"Идет розыск" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)ГЛАВА IV В Лялюшках— Беда в том, — сказал Эдик, когда они с Виталием остались одни, — что мне ехать нельзя. Московские дельцы меня знают. Вот я и думаю, кого с тобой послать. — Ты еще бригаду создай, — сердито сказал Виталий. — Сам поеду. Ты мне только крышу придумай. Чтобы подход был. Эдик вздохнул. — Верно. Поезжай один пока. Что искать, ты знаешь. Лимонная кислота. Десять тонн. — Убийцу из Москвы, — упрямо и мрачно возразил Виталий. — Слушай! — вспыхнул Эдик. — Что ты все время противопоставляешь! Я что, равнодушный человек, думаешь? Мне убийство все равно, да? Эта паршивая кислота, думаешь, мне дороже? Мы одно дело делаем или нет, скажи? — Он взорвался так неожиданно и горячо, что Виталий невольно смутился. — Ну, ну, — примирительно сказал он. — С чего ты взял? Я и не думал… — Вот! И не думай, прошу! Ты меня обижаешь, дорогой! — Негодование Эдика угасло так же быстро, как и вспыхнуло. В конце концов было решено, что Виталий едет пока один. Эдик назвал ему три пункта на границе Московской области, где были созданы колхозные цехи подходящего «профиля». Они могли употреблять для своего производства лимонную кислоту. Но в таком случае делали это незаконно, а потому скрытно. Чтобы так же скрытно узнать об этом, требовалось особое уменье. — Ты, пожалуй, начни с Горелова, — сказал Эдик. — Там такой московский волк действует, что просто страшно. Меня особо боится, — не очень последовательно заключил он. — А в других двух пунктах? — В Сухом Логе насчет волка не ручаюсь, — усмехнулся Эдик. — Там, вроде, деятели пожиже. А, возможно, и вообще чисто. Однако повидаться стоит. Ну, а что в Лялюшках, не знаю. Темное место. — Хорошее название — Лялюшки, — Виталий улыбнулся. — Там и люди должны быть хорошие. — Всюду должны быть хорошие люди, дорогой, — досадливо возразил Эдик. — Однако нам с тобой за что-то деньги платят. — Верно, верно. Теперь давай насчет крыши, — напомнил Виталий. Это было непростое дело. Приезд в деревню работника милиции, а тем более из Москвы, произведет немалое впечатление на всю округу. И работа, естественно, будет сорвана. Да и вообще приезд незнакомого человека обратит на себя внимание, если, конечно, у этого человека не будет простой, самой обычной и большинству мало интересной причины для такого приезда. Однако, допустим, должность ревизора или уполномоченного той или иной плановой или сельхозорганизации отпадали, ибо тут требовались специальные знания, которыми Лосев не обладал. Даже по линии кинофикации или культработы «оформляться» было рискованно. И школьная «линия» тоже выглядела не очень удобной, хотя здесь Лосев чувствовал себя поуверенней. Во-первых, собственные школьные годы были еще свежи в памяти, а главное, по вопросам воспитания все себя чувствуют специалистами, и Виталий тут исключения не составлял. Впрочем, любые официальные полномочия серьезно отвлекли бы его от выполнения главной задачи, которую следовало решить быстро и тут же исчезнуть. Да, что-то необходимо было придумать другое. — В сельхозтехнике ты тоже не спец, — скептически заметил Эдик. — Само собой, — согласился Виталий и неожиданно предложил. — Слушай, а что, если я вообще ни за кого себя выдавать не буду? — Каким же ветром, дорогой, тебя туда задует? — А просто я в отпуске и друга по армии ищу, Петра Сергеевича Свиридова. — Это еще кто такой? — изумился Эдик. — Да где-то в этих местах механизатором работает. Ты не думай, — засмеялся Виталий, — у меня в самом деле такой дружок в армии был. В славной нашей десантной части. Знаешь, сколько мы с ним боевых троп прошли? Эдик усмехнулся. — И где же сейчас этот твой дружок? — В том-то все и дело, что где-то под Рязанью. Механизатор в колхозе. Да, это самое лучшее, ты уж мне поверь. — Ну, а сам ты кто такой будешь? — не отставал Эдик. — Я? В Москве работаю. Допустим… слесарь-сантехник. — А в этом ты хоть чуточку петришь? — Ого! Сам дома краны и бачки чиню, засоры прочищаю, стояки выключаю. Что тебе еще надо для первого раза? — Не пройдет, — покрутил головой Эдик. — Не похож ты, дорогой, на сантехника. А вообще-то надо тебе хоть одну профессию как следует освоить. На всякий случай, понимаешь. Мало ли что. — А я из милиции уходить не собираюсь, — усмехнулся Виталий. — Вообще. Все в жизни может пригодиться. Вот я экономист. Это кое-что, я тебе скажу. — Эх, — вздохнул теперь уже Виталий. — Я, конечно, в юрисконсульты могу податься или еще куда по юридической части. Только хреновый я буду всюду работник. Мое место здесь, в розыске. А вообще, если хочешь знать, — добавил он, — меня очень история увлекает. — Ну, это в трудную минуту не выручит, — махнул рукой Эдик. — Как сказать. — Что ты имеешь в виду? — Ну, как «что»? Человек без своего прошлого и будущего не человек. Так и каждый народ. Знать все о своем прошлом, и хорошее, и плохое, необходимо. Это нам один умный профессор еще в университете говорил. Все знать. Тогда и будущее будет достойное. — Ну, историю мы в школе проходим. — Э, милый. Это только пол-истории. Ты, вот, Карамзина почитай или там Соловьева. Что у нас на Руси творилось. В каждом из нас наша история сидит. Это понять надо. А то стариков наших послушай. Тоже, брат, история. И тоже в нас сидит. — Это лопнуть можно, дорогой, — засмеялся Эдик. — Что-то не отмечалось еще таких случаев, — серьезно возразил Виталий. — А вот наоборот было. От пустоты лопались. И еще я тебе скажу. История заставляет над собственной жизнью задуматься. Кто ты есть и куда ты идешь. — Я есть человек, — гордо произнес Эдик. — Гомо сапиенс. И творю доброе дело, которому нет конца и не будет, — заключил он бодро. — Ладно, — махнул рукой Виталий. — Что-то мы с тобой расфилософствовались. Так принимаешь мой план? Эдик кивнул. — Тогда идем, доложим начальству. Разговор происходил в комнате Эдика, поэтому они спустились этажом ниже. Цветков отнесся к поездке Виталия серьезно. — Помни, — сказал он напоследок, — там всякое может случиться. Люди среди них есть, сам знаешь, какие. — Вообще-то наш контингент смирный, — усмехнулся Эдик. — Он больше любит на нас жаловаться, понимаете. Чем крупнее жулик, тем выше жалуется. — Группа, судя по всему, смешанная, — возразил Цветков. — Там и ваши, и наши. Так что, все можно ждать. Местных товарищей придется предупредить. — Вот это не надо, Федор Кузьмич, — живо откликнулся Лосев. — Разные могут попасться люди. Могут подпортить дело. Цветков усмехнулся. — Предупредим, как надо. Они тебя не найдут, но готовы будут. Мало ли что тебе вдруг потребуется. Вот так и сделаем, — заключил он твердо, не допуская возражений. Уже вечерело, когда Виталий сошел на небольшой станции, где даже не каждый поезд останавливался. Высоченные деревья, голые и хмурые, уныло выстроились вдоль длинной платформы и с двух сторон подступали к одноэтажному и довольно симпатичному зданию вокзальчика, новенькому, сложенному из красного кирпича с белыми рамами окон и дверями. «Ухаживают», одобрительно подумал Виталий. За густой путаницей голых ветвей и высокого кустарника пристанционный поселок еле проглядывал под уже потемневшим, тяжелым небом, только мерцали где-то вдали огоньки. В холодном воздухе кружились редкие снежинки и тут же таяли, прикоснувшись к земле. Под ногами тускло блестели лужи. Платформа была пуста. Пока Виталий оглядывался, несколько пассажиров, сошедших с поезда вместе с ним, уже исчезли. «Та-ак, — подумал Виталий, поставив у ног свой маленький, потертый чемоданчик и закурив, по привычке закрывая ладонями огонек зажигалки. — Значит, первый пункт у меня Лялюшки, „темное место“, как говорит товарищ Албанян, потом Горелово, потом Сухой Лог. Ну, названия. Впрочем, Лялюшки звучит даже ласково. Как же мне туда добраться на ночь глядя? А, может, тут, на станции, заночевать? Тут, наверное, и буфет есть, чаек. Ну, да посмотрим». Он запахнул свое старенькое, видавшее виды пальто, подхватил чемоданчик и бодро направился к станционному зданию, приветливо светившемуся своими большими, чистыми окнами. В зале ожидания было светло и тепло. На одной из длинных, отполированных временем, потемневших скамеек, оставшихся, видимо, от прежнего вокзала, кто-то спал, укрывшись с головой телогрейкой, на другой — сидели две женщины, ели что-то и тихо переговаривались между собой. Слева от окошечка кассы находился буфет. Там суетилась полная, немолодая женщина в белом халате. За ее спиной на подставке сопел огромный блестящий самовар. Виталий подошел к буфету, рассмотрел выставленные под стеклом бутерброды с потрескавшимися сырными ломтиками и тушками какой-то рыбки, блюдца с красноватым винегретом, сметану в граненых стаканах и решил, что с голода он тут не умрет. А чай — это было вообще отлично. С чая он и начал. — Попрошу два стакана, — сказал он. — Раз самовар, значит, чай должен быть отличным, так я полагаю. — Какой уж есть, — сухо ответила женщина, окинув Виталия настороженным взглядом, и спросила. — С поезда? — С поезда, — подтвердил Виталий. — Вот погреюсь у вас и дальше отправлюсь. Лялюшки далеко будут? Как туда добираться? — Два раза в день автобус. Час назад последний ушел. — А километров сколько туда? — Поболе двадцати будет. — Да-а. Пешком не доберешься. Женщина тем временем выставила перед ним два граненых стакана с чаем, блюдце с сахаром и все так же сухо спросила: — Чего еще? — А еще вот с сыром два бутерброда, — ответил Виталий и в свою очередь спросил. — Чего это вы, мамаша, такая суровая? — А чего радоваться-то? — Как чего? — улыбнулся Виталий. — Вот, к примеру, хороший человек перед вами стоит. А говорят, ласковое слово и кошке приятно. Женщина хмуро посмотрела на Виталия, но уголки рта все же дрогнули в непроизвольной улыбке. — Какой ты человек, не знаю, — сказала она. — Вижу только, что длинный. И чего в наши края пожаловал? — Друга ищу. В армии вместе служили. Сейчас, вроде, в Лялюшках живет. — Как звать-то? — Петр. А фамилия Свиридов. Не слыхали? — Ну, в Лялюшках, может, и живет. А у нас тут такого нет. — Он, кажется, на заправочной станции работает. Есть тут у вас такая? — Это на шоссе, — махнула рукой женщина. — Московское шоссе-то? — Не. Московское там, — она указала в другую сторону. — А это куда ведет? — Как раз в Лялюшки и ведет. — А дальше? — А зачем тебе дальше? — подозрительно взглянула на него женщина. — Ох, мамаша, какая вы бдительная. Я что, на шпиона похож или, к примеру, на жулика какого? — Ничего я такого не думаю. Сорок шесть копеек с тебя. — Сейчас отсчитаем. Виталий достал кошелек. — Заночевать тебе надо, — неожиданно сказала женщина. — Куда, на ночь глядя, пойдешь? А утром автобус будет. — Где же у вас тут заночевать? — Вон, прямо через площадь. Дом приезжих. Скажешь, Мария Гавриловна прислала. — А без протекции разве нельзя? — Как желаешь. — Ладно. Спасибо, Мария Гавриловна. Виталий допил горячий, безвкусный чай, проглотил сухие бутерброды и, взяв свой чемоданчик, вышел через другую дверь зала ожидания на небольшую, темноватую площадь с клумбой посередине, где в мокрой, черной земле кое-где застрял снег. По другую сторону площади виднелись в тусклом свете редких фонарей домик почты, а рядом двухэтажный, с потеками краски на фасаде Дом приезжих. Возле него стояли старенький «Москвич», мотоцикл с коляской и замызганная грузовая машина. Виталий, оглядевшись, направился к Дому приезжих. Бойкая молодая женщина, окинув взглядом незнакомого человека, равнодушно и безапелляционно объявила: — Только общий номер. Койка. Шестнадцатым будете. Семьдесят копеек сутки. — А если отдельно? — Отдельно мест нет. И за это спасибо скажите. — Спасибо. Но я, вообще-то, от Марии Гавриловны, — негромко сказал Виталий. — Чего же молчите? — рассердилась молодая женщина и тем же безапелляционным тоном добавила. — Руль двадцать. Берите ключ. Паспорт только. Вам на одну ночь? — На одну. — Утром, до десяти, освободите. Вот люди, — она пожала плечами. Спал Виталий, как убитый. Разбудила его громкая ссора в коридоре. Пьяный голос ревел что-то, два женских голоса визгливо спорили с ним. Ссора все больше разгоралась. Виталий вскочил, торопливо оделся и выглянул за дверь. В этот момент пьяный схватил одну из женщин за волосы и повалил на пол. Отчаянный крик огласил коридор. Из других комнат выскочили люди, кто-то кинулся на хулигана. «Ну, слава богу, без меня обошлось, — с облегчением подумал Виталий. — Мне только не хватало таким образом в милицию попасть». Однако пьяный раскидал навалившихся на него парней и снова кинулся на женщину, та в страхе прижалась к стене. Тут уж Виталий не выдержал. Подскочив, он заученным приемом опрокинул пьяного и прижал его к полу. Опомнились и парни и с яростью навалились на него. — Ну, братцы, теперь уж вы сами с ним разберитесь, — сказал, тяжело дыша, Виталий и выпрямился. — Здоров, однако, медведь. Справитесь? — Мы ему сейчас башку открутим, — со злостью сказал один из парней. — Вон, с утра полные зенки налил. Второй парень поднял глаза на Виталия. — Приемы знаешь? Здорово ты его завалил. Час спустя Виталий уже стоял в длинной очереди на автобус. В голубом небе плавилось солнце, било в глаза. Небольшой поселок казался добрым и уютным, несмотря на грязь и снег вокруг. Тянулись косые дымки из труб потемневших за зиму домиков за черными, мокрыми штакетниками. Сильный ветер раскачивал деревья. Люди в очереди поеживались от холода, пытаясь спрятаться за спинами стоящих впереди. Неожиданно кто-то хлопнул Виталия по плечу. Он оглянулся. Перед ним, улыбаясь, стоял парень из Дома приезжих. — Здорово еще раз, — сказал он. — Признаешь? — Ясное дело, — ответно улыбнулся Виталий. — Соратник, можно сказать. — Куда путь держишь? — В Лялюшки надо. — Идем, подвезу. Вон моя родимая стоит, — парень указал на грузовую машину возле Дома приезжих. — Мне как раз по пути. Они зашагали к машине. — А ты откуда? — спросил Виталий. — Из Сухого Лога. Колхоз наш там. — От Лялюшек далеко? — Тридцать шесть километров. Всего ничего. Я тут чуть не через день мотаюсь. А ты сам откуда? — Из Москвы. — Ого! Я туда тоже езжу. Уж раз в неделю, как пить дать. Знаешь, сколько бензина зря пожег? Жуть. Они подошли к машине и залезли в кабину. Взревел мотор. — Хорошо она у тебя берет, — отметил Виталий. — Следить надо. Техника заботу любит. Машина, — он подмигнул, — она, как девка, на это откликается. Жик! И порядок. Тебя как звать-то? — Виталий. А тебя? — Меня Родион. Родя, короче говоря. Сержант в отставке, — он снова широко улыбнулся. — Артиллерия — бог войны. — Была. Теперь другим богам поклоняемся. Пострашнее. Они уже медленно ехали по неширокой улочке поселка, то и дело ныряя в глубокие, полные водой колдобины. Машину раскачивало, как корабль в непогоду, за спиной жалобно скрипел кузов. — Родь, а ты почему сказал, что зря бензин жжешь, когда в Москву ездишь? — спросил Виталий. — Почему же зря? — Не своим делом занимаюсь. — А каким? — Тут, брат, целая механика. Так просто не расскажешь. Кое-чего оттуда, кое-чего туда-сюда, — туманно пояснил Родя и в свою очередь спросил: — Тебе зачем в Лялюшки? — Дружок мой по армии там, вроде бы, живет. Вот в отпуск и решил проведать. Пятый год все собираюсь. Он уж и писать перестал. — Как звать? — Петр. А фамилия Свиридов. — Точно! Есть там такой, — неожиданно объявил Родя и внимательно посмотрел на своего пассажира. — Ну, да? — изумился Виталий. — Ха! Сам едет и сам удивляется! Родька снова широко улыбнулся, но в глазах его мелькнуло какое-то задумчивое выражение. Вообще, улыбался он непрестанно, такая уж у него была улыбчивая, веселая и круглая физиономия, но улыбки его были все время разные. — Ну, ты ж чудик, — продолжая хитро улыбаться, сказал он. — Да нет. Я удивляюсь, что ты его знаешь, — спохватился Виталий. — Не твоя же деревня. — Ха! Да я тут всю округу знаю. Они уже выехали из поселка на узкое асфальтированное шоссе, и, как всегда в таких случаях, дорога стала лучше. За поворотом показалась заправочная станция: две желтые колонки под навесом, домик заправщицы, а возле колонок несколько грузовых машин. — Без перебоя, бензин-то? — спросил Виталий. — Как часы. Лиля наша дело знает. К ней заправщики в первую очередь ездят, как только свистнет. — Ловчит, небось? — Зачем? Другой такой красавицы, я тебе скажу, в округе у нас нет. Как на мед, все летят. — Ну, да? — недоверчиво усмехнулся Виталий. — Точно. Кто женихаться, кто так. — Добрая очень? — Ни, ни. Строже не бывает. Слух прошел, на ней сам наш старший инспектор ГАИ жениться собрался. Товарищ Пенкин Григорий Данилович, — Родя лукаво подмигнул. — Гроза наша. Да вон он подкатил. Видишь? В этот момент у заправочной и в самом деле остановился милицейский мотоцикл с коляской, и рослый лейтенант милиции в белой каске слез с него и не спеша направился к домику заправщицы. Водители машин, собравшиеся в кружок и шумно что-то обсуждавшие, смолкли и проводили его глазами. — Солидный дядя, — одобрительно заметил Виталий и, спохватившись, спросил. — Слушай, ну, а как там мой Петр-то поживает? — У него дела, — широко и загадочно улыбнулся Родька. — Петр Савельевич на пенсию даже собирается. Вроде как болеет. Но в правлении, ясное дело, остается. — Постой, постой! — воскликнул Виталий. — Какая пенсия? Ты говоришь, его Петр Савельевич звать? — Ну, да, — Родька хитро скосил глаза на своего пассажира и по своему обыкновению улыбнулся. — Только он в армии служил, когда ты титьку у мамки сосал. Вот какое дело. — Так, ведь, мой-то — Петр Сергеевич! Может, родственник? — Приедешь, разберешься, — засмеялся Родька. Они миновали заправочную и по сторонам дороги потянулись чуть заснеженные поля с проступающими черными, жирными пятнами земли. Потом потянулся кочковатый, голый кустарник, и дорога незаметно пошла по лесу, сначала редкому, слабому, невысокому, а затем втянулась в лес, мощный, густой, закрывавший полнеба. Зеленой, глухой стеной вдоль дороги стояли могучие красавицы-ели, и воздух здесь был напоен их терпким запахом. Родька что-то болтал о своих шоферских и колхозных делах и заботах, но Виталий слушал плохо. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро, надо было хоть немного в них разобраться и кое-что понять и запомнить. Вот, скажем, заправщица Лиля и инспектор Пенкин. С ними надо бы познакомиться. Они наверное видели три дня назад на дороге мощную машину с десятью тоннами лимонной кислоты, возможно, обратили внимание на водителя, да и на второго человека в кабине машины, этого чертового Диму. Наконец, могли случайно или не случайно выяснить ее маршрут. Словом, эти неведомые пока Лиля и Пенкин могут дать ценнейшую информацию. Ведь главная задача Виталия пока что сводилась именно к установлению маршрута исчезнувшей из Москвы машины с кислотой и тех, кто в ней ехал. Ему, Виталию, нужен был прежде всего водитель Семен — убийца. Каждый день его пребывания на свободе грозил новой бедой. — …Его однажды собственный дружок из Москвы чуть не убил, — вдруг дошли до Виталия слова Родьки, продолжавшего что-то рассказывать. — Кого? — переспросил Виталий. — Да Прошку этого. Ну, которого ты в Доме приезжих завалил. — А кто он такой, этот Прошка? — со вновь вспыхнувшим интересом спросил Виталий. — Откуда он? — Тоже шоферяга. Из Лялюшков. Как от руля оторвется, все, управы на него нет. А за рулем как стеклышко. Пенкин к нему никак не подберется. А давно хочет права отобрать, я знаю. — Почему же это он так хочет? — Тут, брат, механика. На какие шиши он гуляет, Прошка-то? Вот я на свои трудовые так не загуляю. А тоже, вот, мотаюсь по их делам. Но Родька им не подходит, туды-сюды, — он, многозначительно улыбаясь, пошевелил в воздухе рукой. — Родька курс знает, его не собьешь. А вот Прошка им в самый раз. Он, видишь, и машину себе собирается покупать, «Жигули». Улавливаешь? — Ну, а на какие же это все шиши? — То-то и оно. Все догадываются, да никто не догадается. — А товарищ Пенкин, выходит, догадался? — засмеялся Виталий. — Не-а. Один я кое-чего знаю, — хвастливо улыбаясь, объявил Родька. — Да молчу. Не мое это дело, понял? — Точно. В чужие дела лучше не соваться. Тем более темные, — поддержал Виталий и иронически добавил. — Нос откусить могут. А у тебя он и так, вон, какой короткий. — Мой нос при мне, — Родька, видимо, обиделся, и неизменная его улыбка на круглом лице вышла досадливой и сердитой. — А вот Прошке надо бы давно укоротить. Нагличать больно стал. Сам видел. — Так вот, московский приятель, ты говоришь, и хотел его укоротить? — Ну, да. Тут другие дела. Чуть не убил, люди видели. Только Прошка жалиться на него не стал. Забоялся, гад. — Это что ж такой за приятель, которого даже Прошка ваш боится? — Говорю, из Москвы. Тоже шоферяга. Грузы к ним туда, в Лялюшки, возит. Он туда, а Прошка оттуда. — Там что, завод какой? — Завод… — презрительно усмехнулся Родька. — Цех там один, в колхозе у них. Ну, вот, вроде, как у нас тоже. — А-а. Ну, понятно. — Ничего тебе, милый друг, понятно тут быть не может, — назидательно произнес Родька. — Поумней нас с тобой люди есть. Они помолчали. Дорога все шла и шла через лес, и не редела могучая стена зеленых елей по сторонам, густые, длинные лапы их, перекидываясь через узкую обочину, чуть не задевали машину. — Ох, и места у вас здесь, — вздохнул Виталий. — Ага. Под охраной лес. Сейчас твои Лялюшки будут. И верно. Лес постепенно начал редеть, отступать в сторону от дороги, и вдали, за полем, показалась деревня. Дорога сначала полого спускалась к ней, потом пошла на подъем. Солнце продолжало ослепительно сиять в голубом мареве, временами заходя за легкие белесые облака. Искрились снежные языки, залегшие в ложбинке, и первые грачи уже вышагивали по мокрым комьям земли. Вдали тянулись дымки над избами Лялюшек. — Где тебя высадить? — спросил Родька. — Давай к тому Свиридову, что ли, — махнул рукой Виталий. — Расспрошу хоть. — Гляди, с ним поаккуратнее. Мужик хваткий. — А зачем меня хватать? — Они вообще приезжих не любят. Понял? — Кто «они»? — Они, — с ударением, загадочно произнес Родька и засмеялся. Машина въехала в деревню, и асфальт сразу сменился выбитым, ухабистым булыжником с лужами. Где-то громко играло радио. Над некоторыми избами тянулись вверх длиннющие шесты телевизионных антенн. Был разгар дня. Холодное, яркое солнце плавилось в бледно-голубом небе чуть не над самой головой. Людей на улице было мало. На небольшой, грязноватой площади, посреди которой на столбе гремел репродуктор, машина сделала полукруг и остановилась возле бревенчатого домика с небольшой вывеской «Чайная». — Вон туда за угол завернешь, — показал Родька, — и третья изба справа. Новая. Понял? Ну, пока. Ищи дружка, свищи. И меня не забывай, если — что, — он широко и дружески улыбнулся. — Ты парень ничего. Виталий попрощался и неловко вылез из машины, разминая затекшие ноги. А Родька осторожно, чтобы не забрызгать нового приятеля, двинул машину дальше. Рядом, из чайной, доносились голоса и тянуло теплом. Виталий решил заглянуть туда. Есть хотелось зверски. Утром, в Доме приезжих, буфет оказался закрыт, и со вчерашнего вечера во рту у Виталия не было ни крошки, да и вчера-то был не ужин, конечно. Кроме того, потолковать с кем случится и послушать, о чем там люди говорят, в этой чайной, тоже было полезно. Виталий поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо под жестяным козырьком и толкнул дверь. В небольшой чайной оказалось тепло и довольно людно. За столиками, а их всего-то было семь-восемь, не больше, расположились главным образом компании; одиночек, кажется, не было. Люди пили, ели, курили, громко переговариваясь, кто-то спорил, даже ссорился, кто-то смеялся, шутил. «Прямо клуб, — подумал Виталий. — А время, между прочим, самое рабочее». Кстати, женщин видно не было. У дальней стены разместился небольшой буфет. Над ним висели на стене расписные тарелки. На средней был нарисован большой, красный петух, выглядел он необычайно воинственно и сердито, так что Виталий невольно улыбнулся. А чуть в стороне, на тумбочке, возвышался огромный никелированный самовар, точная копия того, станционного. «Любят тут чаевничать», — одобрительно подумал Виталий. Он подошел к буфету и с удовлетворением отметил, что там имеются даже горячие сосиски с пшенной кашей, а также неизменные бутерброды с сыром и какой-то темной, незнакомой колбасой, стаканы со сметаной и томатным соком, а за спиной буфетчицы, на стойке — винные и водочные бутылки. Виталий закупил разной снеди и, глазами отыскав свободное место, с двумя тарелками в руках направился к одному из столиков. — Разрешите к вам подсесть? — спросил он у сидевших там людей. — Давай, давай, милый человек, — добродушно ответил один из них, освобождая ему место за столом. Виталий поставил свои тарелки, потом сходил еще раз к буфету и забрал чай. В этот момент все его мысли были сосредоточены на еде. Посетители чайной равнодушно поглядывали на него, и тут же забывали, увлеченные своими спорами и разговорами. Только один взгляд быстро и враждебно резанул по Виталию, и он не успел заметить, чей это был взгляд. Однако мгновенное это, как укол, ощущение было неприятным, главным образом, своей неожиданностью и необъяснимостью. Ну, кто, в самом деле, мог его тут знать? За столиком, где расположился Виталий, сидели два пожилых человека: один — худощавый, в черной телогрейке, другой — полный и вальяжный, в расстегнутой зеленой нейлоновой куртке, замысловатой, красивой выделки, из-под которой видна была тоже зеленая в полоску трикотажная рубашка. Оба седовласые, загорелые, неторопливые. Они пили чай, отламывая по кусочку печенье из раскрытой бумажной пачки. Рассеянно взглянув на Виталия, они продолжали свою беседу. — А материал где возьмешь? — спросил один, в телогрейке. — Досок одних половых тебе кубов пять потребуется, а то и поболе. И остальное все. — На складу обещали, — солидно ответил второй, с шумом отхлебывая горячий чай. — Кум у меня там. — Ну, да. Тогда, конечно, — согласился первый. — По весне, выходит, и начнешь? — Как сговоримся. — В прошлом годе дом-то тебе быстро поставили. Что говорить. Тоже, небось, кума нашел? — с чуть заметной усмешкой спросил старик в телогрейке. — Помогли… — недовольно ответил второй. — А зятек-то тебе обещает? — Что он есть, что его нет, — пробурчал толстяк в куртке и махнул рукой. — Все ему, видишь, дороже родного гнезда. Да и какое оно ему родное. — Так бригадир он, — уважительно произнес первый, отхлебывая чай. — Ноне знаешь ему хлопот сколько? А москвичи-то твои хорошо за постой платят? — А! — снова махнул рукой толстяк. — Нешто это постой? Ночь одна и все тут. Виталий прислушался к их разговору, потом, решившись, сказал: — Извините, что помешаю. Я, вот, приезжий. Друга своего по армии ищу. Нельзя ли тоже переночевать у вас? Я уплачу, конечно. Оба старика посмотрели на него уже внимательнее, и первый, в телогрейке, перестав отхлебывать чай, поинтересовался: — А откуда ты будешь, молодой человек? — Из Москвы. — Паспорт-то есть? — А как же, в полном порядке, — улыбнулся Виталий. — Не беглый. — Само собой, — согласился старик. — И не разбойник, — добавил Виталий. — Их, пожалуй, тоже теперь не встретишь. — Кто их знает, — с сомнением ответил старик. — Всякие, мил человек, водятся на российских просторах. Второй старик, в куртке, к которому, собственно, и обратился Виталий, помалкивал, испытующе и недоверчиво поглядывая на незнакомого человека. — Ну, что, Петр, берешь? — обратился к нему первый старик. — А то я его, так и быть, к себе пущу. Как? — Пускай, коль охота, — буркнул тот. — И пущу. Надо войти в положение. У него, небось, кума-то здесь нет, — насмешливо заключил он. — Как хотишь, — сдержанно ответил второй. — Пойдем, милок, — обратился к Виталию старик в телогрейке, отодвигая пустой стакан. — Ты закусывать-то кончил? — Кончил, — с готовностью отозвался Виталий и поднялся из-за стола. — Ну, и хорошо. Пойдем тогда. Старик тоже встал, надел кепку и кивнул своему собеседнику. — Бывай, Петр. — Бывай, — равнодушно ответил тот, не выказывая желания идти вместе с ними. Виталий и старик вышли из чайной и, поеживаясь от холодного ветра, зашагали по обочине дороги, обходя лужи, потом свернули в какую-то улочку. Старик был невысоким, щупленьким, но ходким, и Виталий прибавил шагу, чтобы не отстать. — Звать-то тебя как? — спросил старик, поднимая голову. — Виталий. — Ага. А меня, значит, Терентий Фомич. Так что, будем считать, знакомы уже. Ну, и какого же ты дружка отыскиваешь? — По армии. Закадычные мы дружки были. А потом, вот, жизнь раскидала. Пять лет, как писать мне перестал. А то все звал. Каждый год к нему собирался. А теперь, вот, как отпуск получил, решил, все, отыщу. — Звать-то его как? — Свиридов Петр. — Есть у нас один такой, — сдержанно произнес Терентий Фомич. — Слышал. Не тот, — улыбнулся Виталий. — Ваш — Петр Савельевич. А мой — Петр Сергеевич. И вообще по возрасту не подходит. — Это кто же тебе успел все сообщить? — Подвез меня со станции парень один, из Сухого Лога. Родион. — А, Родя, — кивнул старик. — Знаем такого. Хороший малец. Работящий. Ну, а сам ты чем в Москве занимаешься? — Сантехникой, — усмехнулся Виталий, решив, что никакого учителя сейчас в отпуск никто не отпустит. — Ну, да. Понятно, — старик мельком взглянул на Виталия через плечо снизу вверх и, вздохнув, сказал. — Только другого Свиридова у нас, милок, нет. — Может, в какой соседней деревне? — Это может. Фамилия такая в наших местах встречается. А своих парней я знаю. Все они тут у нас в дому крутятся. Вокруг Галки моей. Меньшая осталась, — ласково добавил он. — Остальных повыдавал. Всего аж четыре девки, ни одного парня, — и, вздохнув, заключил: — А старуха моя померла. Годов уж восемь как. Оба помолчали. Потом старик неожиданно сказал: — А с нашим Свиридовым ты, считай, уже познакомился. В чайной он со мной сидел Петр Савельевич, точно. — Да, ну? — удивился Виталий. — Вот он, значит, какой… — Такой, такой, — охотно согласился старик, легко семеня рядом с Виталием. — Он у вас член правления? — Член, а как же? — И чем ведает? — Цех у нас тут один есть, над ним поставлен. — Потому и москвичей к себе пускает? — Во! Значит, усек? Москвичей-то москвичей, да, как видишь, не всяких. Старик остановился и показал на избу за невысоким штакетником. — Мои хоромы. Милости прошу. Они свернули к калитке. В этот миг Виталий заметил вдали идущего по улочке человека. Людей вокруг больше не было, и потому человек тот сразу бросился ему в глаза. Впрочем, Виталий и не задержал на нем взгляда. Только Терентий Фомич недовольно проворчал: — Увязался, обормот. — Кто? — безразличным тоном спросил Виталий. — Да тут один… — махнул рукой Терентий Фомич. Не успела захлопнуться за ними калитка, как из-за дома выскочила крупная, угольно-черная, лохматая собака с отрубленным хвостом, неохватно мощной шеей и широкими, мощными лапами. Она басисто, раскатисто гавкнула, словно предупреждая о своем появлении. Однако никакой вражды к незнакомому человеку, пришедшему с хозяином, она не выказала. Только настороженно взглянула на Виталия круглыми, рыжими глазами. — Это наш гость, Алдан, — спокойно сказал Терентий Фомич. Собака немедленно уселась, вывалив из огромной пасти влажный, красный язык, и, казалось, с интересом стала наблюдать за людьми. А Терентий Фомич и вслед за ним Виталий поднялись на крыльцо, аккуратно отчистили от налипшей грязи подошвы ботинок, и старик толкнул незапертую дверь. Сняв пальто и телогрейку и скинув ботинки, они прошли в горницу, выложенную чистыми суровыми половиками. Все тут было скромно, но уютом и покоем пахнуло на Виталия. Он огляделся. — Хорошо у вас, — сказал он. — Хозяюшка моя заботится, — снова ласково сказал старик и крикнул. — Галинка, принимай гостя! И тут же в горницу вбежала тоненькая, темноволосая девушка в скромном синем платьице и белом с цветами фартучке. Живое, свежее личико ее с огромными, удивительно чистыми, карими глазами, сразу понравилось Виталию. — Галя, — застенчиво сказала девушка, подняв глаза на Виталия и протягивая узкую, неожиданно крепкую руку. — Виталий, — улыбаясь, ответил он. — Ну, вот. Будем знакомы, — бодро объявил Терентий Фомич и добавил, обращаясь к дочери. — Заночует он у нас. Из Москвы человек. Друга разыскивает. Ты в маленькой комнате постели потом. А пока мы домашнего чайку попьем. Давай, хозяюшка, накрывай. — Сыт я, Терентий Фомич, — сказал Виталий. — Спасибо. — Никак нельзя, — возразил старик. — Раз гость. Посидим, покалякаем. — Вам, небось, на работу. — Моя работа ночная. Сторож я тут. — Чего же вы охраняете? Тем временем они уже уселись за стол, а Галя неслышно исчезла. — Правление колхоза у нас в Сухом Логе, — пояснил Терентий Фомич. — А тут бригада. Животноводы. Коровники у нас на всю область знаменитые. Вот Галинка моя скоро во вторую смену пойдет. Доярка она. Ну, еще и цех, конечно, охраняем, — усмехнулся он. — Тоже, говорят, немалый доход от него. — А что он производит, цех этот? — Чего захотят, — загадочно ответил старик. — Но по форме, значит, фруктовый джем. Виталий улыбнулся. — Это, выходит, к вам московские машины приходят, Родя говорил? — Во, во, — охотно подтвердил Терентий Фомич. — К нам. Появилась Галя с подносом в руках и начала расставлять на столе чашки, сахар, большую миску домашнего творога, кринку с молоком, тарелку со сметаной и другую тарелку с горкой яиц. Виталий заметил, что девушка поменяла платье и как-то по-другому причесала волосы, и передник был на ней уже другой, с другими цветами. Суетясь возле стола, Галя смущенно сказала: — Уж извините нас, что есть. Не ждали. — Ну, что вы, — запротестовал Виталий. — Вообще напрасно… А Терентий Фомич, занятый своими мыслями, тем временем продолжал: — …Вот так приходют, уходют. И на постой к Петру Савельевичу завсегда встают. Он давеча сказал, в чайной-то, какой, мол, это постой. Э, милок, постой такой, что с него он новый дом поставил, а теперь вот сарай да гараж. — Чего же они из Москвы возят? — вежливо поинтересовался Виталий, всем своим видом показывая, как безразличны ему эти дела. — А кто их знает, чего возют, — ответил Терентий Фомич, накладывая гостю на тарелку творог. — Вот намедни пригнали огромную машину с мешками. Чего там было, кто знает? — Лимонная кислота, — неожиданно сказала Галя и добавила, обращаясь к Виталию: — Вы еще нашего молочка отведайте. Мы за него премию получаем. Самый высокий процент жирности в районе. Виталий машинально поблагодарил и переспросил с удивлением: — Лимонная кислота? — Ты-то, дочка, откуда знаешь? — тоже удивился Терентий Фомич. — Лиля говорила. Они у нее заправлялись. А один мешок прорвался, и из него посыпалось содержимое. Тара плохая. Ну, они его и переворачивали. — Кто это «они»? — все тем же безразличным тоном спросил Виталий. — Ну, там, водитель. И еще один мужчина с ним был, — ответила Галя и добавила: — Вы же все-таки попробуйте. Она придвинула стакан с молоком к Виталию. — Все Петра Савельевича постояльцы, — с усмешкой пояснил Терентий Фомич. Виталий подумал, что больше на этой теме задерживаться не следует. Он решил попробовать молоко, но, не удержавшись, выпил одним духом весь стакан. Отдышавшись, он сказал: — Уф! Я такого молока никогда еще не пил. — А теперь творожок попробуйте, — улыбнулась Галя. — Такого вы тоже не ели. Сами готовим, из этого же молока. — И большие у вас коровники? — спросил Виталий. Разговор легко перекинулся на другую тему. Потом пили чай. Под конец Виталий спросил старика: — А не поговорить ли мне с Петром Савельевичем, может, родственники у него в округе живут, а среди них и мой Петр? — Чего ж не поговорить. Поговори. Может, и живут. Фамилия-то у нас встречается. — А не помешаю? Вдруг постояльцы у него сейчас? — Ни. Те уехали уже, — махнул рукой старик. — Завтра обратно приедут, — неприязненно сказала Галя. Отец с недоумением уставился на нее. — Ты-то откуда все знаешь? — А их водитель нашему Прошке сказал. Леня слышал. «Их водитель», — подумал Виталий. Он уже не сомневался, что напал на нужный след. Это произошло раньше, чем он рассчитывал, но это должно было случиться неизбежно. Как ему хотелось показать этой симпатичной Гале две фотографии, лежащие у него в кармане, вернее, два фоторобота, чтобы она окончательно опознала тех людей. Но делать этого было нельзя. Итак, завтра эти двое приедут снова. Неужели они снова проделали ту же операцию с фальшивой доверенностью, на этот раз где-то еще? А почему бы и нет? Ротозеев у нас пруд пруди. Значит, завтра они приедут, их можно будет увидеть своими глазами. И, конечно, задержать, непременно задержать. А для этого надо… Виталий не успел додумать. Галя сказала: — Папа, Лиля вечером к себе звала. Я, пожалуй, к ней забегу после работы, ладно? Музыку будем слушать. Ей Высоцкого привезли. — Беги, дочка, — согласился Терентий Фомич. — Только поздно-го не возвращайся. Неровен час, знаешь… Да вот гостя нашего захвати. Тоже послушает. — Не стоит, Терентий Фомич, — махнул рукой Виталий. — Я, пожалуй, отдыхать лягу. Ночью не спал совсем. — Отдыхать будешь, когда года выйдут, — с напускной строгостью ответил старик. — Молод еще отдыхать. — Пойдемте, Виталий, — поддержала отца Галя. — Вы, конечно, в Москве и не то слышали. Ну, потанцуем хоть. Отказываться дальше было неловко. К тому же у Виталия мелькнуло одно предположение, которое стоило проверить. До вечера, однако, было еще далеко. Галя убежала на работу. А Виталий решил все же побывать у Свиридова и расспросить того о несуществующем его родственнике, чтобы не вызвала уже никаких сомнений причина появления его в Лялюшках. Кроме того, к этому дому стоило присмотреться внимательнее. И не только потому, что здесь творились какие-то весьма подозрительные махинации со сбытом краденого, но и потому, что завтра здесь могут развернуться серьезные события, и тогда знание «театра военных действий» очень пригодится. И вот, руководствуясь пояснениями Терентия Фомича, Виталий отправился в путь и вскоре, без особого труда, разыскал добротный, совсем новый дом Свиридова под ярко-зеленой железной крышей. Дом стоял в глубине двора, и летом за густой зеленью высокого кустарника и деревьев его, наверное, не было видно. Сейчас же он хорошо просматривался с улицы. Две узкие, светлые бетонные дорожки тянулись от ворот и обрывались недалеко от дома. Это, видимо, был заготовлен путь к будущему гаражу. С другой стороны дома темнел большой, покосившийся старый сарай. Виталий толкнул калитку, но она оказалась запертой. Рядом виднелся звонок под аккуратным козырьком, и Виталий с силой нажал на него. На крыльце дома появилась представительная фигура Свиридова в сапогах и меховой безрукавке. Вглядевшись, он не спеша направился к калитке по бетонной, аккуратной дорожке. Походка у него была какая-то утиная, вперевалочку. С виду визит Виталия, как и следовало ожидать, кончился ничем. Свиридов принял его холодно и недоверчиво. Правда, Виталий так горячо и в таких подробностях описал ему своего славного армейского дружка, что в конце концов старик, казалось, поверил в искренность его намерения. Настороженность в глазах Свиридова исчезла, но неприязненный холодок остался. Виталий кожей чувствовал, что чем-то был неприятен Свиридову. Дом у Свиридова был просторный, светлый, во всем чувствовался достаток. Из передней, где Виталий снял пальто и отразился с головы до пят в необъятном зеркале, он прошел в большую комнату. Был здесь и цветной телевизор самой дорогой модели, и обширный, цветастый ковер на стене, и сверкающий хрусталь в высокой горке, на ковре висела дорогая, красивая двустволка. Светлая мебель была новая, модная, кажется, югославская. На круглом столике в углу виднелся какой-то необычный, сверкающий металлом и стеклом, большой заграничный проигрыватель. Словом, если бы не узковатые окна и не пейзаж за ними, можно было бы на миг почувствовать себя как бы в городской московской квартире. Вот только хозяин ее, скинув в передней сапоги и безрукавку, теперь оказался в мятой спальной пижаме, которой он, видимо, отводил роль домашней одежды, что сильно диссонировало с окружающей обстановкой, и Виталий еле сдерживал неуместную улыбку. За все время разговора никто в комнате не появился, не скрипнула ни одна дверь или половица в доме. Хмурый Свиридов, еле цедивший слова, ничем не угостил гостя, даже стакан чая не предложил, а на вопрос, можно ли закурить, поморщился. Ни о себе, ни о каких побочных материях он не распространялся. Чаще всего он отделывался короткими, осторожными репликами на все вопросы Виталия, даже самые невинные, словно боясь проговориться. У Виталия возникло ощущение, что старик чем-то напуган и теперь уже всего боится, хотя испуг суровой, крутой натуре Свиридова, видимо, был не свойствен. «Чем же это его так напугали? И кто? Не москвичи ли — постояльцы?» — подумал Виталий. Однако тема их разговора уже иссякла, и Свиридов явно не собирался продолжать беседу. Виталию ничего не оставалось, как, извинившись, распрощаться с неприветливым хозяином, который за все время беседы сам не задал Виталию ни одного вопроса. — Всего вам доброго, Петр Савельевич, — сказал на прощанье Виталий. — Извините за беспокойство. Поеду дальше. Должен я в вашей округе отыскать своего друга. — Когда поедете-то? — впервые удостоил его вопросом Свиридов. Тон при этом был такой, будто Свиридов сказал: «Проваливал бы ты побыстрее отсюда». — Завтра и поеду, — ответил Виталий. Свиридов сдержанно кивнул. — Ну, ну. Виталий покинул этот дом с неприятным чувством беспокойства и некоторого раздражения, словно побывал у скрытого недруга, который что-то тайком творит во вред всем вокруг. «Да ну его к черту, — сердито подумал Виталий, шагая по грязной улочке и то и дело обходя лужи. — Для меня он интереса не представляет. Пусть Албанян с ним возится. А вообще мужичок с двумя донышками, если не с тремя». Тут он оступился, попал ботинком в большую лужу и снова чертыхнулся уже вслух. День еще не догорел, когда Виталий вернулся в дом Терентия Фомича. Старик возился за домом, возле сарая, где в темноте верещали куры и хрюкал молодой кабанчик. Услыхав стук калитки, старик выглянул из-за дома. Одновременно появился и Алдан, издали внимательно посмотрел на Виталия, но гавкать не стал. А Терентий Фомич быстрой, легкой своей походкой направился навстречу гостю. Был он все в той же потертой телогрейке и кепочке, щеки густо заросли сивыми пучками волос, вперемешку седыми и рыжими, а голубые глазки в сетке морщин смотрели живо и любопытно. Ну, что? — спросил он, подходя. — Чего узнал, аль нет? — Ничего не узнал, Терентий Фомич, — вздохнул Виталий. — Кажется, дурака я свалял, что поехал так, без точного адреса. — А чо тебе жалеть-то? Отпуск. Так и так гулять. А тут новые места посмотришь, с людьми, вот, знакомство заведешь. Когда б ты еще к нам сюда забрался? Э, милый, пока молод, гляди вокруг и подале. А старость придет, тады под ноги гляди, кабы не упасть. Ну, пошли, пошли в избу-то, — он, потянувшись, хлопнул Виталия по плечу. У них уже установились самые дружеские отношения Взаимная симпатия возникла, как это иной раз бывает, даже не с первого слова, а с первого взгляда. Всем обликом своим, манерой пришлись они по вкусу друг другу. В избе, закурив, Терентий Фомич спросил, подсаживаясь к столу: — Ну и как тебе Петр Савельевич наш показался? — Да не очень, по правде сказать, — покачал головой Виталий, опускаясь на скамью возле окна и тоже закуривая. — Главное, людей почему-то боится. — Да-а, — вздохнул Терентий Фомич, задумчиво глядя в пространство. — Что верно, то верно. Людей стал хорониться. Мы ж тут все друг у дружки на глазах. Что мужики, что бабы, что детишки. Куда денешься? А я так и ночью брожу по деревне, вон с Алданом в паре. — И что же вы ночью замечаете? — улыбнулся Виталий. — Эге, всякое примечаю, уж будьте покойны, — хитро усмехнулся Терентий Фомич, дымя своим «Беломором». — Кто кого, к примеру, провожает по молодому делу, ну, стоят там, милуются. Кто с кем бражничает, а потом за заборы хватается, когда домой идет, песни иной раз поет. Ну, а кто как тать шастает, от добрых людей хоронясь, такие тоже имеются. — И зачем же они хоронятся? — спросил Виталий. — Ну, насчет того, чтобы скрасть, это одно. Хотя у нас не очень-то этим побалуешь. Алдан, к слову сказать, две благодарности от колхоза имеет. Лютый зверь на работе, ей-богу. Не узнать. — А есть, значит, которые не крадут, но все равно от людей по ночам хоронятся, так что ли? — улыбнулся Виталий. — То-то и оно, — подхватил Терентий Фомич. — Вот, к примеру, тот же Свиридов Петр Савельевич. Зачем, спрашивается, гостей по ночам провожать, когда люди добрые ночью спят все? Или, к примеру скажем, встречать? Для того тоже день есть. — Да, зачем? — А я, милок, не знаю. И ты не знаешь. И никто, почитай, не знает. «Ну, я, положим, если и не знаю, то догадываюсь», — подумал Виталий и, махнув рукой, равнодушно сказал: — Ну и шут с ними, Терентий Фомич. Наше дело сторона. — Так-то оно так, — с сомнением покачал головой старик. — Да не совсем так. Я, допустим, поставлен беречь добро, а они, значит, напересек мне. Как мне действовать в таком разе? Уступить? Пущай, мол? Никак нельзя. — Ну, и что же делать? — Вот, «что?», спрашиваешь. А ты перво-наперво считай, что твое дело не сторона. Тут, милый, обчее дело. В таком разе у тебя и глаз совсем другой станет. Ну, возьми, к примеру… Старик, еще долго и горячо убеждал Виталия, но видно было, что о махинациях Свиридова ничего толком не знает. А вскоре он пригласил Виталия отобедать. Виталий, было, заикнулся насчет чайной, но Терентий Фомич воспротивился этому с такой обидой, что настаивать дальше было невозможно. Старик собрал на стол сноровисто и быстро. — Имеем мы с тобой право по чарочке за дружбу и успех, а? — с хитринкой спросил он. — А то и по второй, пока хозяйки моей нет. — Запрет наложила? — улыбнулся Виталий. — Сильно не одобряет. И то я тебе скажу, шибко мы этим зельем увлекаться стали. И дитю отсюда хворые выходют, и дитю дитев. Видал? А это что есть, ежели в размерах взять? То-то. Выходит, материя сурьезная и мировая. Терентий Фомич настроился за обедом на философский лад. Уже начало темнеть, когда прибежала Галя. Она быстро переоделась, и они с Виталием отправились в гости. Идти пришлось далеко, чуть не через всю деревню. — Все же неудобно получается, — сказал Виталий. — Незнакомый дом, как-никак. И никто не приглашал. — Что вы! — весело возразила Галя. — Считайте, что уже пригласили. И вообще о вас уже полдеревни знает. — Как же так меня пригласили? — засмеялся Виталий. — Очень просто. К нам на ферму Гриша заезжал. Я и передала. Он тоже будет. «Что и требуется», — подумал Виталий. Они уже миновали улицу, где стоял дом Свиридова, когда за их спиной раздался свист. Виталий оглянулся, но в сгустившейся, тьме рассмотреть ничего не удалось. — Это наши мальчишки, — рассмеялась Галя. — Думают, куда это я иду с чужим человеком. Сейчас увидят. Вскоре они пришли. На улице, возле Лилиного дома, стоял мотоцикл с коляской. — Это Гришин, — сказала Галя. — У него и служебный, и свой. Они толкнули калитку, прошли по скользкой от жидкой грязи дорожке и поднялись на крыльцо. Дверь дома оказалась незапертой. Лиля встретила их в передней. Это и в самом деле была красивая девушка, высокая, стройная, черноволосая, с тонкими чертами лица и большими карими глазами. Словом, Родька нисколько не преувеличивал. А в комнате, куда прошли Галя и Виталий, собралось уже человек десять парней и девушек. Среди них был ладный парень в милицейской форме с погонами младшего лейтенанта. Строгие темные глаза его и сейчас по привычке оставались строгими на круглом, чуть курносом лице, навсегда, казалось, загорелом, прямо-таки задубленном ветром и солнцем, с выгоревшими, почти белыми волосами. Запоминающаяся внешность была у этого серьезного парня. — Григорий, — представился он, крепко пожав руку Виталию. Слушали музыку, танцевали, пили чай. Виталий обратил внимание, что никто из парней не принес водку. Видно, удерживало присутствие инспектора. А тот вел себя солидно и сдержанно, и также солидно ухаживал за хозяйкой. И тут всезнающий Родька тоже, кажется, был прав. В конце концов Виталий решил, что с Пенкиным можно иметь дело, доверия он, вроде бы, заслуживает. И вообще, кажется, славный парень. Правда, совсем еще молодой и в милиции, видимо, недавно, отсюда и эта чрезмерная солидность, и эта строгость во всем. Да, молод был Пенкин и кто знает, как поведет себя в сложных обстоятельствах. Но другого случая до завтрашнего дня, возможно, вообще не представится. А уже завтра приедут «постояльцы» и останутся всего на одну ночь. Поэтому Виталий, уловив момент, когда они с Пенкиным оказались рядом и чуть в стороне от всех, тихо сказал ему: — Устройте так, чтобы мы могли поговорить наедине и чтобы на это никто не обратил внимания. Сможете? Пенкин, конечно, удивился, это Виталий уловил по его глазам, но больше он ничем своего удивления не выдал. — Сейчас, — коротко сказал он и отошел. Через некоторое время Галя, улыбаясь, сказала Виталию: — Что-то Григорий Данилович вами заинтересовался. Ребята даже смеются. Вы уж не обижайтесь, если он о чем спрашивать вас будет. Служба такая. — Конечно, — согласился Виталий. — Я понимаю. А потом к нему подошел один из парней и негромко сказал: — Слышь, Виталий. Выйди на крыльцо, покури. — Это почему? — Поговорить с тобой хотят, — парень усмехнулся. — Да ты не боись. Это он так, бдительность выказывает. Так они с Пенкиным оказались одни на крыльце. И Виталий отметил про себя, что младший лейтенант проявил неплохую находчивость. — Для начала, Григорий, посмотри мое удостоверение, — сказал Виталий. Тот молча взял удостоверение и наклонился к освещенному окну рядом с крыльцом, потом вернул его и серьезно сказал: — Слушаю вас, товарищ старший лейтенант. Виталий коротко ввел его в курс дела. И в заключение сказал: — …Значит, завтра с утра дежурите у заправочной. Обычная проверка документов. У них, конечно, будет все в порядке. Хорошо бы проверить документы у обоих. Запомните все данные там. Вот вам на всякий случай фотороботы, помогут узнать этих деятелей. Об их приезде сразу известите меня. Я буду у Терентия Фомича. Больным скажусь. — Слушаюсь. — Это не все. Главное — организовать их задержание. Они, как всегда, ночевать останутся. Доложите начальнику райотдела, он знает о моем приезде. Операция по задержанию поручается ему. Предупредите: водитель — особо опасный преступник. За ним убийство. — Слушаюсь. — Погоди, еще не все. Задержанных немедленно доставить в Москву. На Петровку. К полковнику Цветкову. Он в курсе дела. Вот теперь все. — Слушаюсь. — все так же напряженно в третий раз повторил очень серьезный Пенкин и даже для чего-то козырнул. Он впервые участвовал в такой сложной и ответственной операции, поэтому сейчас очень волновался и боялся выдать свое волнение. От этого еще Пенкин был так краток. Ему казалось, что слово «слушаюсь» он произносит, как надо, спокойно и твердо, а за то, как он произнесет другие слова, Пенкин сейчас поручиться не мог. Они вернулись в комнату, где играла музыка. Лишь в первый момент их появление привлекло чье-то внимание. А потом Лиля поставила, наконец, на проигрыватель новую пластинку Высоцкого, которую она берегла и не хотела ставить с самого начала. И Высоцкий запел. Его сиплый, надорванный, отчаянный голос сразу заворожил и наэлектризовал всех, слова песни били по нервам, по слуху, и присутствующие мгновенно забыли обо всем, жадно ловя каждое слово. А Высоцкий все пел и пел, одна песня сменяла другую, он пел о неловкой, трудной, неуютной жизни, о надорванном сердце, о суровой, проклятой судьбе, о любви далекой, желанной и святой. И все вокруг затихли. А Виталий вдруг подумал о великой силе певца, о великом его таланте, который не оставляет равнодушным никого, кто бы его ни слушал, вот и этих, совсем, казалось бы, простых, ни в чем еще не искушенных парней и девчат в далекой, затерянной среди полей и лесов деревушке. Да, пел подлинно народный артист, и в любом уголке необъятной страны его слушали так же восторженно и жадно, как сейчас здесь, эти ребята, совсем простые ребятишки. «Впрочем, сейчас нет „совсем простых“ людей, — подумал Виталий, — все начинают видеть и понимать многое вокруг. И Высоцкий будит в их душе еще пока смутные, но тревожные и сильные чувства, которые надолго останутся с ними, сделают их самих потом сильнее и чище». Вновь и вновь слушали эту новую пластинку, напряженно и задумчиво, то вздыхая, то сглатывая подступивший к горлу комок. А вскоре затем стали прощаться. Галя и Виталий пошли вместе со всеми. По темной, скользкой от грязи, неровной улочке двинулись целой гурьбой. У двоих из ребят оказались с собой фонари, поэтому удавалось обходить самые большие лужи. Девчата, оступаясь, визжали, парни хохотали. На каждом углу кто-то из компании прощался и исчезал в темноте. Когда шли, где-то в стороне снова раздался уже знакомый Виталию свист. Однако никто не обратил на него внимания. «Привычно это им, наверное», — отметил про себя Виталий. И когда свист раздался вновь, уже ближе, тоже не обратил на него внимания. Наконец они с Галей простились с остальными и свернули за какой-то угол. Виталий признался себе, что в темноте он тут совсем не ориентируется, и целиком положился на Галю, которая, напротив, чувствовала себя вполне уверенно. Ей, казалось, было даже приятно слегка командовать этим долговязым и добродушным московским парнем. Новая улочка, по которой они теперь шли, была освещена редкими фонарями. Они, как светлячки, мерцали в кромешной тьме, обозначая все же направление, по которому следовало идти, и кое-как высвечивая желтый кружок вокруг столба, на котором висели. Галя и Виталий пробирались от одного кружка света к другому, мимо темных, уснувших изб, временами держась за чей-то забор или за руку друг друга и весело переговариваясь. Неожиданно за их спиной послышались торопливые шаги и чьи-то возбужденные голоса. Кто-то крикнул: — Эй, Галка, подожди!.. Стой, говорят!.. Виталий насторожился. Но Галя, остановившись под очередным фонарем, уверенно и спокойно откликнулась, вглядываясь в темноту: — Ты, что ли, Леня? Догонявшие приблизились. Их было человек шесть или семь, лица различить было невозможно. Один из подошедших грубо спросил, указав на Виталия: — Этот? — Этот, — подтвердил другой голос. И тогда первый из парней внезапно и пружинисто кинулся на Виталия, и тот не успел до конца увернуться. Тяжелый, плотный удар пришелся в плечо, и боль прошила грудь. И сразу вперед кинулись остальные парни. — Ребята, что вы делаете!.. — отчаянно закричала Галя, хватая кого-то из дерущихся и пытаясь оттащить в сторону. — Отпустите его!.. Слышите? Виталий упал вовремя. Двое из нападавших, оступившись, тоже упали, и на них навалились остальные, в темноте не сразу разобравшись, где кто. А Виталий, чуть откатившись в сторону, отбросил от себя одного из парней, затем другого. Двое валялись в грязи, а Виталий выбрался, наконец, из кучи. Его душила ярость, на секунду даже охватило ощущение подлинного боя, к которому его готовили все три года в армии, а последние годы в МУРе. Но даже в этот миг он не потянулся к пистолету под мышкой, подсознательно ощутив разницу между хулиганским, жестоким, но неопытным наскоком этих выпивших парней и по-настоящему опасной, бандитской засадой. В этот миг кто-то снова ударил его, уже в лицо. Виталий ощутил на губах соленый вкус крови. И тут, как ни странно, к нему вернулось хладнокровие. Следующий удар его был тоже жесток, но уже и расчетлив; парень, вскрикнув, опрокинулся навзничь и пополз куда-то в темноту. — Ребята, ребята!.. — плача, кричала Галя, пытаясь растащить дерущихся. — Что вы делаете!.. Перестаньте!.. Как не стыдно!.. И тут кто-то неожиданно ударил ее, зло крикнув: — Пошла отсюда, стерва!.. — А-а! — Галя схватилась за лицо. Неожиданно раздался близкий выстрел. И сразу же вслед за ним из темноты вынырнула длинная, черная тень и с клокочущим, злобным рычаньем кинулась на одного из нападавших, сбила с ног и вцепилась в ворот куртки. И новый вопль огласил улицу. — Алдан, не смей! — испуганно крикнула Галя, все еще прижимая руку к лицу. А Виталий мертвой хваткой уже зажал другого парня, чувствуя в нем какую-то знакомую, враждебную силу, знакомое сопротивление сильного тела, и от этого все безжалостнее сжимая его и подавляя последнее сопротивление. Тут-то и появился в слабом свете ближайшего фонаря запыхавшийся Терентий Фомич с ружьем в руке. — Это что ж такое, а? — сипло и грозно воскликнул он. — Это что еще за разбойники-бандиты?!. Алдан, держать! — крикнул он собаке. — Папа! — в слезах кинулась к нему Галя. — Смотри, чего они делают!.. — Ага, вижу, — уже спокойнее отозвался Терентий Фомич. — Энтот валяется, и тот на карачки никак встать не может. Крепко ты их, сынок, — уважительно обратился он к Виталию и добавил, кивнув на скрюченную фигуру парня, которого тот продолжал удерживать. — Да брось ты его! Он свое получил, пусть теперь ползет до мамки, там тоже свое получит, чтоб ему пропасть! Вона, как те, видал? — он указал рукой на убегавших парней и крикнул им в догонку. — Эй! Своих чего бросили! Тащи по домам!.. А вас я опознаю!.. Усе равно опознаю и на правлении доложу! У-у, анафемы!.. — он погрозил кулаком вслед убегавшим и снова посоветовал Виталию, брезгливо взглянув на парня, которого тот держал. — Да брось ты его! — Не-ет, — тяжело отдуваясь, помотал головой Виталий. — Этот первый полез. Я хочу ему два слова сказать. В это время в соседних избах уже стали зажигаться огни. Кто-то высунулся из окошка, кто-то крикнул: — Эй, дядя Терентий, чего там пуляешь? А с другой стороны улицы донеслось: — Терентий, подсобить аль нет? — Все, граждане, все! — крикнул в ответ Терентий Фомич. — Разговор окончен, дело тоже! Спать ступайте! Алдан, ко мне! Собака спрыгнула с поваленного ею парня, который, видимо, боялся не только шелохнуться под ней, но даже вскрикнуть, и неохотно подошла к хозяину, по дороге ткнувшись мордой в колени Гале, словно проверяя, цела та или нет. И девушка ласково провела рукой по ее морде. А Виталий подтащил схваченного им парня ближе к фонарю и, прислонив к забору, попытался его рассмотреть. Что-то в нем показалось знакомым, хотя видно было плохо и физиономия парня была вся в грязи. — Как звать? — строго спросил Виталий. Парень пошевелился, вскрикнул, осторожно потер затекшую шею и угрюмо буркнул, отводя глаза: — Тебе не все равно? — Говори, говори. Все равно опознаем. — Ну, Прохор… — А-а, — зло произнес Виталий. — Старый знакомый. Ты, значит, и трезвый на людей кидаешься? — А ты девок наших не трожь… — Вот что. Ты, оказывается, рыцарь, да? — насмешливо произнес Виталий. — Знаю, какой ты рыцарь. Видал в Доме приезжих еще утром. Правду говорить будешь или под замок тебя сажать? — На работу мне с утра… А ты лучше уматывай отсюда. Прошка постепенно приходил в себя, и с приливом сил явно прибывала и наглость. Теперь он уже не отводил глаз. — Так, так… — Виталий внимательно сверху вниз посмотрел на парня, все еще сидящего возле забора, потом спокойно, даже как-то покладисто, спросил: — И когда же мне уматывать, Проша? Тот бросил на него подозрительный взгляд исподлобья, как бы не веря его новому тону, и хмуро сказал: — Утром валяй. — До одиннадцати? Как велено-то? Прошка, уже не скрывая удивления, посмотрел на Виталия и, видимо, машинально сказал: — Велено поране. — Эх, Проша. Негостеприимный ты человек, — с сожалением произнес Виталий. — Сам до дома доберешься или помочь? В этот момент к ним приблизился Терентий Фомич и сердито сказал, оглядев сидевшего на земле Прошку: — Доберется, доберется. Я ему не доберусь. И этих чтоб забрал немедля, понял? — он указал на двух оставшихся парней. Впрочем, один уже поднялся на дрожащих ногах и даже попытался двинуться с места, нелепо взмахнув руками. Второй еще стоял на четвереньках и, то подвывая, то матерясь от неутихающей боли, никак не решался оторвать руки от земли. К нему важно подошел Алдан, понюхал и, казалось, с явным отвращением отошел к Гале. — Пошли до дому. Провожу вас, так и быть, — прохрипел осипшим от волнения голосом Терентий Фомич, обращаясь к Виталию. — А то еще не ровен час… Да нет! — перебил он сам себя. — Не бывало у нас такого. Ну, разве что, по пьяному делу, между собой чего затеят. А так, понимаешь, бандой целой на одного, да еще приезжего… Ох, Прошка, — сердито добавил он, погрозив кулаком. — Ох, достукается он у меня, сукин сын!.. Втроем они отправились домой. — А вы, оказывается, смелая, — улыбаясь, сказал Виталий девушке, когда они шли домой. — Зачем вы кинулись в эту кучу? — Ой, я совсем не смелая, что вы! — махнула рукой Галя. — Просто мне за вас страшно стало. И потом это нечестно. — А вы этих ребят знаете? — Конечно. Знаешь, там и Леня был, — обратилась она к отцу. — Его Алдан повалил. Теперь он его в дом не пустит. — Ну, и молодец будет, — проворчал Терентий Фомич, легко шагая рядом с ними и повесив ружье на плечо по-охотничьи, стволом вниз. Бежавшая впереди собака, услыхав свое имя, обернулась и посмотрела на хозяйку. Эти преданные и умные собачьи глаза Виталий хорошо рассмотрел: собака как раз поравнялась с фонарем. И он с тоской подумал: «Все-таки надо завести собаку. Как только уговорить Светку?» — Но так же нельзя, в дом не пускать, — неуверенно возразила отцу Галя. — Поделом. Раз разбойник. — Он не разбойник, — снова тихо возразила Галя. Уговорили его. И Виталий почувствовал, что ей неловко говорить об этом. — «Уговорили»… — передразнил Терентий Фомич. — Скажи лучше, возревновал. И все равно разбойник. Однако тон его стал помягче. — А кто его уговорил, Прошка что ли? — спросил Виталий. — Небось, — подтвердил Терентий Фомич. — Это ты его, выходит, прижал на станции-то аль нет? — Его, — неохотно подтвердил Виталий. — В Доме приезжих. Утром еще. Уже пьяный был. Каких-то женщин обижал. Так я Родьке и другим парням помог. — Ты поможешь, — одобрительно кивнул Терентий Фомич. — Учился где на это? — В армии. — А-а. Там теперь чему хошь научат. И специальность дадут. А Прошка этот форменный разбойник. И на руку нечист, тоже замечаю. — На машине, небось, левачит? — предположил Виталий, хотя именно этого старик никак заметить не мог при своей ночной должности. — Левачит? — с усмешкой переспросил Терентий Фомич и многозначительно погрозил кому-то пальцем. — Нет. Тут, брат, вокруг цеха нашего кое-чего, видать, химичат. Вот и Прошка там крутится. «Надо будет Эдику про старика сказать, — подумал Виталий. — Верным помощником может стать». — …Но чтобы на людей нападать, такого у нас отродясь не было, — продолжал сердито рассуждать Терентий Фомич. — Уж, кто-кто, а я-то знаю. Слава бога, кажинную ночь с ружьем хожу, да вон с ним еще, — он кивнул на бежавшую впереди собаку и усмехнулся. — Не даст соврать. Алдан тотчас на секунду приостановился и повернул голову, уловив, что разговор опять коснулся его. А Виталий вдруг почувствовал, как ноет плечо, задетое в драке. Он слегка пошевелил им под пальто, и это слабое движение отозвалось болью. «Вот черт, некстати как», — досадливо подумал Виталий. Однако боль эта навела его на новую мысль. «Зато и притворяться теперь не надо, что болен. Вот, пожалуйста», — невольно обрадовался он и с досадой сказал: — Болит, однако, плечо. И… голова малость, — поколебавшись, добавил он. — Завтра надо полежать, — вмешалась Галя. — Все равно товарища своего вы пока не нашли. С такой фамилией, знаете, сколько людей? Вот и Петр Савельевич… — Да, оказался Федот, да не тот, — усмехнулся Виталий. — Вообще, напрасно я эту историю затеял. Домой надо возвращаться. — Вы к нам летом приезжайте, — сказала Галя. — Ой, как у нас хорошо летом, вы не представляете даже. — Со всех городов приезжают, — подтвердил Терентий Фомич. — И с Москвы тоже. Даже избы норовят купить, которые пустые. Только вот начальство на это разрешение не дает. — Почему? — Ну, как же. Люди-то в отпуск приедут. А у наших самая работа. Вот и сомнение начальство берет, как наши в таком разе работать будут. Незаметно подошли к дому. Галя быстро собрала скромный ужин. Подсел к столу и Терентий Фомич, положив на колени свое ружье. И снова Виталий с наслаждением пил удивительное для горожанина парное молоко. А разговор сам собой все вертелся вокруг недавней потасовки. — Завтра вся деревня загудет, — сказал Терентий Фомич, вздыхая. — Небось, и дело поднимут. Увидишь. — А зачем дело-то? — испуганно спросила Галя. — Не поднимут, — покачал головой Виталий. — Мое заявление надо или, вот, Галино, допустим. А мы не подадим, верно? Он весело посмотрел на девушку. Та смущенно улыбнулась и кивнула. — Ага. Дело еще какое-то… — А надо бы проучить, — не сдавался Терентий Фомич. — В Москве-то, небось, с этим строго? Эх, давно не наезжал… Разговор постепенно и как-то умиротворенно ушел в сторону. Затем Виталию постелили на тахте в маленькой горенке. Терентий Фомич, кряхтя, снова отправился в обход своих «объектов», как он выражался. Галя еще повозилась по хозяйству и тоже затихла. Виталий лежал в темноте и думал. Почему все-таки на него напали? Ведь Прошку кто-то подговорил. Он сам сказал: «Велено». Это вырвалось у него нечаянно, конечно. Так вот, кто же ему мог такое велеть? Прошка знаком с теми москвичами. Но их сейчас нет в деревне. Да и вообще они отпадают, они не знают Виталия. Кто же остается? Свиридов? Больше, вроде бы, и некому. Если не считать какого-то там Леньку, который мог «велеть» из ревности. Нет, это скорее всего не такой парень, иначе Галя… Да и не скажет про него Прошка — «велено». Остается Свиридов. Он, Виталий, ему, конечно, не понравился, это было видно. Но чем он вдруг так помешал этому Свиридову, что тот даже «велел» напасть на него? Он хочет, чтобы Виталий немедленно убрался из деревни, «велит» убраться. Почему? Он не поверил Виталию? Нет, был какой-то момент… он поверил. Тут что-то другое. Скорее всего он просто испуган. И испугал его не Виталий. Москвичи? А может быть, они сами испуганы? Это, ведь, вполне возможно. Вполне. Ведь за ними убийство. Даже два. Они, ведь, не знают, что девушка осталась жива. Значит, им надо срочно скрываться, заметать следы. Они очень нервничают. Во всяком случае тот водитель, Семен. Вот в таком состоянии они приехали к Свиридову. И, конечно, могли напугать и его. А как же? У них, ведь, какие-то общие дела. Но как сильно Свиридов испугался. И не реальной опасности, а лишь тени, намека на нее, собственного своего предположения. Да, Свиридов — слабое звено в этой преступной цепочке, очень слабое. Надо будет подсказать и это Албаняну. Дальше. Прошка сказал кому-то из ребят, кажется, тому самому Леньке, а тот уже Гале, что москвичи завтра приедут. Об этом, конечно, знает и Свиридов. И он не хочет, чтобы Виталий, подозрительный человек из Москвы, видел этих людей. Тут все логично. Что ж, завтра ночью москвичи эти будут взяты. Если они, конечно, те самые москвичи, те убийцы, Семен и весельчак Дима. Если это они… Только бы это оказались они. Нет, пожалуй, не надо ждать ночи, их надо брать вечером, как только начнет темнеть. К тому времени они уже крепко выпьют и дом не будет заперт на ночь. Значит, вечером. Так Виталий и передаст через Пенкина. Пусть готовят группу захвата… на двадцать часов. Ну, а он, Виталий, будет целый день лежать дома, он болен. Ребятки во главе с Прошкой перестарались. И потому Виталий не может уехать утром, как «велено». Что ж, Свиридов должен все равно быть доволен, должен успокоиться, если… если тут вообще замешан Свиридов. Ведь это пока лишь предположение, это еще предстоит доказать. Так вот, если он замешан, то должен успокоиться, узнав, что болен Виталий, что не выходит и, следовательно, ничего не увидит… Если, если… Все — если… На этом строится его, Виталия, работа. На том, чтобы разгадать других людей, их мысли, желания, планы и поступки. Чтобы обнаружить невидимую цепочку их отношений, знакомств, общих дел, по которой можно будет в конце концов добраться до цели, схватить преступников, порой очень опасных, как сейчас, например. Вот такая у него, Виталия, работа. В ней надо многое знать, много думать и часто идти на риск, иногда на прямую опасность. Такая уж работа… На этот раз работа привела его неожиданно сюда, в неведомую ему до сих пор деревушку с ласковым названием Лялюшки, к таким славным людям, Терентию Фомичу и Гале. И лежит он сейчас ночью в их доме, и сильно ноет плечо, не дает заснуть. Здорово, однако, Прошка его приложил. Что-то было зажато у него в кулаке, не иначе… Тихо в доме. И за окном тихо. Далеко где-то лает собака… Вот залаяла другая… Это не Алдан, его густой бас Виталий уже знает. Болит плечо, нельзя даже лечь на этот бок. И, как всегда в таком случае, кажется, что только на этом боку и уснешь. Как уснуть, все-таки?.. Чистые простыни приятно холодят тело, и подушка удобная, и под одеялом не жарко. Что еще надо? Черт возьми, когда он обращал внимание на все это? Нет, тут, конечно, нервы. Шалят нервы. И это уже никуда не годится. Надо спать. Надо спать. Надо… Неужели он завтра возьмет все-таки убийцу старика Сиротина? И этого подлеца Диму? А, ведь, кто-то стоит за ними. Этот «кто-то» послал их на тот завод за кислотой, а вот на комбинат верхнего трикотажа были посланы уже другие люди. К сожалению, их плохо помнят, прошло много месяцев пока обнаружилось преступление. А вот на этих двоих вышли быстро. Только старик Сиротин заплатил за это жизнью. Вот такая получилась цена. Потому что другим было плевать на все. Им и сейчас плевать. Впрочем… Нет, так не уснешь. Надо думать о чем-то другом. Виталий стал вспоминать свою партию в шахматы с отцом перед отъездом. Интересная партия. Они рокировались на разных флангах и наперегонки бросились в атаку. А вот потом этот ход чернопольным слоном, явно слабый ход… Следовало… Он забыл, как следовало пойти… Кажется… Нет, уж лучше… И, наконец, пришел сон. …Проснулся Виталий, когда за окном уже было светло. Он посмотрел на часы. Восемь. Надо вставать. Он потянулся. За ночь плечо почти прошло, только при каких-то движениях возникала несильная, глухая боль, как осторожное напоминание о вчерашнем неприятном происшествии. Виталий прислушался. В доме было тихо. Он поднялся с постели, привычно быстро оделся и вышел в прихожую. В большой комнате на столе лежала записка: «Виталий, я ушла на работу. Буду в перерыв, около двенадцати. Папа спит. Завтрак в кухне на столе, ешьте. Электрический чайник вскипятите. Привет. Галя». Ну, что ж. Завтракать, так завтракать. Ему все равно спешить было некуда. Нельзя даже высунуться из дома. Галя, конечно, расскажет всем, кто поинтересуется их гостем, что он плохо себя чувствует и лежит. И Виталию оставалось, в самом деле, только лежать и, конечно, ждать сигнала от младшего лейтенанта Пенкина. И вот лениво, тягуче потянулось время. Виталий сидел у окна большой комнаты и рассеянно наблюдал за улицей и избами напротив. Перед окном, вдоль невысокого штакетника торчали голые прутья кустарника, и летом, наверное, улицы вообще не было видно из окна. А сейчас Виталий следил глазами то за проехавшим мотоциклом, то за какими-то женщинами, прошедшими перед окном, потом пробежала, гомоня, стайка мальчишек в разноцветных нейлоновых курточках, потом снова проехал мотоцикл, за ним еще один. Виталий отметил про себя, как много в деревне мотоциклов. Вскоре, однако, наблюдать за улицей надоело. Виталий лениво оглядел комнату и заметил на одной из полок книги, аккуратно выстроенные в ряд. Он поднялся со стула и подошел ближе. На полке он увидел однотомник Толстого, рассказы его, тонкие сборнички стихов, еще какие-то книги. Больше всего было стихов. Виталий наугад вытащил одну из книжек и стал перелистывать страницы. И неожиданно увлекся. Это были стихи Твардовского. «Какие совестливые стихи, — подумал Виталий. — Какая-то раненая совесть. Как я раньше их не читал». Он так и продолжал некоторое время стоять возле полки с книжкой стихов в руке, потом, захватив книжку, снова вернулся к окну. На этот раз Виталий сел у края окна, возле сдвинутой в сторону занавески, чтобы не очень быть заметным с улицы. И тут же похвалил себя за осмотрительность. Мимо дома не спеша прошел Свиридов в своей зеленой, нейлоновой куртке и кепке, заложив руки за спину и от этого еще больше сутулясь. Виталий мгновенно спрятался за занавеску, но успел все же заметить, как Свиридов пытливо оглядел окна домика, после чего все так же неторопливо, солидно, вперевалочку, последовал дальше. «Ну, и что ты хотел узнать? — мысленно обратился к нему Виталий. — Здесь я или уехал? Но ты, ведь, уже знаешь, конечно, что я не уехал, что лежу. Что ж тебе самочувствие мое хотелось узнать? Как отделали меня твои гаврики? Так зашел бы! С Терентием Фомичом, ведь, отношения простые. А вот, не зашел, не решился. Выходит, нервишки подводят, совесть нечистая в тревоге?» И тут вдруг самого Виталия охватила тревога. Ох, не поверил ему Свиридов, ни одному слову не поверил. Но почему? И Виталий стал припоминать свой вчерашний визит к Свиридову, каждое свое слово, каждую интонацию, взгляд даже. Нет, решительно ничто не могло его выдать, ничто не могло Свиридова насторожить, кроме… Кроме, конечно, самого факта приезда Виталия сюда. А это наложилось на испуг, который принесли москвичи. Вот старик и забегал, засуетился, занервничал. «Ничего, ничего, — недобро подумал Виталий. — Понервничай». Ведь отменить приезд москвичей Свиридов уже не мог. Если бы мог, так не нервничал бы. В этот момент за спиной Виталия раздалось шарканье, кашель, и в комнате появился худенький Терентий Фомич в старых брюках и рубахе навыпуск, босой, всклокоченный, с седыми лохматыми бровями и кустистой, седой щетиной на загорелых щеках. Внешностью своей он напомнил Виталию какого-то доброго лесного гнома, не хватало широкой шляпы, палки и белки на плече. — 0-хо-хо… — потянулся Терентий Фомич и ворчливо сказал Виталию. — Чего не лежишь? Галинка лежать тебе велела. — Да, вроде, малость отпустило, — ответил Виталий и кивнул на окно. — Вон Петр Савельевич прошел, а к вам чего-то не заглянул. — Знает, что сплю после своей ночной. — Небось, хотел проверить, целы мы с Галей или нет после ночного происшествия. Надо полагать, о нем вся деревня уже знает? — Ясное дело, знает, — недовольно отозвался Терентий Фомич. — Как тут не знать про такое дело. Да я за все года ни разу из сваво ружжа не выпалил. А тут, вот, жахнул, понимаешь. Теперь на правление потянут отчет давать. Что да как. — Ну, вот, товарищ Свиридов, видно, и обеспокоился за наше здоровье. — Э, милый, — усмехнувшись, махнул рукой Терентий Фомич. — Петр об нашем с тобой здоровье печься не будет. У него главное дело за собой смотреть, — он взглянул на прибранный стол. — Поел уже? — Спасибо, поел. Я с вами рассчитаюсь, Терентий Фомич. — Да, ладно тебе, — снова махнул рукой тот. — Богаче мы будем от твоих рублей, думаешь? Хороший ты человек, вот главное. А такому человеку не то, чтоб помочь, а дружбу к нему проявить надо, я так полагаю. А уж я людей, во, как вижу. Насквозь. И тебя тоже, не думай, враз определил. Зря, что ли, столько годов свет копчу? Вся смысла нашей жизни, я тебе скажу, это друг дружке добро оказывать, помощь какую ни то, чтобы, значит, легче было людям с етой жизнью справляться. Вот такая, понимаешь, у меня линия. И потому мне твои рубли ни к чему. Одна обида. Понял ты меня, аль нет? — Понял, — Виталий улыбнулся. — У меня у самого такая линия. — Во, во. Я ж вижу, — удовлетворенно констатировал Терентий Фомич и поднялся со стула. — Ну, а таперича соберу себе чего поесть, — объявил он. — И Алдану вот тоже надо. — Хороший у вас пес. — А как же! Первым делом, верный дружок. Вторым — умный, все про всех понимает. Третьим делом — ученый, что скажу, все сделает, не напутает. Ну, а четвертым — силен, ужас как. Видал, как он шибанул того парня? А было дело, он и троих раскидал. Одному руку насквозь прокусил, потому в ней нож был. Мне за него сотню давали. Ха! А я и за тыщу его не отдам. Разговаривая, старик принес себе из кухни еду, потом стакан с чаем и быстро за столом поел. Ему, видно, не хотелось обрывать разговор. Потом он повозился в кухне, вышел во двор и кликнул Алдана. А вскоре снова заглянул в комнату в своей неизменной черной телогрейке и кепке. — Ну, пошел я. Дела, — объявил он. — Скоро буду. А ты сиди и особо не шебуршись. Скоро и Галинка будет, тогда обед соберет. Старик ушел. А Виталий, вздохнув, прошелся по комнате и снова уселся у окна. Невыносимо медленно текло время. И все чаще начинали возникать неприятные мысли: «Почему-то не появляется Пенкин. Москвичи должны были бы уже приехать. Пропустил он их, не засек? А, может быть, они вообще сегодня не приедут? Допустим, сорвалось у них что-нибудь. Вполне возможно». Неприятные эти размышления прервал приход двух ребят из вчерашней компании у Лили. Ребята пришли возбужденные, негодующие, полные дружбы и желания чем-нибудь помочь новому приятелю. Убедившись, что Виталий не очень пострадал в результате ночного нападения на него, они наперебой стали сообщать всякие новости и обсуждать, что следует теперь предпринять. — Судить, — объявил один из них, сурово рубанув ладонью воздух. — Всех мы их знаем. Свидетели есть. Судить и все. Пусть в тайге лес валят, раз так. — А, может, мы им еще раз по шее накостыляем? — с надеждой спросил другой. — Однако чтоб надолго память осталась. — Сема Вальков да Колька Дуб уже в больнице, — сообщил первый. — С утра отвезли. Тут насчет памяти порядок. Ты им куда врубил-то? Прием такой, что ли? — Погорячился, — с неудовольствием ответил Виталий. — Нельзя было так. — Ну, как же, нельзя! — воскликнул второй парень. — Им, видишь, можно, а тебе, выходит… Уж, нет! — перебил он сам себя. — Верно, судить всех, чего там. — А что Григорий-то думает, как работник милиции? — поинтересовался Виталий. — Или он еще не знает? — Ха! «Не знает»! Ну, насмешил, — засмеялись парни. — Все собаки да коровы на деревне уже знают. Всем уши пролаяли, да промычали. А милиция, выходит, не знает? Лопухи там, по-твоему, сидят? Григорий Данилович сказал, сам к тебе приедет. Проведать. — Когда вы его видели? — А вот, как к тебе шли, так и встретили. Обещался, — парень взглянул в окно и сообщил. — Да вот он! Прибыл. Звук мотоцикла замер возле дома. Ребята заторопились. — Ну, а мы бегом назад. На час отпросились. В дверях они столкнулись с Пенкиным. Тот, озабоченно усмехнувшись, пропустил их. Потом, убедившись, что парни ушли, сообщил: — Приехали. Только на легковушке, однако. — Те самые? — Так точно. Я их уже видел. Да и по фотороботу, как дважды два. — Установил, как зовут? — Так точно. Водитель — Смоляков Семен Гаврилович, второй — Шанин Дмитрий Михайлович. Шебутной малый, — Пенкин скупо усмехнулся и, тут же сразу посерьезнев, строгим тоном добавил: — Машину я тоже зафиксировал. — А под каким предлогом ты проверку эту сделал? — Проверяли все машины подряд. Со мной еще один инспектор был. Мол, ЧП в районе, авария и нарушитель скрылся. — Не растревожил ты их? — Никак нет. Этот второй все шутки шутил. В Москву звал. В театр. — В какой театр? — рассеянно спросил Виталий. — Да в этот… Ну, Лиля вчера говорила, где Высоцкий работал. — А-а. На Таганку? — Во, во. И домой, в гости, тоже звал. Ну, парень. Сыпет, сыпет, как из дырявого мешка, из него. Уж этот, Смоляков, ему говорит: «Ты бы заткнулся, Димок». — Машина чья? — Шанина. А за рулем был Смоляков. Водительские права у обоих в порядке. У Смолякова профессиональные. Уже двенадцать лет. У Шанина — любительские. Два года. — Паспорта смотрел? — Обязательно. Раз такое ЧП. Адреса прописки зафиксировал, — Пенкин похлопал по планшету, висевшему на боку. — Оба прописаны в Москве. Место работы у Смолякова — гараж Минздрава, у Шанина — ПТУ, со слов — преподаватель. — Гм… — с сомнением покачал головой Виталий. «Опять Таганка, — подумал он. — Неужели связь не оборвалась? Да нет! Брехня, конечно. Лишь бы чем-нибудь размягчить инспектора». А Пенкин критически оглядел Виталия и спросил: — Как после ночного происшествия, ничего? — Чуть плечо болит. Виталий для убедительности покрутил рукой и тут же невольно поморщился. Пенкин сделал вид, что не заметил его гримасы, и деловито спросил: — Возбуждать дело будем? — Ты что? — удивился Виталий. — И не вздумайте. — Так, ведь, первое, это общественность волнуется, — рассудительно и спокойно пояснил Пенкин. — А второе, это интересно бы установить, чего они на тебя кинулись. Кто зачинщик, почему? — Вот! — Виталий многозначительно поднял палец. — Это, действительно, интересно. Но это мы с тобой и без суда установим. Теперь так, Гриша… — Виталий улыбнулся. — Ты меня извини, что я к тебе так не по-служебному обращаюсь. — Ну, что ты, — улыбнулся Пенкин, и обычно строгое его лицо стало сразу простецким и добродушным. — Так вот, Гриша, — уже серьезно повторил Виталий. — Этих двоих надо будет взять сегодня же. Они, видимо, ночевать тут останутся, как обычно. Вот вечером мы их и возьмем. Чтобы меньше глаз видело и чтобы на ночь еще не заперлись. Ясно? — Так точно. — Поэтому передай в райотдел. Группа захвата к двадцати часам должна быть здесь. Я тоже подключусь. — Слушаюсь, Сейчас поеду. — Стой. Это еще не все. Они сейчас у Свиридова? — Так точно. — Надо бы, Гриша, понаблюдать за этим домом. — Ладно. Подумаем, — пообещал Пенкин и бодро добавил: — А раз подумаем, значит, придумаем. Так я пошел? — Давай. И если что, сразу ко мне. Ты, кстати, не в форме здесь появиться можешь, не удивятся люди? — Ясное дело, могу. Я тут… — Пенкин замялся. — И по личным делам появляюсь. Есть намерение, понимаешь. — Ну, и отлично, — улыбнулся Виталий, поняв намек. — Значит, если что случится, сразу мне сообщайте. В тот же миг. Я пока отсюда выйти не могу. Ну, а к двадцати уже твердо тебя жду. — Так точно. Слушаюсь, — подтянуто козырнул Пенкин. Он ушел. Через миг на улице взревел его желто-синий мотоцикл. И снова потянулось время, тягуче, вязко, изматывающе медленно. Виталий походил по комнате, огибая стол и стоящие вокруг него стулья, подошел к полке, полистал книги, но на этот раз ни одна не задержала его внимание. Вздохнув, он снова стал кружить по комнате, помахал руками и убедился, что плечо как будто совсем прошло. Наконец он уселся у окна возле занавески, поминутно глядя на часы и приходя в отчаяние от сонного движения их стрелок. В такой момент безделие и ожидание — это худшая из пыток. Необычно суетно, нервно и рвано работают мысли, мечутся с одного на другое. Фантазия рисует, проигрывает одну напряженную ситуацию за другой. А что, если… если, например, они обнаружат наблюдение? Ведь это совсем легко сделать. Посторонние люди здесь сразу бросаются в глаза. Свиридов знает всех своих соседей наперечет. И он насторожен, испуган, ко всему, конечно, прислушивается и приглядывается. А из его окон видно все вокруг. Нигде не укроешься. Виталий на это тоже обратил внимание. Если б сейчас лето было и все распустилось, зазеленело, все кусты, деревья… Что ж они предпримут, если обнаружат наблюдение?.. Сразу удерут? Или, наоборот, запрутся в доме, спрячутся и тогда шум на всю деревню? Эх, черт! Не надо было этого делать! Зачем нужно это наблюдение, если разобраться? Достаточно было бы перекрыть все дороги и не дать им уйти. Но что сейчас можно сделать? Уже поздно. Пенкин давно передал его приказ, люди уже пытаются, конечно, организовать незаметное наблюдение за этими подлецами. Незаметное!.. Если бы, незаметное!.. И зачем они вообще приехали, интересно знать, без груза, на легковой машине? Кто-то их прислал к Свиридову по необычному делу, надо полагать. Кто же? Зачем? Возможно, что-то произошло в Москве? А он, Виталий, сидит тут и ничего не знает. И ребята даже представить себе не могут, где он сейчас. Впрочем, глупости это. Они всегда могут позвонить в райотдел. И вообще, в Москве ничего неожиданного не произошло. Ведь Смоляков заранее сказал Прошке, что они приедут. Заранее! И все-таки приезд их необычен. Ведь они всегда приезжали на грузовой машине, так говорил Терентий Фомич. А теперь, вот, на легковой. Их, конечно, прислал тот, главный. Кто же он такой? Скорей всего это тот самый неведомый Лев Константинович, который так ловко ушел от наблюдения на Преображенской площади. Вот, ведь, какая щука сорвалась тогда. Как бы сейчас не сорвались сразу две! А что, если… Да мало ли что может теперь произойти. И в МУРе ничего не знают про него, Виталия. Он еще не успел передать ни одного сообщения. Все произошло слишком быстро и неожиданно. Он же только вчера приехал сюда. Только вчера! Кто мог ожидать такой удачи? И она теперь может обернуться неудачей именно потому, что все случилось слишком быстро. Слишком! Ничего не удалось заранее продумать, предусмотреть, подготовить. И сейчас все решается на ходу, впопыхах. Ах, черт!.. Виталий вскочил со стула и нервно заходил по комнате, то и дело поглядывая на часы. Прошло уже полчаса, как уехал Пенкин. Потом час. Наконец два. Виталий не находил себе места. Он то сидел у окна, то кружил по комнате, лежал в своей маленькой комнатушке, пытаясь читать, и ничего не понимал в прочитанном, книга валилась из рук, он вскакивал и шел к окну. Наконец вернулся Терентий Фомич. Виталий услышал вначале, как у порога радостно повизгивает Алдан. И подумал: «А, ведь, и ребят пропустил, не облаял, и Пенкина. Ну, пес». Потом донеслись легкие, торопливые шаги. Виталий вышел в прихожую. Терентий Фомич уже снял свою телогрейку и теперь одной ногой об другую стягивал залепленные грязью сапоги. В носках он направился в комнату, приглаживая ладонями седые вихры. — Ну, как ты тут, сынок? — добродушно прогудел он. — Зря я сижу, — проворчал Виталий, входя вслед за стариком в комнату. — Домой надо ехать, вот что. Вас с Галей поблагодарить и ехать. Никого я тут все равно не найду. Разве без точного адреса можно? Дурака свалял. Вот если будет сегодня оказия до станции, то и поеду. Пенкин Гриша, вроде, обещал. Проведывал меня час назад. — Успеешь еще, — махнул рукой старик. — Сейчас хозяйка моя прибежит, обед соберет, от мы с тобой все и обсудим. Он уселся к столу, закурил и настроился, как обычно, на философский лад. — От, ведь, гляди на милость, — задумчиво начал Терентий Фомич. — Как это, можно сказать, человек хитро устроен. Вот, к примеру. Всего ты у нас живешь ничего, двух дней нет. Так? А я к тебе привык и уже отпущать неохота. Ты скажешь, это что за материя, да? А это, милый человек, не материя, а природа. Ты мне, допустим сказать, нравишься. А вот другой, тоже хороший человек, моей душе, ну, не подходит и все тут, как ни верти. Я уж про плохого не говорю. Хотя это тоже, обрати внимание, хитрая материя. Мне он, допустим, плох, другому хорош. А то еще хитрее: глянешь с одной стороны — хорош, хоть куда, а с другой — эге, не то совсем. А у человека, чтоб ты знал, одной-то стороны не бывает. Нет такого человека. Хоть и нас с тобой взять. Или, вот, Петра Савельевича, к примеру. Видный мужик, самостоятельный. Ты у него в дому был. И рассуждения у него — ого! Он тебе и про Америку, и про Рейгана — во, как врежет. И продовольственную программу опишет, что тебе телевизор. А душа моя его не приемлет, и все тут. Потому как другая сторона в ем есть. — Но другие-то люди приемлют, раз в правлении он? — Ну, да. Приемлют. Держат, — Терентий Фомич хитро подмигнул. — Сидит он почему, думаешь? А потому, как рекомендован. Понял? И он многозначительно указал пальцем на потолок. — Бывает, — усмехнувшись, согласился Виталий. — Но я лично их жизни не завидую. Когда положению не соответствуешь, уважения к тебе ноль. И тут хоть десять раз тебе кто поклонится, а ты это все равно нутром будешь чувствовать. Паршиво. По мне, конечно. А кому, может, на это и наплевать. Виталий даже на минуту отвлекся от своих беспокойных мыслей. — Во, во, — подтвердил Терентий Фомич. — А уж посля смерти так нипочем добром не помянут. Как не было. Сродственникам, я вот думаю, каково? Жизнь, милок, хитро устроена. Не обманешь ее. И опять же тут душа, а она приказов не принимает. Потому как не материя это, а природа, — туманно пояснил он и вздохнул. Виталий посмотрел на часы. Малая стрелка подползала уже к цифре четыре. Но тут, как бы откликаясь, наконец, на его нетерпение, на улице послышалось взрывное тарахтение мотоцикла. Звуки замерли возле дома, и сразу басовито, но не злобно гавкнул Алдан. Виталий подошел к окну. С мотоцикла Пенкина соскочила Галя в своей аккуратненькой телогрейке, с желто-зеленой косынкой на голове и устремилась к крыльцу. Почему-то она ехала не в коляске, а пристроилась за спиной у Пенкина. За Галей солидно, вразвалочку последовал и Григорий, на этот раз в штатском костюме и кожаной куртке, небрежно размахивая белым дорожным шлемом. Виталий отметил, что мотоцикл, на котором тот приехал, был неслужебным. В неторопливой пружинистой походке Пенкина, в его, как обычно, серьезном лице можно было, однако, уловить какое-то скрытое беспокойство. Или это всего лишь почудилось Виталию, как решил он тут же, потому что сам был полон такого беспокойства. Впрочем, приезд Пенкина среди дня, задолго до назначенного срока, мог, конечно, и вовсе ничего не означать, кроме, допустим, желания подвезти Галю, которую случайно встретил где-то. «Да, ничего этот приезд не означает», — старался убедить себя Виталий. И все же он не смог победить охватившее его вдруг волнение и с заметной поспешностью вышел из комнаты навстречу приехавшим. Первой с улицы вбежала Галя, раскрасневшаяся, оживленная, на ходу снимая телогрейку, и, увидев Виталия, торопливо и весело сообщила: — Вон какой у меня шофер! Ой, я же задержалась! Вы тут с папой, поди, изголодались. Сейчас, сейчас… Она скинула телогрейку и исчезла за дверью в кухню. За Галей появился и Пенкин. Одновременно из комнаты вышел Терентий Фомич. Увидев Пенкина, он радушно улыбнулся, развел руки и воскликнул: — О-о! Кто пожаловал! Милости просим. Сейчас закусим, чем бог послал. Но Пенкин отрицательно покачал головой. — Не могу, Терентий Фомич. Прошу извинить, дела. Вот и вашего гостя должен увезти. Тоже извинить прошу. — Да-к, как же без обеда-то? — забеспокоился старик. — Не-ет, не отпустим. Не по-нашему это, как хочешь. — Велено доставить, — сурово сказал Пенкин. — Для объяснения. — Какое такое объяснение? — Насчет ночного нападения. — Да невиновный он, ты что! — Известно, что невиновный. Но объяснение дать должен. — Раз так, надо ехать, — поддержал Пенкина Виталий, берясь за висевшее тут же пальто. — Вы уж и в самом деле извините, Терентий Фомич. Авось, там и перекушу. — Там перекусишь, как же, — не сдавался старик. — Ежели заарестуют, баландой перекусывать будешь. Вот я с тобой поеду. Возьмешь, аль нет? — обратился он к Пенкину. — Не велено никого брать. И арестовывать его вовсе не собираются, — возразил Пенкин, и впервые в его голосе проскользнуло нетерпение. Из кухни выскочила Галя и, почему-то не вступая в спор, быстро сказала: — Погодите. Я в дорогу соберу. Она снова юркнула за дверь и, пока Виталий надевал пальто и искал шапку, — появилась из кухни с бутылкой молока, заткнутой скрученной бумагой, и пестрым тряпичным свертком. — Вот, держите, — сунула она все это в руки Пенкину. — Молоко, хлеб с салом. Авось по дороге-то сжуете. Пенкин неуверенно посмотрел на Виталия, но тот кивнул: — Берите, — и, обращаясь к Терентию Фомичу и Гале, сказал: — Ну, спасибо вам, огромное спасибо за все. Пожалуй, я попрошу, чтобы меня сразу на станцию подбросили. — А чемоданчик ваш, — спохватилась Галя. — Тут он, — Виталий указал на скромно стоявший в уголке прихожей потертый чемоданчик. — Ждет уже. Под суровым взглядом Пенкина прощались торопливо и, как всегда в таких случаях, бессвязно. Наконец Виталий и Пенкин вышли на крыльцо и прикрыли за собой дверь. — Ну, что случилось? — нетерпеливо спросил Виталий. — Уехали, — коротко сообщил Пенкин. — Как так, уехали?! — А так. Никаких приготовлений. Или, там, прощаний. Вышли к машине, вроде как взять чего-то. Ну, один — в пальто, другой — в куртке. Вдруг сели и — ж-жик! — Давно? Пенкин посмотрел на часы. — Двадцать семь минут назад. Задержим на любом посту до Москвы. Не сомневайтесь. Сейчас до первого, нашего, значит, поста махнем. А там радио, и — по всей трассе сигнал. Как положено. — А если они не в Москву едут? — В Москву. Наши ребята разговор во дворе слышали. Около машины. Это еще до того, как уехать. Шанин, ну, Дима этот, говорит: «Подумаешь, что он нам сделает? Каждое слово слушать, ушей не хватит». А этот Смоляков, значит, ему: «Да он тебя в землю так закопает, что родная мать не найдет, если ты его слушать не будешь. Приказано? Все». «Ты что, — Шанин говорит, — в армии?». А Смоляков ему: «Хуже, мил друг, хуже. Во, как ходим, по кромочке и вот-вот оборвемся. А самый умный у нас кто? Лев. Вот его и слушай, если оборваться не хочешь». Ну, и дальше в таком роде. — Лев? — с интересом переспросил Виталий. — Так точно, «Лев» сказал. — Гм… Интересно. Ну, а насчет Москвы? Откуда взяли, что они в Москву едут? В этот момент они подошли к мотоциклу, и Виталий спросил: — Это что, твой собственный? — Так точно, — спокойно ответил Пенкин. — Зачем на трассе в глаза бросаться, если что. Лучше так, полагаю. А это зверь, будь здоров. От него не уйдешь. — Ну, верю. Ты насчет Москвы хотел сказать. И давай двигать. — Насчет Москвы так. Шанин спрашивает: «Где он нам велел быть?» Этот Лев, значит. А Смоляков говорит: «На даче». Ну, Шанин, ребята говорят, сразу повеселел. А дача, полагаю, под Москвой, так, что ли? — Так-то оно так… — задумчиво сказал Виталий и тут же уже энергично приказал. — Ладно. Гони сейчас на пост. Они торопливо уселись, и мотоцикл с ревом рванулся вперед. Деревню проскочили в считанные минуты. Пенкин был отменным водителем и, кроме того, знал дорогу до последней кочки и рытвинки, особенности каждого поворота или уклона и потому почти не сбрасывал скорость. Да и путь к выезду из деревни на шоссе он знал какой-то другой, куда короче. Вот только очень кидало из стороны в сторону, и Виталий изо всех сил вцепился в борта коляски. Но за деревней, мимо полей и лесов, мотоцикл полетел, как птица, словно оторвавшись от земли, таким ровным было здесь шоссе. И Пенкин показывал класс. Холодный ветер с ураганной силой свистел в ушах, и если бы не защитный козырек коляски и не старенькое ватное одеяло для ног под брезентовой накидкой, Виталий окоченел бы через пять минут такой сумасшедшей езды. Съежившись и укутавшись весь в одеяло, он рассеянно наблюдал за полями по обе стороны пустынной дороги и думал: «Что же все-таки делать? Дать по трассе приказ о задержании? И спокойно сидеть на посту и ждать сообщений? Их безусловно задержат, и помощь его тут не требуется. А вдруг они свернут с трассы? Ну, мало ли почему? Почему они вдруг сорвались и уехали? Кто мог предположить? Так и сейчас. Возьмут и свернут. Допустим, они вдруг что-то учуяли, какую-то опасность. Или, например, обнаружили наблюдение. А Смоляков, этот убийца, он, видимо, опытен. Не одна уже судимость, наверное. Мгновенно решиться на убийство сразу двух человек, шутка? Да, это волк травленый. Вот и учуял опасность. Потому и сорвался так неожиданно, так обманно. И теперь, конечно, погонит машину уже не тем путем, каким ехал сюда, какой легко предположить, а каким-то другим. И для этого свернет с трассы. Свернет, свернет. Вот и все. Вот и пропал…» Виталий поежился. Все-таки очень холодно и очень беспокойно на душе. Нет, надо преследовать, надо догонять Другого выхода нет. Упустить этих людей нельзя ни в коем случае — новые беды, новые преступления и жертвы. Об этом страшно даже подумать. Виталия постепенно начал бить озноб, то ли от ветра, то ли от волнения. И лихорадочно мелькали мысли. Одна то цеплялась за другую, то отталкивалась, то спорила с ней. Нет, нет, сорвались они скорей всего не неожиданно. Им было ведено быстро возвращаться. Вот, ведь, Шанин не хотел ехать. А Смоляков заставил. Шанину Димочке хотелось, наверное, погулять, выпить, вкусно закусить потрепаться, побахвалиться перед Свиридовым, а может, и к какой-нибудь девчонке здесь сбегать. Не первый раз в деревню эту приезжает, мог и завести подружку. Тогда как не воспользоваться случаем? Совсем не то Смоляков. Этот тебе сбегает. У Димочки ветер в голове, и многого он еще не нюхал. А Смоляков — волк, все он знает, и когда чего опасаться надо, он тоже знает. Ведено ехать? Все!.. Ах, да! Их ждет, видимо, главарь. Лев какой-то. О-о, это совсем интересно. Лев! Это, конечно. Лев Константинович. Никуда вы не денетесь от нас, милостивый государь. Никуда. Мы вцепились крепко. Так что, пожалуй, нельзя этих двоих брать внезапно на трассе. И далеко отпускать от себя тоже нельзя. Так, так… Раз другая цель, нужен и другой план. Другой план… Уже стремительно прошумели по сторонам дороги темные, глухие леса. Теперь мотоцикл приближался к станционному поселку. Путь, который Родька на своей грузовой машине преодолел чуть не за два часа, Пенкин пролетел минут за сорок. Теперь на дороге попадалось все больше машин, и скорость временами приходилось снижать. Потом мелькнула суетливая, полная машин заправочная станция. Хмурый, сосредоточенный Пенкин только быстро стрельнул в ее сторону взглядом. Видны стали уже дома поселка. Теперь Виталий знал: следовало переехать железную дорогу по мосту на другом конце поселка. И уже по ту сторону моста шоссе вскоре вливалось в главную, московскую трассу. Там и находился первый пост ГАИ. До него оставалось совсем немного. Однако скорость на улицах поселка пришлось еще больше снизить, да и дорога здесь стала куда хуже, вся в ямах и колдобинах. Длинный и узкий мост, забитый машинами, проползли вообще черепашьим шагом, хлюпая колесами по грязи, и Виталия все время подмывало выскочить из коляски. Но вот, наконец, миновали мост, и вскоре показалась на ажурном, металлическом возвышении для лучшего обзора стеклянная будка поста ГАИ с тремя крупными, ночью светящимися буквами на крыше и темными кружками прожекторов по краям. Возле поста стояли два желто-синих милицейских мотоцикла. Пенкин лихо подлетел к ним и затормозил. Они с Виталием торопливо поднялись по узкой, металлической лесенке. У Виталия это получилось еще и чуточку неуклюже: длинные его ноги совсем окоченели и затекли в тесной коляске. Он даже морщился поначалу при каждом шаге. В будке оказалось двое инспекторов ГАИ, капитан и старший лейтенант в форменных черных кожаных костюмах. После знакомства и предъявления Виталием своего удостоверения, вызвавшего сдержанное уважение инспекторов, был принят план действий. Капитан подсел к рации, и уже через несколько минут стало известно, что красные «Жигули» указанной модели и с указанным номером только что миновали ближайший пост в направлении Москвы, опережая возможных преследователей всего на двадцать минут. Далее капитан передал необходимые указания всем последующим постам ГАИ вплоть до Москвы. Задерживать «Жигули» не следовало. Необходимо было установить адрес, куда направлялась машина. Таким образом появилась возможность «выхода» на главаря группы. Поэтому была лишь подстрахована возможность ухода красных «Жигулей» в сторону от трассы до взятия их под наблюдение преследующей группой, обусловлены взаимные сигналы при визуальной встрече и другие необходимые детали подобного рода операции, в общем-то знакомой и, как правило, особой сложности не представляющей. Впрочем, исключения, и не такие уж редкие, все же случались, и тогда подобные операции сразу усложнялись, оказываясь порой чрезвычайно опасными, а то и трагическими. Преследование есть преследование, и всякое тут может случиться. И потому операция такого рода всегда требовала внимания и особой четкости. Словом, уже через несколько минут, торопливо выпив бутылку молока и сжевав бутерброды с салом, врученные им заботливой Галинкой, а также выкурив наскоро по полсигареты, Виталий и Пенкин простились с коллегами и спустились к своему мотоциклу. Уже садясь в коляску, Виталий бодро сказал: — Ну, что же, Гриша, придется тебе, брат, попутешествовать со мной, ты уж извини, — и, улыбнувшись, добавил: — А слава пополам, когда этих преступников повяжем. Пенкин пожал в ответ плечами. — Служба, — коротко бросил он и толкнул ногой стартер. И снова полетела дорога, закружились по сторонам под серым, тяжелым небом перелески, черные поля с белыми островками снега, редкие деревеньки. И снова пронзительно свистел в ушах ветер, рвал с головы шапку, леденил уши и лоб, и Виталий еще больше скрючивался, прячась за прозрачный козырек коляски. Одна за другой с шумом пролетали встречные машины, большей частью грузовые, обдавая маленький мотоцикл веером грязной воды. То и дело шел на обгон и Пенкин, не очень церемонясь и с легковыми машинами, и тогда уже больше жидкой грязи из-под колес доставалось Виталию в его утлой коляске. Надо сказать, что дорога и сама по себе была небезопасна, жидкая грязь под колесами работала, как хорошая смазка. Но Пенкин летел вихрем, и у Виталия от этой сумасшедшей скорости иногда неприятно щемило где-то в боку. Наконец подлетели к следующему посту ГАИ. Не слезая с мотоцикла, перемолвились с дежурным инспектором, который уже поджидал их на обочине шоссе. Выяснилось, что нужная машина прошла всего десять минут назад, идет с невысокой скоростью, около семидесяти километров в час, очень аккуратно, без обгонов, сторонясь встречных машин. Впереди два перекрестка, где они могут свернуть в сторону и при необходимости через некоторое время выбраться на другое московское шоссе. На обоих перекрестках сейчас дежурят инспектора и скрыться машине не дадут. Закончил свое сообщение инспектор обычным вопросом: — Какая нужна помощь? — Все в порядке, лейтенант. Спасибо, — кивнул Виталий. И мотоцикл, взревев, снова сорвался с места. «Значит, они не спешат, — думал Виталий. — И боятся дорожных происшествий. Наверное, им надо прибыть на дачу к определенному сроку и время у них есть. Иначе профессионал Смоляков не будет ехать с такой скоростью и так осторожно. Больше всего они боятся, что их остановит милиция. Знают же, что обоих ищут, повсюду ищут. И приметы их есть. Малоприятное ощущение, наверное. Странно, что они вообще еще не удрали из Москвы. Особенно Смоляков. И сейчас крадутся снова к Москве. С трассы они могут свернуть, только если заметят погоню, слежку и захотят скрыться. Но сейчас они, по-видимому, спокойны». Виталий начал уже привыкать к сумасшедшей езде Пенкина, к своей неудобной позе в маленькой коляске, даже к холоду и пронзительному свисту ветра над ухом. Все это его уже не отвлекало, как и угрюмый, монотонный черно-белый пейзаж по сторонам — поля, поля, перелески и снова поля. Виталий размышлял. Итак, еще с первого поста ГАИ ушло сообщение в МУР, Цветкову. И на подступах к Москве, перед дачной зоной, Виталия встретят. Дальше наблюдение поведут другие, на машинах и мотоциклах, постоянно сменяя друг друга, поддерживая между собой непрерывную связь, словом, по всем правилам. И этим подлецам никуда уже не деться. Да, собственно, и сейчас… Но тут мысли Виталия оборвались. Он увидел стремительно приближающийся перекресток и фигуру инспектора ГАИ в черном, кожаном костюме с белым поясом и портупеей и в белой каске и возле него яркий желто-синий мотоцикл. Инспектор палкой попросил их остановиться. — «Жигули» с указанным госномером, — быстро доложил он, — только что свернули вон туда, вправо, — он мотнул головой, не позволяя себе указать палкой, и добавил: — Я только собрался следовать за ними. Вам помощь нужна? — Нет, спасибо. Куда ведет дорога? — Небольшой город. Через семь километров. Не потеряйте их там. — Все ясно. Еще раз спасибо, — торопливо ответил Виталий и кивнул Пенкину. — Вперед. Через несколько минут они уже увидели красные «Жигули» со знакомым номером. Машина шла ходко, уверенно, но неспешно. Вообще машин здесь оказалось значительно меньше, чем на главной трассе, но все же было за кем спрятаться и лишний раз не мозолить глаза. И скорость можно сбросить и перевести дух, наконец, тоже. Мотоцикл скромно следовал среди других машин, даже не пытаясь никого обогнать. «Что же случилось, черт побери? — беспокойно думал Виталий. — Что их могло спугнуть? Или какое-нибудь дело у них тут, в этом городишке?» Положение явно осложнялось. Незаметное наблюдение в небольшом городе вести было трудно, тем более наблюдение за машиной. Шоссе постепенно переходило в городскую улицу, очевидно, главную. Сначала миновали какие-то небольшие предприятия, длинные склады и базы, шумный автомобильный парк, потом кварталы новых стандартных «четырехэтажек» с балконами и, наконец, попали в старую часть города. Здесь улица заметно сужалась. По сторонам сгрудились большей частью двухэтажные желто-белые дома купеческой постройки начала века с потрескавшимися полуколоннами, ажурными балконами, которые кое-где поддерживали полуголые, бородатые атланты, с узкими оконцами в густом переплете рам и кривыми каменными ступеньками перед темными подъездами. Первые этажи здесь чаще всего были заняты какими-то мастерскими и небольшими магазинчиками с унылыми, полупустыми витринами. Но вот вереница старых, обветшалых домишек вдруг оборвалась, на небольшой площади возникло высокое, новое, современное здание кинотеатра с зеркальными стенами фойе и яркими афишами, а чуть дальше, уже по другую сторону улицы, вытянулся длинной светлой лентой витрин большой магазин. Движение на улице было довольно оживленным, и следить за красными «Жигулями» было пока несложно, не мешали даже и легкие сумерки, уже опускавшиеся на город, и начавший вдруг моросить частый, мелкий дождь. Прохожих, однако, не уменьшилось, их даже стало в этом месте еще больше, они-то главным образом и затрудняли езду в любом направлении, порой не спеша пересекая улицу. Пенкин хмурился: задача с каждой минутой все больше осложнялась. Миновав длинные витрины нового магазина, красные «Жигули» неожиданно свернули в какой-то внутренний проезд и, обогнув два дома, подъехали к третьему, тоже невысокому и старенькому, с осыпающейся по фасаду штукатуркой и цвета самого неопределенного. Впрочем, цвет было уже трудно рассмотреть в сгустившихся еще больше сумерках. Во многих окнах уже горел свет, и по земле протянулись длинные тени. И потому оказалось совсем непросто проследить за последующими маневрами «Жигулей» среди сразу вдруг потемневших домов и деревьев. В какой-то миг Виталию даже показалось, что они сейчас потеряют машину из виду, и он невольно подался вперед, вцепившись руками в прозрачный козырек коляски. Но как раз в тот момент «Жигули» и остановились, и Пенкин еле успел свернуть чуть в сторону, к деревьям, и вовремя выключить мотор. Из машины выскочил Шанин в знакомом уже по описаниям заграничном пальто и модной шляпе. Поправляя на ходу галстук, он исчез в подъезде. Смоляков остался в машине, видно было только, как он, закуривая, чиркнул спичкой. Мотоцикл притаился всего в нескольких шагах от «Жигулей», потому Виталий и Пенкин позволить себе тоже закурить не могли. Они даже старались не разговаривать: Смоляков опустил стекло возле себя и даже высунул для удобства локоть. А возле дома было совсем тихо, улица глухо шумела где-то далеко за домами и деревьями. На скамейке около подъезда шептались о чем-то две старушки. Виталий почувствовал вдруг как он устал, как неудобно ему, скрючившись, сидеть в этой коляске и хочется потянуться. Но малейшая неосторожность могла привлечь внимание Смолякова. Приходилось, морщась, терпеть. Прошло некоторое время, и Шанин появился вновь. Рядом с ним шла молодая женщина, высокая и худощавая, в зеленом пальто, с красной газовой косынкой на шее и в красной шляпе-колпаке. Цвета Виталий еще мог разобрать на таком расстоянии. Они о чем-то оживленно болтали. Шанин, видимо, острил, и женщина заливисто и громко смеялась. Старушки на скамье возле подъезда с любопытством и, как показалось Виталию, неодобрительно смотрели на молодую пару, разом оборвав собственную болтовню. «Ах ты, Димочка, — насмешливо подумал Виталий. — Все шкодишь, выходит? Интересно знать, кто такая эта девица?». Между тем молодые люди сели в машину, и Смоляков резко тронул ее с места. Выехав на улицу, «Жигули», однако, не свернули назад, к московской трассе, а продолжали ехать дальше по главной улице, которая некоторое время тянулась все такая же узкая, со старенькими домишками, шумная и суетливая. Потом кончились дома и снова возникли какие-то предприятия и склады. Над проходной одного из предприятий Виталий мельком прочел крупную вывеску: «Кондитерская фабрика имени…» Вскоре город кончился, и они выехали на шоссе, совсем другое шоссе, чем то, по которому они въехали в этот город. И вело оно неизвестно куда. |
||
|