"ЧИСТАЯ БРЕДЯТИНА" - читать интересную книгу автора (Мартин Стив)

ДА, НА МОЕМ СОБСТВЕННОМ ЗАДНЕМ ДВОРЕ

Несколько лет назад в Нью–Йорке на Пятой авеню обнаружили Микеланджело. На прошлой неделе в Лос–Анджелесе я осознал, что купальня для птиц у меня в саду принадлежит резцу Рафаэля. Я проходил мимо нее тысячу раз; как и множество продюсеров, актеров, исполнительных директоров, да время от времени — приблудного сценариста. Ни один ни разу и не упоминал о ее принадлежности Рафаэлю. Никто не побеспокоился вообще кому бы то ни было ее приписать, что удивляет меня, поскольку я заметил: большинство моих гостей проводит много времени, обсуждая эту птичью купальню. Я пытаюсь направить беседу в русло моих фильмов, моих выступлений на телевидении и моих ранних работ, но часто слышу в ответ: «Какая очаровательная купальня для птичек!» Для меня это еще одно свидетельство того, что она принадлежит Рафаэлю: от нее просто невозможно оторвать глаз.

Много шума поднималось по поводу того, что Рафаэль никогда не был скульптором, но мало известно, что он разработал множество утилитарных предметов, которые мы теперь воспринимаем как должное, включая портик, доставку конфет к празднику и маргарин «Олестра» без холестерола. Сюда же относятся и орнитологические артефакты — например, бельевая веревка. Купальня для птиц вполне вписывается в канон шедевров Мастера. Моя, например, стилистически характерна для его работ, включая триангуляцию (инвертированную), психологически заряженное отрицательное пространство и лепную Мадонну, удерживающую на руках младенца, который выглядит лет на пятьдесят. Идентичные купальни для птиц появляются в тринадцати из его полотен; существует и портрет кисти Вазари — «Рафаэль, пишущий купальню для птиц»; и, наконец, в последнем дневнике Мастера найдены каракули, в переводе означающие: «Отправьте мою купальню для птиц в Глендэйл», где я ее, собственно и приобрел на барахолке.

В каждом человеке — даже в самом глупом — дремлет художественный критик, и я уверен, что критик, дремлющий в вас, требует какого–то удостоверения подлинности, особенно в нынешнее время, когда каждый день Рембрандт ван Рейн низводится до Рембрандта–Ага–Щас. Существует два способа подтвердить подлинность произведения искусства: Ученость и Интуиция. В том, что касается учености, можете представить себе, насколько замусолен мой экземпляр «Рафаэля для чайников»: удостоверение подлинности — приключение не для слабонервных. Однако вбить последний гвоздь в гроб подтверждения для меня мог лишь какой–нибудь Беренсон последнего дня. В телефонном справочнике Лос–Анджелеса значатся два специалиста по Рафаэлю, хотя у одного — телефонный код Мауи. Я позвонил обоим, и они были единогласны в своих выводах: один — за, другой — против.

Такого рода ученость кое–что, конечно, доказывает, но последних шагов за вас она не сделает. Только Интуиция всякий раз подтверждает принадлежность работы. Сколько раз сидел я у себя в саду, посасывая лед от коктейля из «прозака» и «хальциона» и совершенно игнорируя шедевр мирового искусства, стоявший у меня перед самым носом? Для всех нас, тем не менее, наступает миг, когда цензор наш откидывается, город ускользает в сторону, а шум в голове приглушается настолько, что мы осознаем: мы сидим перед корытом работы Рафаэля. С небес тогда пикирует мантия уверенности и плотно окутывает нас.

Именно тогда я решил, что есть только один способ доказать всему миру мою интуицию. Я должен посетить усыпальницу Рафаэля в римском Пантеоне и пообщаться с великим Мастером лично. (Я выделяю Пантеон курсивом, поскольку в дислексии своей однажды прочел его как Парфенон и потерял кучу денег на поездке в Афины. Чтобы избежать путаницы, предлагаю кому–нибудь из них свое название сменить. В конце концов, это вам не одно — река, а другое — аэропорт; они оба — здания.)

Вступая в Пантеон, человек не может не испытывать трепет. Поглядев налево, мы видим священное имя Песто, а поглядев направо — череду Пап и Папских соискателей. К сожалению, все они похоронены не в алфавитном порядке, поэтому отыскать среди них Рафаэля нелегко. Пару раз я промахнулся — очевидно, у него имелась фамилия. Это меня и сбило с панталыку. Простите, но если я ищу могилу Либерачи, мне хочется, чтобы она значилась под именем Либерачи, а не какой–то там Влодзиу Валентино и т.д. Мадонна, поимей это в виду.

Я стоял перед склепом, где Рафаэль покоился последние четыреста пятьдесят лет. Прежде чем пересказать, что же произошло дальше, я должен немного познакомить вас с тем, что представляет собой Пантеон. У него один из крупнейших куполообразных потолков в мире. Купол вместо потолка, может, и круто в мире архитектуры, но в мире шепота это штука паршивая. Все возвращается к вам в три раза громче, и даже дикция у вас улучшается. Поэтому когда я прошептал:

— Это ты сделал мою купальню для птиц? — меня услышали все присутствовавшие, кроме Рафаэля, который уже умер. Я прошептал еще раз, громче: — Это ты сделал мою купальню для птиц?

Несколько минут спустя ко мне подошел человек в теплой полушинели, прошептал:

— Да, но Широкий Человек хочет зеленую лужайку, — вручил мне конверт с пятьюстами миллионами лир и отполз.

Голос Рафаэля достиг меня лишь несколько часов спустя, когда я сидел в кафе, любуясь Пантеоном и потягивая синтетический кофе с низким содержанием жиров, смешанный с разрешенными (в Италии) производными от «занакса» и «куаалюда». Голос испустился непосредственно из Пантеона и направился к тому месту, где сидел я. Рафаэль, который теперь, должно быть, обитает на небесах, а стало быть, имеет доступ ко всему на свете, говорил по–итальянски, однако снабдил себя субтитрами на том диалекте, который употребляли только мы с сестрой, когда нам было по пять лет. Он подтвердил, что купальня для птиц — действительно его, и что ему понравилась моя работа в фильме «Придурок», но после не понравилось ничего. Кроме того, он просил передать всем, что он — не гомик.

Купальня Мартина, как ее сейчас называют некоторые исследователи (я сначала возражал), по–прежнему стоит у меня в саду, хотя сейчас за ней круглосуточно присматривает вооруженный охранник по имени Чарли (на выходные я его отпускаю), который мне уже нравится. Вряд ли ему известно, что именно он охраняет, но поскольку мимо купальни постоянно течет поток академиков, должен, наверное, сообразить, что это не кусок сыра. В его обязанности — помимо того, чтобы уберегать шедевр от покражи, — входит также отгонять от него птиц. Это дело непростое, поскольку для птицы птичья купальня есть птичья купальня, кто бы ее ни сделал — Рафаэль или департамент садовых инструментов универмага «Засушь». Иногда ночи мои пронзаются автоматными очередями. Я люблю животных и терпеть не могу их убивать, но если бы голубь приземлился на Мону Лизу — что ж, прощай, голубок.

Несмотря на целый ряд уже поступивших выгодных предложений, я не собираюсь продавать Рафаэля. Я даже не буду упоминать о нем своим гостям, если не почувствую, что это куда–то меня приведет. Наверное, если я увижу, как кто–нибудь вылупился на купальню так, словно на голову ему рухнул операторский кран, я, конечно, отведу такого человека в сторону и просвещу. Я скажу ему, что он стоит в присутствии Мастера, что он касается мощи веков и заслуживает обесценившегося в употреблении, но по–прежнему значимого определения «тонкая душа». После этого я направлю такого человека расслабиться в моем шезлонге, разработанном Гогеном, и насладиться зрелищем. Откуда я знаю, что это Гоген? Гоген–Гоген — я просто знаю, и всё.