7

Задача, которую она перед собой поставила, была слишком сложна.

Ингер Йоханне Вик сделала глоток чая и недовольно поморщилась. Чай простоял слишком долго и стал совсем горьким. Она выплюнула желто-коричневую жидкость обратно в чашку.

— Фу, — скривилась Ингер Йоханне, радуясь тому, что она одна, отодвинула от себя чашку и открыла холодильник.

Ей нужно было отказаться сразу. Эти два дела об убийстве достаточно сложны даже для команды профессиональных детективов, у которых есть доступ к современным технологиям, продвинутым компьютерным программам; в их распоряжении — результаты экспертиз, аналитические обзоры и, кроме того, время — побольше, чем у нее.

Ингер Йоханне не располагала ничем из перечисленного и боялась, что слишком много на себя взяла. Ее дни принадлежали детям. Иногда у нее возникало такое чувство, будто она живет на автопилоте: стирка, подготовка к урокам с Кристиане, приготовление еды и редкие мгновения покоя, когда она, сидя на диване, кормит ребенка грудью. Даже недели, которые старшая дочь проводит у отца, под завязку забиты делами.

Но долгие ночи принадлежали ей.

Время, которое она просиживала, склонившись над копиями материалов дела, которые Ингвар каждый вечер приносил домой в нарушение всех инструкций, ползло медленно, словно даже часы считали, что заслужили отдых после утомительного дня.

Она достала бутылку минеральной воды и отпила из нее.

— Perianal ruptur, — вполголоса сказала она, снова усевшись за стол и просматривая окончательный отчет о вскрытии в деле об убийстве Фионы Хелле.

Anal — это понятно. Ruptur — это что-то вроде трещины или царапины. С приставкой peri дело обстояло хуже.

— Перископ, — бормотала она, покусывая карандаш. — Периферия. Пери...

Она стукнула себя по лбу. К счастью, ей не придется ни у кого спрашивать. Позор, конечно, что взрослая женщина не сразу поняла это слово. Несмотря на то что ей самой в обоих случаях делали кесарево сечение, у Ингер Йоханне было достаточно подруг, которые живописно и наглядно описывали проблему.

Конечно, это маленькая Фиорелла оставила свой след.

Она отложила листок в сторону и сконцентрировала внимание на отчете о следственном эксперименте, но не почерпнула из него ничего нового. Нетерпеливо стала листать дальше. Дело разрослось уже до нескольких сотен, может, даже тысячи страниц, а у нее не было доступа ко всем материалам. Ингвар сортировал и выбирал. Она читала. Искала и ничего не находила.

Бумаги превратились в нескончаемый ряд повторений, бесплодный бег по кругу. Не было никаких тайн, никаких противоречий, ничего, что бы озадачивало, ничего, на что не жалко было потратить лишнее время в надежде разглядеть какую-то деталь с другой точки зрения.

Ингер Йоханне разочарованно захлопнула папку. Она должна научиться потверже говорить «нет».

Не помешало бы сделать это раньше, днем, когда мама позвонила и пригласила всю семью на обед в следующее воскресенье. Вместе с Исаком, разумеется.

Они развелись почти шесть лет назад. Хотя время от времени ее и раздражало, и беспокоило то, что Исак слишком мягок с Кристиане: у него в гостях она ложится спать, когда ей заблагорассудится, ест что хочет, — она все же чувствовала искреннюю радость, когда видела их вместе. Кристиане и Исак так похожи друг на друга внешне и понимают друг друга с полуслова, хотя у девочки странная недиагностированная задержка в развитии. Сложнее было принять то, что бывший муж до сих пор общается с родителями Ингер Йоханне. Чаще, чем она сама, если быть совсем честной. Это ее задевало, и она обвиняла его в том, из-за чего сама испытывала угрызения совести.

Надо собраться. Сама не понимая зачем, она снова открыла отчет о вскрытии.

Удушение — она и раньше знала, в чем причина смерти.

Описана клиническая картина отрезания языка — тоже ничего нового.

Кровоподтеки на обоих запястьях. Никаких следов сексуального насилия. Вторая группа крови. Опухоль во рту, на левой щеке, размером с горошину, доброкачественная. Несколько старых шрамов: после операции на плече, от четырех удаленных родинок и от кесарева сечения. Пятиконечное, сравнительно большое, но почти невидимое пятно на правом плече — возможно, след застарелой колотой раны. Мочка одного из ушей воспалена. Ноготь на указательном пальце левой руки посинел и в момент смерти готов был отвалиться.

Подробности, приводимые в отчете, и на этот раз ничего ей не дали. Ничего, кроме слабого ощущения, будто она увидела что-то важное; какая-то деталь привлекла на мгновение ее внимание, не вписываясь в общую картину.

Ингер Йоханне вновь отвлеклась. Она сердилась на Исака, на маму, на их взаимную дружбу. А ведь это пустые переживания! Исак — это Исак. Мама тоже ничуть не изменилась — она всегда избегала конфликтов, была говорливой и невероятно лояльной по отношению к тем, кто ей нравится.

Перестань думать о ерунде, вяло приказала самой себе Ингер Йоханне, но перестать получилось не сразу.

Зато когда наконец получилось, она поняла.

Вот она, эта выбивающаяся из общей картины деталь!

Она сглотнула. Начала лихорадочно листать документы в поисках информации, которую только что просмотрела мимоходом, — и заметила, что руки у нее дрожат.

Вот оно. Она оказалась права! Это просто невозможно. Она схватила телефонную трубку и сморщила нос: от волнения вспотели ладони.

На противоположном конце Осло Ингвар Стюбё сидел со своим внуком. Мальчик спал у него на коленях. Дед провел носом по его волосам, они сладко и тепло пахли детским шампунем. Мальчик должен был спать в своей кровати. Зять Ингвара был славным и сговорчивым человеком, но строго следил за тем, чтобы мальчик всегда спал в собственной комнате. Однако Ингвар не мог противиться круглым черным глазам внука. Он тайком принес из дому бутылочку с соской Рагнхилль. Когда пятилетний Амунд понял, что ему разрешат поиграть в младенца с настоящей соской и позволят заснуть на коленях, выражение его лица было неописуемо счастливым.

Мальчик, как ни странно, никогда не ревновал к Кристиане, наоборот, ему очень нравилась эта странная девочка на четыре года старше его. К тому, что у него самого полгода назад родилась сестра, он отнесся похуже. Появление же Рагнхилль три недели назад он, очевидно, решил не замечать.

Зазвонил телефон.

Амунд не проснулся. Ладошки вокруг бутылочки чуть разжались, когда Ингвар осторожно наклонился к столику, чтобы поднять трубку.

— Алло, — тихо сказал он, зажав трубку между плечом и подбородком, и потянулся к пульту от телевизора.

— Привет. Ну как вы там, мальчики?

Он улыбнулся. Ее выдавал энтузиазм в голосе.

— Все хорошо, нам тут весело. Мы играли в идиотскую карточную игру и в конструктор. Но ты звонишь не поэтому.

— Я не хочу мешать, если вы заняты...

— Он спит. У меня есть время.

— Ты можешь завтра сделать для меня две вещи?

— Хорошо. — Он нажал не на ту кнопку на пульте. Диктор успел проорать, что четверо американцев убиты в Басре, прежде чем он нашел нужную. Амунд хныкнул и повернул лицо к плечу деда. — Подожди, пожалуйста. Я сижу неудобно...

— Я быстро, — заторопилась она. — Ты должен достать мне медицинскую карточку, в которой описывается рождение Фиореллы. Ну то есть карточку Фионы Хелле. С описанием рождения ее дочери.

— Ладно, — согласился он. — Это зачем?

— Я не хочу говорить о таких вещах по телефону, — неохотно сказала Ингер Йоханне. — И раз ты собираешься ночевать у Бьорна и Ранди, тогда или зайди домой завтра перед работой и поговорим, или...

— Я не успею. Обещал Амунду, что отведу его в детский сад.

— Поверь мне, это может быть очень важно.

— Я всегда тебе верю.

— И правильно делаешь. — Она рассмеялась в трубку.

— А вторая? — спросил он. — Ты хотела, чтобы я сделал две вещи.

— Ты должен мне пообещать, что... Я поняла из материалов дела, что мать Фионы очень больна и...

— Да. Я сам ездил ее допрашивать. Рассеянный склероз. С мозгами все в порядке, но все остальное перестало функционировать.

— Но она вменяемая?

— Насколько я знаю, рассеянный склероз не поражает мозг.

— Ингвар, ты не отвечаешь на вопрос!

Амунд засунул указательный палец в рот и прижался к деду.

— Ну ладно, — улыбнулся Ингвар, — я же просто тебя дразню.

— Мне нужно с ней поговорить.

— Зачем?

— Я делаю для вас часть работы, Ингвар.

— Неофициально и без каких бы то ни было полномочий. Хватит того, что мне приходится выносить копии документов. На это шеф дал что-то вроде молчаливого согласия. Но я не могу обеспечить тебе...

— Никто не может помешать мне — как частному лицу — навестить пожилую женщину в доме для престарелых, — отчеканила она.

— Зачем ты меня тогда спрашиваешь?

— Мне нужно, чтобы ты посидел с Рагнхилль. Не брать же ее с собой! Есть ли хоть малейшая возможность, что ты придешь завтра домой пораньше?

— Пораньше, — повторил он. — Это во сколько?

— В час? В два?

— Может, у меня получится уйти около половины третьего. Идет?

— Да, пожалуй. Спасибо большое.

— Ты уверена, что не можешь ничего сказать? Признаться, я страшно заинтригован!

— А мне ужасно хочется тебе рассказать, но ты сам научил меня осторожности в разговорах по телефону.

— Ну что ж, тогда мне придется потерпеть. До завтра.

— И положи Амунда в кровать, — сказала Ингер Йоханне.

— Он лежит в своей кровати, — ошеломленно ответил Ингвар.

— Нет. Он спит у тебя на коленях с соской Рагнхилль.

— Что за чушь!

— Уложи мальчика в кровать, Ингвар. И спокойной ночи. Ты самый лучший человек в мире.

— Ты...

— Ой, и еще. Если успеешь, можешь проверить еще кое-что? Постарайся узнать, пожалуйста, не было ли у Фионы перерыва в учебе, когда она училась в гимназии.

—  Что?

— Ну, может, она уезжала учиться по обмену или что-то вроде этого. Языковые курсы за границей, длительная болезнь, поездка к тетушке в Австралию — все, что угодно. Это же несложно узнать?

— Ты можешь спросить у ее матери, — озадаченно сказал он. — Раз ты все равно к ней собираешься. Наверняка никто не ответит на такой вопрос лучше нее.

— Я как раз не уверена, что она ответит. Спроси мужа. Или старую подругу. Кого-то из них. Сделаешь?

— Ладно, ладно. Ложись спать.

— Спокойной ночи, мой хороший.

— Я серьезно. Ложись спать. Хватит сидеть над бумагами. Они никуда не убегут. Спокойной ночи.

Он положил трубку и так осторожно, как только мог, поднялся с низкого мягкого дивана. Он чуть не потерял равновесие и крепче сжал Амунда. Мальчик захныкал, но продолжал спать на его руках.

— Не понимаю, почему все считают, что я тебя слишком балую, — прошептал Ингвар. — Просто не понимаю.

Он отнес мальчика в гостевую комнату, положил его на кровать к стенке, разделся, надел пижаму и лег к нему спиной.

— Деда, — пробормотал мальчик сквозь сон, гладя Ингвара по шее.

Они проспали девять часов подряд, и Ингвар почти на час опоздал на работу.

Тронд Арнесен позаботился о том, чтобы и фонарь у калитки, и светильник на веранде починили до того, как он вернется обратно в тот маленький дом, который теперь стал его собственностью. И все равно темнота за окном казалась опасной. Брат предложил пожить с ним первые дни. Тронд отказался. Он должен взять себя в руки и решительно вступить в свою одинокую жизнь. Это его дом, хотя он и переехал сюда всего несколько месяцев назад. Вибекке была немного старомодна и не хотела съезжаться, пока они не назначат дату свадьбы.

Он пытался избегать окон и задернул шторы прежде, чем по-настоящему стемнело. Между ними оставались угрожающие черные щели.

Телевизор мерцал с отключенным звуком. Вибекке подарила ему на день рождения огромную плазменную панель. Слишком расточительно, у них не было на это денег после ремонта. Будешь смотреть футбол, улыбнулась она, открывая дорогое шампанское. Ему исполнилось тридцать, и они договорились, что попробуют осенью зачать ребенка.

Не то чтобы он хотел смотреть телевизор, просто немые люди на экране создавали ощущение присутствия и немного успокаивали его тревогу. Он несколько часов ходил из комнаты в комнату, садился, трогал разные вещи, вставал, шел дальше, беспокоясь по поводу того, что он найдет за следующей дверью. В ванной он чувствовал себя в безопасности. Там было тепло и не было никаких окон, поэтому он закрыл дверь и пробыл там почти час. Заставил себя принять ванну, словно оправдывая таким образом попытку найти защиту от страха и одиночества в доме, в котором он сейчас, в половине одиннадцатого вечера в понедельник, шестнадцатого февраля, не мог понять, как ему дальше жить.

С улицы послышался какой-то звук.

Это у задней стены дома, подумал он, у склона около маленького ручья в саду, где за дощатым забором начинается территория бывшей свалки автомобилей.

Он застыл, прислушиваясь.

Тишина. Он не слышал даже обычных щелчков термостата на электрической тепловой панели под окном.

Показалось.

Взрослый мужчина, раздраженно подумал он, снимая случайную книгу с полки и изучая ее обложку. О писателе он раньше ничего не слышал, наверное, это кто-то новый. Он отложил ее на стопку других книг, но вспомнил, что Вибекке это всегда раздражало, и поставил книгу на место.

Звук раздался снова — похоже на треск ветки под ногой.

Брат всегда называл его трусом. Это была неправда. Тронд Арнесен не был трусом, просто он был осторожным. Младший брат всегда залезал на деревья выше него, но это только потому, что здравый смысл нашептывал Тронду: лезть дальше было бы глупо. Когда семилетний брат прыгал с крыши четырехметрового гаража с парашютом, сделанным из простыни и четырех веревок, Тронд стоял на земле и отговаривал его. Брат сломал ногу.

Тронд не был трусом. Он думал о последствиях.

Тот страх, который обуял его сейчас, не имел ничего общего с предусмотрительностью. На языке, который внезапно стал сухим и перестал помещаться во рту, ощущался неприятный привкус ржавого железа. Ужас дошел до барабанных перепонок, ему пришлось потрясти головой, чтобы слышать что-то еще, кроме ударов своей крови.

Глаза бегали по комнате.

Мебель Вибекке.

Везде лежали вещи Вибекке. Номер журнала «Хенне» с закладкой на статье о трудностях, подстерегающих семью с маленькими детьми. Зажигалка из стали и пластмассы, которую он подарил ей на Рождество, чтобы показать — ей не нужно больше скрывать, что она курит.

Вещи Вибекке.

Его дом.

Он не был трусом и потому ринулся сейчас к входной двери, хотя звук раздавался от задней стены дома и можно было сначала выглянуть в окно, проверить, не издает ли этот звук заблудившийся лось или один из множества бродячих тощих котов.

Он распахнул дверь без колебаний.

— Привет, — сказал заметно смущенный Рудольф Фьорд. — Привет, Тронд, — робко повторил он, уже занеся ногу на нижнюю ступеньку.

— Идиот! — прошипел Тронд. — Зачем, черт тебя побери, ты крадешься по саду? Какого черта ты вообще...

— Я хотел посмотреть, есть ли кто дома, — объяснил Рудольф Фьорд поувереннее, но в голосе слышались визгливые нотки, как будто он тоже чего-то боялся. — Мои соболезнования.

Тронд Арнесен развел руками и вышел на коврик перед входом.

— Соболезнования? Ты хочешь сказать, что пришел сюда в... — Он взглянул на левое запястье — часы так и не нашлись. —...В сто часов вечера понедельника, — горячо продолжил он, — чтобы принести соболезнования? Ты уже пособолезновал! Какого черта... Ты так меня... Пошел ты!

— Успокойся!

Рудольф Фьорд наконец-то взял себя в руки. Он примирительно протянул Тронду руку, но Тронд не собирался ее пожимать.

— Я хотел посмотреть, дома ли ты, — попробовал Рудольф снова. — Я не хотел тебе мешать, если ты спишь. Поэтому я обошел дом. Ты же завесил все окна! Только когда я увидел в гостиной полоску света, я предположил, что ты еще не спишь. Я как раз собирался позвонить, когда ты...

— Что тебе нужно? Что тебе, к черту, нужно, Рудольф?

Тронду никогда не нравился коллега Вибекке — впрочем, как и ей самой. Тронд несколько раз спрашивал о нем, и она сначала замолкала, а потом сердито говорила, что на него нельзя положиться. Больше на эту тему она говорить не хотела. Тронд ничего не знал о надежности Рудольфа Фьорда, но ему не нравилось отношение Рудольфа к женщинам. Высокий, хорошо сложенный Рудольф, обладатель твердого подбородка и очень ярких голубых глаз, просто использовал женщин. Потреблял их.

— Я ведь уже сказал...

— У тебя есть еще одна попытка, — повысил голос Тронд. — Не пришел же ты на самом деле посреди ночи для того, чтобы выражать свое сочувствие. За кого ты меня принимаешь?

— Я хотел еще спросить тебя, — Рудольф Фьорд блуждал взглядом по саду, будто пытался там найти ответ на вопрос Тронда, — можно ли мне поискать важные бумаги, которые Вибекке взяла домой из офиса. Она должна была вернуть их на место в понедельник после убийства. Ну, то есть...

— Что ты несешь? — Тронд Арнесен рассмеялся громким безрадостным смехом. — Ты что, совершенно... сумасшедший? Полный идиот? — Он снова засмеялся, теперь с отчаянием. — Полиция, естественно, все забрала. Ты что... Ты вообще, что ли, ничего не понимаешь? У тебя нет ни малейшего представления, что происходит, когда человека убивают?

Он сделал шаг вперед и остановился у ступенек. Прижал ладони к лицу, вздохнул со всхлипом и, уронив руки, сказал:

— Поговори с полицией. До свидания.

В тот момент, когда он вошел в дом и собирался закрыть за собой дверь, Рудольф Фьорд одним прыжком преодолел ступени и попытался ногой помешать двери захлопнуться. Тронд пристально посмотрел на него, с удивлением отметил клокотавшую в груди ярость — и рванул дверь на себя.

— Ай! Черт тебя возьми, Тронд! Ну послушай! Больно!

— Убери ногу, — угрожающе сказал Тронд, на мгновение отпуская дверь.

— Но мой компьютер, — заныл Рудольф, просовывая ногу дальше. — И еще...

Тронд Арнесен не поддался, он тянул дверную ручку обеими руками.

— У тебя сейчас нога сломается, — произнес Тронд. Теперь он был совершенно спокоен. — Убери.

— Мне нужны эти бумаги. И мой компьютер.

— Ты врешь. Это ее личный компьютер. Я ей его подарил.

— А другой?

— Никакого другого нет.

— Но...

Тронд вложил все свои силы в то, чтобы еще раз рвануть на себя дверь.

— Ай-ай! И еще она брала у меня книгу почитать!

Тронд посмотрел вниз, на ногу в черном сапоге. На щиколотке лопнула кожа.

— Какую книгу? — спросил он, не поднимая взгляда.

— Последнюю книгу Бенке, — простонал Рудольф.

Наконец хоть слово правды! Тронд заметил экслибрис и был немного удивлен, что они обмениваются книгами.

— Она пропала, — сказал он.

— Пропала?

— Да господи, Рудольф! Книга пропала, и сейчас это самая маленькая моя проблема. И твоя, в принципе, тоже. Купи себе покетбук.

— Тогда отпусти ногу!

Тронд осторожно приоткрыл дверь на пару сантиметров. Рудольф Фьорд вытянул ногу, издал жалобный стон, чуть приподнял ее и начал осторожно массировать, чтобы восстановить кровообращение.

— Что ж, пока, — попрощался он и спустился по ступенькам, хромая.

Тронд стоял и смотрел ему вслед. Проходя по гравийной дорожке по направлению к калитке, Рудольф несколько раз чуть не упал. Сейчас он выглядел жалко, несмотря на широкие плечи и дорогое пальто из верблюжьей шерсти. Машину он оставил далеко. Тронд рассмотрел на вершине холма ее крышу, похожую при свете фонаря на серебряный поднос. На долю секунды он почувствовал сострадание — сам не понимая почему.

— Жалкий тип, — сказал он самому себе и понял, что ему больше не страшно оставаться одному.

Рудольф Фьорд сидел в машине. Стекла запотели. Вокруг была тихо. Нога болела. Он не решался снять сапог, чтобы проверить, что с ногой, потому что боялся, что не сможет надеть его снова. Осторожно нажал на сцепление. Терпимо, а то он боялся, что не сможет вести.

В лучшем случае ничего не случится.

Бумаги в полиции, но они ничего не найдут. Это не то, что они ищут.

Рудольф Фьорд вообще не был уверен в том, что там можно что-то найти. Вибекке никогда не рассказывала ему, что она видела. Ее намеки были скрытыми, угрозы туманными. Но на что-то же она все-таки наткнулась?

Однако пытаться влезть в чужой дом по меньшей мере глупо, думал он. Да он и не смог бы. На что он надеялся? На мирный разговор, на то, что Тронд согласится отдать ему все, не задавая вопросов? Что можно будет поставить точку и это мучающее его маленькое дельце навсегда останется в прошлом?

Усталость жгла изнутри сухие от бессонницы глаза.

Он никогда не знал, что страх может причинять физическую боль.

Может, она просто блефовала?

Нет, подумал он, явно нет.

Боль в ноге становилась все сильнее, икру сводило судорогой. Он протер лобовое стекло и завел машину.

В лучшем случае ничего не случится.

Все три никому не нужные встречи наконец-то закончились. Ингвар Стюбё опустился в рабочее кресло и уныло посмотрел на стопку пришедших писем. Он быстро просмотрел письма и записки — не было ничего срочного. Песочные часы стояли угрожающе близко к краю стола. Он осторожно передвинул их подальше. Песчинки образовывали сверкающий серебряный холмик в нижней половине часов, он рос на глазах, все быстрее и быстрее. Время почти истекло.

Это становилось яснее с каждым днем. Они старались об этом не говорить; на лицах у всех лежала напускная уверенность — потрепанный энтузиазм, который все еще заставлял людей без шумных протестов соглашаться на сверхурочную работу. И многие следователи до сих пор еще окончательно не растеряли оптимизма, ведь каждый день случались новые находки — какими бы незначительными они ни оказывались впоследствии.

Но так не могло продолжаться бесконечно.

Вот уж три недели или около того, думал Ингвар. Недовольство, возникнув, охватывало все новых и новых сотрудников. Он хорошо знал этот процесс по предыдущим делам, в которых удача заставляла себя долго ждать.

Сегодня исполнилось ровно четыре недели со дня убийства Фионы Хелле. После напряженного, длившегося почти месяц расследования, они должны были иметь хотя бы предположения о личности убийцы, хотя бы намек, направление для дальнейшей работы.

Однако ничего этого не было в папке, которая лежала на столе Ингвара Стюбё. И люди скоро устанут.

Особенно печально, что уныние безнадежности распространилось и на новое дело, потому что все, не обращая внимания на сделанные не раз предостережения, считали, что Вибекке Хайнербак убил тот же человек, что и Фиону Хелле.

Дела не будут закрыты, конечно, нет. Но недовольные замечания о пустой трате времени и денег, об отсутствии результатов и каждодневных сверхурочных работах все равно со временем перейдут в открытый протест. Все знали то, что никто не хотел высказать вслух: с каждым часом они все дальше отодвигаются от разгадки. В его отделе работали преданные своему делу люди, отличные профессионалы. Это была, без всяких сомнений, самая компетентная команда в Норвегии. Поэтому всем следователям была до боли очевидна печальная связь между течением времени и неудачей в расследовании.

Ингвар потянулся за сигарой.

Он поднял трубку и набрал номер, нацарапанный на клочке бумаги, который был прикреплен к доске объявлений. Он едва сдерживался, чтобы не закурить.

— Бернт Хелле? Это Ингвар Стюбё, криминальная полиция.

— Да, здравствуйте, — ответил голос в трубке.

Они помолчали.

— Надеюсь, у вас все нормально. Ну, с учетом обстоятельств, — сказал Ингвар и, сделав над собой усилие, заставил себя продолжить: — Я звоню, потому что у меня есть к вам вопрос, но постараюсь не отнять много времени. — Ингвар нажал на кнопку громкой связи, положил трубку на стол и потянулся к нагрудному карману.

— Я вообще-то как раз собирался... — Раздался сильный кашель. — Что ж, спрашивайте, — выговорил наконец Бернт Хелле. — О чем вы хотели узнать?

Ингвар рассматривал вмятину на сигарном футлярчике.

— Вполне вероятно, что эта информация окажется бесполезной. — Ингвар попытался вспомнить, сколько он уже носит в кармане эту сигару. — Но не знаете ли вы, Фиона училась когда-нибудь за границей? Может, она была студенткой по обмену...

— По обмену? — удивился Бернт Хелле.

— Да, знаете, это такие программы, в которых...

— Я в курсе, кто такие студенты по обмену, — прервал его Хелле и снова закашлялся. — Фиона не уезжала за границу во время учебы. В этом я уверен. Хотя я не так часто встречал ее в те годы. Она училась в гимназии, а я в училище. Вам об этом, наверное, известно.

Ингвару это было известно, и сейчас он чувствовал себя полным кретином. Если бы он подождал со звонком до завтра, то хотя бы понимал, что хочет выяснить. Но Ингер Йоханне настаивала, что дело срочное.

Он осторожно достал сигару из алюминиевого футляра.

— Ну да... Еслибы она училась за границей, она, конечно, рассказала бы вам об этом.

— Ясное дело. Она ничего от меня не скрывала.

Серебряная гильотинка для сигар лежала на полке за спиной Ингвара. Треск, раздавшийся, когда он обрезал кончик сигары, заставил его рот наполниться слюной. Он щелкнул зажигалкой и начал медленно вращать сигару в огне, продолжая разговор:

— Значит, никаких заграниц, никаких языковых курсов в Англии на летних каникулах, поездок к другу или родственнику на долгое время?

— Нет. Послушайте! — Хелле зашелся в яростном приступе кашля.

Вкус сигары оказался даже лучше, чем Ингвару мечталось. Он ощущал языком сухой и не слишком горячий дым, в носу стоял восхитительный запах.

Его собеседник продолжил:

— Я, конечно, не знаю в деталях, как жила Фиона, пока училась в гимназии. Как я уже сказал, мы встретились снова чуть позже, после того, как... — Он чихнул. — Извините.

— Все в порядке. Вам бы в постель.

— У меня фирма и маленькая девочка, у которой умерла мать. И ни минуты на то, чтобы лежать в постели!

— Теперь моя очередь извиняться, — сказал Ингвар. — Я не буду больше вас задерживать. Выздоравливайте.

Ингвар положил трубку. Нежная светло-серая дымка окутывала комнату. Он курил медленно, делая затяжку раз в полминуты, это позволяло вкусу настояться и не давало сигаре слишком разгореться.

У него никогда не получится бросить. Он был вынужден делать паузы, жить долгое время без наслаждения хорошей сигарой, вкусом перца и кожи, может, с легким намеком на сладкое какао. В глубине души он сомневался, что мужественный аромат выкуриваемой изредка, пятничными вечерами, сигары может действительно навредить детям. Самые лучшие, конечно, кубинские сигары, но ему нравятся и мягкие с Суматры — после ужина, под коньяк или — вот истинное счастье! — под кальвадос.

Эх, кончилось время золотое!

Он погладил указательным пальцем верхнюю губу. Сигара чуть пересохла, пролежав не одну неделю в кармане. Но это ничего. На душе стало легче, он откинулся на спинку кресла и выпустил три идеальных колечка дыма. Они, медленно увеличиваясь, поднимались к потолку и таяли.

— Ты разве не собирался уйти пораньше?

Ноги Ингвара, лежавшие скрещенными на столе, с грохотом упали на пол.

— Который час? — испуганно спросил он и тщательно потушил сигару в кружке с остатками кофе.

— Половина третьего.

— Елки!

— Воняет гадостно по всему коридору, — проворчал Зигмунд Берли, неодобрительно нюхая воздух. — Шеф ужасно разозлится, Ингвар. Ты что, не читал последнее распоряжение о...

— Да, да! Мне нужно бежать!

Он повалил на пол вешалку в попытке сорвать свое пальто с нижнего крючка.

— Я уже должен быть дома! — крикнул он, пробегая мимо Зигмунда.

Вешалку он поднимать не стал.

— Подожди! — крикнул ему в ответ Зигмунд. Ингвар сбавил скорость и остановился, пытаясь засунуть руки в вывернутые рукава.

— Это только что пришло, — сообщил Зигмунд, размахивая конвертом.

— Черт бы побрал! — прошипел Ингвар сквозь стиснутые зубы. — Это дерьмо порвалось, что ли?

Зигмунд засмеялся. Терпеливо, как будто он имел дело с упрямым ребенком, он помог Ингвару одеться.

— Вот так, — мягко сказал Зигмунд и протянул конверт Ингвару. — Ты сказал, это срочно.

— Да, доставили быстро. — Ингвар благодарно улыбнулся, сунул конверт в карман и побежал.

Зигмунду показалось, что пол вздрагивает под его свинцово-тяжелыми шагами.

— Когда-нибудь у него точно будут проблемы со всеми этими бумагами, которые он таскает туда-сюда, — ворчливо сказал Зигмунд самому себе. — Он добегается.

В коридоре все еще стоял запах от сигары Ингвара, кислый и неприятный.

Вегард Крог пил выдохшееся пиво и был счастлив.

Никогда раньше его не поили такой мочой в «Кома», единственном ресторане в Грюнерлёкка, где подают приличные обеды. Он поднял кружку к свету. Пена уже осела, и свет из окна почти не просвечивал сквозь теплую мутную жидкость. Он широко улыбнулся и сделал еще глоток.

Трюк с прыжком с тарзанкой не удался.

До середины прыжка Вегарда Крога было прекрасно видно. Потом он исчез из кадра, а камера заметалась и нацелилась на небо. Поймала кран. Затем объектив метнулся к земле. Вдруг, на долю секунды, стало видно Вегарда Крога в движении вверх. Вертикально вверх. Остаток пленки под звук сирен запечатлел попытку оператора скрыться с места происшествия, и в кадре мелькали земля, камни и строй материалы.

Теперь это не имеет никакого значения.

Вчера пришло приглашение.

Все это время Вегард Крог надеялся и ждал. Иногда он был совершенно уверен, что оно придет. Он думал о приглашении вечерами. Последней отчетливой картинкой, которая представлялась ему перед сном, была красивая открытка с монограммой и его каллиграфически выведенным именем.

И оно пришло.

Когда он открывал кремовый толстый и жесткий конверт, у него дрожали руки. Открытка выглядела именно так, как он ее представлял. Открытка мечты, которую бросили в почтовый ящик тогда, когда она была ему нужнее всего.

Вегард Крог наконец-то достиг цели.

Теперь он был среди избранных. Начиная с этого момента он мог считаться одним из них, тех, кто раз за разом раздраженно отвечает «без комментариев», когда папарацци тянут к ним микрофоны.

— Ко мне будут приставать, — удовлетворенно пробормотал Вегард Крог и утопил свою довольную улыбку в кружке пива.

Королевская семья в Швеции приближает ко двору научную элиту, окружает себя представителями старых дворянских родов, думал он. В Норвегии все по-другому, в Норвегии это почетное место занимают деятели культуры: музыканты, литераторы, художники.

Шесть лет назад в баре в центре города он угостил бокалом мерло щеголевато одетого, женственного юношу с глазами лани. Юноша сидел в углу, завлекая женщин. Вегард был ужасно пьян, но чутье ему не отказало: вот он, мой шанс, мелькнуло у него в голове. На предложение выпить юноша вежливо сказал «да, спасибо» и поболтал с ним, пока Вегард не ушел, подцепив брюнетку.

Они сталкивались время от времени. Выпивали. Обменивались историями. Вегард отослал ему экземпляр «Прыжка с тарзанкой» с автографом. До сих пор, а прошло уже восемь дней после того, как издание появилось на прилавках, книга не удостоилась ни единой рецензии. Но она все-таки дошла до самого главного рецензента.

«Одному прыгуну с тарзанкой от другого. Дерзать! Твой друг Вегард» — он потратил целый час, обдумывая посвящение. Главное было — не давить слишком сильно.

Вегард Крог, улыбаясь, допил пиво одним длинным глотком.

Бокал недорогого мерло наконец-то начал окупаться.

Форма одежды: Casual amp; sharp — неформально и элегантно.

Он должен идти с повинной к маме и попросить у нее денег на шмотки. На этот раз она не рассердится.

— Ты же сам говоришь, что этот Стюбё — нормальный мужик! — Борд Арнесен наклонился над обеденным столом и одобряюще хлопнул брата по плечу. Потом пригладил волосы и спас салатный лист, который чуть не утонул в соусе на дне миски, отправив его в рот. — Врать полицейским не очень-то умно, Тронд.

Тронд не ответил. Он смотрел прямо перед собой ничего не видящими глазами. Повозил вилкой по тарелке оставшиеся кусочки мяса и жареной картошки, вяло подцепил кусок спаржи, сунул его в рот и начал медленно жевать.

— Алло! Земля вызывает! Ты похож на корову. — Борд помахал раскрытой ладонью перед лицом брата. — Будет гораздо хуже, если они сами об этом узнают, — настойчиво сказал он. — Странно вообще, что они еще не...

— Неужели не понятно, — перебил Тронд, так и не проглотив спаржу, — что я не могу сказать об этом Стюбё! Во-первых, это погубит мое алиби, во-вторых, я торчу по уши в дерьме просто потому, что соврал. Меня сразу посадят, Борд!

— Ты же говоришь, они знают, что ты не виноват. Этот Стюбё сказал, что ты первый, кого они вычеркнули из списка подозреваемых. Ты сказал, что...

— Сказал! Да мало ли что я сказал! — Он ударил кулаками по столу.

Тронд еле сдерживался, чтобы не разрыдаться: губы дрожали, ноздри раздувались, глаза наполнились слезами. Он оттолкнул тарелку, потом опять придвинул ее к себе, уложил нож на вилку и стал нервными движениями складывать салфетку: пополам, еще раз пополам.

Борд помолчал. К запаху жареного, который жирно и тяжело обволакивал кухню, добавился привкус страха Тронда. Таким Борд никогда брата не видел. Да, сколько Борд его помнил, тот был избалованным, нежным маменькиным сынком. Всегда боялся всего на свете. Но ревел только в тех редких случаях, когда падал и сильно ударялся. А сейчас брат был как пить дать до смерти напуган и все еще машинально пережевывал спаржу, забывая ее проглотить.

— Эй, — ободряюще окликнул его Борд и еще раз похлопал по плечу. — Никому и в голову не придет, что ты убил Вибекке. Она была самая-самая! Красивая, при деньгах, со своим домом, со всем на свете... Эй! Тронд! — Он пощелкал пальцами перед лицом брата. — Да послушай же!

— Я слушаю.

— Выплюнь ты свою жвачку!

Тронд послушался. Серо-зеленый комок добавил беспорядка на его тарелке.

— Мне ты можешь рассказать? Тронд! — Никакой реакции. — Я твой брат. — По-прежнему тишина. — Да черт тебя возьми! — Борд резко вскочил, его стул опрокинулся и ударил по дверце кухонного шкафа; Борд смущенно прикрыл пальцем выбоинку.

— Я все исправлю, — извиняющимся тоном проговорил он.

Даже сейчас Тронд никак не реагировал, только украдкой провел по глазам тыльной стороной ладони.

— Что ты делал в те несколько часов? — спросил Борд. — Ты не можешь рассказать мне, только мне? Своему собственному брату, черт тебя побери!

— Не несколько, а только полтора часа.

— Да какая разница?!

В разговоре с полицией Тронду Арнесену удалось забыть эту «незначительную» деталь. Это было проще, чем он думал. Удивительно просто. Эпизод исчез из его памяти еще по дороге домой. Таксист, который вез Тронда от автобусной остановки без двадцати семь субботним утром седьмого февраля, притормозил по его просьбе — Тронда сильно тошнило и у обочины вырвало. Пытаясь прийти в себя, он с трудом сфокусировал взгляд на собственной рвоте в снегу. Наклонившись, уперев руки в колени, он разглядывал непереваренный арахис среди красного вина. Когда он увидел волокна съеденного им мяса, его вырвало еще раз. Таксист нетерпеливо звал. Тронд продолжал стоять. Клянусь, это в последний раз! — сквозь алкогольный туман подумал он. Он с отвращением смотрел на мерзкие остатки всего, что съел и выпил за прошедшие сутки. Теперь они были исторгнуты. Всё. Всё закончилось.

Никогда больше.

Он попытался носком сапога нагрести снега, чтобы скрыть зловонное пятно, но потерял равновесие. Таксист помог ему сесть в машину и отвез домой. Все было забыто, и это абсолютно точно был последний раз.

Мальчишник, с которого он наконец-то дополз домой, в течение вечера набирал обороты. В шесть часов девятнадцать одетых с иголочки мужчин отправились в город. Потом они встретили игроков футбольной команды Борда в грязных красных свитерах, которые жаждали отметить победу. Общество получило пополнение, и все завертелось. Больше десяти приятелей Борда присоединились к мальчишнику около восьми, как раз тогда, когда жених продавал по полтиннику поцелуи взасос из будки на Карл-Юханс-гате. Еще до того как в половине одиннадцатого жених заплетающимся языком попросил Тронда помочь ему сходить в туалет, мальчишник превратился в буйное сборище случайно сошедшихся шумных мужчин. Там были спортсмены, менеджеры компании «Теленор», команда игроков в боулинг из города Хокксунд, которая присоединилась к шумной компании около девяти, и какие-то накачивающиеся пивом парни, которых никто не знал.

Наверняка больше пятидесяти человек, думал Тронд.

И никто ничего не заметил.

Никто не рассказал полиции ничего, кроме того что Тронд был на мальчишнике у брата с шести вечера до того момента, как кто-то засунул его в первый автобус, идущий в сторону Лёренскога, в субботу утром.

Все так сказали, когда их допрашивали в полиции. Никто не помнил, как все было на самом деле.

— Как ты узнал? — спросил Тронд наконец.

— Ты не можешь просто рассказать мне, где был? — Из голоса Борда исчезло нетерпение, он говорил с теми надоедливыми, требовательными, жалующимися интонациями младшего брата, которые Тронд помнил с детства; они до сих пор вызывали у него раздражение.

— Почему ты решил спросить об этом именно сейчас? — потребовал отчета Тронд: он, несмотря ни на что, был все-таки старшим братом.

Борд пожал плечами:

— Весь этот ужас... было о чем думать... Но ведь ты тогда исчез! Я тебя искал, когда вышел из туалета... Ты там тоже был, помнишь? А потом куда-то делся. — Тронд не кивнул и ничего не сказал. — Ты единственный не был пьян в доску. Мне нужно было одолжить денег. Я потратил больше трех тысяч. Угостил, по-моему, всех, кого можно было. А тебя не было. Я нигде не мог тебя найти.

— Ты спрашивал у кого-нибудь, где я?

— Да все постоянно спрашивали обо всех! Ты что, не помнишь? Все разбрелись по кабаку. Все кого-то искали. — Он улыбнулся, но тут же вновь нахмурился. — Когда я в следующий раз тебя увидел, было три минуты первого. Я точно знаю, потому что ты хвастался своими часами, которые тебе подарила...

— Часами? На мне не было часов.

— Да были! Хватит молоть ерунду. Ты стоял на барной стойке и засекал время — кто быстрее выпьет пиво.

Тронду стало, если это возможно, еще страшнее. Он почувствовал запах своего страха, резкий и кислый. Мочевой пузырь был полон. Он хотел подняться. Ему нужно было в туалет, но ноги отказывались повиноваться.

Зачем я это признал, думал он. Я же мог просто все отрицать? Борд был смертельно пьян. Он мог ошибиться, мог просто перепутать время. Там было так много народу. Все подтвердили, что я пил и валялся пьяным. Изображал крутого парня. Я должен был отрицать. Почему я этого не сделал? Буду все отрицать!

— Ты путаешь, — пытаясь изобразить равнодушие, произнес Тронд. — Я никуда не уходил. Ты вырубился в туалете. Ты сам не знаешь, когда очнулся.

— Что за чушь ты несешь? Я прекрасно знаю, когда я вышел. Я вырубился только в восемь утра. Да, я сильно напился той ночью, но не настолько, чтобы не заметить, что...

Тронд заставил себя встать со стула. Глубоко вдохнул. Расправил плечи. Он был старше и выше, почти на десять сантиметров выше брата.

— Мне нужно в туалет, — резко сказал он.

— И?

— Ты мой брат. Мы братья.

— И? — повторил Борд с удивленной, слегка раздраженной интонацией, потому что Тронд убеждал его в том, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца. — И что?

— Ты ошибаешься. Я был там все время.

— Ты принимаешь меня за круглого идиота? — Он обошел вокруг стола, остановился напротив Тронда и сжал кулаки.

Борд был ниже брата, но намного сильнее. — Ты признался десять минут назад! — прошипел Борд, сузив глаза — Тронд ощутил брызги его слюны на своем лице.

— Я ничего не признавал.

— Ты сказал, что не можешь рассказать об этом Стюбё. Ты сказал, что ты соврал. Это не то же самое, что признание?

— Мне очень нужно в туалет!

— Скажи правду! — настаивал Борд и ткнул брата в плечо кулаком.

Тронд схватил Борда за шею, тот попытался удержать равновесие и вцепился левой рукой в рубашку брата, пытаясь нашарить опору правой. Он слишком поздно заметил, что нога Тронда стоит у него на пути, и попытался сделать шаг в сторону. Поздно. Падая, Борд потянул на себя провод от кухонного комбайна. Вид массивного «Кенвуда», летящего ему в лицо, заставил его рефлекторно отдернуть голову, но острый край комбайна все же задел его ухо. Он закричал и попытался поднять руку, чтобы ощупать рану, но рука была крепко зажата. На свободе оставалась только голова, и он, завывая, мотал ею из стороны в сторону.

Тронд ударил.

Он сидел на полу, зажав коленями руки Борда, и молотил его кулаками изо всех сил.

Он избивал брата с закрытыми глазами.

Когда у него не осталось больше сил, он быстро поднялся. Провел обеими ладонями по волосам, посмотрел на брата. Он не верил по-настоящему в то, что произошло, и вел себя так, будто ничего не случилось. Борд ныл. Из уха у него шла кровь, один глаз опух, верхняя губа была разбита, рубашка порвана. Тронд осмотрел себя: над пахом на материи цвета хаки было мокрое, темное, в форме бабочки пятно.

— Ты написал на меня, — прогнусавил Борд и ощупал ухо. — Черт тебя возьми, ты на меня написал!

Он осторожно сел, побаиваясь, не сломаны ли ребра, изучающе посмотрел на окровавленную руку и снова потрогал ухо.

— Мочка оторвана? — спросил он хриплым голосом, сплевывая кровью. — У меня оторвалась мочка, Тронд?

Старший брат опустился на корточки и осмотрел рану.

— Нет. Рана глубокая, конечно, но ухо цело.

Борд рассмеялся. Сначала Тронд решил, что он плачет. Но нет, брат смеялся, потом закашлялся, поднялся на колени и корчился от смеха, продолжая сплевывать кровь.

— Что это с тобой такое? — простонал он, справившись с истерикой. — Ты никогда меня не бил. Ты же никогда не мог даже повалить меня на землю. Ты вообще хоть раз в жизни дрался?

— Держи, — сказал Тронд, протягивая ему руку.

— Подожди. У меня все болит. Я лучше сам.

У него ушло несколько минут на то, чтобы встать на ноги. Тронд молча стоял и смотрел на него, его руки безжизненно висели вдоль тела.

— Хуже всего эта моча. Какая гадость... — сказал Борд и осторожно потряс ногой. — У тебя все равно остается железное алиби.

— Что?

— Всего полтора часа, — прошамкал Борд, осторожно пробуя передний зуб.

— Что?

— Я поклянусь, положив руку на Библию, что ты был в центре Осло в половине одиннадцатого и около полуночи. Ты не успел бы незамеченным съездить сюда и вернуться обратно за это время.

— Я мог вызвать такси.

— Тогда таксист заявил бы в полицию.

— Я мог вести сам.

— Твоя машина стоит у родителей. Все парни это знают, они забирали нас там.

— Я мог украсть машину.

— Черт бы побрал это ухо, — зажмурившись, сказал Борд. — Ужасно болит. Надо зашивать?

Тронд наклонился поближе:

— Может быть. Я могу отвезти тебя в травматологию.

— У тебя все равно есть алиби, Тронд.

— Да. Я был на мальчишнике в «Смугете». Весь вечер.

Борд осторожно облизал разбитую губу.

— Хорошо, — сказал он, кивая.

Они смотрели друг на друга. Это все равно что смотреть в глаза самому себе, подумал Тронд, хотя брат был избит и весь в крови. Левый глаз у обоих чуть косил, цвет — голубой с зелеными вкраплениями — был одинаковый. Складка во внутреннем углу глаза, как у монголоидов, мама всегда говорила, что в Норвегии это редко встречается. Даже брови, такие светлые, что лоб казался голым, были один к одному. Он чуть не убил брата, и сам не знал почему. И еще меньше понимал, как ему это удалось: Борд был сильнее, быстрее и гораздо смелее.

— Хорошо, — повторил Борд, вытирая под носом. — Ты был на мальчишнике целый вечер. Пусть будет так.

Он похромал по направлению к двери гостиной.

— И мы не будем больше об этом говорить, — сказал он, полуобернувшись. — Но никто не поверит, что ты убил Вибекке, Тронд. Я думаю, ты должен все рассказать полиции. Я могу поехать с тобой, если хочешь.

— Я весь вечер был на мальчишнике, — как можно более уверенно ответил Тронд. — Так что мне нечего рассказать полиции.

Борд пожал плечами и захромал дальше.

Он шел в спальню, чтобы конфисковать самые дорогие брюки Тронда, — взамен своих, обмоченных. Его невеста, Терезе, могла их подшить. Брюки были самой малой компенсацией, которую он мог потребовать.

— Ну надо же, измочалил просто... — удивленно бормотал он.

Визит к Ивонне Кнутсен получился неудачным. Медсестра уже в коридоре предупредила Ингер Йоханне: больная отказывает в визите почти всем, только зять и внучка всегда желанные гости.

Женщина в белом была права. Ивонне Кнутсен неподвижно застыла в кровати, стоявшей посреди пустой комнаты. На одной из стен косо висела выцветшая литография в поломанной рамке. У кровати стоял деревянный стул. Яркое низкое солнце, слепившее глаза Ингер Йоханне, когда она подъезжала к больнице, превратилось в матовую полоску над горизонтом, чуть видимую сквозь грязные оконные стекла. Ингер Йоханне не удалось добиться от Ивонне Кнутсен ничего, кроме «будьте любезны, уйдите», после чего больная отвернула лицо и, очевидно, заснула.

— Я очень сожалею, — сказала медсестра и, утешая, положила руку ей на плечо, когда она вышла из палаты, как будто там лежала мать Ингер Йоханне и ждала своей смерти.

Дорога домой была ужасна. На трассе Е18 она проколола шину. Когда Ингер Йоханне нашла наконец место, где можно было остановиться, шина была разрезана на длинные резиновые полоски. Дождь усилился. Она успела промокнуть насквозь, устанавливая домкрат.

В конце концов, опоздав почти на час, она добралась домой.

— Рассеянный склероз — отвратительная болезнь, — шептала Ингер Йоханне Ингвару, поудобнее устраивая подушку для кормления. На ней был спортивный костюм, и она держала у груди полусонную Рагнхилль.

— Ты все болезни считаешь отвратительными, — тихо ответил он.

— Нет, не считаю.

— Нет, считаешь. — Он добавил чайную ложку меда в ее чашку с чаем и долго его размешивал. — Пей. Там имбирь, должно помочь.

— Он слишком горячий. Вдруг Рагнхилль неожиданно пошевелится, и я его пролью...

— Вот так, — решительно сказал он, поднимая младенца на руки. — Она уже наелась. Пей, а то заболеешь. Хочешь, я добавлю немного вина?

— Нет, спасибо. На нее больно смотреть.

— Согласен. Я разговаривал с ней сразу после убийства.

Ингер Йоханне поднесла чашку ко рту.

— Ну давай, рассказывай, — попросил Ингвар, усаживаясь на диван напротив нее.

Она поджала ноги и положила подушку под поясницу.

— У Фионы двое детей, — начала она.

— Но у Фионы... одна дочь.

— Да. Но она точно родила двоих детей.

Рагнхилль срыгнула. Ингвар уложил ее на плечо, лаская маленькую спинку.

— Я ни черта не понимаю, — признался он.

— Я тоже, — сказала Ингер Йоханне.

Она потянулась за бумагами, которые он ей дал, когда она, насквозь промокшая, вернулась домой. Нижний лист до сих пор был влажным.

— В медицинской карточке, в которой описываются беременность и роды Фионы, ее называют первородящей. Но я могу заверить тебя, врач или акушерка после первого же осмотра могут определить, что женщина уже рожала. — Она снова положила бумаги на стол и уселась поудобнее. — Это несложно. Но в карточке об этом не сказано. Фиорелла родилась с помощью кесарева сечения, и оно было плановым. Насколько я могу понять из карточки, Фиона страдала страхом перед родами, поэтому было назначено кесарево на заранее определенную дату, и я не вижу никаких других оснований для этого, кроме чисто психологических.

— Пока я тебя не очень понимаю. — Ингвар уложил Рагнхилль в колыбель, которую снова перенесли в гостиную.

— Все были уверены, что Фиорелла — единственный ребенок Фионы. Врачи должны были знать, что это неправда, однако они молчали.

— Ну, а ты-то знаешь все лучше всех, — скептически улыбнувшись, сказал Ингвар.

— Не я. Патологоанатом.

Она вышла в кухню и вернулась с заварочным чайником в одной руке и отчетом о вскрытии в другой.

— Perianal ruptur, — прочитала она.

— Что это значит?..

— Думай, голова.

— Я думаю. И что это значит?

— Прислушайся к слову, — посоветовала Ингер Йоханне, наливая себе еще чаю с медом. — Я, кажется, все же заболеваю. Начни с anal.

— Перестань, — отмахнулся Ингвар. — Люди, по-моему, не рожают через задницу. Объясни мне, что это значит.

— Perineum, — учительским тоном произнесла она, — это промежность. Медицинское определение области между вагиной и анусом. Perianal ruptur — это повреждение промежности, которое возникает при родах, трещина или разрыв...

— Стоп, — перебил он. — Я понял. Но почему, черт побери, мы этого не видели? Если это там написано! — Он наклонился к журнальному столику, схватил отчет о вскрытии и начал его листать.

— Вы просто этого не заметили, — сказала Ингер Йоханне. — Вы ослепли, потому что обращали внимание только на то, что вас интересовало — есть ли следы сексуального насилия.

— Ничего себе — не заметили! — воскликнул Ингвар.

— Вы не единственные. Шведская полиция закрыла дело Кнутбю и прекратила расследование убийства, потому что детективы не знали, что такое «токсическая концентрация». Ты что, не читаешь газет?

— Стараюсь не читать, — пробормотал он, лихорадочно листая документы в поисках нужного. — Вот это карточка? — Он барабанил указательным пальцем по бумаге. — Зачем бы врачам врать? Карточка сфальсифицирована?

— Нет, по всей видимости. Я звонила Ивену, моему двоюродному брату. Он врач, помнишь, ты его встречал.

— Я помню Ивена. И что он сказал? — Ингвар снова откинулся на спинку дивана.

— Сказал, что карточка может не содержать фактов, которые легко определяются врачом и даже акушеркой, по одной-единственной причине.

— И какой же?

— Обнаружение этого факта создало бы проблему для пациента. Очень большую проблему, сказал Ивен.

Они посидели молча. Ингвар потер шею. Ему опять невыносимо захотелось закурить. Он глубоко дышал и рассеянно смотрел в окно гостиной. Дождь бил по стеклу. Где-то рядом остановилась машина. Молодежь, подумал он — мотор несколько раз газовал. Одни кричали, другие смеялись. Хлопнула дверца, машина с шумом уехала.

Рагнхилль крепко спала. Из коридора притащился Джек, остановился на мгновение, нагнув голову и навострив уши, как будто не мог понять, почему так тихо. Пес положил голову Ингвару на колени и поскреб его лапой по бедру.

— Нельзя на диван, — строго сказал Ингвар. — Ложись на полу.

Казалось, Джек пожал плечами. Потом ловко прополз под столом и запрыгнул на другой диван, рядом с Ингер Йоханне.

— А это не может быть результатом изнасилования или чего-то такого? — спросил наконец Ингвар, не обратив внимания на вопиющую невоспитанность грязно-желтого пса.

— Ну что ты, Ингвар! Представь себе роды. Головку ребенка. Зачем, по-твоему, женщинам делают надрезы? — Ингвар заткнул уши пальцами и зажмурил глаза. — Ответ — «нет», — уверенно произнесла Ингер Йоханне. — Никаких изнасилований.

— Но, — попытался возразить Ингвар, — разве муж не... Разве Бернт не должен был это обнаружить?

— Нет, нет, — ответила Ингвар Йоханне. — Так считает Ивен, во всяком случае. Муж не мог догадаться ни при непосредственно половом акте, ни при... других видах развлечений.

Он улыбнулся:

— Странно.

Она улыбнулась в ответ:

— Но так оно и есть.

Джек рычал во сне.

— Итак, — сказал Ингвар, поднимаясь с дивана и потирая подбородок большим и указательным пальцами, — мы можем сделать вывод, что Фиона Хелле была беременна два раза. Первый ребенок родился естественным путем, что доказывается наличием заживших разрывов. Это произошло очень давно, потому что ничто не указывает на то, что Бернт Хелле или кто-либо другой знают об этом ребенке. Фиона не раз говорила о том, какое счастье стать матерью. Она бы не осмелилась на это, если бы хоть кто-то знал... — Он отошел к окну, оттуда сильно сквозило. Ингвар провел указательным пальцем по подоконнику. — Ей-богу, здесь дует прямо сквозь стены, — пробормотал он. — Это вредно для детей. Мы должны сменить рамы.

— Небольшой сквозняк делает воздух в помещении свежее и чище, — сказала Ингер Йоханне и помахала рукой, привлекая его внимание. — Продолжай.

Ингвар Стюбё молчал, задумчиво ковыряя старую, крошащуюся замазку.

— Я не могу себе представить, что Бернт врет, — все же продолжил он медленно и снова повернулся к ней. — Расследование затянулось, однако он ведет себя идеально, хотя ему наверняка смертельно надоело то, что мы его мучаем, а эти мучения не дают никакого результата. Но он терпеливо отвечает на все вопросы и всегда в нашем распоряжении. Он приходит в отделение, когда мы его об этом просим. Он действительно очень обязательный и сообразительный человек. Уж он-то понял бы, насколько такой факт для нас важен. А ты как думаешь?

Ингер Йоханне поморщила нос:

— Да, скорее всего. По-моему, мы можем исходить из того, что ребенок родился до начала их встреч. Они поженились очень рано, и я не представляю причин, по которым здоровые, красивые молодые супруги стали бы скрывать факт появления на свет ребенка. Да и люди узнали бы об этом: сплетни быстро распространяются. Так что разгадка напрашивается сама собой: должно быть, это была крайне нежелательная беременность в совсем юном возрасте.

— Я надеюсь, ты не подозреваешь инцест, — с опаской проговорил он. — Как раз в инцесте это дело нуждается меньше всего.

— Во всяком случае, это не мог быть отец Фионы. Он умер, когда ей было девять. Возможность беременности этом возрасте, я думаю, мы спокойно можем отмести. И все-таки она должна была быть настолько юной, чтобы ее можно было отослать подальше на какое-то время, не привлекая к этому ничьего внимания. Фиона была подростком в... — Ингер Йоханне пошевелила губами, считая про себя, — конце семидесятых. Ей было семнадцать лет в семьдесят восьмом.

— В семьдесят восьмо-ом!.. — разочарованно протянул Ингвар. — В те годы рождение ребенка в подростковом возрасте уже не было катастрофой.

— Типично мужское заявление! — откликнулась Ингер Йоханне с безнадежным выражением лица. — Я смертельно боялась забеременеть с шестнадцати лет, хотя это было в середине восьмидесятых.

— Шестнадцать, — повторил Ингвар. — Тебе что, было всего шестнадцать, когда...

— Забудь, — горячо сказала Ингер Йоханне. — Не отвлекайся!

— Конечно-конечно, но шестнадцать... — Он сел на диван и почесал Джека за ухом. — Фиона не была за границей в то время. Не уезжала туда надолго, по крайней мере. Я спрашивал у Бернта. И, как мне кажется, как раз об этом он должен был знать. Хотя не все мои знакомые охотно рассказывают о своих студенческих годах, проведенных за границей...

— Помолчи, — прервала его Ингер Йоханне, наклонилась вперед и легко его поцеловала. — Итак, ребенок родился, хотя это необязательно означает новый поворот в расследовании. Зато это вызывает некоторые новые размышления по поводу той телепрограммы...

— ...которую она вела много лет с большим успехом и очень профессионально, — закончил мысль Ингвар.

— Дети, от которых отказались, и скорбящие матери. Воссоединения и болезненные отказы. Все в таком духе.

Джек поднял голову и навострил уши. Дом заскрипел от порывов ветра. Дождь струями обрушивался на окна, выходящие на юг. Ингер Йоханне наклонилась к Рагнхилль и поплотнее подоткнула одеяло вокруг продолжающей спокойно посапывать девочки. Стереосистема сама по себе включилась и выключилась несколько раз. Лампа над обеденным столом замигала.

Потом наступила темнота.

— Черт бы все побрал! — ругнулся Ингвар.

— Рагнхилль... — забеспокоилась Ингер Йоханне.

— Все в порядке, не тревожься о ней.

— Именно поэтому я ходила к Ивонне Кнутсен, — сообщила Ингер Йоханне в темноту. — Она знает. Это абсолютно точно.

— Да, похоже на то, — подтвердил Ингвар.

Он зажег спичку, и по его лицу замелькали причудливые тени.

— Может быть, поэтому она и не захотела со мной говорить, — сказала Ингер Йоханне. — Может быть, этот ребенок объявился, может быть...

— Слишком много «может быть», — проворчал он. — Подожди минутку, — попросил он и зажег свечу.

Она следила за ним глазами. Несмотря на свои внушительные габариты, он был очень ловок. При ходьбе он топал так тяжело, будто хотел подчеркнуть свою громоздкость. Но в том, как он сидел на корточках перед камином, разрывая на полоски газетную бумагу, потом потянулся за дровами в металлической корзине и, наконец, разжег огонь, чувствовались непринужденность и удивительная для такого массивного тела гибкость.

Бумага вспыхнула мгновенно.

Она осторожно зааплодировала и улыбнулась.

— Я немного сжульничаю на всякий случай, — сказал он, подкладывая в огонь два бруска сухого спирта. — Схожу в подвал за дровами. Электричество в такую погоду могут не сразу наладить. Где фонарик?

Она указала в направлении коридора, и Ингвар вышел.

Огонь уютно трещал и наполнял гостиную желто-красным светом. Ингер Йоханне уже чувствовала тепло у лица. Она еще раз подоткнула одеяло вокруг дочери и поблагодарила Бога за то, что Кристиане находится у Исака. На спинке дивана лежал шерстяной плед, она накрыла им ноги, откинулась и закрыла глаза.

Ингвар должен поговорить с врачом, который присутствовал при родах. Или с акушеркой. Оба будут упирать на врачебную тайну, но в конце концов сдадутся. Так всегда и происходит в подобных делах.

Это займет время, подумала Ингер Йоханне.

Если взрослый отпрыск Фионы Хелле действительно существует, они впервые подойдут близко к чему-то, что похоже на след. След был, конечно, слабым и никуда, вероятно, не вел. Этот ребенок — он или она — будет не первым в истории, которого родили в стыде и усыновили в любви. Вероятно, это теперь хорошо устроенный человек, которому слегка за двадцать, может быть, студент или слесарь, владелец нового «вольво» и отец двух малолетних детей. Зачем бы ему становиться хладнокровным убийцей, решившим отомстить за то, что двадцать лет назад мать отказалась от него?

Но Фиона встретила свою смерть с отрезанным раздвоенным языком.

Ребенок — это и была ее большая ложь.

Вибекке Хайнербак приколотили гвоздями к стене.

Две женщины. Два дела.

Один незаконнорожденный ребенок.

Ингер Йоханне резко выпрямилась. Она почти засыпала, когда перед ней промелькнуло воспоминание и возникло неприятное чувство, как будто улетучивается очень важная мысль. Она прижала Джека к себе и спрятала лицо в его шерсти.

— Можно мы теперь поговорим о чем-нибудь другом? — спросила она, когда Ингвар вернулся с охапкой дров.

Он сложил сосновые дрова в корзину.

— Конечно. — Он поцеловал ее в лоб. — Мы можем говорить, о чем захочешь. Например, о том, что я хочу новую лошадь.

— Я же тысячу раз говорила — никаких новых лошадей.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Ингвар, улыбаясь, и пошел на кухню. — Кристиане на моей стороне. Рагнхилль, я уверен, тоже. И Джек. Это четверо против одного.

Ингер Йоханне хотела ответить на его смех, но воспоминание о внезапно испытанном чувстве опасности до сих пор не покинуло ее, и она сказала ему вслед строго:

— Забудь. Ты можешь забыть про лошадь.