"Заратустра. Путь восхождения." - читать интересную книгу автора (Ошо)О ПУТИ СОЗИДАЮЩЕГО3 апреля 1987 года Возможно, созидание - единственная существующая религия. В моменты творчества вы становитесь едины с универсумом. В некотором смысле вы теряетесь, вы перестаете быть старым эго; с другой стороны, вы впервые нашли себя. Только созидающий ведает глубины жизни и высоты любви. Те, кому неизвестно измерение творчества, не знают, что такое истинная религия. Истинная религия - не поклонение. Истинная религия не содержится в писаниях, Истинная религия состоит лишь из одного: из вашего участия в созидании, как бы мало оно ни было. Важно участие, потому что это можете сделать только вы и никто другой. Бог - не личность, которая находится где-то; Бог - просто обобщающее название всей созидательной энергии во вселенной. В тот момент, когда вы созидаете, вы - ее часть, и люди нетворческие остаются в стороне от потока существования. А разрушители - не просто в стороне от существования, они против существования. Это настоящие грешники. Единственная добродетель, которая достойна названия добродетели - это творчество. Не имеет значения, что вы созидаете, но это должно обогащать жизнь, украшать существование, делать жизнь более радостной, песню - немного сочнее, любовь - чуть более величественной; и жизнь созидающего приобщается вечности и бессмертию. Заратустра говорит о пути созидающего. Миллионы людей живут, не созидая ничего. А это одна из основ жизни: пока вы не созидаете - это может быть живопись, песня, танец - вы не можете быть счастливы, вы останетесь несчастными. Только творчество придаст вам достоинство. Оно помогает вам расцвести во всей полноте. Брат мой, ты хочешь уединения? Созидающий не может быть частью толпы. Творец должен научиться одиночеству, уединению, научиться красоте уединенности, ибо только здесь ваш потенциал начинает обращаться в действительность. Хочешь искать пути к самому себе? Путь созидающего в конечном итоге ведет вас к самому себе, поскольку вы уходите прочь от толпы, прочь от массы - вы идете в одиночество. Художник абсолютно одинок в своем видении. Танцор абсолютно одинок в своем танце. Одного из величайших танцовщиков, Нижинского, однажды спросили: - Вы танцуете перед огромной аудиторией - вы не волнуетесь? Он ответил: - Что касается меня, то я волнуюсь, но только до того момента, когда начинается танец. Когда я танцую, я совершенно один, больше никого нет. И не только другие исчезают: иногда наступают такие моменты - и это величайшие моменты - когда я сам исчезаю - остается только танец. Ученые замечали, что иногда Нижинский мог прыгнуть так высоко, что это было физически невозможно из-за гравитации. И еще более изумительным было приземление: он опускался так медленно - словно лист, медленно падающий на землю; спешить некуда. Гравитация этого также не позволяет: гравитация мощно притягивает к земле. Его спросили об этом, и он сказал: - Это для меня тайна. Когда я стараюсь сделать это, у меня никогда не получается, поскольку я здесь. Возможно, я - это вес, на который действует гравитация. Когда я полностью забываю себя, это внезапно получается - я просто зритель, точно так же, как и вы, полный любопытства. Я не знаю, как это происходит. Возможно, эго - самое тяжелое в вас. В тот момент, когда Нижинский чувствовал, что он исчез - есть только танец, танцора больше нет - он прикасался к тому же переживанию, что и Заратустра, Гаутама Будда или Лао-цзы, только в другом измерении. Его танец стал мистическим переживанием. Помедли немного и выслушай меня. «Кто ищет, легко может потерять себя. Всякое уединение есть грех», - так говорит стадо. Толпа ненавидит тех, кто хочет быть индивидуальностью, кто хочет идти своим, путем, кто хочет иметь свой образ жизни. Стадо хочет, чтобы вы были просто одним из них. Ваша отделенность напоминает им об их низости, и не удивительно, что стадо всегда было против индивидуальности. Иисуса распяли не потому, что он говорил что-нибудь против иудаизма. Он родился евреем, он жил как еврей, он умер евреем, и все, что он говорил, содержалось в еврейских писаниях. Нет ни одного слова, про которое можно было бы сказать: это противоречит иудаизму. Зачем было распинать этого молодого человека? В чем его преступление? Его преступлением было то, что он жил одиноко; он отстаивал себя как индивидуальность; он не следовал толпе; он оставил свой собственный след. Он не ходил той же проторенной дорогой, что и все остальные, которые ведут себя одинаково, говорят одно и том же, живут одинаковой жизнью. У этого есть ясная психологическая подоплека: все те, кто страдает от собственной низости, хотят быть с такими же, как они сами; тогда они могут забыть о своей неполноценности. Но всякий, кто не страдает от низости, стоит в стороне, не нуждается в теплом уюте толпы, в поддержке людей, находит себя самодостаточным, - становится опасным напоминанием: вы внутри пусты и стараетесь как-нибудь потеряться в толпе. Стадо будет говорить любому творцу: «Тот, кто ищет, легко может себя потерять. Не уходите от толпы». Голос стада еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами», - это будет жалобой и болью. Созидающий должен уйти. Великий голландский художник Ван Гог хотел быть живописцем. Он был из бедной семьи. Родные сказали ему: «Это не для нас». Его отец работал в угольной шахте. Но Ван Гог был абсолютно уверен, что это его призвание; какая разница, может он себе это позволить или нет - он должен быть художником. Семья отказалась от него. Младший брат каждое воскресенье давал ему денег, которых должно было хватить как раз на неделю, чтобы заплатить за еду и крышу над головой. Три дня он голодал, четыре дня ел. Ему приходилось поститься три дня, чтобы купить краски и холст для своих картин. Его картины настолько опережали свое время - гений всегда опережает время - что за всю жизнь у него не купили ни одной картины. До настоящего времени сохранилось всего двести полотен, и каждое стоит более миллиона долларов - а этот человек жил в крайней бедности, как последний нищий. Его брат думал, что он глубоко страдает от того, что никто не понимает его живопись. Люди смеялись над его картинами. Он внес в живопись новое начало - он был пионером. А над первопроходцами всегда смеются; творец, который не повторяет прошлое, но приносит будущее, непременно бывает не понят. Брат сказал своему другу: - Я дам тебе денег; купи у него хотя бы одну картину. Он будет счастлив, что хотя бы один человек понимает его живопись. Этот человек не разбирался в живописи, но все же пошел. Ван Гог был очень счастлив, он показывал ему то одну картину, то другую, но этот человек сказал: - Давайте любую. Не задерживайте меня; вот деньги. Это был удар. Этот человек даже не взглянул на картины: «Мне все равно - берите деньги и дайте мне картину». Ван Гог сказал: - Эти картины не продаются, и скажите моему брату, чтобы он не тратил денег зря. Это не ваши деньги - я же вижу, что вы в этом нисколько не разбираетесь. Мой брат послал вас, чтобы меня утешить. Убирайтесь отсюда! Меня не интересует, продаются мои картины или нет; я полностью удовлетворен, создавая их. Радость творца - в самом творчестве; другой награды не нужно. В тот момент, когда вы начинаете думать о какой-то награде, кроме своей работы, вы становитесь просто ремесленником, а не творцом. Толпа не может не бояться таких людей, ведь они не следуют общественной морали, они не признают общественных норм. Они больше не часть стада. Они не обязаны ходить в вашу церковь, читать ваши священные книги. Они нашли собственную религию, и эта религия - их творчество. Стадо не может этого понять и пытается заставить их: «Лучше вернись. Не ходи один. Ты можешь потеряться». Голос стада еще долго будет звучать в тебе. И если ты скажешь: «У меня уже не одна совесть с вами...» у меня уже нет больше этого «я» - я не принадлежу вам; вы просто спицы в колесе. Я индивидуальность, и я хочу прожить свою жизнь, слушаясь только своего внутреннего голоса, я не хочу, чтобы мне диктовали, приказывали, чтобы мной манипулировали другие. Видишь, сама эта боль рождена в тебе общей совестью стада: последний отблеск этой совести вспыхивает еще на скорби твоей. Проблемы будут. Все великие художники, поэты, певцы, музыканты либо сходили с ума, либо доходили даже до самоубийства. Их безумие заключается только в том, что все считают их ненормальными. Ван Гог влюбился в одну из своих дальних родственниц. В этом не было ничего плохого, но он был бедный человек и ко всему прочему еще и художник. Его картины никому не нравились, никто не мог даже понять, что на них нарисовано - а он не мог объяснить. Он говорил: - Странно, никто же не спрашивает у деревьев: «Для чего вы растете?» Никто не спрашивает цветы: «В чем ваше назначение?» Цветы просто красивы! Красоты достаточно; не нужно никакой другой цели. Моя живопись - это цветок. Почему вы спрашиваете о значении, о цели? Это не товар, это творческий акт. Природа творит, и я - тоже часть природы. Это тоже творение природы. Он сделал девушке предложение. Она не могла понять, как он на это осмелился. Все считали его ненормальным. Был вечер, солнце зашло, они сидели при свете красивой свечи. Девушка пошутила. Она сказала: - Ты действительно любишь меня? Тогда держи руку в пламени свечи, сколько я захочу. Докажи свою любовь. Ван Гог протянул руку в огонь, пламя обожгло его. Девушка не могла поверить... она убрала свечу. Теперь ей стало совершенно ясно, что этот человек сумасшедший, Любовь любовью, но вы не должны давать таких доказательств, и тот, кто на это способен, может быть опасен. Ее отец приказал Ван Готу никогда больше не приходить в его дом. Ван Гог сказал: - Но что плохого я сделал? Ваша дочь попросила, чтобы я доказал свою любовь. Я могу даже умереть, чтобы доказать. Моя любовь больше жизни. Несмотря на то, что он произнес необычайно значительные слова, его выставили, и двери закрылись. Брат очень любил его, он очень ему сочувствовал; он никому не делал зла. И, тем не менее, все, казалось, были против него. Единственное, что он делал - это то, что он не следовал за толпой. Отец хотел, чтобы он пошел в семинарию, где он мог стать христианским священником, но он сказал: «Священником? Я хочу быть художником. Я еще не сошел с ума, чтобы стать священником». Отец согласен был дать ему денег на то, чтобы он стал священником; но он не желал давать ему денег на живопись и не хотел посылать его в художественную школу. Брат глубоко сочувствовал ему. Он попросил одну проститутку: «За всю свою жизнь - а Ван Гогу было тридцать - он ни разу не знал любви. Это было бы так мило с вашей стороны... я дам вам денег... притворитесь, что вы любите его. Проститутка согласилась; это была ее профессия, так что это было нетрудно. Она как бы случайно встретилась с ним и заговорила о его картинах, называя их великими... «И, между прочим, - сказала она, - вы тоже очень красивы». Никто еще не говорил ничего подобного. Ван Гог спросил: «Что вы нашли во мне красивого?» Даже проститутке было трудно сказать, что в нем было красиво - Ван Гог был не особенно красивым мужчиной. Не найдя ничего лучшего, она сказала: «Мне так нравятся ваши уши». Среди ночи Ван Гог пришел к ней с обоими ушами - он отрезал их и положил в пакет - и преподнес эти два уха женщине со словами: «Впервые в жизни хоть что-то во мне кому-то понравилось. Я хочу подарить их вам; возьмите». Из обоих ушей сочилась кровь... женщина покрылась пятнами. Она подумала, что он настоящий сумасшедший. Какие еще нужны доказательства? Его поместили в сумасшедший дом, где он провел год. Но картины, написанные им в сумасшедшем доме - это его лучшие картины, потому что там ему не нужно было думать о пище, жилье, одежде; в сумасшедшем доме он был обеспечен всем этим. Эти двести картин сохранились. Психиатр и другие врачи в сумасшедшем доме нашли, что он не сумасшедший; он просто не был нормальным человеком. Он мог рисовать весь день, с утра до ночи – не прерываясь даже на чашку кофе - и ел ночью. Они говорили: «Он слегка необычен, но совершенно не опасен». Его выписали, а через пять дней он совершил самоубийство; но это не было самоубийством. В письме брату он написал: «Я написал те картины, которые хотел написать». Он хотел нарисовать солнце так, как его никто никогда не рисовал. Целый год он непрерывно писал, писал только солнце во всех его состояниях, во всем цветовом разнообразии - утром, в полдень, вечером, на закате - сотни картин. И когда он счел, что выполнил то, что хотел сделать, жить дальше стало незачем. Он жил для того, чтобы создать то, что он создал - теперь он был полностью удовлетворен. «Так что, пожалуйста, не считай это самоубийством. Это не самоубийство. Просто мне больше незачем жить. Прости меня, я не принадлежу толпе, в которой люди продолжают жить без всякой причины». Если вы задумаетесь в этом смысле о себе, вы обнаружите, что его точка зрения очень значительна: есть ли в вашей жизни какое-нибудь значение? Живете ли вы для какого-нибудь созидания? Живете ли вы для того, чтобы сделать жизнь прекраснее? Внесете ли вы что-нибудь в существование? Если нет, то зачем бессмысленно топтать землю? Это было не самоубийство; это было великое озарение творца, который не мог жить без творчества. Творчество было его жизнью, и поскольку оно завершилось, жизнь больше не имела для него смысла. Естественно, такие люди живут в великой скорби. Но ты хочешь идти путем скорби, - и, тем не менее, они хотят идти путем своей скорби - потому что это путь к самому себе? Это болезненно, это предосудительно, вы станете посмешищем, и все же вы хотите идти к себе. Тогда покажи, что имеешь на это и право, и силу! Чтобы быть созидающим, нужна сила - сила льва, а не рабская покорность верблюда. Воплощаешь ли ты в себе это новое право и силу? Первое движение? Само собою катящееся колесо? Можешь ли ты заставить звезды вращаться вокруг тебя? О, как много тех, для кого высота - предмет вожделения! И тех, у кого вызывает она судороги честолюбия! Созидающий не честолюбив и не жаждет высокого положения. Честолюбивые и жаждущие высокого положения - люди третьего сорта: они могут быть сочинителями, но они не творцы. Творец не тянется к славе, творец не тянется к уважению. Вся его энергия вовлечена только в одно: в его творчество. Все старинные великие произведения искусства... например, мы не знаем архитектора Тадж-Махала, самого прекрасного произведения архитектуры в мире. Мы не знаем, кто создал Кхаджурахо, храм, в котором стоят статуи несравненной красоты. Семьдесят храмов было разрушено мусульманами; тридцать сохранилось, потому что они стояли в дремучем лесу. В каждом храме были тысячи статуй; люди, создавшие их, даже не оставляли своих имен - им было достаточно самого творчества. Мы не знаем, кто создал Упанишады, самые прекрасные изречения о высших переживаниях человека. Они считали себя просто сосудами, медиумами существования, только инструментами в творчестве существования - ни в коем случае не творцами. Поставить свое имя было бы безобразно. А посмотрите на массы... они ничего не создают, но ставят подписи в каждом общественном туалете; они запечатлевают свои имена на стульях в кинотеатрах. Такое желание сохранить свое имя после того, как вас уже не будет, такое желание стать известным, такое честолюбие не является принадлежностью творческого духа, это принадлежность обыденности и посредственности. О, как много великих идей, чье действие подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым. Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма. Он делает очень важное различие, которое понимали очень немногие. Он говорит: Из тех ли ты, кто имел право сбросить его? В миллионах людей живет глубокое желание быть рабом, ибо в рабстве есть некие преимущества: вы свободны от всякой ответственности; вам не нужно беспокоиться о себе - у вас есть хозяин. Подобное рабство существует во многих формах. Семьсот миллионов католиков верят в то, что Христос - их спаситель. Вы думаете, это не рабство? Если вас спасает кто-то другой, вы не можете быть свободным человеком. И все остальные в таком же положении. Индуисты верят, что Кришна придет и освободит их от тьмы, выведет с путей греха... А вы на что? У вас что, нет души? У вас нет сознания? Вы не можете сами избавиться от тьмы? Кто-то должен прийти и принести вам свет? Понимаете ли вы, что это значит? Если кто-то спасает вас, он может и вернуть вас обратно. Если кто-то другой приносит свет, он может унести его. Это не ваш свет. Пока нечто не выросло внутри вас - свобода, свет, любовь - вы не можете на это полагаться. Вы неизбежно будете рабом, и вам придется за это платить. И плата немалая: вам придется расплачиваться своей душой. Из тех ли ты, кто имел право сбросить ярмо? Есть и такие, что лишились последней ценности своей, отбросив покорность. Единственной ценностью для них были оковы; они были полезны только как рабы - их освободили, и они не знают, что делать. В Бастилии, во Франции, во время французской революции... Бастилия была главной тюрьмой во Франции, и там сидели преступники, осужденные пожизненно, так что для их наручников и цепей даже не было ключей. Их не собирались снимать; заключенные умирали в них. Они жили и умирали в них. А в Бастилии было триста или четыреста заключенных. Революционеры думали, что освобождение будет великой радостью для этих несчастных. Поэтому они взяли Бастилию... Люди жили в темных норах, одни тридцать, другие - пятьдесят лет; один из них провел там целых семьдесят лет - ему было девяносто. И когда они услышали о свободе, они не захотели ее, они отказались. Они сказали: «Мы привыкли к темноте, грязи, несъедобной пище - к нечеловеческим условиям. Нас били; с нами обращались, как со скотом, но за пятьдесят лет мы к этому привыкли. И теперь заново начать жизнь во внешнем мире - непосильная задача. Простите нас и оставьте все так, как есть». Но революционеры есть революционеры. Они не послушали: они разбили их наручники; они разбили их кандалы; они освободили их против их воли; они вышвырнули их из тюрьмы. И как это ни удивительно, к вечеру половина из них вернулась обратно, требуя впустить их, потому что они не могли уснуть без своих наручников и цепей - им чего-то не хватало - как вы не могли бы заснуть без подушки, как ребенок не может заснуть без своего плюшевого мишки. Пятьдесят, семьдесят лет... эти цепи перестали быть цепями, они превратились в часть их тела. Революционеры не могли этого понять, но им пришлось вернуть цепи. Узники были чрезвычайно счастливы; они вернулись в свои темные норы и мирно уснули. Весь день был для них пыткой. Их глаза ослабели; они не могли смотреть... это ослепительное солнце. Пропасть между ними и людьми снаружи стала так велика, что они не могли понять, что происходит. За пятьдесят лет столько изменилось. И кто их накормит? Кто даст им работу? Кто вернет им отнятое достоинство? Никто не мог дать работу человеку, который пятьдесят лет провел в тюрьме, который был пожизненно осужден. Им было уже семьдесят-восемьдесят лет - почти мертвецы. Семьдесят лет они не мылись; от них воняло. Люди сторонились их; никто не хотел с ними даже разговаривать. Естественно, они вернулись домой, и сказали революционерам: «Теперь это наш дом, и наш дом станет нашей могилой». Возможно, вашей ценностью может быть рабство. Заратустра говорит: «Дважды подумайте, прежде чем сбросить ярмо; быть может, оно ценно для вас». Прежде чем сбросить оковы, помедлите; подумайте немного. Свободным от чего? Какое мне дело до этого! Эти слова нужно хорошенько запомнить. Свободным от чего? Какое мне дело до этого! Но взор твой должен ясно поведать мне: ради чего ты свободен? Не от но ради: пока у вас нет этого ради, лучше оставить все как есть. В этой стране, за сорок лет свободы, я не раз спрашивал таких людей, как Джайпракаш, Рамаманохар Лохья - великих вождей революции: «Вы все время твердите, что мы должны освободиться от Британской империи, но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал: ради чего? Свобода от... я понимаю, но у вас нет никакой программы на то время, когда мы будем свободны; что вы собираетесь делать?» Так и случилось. Пришла свобода от Британской империи, но что сделала Индия за сорок лет? Нет никакой программы. Даже сегодня неизвестно, что делать с этой свободой - убивать друг друга? Мусульмане убивают индуистов, индуисты убивают мусульман по малейшему поводу - воюют и убивают. Но за эти сорок лет не было никакого творчества. За эти сорок лет страна опустилась ниже, чем когда-либо. Люди производят только детей, и каждый ребенок усугубляет нищету. Когда страна стала свободной, в ней было четыреста миллионов человек; теперь в ней девятьсот миллионов. За сорок лет прибавилось пятьсот миллионов человек. Бедность невероятно выросла. К концу этого века, впервые в истории, Индия станет населенной страной. Мы впервые опередим Китай. В Индии будет свыше миллиарда человек. Земля настолько истощена, что не может больше родить. Леса вырублены, реки отравлены, времена года переменились, и ни один политик не может осмелиться сказать... Все религии против контроля за рождаемостью. Если вы скажете что-нибудь о контроле над рождаемостью, вы потеряете избирателей; а быть избранным важнее, чем повернуться лицом к факту, что к концу столетия половина населения будет умирать от голода и истощения, как в Эфиопии. Эфиопия - маленькая страна; и, тем не менее, каждый день там умирает тысяча человек. Когда в Индии начнется голод, умрет каждый второй - пятьсот миллионов человек. И что это будет за жизнь, если со всех сторон вас будут окружать трупы? Некому будет даже отвозить эти трупы на кладбище и сжигать их. И еще, когда столько людей умрет, распространятся миллионы болезней. Никому не будет под силу спасти оставшихся в живых. Но ни один политик об этом не заикается. Мы всегда хотим быть свободными от чего-то, но никогда не думаем, что мы будем делать с этой свободой. Свободным от чего? Какое мне дело до этого! Но взор твой должен ясно поведать мне: ради чего ты свободен? Можешь ли ты создать себе сам добро и зло? И утвердить над собою волю свою как закон? Способны ли вы стать законом самому себе? Если нет, вы не можете быть свободным человеком. Можете ли вы создать свои ценности добра и зла? Иначе вам придется исполнять десять заповедей. И быть самому себе - мстителем и судьей закона своего? Способны ли вы стать судьей и даже наказать себя, если вы сделали что-то плохое? В противном случае ваша свобода будет равносильна самоубийству. Уж лучше бы вы были рабом. Кто-то другой заботился о том, чтобы вы не делали зла; кто-то другой заботился о том, чтобы вы поступали правильно. Кто-то другой следил за законом, за ценностями. Человек, который хочет полной свободы - а созидателю нужна полная свобода - должен найти в себе достаточно сил, чтобы создать собственные ценности, чтобы судить себя; если будет нужно, наказать себя. Страшно быть наедине с таким судьей и мстителем. Так брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества. Сегодня ты страдаешь еще от многих, ты одинокий; пока еще с тобой все твое мужество и все твои надежды. Но однажды устанешь ты от одиночества, и согнется гордость твоя, и разобьется мужество твое, и ты воскликнешь: «Я одинок!» Для одиночества нужна огромная сила; но если вы не одиноки, вы не станете настоящим человеком. В одиночестве - ваше достоинство. Наступит время, и не увидишь ты больше высоты своей, а все твое низменное будет слишком близко; возвышенное твое станет пугать тебя, словно призрак, и ты воскликнешь тогда: «Все-ложь!» Это случалось со многими людьми - теми, кто называл этот мир иллюзией, майей, ложью. Главная причина не в философии; главная причина была психологической. Эти люди жили в уединении. Жизнь в уединении'' требует огромных усилий, чтобы остаться нормальным. Ваша нормальность зависит от толпы. Проводилось много экспериментов: если посадить вас в одиночную камеру... в тюрьме это считается самым суровым наказанием. Никто вас не пытает, вас просто сажают в одиночку - темно, и вы один. Вскоре вы начинаете терять рассудок, силу. Через три недели вы начинаете видеть иллюзии, галлюцинации. Вы начинаете заговаривать с этими галлюцинациями, и они вам отвечают, а никого нет. Люди, создавшие философию майи, философию мира как иллюзии - это люди, которые слишком долго жили в уединении. Это были монахи, жившие в Гималаях, высоко в горах. Они утратили связь с человечеством и всем, что человечество дало им. Мало-помалу все это исчезло. От крайнего одиночества они начинали создавать призрачных компаньонов или даже целые толпы вокруг себя. Они знали, что это ложь, но они также знали, что без этого не обойтись. Именно так была создана философия, что все есть ложь. Чтобы быть одиноким и остаться нормальным, совершенно необходимо одно: будучи одиноким, вы должны также быть творцом. Если вы не созидатель, вы станете ненормальным. Если вы творец, даже в уединении вы сможете упрочить свое понимание - и не только упрочить, но привести его к самому полному выражению. Есть чувства, грозящие убить одинокого; если же это не удается им, то должны умереть они сами! Но сможешь ли ты стать убийцей? - убийцей собственных иллюзий, убийцей собственных эмоций. В одиночестве вы захотите увидеть своих друзей, жену, мужа, вы захотите посмотреть на своих детей, вы будете желать тысячу и одну вещь, о которых никогда раньше не думали. Все эти желания будут убивать вас; эти чувства будут вас убивать, пока вы не сможете убить их. Вот почему Заратустра спрашивает: «Способны ли вы стать убийцей собственных чувств?» Многих ты принуждаешь изменить мнение о себе: за это они жестоко отомстят. Ведь ты приблизился к ним и все-таки прошел мимо: этого они никогда тебе не простят. Люди никогда не прощают тех, кто превосходит их. Вот почему толпа так высоко ценит кротость, вот почему стадо так высоко ценит смирение. Когда Иисус говорит: «Блаженны кроткие и смиренные», он говорит на языке стада. Стадо хочет, чтобы вы были смиренными. Стадо хочет, чтобы вы были ниже, чем оно, чтобы вы были кроткими, покорными, послушными. Если вы каким-то образом обходите их, они никогда вас не простят. Они не прощают только тех людей, которые возвышаются подобно гималайским вершинам, так высоко над ними: таких людей, как Сократ, Аль-Хилладж Мансур, Гаутама Будда или Кришна. Толпе очень трудно простить этих людей. Сократа они отравили, Мансура они убили; на жизнь Гаутамы Будды столько раз покушались... И то же самое в отношении всех подлинных, высших людей среди нас. Не то, чтобы они отличались от нас - мы не развили в себе возвышенное, мы не развили в себе свое существо. Потенциально мы так же велики, как Гаутама Будда, но мы не захотели неприятностей. И когда кто-нибудь отваживается на трудности, оттачивает свое существо, приводит свои дарования до расцвета, это нас задевает. Мы не можем этого простить. Ты поднимаешься над ними: но чем выше восхождение, тем меньшим видит тебя око зависти. А больше всего ненавидят того, кто способен летать. Остерегайся добрых и праведных! Они охотно распинают всякого, кто сам создал себе добродетель: они ненавидят одинокого. Берегись также святой простоты! Все, что не просто, не свято для нее; и она охотно играет с огнем - с огнем костра. Люди, которые превозносят святую простоту - помните, они опасны: ибо все, что не просто, для них не свято. Любое великое творение не просто; оно сложно. Простота - не великая добродетель; любой идиот на нее способен. Но математик масштаба Альберта Эйнштейна - очень сложное явление. Вы не можете простить таких людей. Маленькие люди никогда не развивают своих талантов, потому что это трудно; требуется работа и постоянное совершенствование. Однажды спросили великого музыканта... индийская классическая музыка - одно из самых сложнейших явлений, тончайшее, и даже Мастера не перестают заниматься - это был настоящий великий Мастер, и его спросили: - Что будет, если вы не позанимаетесь один день? - Он занимался ежедневно от шести до восьми часов. Он сказал: - Если не заниматься один день, я замечу разницу: будет недоставать глубины, будет недоставать обычной высоты. Никто другой этого не заметит. Но если я не позанимаюсь два дня, то музыкальные критики заметят, что нечто потеряно, что-то не так. А если я не буду упражняться три дня, даже любители музыки начнут замечать: чего-то не хватает. После многих лет ежедневных восьмичасовых занятий человек играет музыку, которая почти не принадлежит этому миру; создает из звука такую тишину, такое наслаждение: проникает в самые глубочайшие точки вашего сердца. Для этого нужно терпение и труд. Это не простота: это одно из самых сложных явлений. Один мой друг, доктор Рамаманохар Лохья, пошел к Альберту Эйнштейну, который назначил ему встречу. Он пришел точно в назначенное время, но жена Эйнштейна сказала ему: - Вам придется немножко подождать - я не могу сказать, сколько продлится это «немножко», потому что он сидит в ванной, а раз уж он сидит в ванной, то это может быть на два часа, а может - на четыре, а то и на все шесть... И он не разрешает беспокоить себя, так что, пожалуйста, простите меня. Подождите, выпейте чаю, отдохните. Он может выйти в любой момент. Ровно через шесть часов Альберт Эйнштейн вышел из ванной и сказал Рамаманохару Лохья: - Вы пришли так поздно... на шесть часов... Жена вступилась: - Он не опоздал; он прождал шесть часов, ты был в ванной. Рамаманохар не мог понять, что происходит. Альберт Эйнштейн объяснил: - Когда я сижу в ванной и играю с мыльными пузырями, никому не разрешается беспокоить меня, потому что все свои теории о звездах я открыл именно в ванной, играя мыльными пузырями. Когда я в полном покое, когда я знаю, что никто меня не потревожит, и просто забавляюсь мыльными пузырями, мой ум работает лучше всего и я совсем забываю о времени. Так что простите меня. Вам повезло, что я вышел рано. Все, что имеет большую ценность, сложно. Чем больше ценность, тем она будет сложнее. Но люди, которые превозносят святую простоту, непременно осудят это как несвященную сложность. Остерегайся приступов любви своей! Слишком скоро протягивает одинокий руку первому встречному. Иному ты должен подать не руку, а только лапу: и я хочу, чтобы у лапы твоей были когти... Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени: как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел? Унося с собой слезы мои, иди в свое уединение, брат мой. Я люблю того, кто стремится творить сверх себя и потому гибнет. Сотворить что-то сверх себя означает, что вы должны исчезнуть. Лишь тогда, когда вы отсутствуете, в вас может присутствовать что-то более великое, чем вы. Когда ваша ложная личность полностью отброшена, рождается подлинная индивидуальность. Он просто заставляет вас осознать три вещи: первое - если вы не созидаете, вы не религиозны; если вы не созидаете, вы не живете по-настоящему; если вы не созидаете, вы не свободны. Творчество приносит вам свободу, силу, разумность, сознательность; но оно приносит также и опасности, о которых он вас предупреждает. Это путь для отважных, для тех, кто хочет жить опасно, ибо нет другого способа жить. Трус только существует; только смелый живет. Когда вы превосходите себя, требуется величайшая смелость и сила. Вы должны стать пламенем, в котором сгорите дотла, и новое существо, новый человек - которого Заратустра называет сверхчеловеком - родится из вас. Творчество - это путь к себе и к сверхчеловеку. Если человек не нашел в себе сверхчеловека, он жил напрасно. |
|
|