"Перчинка" - читать интересную книгу автора (Праттико Франко)

Глава VIII РУЖЬЯ ПРОФЕССОРА

Прошло несколько дней, насквозь пронизанных ярким сентябрьским солнцем и ликованием по случаю окончания войны. И вдруг все померкло. Солнце спряталось за густую пелену туч, война, с которой, казалось, было уже покончено, снова тяжким бременем легла на израненный город. Даже Перчинка заметил эту перемену. Бегая с поручениями дона Дженнаро и разнося пакеты с маслом или хлебом, добытым контрабандой, он с каждым днем все яснее видел, что город снова меняет свой облик.

Неаполитанцы и оглянуться не успели, как немцы уже захватили все жизненно важные для города пункты. Они беспрепятственно проникали во все важнейшие экономические и стратегические центры Неаполя и спокойно там обосновывались. Теперь, например, частенько можно было увидеть церковь, вход в которую охранялся танком. И такая необычная охрана выставлялась вовсе не потому, что немецкие солдаты собирались слушать там мессу. Нет! Это просто-напросто означало, что в подвалах церкви немцы разместили свой склад боеприпасов. Все городские казармы одна за другой переходили в руки немцев, а итальянских солдат, занимавших эти казармы, переводили в другое место.

Как-то, проходя с большим свертком в руках по площади Викария, Перчинка заметил на углу большую толпу. Мальчик подошел поближе и увидел, что люди молча толпятся вокруг небольшой группы итальянских офицеров и солдат, которые молча, с бледными лицами стоят перед двумя немцами. Немцы были в стальных шлемах, надвинутых на глаза, с автоматами наперевес, готовые, как сразу было видно, в любую минуту открыть огонь.

Словно не замечая молчаливых горожан, толпившихся вокруг, немцы что-то говорили итальянским офицерам. Выслушав их, офицер отрицательно покачал головой. Толпа одобрительно зашумела. Тогда немец схватил автомат и приставил его к груди офицера. Тот некоторое время стоял, опустив голову, затем вынул из кобуры пистолет и отдал его немцу. Остальные последовали его примеру. После этого вся группа направилась в одну из боковых улиц. Итальянцы шли впереди, безвольно опустив руки и упорно смотря в землю. За ними, словно деревянные манекены, двигались застывшие фигуры немцев. Их автоматы были направлены в спины идущих впереди людей.

Толпа разошлась не сразу. Одна женщина плакала.

— Что же с ними теперь сделают, с нашими бедными ребятами? — сквозь слезы спрашивала она у окружающих.

Ей никто не ответил.

Перчинка так толком и не понял, что тут произошло. Перекладывая тяжелый пакет из одной руки в другую, он обратился к какому-то пожилому синьору, опиравшемуся на палку и молча взиравшему на всю эту сцену.

— За что их? Что они сделали? — спросил он. Синьор медленно повернулся и пристально посмотрел на мальчика. Это был почти старик, худой и высокий как жердь, с седоватой бородкой клинышком и в пенсне с толстыми стеклами, за которыми сердито щурились строгие глаза. Как все очень высокие люди, он немного сутулился. Некоторое время он молча смотрел на мальчика, и Перчинка заметил, что глаза старика влажны от слез.

— Там был ваш сын, с ними? — робко спросил Перчинка.

— Нет, — сдавленным голосом ответил старик. — Впрочем, в известном смысле — да…

— Но что же все-таки они сделали? — снова настойчиво спросил мальчик.

— Это война, — вздохнув, проговорил старик и с неожиданной теплотой добавил: — Да… Так-то вот, мой мальчик.

Он говорил на таком правильном итальянском языке, какого Перчинке еще не приходилось слышать. Неожиданно старик поднял свою палку и с силой стукнул ею о землю.

— Проклятые! — гневно воскликнул он. — Вот до чего мы дожили!

Перчинка не совсем понял, что именно имел в виду этот синьор, однако он чувствовал, что и его самого разбирает зло при воспоминании о разыгравшейся у него на глазах сцене.

— А зачем у них отняли пистолеты? — снова спросил он. — Эти двое были немцы, да? А с какой стати они лезут?

— «С какой стати»? — с горечью переспросил старик. — С какой стати! Да на основании того самого «закона», по которому в человеческом обществе действует беззаконие, притеснение и насилие!

Однако, заметив, что мальчуган не понимает его, старик наклонился и, ласково потрепав его по вихрам, мягко проговорил:

— Они сильнее, понимаешь? И поэтому хотят стать хозяевами в нашем доме.

— Значит, теперь они всем заправляют? — спросил Перчинка.

— Вот именно, — ответил старик.

Повернувшись, он пошел через площадь, сердито постукивая палкой. Толпа разошлась. Тут Перчинка вспомнил о поручении дона Дженнаро и, поеживаясь, побрел по улице, затянутой густой сеткой дождя, который, не переставая, моросил вот уже два дня, и, хотя на дворе стоял еще сентябрь, казалось, что уже наступил унылый ноябрь.

Едва отойдя от площади, Перчинка тотчас же забыл о случае с офицерами, поглощенный подсчетом процентов, которые причитались ему за работу. Никогда еще он не зарабатывал так много, как сейчас. По-видимому, толстый контрабандист питал к нему особую симпатию. Впрочем, щедрость дона Дженнаро скорее всего объяснялась тем, что для той работы, которую выполнял Перчинка, ему был необходим именно такой, шустрый и ловкий, паренек.

Работа эта заключалась в том, чтобы находить покупателей на пакеты, которые давал ему дон Дженнаро. В пакетах были самые разнообразные продукты, забрасываемые в город контрабандистами, от муки, оливкового и сливочного масла до сигарет. Последние иногда доставлялись даже из нейтральной Швейцарии. Словом, не было таких продуктов, которые не побывали бы в руках толстого дона Дженнаро и его тощей противной жены донны Катарины.

Поручения контрабандистов Перчинка всегда выполнял аккуратно и с удивительной быстротой, каждый раз получая от дона Дженнаро небольшую сумму денег, либо, что было еще выгоднее, пакет макарон или пачку сливочного масла, которые он немедленно продавал не без выгоды для себя. За какую-нибудь неделю службы у дона Дженнаро Перчинка уже создал себе густую сеть постоянной клиентуры. Однажды ему даже удалось сторговать у одного из своих клиентов с улицы Трибуналов поношенный мужской костюм, который ему уступили за две пачки масла и сто граммов кофе. Этот костюм он с большим барышом продал старьевщику с Рыночной площади, державшему свою лавочку по соседству с хибаркой дона Дженнаро, а на вырученные деньги купил у толстяка несколько литров оливкового масла, заплатив ему даже лучше, чем его обычные «клиенты».

Разлив масло в две толстые бутыли из-под вина и хорошенько упрятав их на дно корзины, в которой обычно разносил контрабанду, Перчинка в первый же свободный день отправился на поиски покупателей. Такие меры предосторожности были совсем не лишними, хотя однажды случилось так, что ему не пришлось испытать страха даже при встрече с полицейскими. Это было в тот день, когда он познакомился с одним из них, и не с каким-нибудь рядовым, а с бригадиром.

Вот как это произошло.

Перчинка зашел как-то в один дом, надеясь продать тут оливковое масло. Постучав, он стал ждать. Вдруг дверь открылась, и на пороге показался полицейский, которого мальчик не раз встречал на улице. И, хотя бригадир был в трусах, Перчинка сразу узнал его. Бригадир, в свою очередь, также узнал мальчика. В первую минуту Перчинка хотел было задать стрекача, испугавшись, что полицейский немедленно его сцапает. Но, увидев, что бригадир притворяется, будто не узнает его, он осмелел и впервые в жизни поздоровался с представителем закона.

— Э, бригадир, как поживаете? — весело воскликнул мальчик. — Что это с вами? Вы потеряли по дороге свою форму?

— Тсс! — зашипел полицейский, прикладывая палец к губам. — Замолчи ты, чертенок! Захотел, чтобы меня схватили немцы? Ты что, не знаешь, что они делают со всяким, кто попадется им в итальянской форме? Да, парень, они с нами не церемонятся. Как увидят, сразу бросаются и — раз! — пулю в лоб. Или в Германию угонят.

Перчинка вспомнил случай с итальянскими офицерами на площади Викария и утвердительно кивнул головой.

— Знаете что, бригадир, — сказал он, желая поскорее переменить разговор, — у меня есть недорогое масло.

— Недорогое! — воскликнул полицейский. — А мне безразлично, какое оно. У меня ни одной лиры в кармане.

— Ну и что же? — возразил мальчик. — Можно сменять на что-нибудь.

— Нечего мне менять, — печально проговорил бригадир. — Вот если только форму…

— Э-э, нет, бригадир! — засмеялся Перчинка. — На что мне ваша форма?

— Чего ж тогда?

— Пистолет! — выпалил Перчинка.

В том обществе, где он жил, иметь огнестрельное оружие было совсем ее лишним. И вот теперь у мальчика появлялась возможность приобрести по дешевке настоящий пистолет!

— Что же ты с ним будешь делать? — возразил бригадир. — Разве ты не знаешь, что есть приказ не позднее завтрашнего вечера сдать все оружие? А того, кто не сдаст, — к стенке, то есть расстреляют.

— Не беспокойтесь, бригадир, — с самодовольным видом заявил Перчинка. Я знаю, куда его пристроить. У меня есть кому его сбагрить в случае чего.

— Ну, так и быть, — согласился полицейский. — Ты даешь мне литр масла…

— Литр? — воскликнул мальчик. — Да вы шутите, бригадир! За литр я не то что пистолет, целую пушку куплю!

Наконец пистолет с полной обоймой патронов перешел в руки Перчинки всего за триста граммов масла. Мальчик вышел от бригадира, гордо задрав нос, — теперь и у него было оружие. В корзинке, которая стала заметно тяжелее, громко постукивая о бутылки с маслом, лежал настоящий пистолет.

Очень довольный своей сделкой, Перчинка отправился к следующему «клиенту». Правда, в те времена людям гораздо нужнее были хлеб и мука, чем масло, потому что на нем просто нечего было готовить. Однако если не запрашивать дорого, то всегда можно было продать достаточное количество этого неходового товара. На минуту мальчику пришла мысль обменять пистолет на муку. Такой обмен сулил большие выгоды. Но, преодолев желание нажиться, он направился домой, решив спрятать пистолет в каком-нибудь укромном уголке монастырского подземелья, куда он приходил теперь только для того, чтобы переночевать.

Дома он нашел обоих своих приятелей, беседовавших с бывшим солдатом, которого, как оказалось, звали Микеле. Даже не поздоровавшись с ними, Перчинка с таинственным видом направился в свой тайник, расположенный под монастырской кладовой.

— Эй, Перчинка, постой-ка! — окликнул его Винченцо.

— Ну, что случилось? — остановившись, снисходительно спросил мальчик.

— Немцы пришли, — взволнованно сообщил Чиро.

— Немцы? — удивленно воскликнул Перчинка, — Где они?

— Да тут, в монастыре, — вмешался солдат. — Прямо, можно сказать, над нами.

Мальчик почесал в затылке.

— А зачем их принесло сюда? — спросил он.

— Они рядом на холме пушки устанавливают, — ответил Микеле, — а здесь, видно, собираются квартировать.

«Не очень-то это приятно, жить в одном доме с немцами», — подумал Перчинка.

— Ну, а сюда они не заходили? — спросил он, помолчав.

— Нет. Они, наверное, думают, что здесь, кроме развалин, ничего нет, отозвался солдат.

— Чего же нам тогда волноваться? — воскликнул мальчик.

— Как — чего? — возразил калабриец. — А вдруг услышат?

Ему, как видно, было здорово не по себе, и он уже подумывал о том, чтобы удрать, пока его не сцапали.

— Ничего они не услышат! — уверенно заявил Перчинка. — Будем вести себя потише, и всё. А из-за немцев я из своего дома не уйду.

Трое его приятелей молчали.

— Если вы хотите уходить, то так и скажите, — продолжал Перчинка. — А я остаюсь, — решительно закончил он.

Действительно, хорошенькое дело! Не хватало еще, чтобы какие-то там немцы выгнали его из дома! Какое они имеют право, эти белобрысые образины? В конце концов, он тут родился!

Мальчик раздраженно топнул ногой, сунул руку в корзинку и выхватил оттуда пистолет.

— Пусть только сунутся! Всех перестреляю, — крикнул он.

Однако через секунду он уже взял себя в руки и спокойно добавил:

— Это я, конечно, просто так сказал.

Увидев пистолет, солдат испугался, а у обоих приятелей Перчинки восторженно заблестели глаза.

— Ой, где ты его достал? — хором воскликнули ребята. — Дай посмотреть, жалко, да?

— Ни с места! Он заряжен! — важно сказал Перчинка.

По правде говоря, он не очень-то был в этом уверен. Просто ему хотелось показать этим трусишкам, что он не какой-нибудь там молокосос-мальчишка, а в полном смысле слова взрослый человек, один из тех, кто всюду ходит с револьвером.

— Сейчас я пойду спрячу пистолет, — сказал он. — У меня есть такое место, где его никто не найдет. А вы делайте, что хотите. Оставайтесь или уходите, мне все равно. Только старайтесь поменьше галдеть и не попадаться на глаза этим. — Он кивнул наверх. — Это самое главное. А в общем-то, чего вам беспокоиться? Я ведь здесь… — добавил он покровительственным тоном.

Перчинка говорил с такой уверенностью, словно он был не маленький мальчик, а взрослый человек. Даже солдат Микеле, который все еще гостил в подземелье, потому что никак не мог придумать способа добраться до родной Калабрии, даже он заметил это. Выслушав Перчинку, все трое согласились с ним и принялись за свои обычные дела. Солдат, который целые дни только тем и занимался, что похрапывал, растянувшись на соломе, в то время как ребята рыскали по улицам в поисках работы, снова завалился спать.

Чиро и Винченцо, закончившие свою работу у торговца арбузами, отправились собирать окурки. Надо сказать, что, кроме сбора окурков, они не брезговали и другим промыслом, который мы лучше не будем называть его настоящим именем, но который в удачные дни приносил довольно обильные плоды в виде сигарет, хлеба и кое-чего другого. Самым главным в этом промысле было ухитриться обмануть бдительность часовых, ходивших возле военных складов, когда-то принадлежавших итальянскому командованию, а теперь захваченных немцами. Дела у ребят шли довольно хорошо до того дня, когда немецкие власти отдали приказ открыть для народа военные продовольственные склады.

В этот день по улицам разъезжали нагруженные до отказа крытые немецкие грузовики, из которых сбрасывали на землю сигареты, муку, масло, в то время как притаившиеся за брезентом немецкие солдаты развлекались тем, что стреляли в каждого, кто осмеливался слишком близко подойти к валявшимся на земле продуктам. Организаторы этой психологической атаки рассчитывали использовать голод и нищету населения Неаполя, чтобы совершенно раздавить его сопротивление. На самом же деле эти события стали первыми семенами восстания, брошенными к тому же самими немцами, ибо можно безнаказанно унизить одного человека, но тот, кто рискнет столь бессмысленно унизить целый народ, не избегнет справедливого возмездия.

Случилось так, что именно в этот день Перчинка решил попытать счастья и отправился продавать то масло, которое ему удалось приобрести у толстого контрабандиста. Однако дело почему-то не клеилось. Он еще не знал, что немцы раскидывают продовольствие прямо на улицах. Но, после того как ему навстречу стали попадаться целые вереницы людей, которые спешили домой, нагруженные мешками сигарет, мукой и другим добром, он начал кое о чем догадываться. Между тем всё новые толпы народа спешили к военным складам, откуда то и дело раздавались сухие автоматные очереди. Но никакие автоматы не могли испугать изголодавшихся людей. Старики, мужчины, женщины, даже дети, словно обезумев, бежали туда, где можно было найти продукты, которых они не видели столько лет.

Перчинка с корзинкой в руках пошел следом за всеми, но, когда он добрался до места, было уже слишком поздно. На мостовой не оставалось ничего, кроме длинных белых полос просыпавшейся муки. Вокруг стояли группы хохочущих немецких солдат с дымящимися автоматами в руках. По земле полз раненый мужчина, спешивший укрыться в ближайшем переулке. В воздухе, словно туман, висела густая пыль, поднявшаяся от пустых мешков из-под муки, сваленных посреди площади и похожих издали на целую гору трупов. Двери склада были выломаны, и оттуда валил едкий белый дым. Это немцы жгли остатки продовольствия.

Некоторое время Перчинка в нерешительности стоял на краю площади, глядя на эту страшную картину. Один из солдат увидел мальчика и знаком приказал ему подойти. Но вместо этого Перчинка начал медленно отступать назад, не отрывая глаз от лица немца. Может быть, желая просто попугать мальчишку, солдат поднял автомат. В следующую секунду Перчинка отпрыгнул в сторону и помчался во весь дух по переулку, сопровождаемый жалобным позвякиванием бутылок с маслом, стоявших у него в корзине.

Мальчик был вне себя от гнева и обиды. Столько валялось добра, а он ничего не смог раздобыть! Сколько муки можно было бы собрать с земли, сколько пачек сигарет, пусть даже подмоченных маслом!.. Вдруг ему пришло в голову, что теперь, вероятно, будет еще труднее продать масло, которое он нес с собой. Впрочем, не могли же все неаполитанцы запастись продуктами! Значит, нужно только найти людей, которые не участвовали в расхищении армейских запасов. Врожденная сообразительность сразу же подсказала ему правильный путь. Ясно, что теперь нужно обходить квартиры, расположенные на верхних этажах тех домов, где живут люди не настолько проворные и смелые, чтобы рискнуть вслед за толпой броситься под пули.

Размышляя таким образом, Перчинка добрался до улицы Трибуналов и, походив под арками, выполненными в мавританском стиле, заметил несколько домов, которые как будто подходили для его цели.

После некоторого колебания он поднялся на крыльцо старинного особняка, построенного, по всей вероятности, еще в семнадцатом веке, и очутился на широкой лестнице из серого камня. Прошмыгнув незамеченным под самым носом у привратника (наученный опытом, он относился к людям этой профессии с недоверием, потому что никогда не знаешь, что у них на уме), Перчинка поднялся на второй этаж и оказался перед стеклянной дверью, рядом с которой была прибита медная дощечка. Если бы мальчик умел читать, то без труда разобрал бы выгравированные на ней слова: «Проф. Молли».

Вспомнив, что со вчерашнего вечера во всем городе нет электричества, Перчинка тихонько постучал в стекло и стал ждать. Прошло несколько долгих минут. Мальчик уже решил, что никого нет дома, как вдруг послышалось шарканье шагов, дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина.

— Чего тебе? — спросила она таким недружелюбным тоном, что мальчик даже смешался.

— Есть оливковое масло, — пробормотал он.

— Какое еще масло?

— Ну… обыкновенное… которое едят, синьора, — очень вежливо объяснил Перчинка.

— Масло, говоришь? — оживилась женщина, как будто только что поняла, о чем идет речь. — И ты его продаешь?

— Конечно, продаю, — подтвердил мальчик. — Что же вы думаете, я сам его ем?

— Нет, в самом деле масло? — словно не веря своим ушам, переспросила женщина. — То самое, на котором готовят?

— Ну конечно! — воскликнул Перчинка. — Очень хорошее масло, только что из деревни…

Женщина знаком велела мальчику подождать и скрылась за дверью. Поговорив с кем-то, она через минуту снова выглянула на лестницу.

— Заходи, мальчик, — сказала она. — Почем же твое масло?

— Да вы не беспокойтесь, сторгуемся, — ответил Перчинка, благоразумно уклоняясь от прямого ответа.

Дело в том, что у него и действительно не было твердой цены на масло. Он устанавливал ее в зависимости от того, с кем ему приходилось иметь дело. В этом доме, конечно, жили синьоры, поэтому можно было запросить дороже, чем с простых людей.

Пройдя переднюю, мальчик оказался в большом полутемном кабинете, где за столом черного дерева сидел тот самый старик с седенькой бородкой, с которым Перчинка разговаривал на площади Викария, когда немцы разоружали итальянских офицеров. Старик тоже тотчас узнал Перчинку и улыбнулся.

— А, так это ты пожаловал! — воскликнул он. — Как же ты, скажи на милость, узнал мой адрес?

Ему, видно, просто в голову не приходило, что мальчик мог попасть сюда случайно.

— Мне сказали, что вам нужно масло, — не моргнув глазом, соврал Перчинка.

— Мы, дорогой мой, во всем нуждаемся, не только в масле, — ответил старик. — Но… — Он пожал плечами и, кашлянув, бросил взгляд на женщину, которая отворила Перчинке, а сейчас стояла у него за спиной, вытирая руки о передник.

— Спросите у него, сколько он хочет за свое масло, — сказала она, обращаясь к старику. — Хотя, постойте, дайте-ка я прежде посмотрю, что это за масло.

Перчинка вытащил из корзинки бутылку и протянул ее женщине. Та посмотрела масло на свет, потом откупорила бутылку и, капнув его себе на палец, попробовала на вкус.

— Действительно настоящее масло, — произнесла она, повернувшись к старику.

— Так сколько же оно стоит, мальчик? — спросил тот.

__- Сколько дадите, синьор, — ответил Перчинка. Старик пожал плечами.

— Ну, уж в этом я ничего не понимаю, — сказал он. — Мария, сколько нужно ему заплатить?

— М-м… — замялась женщина. — Если как по карточкам…

— По каким карточкам? — перебивая ее, воскликнул Перчинка. — При чем тут карточки?

— Помолчи, дай договорить, — сердито возразила женщина.

— Я его по сто лир за литр продаю, — не слушая ее, решительно продолжал мальчик.

При этих словах оба его покупателя подпрыгнули на месте.

— Сто лир за литр! — тихо, почти шепотом, воскликнул старик. — Да знаешь ли ты, что все мое жалованье меньше ста лир? А я как-никак профессор!

Перчинка молча пожал плечами. Его совсем не интересовало, какое жалованье платят профессорам.

— Мы бы могли взять пол-литра и заплатить тебе десять лир, — снова заговорила женщина.

Мальчик покачал головой и протянул руку за бутылкой. Однако женщина проворно отступила назад.

— Да погоди ты, — с досадой воскликнула она. — Ну что ты, боишься, что у тебя его украдут?

— Нет, так у нас ничего не выйдет, — начиная сердиться, воскликнул Перчинка. — Двадцать лир за литр! А вы знаете, почем оно мне самому обходится?

Неожиданно ему бросился в глаза застекленный шкаф, стоявший за спиной у профессора. В шкафу виднелась фотография какого-то юноши с роскошными усами, в военной форме. Рядом с ней висел пробитый пулей шлем, два ружья старого образца, патронташи, кинжал и военный мундир, какого мальчик никогда в жизни не видел.

— Да, возможно, ты прав, мой мальчик, — устало проговорил старый профессор. — Но у меня просто-напросто нет таких денег. Несколько десятков лир — вот все, что у меня есть, и на эту сумму я должен жить до тех пор, пока снова не начнут платить жалованье. Ты уж извини, но я не в состоянии купить твое масло.

Женщина чуть не плача вернула бутылку Перчинке, который стоял, о чем-то размышляя.

— Я мог бы обменять на что-нибудь, — сказал он наконец.

— А на что бы ты мог обменять? — сразу оживилась женщина.

— Ну, например, вот так: я вам дам бутылку масла, а вы мне вот эти ружья и патроны, — предложил мальчик.

Женщина умоляюще посмотрела на профессора. Тот стремительно повернулся к шкафу и долго, долго стоял так, не отрывая скорбного взгляда от лица юноши на фотографии.

— Нет, — медленно проговорил он. — Я предпочитаю вовсе отказаться от еды… А это нельзя — память.

— Целую бутылку, — заметил Перчинка, который все еще не терял надежды сторговаться.

— Нет, мальчик, — решительно возразил профессор.

Это вещи моего сына… Он умер. Нет. Я их не отдам за все золото в мире.

Перчинка пожал плечами и, не прощаясь, пошел к двери. Женщина чуть не со слезами на глазах пошла следом.

— А ты не хочешь обменять на мое платье? — робко спросила она. — Или, может, тебе подойдет старый костюм профессора?

Перчинка покачал головой. Однако, уже переступив порог, он остановился и сказал:

— Знаете что, отлейте себе стаканчик. А когда профессору заплатят жалованье, вы мне отдадите.