"Перчинка" - читать интересную книгу автора (Праттико Франко)

Глава IV НОЧНАЯ ПОГОНЯ

Город окутала ночная тишина. Ни огонька. Если бы не Чиро, Марио, наверное, заблудился бы среди узких, кривых переулков, которые то лезли в гору, то круто спускались вниз. К тому же на каждом шагу дорогу преграждали завалы битого кирпича и штукатурки от разрушенных бомбами домов.

Но Чиро, который, казалось, перенял от Перчинки искусство видеть и двигаться в кромешной тьме, не выпускал руки Марио и уверенно вел его вперед.

— Далеко еще до Ареначча? — тихо спросил Марио, когда они прошли уже порядочно.

— Нет, не очень. Но нам придется сделать крюк, — также шепотом ответил Чиро.

Теперь они шли по совершенно безлюдной улице, так, по крайней мере, им казалось. Однако если бы они оглянулись, то заметили бы, что в одном из подъездов мелькнуло чье-то лицо, а потом оттуда выскочил какой-то толстяк и неслышно пошел за ними следом, внимательно наблюдая за каждым их движением.

Внезапно мальчик остановился.

— Нет, тут нам не пройти, — озабоченно сказал он.

Всю улицу загромождали развалины недавно разрушенного дома. Луна серебрила осыпанную известкой вершину огромной кучи обломков и делала ее похожей на маленький Везувий в феврале, когда он бывает прикрыт белой снеговой шапкой. Ни обойти, ни тем более перелезть через эту кучу нечего было и думать.

— Придется идти через улицу Фория, — заметил Чиро.

Марио начал не на шутку тревожиться. Ему было явно не по себе. Еще раньше он успел заметить, что за ними по пятам следовала какая-то тень, а сейчас вдруг исчезла. Один раз Марио показалось, что он слышит стук шагов по мостовой. Он быстро обернулся, но в переулке было так темно, что ему ничего не удалось разглядеть.

— Что там? — спросил Чиро.

— Да нет, ничего, — ответил Марио.

Он старался говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать мальчика.

Толстяк тем временем что есть духу мчался в ближайший полицейский комиссариат. В комнате дежурного за столом сидел тощий, как палка, бригадир и клевал носом. Напротив него примостился ополченец из подразделения ПВО, дряхлый старикашка с трясущейся головой. При появлении толстяка оба сразу проснулись.

— А, дон Доменико! — состроив кислую мину, воскликнул ополченец.

Дон Доменико извлек из кармана огромный носовой платок, торопливо вытер пот и закричал:

— Скорее! Немедленно! Бегите!

— Что там еще приключилось? — равнодушно осведомился бригадир.

У него не было ни малейшего желания выходить из этой комнаты — каждую минуту могли объявить тревогу, а в нескольких шагах от комиссариата было прекрасное бомбоубежище.

Но дон Доменико напыжился, выпятил грудь и загремел:

— Бригадир, если я приказываю вам бежать, вы обязаны бежать. Вы что, не узнаете меня, что ли? Может быть, вам напомнить? И вы, Микеле, тоже отправитесь с нами, — добавил он, обернувшись к ошарашенному старику ополченцу. — Я выследил смутьяна, который удрал из Поджореале, и, если вы сию же минуту не арестуете его, я обвиню вас в пособничестве врагу!

Дон Доменико еще недавно был секретарем районного отделения фашистской партии. Кроме того, он слыл за самого наглого и неприятного субъекта во всем квартале. Десять дней назад фашизм был свергнут, вместе с ним развеялась почти вся власть, которой пользовался этот матерый фашист. Однако его еще побаивались, зная, что он способен на все и может не задумываясь привести в исполнение любую угрозу.

Бригадир со вздохом встал из-за стола и принялся застегивать ремень, на котором висел пистолет. Он тоже был уже далеко не молод и, если бы не война, давно вышел бы на пенсию. Но всю молодежь забрали на фронт, так что волей-неволей приходилось таскать полицейский мундир. Сейчас ему совсем не улыбалась перспектива встретиться лицом к лицу с беглецом, который, конечно, будет отчаянно защищаться. Но и гнева дона Доменико он боялся не меньше.

— Где вы его выследили, дон Доме? — спросил он только для того, чтобы оттянуть время.

— Он пробирался по Звездным переулкам, — ответил фашист. — Я вас проведу, только не до самого места… Да, а где же остальные ваши агенты?

Бригадир открыл дверь и что-то свирепо крикнул. На его зов в дверях, протирая глаза, показался седой как лунь полицейский в таком измятом мундире, что в нем трудно было узнать полицейскую форму. Остановившись на пороге, он спросил, что угодно синьору бригадиру.

— Да вот арестовать нужно одного, — ответил тот и начал не спеша объяснять, в чем дело.

Слушая его, дон Доменико нетерпеливо топтался на месте. В эту минуту Микеле, ополченец ПВО, объявил, что у него схватило живот, и заперся в уборной.

— Да пошевеливайтесь, вы! — заревел дон Доменико. — Что он, дожидаться вас будет? Для вашего же блага говорю — пошевеливайтесь, если не хотите, чтобы вас послали на фронт!

— Сейчас, сейчас, не беспокойтесь, — невозмутимо проговорил бригадир. Потом, обернувшись к седому полицейскому, он строго добавил: — Ну, поживей! Не видишь, что ли? Нужно спешить. На фронт захотелось?

— Господь с вами, бригадир! — пробормотал перепуганный старик и заторопился к двери.

— Подожди, подожди! — крикнул бригадир. — Дон Микеле еще не готов.

— Э! К черту эту старую мумию! — снова заорал Доменико. Он был как на иголках и подпрыгивал на месте, словно его дергали за веревочку.

Наконец в комнате появился Микеле и был неприятно поражен, увидев, что его ждут.

— Вы еще не ушли? — упавшим голосом спросил он.

— Ну, шевелитесь, — повелительно сказал фашист. — Это очень опасный тип; нужно, чтобы нас было как можно больше, — с холодной непреклонностью добавил он.

Несчастный ополченец ПВО похолодел.

— Он, наверное, вооружен… — пролепетал он.

— Так ведь и мы тоже, — возразил дон Доменико. — То есть я хочу сказать, что вы тоже вооружены. Я лично только доведу вас.

Он говорил отрывисто и решительно, выпячивая вперед нижнюю челюсть, как заправский главарь фашистов.

Все четверо гуськом вышли из комиссариата. Впереди дон Доменико, за ним бригадир, потом полицейский. Последним тащился дон Микеле, бормотавший вполголоса такие вещи, от которых дон Доменико приходил в ярость, хотя и притворялся, что ничего не понимает. Слушая бормотание ополченца, он клялся себе, что, если дело сорвется, он завтра же рассчитается с этими тремя пораженцами. Да, он им покажет!

Когда же дон Доменико вспоминал о своем геройском поведении, его так и распирала гордость. Эх, если бы он был вооружен! Он бы в два счета сам поймал этого «красного» и мальчишку, который с ним шел. Но что он мог сделать голыми руками? Поневоле пришлось обратиться в полицию. Но разве это полиция? Горе, а не полиция, черт бы ее побрал! Знают, что в районе шатается опаснейший смутьян, и оставляют участок на попечение двух выживших из ума, инвалидов! И чего только, черт возьми, смотрит комиссар? Да, поведение комиссара ему очень не нравится. Слишком уж добр, не комиссар, а размазня. И весь его участок — это банда пораженцев. Именно банда пораженцев. Вот из-за таких-то и свергли Муссолини. Но нет, они, фашисты, еще не сказали своего последнего слова!

Тем временем Марио и Чиро пробирались по переулкам, направляясь к улице Фория.

— Мы делаем здоровый крюк, — объяснил Чиро, — но зато на этих улицах нет ни одной собаки. Можем идти спокойно.

Однако Марио все-таки предпочитал держаться в тени домов и избегал мест, освещенных луной. Мальчик давно уже выпустил его руку и теперь вприпрыжку бежал прямо посреди улицы. Несмотря на поздний час, ему как будто совсем не хотелось спать. И Марио невольно подумал, что для мальчика этот поход — прежде всего увлекательное приключение, хотя ему, вероятно, страшновато бродить по безмолвным темным улицам ночного города.

На углу улицы Фория обе группы столкнулись почти нос к носу. Дон Доменико первый заметил мальчика. Он замер на месте и, указывая на него своим спутникам, торжествующе воскликнул:

— Вот они!

Но в ту же секунду Чиро тоже заметил фашиста. Мальчик прекрасно знал, что это за птица, а потому не раздумывая отпрыгнул назад и бросился к Марио. Не успел бригадир и его спутники понять, в чем дело, как мальчик был уже возле мужчины, схватил его за руку и потащил в темный переулок.

— Хватайте их! Держите! — кричал дон Доменико, но сам не трогался с места.

Бригадир и полицейский, тяжело топая подкованными сапогами, затрусили в ту сторону, куда указывал дон Доменико. Что касается Микеле, то он продолжал преспокойно стоять за спиной у дона Доменико.

— А вы? — крикнул фашист. — Вперед! Бегом!

— А вы? — в свою очередь, язвительно спросил старик. — Что же вы-то не бежите? Боитесь?

Понукаемый таким образом, фашист, тяжело переваливаясь всем своим грузным телом, побежал вслед за полицейскими. Ополченец ПВО, прихрамывая, не спеша двинулся за ним, покачивая головой и, по своему обыкновению, что-то бормоча себе под нос.

— В монастырь возвращаться нельзя. Нас там в два счета сцапают, проговорил запыхавшийся Чиро, в то время как они наудачу бежали по переулкам и Марио в который уже раз упрекал себя за то, что втянул мальчиков в эту переделку. — Нам нужно где-нибудь спрятаться, — добавил Чиро.

Они уже порядком обогнали своих преследователей, но, к несчастью, светила полная луна, и бригадир без труда увидел их фигуры, выделяющиеся на светлой мостовой.

— Стой! — крикнул он задыхаясь. — Стой! Стрелять буду!

Но оба беглеца, не обращая никакого внимания на его крики, продолжали мчаться вперед. Тогда бригадир остановился, вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Ночную тишину разорвал выстрел. В этот момент на бригадира налетел дон Доменико, который бежал следом и не сумел вовремя остановиться.

— Попали? — крикнул он.

У бригадира не было никакой охоты признаваться, что он стрелял в воздух, поэтому он молча указал на две фигуры, которые бежали напрямик через освещенное пространство в глубине улицы.

— Так стреляйте же, стреляйте! — заорал дон Доменико.

Но старый бригадир притворился, что не расслышал, и, вместо того чтобы стрелять, пыхтя и отдуваясь снова пустился вдогонку за беглецами.

Добежав до группы разрушенных бомбами домов, Марио и Чиро остановились.

— Давай спрячемся здесь, — предложил мальчик.

Оба бросились к развалинам. Плутая среди обвалившихся стен, взбираясь на кучи камней и мусора, они искали уголок потемнее или какое-нибудь прикрытие. Когда же наконец нашли подходящее убежище, у развалин послышались растерянные голоса их преследователей.

— Куда же, черт возьми, они могли запрятаться? — воскликнул бригадир.

— Говорил вам, стреляйте! — кричал бывший секретарь фашистов. — Ведь говорил же, дьявол вас подери!

Теперь все четверо столпились возле развалин. Бригадир прекрасно понимал, что двое беглецов прячутся где-то здесь. Но ему совсем не хотелось лазить в темноте среди обломков, рискуя получить пулю от этих отчаявшихся людей.

— Они должны быть здесь! — продолжал кричать дон Доменико. — Вперед! Ну идите же!

— Бесполезно, — со вздохом откликнулся бригадир. — Нужно подождать, пока рассветет. Ночью мы их тут ни за что не найдем.

Но дон Доменико разошелся вовсю. Он вспомнил, что беглецы не ответили на выстрел, и это придало ему храбрости.

— Дайте-ка ваш пистолет, — решительно заявил он. — Сейчас я вам покажу, как надо действовать.

С этими словами он неуклюже полез на первую попавшуюся груду камней. С трудом добравшись до вершины, он встал, сжимая в руке пистолет, и огляделся. Вокруг не было видно ни зги.

— Посветите мне! — приказал дон Доменико.

— На улице зажигать свет запрещено, — с невозмутимым спокойствием возразил дон Микеле.

— Говорят вам, светите! — рявкнул фашист. Старик ополченец пожал плечами и зажег фонарик.

В то время как луч света перебегал с одной груды развалин на другую, ночную тишину разорвал пронзительный вой сирены — тревога! Все четверо замерли прислушиваясь, и секунду спустя дон Доменико остался одни на своей куче мусора с бесполезным пистолетом в руках. Поспешно спустившись вниз, он вслед за остальными во весь дух пустился бежать к бомбоубежищу, бросая испуганные взгляды наверх, где уже рвались снаряды зениток.

Бомбоубежище, как всегда, было битком набито людьми. В своем излюбленном уголке, на длинной скамейке сидела группа людей, которых в шутку называли «постояльцами». Они весело болтали, как на вечеринке, благо времени было вдоволь. Старухи молились нараспев, некоторые мужчины с озабоченными лицами прислушивались к каждому взрыву и строили догадки насчет того, куда на этот раз попала бомба.

Многие сидя спали. Как только начинала выть сирена, люди просыпались, вставали, как заводные куклы, и с полузакрытыми глазами брели куда-нибудь в дальний угол убежища, чтобы продолжать там прерванный сон.

Были и такие, которые буквально переселились в бомбоубежище, перетащив из дому в его просторные помещения ширмы, сундучки, складные кровати и соорудив себе настоящие комнаты, из которых выходили только по какому-нибудь неотложному делу или для того, чтобы узнать, прекратилась ли на улице стрельба.

Семья полицейского комиссара относилась именно к этой категории обитателей бомбоубежища. Комиссарша, сухая, как вобла, зеленая, со страдальческим выражением глаз, отличалась неуемной болтливостью. Судачила она главным образом с женой мясника и одной старой девой, которая была знаменита тем, что однажды воскресным утром отважилась выбраться в церковь и даже прослушала там всю мессу. Правда, обратно она семенила чуть ли не бегом, торопясь поскорее добраться до спасительных дверей убежища. Звали ее синьорина Ада. Изо всего бомбоубежища не нашлось бы, верно, ни одного человека, который сумел бы определить ее возраст или происхождение. Из ее же собственных туманных намеков окружающие могли уразуметь только одно — что у нее есть какие-то родственники среди судейских чинов и что она непременно навестит их, как только кончится война.

— Если только она вообще когда-нибудь кончится, — со вздохом заметила комиссарша, всегда видевшая все в черном свете.

Жена мясника, которую эти благородные дамы терпели только потому, что война в какой-то степени стерла сословные границы, придерживалась более оптимистических взглядов.

— Непременно кончится, — заявила она, ввязываясь в разговор. — Уверяю вас. И уж тогда-то, вот как перед богом, я пройдусь по улице колесом.

Перчинка, который тоже зашел в бомбоубежище, громко рассмеялся, представив себе, как толстая, грузная донна Эмма катится колесом по улице Фория. Сыновья комиссара не сводили восхищенных глаз с поджарой фигурки этого, как им говорили, «уличного мальчишки», который приходил в убежище только тогда, когда хотел поглядеть на людей или разнюхать последние новости. Даже сам комиссар, сидевший на койке и предававшийся воспоминаниям о тех далеких счастливых днях, когда он мог взять отпуск и отправиться куда-нибудь в Баколи, даже он обратил внимание на мальчика и буркнул:

— А, это ты? Оставил, значит, свою нору?

Перчинка только пожал плечами. В самом деле, стоило ли отвечать полицейскому? Сейчас мальчику важнее всего было узнать, не случилось ли чего с Марио и Чиро. А где еще можно было получить самые верные сведения, как не здесь, возле комиссара?

Едва комиссарша заметила Перчинку, как тотчас же отозвала в сторону своих ребят, чтобы они не вздумали затеять игру с этим оборванцем. Но синьорина Ада повела себя совсем иначе.

Лохмотья Перчинки и его истощенный вид внезапно пробудили в ее сердце дремавшие там христианские чувства. Она подозвала его к себе и засыпала вопросами.

— Подойди, дитя мое, — произнесла она как только могла ласковей. — Как тебя зовут? Ах, ты не знаешь? Но как же тебя называют родители?

Узнав печальную истину, синьорина встрепенулась, рассудив, что столь прискорбный случай, пожалуй, мог — разумеется, после войны — заинтересовать общество сердобольных католичек, в которое входила в сама синьорина.

Конечно, синьорина Ада не могла упустить такую возможность. Старая дева протянула свою бледную костлявую руку, чтобы удержать мальчика и хорошенько расспросить его, но Перчинка проворно отскочил в сторону. Однако сделал он это вовсе не потому, что испугался старой синьорины, а просто потому, что в этот момент в убежище вбежал бригадир, сопровождаемый полицейским и стариком ополченцем, а через секунду к ним присоединился запыхавшийся дон Доменико.

Комиссар поднялся со скамейки. — Ну, что случилось? — строго спросил он.

— Воздушная тревога… — начал было дон Микеле, но сейчас же осекся, встретив свирепый взгляд бригадира.

— Пытались поймать смутьяна, этого Грасси, — отрапортовал последний. Но он скрылся у нас из-под носа, а тут сразу объявили тревогу.

В это время к комиссару медленно, с угрожающим видом подошел дон Доменико. Оба они, и комиссар и фашист, были одинаково толсты и тем не менее ни в чем не походили друг на друга. Полнота комиссара была подобна непосильной ноше, которую он с великим трудом таскал на себе; он просто задыхался под ее тяжестью и напоминал заплывшего жиром неуклюжего и добродушного нотариуса из какого-нибудь захолустного городка Южной Италии. Огромная туша фашиста, наоборот, внушала отвращение. При виде этой горы мяса так и казалось, что она вот-вот ринется на тебя и раздавит. Весь он, упругий, лоснящийся, был как бы насквозь пропитан высокомерием и чванством. Огромное брюхо, которое дон Доменико нес перед собой, как знамя, казалось, категорически предписывало всем и каждому относиться с почтением к «патриотическому салу» своего хозяина.

Дон Доменико грузно остановился перед комиссаром и бригадиром, который поспешил стать рядом со своим начальником, и свирепо уставился на обоих.

— Как верный сын нашего города, — проговорил он, обращаясь к комиссару, — я должен донести вам о дурацких действиях ваших подчиненных.

Комиссар, которому было не совсем ясно, что подразумевается под «дурацкими действиями», промолчал. К тому же он, возможно, даже не знал толком, кто такой дон Доменико. Последний счел необходимым уточнить свое сообщение.

— Из-за их поведения… — воскликнул он, распаляясь, — я даже не могу найти подходящего слова, чтобы его определить!.. Из-за их поведения снова сбежал этот Марио Грасси, которого приказано во что бы то ни стало найти и арестовать. Опаснейший смутьян, злонамереннейший элемент из всех, какие только были в Неаполе, разгуливает на свободе! Да известно ли вам, что он представляет собой самую грозную опасность для всего нашего отечества, борющегося с оружием в руках?

Дон Доменико говорил так, словно произносил речь на фашистском митинге в старое и милое его сердцу время. Он уже не говорил, а кричал, так что многие обернулись в его сторону и начали прислушиваться.

Комиссар наконец понял в чем дело, и попробовал отвести дона Доменико куда-нибудь в укромный уголок, но не тут-то было. Бывший секретарь фашистов хотел до конца насладиться своим триумфом.

— Комиссар! — воскликнул он, надуваясь как индюк. — Я завтра же представлю рапорт о поведении ваших людей. И не вздумайте их выгораживать! Вы тоже несете ответственность, да, да, лично вы!

— Да что вы к нему прицепились? Как вы смеете? — неожиданно вмешался пронзительный голос, принадлежавший комиссарше, которая, видя, что ее мужа костят при всем честном народе, не выдержала и бросилась ему на помощь.

Дон Доменико на минуту опешил, и комиссар немедленно этим воспользовался. Досадливо отмахнувшись от жены, он проговорил:

— Помолчи, Тереза. Займись лучше своими делами. А вы, дон Доменико, пройдите вот сюда, в уголок, и расскажите мне, что произошло.

Фашист, несколько ошарашенный неожиданным вмешательством женщины, внял на этот раз голосу рассудка. Они отошли в сторону и принялись вполголоса разговаривать, в то время как люди, столпившиеся посреди бомбоубежища, оживленно обсуждали стычку, свидетелями которой они только что были, а все еще дрожавшая от волнения комиссарша искала поддержки у жены мясника и синьорины Ады.

Тем временем Микеле извлек из кармана трубку, и начал набивать ее табаком. Перед ним стоял Перчинка и с улыбкой ждал, когда он окончит эту процедуру. Мальчик давно уже снабжал старого ополченца табаком, всегда получая взамен дельный совет, доброе слово или какой-нибудь другой знак внимания. Между ними установился своего рода союз, которым оба очень дорожили.

— Кого это вы хотели изловить? — спросил Перчинка с напускным безразличием.

— Я? — откликнулся дон Микеле. — Да ровным счетом никого. Кто я такой? Всего-навсего ополченец ПВО. И бог свидетеле, что, будь моя воля, я предпочел бы просидеть все это время в убежище, чем каждую минуту рисковать своей шкурой. Э! Что уж там! Взялся за гуж… А ловить всяких там смутьянов — не мое дело. На то есть полиция. Дон Доменико — вот этот любит совать свой нос в такие дела. Ну да тем хуже для него.

— А говорят, он сбежал?

— Ясное дело, сбежал. Да не один, а вдвоем, он и еще парнишка.

— И мальчишка сбежал?

— Э-э! Уж не твой ли это дружок был, а, сынок? Узнаю птицу по полету. Хе-хе! Да! Задали они нам гонку. До сих пор отдышаться не могу, того и гляди сердце выскочит.

Вокруг Микеле и Перчинки собралась толпа. Старику льстило, что он вдруг оказался в центре внимания, и в глубине души он уже не очень сокрушался, что пришлось побывать в такой переделке.

— Целых полчаса за ними гонялись, — с воодушевлением продолжал дон Микеле. — Стреляли, одного как будто даже ранили. А они, ясное дело, — в ответ. Такую стрельбу подняли — что твоя бомбежка. Уж сколько я их на своем веку перевидал, перестрелок этих, а такого, скажу вам, еще не видывал. Ну ладно, кинулись они в развалины, мы — за ними. Туда, сюда — никого! Ну, будто черт языком слизнул, право слово. Шарили, шарили — вдруг тревога. А мы все ищем. Стрелять начали. Куда там, думаем, дальше искать? Ну и вернулись. Вот и все.

— Что ж тогда этот Доменико ерепенится? — спросили из толпы.

— Шлея под хвост попала, — с живостью отозвался ополченец. — Что мы их из-под земли ему достанем, что ли? Нет, как хотите, а без нечистой силы тут не обошлось. Ведь на глазах, прямо на глазах исчезли, в один момент!

— А все-таки кто же они такие? — поинтересовался один из слушателей.

— Эти, как их… подрывные элементы, — с важным видом ответил дон Микеле.

Однако слушателям, а тем более Перчинке, такое определение ровным счетом ничего не говорило, и ополченцу ПВО волей-неволей пришлось объяснять свои слова на понятном для всех языке.

— Эх, какие вы, право! — воскликнул он. — Элементы — значит те, которые собираются укокошить короля. Ясно теперь?

Жена мясника охнула.

— Ах они мошенники! — заверещала она. — На короля замахнулись! Слыханное ли дело!

Сообщение дона Микеле произвело на всех сильное впечатление. Теперь приключение старого ополченца представлялось совсем в другом свете. Дело-то, оказывается, не шуточное. Не каждый день встречаются люди, готовые выпустить кишки самому королю!

Перчинка слушал, почесывая в затылке. Уж кому-кому, а ему-то хорошо известно, что Чиро не знает даже дома, где живет король. Да если бы и знал, все равно ему бы и в голову такое не пришло — убить короля! А Марио? Вот Марио — другое дело. Марио, пожалуй, именно такой и есть. То-то дон Доменико так разошелся.

Теперь Перчинка не мог ни в чем упрекнуть фашиста. Кругом и так одни несчастья, а тут еще короля убить вздумали. Чтобы на такое пойти, нужно быть сумасшедшим или уж очень плохим человеком. Правда, Марио как будто не плохой, а впрочем, кто их разберет, этих пришлых.

До сих пор он думал, что Марио совершил какое-то преступление, поэтому его и ловят. Такие люди много раз скрывались в его развалинах, он уже успел к ним привыкнуть и почти не обращал на них внимания. Но король!.. Для мальчика король был все равно что мадонна. Нечто такое, на что можно лишь благоговейно взирать издалека, а то мало ли что может случиться. Да и что плохого сделал ему король?

С такими мыслями Перчинка вышел из бомбоубежища и медленно направился к монастырю. Стрельба прекратилась, в небе спокойно сияла луна, освещая развалины. Ночь была тихая, только с моря тянул легкий ветерок. Завыла сирена, возвещая отбой.

Да, он должен прямо спросить у Марио, за что он хочет убить короля. Пусть-ка ответит. Может быть, король его обидел? Ну и что же? Об этом тоже нужно узнать. Он спрятал Марио, чтобы спасти его, а не для того, чтобы тот убивал короля. Он помог ему, потому что здесь так принято. Такой уж здесь закон — если кого преследуют, нужно помочь. Потому что завтра точно такая же услуга может понадобиться тебе самому. Однако то, что сообщил сейчас дон Микеле, не имеет к этому закону никакого отношения.

В глубокой задумчивости Перчинка спустился в свое подземелье. В дальнем углу, оживленно болтая, сидели Марио, Чиро и Винченцо. Ага, значит, Марио все-таки не ушел. Тем лучше. Вот сейчас они и поговорят. Перчинка шмыгнул носом и решительно направился к человеку, замышлявшему убить короля.