"Исповедь рогоносца" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

Франц-Фердинанд, эрцгерцог Австрии

Графиня София Хоткова из рода Гогенбергов принадлежала к древнему чешскому дворянству. Семья ее была небогатой, поэтому при венском дворе ее окрестили не слишком лестным прозвищем старой девы. Возможно, суждение придворных было чересчур суровым, потому что, в конце концов, ей было всего двадцать шесть лет в том, 1894 году. Впрочем, кто захотел бы быть более снисходительным по отношению к девушке, не имевшей ни гроша? Хотя знатное происхождение давало ей право быть принятой в Гофбурге.

Если бы у нее был могущественный муж или хотя бы приличное состояние, ее бы, наверное, считали очень симпатичной. Она и в самом деле была очаровательна. Высокая, немного плотная, она отличалась сияющим цветом лица, прекрасными серыми глазами, прелестной улыбкой и роскошными золотисто-рыжими волосами. Но поскольку, кроме этого, у нее не было никаких положенных для знатной дамы преимуществ, ее и считали всего-навсего перезрелой девицей. В наше куда как менее суровое время о ней бы, конечно, сказали: «Ну, подумаешь, не вышла замуж, ну и что?»

Во дворце эрцгерцога Фридриха и эрцгерцогини Изабеллы она занимала почетное место придворной дамы. На самом деле это вовсе ничего не значило. Довольно склочная, неуживчивая и скуповатая Изабелла приказала своей придворной даме исполнять одновременно работу гувернантки ее трех дочерей и прислуги за все. В таких условиях трудно было рассчитывать, что откуда-нибудь случайно появится хоть какой-то жених. Неумолимое время не давало графине Хотковой ни единого шанса на это. Впрочем, как и та вечеринка, которую собирались устроить тогда во дворце…

Наступило 31 декабря 1894 года. Вся Вена готовилась радостно отпраздновать наступление Нового года – День святого Сильвестра. Театры, особенно Опера, уже не могли вместить всех желающих, лавки со съестными припасами народ практически опустошил, зато столы в каждом доме были накрыты так, чтобы насытить Гаргантюа и Пантагрюэля вместе взятых. Даже у знаменитых пирожников с Кертнерштрассе не осталось на полках ни крошки от монументальных тортов и других чудес кондитерского искусства, которыми они славились во всем мире.

В императорском дворце тоже готовились встречать Новый год. За поздним ужином и на следовавшем за ним приеме вокруг императора Франца-Иосифа должны были собраться все члены его семьи. Естественно, был приглашен и эрцгерцог Фридрих с семейством. София не без ужаса представляла себе долгие часы, которые ей придется протомиться в какой-нибудь леденящей душу гостиной по приказу деспотичной эрцгерцогини Изабеллы. Гофбург тогда был таким печальным дворцом! Наверное, самым печальным и самым суровым во всей Европе. Да и как могло быть иначе? Эти последние годы безжалостная смерть неустанно бродила со своей косой вокруг императорской четы. Никто не знал заранее ни того, будет ли императрица Елизавета присутствовать в этот вечер на ужине, ни даже того, находится ли она сейчас в Вене…

Вспоминая с глубокой жалостью о высокой, элегантной красавице-императрице, София на время забыла о собственной безрадостной судьбе. После трагической гибели любимого сына Рудольфа в охотничьем павильоне Майерлинга Елизавета вот уже четыре года старалась избыть свое горе. Она была похожа на обезумевшую перед бурей птицу: императрица без устали металась по Европе, избегая только Вены, которую ненавидела всеми силами души. Наверное, не осталось дороги, по которой она бы не прошла, пытаясь сбежать от преследовавшей ее боли. Появится ли нынче во дворце та, кого теперь называли не иначе как Императрицей Одиночества? В любом случае предстоящий вечер обещал стать для Софии настоящей пыткой!

Как и предвидела графиня Хоткова, встреча Нового года в императорском дворце оказалась необычайно скучной. Самые молодые из членов императорской семьи делали неимоверные усилия, чтобы не зевать, пока слуги медленно и торжественно меняли блюда за праздничным столом, в торце которого сидел Франц-Иосиф в полном одиночестве. Правила поведения всех присутствующих определялись строжайшим, чуть ли не испанским этикетом. Каждый чувствовал себя так, будто его заковали в железный корсет, не позволяющий сделать ни одного сколько-нибудь вольного движения. В общем, если бы понадобилось создать монумент, символизирующий Скуку, лучшего образца не найти!

Расплывшийся и словно ставший ниже ростом в своем кресле насупленный император с седыми бакенбардами время от времени посматривал на своего племянника и наследника эрцгерцога Франца-Фердинанда, сидевшего прямо напротив. И всякий раз, поглядев на него, ощущал, как растет в нем смутное раздражение. Он совсем не любил этого старшего сына своего брата Карла-Людвига, но именно ему судьбой было суждено из-за смерти Рудольфа в один прекрасный день водрузить на голову императорскую корону.

Да, конечно, Франц-Фердинанд был далеко не так привлекателен, как его погибший двоюродный брат. Высокий брюнет тридцати одного года от роду, крепкий, но скорее неповоротливый с виду, густые усы, тусклый взгляд голубых глаз… Всегда мрачный, молчаливый, закоренелый холостяк – тот, кого Вена окрестила насмешливым прозвищем Бельведерского Сфинкса, казалось, соединил в себе большую часть присущих семье с давних пор тревожных симптомов.

Несмотря на то, что внешне он казался мощным, здоровье его было хуже некуда. Прежде он страдал туберкулезом, да и сейчас то и дело наблюдались рецидивы. К тому же у него проявлялись кое-какие признаки венерических заболеваний. Он вообще был очень странным человеком. Испытывая великую страсть к охоте, он коллекционировал в своем богемском замке оленьи рога и чучела самых разнообразных животных, а также… орудия пыток прошедших веков. Рядом с ним не всякий чувствовал себя в своей тарелке. Эрцгерцог был очень скрытен и замкнут. Словом, если во Франце-Фердинанде имелось хоть что-то от волшебного принца из сказок, то с первого взгляда заметить это было почти невозможно. Впрочем, это не мешало многим юным эрцгерцогиням откровенно делать ему авансы в надежде когда-нибудь завладеть императорской короной.

Среди этих принцесс три дочери эрцгерцога Фридриха, воспитанницы Софии Хотковой, были, пожалуй, самыми упорными. Они основывали свои чаяния на том, что дом их родителей был единственным в Вене, который молчаливый эрцгерцог посещал довольно охотно. Они старались не замечать того, что Франц-Фердинанд приходил в этот дом исключительно ради общения с их отцом. Пылкие чувства трех принцесс вскоре сменились глухим озлоблением. Им порой хотелось, чтобы этот тупой грубиян умер, если он не решится наконец выбрать кого-нибудь из них себе в жены. И в тот новогодний вечер, когда с вставшим из-за стола Францем-Фердинандом случился чудовищный приступ раздирающего грудь кашля, барышни обменялись понимающими взглядами.

Чуть позже, когда сотрапезники императора смешались с толпой гостей, приглашенных только на новогодний прием, одна из принцесс, Мария, подошла к эрцгерцогу и взяла его под руку.

– Ты не находишь, кузен, что здесь ужасно душно? Воздух такой спертый, совсем дышать нечем!.. А что, если нам выйти в сад?

– В сад? Но ведь снег идет, Мария!

– Неужели ты, такой заядлый охотник, боишься легкого снегопада? В саду так красиво, а здесь невозможная тоска! Там мы услышим отзвуки всех венских оркестров… Подумай только, какая прелесть! Пойдем! Мне и моим сестрам так хочется хоть немножко размять ноги – они совсем онемели…

Франц-Фердинанд почувствовал жгучее желание послать куда-нибудь подальше Марию вместе с ее поэтическими прихотями. Мысль о том, чтобы выйти на прогулку, вовсе не привлекала его. Он боялся снова раскашляться. Да ему и вообще нездоровилось. Куда больше, чем прогуливаться по заснеженным садам императорского дворца, хотелось ему отправиться домой, в Бельведер, и залечь в постель. Но когда ему приходилось иметь дело с женщинами, пусть даже и с совсем молоденькими, он всегда терялся, испытывая страшное смущение. Вот и теперь он не осмелился сопротивляться девчонкам и позволил им вытащить себя на улицу. Они настолько торопились, что и сами оделись как попало, и Францу-Фердинанду накинули на плечи первую же подвернувшуюся им под руку меховую шубу, которая, правда, оказалась ему чересчур коротка и узка…

Несколько минут спустя все четверо уже были в саду, окружавшем дворец. Франц-Фердинанд не ощущал ни малейшей радости по этому поводу. Три его кузины, напротив, были в восторге от того, что проделка им удалась. Пыл упрямых девчонок возрастал по мере того, как им приходили в голову все новые проказы. Так, по общему согласию, они решили забросать неуклюжего кузена снежками. Несчастному приходилось то увертываться, то попросту сбегать из-под обстрела. Девушки неизменно догоняли его, кидались снежками уже почти с остервенением. Игра постепенно становилась жестокой. В конце концов Франц-Фердинанд, как он и опасался, на самом деле страшно раскашлялся, но его мучительницам, казалось, только этого и нужно было. Безумная стрельба продолжалась. Ослепленный, задыхающийся, он тщетно пытался защититься от нападения, перевести дыхание, но принцессы, видя, как страдает их беспомощная мишень, забавлялись еще больше. Этим глупышкам виделась в их жестоком развлечении справедливая месть за безразличие эрцгерцога к ним.

Но внезапно из-за тиса, который под снегом выглядел очень похожим на огромную заиндевелую сахарную голову, показалась белая фигура. Какая-то женщина, закутанная в накидку с низко опущенным – так, чтобы не было видно лица, – капюшоном, подбежала к совершенно потерянному эрцгерцогу, быстро обернула вокруг его шеи длиннющий мягкий шарф, связанный из пушистой белой шерсти, и… сразу же скрылась. Три эрцгерцогини, которым вмешательство незнакомки помешало продолжить игру, на мгновение замерли. Короткая передышка позволила их жертве ускользнуть с места побоища. Эрцгерцог бросился вслед той, которая так своевременно пришла ему на помощь. Она бежала чуть впереди него ко входу во дворец, возвышавшийся в конце аллеи громоздкой темной массой. Франц-Фердинанд был охотником и больше, чем какая бы то ни было женщина, привык бегать по снегу. Ему удалось поймать незнакомку, при свете сиявших молочно-белым светом фонарей он узнал ту, кого сотни раз видел, приходя в дом эрцгерцога Фридриха. Перед ним стояла придворная дама его тетки Изабеллы графиня София Хоткова.

Когда он схватил девушку за руку, она страшно покраснела – может быть, от быстрого бега, а может быть, и от волнения, которое ясно читалось в ее сверкающих, как звезды, серых глазах. Какие у нее чудесные золотистые волосы! Как красиво они рассыпались по плечам, выбившись из строгой прически!.. Никогда еще он не видел ее такой… хотя, впрочем, видел ли он ее когда-нибудь на самом деле? Минуту или чуть больше они смотрели друг на друга, ничего не говоря, только пытаясь перевести дыхание. Потом Франц-Фердинанд заговорил.

– Спасибо, мадемуазель, – сказал он, – вы были так добры ко мне… Без вас, боюсь, дело кончилось бы очень плохо… Но могу ли я… оставить у себя этот шарф?

– Вам ни в коем случае нельзя расставаться с ним, монсиньор. Если вы снимете его, то замерзнете и простудитесь, ведь вы весь в поту…

Он покачал головой и улыбнулся. Застенчивая улыбка, так редко освещавшая его сумрачное лицо, как оказалось, была необыкновенно привлекательной.

– Нет, я не то хотел сказать… Я хотел сказать… Можно ли мне сохранить его у себя навсегда… на память?

София покраснела еще больше. Чтобы спрятать охватившее ее волнение, она, не обращая внимания на сугробы, присела в таком глубоком реверансе, что сам главный церемониймейстер двора, никогда и ничем до конца не удовлетворенный, если дело касалось этикета, принц де Монтенуово, и тот не нашел бы, к чему на этот раз придраться.

– Я счастлива и горда тем, что вам хочется сохранить его, монсиньор, – прошептала она.

Затем, с трудом поднявшись из своего реверанса, она птичкой порхнула под мрачные своды самого печального дворца Европы. Теперь, как ни странно, он не казался ей таким уж печальным. Впервые София Хоткова осмелилась признаться себе самой в своих чувствах: девушка без памяти любила Бельведерского Сфинкса!

Если бы Францу-Фердинанду когда-нибудь сказали, что он заинтересуется женщиной, а особенно – такой бесцветной и неприметной, как София, – он бы очень удивился и не поверил. Однако после приключения с шарфом, который, к счастью, не имел для гувернантки серьезных последствий, воспитанницы ее не узнали, эрцгерцог стал вглядываться в «старую деву» куда внимательнее, чем прежде. Он стал гораздо чаще появляться в доме Фридриха, и эрцгерцогиня Изабелла воспрянула духом, решив, что одной из ее дочерей наконец-то удалось соблазнить будущего императора. Она не спала несколько ночей, обдумывая, которой же из них удалось совершить чудо, но так и не смогла найти ответа… И не без причины! На самом деле Франц-Фердинанд страстно влюбился в Софию Хоткову. Эрцгерцог хорошо умел хранить секреты и был не настолько глуп, чтобы выдать собственную тайну тем людям, которые, без всякого сомнения, не проявили бы по отношению к ней даже простой снисходительности. И самое фантастическое во всей этой истории то, что молодым людям удалось сохранять свое чувство в тайне в течение нескольких лет. Только в начале 1900 года все наконец открылось.

Было воскресенье, и в принадлежавшем эрцгерцогу Фридриху близ Вены поместье в этот предвечерний час играли в теннис. Для первых дней мая было довольно тепло. Обычно грязновато-желтые воды Дуная, отражая голубое небо, приобрели тот лазурный оттенок, который виделся знаменитому сочинителю вальсов о голубой реке Иоганну Штраусу.

Прежде чем взять в руки ракетку, Франц-Фердинанд, которому предстояло бороться за победу в партии с тремя принцессами, снял с себя и положил на стол в открывающейся в сад большой гостиной массивные золотые часы. Эти часы, бог знает почему, всегда вызывали бесконечное любопытство у эрцгерцогини Изабеллы. И когда она после сиесты спустилась в гостиную, они стали первой вещью, которую она там заметила.

Гостиная была пуста. Фридрих дремал в саду под деревом. Через широко распахнутые окна и двери с теннисного корта доносились крики и смех игроков. Часы, лежавшие у подножия высокой вазы с тюльпанами и лилиями, сверкали в лучах солнца и сами были похожи на маленькое золотое солнышко.

Сияние часов оказало на эрцгерцогиню столь же сильное воздействие, какое мог бы оказать шарик гипнотизера. В те времена под крышкой таких часов нередко помещали миниатюрный портрет дорогой сердцу владельца особы. Несомненно, именно это больше всего интриговало почтенную мать трех дочерей, которых надо было выдать замуж. Чье же лицо скрывалось под ослепительной золотой крышкой?

Эрцгерцогиня Изабелла не смогла долго противиться искушению. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что она в гостиной одна, она схватила часы. В ее худых пальцах крышка открылась как бы сама собой. Да, действительно, под ней была маленькая фотография женщины. Эрцгерцогиня алчно впилась взглядом в открывшееся ей лицо и… не поверила своим глазам. У нее даже вырвался крик гнева. И было от чего! С портрета в золотой рамке на нее смотрела, улыбаясь, София Хоткова, гувернантка ее собственных дочерей!

– Так-так, – проворчала она, едва справившись с бешенством и бросая на стол оскверненные часы, – значит, он сюда приходит из-за этой девки! Мой дом служит местом свиданий для них, и эта бесстыжая ничего не опасается!.. Ну нет, это им даром не пройдет!

Когда эту мстительную и вспыльчивую женщину охватывал гнев, она не считалась ни с какими условностями и была способна на такие поступки, в которых потом пришлось бы горько раскаиваться. Так произошло и в этот день. Снова схватив со стола часы, эрцгерцогиня поспешила к теннисному корту. Вид Софии, спокойно восседавшей на высоком судейском стульчике, окончательно вывел ее из себя.

Не переведя дыхания и довольно грубо она приказала молодой женщине немедленно спуститься со своего насеста, собрать вещи и исчезнуть из ее дома. Ее резкий голос и непонятный смысл ее приказа заставили игроков застыть на месте. Но София стала бледнее своего белого фланелевого платья.

– Но… что я сделала, чтобы заслужить подобный гнев вашего императорского высочества?

– Как будто вы не знаете! Ах, не знаете? В таком случае узнайте: мой дом никогда не будет служить пристанищем для девиц такого сорта! Я приказываю вам убраться, причем немедленно, если вы не хотите, чтобы я велела слугам попросту вышвырнуть вас за дверь!

– Ваше высочество оскорбляет меня! – гордо произнесла в ответ София. – Я дворянка и имею право знать, в чем причина вашего гнева.

– Ах, вы имеете право? Еще скажите, что я обязана вам отчитываться! Только посмотрите на эту воплощенную невинность! На самом деле подобные твари всегда ужасно наглы… Если вам так уж хочется узнать причину, спросите о ней у вашего любовника, который сейчас смотрит на нас с таким идиотским видом!

Уже совершенно не в силах сдерживаться, Изабелла швырнула злополучные часы спешившему к ним Францу-Фердинанду. Тот мгновенно понял, что произошло. В бледно-голубых глазах эрцгерцога тоже мелькнула вспышка гнева, но он – ценой чудовищных усилий – взял себя в руки, потому что знал, что, дав волю гневу, станет страшен. Это может привести к непредвиденным и необратимым последствиям.

– Будьте любезны выражаться поосторожнее, тетушка! – буркнул он. Потом продолжил с большим достоинством: – Почтительная привязанность, которую я питаю к графине Хотковой, вовсе не означает, что я ее любовник. Но могу с большим удовольствием признаться в том, что люблю ее… и что у меня нет более страстного желания, чем жениться на ней!

Нервный смешок, сотрясавший плечи эрцгерцогини Изабеллы, застрял у нее в горле.

– Жениться? Вы с ума сошли?! Вы забыли, что являетесь наследником престола и можете жениться лишь на девушке вашего же ранга? Вы полагаете, что император позволит вам сделать из этого существа будущую императрицу?!

– Если не позволит, я отрекусь от трона! Зачем мне это? Слишком много обязанностей и слишком большая ответственность… Я люблю Софию и надеюсь, что она отвечает мне взаимностью. Помимо этой неожиданной для меня самого любви, ничто в мире меня не интересует, корона – меньше всего!

– Очень вовремя вы это заметили! Но не понимаю, чего же вы еще ждете? Почему не бежите к императору, чтобы сообщить ему радостную новость? Я совершенно уверена, что она очень его заинтересует!

– Успокойтесь… Я сейчас же туда отправлюсь… Можете мне поверить, я очень жалею о том, что до сих пор этого не сделал. В глубине души я весьма вам признателен. Не будь вы так… нескромны, я бы, может быть, и сейчас бы еще колебался… Теперь, исключительно благодаря вам, я знаю, в чем состоит мой долг. Не пройдет и двух месяцев, как мы поженимся. Но поскольку из-за слов, которые вы только что произнесли, моей невесте и впрямь не подобает ни минуты оставаться в доме, где ее так оскорбляют, я увезу ее с собой и доверю заботам тех людей, которых сочту достойными этого. Идите, собирайте ваши вещи, моя дорогая, – сказал он, обращаясь к обескураженной всем происходящим Софии. – Ее императорское высочество любезно соглашается разрешить вам оставить этот дом.

В тот же вечер София Хоткова уехала из поместья эрцгерцогини Изабеллы в автомобиле Франца-Фердинанда. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы поселить ее в Бельведере. Она обосновалась в доме у старинной подруги своей матери. София была очень счастлива: Франц-Фердинанд предоставил ей неопровержимые доказательства своей любви. Но она была и очень взволнована, совершенно не представляя себе, что ее ждет в ближайшие дни. Она была абсолютно уверена, что император никогда не согласится на их брак с эрцгерцогом, рассматривая его как мезальянс. Но – кто знает? – может быть, трагическая тень Майерлинга, постоянно тревожившая старого государя, заставит его быть более снисходительным? Кто знает… Кто знает…

Эта последняя мысль только доказывала, насколько наивна бедняжка София и насколько плохо ей известен характер Франца-Иосифа.

Зато эрцгерцогине Изабелле он был очень хорошо знаком. Она совершенно верно предсказала ход событий. Назавтра же после тягостной сцены на теннисном корте произошла другая, ничуть не более приятная. Ее участниками стали дядя и племянник, местом действия – кабинет императора в Гофбурге. Они столкнулись не на шутку. Стоя навытяжку перед старым государем, Франц-Фердинанд переживал, наверное, самую грозную бурю за все время своего существования. Эти два человека никогда особенно не любили друг друга. Между ними никогда не намечалось даже простой симпатии. Император ненавидел своего наследника. Его терзала хуже всякой пытки мысль о том, что придется оставить ему Империю. Но раз уж судьба так распорядилась, он ожидал, что Франц-Фердинанд без малейшего сопротивления станет выполнять все условия, которых требует от него роль наследного принца. А тот считал своего дядю надменным, ожесточенным, безжалостным человеком и совершенно не собирался идти на уступки.

– Никогда, ты слышишь меня – никогда я не дам тебе разрешения на женитьбу на этой девушке! И я не только не разрешаю тебе на ней жениться, я запрещаю тебе это делать!

– Почему? В чем вы можете ее упрекнуть? Она принадлежит к знатному чешскому роду!

– Не спорю. Но этого мало, чтобы надеяться взойти на императорский трон. А ты – мой наследник!

– Я не хотел им быть и не хочу им оставаться! Почему я должен отказываться от счастья ради короны, которая мне никогда была не нужна? Лучше я откажусь от этой почетной роли и передам свои права брату! Вы меня никогда не любили. Вы не можете так уж дорожить мною в качестве наследника.

Лицо императора побагровело от гнева.

– Твоему брату? Подумать только: Отто-Франц на троне! Этот мерзкий тип, этот прожигатель жизни, гуляка, о похождениях которого не устает рассказывать скандальная хроника! Никогда! Да, это правда, я не люблю тебя. Но тебя мне, по крайней мере, не в чем было упрекнуть: твое поведение, твоя личная жизнь не вызывали никаких нареканий. Ты умеешь держаться соответственно своему рангу. А люблю я тебя или нет, это уже неважно!

Францу-Фердинанду очень захотелось напомнить дяде, что личная жизнь его собственного сына, несчастного Рудольфа, вряд ли могла бы кому-то послужить примером. Но он сдержал свой порыв, смутно ощущая, что эта сцена напоминает старому императору другую, ту, которая закончилась ружейными выстрелами на рассвете зимнего дня… Однажды Франц-Иосиф уже видел вытянувшегося вот так же перед ним по стойке «смирно» мужчину своей крови, носившего почти такой же мундир, человека, который отстаивал свое право жить и любить, как дозволено всякому простому смертному. Между дядей и племянником носился призрак Рудольфа. Он приводил в отчаяние старика и придавал молодому эрцгерцогу сил к сопротивлению.

– Я никогда не откажусь от графини Хотковой, – спокойно сказал он. – Я хочу жениться на ней и сделаю это. Если вы откажетесь признать наш брак, он станет тайным, но он будет заключен! Я слишком долго искал именно такую женщину, чтобы согласиться потерять ее, когда судьба подарила мне счастье встречи. Если вы категорически запрещаете мне жениться на графине, знайте, что я не женюсь никогда. Моей женой может стать только она. Или – никто…

Франц-Иосиф бросил на племянника испепеляющий взгляд из-под седых бровей.

– Скажи лучше, что ты ждешь не дождешься моей смерти, чтобы сделать из этой девицы императрицу! Но я знаю, как помешать тебе это сделать. Ты не женишься на ней ни при моей жизни, ни когда я умру!

– В таком случае мне остается одно – бегство. Я уеду из Австрии, я откажусь от своего имени, от своих титулов… Как сделал мой кузен Иоганн-Сальвадор… Но я ни при каких условиях не откажусь от Софии!

– Это твое последнее слово?

– Последнее, сир! Извольте меня простить.

– Ты отлично знаешь, что я никогда тебя не прощу. А теперь – уходи! Попозже я дам тебе знать, что решил… Можешь убираться!.. Но знай все-таки, что у тебя есть еще немного времени на раздумья. Я же не запрещаю тебе сохранить для себя мадемуазель Хоткову в качестве любовницы… Я даже могу позаботиться о ее будущем…

– Достаточно, сир! Я уже имел честь сообщить вашему величеству, что это мое последнее слово!

Франц-Фердинанд еще больше вытянулся, отсалютовал по-военному, повернулся кругом и направился к двери. То же приветствие, та же чисто официальная манера держаться, как когда-то у Рудольфа… Нет, нельзя позволить жестоким воспоминаниям помешать императору исполнить свой долг перед империей!.. Франц-Иосиф, следуя давней привычке, сцепил руки за спиной, вышел из комнаты и в соседней приблизился к окну. Оттуда ничего не видящим взглядом он смотрел на то, как происходила смена караула в огромном дворе Гофбурга… Наверное, никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как в эту минуту… Тени мертвецов толпились вокруг него, и их было куда больше, чем живых… Его сын, тоже мятежник… Его жена, его красавица Сисси, которую он всегда любил до умопомрачения и которую какой-то негодяй убил два года назад на берегах озера Леман… Его брат Максимилиан, недолговечный император Мексики, застреленный в Куеретаро людьми индейца Хуареса… И его жена, Шарлотта Бельгийская, которая сошла с ума после всего с ним случившегося… И его невестка Софи, герцогиня Алансонская, сгоревшая живьем во время пожара на благотворительном базаре… А сколько других!.. Казалось, его род намерен закончить свое существование в море крови, а он сам чувствует себя таким старым, таким усталым… Но ведь необходимо, чтобы империя жила, чтобы Австрия осталась Австрией… и чтобы Франц-Фердинанд понял, хочет он этого или не хочет, в чем состоит его долг!..

Пока Франц-Фердинанд переживал у императора Франца-Иосифа эту чудовищную сцену, София Хоткова, нашедшая прибежище у подруги своей матери, принимала странного гостя. Посещение скорее стесняло ее, чем вдохновляло. К графине явился с визитом кардинал, архиепископ Вены. Он пришел по просьбе императора, чтобы, соблюдая интересы государства, попытаться уговорить Софию отказаться от намерения выйти замуж за Франца-Фердинанда.

Довольно долго он рисовал перед молодой женщиной страшную картину, перечисляя многочисленные неприятности, которые грозят как империи в целом, так и ей самой, если она станет упорствовать.

– Принцы крови вообще подчиняются особым законам, графиня, а в особенности те из них, кому предстоит однажды принять императорскую корону. Они не имеют права распоряжаться собственной жизнью, не имеют права подчиняться порывам своего сердца, потому что это сердце, как и весь этот человек в целом, прежде всего принадлежит государству!

– Мне все это известно, ваше преосвященство, и я бы согласилась с вами, если бы эрцгерцог был родным сыном его величества. Но он всего-навсего племянник императора, причем не он один. Его высочество, могу это утверждать, потому что знаю наверняка, вовсе не хочет царствовать. Эрцгерцогу хочется только одного: счастливой жизни со мной, жизни, далекой от шума, славы и почестей. Хорошо бы император осознал, насколько немыслима для нас обоих жизнь друг без друга!

– Боюсь, будет очень трудно убедить его величество в абсолютной бескорыстности этой любви… особенно с вашей стороны, дочь моя! Нельзя не признать, что для бедной девушки, не обладающей громким именем, стать эрцгерцогиней – сладкая мечта…

– Я думаю вовсе не об этом! – возмущенно воскликнула София. – Я думаю только о благе эрцгерцога! Никто до меня не сумел полюбить его так, как люблю я. Никто не смог и не сможет обеспечить ему ту атмосферу спокойствия и нежности, которая так необходима, прежде всего, для его здоровья, но, конечно, и для души!.. Если нам не разрешат пожениться… то нам только и останется, что жить в грехе. А разве это угодно церкви?

Кардинал испустил тяжелый вздох и пожал плечами.

– Церкви больше всего угодны, графиня, счастье народов и мир в душах. Я очень боюсь за вас. Нет ничего хорошего в противостоянии императору. Его гнев может быть опасен.

– Никто из нас – ни я сама, ни эрцгерцог – ничего не боится! В любом случае император не может помешать нам любить друг друга…

К этому нечего было добавить. Понимая, что никакие доводы не заставят уступить и отказаться от своих намерений эту упрямую и гордую девушку, кардинал покинул поле битвы и отправился к императору с отчетом о провале своей миссии.

– Как я понял, сир, она готова на все, готова ко всему. Она способна противостоять любым препятствиям, она может пойти даже на скандал, лишь бы сохранить любовь эрцгерцога. И он ею дорожит не меньше, да простит их господь!..

Старый император так стукнул кулаком по столу, что лежавшие на нем пачки бумаг подскочили в воздух.

– Эти женщины ничего не хотят знать, кроме своей любви! – проворчал он сквозь зубы. – Она для них на первом месте! Им все равно: пусть все государство провалится в преисподнюю, лишь бы мужчина, которого они хотят, оставался при них!

– Вы полагаете, сир, – спросил явно обеспокоенный прелат, – что эрцгерцог и эта женщина могли бы тоже?..

– Нет, этого-то я как раз не опасаюсь. В моем племяннике нет ничего романтического. Он не покончит с собой, но охотно пойдет на скандал, хотя бы для того, чтобы причинить мне неприятность!

– И что же делать в таком случае, ваше величество?

– Прежде всего – подумать хорошенько, ваше преосвященство. Скоро я дам вам знать, что решил…

Действительно, прошло совсем немного времени, и по делу непокорного наследника было вынесено императорское решение. Если Франц-Фердинанд настаивает на своем желании жениться на графине Хотковой, брак может быть заключен, но только – морганатический. К тому же эрцгерцогу придется официально отказаться от титула члена императорской семьи для своей жены и от всех династических прав для детей, которые могут родиться от этого брака. Францу-Фердинанду и Софии самим следовало сделать выбор.

Взбешенный Франц-Фердинанд вынужден был принять предложенные ему условия, но сделал он это только потому, что надеялся таким образом заставить угомониться придворных интриганов. Впрочем, София, думая, что цена за счастье, в конце концов, оказалась куда меньшей, чем можно было опасаться, сама подтолкнула жениха к принятию решения. Кроме того, она предполагала, что существует огромная разница между тем положением, в которое их поставили в данный момент, и тем, в котором они окажутся, когда Франц-Фердинанд сам станет императором. Тогда только его воля будет диктовать имперские законы. Ведь Франц-Иосиф уже так стар…

28 июня 1900 года в тронном зале Гофбурга в присутствии всего двора император и его наследник, не видевшие друг друга со времен своего противостояния, снова вышли на ту же позицию: лицом к лицу. Франц-Иосиф был красным как рак, эрцгерцог, напротив, бледнее полотна сорочки.

Между ними выросла фигура сановника в парадном костюме. Сановник – это был граф Агенор Голуховский, государственный министр, – держал в руке какую-то бумагу. Церемонно поклонившись наследнику престола, министр с весьма торжественным видом принялся читать вслух то, что там было написано, покорнейше попросив Франца-Фердинанда повторять за ним прочитанное. Это оказались отречение и «клятва честью» в том, что «ни жена эрцгерцога, ни его дети, ни их потомки никогда не потребуют ни прав, ни привилегий, ни титулов, ни геральдики, которые принадлежат только вдовам, состоявшим в законном браке, и потомкам эрцгерцога, происходящим от подобного же брака».

Из бледного эрцгерцог стал смертельно-бледным, потом внезапно покраснел. Было видно, как раздулись вены у него на шее и на лбу. В зале воцарилась полная тишина. Все напряглись в ожидании взрыва. Каждый думал о том, что в тысячу раз лучше было бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, чтобы не быть невольным свидетелем унижения того, кто однажды станет императором. Кто может сказать заранее, как, став в один прекрасный день императором Францем-Фердинандом, поведет себя Бельведерский Сфинкс по отношению к тем, чьи лица послужат ему напоминанием об этой тяжелой минуте?

Ничего не произошло. Голосом, в котором ясно чувствовался сдержанный гнев, Франц-Фердинанд повторил все формулировки. Потом, ни на кого не глядя, даже не поклонившись императору, он повернулся к нему спиной и вышел из зала. Тишина стояла такая глубокая, что еще долго были слышны шаги эрцгерцога в отдаленных гостиных.

Император, чьи брови были насуплены, а нижняя губа угрожающе выдвинута вперед, смотрел вслед уходящему. Он не видел, как в толпе свидетелей знатный венгр, граф Андраши, который, когда императрица была жива, был самым преданным ее рыцарем, склонился к уху стоявшего по соседству с ним графа Тисы.

– Принц зря волнуется по поводу этой злосчастной клятвы, – прошептал он. – Принуждение, которому его подвергли, очень просто сможет пойти ему на пользу, когда придет время от нее отказаться. Она вообще действительна только в Австрии. Император, кажется, забыл, что у нас, в Венгрии, морганатического брака не существует. Конституция не признает его. Королевой считается жена короля, независимо от ее происхождения. Когда эрцгерцог взойдет на престол, может быть, именно Венгрия послужит ему самым верным козырем в игре. Потому что, если он захочет короноваться у нас, в качестве короля Венгрии, непременно потребуется, чтобы его жена была признана королевой, иначе… иначе нам придется потребовать независимости…

– Пройдет немало времени, прежде чем он взойдет на престол. Император, конечно, стар, однако довольно крепок. Ему ужасно хочется прожить подольше, Андраши. У Франца-Фердинанда будет вполне достаточно времени, чтобы ему наскучила его София!

Но, сидя в автомобиле, который отвозил его домой, в Бельведер, эрцгерцог не думал ни об Австрии, ни о Венгрии, как, впрочем, и ни о каких других странах. Он кипел от гнева, силясь хоть немножко успокоиться, вызвав в памяти нежную улыбку и прекрасные глаза своей возлюбленной. В конце концов, как бы ни была горька эта пилюля, он уже проглотил ее! Ведь воцарится же он на троне когда-нибудь… А до тех пор – разве счастье не важнее любых почестей, возможных на этом свете? Он женится на Софии, и она будет рядом с ним каждый день его жизни! А все остальное может отправляться ко всем чертям!

Несколько дней спустя, 1 июля, в Рейхштадтском замке эрцгерцог Австрии Франц-Фердинанд взял в жены Софию Хоткову перед богом и перед людьми. И с этого мгновения Бельведерский Сфинкс превратился во внимательного, нежного супруга, пламенно влюбленного в свою жену. София наконец создала ему мирную и сладостную обстановку домашнего очага, какой он не знал никогда в жизни: его мать, принцесса Мария-Аннунциата, происходившая из рода сицилийских Бурбонов, умерла, когда мальчику исполнилось всего восемь лет. Заботы Софии были настолько продуманными и упорными, что слабое до той поры здоровье эрцгерцога пошло на поправку.

Большую часть года молодожены проводили в Чехии, на родине Софии, в милом их сердцам имении Конопиште. Молодая женщина чувствовала себя там абсолютно счастливой. Вокруг нее звучал родной язык, на котором говорили все, крестьяне воздавали ей почести, как настоящей королеве. В Вене же, куда они приезжали лишь в тех случаях, когда наследнику престола необходимо было по протоколу принимать участие в каких-либо официальных церемониях, стоя рядом с императором, в Вене все было по-другому. Эти дни в столице империи всегда оборачивались днями страданий как для самого эрцгерцога, так и для его супруги. Тем не менее она всегда настаивала на том, что ей необходимо сопровождать его, куда бы он ни отправился.

Дело было, главным образом, в том, что морганатическая супруга принца, не будучи официально признана его законной женой, не имела права находиться рядом с ним. Если она присутствовала на какой-то семейной трапезе, ей выделялось место на краю стола. В торжественных шествиях ей следовало идти позади всех, даже самых юных эрцгерцогов, так, словно она все еще служила гувернанткой. Она не имела права на вход в некоторые комнаты дворца, ей не полагалось входить через определенные двери и даже подниматься по тем же лестницам, по которым поднимался ее супруг. София, вероятно, легко могла бы избежать публичного унижения, просто оставаясь дома, она, никогда не выказывая ни обиды, ни недовольства, заставляла себя подчиняться суровым правилам дворцового этикета в тайной надежде, что когда-нибудь ее Франц-Фердинанд станет императором. Он сможет заставить ее забыть все эти оскорбляющие ее придирки, всю мелочность придворного этикета, чтобы вознести настолько же высоко, насколько низко ее ставили сейчас. Отныне, всем сердцем веря в любовь Франца-Фердинанда, София мало-помалу начинала мечтать об императорской короне.

Если не считать этих тягостных моментов, которые, надо признать, случались достаточно редко, семья жила счастливо, даже по мнению недоброжелателей. Шли дни и годы, а их взаимная любовь ничуть не ослабевала. 24 июня 1901 года родилась старшая дочь, в честь матери названная Софией. Годом позже, 29 сентября 1902 года, – первый сын, Максимилиан, второй, Эрнест, появился на свет 27 мая 1904 года. Трое детей, и все трое – красивые и здоровые, что представлялось их бледноватым кузенам, рожденным в родственных браках, так часто заключавшихся при дворе, вопиющей несправедливостью. И, наверное, глядя на своих крепких, умных и красивых сыновей, эрцгерцог не мог без гнева вспоминать о клятве, к которой его принудили… и от которой он, вполне возможно, когда-нибудь сможет отречься.

Может быть, благодаря этим детям судьба Софии вдруг круто изменилась. 4 октября 1909 года императорским декретом ей был пожалован титул герцогини Гогенбергской, который должен был передаваться по наследству, она получила ранг принцессы. Но эрцгерцогиней в Австрии ее по-прежнему не признавали, и правила этикета оставались достаточно жесткими.

А Франц-Фердинанд тем временем все больше и больше увлекался политикой, вмешивался понемножку во все государственные дела, делая это чаще всего вкривь и вкось, что вызывало приступы бурного и справедливого гнева у его дядюшки Франца-Иосифа. К Венгрии эрцгерцог испытывал ничем не объяснимую ненависть. Он ненавидел и Италию, и Францию. Его симпатий удостаивался только германский император Вильгельм II. И, наконец, эрцгерцог открыто презирал сербов, считая совершенно справедливым превращение их в рабов… И это последнее суждение, как показали дальнейшие события, вполне вероятно, послужило одной из причин произошедшей с ним трагедии. Похоже на то.

…Весной 1914 года в Боснии и Герцеговине должны были проходить маневры австрийской армии, командование которой, начиная с 1906 года, почти целиком было возложено на наследника престола. Естественно, наделенный такими высокими полномочиями, эрцгерцог должен был подготовиться к тому, чтобы присутствовать на этих маневрах. Подобная перспектива не доставляла ему ни малейшего удовольствия.

Почему? А потому, что обе провинции были глубоко враждебны по отношению к австрийскому владычеству. Здесь плодились тайные общества, самым активным и самым грозным из которых была знаменитая «Черная Рука». Было уже совершено немало покушений на представителей власти. Неприязнь к Сербии, которую испытывал эрцгерцог, была слишком хорошо всем известна. Поэтому считалась вполне вероятной попытка покушения на него самого, когда он там появится. Многие даже заключали пари по этому поводу. Каково же было всеобщее удивление в Вене, когда герцогиня Гогенбергская заявила, что собирается сопровождать мужа в этой опасной поездке… И что эрцгерцог вроде бы на это согласился…

Франц-Фердинанд и на самом деле согласился, но сделал это, преследуя две цели. Во-первых, ему хотелось хоть немножко успокоить жену, которая, едва узнав о предстоящих маневрах, чуть не сошла с ума от ужаса и поклялась, что никогда не пустит мужа в Сербию, если тот не позволит ей поехать с ним. А во-вторых, ему пришло в голову, что, может быть, его милая София сумеет понравиться этому народу, который он считал ничтожным, своенравным и взбалмошным. Может быть, благодаря этому удастся основать там королевство для детей, исключенных из числа возможных наследников империи. Наконец, в глубине души Франц-Фердинанд был все-таки уверен, что «даже эти дикари никогда не осмелятся поднять руку на наследника престола». Ему удалось заставить уверовать в это и Софию.

– На этот раз ты займешь рядом со мной место, которое принадлежит тебе совершенно законно. Не может и речи быть о наполовину закрытых дверях, о разных лестницах… Они будут принимать у себя мою жену! Пора, чтобы все в империи узнали: у меня есть супруга, которую я люблю и которая вполне это заслужила.

Радость, которая охватила при этих словах герцогиню Гогенбергскую, оказалась куда сильнее ее страхов. Впрочем, если и существовала какая-то опасность, то, как ей вдруг показалось, разделенная на двоих, она уже не имела никакого значения. И вот в Бельведере с энтузиазмом принялись готовиться к поездке на Балканы.

Однако по мере того, как приближался отъезд, у Франца-Фердинанда все чаще стали возникать какие-то смутные опасения. Когда-то в Богемии одна гадалка сказала ему, что он умрет насильственной смертью, и добавила, что его смерть станет причиной мировой войны. И теперь мысль об этом превращалась в навязчивую идею, наводила на него тоску. Он гнал ее, взывая к рассудку и обвиняя себя самого в приверженности глупейшим суевериям, но мысль эта упорно возвращалась. Он даже не решался признаться в этом Софии.

И еще кое-что было ему очень неприятно. Да, конечно, в Сербии София будет для всех эрцгерцогиней, но ведь до тех пор ей придется совершить путешествие без мужа. Так требовал протокол. Поэтому 23 июня Франц-Фердинанд один сел в Вене в специальный поезд, который должен был довезти его до Триеста. Там наследника престола уже дожидался крейсер «Viribus Unitis». Утром 25 июня этот крейсер доставил его в устье реки Неретвы, откуда он должен был добираться до Сараева.

В Илидже он встретился с Софией, которая приехала туда из Вены через Загреб вместе с графиней Ланиус, исполнявшей при ней роль придворной дамы. Впервые на глазах у венского двора и под самым носом у него София должна была предстать перед народами Боснии-Герцеговины в качестве эрцгерцогини Софии. В Илидже ее приняли весьма радушно и устроили в честь царственной четы грандиозный парадный ужин.

Назавтра София с Францем-Фердинандом должны были торжественно въехать в Сараево, и они даже не подозревали, что там их ожидает встреча с Роком, принявшим обличье тощенького студентика, которому еще не исполнилось и двадцати лет, но на котором в тот день зижделось тайное всемогущество группы «Молодая Босния».

– Мне кажется, все это – во сне, – шептала София, тихонько пожимая руку мужа. – Это солнце, эти цветы… и этот прием. Что ты скажешь? Разве нас здесь не любят? Только послушай!..

Действительно, на протяжении всего пути, по которому двигался их кортеж, жители Сараева встречали гостей овациями, бросали им цветы и бурно радовались. Это приводило в восторг Софию, но почему-то совсем не трогало эрцгерцога. Он хорошо знал: настоящей причиной этой выражавшейся как по команде всенародной радости может быть только страх перед ним. Тем не менее нельзя было не признать, что древняя столица Боснии была необычайно хороша под лучами жаркого летнего солнца. Воды Босны сияли, белый минарет мечети напоминал фонтан, искрящийся в солнечных лучах. Над городом вырисовывался внушительный, но тем не менее очень изящный силуэт старого сераля Махмуда II. Франц-Фердинанд нежно улыбнулся жене.

– Им куда больше нравится твоя улыбка, дорогая, чем моя физиономия старого вояки! Вот почему они так нас приветствуют, – сказал он. – И если эта поездка окажется удачной, то – только благодаря тебе…

Генерал Потьорек, сидевший напротив царственной четы в огромном автомобиле марки «Бенц», посмотрел куда-то в сторону и сделал вид, что ничего не слышит и интересуется только пейзажем. Цветы продолжали падать дождем со всех сторон – в основном это были душистые розы, собранные в громадные, роскошные букеты.

Внезапно один букет, который казался еще больше остальных, упал прямо на колени герцогине. Она хотела было вдохнуть аромат цветов, но Франц-Фердинанд вдруг заметил, что из середины букета тянется дымок. Быстрый, как молния, эрцгерцог схватил цветы, прежде чем жена успела до них дотронуться, и выбросил букет из автомобиля. Цветы упали на дорогу, сразу же раздался взрыв…

Взрывом бомбы, спрятанной в букете, слегка задело шею Софии, но двое пассажиров машины, ехавшей следом за «Бенцем», были тяжело ранены: доктор Мерицци и граф Боос-Вальдек. Множество раненых оказалось и в толпе встречающих. Увидев, что на платье жены стекает струйка крови, эрцгерцог пришел в бешенство. Может быть, гнев его был особенно силен, поскольку поддерживался тщательно скрываемым страхом.

Наклонившись к водителю, он приказал:

– В городскую ратушу… и побыстрее!

Потом с тревогой и сочувствием посмотрел на Софию, но та уже улыбалась:

– Ничего страшного, просто царапина… Я отделалась испугом, не волнуйся!

– Ты вполне уверена, что рана неопасна?

– Да нет никакой раны, посмотри сам!.. Я же говорю: просто царапина!

Но она все-таки не смогла совершенно успокоить Франца-Фердинанда. В городской ратуше, куда они прибыли, гнев его разразился с новой силой. Сараевский мэр смущенно выслушал пылкие слова эрцгерцога, упрекавшего его в том, что радушный прием сопровождается бомбометанием, смиренно выдержал гром проклятий, обрушившихся на его голову, но почти лишился голоса и не смог с достоинством произнести заготовленную заранее прекрасную речь, которую, впрочем, августейший гость и не захотел слушать. У Франца-Фердинанда была теперь одна забота: как можно скорее обеспечить жене безопасность. Город представлялся ему теперь воплощением враждебности. Он хотел побыстрее добраться до старинного дворца, прочного, как настоящая крепость (на самом деле он и был крепостью), где им предстояло пообедать. Он отдал приказ немедленно доставить туда герцогиню, намереваясь заехать в больницу, куда отправили двух раненых из его эскорта. Но София отказалась ехать куда бы то ни было без мужа.

– То, что ты предлагаешь, попросту смехотворно, – сказала она с горячностью, выдававшей, как эрцгерцогиня нервничает. – Выбери из двух одно: либо мы вместе едем во дворец, либо я еду с тобой в клинику. Бесполезно настаивать, если ты не хочешь потерять даром время!

Совершенно не привыкший к столь резким заявлениям обычно такой нежной и уступчивой супруги, Франц-Фердинанд капитулировал. Чтобы избежать возможности нового покушения, было решено сменить маршрут и проехать по набережным Босны. Чуть позже все сели в машину. Бомбометателю к тому времени уже воздали по заслугам приверженцы Австрии и силы полиции. Это оказался молодой типографский рабочий по фамилии Хабринович.

Кортеж тронулся с места. Вот тогда-то и произошло то странное недоразумение, какие судьба успешно подстраивает тем, на кого пал ее выбор. Вместо того чтобы двигаться по широкому проспекту, выходившему на набережную Аппель, шофер машины эрцгерцога хотел было свернуть на узенькую улочку Франца-Иосифа. Сидевший рядом с ним граф Гаррах заметил это, подскочил, схватил парня за воротник и принялся трясти его:

– Ты рехнулся, что ли? Мы должны ехать по набережным!

Совершенно растерявшись, несчастный водитель резко остановил машину. Автомобиль встал, сразу же образовалась пробка и набежала толпа зевак, которых любопытство толкало подойти поближе, чтобы рассмотреть все как следует. И тогда-то разразилась драма.

Воздух всколыхнули несколько выстрелов. Первый из них не достиг цели, но вторым была смертельно ранена герцогиня, которая, испустив страшный крик, тем не менее попыталась заслонить своим телом сидящего рядом мужа. Но попытка не удалась: прозвучал третий выстрел, которым эрцгерцог был поражен в сонную артерию. Рекой полилась кровь. Убийца стрелял еще и еще, разряжая свое смертоносное оружие прямо посреди толпы. Франц-Фердинанд нашел еще в себе силы обратиться к жене.

– София, – прошептал он, – надо выжить… ради наших детей!

Но сразу же упал, голова к голове с женой, и лишился сознания. Полиция в это время схватила стрелявшего: студента Гаврилу Принципа. Машина понеслась к зданию старого сераля, но, когда она добралась до этого разукрашенного цветами и обильно декорированного в честь дорогих гостей строения, в ней лежали два трупа… София и Франц-Фердинанд умерли одновременно…

Предсказание цыганки, увы, сбылось. Драма в Сараеве, унесшая две человеческие жизни и настоящее семейное счастье, имела тяжелейшие последствия для всего мира. 28 июля 1914 года Австрия объявила войну Сербии – после того, как маленькая, но мужественная страна отвергла ультиматум, выдвинутый мощной империей. 10 августа Франция, которая была союзницей короля Сербии Петра I Карагеоргиевича, разорвала дипломатические отношения с Веной; Англия тоже. И началась Первая мировая война, принесшая с собой миллионы жертв…