"В августе жену знать не желаю" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

I

Очень жаль, что представление «Восход солнца» начинается рано утром. Потому что никто на него не ходит. С другой стороны, как же можно вставать так рано? Если бы его давали после полудня или, что еще лучше, вечером, — тогда было бы совсем другое дело. Но при настоящем положении вещей зрителей в зале не бывает, и спектакль пропадает зазря. Если бы какой‑нибудь гениальный импресарио ввел на него моду, мы бы видели, как хорошо одетая толпа направляется ранним утром в открытое поле, чтобы занять лучшие места; в этом случае мы бы даже платили за билет, чтобы присутствовать при восходе солнца, и брали бы напрокат бинокли. Но пока что на этом представлении присутствует лишь какой‑нибудь редкий чудак, который даже не удостаивает его ни единым взглядом, предпочитая заниматься картошкой или помидорами.

И не только люди не проявляют интереса к этому спектаклю — особенно после того, как диких солнцепоклонников обратили в истинную веру, — но даже звери. Кое‑кто думает, что петух приветствует восход солнца. Это заблуждение. Петух поет в глубине ночи по своим причинам; либо, если он думает, что приветствует восход солнца, значит, петух этот не имеет ни малейшего представления о времени, когда солнце восходит. Другие животные в этот час спят, или, если уже проснулись, щиплют траву, либо носятся по лугам, охотятся, совершают туалет, и наплевать им на восход солнца.

Что уж говорить о рыбах, которые по привычке спокойно сидят себе под водой. Этих даже пушками не прошибешь; мир будет гибнуть — не выглянут полюбопытствовать, что там происходит. Их только сетями и вытащишь.

Можно подумать, что единственные зрители этого спектакля — птицы со своим пением, но и это совершенно не так. Птицы поют в любое время и совсем не интересуются восходом солнца.

(Но какие же глупые эти птицы! Они только и делают что поют. Просыпаются утром, и первое, что им приходит в голову — запеть. На закате они все еще летают вокруг старых башен и поют. А есть и такие, которые не спят вообще, а сидят всю ночь на деревьях и поют, даже если их никто не слушает. Какая-нибудь всю ночь поет одну и ту же песню, а какая‑нибудь другая, поганка, сидит в ста метрах и эту песню повторяет. Посади их в клетку — а они поют, висит ли клетка за окном или стоит в доме; летают в небе и поют; когда им есть хочется — поют, и когда поели — поют. Заставить их замолчать нет никакой мочи. Даже ружье не помогает.)

И вот так это солнце, несчастное, с незапамятных времен каждое утро бесполезно повторяет свой великолепный спектакль и никогда не получает всеобщих бурных оваций, кои непременно бы раздавались, если бы, как и полагается, холмы, террасы, морские берега, купола, бастионы и башни кишели зрителями. И все же оно не упускает ничего, что могло бы сделать это зрелище красивее. Оно высылает возвестить о своем приближении легкий ветерок, который еще затемно слегка шевелит листьями деревьев и рябит воды моря. Потом начинает излучать пепельный свет, матовый и таинственный, свет Чистилища — он быстро заполняет небо; это уже не ночь, но еще не день, время неясное и неспокойное, между жизнью и смертью, посылаемое для усиления эффекта от того, что последует дальше, когда, непосредственно после, небо становится ярко‑голубым и вогнутым, как небо над художественно выполненными рождественскими яслями. Это небо становится все более сферическим, просторным и легким, пока наконец солнце, закончившее подготовительные работы, не призовет к себе все свои силы и не начнет основную часть спектакля. Первым делом оно выставляет повозки облаков, груженные золотом и пурпуром, дует в свои кульки из серы и шафрана и обливает все тончайшей пылью; и одновременно щедро изливает краски — фиолетовую, сиреневую, синюю, оранжевую, зеленую, коричневую, — выбрасывает фонтаны искр и, держась пока что в тени, начинает метать светящиеся бомбы туда, где еще полчаса назад была ночь. Но и это еще не все: оно стоит одной ногой на пороге, готовое к появлению, но, прежде чем совершится торжественный выход, выдает грандиозный залп: зажигает последнюю гирлянду, пускает огненные ракеты и светящиеся снопы и, когда все готово взорваться, трещит и головокружительно вертится — вот оно, героический матадор, подает сигнал серебряным трубам, обнажает шпагу, раздирает горизонт и среди сполохов, сверкания и огненных змеек, наконец, появляется.

Какая досада! Еще один бесполезный выход: здесь храпят, там храпят, все спят как сурки и никто ничего не видел.

Но есть один, лишь один, кто каждое утро ожидает солнца. Далеко, в лесной чаще, огромный и милый зверюга просыпается до наступления утра, быстро совершает туалет и принимается ждать. Едва завидев светило, он вытягивает к нему свой хобот: конечно же, это слон, единственное животное, которое приветствует солнце — и трубит.

Какие таинственные связи существуют между слонами и солнцем? Этого мы никогда не узнаем. Между прочим, быть может, солнце восходит каждый день только в силу договора со слонами. Это серьезная гипотеза и вероятна она не менее теории Лапласа о происхождении Вселенной или открытия движения Земли, сделанного Галилеем. Вызываем на спор любого ученого, который попытается доказать обратное. Ничто не противоречит тому, что солнце встает только в силу договора со слонами, как ничто не противоречит тому, что Земля вращается вокруг Солнца, или что Солнце вращается вокруг Земли, а Земля вообще не вертится, или что ничего не вертится, или все вертится.

Всякий, кто в то серое утро 16 декабря 19.. года попытался бы тайно проникнуть на свой страх и риск в комнату, где происходит сцена, положившая начало нашему повествованию, был бы крайне удивлен, обнаружив там молодого человека с взъерошенными волосами и синюшными щеками — он нервно прохаживался взад‑вперед; в молодом человеке никто не узнал бы доктора Фалькуччо — во‑первых, потому что это не был доктор Фалькуччо, а во‑вторых, не имел ни малейшего сходства с доктором Фалькуччо. Попутно заметим, что удивление того, кто тайно проник бы в комнату, о которой мы ведем речь, было бы совершенно безосновательным. Этот человек находился у себя дома и имел полное право ходить как угодно и сколько угодно.

Его звали, скажем это раз и навсегда…

С какими трудностями сталкивается писатель, выбирая имена для своих персонажей! Труднее дать имя, чем характер.

Потому что роман — не жизнь, которая может позволить себе все на свете. Подумайте о Гарибальди. Если бы вам пришлось создавать подобный персонаж, неужели вы назвали бы его Джузеппе? Вы колебались бы между Гоффредо, Орландо, Сильная Рука или Львиное Сердце. Жизнь же думала недолго: папаша Гарибальди назвал его Джузеппе, Беппе, Пеппе, Пеппино; папа Россини назвал его — представляете? — Джоваккино; пришло бы вам в голову назвать такого человека Джоваккино? А если бы вам пришлось создавать фигуру великого астронома, назвали бы вы его Галилео? И дали бы вы имя Данте поэту такого масштаба? Для подобного человека потребовалось бы, по меньшей мере, двойное имя: Джанфранческо, Джанпаоло, Джан Доменико. Или пусть даже одно имя, но зато — такое: Геркулес. А Петрарка, с его обыкновенным Франческо, совершенно не звучит. Подумайте, насколько было бы лучше Армандо или Лучо Петрарка.

Единственный, у кого с именем все в порядке, — это Макиавелли: Николо́. Не Никола, а Николо: совершенно дипломатическое и макиавеллианское имя. Оно вызывает смех или дрожь, в зависимости от интонации. Вон идет Николо: все смеются. Эге, там Николо: и это очень серьезно.

Родители недостаточно серьезно относятся к тому, как называть своих детей. А ведь они тем самым во многом задают их судьбу и сильно сокращают пределы свободного волеизъявления, уже и без того ограниченные родственниками, внешностью, звуком и силой голоса и многими другими вещами, которые даны детям в готовом виде уже в момент появления на свет: рост, цвет волос и глаз они не выбирают сами; равно как и национальность, пол, время и место рождения. Лишите того, кто появляется на свет, возможности выбирать себе имя и оставьте ему все остальное. Это все равно что связать его, а потом сказать: иди! Судьба Джероламо не будет похожей на судьбу Марчелло, как и у Армандо судьба окажется иной, нежели у Паскуале, Фирмино или Бартоломео. И если Гастона женщины будут любить больше, чем Прокопия, то Адольф, по всей вероятности, будет дамским парикмахером; Никола не успокоится, пока не станет дядей; ему больше не на что претендовать, кроме как на племянников, либо, самое большее, — на царский трон в России.

Итак, мы собирались сказать, что молодого человека звали…

Но разрешите сделать последнее замечание насчет имен. После чего мы закончим наше отступление к полному торжеству нашей теории.

Подумайте только, что было бы, если бы выбирать себе имена было позволено самим будущим их владельцам. Если бы для ясности каждый гражданин жил без имени до того момента, пока не оказался бы в состоянии выбрать себе имя самостоятельно. По достижении определенного возраста ему говорят: «Вот, теперь можешь выбрать себе имя». Оставим в стороне писателей, художников и всех тех беззаботных персон, которые обычно берут себе псевдоним. Для них вся трудность состоит в том, чтобы выбрать между Лучо, Лучано, Марчелло, Клаудио, Армандо, Гастоне, Паоло. Но что делать другим?

Может отыскаться довольный своей жизнью сапожник, который назовет себя Криспино. Но найдется и такой, кто пожелает стать воином, а потому назовет себя Наполеоне. Но кто же, по-вашему, должен называть себя Бартоломео, Макарио, Теопомпо или Маркантонио?

И потом — в молодости можно хотеть назвать себя Лучо или Армандо. Но что делать с этими именами в старости? И это не говоря уже о прочих сомнениях и опасениях. В известном возрасте гражданин должен воспользоваться своим правом — а все права граждан являются обязанностями — зарегистрировать свое имя. У него таких имен наберется уже целый список. Марио исключается, потому что слишком обыкновенное, Корнелио — смешное, Лоренцо — бесполезное, Амонастро звучит плохо, Филиппо уже использовано таким-то, Марчелло — так зовут привратника, Джорджо не нравится жене, Клодовео трудно произносится, такое-то слишком длинное, а вот это другое ни о чем не говорит, а у этого нет святого в календаре.

И вот так в конце концов называют себя именем, которое не нравится, а потом всю жизнь раскаиваются и говорят: «Эх, если бы мне тогда пришло в голову имя Мардохей!»

Молодой человек, который нервно расхаживал в своей комнате, был живым опровержением нашей теории имен. Его звали Баттиста, и он не был старым и преданным слугой. Для имени Баттиста странный случай — то был просто робкий молодой человек.

Как же так? Тайна. Или, быть может, игра случая. Как бы там ни было — исключение, подтверждающее правило. Есть правила, состоящие из одних исключений: они исключительно надежны.

Баттиста, которого называли также Солнечный Луч, встал поздно. На улице моросило. Дел у него не было никаких. Но он подумал, что опоздал уже на все на свете, и ему ничего не остается, как покончить с собой. Сказать по правде, мысль о самоубийстве уже не в первый раз приходила ему в голову. Даже более того — мысль эта приходила ему в голову часто, когда он просыпался. Добавим для верности фактам, что она приходила ему в голову особенно по воскресеньям. Чрезвычайно велико число людей, готовых покончить с собой в воскресенье. Бог знает почему. Может, потому что выходной, и больше свободного времени. А почему бы и нет: воскресенье можно провести и так. A особенно дождливое воскресенье, вторую его половину, зимой, когда не знаешь, куда пойти, и встаешь поздно, и приниматься за что-либо уже поздно, поскольку быстро темнеет; и со двора доносится звук фортепиано, на котором играют немецкую музыку. Ох уж эти немецкие композиторы! Сколько у них на совести неудавшихся самоубийств! Вы когда-нибудь задавались вопросом в такие дни, как вы проведете воскресенье? И у вас никогда не возникало ощущения кошмарной пустоты, страшного одиночества, отчаянной, безысходной бесполезности, невероятного промедления? Вам никогда не приходила мысль заполнить эту пустоту выстрелом из пистолета?

Нет? Тем хуже для вас.

Но воскресенье воскресеньем, а число людей, думающих о самоубийстве, вообще чрезвычайно велико; однако, следует добавить, они себя не убивают. Можно сказать, что все хотя бы раз думали о самоубийстве.

Солнечный Луч был одним из тех, кто о самоубийстве только думает. Он закончил одеваться и, когда часы били полдень, вышел с намерением потратить за один день все свое состояние.

Во исполнение этого намерения, приведшего бы в ужас Пирпонта Моргана, он купил булочку и, вручив все свои средства колбаснику, велел дать все, что можно. Получив четыре кружка колбасы, он пошел в городской сквер, пустынный в это время, где направился к скамейке, на которой сидел молодой человек крепкого сложения. На этом молодом человеке не было ничего приметного, если не считать зевающей правой туфли; должно быть, он очень интересовался событиями прошлого, поскольку был погружен в чтение газеты, вышедшей несколько месяцев тому назад. Не отрываясь от чтения, он вытащил из кармана и зажег окурок, не обратив внимания на Баттисту, даже когда последний, прежде чем сесть, вежливо попросил у него разрешения.

Сев, Баттиста с довольным видом и волчьим аппетитом вытащил сверток с булочкой и колбасой. Перочинным ножом разрезал булочку и осторожно положил ее себе на колени. Затем посмотрел каждый из четырех кружков колбасы на просвет и с материнской нежностью освободил их от оболочки, стараясь не повредить их и время от времени сглатывая слюну. После чего начал закладывать их внутрь булочки; он старался оставлять как можно меньше свободного пространства, проявляя при этом, насколько это ему удавалось, необычайную изобретательность. Покончив с этим, осмотрел булочку и колбасу с наслаждением художника, любующегося своим произведением. (По правде сказать, это самое наслаждение является выдумкой; нам знакомы только художники, которые осматривают свое произведение со злобой.) Улыбнувшись, он воссоединил две половинки булочки, а из бумаги, в которую были завернуты булочка и колбаса, соорудил салфетку и разложил ее у себя на коленях. И вот, уже совсем собравшись приступить к обеду, он остановил руку с булочкой на полпути ко рту:

— Не желаете ли? — спросил он у соседа.

Тот поднял голову от газеты и в первый раз обратил внимание на Баттисту.

— Спасибо, — пробормотал он.

Взяв булочку, он проглотил ее в один присест.

Пошел мелкий дождь.

Как красив городской сад в дождь, когда с газонов лениво поднимается пар, миртовые изгороди стоят свежевымытые, хризантемы на клумбах налились влагой, с деревьев капает, а маленький серый пруд густо покрыт водяными пузырями! Скамейки намокли, а по мясистым бокам мраморных нимф стекают водяные струи. Вокруг ни души. На дорожках, посыпанных гравием, гуляет легкий, тончайший дождь; он здесь хозяин, он барабанит по большим листьям водяных лилий, постукивает по сухой листве, сорванной ледяным ветром с окоченелых деревьев; он проникает в глубину зарослей, колышется широким занавесом над прогибающимися газонами, омывает штакетники, поливает пустынную беседку.

«Внимание!» — подумал Солнечный Луч и зашагал.

На дорожке появилась прекрасная девушка.

Нужно уметь выбирать женщин, с которыми можно завязать разговор. Бывают дни, когда таких встречается сотня, и дни, когда не попадается ни одной. Обычно их встречаешь чаще, когда находишься в компании другой женщины. Поэтому всячески советуем идти на охоту за женщинами в компании с другой женщиной. Далее: следует иметь в виду, что в определенные моменты почти всякая женщина настроена к приключениям благожелательно; нужно стать для нее в такие моменты тем незнакомцем, который ее не опозорит и которого она больше не увидит. В определенных случаях достаточно оказаться незнакомцем, который заплатит небольшую сумму. Обычно женщины, идущие торопливой походкой, не находятся в указанном настроении, равно как и женщины, сопровождаемые мужчиной. А вот за всеми прочими смело идите. Немедленно дайте им понять, что вы за ними идете. Идти за ними тайком бесполезно. Решительно не советуем заговаривать с женщиной, пока она не взглянет на вас хотя бы разок. Если она делает вид, что не замечает вас или того, что вы шагаете за ней следом, обгоните ее на несколько шагов, несколько раз обернитесь, подождите ее, глядя на нее и стараясь быть у нее на виду, а главное — не теряйте предмет внимания из виду в толпе.

Все женщины немножко сумасшедшие. Часто напускают на себя таинственность, чтобы вдруг тут же совершить — с равной вероятностью — враждебные или дружественные поступки. Поэтому охотник должен проявлять настойчивость и осторожность одновременно. Попробуйте подмигнуть. Часто женщину может удерживать от явного выражения симпатии опасение показать себя легкомысленной в глазах преследующего ее мужчины. Поэтому охотник должен показать свое уважение и удовольствоваться простыми знаками. Не требуйте — поскольку происходит это в редких случаях, — чтобы женщина вам улыбнулась, и не ждите этого. Достаточно будет понять, что она пришла в настроение, облегчающее вашу победу.

Как только мужчина это поймет — например, если женщина замедлила шаг, если искоса поглядела на него, если она остановилась перед витриной, если пошла по менее многолюдной улице, — он должен действовать быстро и решительно.

Здесь мы приступаем ко второй фазе завоевания, наиболее деликатной. Мужчина должен приблизиться к женщине, не отставая и не обгоняя, и, если только улица не будет совершенно пустынной, ему не следует подавать ей никакого сигнала, который может быть замечен прохожими; он не должен снимать шляпу, приветствовать женщину — он будет просто делать вид, что гуляет в ее компании.

Обычная фраза: «Разрешите вас проводить?» — будет глупой и вредной. Женщина никогда не ответит сразу, даже если бы таковым было ее желание. Личный опыт позволяет нам порекомендовать следующую фразу — она должна быть произнесена тихо и самым естественным тоном, как будто вы продолжаете разговор: «Куда направляетесь?»

Может случиться, что женщина не ответит. Более того, очень вероятно, что она не ответит. Охотник сам должен решить, временное ли это молчание или окончательное. Может случиться, что женщина даст пощечину. Тогда нужно немедленно удалиться. Может статься, она ответит: «Домой». Тогда вежливо, воспитанно, вкрадчивым голосом следует попросить у нее разрешения проводить ее, добавив, что, впрочем, он не желает ставить ее в неловкое положение на случай встречи родственника, жениха или даже мужа.

Это правило необходимо соблюдать во избежание неприятных сцен. Когда опасения будут развеяны, нужно проявить умеренное остроумие и большую наивность, чтобы полностью завоевать избранный предмет.

Следует всегда придерживаться следующего общего правила: необходимо создать у женщины иллюзию того, что ее завоевывали.

Солнечный Луч хорошо знал эти правила, но его робость мешала ему применять их — также и потому, что девушка ехала верхом. Каждый день она проезжала по пустынной аллее, омытой ночным дождем, под деревьями, с которых стекали капли. Солнечный Луч ожидал ее, спрятавшись за деревом, с бешено колотившимся сердцем. Он наблюдал за нею без спросу, сколько хотел, потом бежал прятаться за другим деревом, чтобы увидеть ее снова, пока она проезжала мимо. Потом — за третьим и за четвертым, весь вымокнув и измазавшись в грязи, перебегая по газонам.

Каждое утро Солнечный Луч заранее приходил в парк и, исцарапав руки среди мокрых кустов, собирал букетик цветов, но ему всегда недоставало смелости поднести его незнакомке. Пока, наконец, в тот день, поборов робость, он не вышел на середину аллеи, загородив дорогу наезднице, и, протянув шляпу, не поклонился вставшей на дыбы лошади.

— И вам не стыдно совать под нос лошади такую шляпу? — вскрикнула наездница.

И пока она рысью скакала прочь, Солнечный Луч осматривал свою шляпу. Непрезентабельна. Она знавала и лучшие времена, но как это было давно! Когда шляпа сидела на голове с характерным изломом полей, она походила на него, и Баттиста мог бы назвать ее частью себя самого. Но медлить больше нельзя; необходимо заменить ее очень красивой шляпой. А деньги?

Солнечный Луч предложил свою новеллу редактору одной газеты.

— Послушаем, о чем она, — сказал ему редактор. — Нам как раз нужны рассказы с психологическим подтекстом, сегодня только такие и нравятся публике.

Солнечный Луч кратко пересказал содержание:

— Я бродил по свету в поисках удачи, и в Лондоне мне удалось найти работу. Нужно было завлекать посетителей в трактир, уплетая пищу за обе щеки на глазах у публики. Профессия рекламного едока настолько же распространена в Лондоне, насколько неизвестна, к сожалению, у нас. Но это работа для негров. Только представьте: беспрерывно есть девять или десять часов в день — и все это за гроши. Такие гроши, что когда вечером я возвращался усталым домой, часто не находил даже ужина на столе. И чаще всего должен был довольствоваться чашкой простого кофе с молоком. Наконец, не имея больше сил терпеть такую жизнь, я попросил хозяина трактира увеличить мне плату, либо уменьшить работу. И поскольку не добился ни того, ни другого, я уволился. А что же вы хотите — заработанного мне не хватало даже на кусок хлеба и…

Редактор остановил его и некоторое время задумчиво молчал.

— Не унывайте, — сказал он в конце концов. — Сварганьте что-нибудь эффектное: раскройте преступление, опишите какое-нибудь таинственное место, принесите мне сенсационное интервью. В общем, что-нибудь интересненькое.

На улице Солнечный Луч стал ломать себе голову: таинственные места ему не улыбались; нераскрытых преступлений не было; оставалось взять сенсационное интервью. Но у кого? На площади не было и тени короля или императора, путешествующих инкогнито; старых разбойников, вышедших из тюрьмы после сорокалетней отсидки, не найти; чудаки уже давным-давно были выжаты, обсосаны и публике порядком надоели; ни одна знаменитая публичная женщина не решила удалиться в монастырь, а в городских трущобах не наблюдалось ни одного сколько-нибудь заметного потрошителя.

Баттиста не знал, что предпринять, и стал бродить по улицам, чтобы найти хотя бы одного ребенка, которого выгнали из дому невероятно жестокие родители. Но, к сожалению, дети не имели серьезных причин жаловаться на своих родителей.

Внезапно молодой человек вздрогнул. В толпе он заметил одного из тех упрямых ходоков, которые совершают бесполезный и впечатляющий труд огибания земного шара пешком: гольфы, голые коленки, вещевой мешок, очки и плакат с надписью: Вокруг земного шара пешком.

Это было интервью. Баттиста представился и пригласил ходока на ужин (он взял взаймы) в ресторан, где набросился с вопросами на сотрапезника не сразу. Он дождался, пока принесут фрукты, и тогда с большим искусством, ненавязчиво спросил:

— Устали?

— Нет, — ответил путешественник, который показался человеком немногословным.

— Не устал, — пробормотал молодой человек, записывая.

И, чтобы развязать собеседнику язык, он заказал выпить. После чего завел разговор о разных странах мира, в надежде, что визави поделится личными впечатлениями.

Но поскольку тот лишь слушал, потягивая спиртное, Солнечный Луч в конце концов решил атаковать в лоб на тему: путевые курьезы.

— Вы уже много износили пар обуви?

— К сожалению, — ответил путешественник, — да: пары две в год.

— Не так уж много. У вас специальные ботинки?

— Обыкновенные, какие носят все.

— Представляю, как настрадались ваши ноги! Вы, наверное, много пользуетесь пластырями.

— Не понадобились ни разу.

— А сколько килограммов вы потеряли с тех пор, как отправились в путь?

— Ни одного.

— А вы не падали иногда без сил к вечеру на обочине дороги?

— Никогда.

— Бывали у вас неприятные встречи?

— К счастью, ни разу.

— Даже с бродячей собакой?

— Даже с ней.

— Опасные приключения?..

— Ни одного.

— Вам приходилось ночевать в открытом поле или, быть может, в лесной чаще, разжигая костер, чтобы отпугивать диких зверей?

— Я всегда спал в кровати.

— Вас никогда не подбирали, умирающего от голода, усталости и холода, на каком-нибудь хуторе, затерянном в бескрайних просторах?

— Никогда.

— Болезни?

— Бывали простуды.

— Вам хочется отдохнуть?

— Я свеж как огурчик.

Баттиста с восхищением смотрел на этого необыкновенного человека, для которого пройти пешком вокруг земного шара — сущий пустяк.

— Да вы знаете, что вы феномен? — сказал он. — Не было еще на свете такого путешественника пешком вокруг земного шара, на ком бы никак не сказывалось такое трудное дело. Это просто необъяснимо.

Путешественник зажег одну из сигарет, предложенных ему Солнечным Лучом, хлопнул еще один стаканчик.

— Все очень даже просто объясняется, — сказал он. — Я отправился в путешествие пешком вокруг земного шара всего лишь полчаса назад. Я вышел из дому полчаса назад — а мой дом стоит напротив этого трактира — и, поскольку мне посчастливилось встретить вас, я сделал первый привал: до сих пор я прошел десять метров. Разрешите откланяться.

Путешественник встал и, взвалив рюкзак на плечи, продолжил свой путь пешком вокруг земного шара.