"Сын Неба. Странствия Марко Поло" - читать интересную книгу автора (Дэвидсон Эйв, Дэвис Грэния)

1

Да-чжуан: Мощь великого. Гром в поднебесье. Благородный муж не ступает на опасную стезю.

Сам воздух, казалось, визжит от ужаса.

«Кто не видел и не слышал атаки грифона, тому неведом страх». Где-то Маффео Поло об этом читал. Еще там, дома, когда хватало времени прихлебывать доброе виноградное вино и читать — на чопорной ли старой латыни, на мелодичном ли итальянском… Когда это было? Матерь Божия! Марон! Да будь ему теперь доступна вся главная библиотека синьории Наисветлейшей республики Венеции, разве осмелился бы Маффео хотя бы протянуть руку и снять с полки даже самый пустой и болтливый рыцарский роман?

Прижаться лицом к земле — иначе мертвенная бледность выдаст его грифону. Втянуть руки в стеганые рукава. Отчаянно стараясь не шевельнуть даже пальцем, Маффео Поло лежал и молча молил о том, чтобы его приняли за камень или бревно и не тронули. Его — и всех остальных. Куда бы их ни забросило.

У грифонов невероятно острое зрение. Стоит младенцу только надуть губы в сотне миль отсюда — и мигом взлетят вверх пленки на сияющих золотом глазах. Но: будь пожрана эта сотня миль крылами огромной твари, скажи младенцу всего-навсего (всего-навсего!) лечь лицом вниз и не шевелиться и грифон нипочем не разберется, где его жертва.

Но только — лицом вниз. И — не шевелиться.

Ибо грифоны падалью не питаются. Едят лишь живое мясо — которое (за миг до смерти) быстро двигалось. И дело даже не в том, что, если не шевелиться, грифон решит, что ты мертв. Нет. Если не шевелиться, он тебя даже не заметит. А что он замечает? Ну, замечает он пишу, наиболее желанную для грифонской братии. Какую именно? Старинная поговорка гласит: «Ничего нет вкуснее человечины».

Маффео Поло лежал как труп и изо всех сил старался сдерживать дыхание. Но тут лежавший рядом с ним продолговатый валун словно по волшебству вдруг обернулся насмерть перепуганным катайцем в синей стеганой куртке — и ринулся прочь по мрачной каменистой осыпи к сомнительному убежищу неглубокой впадины в узком ущелье.

«Ангелы небесные, придайте же резвости его пяткам — или его душе!» подумал Маффео, даже и мысли не допуская пуститься вслед за беглецом. А потом последовал дикий, хриплый вскрик — и страшный порыв ветра от взмахов громадных крыл.

Словно метеор, грифон упал с бледного неба — весь как объятый пламенем, — рухнул, бешено вереща, со свистом, с рычанием — и беглец было взвыл… но лишь на мгновение. Гигантская тварь ударила львиными когтями — раздался скрежет, будто ножом по краю блюда. Потом грифон поволок труп по пыльному глинистому сланцу, сдирая кожу, обрывая остатки одежды, щедро разбрызгивая кровь.

Человек не издавал ни звука. Еще бы — уже мертвец. Хрипы и ворчание исходили теперь только от грифона. Исходили и другие, неописуемые звуки чудовищные, не имеющие названий. Хлюпанье, карканье, причмокиванье — пока тварь отрывала конечности, а потом разделывала туловище. Резкие, отвратительные звуки — что-то трещало и рвалось. Нет, такие звуки даже не представить тем венецианцам, что каждый Божий день проходят меж двух колонн с грифонами, украшающими южную аркаду великолепной базилики ди Сан-Марко в Венеции.

Ну что ж — значит, вот так? Так? Марон! Хорошо хоть грифон не станет медлить на месте убийства чтобы переварить свою пищу. Хорошо хоть, он быстро ест. И улетает. Все получается очень быстро. И хорошо.

И все ради великого хана.

Все это и многое другое — ради великого хана.

Но будет ли доволен великий хан Хубилай?

«Матерь Божия! Марон!» — мысленно возопил Маффео Поло. Надо держаться. Иначе — с грифонами ли, без грифонов — все они станут мертвечиной. В которую здесь так легко превратиться.

А в трех или около того ли от места, где лежала пока что мнимая мертвечина, мессир Никколо Поло, заслышав вопль падающего на свою жертву грифона, прочел — быстро-быстро и вслух — один «Отче наш» и три «Аве Мария» — прочел во избавление от напастей своего брата Маффео и своего сына Марко Поло. Хотя и не знал, кому из них — или, быть может, обоим? угрожает атака громадной и безжалостной твари. Помолиться о собственном избавлении ему что-то в голову не пришло. Отправиться же на поиски брата или сына Никколо не мог. Нечего было даже и пытаться. Но горе им, если их разбросало по этой пустоши!

Сам он сидел на корточках, прижимаясь к устойчивому валуну, и воздавал хвалы Господу, что валун этот так устойчив. Всего в нескольких пальцах над головой Никколо возвышался еще валун, а другие плотно лежали по всем сторонам. Не иначе, само Провидение послало ему эту заросшую лишайником груду камней. Ибо снаружи — туда-сюда, туда-сюда — беспрестанно расхаживал громадный зверь, который и загнал мессира Никколо Поло в это тесное укрытие. Время от времени зверь приостанавливался у узкого входа и просовывал лапу меж валунов, но не мог отпихнуть их в сторону.

По размеру страж Никколо во столько же раз превосходил снежного барса, во сколько последний — обычную домашнюю кошку. Шкуру покрывали пятна, каждое с человеческую голову. Острые когти — длинные, как ятаганы. Когти эти уже успели обратить в бахрому полы подбитого мехом халата Никколо Поло. Все пытались — раз за разом, снова и снова — ухватить и вытянуть человека наружу, примерно как франки выуживают устриц из раковин.

— …Иисус. Аминь. — Никколо Поло завершил третье воззвание к Богородице и тут же сопроводил его очередной молитвой Святой Деве Марии. Лилия Израиля, башня слоновой кости, златое пристанище… — монотонно бубнил он, одновременно стараясь припомнить точный порядок слов этой литании, сопровождаемой стуком его бешено колотящегося сердца. А гигантский снежный барс тем временем издал очередной утробный рык. Потом снова сунул лапу в дыру и оторвал еще один лоскут переливающегося серого шелка.

Об этом чудовищном леопарде ходили легенды. Кое-кто даже верил в его существование. Теперь же Никколо мог убедиться — такой зверь и впрямь существует. По крайней мере здесь — в Богом проклятой языческой пустоши, за Великой стеной в 10000 ли. Несомненно, в «Бестиарий» должна быть вписана еще одна глава — об этом страшилище. И непременно следует обсудить с каким-нибудь ученым схоластом его место в христианской религии. Когда? Когда-нибудь.

Когда-нибудь. Там, в благословенной и безумно далекой христианской стране. Дома, сидя на удобной кушетке, в окружении родных и знакомых. И никуда не спеша. Наслаждаясь столь дорогой ценой купленным покоем. Когда-нибудь — дома, в родной, пахнущей морем Венеции. Там, где дом отделанное розовым мрамором Палаццо ди Поло с четырьмя черными скворцами на гербе, невдалеке от Словенской набережной Большого канала, на меньшем канале Словенских послов. Быть может, и не стоило Никколо Поло и его не чуждому разнообразных услад младшему брату Маффео соваться дальше Словении — страны вполне христианской. И страны богатой. Но чем? Солью, к примеру, черносливом, лесом, медом, пенькой, воском и прочим не особенно ходким товаром, что требует множества кораблей для перевозки.

Порой торговля то разгоралась, то тлела на улице Ювелиров, в стороне от Биржи, — на улице, где встречались венецианские купцы, банкиры и ювелиры… («Что новенького на Бирже? Пенька дорожает. Воск дешевеет. Чернослив — как и был. Воск сильно дешевеет. Пенька не очень-то и дорожает…») Порой игра даже не стоила свеч.

А тут: самоцветы!

При одной мысли о самоцветах — о драгоценных камнях, что носишь за пазухой как целое состояние, — дыхание Никколо неизменно перехватывало. Потом он задышал чаще и глубже. Гигантский пятнистый барс, похоже, расслышал. И замер — перестал шастать взад-вперед. А мысли Никколо с легкостью (на самом деле сложно было отвратить их от этого предмета) обратились к некоему списку, почти литании, которая, правду сказать — хоть Никколо и пришел бы в ужас, скажи ему кто-то правду, — утешала его куда лучше любой молитвы.

«Десяток голкондских алмазов чистой воды — без малейших изъянов размером с хорошую словенскую сушеную сливу, из тех, что по полдуката за центнер; ценою же сказанные алмазы — по сотне добрых коней каждый.

Двадцать один рубин из тех, что зовут „паучьими“, — каждый размером со сжатый кулачок крепкого младенца десяти дней от роду; ценою же сказанные паучьи рубины…

Дважды по двадцать и еще десяток сапфиров из тех, что зовутся „звездными“, — с острова Церендиб, или, по-иному, Цейлон…

Сотня и еще десяток отборных коричневых жемчужин в полном блеске — с архипелага Киноцефалов, или Песьеголовых, каждая размером с набухший сосок дородной кормилицы…

Чертова дюжина изумрудов — зеленых, как холмы Терра-Фирмы в дождливую пору…

Ценою… ценою… ценою…»

Забывший о своем отчаянном положении, глухой к звукам страшной угрозы, безразличный к ледяным мурашкам, что бегали по всему его скрюченному телу, Никколо Поло получал неизъяснимое наслаждение от мысленного пересчета самоцветов. Он даже не заметил, что сместившееся зимнее солнце теперь посылает косой столбик света меж двух исполосованных черными прожилками валунов его убежища. Заметил ли гигантский барс? Никколо было не до того.

Что-либо замечать он начал только когда жуткий зверь всем своим могучим телом вдруг бросился на угловой валун. И тут же Никколо Поло сообразил, что валун двинулся с места.