"Гибель веры" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)Глава 3После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой; возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому. Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала. Брунетти не раз задавался вопросом, каково тут жилось во времена Счастливой Республики, когда те же самые расстояния преодолевали на одних веслах, без моторов и клаксонов, в тишине, нарушаемой лишь криками лодочников – Первым побуждением было выйти у Сан-Самуэле и совершить долгую прогулку в сторону Сан-Марко, но мысль о толпах, которые выманила на улицы эта соблазнительная погода, удержала его на катере, и он доплыл до Сан-Дзаккариа. Вернулся к квестуре и оказался там в самом начале четвертого – явно раньше большинства полицейских. За то время, что он обедал, на столе в его кабинете прибыло бумаг, – может, они размножаются? Синьорина Элеттра, как и обещала, выдала ему по всем правилам напечатанный список имен – основных наследников тех, кого назвала ему сестра Иммаколата (да нет, Мария Теста, поправил он себя), – с адресами и телефонами. Комиссар просмотрел список: трое живут в Венеции, четвертый – в Турине, в последнем завещании перечислены шестеро, среди них ни одного жителя Венеции. В завершение допечатано сообщение от синьорины Элеттры: копии завещаний будут у нее завтра после обеда. В первый момент комиссар подумал, что надо сначала позвонить, но потом рассудил, что, если прибыть без предупреждения, без объявления и по возможности неожиданно, всегда получаешь некоторое преимущество, по крайней мере для первого разговора. Поэтому он ничего не стал делать, только выстроил адреса на своей мысленной карте города в удобном порядке и опустил список в карман пиджака. Преимущество неожиданности он никак не связывал с виной или невиновностью тех, с кем надо говорить, но большой опыт научил его, что внезапность часто раскручивает людей и они говорят правду. Брунетти склонил голову над еще не читанными служебными бумагами и углубился в них. Прочитал одну, выпрямился на сиденье и подтянул к себе стопку. Еще несколько минут монотонного чтения – и подействовало тепло кабинета, сытный обед: он сложил руки на коленях, подбородок уперся в грудь… Пробудился Брунетти внезапно и очень скоро от звука хлопнувшей в коридоре двери; потряс головой, потер лицо руками, – эх, жаль, кофе нет. Вместо кофе в дверях возник Вьянелло: так, дверь стояла открытой, пока он дремал. – Добрый день, сержант! – Комиссар одарил Вьянелло улыбкой начальника, у которого вся квестура под контролем. – Что там? – Я говорил, что зайду за вами, сеньор. Без четверти четыре. – Уже? – Брунетти глянул на часы. – Да, синьор. Заходил раньше, но вы были заняты. – Он подождал немного, чтобы сказанное дошло, и добавил: – Я там лодку привел. Когда спускались по ступеням из квестуры, Брунетти спросил: – Вы говорили с Мьотти? – Да, синьор. То, что и ожидалось. – Братец – гей? – Он даже не поглядел на Вьянелло. Тот встал посреди лестничного марша и, когда Брунетти повернулся к нему, поинтересовался: – Откуда вы знаете, синьор? – Он вроде бы нервничал из-за брата и его друзей церковников, и что еще могло бы заставить Мьотти нервничать? Он у нас широтой взглядов не отличается. – После минутного размышления Брунетти добавил: – К тому же геи среди священников – не исключение. – По-моему, не геи как раз исключение, – заметил Вьянелло и возобновил спуск по ступеням – Но вы всегда говорили, что он хороший полицейский, синьор. Видимо, сержант опять задумался о Мьотти, но не счел возможным объяснять шефу почему. – Не обязательно широко мыслить, чтобы быть хорошим полицейским. – Пожалуй, не обязательно. Через несколько минут они были уже за пределами квестуры; Бонсуан, рулевой, ждал их на борту полицейского катера. Все сверкало перед ними: медные детали лодки; металлическая петелька на воротнике Бонсуана; молодые зеленые листья лозы, что оживала на стене на противоположной стороне канала; винная бутылка, которая дрейфовала по сияющей поверхности воды. Не иначе как это обилие света побудило Вьянелло широко раскинуть руки и улыбнуться. Это движение привлекло внимание Бонсуана, и он недоуменно уставился на сержанта. Тот застеснялся было своей непосредственности и попробовал сделать вид, что это его непроизвольное весеннее движение не более чем усталое потягивание кабинетного чиновника. Вдруг низко над водой просвистела влюбленная пара стрижей – и сержант отбросил притворство. – Весна-а! – счастливый, крикнул он рулевому, прыгнул к нему на палубу и хлопнул по плечу, весь наполненный внезапной радостью. – Ага, так вот результат ваших тренировок! – И Брунетти взошел на борт. Бонсуан – он-то явно ничего не знал о достижениях Вьянелло последнего времени – взглянул на него с неприязнью, отвернулся, пробудил мотор и повел катер в узкий канал. Ликующий сержант остался на палубе, а Брунетти спустился в каюту. Взял с полки схему города и проверил местонахождение трех адресов из списка. Краем глаза он невольно наблюдал, как ведут себя оба его сотрудника, общаясь между собой: сержант воодушевлен, как подросток; а суровый рулевой глядит вперед, выводя катер в Брунетти держался, пока не выплыли на середину – Не в эту воду. – Боитесь – утону? – Скорее, вас холера заберет, – вмешался Бонсуан. – Холера? – развеселился Брунетти. Вот так хватил рулевой – никогда еще на его памяти он не пытался пошутить. Бонсуан взметнул голову, повторил, глядя ему в лицо: – Холера. – И повернулся обратно к штурвалу. Сержант и комиссар уставились друг на друга, как провинившиеся школьники, и Брунетти показалось, что Вьянелло еле удерживается от смеха. – Когда я мальчишкой был, – выдал Бонсуан без всякого перехода, – так я плавал обычно прямо перед домом. Просто нырял в воду с берега канала Каннареджо. Дно можно было разглядеть. Рыб видел, крабов. А теперь одна грязь да дерьмо. Вьянелло и Брунетти обменялись еще одним долгим взглядом. – Кто ест рыбу из этой воды, тот ненормальный, – промолвил Бонсуан. В конце прошлого года отмечались множественные случаи холеры, но на юге, где обычно и происходят такие вещи. Брунетти припомнил, что санитарные службы закрывали рыбный рынок в Бари и предупреждали местных, чтобы не ели рыбу, – все равно что сказать коровам: «Не ешьте траву!». Осенние дожди и наводнения вытеснили эту историю со страниц национальных газет, но Брунетти стал уже задумываться, не может ли то же самое случиться здесь, на севере, и разумно ли есть что-либо выловленное из все более грязных вод Адриатики. Катер причалил на стоянке гондол слева от палаццо Дарио, Вьянелло ухватил конец свернутой веревки и прыгнул на пристань. Отклонившись назад, он натягивал веревку, удерживая судно около пристани, пока Брунетти не ступил на берег. – Мне вас ждать, синьор? – спросил Бонсуан. – Нет, не беспокойтесь, не знаю, сколько нас не будет, – сказал ему Брунетти. – Можете возвращаться. Бонсуан вяло поднял руку к верхушке форменной фуражки – жест приветствия и прощания, – перевел двигатель на реверс и, описав лихую дугу, умчался в нужном направлении, даже не поглядев на двоих оставшихся на пристани. – Куда сначала? – осведомился Вьянелло. – Дорсодуро, семьсот двадцать три. Это около музея Гуггенхейм, слева. Они прошли по узкой улочке и свернули в первый же переулок справа. Брунетти все еще хотелось кофе – и почему это ни на одной стороне улицы не видно баров? Навстречу им шел старик с собакой, и Вьянелло отступил за спину начальника, чтобы дать им дорогу, хотя это не прервало разговора о том, что сказал Бонсуан. – Вы правда думаете, что вода настолько грязная, синьор? – продолжал сержант. – Да. – Но некоторые до сих пор плавают в канале Джудекка, – настаивал тот. – Когда? – На – Так это они спьяну, – небрежно бросил Брунетти. Вьянелло пожал плечами и остановился вслед за ним. – Думаю, это здесь. – Брунетти извлек из кармана бумагу. – Да Пре. – Он глядел на имена, выгравированные на двух ровных рядах медных табличек слева от двери. – Кто это? – Людовико, наследник синьорины да Пре. Может оказаться кем угодно: двоюродным братом. Просто братом. Племянником. – Сколько ей было лет? – Семьдесят два. – Брунетти вспомнил столбики из списка Марии Тесты. – От чего она умерла? – От сердечного приступа. – Есть ли подозрения, что этот человек, – Вьянелло указал подбородком на медную табличку у двери, – имеет к ее смерти какое-то отношение? – Она оставила ему эту квартиру и больше пятисот миллионов лир. – Значит ли это, что все возможно? Брунетти, совсем недавно обнаруживший, что дом, в котором они живут, нуждается в новой крыше, а их доля в ней составит девять миллионов лир, сказал: – За хорошую квартиру кого-нибудь убил бы, – проговорил он. Вьянелло о крыше ничего не знал и посмотрел на своего комиссара несколько ошарашенно. Брунетти нажал звонок. Долгое время ничего не происходило, и он нажал снова, на этот раз не отпуская значительно дольше. Они с Вьянелло переглянулись, и комиссар достал список, чтобы найти следующий адрес. Только когда он развернулся лицом к Академии, из динамика над табличками раздался высокий голос, какой-то бестелесный: – Кто там? В нем слышалась плаксивость человека очень старого, и непонятно было, мужской он или женский. – Это семья да Пре? – задал вопрос Брунетти. – Да. Что вам угодно? – Есть проблемы в связи с имуществом синьорины да Пре – нам надо с вами поговорить. Дальнейших расспросов не последовало – замок щелкнул, отпираясь, и они вошли в просторный внутренний дворик с колодцем, увитым виноградной лозой, посредине. Единственная лестница – за дверью слева. На площадке второго этажа, в открытой двери стоял самый маленький человечек, какого Брунетти видел в жизни. Они с Вьянелло отнюдь не были богатырями, но высились над этим человечком, а он как будто становился все меньше по мере их приближения. – Синьор да Пре? – спросил Брунетти. – Да. – Тот шагнул им навстречу и протянул руку, маленькую, как у ребенка. Он ее поднял почти на уровень своего плеча, и Брунетти не пришлось наклоняться, чтобы взять ее; иначе непременно надо было бы согнуться. Рукопожатие да Пре оказалось твердым, а взгляд, который он метнул вверх на Брунетти, – ясным и прямым. Лицо было узкое, как осколочек, из-за худобы. Возраст или длительные боли прочертили глубокие борозды по обе стороны рта и навели темные круги под глазами. Маленький рост не позволял определить возраст человечка – ему могло быть от пятидесяти до семидесяти. Синьор да Пре не стал протягивать руку Вьянелло, приняв во внимание форму, а лишь кивнул в его направлении. Он отступил к двери, открыл ее пошире и пригласил их в квартиру. Бормоча – Сюда, пожалуйста! – И да Пре пустился в путь по коридору. Брунетти увидел у него на спине смещенный влево острый горб, торчавший под пиджаком, как куриная грудная кость. Да Пре, собственно, не хромал, но тело его перекашивалось при ходьбе на левый бок, как будто в стене был заключен магнит, а сам он – мешок железных опилок, которые туда притягиваются. Он привел их в гостиную с окнами на две стороны. С левой виднелись крыши, с другой – закрытые ставнями окна другого здания. Вся мебель в комнате не уступала размерами двум монументальным буфетам, полностью закрывавшим заднюю стену: диван с высокой спинкой, на котором уместились бы шестеро; четыре резных кресла, судя по орнаменту на подлокотниках, испанские, и огромный флорентийский сервант, уставленный бесчисленными мелкими предметами – Брунетти на них едва глянул. Да Пре вскарабкался на одно из кресел и махнул посетителям на два других. Комиссар сел и заметил, что ступни его едва достают до пола, а ноги да Пре болтаются посередине между сиденьем и полом. Каким-то образом невероятная мрачность лица этого человечка не позволяла усмотреть нечто забавное в этом диком расхождении масштабов. – Вы сказали, с завещанием моей сестры что-то не так? – хладнокровно начал да Пре. – Нет, синьор да Пре, – ответил Брунетти, – я не хочу запутывать дело или вводить вас в заблуждение. Наш интерес не имеет ничего общего с завещанием вашей сестры или его условиями. Он вызван смертью, вернее, причиной ее смерти. – Что же вы сразу так и не сказали? – Голос человечка потеплел. Что-то в этом потеплении Брунетти не понравилось. – А это там табакерки, синьор да Пре? – вмешался Вьянелло, вставая с кресла и направляясь к серванту. – Что?! – резко откликнулся хозяин. – Вот это – табакерки? – Вьянелло нагнулся над полкой, приблизив лицо к мелким предметам, почти ее закрывавшим. – Почему вы спрашиваете? – В обычном теперь голосе да Пре слышалось любопытство. – Мой дядя Луиджи, из Триеста, собирает их. Мальчишкой я обожал ходить к нему в гости, потому что он мне их показывал и разрешал трогать. Дабы исключить подобную кошмарную возможность и не дать подозрению внедриться в сознание да Пре, Вьянелло сцепил руки за спиной и всего лишь склонялся к коробочкам. Разняв руки, он указал на одну табакерку, стараясь держать палец на расстоянии ладони от нее. – Вот эта – голландская? – Какая? – Да Пре спустился с кресла и направился к полке и сержанту. Голова человечка еле-еле доходила до края полки, и ему пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть туда, где стояла коробочка, привлекшая внимание Вьянелло. – Да, это Дельфт. Восемнадцатый век. – А эта? – Вьянелло опять указал, не доходя в самонадеянности до того, чтобы потрогать. – Баварская? – Отлично! – Да Пре ухватил маленькую коробочку и вручил ее сержанту, который с величайшей осторожностью взял ее, перевернул и посмотрел на донце. – Да, вот маркировка. – И наклонил ее к да Пре. – Настоящая красота, правда? – произнес он с энтузиазмом. – Моему дяде безумно понравилась бы вот эта, особенно – как она разграничена на два отделения. Пока увлеченная парочка, голова к голове, изучала крохотные коробочки, Брунетти оглядел комнату. Три картины – семнадцатого века; очень плохие картины и очень дурной семнадцатый век: умирающие олени, вепри и снова олени. Слишком много крови и искусно изображенной смерти, чтобы его заинтересовать. На других картинах явлены библейские сцены, но и на них тоже льется огромное количество крови, на сей раз человеческой. Брунетти перенес свое внимание на потолок: изящная лепная розетка посредине, а из центра ее свисает люстра муранского стекла из сотен пастельных цветочков с мелкими лепестками. А чем заняты двое энтузиастов? Оба сидели на корточках перед открытой правой дверцей серванта. На внутренних его полках, похоже, хранились еще сотни коробочек. На миг комиссару почудилось, что он задыхается в этой странной великаньей гостиной, где живет затворником этот лилипутик, и только эти яркие эмалевые фрагменты забытой эпохи служат ему напоминанием об истинном масштабе вещей. Пока Брунетти смотрел на двух одержимых, они поднялись на ноги. Да Пре закрыл дверцу серванта, вернулся к креслу и хорошо отработанным легким прыжком занял свое место. Вьянелло задержался слегка, окинув восхищенным взором ряды коробочек на полке, но потом тоже вернулся в кресло. Первый раз комиссар решился улыбнуться, и да Пре, улыбаясь в ответ и устремив взгляд на Вьянелло, проговорил: – Я и не знал, что в полиции работают такие люди. Брунетти тоже не знал, но это ничуть не помешало ему важно молвить: – Да, сержант хорошо известен в управлении своим интересом к табакеркам. Услышав в его тоне иронию, с какой непросвещенные всегда взирают на истинного знатока, да Пре не преминул разъяснить: – Они – важная часть европейской культуры, эти табакерки. Самые искусные мастера континента посвящали годы своей жизни – даже десятилетия – их изготовлению. Не было лучше способа показать хорошее отношение к человеку, чем подарить ему табакерку. Моцарт, Гайдн… Энтузиазм да Пре превзошел его словарный запас, и он завершил речь до ужаса причудливым, витиеватым жестом маленькой руки в сторону перегруженного серванта. Вьянелло – он молчал, только согласно кивал на протяжении всей речи – обратился к Брунетти: – Боюсь, вы не поймете, комиссар. О, и за какие заслуги ему послан этот мудрец, который так легко обезоруживает даже самого настороженного свидетеля! И он кивнул, смиренно соглашаясь. – А сестра разделяла ваше увлечение? – Вопрос сержанта прозвучал естественно. Человечек пнул ножкой кресло. – Нет, моя сестра относилась к ним без интереса. Сержант сокрушенно покачал головой, и ободренный да Пре добавил: – Да и ко всему остальному тоже. – Вообще ко всему? – Судя по голосу, Вьянелло проявил подлинное участие. – Да, – подтвердил да Пре, – если не считать священников. – Последнее слово он произнес так, что стало ясно: единственное, что от души сделал бы со священниками, – приказал бы их всех казнить. Сержант покачал головой, как будто не представлял более страшной участи, особенно для женщины, чем попасть в лапы священников. Исполненным ужаса голосом он вопросил: – Она ведь ничего им не оставила? – И тут же добавил: – Простите, не мое дело об этом спрашивать. – Да все нормально, сержант, – успокоил его да Пре. – Они пытались, но не получили ни лиры. – Самодовольная ухмылка расплылась по его лицу. – Не преуспел никто, хоть они и пытались урвать что-нибудь из ее состояния. Вьянелло широко улыбнулся – уж как он рад, что удалось избежать близкой опасности. Оперся локтем на ручку кресла, подбородком на ладонь – устроился поудобнее, приготовившись выслушать историю триумфа синьора да Пре. Человечек задвинулся в глубину своего кресла, так что ноги его оказались практически параллельны сиденью. – У нее всегда была слабость к религии, – начал он. – Наши родители посылали ее в монастырские школы. Думаю, поэтому она так и не вышла замуж. Брунетти поглядел на пальцы да Пре, державшиеся сверху за ручки кресла: никаких признаков обручального кольца. – Мы не уживались, – просто молвил да Пре. – У нее все интересы – в религии. А мои – в искусстве. Для него, заключил комиссар, это табакерки. – Родители наши умерли, эту квартиру они оставили нам в совместную собственность. Но мы не могли жить вместе. Вьянелло кивнул, – да, так трудно жить с женщиной. – И я продал ей свою долю – двадцать три года назад. И купил квартирку поменьше. Мне нужны были деньги, чтобы пополнять коллекцию. И снова Вьянелло кивнул в знак понимания того, какие требования предъявляет искусство. – Три года назад она упала и сломала шейку бедра: срослось плохо, так что ничего не оставалось, как поместить ее в Брунетти поймал себя на том, что по ходу рассказа тоже начал согласно кивать синьору да Пре, погружаясь в безумный мир, где разбитая крышка – более страшная трагедия, чем сломанное бедро. – Потом, когда сестра умерла, оказалось, что она завещала мне свое имущество, но пыталась отдать им сотню миллионов. Добавила это к завещанию, пока была там. – И что вы сделали? – осведомился Вьянелло. – Пошел к своему адвокату, – незамедлительно дал ответ да Пре. – Он велел мне заявить, что в последние месяцы жизни она была не в своем уме, то есть когда подписала эту штуку. – И что? – подал реплику Вьянелло. – Эту часть выкинули из завещания, конечно! – чрезвычайно гордо заявил человечек. – Судьи прислушались ко мне – это проявление безумия Августы. – И вы унаследовали все? – уточнил Брунетти. – Конечно. Больше близких родственников нет. – А она действительно выжила из ума? – поинтересовался Вьянелло. Да Пре взглянул на сержанта и немедленно удовлетворил его интерес: – Нет, конечно. Она рассуждала как всегда здраво, до самого последнего раза, когда я ее видел, за день до ее смерти. Но завещание сумасшедшее. Брунетти не очень уловил разницу, но не стал ничего выяснять, просто спросил: – А в доме престарелых знали о завещании? – Что вы имеете в виду? – с подозрением произнес да Пре. – Кто-нибудь из руководства спрашивал вас о завещании или, может быть, они оспаривали ваше решение его опротестовать? – Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. – Тут да Пре улыбнулся – нехорошая получилась улыбка. – Один явился на похороны, – продолжал он, – большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». – Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. – И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену. Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене. – Что же вы на это ответили? – наконец подал голос Вьянелло. – Что щедрость легла в могилу вместе с ней. – Еще одна недобрая улыбка. Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос: – Предпринимали они какие-то правовые действия? – Вы имеете в виду – против меня? – спросил да Пре. Комиссар кивнул. – Нет, ничего. – И после небольшой паузы добавил: – То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег. – Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»? – Что вы имеете в виду? – Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги? – Мне?… – Да, когда находилась в – Не знаю, – ответил да Пре. Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал. – Я обязан был посещать ее раз в месяц – больше времени я уделять ей не мог, – но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил. – Понятно. – Брунетти встал. Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят – наверняка своими коробками, – чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц. – К чему все это? – спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. – Они что, собираются опротестовать завещание? – Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось – назревает очередная улыбка; но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла. – Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги. – В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю. Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника. Да Пре больше не задавал вопросов; тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс – в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь. |
|
|