"В августе жену знать не желаю" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

X

— Добро пожаловать в замок Фиоренцина! — прокричал с верхней площадки парадной лестницы красивый господин с белой бородкой, в белых брюках и синем пиджаке, когда наши друзья вступили в старинный замок.

Это было восхитительное сооружение — один из тех замков, которые в средние века сооружались на берегу моря, неизвестно, для того ли, чтобы подавать тревогу, когда подходили корсары, или когда прибывала полиция.

Именно здесь синьор Павони — так звали владельца замка, этого самого радушного старичка с аккуратной бородкой и в белых брюках — проводил свои исторические и научные разыскания.

— Отрываем от работы? — спросил у него Джедеоне после представления.

— Напротив, — ответил владелец замка, — мне будет приятно немного отдохнуть. Несколько минут назад я поставил точку в большом труде, итоге долгих филологических изысканий под названием «Употребляли ли древние слово “негодяй”?». А сейчас я собирался приступить к другому, давно мною задуманному, большому исследованию по физике. — Он показал гостям листок и добавил: — Видите? Я уже написал заглавие: «Способствуют ли ночные сумерки распространению искусственного света?».

Джедеоне долго изучал заглавие; потом сказал:

— Полагаю, что да.

— Да, да, — вымолвил владелец замка. — Легко сказать, но нужно это доказать, дорогой мой синьор! Я сделаю это предметом многих, многих томов. И доказательство будет еще труднее, поскольку я хочу изложить его в виде шарад.

— Изумительный труд! — воскликнул Суарес.

Когда синьор Павони узнал о цели прихода наших друзей, он сказал:

— Я предоставлю в ваше распоряжение все мои древности, но хочу сразу вас предупредить, что ключей здесь нет.

— Тогда, — с горечью пробормотал Джедеоне, — мы вас напрасно побеспокоили.

Хозяин замка указал на Суареса.

— Жаль! — сказал он. — Я бы охотно опробовал мои орудия пыток на этом господине.

Посетители собрались уходить, но хозяин замка задержал их.

— Что касается ключей, — сказал он, — ради вас я позволю себе воспользоваться ключами от погреба. Сейчас позову прислужницу.

Ею оказалась женщина-домработница, а «прислужницей» ее называл Павони, в силу своего поэтического нрава расположенный облагораживать все, что его окружало.

Старая служанка вошла, и вскоре появились бутылки разной формы, а синьор Павони принялся ревностно смешивать их содержимое в некоей трубке, которую он затем яростно тряс в течение получаса, под почтительное молчание гостей.

— Бедняги несчастные! — пробормотала прислужница, глядя на них с благожелательным состраданием.

Поднеся к губам жидкость, составленную Павони, Суарес судорожно икнул и, поводя безумным взглядом, пробормотал:

— Вкусно.

— Пейте, пейте, вам полезно! — сказал гостеприимный хозяин замка.

Добрый старик, попробовав глоток, никак не решался.

— Да ладно, — крикнул Джедеоне, — чего тебе стоит?

— Чего тебе стоит, чего тебе стоит! — передразнил Суарес. — Хотел бы я тебя видеть на моем месте.

— Да бросьте, синьор Суарес, — вмешался Ланцилло, — не надо церемониться.

— Ты же не ребенок, — воскликнул Джедеоне. — Будь умницей, пей! Посмотри на меня.

С видимым усилием добряк Мальпьери выпил глоток жидкости, чтобы подать пример. Но Суарес потел, держа стакан в руке и задрав нос.

— Вы жеманничаете, — сказал Павони.

— Клянусь вам, что нет.

Суарес схватил себя за ноздри большим и указательным пальцами левой руки и крепко их сжал, закрыл глаза и выпил стакан, не отрываясь, до дна. После чего запихнул в рот дольку лимона; два или три раза его тряхнуло; он пробормотал:

— Вкусно.

— А сейчас, — сказал ему Джедеоне, — приляг-ка на тот диван.

Павони поднес стакан остальным.

— Спасибо, я не пью, — сказал Джедеоне.

Ланцилло тоже отказался:

— Я совершенный трезвенник.

Андреа спрятался под столом, и понадобилось немало усилий, чтобы выманить его оттуда.

— Тогда, — сказал Павони, — давайте обойдем замок.

Они оставили Суареса тихо стонать на диване и прошли в соседнюю комнату, которая служила столовой. Павони подошел к сидевшей у окна дряхлой старухе со свирепым лицом и обнял ее со словами:

— Это самая дорогая из древностей в моем доме: моя мать.

Старуха положила себе в рот шоколадную конфету, аккуратно свернула станиолевую обертку и сунула ее в карман.

— Моя мать, — громогласно объяснил хозяин дома, поскольку восьмидесятилетняя старуха была глуха, — собирает станиолевые обертки от шоколадных конфет, чтобы выкупить из рабства какого-нибудь негритенка.

— Ах, — заорал Джедеоне, у которого было доброе сердце, — я пошлю ей несколько.

Старуха качнула головой.

— Она хочет собрать все сама, — объяснил Павони, — она очень ревностно относится к этой своей благотворительной деятельности и до сих пор сама съедала все конфетки, обертки от которых потом складывала.

— Все сама! — с гордостью сказала утробным голосом старуха, которая понимала разговор по движениям губ.

— Поздравляю! — сказал Ланцилло так громко, как еще никто в мире не произносил этого простого слова.

Павони добавил:

— Она собирает их уже тридцать лет, и даже не знаю, сколько этих оберток она накопила. — Он наклонился к материнскому уху и заорал, что было мочи: — Мама, сколько тебе еще осталось, чтобы выкупить негритенка?

Старуха, привыкшая к этому вопросу, завопила так, будто глухими были остальные:

— Я почти кончила. Может, завтра отправлю посылку, если ты принесешь мне коробку конфет. Я чувствую, что завтра за день я смогу набрать много оберток.

— Хорошо, хорошо, — сказал Павони, который обходился с ней, как с ребенком.

Он провел гостей в соседнюю комнату.

— Здесь, — сказал он, указывая на просторную кровать, — спал племянник жены дяди шурина секретаря друга Наполеона. — И добавил: — Разумеется, Наполеона III.

— А-а, — несколько разочарованно протянул Ланцилло, — я думал, великого Корсиканца.

— Если бы! — пробормотал Павони. — Если бы богу так было угодно!

Пройдя через ряд других комнат, он остановился в одной и сказал:

— Здесь не произошло ничего особенного.

Гости долго осматривали ее в молчании. Потом пошли дальше.

Сколько умиротворенности в этих древних залах! И сколько грусти!

Внезапно гости услышали нежный звук. Они пошли на него и оказались в светлом и просторном зале, где прекрасная девушка играла на старинном клавесине.

— Моя дочь, — сказал старый синьор.

В нем, еще совсем недавно таком жизнерадостном, внезапно произошла глубокая перемена. Сейчас его лицо светилось необычайной нежностью, омрачавшейся тенью привычного страдания.

Прекрасная девушка с золотыми косами на плечах встала, подбежала к отцу и обняла его.

— Играй, — сказал он, — сыграй-ка что-нибудь этим синьорам.

Девушка легкими быстрыми шагами вернулась к клавесину.

— Если позволите, — галантно предложил Ланцилло, — я буду переворачивать страницы.

Девушка с очаровательной простотой поблагодарила его кивком головы, и тут же старинный зал наполнился аккордами грустной мелодии, которую извлекали ее белоснежные руки.

Ланцилло бросил взгляд на ноты и побледнел. Когда не было текста, он не умел переворачивать страницы; а это был «Романс без слов». Через какое-то время, к позору молодого человека, девушка перевернула страницу сама.

Грустная мелодия озера, по глади которого бесшумно скользит гордый лебедь! Одна за другой печальные ноты вылетали из клавесина, медленно кружились в старинном зале и будили отзвуки в старой мебели, в углах, где уже залегла тень сумерек. Красивый старик глядел на дочь с ласковой печалью, поглаживая бородку. За ее спиной Ланцилло испытывал адские муки. В какой-то момент ему показалось, что вроде бы настал момент перевернуть страницу, и он, чтобы опять не ударить в грязь лицом, поторопился эту страницу перевернуть. Но, продолжая играть левой рукой, девушка вернула страницу на прежнее место. Ланцилло готов был провалиться сквозь землю; он решил отказаться от своего предложения и вернулся к друзьям.

— Чего же вы хвастались, будто можете переворачивать страницы, — сказал ему Джедеоне, — если не умеете?

— Вообще-то, — пробормотал Ланцилло, — когда под нотами нет текста…

— Но, — спросил Павони, — вы разве не музыкант?

— Музыкант.

— Тогда зачем же вам следить за текстом, а не за нотами?

— А вот почему: я больше поэт, чем музыкант.

Пьеса завершилась. Павони послал за Суаресом, который пришел бледный, с расстегнутым воротничком.

— А сейчас, — сказал хозяин дома, — синьор Суарес нам что-нибудь споет.

— Но я не умею петь! — удивленно воскликнул Суарес.

— Да ладно, — сказал Павони, — спойте нам какую-нибудь песенку.

Суарес стоял на своем:

— Повторяю вам, что я не пел ни разу в жизни. Скажи, Джедеоне, ведь ты знаешь.

— Это ничего не значит, — пробормотал Джедеоне, — если синьор этого желает, спой что-нибудь.

— Но что же мне петь? Я же никогда не пробовал.

— Да не ломайтесь вы! — вмешался Ланцилло.

— Спойте, синьор Суарес! — хором сказали прислужница и Андреа.

Павони отвел старика в сторону.

— Спойте какой-нибудь романс, — сказал он ему вполголоса, — или вам не выйти отсюда живым.

— В какой бандитский притон я попал! — стонал Суарес, оглядываясь по сторонам; в глазах у него стоял страх. — Будь проклята минута, когда я сюда вошел. — И громко прибавил: — Хорошо. Что вам спеть? Эстрадную песенку? Арию? Церковное песнопение? Что-нибудь танцевальное? Мне все равно, потому что все равно ничего петь не умею. Только хоть подскажите слова…

— Спойте, — сказал Павони, — какой-нибудь…

Но он не договорил. Одним прыжком Суарес вскочил на подоконник, бросился вниз, к счастью, не повредившись, и теперь бежал через рощу к деревне.

Все выглянули в окно.

— Какой прекрасный вечер! — сказал Ланцилло.

Дочь Павони встала и подошла к отцу, уставив на него свои голубые глаза. Он поцеловал ее в лоб. Павони выказывал к ней ту печальную нежность, с какой относятся к больным детям, которым нельзя говорить, что у них за болезнь.

— Моя милая дочь, — сказал он гостям, держа ее в объятиях, — светоч дома, утешение старого отца!

Он взял ее рукой за подбородок и, глядя на нее с огромной нежностью, спросил:

— Это правда, что ты моя добрая фея?

Девушка кивнула, взглянув в лицо отцу громадными обожающими глазами.

Гости стояли, как зачарованные.

Потом она, показывая на видневшуюся в окно рощицу, сказала гостям:

— Там, где растут деревья, папа будет развивать зад.

Все изумленно и сконфуженно переглянулись. Павони с глубокой грустью покачал головой. Девушка подошла к нему и, обняв его, спросила:

— Правда, папа, что ты там будешь развивать зад? Мне и садовник об этом сказал.

— Да, милая, да, — сказал Павони, гладя ее по голове. Было заметно, что он очень страдает.

— Будет развивать зад с гомиком, — объяснила девушка гостям, с нежностью глядя на родителя.

Джедеоне отвел в сторону хозяина дома, у которого в глазах стояли слезы, хоть он и старался не показывать этого дочери, и спросил у него:

— Почему эта девушка выражается столь непочтительным образом о своем старом отце? Я бы не стал этого терпеть.

Павони горько улыбнулся.

— Во-первых, — сказал он, — я не старый. — Затем повернулся к дочери и сказал: — Дорогая, выйди-ка на минутку.

Молодая, свежая девушка поднялась и вышла в соседнюю комнату.

— Дело тут, — сказал отец, качая головой, — в печальном романе, который я назвал бы, владей я пером романиста, «Месть наставника».

Гости изумленно молчали.

— Потому что, — продолжал старик, — его героем является как раз наставник, который погубил мою дочь, понимаете? Он погубил ее! — Бедный старик потряс кулаком и вскричал сдавленным голосом: — Проклятый! Если бы он оказался здесь, этот гнусный тип, этот вероломный и злобный человек, я бы ему такое сказал! Но, впрочем, он уже умер, и мир праху его!

Он овладел собой и со слезами на глазах поведал гостям историю, в которой рассказывалось о печальной тайне прекрасной и несчастной девушки; мы позволим себе кратко ее пересказать в следующей главе.