеем в распоряжении всего пару часов вашего драгоценного времени. Широким жестом француз указал на португалку: - Могу я просить вас сесть напротив мужа, леди Фартингдейл? Дверь тщательно занавешена, а широкие плечи майора Шарпа защитят вас от случайного сквозняка. Французы вертели сэром Огастесом, как хотели. Отсадив Жозефину, они лишили Фартингдейла шанса увильнуть от неприятного вопроса, отвлёкшись на даму сердца. Дюбретон подсыпал соли на раны англичанина, отведя собственной супруге стул слева от себя. Выражение лица сэра Огастеса было несчастным и затравленным. Наблюдая за ним, Шарп недоумевал. Как мужчина может испытывать почти физическую боль оттого, что его шлюшку отделяют от него два метра. Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу: - Впервые, майор, мы встречаемся с вами в мирной обстановке. - Да уж, мадам. - Последний раз, когда я видела майора Шарпа, - она повысила голос, чтобы её слышали все присутствующие, - он был в крови от макушки до пят, с мечом в руке. Картина устрашающая. - Я приношу свои извинения за это, мадам. - Что вы, что вы, майор! Лучшего мы в то мгновенье и пожелать не могли! - Ваша находчивость, мадам, и ваш Александр Поуп избавили нас от главной головной боли. Мы понятия не имели, где вас прячут. Горькие складки у её рта разгладились, пропала бледность, мадам Дюбретон словно помолодела лет на десять. Она и её муж лучились счастьем обретения друг друга. - Я всегда повторяла, что поэзия когда-нибудь мне пригодится. Александр вечно подшучивал надо мной. Упоминание его второго имени смутило Дюбретона, но беседе пришёл конец, ибо принесли суп. Первая ложка вызвала в Шарпе бурю эмоций. Сказать, что суп был вкусен, значит, не сказать ничего. У Шарпа зародилось подозрение, что вторая ложка супа просто не может быть столь же восхитительна, но она была! Дюбретон довольно поинтересовался: - Ну, как? - Выше всяких похвал! - Каштаны. Рецепт незамысловат: немного овощного бульона, каштаны, масло и петрушка. Самое сложное в приготовлении – чистка каштанов, но у нас достаточно пленников. Вуаля! - Каштаны с петрушкой и всё? Драгунский капитан проворчал, что в супе не хватает сливок. Его высказывание покоробило немца-улана, заявившего, мол, горе-кашевару, портящему суп сливками, он, немец-улан, не доверил бы и яиц сварить! Капитан фузилёров припомнил, как варить яйца «в мешочек», а Гарри Прайс пел дифирамбы «томми», английским блинчикам, для готовки которых требовались лишь мука и вода. Для записи «элементарного», как он говорил, рецепта лейтенанту всё равно понадобилось несколько минут. Сэр Огастес ни к селу, ни к городу рассказал, как он удивился, узнав, что португальцы в еду пускают ботву репы, а не корнеплод. Жозефина, обуреваемая обидой за сограждан, парировала: материальная пища английских еретиков столь же груба, сколь духовное их окормление. Под перепалку Шарп не заметил, как опустела его тарелка. Чья-то нога коснулась майора под столом. Он повернулся влево. Жозефина болтала с соседом-драгуном. Француз низко-низко наклонился к тарелке, жадно ныряя взором в глубокое декольте португалки. Идя сюда, Жозефина надела новое платье с модным вырезом. Должно быть, его привёз с собой сэр Огастес, метавший взгляды-молнии попеременно то в Шарпа, то в бесстыдника-драгуна. Прикосновение повторилось. Жозефина обратилась к Шарпу: - Вам нравится, майор? - Восхитительно. Вестовой налил Шарпу вина. Ногти у парня были обломаны об огниво и черны от пороха. Сэр Огастес подался вперёд: - Дорогая? - Что, Огастес? - Ты не простудишься? Может, принести шаль? - Не нужно, дорогой. Португалка улыбнулась Фартингдейлу, незаметно водя изящной ступнёй по лодыжке Шарпа. Дверь кухни распахнулась, и оттуда рысцой выбежали ординарцы, неся подносы, уставленные пышущими жаром мисками. Дюбретон хлопнул в ладоши: - Ешьте быстро. Чем горячее, тем вкуснее! Тарелка, накрывавшая миску, обожгла Шарпу пальцы. Внутри на поджаренном хлебце сидела птичья тушка, запечённая до коричнево-хрустящей корочки. - Майор, ешьте! Ножка Жозефины не унималась. Шарп оторвал волоконце мяса и отправил в рот. Нежное, оно таяло на языке. Суп был пределом мечтаний гурмана, птичка превосходила все мыслимые пределы. Дюбретон спросил: - Неплохо, а? - У меня нет слов! Жозефина искоса поглядывала на майора. Трепещущее пламя свечей придавало её красоте некую обольстительную загадочность, которую тянуло непременно разгадать любому из сидящих за столом мужчин. Ножка надавила, причиняя боль: - Вам, правда, нравится, майор? - Правда, правда. Шарп чуть отстранился под столом и полюбопытствовал: - Куропатка, полковник? - Да. – ответил Дюбретон, жуя, - Шпигуете её маслом, солью, перцем и оборачиваете виноградными листьями со свиным салом. Никаких изысков! Сэр Огастес оживился: - Лучше – копченую грудинку, полковник. Не сало, а грудинку. Так готовила моя матушка. Жозефина подцепила ногу Шарпа и подтянула к себе. Вестовой наполнил стакан соседа португалки, и она, как бы давая солдату место, придвинулась к майору. - Грудинка? – Дюбретон отложил обсосанную косточку, - Мой дорогой сэр Огастес, копчёная грудинка отобьёт вкус и запах птицы! Кроме того, она же пригорает! Француз шутливо погрозил пальцем Жозефине: - Отучайте его от этих глупостей, леди! Ничего, кроме сала! Аккуратно пережёвывая ароматное мясо, она кивнула и спросила: - А какие приправы, полковник? - Прекрасная леди, - укоризненно произнёс Дюбретон, - молоденькая птичка не нуждается в приправах. Старая птица – другое дело: чабрец, петрушка, лавровый лист. Вилка с наколотым ломтиком куропатки замерла у её губ: - Я запомню ваш совет, полковник: всегда брать птичку помоложе. Её колено плотно прижалось к колену Шарпа. Ординарцы поставили каждому из гостей дополнительный бокал, налив туда другого вина, более светлого оттенка, нежели первое. Дюбретон остановил Шарпа, взявшегося было за бокал: - Нет, майор. Кларет (так вы, по-моему, его называете?) к основному блюду. Приберегите, не пожалеете! Драгун слева от Жозефины, обнаружив, что его лишили великолепного вида, восстановил справедливость, придвинувшись к португалке. Сэр Огастес с шумом отпихнул недоеденную куропатку, печально глядя на то, как его дама очаровывает француза, кокетливо трогая серебряный галун его эполета и расспрашивая, чем капитан его чистит. Шарп про себя ухмыльнулся. Непревзойдённая, как всегда. Её надёжность была равноценна надёжности дешёвого клинка, ломающегося от первого же удара, но власть над противоположным полом с годами не ослабела. Шарп вдруг поймал короткий взгляд Дюко. Блеснули стёкла, и на долю секунды Шарпу показалось: рябой майор знает, что творится под столом. Гарри Прайс азартно разъяснял француженкам тонкости крикета на чудовищной смеси французского и английского: - Он подаёт шар, ла баль, уи? Он его фрапе ле батон! Комса? – изображая ножом подачу, лейтенант задел бокал и тот громко зазвенел. Все повернулись к лейтенанту. Прайс блудливо улыбнулся. Французский майор пришёл ему на помощь: - Тот самый парень? Он бросает и попадает? - Нон! Нон! Нон! – лейтенант промочил горло, - Онзе омме, уи? Ун омме подаёт шар э ун омме фрапе. Диз ловят. Ун омме с утр стороны комме ле парень, который подавал. Компре? Французский майор пересказал «правила крикета от лейтенанта Прайса» товарищам, часто повторяя «ун омме» и «фрапе». Его повествование прерывалось взрывами смеха. Смех был непринуждённым, зал – тёплым, вино – приятным. Рождественский вечер с французами? Шарп сыто откинулся на спинку стула. Как обидно и неправильно, что эти люди, сегодня любезно передающие соль, весело поддевающие друг друга, возможно, уже завтра будут остервенело рвать друг другу глотки. Прайс предложил поучить французов крикету поутру, но интуиция Шарпа твердила: завтра им предстоят иные игры. Ножка Жозефины, обвившаяся вокруг ноги Шарпа, затихла. Португалка, затаив дыхание, слушала рассказ драгуна о балу в Париже. Париж был её заветной мечтой. Сказочный город, где прекраснейшие дамы ступают по роскошным коврам, а сверкание хрустальных люстр соперничает с блеском золотой канители мундиров. Пользуясь тем, что Жозефина полностью захвачена речью француза, Шарп решил убрать свою ногу, но двигаться было лень. Кроме того, он всегда испытывал слабость к красивым женщинам. Шарп посмотрел на сэра Огастеса. Тому приходилось нелегко: Дюко громил его творение, громил аргументировано и обоснованно. Неожиданная осведомлённость майора то заставляла Фартингдейла бледнеть, то вгоняла в краску. Шарпу не было его жалко, наоборот, он вдруг понял, что, если вечером Жозефина даст ему шанс, он им воспользуется. Солдаты убирали тарелки с объедками куропаток. Дюбретон осведомился: - Вы раскраснелись, леди Фартингдейл. Прикажете открыть окно? - Благодарю вас, полковник, нет. Румяное личико, обрамлённое тёмными кудрями, притягивало к себе мужские взгляды. На этом обеде она царила всецело и безраздельно. Хлопанье кухонных дверей знаменовало подачу главного блюда. Дюбретон снова хлопнул в ладоши: - Леди Фартингдейл! Сэр Огастес! Дамы и господа! Простите нас великодушно. Сегодня не будет ни традиционного гуся, ни свиной головы, ни жареного лебедя. Увы и ах! Даже говядиной мы не в состоянии попотчевать дорогих гостей! Умоляю, не судите строго наше главное кушанье, как бы просто оно ни было. Майор Шарп, позаботитесь о леди Фартингдейл? Сэр Огастес, позвольте? Главное блюдо состояло из трёх частей, разложенных на отдельных тарелках: мясо, отдельно бобы. Их дополняло то, что заставило Шарпа забыть о сытости и вновь наполнило рот слюной; то, что Шарп любил больше всего на свете: жареная картошка… Подрумяненная, хрустящая… Мгновенно сопоставив число гостей с числом тарелок и количеством лакомства на каждой, Шарп предложил Жозефине: - Будете, миледи? - Нет, майор. Она прижималась к нему коленом. Что нашло на сэра Огастеса? Неужели он ослеп? Жозефина была так близко к Шарпу, что их локти соприкасались. Была пора, когда Шарп без колебаний убил бы за эту женщину. В те далёкие дни он ни за какие коврижки не поверил бы в то, что жгучая страсть за пару лет остынет до простого влечения. - Вы уверены? - Да, конечно. Более не чинясь, Шарп переместил клубни из тарелки португалки в свою, прикрыв излишек бобами. Убедившись, что никто не обойдён порцией, Дюбретон наполнил свою посудину: - Ваши английские сердца должны ликовать, ведь у вас на тарелках любимое блюдо герцога Веллингтона. Баранина! Если это и была баранина, то она разительно отличалась от виденных Шарпом склизких малоаппетитных ломтей, с охотой поедаемых Пэром. Дюбретон просветил: - Кладёте баранину на сковороду, даёте ей пустить жирок, добавляете чесночную колбасу и половину утки. В идеале полагалось бы гуся, но, увы! Затем тушите всю эту роскошь в бобах, к столу подаёте раздельно. К тайному восторгу Шарпа картошка вышла на славу: под жёстким ломким панцирем исчезающее-рассыпчатая мякоть. Каждый кусочек буквально взрывался на зубах. Шарп запивал всё кларетом и понимал, почему Дюбретон советовал приберечь его для главного блюда. Вино, словно дирижёр, заставляло звучать каждую из составляющих блюда отдельно, и, вместе с тем, сводило их в один оркестр, играющий фантастическую симфонию вкуса. Будучи на седьмом небе от удовольствия, Шарп искренне улыбнулся двусмысленной остроте Гарри Прайса, изрёкшего, что бобы не дают затухнуть искре его самоуважения, ибо, поев бобов, он всякий раз дивится, какой крепкий дух таится в его тщедушном теле. Лёгкую неловкость разрядил Дюбретон вопросом о том, правда ли, что в Лондоне газом освещают улицы? Шарп подтвердил и, по просьбе мадам Дюбретон уточнил, что газовое освещение проведено на Пелл-Мелл-стрит. Англичанка печально вздохнула: - Пелл-Мелл… Я не была там девять лет. - Война закончится, мадам, побываете снова. Волосы Жозефины щекотали Шарпу скулу. - Возьмёте меня, майор… в Лондон? - Когда вам будет угодно. Дразня его, она не сразу шепнула: - Мне угодно сегодня ночью. Её бедро жарко притиснулось к нему. - Что ты сказала, дорогая? – сэр Огастес навалился грудью на стол, не в силах сдерживать гнев. Жозефина мило улыбнулась ему: - Считаю картофель на тарелке майора Шарпа. Он очень прожорлив. - Чем сильнее мужчина, тем больше он ест. – Дюко тоже не отрывал взгляда от Жозефины и Шарпа. - Поэтому вы едите так мало, майор? – невинно прощебетала Жозефина и засмеялась. Снедь на тарелке рябого французика была и вправду едва тронута. Жозефина прижалась к Шарпу и стала громко считать, помогая себе вилкой: - Одна, две, три, четыре, пять, от этой вы откусили, шесть… Голос её упал до прерывистого шёпота: - Он спит беспробудно. В три? С улицы послышался окрик часового: - Qui vive? Вилку Жозефина держала в левой руке, правая скользнула под стол и стиснула промежность стрелка: - Восемь, девять. Десять картофелин, майор. Да? - Полчетвёртого. – прохрипел он. Запах её волос кружил голову. Она выбрала кусочек на его тарелке, наколола на вилку и приказала: - Откройте рот, майор! Вам надо быть сильным! Он разомкнул губы. Вилка пошла вперёд. Окрик часового повторился. Входная дверь дрогнула и распахнулась, обрывая занавеску. Обедающие замерли. Вилка Жозефины застыла в сантиметре от губ Шарпа. На пороге улыбался во все тридцать два зуба Патрик Харпер. У его плеча, сверкая чёрными очами из-под капюшона, стояла Тереза. Жена Шарпа. - Привет, муженёк! ГЛАВА 17 Она так и не вошла в таверну. О, нет! Не Тереза и не в харчевню, где сидят французы. Их она ненавидела со всем исступлением, на которое только была способна её страстная натура. Оккупанты изнасиловали и убили её мать, и она собирала с них кровавую дань, по капле сцеживая с каждого лягушатника, попавшего в её безжалостные коготки средь пустынных приграничных холмов. Шарп брёл за ней по улочке вниз, к монастырю. Она встала, как вкопанная, и резко развернулась к нему: - Забыл, как пользоваться вилкой, Ричард?! - Да брось ты, она… ребячилась. - Ребячилась? Испанка презрительно фыркнула и отвернулась. Факелы освещали её тонкий волевой профиль, в котором не было ничего от нежной мягкости Жозефины. Это был профиль ястреба, прекрасной, но хищной птицы. Гордое лицо, лицо старой Испании. Мать его дочери. - Вечно течная сука Жозефина, та самая, да? - Да. - И ты всё ещё носишь её кольцо? Шарп опешил. Он забыл, и Жозефина не вспомнила, но кольцо с изображением орла подарила ему именно португалка перед Талаверой, перед тем, как он захватил французский штандарт – Орла. Шарп посмотрел на перстень, на Терезу: - Ревнуешь? - Ричард, - она улыбнулась, - Ты носишь кольцо из-за орла, не из-за неё. Однако её ты считаешь привлекательной. - Толстовата. - Толстовата? Для тебя толстовато всё, что толще шомпола. – она ткнула его жёстким маленьким кулачком, - Однажды я жутко растолстею, чтобы проверить, любишь ли ты меня по-настоящему. - Люблю. - И простишь всё-всё-всё? – Она встала на цыпочки, и он поцеловал её в губы, чувствуя любопытные взгляды французских часовых и Харпера. Тереза нахмурилась: - Только-то? Он крепко обнял её и поцеловал снова. Она потёрлась о его щёку, тихо зашептала на ухо и отстранилась, чтобы увидеть, как окаменело его лицо. - Не может быть. - Может, Ричард. Пойдём. Взяв стрелка за руку, Тереза повела его в поле. Звёзд стало меньше. Облака достигли юга. Там, где ни один француз уже не мог бы их услышать, она повторила: - Шесть батальонов, Ричард. В деревушке пятью километрами ниже по тракту. - Чёрт! - А километрах в пятнадцати за ними – целая армия. Мы насчитали пять-шесть артиллерийских батарей. Уйма кавалерии, уйма пехоты. Длиннющий обоз. - Чёрт. – он протрезвел. Партизаны откликнулись на просьбу Нэна. То, что они обнаружили в долине Адрадоса, им не понравилось. Французские войска, нацеленные, подобно копью, на Португалию. Десять полков и больше. Не многовато ли для кучки дезертиров? Нэн упоминал о предположительном плане захвата французами северной Португалии, но ведь это бессмысленно. Жалкая победа где-то на задворках Европы не затмит оглушительного разгрома в России. Зачем двигать целый корпус к чёрту на кулички, если, отбив назад Сьюдад-Родриго и Бадахос, можно выиграть время? Если англичане потеряют приграничные крепости, кампания 1813 года затянется на недели, а то и на месяцы. - А как они вам объяснили своё присутствие здесь, Ричард? - Прибыли, чтоб стереть в порошок Потофе. - Лживые твари. Шарпа била крупная дрожь. Тускло светились огни сторожевой башни. Фредериксон тщательно продумал оборону, учёл все нюансы. Все, кроме одного: лягушатники приволокли сюда целое войско. Лицо Терезы белело во мгле: - Что будете делать? - Не от меня зависит. Я тут не командую. - Ты – майор? - Да. Она засмеялась: - Доволен? - Ещё бы. - Патрик доволен. Говорит, что ты заслужил. Надеюсь, вы не собираетесь улепётывать от французов, поджав хвост? - Пока я жив, нет. Однако, нас мало. Она кивнула: - Наши помогут. Прибудут утром. Тереза назвала имена полудюжины партизанских вожаков. - А ты? Она закуталась в плащ: - Что ты хочешь что бы я сделала? - Скачи на запад. Передашь весть. В штабе празднуют и знать-не знают о рождественской прогулке французов. Скажешь, что мы удерживаем Врата Господа. Пока что. Его слова пришлись ей по душе. Блеснули ровные белые зубы. Испанка посмотрела на север: - Выезжать надо сейчас, до того, как ляжет снег. Свидание, назначенное на полчетвертого, гвоздём засело в его уме. Он не был твёрдо уверен в том, что устоит перед чарами Жозефины и не пойдёт, и презирал себя за это. Потому-то Шарпу и хотелось бы задержать Терезу до утра, но она была права. Если выезжать, то до снега. С другой стороны, сегодня ночью ему будет не до женских прелестей. Надо готовиться к драке. Тереза, словно подслушав его мысли, хлопнула пальчиком Шарпа по носу: - Думаю, нынче вечно течной суке Жозефине ничего не обломится. Хоть какая-то польза от французов. Они вернулись в деревню. Тереза подошла к ближайшему факелу, извлекла из складок накидки свёрток и протянула мужу: - Открой. Майор дёрнул шнурок и размотал полотно. Внутри лежала куколка. Он поднёс её к свету и рассмеялся. Стрелок. Тереза встревожилась. - Тебе не нравится? - Нравится. Очень. - Я смастерила её для Антонии. Тереза хотела одобрения Шарпа. В куклу она вложила немало труда. Шарп обратил внимание, как тщательно проработана униформа: до последнего ремешка, до мельчайшего шнура, хотя игрушка была всего-то пятнадцати сантиметров росту. Майор приподнял крохотный кивер и потрогал на деревянной головёнке чёрные волосы. - Шерсть. – подсказала Тереза, - Я собиралась подарить куклу в Рождество. Сегодня. Не вышло. - Как она? - Растёт. – Тереза отобрала куколку и принялась осторожно заворачивать её в ткань, - Лусия присматривает за ней. Лусия приходилась Терезе золовкой. - Они ладят и слава Богу. Из нас-то с тобой какие родители? - Передай ей, что кукла и от меня тоже, ладно? Ему нечего подарить дочери. - Вообще-то, куколка изображает тебя. Но я передам, что игрушка от папы. Так даже лучше. Сердце Шарпа сжалось. Он отдал всего себя войне, а война, как справедливо заметил Дюко, смерти рождает охотнее жизней. Антония была счастливым исключением. Маленькое черноволосое дитя войны. Да только нужен ли ей такой отец, как он? Отец, который всегда где-то далеко. Отец, которого она не знает. Отец, который ничего не знает о ней. - Она говорить не начала? - Пару слов. «Мама». Рамона она кличет «Гогга», Бог весть почему. Антония говорит по-испански. Ей некого звать «папой», кроме дяди, Рамона. Что ж, с дядей ей повезло, чего не скажешь об отце. - Майор! Майор Шарп! К ним направлялся полковник Дюбретон. - Майор? Шарп положил руку на плечо Терезы: - Моя жена, мсье. Тереза. Полковник Дюбретон. Дюбретон поклонился: - La Aguja. Вы столь же красивы, сколь опасны. Француз указал на таверну: - Надеюсь, вы присоединитесь к нам? Дамы удалились, но мы будем рады вашему обществу. Тереза, к удивлению Шарпа, ответила вежливо: - Я устала, полковник. Предпочитаю подождать мужа в замке. - Конечно, мадам. – Дюбретон помедлил, - Ваш муж оказал мне неоценимую услугу, мадам. Личную услугу. Ему я обязан жизнью моей жены. При случае считал бы честью отплатить ему тем же. Тереза улыбнулась: - Простите, полковник, но я буду уповать на то, что такой случай никогда не представится. - Печально, что мы – враги. - Покиньте Испанию, и вражде – конец. - Ради удовольствия стать вашим другом я бы закончил войну прямо сейчас. Она польщённо засмеялась. Изумлению Шарпа не было предела, когда Тереза протянула полковнику руку. Тот почтительно поцеловал. - Не будете ли вы так любезны распорядиться насчет моей лошади, полковник? Она у кого-то из ваших людей. - С радостью, мадам. Дюбретона забавляла ирония ситуации. Он, полковник французской армии, с готовностью выполняет просьбу женщины, ведущей личную войну с французской армией так ожесточённо, что французская армия назначила за её голову умопомрачительную награду. Харпер привёл коня, подсадил Терезу в седло. Они пошагали к форту: хрупкая женщина верхом и рослый ирландец рядышком. Дюбретон достал сигары, предложил Шарпу. Стрелок редко курил, но сейчас взял коричневый цилиндрик. С помощью трутницы добыв огонь, оба задымили. - Пригожая у вас жена, майор. - Да. Сизый дым исчезал в редеющем тумане. Скоро туман сойдёт и что тогда? Снег или дождь. Француз кивнул на харчевню: - Сэр Огастес требует вас. Вряд ли он нуждается в вашем совете; скорее, хочет отлучить вас от жены. - Как вы отлучили от жены его? Дюбретон ухмыльнулся: - Не я, а мадам Дюбретон. Леди Фартингдейл очень уж... м-м… эксцентричная особа. Входя следом за полковником в трактир, Шарп придержал повешенную на место штору. В зале коромыслом висел табачный дым. Личный состав винного батальона был выкошен начисто, а сменившее его бренди с удовольствием пили лишь младшие офицеры. Сэр Огастес хмурился. Дюко блекло сиял. Дюбретон подпортил ему настроение: - Прохлопали вы, Дюко, «La Aguja». Я приглашал её сюда, но она сослалась на усталость. Гаденько скалясь, Дюко впился взглядом в Шарпа и сделал неприличный жест: указательный палец правой кисти демонстративно ввёл несколько раз в кольцо, сложенное из большого и указательного пальцев левой: - «La Aguja», говорите? Игла. Чтож, у нас всегда найдётся, что в иглу вдеть. Палаш вылетел из ножен так стремительно, что даже Дюбретон, стоящий локоть в локоть с Шарпом, не успел отреагировать. Пламя свечей блеснуло на стали, Шарп перегнулся через стол, и клинок застыл у переносицы Дюко: - Не повторите ли, майор? Разговоры смолкли. Сэр Огастес взвизгнул: - Шарп! Дюко не шевелился. Тонкая жилка пульсировала под изъязвлённой оспинами щекой: - Она – заклятый враг моей родины. - Повторите своё утверждение или дадите мне сатисфакцию? Дюко презрительно процедил: - Вы – дурак, майор Шарп, коль полагаете, что я буду драться с вами на дуэли! - Дурак тот, кто, будучи слишком труслив для поединка, сам на него нарывается. Я жду извинений. Дюбретон заговорил по-французски. Шарп предположил, что полковник приказывает рябому не дурить, а просить прощения. Дюко пожал плечами и нехотя произнёс: - В моём лексиконе нет слов достаточно мерзких, чтобы выразить моё мнение о «La Aguja», но вас, мсье, я оскорбить не намеревался. Сожалею. Шарп недобро прищурился. Извинения были неполными и возмутительными. Палаш вновь пришёл в движение. На этот раз Дюко не сплоховал. Лезвие, чиркнувшее француза по левой брови, сбило с его носа очки, но майор подхватил их. Водрузить их обратно ему помешал палаш, остановивший на полпути руку. - Решил помочь вам взглянуть на это иначе. Без очков. Дюко близоруко моргал: - Приношу вам свои извинения, мсье. - Проблематично вдевать что-либо в иголку с таким слабым зрением, Дюко. Тяжёлый клинок ткнулся в линзу. Она треснула и посыпалась. - На память. За первым стеклом последовало второе. Шарп выпрямился и спрятал палаш. - Шарп! – Фартингдейл неверяще пялился на разбитые очки. Дюко понадобится не одна неделя, чтобы выписать замену. - Браво, сэр! – захмелевший Гарри Прайс был всецело на стороне командира. Французские офицеры, не скрывавшие нелюбви к рябому выскочке, тоже одобрительно ухмылялись. Дюбретон церемонно обратился к негодующему сэру Огастесу: - Майор Шарп вёл себя сдержанно и достойно. Прискорбно, что я не могу сказать того же о моём подчинённом. Прошу прощения за его пьяную выходку. Дюко вспыхнул. Речь полковника дважды чувствительно задела его самолюбие. Во-первых, он не был пьян, а, во-вторых, не признавал над собой власти Дюбретона. Опасная гадина, подумал Шарп. Такие, как он, обид не забывают, лелея их долгие годы. Дюбретон сел, сбил пепел с сигары в тарелку: - Так каково же ваше решение, сэр Огастес? Фартингдейл поправил бинт, частично скрытый гривой седых волос и нервно сказал: - Давайте проясним, вы просите нас уйти из долины завтра в девять часов утра, верно? - Верно. - После чего вы подорвёте сторожевую башню и тоже вернётесь в расположение своей армии? - Да. Дюбретон плеснул себе бренди и предложил бутылку Шарпу. Стрелок отрицательно мотнул головой. Выпустив струйку дыма, поинтересовался: - Почему вы хотите, чтобы мы убрались из долины до взрыва башни? Что мешает нам наблюдать за ним из форта? Дюбретон испытующе смотрел на Шарпа, будто спрашивал: что тебе известно, приятель? От необходимости отвечать француза избавил Фартингдейл: - Похвальная рассудительность, майор, но полковник Дюбретон уже разъяснил причины, по которым нам не следует здесь задерживаться. Дюбретон тщательно взвешивал каждое слово, не сводя с Шарпа глаз: - Видите ли, майор, за нами идут ещё три полка пехоты. Новички, вчерашние рекруты. Натаскиваем их «в поле». Ваша компания мне приятна, но, поймите меня правильно, такое скопление войск в маленькой долине чревато непредсказуемыми последствиями. Дюбретон не зря приоткрыл карты. Он точно просчитал Фартингдейла. Численное превосходство французов действовало на того завораживающе, лишая мужества. Шарп откинулся назад: - А зачем взрывать сторожевую башню? - У меня приказ. - Странный приказ. Дюбретон пояснил: - Башней пользуются партизаны. Для нас это имеет значение. Шарп стряхнул пепел прямо на пол. За стеной смеялись дамы. - С самого начала войны здешние холмы не имели значения ни для нас, ни для партизан, ни для вас, и вдруг всё изменилось. Император посылает четыре доблестных полка пехоты, чтобы, невзирая на потери, во что бы то ни стало, стереть с лица земли древнюю развалину. Её существование угрожает судьбе Франции? - Не паясничайте, Шарп! – Фартингдейл поджёг собственную сигару, толще и длиннее, чем у Дюбретона, - Если французы хотят выставить себя идиотами, взрывая какую-то башню, не наше дело им препятствовать! - Сэр, возможно, для вас будет внове моё сообщение, но наша армия высадилась на Пиренейском полуострове как раз для того, чтобы препятствовать французам. – отрезал Шарп. - Избавьте меня от вашей иронии, майор! – Фартингдейл поправил повязку на голове, - Полковник Дюбретон дал слово. Они взрывают башню и направляются к себе. В конфронтации нет нужды. Вы, может, и желаете сражаться, но моё задание выполнено. Я разгромил Потофе, пленил дезертиров и приказываю возвращаться назад! Шарп презрительно хмыкнул. Какие громкие слова для человека, пересидевшего атаку в лазарете. Стрелок выпустил струйку дыма в потолок: - Полковник Дюбретон, вы действительно, взорвав башню, отправитесь к себе? - Я дал слово. - Ваши подразделения относятся к так называемой «португальской» группе войск, да? Где же у «португальской» группы войск находится это «к себе»? Молчание. Шарп попал в точку. Французские силы в западной Испании были поделены на три части, официально именуемые «Армией Севера», «Армия Центра» и «Армией Португалии». Давая слово, Дюбретон нисколько не рисковал честью, ведь «к себе» для него и означало «в Португалию». Глядя на сэра Огастеса, французский полковник холодно отчеканил: - У меня четыре полка пехоты в одном дневном переходе отсюда. У меня приказ. Глупый он или нет, но я приступлю к его исполнению ровно в девять утра вне зависимости от того, будете вы здесь или нет. Дюбретон видел сэра Огастеса насквозь. Богатое воображение нарисовало Фартингдейлу ужасающую картину сотен французских штыков, выныривающих из порохового дыма, и сэр Огастес сломался: - Ведь мы можем избежать кровопролития? - Наше перемирие я продлеваю до девяти утра, сэр Огастес. Вам хватит, чтобы удалиться от Адрадоса на приличное расстояние. Фартингдейл облегчённо кивнул. Шарп наблюдал за ним с отвращением. К несчастью, стрелку был хорошо знаком такой тип офицеров. Храбрые в гостиных, они драпали при первом появлении неприятеля. - Мы выступаем с первыми лучами солнца. - Чудесно. – Дюбретон поднял бокал бренди, - За ваше благоразумие! Шарп потушил о пол окурок: - Полковник Дюбретон? - Майор? - Во время героического штурма замка наш сэр Огастес получил ранение. Дюбретон скользнул взглядом по бинту не голове Фартингдейла. Сэр Огастес с подозрением уставился на Шарпа. - Ранение незначительное и слава Богу! Однако я на войне не первый день и видел порой, как люди с похожими царапинами ещё вечером были здоровы и бодры, а ночью сваливались в горячке. - Будем молиться, чтобы с сэром Огастесом этого не случилось. - Спасибо, сэр. Тем не менее, если вдруг состояние сэра Огастеса резко ухудшится, тогда командование ляжет на мои слабые плечи. - И что? - А я, подобно вам, большой любитель натаскивать подчинённых «в поле». - Шарп! – сэр Огастес обрёл, наконец, дар речи, - Не много ли вы на себя берёте?! С полковником Дюбретоном мы договорились, я дал слово, и не потерплю ваших оскорбительных намёков! От вас требуется выполнять приказы, а не рассуждать! - Конечно, сэр. Прошу прощения. Судя по задумчивости Дюбретона, скрытое послание Шарпа достигло адресата. Француз поднял руку: - Мы будем молить Господа, чтобы здоровье сэра Огастеса не ухудшилось, и, если поутру не обнаружим ваших солдат в замке и башне, значит, наши молитвы были услышаны. - Так точно, сэр. Прощание заняло полчаса. Солдаты привели коней к дверям. Разобрав плащи и шинели, англичане построились, пропуская Жозефину к её лошади. Сэр Огастес, очутившись в седле, низко натянул на бинт шляпу и надменно распорядился: - По приезду всех ротных офицеров попрошу ко мне. Всех! Включая вас, Шарп! Коснувшись пальцем кисточки двууголки, он попрощался с Дюбретоном. Француз придержал Шарпа: - Я помню, что в долгу у вас, Шарп. - Вы ничего мне не должны, сэр. - Позвольте мне об этом судить. – он улыбнулся, - Собираетесь драться с нами утром? - Я повинуюсь приказам, сэр. - Хорошо бы. Первые всадники тронулись с места. Проводив их взглядом, Дюбретон достал из-за спины бутылку бренди: - Возьмите. Поможет завтра согреться на марше. - Спасибо, сэр. - С Новым Годом, майор. Шарп выехал последним. Гарри Прайс отстал от остальных и, поравнявшись с командиром, тихо спросил: - Что, правда, сэр? Даём стрекача? - Нет уж, Гарри. – ухмыльнулся Шарп. Усмешка получилась невесёлой. Многие стрелки и фузилёры никогда не покинут Врат Господа, встретив здесь своё последнее Рождество. ГЛАВА 18 Полночь. Туман обволакивал траву и камни там, где ветер не мог его достать. Негромкое эхо подхватывало шаги часовых. Костёр всё ещё пылал во дворе. Закутавшиеся в шинели часовые на стенах снизу казались старинными латниками в длинных сюрко, готовящимися отразить копьями-штыками нападение мавров. Шарп обнял Терезу. Двое её людей ждали у ворот, лошадь нетерпеливо переступала копытами за спиной. - Что передать, помнишь? Она кивнула и высвободилась из его объятий: - Я вернусь через два дня. - Буду здесь. - Ты уж постарайся. Она вскочила на коня и направилась к воротам: - Два дня! Ещё одна разлука в их браке, в котором и без того было чересчур много разлук. Шарп слушал, как затихает вдали цокот копыт. Два дня. Недолго. К сэру Огастесу Шарп безбожно опаздывал, но его это не волновало. Он принял решение и пойдёт до конца, какие бы иллюзии ни питал Фартингдейл. По лестнице надвратного укрепления (откуда с трудом удалось достать барабан лебёдки) Шарп поднялся на стену и прошёл в донжон. В помещении, занятом Фартингдейлом, имелся камин с единственным на весь замок дымоходом. Огонь потрескивал в очаге, пожирая ветки колючек. Рядом картинно расположился сэр Огастес. При появлении Шарпа он замолк. Взгляды дюжины сидящих и стоящих офицеров (даже Фредериксона извлекли из его добровольного заточения в башне) устремились к стрелку, а Фартингдейл зло прошипел: - Вы не торопились, майор. - Простите, сэр. Потофе, в соответствии со своими варварскими представлениями о роскоши, украсил помещение коврами. Они висели на стенах, лежали на полу, служили перегородками и занавесками. Одна из импровизированных штор шевельнулась, и с балкона вошла Жозефина. Улыбнувшись Шарпу, она по его примеру прислонилась к стенке. Сэр Огастес показал присутствующим исписанный лист: - Для тех, кому неведомо понятие точности, повторяю. Выступаем, едва рассветёт. Первыми идут пленные, одетые подобающе. Их охраняют четыре роты фузилёров. Брукер кивнул, поставив у себя пометку. - Следующим движется капитан Джилиленд. Вам надо будет выделить на повозках пространство для раненых, капитан. - Сделаем, сэр. - Далее – остальные фузилёры. Майор Шарп? - Сэр? - Ваши стрелки пойдут в арьергарде. Брукер попросил слова. Его интересовало, что делать с жёнами и детьми дезертиров. Пока офицеры вносили предложения, Шарп поймал вопрошающий взгляд Фредериксона и покачал головой. То ли Фредериксон неверно истолковал жест Шарпа, то ли прорвалось копимое с начала совета негодование, но Фредериксон встал и обратился к сэру Огастесу: - Почему мы уходим, сэр? - Стрелки жаждут славы. – съязвил Фартингдейл, и Шарп отметил, что улыбками отозвались лишь офицеры, не имеющие вкуса к схватке. Фартингдейл отдал бумажку с приказом фузилёру-писарю и снисходительно пояснил: - Мы уходим, капитан Фредериксон, потому что нам противостоят превосходящие силы неприятеля в месте, которое нет никаких резонов оборонять. Мы не можем сражаться с четырьмя полками французов. Для хорошо укреплённой обороны четыре полка пехоты – это ничто, подумалось Шарпу. Он отлепился о стены: - Не четыре, сэр. Гораздо больше. Взоры офицеров снова скрестились на Шарпе. Сэр Огастес тупо переспросил: - Больше? - Сюда движутся минимум десять французских полков. Днём они были километрах в двенадцати, сейчас, вероятно, ближе. Пять или шесть артиллерийских батарей, сотни две кавалерии. Общую численность я бы оценил в пятнадцать батальонов, а не в четыре. Воцарившуюся тишину нарушал только треск колючек в камине. Переписывавший приказ фузилёр с отвисшей челюстью смотрел на Шарпа. Фартингдейл поджал губы: - Почему вы не сообщили мне раньше, Шарп? - Сообщаю сейчас, сэр. - Могу я узнать, откуда у вас эти сведения? - От моей жены, сэр. - «Одна баба сказала»? - К этой «бабе», сэр Огастес, прислушиваются генерал-майор Нэн и герцог Веллингтон. Скорость, с которой скептическая гримаса покинула физиономию Фартингдейла, вызвала усмешки у Фредериксона и горстки других офицеров. Сэр Огастес рявкнул на писаря и сухо обратился к Шарпу: - В любом случае, я не понимаю, как данная информация может повлиять на отданные мною распоряжения. Ну, разве что подчёркивает их мудрость. - Любопытно было бы дознаться, сэр, зачем французам здесь столько солдат. Не ради башни же? - Интересно, вне сомнения, но это уже не моя и не ваша забота. Или вы предлагаете ввязаться в бой с ними? – сэр Огастес дал волю сарказму. - Почему бы и нет, сэр? У них семь-восемь тысяч пехоты. У нас, с учётом легкораненых, - около шестисот. Плюс батарея капитана Джилиленда. Мы вполне можем сдержать их. Боевые офицеры согласно закивали. Сэр Огастес едко осведомился: - Как же, майор? - Как обычно, сэр. Убьём ублюдков к чёртовой матери. - В комнате моя супруга, Шарп. Извинитесь. - Мои извинения, миледи. – поклонился стрелок. Фартингдейл задрал фалды мундира и, повернувшись к огню спиной, принялся греться. Заставив Шарпа извиниться, он был доволен своей маленькой победой. Его тон смягчился: - Майор Шарп мыслит миражами, я же доверяюсь здравому смыслу. Выживи сегодня, чтобы сражаться завтра. Капитан Брукер? - Сэр? – в лице Брукера Фартингдейл, похоже, нашёл единомышленника. - Пошлите утром двух лейтенантов на резвых лошадях оповестить штаб о французах. - Непременно, сэр. Шарп привалился обратно к стене: - Я уже послал сообщение, сэр. - Вы забываетесь, майор Шарп! – Фартингдейл начал заводиться, - Уже не считаете нужным тратить своё драгоценное время на такие мелочи, как моё разрешение? - Я послал жену, сэр Огастес, а гверильясы вам пока ещё не подчинены! Секунду они сверлили друг друга яростными взглядами, затем Шарп примирительно сказал: - Ваше разрешение мне нужно для другого, сэр Огастес. Я хочу, чтобы в записи сегодняшнего совета было внесено моё замечание. - Будь оно проклято, ваше замечание! - То есть, вы не возражаете? Сэр Огастес молчал. Шарп глубоко вздохнул и спокойно заговорил: - Очевидно, сэр, что интересы французов простираются дальше, нежели уничтожение сторожевой башни. Скорее всего, они планируют вторгнуться в Португалию. Куда именно? Не знаю. Знаю одно: если мы выпустим их с перевала, мы откроем им путь к любой цели, какую бы они ни намечали, и подарим два дня форы. Почему два дня? Считаем: день, пока весть дойдёт до нашего штаба, плюс день, чтоб собрать войска. Вывод: единственное место, где можно остановить французов – здесь. Сторонники Шарпа (среди них - Джилиленд) согласно качали головами. Сэр Огастес небрежно облокотился на раструб дымохода над камином, пригладил волосы и потеребил чёрный бант: - Признателен за лекцию, майор Шарп. Пока стрелок говорил, полковник обдумал ситуацию и успокоился. Сообщённые Шарпом сведения о многократном превосходстве французов оправдывали действия сэра Огастеса. Кроме того, его поддерживала половина ротных. - Ваше замечание будет записано, как вы и хотели. А ниже будет записано моё возражение. Остановить здесь французов можно, лишь имея такое же количество солдат. Я не намерен целый полк приносить в жертву вашим амбициям! Вы считаете, что мы можем победить? - Нет, сэр. - То-то же. - Я считаю, что мы можем сражаться. - Ваше предложение выслушано и отклонено. Решение принято. Выступаем завтра. Это приказ. Вы исполните приказ, майор? - Само собой, сэр. Простите за отнятое у вас время. Красавчик Вильям наградил Шарпа недоумённым взглядом. Фартингдейл победно выпрямился: - Благодарю вас, майор. Итак, мы обсуждали, как поступить с простолюдинками и их приплодом. У вас были идеи, капитан Брукер? Идеи капитана Брукера так и остались невысказанными. Шарп прочистил горло: - Сэр. - Да-да, майор? – преувеличенно любезно поощрил его сэр Огастес, демонстрируя, что ему тоже не чуждо великодушие победителя. - Сознаюсь, сэр, я утаил от вас кое-что, стоящее вашего внимания. - И что же? Не томите, майор. Мы все сгораем от любопытства. Приверженцы Фартингдейла заулыбались. Шарп опёрся плечом на стену, сложил ладони на рукоятке палаша и лениво продолжил: - Численный перевес противника, сэр, всякий раз заставляет меня вспомнить любимую присказку одной дамы, с которой я некогда был знаком в Лиссабоне. - Какая дама, Шарп? Какой Лиссабон? - Терпение, сэр. – стрелок покосился на Жозефину, - Её звали Ла Лакоста, сэр, и она любила говаривать: «Больше народу – веселей пирушка!» Фредериксон и пара других офицеров рассмеялись, заглушив прерывистый вздох Жозефины. Сэр Огастес остолбенело смотрел на Шарпа. - Да простит леди Фартингдейл мой грубый солдатский язык, Ла Лакоста была шлюхой. Впрочем, она и сейчас промышляет тем же ремеслом, пока супруг в Бразилии. Больше народу – веселей пирушка, сэр! Шарп встал прямо и деловым тоном предложил: - Мне кажется, самое время, сэр, посовещаться старшим офицерам. Майорам и выше, а? Обсудить рапорт, который я собираюсь подать в вышестоящие инстанции. Триумф. Триумф выкладываемого на зелёное сукно козырного туза. Триумф момента, когда вражеская цепь поворачивается спиной и бежит. Триумф лицезрения сэра Огастеса поверженным, сломленным, разбитым в пух и прах. - Э-э… обсудить? - Да, сэр, в соседнем помещении. Португалка выглядела потрясённой до глубины души, веря и не веря в то, что Шарп осмелился воспользоваться её секретом в собственных целях. Шарпа это мало тронуло. Он уже давным-давно не был ничем обязан Жозефине. Пройдя мимо озадаченных стрелков и фузилёров, майор услужливо открыл дверь, пропуская Фартингдейла. Вслед за полковником Шарп вышел в просторный холл, использовавшийся Потофе в качестве тронного зала. Из холла был выход на балкон. Шарп пригласил сэра Огастеса туда и, взяв из кронштейна факел, прошёл за ним. На балконе двое солдат курили трубки. Приказав им уйти, Шарп положил факел на балюстраду и взглянул на бледного полковника: - Думаю, мы понимаем друг друга, сэр Огастес. Вы использовали подразделения армии Его Величества для спасения португальской шлюхи. - Нет, Шарп! - Нет? Тогда объясните мне, ради Бога, что мы тут делаем? Несмотря на смятение, сэр Огастес сдаваться не желал: - Мы пришли уничтожить банду Потофе и спасти заложниц. - Шлюху, полковник. Шлюху, которую я знавал года три назад. Хорошо знавал. Как поживает Дуарте, её муж? - Шарп! - Хотите, перечислю тех, кто её тоже знавал в тихом домике под апельсиновыми деревьями? Или просто накатаю письмецо в лондонские газеты? Им понравится история о стрелках, штурмовавших монастырь ради спасения потаскухи сэра Огастеса Фартингдейла. Шах и мат. Огонь, с которым Фартингдейл играл так долго, сжёг его дотла. Шарп выглянул в холл удостовериться, что там никого нет. - Послушайте, сэр Огастес, мы можем остановить французов. Здесь. Сомневаюсь, правда, что вы – тот человек, что в силах такое провернуть. Вы в бою-то были, ну, кроме утреннего безобразия? Слабый взмах руки. - Нет. - Могу обрисовать вкратце. Для обороняющегося всё выглядит так: под барабанный бой к тебе лезет орава ублюдков, ты их убиваешь партия за партией. Увы, для подобной идиллии у нас маловато людей. Будет по-другому. Первым они отобьют у нас монастырь. Поставят там пушки. Чуть дольше провозятся с башней. Поставят орудия и там. Вот тогда-то и начнётся мясорубка, полковник. Лягушатники крутят ручку, а ты, знай, уворачивайся от ножа. Желаете руководить такой обороной? - Шарп… - в голосе Фартингдейла звучала мольба. - Я так и думал. Возвращайтесь к остальным, сошлётесь на рану, мол, вам хуже, темнеет в глазах и тому подобное. Скажете, что передаёте бразды правления мне. Утром возьмёте свою потаскушку и уедете. Дам вам человека четыре в сопровождение. Я, в свою очередь, обещаю молчать. - Это же шантаж, Шарп. - Шантаж. Ну, так как, сэр Огастес? Мне дать волю красноречию, или вы уберётесь ко всем чертям, сохранив Жозефину и девственно чистую репутацию? Фартингдейл капитулировал, чему Шарп был втайне очень рад. Он не испытывал удовольствия от унижения сэра Огастеса. Холёное, породистое лицо того враз обвисло и состарилось. Полковник жалко, будто побитая собака, посмотрел на стрелка: - Я могу твёрдо рассчитывать на ваше молчание? - Слово чести. Тучи заволокли небосклон, спрятав и звёзды на юге и луну, дразня обещанием то ли дождя, то ли снега. Шарп слышал, как Фартингдейл вернулся в комнату, пожаловался на резкое ухудшение здоровья и объявил, что командующим назначается майор Шарп, а самого сэра Огастеса леди Фартингдейл сейчас проводит к доктору в монастырь. Командующий. Всего за месяц от двадцати восьми человек до восьми сотен (считая ракетчиков). Некоторым просто жизнь не в жизнь без лишней головной боли. После ухода Фартингдейла и Жозефины офицеры загалдели наперебой. Резкий поворот судьбы никого не оставил равнодушным. Гаркнув: «Тихо!», Шарп дождался тишины, вынул из запачканных чернилами пальцев писаря перебеленный приказ об отходе и швырнул его в камин. Бумага корёжилась и чернела в пламени, показывая малодушным, чего стоят их надежды. - Наша задача, джентльмены, удержать перевал в течение сорока восьми часов. Вот что нужно для этого сделать. Его слушали в гробовом молчании. Ни вопросов, ни препирательств, даже, когда он приказал лейтенанту Прайсу отрядить Патрика Харпера для поимки живых птиц. - Сколько сможет, лейтенант. - Ясно, сэр. – ответил Гарри, вытаращившись. Фредериксон счастливо улыбался. Распустив ротных, Шарп отдёрнул ковёр, закрывавший западное окно. Португалия не обнаруживала себя ни единым огоньком. Где-то там, во тьме, Тереза пришпоривала лошадь. - Сэр? Он обернулся. Фредериксон. - Слушаю. - Как вы ухитрились, сэр? Шарп поморщился: - Ухитрился. Вы, Билл, из кожи вон вылезьте, но удержите башню для меня. - Замётано, сэр. Фредериксон ушёл. Башня. Ключ ко всей долине. На сорок восемь часов ключ к жизни и смерти. Сквозняк колыхал на углях клочья пепла сгоревшего приказа. Удержать бы Врата Господа. Удержать бы. ГЛАВА 19 Утро субботы 26 декабря 1812 года было мутным, неспешным и пасмурным. Ночью потеплело. Снег обратился дождём, барабанившим по брусчатке двора и шипящим в костре. Мокрая колючая поросль вокруг казалась клубками блестящей воронёной проволоки. К тому времени, как тусклые лучи невидимого солнца осветили безлюдную долину, хляби небесные истощились, цедя частую мелкую морось, скрывшую далёкие холмы Португалии. Тяжелое от влаги, серое рядно облаков провисло бы до самой земли, не наколись оно на острые горные пики и верхушку сторожевой башни. Британский флаг над монастырём ночью был спущен, но полковые знамёна всё ещё мокли сбоку надвратного укрепления. В половину восьмого на западную околицу Адрадоса выехала группа французских офицеров. Один из них, генерал, спешился и, положив конец подзорной трубы на седло, долго рассматривал нахохлившихся караульных на стенах замка, окопы у подножия сторожевой башни. Затем буркнул: - Сколько ещё? - Полтора часа, мсье. Ручеёк в долине переполнился и вышел из берегов. По воде, кипящей от дождя, деловито прохаживались два кроншнепа, выклёвывая что-то со дна длинными изогнутыми клювами-ятаганами. Добыча была скудной и вскоре они, поднявшись в воздух, упорхнули на восток. К восьми часам дождь иссяк. Налетевший ветер принялся воровато трепать тяжёлые полотнища знамён. В восемь пятнадцать снова появился генерал. Пока он жевал булочку, стрелки у подножия сторожевой башни затоптали костёр, собрали ранцы, оружие и стали спускаться. Чёрные шипастые заросли проглотили их и выплюнули спустя десять минут у замка. Генерал облизал губы: «Чёртовы комахи ускакали.» Французы не любили стрелков, «кузнечиков», убивавших с расстояния, недосягаемого для огня французских застрельщиков, вооружённых обычными мушкетами. В половину девятого знамёна спустили с надвратной башни, и часовые исчезли со стен. Они вышли из ворот, нагруженные нехитрым солдатским скарбом, построились рядом со стрелками и конный офицер повёл их по дороге к перевалу. Перед тем, как малочисленная колонна пропала из вида, всадник остановился, бросил на долину прощальный взгляд и отсалютовал саблей. Генерал довольно причмокнул: - Давно бы так. Сколько их было? Адъютант опустил подзорную трубу: - Пятьдесят красномундирных, два десятка «кузнечиков». Дюбретон отхлебнул кофе: - Майор Шарп проиграл. - И слава Богу! – заметил генерал, грея ладони о дымящуюся чашку, - Должно быть, остальные снялись ночью, оставив арьергард. Другой адъютант рассматривал сторожевую башню: - Господин генерал! - Что, Пьер? - Они бросили пушки. Генерал зевнул: - Не хватило времени вытащить. Их артиллеристы прогулялись впустую. По предположению Дюбретона, пушкарей, которых он видел в замке, англичане привели, чтобы вывезти из долины захваченные Потофе орудия. Воспоминание о непринуждённости, с какой майор Шарп продемонстрировал французам, что у него при случае найдётся, кому управиться с пушками, вызвало у Дюбретона мимолётное сожаление. С майором Шарпом было интересно иметь дело. Генерал выплеснул кофейную гущу на дорогу и полюбопытствовал: - Это он разбил очки Дюко? - Он, мсье. Генерал хохотнул. Смешок вышел высоким и до того похожим на ржание, что его лошадь прянула ушами и повернула морду, кося чёрным блестящим глазом. Генерал тряхнул головой: - Нагоним мы их где-то в полдень. Проследите, Александр, чтобы ваш Шарп не достался нашему дорогому Дюко. - Постараюсь. - Который час, Пьер? - Без двадцати девять. - Чего стоят двадцать минут на войне? Начнём, господа. Генерал, невысокий крепыш с кривыми ногами кавалериста, хлопнул Дюбретона по спине: - Умница вы, Александр. Мы потеряли бы день, выкуривая их с перевала. - Благодарю вас, мсье. Дюбретону было немного жаль, что противник так легко сдал позиции. Чувство глупое и неуместное. Успех их зимней вылазки зависел от скорости. Всё было расписано чуть ли не по часам. Они овладевают Вратами Господа и направляются к Вила-Нова на северный берег Дуэро. Когда с лёгкой руки Дюко слухи о французском вторжении в северную Португалию, в Трас-ос-Монтес, в Землю-за-Горами, достигнут британцев, и те отправят войска на север, оголив оборону вдоль Коа, тогда-то и начнётся настоящее наступление. Из Саламанки выступит «Армия Португалии», усиленная подразделениями «Армии Центра» и дивизией «Армии Юга», вернув Альмейду, Френаду и, может быть, Сьюдад-Родриго, под власть императора. Северная дорога из Португалии будет для англичан потеряна, и мечты Веллингтона о скорой победе пойдут прахом. Впрочем, всё могло закончиться, не начавшись, прямо здесь, переупрямь майор Шарп сэра Огастеса. Ночью Дюбретон спал плохо. Вскочив под утро в холодном поту, полковник тихо, чтобы не разбудить жену, оделся и побрёл к линии пикетов на западном конце Адрадоса. Сержант поприветствовал командира и кивнул в сторону замка: - Слышите, мсье? Скрипели тележные колёса. - Сматываются. Дневной свет, каким бы унылым и гнетущим он ни был, развеял ночные страхи. Британцы ушли. Шарп никак не выходил у французского полковника из ума. В англичанине Дюбретон ещё при первой встрече почуял родственную душу, такого же солдата до мозга костей, как сам. Шарп явно заподозрил подвох со стороны французов и не хотел уходить, готовый отдать жизнь, но не пропустить врага через перевал. Движимый смутной догадкой, полковник достал телескоп. А, может, англичане только сделали вид, что ушли? С майора Шарпа станется. Положив трубу не плечо рядового, Дюбретон вгляделся в тёмные щели бойниц замка. Ничего. Рука дрогнула, и на миг в поле зрения попали свежие могилы у восточной стены. Полковник навёл трубу на башню над воротами. Пусто. Вдруг в одной из бойниц ему почудилось движение. Охвативший полковника охотничий азарт спустя пару секунд сменился досадой. Из бойницы выскочила галка и взмыла ввысь. Дюбретон разочарованно сложил трубу. Часовой спросил: - Углядели что, мсье? - Да нет. Никого. В комнате с лебёдкой Шарп честил шёпотом понурившегося фузилёра. Тот оправдывался: - Извините, сэр. Чёртова птаха вырвалась. - Чего ты полез в корзинку? Птиц не видел? - Извините, сэр. За два часа Харпер с Дэниелом Хэгменом поймали среди скал над монастырём пять птиц. Шарп хотел придержать их до того момента, пока французы подойдут вплотную, чтобы, увидев галок, вылетающих из окон, неприятель окончательно убедился в том, что здания покинуты. Олух-фузилёр, проверяя, не сдохла ли Божья тварь, приоткрыл крышку камышовой корзинки, галка выпорхнула и была такова. Теперь у Шарпа осталась только одна птица, три другие находились у лейтенанта из роты Кросса в донжоне. Суетная выдалась ночка. В пять утра сэр Огастес и Жозефина уехали на запад в сопровождении четырёх легкораненых фузилёров, для которых Джилиленд выделил коней. Часом позже стрелки Кросса собрали жён и детей дезертиров, отконвоировали на пару километров от перевала и там предоставили их собственной судьбе. На охрану четырёхсот пленных Шарп отрядил оставшихся легкораненых. Тяжелораненых перевезли из монастыря в замок, отведя для них зал на западной, дальней от французов, стороне. Из кухни принесли стол, и хирург, высокий, жёлчного вида субъект, разложил на нём зонды и скальпели. С Фредериксоном в сторожевой башне, кроме его семидесяти девяти стрелков, разместились три роты фузилёров, капитаны которых, по оценке Шарпа, были дельными и способными в случае чего действовать самостоятельно. Ещё две роты красномундирников вместе с восемью стрелками Кросса, майор послал в монастырь, к своей роте под началом Гарри Прайса. Сто семь человек, не считая офицеров, в монастыре; вдвое больше – в сторожевой башне. Для пущей уверенности в том, что оборона монастыря сдюжит, Шарп приказал Харперу быть там. С майором в замке остались сорок стрелков Кросса и двести тридцать пять красномундирников. Ракетчиков он отвёл южнее. - Сэр? – прапорщик с лестницы, ведущей на верхнюю площадку, звал Шарп. - Что? - К сторожевой башне едет всадник, сэр. Шарп чертыхнулся сквозь зубы. Сколько сил было потрачено на то, чтобы убедить врага: британцы ушли. Харпер показательно вывел из сторожевой башни стрелков. На видном месте они дождались, пока фузилёры демонстративно уберут знамёна и построятся. Вместе с красномундирниками стрелки неторопливо (а то, не дай Бог, прохлопают их уход французы!) промаршировали по дороге и незаметно вернулись в обитель через дырку, пробитую Потофе для пушки. Офицер после спектакля присоединился к артиллеристам Джилиленда, по приказу Шарпа прихвативших пики и усаженных на коней. - Это ещё не всё, сэр. - Что ещё? - Французский батальон топает к нам, сэр. Так-то лучше. Шарп надеялся, что французы первым делом вышлют полк занять замок, полк, который можно, не напрягаясь, стереть в порошок. Прапорщик прижался к стене, уступая командиру путь. Шарп осторожно прильнул к узкой щели. Колонна французов лениво двигалась по дороге. Некоторые солдаты на ходу догрызали хлеб, оставшийся от завтрака. Впереди скакал французский капитан. Он окинул замок настороженным взглядом. Птица вылетела из пролома в кладке. Другая, чернее и больше первой, села на зубец стены и принялась чистить пёрышки клювом. Капитан ухмыльнулся. В замке точно никого нет. Мягко ступая, Шарп спустился обратно. Французский капитан подъехал так близко, что Шарп видел его сквозь бойницу и, казалось, француз тоже видит его. - Давай! Фузилёр, притаившийся у левого окошка, открыл корзинку. Ворона возмущённо каркнула, расправила крылья и вылетела наружу, напугав лошадь француза. Шарп слышал, как тот тихо шептал по-французски, успокаивая животное. Капитан въехал в проход и улыбнулся. На камнях мелом было крупно начертано: «Bonjour» Люди в комнатке с лебёдкой затаили дыхание. Во дворе замка дымилось пепелище костра, на брусчатке расплывались полусмытые дождём застарелые пятна крови. Лошадь капитана тревожно вертела головой, топталась на месте. Капитан погладил ей шею, шепча ласковые слова. Адъютант генерала, интересующийся архитектурой Испании, пробирался к сторожевой башне. Ехать было трудно, очень уж густо росли колючки, покрытые клочьями шерсти пасшихся здесь овец. Привязывая коня к суку, адъютант накололся на шип. Выругался. Из седельной сумки он достал эскизный блокнот с карандашом и побрёл к башне. Такие строения сооружались по всей Испании во времена Реконкисты, но эта сохранилась лучше прочих. У подножия здания была установлена пушка. Из запального отверстия торчал гвоздь. Британцы так спешили убраться, что забыли заклепать пушку. Орудие было древнее, калибра, давно не используемого во французской армии, так что в качестве трофея она всё равно ничего не стоила. Адъютант оглянулся. Полк шагал по дороге к перевалу. Два других строились на единственной деревенской улочке. Будущий гарнизон Врат Господа. Если те, кому выпало наступать на Вила-Нова, потерпят неудачу, им будет куда отступить. С этими мыслями Пьер повернулся к башне и замер от удивления. Арка над дверным проёмом была отделана зигзагообразной узорной резьбой, определённо французского происхождения. Добрый знак, словно привет от далёких предков, рыцарей или каменщиков, до него побывавших в этой враждебной чужой стране. Скупыми движениями адъютант набросал на бумаге арку, штриховкой обозначил норманнские завитушки. В тридцати метрах от французика скрючился Красавчик Вильям. Не мигая, следил он за непрошенным гостем. Кисет с повязкой и зубами покоился в кармане. Генерал влез в седло, проверил саблю, готовясь к дневному марш-броску. - Что там Пьер делает? - Рисует, как всегда. - Боже! – генерал возвёл очи горе, - Есть ли в мире хибара, мимо которой он пройдёт, не накарябав её в блокноте? - Хочет книжку написать. – доверительно поделился второй адъютант. Генерал зашёлся своим странным смехом. Батальон повернул к замку. Генерал тронул флягу с вином, заглянул в кожаную коробочку на передней луке, где хранил бумагу и карандаш для записок: - Однажды я болтал с парнем, написавшим книжку. – он поскрёб подбородок, - Ох, и воняло же у него из пасти! Собеседник отозвался дежурным смешком. И тут с надвратной башни запела труба. ГЛАВА 20 Фредериксон злился. Он-то ждал минимум роту французской пехоты, но никак не мальчишку с эскизным блокнотом. Труба заставила французика недоумённо развернуться к замку. Труба подала голос вновь. Сигнал, в бою приказывавший бы: «Растянуться вправо!», сегодня давал понять затаившимся британцам, какому из трёх заранее оговоренных планов им должно следовать. Две ноты повторялись вновь и вновь, напомнив Фредериксону охотничий рожок. Только охота идёт нынче на зверя покрупнее лисы. Адъютант дёрнулся было к лошади, но запнулся. Никто на него не кидался, никто в него не стрелял. Устыдившись собственного малодушия, он достал из кармана часы – подарок отца, открыл крышку с выгравированной на её металле надписью, и отметил в углу наброска точное время. Девять без четырёх минут. Опасливо оглядев холм, он приметил второе орудие на южной стороне, но людей, кроме него, не было. Врагов в красных мундирах он вдруг увидел в замке и окаменел. Выстрелы разорвали тишину. Французский капитан сделал круг по пустому двору. Что-то пугало его лошадь, не помогала ни ласка, ни слова. Грохот ботинок первой роты полка слышался совсем близко. Командир полка махнул рукой, и одна из рот свернула вправо, к монастырю. Полковник скользнул взглядом по надвратному укреплению. Добротное строение. Ещё минуту назад капитан бы с чистой совестью присягнул, что в замке нет ни одного англичанина, как вдруг двор заполнился ими. На северной стене появился офицер-стрелок с трубачом. Горнист играл что есть силы. Щёки его раздувались. Из неприметной дверки сбоку ворот выбежали стрелки, втянулись под арку и прицелились с колен наружу. Другие рассыпались по северной стене. Французского капитана для них будто не существовало. Он оглянулся на шорох шагов позади. Из донжона к обломкам восточной стены, подгоняемые офицерами и сержантами, спешили красномундирники. Француз схватился за саблю, но тут его внимание привлёк энергично жестикулирующий офицер-стрелок на стене. Смысл его знаков был ясен. Спешивайся. Сдавайся. А то… Подняв винтовку, офицер взял капитана на мушку. Француз проклял всё на свете и слез с лошади. Тогда-то и грянул залп. Пули проредили ряды первой роты французов. Краем глаза Шарп заметил, как опрокинулся с лошади окровавленный французский полковник. Офицеры орали, пытаясь выстроив подчинённых в линию, но пули стрелков со стены и верхушки надвратной башни быстро выкосили старший командный состав и принялись за сержантов. - Передохни, парень. – бросил Шарп и трубач благодарно отнял мундштук инструмента от труб. Немедленная лобовая атака могла бы спасти французов, но их шансы на это, после гибели офицеров и без того невеликие, окончательно перечеркнул новый залп. Шарп сбежал по ступеням во двор и помчался к восточной стене. Остановить врага у ворот и ударить с фланга. Французы вопили, скрежеща шомполами в стволах. Фузилёры перебрались через насыпь и строились в два ряда. Шарп не торопил их. Возможности схватиться с французами в открытом поле больше не представится, а, значит, надо было отработать всё без сучка, без задоринки. Майор указал на промежуток между ротами: - Ближе, ребята, ближе! - Есть, сэр! - Примкнуть штыки! Щёлканье замков под треск винтовок и нестройный залп мушкетов. Французы таки образовали рваную линию на перекрёстке. Шарп вытащил палаш: - Вперёд! Жалко, что нет оркестра. В такие моменты оркестр очень кстати. «Падение Парижа» или песня стрелков «Над холмами и вдали». Как ни печально, но всё многообразие музыкальных инструментов сейчас ограничивалось горнами. Шарп тревожно покосился на дорогу от Адрадоса. Сориентируйся французы выслать кавалерию, и фузилёрам не сдобровать. На этот случай на верхушке донжона дежурил офицер со вторым горнистом Кросса. Шарп взглянул вперёд. Стрелки на крыше монастыря обстреливали французов с тыла. Враг паниковал, толпой пятясь на восток, как Шарп того и хотел. Майор развернул строй фузилёров левее. Зелёные куртки оставили ворота, когда фузилёры перекрыли линию огня и, тоже сместившись влево, продолжали стрелять. Терзавшие Шарпа ночью сомнения улетучились. Прошло время сомневаться, настал час действовать. Расстояние, отделяющее Шарпа и его бойцов от неприятеля, сократилось до пятидесяти метров, и вот стрелок уже перешагивает через убитых. Мушкетная пуля пронеслась у виска, встрепав волосы. Под ноги Шарпу попал французик, умерший с выражением крайнего изумления на юном лице. Позади рычали сержанты: - Сомкнуться! Сомкнуться! – фузилёры несли потери. Шарп остановился: - Фузилёры! Цельсь! Мушкеты, оконеченные сталью, вскинулись двойной линией. - Пли! Залп, убийственный с такой дистанции. Пороховой дым закрыл сдвоенный ряд красных мундиров. - Правое плечо вперёд! Коли! Блестящие штыки вынырнули из дыма, офицеры размахивали саблями. Все орали, и Шарп орал. Как и рассчитывал Шарп, вид штыков стал последней каплей. Французы утратили остатки мужества и побежали. Накануне, во тьме, под шёпот дождя, Шарп раз за разом прокручивал этот план в уме, гадая: получится-не получится? Получилось. - Стой! Равняйсь! Раненый француз кричал и полз к фузилёрам. Мертвецы густо усеивали перекрёсток. Выжившие откатывались к деревне. В двух шагах от Шарпа лежал убитый полковник. Его лошадь ускакала в долину, волоча поводья. Майор перестроил фузилёров, беспокойно прислушиваясь, не раздастся ли сигнал горна, предупреждающий о появлении конницы, и проревел приказ перезарядить оружие. Нелегко перезаряжать мушкет с примкнутым штыком – орудуя шомполом в стволе, можно наколоться на лезвие или ободрать костяшки пальцев, но Шарпу нужен был ещё один залп. Джилиленд! Где Джилиленд?! Первым их увидел адъютант Пьер с холма. Уланы? У британцев здесь нет улан! Тем не менее он своими глазами видел всадников с пиками, хлынувших с юга вниз, между замком и башней. Несмотря на шинели и форменные головные уборы, они выглядели дикой ордой, возможно, из-за того, что лошадям приходилось стеречься колючек. Хорошо представляя себе, что способна сделать кавалерия с рассеянной по полю пехотой, немногие избежавшие винтовочной пули офицеры и сержанты обескровленного полка принялись сгонять солдат в кучу: - В каре! В каре! - Вперёд! – скомандовал Шарп, и две шеренги пошли, переступая через тела мёртвых и умирающих. Считанные секунды на то, чтобы дожать успех и превратить его в победу. - Влево! Влево! Влево! – капитан-фузилёр, который вёл ракетчиков-улан, резко свернул к замку. У Шарпа и в мыслях не было бросать необстрелянных ракетчиков на штыки французской пехоты, но свою задачу подчинённые Джилиленда выполнили: остатки вражеского полка стянулись в плотное каре, отличную мишень для ружей фузилёров. Сея брызги с лошадиных копыт, ракетчики пронеслись по дороге и скрылись в воротах. Шарп дал отмашку фузилёрам: - Цельсь! Французы поняли, что их ждёт. Кто-то припал к земле, кто-то молил о пощаде. Палаш опустился: - Пли! Мушкеты плюнули огнём, и каждый свинцовый шарик нашёл себе цель в тесных рядах французского каре. Прежде, чем с губ Шарпа слетела команда: «Коли!», на верхушке донжона заиграла труба: «Вражеская кавалерия!» - Назад! Назад! Назад! Фузилёров не понадобилось упрашивать, они во весь дух мчались к восточной стене замка, прочь от неприятельской конницы, спешащей из деревни. Оказавшись на верху насыпи, недосягаемые для пик французов, красномундирники разразились триумфальным кличем. Удалось! Они схватились с целым полком французов, а кто проиграл в этом поединке – о том наглядно свидетельствовали трупы в дорожной пыли. Шарп не торопился. Немецкие уланы пока были далеко. Судя по тёмно-синим пятнам тел на просёлке, французскую роту, направленную к обители, постигла участь всего полка. Шарп заметил на крыше монастыря Харпера и приветственно поднял руку. Ирландец помахал в ответ. Взобравшись на каменное крошево, хранившее следы вчерашнего взрыва, Шарп взревел фузилёрам: - Ну, и кто тут тявкал, что мы не справимся?! Фузилёры заулюлюкали. Позади них, во дворе, спешивались ракетчики. Они ошалело гомонили, будто люди, избежавшие верной смерти. Джилиленд что-то возбуждённо доказывал приведшему их под сень замковых стен капитану, тот понимающе ухмылялся. Шарп приложил ко рту ладони: - Капитан Джилиленд! - Сэр? - Держите своих ребят наготове. - Конечно, сэр! Вернув в ножны клинок, Шарп вновь повернулся к фузилёрам: - А скажите-ка мне, парни, может, нам стоит сдаться? - Не-е-ет! – исторгнутый десятками глоток вопль подхватило эхо в долине. - Так, может, нам просто взять и победить? - Да! Да! Да! Адъютант Пьер, одиноко торчащий на холме, слышал тройной выкрик. Разгромленный батальон беспорядочно отступал к деревне, подстёгиваемый выстрелами стрелков из замка и обители, бежал прочь от кровавого ужаса у Врат Господа. Адъютант отворил крышку часов. Три минуты десятого. Семь минут заняла умно и хладнокровно спланированная бойня. Семь минут, в течение которых французский батальон потерял более двухсот человек убитыми и ранеными, но у деревни уже строился следующий батальон, а немецкие уланы горячили коней у подножия холма. - Эй! Эй! Адъютант не сразу сообразил, что зовут именно его. Полковник улан позвал опять: - Эй! - Мсье? - Что у вас там? - Да ничего, мсье. Тихо. Несколько солдат разбитого полка вернулись за ранеными, но пули стрелков умерили их пыл. Французы возмущались, показывали, что у них нет оружия, но стрелки продолжали вести огонь. Солдаты вернулись. Дюбретон, слышавший разговор немца с адъютантом, подъехал к полковнику-улану: - Осторожно, это ловушка. Иного и быть не могло. Шарп командовал британцами. Дюбретон видел его во время атаки, восхищаясь и ненавидя одновременно. Тот, кто выпустил кишки целому батальону Императорской пехоты всего за семь минут, никогда бы не оставил сторожевую башню без присмотра. Немец-полковник указал на адъютанта: - Он же там? - И британцы тоже. Дюбретон вгляделся в заросли: - Зовите его вниз. - Ха! И потерять холм? У британцев могло просто людей не хватить на эту каменную рухлядь! - Даже если бы у майора Шарпа было вдвое меньше солдат, половина их сидела бы на холме! Немец повернулся к своему лейтенанту, обменялся с ним парой реплик на родном языке и ухмыльнулся Дюбретону. - А это мы сейчас выясним. Дюжина моих удальцов поглазастей вашего художника от слова «худо». - Вы впустую потеряете бойцов. - Потеряю - отомщу. Марш! Лейтенант повёл улан по одной из тропок, проложенных сквозь колючки. На фоне тёмной поросли ярко выделялись бело-красные вымпелы на концах уланских пик. Следом за немцами Дюбретон послал роту вольтижёров. Послал, спрашивая себя: так ли уж неправ немец? Возможно, Шарп решил не разбрасываться немногочисленными солдатами, тем более что башня находилась от замка дальше, чем занятая французами деревня. Застрельщики, примкнув штыки, растворились в шипастых кустах. Шестьдесят человек разбежались по десятку тропинок. Уланы были почти у вершины холма. Немец-полковник наблюдал, как стрелки отгоняют от раненых их товарищей: - Вот же свиньи. - Хотят, чтобы мы выбросили белый флаг. Выигрывают время. Жёсткий противник майор Шарп. Лейтенант-улан продрался через колючки и сказал адъютанту на ломаном французском: - Поздравляю вас, мсье. Вы в одиночку захватили бугор. Тот пожал плечами: - Здесь никого не было. - Сейчас проверим. Фредериксон видел, как уланы медленно выбираются на вершину холма. Лошадиные копыта вязли в грунте, шипы царапали животных и их наездников. Не рота, конечно, но и на том спасибо. - Огонь! Грянули винтовки. Стрелков было раз в семь больше, чем улан. Кони с ржаньем падали, увлекая за собой всадников, и Фредериксон вскочил на ноги: - За мной! Один из улан чудом выжил. Он стоял, вертя головой, с пикой в руках. Фредериксон заговорил с ним по-немецки. Командира поддержали другие земляки, но улан упрямился. Фредериксон отбил саблей неловкий выпад пики, а сержант Росснер подбил соотечественника под колени и сел на него сверху, яростно костеря на родном для обоих наречии. - Вперёд! Фредериксон выбежал к башне, слыша сзади проклятия выдирающихся из кустов подчинённых. Пули вольтижёров плющились о камни старинной твердыни. - Бей лягушатников! Насчёт вольтижёров Фредериксон не волновался. И он, и его бойцы всю войну провели, сражаясь с французскими застрельщиками. Его лейтенанты сладят с ними. Сам он подошёл к глядящей на север пушке и выбросил гвоздь из затравочного отверстия. У хвостовика лафета валялся эскизный блокнот. Капитан поднял его, стряхнул землю с рисунка. - Капитан? Довольный фузилёр вывел из-за башни перепуганного французского адъютанта. Упертый между лопаток штык удерживал того от глупостей. Едва раздались выстрелы, француз нырнул в орудийный окоп, где его и нашёл красномундирник. У подножия башни было полным-полно вражеских солдат, а Пьеру хищно улыбалось самое жуткое существо, какое он только мог представить. Глаз у чудовища был один, вместо второго зиял рваный провал; сморщенная верхняя губа западала туда, где у обычных людей передние зубы верхней челюсти. Существо держало блокнот в руке. Ногти у него, как ни странно, были человеческими. - Ваш? - Oui, monsieur. Устрашающего вида стрелок поводил по рисунку пальцем и перешёл на французский: - Вы бывали в Лека-де-Бальо? - Не довелось, мсье. - Очень похожие дверные проёмы. Вам понравится. Ряд изящных стрельчатых окон над хорами и внизу. Строили, вероятно, тамплиеры, иначе как объяснить эти несвойственные местной архитектуре орнаменты. Фредериксон напрасно сотрясал воздух. Адъютант Пьер потерял сознание. Фузилёр весело поинтересовался у капитана: - Прикончить его, сэр? - Боже правый, нет! – огорчённо запретил капитан, - Я надеюсь позже побеседовать с ним. Винтовочные выстрелы хлопали с верхушки башни, вышибая из сёдел улан, построенных у подошвы холма. Немецкий полковник охнул, выругался и зажал рану на бедре ладонями. Вольтижёры медленно пятились вниз. Пули срезали колючие ветки, пронизывали кусты. Капитан вольтижёров заметил на вершине холма красномундирников со штыками на мушкетах и заорал истошно: - Назад! Назад! Дюбретон развернул коня и поскакал к деревне. Шарп предугадывал каждый их шаг, каждый! Теперь им не оставалось ничего другого, как сделать то, к чему Шарп их так упорно подталкивал. Просить о заключении короткого перемирия, чтобы вынести раненых. Шарпу нужно время, и французы преподнесут это время сами на блюдечке с голубой каёмочкой! - Полковник! – окликнул Дюбретона генерал. Адъютант генерала привёз из гостиницы скатерть. - Да, мсье. Я понял. Адъютант недовольно размотал полотенце, нацепленное на саблю, и Дюбретон заметил на ткани пятна от вчерашнего ужина. Вчерашнего… Времени-то прошло всего ничего, а будто сто лет, и вчерашние гости успели смешать с грязью гордыню вчерашних хлебосольных хозяев. Ничего, в следующий раз это не будет так легко. Дюбретон пришпорил скакуна. Выстрелы затихали у Врат Господа. Ветер сносил пороховой дым. Шарп вышел в долину, усеянную им трупами, и принялся ждать своего врага. ГЛАВА 21 - Майор Шарп? - Сэр? – Шарп отдал честь. - Мне следовало догадаться, что вы не отступитесь. – Дюбретон подался вперёд в седле, - Сэр Огастес не почил ли в Бозе ночью? - О, нет. У людей его положения есть дела поважнее нашей с вами мышиной возни. Дюбретон вздохнул, выпрямился и посмотрел на раненых: - В другой раз вам с нами не сладить так легко, майор. - Понимаю. - Надеюсь, вы отдаёте себе отчёт, что долго вам против нас не продержаться? Ответа Дюбретон не дождался, и тон его стал официальным: - Мы желаем забрать наших раненых. - Извольте. - Вы ведёте огонь по тем, кого мы посылаем. - Никто ведь не пострадал? - Как бы то ни было, я обязан заявить протест. - Ваше право. Дюбретон вздохнул: - Ладно, Шарп, ваша взяла. Мы предлагаем перемирие на то время, которое понадобится, чтобы вынести раненых. Дюбретон бросил взгляд поверх макушки Шарпа и нахмурился. Фузилёры раскапывали могилы похороненных накануне перед восточной стеной товарищей. Шарп мотнул головой: - Не подходит, полковник. Французы подгонят артиллерийские передки и вывезут несчастных в полчаса. - Если уж перемирие, то до полудня. Дюбретон повернулся вправо. Раненые громко взывали к нему о помощи. Они понимали, зачем он пришёл. Другие душераздирающе кричали от боли, лёжа в лужах крови. Несколько человек ковыляли к деревне. Полковник холодно объявил Шарпу: - Повторяю, только на срок, потребный, чтобы вынести раненых. - В таком случае мы вынуждены ограничить число допущенных десятью. Остальные будут обстреляны, и, предупреждаю, стрелкам отдан приказ вести огонь на поражение. Дюбретон крякнул. - Хорошо, майор, сойдёмся на одиннадцати часах. Идёт? Шарп кивнул: - Идёт, сэр. Дюбретон скривился: - Благодарю вас, майор. Указав на деревню, француз спросил: - Вы позволите? - Да, конечно. Дюбретон энергично замахал рукой, и от Адрадоса побежали солдаты с носилками. Затем ряды построенного на околице селения свежего батальона раздались в стороны, и на дороге появились французские «амбулансы», - предмет зависти солдат других армий, небольшие крытые повозки, подрессоренные для удобства перевозимых в них увечных. По мнению врачей, быстрая ампутация повреждённой конечности могла спасти жизнь раненому. Для этого французы и учредили свои «Летучие амбулансы», в считанные минуты доставлявшие покалеченных прямо с поля боя на стол к хирургу. Шарп с издёвкой указал на кареты Дюбретону: - Для людей, которые пришили сюда с мирными намерениями, больно уж близко вы держите своих медиков. Дюбретон был спокоен: - Они привозили вино и продукты для нашего вчерашнего ужина, майор. Лучше бы он не напоминал. У Шарпа стало гадко на душе. Вчера они распивали вино, а сегодня судьба развела их по разные стороны баррикад. Полковник хмуро наблюдал, как сапёры в красных мундирах выбрасывают землю из захоронений: - Скажите, майор, а разве перемирие не предполагает приостановку всех оборонительных работ? - Предполагает. - Ага, значит, то, что они роют, не траншея? - Углубляют могилы, сэр. У нас тоже есть убитые. Полуправда легко слетела с уст. Погибли три фузилёра, но траншея копалась не для них. По знаку Шарпа часовые выпустили из ворот замка всадника. Пленённый в начале атаки французский капитан поехал прямо через поле, с ужасом оглядывая то, что каких-то двадцать минут назад было его полком. Вслед французу неслось громыхание. Фузилёры вкатили под арку телегу, запечатав проход. Шарп подозвал капитана и обратился к Дюбретону: - Капитан Дезе был взят в плен, когда всё началось. Он дал слово не поднимать оружия против вооружённых сил Его Британского Величества и союзников до тех пор, пока не будет надлежащим образом обменян на офицера соответствующего ранга. С тем и передаю его вам. Речь Шарпа была напыщенной, но необходимой формальностью. Дюбретон кивнул: - Да будет так. Отправив Дезе в Адрадос, полковник заметил Шарпу: - Повезло парню. - Точно. Дюбретон подобрал поводья: - Желаю удачи и вам, майор. Увидимся. Полковник умчался вслед за Дезе. Стрелок проводил его взглядом. Полтора часа, и схватка возобновится. Проходя мимо сапёров, Шарп остановился. Их сержант, выбрасывая очередную горсть грунта, пожаловался: - Задали вы работёнку, сэр! Их куда девать? Пронзительная бледность припорошенных землёй трупов вызывала подсознательное глупое убеждение, что это куклы и раны их фальшивы. - Я думал, их зарыли глубже. - Нет, сэр. – сапёр шмыгнул носом. Мёртвые покоились на глубине меньше полуметра, их даже не озаботились завалить камнями, чтобы помешать падальщикам. Шарп жестом отчертил южную, ближнюю к склону, часть траншеи: - Мёртвых туда. Остальное углубить. Мне нужен окоп полного профиля. - Есть, сэр. - И поторопитесь. Сержант попробовал поторговаться: - Подмога надо, сэр. Шарп, однако, служил в армии не первый день: - Не успеете за полтора часа, сержант, значит, будете заканчивать под пулями лягушатников. Когда всё кончится, всех погибших надо будет где-то хоронить. - Есть, сэр. Дисциплина дисциплиной, но, едва Шарп удалился на достаточное расстояние, сержант не отказал себе в удовольствии смачно харкнуть себе под ноги и высказаться нехорошо, хотя и неопределённо, перед тем, как начать подгонять подчинённых. Непыльная работёнка на долю сапёров не выпадала никогда. Поднимаясь на верхушку донжона, Шарп обзавёлся чашкой чая. Прихлёбывая горячий напиток, раскрыл подзорную трубу. Фредериксон, пользуясь передышкой, развил бурную деятельность. На обращённом к деревне склоне его парни пилили стволы колючек зазубренными обухами штыков и таскали на дальний, более пологий косогор, добавляя к нарубленным накануне. Шарпа разобрало любопытство: насколько действенна такая оборона? Без сомнения, скоро станет известно. В одиннадцать французы, вероятно, пойдут штурмовать именно башню. Падёт она где-то к полудню. Шарп прикинул, как эвакуировать тогда гарнизон. Строго говоря, то, что делали сейчас ребята Фредериксона, выходило за рамки перемирия, но французам было не до башни. Сквозь оптику Шарп видел въезжающие в деревню пушки. Двадцатифунтовики. Короли полей сражений. Здоровые бандуры, благодаря которым следующие часы для британцев превратятся в ад. Шарпу хотелось побыть одному. Считалось, что для прорыва укреплённой обороны нападающему достаточно иметь трёхкратный численный перевес. Оборону Врат Господа назвать укреплённой мог только совершеннейший профан. Шарпу не хватало пушек (ракетчиков Шарп в расчёт не брал, им он отводил в своих планах отдельную роль), а превосходство в живой силе у французов было на порядок выше. Дурацкая гордыня, дурацкое понимание воинского долга – вот что заставило его остаться в этом дурацком месте, где невозможно победить. Он задержит французов, уже задержал, каждый час – его маленькая победа, но дальше минуты будут оплачиваться кровью его парней. Шарп снова приложил к глазу трубу. Мелькнули кивера стрелков на верхней площадке сторожевой башни. В Адрадосе находилось восемь полков пехоты. Восемь! Или четыре тысячи штыков, что звучало ещё хуже. Он горько хохотнул про себя. Став майором, он не нашёл ничего лучше, чем ввязаться в бойню, где, похоже, сгинет весь полк фузилёров и три роты лёгкой пехоты армии Его Величества! Как там хвастал новым стрелкам Гарри Прайс на марше из Френады? Люди, сражающиеся за Шарпа, живут долго? Соврал ты, парень. Забыл добавить «НЕ». Люди, сражающиеся за Ричарда Шарпа, НЕ живут долго. Мрачная эпитафия, подводящая неутешительный итог всей его жизни. Шарп обхватил голову руками и беззвучно взвыл. - Сэр? – ломающийся юный голос, - Сэр? Мальчишка-трубач поднялся к нему. На плече его висела винтовка Шарпа, в руках он держал тарелку: - С кухни прислали вот. Вам, сэр. Хлеб, холодное мясо, сухари. - Голоден, малец? Трубач замялся. Шарп усмехнулся: - Налегай, не стесняйся. Тебе сколько лет? - Четырнадцать, сэр. - Винтовку где взял? - Солдат принёс вам в комнату ночью, сэр. Я решил присмотреть за ней. Вы не против, сэр? - Нет, не против. Метишь в стрелки? - Да, сэр! – сказал мальчик неожиданно пылко, - Капитан Кросс обещал, что, когда мне исполнится шестнадцать, возьмёт меня рядовым, сэр. - За два года многое может произойти. Например, война кончится. - Нет, сэр. – убеждённо покачал головой подросток, - Не кончится. Сын стрелка, мальчик вырос при подразделении, и всю его короткую жизнь Англия воевала с Францией. Если война продлится, парень к двадцати годам станет сержантом, окончится – его, вместе с прочими ветеранами выкинут на помойку. Шарп хмыкнул и направил трубу на группу всадников, появившуюся на краю Адрадоса. Ого, генерал! Полный генерал, ни дольше, ни меньше, пришёл сразиться с майором Шарпом. Генерал барабанил пальцами по крышке футляра для письменных принадлежностей на передней луке седла. Черти бы побрали Шарпа, черти бы побрали перевал, черти бы побрали это утро! Адъютант подсчитывал что-то на листке. Генералу надоело ждать: - Ну и…? Адъютант оторвался от записей: - Предположительно, около полубатальона пехоты в замке, на холме – рота, в монастыре. - Пехоты, включая чёртовых стрелков? - Нет, мсье. Стрелков – рота на холме, сколько-то в замке и обители. - То есть, их больше роты? Капитан неопределённо кивнул: - Похоже, что так, мсье. Генерал оглянулся на Дюко, протирающего слезящиеся без очков глаза: - Вы что скажете? - У них две роты стрелков. Одна – в башне, личный состав другой поделен между замком и монастырём. Бодрый тон Дюко не понравился генералу: - Чёртовы стрелки – помеха, Дюко, а я не люблю, когда помехи каким-то образом размножаются. Растолкуйте-ка мне, откуда взялись у них уланы? Дюко пожал плечами: - Я никаких улан не видел. Его тон предполагал, что, раз майор улан не видел, улан не существовало. - Да, но я их видел, черти бы вас побрали! Я их видел! Александр? Дюбретон осторожно высказался: - Английские уланы носят кавалерийские плащи, а не шинели. К тому же, на атаку нашей пехоты конники не отважились. - Яснее можно? Дюбретон поёрзал в седле: - Можно. La Aguja здесь, и вряд ли она приехала одна. Думаю, всадники – партизаны, ряженные в шинели, заимствованные у английской пехоты. Генерал покосился на Дюко: - Как вам версия, Дюко? - Что ж, звучит разумно. - Следовательно, к гарнизону мы добавляем пятьдесят бандитов. Сколько, выходит, всего у англичан солдат? Все молчали, и отдуваться пришлось адъютанту: - Шестьдесят стрелков и сто красномундирных на холме, мсье. Триста тридцать в замке, сто тридцать в монастыре. Что-то вроде того, мсье. - Дюбретон? - Полностью согласен, мсье. Хотя в монастыре несколько больше штыков, по моему мнению. - Пушки? Дюбретон не колебался: - Благодаря пленным дезертирам у нас есть точные сведения. Одно орудие в монастыре, одно – в замке. Первое опасности для нас не представляет, второе простреливает подходы к обломкам стены. На холме две пушки. - Обслуга к ним у англичан есть? - Да. Генерал размышлял. Время, время, время. Пойди всё гладко, к полудню они были бы у реки, к вечеру переправились, а завтра, во второй половине дня уже приближались бы к Вила-Нова, имея день в запасе. И вот, из-за какого-то Шарпа стройный план летел в тартарары! Впрочем… - А если нам плюнуть на них? Окружить замок вольтижёрами и двинуться мимо? Соблазнительно, что ни говори. Три полка, которые и так остались бы в качестве гарнизона Врат Господа, продолжают осаду, а основные силы маршируют в Португалию. Главный недостаток предложения генерала (помимо того, что, если три полка не сладят с англичанами, генералу некуда будет отступить) озвучил Дюбретон: - Перевал узкий. «Кузнечики» расстреляют лошадей. Стрелкам достаточно убить одно-двух животных, перевозящих пушки, чтобы закупорить дорогу. Образуется давка, и зелёным негодяям даже целиться не придётся. - М-да. – генерал повернулся к башне, - Долго вы с ней провозитесь? - Смотря, сколько солдат вы мне дадите. - Два полка. Дюбретон оценивающе взглянул на покрытый колючими зарослями склон, на башню, где засели стрелки: - Часа два. - А минимум? Если медали пообещать? - Это и есть минимум, мсье. Минимум, обеспеченный именно медалями. Генерал безрадостно подбил бабки: - К часу мы покончим с башней. Плюс час на то, чтобы подтянуть туда артиллерию. Может, ядра сделают твердолобых островитян сговорчивее… Дюко перебил его: - Зачем брать башню? Почему бы не начать с замка? Нам дорога каждая минута! Полковник Дюбретон и так подарил им полтора часа. Скольких примерно вы потеряете, штурмуя башню, полковник? - Человек пятьдесят. - Два часа и пятьдесят человек, а замок будет всё ещё в руках англичан. Не лучше ли нам распорядиться разумнее этими ресурсами? – Дюко воздел руку к мутному пятну, каким виделся ему замок, - Атака «en masse»! И первым пяти рядовым – Орден Почётного Легиона! «En masse». Французская манера атаковать, неизменно победоносная от России до Испании. Манера императора. Бросить толпу солдат, подобно огромному людскому снаряду, в замок, сбив с толку защитников сотнями целей; устрашить их громом барабанов в сердцевине человеческого океана и по трупам пройти к победе. К двенадцати форт будет взят. С монастырём в два счёта разделаются двадцатифунтовики, и колонны потянутся через перевал. Башня? Башня слишком далеко, чтобы мешать их продвижению. En masse. Генерал повеселел. Потери, само собой, будут тяжёлыми, особенно в первых рядах, сотня, может, больше; однако сэкономленное время того стоит. Вдобавок, это же способ самого Императора! Гнусный Дюко строчит рапорты наверх; полезно, если среди его мерзостей проскользнёт упоминание о победе, одержанной генералом по методу Императора. - Все батальоны, да? – он думал вслух, - пятьдесят человек в ряду, сколько рядов? - Восемьдесят. – ответил адъютант. Многотысячный прямоугольник с барабанщиками в центре. Дюбретон поджёг сигару: - Мне это не по нраву. Захваченный идеей, генерал нехотя поинтересовался: - Почему же? - Причин две. Во-первых, перед рухнувшей стеной вырыта траншея. Во-вторых, двор. Попав туда, мы найдём все входы-выходы забаррикадированными, а сверху с трёх сторон по нам будут бить стрелки. Дюко всмотрелся в подходе к замку через короткую подзорную трубу – убогая компенсация утраченных очков: - Я бы не назвал это траншеей. Так, канава. Она узкая. Дюбретон согласился: - Узкая. Можно перепрыгнуть без особых усилий, но… - Но что? – генерал начал раздражаться. - Первые ряды одолеют её легко, у прочих обзор невелик, неизбежны запинки. - Предупредите их! И заходить будете справа – костяк колонны вовсе минует ров! - Как скажете, мсье. Генерал подул на пальцы, потёр их: - А двор… Мы же не безоружными идём. Под огнём наших мушкетов стрелки головы поднять не посмеют. Напомните, сколько в замке солдат? - Триста тридцать, мсье. – повторил адъютант. - Триста тридцать? Против четырёх тысяч? Генерал хохотнул, словно всхрапнула лошадь: - Орден Почётного Легиона первому храбрецу, вошедшему в донжон. Не хотите быть им, Александр? - Благодарю покорно, у меня уже орден есть. - Вот и отлично. Вы понадобитесь мне здесь. Итак, решено! Башню мы игнорируем, атакуем замок «en masse». Всех вольтижёров – вперёд, чтоб кузнечикам было не до колонн. К генералу вернулось хорошее настроение: - Им не устоять. Мы разобьём их «а-ля Бонапарт»! Ветер, дующий с востока, был холодным и пронизывающим. Вода в ручье спала, вернувшись в берега. Оставшиеся лужицы затягивал ледок. Позади Адрадоса французские батальоны готовились взять Врата Господа по методу императора. ГЛАВА 22 - В Бретани? Пленный адъютант подтвердил кивком. Страшный капитан-стрелок надел на пустую глазницу повязку, вставил зубы и оказался компанейским парнем. Пьер взял карандаш и набросал вепря: - Таких статуй много в западной части. Вы действительно сталкивались с ними в Португалии? - Да, в Браганце. А ещё в Ирландии. - Неужели кельты добрались туда? - Или пришли оттуда. – Фредериксон поводил пальцем по рисунку, - Там их считают символами власти древних королей. - А в Бретани – языческими алтарями. На одном даже показывают выемку, куда собирали жертвенную кровь. - Любопытно, любопытно… Интересное утречко. Пьер полностью разделял мнение стрелка, что Пласа Майор в Саламанке перегружена деталями. В финтифлюшках теряются обводы. Так заметил Фредериксон, и адъютант был счастлив встретить в его лице единомышленника. Оба они ненавидели новомодные архитектурные изыски, предпочитая благородную простоту очертаний построек десятого и одиннадцатого столетий. Фредериксон изобразил по памяти португальский замок Монтеморо Вельхо, и Пьер засыпал его градом вопросов. Постепенно разговор углубился в прошлое, к странным людям, вырубавшим из камня статуи диких кабанов. Прервал беседу сержант: - Сэр? Фредериксон отвлёкся от блокнота: - Что тебе, Том? - Два лягушатника на юге, сэр. Офицеры. Тейлор говорит, что может их достать. Капитан осведомился у Пьера: - Который час? Тот достал часы: - Одиннадцать без минуты. - Мерси. Передай Тейлору, Том, пусть через минуту убьёт одного. - Есть, сэр. Фредериксон вернулся к прерванной беседе: - А вы обратили внимание на быка на мосту в Саламанке? - О, да! Сержант ухмыльнулся. На миг Красавчик Вильям стал самим собой, отдал приказ и вновь зачирикал на французской тарабарщине. Пробираясь сквозь колючки, сержант решал, кому из стрелков поручить прикончить второго французика. Красавчик Вильям поощрял дополнительной порцией рома всякого, кто убьёт вражеского офицера. Шарп стоял на обломках восточной стены. Траншея у края насыпи вышла неглубокой, меньше метра, бруствер выброшенной на внешнюю сторону земли добавлял сантиметров тридцать. - Что там у нас со временем? - Одиннадцать, сэр. – капитан Брукер нервно щёлкнул крышкой часов. У надвратной башни столпились ракетчики. Со своими снарядами в руках, одетые по настоянию Шарпа в шинели пехотинцев, они испуганно притихли. Шарп ободряюще улыбнулся Джилиленду и нарочито громко сказал: - Волноваться нечего, сначала они полезут брать башню на бугре! В отдалении грохнули два винтовочных выстрела. Шарп поискал глазами дымы и заключил вслух: - Должно быть, на южном склоне. - Мне идти, сэр? – на открытой насыпи Брукер чувствовал себя неуютно. Роту фузилёров под его началом, усиленную двадцатью стрелками и Кроссом, Шарп решил послать в долину между замком и башней прикрыть возможное отступление Фредериксона. - Погодите чуть, капитан. На холме было тихо: ни стрельбы, ни криков. Шарп перевёл взгляд на деревню: - Ага! Французский полк перед Адрадосом зашевелился и двинулся на юг, к башне. Задняя рота, поднимая брызги, плюхала через ручей. Значит, всё же башня. До последнего момента Шарп не сбрасывал со счетов возможность того, что ограниченные во времени французы рискнут сразу штурмовать замок, но они, похоже, настроились действовать по всем правилам. Если принять во внимание выстрелы, можно было предположить, что на дальнем, невидимом из форта, косогоре, тоже не всё гладко, и у Фредериксона вскоре будет полон рот хлопот. Шарп махнул Брукеру: - Давайте. Счастливой охоты! Брукер и Кросс покинули замок через дыру, которой не так давно воспользовались для бегства бандиты Потофе во главе с Хейксвеллом. Мысль о том, что желтомордый связан и сидит под замком, согрела Шарпу душу. Захвати французы замок, как они поступили бы с дезертирами? Шарпу вдруг подумалось: из двух дней, которые ему надо было продержаться на перевале, миновала четверть. Слабое утешение, учитывая, что основные силы французов пока не вступали в бой. - Сэр! Сэр! – трубач заглядывал Шарпу в лицо, указывая на башню. - В чём дело? - Сейчас его не видать, сэр, но от башни кто-то мчится. Как ошпаренный, сэр. Стрелок. Что могло случится? От башни по-прежнему не доносилось ни звука. Под студёным ветром зябли руки. Перчатки Шарп где-то забыл ночью. Небо, низкое и серое, было готово разродиться снегом. Некстати снег, до чего же некстати. Он замедлит тех, кого Нэн пошлёт на выручку Шарпу. - Вон он, вон он, сэр! Стрелок вынырнул из кустов у ручья, быстро осмотрелся и припустил к замку. Кем бы он ни был, скорость с винтовкой и выкладкой парень развивал приличную. Перепрыгнув траншею, стрелок взбежал к Шарпу. Пар облачком вылетал из его рта, он тяжело дышал, выпалил через силу: «Сэр!» и отдал майору записку. Поверх изображения вепря было наспех накарябано: «Помните фр. контратаку под Саламанкой? Вижу то же самое. За деревней. Спорю на 10 гиней, к вам в гости. Все застр-ки на западе. 8 бат-в. А вы обещали драчку мне!!! 2 фр. офицера подобр. близко. Бах-бах! К.В.» Шарп ухмыльнулся. Красавчик Вильям. Восемь батальонов? Боже правый! А Шарп отослал половину стрелков и пять десятков фузилёров! - Прапорщик! - Сэр? - Живо к мистеру Брукером с мистером Кроссом, пусть возвращаются, не мешкая! Прапорщик испарился. - Сэр! Сэр! – трубач теребил командира за рукав. Французский батальон не собирался штурмовать башню. Полк сдвинулся, давая дорогу остальным. Пехота в сопровождении конных офицеров заполнила восток долины. И целью их, похоже, был именно замок. - Боже правый! Шарп потряс головой, не веря своим глазам. - Сэр? – голос мальчишки-горниста дрожал. - Страшно, сынок? – азартно спросил Шарп, - Волк сожрёт ягнёнка, не подавится. Да только лягушатники ошибаются, думая, что волк – они. Капитан Джилиленд! - Здесь, сэр. – капитан выбрался из тени башни, ёжась на холодном ветру. - Вы видите то же, что и я, капитан? Джилиленд оробело смотрел на многоголовое море французской пехоты, не понимая причин неожиданной весёлости командира. - Перед вами, капитан Джилиленд, французское боевое построение – «колонна», самая большая в мире мишень для ваших ракет. Вы слышите меня, капитан? Лягушатники расстарались для вас! Тащите свои установки! Покажем французам, где раки зимуют! Шарп готов был расцеловать Джилиленда, принца Уэльского с его полоумным батюшкой, полковника Конгрива и заодно французского генерала, поступившего так, как поступил бы на его месте любой военачальник. Майор крепко хлопнул горниста по плечу: - Повезло тебе, малец! Будет, что внукам рассказать! Шарп чувствовал, как ветер ерошит ему волосы. Даже если французы вознамерились миновать замок и проломиться в просвет между фортом и монастырём, ничего непоправимого: ракеты пускаются с северного фаса так же легко, как и с восточного. Шарп взглянул на башню. Плотные боевые порядки французов представляли соблазнительную цель для пушки, но Фредериксону было дано строгое указание открывать огонь лишь обороняя холм. Второго прапорщика Шарп отправил вызвать во двор оставшихся стрелков и фузилёров. Майора беспокоили вольтижёры. Их надо было держать подальше от траншеи, в которой уже возились ракетчики, выставляя желоба по всей её тридцатиметровой длине. Шарп спустился к ним. По его настоянию угол подъёма лотков артиллеристы выверили так, чтобы ракеты врезались в гущу неприятельского войска метрах в пятидесяти впереди. Близость настоящего боевого крещения сказывалась на подчинённых Джилиленда не лучшим образом: они путались, дерзили, переругивались между собой. Шарп вёл себя подчёркнуто спокойно, и его пример постепенно свёл нервозность ракетчиков на нет. - Заставьте лягушатников пожалеть, что они на свет родились, капитан! Потрепав Джилиленда по плечу, Шарп поспешил во двор, к глазеющим на врага стрелкам и фузилёрам. Зелёным курткам Шарп велел расположиться в траве перед рвом, красномундирников выстроил в линию на обломках стены. Многие из них погибнут от пуль вольтижёров, зато их залпы надёжно прикроют подчинённых Джилиленда и стрелков с фронта. Каждый пусковой желоб обслуживали двое. Один клал на лоток снаряд, второй поджигал фитиль. Оба приседали, а, когда ракета взмывала в воздух, процедура повторялась раз за разом. В минуту выходило по пять пусков. При общем количестве выставленных желобов, за десять минут семьсот ракет накроют французские ряды. Возвратившихся парней Кросса и Брукера Шарп отправил к остальным, только позаимствовал пятерых самых метких стрелков, посадив их на верхушку надвратного укрепления. На лицах фузилёров проступал страх, откровенный, ничем не прикрытый. Ещё бы! Жидкая цепочка двойной шеренги четырёх рот против знаменитых французских «колонн». Колонн, опрокидывавших целые королевства, и единственной надеждой на победу были ракетки. Жалкие, несерьёзные ракетки, место коим где-нибудь на празднестве, но никак не на войне. - Заряжай! – скомандовал Шарп, - Значит, так. Огонь ведём повзводно. Наша задача – отгонять французских застрельщиков от окопа. Капитан Брукер! - Да, сэр. - Ваша рота ближе всех к дороге, присматривайте, чтобы вольтижёры не зашли с фланга. Если ублюдки начнут простреливать траншею по длине, нам крышка. Он помолчал и добавил: - За Кинни! Давайте так прижмём лягушатникам хвост, чтоб их визг было слышно подполковнику на том свете! И тогда зарокотали барабаны. Барабаны, под которые французские колонны брали Мадрид и Москву, завалив Париж знамёнами вражеских армий. Барабаны отбивали pas-de-charge, ритм, сопровождавший все французские атаки. Дробь, прекратить которую могло поражение или победа. Бум-бум, бум-бум, бумабум, бумабум, бум-бум. Нынче барабаны били ради Шарпа, только ради Шарпа, привет от повелителя Европы голодранцу из лондонского сиротского дома. Шарп окинул шагающие к нему бесконечные ряды вражеской пехоты и вдруг рассмеялся от охватившей его гордости. Да! Эти барабаны били ради него! ГЛАВА 23 Генерал злился. По всем канонам ему полагалось бы отдавать честь проходящим полкам или вовсе скакать впереди с клинком наголо, но уж очень ничтожен был противник. Для такого и развёрнутые знамёна с барабанным боем – уже перебор. Смешно разбивать орех кувалдой! С другой стороны (генерал ухмыльнулся), кувалда и быстрее, и надёжней. Чёртова спешка. Когда вольтижёры высыпали в поле, он справился, который час. Без четверти двенадцать. По чести говоря, сорок пять минут на формирование колонны – очень неплохой результат, но не сегодня, чёрт возьми, не сегодня! Сегодня это сорок пять минут, выброшенные на ветер. Дай Бог, чтобы кувалда раздавила орех не только надёжно, но и быстро; тогда, быть может, в полдень его войско, наконец, уберётся с этого до зубной боли надоевшего перевала. Дурное настроение генерала разделял полковник-артиллерист, хотя и по иным причинам. Он жаждал разнести по камешку и монастырь, и форт, но понимания у командира не нашёл. Наоборот, генерал запретил бомбардировку в очень категоричной форме, мотивируя тем, что она займёт часы, а счёт идёт на минуты. Артиллерист надулся и дальнейших разглагольствований генерала не слушал. У подножия башни Фредериксон уговорил-таки Пьера приложиться к фляжке. Утерев губы, француз заметил: - Похоже, вы на грани поражения. Фредериксон усмехнулся: - Пари? - О, нет. Я не из спорщиков. Одноглазый капитан задрал голову: - Эй, там, наверху! На нашу долю не видать сладенького? - Нет, сэр. Опережая колонну, долину усеяли застрельщики, сотни застрельщиков против редкой цепочки стрелков на подступах к окопу. Туго придётся ребятам Кросса. - Лейтенант Вайс! - Сэр? Лейтенант с четырьмя десятками стрелков растворился в зарослях. Они залягут там, где колючки редеют, фланговым огнём поддерживая товарищей в траве. Фредериксон напутствовал их криком: - Цельте в офицеров! В офицеров! То же самое Шарп проорал своим стрелкам, повторив для тех, кто сидел на башне над воротами. Офицеры, главная цель – офицеры. На северном краю насыпи капитан Джилиленд тщетно пытался унять дрожь: - Мы готовы стрелять, сэр. Шарп отмахнулся: - Рано. Шагающие под барабанный бой ряды пехоты были в трёхстах метрах. На таком расстоянии три четверти пущенных ракет уйдут «в молоко». Шарпа беспокоили вольтижёры. Французские застрельщики, числом превосходящие защитников замка, подбирались всё ближе. Защёлкали винтовки с надвратного укрепления, вызвав ответную пальбу. Для прицельного выстрела из мушкета расстояние было велико, пули пролетали над насыпью, не причиняя вреда, но Шарп физически ощущал страх, исходящий от фузилёров. Тёмный, зловещий вал тридцатиметровой ширины и вглубь метров восьмидесяти, опушённый штыками, неотвратимо накатывался на замок. Винтовки не молчали, но их одинокие голоса тонули в дружном хоре французских мушкетов. Вольтижёры перебежками продвигались к окопу. Они работали парами. Пока один стрелял, второй заряжал ружьё. Их плотный огонь не давал стрелкам поднять головы. Лёжа, они насыпали порох в стволы; лёжа, трамбовали пулю шомполом, затем перекатывались на живот, стреляли, выцеливая французов с саблями, и вновь переворачивались на спину для перезарядки. Пули вольтижёров собрали с красномундирного строя первую кровавую дань. Жутко закричал солдат, которому раздробило скулу. Другой без звука рухнул на щебень. Рявкнули сержанты, и строй сомкнулся. - Фузилёры ближе к траншее! – приказал Шарп. Двигаться лучше, чем покорно ждать смерти, как стадо на бойне. К тому же, пара метров вперёд, и шансы попасть во врага, густо усеявшего поле у замка, повышаются. Офицеры передали команду, и фузилёры, выворачивая камни из слежавшейся груды, побрели вниз. Вольтижёры были уже метрах в сорока от бруствера. - Капитан Брукер! - Да, сэр? - Огонь! - Слушаюсь, сэр! По-о-олк! Це-е-ельсь! Сабля, коротко разрубила воздух: - Пли! Господи, спасибо Тебе за изматывающие тренировки! Спасибо за то, что британская армия, по Твоему промышлению, была единственной в мире армией, использовавшей боевые патроны для учебных стрельб! Первый залп фузилёров убил четверых французов и заставил залечь остальных. Фузилёры работали, как отлаженный автомат. Последовательность движений, въевшаяся в каждую клеточку. Выстрел-перезарядка, выстрел-перезарядка. Четыре выстрела – минута долой. Нет врага, нет земли, нет неба. Только ты и мушкет. Скуси патрон, порох на полку. Приклад в землю, порох с пулей в ствол, прибей шомполом. Шомпол на место, ружьё к плечу. Пли! Улетающий в никуда свинец на мгновенье разгоняет дым. Пока перезаряжаешь, гремит залп второго взвода и всё повторяется раз за разом. Мушкеты вольтижёров тявкали в ответ, пробивая бреши в красных рядах. Кто-то вставал на ноги, скрежеща зубами от боли, кто-то отползал назад, оставляя кровавую дорожку. Шарп во всё горло проорал запрет помогать раненым. Во время сражений многие солдаты под предлогом переноски раненых сбегали из невыносимого ада поля боя, и Шарп, перекрывая стрельбу, барабаны и крики, объявил: - Любого, кто оставит строй, пристреливать на месте! Сержанты, слышали?! Они слышали, и раненые беспомощно истекали кровью. Залпы гремели один за одним. Семь сотен пуль, пронизывающих в минуту пространство перед бруствером, вынудили вольтижёров расползтись по флангам. - Капитан Брукер! Вашу роту назад на десять шагов и развернуть! И правый фланг! Что, будь он проклят, делать с правым флангом? - Стрелки, вправо! Вправо! Парни Брукера палили теперь под углом к траншее, но их было слишком мало, чтобы всерьёз угрожать проклятым вольтижёрам. Взгляд Шарпа зацепился за вынырнувшего из травы француза. Тот прицелился прямо в него! Вспышка. Пуля угодила в металлическую накладку ножен палаша, и они кувыркнулись на перевязи. С башни над воротами треснула винтовка, и вольтижёр упал на спину с простреленным черепом. Колонна надвигалась. Идти им было недалеко, от деревни до замка минуты три неторопливой ходьбы. Били барабаны, отсчитывая секунды до верной победы. Шарп пробежал вправо перед ротой Брукера в паузе меж залпами. Майора очень тревожил правый фланг. С края колючих зарослей поднимались дымки, гремели выстрелы, и французы оттягивались назад, тревожно перекликаясь. Шарп улыбнулся с облегчением. Фредериксон, молодчага Фредериксон сообразил без подсказки прислать помощь! Офицер вольтижёров скакал к своим отступающим подчинённым, намереваясь, по-видимому, заставить их штыками прочесать кусты. Четыре или пять пуль вспороли на нём мундир, выбросив из седла. Его конь рванулся в сторону и, пробежав десяток шагов, попал под залп фузилёров. Какофония битвы: вопли боли и ярости, залпы и разрозненная пальба, лязг шомполов и барабаны, неизменные барабаны. Ряды солдат в красных мундирах редели. Прапорщик из роты Брукера сполз по насыпи, кровь текла из его уст. Блуждающий взор остановился на Шарпе и потускнел. Мёртвое тело дёрнулось, приняв ещё одну случайную пулю. В разрывах дымной пелены Шарп разглядел вольтижёров шагах в двадцати от бруствера, разглядел двух неподвижных стрелков. Дальше рычало барабанами и топало тысяченогое чудовище, скаля длинные зубы-штыки. Вой, многоголосый вой доносился от него: - Vive L’Empereur! Джилиленд, сам не свой, дёргал Шарпа за рукав: - Ну, что? Пора? - Ждать, я сказал! Вольтижёры расхрабрились, подобрались почти к самой траншее, стреляя по красномундирному строю в упор. Фузилёры падали, но их товарищи, сцепив скрипящие порохом зубы, морща почерневшие лица, заряжали и стреляли, заряжали и стреляли. Шарп уже готов был дать отмашку ракетчикам. Рожки позвали вольтижёров обратно, влиться в ряды мерно шагающей колонны. Барабанщики яростно били палочками по тугой коже, будто надеясь выколотить из форта его защитников. Скачущий перед колонной полковник вылетел из седла, и стрелок на площадке над воротами деловито буркнул: «Четыре!», скусывая следующий патрон. У монастыря Патрик Харпер и семнадцать «зелёных курток» вели огонь по французам, но колонна продолжала двигаться к замку. Вторя барабанам, генерал отстукивал ритм пальцами на крышке кожаного пенала. Головная часть колонны скрылась в пороховом дыме. - Так-то, Александр. Как этому вашему Шарпу такая возможность «натаскать в поле» своих вшивых кузнечиков? На холме Фредериксон, косясь на Пьера, в нетерпении скрёб пустую глазницу под повязкой: - Ну же! Ну же! Шарп набрал в лёгкие воздуха: - Стрелки, назад! Первую шеренгу колонны Шарп видел так же ясно, как и собственных людей. Видел молоденького солдатика с редкими смешными усиками на верхней губе, видел мушкеты, изготавливаемые для одиночного залпа, предваряющего штыковую. - Ракетчики! – Шарп медлил. Пятьдесят метров. Теперь уж ракеты не промажут. Французы подняли ружья, но Шарп упредил их: - Огонь! Пальники коснулись фитилей. Секунду ничего не происходило. Пули французов прорезали дым, но Шарп не обратил на них внимания. Гремел триумфальный клич неприятеля, и вдруг его заглушили поистине дьявольские свист и вой из траншеи. Будто шаровые молнии немыслимой стремительности, ракеты срывались с лотков вперёд, рассыпая искры и дымя. Глазам французов предстало выползшее из-под земли в доли секунды широкое облако густого дыма, простёганное огнём. Они опомниться не успели, как смерть простёрла оттуда витые искряные щупальца, и ад сошёл на землю. - Фузилёры! Огонь! Огонь! Зрелище заворожило фузилёров. Их цепочка шатнулась назад, и Шарп рыком привёл их в чувство: - Огонь, недоумки! Огонь, кому сказал! Он подпустил французов очень уж близко, чёрт! Поднажми сейчас их первые ряды, и победа у лягушатников в кармане. Второй пуск ракет был менее дружным, одни расчёты управлялись скорее, другие медленнее. Джилиленда, от возбуждения едва не выпрыгивавшего из штанов, не устраивала скорость ни тех, ни других: - Что вы копаетесь?! Быстрей, милые! Быстрей, быстрей! Пущенная ракета взмыла вверх и пробила низкие бескрайние облака. Озадачив французов в деревне. - Что это за чертовщина? – генерал опустил взгляд обратно на колонну, однако, дым, проклятый дым, подсвечиваемый изнутри частыми вспышками, не давал рассмотреть, что там делается. - Взрыв? – предположил Дюко. К траншее из дымной пелены вышагнул очумевший пехотинец – француз. Полусумасшедший и опаленный, он бросился на ракетчиков, грозя штыком на мушкете. Стрелки, охраняющие подчинённых Джилиленда, дважды выстрелили. Француз повалился назад, прижав к земле только-только покинувшую установку ракету. Шипя и плюясь огнём, снаряд начал разворачиваться, но капрал в зелёной куртке хладнокровно подскочил к убитому и ударом ноги вышиб ракету вон. Она кашлянула искрами и скользнула вперёд. Северной части колонны ракет не досталось. Они слышали вой, крики, гром разрывов картечных камер головок ракет, но продолжали натиск. Отличная цель для фузилёров роты Брукера: - Огонь! Залп, как бы слаб он ни был, заставил французов запнуться. Капитан Джилиленд пронёсся мимо Шарпа и бросил на землю пусковой лоток, прибив для верности каблуком. Два ракетчика споро оснастили желоб снарядом, секунда, и ракета рванулась вперёд. Шарп прокричал на ухо капитану: - Сколько у вас ещё станков, капитан? - Четыре! - Давайте их сюда! Ракеты глубоко пронизывали тесные боевые порядки колонны и вязли в плоти. Тогда взрывалась головка, разнося в клочья всё вокруг. Из дыма, сверху, справа, слева французов настигала смерть. Их уши были забиты гулом, составленным из потустороннего визга, разрывов, шипения, криков гибнущих товарищей. Единственное, чего больше не было в этом шуме, - барабанов. И французы дрогнули. Часть ракет взлетала над терзаемой ими колонной. Одна проложила дымный след у деревни и взорвалась севернее. Дюко вспомнил вслух: - Полковник Конгрив! - Что? – повернулся к нему Дюбретон. - Ракетная система Конгрива. Генерал никак не мог оторваться от колонны: - Они остановились. Они остановились!!! Некоторые ракеты улетали в долину, парочка взорвалась поблиз монастыря, но прочие громили колонну. Фузилёры стреляли. - Какие ракеты?! Какого чёрта здесь ракеты? Барабаны молчали. Выли дьявольские устройства, унося жизни его бойцов, стенали обожжённые и переломанные, кричали умирающие. С минуты на минуту пока ещё стройные ряды тыльной части колонны обратятся в безумную, охваченную паникой толпу. - Какого чёрта здесь какие-то ракеты, Александр?! Дюбретон зло выплюнул горький вывод: - Британцы знали, что мы придём. Шарп драл глотку: - Огонь! Огонь! Бейте ублюдков! Огонь! Наука в войне. Ракеты срывались с желобов, скользили над травой, набирая скорость, поднимались на десяток сантиметров и врезались во врага на высоте колен, пробивая ряд за рядом, или взмывали выше, разрывая людей в куски. Французы побежали. Куда угодно, лишь бы подальше от адских воющих смертей, жалящих со всех сторон и убивающих, убивающих, убивающих. - Огонь! Посланные Фредериксоном стрелки выбрались из кустов на открытое пространство, охотясь на тех офицеров и сержантов, что пытались остановить бегущих. Брызжущие искрами хвосты ракет уносились вглубь дымного облака, не встречая сопротивления, и Шарп заключил, что бить некого. Противник, объятый ужасом, бежал. - Прекратить огонь! Офицеры и сержанты передали приказ, и наступила тишина. Нет, не тишина. Умолкло соло смерти, и звучавший фоном хор отмеченных ею несчастных вступил неожиданно громко. Стоны, рвота, зов о помощи, ругательства. Ярость Шарпа остывала. - Капитан Брукер! - Сэр? - Постройте людей в два ряда на насыпи. И позаботьтесь о раненых. - Да, сэр. Капитан Брукер выглядел ошарашенным. Он всецело разделял точку зрения сэра Огастеса, что на перевале невозможно победить. И вот она – победа! Жестокая, кровавая, но победы редко бывают иными. Шарп раздражённо поторопил его: - Поспешите, капитан! Бой ещё не кончился! Однако бой кончился. Ветер рассеивал дым, постепенно открывая поле битвы. От окопа чёрным веером расходились подпалины. Там, где не так давно бодро шагали ряды французов, теперь чернело жжёно-кровавое месиво исковерканной людской плоти, кое-где слабо шевелящейся. Ракетчики, счастливые, несмотря на ожоги на руках и лицах, отряхивали грязь и копоть с пропаленной формы и выглядывали из траншеи, оценивая плоды своих усилий. С обломков деревянной направляющей огонь перекинулся на мундир раненого француза. Тот неловко махал искалеченной кистью, не в силах сбить пламя. Огонь добрался до патронной сумки. Она взорвалась, поставив точку в мучениях бедняги. С насыпи казалось, будто телами усеяна вся долина до самого Адрадоса. Поле боя. Поле боли. - Капитан Джилиленд! - Сэр? - Благодарю за службу. Передайте мою признательность вашим людям. - Конечно, сэр. Спасибо. Перед деревней строились потрёпанные остатки колонны. Два всадника, смирив коней на полпути от деревни, рассматривали пепелище. Шарп видел однажды результат обстрела колонны картечью пятнадцати орудий, и это не было так запредельно ужасно, как то, на что он смотрел сейчас. - Не дай мне Бог дожить до времён, когда все поля сражений будут выглядеть так же. - Что, сэр? - Ничего, капитан Джилиленд, ничего. Винтовка была всё ещё на тощем плечике у горниста. Шарп взялся за ремень оружия, чувствуя, как слёзы застилают взор. Пуля пробила мальчишке лоб. Лёгкий и безболезненный конец едва начавшейся жизни. Парнишке никогда не стать стрелком. Первая снежинка мягко легла на лоб горнисту, покраснела и растаяла. ГЛАВА 24 На этот раз Дюбретона на переговоры с англичанами сопровождал генерал. Он хотел лично взглянуть на Шарпа. Перемирие до четырёх часов, навязанное угрюмым черноволосым стрелком, не вызвало возражений со стороны генерала. Во-первых, он сознавал, что нынче они уже через перевал не пройдут, а, во-вторых, французам тоже требовалось время: обдумать дальнейшие действия и собрать раненых. Раненых было много. Убитых тоже. Стоя на смотровой площадке надвратной башни, Шарп считал, сбивался, снова считал, но, в конце концов, бросил попытки и написал в отчёте, что «уничтожено свыше полка неприятельской пехоты». Раненых было гораздо больше. Их таскали на носилках и вывозили амбулансами по свежему снегу. В зарослях северо-восточнее Адрадоса несколько улан нашли неразорвавшуюся ракету. На обратном пути их обстреляли с холмов, и, кроме трофея, уланы привезли Дюко весть о появлении нового врага. Гверильясов. Близорукий майор отделил головку ракеты от горелого цилиндра и разложил их на столе. Без очков ему приходилось наклоняться низко-низко, и со стороны казалось, будто Дюко обнюхивает снаряд. Ракета была цела, если не принимать во внимание выгоревший в тубе порох. Обмеряя снаряд и занося размеры на грубый чертёж, Дюко не мог отделаться от мыслишки: чем чёрт не шутит, набить цилиндр порохом, поставить направляющую и попробовать запустить? Погружённому в раздумья Дюко ничуть не мешали крики обгорелых соотечественников, с тел которых хирурги этажом выше отслаивали прикипевшие угли мундиров. Во дворе замка фузилёры грели воду, заливали кипяток в стволы мушкетов, смывая гарь. Они пополняли запас патронов, любовались лениво падающими снежинками и лелеяли надежду, что с французов достаточно. В донжоне Обадия Хейксвелл, ободрав до крови запястья, высвободился из пут и, скалясь, пообещал прочим узникам скорую свободу. Проскользнув в дальний угол, куда не доставал свет факела из коридора, Хейксвелл встал на цыпочки и потянулся к камню в самом верху стены. Он помнил то, о чём давно все забыли. Фредериксон нацарапал на клочке бумаги адрес и протянул Пьеру: - Здесь живёт мой отец. Адъютант свои координаты записал на обороте визитки: - Увидимся после войны. - Думаете, она когда-нибудь закончится? - Все устали от неё. Хотя Фредериксон как раз и не устал, но спорить счёл неучтивым: - Значит, после войны. Видя, с каким омерзением поглядывает пленный улан на белый лоскут, свисающий с пики, Фредериксон обратился к нему по-немецки: - Без этой штуки тебя пристрелят твои же товарищи. И правильно сделают. Перейдя на французский, капитан уточнил: - Вы же проследите за всей формальной чепухой, Пьер? Как договаривались. Не сражаться, ждать обмена и так далее? Адъютант улыбнулся: - Я прослежу за формальной чепухой. - И ни слова о том, что вы здесь видели. - Конечно. – Пьер взглянул на улана, - Хотя за него я не ручаюсь. - Ему рассказывать нечего. Ракеты мы ему не показывали. Ракет, и правда, улану не показывали (потому что у Фредериксона их не было). Зато сержант Росснер долго и обстоятельно расписывал, где у подножия башни их разместили, старательно не замечая за спиной навострившего ушки пленного. - Жаль отпускать вас, Пьер. - До встречи после войны. Удачи вам! Наблюдая, как пленники спускаются с холма, Фредериксон поделился с сержантом: - Приятный парень. - Похоже на то, сэр. - И мозги у него на месте. Не то что современные идиоты, предпочитающие новый собор в Саламанке старому! - Редкость в наши дни, сэр. – вежливо поддакнул командиру сержант, ещё минуту назад понятия не имевший, что в Саламанке вообще есть собор. Лейтенанта Вайса капитан встретил вопросом: - Какие потери, лейтенант? Тот осклабился: - Невообразимые, сэр! Страшно сказать: капрал Бейкер потерял палец, сэр. - На какой руке? - На левой, сэр. - Стрелять сможет. Капитан подставил лицо сыпящимся с неба снежинкам: - А хорошо, что не дождь? Боеприпасы кончатся, забросаем врага снежками. Севернее деревни, там, куда не достанет пуля самого меткого «кузнечика», французы разворачивали две батареи артиллерии. Лошадей отвели прочь. Чистый белый снег заметал пузатые горки готовых зарядов, саржевые мешки с порохом. Пушкари были бодры и уверены в себе. Пехота потерпела неудачу, и генерал призвал артиллерию. Не просто «артиллерию», а Французскую Артиллерию, род войск самого императора! Каждый пушкарь во Франции гордился тем, что может назвать себя коллегой Его Величества Наполеона I, бывшего артиллерийского офицера Бонапарта. Сержант обтёр снег с буквы «N» в венке, выбитой на казённике орудия, нагнулся и шепнул: - Скоро, мой пупсик, скоро. Голос его был нежным, будто разговаривал он не с глядящими на монастырь чудовищем из меди, железа и дерева, а с любимой дочуркой. Во время перемирия Шарп посетил монастырь. На ступеньках у входа он оглянулся. Первозданную чистоту снежного покрывала у обители нарушала лишь цепочка его следов. Рядом с Адрадосом крохотные артиллеристы суетились у игрушечных с такого расстояния пушечек, направленных прямо на Шарпа. Снег лежал на ветках граба в монастыре. Подумать только, всего сутки назад стрелки украшали дерево лентами. Всего сутки. Решение, принятое Шарпом относительно монастыря, удивило офицеров размещённых в обители рот. - Мы не будем оборонять монастырь, джентльмены! - Припасли каверзу, сэр? – понимающе ухмыльнулся Прайс. Шарп его разочаровал: - Нет, Гарри. Харпера Шарп нашёл в нижнем дворике: - Как у вас тут, Патрик? Тихо? - Тихо, как в монастыре, сэр. – пошутил ирландец. Майор поведал, что забирает всех в замок, и Харпер расплылся в довольной улыбке: - Слава Богу, сэр! Ребята по вам соскучились. - Я по ним тоже. Передашь им? - А как же. Как поживает наш друг рядовой Хейксвелл? - Рядовой Хейксвелл гниёт в донжоне. - Что-что? - В донжоне, говорю, гниёт… Издеваешься? - Прямо слушал и слушал бы… - Пушка заклёпана? - На совесть, сэр. Харпер вбил в запальное отверстие гвоздь, срубил шляпку заподлицо и хорошенько сплющил мизерный пенёк. Теперь, чтобы привести пушку в боеготовность, запальное отверстие придётся высверливать заново. - Когда выдвигаемся, сэр? Вечером? - Да, в сумерках. После их атаки. Удачи. - Нам, ирландцам, удача ни к чему. - Кроме тех случаев, когда на хвосте англичане. А, Патрик? – поддел его Шарп. Харпер смиренно потупился, скрыв пляшущих в глазах весёлых чёртиков: - Продвижение по службе способствует вашему здравомыслию, сэр. Снег валил и валил, укрыв землю белым одеялом, пронзенным редкими упрямыми былинками. Вопреки царящей вокруг благодати на душе у Шарпа было неспокойно. Существовала маленькая возможность того, что французы не собираются атаковать монастырь, а выставленные пушки – демонстрация, призванная ввести в заблуждение Шарпа. Шарп в это не верил. Монастырь нужен был французам, чтобы поставить пушки, и, пока орудия из-за крепких стен громят замок с севера, под шумок взять башню. С холма форт, как на ладони. Шарп опасался гаубиц с их чёртовой навесной стрельбой. Снег скрипел под каблуками, таял на лице. Красиво, но красота эта задержит подмогу. Сколько ещё сможет продержаться здесь воинство Шарпа? Ракеты на исходе, их осталось четыре сотни штук. Джилиленд, вынужденный везти припасы фузилёров, не мог взять полный комплект. Да и, честно говоря, кто мог предположить, что они пригодятся? Идею применить их породило отчаяние, но ракетчики оправдали ожидания. Теперь у Шарпа возникла новая идея. Для претворения её в жизнь майор реквизировал у Джилиленда запас фитилей, поджигающий связки ракет. Джилиленд расстался с ними безропотно, хотя и не без сожаления. В замке хирург ампутировал солдату ногу. Выкроив лоскут кожи, чтобы обернуть потом культю, врач рассёк мускулы, перевязал кровеносные сосуды и пилил кость. Санитары прижимали фузилёра к столу. Тот мычал, стискивая зубами кожаный кляп, изжёванный до него десятком других страдальцев. Хирург устало ругнулся, когда кость треснула и разломилась под зубьями короткой пилы. Доктор участливо сказал фузилёру: - Почти всё, сынок. Потерпи ещё немного. Немцы из роты Кросса хоронили в траншее двух погибших товарищей. Углубив дно, стрелки положили туда тела, притрусили грунтом и, нагромоздив камней, чтобы до мёртвых не добрались трупоеды, насыпали невысокий холмик. Капитан Кросс произнёс речь, по его собственному выражению «ненужную, но необходимую», солдаты тихо затянули песню, которую всякий немец этой войны носил в сердце: «Ich hatt’einen Kameraden, Einen bess’ren findst du nicht…» Их скорбные голоса слышал Шарп на верхушке донжона: «Был у меня товарищ, лучше не сыскать…» Капитан Брукер успел побриться и вычистить мундир. На его фоне Шарп чувствовал себя грязным бродягой. - Потери, сэр. - Докладывайте, капитан. - Пятнадцать убитых, сэр. Тридцать восемь тяжелораненых. - Плохо. Шарп бережно спрятал список в сумку: - Боеприпасы? - Хватает, сэр. - Провиант? - На два дня, сэр. - Бог даст, помощь придёт раньше. – Шарп поскрёб щетину, - С учётом потерь в замке у нас сто восемьдесят фузилёров? - Сто восемьдесят два, сэр. Плюс офицеры. - Ну, да. – Шарп позабавила педантичность капитана, - Сто восемьдесят два фузилёра против целой армии. - Так точно, сэр. – мрачно подтвердил Брукер. - Ничего, капитан, к ночи получите подкрепление. Восемьдесят фузилёров из монастыря. Брукер меланхолично спросил: - Вы полагаете, сэр? Шарпу захотелось рявкнуть на него, но он сдержался. Незачем ссориться с человеком, плечом к плечу с которым тебе предстоит сражаться ближайшие сутки. - А ещё сто пятьдесят на холме, так? - Да, сэр. – на лице Брукера застыла постная гримаса, как у методистского пастора, повествующего о муках адовых. - Вы проверяли пленников? - Да, сэр. Брукер солгал. Он позабыл о дезертирах, но признаться было выше его сил. Шарпа он побаивался. - Хорошо. Печально, если ублюдки ударят нам с тыла. - Пленных кормить, сэр? - Обойдутся. Который час, капитан? Брукер неловко выудил из кармана тяжёлую луковицу часов: - Пятнадцать минут четвёртого, сэр. Шарп высунулся наружу. Тучи почернели. Из-за снегопада сумерки пришли в долину раньше обычного. Белые хлопья ложились на маленькую могилку, у которой неподвижно стояли капитан Кросс и стрелок, некогда бывший горнистом. Солдат поднёс к губам трубу убитого мальчугана. Короткий сигнал трубачей, а затем долгая печальная мелодия. Ich hatt’einen Kameraden. Сзади покашляли. Шарп обернулся. Боец в зелёной куртке принёс записку: - От капитана Фредериксона, сэр. - Спасибо. Послание гласило: «Партизаны на севере, востоке и юге. Пароль? Я драться-то буду или нет?» На этот раз он подписался иначе: «Капитан Вильям Фредериксон, 5 бат. 60 полка. Изнылся весь.» Шарп ухмыльнулся, попросил у Брукера карандаш и дописал: «Пароль: терпение. Отзыв: добродетель. Гостей ждите утром. Удачной охоты. Ричард Шарп.» Отослав стрелка обратно, Шарп повторил пароль и отзыв для Брукера, присовокупив: - Предупредите часовых насчёт гверильясов. Возможно, с нами ночью попытаются связаться. - Да, сэр. «И бодрей, нытик, бодрей!» - хотелось добавить Шарпу, но он промолчал. Время шло. Пушкари смахнули снег с запальных отверстий двухметровых стволов на полутораметровых колёсах. Зарядный ящик каждой пушки содержал сорок восемь снарядов и ещё девять покоились в коробе на хвостовике. Эти ядра сравняют с землёй монастырь, а потом туда ворвётся пехота, - тот полк, что, будучи в тылу колонны, почти не пострадал от ракет. Орудия перекатят в развалины обители, и огнедышащие чудища возьмутся за форт. Без пяти четыре долина вымерла. Англичане прятались за каменными стенами или в неглубоких окопчиках на холме, французы затаились в селении. Шарп поднялся на площадку башни над воротами и сказал стрелку-часовому: - Сейчас начнётся. Мешки с порохом, вложенные в стволы, были прижаты ядрами на деревянных колодках. Прокольники пронзили саржу, их место заняли запальные трубки. Полковник-артиллерист посмотрел на часы. Без двух четыре. - Да какого беса? Огонь! Восемь пушек, грохнув, отскочили назад, разгребая хвостовиками снег. Команды, слаженно действуя гандшпугами и верёвками, вернули орудия на место. Зашипели губки в горячих стволах. Недолёт. Пушки ещё не прогрелись. - Огонь! Шарп не мог видеть с башни батарею, только вспышки. Пушкари были хороши. Залп гремел за залпом. Под градом ядер стены монастыря трескались и крошились. - Огонь! - Клубы дыма сносило от деревни к монастырю. Снежинки таяли, не успевая коснуться раскалённых стволов. Орудия стреляли и осаживались назад. Прислуга двигала их обратно, прочищала, заряжала. Монастырский вход обратился в кучу щебня. - Огонь! Залпы подсвечивали багрянцем вислые животы низких туч. Гром эхом отдавался в холмах, сбивал снежную пыль с крыш домов Адрадоса, заставлял тонко дребезжать стёкла гостиничных окон. - Огонь! Участок стены рухнул, и полковник-артиллерист довольно улыбнулся потным и раскрасневшимся канонирам. - Огонь! Ядра громили верхний дворик. Вырванный с корнем граб взлетел в воздух и упал на разбитые плиты и обломки колонн. - Огонь! Кот, давно привыкший считать монастырь своей законной территорией, шипел. Шерсть на нём стояла дыбом. Вокруг всё рушилось и тряслось. - Огонь! Часовой тронул Шарпа за рукав: - Сэр! Французский батальон двигался по северному краю долины. - Огонь! Залп обрушил галерею, и пушки стихли. Вольтижёры с криками побежали вперёд, стреляя на ходу. - Пора! – пробормотал Шарп, - Чего медлите? Пора! - Сэр? - Нет, ничего. Грянули винтовки с мушкетами, и защитники монастыря рванулись наружу. Некоторые перебирались через развалины и оттуда сворачивали к замку. Другие прыгали с крыши. Шарп посмотрел на деревню. Кавалерия не показывалась, следовательно, посылать роту фузилёров не было нужды. Французы проводили бегущих англичан улюлюканьем и редкими выстрелами. Батальон неспешно вошёл в монастырь, и тогда раздался триумфальный клич. Клич первой французской победы. - Подкатить передки! – полковник торопился перегнать пушки в обитель. Шарп с умыслом оставил в монастыре бочки с вином, но французские офицеры отогнали солдат в сторону, пробили днища, и спиртное вылилось на снег. Последние беглецы из покинутого монастыря скрывались под аркой ворот. Солдат, подвернувший ногу при падении с крыши, дёрнулся и разразился проклятиями под дружный хохот товарищей. Случайная французская пуля ужалила его в ягодицу. Шарп выглянул во двор: - Перекличка! Перекличка! Фузилёры отчитались первыми: - Все на месте, сэр! Следующим отозвался Кросс: - Все, сэр! - Лейтенант Прайс? Лейтенант был белее снега: - Харпера нет, сэр! Столпившиеся вокруг Прайса солдаты из роты Шарпа, задрав головы, смотрели на командира, будто ожидая от него чуда. - Сэр? - Я слышал, лейтенант. Забаррикадировать ворота! - Сэр, но как же Харпс? - Я сказал: закрыть вход! – гневно отрезал Шарп и отвернулся. Харпер считал, что ирландцам удача ни к чему. Одиночный выстрел треснул в монастыре, откуда не пришёл сержант Патрик Харпер. Майор вздрогнул. Запаленно дыша, на площадку выбрался лейтенант Прайс: - Он… Он был с нами, сэр! Никто не видел, чтобы с Харпсом что-то случилось! - Успокойся, Гарри. - Мы можем вернуться за ним, сэр! Мы можем… - Успокойся, Гарри! Успокойся. Шарп вглядывался в темноту. Ich hatt’einen Kameraden. ГЛАВА 25 На войне, как и в любви, планы ничего не стоят. Сидя у очага в таверне, французский генерал объявил: - К Вила-Нова мы, господа, не поспеваем, но, принимая во внимание нашу главную цель – оттянуть британскую армию на север, мы направимся к Барка де Альва. Эффект, полагаю, будет тот же. Он обратился к артиллеристу: - Когда вы подтянете в монастырь орудия? - После полуночи, мсье. Пушки требовалось перекатить через обломки, пробить в южной стене амбразуры. Работы предстояло много. - Хорошо. Во сколько рассветёт? - В двадцать одну минуту восьмого. Дюко всегда знал такие вещи. - Долгие зимние ночи, да? – генерал хлебнул чёрного кофе и напомнил артиллеристу, - Гаубицы, Луи. Мне нужно, чтобы завтра по двору замка мышь живой не проскользнула. Пушкарь кивнул: - Ручаюсь, мсье. Генерал взял предложенную Дюбретоном сигару, поблагодарил и, раскурив, осведомился: - Во сколько откроете огонь? - Когда прикажете, мсье. - В семь? И поставьте ещё две батареи на южном конце селения, так, чтобы простреливать двор замка настильным огнём. Картечью, Луи. Пусть англичане хоронятся за камешками, позабыв обо всём на свете, включая ракеты. - Позабудут, мсье. Куда им деваться. - Только разместите пушки подальше от кузнечиков на холме, - секунду подумав, генерал продолжил, - Хотя… Мы найдём им развлечение. Александр, вы верите россказням о ракетах у гарнизона сторожевой башни? - Нет, мсье. Холм густо порос кустарником. Ракеты некуда пускать. - Согласен с вами. Пошлём-ка мы завтра к башне полк пехоты. Чтоб кузнечики не скучали. - Один полк? Дрова потрескивали, сыпля искры на обувь, выставленную перед огнём для просушки. Детали оговорили быстро. Пара двадцатифунтовиков накрывают картечью заросли, где могут прятаться стрелки. После этого холм штурмует полк линейной пехоты, поддержанный вольтижёрами. Артиллерия засыпает форт картечью, затем подтягивается пехота и добивает штыками деморализованный гарнизон. И тогда – долгожданный марш в Португалию, к триумфу и славе! Генерал взял стакан бренди: - За Императора! За победу! Офицеры единодушно поддержали тост. Дюбретона мучили сомнения: - Слишком легко они расстались с обителью. - У них мало солдат. - Возможно. Артиллерист ухмыльнулся: - Мои ребята сбили с них спесь. - Возможно. Генерал снова поднял бокал: - Завтра мы победим! - Возможно, возможно… Ветер наметал во дворе замка сугробы. Снежинки с шипением падали в огонь, таяли на боках лошадей ракетчиков, оседали на шинелях дозорных. Замки мушкетов и винтовок были обмотаны тряпьём от сырости. Костры горели в монастыре на развалинах входа, через которые, соорудив из обломков подобие пандуса, французы тянули пушки. После того, как винтовочная пуля ранила одного из солдат, лягушатники загородились пустыми патронными ящиками, и стрелки угомонились. Зелёные куртки Фредериксона патрулировали долину. У них был приказ тревожить французов, не давать им покоя ночью. Фузилёры же по приказу одноглазого чудака, не жалея проклятий, искали кроличьи норы. Кроличьи норы, гори они синим пламенем! Впрочем, тех, кому выпало прилечь в эту ночь, везунчиками тоже нельзя было назвать. Спалось плохо. Обращённый к огню бок подпекался, другой – отсыревал. Гнетущая неизвестность завтрашнего дня гнала дрёму. Не сон, а пытка. Майор Ричард Шарп казался немного рассеянным. Нет, он был вежлив, дотошен, но, вместе с тем, было видно, что мысли его витают где-то далеко. После полуночи он присоединился к своей роте за скромным ужином, состоящим из сваренного сушёного мяса. Дэниел Хэгмен неуверенно заметил, что таких, как Харпер, прямым попаданием из пушки не убьёшь. Шарп натянуто улыбнулся старому браконьеру: - Спасибо, Дэн. Майор обошёл весь замок, переговорил с каждым постовым. Усталость навалилась на плечи многопудовым мешком. Хотелось согреться, хотелось спать, хотелось, чтобы из-за следующего угла вынырнул Харпер, блистая белозубой улыбкой. Комнату с камином, доставшуюся Шарпу от Фартингдейла, майор отдал раненым, и всё, что светило ему сегодня – прикорнуть на час или два где-нибудь в закутке. Ветер усилился. Часовые, дрожа, прислушивались к шагам разводящих и мечтали о скором рассвете. Красные огоньки на юге отмечали бивуаки партизан. Волчий вой нагонял тоску. Последними Шарп навестил караул, выставленный у пролома на юге. Глядя на заснеженные колючки, майор думал о том, что смотрит на свой завтрашний путь отступления. Многие умрут, остальных он (если не погибнет) выведет здесь. Вспоминалось отступление из Коруньи четырёхлетней давности. Тогда тоже лежал снег, хотя погода была гаже, и отступление было больше похоже на бегство. Из тех, кого он вывел тогда, мало кто дожил до сегодняшней ночи. Харпер. Харпер был из их числа. Был? По широкой лестнице Шарп спустился в зловонное подземелье донжона, где сидели пленные дезертиры. За неимением двери у нижней ступеньки была сооружена из камней и кусков дерева баррикада, на которой всякого желающего сбежать пленника охранники – легкораненые фузилёры успели бы нашпиговать пулями (у каждого сторожа для этой цели имелось по три заряженных и взведённых трофейных мушкета). Майора караульные были рады видеть. Шарп сел на ступеньку: - Как пленники, не шалят? - Не до шалостей, сэр, когда зуб на зуб не попадает. Вы, сэр, знаете желтушного вида верзилу? - Хейксвелла? - Скинул путы, сэр. Во тьме тускло белели нагие тела, для тепла сбившиеся в кучу. Блестели глаза, ловя отсветы огня факелов на лестнице. - Где он? - У дальней стенки, сэр. - Бузит? - Да нет, сэр. Часовой сплюнул табачную жвачку: - Мы их предупредили, сэр: подойдут к заграждению ближе, чем на десять шагов – умрут. - Правильно. Когда вас сменят? - Утром, сэр. - Чем согреться имеется? Караульные заулыбались, похлопывая себя по флягам: - Ром, сэр. Шарп спустился к баррикаде и попробовал её на прочность. Крепкая. Майор бросил взгляд на уходящий во тьму сводчатый потолок и поёжился. Мерзкое местечко. Темница. Хейксвелл не был первым, кто убивал здесь людей. До безвестных дезертиров в этих сырых камнях столетиями умирали мавры, не изменявшие своей вере даже под пытками христиан. Шарп повернулся, чувствуя облегчение, оттого, что уходит. - Шарпи! Крошка Дик Шарпи! – голос Хейксвелла, знакомый до отвращения, раздался из тьмы. Стрелок поднялся на пару ступенек, решив не реагировать на выпады желтомордого ублюдка, но потом неожиданно для себя остановился. - Что, Шарпи, тикаешь? Хейксвелл, обмотанный отобранной у кого-то их собратьев-пленников рубашкой, кривлялся и хихикал, благоразумно не подходя близко к баррикаде: - Думаешь, ты взял верх, Шарпи? Голубые буркалы горели безумием, седые патлы были всколочены, а обычно жёлтая кожа приобрела неживой оттенок. Шарп бросил караульным: - Подлезет на пятнадцать шагов, пристрелите его. - Пристрелите? – Хейксвелл захихикал, - Пристрелите! Ты – шлюхино отродье, Шарпи! Заставляешь этих славных мальчиков подтирать за тобой? Обадия блудливо ухмыльнулся часовым и широко раскинул руки: - Пристрелите меня, мои хорошие! Попробуйте-ка! Щека дёргалась, превращая ухмылку в оскал. - Вы не можете меня убить! Выстрелить можете. Убить – нет! И тогда я приду к вам и сожру ваши сердца! Опустив руки, он убеждённо воскликнул: - Вы не можете меня убить, мальчонки. Многие пытались, включая сифилитика, называющего себя вашим майором, но никому не удалось. И не удастся. Никогда. Часовые притихли, устрашённые его злобой и непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Шарп яростно прошипел: - Не пройдёт и двух недель, Обадия, как я пошлю твою помойную душонку сатане на завтрак. Голубые глаза уставились на стрелка, не мигая. Хейксвелл ткнул в Шарпа указательным пальцем: - Ричард-вшивый-Шарп. Я проклинаю тебя. Я проклинаю тебя ветром и водой, туманом и огнём. Камни пусть будут моими свидетелями! Голова его готова была дёрнуться, но Хейксвелл собрал волю в кулак и переборол себя: - Камни свидетели, я проклинаю тебя навеки! Он погрозил пальцем и скрылся во мраке. Фузилёры потрясённо молчали. Чтоб растормошить солдат, Шарп перекинулся с ними словом-другим, пошутил и, убедившись, что от тягостного осадка, вызванного речью Хейксвелла, нет и следа, ушёл. Он забрался на самый верх донжона. Студёный ветер с холмов продувал насквозь, словно очищая от всего дурного, что натворил Шарп в жизни. Проклятие пугало стрелка. Поговаривали, что прикосновение к дереву отгоняет нечисть, и Шарп отколупал как-то на прикладе кусочек лака. Проклятие пугало Шарпа. Это было оружие зла. Стрелок же привык к другому оружию, оружию, от которого можно было уберечься: от сабель, от пуль, от ракет, в конце концов. Но проклятие – оружие невидимое, злое. Оно убивает удачу, а удача – главное солдатское божество, и без того неверное да обманчивое. Шарп загадал, что, если разглядит хоть одну звёздочку сейчас, проклятье не подействует. Отчаянно всматриваясь в тучи, Шарп искал сияющую точку. Ну, одну! Ну, пожалуйста! Тщётно. Небо было тёмным, тучи – непроницаемыми. Голоса во дворе звали его, и Шарп побрёл вниз, навстречу заботам. Навстречу проклятию. ГЛАВА 26 У Врат Господа водились привидения. Сгинувшие жители Адрадоса могли бы многое рассказать о них солдатам. Но жители Адрадоса были мертвы. Да служивым и не требовались чужие подсказки. Здания были древними, перевал – отдалённым, а воображение – живым. Четверо рядовых стерегли пушку в подвале монастыря. Снег, взвихряемый ветром, то закрывал, то вновь открывал тёмную дыру в стене. Позади притулившихся к заклёпанной пушке солдат громоздились черепа и кости. Французы зябли, поглядывая на чёрную полосу замковой стены, видимую через пролом, и силуэты британских часовых, подсвеченные горящими во дворе кострами. Над головой глухо стучали кувалды. Артиллеристы пробивали амбразуры в южной стене. Один из французов курил короткую трубку. Спиной он прислонился к старым костям, старательно не замечая крестящихся при виде такого неуважения к мёртвым товарищей. - Пар. - Что? - Пар, вот что это было. Чёртов пар. Необычное оружие, разнёсшее в куски колонну, не давало покоя солдатам. Тот, что высказался, презрительно харкнул в пролом и повторил: - Пар. - Ты когда-нибудь видел паровую машину? - Нет. - А я видел в Руане. Совсем, как эта штука днём: огонь, дым, шум. Точно, что пар. Зелёный новобранец набрался храбрости и высказался: - Мой папенька считает, что за паром – будущее. Парень, видевший паровую машину, помедлил, раздумывая, как отнестись к такой безусой поддержке, а затем продолжил с апломбом всезнайки: - Во-во, и я говорю. На мельницах уже стоят такие машины. Собственными глазами видел. Здоровенная комната, и бандура ходит вверх-вниз. Дым везде. Как в аду, честное слово! – на самом деле он видел машину мельком, но очень уж хотелось выглядеть перед сослуживцами человеком учёным и бывалым, - Папаша твой прав, не сомневайся! Скоро паровое будет всё. Молчавший доселе солдат ухмыльнулся: - Дадут тебе, Жан, паровой мушкет. - А что, и дадут! – запальчиво сказал Жан, - Паровая пехота! Звучит! Так и будет. Да уже есть, сами же видели! Его собеседник со вкусом потянулся: - От чего, от чего, а от паровой шлюхи я бы сейчас не отказался! Наверху грохнуло, и на снег перед лазом рухнул обломок стены. Куривший трубку выдохнул дым и заметил: - Было бы неплохо, если бы они завалили нам эту дыру. - Было бы неплохо вернуться обратно в Саламанку. В отдалении послышались шаги. Жан выглянул в проход и быстро предупредил: - Офицер. Вполголоса выругавшись, солдаты одёрнули шинели и приняли позы, наиболее соответствующие, по их мнению, неусыпному бдению на посту. Лейтенант остановился около пушки: - Как вы тут? - Всё в порядке, мсье. Англичане десятый сон смотрят, а мы маемся. Лейтенант поковырял ногтём сплющенный гвоздь в запальном отверстии: - Всё когда-нибудь кончается, ребята. Ничто не вечно. - Вот и они нам то же твердят, мсье. – курильщик постучал чубуком по черепам. Лейтенант с любопытством взглянул на кости: - Не страшно? - Уже привыкли, мсье. - Хорошо, что привыкли. Наверху восемь орудий, их них четыре гаубицы. Бабахать начнут через час. - И что тогда, мсье? – осторожно поинтересовался Жан. Лейтенант выдержал драматическую паузу и осклабился: - И ничего! Охраняем пушки и наблюдаем за атакой! Солдаты повеселели. Кто-то другой будет сражаться. Кто-то другой будет умирать. Обещанный лейтенантом час в подвале тянулся медленно, а для канониров пролетел птицей. Пушкари разложили инструмент: прибойники и банники, прокольники и вёдра, фитили и запалы. Гаубицы неприлично короткими стволами нацелились в небо. Дистанция была короткой и, пока офицеры ломали копья, сколько класть пороха, рядовые безучастно вертели в руках шуфлы на длинных ручках. Зарево далёких огней на востоке обманывало часовых стрелков на верхушке сторожевой башни ложным обещанием рассвета. Они чертыхались, но обманывались вновь и вновь. Четверым французам, мёрзнущим в подвале со стеной из костяков, мерещилось, что утро не наступит никогда. Один из них встрепенулся: - Слышали? - Что? - Шорох какой-то. Прислушались. Молодой предположил: - Крыса? - Помолчи, а? Жан, чей задор давно иссяк, облокотился на колесо лафета и вяло сказал: - Крыса, наверняка. Их тут, должно быть, тысячи. Ну и слух у тебя. Я вот ни черта ни слышу из-за гупанья наверху. Что у них там происходит? Марди Гра? Полковник-артиллерист приехал в монастырь лично проследить за подготовкой: - Сколько пороха положили? - Полфунта, сэр. - Много. Ладно, подтеплит стволы. Полковник вошёл в часовню, где два двадцатифунтовика устремляли жерла на замок сквозь пробитые в стене бойницы: - Стрелки не беспокоят? - Нет, мсье. - Будем надеяться, у чёртовых насекомых кончились патроны. Офицер разгрёб ногой строительный мусор, под которым обнаружился вделанный в пол кусок гранита. Вершина обломка была отполирована. Типично испанская безалаберность – начинать стройку, не выровняв место. Да и вообще, на кой чёрт строить монастырь в такой глуши? Неудивительно, что монахини дали отсюда дёру. Рассветало. Полковник вернулся к гаубицам и потёр ладони: - Попробуем, а? Могу спорить, будет перелёт! Капитан предупредил лейтенанта на крыше. Четыре пальника опустились к казённикам. Гаубицы подпрыгнули и плюнули в небо дымом. Лейтенант с крыши оповестил: - Перелёт двести метров! - А я что говорил! Утро у Врат Господа. Рык гаубиц, просверк в небе тлеющих фитилей. Гранаты падают на склон, катятся и взрываются, разбрасывая осколки. Пока пристреливались гаубицы, в дело вступили двадцатифунтовики. Дым перемешивался с поднятой сотрясением пылью штукатурки. Ядра ударили в стену замка, и Шарп крикнул: - Без моего приказа не стрелять! На северной стене отмашки командира ждали пятьдесят стрелков. Канонада разбудила тех, кто спал, возвестив, что смерть опять приступила к жатве. Согнутый в три погибели детина, услышав гром пушек, размял задеревеневшие мышцы, дивясь, как только не замёрз насмерть, и нащупал замок семиствольного ружья. Шарп и Харпер никого не посвятили в свой план. В груде костей было устроено логово. Дно выстлали одеялами, крышей служил стол, ножки которого Харпер подпилил ровно настолько, чтобы лежать под ним плашмя. Когда Прайс проорал приказ об отходе, ирландец незаметно отстал от товарищей и шмыгнул в подвал. Червем ввинтившись в берлогу ногами вперёд, Харпер расставил перед лицом черепа и стал ждать пушечных выстрелов. Холод пробирал до костей. Иногда Патрик впадал в полусон, просыпаясь, слышал голоса и прикидывал, сколько в оссуарии французов. Пушки подали голос, и Харпер осторожно взвёл семистволку. Побрякивающие во время канонады старые кости не интересовали французов. Четыре солдата пялились в дыру, гадая, куда попадёт картечь. Харпер примерился и, кряхтя, встал. Кости и стол оказались тяжелее, чем он думал. Юный новобранец оглянулся первым и с ужасом увидел, что мёртвые восстают! Другие караульщики повернулись на вопль юнца, заглушённый потусторонним рёвом, как вдруг из груды останков что-то ослепительно полыхнуло. Двое умерли мгновенно, третьему пуля разорвала грудь. Только на зажмурившемся новобранце не было ни царапины. Под хруст лопающихся костяков Харпер выкарабкался к пушке. - Не дёргайся, парень! Новобранец открыл глаза и успел заметить летящий на него приклад. Сознание помутилось. Придержав обмякшего парнишку, ирландец проверил остальных. Ни один из них не представлял угрозы, и Харпер занялся коридором. Тихо. Ни тревожных воплей, ни шагов. Вполголоса извинившись перед усопшими, сержант налёг на стену костей и понатужился. Слежавшиеся останки поддавались плохо, но, в конце концов, закачались и ссыпались в проход. Ступая по трескающимся костям, Харпер подгрёб их так, чтобы баррикада превышала его рост и тогда в глубине прохода раздались приглушённые голоса. Харпер вернулся к пушке. Около умирающего он подобрал трубку, раздул тлеющие угли и поспешил к своему убежищу. Там со стены свисала косичка скрученных запальных шнуров, уходящая вверх, под пол восточной части монастыря, где покоились бочонки с порохом. Три долгих часа понадобились ирландцу, чтобы упрятать их туда. Гомон в конце коридора утихомирил кто-то властный, очевидно, офицер. Заданного им вопроса Харпер не понял, но, на всякий случай, ответил: «Уи!» Пауза. - Qui vive? - А? Ирландец поднёс к фитилям трубку. Огонёк побежал по связке, плюясь дымом и искрами. До взрыва минута. Судя по треску, французы пытались освободить проход. Харпер повесил семистволку на плечо и подобрал мушкет раненого. Горемыка глядел на врага с немым укором, на губах лопались кровавые пузыри. Харпер ничего не мог сделать для него. Парень умрёт. - Прости, приятель. Прицелившись в потолок коридора над костями, сержант нажал курок: - Ирландский гостинчик! Пуля, взвизгнув, отрикошетировала от каменного свода, превратив в труху череп рядом с ногой лейтенанта. - Ладно, сынок. Нам пора. Харпер сгрёб новобранца в охапку и, бросив взгляд на дымящийся фитиль, полез в пролом. - Первое отделение, пли! – скомандовал Шарп. Дюжина стрелков, предупреждённых насчёт дыры в стене, из которой вывалился Харпер, дали залп по монастырю. Ирландец тяжело бежал по снегу. Удалившись от обители на безопасное, по его разумению, расстояние, он положил новобранца на снег. Французы палили сержанту вслед из пролома, поднимая белые фонтанчики вокруг. - Огонь! Остальные стрелки тронули спусковые скобы, и пространство над монастырём наполнилось жужжаньем пуль. - Tirez! Tirez! Французы срывали лохмотья, повязанные на замки. Развалины обители расцветились вспышками. - Поднажми, Патрик! – что есть лёгких заорал Шарп. Харпер споткнулся и покатился по склону. Неужели попали чёртовы лягушатники? Едва эта страшная догадка пронеслась в голове Шарпа, ирландец встал, отряхнулся и припустил к замку. Смутный гул был похож на далёкие раскаты грома летней ночью. Средневековые зодчие не выбирали место для строительства монастыря. Это сделала Дева. Каменщикам пришлось основательно напрячь смекалку. Вершина гранитной глыбы с Её отпечатком должна была стать центром святилища, и строители окружили валун каменной платформой на подпорках, пространство под которой, расширяясь, к западу переходило в цокольный этаж: кельи, холл, кухню. На востоке же подпол был слишком тесен для обитания, зато туда отлично поместились восемь пороховых бочонков, так и не доехавших до Сьюдад-Родриго. Сила взрыва большей частью ушла в стороны, но и того, что осталось, хватило подбросить тяжеленные гаубицы вверх, как пушинки, к крайнему изумлению канониров. Пол разверзся, выпуская на волю пламя. Долина содрогнулась. На доли секунды в монастыре будто солнце взошло. Затем стали рваться запасы пороха французских орудий, и юго-восточный угол обители утонул в дыму и вспышках. Харпер, тяжело дыша, любовался творением рук своих. Лейтенант Прайс взбежал к Шарпу на башню и обвиняющее возопил: - Вы знали!!! Почему же нам не сказали?! Шарп улыбался: - Кого-то из вас могли взять в плен и держать в монастыре. Смог бы он промолчать? Я – нет. Прайс поразмыслил: - Вы могли просветить нас, когда мы добрались до замка. - Решил сделать сюрпризом. - Сюрпри-изом… - обиженно протянул лейтенант, - А я, дурак, волновался. - Извини, Гарри. В обители бушевало пламя. Огонь пожирал растрощенные лафеты пушек. Немногие выжившие, обожжённые и покрытые копотью, бежали прочь. Вступив во двор замка, Патрик Харпер громогласно потребовал накормить героя завтраком. Стрелки и фузилёры бурно радовались взрыву – первой победе нового дня. Лучи восходящего светила, пробившись сквозь пыль и дым, коснулись полированного куска гранита с углублением посередине. Впервые за много веков. Наступило воскресенье, 27 декабря 1812 года. ГЛАВА 27 В обители сгинули не все французские пушки. Ожесточённые канониры, мстя за смерть товарищей, работали молча, остервенело и споро. Перемирия на этот раз французы не просили. Монастырь пылал, и в развалинах детонировали картечные заряды. Французы потеряли больше сотни людей, в том числе полковника-артиллериста. Генерал рвал и метал. Вместо переговоров он приказал канонирам открыть огонь. Упрашивать их не пришлось. Два французских орудия били по холму. Сбиваемые осколками ветки падали на стрелков, сжавшихся в щелях, вырытых на месте кроличьих нор. Зверьки знали, где рыть. Капитан Фредериксон бесновался: - Жарьте, жарьте, придурки! Вам нечем нас удивить! Мы готовы! Фредериксон ждал французов с нетерпением жениха, предвкушающего первую брачную ночь. С северного склона (самого соблазнительного для атакующих) на лягушатников покатятся бочки с порохом с зашитыми от снега в кожу фитилями, полетят гранаты из арсенала перебитых испанских пушкарей. - Идите сюда, недоноски! Стрелки ухмылялись, слыша, как надрывается Красавчик Вильям. Фузилёров капитан отвёл на дальний склон, оберегая от картечи до подхода вражеской пехоты. В замке картечь снесла крышу старой конюшни. Загорелись стропила, от них занялись пустые повозки Джилиленда. Единственное орудие англичан сбросило разрывом на вымостку двора. Картечная граната пробила стену твердыни и взорвалась, убив шесть лошадей. Двадцатифунтовики били поочерёдно то картечью, то ядрами. Один из шаров сбил расшатанный камень. Падая, тот раздавил ноги стрелку. Снег перед замком был испятнан чёрными звёздами недолётов. На площадку надвратного укрепления залетела граната. Ветеран в зелёной куртке остановил её кружение прикладом и молниеносным ударом вышиб дымящийся фитиль. Ухмыльнувшись онемевшим от страха товарищам, буркнул: - Просто. Если знаешь как. Наверху донжона Шарп, перекрикивая канонаду, проорал капитану Джилиленду: - Вы помните, что делать? - Да! Джилиленд помнил, хотя ему не нравилось применять ракеты таким манером. - Когда, сэр? - Бог весть. Обстрел сидел у англичан в печёнках, собственная беспомощность выводила из себя. Хотелось боя, открытого и честного. Фредериксон называл французов бабами, обмочившимися при виде жалкого бугорка с колючками. Тут завопил стрелок, которому осколок пробил плечо, и капитан переключил свою ярость на него. Полуголые потные канониры почернели от копоти. Казалось, что они – не люди, а хорошо смазанная механическая оснастка пушек. Шарп осторожно выглянул в бойницу и мгновенно отдёрнул голову, уклоняясь от каменных брызг щёлкнувшей рядом картечи. Исполненный боли стон донёсся со двора и смолк. - Сэр! – Харпер указывал на восток. Французы выступили. Пятнадцать сотен штыков. Не гордой колонной, а жидкой змейкой по четыре человека в ряду. Пушки продолжали палить, унося жизни солдат Шарпа. Майор обречённо следил за приближением неприятеля. Шарп удержал этот чёртов перевал одни сутки и всё бы отдал за то, чтобы удержать вторые. Увы, не получится. Последний козырь приберёг стрелок, вот сейчас козырь сыграет и всё кончится. Придётся драпать через южный лаз. Драпать, надеясь, что французская кавалерия найдёт себе занятие интереснее, чем трепать и без того невеликое воинство Шарпа. Драпать, оставив раненых на милость лягушатников. Майор распорядился сложить ранцы с шинелями у пролома и поставил два десятка фузилёров, чтобы малодушные не воспользовались путём спасения раньше срока. - Хорошо сражались, Патрик. - Бой ещё не кончен, сэр. Но Шарп знал, что всё кончено. Проклятие лежало на нём. Проклятие не даст ему победить. Спуститься, что ли, в подземелье и пристрелить желтомордого ублюдка? Снимет это проклятье или нет? О том, что происходит наверху, Обадия Хейксвелл судил по доносящимся в темницу звукам. Нужный момент пока не наступил. Ночью, когда он собирался осуществить задуманное, нелёгкая принесла лейтенанта фузилёров, и всё пришлось отложить. Ничего. Уже недолго. Шарп повернулся к стрелку, заменившему убитого трубача: - Готов? - Да, сэр. - По моей команде. Французы миновали пепелище вчерашнего побоища. Пушки умолкли. Батальон пехоты отделился влево. Они обогнули холм с юго-востока, намереваясь атаковать сторожевую башню с наименее охраняемой, по мнению Дюбретона стороны. Два других полка выставили штыки и с боевым кличем на устах стали карабкаться на обломки восточной стены замка. Обороняющиеся не стреляли. Пушка, которая должна была ударить по врагу с фланга, валялось на боку разбитая. Два солдата, обслуживавшие её, безжизненно распростёрлись рядом. Кто-то из стрелков истошно звал Шарпа, но было поздно. Французы ворвались во двор. ГЛАВА 28 Заботами бывшего профессора астрономии и естественной истории университета Саламанки преподобного Патрика Кёртиса английское командование было всегда извещено о том, что происходит в неприятельском стане. Строго говоря, дона Патрисио Кортеса (так звали его испанцы) никто не лишал ни профессорской кафедры, ни поста ректора Ирландского колледжа, но преподавание он оставил с некоторых пор. Точнее, с тех самых пор, как французы узнали о том, что область интересов семидесятидвухлетнего ирландского священника простирается далеко за рамки звёздочек, мушек и блошек, и он вынужден был перебраться в Лиссабон. Дон Патрисио Кортес являлся шефом британской разведки в Европе. Новости достигли ушей доктора Кёртиса за два вечера до Рождества. Он исповедовал прихожан, помогая пастору местной церквушки. Очередной грешник вместо покаяния обронил пару слов через деревянную решётку, и преподобный пулей вылетел из кабинки. Широко перекрестившись, он торопливо развернул бумаги, присланные из-за рубежа. Доставивший их торговец лошадьми пожал плечами: - Простите, что припозднился, отче. Не мог вас разыскать. - Чепуха, сын мой. Пойдём. Время поджимало. Кёртис поспешил к Веллингтону, попутно подняв из-за обеденного стола майора Хогана. Ирландский майор рассчитался с посланцем и тоже помчал к Пэру. - Проклятье! – содержание перехваченных французских депеш привело командующего в расположение духа, далёкое от радужного, - Сомнений быть не может? - Нет, сэр. – ответил Хоган, - Шифр императора. - Проклятье! Пэр переживал не из-за Сьюдад-Родриго с Альмейдой, не из-за Нэна во Френаде. Предупредить их сроки позволяли. Причина досады Веллингтона крылась в отвлекающем манёвре французов, прорыве в долину Дуэро. Проклятье! Весной он планировал наступать, но не вдоль трактов от Сьюдад-Родриго и Бадахоса, как обычно. Веллингтон собирался провести войско там, где, по всем канонам военного дела, войско провести было нельзя. С холмов Северной Португалии он хотел перерезать дорогу снабжения французской армии и ударить неприятелю во фланг. Для этого ему требовались понтоны – неуклюжие лодки, с помощью которых будут наводиться мосты через водные преграды. Их строили сейчас на Дуэро, и проклятые французы именно туда направили своё наступление, пусть даже и второстепенной важности! Проклятье, проклятье и ещё раз проклятье! - Простите, Кёртис. Священник склонил голову: - Не обращайте на меня внимания, мой лорд. Ночью гонцы, меняя лошадей каждые двадцать километров, скакали на север. Скакали оповестить войска, что французы идут. Сам Веллингтон, движимый беспокойством о Сьюдад-Родриго, выехал туда. Как бы ни развивались события, рассуждал он, у Барка де Альва Нэн остановит неприятеля. Генерал-майор Нэн перечитал приказ командующего несколько раз, недоумённо пожал плечами. Зачем идти к Барка де Альва? В сознании Пэра, по-видимому, Врата Господа никак не связывались с Адрадосом, где жалкая горстка стрелков, фузилёров и ракетчиков уже остановили врага. Если они продержатся двадцать часов, Нэн приведёт им подкрепления. Простуда генерал-майора была забыта. Но теперь он запаздывал. Снег замедлил продвижение, и Нэн молил Бога, чтобы Шарп держался. По пути британским войскам встретилась Тереза. Выслушав её, генерал-майор предложил очаровательной испанке ехать с ними. Следующим был заледеневший и злющий, как чёрт, Фартингдейл. Его поток жалоб на возмутительное поведение майора Ричарда Шарпа Нэн слушать не стал, отправив полковника со спутницей во Френаду. Вечер 26 декабря принёс новый снегопад и гром отдалённой канонады. Перед рассветом холмы осветились взрывом, но пушки продолжали стрелять. Нэн послал лучшие подразделения налегке вперёд. Тереза вызвалась провести испанский батальон рядом с перевалом, чтобы напасть на французов с фланга. Нэн не возражал. Они исчезли в метели. Гремели орудия, внушая, что Шарп держится, что ещё не всё кончено у Врат Господа. Гремели и вдруг смолкли. Французы ворвались во двор. Британцев не было видно. Офицеры и солдаты оглядывали стены и башни в поисках целей, но замок казался вымершим. Из-за низкой каменной баррикады под аркой входа в донжон вынырнул ряд красномундирников и поднял ружья. - Пли! Свинец прошил французский строй. Второй ряд англичан шагнул вперёд, сменяя товарищей. - Пли! Третий ряд пальнул, первый перезарядился и вышел к заграждению. - Пли! Французы шатнулись в поисках укрытий, но дверные проёмы в башнях и лестницы на стены были заложены. - Труби! – бросил Шарп горнисту, - Труби! Как и предвидел Дюбретон, французов заперли в трёх стенах. Им оставалось два пути: обратно через насыпь или вперёд в донжон. Офицеры завопили: - Огонь по арке! Трижды пропел горн. Направляющие с ракет были давно сняты, к унынию Джилиленда, и ракетчики, поджигая фитили, принялись выбрасывать тубы сквозь стрельчатые окна, бойницы, дыры в стенах вниз, во двор, до отказа заполненный французами. Непривычно куцые без палок, цилиндры в искрах и дыму падали под ноги французам. Без направляющих они не взлетали в воздух, а хаотично кружили по брусчатке, ломая ступни и пронзая тела рухнувших людей. Огонь по внутренним запалам добрался до камер и двор снова огласился визгом картечи. А ракеты падали и падали. Их шипение, взрывы смешивались с воплями пойманных в капкан французов. Шарп быстро приказал трубачу и Харперу: - Вниз! У выхода из донжона их ждали две сотни фузилёров с развёрнутыми знамёнами. Горнист протрубил для ракетчиков: «Прекратить огонь!», а Шарп скомандовал красномундирникам: - Примкнуть штыки! Под скрежет и лязг сорокадвухсантиметровых тесаков, присоединяемых к стволам, майор извлёк из ножен собственный палаш и объявил: - Идём до восточной стены, не дальше! Пусть он и не смог перегрызть французам глотку, но, по крайней мере, хоть на прощанье укусит побольнее. - Вперёд! Битва проиграна, всё потеряно, однако враг пожалеет, что пришёл к Вратам Господа. Спустя много лет лягушатники с содроганием будут вспоминать эти дни! Палаш свистнул в руке Шарпа, скользнув по рёбрам француза. Громыхнула семистволка. Двор был заполнен дымом, горелыми цилиндрами и людьми, лежащими и бегущими. Офицер с поднятой саблей пытался повернуть солдат, спасающихся от штыков красномундирников. Шарп бросился к нему. Звякнули скрестившиеся лезвия. Ударом ноги стрелок поверг француза наземь и добил коротким уколом. Он огляделся, но враги сбежали. Двор был его. Шарп крикнул Брукеру вести фузилёров к насыпи. Над красными рядами гордо реяли знамёна, почерневшие и рваные. На миг майора захватила шальная мысль повести две сотни фузилёров за насыпь, в долину и там принять последний бой. Козырь сыграл, и на руках остались только фоски. Голос разума нашёптывал, что самое время улепётывать. Занятые Фредериксоном, французы хватятся не сразу, а, когда хватятся, Шарпа уже и след простыл. Слева за стеной грянул залп, и Шарп удивился: неужели враг решил пробиться через ворота? - Присмотрите за воротами, мистер Брукер! Где же ублюдки? Почему они медлят? Почему не идут? Может, струсив рукопашной, надумали довершить дело картечью? Шарп забрался на развалины стены. Батальон, штурмовавший холм, драпал самым позорным образом. Шарп ухмыльнулся. Красавчик Вильям пустил им юшку. А Красавчик Вильям брызгал слюной, бессильно грозя кулаком появившимся из-за форта солдатам в небесно-голубой форме, перехватившим французский батальон, что шёл к нему, к капитану Фредериксону! - Мошенники! Прохиндеи! Испанцы украли его драку! - Сэр! – лучась от счастья, заорал Харпер, - Сэр! Стрелки. Сотни стрелков! Зелёные куртки! Шарп не верил глазам. Он посмотрел направо. Там, на холме, были испанцы. Победа! - Фузилеры! Вперёд! Обадия Хейксвелл начал действовать. ГЛАВА 29 Золото, привезённое Шарпом и Дюбретоном, отыскалось не всё. Часть осела у рядовых дезертиров, перекочевав от них в карманы французских и английских солдат. Остальные Хейксвелл перед бегством хорошенько запрятал в том самом подземелье, где сидел теперь сам. Хейксвелл взял из тайника ровно столько, сколько требовалось, чтобы вымостить путь на свободу и прожить пару недель, ни в чём себе не отказывая. Рассудив по гулу битвы, что в донжоне мало красномундирников, но приступил к осуществлению своего плана. Монета вылетела из тьмы и, отскочив от стены, запрыгала по ступенькам. Часовые, чьё внимание было занято идущей наверху схваткой, отвлеклись на звон и обомлели. Золото! Второй кружок блеснул в свете факелов и скатился вниз. Караульный побежал за монетами. Его товарищ, завидуя удаче приятеля, выкрикнул предостережение. Целая жменя золота брызнула по камням, и часовые (которых оставалось лишь двое) отбросили осторожность и, встав на карачки, принялись собирать деньги. Много денег! Больше, чем служивый мог получить за пять лет солдатчины. Наблюдавший за ними из мрака Хейксвелл скомандовал дезертирам: - Давайте! Волна дурнопахнущих, грязных, полуголых тел перехлестнула через заграждение. Один из часовых успел поднять мушкет и выстрелить. Ближайшего дезертира отбросило на баррикаду с пулей в голове, но другие растерзали караульных. Обадия неторопливо перелез через барьер и, приказав своим оборванцам ждать, поднялся по лестнице. Чтобы золото не брякало, сумку приходилось придерживать. Хейксвелл опасливо выглянул в коридор. Людей там не было, зато у стен располагались аккуратно сложенные ранцы с шинелями и (О, чудо!) мушкеты. Отобранное у бандитов Потофе оружие зарядили, взвели и принесли сюда по указанию Шарпа на случай, если понадобится отстреливаться от следующих по пятам французов. Разведка южного пролома, так выручившего Обадию пару дней назад, не обнадёжила. Лаз охранялся двадцатью обломами. Двор, напротив, был пуст, не считая трупов и загадочных дымящихся штуковин. Прихватив по пути шинель, Обадия вернулся к своим: - В проходе одёжки и мушкеты. Разбирайте, ребятушки, и айда за мной! Хейксвелл не изощрялся в замыслах: проскочить двор, перемахнуть остатки восточной стены и шмыгнуть в заросли справа, а там посмотрим. С деньгами ему везде будут рады. - Меня нельзя убить, парни. А если вы со мной, то и вас тоже. Во дворе по-прежнему не было ни единой живой души. Смирно лежали убитые, коптили непонятные тубы. Обадия Хейксвелл очень хотел жить, и вот он – его шанс выжить. Бывший сержант хихикнул и сдул упавшую на глаза сальную прядь. Обадию Хейксвелла невозможно убить. - За мной! Они выбежали во двор. Голые ступни скользили в крови. Свой выбор дезертиры сделали. Бесплодные заснеженные холмы на юге лучше расстрела. Хейксвелл первым перебрался через обломки и, нырнув в колючую поросль, напоролся на испанского солдата. Не успев удивиться, откуда взялось это странное существо в шинели на голое тело, испанец машинально направил на него разряженное ружьё. Движение спасло солдату жизнь. Уходя от чёрного зрачка дула, Хейксвелл опрометью бросился влево, на открытое пространство: - Бежим! Бежим! Его полуодетая орава последовать за вожаком не успела. Слева находились фузилёры со стрелками, впереди – французы. Дезертиры замешкались. Испанцы отрезали им пути бегства и окружили. Хейксвелл бежал, что есть сил. Лёгкие пылали, ноги занемели от снега. Бросив быстрый взгляд влево, он, как ему показалось, увидел Шарпа и стрелков. Он вдруг вспомнил, насколько винтовки стрелков дальнобойнее обычных ружей, и это добавило ему прыти. По боку тяжело било золото, мушкет оттягивал руки. К французам! Больше бежать некуда! Он предложит им свои услуги. Лучше служить лягушатникам, чем гнить с пулей в башке. Он припустил к ближайшему французскому батальону, организованно отступающему к деревне, как вдруг сзади послышался стук копыт. Судя по приглушённому снегом цокоту, всадник был в считанных шагах. Ужас охватил Обадию, он повернулся. Мелькнул приклад, занесённый, чтоб раздробить ему череп. Хейксвелл упал на спину и нажал курок. Свинцовый шарик пробил горло всаднику над межключичной ямкой снизу вверх. Мгновенная смерть. Лошадь встала на дыбы, выбросив мёртвое тело из седла. Винтовка бессильно зарылась в снег. Хейксвелл раскинул руки и расхохотался. Костлявая хозяйка не покинула своего подопечного. Он истерически смеялся, уставившись в тяжёлое облачное небо. Он опять выжил! Смерть всё ещё обходила. Отсмеявшись, он неторопливо поднялся и порысил к французским рядам: - Не стреляйте! Не стреляйте! ГЛАВА 30 Шарп заметил бегущего по снегу Хейксвелла и выругался. Сзади майора окликнули. Он обернулся. Генерал-майор Нэн приветливо помахал ему рукой из седла: - Шарп! Мой крайне дорогой Шарп! - Сэр! Кряхтя и охая, генерал слез с лошади: - Стоило мне оставить вас, майор, без присмотра, и вы тут же затеяли войнушку! Шарп ухмыльнулся: - Похоже, что так, сэр! - Вы испортили мне Рождество, заставив тащить мои старые кости сюда в мороз и вьюгу! Широко улыбаясь, Нэн взял Шарпа за плечи, полюбовался и заявил: - Вы представляетесь мне достаточно живым! - А не должен? - По мнению сэра Огастеса, французы, вероятно, угробили вас ещё вчера! - Он здесь? Напряжённый тон Шарпа рассмешил генерала: - Я отослал его вместе с дамой. Крайне редкая красотка, скажу я вам, Шарп! - Да, сэр. - Кстати, ваша супруга дважды удивила меня, сообщив, что, во-первых, на ваш вкус леди Фартингдейл – толстуха; а, во-вторых, она вовсе не леди! Неужели это так, Шарп? - Вам виднее, сэр. – уклонился от ответа стрелок. Нэн шутливо погрозил ему пальцем. С нескрываемым удовольствием генерал следил за тем, как замыкающие ряды французов втягиваются в деревню, а бойцы Лёгкой дивизии поднимаются на холм. Шотландец топнул ногой и хлопнул в ладоши: - Что, съели?! Полагаю, об атаках нашим французским друзьям уже думать не приходится, а где-то через час, когда мы выйдем на позиции, им придётся задуматься об обороне. Ах, какой вы молодчина, майор Шарп! Майор? Шарп его не слышал, впившись глазами в распростёртую на снегу фигурку рядом со смирно стоящим конём. - Шарп? Но стрелок уже бежал туда со всех ног. Чёрные, как смоль, волосы разметались по снегу, совершенно так, как некогда рассыпались они по подушке для Шарпа. Кровь на шее была похожа на порванную нитку рубинов. Глаза невидяще установились в небо. Он опустился на колени, онемев от горя. В глотке застрял ком. Зрение застилали слёзы. Шарп поднял худенькое тело на руки, её голова запрокинулась назад, и капля крови крупным рубином скатилась к подбородку. Шарп подхватил затылок ладонью, чувствуя снег на её волосах, прижался лицом к её щеке и зарыдал, потому что Тереза была мертва. Тепло уходило из неё, и Шарп крепко прижал жену к себе, будто надеясь заставить жизнь вернуться в её тело. У него не было изображения Терезы. Никакие краски не властны передать бурлившую и клокотавшую в ней жизнь. Жёсткая и безжалостная мстительница, она по-детски верила в любовь. Она всю себя подарила Шарпу и, в отличие от него, никогда не сомневалась в мудрости своего поступка. Она любила Шарпа. Она умерла. Он выл, как раненый зверь, не видя ничего вокруг. Война свела их, война разлучала, и вот разлучила навек. - Шарп. – Нэн положил ему руку на плечо, увидел лицо убитой и отшатнулся: - Боже! Патрик Харпер присел рядом с другом: - Сэр, у испанцев есть священник. Он повторил это несколько раз. Шарп вперил в ирландца непонимающий взгляд. - Священник, сэр. Так положено, сэр. Слёзы текли по щекам Харпера. Он вытянул кисть и бережно закрыл Терезе очи. - Мы пошлём её в рай, сэр. Там её место. Пусть падре делает своё дело. Ирландец говорил мягко, как с ребёнком, и Шарп уступил. Он положил жену на снег и, пока Харпер звал священника, не сводил с Терезы взора, питаемый безумной надеждой, что она вот-вот откроет глаза и улыбнётся ему. Но она не двигалась. Тереза умерла. Накидка на ней распахнулась до талии. Поправляя, Шарп нащупал что-то твёрдое за кушаком, служившим Терезе поясом. Свёрток. Шарп размотал ткань, и ярость затмила его разум. Деревянный стрелок, подарок для Антонии. Шарп разломал куклу на куски и отшвырнул их прочь. Его дочери не нужны такие подарки! Святой отбубнил латынь, причастил усопшую и перекрестил. - Шарп? – Нэн участливо коснулся его локтя и указал на восток. К ним неторопливо ехал Дюбретон. За жеребцом полковника шагал Больше, волоча Хейксвелла. Желтомордый поминутно запахивал незастёгнутую шинель, даже не помышляя вырваться из железной хватки француза. Дюбретон отдал честь Нэну, обменялся с ним любезностями и повернулся к Шарпу: - Майор Шарп? - Сэр? - Он это сделал. Мы видели. Передаю его вам. - Он сделал? - Да. Больше толкнул Хейксвелла к Шарпу. На передёргиваемой судорогами жёлтой физиономии был написан животный ужас. Шарп поискал и не нашёл в себе ненависти к этой мерзкой твари, столько лет отравлявшей ему жизнь. Ненависть выгорела с другими чувствами, и пустоту заполнила скорбь, безбрежная всепоглощающая скорбь. Палаш валялся в десятке метров, брошенный во время бега, когда Тереза ещё не умерла для Шарпа. Но теперь она умерла. Его жена. Мать его дочери. И Шарп не желал поганить место смерти Терезы кровью желтомордой гадины. - Сержант Харпер, позаботьтесь, чтобы рядовой Хейксвелл дотянул до встречи с расстрельной командой. - Есть, сэр. Ветерок наметал снег к подошвам Терезы. Проклятая долина. Проклятый перевал. Дюбретон заговорил снова: - Майор? - Да, сэр? - Всё. - Всё? - Мы уходим. Вы победили, майор. Вы победили. Победа. Победа ценой жизни Терезы. Победа, оставившая его дитя без матери. Победа, разрывающая его сердце больнее картечи. Майор Дюко из деревни наблюдал через подзорную трубу, как Шарп поднял тело жены и понёс к замку. Здоровенный сержант подобрал из сугроба палаш, и Дюко опустил оптику. Майор поклялся отомстить Шарпу, но месть (в этом Дюко был согласен с испанской пословицей) – блюдо, которое подают холодным. Час Дюко пробьёт. Снег засыпал обломки куклы. Рождество кончилось. Эпилог Шарп находился в той комнате, где всё началось в прошлом году. В прошлом году. Звучит странно. Однако, из песни слова не выкинешь, шёл десятый день нового 1813 года, с момента гибели Терезы миновало две недели. Близилась весна и новая компания. Огонь пылал в камине, около которого Шарп с таким восторгом встретил весть о своём повышении. Сейчас от былого энтузиазма не было и следа. Веллингтон покосился на Хогана. Ирландец демонстративно рассматривал потолок, и Веллингтон с натужной небрежностью сказал: - Я вынужден оставить этих чёртовых ракетчиков, Шарп. Из-за вас. - Да, мой лорд. – покорно ответил Шарп. Из-за кого же ещё. После успешного дебюта под Адрадосом было бы трудновато отправить Джилиленда обратно в Англию, - Простите, мой лорд. - С другой стороны, вам-то они сослужили хорошую службу. – Пэр одарил стрелка одной из столь редких у него улыбок, - Не много ли вы на себя взяли, Шарп? Командовать целым батальоном! Шарп кивнул: - Сэра Огастеса тоже возмущало, что я много на себя беру. Веллингтон помолчал: - Правильно сделали. А что же сам сэр Огастес? Струсил? Голос его был жёстким. Шарп заколебался, но Пэр не любил вранья, особенно вранья из вежливости. - Да, сэр. - Ну, и каково командовать батальоном? Понравилось? - Временами, сэр. Командующий встал перед камином, подняв полы плаща. Сапоги его густо покрывала грязь. - Слава достаётся нелегко, а? - Пожалуй, сэр. - Мало кто это понимает. Люди считают, что быть командующим – одно удовольствие: знай себе – раздавай приказы да купайся в лучах славы, а ведь командование – это ответственность и тяжкий труд. Очень тяжкий, мерзкий порой. Как уборщик на бойне. Да, гадко. Да, противно. Но кто-то это делать должен! Веллингтон вдруг спохватился, как будто сболтнул лишнее, и замолчал. - Да, мой лорд. Веллингтон махнул рукой на дверь: - Вас вызовут, майор Шарп. Надо подыскать вам занятие. Майор, сражающийся в моих битвах, обязан быть занятым. Шарп двинулся к выходу. Хоган следом. Пэр остановил их: - Шарп? - Да, мой лорд? Веллингтон был смущён. Он посмотрел на кресло, на Шарпа: - Я не сильно потревожу вашу рану, если напомню, что всякая боль со временем стихает? - Не сильно, мой лорд. Спасибо. Майор Майкл Хоган, верный друг, какого можно найти только в армии, шагал по улицам Френады: - Вы уверены, Ричард? - Абсолютно. Минуту они шли молча. Шарп замкнулся в себе после смерти Терезы, а Хоган знал, насколько разрушительна бывает подобная замкнутость. - Я встречу вас после всего. - После всего? - Да. – отрезал Хоган. Вечером он собирался напоить Шарпа вусмерть, устроив ирландские поминки, пусть и несколько запоздалые. Вместе с Харпером они уговорили Шарпа. Капитан стрелков, Фредериксон, тоже обещал придти. Одноглазый полукровка произвёл на ирландца хорошее впечатление. Майора позабавили стенания Красавчика Вильяма по поводу того, что французы так и не удосужились сразиться с ним. Читая же рапорт Шарпа, Хоган в полной мере оценил скромность Фредериксона. Прайс присмотрит за ротой, а Хоган сегодня напоит Шарпа до бессознательности, вдрызг. Пусть прорвётся, наконец, гнойник в душе стрелка. Пусть Шарп говорит о Терезе, вспоминает Терезу, и утром, когда он проснётся, у него будет дьявольски болеть голова, но больше не будет болеть сердце. - Я встречу вас, Ричард. Ирландец перескочил глубокую колею на перекрёстке: - Кстати, вашего приятеля сэра Огастеса вежливо попросили отсюда. Он едет домой. - Да, я слышал. - А о том, что «леди Фартингдейл» вернулась к себе в Лиссабон? - И об этом. Он получил от Жозефины гневное письмо, полное упрёков к нему и жалости к себе. В конце португалка сообщала, что ни о какой дружбе между ними не может быть и речи. Шарп порвал послание и бросил клочки в огонь. От письма ему стало худо. Не из-за Жозефины, из-за того, что Тереза видела, как он флиртует с Жозефиной. Сколько же боли он принёс своей жене. Своей жене. Её похоронили в фамильном склепе в Касатехаде. Антонии предстояло расти без матери, и Шарп намеревался навещать её так часто, чтобы никто не посмел сказать, что у девочки отца тоже нет. Иногда Шарп просыпался среди ночи и был счастлив, пока не вспоминал, что Терезы нет в живых, и тогда горе наваливалось на него вновь. Иногда на улице, приметив тонкую черноволосую девушку, он замирал. Сердце ёкало и обрывалось. Не она. Не Тереза. Тереза мертва. Южно-Эссекский полк был выведен севернее Френады и построен в лощине. Расселина с одного бока резко понижалась. Там рос граб. В отличие от юного сородича из ныне разрушенного монастыря, этот граб успел вырасти и превратиться в могучее высокое дерево. У его корней зияла развёрстая могила. Рядом лежал пустой гроб. Когда в коробе окажется тело, весь полк проведут мимо, скомандовав: «Равнение налево!», чтобы каждый видел, какое наказание ждёт дезертиров. Профосы привели арестанта. Пока его прикручивали к морщинистому стволу, взгляд Шарпа был устремлён на сверкающие в лучах садящегося светила снежные верхушки холмов, окружающих Френаду. Полицейский офицер отрапортовал Шарпу: - Готово, сэр! Небо не омрачало ни единое облачко. Чистое синее небо, под которым суждено умереть дезертиру. Умирать он не хотел. Он всегда ускользал от костлявой. Слюна пенилась на его губах. Богохульствуя и чертыхаясь, он бросал себя под верёвками из стороны в сторону, но дула четырнадцати мушкетов расстрельного взвода зловещим маятником следовали за ним. - Огонь! Четырнадцать прикладов толкнулись в четырнадцать плечей. Хейксвелл дёрнулся. Кровь запятнала его рубашку, подштанники, истоптанный снег, но Хейксвелл всё ещё был жив. Превозмогая боль, он победно захихикал. Он был жив! Он вновь обвёл вокруг пальца старуху с косой! Судорога выгнула его шею, и он заверещал приближающемуся стрелку: - Тебе не убить меня, Шарпи! Тебе не убить меня! Тебе не убить меня! Конечно, пистолет подошёл бы лучше, но Шарп оттянул кремень винтовки. Кремень высечет искру, искра воспламенит порох, и проклятье развеется вместе с пороховым дымом. Хейксвелл извивался в окровавленных путах, рыча и хныкая. Ствол винтовки поднялся. - Тебе не убить меня… - выкрик получился плаксивым и жалким, потому что Обадия знал, что лжёт, - Тебе не убить меня. Пуля вбила его затылком в кору. Чары рассеялись, и человек, которого нельзя было убить, умер. Почти двадцать лет Шарп грезил об этом моменте, но сейчас не чувствовал радости, лишь усталость и пустоту. Позади него первая звезда бледно обозначилась на небосводе. Ветер играл с ветками граба. Отныне два видения будут вставать перед внутренним взором Шарпа при воспоминании об этой зиме. Тоненькая фигурка, беспомощно распластанная на снегу у Врат Господа, и залитое кровью тело в наскоро сколоченном гробу. Тело Обадии Хейксвелла. Врага Шарпа. Историческая справка Лихая банда дезертиров и ракетное подразделение – отнюдь не моя досужая выдумка. Они существовали в действительности. Бывший сержант французской армии сколотил шайку из беглых английских, французских, испанских и португальских солдат, пышно назвался «маршалом Потофе» и безжалостно тиранил испанских крестьян. На его совести похищения, изнасилования, убийства и Бог весть, что ещё. Боюсь, в жизни этот господин был гораздо менее обаятелен, чем описанный мною обжора. Конец его бесславной карьере положил наполеоновский генерал Марбо. Дезертиров британской и союзных армий француз любезно передал Веллингтону. Ракетчики у меня высаживаются на испанской земле всего несколькими месяцами раньше, нежели это произошло на самом деле. В 1810 году Веллингтон присутствовал на проведённой английскими моряками в Португалии сухопутной демонстрации «Ракетной системы сэра Уильяма Конгрива», но командующего новое оружие не впечатлило. Зато в лице принца-регента Конгрив нашёл горячего поклонника своего изобретения. В 1813 году Его Высочество навязал Веллингтону первое конно-ракетное подразделение, а 1 января 1814 года на свет появился Ракетный корпус. К слову, австрийцы организовали собственный “Feuerwerkscorps” за шесть лет до англичан, купив систему Конгрива в 1808 году. Доверия Веллингтона ракеты так и не завоевали, он пускал их в ход редко, например, при переправе через Адур. В «Битве народов» под Лейпцигом детища Конгрива до глубины души поразили иностранных наблюдателей, да и на картинах, изображающих Ватерлоо, кое-где угадываются дымные хвосты ракет. Описывая изобретение полковника Конгрива, я придерживался собственноручно составленной им инструкции, очень подробной и толковой, в которой, кстати, упоминаются «осветительные» снаряды, снабжённые для замедления падения своего рода парашютами (и это в 1813-то году!) Их Конгрив предлагал использовать во время ночных боёв. Из-за вопиющей, так и не преодолённой, неточности ракет Конгрива к нашему времени им судилось повсеместное забвение. Только в США их поминают с завидной регулярностью. Дело в том, что в течение англо-американской войны 1812 года британцы обстреливали снарядами Конгрива взятый в осаду форт МакГенри. Стихотворение, воспевающее оборону форта, было положено на мелодию застольной песни лондонского поэтического клуба «Анакреон» и превратилось со временем в государственный гимн Соединённых Штатов. Таким образом, всякий раз, когда перед бейсбольным или футбольным матчем американцы, прижав к груди ладонь, с чувством выводят: «… вспышки красных ракет…», они посылают сквозь тьму веков невольный привет полковнику Конгриву. Сэра Огастеса Фартингдейла, основательно обобравшего творение майора Чемберлена, мне трудно обвинять в плагиате, ибо, каюсь, я и сам не без греха. Совместная рождественская трапеза моих героев, тушеная зайчатина Потофе, - всеми этими вкусностями я обязан волшебному сборнику Элизабет Дэвис «Французская провинциальная кухня». Из числа действующих в романе подразделений кроме ракетчиков и армии дезертиров в действительности существовал лишь 60-й Королевский Американский полк стрелков, прочие вымышлены, как и перевал Врата Господа. Рождество 1812 года прошло для воюющих сторон спокойно, а мне очень уж хотелось отразить последнюю британскую зиму в Португалии. Несмотря на сокрушительное поражение в России, Наполеон был силён. Солдатам, вроде Шарпа, вероятно, казалось, что война никогда не кончится. Но пройдёт пара месяцев, и Веллингтон поведёт английское войско в наступление на Испанию с тем, чтобы больше никогда не отступать. Так что Шарп с Харпером скоро вновь отправятся в путь. |
|
|