"Черные алмазы" - читать интересную книгу автора (Йокаи Мор)

Господин доктор

Следующий день был воскресным. Рано утром Иван повел Феликса и господина Ронэ посмотреть дома рабочих, составлявшие целый поселок. Его основал отец Ивана. Раньше здесь жили бедняки и оборванцы, питавшиеся одной картошкой. Теперь – с тех пор как здесь воцарился каменный уголь – жители его превратились в чисто одетых людей, живущих в достатке. У каждого семейного рабочего был отдельный домик с маленьким фруктовым садом. Когда господа проходили мимо дома, в котором жила Эвила, все трое невольно заглянули во двор. Во-первых, потому что ворота были раскрыты, а во-вторых, потому что во дворе им открылось такое зрелище, которое остановило бы любого прохожего.

Петер Сафран бил Эвилу.

На левую руку жених намотал длинные, густые, черные волосы невесты, а правой, привычно зажав в ней сложенный вдвое ремень, сыпал звонкие удары на спину и плечи девушки.

При взгляде на лицо парня становилось понятно, что прозвище «Людоед» вполне им заслужено: из-под ресниц блестели белки глаз, брови сошлись на переносице у основания глубокой морщины, в приоткрытом рту виднелись стиснутые зубы, он был бледен от гнева.

Каждый удар ремнем он сопровождал каким-то бурчанием, будто повторял: «Будешь мне перечить? Будешь упрямиться? Будешь упорствовать?»

Девушка не плакала, не умоляла, она только прижимала обеими руками к губам поднятый передник и, когда бессердечный парень сильно дергал ее за волосы, кротко, примирительно взглядывала на него своими выразительными глазами. Но Бронтес {один из трех циклопов} не понимал языка глаз.

– Эй, смотрите-ка! – воскликнул Феликс. – Любовное свиданье Золушки с ее женихом!

– Вот именно, – безучастно ответил Иван.

– Да запрети же наконец негодяю избивать это прелестное дитя!

Иван пожал плечами.

– Он имеет на это право. Она его невеста. Если я вмешаюсь, он побьет ее еще сильнее. Да и потом, я вижу, парень крепко набрался. В таких случаях с ним не сладить.

– А я тебе докажу, что можно сладить, – сказал Феликс. – Я не могу смотреть, как на моих глазах избивают это прелестное дитя.

– Не вмешивайся, – увещевал его Иван. – Те, кто работает под землей, не очень-то жалуют людей, разодетых в шелка.

– А вот посмотрим! Только, когда я схвачу этого циклопа за руку, крикни: «Господин доктор!»

С этими словами, спрыгнув с дороги, элегантный столичный господин решительно зашагал во двор маленького дома.

Пети Сафран, разумеется, даже бровью не повел при появлении Феликса и продолжал еще сильнее дергать Эвилу за волосы.

– Эй, парень! – крикнул Феликс. – Ты зачем бьешь девушку?

Сафран ответил дерзко:

– Кому какое дело? Она моя нареченная!

От него и в самом деле разило палинкой.

– А, так ты еще жениться собираешься? – воскликнул Феликс, подходя совсем близко к геркулесу, которому едва доставал до плеча. – А тебе можно жениться? Разве ты не военнообязанный?

Пети Сафран тут же выронил поднятый ремень, словно тот превратился в тяжеленную кувалду.

– Я не годен к военной службе, – пробурчал он сквозь зубы. – У меня свидетельство.

– Ах, значит, не годен? А ремнем ты орудуешь отлично!

– Что же это за добрый, честный врач, который выдал тебе свидетельство? С такими ручищами! А ну-ка, позволь!

И тут он дотронулся до вздувшихся бицепсов на руке парня.

– Господин доктор! – раздался в этот момент голос Ивана.

Услышав эти слова и ощутив на своем плече пальцы Феликса, Петер в страхе выпустил волосы Эвилы.

– Ну, погоди, любезный, – сказал Феликс, взмахнув у него перед носом тоненьким стеком из китового уса, завтра утром придешь на переосвидетельствование, и я проверю, какая у тебя хворь и почему ты не можешь служитьв солдатах. Для того я сюда и приехал!

В эту минуту в голове Петера Сафрана мелькнула спасительная мысль, и он тут же закосил. Феликс только посмеялся.

– Э, любезный, так-то и я могу. – И он тоже скосил глаза. – Завтра я тебя освидетельствую.

Как только он это произнес, Пети Сафран повернулся, бросился в противоположный конец двора, перемахнул через изгородь и, не оглядываясь, побежал к лесу.

Иван был ошеломлен столь поразительной победой Феликса. При всей физической силе и личной храбрости он не добился бы ничего хорошего, вмешавшись в дела Сафрана, а этот изящный, изнеженный франтик в два счета заставил негодяя перескочить через забор и дать стрекача.

Иван почувствовал угрызения совести, ему стало стыдно. Он заметил, что Феликс намерен задержаться, поговорить с девушкой. Беренду не хотелось быть свидетелем этой сцены.

– Пойдемте, – обратился он к Ронэ, – господин Каульман нас догонит.

И они отправились дальше. Осмотрели все что могли, но с господином Каульманом встретились лишь добрый час спустя, когда возвращались обратно. Он сказал, что искал их, но не нашел.

Оставшись наедине с девушкой во дворе маленького домишки, Феликс с барственно снисходительным сочувствием в голосе спросил:

– В чем ты провинилась перед этим человеком, за что он тебя бил?

Девушка быстро вытерла передником глаза и попыталась улыбнуться. Улыбка вышла натянутой, в ней проглядывали боль и горечь. Актрисой она была явно неопытной.

– О сударь, это просто шутка! Он со мной шутил.

– Хорошие шуточки! Погляди, у тебя шея вспухла и посинела от ударов ремня.

Феликс подал девушке маленькое карманное зеркальце. Посмотревшись в него, она вся вспыхнула; быть может, синяки вызвали в ней гнев.

– Видите ли, сударь, – помрачнев, заговорила она, – дело вот в чем. У меня есть братишка, калека. Мы с ним от одного отца, от одной матери. Когда отец умер, мать вышла замуж за другого. Он был запойным пьяницей. Всегда нас бил да гнал из дому. Как-то, когда братишке было всего три года, отчим разозлился за что-то и сбросил его со стола, куда малыша посадила мать. Он упал, сломал себе спину, стал калекой. Грудь и спина у него искривились, и он задыхается, когда говорит. А виной всему отчим. Мальчик превратился в калеку, и отчим принялся еще больше его мучить да изводить. Я защищала, так он на мне вымещал зло. Ох, и доставалось же мне! Особенно когда мать умерла. А потом и отчим свалился пьяный в шахтный колодец и сломал себе шею. С тех пор мы остались одни. Живем на то, что я заработаю. Петер хочет на мне теперь жениться. Но он не выносит бедного братца, все твердит: пусть побираться идет. Такой уродище на двух костылях много милостыни насобирает на ярмарках да на папертях. Сегодня мы тоже из-за брата поссорились. Петер зашел за мной, чтоб идти в церковь. Нас сегодня в третий раз оглашают. Я сказала, что буду сейчас готова, только подогрею брату тертой картошки с молоком. Мальчик сидел на пороге и ждал, когда я дам ему поесть. «Чего? Картошку с молоком этой лягушке? – закричал Петер. – Помоев ему налей, от них черепахи жиреют». Он подошел к ребенку, взял его за уши и приподнял над землей – у мальчика даже уши хрустнули. А братец, когда его обижают, не плачет, а только глазами хлопает и рот открывает, будто молча, да горько так молит пожалеть его. Я сказала Петеру, чтобы он не трогал братика, я этого не потерплю. «А чего эта жаба не ходит побираться? Чего не сидит на паперти, чего с сумой по деревням не таскается? Никогда еще люди не видывали такого страшилища! А он дома хочет бездельничать! Уродина чертова!»

Тут у девушки на глаза навернулись слезы.

– Ну, разве он виноват, бедняжка, что такой некрасивый? Не бог его таким сделал, а отчим. Я уж и добром просила Петера оставить мальчонку в покое, он ведь брат мне родной, его обидеть, все равно что меня. Так пусть лучше он меня ударит. «Я и тебя отлуплю! – завопил Петер. – Коли еще хоть слово скажешь!» Ухватил братишку за уши и поволок со двора. «Иди, головастик, ступай на паперть, не то съем тебя!» И уставился на бедняжку так, что тот даже закричал с перепугу. Я рассердилась, подбежала к нему, вырвала братца. «Не смей мучить ребенка, или между нами все кончено!» Братик в печку залез, а Петер разозлился, что я не дала мальчонку мучить, оттаскал меня за волосы и избил. Теперь уж так каждый день будет.

– Нет, дочь моя, – произнес Феликс, – этому не бывать, твоему жениху придется отслужить свой срок в солдатах. Не дело это, чтобы здоровый, сильный парень отлынивал от солдатчины. Если все так поступать станут, кто же, черт побери, будет защищать императора и страну? Такое нельзя допускать.

– Вы на самом деле доктор? – нерешительно спросила девушка.

– Да, разумеется, доктор!

Слабый луч надежды осветил лицо девушки.

– Тогда вы, может, посмотрите, нельзя ли вылечить моего братишку?

– Почему же не посмотреть? Принеси-ка его сюда!

Эвила вошла в кухню и после долгих просьб и уговоров вытащила маленького калеку из духовки, куда он спрятался от своего преследователя.

Это и в самом деле был исключительный экземпляр загубленного человеческого материала. Словно у природы не хватило закваски, и она наскребла отовсюду остатков, чтобы замесить этого людского последыша. Руки и ноги у него двигались беспорядочно, сами по себе, не подчиняясь его воле.

Эвила взяла на руки маленького, хилого уродца и, уговаривая не бояться барина, покрывала поцелуями пергаментную мордочку крохотного старичка.

Феликс серьезно, как врач, осмотрел калеку, а потом с самоуверенностью шарлатана произнес:

– О, эта болезнь излечима! Нужно только время и уход. В Вене есть одна лечебница, называется она ортопедической клиникой, из таких калек, как твой брат, там делают бравых, стройных молодцев.

– Правда? – спросила девушка, схватив Феликса за руку. – И туда примут Яношку? Но ведь на это нужно много денег, да? Нельзя ли мне пойти служить в эту лечебницу, а что заработаю, на Яношкино леченье пойдет?

– Почему же нельзя! – с серьезным видом произнес Феликс. – Особенно если я тебя порекомендую, у меня там большие связи. Мне стоит лишь слово сказать.

– О, помогите мне, бог вас благословит, пожалуйста, помогите! – пролепетала девушка, горько рыдая, и бросилась на колени, осыпая руки Феликса поцелуями. – Я буду служить им, буду днем и ночью на них работать. Даже собаку могут не держать, я им вместо собаки буду, только бы вылечили Яношку, сделали из него человека, чтоб не просил он милостыню на церковной паперти. Далеко эта Вена?

Феликс рассмеялся.

– Уж не думаешь ли ты, что сможешь донести туда братца на руках? Но об этом не заботься! Если я даю слово, то всегда его держу. Я здесь со своей коляской. Могу прихватить вас с собой, если хочешь.

– О, я сяду с кучером, а Яношку возьму на руки.

– Хорошо, дочь моя, – произнес Феликс с видом снисходительного покровителя. – Я люблю делать добро бедным. Если ты решилась ради брата поехать в Вену, чтобы там его вылечить, тебе предоставляется удобный случай. Только будь готова вовремя. На рассвете, как услышишь почтовый рожок, я за вами заеду. А этого грубияна выкинь из головы, на будущей неделе его призовут в саперную роту, и вырвется он оттуда года через четыре, не раньше. Вот тебе немного денег, купи для брата теплое одеяло в дорогу, по ночам холодно, а я обычно в пути на ночлег не останавливаюсь.

Эвилу так изумила полученная сумма, что она и поблагодарить забыла. Два банкнота по десять форинтов – большие деньги для бедной девушки! Видно, барин не шутит! Он очень важный вельможа! И такой милосердный! Ей лишь тогда пришло в голову, что следовало поблагодарить за подарок, когда Феликс уже удалялся по улице. Неприлично было бежать вслед за ним.

Эвила радовалась, как дитя (она ведь и была еще ребенком), смеялась, прыгала, играла с братцем, потом усадила его на скамейку, встала перед ним на колени и обняла его горбатую спинку.

– Мы уедем с тобой, Яношка, сердечко мое! На коляске, в Вену. Но, лошадка, но! На перекладных поскачем, на четверке лошадей с бубенцами. Но, Буланый, но, Ветерок! А Яношка у меня на руках. Яношке дадут сладкого лекарства, ручки и ножки у него станут сильными, спинка и грудка выпрямятся, станет он таким же парнем, как все остальные. Домой пешком вернемся! Без костылей! «Вот это да! – скажут. – На телеге уехал, пешком вернулся!»

В конце концов она рассмешила и маленького уродца.

Эвила побежала к лавочнику, купила у него теплую куртку, шапку, бурки для ребенка, но и половины полученных денег не смогла истратить. Она решила, что остальные вернет доброму барину.

Затем девушка отправилась в церковь. Знакомые спрашивали ее, почему она одна. Где же Петер? Эвила отвечала, что сегодня его не видела. Правда, врать перед обедней в праздничный день грешно. Но бывают случаи, когда солгать заставляет долг. Долг женщины, девушки скрыть, что ее избил муж или жених.

Бог эту ложь прощает, а люди ее требуют.

Петер Сафран в церковь не пришел.

Эвила, к стыду своему, должна была одна выслушать, как их в третий раз оглашали с амвона. Все равно из этого теперь ничего не выйдет.

Однако после полудня она сильно загрустила: значит, она навеки покидает родной край? Оставляет жениха, подруг, все привычные вещи и едет далеко-далеко, куда и птица не долетит.

Эти грустные мысли и подтолкнули ее отправиться вечером в лес и поискать Петера Сафрана.

Эвила догадывалась, где он может быть.

В глубине леса на дне котловины была тайная корчма, где во время рекрутского набора собирались парни, которых должны призвать, и жили там неделями, пока комиссия не уезжала в другое место. Никто их не выдавал.

Эвила наугад пробиралась через заросли и мелколесье, ночь была темной, лес еще чернее. В стороне на склоне горы, перекликаясь, выли голодные волки. Девушка тряслась от страху, но все же во что бы то ни стало решила отыскать жениха, хотя знала, что тот снова изобьет ее. По пути она нашла дубинку, и теперь колотила ею по встававшим перед ней кустам: «Пошел прочь, волчище!» Сердце ее дрогнуло, когда какой-то зверь, ею же вспугнутый, выскочил вдруг из-за куста. Долина опускалась все ниже, становилась все темнее, но девушка не отступала. Наконец она заметила в темноте одинокое светящееся оконце. Это и была корчма.

Эвила радостно поспешила к дому. Подойдя ближе, она услышала звуки волынки и визгливые крики. В корчме вовсю веселились.

Девушка тихонько подкралась к освещенному окну и заглянула внутрь.

В доме отплясывали парни и несколько знакомых ей бабенок, которых Эвила всегда старалась избегать из-за их любви к сквернословию. Волынщик играл, сидя на плетеной скамейке.

Среди парней Эвила узнала Петера Сафрана. Он был весел, плясал и так подпрыгивал, что кулаками доставал до потолочной балки. Плясал он с девицей, на щеках которой венскими румянами были наведены два круглых пятна.

Мускулистыми руками Петер подхватил девушку за талию, подбросил в воздух, вновь подхватил и поцеловал в обе щеки.

Как он может целовать эти намалеванные румянами круглые красные пятна?

Эвила отпрянула от окна и повернула обратно к лесу, к кустам, где выли, перекликаясь, волки, но теперь у нее. даже дубинки не было, которой можно было бы колотить по кустам, приговаривая: «Пошел прочь, волчище!»

К вечеру Феликс Каульман еще раз зашел к Ивану.

– Друг мой! Я пришел к тебе снова, чтобы спросить, не хочешь ли ты все же принять мое предложение?

– Нет, не хочу.

– Значит, отказываешься категорически?

– Я нелегко меняю свои убеждения.

– Хорошо. Я, en bon enfant {как хороший ребенок (франц.)}, предложил тебе союз и снова по-рыцарски повторяю: раз ты не хочешь действовать со мной заодно, я начну осуществлять свой план без тебя, но двери для тебя всегда открыты, и ты сможешь вступить в дело, когда мы добьемся успеха. И давай останемся, как прежде, добрыми друзьями. Ты простишь меня, если я подберу алмазы, по которым ты ходишь, и разгадаю их чарующие тайны?

– Даю тебе полную свободу.

– Я ею воспользуюсь и со временем напомню тебе о твоем разрешении.

Иван нахмурил лоб и про себя подумал: «Интересно, что он может у меня забрать? Шахту не может – по горному уставу у меня на нее законное право. Станет копать на соседней земле? Пожалуйста! Мне своего хватает».

– Желаю тебе успеха во всех твоих начинаниях! Спасибо за управляющего.

На этом они расстались.

На другой день на рассвете Иван на минуту проснулся от звука почтового рожка, возвестившего об отъезде Феликса.

Он мысленно пожелал ему счастливого пути и снова заснул.

Утром, когда Иван оделся и вышел из дому, он увидел у своих дверей Петера Сафрана.

Выглядел он ужасно. На лице его были видны следы разгульной ночи и злобных страстей. Глаза красные, волосы встрепаны.

– Ну, чего тебе? – недовольно спросил Иван.

– Сударь! – хриплым голосом заговорил парень. – Как зовут того доктора, который вчера к вам приезжал?

– А что тебе от него нужно?

– Он увез Эвилу! – вне себя заорал парень и, сбросив с головы шапку, вцепился себе в волосы, вырвал клок, а затем, сжав кулаки, погрозил небу.

В первое мгновенье Иван ощутил жестокую радость.

– Э-эх! Так тебе и надо, сбесившийся скот! Доволен теперь? Избить невесту в день третьего оглашения?!

– О-о сударь! – заскрежетал зубами Петер, потирая кулаками лоб. – Ведь я был пьян! Разве я понимал, что делал? Да и потом, какое ж это битье? Паршивым-то ремнем? Обычное это дело у нас, мужиков. Баба не верит, что муж ее любит, если он ее не бьет. Из-за этого бросить меня! Удрать с барином!

Иван пожал плечами и хотел было идти дальше, но рабочий схватил его за полы пальто.

– Что же мне делать? Что делать?

Иван оттолкнул от себя Петера и резко, с горечью и досадой сказал:

– Убирайся к дьяволу! Поди в кабак! Выпей еще чарку водки! А потом выбери себе другую невесту из потаскушек, которая будет рада-радешенька, если ты станешь ее каждый день дубасить!

Петер поднял с земли шляпу и на этот раз совершенно спокойным тоном произнес:

– Нет, сударь, больше я не стану пить палинку. Только разок еще выпью. Один-единственный раз. Запомните мои слова. И когда почувствуете, что я выпил, или увидите, как я выхожу из корчмы, или услышите, что был там в тот день, оставайтесь дома, потому что в тот день никому не дано будет знать, отчего и как он умрет.

Иван оставил парня на улице, вернулся в дом и запер за собой дверь.

Только тогда он понял, как взбудоражило его это событие.

В первый момент ему, находившемуся в состоянии апатии, такая встряска была приятна: значит, это сокровище все-таки не достанется жалкому мужику, которого девушка предпочла ему, упустил болван из рук бесценную жемчужину. Но потом, когда он осознал, что и сама жемчужина потеряла ценность, в мыслях его наступил полный разброд. Девушка, которую он считал добродетельной, чьей верности изумлялся, чья наивность так пленила его, пала, услышав первое же льстивое слово! Она отвергла человека благородной крови, честно предлагавшего ей стать его супругой, желавшего разделить с ней свой кров, потому что этот человек знает, что такое труд, и у него простой деревенский дом. И бежала с барином, разряженным франтом, который дерзко льстил ей, не обещал ни замужества, ни честного имени, а лишь пышный дом да богатые наряды!

Женщины – дикие птицы! И правы магометане, когда отказывают им в душе на земле и в новой жизни на том свете.