"Честь семьи Лоренцони" - читать интересную книгу автора (Леон Донна)

23

Следующие несколько часов Брунетти провел как в тумане. Его чувства были сродни переживаниям пострадавшего от несчастного случая, будь то пожар или автомобильная авария; вспоминающего, как приехала «скорая помощь», как его на каталке везли в операционную, возможно, даже тот момент, когда над ним нависла маска с хлороформом. Брунетти стоял в той комнате, где погиб Маурицио, отдавал распоряжения, задавал вопросы, сам, в свою очередь, давал необходимые пояснения, но все это время его не покидало странное ощущение, что все это происходит не с ним.

Он запомнил, как смачно выругался один из фотографов, когда у него упал треножник и при этом чуть не разбилась камера; и как поймал себя на мысли о том, как глупо, должно быть, возмущаться по поводу чьей-то несдержанности здесь, в этом месте, учитывая, кто является объектом фотосъемки. Он запомнил, как приехал адвокат семьи Лоренцони, а чуть погодя медсестра, ухаживавшая за графиней. Он разговаривал с адвокатом, которого знал уже не один год, и объяснял ему, что они еще не скоро смогут получить тело Маурицио; по крайней мере, не раньше, чем будет произведено вскрытие.

И, объясняя ему это, он никак не мог отделаться от мысли, насколько все это абсурдно. Следы произошедшего были буквально повсюду: на стенах, занавесях, половицах; кровь уже начала просачиваться между досками паркета, и это напомнило Брунетти о пропитанной кровью рубашке графа, которую тот сбросил по дороге в ванную. Брунетти проводил лаборантов в ванную комнату и, показав им одежду, приказал собрать ее, пометить, а также обследовать ладони графа на наличие следов графита. Равно как и ладони Маурицио.

Он даже попытался расспросить графиню, но безуспешно; она, перебирая четки, лишь лепетала слова из молитвенника. Брунетти махнул рукой и, видя, что толку от нее все равно не добьешься, оставил ее наедине с Богом. И медсестрой, разумеется.

Кому-то пришло в голову принести диктофон, и Брунетти не преминул им воспользоваться, когда вторично расспрашивал графа, восстанавливая детали того злополучного вечера. Графу удалось смыть только физические следы того, что произошло; в его глазах застыл немой ужас от осознания того, что он совершил; а может, оттого, что пытался сделать Маурицио. Он еще раз изложил ход событий, то и дело останавливаясь и запинаясь, делая длинные паузы, во время которых он, казалось, терял нить повествования. Каждый раз Брунетти мягко напоминал ему, о чем они говорили, спрашивал, что случилось потом.

К девяти часам все уже было кончено; оставаться в палаццо больше не имело смысла. Брунетти отослал лаборантов и фотографов в квестуру и поспешно распрощался с графом. Граф рассеянно пробормотал «до свиданья». Он забыл, что, прощаясь, люди, как правило, пожимают друг другу руки.

Вьянелло тащился следом за Брунетти; вместе они зашли в первый попавшийся бар. Оба заказали по большому стакану воды, а потом – по второму. Странно, ни один даже не подумал о том, чтобы выпить, и оба с отвращением отвернулись от бутербродов, выставленных под стеклянным колпаком у края стойки.

– Ступай домой, Лоренцо, – сказал наконец Брунетти. – Больше мы уже ничего не сможем сделать. По крайней мере, сегодня.

– Ах ты, господи, вот бедолага, – вздохнул Вьянелло, вынимая из кармана несколько купюр и кладя их на прилавок, – и его жена… Интересно, сколько ей лет? Должно быть, едва за пятьдесят. А выглядит так, будто ей все восемьдесят. А то и больше. А теперь… она просто не выдержит.

Брунетти печально кивнул:

– Будем надеяться, что он как-нибудь все уладит.

– Кто? Лоренцони?

Брунетти кивнул, но больше ничего не добавил.

Вскоре они покинули бар. Бармен пожелал им спокойной ночи, но ни один из них даже не обернулся. У моста Риальто Вьянелло распрощался с Брунетти и зашагал в сторону причала, чтобы сесть на моторку и отправиться домой по обычному маршруту, минуя район Кастелло. Паромы перестали курсировать еще с семи вечера, и, чтобы добраться до дома, у Брунетти не оставалось выбора, кроме как, пройдя по мосту, вернуться назад вдоль Большого канала.

Перед его глазами стояла леденящая душу картина: тело Маурицио, распростертое на полу, и немые свидетели его страшной смерти: забрызганные кровью и мозгами стена и занавеси. Всю дорогу он не мог отогнать от себя это жуткое зрелище; даже когда поднимался по лестнице, кошмар все еще преследовал его. Из-за дверей донесся приглушенный шум телевизора: это домашние, собравшись в гостиной, смотрели еженедельный полицейский сериал. Как правило, Брунетти присоединялся к ним, чтобы поиздеваться над надуманностью сюжета или указать им на очевидные промахи и ляпы.

– Добрый вечер, папа, – прозвучало дважды, прежде чем он нашел в себе силы, чтобы выдавить ответ.

Кьяра появилась в дверях гостиной и заглянула в прихожую.

– Ты уже поужинал, папа?

– Да, мой ангел, – солгал он, вешая пиджак в шкаф и стараясь держаться к ней спиной.

Постояв минутку в дверях, она исчезла в гостиной. В коридоре тут же появилась Паола. Она почти бежала навстречу Брунетти, протягивая руки.

– Что? Что случилось, Гвидо? – еле выговорила она. Ее голос дрожал.

Брунетти по-прежнему стоял у шкафа, вцепившись в пиджак и копаясь в его карманах. Паола подошла к нему вплотную и обхватила его за талию.

– Что? Что сказала тебе Кьяра? – с трудом выдавил из себя он.

– На тебе лица нет. Случилось что-то ужасное? – Она поймала его руки, положив конец их бесполезной возне в карманах. – Что? – Она притянула его руку к губам и крепко поцеловала.

– Я не могу сейчас об этом говорить, – признался он.

Паола понимающе кивнула. Не отпуская его рук, она отвела его в спальню.

– Тебе лучше прилечь, Гвидо. Ложись, а я приготовлю тебе липовый отвар.

– Я не могу сейчас говорить об этом, Паола, – повторил он.

Ее лицо было серьезно и печально.

– А я и не хочу, чтобы ты говорил, Гвидо. Я просто хочу, чтобы ты лег в постель, выпил горячего отвара и поскорее заснул.

– Да, да, – пробормотал он, и его снова охватило странное чувство ирреальности происходящего. Некоторое время спустя он уже лежал, раздетый, под одеялом и пил обжигающий липовый отвар с медом. Паола сидела на краю его постели и держала его руку до тех пор, пока он не заснул.

Ночь прошла спокойно; он просыпался лишь дважды. Паола крепко обнимала его, а его голова покоилась на ее плече. Оба раза он бросал на нее сонный взгляд, и когда она принималась покрывать поцелуями его лоб, осознание того, что она рядом, успокаивало его, и он снова погружался в сон.

Утром, когда дети ушли в школу, Брунетти частично рассказал ей о том, что случилось. Она молча выслушала его, не задавая лишних вопросов, понимая, что сейчас он больше ничего не скажет. Прихлебывая кофе, она внимательно слушала его, не сводя глаз с его лица.

Когда он закончил, она спросила:

– Что ж, это, значит, конец всему?

Брунетти покачал головой:

– Не знаю. Мы ведь так и не поймали похитителей.

– Но если их нанял Маурицио, значит, он один во всем виноват.

– Если… – вздохнул Брунетти.

– Если что? – подтолкнула его Паола.

– Если он и в самом деле их нанял.

Брунетти замолчал. Паола слишком хорошо знала своего мужа. Бывают моменты, когда вытянуть из него что-нибудь невозможно: пустая трата времени и сил. Она кивнула, продолжая пить кофе и ожидая, что за этим последует.

– Тут что-то не так, – признался Брунетти. – Мне кажется, Маурицио был совсем не такой. Он не мог… просто не мог этого сделать.

– «Где грифель мой? Я это запишу, что можно улыбаться, улыбаться и быть мерзавцем», [29] – назидательно продекламировала Паола. Брунетти был слишком занят собственными мыслями, чтобы спросить, откуда цитата.

– …Мне казалось, что он был искренне привязан к Роберто, даже в чем-то опекал его. – Брунетти задумчиво покачал головой. – Нет, нет, я совсем не уверен в том, что он к этому причастен.

– Тогда – кто? – спросила она. – Родители не убивают своих детей просто так; отцы не убивают собственных сыновей.

– Знаю, знаю, – поспешно откликнулся Брунетти. Страшная, недопустимая мысль вдруг овладела его сознанием.

– Тогда кто? – настойчиво повторила Паола.

– Вот в этом-то и вся загвоздка. Похоже, что больше некому.

– А ты не можешь ошибаться на его счет? Я имею в виду Маурицио, разумеется.

– Ну конечно. Я могу ошибаться. Я могу быть кругом не прав. Ведь я не имею ни малейшего представления о том, что на самом деле произошло. И по какой причине.

– По какой причине? Кому-то потребовались деньги. Разве не это основная причина большинства похищений?

– На самом деле я не уверен, что это было похищение, – признался Брунетти.

– Но ведь ты сам только что говорил о похитителях.

– О да, несомненно, его похитили. И даже послали два письма с требованием выкупа. Но не думаю, что им на самом деле нужны были деньги. – И он рассказал ей о ссуде, которая была предложена графу Лоренцони.

– Как ты об этом узнал? – удивилась она.

– Твой отец мне рассказал.

Она улыбнулась; в первый раз за это невеселое утро.

– Нет, мне это нравится! Семейные тайны! Когда это вы с ним разговаривали?

– Неделю назад. А в последний раз – вчера.

– Об этом?

– Да. Ну, и о других вещах…

– О каких это других вещах? – подозрительно спросила она.

– Он сказал… Словом, что ты страдаешь, что ты несчастна.

Брунетти замолчал; он ждал, как она на это отреагирует. Ему казалось, что это единственный путь вызвать ее на откровенный разговор. И что это самый честный путь.

Паола долго молчала, затем поднялась и налила им обоим еще по чашке кофе, добавила горячего молока, сахара и снова села за стол.

– Господа мозговеды, – насмешливо сказала она, – называют это проецированием.

Брунетти отхлебнул кофе, добавил еще сахарку и с любопытством взглянул на нее.

– Ты ведь знаешь, как часто люди винят окружающих в собственных неудачах, как, стараясь уйти от проблем, зарывают голову в песок.

– Ты думаешь, он несчастен? Но почему?

– А что он сказал тебе? Почему я несчастна?

– Из-за наших с тобой отношений.

– Вот, значит, где собака зарыта, – просто сказала она.

– А твоя мама что-нибудь тебе говорила?

Паола покачала головой.

– Похоже, ты вовсе не удивлена, – подметил Брунетти.

– Он стареет, Гвидо, и, что самое страшное, начинает это осознавать. Так вот, я думаю, он сейчас переосмысливает свою жизнь, пытаясь понять, что для него важно, а что нет.

– Выходит, его брак – нет?

– Как раз наоборот. Он только сейчас начинает понимать, как для него это важно и как он долгие годы этим пренебрегал. Да что там годы! Десятки лет.

Они никогда прежде не обсуждали, вот так, открыто, отношения ее родителей; признаться, за долгие годы до него не раз доходили слухи о том, что граф неравнодушен к хорошеньким женщинам. И, хотя ему не составило бы особого труда проверить, насколько эти слухи соответствуют действительности, Брунетти никогда не спрашивал об этом прямо.

Итальянец до мозга костей, Брунетти был убежден, что мужчина, будучи нежно предан своей жене, может в то же время позволить себе маленькие слабости; по сути дела, предавать ее, изменяя ей с другими женщинами. Он не сомневался в том, что граф искренне любил свою жену; и тут же вспомнил о другом графе, Лоренцони: единственным проявлением его человечности была его трогательная привязанность к графине.

– Ну, не знаю… – протянул он, думая о том, что подобные проявления чувств делают честь обоим графам.

Паола перегнулась к нему и звонко расцеловала в обе щеки.

– Пока мы вместе, я всегда буду счастлива.

Брунетти отвернулся и покраснел как маков цвет.