"Меченосец" - читать интересную книгу автора (Большаков Валерий)Часть первая «ИЗ АРАБОВ В ВАРЯГИ»Глава 1, в которой Олег Сухов предается воспоминаниям, бродя душою по местам боевой славыВечерело, но купцы не спешили приставать к берегу на ночевку – неспокойные были места. Десять пузатых кнорров проходили в прямой видимости восточного берега, где кочевали воинственные гузы, а караван не сопровождали боевые лодьи[17]. Конунг Рюрик Альдейгьюборгский[18] выделил по пятерке воинов на каждый корабль – и ему выгодно, и купцам спокойно, да только маловато полусотни, не сдержать им алчности степняков. Вот если бы гузы заприметили костры, разведенные небольшой дружиной, хотя бы мечей в пятьсот, тогда бы они обошли стороной опасных пришельцев, а так... И приходилось экипажам одолевать морской простор не сходя на твердую землю, не отдыхая на стоянках. Опытные кормщики вели корабли по звездам, по солнцу, держа в памяти все течения и мели, сравнивая на вкус соленость воды. Там, где в море впадала обильная Аму[19], зовомая ромеями рекою Окс, влага морская была почти что пресной. А дальше к северу вода все более горчила. Впрочем, купцы не расстраивались – их дела шли хорошо и даже лучше. Прибыв с грузом рабов, воска и мехов в русскую факторию, что в городе Абесгун, торгаши живо распродали весь свой товар, получив сумасшедшую прибыль. Ох, недаром арабы-сарацины из жаркого Серкланда[20] так стремились на север, обильный мехами. Покупая соболей за серебряные дирхемы, они продавали драгоценные шкурки по сто, по двести золотых динаров! И очень не любили арабские купцы конкурентов из холодной Русии. Да только варяги не больно-то интересовались их мнением, а когда сарацины начинали наглеть, являлись целой флотилией. Грабили Абесгун, Сари, Дайлем, Гилян. Жгли, насильничали, убивали... Короче говоря, наводили такого страху, что арабы долго ходили как шелковые и ласково улыбались купцам из русов... – Слава Эгеру[21], – пробурчал подкормщик Гунастр Вепрь, – слава Ран... Ветер меняется, задувает моряна с юга. Хорошо пойдем! – Эгей! – крикнул кормщик, не выпуская из рук рулевое весло, опущенное за правый борт. – Суши весла! Ставь паруса! Гребцы довольно заворчали, со стуком вытягивая из лючков греби с узкими лопастями. Кнорр – не лодья, вся середка отдана товарам. На кнорре гребут лишь с носа и кормы, приподнятыми над волнами, а посему все весла длинные и тяжелые. Намаешься их тягать, особенно когда задует северный ветер – на Нефтяном берегу ему дали название «хазри». Олег Сухов, молодой гридень[22] из дружины Рюрика, прозванный Вещим, довольно потянулся, помахал руками, утоляя боль в натруженных мышцах, и присел на бочку у самой мачты. Мачта поскрипывала, шкоты и штаги, плетенные из кожаных ремешков, гудели, натянутые пухлым парусом, мелкая волнишка игриво шлепала в борт. Хорошо! – Устал? – спросил Пончик участливо, опускаясь рядом. Александр Пончев отвечал своему прозвищу на все сто – был он румян, почти в меру упитан и плотен, даже так – пышноват. Пять лет назад Олег и Шура были просто знакомы, находились в приятельских отношениях, но события невероятные и фантастические сдружили их накрепко – обоих переместило из двадцать первого в девятый век, в эпоху викингов и варягов... – Да нормально... – лениво протянул Олег. – Помню, три года назад, когда Париж брали, вот тогда я выдохся вчистую. Восемь часов гребли! Ярлы[23] наши, и те умаялись... – Слушай, расскажи мне про тот поход, – сказал Шурик. – Да я ж тебе уже рассказывал! – Ну-у, когда это было-то... Может, ты еще какие подробности вспомнишь. Повествуй, давай! – Да чего там повествовать... – отмахнулся Сухов с легким небрежением. – Обычный пиратский рейд. Напали на Лондон, пограбили всласть, еще и виру с короля стребовали. Потом в Париж нагрянули... Париж! – фыркнул Вещий. – Такая же большая деревня, как и Лондон. Грязи по колено, а уж архитектура... Сразу и не поймешь, где избушки, где хлева... – Расскажи! – заныл Пончик. – Достал ты меня, коновал... – Олег вздохнул преувеличенно тяжко, подумал и начал: – Рюрик тогда всех конунгов окрестных собрал и свободных ярлов – с озер Ильмерь и Весь, из Бьярмов, из Хольмгарда, Алаборга, даже из Суждала, Мелинеска и Полтескьюборга[24]. Свели вместе лодий двести. Считай, на каждой по сто-сто двадцать человек. Сила! И мы ж еще схитрили – с осени пришли к Старигарду, да там, у вендов, и зазимовали. А по весне, когда у нас еще везде лед недвижим и снегу навалом, вышли в море – юг же! Ну, прошли мы узостью между свейским и датским берегами, и сделали поворот... ...Обогнув Ютландию, корабли русов вышли в Западное море – в Европе его прозывали Северным. Атлантика зябко дышала в паруса армады, валила жидкими холмами, до реев взбрызгивала холодной пеной. День брызгалась, другой... – Земля! – закричал с мачты Большой Валит, с палубы похожий на тощего медведя, влезшего на сосенку. – Вижу землю! – Энгланд! – довольно рявкнул конунг Лидул Соколиный Глаз. – Ага... Слазь, Валит! Уже и так видно. Тонкая полоска прорезалась на горизонте. Лезвийной толщины неровность отделила сушу и воду, положила небу край. – На фалы и шкоты! – разлетелась команда. Флот выровнял строй, нацеливая носы в эстуарий Темзы, и последовал в бейдевинд левого галса – сбоку дул ветер, с левого борту. Потом отошел – стал более попутным. Чтобы идти полным курсом, ярл приказал приспустить лодью, нареченную «Лембоем», под ветер. Корабль набрал ход. «Посмотрите направо, – подумал Олег, – вы видите низменность Эссекса, безлесную и пустынную. Берега ее илистые и отмелые. Посмотрите налево. За белыми скалами, у которых грохочет волнобой, видна возвышенность Норт-Даунс. Там – Кент...» С самого начала похода его не покидало состояние продленного восторга. Вырваться из привычного окружения, увидать заморские страны – что может быть лучше? Правда, в заморье и убить могут, но тут уж некому пенять... Внезапно с травянистой макушки мелового обрыва поднялся столб густого серого дыма. Минуты не прошло, а с прибрежного острова потянулся еще один. – Заметили нас англы, – усмехнулся Соколиный Глаз и повернулся к ярлу Олаву Гуляке: – Передай всем, чтоб без приказа не стреляли. Особенно это твоего Икмора касается! Попробуем сперва добром виру взять, а уж если не получится... – в голосе конунга зазвучала угроза. – Примем меры! Дренг[25] по имени Слуд побежал на нос, развел руки с тряпками и пошел семафорить. – И пусть навесят щиты. Не в гости идем... Гридни перетаскали кучу щитов и навесили на оба борта. – Белый щит поднять! – приказал Лидул. – Поднять белые щиты! – отозвались старшие фелаги на других кораблях. Конунг махнул Валиту, тот кивнул, прицепил к фалу и поднял до верха мачты круглый, выкрашенный белой краской щит – знак мира и добрых намерений. Но и красный висел тут же – поднять недолго... Эстуарий сужался, глаза различали на эссекском берегу воднистые, мочажинные пустыри, заросшие поля, метелки редкого кустарника и далекие леса, синей каемочкой очерчивавшие горизонт. А влеве, на кентском берегу, виднелись дубравы, особняком жалась тисовая рощица, свечками торчали корабельные буки. В лощинах и у подножий холмов истаивал туман и деревья казались скрутками черной проволоки, опущенными в разбавленное молоко. С суши тянуло прелью, дымком и запахом небогатого жилья – кислой капустой и жареной рыбой. Не такая уж и пустыня этот Энгланд, как хочет казаться! Солнце прогнало туман, открывая оба берега. Флот постепенно втягивался в широкое устье Темзы, реки глубокой и полноводной. Ее высокий берег сбегал к искрящейся воде, над которой клонились ивы. Берег низменный тоже начинал дыбиться холмиками. Плоские вересковые пустоши еще тянулись, укатывая землю до края, но лес все чаще вклинивался в поле, внося трехмерность вертикалями платанов и грабов, каштанов и кленов, высокоствольных буков и широколистых вязов. Деревья росли все тесней, все кучней, перемешиваясь с подлеском, забаррикадировавшим все прогалы. – Хорошая река, – сказал позади Гуляка, – не то что Оклога[26] – порог на пороге... – По весне они все хороши, – проворчал Лидул. – Вон, на что уж Итиль полный да водяной, а и то... В паводок как-то шли в хазары – летим без греби, успевай рулить. А в обрат пошли – умучались. Где-то выше Клязьмы... да нет, еще повыше – после влива Костромы – подряд восемь мелей! Во как... – Что ты сравниваешь – Темпc короткая совсем... О, глянь, глянь, как рыба вскатывается! Олег повернул голову – прозелень реки волнило кругами. – Небось щука играет, – со знанием дела заметил Лидул. – Щучка, она рыбка выметчивая... Ш-ш! – шикнул он вдруг и сделал жест палубной команде: тишина полнейшая! Из-за плакучих ив, полощущих в воде пряди гибких ветвей, вытянулась рыбачья лодка. Гребец сидел спиною и не видел варяжских кораблей, прущих вверх по Темзе. Вероятно, он и на ухо туговат был, коли не слышал скрипа и плеска за собою. Положив весло в лодку, гребец приподнялся и забросил лесу от закидушки. Медленно опустившись на скамью, он поводил лесой и принялся наматывать ее на рогульку. Рыбацкая посудина была совсем рядом, в каких-то шагах с левого борта, и Соколиный Глаз не смог отказать себе в удовольствии схохмить. Вывесившись за борт, он участливо спросил: – И что вырыскал? Его «аглицкий» выговор был чудовищен, но для рыбака голос конунга прозвучал как гром с небес. Мужик аж подпрыгнул и оторопело вытаращился на громадный корабль. Все, кто был на палубе «Лембоя», загоготали, как по команде. Рыбак дико озирался – необычное и странное, ворвавшись в монотонную серость буден, сорвало размеренный темп жизни, вышибло из сознания убогий набор привычностей. – Как звать тебя? – спросил, отсмеявшись, Лидул. – А... Альдгельм, – пролепетал рыбак. – Хорошо клюет? На что ловишь? – Вот! – Альдгельм поднял за жабры здоровенную щуку, показал вяло трепыхавшуюся форель. А вот насчет наживки ответить не успел – страшно заклекотав, рыбак схватился за горло. Из-под его скрюченных пальцев родничками забила кровь, брызгая на улов. Обмякнув, сакс упал ничком. Стрела, торчащая из его шеи, весело забелела оперением. – Ну что за сволочи! – потрясенно вымолвил кормщик. – Своего же! Олег увернулся от еще одного смертоносного жала, едва не попортившего ему шкуру. Ничего себе, заявочки... Подскочили гридни, прикрывая Лидула. Держа щиты двумя руками, они отлавливали стрелы. С десяток «змей тетивы»[27] втюкнулось в борт, одна впилась в мачту. – Вон они! Вон! Из-за мысочка, заросшего сухим дроком, выплывали низкобортные галеры, подобные русским стругам, но поразвалистей. В каждой сидело на веслах дюжины по две керлов-ополченцев. Сильно сутулясь, со щитами на спинах, они гребли и прикидывались Очень Мелкими Существами. Их подгоняли королевские таны[28]. В кольчугах по колено и в таких же, из стали вязаных капюшонах, при мечах и со щитами, они кучковались на полупалубах галер. В проходах между скамьями ховались стрелки в простых кожаных панцирях и остроконечных войлочных шапках. С палубы «Лембоя» нельзя было различить выражения лиц, но можно себе представить, что испытывали англосаксы, напав из засады на целый флот! – Паруса долой! – заревел Лидул. – Весла на воду! Забрякотали весла, выровнялись в два ряда и дружно загребли воду Темзы. Олега охватил азарт битвы, а нелепая смерть Альдгельма раздувала в нем жестокую ярость. Казалось бы, ну кто он ему, этот англосакс? Он его не знает даже! А жалко... И ведь видели же, что местный, – зачем было стрелять? Наверняка специально целились! Но азартовать и яриться – это значило распускаться. Эмоции! Они находят на душу, потом откатываются и не помнятся уже. Отходят. Биться надо рассудком, гормонам всяким не поддаваясь... Уговаривая себя, Олег вытер вспотевшие ладони. – В линию! – проорал конунг. Замелькали флажки, затрубили трубы. Подгребли еще четыре лодьи, из самых больших – «Семаргл», «Пардус», «Алканост»и «Финист». – Поворот! Пять лодий развернулись, перегородив русло Темзы. Напротив них сбились в кучу английские галеры, числом до полусотни. Сила немалая, как ни крути. Считай, почти две тыщи народу. Над некоторыми галерами колыхались золоченые стяги, качались кресты. Надсаживаясь, орали королевские таны. Жалобными голосами выпевало псалмы духовенство. Галеры построились выпрямленной подковой и двинулись на сближение – глухо били бубны, чтобы кряхтящие ополченцы гребли в такт. – Стрелки! Чего ждете?! Воздух дрогнул басовой струной. Сотни длинных стрел сорвались с луков. Описали крутую дугу, ударили, язвя палубы, щиты и неприкрытые тела. – Стрельцам бить калеными и срезнями! Низкое гудение русских стрел заглушило легкомысленный посвист английских pirrows[29]. – Копейщики! С обеих сторон полетели копья и стрелы, воины потрясали секирами и мечами, дожидаясь сближения. – Поворот! Смена гребцов! Лодьи развернулись, и корабли сошлись с галерами на встречных курсах. Англосаксы подняли рев. Тан на передней галере – зубы на выскале – поставил ногу на борт и половчее перехватил абордажный крюк. И не боится же... Олег выдохнул, повернулся к ждущему Олдаме и махнул рукой. – Давай! Олдама ждал приказа с разожженным факелом. Запалив фитили на горшках с нефтью, он по одному передал снаряды могутному Ошкую, и тот швырнул «гостинцы». Зафонтанировал огонь – палящий и копотный. Две галеры, шедшие наперегонки, превратились в погребальные ладьи. Людской вой смешался с гудением пламени. С десятка лодий, вплотную приблизившихся к англосаксам, тоже полетели круглые горшки, оставляя дымчатые шлейфы разгоравшихся фитилей. Горючка расплескивалась по баркам, опаляя чернь и знать без разбору. Олег готовился к абордажу, руку так и тянуло к левому боку, где висел меч, но боя не случилось. С галер наконец-то рассмотрели, что собой представляет противник, и начался распад. Барка, проскочившая за линию лодий, развернулась и понеслась к берегу. Королевскому тану это бегство сильно не понравилось, он орал, потрясая мечом, и озверевшие керлы утопили крикуна. Страх смерти пересилил страх наказания – король далеко, а русы близко! Англосаксы бросали весла и кувыркались в воду, неуверенные, что их дезертирство поддержат товарищи. За керлами сигали стрельцы. Особа духовного звания в черном облачении бенедиктинца перекрестилась и плюхнулась, погнав волну и сверкая тонзурой. На галере, борта которой были разрисованы кружками и ромбами, воцарился классовый мир – таны гребли вперемежку с керлами, а грузный эрл в роскошном меховом плаще ерзал на корме и подбадривал гребцов энергичными выкриками. Река очистилась. Брошенные галеры, зачерпнувшие воды, сплавлялись в море вместе с «систер шипами», выжженными огнем. Плыли трупы, качались на волнах щиты. – ...Вот так и началось наше вторжение, – проговорил Сухов, массируя ноющий бицепс. – А дальше? – Дальше – больше... – Ну, Олег... – Да дай ты мне отдохнуть! – Ну еще немножечко, самую капельку! Здесь же нет телевизоров, нету газет... – Дожил! Уже теликом обзывают... – Олег... Сухов повыпендривался малость и продолжил дозволенные речи: – Ну, что? Приплыли мы, подступили к самому Лундуну, бросили якоря... «Какой-то Лондон... не лондонский», – думал Вещий, разглядывая стену Константина, выходящую к Темзе. Угловая башня Юлия круглилась в правом углу, на месте будущего Тауэра, а с северной стороны к римскому Лондинию присоседился варварский Лундун – лепясь к каменным стенам крепости, прямо поверх рва, заваленного отбросами и грязью до такой степени, что выемка превратилась в насыпь. Слобода разбегалась кривыми улочками, кучкуя землянки, мазанки, свинарники, перемежалась пашнями, садиками и огородиками. Олег обвел взглядом городские укрепления и только головой покачал. Во множестве мест крепостные стены, сработанные римлянами, были разобраны по камешку – где только зубцов лишившись, а где и до самого фундамента разрывая пояс обороны. Видать, англосаксам дюже стройматериал требовался... Пробои загородили не шибко высокими пряслами, рубленными из дуба. Разборке подверглись и башни – местные кое-как надстроили их грубыми срубами. Все это архитектурное и фортификационное безобразие выглядело очень неаккуратно и убого. На правом берегу Темзы чернела деревянная крепостца – Саутварк или, как ее прозывали северяне, Судвирки. Поперек реки был переброшен Большой мост, сколоченный из крепких бревен, утыканный башенками и огражденный невысоким – по пояс – частоколом. Над пильчатым палисадиком выглядывали шлемы, дергаясь как поплавки на поклевке, горбатились спины, сверкая кольчугами, будто рыбины чешуей. Ишь, забегали! Еще не так бегать будете... А мост и вправду велик – две телеги запросто разъедутся. Последний пролет упирался в лундунские ворота, зажатые меж двух башен, наполовину сложенных из римского кирпича, наполовину – из бревен. Воистину, дерево – стройматериал варвара! Топая по палубе сапожищами, подошел ярл Олав. – Любуешься? – настроение у ярла было бодрое. – Думаю, – сказал Олег. – Думай, думай! – хохотнул Гуляка. – Продолжай в том же духе! Утром, на военном совете, конунг Лидул предложил атаковать Лундун с реки. Обрушить мост – главное укрепление городских врат, вышибить хлипкие створки и ворваться на улицы. Сказать по правде, Соколиный Глаз меньше всего думал о том, как бы побыстрей взять Лундун. Удар с Темзы помог бы сохранить жизни гриди. Плох тот командир, который берет крепость любой ценой, ибо цена эта измеряется в смертях. Конечно, на войне как на войне, но это же не значит, что победа должна быть оплачена по высокой стоимости! Здесь торг уместен. – Короче, ломаем мост, ко всем троллям, – энергично высказался конунг Игелд, приведший дружину на десяти лодьях, – и берем град сей. Через полчасика начался штурм. Вяло серебрилась Темза, помахивали ветвями яблони, задумавшие зеленеть. За зубцами лундунских стен мельтешил ратный люд, суетились таны, расставляя бойцов, копотно горели костры под чанами со смолою – город крепил обороноспособность. – Скедии![30] – гаркнул Лидул. – Па-ашли! Пропели рога, разнося команду над водою, и четыре скедии в двадцать румов, то бишь на сорок гребцов каждая, сняв свои мачты, заскользили к Большому мосту. За низким частоколом зашебуршилась стража, закачались копья, донеслись гортанные крики команд. Воины разбежались по всему мосту – на подплывающие скедии обрушились стрелы и копья. – По мосту-у... – затянул Олав. Сработали пращи и луки. Град стрел и свинцовых шариков обрушился сверху, выбивая защитников Большого моста. Длиннотелые скедии, изящные и хищные, нырнули под его пролеты. Олегу на просвет видно было, как гридни обвязывают сваи крепкими канатами из моржовой кожи. – Давай, давай... – цедил Лидул, нетерпеливо постукивая кулаком по мачте. – Ага! Скедии вышли на чистую воду. Натянулись канаты. Напружились могучие спины, выгнулись весла, взбурлила загребаемая вода. И не выдержал мост! Сваи вырвало и поволокло по дну, с оглушительным треском лопалось дерево, визжали и скрежетали раздираемые доски. Гудели натянутые канаты, водопадом шумела вода, вспененная веслами. «Падает, падает Лондонский мост!» Изломились пролеты, окунаясь боком в воду и переворачиваясь. Поплыли по Темзе полурассыпавшиеся башенки, колья, бревна, доски. Плотиками кружились обломки настила, по ним метались, падая на колени, человека три в кольчугах. Олег ухмыльнулся: какой сборной по гребле удастся подобное – силою мышц и музыкальной слаженностью движений свергнуть огромный и крепкий мост?! Он нахлобучил на голову мягкий подшлемник и натянул шлем с наносником и выкружками для глаз. Застегнул нащечники под подбородком. За спину – щит на плечевом ремне. Кольчужные ноговицы на ноги – похоже на женские чулки и цепляются так же – ремешками к поясу. Кафтанчик... Не, жалко кафтанчик – порубят еще... Створчатые наручья на предплечья – застегнуть. И такие же поножи – Валит споро затягивает ремешки у Олега на голенях. Наколенники, наплечники... Из похода на Миклагард-Константинополь, куда он ходил под водительством Аскольда и Дира, Сухов вернулся с хорошей добычей. И сменял половину золота на знатные доспехи. Ничего, окупится... – Вперед! – гаркнул Лидул, выхватывая меч. Лодьи на веслах продвинулись на то место, где недавно стоял Большой мост, – теперь о нем напоминало лишь огромное облако донной мути, постепенно сносимое течением. Щелястый обрубок моста торчал перед ними ни к селу ни к городу. Со стены наклонили котел с выливным носиком, пуская струю кипящей смолы, но лишь заляпали голову горгульи, украшавшей высокий нос лодьи. – Стрелкам прикрывать! Загудели стрелы, вычищая бойницы башен и просветы меж зубцов над воротами. Сухов держал щит на манер зонтика: душ из кипящей смолы – удовольствие ниже среднего. Подхватив бревно, с комлем, окованным бронзой, варяги с ревом и уханьем принялись таранить ворота. Первой не выдержала левая створка – лесины затрещали и рухнули в проем. За воротами, в клубах пыли метались англосаксы, бестолково громоздя баррикаду. – Слушай меня! – заревел Лидул. – На врага! Олег пробежал по веслу и спрыгнул на берег. Выхватил меч. «Ну, кто на меня?!» Англосаксы сгрудились в глубине арки, перегородив проход. Лиц было не разобрать – на светлом фоне проема фигуры воинов смотрелись черными силуэтами. Воняло навозом и мочой. – Сулицы к броску! – скомандовал ярл Олав. – Целься! Замах! Раз! Два! Тесно было под аркой, но на войне и хуже бывает. Мускулистые руки гридней отвели дротики-сулицы и послали во врага, выбивая передний ряд рекрутов. – Строимся клином! Мечи из ножен! Страшный северный клин-фюлькинг... Широкие плечи, бугрящиеся силой, обтянутые кольчугами, смыкаются в одушевленный железный колун и врезаются во вражье войско, ломая его строй, разрубая надвое, разя мечами и секирами направо и налево, без промаха и без пощады. А ты на острие этого клина! Олег зашагал, топча осколки кирпича и щепки. Он держал в поле зрения весь строй англов и саксов, но всматривался лишь в двоих, крепкими короткими ногами упиравшихся в пыль на линии атаки. Эти падут первыми. От его руки. Булат перешиб древко копья, нацеленного Сухову в грудь, и чиркнул лондонца по горлу. Лицо, сплошь заросшее рыжим волосом, закинулось кверху, а вбок словно выплеснули рубинового вина. Удар фальшиона[31] справа Олег погасил обратным движением меча и подрубил открывшуюся шею. Кровавый фонтанчик забил брызчатой струей, просвечивая багровым на лету. Сунувшуюся морду с клочкастой бородой Вещий треснул щитом, еще одного защитника Лондона достал ногой. Он не геройствовал. На нем была тяжелая и грязная работа, и Олег ее добросовестно выполнял. Страх смерти и страх убийства он уже научился придавливать в душе... Гремело и бряцало железо. Глотки ревели непотребное и утробно хакали. Вязла в ушах атональная какофония боя – скрежет, лязг, звон сцепившихся клинков, грохот щитов, отбивающих мечи, тупой хряск разрубаемых костей, треск ломающихся оскопищ[32] и топорищ, крик, хрип, мат, вой... Клин рассек ряды англосаксов, отбросил неприятеля к стенам и смешал с навозом. – Сомкнуть щиты! Копья наперевес! Загремели круги щитов, сбиваясь в крепкий тын, вспыженный иглами копий. – Стрелкам – приготовиться! Подвижной флешью выступил из-под арки русский клин, попадая в начало Главной улицы, немощеной и очень грязной. Бревенчатые дома перемежались с глинобитными мазанками и редкими зданиями из римского кирпича. Все окошки были задернуты промасленным полотном, из отверстий в тростниковых крышах шли сизые дымки, и два запаха попеременно перебивали друг друга – горящего торфа и конского навоза. Косматые коровы и тощие свиньи удирали на огороды и пашни. В перспективе поднимались стены римского форума – три одноэтажных здания удивительной сохранности забирали квадратную площадь буквой «П», а с севера ее замыкала двухэтажная базилика. Лет семьсот этой базилике. Надо же, почти целая... Только половины черепицы не хватает, и балки крыши посередке провалились. Но бытие определялось не этими метами цивилизации. Реалии жизни расползались под ногами и противно чвакали – таяли намороженные за зиму фекалии и навоз. Ядовито-желтые ручейки размывали вывал дерьма и помоев, растекаясь зловонными лужами. – Развели чушатник... – брюзжал Валит. – И не говори, – поддержал его Ошкуй, выбирая, куда ступить. – Не город, а задок нечищеный. Помойка! Ярл не обрывал «разговорчики в строю» – они выявляли «высокий боевой дух» и поддерживали горение энтузиазма в заробевших. Англосаксы атаковали сразу с трех сторон – пешие и конные. В момент они запрудили улицу. – К мечу! – заорал Олав. – Тесней строй! Щиты сбей! Первый и второй десяток – по улице! Третий и четвертый – кругом! Крайние – полуоборот! Русский «клин» перестроился в «город», в плотное каре, отовсюду ждущее удара и готовое его отразить. – Тесней! Тесней строй! Жми щит! Таны обтекали «город» скобкой, потрясая копьями и треугольными щитами, размалеванными ярко и неумело – грифоны, драконы, львы... Нестройно ревя, англосаксы бросились на русов, плюхая по «анализам кала» и оскальзываясь на объедках. – Луки к бою! По команде Гуляки первый ряд раздвинулся, и в прогалы шагнули стрельцы. Низко запели тетивы. Таны дружно прикрылись щитами – не ведали они убойной силы русских стрел! Граненые наконечники протыкали насквозь и грифонов, и драконов со львами, прокусывали кольчуги и гвоздили, гвоздили неприятеля, отбрасывая никнущие тела, мертвыми валя живых по принципу домино. – Тесней! Не разрывай! Сомкни! Ускорь! Чаще! Шире шаг! Шире! С жестяным грохотом столкнулись щиты и копья. К множественному треску и реву прибавился противный хруст и лязг. И снова мешались крови – темная венозная и алая артериальная, бурым осадком падая в месиво под ногами. «Где подкрепление?! – злился Олег. – Что они там возятся? Ага, пошли, кажись!» – Наши в городе! – крикнул Валит. – Чистим улицу! – приказал Олав. Сухов втесался в строй англосаксов, как лесоруб на заготовке дров. Только и разницы, что не топор рубил, а меч, и были сии дрова разумными... Не думать! Не думать! Нет, думай. Но – правильно! Куда прешься, зараза?! Н-на! Судить надо не процесс, а условия, необходимые и достаточные. Зарубить безоружного, прирезать ребенка или женщину – вот это безнравственно. А снести голову с плеч хлопцу с поганым взглядом, длинному, унылому и гнутому – этому вот, что слева, или во-он тому малому, с лягушачьими глазами и жвачным рылом – никакое не убийство вовсе, а одержание победы... Ах, тебе мало? ...Они ж оба владели колющим и режущим инструментом. Хлопец, вон, топором махал – отмахался, служивый. Малый мечом кроил – и его уделали. Прав тот, кто жив. Слева подскочил Валит. Растянул лук и выстрелил. Стрела, низко гуднув, ушла в занавешенное окно на втором этаже деревянного дома. Грубое полотно сорвалось с петель, и наружу вывалился толстячок в безрукавке из коровьей шкуры. Лук и стрела выпали у него из рук. – Так его! – похвалил Олег. – А як же! Ярл вывел полусотню на перекресток. Посреди улицы восседал на троне Юпитер с роскошным орлом у мраморных ног. Здесь русов и окружили. – Держать строй! – проорал полусотник, чертя воздух мечом. – Стрельцов и раненых – внутрь! Копья осаживали конных саксов, мечи и топоры косили пехоту, луки выцеливали окна. «Неужто не выдюжим? – тревожно подумал Олег. – Свинство какое!» Выдюжили! Из проулков ударила целая полутысяча, и таны сами попали в окружение. Ярл Олав Гуляка выстроил своих «стеной» – фалангой на русский манер, и вокруг громовержца началась давильня. Мерзлое дерьмо разжидело горячей кровью и потекло под ноги. А Юпитер Статор, недвижим и грозен, взирал на гекатомбы, приносимые русами, и прятал в мраморной бороде злорадную ухмылку... Англосаксы не выдержали штурма и натиска варягов. Ряды керлов начали стремительно таять – войско разбегалось, ховаясь за свинарниками, просачиваясь в двери и окна, сигая через заборы. Угрюмые таны, чуждые массового героизма, бросали оружие и жались к стенам, зыркая из-под шлемов. Валькирии, деловито подбирая павших, милостиво улыбались русам: с победой вас! – ...Вот в таком плане, в таком разрезе... – зевнул Олег. – Все, я устал. Хочу есть и спать. – А сейчас я все принесу, – засуетился Пончик. – Фаст уже сало нарезает... Еще немножко, а? Вторую серию! Мм? – Вот пристал... Ну, пограбили мы тот Лундун и отъехали с серебришком. Двинулись на Париж – за золотишком... ...Франкское море (позже его назовут Ла-Маншем) встретило варяжский флот теплом и покоем, волны его тихо колыхались, греясь на солнышке, и отливали радостным бериллово-зеленым. На следующие сутки лодьи добрались до залива Сены. Корабли затерялись в архипелаге мелких островков напротив устья реки – и викинги, и варяги, идя в набег на земли франков, всегда бросали якорь у этих песчаных пятачков, заросших травой да кривыми сосенками. Тут чинили лодьи, отъедались, делили добычу. Лидул Соколиный Глаз провел флот в тихий, глубокий заливчик, на место своей старой стоянки. Плавника сюда натащило горы, он хорошо поддерживал огонь под котлами, свисающими на цепях с треног, и вот уж толокно с сальцем и мясцом запахло на всю Нейстрию[33]. Вырос целый городок из шатров, с улочками и площадями, а под самым большим тентом собрался комент – военный совет. Пригласили всех – конунгов, ярлов, даже форингов. Гвалту и споров хватило, но Лидул задавил всех своим авторитетом. Постановили идти на Париж, не отвлекаясь на монастыри и аббатства, не трогая даже Руан, которому всегда первому пускали кровь. Но сначала решили послать людей «на вороп» – в разведку. Каждый из пяти конунгов предложил своего человека, проверенного в таких делах и балакающего на языке франков. Соколиный Глаз свой выбор остановил на Олеге Сухове. Посовещавшись с товарищами, конунг назначил старшим Варула, не по своему хотению проведшему в Париже три долгих года. Было около пяти утра, когда маленькая вспомогательная скедия высадила пятерку разведчиков на левом берегу Сены, около рыбацкой деревушки – безобразного скопища хижин, сараев и развешанных сетей. Селение это оставили в стороне, карабкаясь по дюнам, и приблизились к бедноватому монастырю, плоду скрещивания покосившегося амбара с водокачкой. Дул противный ветер с моря, шуршала сухая трава на песчаных гребнях, зябко было и сыро. Но пятеро смелых – Олег Вещий, Большой Валит, Маленький Ошкуй, Олдама Паук и Варул Волчье Ухо – были полны рвения и горели энтузиазмом. «Заняв» у монахов коней и ужасные черные балахоны (Олег щеголял в лиловой рясе каноника), пятерка порысила на Париж. К болотистым берегам Сены, заросшим камышом, отряд старался не приближаться, пробирались дубравами и прочими чащами. Вепрей встречали постоянно, раза два пробегали олени, даже медведь появлялся – худой, облезлый, вывалянный в листве. Франкский мишка проснулся и жрать хотел отчаянно. А отряд продовольствием запасался по пути, отовариваясь в мелких аббатствах и глухих деревнях. Питались франки в большинстве своем скудно, частенько сиживали на голодной диете. Мяса ели мало, масла практически не знали, сахар был почти неведом, его заменяли медом. Овощи в меню значились редко... Что же они ели тогда? Хлеб лопали, да кашу, да копченый сыр. Пряности были привозной роскошью, обходились солью, чесноком и уксусом. Ели из мисок, как и на Руси. Знать накладывала в миски серебряные, чернь подкреплялась из деревянных. Управлялись ножом и ложкой, византийские двузубые вилки были не в ходу. Запивали пивком да винцом – дешевой кислятиной с местных виноградников. До Парижа добрались без приключений. Когда разведчики перешли вброд мелкую речушку в густых камышах, под сенью раскидистых осокорей, и взобрались на высокий холм, их взору открылась древняя Лютеция – вонючий, ряской затянутый ров и бревенчатые стены, черные, кое-где с прозеленью мхов. А за стенами – огороды, хижины под красной черепицей или прелым тростником, свинарники, коровники, амбары... Село. На правобережье – то же самое. Даже остров Ситэ, лежащий меж берегами, не впечатлял. Ну кирпичная башня Шателе на мысу, круглая и кургузая, пристроенная к обшарпанному римскому дворцу. Ну храм Юпитера – почти целый, хоть и видно, что заброшенный. Ну ветхие и безобразные особнячки меровингских времен под купами столетних вязов, платанов, каштанов... Глазу не за что зацепиться. – Тю!.. – презрительно фыркнул Валит. – Да он меньше Ладоги! А я-то думал... – Меньше, – подтвердил Олдама, рассматривая панораму Парижа с видом бывалого полководца, – но не беднее. – Эт-точно... – поддакнул Ошкуй. – Денарии эти, – Олег подбросил серебряную монетку с корявым профилем кого-то из Каролингов, – чеканят во-он там, на острове. Там у короля монетный двор. – Понятненько... – протянул Варул и похлопал по шее своего гнедого, неспокойно переступавшего, словно почуявшего стойло. – Помните, вы – монахи, – строго предупредил он. – Лики извольте держать постными и благостными. Тонзуры вам выбрить? – Нет! Нет! – запротестовали разведчики. – Тогда куколей не снимать. Они тронули коней и не спеша, как то приличествует служителям церкви, двинулись к разбитой дороге. В этих местах она считалась чуть ли не идеальной, такой, «где могла проехать невеста, не зацепив воз с покойником». Земли вокруг Парижа и без того болотисты, а уж если их постоянно месить копытами и колесами, вы получите полосу грязи с консистенцией густой сметаны – в иных местах лошади будет по брюхо. Не ровен час, утонешь в этой жиже... Ступив на осклизлые бревна моста, Олег милостиво благословил привратного стражника, бормоча «Pax tibi, filius meus...»[34]. Стражник в сагуме – воинской рубахе поверх кольчуги, в каске с петушиным гребнем, смотрел на Сухова умильно, осенял себя крестным знамением и бормотал грубым голосом молитву на романском. Под темными сводами воротной башни, рубленной из дуба, было сухо, хоть и грязи нанесено – без сапог не пройти. А дальше опять тянулось липкое, глинистое месиво – летом сей шлях будет сухим и пыльным. Осенью его опять разжидят дожди... – Неужели так трудно замостить? – раздраженно высказался Валит. – Франки!.. – снисходительно буркнул Ошкуй. Дескать, что с них возьмешь? Такими уродились... Опять запахло нечистотами. Разглядывая дома, Олег вспомнил сказку о трех поросятах. Редко-редко можно было наткнуться на каменный дом. В основном, на улицу выходили саманные жилища или турлучные хижины, держащиеся на каркасе из ивовых прутьев, обмазанных глиной. На возвышенных площадях тянулись к небу убогие колоколенки. В упадке Париж, думал Олег, вертя головой направо и налево. Хлодвиг, первый из Меровингов[35], сделал этот город своею столицей – здесь и жил, и в походы отсюда отправлялся. Лютеция ныне во владении первого графа Парижского, Роберта Сильного. – Съездим на остров, – вполголоса сказал Варул. Товарищи молча кивнули низко надвинутыми капюшонами. Людей на улицах было мало – оскальзываясь, парижане пробирались вдоль заборов, держась за прясла. Один раз, шлепая по грязи, четверо слуг пронесли портшез с важной персоной. Пинками, стараясь не слишком качать носилки, они прогоняли свиней, млевших в грязи. Хрюшки обиженно взвизгивали. Из-за плетней слышался лай, квохтанье кур, блеяние коз и коровье мычание. Ближе к центру народу прибыло – крались неясные личности, степенно ступали надутые купцы, семенили с корзинками вертлявые служаночки, поливали герань на подоконниках домохозяйки в чепчиках, выясняли отношения через забор горластые, пышные мещанки, божились дородные торговки, всучивая простофилям порченый товар, шныряли проворные жуликоватые мальчишки. Одеты все были очень похоже – мужская часть населения щеголяла в льняных рубахах до колен, зовомых камизами, и в коротких штанах-брэ. Поверх камизы носили блио – рубаху покороче камизы, с напуском над поясом. Женщины ходили в нижних рубахах-шэнс и верхних блио. Блио обтягивало торс, а начиная от бедер книзу было сшито из другого куска материи, плиссировано и подвязано длинным поясом. Слышались возгласы: – Молочка, кому молочка, тетушки? – Сыр, хороший сыр! – Уголь! Уголь! За денье целый мешок! – А вот гу-уси! Гусей кому? – Ах ты, господи! Украли! – Держи вора! Местное наречие Олегу давалось с трудом, понимал он с пятого на десятое – Варул, побывавший в плену у франков, всю зиму учил его, да, видно, не доучил. Обмениваясь впечатлениями и не забывая зорко поглядывать по сторонам, «пятеро смелых» выехали к Квадратной башне, прикрывавшей мост через Сену. Башню подпирала стража, словно не вышедшая из спячки. Кони гулко затопали под бревенчатыми сводами и выехали на мост, где двум возам уж никак не разъехаться. За спинами пятерки как раз такой и грохотал – здоровенная фура, запряженная першеронами-тяжеловозами. Наверху громадной кучи подопревшего сена восседал возница – лохматый мальчиш, «косматая Галлия», нечесаный и нестриженый. Сена шумливо обтекала срубы быков, тянулась серым транспортером от плоскогорий Бургундии, где таяли снега. – Разъезжаемся, – тихо скомандовал Варул. – Осмотрите оба берега, прикиньте, сколько войска в Париже, какой состав, где слабые места в обороне. Есть запасы хлеба, или город сидит на голодном пайке. Особое внимание – на монастыри. Если кто и богат во граде сем, так это монахи. Вечером соберемся на Монмартре... ну, на той горе – помните, я показывал? Вот там, где храм бога Меркурия... Четыре мрачных фигуры качнули черными капюшонами и втянулись в проезд, удаляясь к мосту на берег правый. Олег направил коня к башне Шателе, иначе зовомой Сторожевой. Лютеция... Из типичного оплота империи в далекой провинции Лютеция давно уж выросла, а до типичного средневекового бурга еще не дотянулась. Ей расти еще и расти. Рим давно дотлел, а Франция пока еще даже не затеплилась... За приземистым дворцом Сеагриев, последних римских владык, расположилась маленькая площадь, теснимая с двух сторон башней Шателе и Галереей правосудия. Объехав громадную кургузую башню, Олег двинулся по набережной, углубляясь в узкие улочки, оставшиеся неизменными со времен первых франкских королей. От этого, начального Парижа к будущим векам не останется ни единого кирпичика... Осмотрев Остров, «обнюхавшись», приметив все ходы-выходы, Сухов направил коня на правый берег, где, немалое время спустя, откроется Сорбонна. Решив «сходить в народ», он заехал в платную конюшню, разгороженную внутри на денники и довольно-таки чистую. Соскочив, Олег передал поводья конюшему – маленькому, лысому человечку в широких не по размеру портах и в безрукавке на голое тело. Человечек мелко кланялся и щерился беззубым ртом. – Живо оботри лошадь соломой, – велел Олег. – Сделаем, ваша святость! – прошамкал конюший. – И овса задай, – добавил Сухов, небрежно бросая конюшему серебряный денарий. – Все будет в лучшем виде, ваша святость! – В голосе человечка пробивалось ликование: он-то и на четверть денария не рассчитывал! Олег зашагал по извилистым парижским улочкам, брезгливо обходя вонючие лужи. Потаскавшись переулками, нанюхавшись запахов – аппетитных и не очень, Сухов описал неровный круг и приблизился к конюшне с тылу, выбравшись на небольшой пустырь возле развалин римских терм. Нынешние парижане по баням не хаживали, им было велено блюсти чистоту не телесную, а духовную, приуготавливая себя к райским кущам. А пока они топтали землю грешную, то устраивали парадиз для паразитов, для насекомых, для крыс и прочей заразы... Неожиданно внимание Олега привлекли громкие крики, злорадные и негодующие. Завернув за угол обшарпанной термы, он увидел толпу обозленных горожан и понял, что попал на самосуд. Небольшая площадь между римскими банями и грузной часовней была полна народу. Народ бушевал вокруг столба, который линчеватели деловито обкладывали хворостом. В толпе попадались священники, узнавались торговцы, но больше всего топталось заезжих крестьян и городских босяков, равно жадных до хлеба и зрелищ. Все сословия гудели едино: – Выжечь их, как ос! – Давно пора было... – Да сколько ж можно терпеть?! – Ох, недаром с их двора серой несло! – Господи помилуй! Господи помилуй! – А тетке Эрмоаре кто на тень наступал? Она ж, Инграда проклятая! Эрмоара и померла! – Господи помилуй! Господи помилуй! – Давно бы уж спалили это отродье бесовское! – А мне еще Варимберт Кривой сказывал... да знаешь ты его! Брательник он Тевдольду с Верхней улицы. – А-а... этот. Ну как же! – Вот... Так он сказывал – Инграда в дымогон вылетала верхом на черном коте! – Да-да-да! Уж-жасающий! Ростом с собаку, глаза огромные и горят, язык кровоточивый и до пупа свисает, а хвост, наоборот, короткий такой и твердый, да так задран, что на ходу тварь эта казала всю свою гадостную промежность – туда еще эти... как их... адепты Сатаны устами прикладываются, когда учиняют свои радения! Так-то вот! – Да ты что?! – Вот те крест! В искрах вся, в дыму, хохочет по-бесовски, а у кота глаза как плошки, красным светятся, и пламя пыхает из пасти! – Господи, помилуй! Господи, помилуй! Олег протолкался в первые ряды и стал рядом с каким-то клириком, сухим и пожелтевшим старикашкой, здорово смахивающим на мумию. На нижнюю рубаху и брэ клирик надел белый стихарь-альбу, своего рода тунику. Поверх альбы его облачала еще одна туника, тоже белая, но более короткая и прямая – далматик. Рукава далматика были широкими, а разрезы по бокам открывали вышивку альбы. На шее клирик носил льняной наплечник-амикт, со шнурками по углам, а поверх далматика лежала стола-епитрахиль, длинная льняная лента, украшенная золотой нитью. Стола отличала разные разряды клира – дьяконы носили ее через плечо по диагонали, епископы оборачивали столу вокруг шеи так, чтобы концы ее ниспадали прямо. Старикашка оказался простым священником – он перекрещивал ленту столы на груди. – Слыхал я, – осторожно склонился к нему Олег, – нынче Инграды черед пришел? Ведьма она, что ли? – Истинно так! – Клирик аж подался к «своему» (видать, страдал словесным недержанием) и зачастил: – Нечисто, ох, нечисто с этой девицей! Лекарка она, травница, но глаз у нее плохой, ох, плохой! Уж сколько раз у соседей ее скотина дохла, а весною поветрие случилось – половина улицы вымерла! Я уж не говорю о молоке, что скисало, как только Инграда приближалась к коровнику, или о яйцах, что тухли... А сегодня от ее колдовства обездвижел Винифрид, сынок купца Алагиса. Бедняга только и хотел, что задать ведьме плетей, а та как зыркнет на него, а Винифрид как грохнется на землю, и ну орать да корчиться! Воистину бесы управляли Инградой, ибо боль, ей же на пользу причиненную, она обращала на Винифрида! Это ли не силы демонические?! – Обращала? – заинтересовался Олег. – То есть сынок купеческий пытался Инграду отстегать, а она заставляла страдать своего му... э-э... учителя? – Истинно! Истинно так! Когда Ротар и Эрлефред схватили ее на месте преступления, все было как всегда, девица плакала, умоляла, клялась в своей невиновности – обычные ведьмины штучки. Но когда Ротар попытался выкрутить ей руки, он закричал от дикой боли и упал, и пополз во двор. И лишь там, вдалеке от ведьмы, боль отпустила его! – А этот... Эрлефред? – Выбежал окарачь на улицу и до сих пор не пришел в себя, забился в сарай и воет от ужаса! Олег сокрушенно поцокал языком, думая: «Так их, девочка! Молодец. Настоящая ведьмочка!» – Но не грех ли это – казнить без суда? – нахмурился Олег. – Грех, – виновато развел руки клирик. – Но эти настрадавшиеся люди творят дело богоугодное, ибо сражаются с Самим сатаной, владеющим Инградой! – Ведут! Ведут! – заволновалась толпа. – Это Викард и Годехар, – гордо сказал клирик, – дружки сына купеческого. Не бросили своего в тяжкую годину! Из-за термы вышли двое молодчиков, одетых по-простому, но опоясанных дедовскими мечами. Они громко распевали псалом «Испепелю капища и разорю вертепы диавольские!» и тащили за собой упиравшуюся девушку, босую и в одной рубахе. Девушка не кричала, сопротивлялась молча. Она смотрела на толпу, но словно не видела злобных, тупых, глумливых морд. В глазах ее плескалась тоска и безысходность. У Олега сжалось сердце. «Господи, – подумал он, – как же она красива и молода! И всю эту красоту и молодость – в огонь?!» Он сильно пожалел, что его меч остался на «Лембое» – наворопнику меч не положен. Клинок – для боя. Для разведки достанет и ножа. Линчеватели с большой опаской, бормоча молитвы, повели Инграду к столбу, крестясь свободными руками. Привязали. Но едва один из молодчиков достал огниво, он заорал благим матом, корчась и сбивая с себя невидимое пламя. Толпа охнула и подалась назад. Мумифицированный клирик забубнил псалмы, сжимая крест на груди ручкой, похожей на куриную лапу. Но минуло замешательство, в толпе заголосили резче, потрясая кулаками, исходя праведным гневом, и добровольные палачи запалили факелы. Инграда смотрела безразлично, пока не поймала взгляд Сухова. Ее глаза расширились в безумной надежде, наполнились слезами, словно мольбой о помощи, а припухшие алые губки приоткрылись, будто для отчаянного вопля: «Помоги!..» И Вещий кивнул. На бледные щеки девушки вернулся румянец, она вся ожила – это заметил и Годехар. Все в его лице с крепкими челюстями, слегка горбатым носом, крупным ртом и высоким гладким лбом дышало тяжелой свинцовой ненавистью, слепым и безрассудным фанатизмом. Он прицелился получше и швырнул в кучу хвороста факел. Еще один, кувыркаясь, упал на вязанки, загодя облитые маслом и смолой. Повалил дым, показались первые язычки огня. – Сгинь, нечистая сила! – взревел отец Винифрида с торжеством. Толпа взревела. – Пропади! – Подпалим дьяволицу! – Изыди! – Огня ей! Огня! Девушка закричала, забилась в пеньковых узлах. «Пора!» – решил Олег. Он с ходу нокаутировал Викарда – остролицего, похожего на загнанного хорька. Молодчик еще падал, поднимая руки и пуча глаза, когда Олег выхватил меч у него из ножен и бросился к девушке, обвисшей в путах. Тяжелая черная волна волос закрыла лицо, переплетаясь с сизым дымом. Олег перерубил веревки одним ударом, подбросил Инграду на плечо попой кверху, и понесся гигантскими прыжками, прижимая «ведьмины» ноги к груди. Толпа с воплями разбежалась. Мелькнуло перекошенное лицо Годехара – кулаком, сжимавшим рукоять меча, Олег с удовольствием разбил его, своротив молодцу нос и расплющив губы. Заскочив в конюшню, он не стал искать свою лошадь, а подсадил стонавшую девушку на ближайшую коняку – мухортого скакуна хороших, по виду, кровей – и взлетел в седло, не обращая внимания на вжавшегося в стену конюха, бледного от ужаса. – Но-о! Живей, живей, мертвая! Хорошо, подумал он на скаку, что еще не придумали телеграф, а то перекрыли бы все дороги, и думай потом... С грохотом унесся назад мост. Наехала и отмахнула за стену Квадратная башня. Полетел в лужу сбитый страж. Девушка открыла глаза, они заполнились ужасом, но тут же, узнав спасителя, Инграда рванулась обнять его, и смеясь, и плача. Олег мимоходом чмокнул ее и крикнул: – Куда ехать? Я не знаю города! – Туда! – указала девушка. – К восточным воротам! Там мой дядька в карауле! Олег оглянулся. Их догоняло трое с мечами и топорами, все на конях белой масти. Из-за поворота, расплескивая веером грязь, вынеслось еще столько же, потрясавших короткими охотничьими копьями. Ну-ну... – Налево! Улицу загородил воз с решетчатыми бортиками. Возница тупо вытаращился на диво – на распаленном коне мчался аббат. Его ряса вздувалась пузырем, в правой руке особа духовного звания держала меч, левой правила и прижимала к себе прекрасную девушку в одной белой рубахе. Демоны! – Держись! Не, верный у него глаз оказался, – мельком подумал Олег. Доброго выбрал коня. Мухортый дико заржал и перемахнул через воз. Париж в глазах у Олега опал, взмыл и сотрясся. Одолели! – Прямо, прямо! Из-за спины донесся треск и ржание. Олег глянул за плечо. Придурки... Решились на групповой прыжок! Один всадник без чувств валялся в луже, белый конь хромал в сторону. «Бедный коняга...» А спереди качками приближались ворота широкой башни с четырехскатной, под пирамиду, крышей из теса. У ворот стоял грузный коренастый вратник с рыжей бородой веником. – Дядя Хагон! – завопила Инграда. – Открой! Дядя Хагон! Створка ворот начала поворачиваться на петлях. Мелькнули выпученные голубые глаза на фоне огненной бороды. – Куда ж... Прогрохотали бревна моста. – Прощай, дядя Хагон!.. И еще четырежды дробот копыт потряс мост у Восточных ворот. «Четыре и один – есть такая игра... Сыграем?» Дорога уводила в лес, в решетчатую тень платанов и дубов, покрывавшихся яркой молодой листвой. Ладно, прикроем Инграду. Олег осадил жеребца, спрыгнул с него и крикнул: – Гони! – А ты?! – Быстро отсюда! Мухортый ускакал, но лишь стих стук его копыт, как послышался частый перетоп преследователей. Четверо с мечами и копьями наперевес мчались по разбитой дороге, лихо гикая и горяча коней. Сухов, у них на виду, воткнул меч в землю, стянул душную рясу и вернул в руку клинок. Четыре ездеца, мня себя Святыми Георгиями, поражающими Змия, наехали на Олега Вещего. Сухов перечеркнул лезвием меча подпругу справа, лишь оцарапав коня. Тот всхрапнул и дернулся. Всадник, закидывая ноги, грохнулся оземь вместе с седлом. Обратным движением меча Олег перерубил бьющее копье и распорол копейщику ногу до колена. Еще двое спешились и, выхватив мечи, бросились на спасителя отродья сатанинского. Чужой меч – старая спата – был Вещему не по руке, но другого у него не было. Хоть такой есть... Двое с клинками наседали – огромные, сильные, злые. Один черевист и перегибист, другой – пухл и румян. Мах. Мах. Высверк. Удар. Отбив. Мах. Высверк. Спата ударила по мечу пухлого у основания рукояти – клинок усвистал в дорожную грязь, а хозяин отправился за оружием, мешая слякоть с кровью из разрубленного плеча. Черевистый стал осторожнее. Бежать ему не позволяла гордость, а победить... да он уже и не надеялся на победу. Но и Олег притомился скакать, махать да уворачиваться. Движения его теряли четкость и отточенность, быстрота затягивалась на сотые, на десятые, на целые... И вдруг черевистый застыл на взмахе. Уронил меч. Упал в грязь и завыл от боли. Разбредшиеся кони шарахнулись. Отпыхиваясь, Олег поднял голову и увидел Инграду, сосредоточенно глядевшую на линчевателя. Девушка стояла спокойно, но окаменевшие мышцы шеи и напрягшиеся плечики выражали ее усилия. Черевистый, ворочавшийся в грязи, смертельно побледнел и обмяк, злобно постанывая сквозь стиснутые зубы и вращая белками глаз. – Я так и знал, что ты не удержишься... – устало сказал Сухов. – Едем отсюда! Садись на мухортого, а я этого возьму. Он поймал белого коня, запутавшегося поводьями в ветках, успокоил животное и влез в седло. И куда теперь? Словно прочитав его мысли, Инграда сказала: – Тут недалеко, через лес, стоит хижина моего деда. Едем туда! Дедушка умер, теперь это единственный мой дом... Олег кивнул и поворотил коня в чащу леса. В самых дебрях, под могучими вязами, врастала в землю покосившаяся изба из громадных бревен, окруженная почерневшим частоколом. – Здесь мы и жили, пока в город не переехали, – рассказывала Инграда, урывом отворяя скрипучие ворота. Олег, держа в поводу мухортого, заехал во двор. – Как тут все заросло... – вздохнула девушка. Она притянула створку и задвинула засов. Распрягши жеребцов, Олег пустил их пастись – кому-кому, а этим есть чем подкрепиться. Травы повылазило – страсть... Углядев огромную, вросшую в землю деревянную бочку с водою, Олег сбросил с себя кожаную котту-чехол, полупудовую кольчугу и потную рубаху. С наслаждением обмакнул лицо в воду. Надо же – теплая! Ухая, Олег окатил спину, омыл плечи, тщательно протер шею. Сквозь плеск воды он слышал фырканье лошадей, хрупающих сочную травку, теньканье лесной пичуги. Потом послышался льняной шорох, и белая рубаха-шэнс легла ему на мокрую спину. Две гладкие ручки орудовали ею, как полотенцем. Олег обернулся и замер. Перед ним в великолепном порыве стояла нагая Инграда. По тому, как она на него смотрела, Олег понял, что девушка хотела выразить свою благодарность лишь одним возможным способом, доступным ей сейчас. Он почувствовал, как теплая волна прокатилась по позвоночнику. Приблизившись вплотную к Инграде, Вещий огладил ее плечи. Твердые груди Инграды, близко и высоко посаженные, прижались к нему ощутимо и приятственно. От тела девушки пахло травами, и было оно очень горячим, но не хворый жар исходил от него, а здоровое живое тепло. Подхватив девушку на руки, Олег понес ее в хижину. Поздно вечером мухортый и белый жеребчики приблизились к храму Меркурия, сооруженному на склоне Монмартра, и приветственно заржали, учуяв собратьев. Олег сложил руки и прокричал совой. Ему ответили. Послышался скрип камешков, и взволнованный голос Валита произнес: – Мы уж думали – все! – Не дождутся, – усмехнулся Олег и попенял Большому: – А что это ты так лапами загребаешь? На весь лес слыхать! Невидимая в темноте Инграда хихикнула. – Кто это? – насторожился Валит. – Баба-яга... Костер разведчики развели с умом – под защитой огромного валуна и пня-выворотня, оградивших стоянку с двух сторон. Олега встретили с радостью, Инграду – с восхищением. Валит, разглядев гостью, засуетился, постелил ей сложенный вдвое плащ. Ошкуй кинул сверху свой. Девушка рассмеялась хрустальным колокольчиком и села, а на лицах лазутчиков выступили улыбки. – Извиняйте, други, – буркнул Олег, не глядя на Варула, – провалил я все дело... – Ну, не бросать же... – усмехнулся Волчье Ухо, косясь на девушку. – А за что тебя сжечь хотели? – ляпнул Ошкуй на корявом романском. Валит сильно пихнул товарища. – Я лечила людей, – объяснила Инграда, улыбнувшись Валиту. Тот сильно покраснел – это было видно даже в свете костра. – Ну и что? – удивился Варул. – А я их не молитвами пользовала и мощей не прикладывала, – усмехнулась Инграда. – Я руками заращивала раны и снимала боль... Однажды я спасла Винифрида, сынка купца Алагиса – он охотился на огромного вепря, но поскользнулся, и кабан клыками вспорол ему живот. Я очистила кишки, смочила все... ну, таким зельем, которое убивает маленьких, малюсеньких червячков, разносящих заразу... уложила и зашила. Винифрид выздоровел и стал приставать ко мне... Я его прогнала, и тогда он стал всякие гадости обо мне говорить, болтал повсюду, что я ведьма и с дьяволом знаюсь... – Вот гад какой! – вырвалось у Валита. Олег почувствовал, как в Инграде поднимаются перенесенные ужасы, как рвется тоненькая пленочка покоя, пропуская в душу девушки смятение, горечь и страх. Он обнял ее за плечи и шепнул: – Все хорошо, слышишь? Больше мы не позволим никому тебя обижать. – Пусть только попробуют... – проворчал Ошкуй. – Надо будет, и сынка этого... Винефрида, найдем и бошку оторвем... Валит истово закивал головой, и над костром снова прозвенел серебряный смех Инграды. И оборвался. Опять на всех сошло молчание. Валит подбросил дров в костер, чтобы отогнать ночную сырость, и все зачарованно следили за пляской огня. – Вы хотите напасть на Париж? – неожиданно спросила Инграда, глядя на Олега со смятенным вниманием. – Откуда... – изумился Варул и смолк. – Ведьма! – удовлетворенно сказал Ошкуй, но, заметив укоризненный взгляд Валита, быстро поправился: – Ведьмочка! Олег подумал и кивнул. – Хотим золото вытрясти из графа Парижского. – И из монахов всяких, – поддакнул Ошкуй. Инграда вдруг взволновалась. – С той стороны Монмартра, – выговорила она, – есть маленький храм Януса – совсем уже разрушенный, от статуи один постамент остался... Но под ним берет начало подземный ход, очень длинный, и выходит он на острове Франков, в храме Юпитера. Я покажу вам, где это... – Здорово... – выдохнул Пончик. – Здорово будет, – поправил его Олег, – когда ты мне сала с чесноком принесешь. – Щас я! – И хлебца не забудь! Подкрепившись, Вещий продолжил: – Утром мы вышли к тому самому храму, что был Янусу посвящен... ...Вряд ли Монмартр стоило называть горой – холм как холм, – но вид на Париж с его лесистой макушки открывался недурственный. Город с высоты казался колоссальной пиццей, порезанной на три неравные порции – помидорками смотрелись черепичные крыши, жареным лучком выдавалась кровля из тростника, грибками чернели огороды, а вязы, буки и прочие насаждения гляделись зеленью. С утра было прохладно, и множество печей и очагов гнали сизые дымки – дополнительный штрих, «пицца» была горячей. К столу! Олег усмехнулся и спустился по крутой тропинке вниз, к храму Януса, круглому в плане. А кроме плана, ничего и не было больше. Имел место остаток святилища-целлы, заваленный мраморными обломками. Каннелюрованные барабаны колонн были рассыпаны, как бочки у нерадивого бондаря, завитые волюты лежали оббитыми, напоминая огрызки. Кому-то, видать, потребовался камень для забутовки, а тут языческое капище под боком! Бери – не хочу... Из-за деревьев вышла Инграда – на ней была синяя котта длиной до пят, вернее, женская разновидность котты – сюркени, плотно облегавшая грудь. Поверх нее Инграда надела сюрко – безрукавку с разрезами по бокам и такую же длинную, как котта. Изящные ступни грелись в меховых туфельках, а плечи прикрывал плащ с серебряной фибулой на плече. Девушка тоже заметила Олега, и с ее неспокойного лица будто спал налет тревоги. Инграда подошла к Олегу и легонько прижалась. Словно древним женским инстинктом тянуло ее к самому сильному и надежному в этом опасном мире мужчине. – Привет! – сказала она. – Тебе нравится? Она покружилась перед ним. – Очень, – признался Олег. Инграда радостно заулыбалась. – Готово! – разнесся голос Ошкуя. – Олег! – Тише ты! Иду. Валит с Ошкуем расчистили и постамент, на котором стояла статуя Януса, и каменные плиты вокруг. – И что теперь? – спросил Валит у девушки. «Краснеет, – подумал Олег, поглядывая на молодого карела, прозванного Большим как раз за средний рост и худобу. – Ишь ты его...» – Надо повернуть постамент вокруг оси и сдвинуть в сторону вершины. Олег, вдвоем с Ошкуем, стронул с места тяжелый куб. Заскрипела мраморная крошка. Открылась плита – чистенькая, будто новая, с одного краю зияла широкая щель. – Дай нож. Поддев плиту, Сухов перехватился и открыл мраморную крышку люка. Вниз, во тьму, вели каменные ступеньки. Они тоже выглядели так, будто сделаны были на днях, а не полтыщи лет тому назад. – Глянь-ка, – удивился Валит. – На шипах медных... – Зажигайте факелы, – скомандовал Варул. – Я буду впереди, а Ошкуй пойдет замыкающим. – Я замкну люк, – кивнул Ошкуй. Каменная лестница была крутой, ступеньки высокими, но не скользкими. Хотя сырость чувствовалась – на стенах кое-где нацвела плесень в два-три вершка. Воздух был затхлый – застоялся за столетия! – но дышалось легко. Ступени вели под арку, вытесанную из камня, а дальше из света факелов в темноту уводил подземный ход. Крепи его были надежны – через равные промежутки стояли полуколонны, поддерживающие каменные балки, перекрытые сверху обтесанными плитами. Стены между колонн были заделаны хорошо обожженным кирпичом, а пол под ногами покрывала крупная мозаика из кусков мрамора, плоской стороной вверх – так мостили улицы и в самом Риме. – Сколько ж его строили... – заохал Валит. – Лет сто, наверное! – У римлян было одно великое преимущество, – сказал Олег, приглядываясь к потолку. – У них имелись тьмы и тьмы рабов... Вперед! Они прошли не меньше трех верст, пока обнаружили вывал кирпича – глину за стеной пучило, груда кирпичей мокла в вечной луже. – Наверное, мы уже под Сеной, – пропыхтел Варул, переходя лужу по кирпичам. – Ты прав, – сказал Сухов. – Над нами дно. – Ой... – сказала Инграда. – Все путем! – весело сказал Олег. – Потопали. Как ни толсты были пласты глины, как ни крепка постройка, а вода все же сочилась с потолка – даже не сочилась... Просто щели между плит наверху мокро блестели, а на колоннах и кирпичах ощущалась влажная пленка. В иных местах натекли целые лужи и токала капель. – Вперед! Дальше было посуше. – Стой! Померещилось ему, что ли? Олег поднял факел повыше и обмер. На полу лежали два скелета в полном облачении римских легионеров – шлемы с красными гребнями, кожаные панцири, поручи-поножи. Ступни ног, вернее, кости ступней были вдеты в красные калиги – грубые воинские башмаки, истлевшие кисти сжимали рукоятки коротких римских мечей-гладиусов. И у обоих в спинах по кинжалу. Кто были эти люди? Какая трагедия разыгралась в подземелье пять веков назад или еще раньше? – Вот подлые... – проворчал Олдама. – В спину... Олег наклонился поближе и осторожно вытащил из панцирей кинжалы. Ого... Это были не какие-нибудь пошлые засапожные ножи, а настоящие шедевры, гордость древних оружейников. – Мечи какие-то короткие... – проговорил Ошкуй. – А че за ножики? – Хорошие ножики... – сказал Олег. Он поднес клиночки к глазам. А и впрямь хороши... Широкие жала из черной бронзы с выпуклым ребром посередине венчали золотые рукоятки, изображавшие львиц, раздвинувших лапы-перекрестия. – Пошли, – буркнул Сухов, аккуратно укладывая кинжалы в кожаную сумку, где лежала провизия – кусище вяленого мяса, ломоть хлеба, пахучий сыр – и кожаная фляга-бурдючок с густым красным вином. – Скоро уже! – донесся глухой голос Варула. Начались повороты, ступеньки поднимали уровень пола на локоть, на два, и подземный ход вывел четверку к лестнице. – Дошли! Дошли-то мы дошли, подумал Олег, а вот выйдем ли? Он передал свой факел Валиту, поднялся до такой же крышки люка, какую «замкнул» Ошкуй, и осторожно надавил на нее. Вот будет номер, мелькнуло у него, если и тут постамент... Но нет – посыпалась пыль, заскрипели медные шарниры, и плита подалась. В щель проник тусклый свет. Олег напряг слух и оглядел место прибытия сквозь щель. Никого. Осторожно подняв плиту, он вылез и еще раз осмотрелся. Судя по всему, это действительно был храм Юпитера. Целла – центральное помещение, где стояла статуя бога. Храм считался его домом. Жилищу Юпитера явно не повезло. Во-первых, расколотили самого хозяина – на мощном постаменте выделялись лишь следы огромных стоп. Стены, сложенные из квадров – обтесанных каменных глыб, – перекрывались поверху дубовыми балками. Удивительно, но свинцовые листы кровли по большей части уцелели – как раз в прорехи и лился свет, почти осязаемыми конусами упираясь в загаженный пол. Похоже было, что храм приспособили под склад. У тяжелых бронзовых дверей стояли пузатые бочки. Валялась сломанная мебель, покрытая толстым слоем копоти, – в домах ведь топили по-черному. Горшки, вложенные один в другой, поднимались кольчатыми колоннами. Вдоль всей задней стены громоздились сундуки и открытые шкафы римского времени. – Олдама и ты, Валит, – приказал Варул, возвращаясь к потайному ходу, – скачите навстречу нашим и предупредите. Скажете Лидулу, чтобы сотни две тайком послал к храму Януса. Ударим франкам в тыл! Минуло три дня, и к храму Януса подтянулись варяжские сотни. – И когда ж ты успел четыре версты проколупать? – пробасил ярл Олав, сжимая до хруста руку, протянутую Олегом. Тот не остался в долгу. – А ну, – заоглядывался Гуляка, – покажь нам ведунью вашу! Потупив взор, на свет маленького костерка вышла Инграда. Бойцы примолкли. – Не знаю, как вы, – сказал Тур, молодой венд из Арконы, – а я сегодня пару раз подставлюсь франкскому мечу. Пусть Инграда меня полечит! Сотни глоток исторгли полузадушенный смех, перебивая серебряный колокольчик Инграды. – Тише, вы! – гаркнул ярл и скомандовал: – Выдвигаемся! Лодьи подойдут еще до света, надо успеть очистить остров... ...Ночной туман закутал и Сену, и остров Ситэ; словно в союзники русов записавшись, поставил завесу – плотную белую пелену, скрывающую корабли до верхушек мачт. Звуки вязли, падая как в вату, предутренняя тишина напускала на франков сонную одурь – часовые, и те дремали. Иные даже похрапывали, прислонясь к сырым камням. А в храме Юпитера прибывало полку. Русы по-тихому вылезали из люка и жались к стенам в просторной целле. Олав раздавал краткие распоряжения: – Полусотни Труана, Гуда и Пелга – занимаете восточную часть, и чтоб тихо! Тебе, Либиар, поручается мост на левый берег, ворота и Квадратная башня. Смотри мне, чтоб чисто было! К мосту лодьи будут швартоваться. – Сделаем... – проворчал кряжистый Либиар. – Ты, Асмуд, дворцом займешься, а твои, Тшудд, пусть Сторожевую башню берут. Только давайте сразу договоримся – не отвлекаться на девок и золото. Все и так наше будет! Если прокопаемся, то просто ничего не успеем. – Да понятно, – отмахнулся бледнолицый Труан. – Я своих уже прижучил. – Слушай меня! – пробасил Гуляка задушенно. Испуганное эхо запорхало под сводами храма. – К атаке... Готовсь! Мечи – к бою! Вскинулись круглые щиты, сотней змей зашипели мечи, выползающие из ножен. Бесшумно разгребли туман ворота – ночью петли обильно смазали. Мягкие сапоги не грюкали, ступали тихо, как мокасины на тропу. – На врага... И тихо чтоб! Ушли тшуддовцы. Скрылись в тумане труановцы. – Выдвигаемся, – сказал Асмуд и повел свою полусотню на дворец. Теплая, благодатная Галлия! Даже туман не тяжелил одежд сыростью, не знобил тело. В землях, где зимою идут дожди, замерзнуть трудно, особенно русам, привычным к рекам, промерзшим до дна, и лопнувшим от морозу деревьям. – Улеб, – раздавал приказания Асмуд, – удерживаешь южный вход. Твои, Свен, держат тот, что с угла. И ждать! Олдама, бери Варула – и на крышу. Свистнешь! Остальные – за мной! Прорываемся разом, по свисту Олдамы. Твои, Варул, первыми идут! – Все понял, – кивнул Волчье Ухо. Караул сняли мигом, будто тех и не было. Тихий свист Олдамы заменил рев турьего рога. Отряд бесшумно ворвался во дворец Сеагриев с трех сторон и сверху. Десяток Варула, заскользил по боковой нижней галерее. Стрелки водили луками по балюстраде верхней галереи-гульбища, ловили цели на балконах и в окнах, пугали кур-несушек и общипанных петухов в покоях дворца. За позолоченными дверьми открылась пиршественная зала – высоченная палата с тридцатиметровым столом на сотню обжор и выпивох. С потолка свисали знамена, добытые в боях. В конце залы на возвышении стоял трон, а подле него – резное кресло. Стена, выходившая к реке, была прорезана парой щелевидных окон. Слюда, забранная в свинцовый переплет, цедила серое полусвечение, предвещающее зарю. – Всех сгонять сюда, – приказал Варул. – Свенельд! Фаст! Стерегите двери. Всех впускать, никого не выпускать. Олдама! Коренастый дренг возник на верхней галерее. – Кто там у тебя? – Слуги! – приглушенно доложил Олдама. – Гони их вниз! Сюда вот! Завизжала женщина. Напротив пиршественной залы, через атриум с давно уж иссякшим фонтаном, распахнулась дверь, и на каменные плиты двора выбежали растрепанные, очумелые тетки в одних рубахах, с соломой в волосах. Надо полагать, гофдамы. Почти все босиком, гофдамы волокли с собой вороха одежек и обувок. – Как вы смеете! – срывающимся голосом закричала симпатичная, черненькая конфидентка. – Я особа королевской крови! Я – герцогиня Суассонская! Олег галантно открыл дверь в трапезную. – Особу загоняй первой! – Топай, давай, – добродушно велел Ошкуй и ущипнул герцогиню за мягкое место. Особа королевской крови взвизгнула и влетела в пиршественную залу. Ойкая и толкаясь, за нею последовали прочие «прекрасные дамы». От дам остро несло благовониями и застарелым потом. – Фрелав! Hyp! Стемид! Давай в то крыло! Варяги шагали темными, сырыми галереями, отчетливо вонявшими аммиаком, через запыленные палаты, по сводчатым коридорам, скупо освещенным смердящими факелами, торчавшими из ржавых гнезд в стенах, пока не вышли в портик зимнего сада, к волглым купам малахитовых колонн. Отсюда был виден Еврейский остров, лежавший против дворца, и просматривалась угловая Луврская башня на правом берегу. – Аой! – донесся вдруг глухой боевой клич франков. – Аой! – Эт-то что еще такое? – нахмурился Олег. С чудовищным скрипом раскрылись створки позеленевшей бронзовой решетки, и на пороге возник запыхавшийся Олдама. – Там! – закричал он, тыча в коридор, и Олег бросился куда указано. Олдама затопал следом. – Там Тшудд! Ему сказали Шателе брать, а он палаты грабит! Олег зарычал от бешенства. Весь план насмарку! Тшудд, сволочь жадная... Взял и все испортил! Франков надо было тепленькими брать. А теперь прольется кровь! Кровь! Сухов бегом пересек ветхую Галерею правосудия и выскочил на широкий двор между оплотом справедливости и башней Шателе. Из Зала караулов, занимавшего весь низ башни, валили, валили, валили палатины – личная охрана графа Парижского. В чешуйчатых доспехах, как жар горя, и в блестящих касках с петушиным гребнем, они с крыльца кидались в бой, словно пародируя задиристых петелов. – Аой! Палатины бросились на варягов Тшудда, таскавшихся по двору с хабаром – серебряными кувшинами под мышками, золотыми цепями на шеях, ворохами парчи, бархата и траченных молью мехов. Отягощенные добром, русы и биармы падали под ударами франков, пачкая в крови драгоценные ткани. На Олега навалились двое. Один – огромный палатой с заплывшим глазом, перебрасывавший топор из руки в руку, второй – жиденький, бледный парнишка с прыщавой мордочкой – дрисливый щенок, дворянский ублюдок из мелкопоместных. Палатин с заплывшим глазом, надсадно хэкнув, занес топор и выронил. Опрокинулся на спину. Из переносицы у него торчала стрела. Другой палатин, который пожиже, присел и рубанул Олега по ногам. Сухов подпрыгнул и мечом развалил жиденького почти напополам. Клокочущая в Олеге ярость уняла муки совести и долила сил. Навстречу, пуча глаза, выбежал Тшудд. На его бычьей шее болтался добрый десяток ожерелий, бус и цепей из тяжелого кованого золота. – Ты что ж это, гад, творишь?! – прорычал Олег. Коротко ударив Тшудда под нос, он всадил костяшки пальцев в кадык биарму и ударом локтя снес того с ног. – Слушай мою команду! – гаркнул Вещий. – Стройся «клином»! Мечи к бою! Вперед! Добрая слава Вещего поднимала его в негласной табели о рангах. Поэтому даже хольды охотно подчинились – они верили Олегу и в те высшие силы, которые ему помогали. – Валит! – надрывал горло Сухов. – Собери стрелков! Живо! Скажешь, ярл приказал! Да, это должно было помочь – русские луки били даже под дождем – надежные, как столовая ложка. Но франки того не ведали и не шибко испугались двойного ряда русских стрельцов – утренний воздух сочился влагой, а для франкских стрел такая погода была нелетная, пеньковые тетивы их луков боялись воды. А русские стрелы пели и зудели, звонко и зло. – Ао-о... – воинственный клич захлебнулся кровью. Палатинов на флангах расстреливали пачками. И маятник Фортуны откачнулся от франков. – Олег! – крикнул Олдама. – Наши! Сухов обернулся. Из-за крепостных ворот донесся рев и дружный лязг. Створки повернулись, как занавес, открывая мост и левый берег. Варяги и франки, разобравшись по парам, ожесточенно рубились, топча влажные доски. Из узкого окна Квадратной башни, дрыгнув ногами, вывалился франк и бросился в Сену. Еще один, развалив копчиком хлипкие поручни, последовал туда же. И тут запели турьи рога и медные трубы. Из тумана, колышущегося над Сеной, выплыли носы лодий. Страшные морды драконов закачались над дощатым настилом. С громкими криками на мост полезла судовая рать. Франки бросились кто куда, а варяги втянулись в ворота, с ходу сшибаясь с палатинами. Перед Олегом возник сам Лидул Соколиный Глаз. – Здоров, Вещий! – взревел конунг. Оглядевшись, узрев злое Олегово лицо, расквашенный нос Тшудда и шею его, обмотанную золотишком как шарфом, Лидул все понял и насадил на меч нарушителя дисциплины. – Я беру башню с улицы, – прорычал конунг, – а Варул пущай сверху ударит! Вы верткие... Олег отбил меч подскочившего палатина, а Лидул, будто приняв эстафету, добил франка. – Ошкуй! Валит! За мной! Сухов сунул меч в ножны и кинулся к тому крылу дворца Сеагриев, которое примыкало к башне Шателе. Олдама уже был на крыше палат и скидывал вниз веревку. Олег взобрался первым, потом поднялся Ошкуй, а Валита они вдвоем буквально выдернули наверх. – Олдама, готовь «кошку»! – Это мы мигом... Оскальзываясь на мхом поросшей черепице, варяги перебежали под стену башни Шателе, сложенную из крошащегося кирпича. Олдама раскрутил когтистую «кошку» и забросил ее наверх, за зубцы парапета. Натянул веревку, обвис на ней. Держится! Перехватываясь руками за ременной тросик, Олег поднялся на уровень высокого окна, прикрытого резными деревянными ставнями. Мощно оттолкнувшись, он описал дугу и пятками вышиб оба ставня. Сгруппировался, перекатился, выхватывая меч, и вскочил, шепотом матерясь. «Объект МЖ», чтоб их! От вони резало глаза. Толстые граненые полуколонны словно присели под тяжестью сводчатых потолков, а в полу, прикрытая уделанной решеткой, чернела дыра. Из нее дуло и смердело. С потолка на крюках свешивались платья – туалет служил... ну не гардеробной, конечно, а чем-то вроде дезинфекционной камеры. Со стуком и грюком в окно влетел Валит и перекувыркнулся. – А... это чего? – скривился он, оскальзываясь. – Уборная у них тут, – любезно объяснил Олег. – Засранцы... А одежа зачем? Подтираться? – Это они так блох выводят... – Тьфу! Ошкую и Олдаме измазаться не дали, подстраховали. Вчетвером выскользнули на круглую лестничную площадку. – Ты, Валит, пойдешь направляющим, – скомандовал Олег. – Ты, Ошкуй... последним пойдешь. Олдама – за мной. Вперед, ищем графа! Искали с полминуты. Натолкнулись на двух лбов-палатинов, живот готовых положить у вызолоченных дверей, и поняли, что дошли до нужного места. Два кинжала из черной бронзы, пущенные с обеих рук, завязли у палатинов в мощных шеях. – Стойте здесь, – сказал Олег приглушенно. – Валит, лук приготовь. Если что, поможешь. Только не убивать! Граф нам живым нужен... Он вернул кинжалы, вежливо постучался и вошел. Роберт Сильный, первый граф Парижский, действительно был мощного телосложения. Лицо породистое, квадратное, нос перебит и приплюснут, волосы смешно подстрижены в кружок. Босой, в потемневшей от долгой носки рубахе, граф нервно оглянулся на вошедшего и переменился в лице. Но не струсил – выхватил здоровенный скрамасакс[36] и метнулся к Олегу, пластая воздух крест-накрест, наискосок. Стрела, выпущенная Валитом, аккуратно пронзила графское запястье. Скрамасакс забрякал по плитам пола, утепленным свежей соломой, и Сухов не стал рассусоливать. Он перехватил здоровую руку графа, заломив волосатую конечность так, что его светлость осел на колени, натужно шипя и взрыкивая. – Не рыпайся, – посоветовал Олег графу Парижскому, – и проживешь долго-долго. Шагом марш! Отряд спустился в Зал караулов по каменной винтовой лестнице, узкой и скользкой, как шнек в мясорубке. Огромный полукруглый зал был полон – русы загнали палатинов с улицы сюда и теперь теснили, словно отыгрываясь за недавний позор. Варяги и франки кружились, сживая друг друга со свету, рубились почем зря, и низкие своды зала дробили многоголосое эхо. – Прикажи своим людям бросить оружие! – велел графу Олег. Роберт Сильный бешено глянул на него и тут же полуприсел от резкой боли в вывернутой руке. – Бросить оружие! – взлаял граф. Зычный голосище покрыл шум побоища. Палатины оборачивались, на их искаженных лицах проигрывалась гамма чувств – неверие, надежда, облегчение, ярость, презрение. Бойцы расцепились и разошлись, посверкивая глазами. Мертвых разобрали и оттащили до своих. – Сдавайтесь! – холодно сказал Олег. – И вам всем сохранят жизнь! Иначе... – он приставил к подбородку графа острие меча. – Вас перебьют, а первым умрет граф! На пять ударов сердца зависла тишина. Потом, с громким дребезгом, на каменные плиты упал меч. За ним другой, третий... и посыпалось. – Чего вы хотите? – прохрипел граф. – Как чего?! – комически изумился Олег. – Золота! Русы загоготали. – Сколько? – в тоске спросил граф Парижский. – Тысячу фунтов, – сообщил Олег размер виры. – Сколько?! – Ты-ся-чу, – раздельно выговорил Вещий. – Не прибедняйся, граф! Граф покорно склонил голову. Domine, libera nos a furore normannorum[37]... – Да-а... – проговорил впечатленный Пончик. – Как в кино сходил... Олег! – вскрикнул он вдруг. – Гляди! Как тогда... Сухов перевел взгляд на море и оцепенел. Над караваном пылало зарево удивительного сиреневого оттенка. «Как тогда...» Опять открывается темпоральный туннель?! Опять их забросит черт-те куда? Олег ощутил странное покалывание по всему телу, словно он организм «отсидел». Сиреневые сполохи заиграли, струясь лентами и вихрясь разрывчатыми струями света. Весь мир обездвижел – не вздымались волны, утих ветер, хотя парус по-прежнему пучил полосатое брюхо. В абсолютной тишине накатил синий туман, и пала тьма. |
||
|