ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО

—Прошу вас, садитесь, пожалуйста! — Этими, можно сказать, традиционными словами адвокат Рушпнский приветствовал своего клиента Станислава Ковальского.

На этот раз он выглядел не столь живописно. На нем была темная рубашка и пиджак в клеточку, который был несколько коротковат и тесен ему. Он приоделся и даже побрился по такому торжественному случаю.

Ну как там, пан меценат? Вы нашли покупателя?

Покупателя не нашел. Зато имею неблагоприятную для вас новость.

Какую еще? — Наследник заметно встревожился.

Адвокат Ресевич уведомил меня, что Ярецкая намерена внести в суд иск о признании завещания недействительным.

Выходит, Влодя Ярецкий мне записал, а они хотят забрать? Как бы не так! Что мое, то мое и будет. Ну, чертова баба! Сколько раз говорил я Влоде, не женись ты на этой ведьме!

Я в данном случае лицо абсолютно незаинтересованное,— решительно предупредил Рушпнский.— Однако считаю свопм долгом сказать вам, что иск Ярецкой весьма основателен. Она может выиграть процесс.

Почему?

Потому что им известно, что вы никогда не спасали жизнь Ярецкому. Они знают также, что вы родились в тридцать третьем году и во время восстания жили с родителями в деревне под Радзимином. И, наконец, они знают, что тот Станислав Ковальский, который действительно спас жизнь Влодзимежу Ярецкому, умер три года назад.

Ну, дошлая баба! — с оттенком восхищенного удивления воскликнул Ковальский. — С такой лучше потерять, чем с иным — найти. Все разнюхала!

Адвокат Ресевич будет доказывать, что при составлении завещания имела место «error in persona», то есть что Ярецкий хотел записать имущество одному Ковальскому, а ошибочно записал другому. Вы, правда, сказали мне, что собственными руками вытащили Ярецкого из-под

развалин, но адвокат Ресевич на суде сразу же докажет, что это ложь.

Выходит, сорвалось?

— Выходит, так. И все же я вам рекомендую прибегнуть к помощи адвоката. Лучше из другой конторы.

Зачем я буду деньги тратить? Я и сам вижу, что сорвалось. Поэтому и хотел загнать поскорее это наследство. Хотя бы и за полцены, но по-быстрому. Я бы имел денежки, а купивший — хлопоты.— При мысли о такой прекрасной перспективе Станислав Ковальский даже захихикал.

Не спешите, обдумайте все. В вашем положении очень нужен опытный адвокат.

Если мы пойдем в суд и выиграем, то судебные издержки кто должен платить?

Если бы выиграли, издержки суд возложил бы на вас.

Черт побери! — взорвался Ковальский. — Еще и платить надо!

Я не утверждаю категорически, что вы проиграете процесс. Я говорю лишь, что у Ярецкой серьезные основания выиграть его.— Адвокат старался быть беспристрастным.

Я не ребенок. Мне не нужно объяснять. Сам вижу, что погорел. В общем, пришлась ложка по рту, да в кувшин не лезет. Только раздразнили. Разве не так?

Увы, так,— согласился адвокат.

Пан меценат,— Ковальский закурил,— почему этот Ярецкий записал мне свою мастерскую? Ведь я ему ни сват, ни брат. Не знаю даже, откуда он мой адрес взял.

Несколько раз товар у него брал — вот и все наше знакомство. Чертова ведьма писала мне и судом грозила, если я ей пару грошей не отдам. А с хозяином я и полсотней слов не перекинулся. И вдруг — на тебе! Всю мастерскую...

Именно поэтому адвокат Ресевич и намеревается доказать в суде, что Ярецкий ошибся.

Ну ладно ошибся бы в фамилии. Но ведь он и мой адрес подал. Или написал бы: «Ковальскому на Маршалковской, дом 115», а ему надо было: «Ковальскому на

Маргяалковской, дом 111». На такой большой улице Ковальских хоть пруд пруди. Но в Воломине на Малиновой только один Ковальский — это я.

Не напиши Ярецкий о том, что вы спасли ему жизнь,— адвокат счел своим долгом дать клиенту исчерпывающую информацию,— тогда, как говорится, комар бы носа не подточил — завещание было бы действительным и никто не смог бы его опротестовать. Ведь владелец мастерской имел право записать ее кому угодно. И вам в том числе.

У него, видать, не все дома были. — Ковальский пришел к тому же выводу, что и знатоки законов.

Если судить по этому завещанию, то с Ярецким действительно произошло что-то неладное.

Что же теперь будет, пан меценат?

У вас есть две возможности: либо взять опытного адвоката и постараться выиграть процесс, либо достичь полюбовного соглашения с Ярецкой. Насколько я понимаю, та сторона по определенным соображениям хотела бы избежать суда.

Понимаю! — Ковальский был не лыком шит.— Бабе невыгодно, чтобы попы узнали, что дароносицы им псих делал. Вот и хочет уладить дело по-тихому.

Предположим, что вы правы.

А как бы это полюбовное соглашение выглядело?

Вы должны сделать у нотариуса заявление, где будет сказано, что ввиду явной ошибки Ярецкого вы не принимаете наследства. Тогда все наследует жена.

Соображаю. А они мне за это в ручку?

Именно так.

Если дадут сто тысяч, я соглашусь.

Хорошо. Я сообщу об этом поверенному Яредкой — адвокату Ресевичу. Он, кстати, тоже работает в нашей конторе. Если вы хотите, я могу пригласить его сюда.

Нет уж, лучше я с вами буду дело иметь. Дадут они мне сто тысяч?

Не знаю. Я бы не дал. Предпочел бы судиться.

— Ну а пятьдесят? — Первый запрос был, очевидно, «пробным шаром». Теперь Ковальский делал конкретное предложение.

Рушинский догадался, что и эта цена завышена.

Не много ли, пан Ковальский? Ведь вы, в сущности, получаете деньги ни за что.

А вот нет! За то, чтобы суда и писак не было. Вот как редактор тиснет на первой странице «Экспресса» этакую статеечку, тогда посмотрим, какой вид у них будет. В Варшаве на Воле есть еще один спец по медальончикам со святыми угодниками. Пекарняк его фамилия. Он тот час разошлет эту газетку по всем приходам Польши.— Ковальский неплохо разбирался в конкурентной борьбе изготовителей ритуальных предметов для костелов и решил использовать ее.— Ведь больше потеряет чернявая уродина, чем пятьдесят тысяч кусков. Иу что для нее эти деньги?

Я еще раз повторяю, пан Ковальский, мне в данном случае сказать вам нечего. Сейчас я иду к адвокату Ресевичу и передам ему ваше предложение. Подождите меня минутку.— С этими словами Рушинский покинул свои «апартаменты».

Слушай, Кароль,— разговор уже велся в боксе Ресевича.— У меня сейчас Ковальский. Он согласен пойти на мировую, но хочет пятьдесят тысяч.

Спятил! — коротко, но ясно выразил свое отношение к этому предложению адвокат Ярецкой.

А вы сколько предлагаете?

Когда я разговаривал с моей клиенткой, речь шла о десяти тысячах. Возможно, она согласится как максимум на двадцать. Но пятьдесят тысяч — это просто нахальство! Скажи ему, Метек, чтобы он выбросил эту дурь из головы.

Ковальский не дурак,— заметпл Рушинский.— Он прекрасно понимает, почему Ярецкая хочет избежать суда, и намерен использовать это.

—Тем не менее о такой сумме не может быть и речи. Я сам буду отговаривать клиентку.

—Как знаете. Я сообщу Ковальскому ваше мнение. Едва Рушинский переступил порог своего бокса, как

Ковальский спросил его:

Ну как? Согласны?

Нет. Они считают, что слишком много.

Сколько же дают?

Адвокат Ресевич говорил о десяти тысячах.

Ну, уж нет! Пусть я ничего не получу, но они всю эту кашу будут на суде расхлебывать.

Каково же будет ваше последнее предложение?

Тридцать тысяч. И ни злотым меньше. Я отдаю им всю мастерскую, а они не хотят выложить даже этих нескольких тысчонок.

Хорошо. Я еще раз попытаюсь поговорить с адвокатом Ресевичем.— С этимп словами Рушппский поднялся и вышел.

Тридцать тысяч — очепь большая сумма,— сказал Ресевич.— Этот вопрос я один решить не могу. Я должен поговорить с Ярецкой. Пойду позвоню ей. Подождите меня.

Рушннский вернулся к себе:

—Нужно подождать. Ресевич ведет переговоры с Ярецкой.

Минут через пять в бокс вошел Ресевич.

Станислав Ковальский? — Ресевпч поздоровался с наследником.— Я только что говорил с моей клиенткой. Она согласна на тридцать тысяч. А вы, пан Ковальский, должны подписать нотариальное заявление об отказе от наследства.

Почему ж не подписать! Если денежки выложите, то подпишу что требуется.

Следовательно, договорились. Худой мир лучше доброй ссоры.— Адвокат вдовы, в сущности, был рад, что удалось избежать процесса, который обещал быть длительным.— Что касается срока, то лучше сделать все как можно быстрее. О деталях вы договоритесь с адвокатом Рупшнским. А сейчас прошу извинить меня, но я должен покинуть вас. Ничего не поделаешь — ожидает клиент.

Мне тоже не терпится,— сказал Ковальский после ухода Ресевича.— А ведь обобрали они меня...

Помилуйте, это ли не выгодная сделка! Тридцать тысяч — немалые деньги.

Ладно уж, подпишу. Только чтобы и вы тоже там, у нотариуса, были. Вы все проверите. Я этой черной ведьме не верю. Как начнет своими зелеными зенками буравить, так они, помощники нотариуса, обалдеют и понапишут все, чего она захочет. Я лишь тогда поставлю свою подпись, когда они вам в руки наличные выложат. А как будем выходить из конторы, вы мне их отдадите.

Спасибо за доверие,— усмехнулся Рушинский.

Я о вас много хорошего слышал. Вы одного моего кореша защищали. Он мог схлопотать пять лет, а получил только полтора года. Кореш рассказывал, что вы, пан меценат, так их всех разделали в судебном зале, так им раз-доказали, что и сам он начал думать, а может, и впрямь

не он обчистил тот чердак на Броней...

Припоминаю, Вавжинец Фабисяк.

Ну, и память у вас,— просиял Станислав Ковальский.

Л теперь, когда мы покончили с делом, скажите, только без вранья, каким образом вы узнали содержание завещания Ярецкого?

—Я и сам толком не знаю, пан меценат.

— Как это так?

— А так,— начал Ковальский.— Вернулся я домой в конце мая. Жена говорит — тебе письмо. Ну, думаю, опять какая-нибудь повестка. Вечно ко мпе цепляются: то на комиссию вызовут — почему, мол, не работаешь, а то снова в суд. Однако, гляжу, на этот раз что-то другое. Обычный почтовый конверт. Заказное письмо. Прочитал и вижу: кто-то разыграть меня надумал, одурачить захотел...

—Цело у вас это письмо?

—Оно со мной.— Ковальский вытащил из кармана пиджака уже изрядно замызганный конверт и подал адвокату.

Пан Ковальский!

Умер Влодзимеж Ярецкий, тот, который изготовлял предметы религиозного культа. На Хелминской, дом семнадцать. Вы знаете его, так как не раз бралн у него товар. Перед смертью Ярецкий составил завещание и завещал Вам все свое состояние.

В завещании Ярецкий указывает, что делает это потому, что Вы во время Варшавского восстания вытащили его из-под развалин. Перед войной он жил на Старувке, на улице Закрочимской. Запомните это хорошенько и заявите, что Вы спасли Ярецкого. Прибавьте себе десять лет, иначе никто Вам не поверит.

Вы сами убедитесь, что я пишу правду. Через несколько дней Вы получите вызов к адвокату Мечиславу Рушинскому в нотариальную контору № 104. Адвокат официально ознакомит Вас с содержанием завещания. Дело идет о больших деньгах. Будьте осторожны, не засыпьтесь. Мастерская, которую Вы получаете, стоит миллион злотых. Письмо уничтожьте, лучше всего сожгите, ибо если его прочтут, то станет ясно, что вся история со спасением Вами Ярецкого — липа. Наследства Вам тогда, конечно, не видать.

Держитесь, твердо одной версии, не болтайте лишнего, особенно адвокатам и в суде.

Друг

Письмо было отпечатапо па машинке, на белом нераз-линовашюм листе бумаги. Подписи от руки, даже какой-либо неразборчивой закорючки, не было. Даты — тоже. Адвокат осмотрел конверт. Письмо отправлено с Варшавского главного почтамта 20 мая. Какая удивительная оперативность! Ведь 20 мая утром милиция обнаружила труп Ярецкого. Поистине потрясающая осведомленность была у этого «друга». Адвокат вложил письмо в конверт и положил его на стол.

Когда я прочитал это,— сказал Ковальский,— то подумал: не иначе как кто-то из дружков надумал красивой шуточкой поразвлечься, разыграть меня решил. Гадаю, кто бы это? Морду хотелось расквасить этой дряни, чтобы в другой раз неповадно было... первоапрельскую шуточку в мае выкидывать!

Однако вы письмо не сожгли.

Каждый человек свой опыт имеет. Если мне говорят: сожги,— значит, надо хранить получше.

Правильно.— Адвокат даже рассмеялся, выслушав эту своеобразную философию.

Вскоре действительно пришло письмо, и вы пригласили меня в съязи с наследством по завещанию Влодзимежа Ярецкого. Тогда я понял, что тот тип не врал. А здесь, у вас, и совсем убедился, что все как есть сходится, слово в слово.

Вы кого-нибудь подозреваете? Кто мог написать? Может, кто из работников мастерской?

Я там никого не^знаю. В самой мастерской никогда не был. Заходил только в конторку к Ярецкому или к его жене, когда закупал товар. Вы думаете, я у них часто бывал? Раза три, не больше. А там и совсем перестал...

Получили в кредит — и поминай как звали?

Вот баба, и об этом наболтала! С чего отдавать-то? Дали бы товару на тысячу или побольше, тогда и барыш был бы. А с двухсот злотых какой оборот? Да и кто такую мелочь отдает? Вот вы, пан меценат, разве рассчитывали, что я верну вам те две красненькие?

Скорее, пет,— признался адвокат.

Апломб и цинизм Ковальского становились занятными.

Вот то-то и оно. Подстрелил я у вас две сотенные. А почему? Потому что точный расчет был: ста злотых мне мало, а триста вы не дали бы. Всегда надо знать — где, как и сколько. Но у Ковальского есть своя гордость.

Следовательно,— спросил пришедший в хорошее настроение адвокат,— я все-таки получу свои деньги?

Денег вы пе увидите. Но мне сдается, что это вот письмо вас заинтересует. Я вам его продам. За те самые две бумажки. По рукам?

—По рукам,— охотно согласился адвокат. Станислав Ковальский ушел, а Мечислав Рушинский еще раз внимательно осмотрел конверт и перечитал письмо. Мистификация исключалась. Ковальский наверняка не посылал сам себе этого письма. Да и зачем бы ему это делать?

Адвокат набрал номер телефона Калиновича. Ему повезло: майор, несмотря на поздний час, был еще па работе. Договорились встретиться в ближайшем кафе — «Галерея искусства». К слову сказать, адвокат любил сюда наведываться. Здесь всегда можно было полюбоваться на молодых стройных девочек.

Майор выслушал историю с таинственным письмом и в свою очередь внимательно осмотрел его.

—Без тщательного анализа я не могу утверждать, но сдается, что все три документа — копия завещания Ярецкого, его письмо в милицию о самоубийстве и это письмо Ковальскому — отпечатаны на одной машинке.

Письмо в милицию и завещание писал сам Ярецкий, и, конечно, пользовался своей машинкой.

Но тогда выходит, что и автором этого письма Ковальскому является тот же самоубийца. И он же опустил его в почтовый ящик, перед тем как совершить свой отчаянный шаг.

Это абсурд!

Разумеется, такой вывод, хоть он и кажется логичным, является абсурдным. Зачем понадобилось наследодателю составлять такое странное завещание, а потом учить своего наследника, каким образом он должен лгать?

Единственно правдоподобный вывод: письмо Ковальскому написал тот, кто знал содержание завещапия и был очень заинтересован, чтобы этот мелкий жулик получил наследство. Поскольку вполне вероятно, что эти письма отпечатаны на одпой машинке, можно предположить, что автора письма Ковальскому следует искать среди тех, кто был близок к Ярецкому, и кому не составляло никакого труда узнать его секрет, и кто смог воспользоваться его же пишущей машинкой. Этой особой, конечно, не является Ярецкая, ибо такое завещание для нее певыгодно и у нее нет никаких оснований действовать в пользу Ковальского.

Ясно, что это не Ярецкая,— согласился майор.

Следовательно, остаются работники и ученики мастерской. Кто-то из них подсмотрел, когда Ярецкий писал завещание, и заметил совершенную им ошибку в выборе наследника. Вероятно, этого человека что-то связывало е Ковальским, после самоубийства Ярецкого «друг» решил помочь Ковальскому из Воломина получить наследство.

Такое предположение могло бы иметь основание, если бы не один контраргумент. Почему наш таинственный «друг» не явился к Ковальскому лично и не объяснил ему все на словах? Почему не поставил под письмом своего имени? Если бы у Ковальского был дружок среди работников мастерской, то он не принес бы вам этого письма и ни за что не выпустил бы его из рук. Нет, я уверен, что Ковальский на этот раз говорил чистую правду. Это письмо, как и известие о том, что он стал наследником владельца мастерской, было для него полной неожиданностью.

Да, это так,— согласился Рушинскии.

Объяснить, почему было написано такое письмо, — сказал майор,— для меня, криминалиста, не составляет труда, но это еще не раскроет дела до конца.

Интересно, почему?

Автор письма, как это следует из его содержания, знал, что Ярецкии, составляя завещание, совершил ошибку и что не этот Ковальский спас ему жизнь. Тем не менее автор письма хочет, чтобы именно этот Ковальский получил наследство, ибо намерен извлечь из этого личную выгоду.

Каким же путем и какую?

Угрожая Ковальскому раскрыть ошибку Ярецкого. Путем такого шантажа он мог вытянуть у счастливого наследника по меньшей мере половину того, что тот получил, ибо Ковальский из опасения потерять все платил бы своему «другу» столько, сколько бы тот потребовал. Такой шантаж не трудно осуществить.

Это звучит убедительно, майор. Но не следует забывать, что и Ковальский не прост, его голыми руками не возьмешь. Совестью н другими категориями высокой морали он не обременен. Не раз уже получал сроки, и я неуверен, можно ли его так просто запугать.

А что он мог сделать? Убить шантажиста? Очень сомнительно. Ковальский — жулик, а не какой-то воломинский ас. Такие комбинаторы, как Ковальский, обычно трусоваты. Скорее всего, платил бы шантажисту.

Это, однако, не противоречит моему тезису, что автора письма следует искать среди людей из окружения Ярецкого.

С этим я могу согласиться,— признался майор.— Но должен вам рассказать об одном любопытном факте.

Каком?

После того как вы передали письмо самоубийцы, мы поехали в мастерскую на Хелмиискую, желая удостовериться, действительно ли за щитком счетчика лежат документы покойного. Они там и оказались. Нужно было составить краткий протокол, который должны были подписать находившиеся при этом свидетели. Обычная формальность. Один из наших работников сел за машинку, стоявшую в конторке мастерской, и отпечатал нужный текст. Из простого любопытства, ибо тогда у меня не было поводов для подозрений, я проверил, не на этой ли машинке отпечатал Ярецкий свое письмо. Угадайте, что же обнаружилось?

Не на этой машинке?

Вот именно. Пишущая машинка Ярецкого — это старушка, помнящая, вероятно, еще довоенные времена. А завещание и письмо в милицию отпечатаны на чешской портативной машинке. Сей факт подтвердили и наши эксперты. Это можно обнаружить и невооруженным глазом.

Может, у Ярецкого было две машинки? Одну, эту старую, он держал в конторе, а другую, новую,— дома?

Если даже это и так, то и в этом случае ваш тезис несостоятелен. Ярецкие жили вдвоем. Во время следствия об убийстве Ярецкого было тщательно изучено прошлое и

пастоящее его жепы. «Приятелей» у Барбары Ярецкой не было обнаружено. Впрочем, зачем бы любовнику действовать против интересов своей дамы сердца? Ученики и другие работники в доме своего хозяина не бывали. С клиентами, в том числе ксендзами, Ярецкий поддерживал только деловые связи. Товарищеские отношения у Ярецкого в основном были лишь с друзьями юности и военных лет. Барбара Ярецкая личного круга знакомых, насколько нам

известно, не имела. Это, в сущности, понятно: Ярецкая не варшавянка. Она с Балтийского побережья. Должен вам сообщить, что прокурор прекратил следствие по делу Ярецкого. Тем не менее я хочу на свой страх и риск заняться этим письмом.

Вся эта история, казавшаяся вначале простой, становится все более запутанной и загадочной. Совершенно не могу попять, с какой целью посылалось это письмо. Разве что принять вашу версию о задуманном шантаже. Тогда кто этот таинственный «друг»? В общем, с какой стороны ни рассматривай эту загадку, в итоге оказываешься в исходной точке.

Ибо не здесь зарыта собака,— заметил майор.— Письмо — лишь деталь второстепенного значения.

Так ли? Я бы этого не сказал.

Главная тайна кроется в ином. В непонятном решении Ярецкого и его прямо-таки уму непостижимом самоубийстве. В первую очередь, конечно, в самом завещании. Если мы поймем, почему этот человек написал: все остальное свое имущество... завещаю Станиславу Ковальскому, проживающему в Воломине, улица Малиновая, 9. Поступаю так, чтобы отблагодарить Станислава Ковальского за то, что он во время Варшавского восстания спас мне жизнь, то узнаем все. Тогда все станет ясно. В том числе и письмо «друга». А пока мы этого не знаем, будем блуждать в потемках. Этот человек, я говорю о Ярецком, не был сумасшедшим. Так могут рассуждать адвокаты, дискутирующие о правомочности завещания. Но все, кто до дня смерти имел дело с Ярецким, утверждают, что он был, безусловно, в здравом уме.

—Я только раз разговаривал с Ярецким, и у меня создалось такое же впечатление,— согласился Рушинский.

— Почему же, спрашивается, абсолютно нормальный человек сделал такую диковинную запись? Потому что преследовал какую-то цель. Не верю и никогда не поверю в склероз или невменяемость Ярецкого.

Однако же завещание было написано Ярецким и в моем присутствии подписано им.

В этом что-то кроется, какой-то секрет. Здесь главная загадка.

Но какая же? — Адвокат также не находил ответа на вопрос майора.

А не выпить ли нам по рюмочке коньяку,— предложил майор.— Может, хоть после этого что-то прояснится в наших головах.

Увы, и коньяк не помог.