"А я люблю женатого" - читать интересную книгу автора (Фолиянц Каринэ)Амапола КиноповестьАмапола в переводе с испанского – дикорастущий мак. Прекрасный цветок. Ее любимый. Он растет в горах и предгорьях. Целые поля алеют маками. И на них пасутся ушастые ослики. Это самое красивое из того, что она видела в жизни. «Амапола» – песня, которую она любила петь больше всего. Популярная когда-то песня. Сегодняшнее поколение знает ее лишь потому, что под эту красивую мелодию танцуют герои фильма «Однажды в Америке». Он любит ее. А она его – нет. Все почти как в этой истории. «Амапола, прекрасная Амапола…» Маленький провинциальный южный городок, городок у моря. Туристы приезжают сюда поразвлечься и завести курортный роман. Нина же жила здесь с детства. Слушая море, она научилась петь. И теперь пела много – в разных кафешках, на свадьбах и вечеринках. Нину знали в городе все. Она была, если хотите, даже местной достопримечательностью. Потому что обладала голосом ярким и сочным. Она мечтала о славе. Но больше чем славы, ей хотелось любви. И любовь эта пришла. Все было банально: Нина полюбила женатого. Она изначально знала, что этот чудный мужчина с длинными смоляными волосами, в которых уже появилась легкая седина, несвободен. Но когда сердце готово к любви, когда оно сделало свой выбор, у разума уже нечего спрашивать. И какие тут расчеты! Полюбила – и точка. Он часто приходил слушать ее перед сеансом фильма. Грустно стоял у стены, а она махала ему рукой с маленькой сцены фойе кинотеатра. Публика жевала бутерброды. Кто-то из стариков танцевал под песню Нины. А он просто стоял и слушал. И глаза его были ласковыми и нежными. Иногда Нине казалось, что в глазах этих она видит слезу. Или просто ей этого хотелось? Как часто мы принимаем желаемое за действительное! Он носил неизменный белый костюм и казался ей видением, мифом, чем-то нереальным. Даже самые замечательно красивые курортники не могли с ним сравниться. В незнакомце было столько тайны! Однажды она каталась с ним на пароходе. Потом они вернулись в город. И он уже ничего не обещал. Просто слушал ее песни и по-прежнему грустно смотрел на нее. Нина пела для него «Амаполу» все в том же фойе кинотеатра, не замечая никого из зрителей. В конце песни она послала ему чуть заметный воздушный поцелуй. А в это время дети, два мальчика и девочка, подошли к мужчине ее мечты и стали тянуть его за собой к выходу. – Папа! Папа, пойдем! Пойдем скорее! Увидев детей, Нина все поняла. Быстро раскланявшись, кинулась бежать, чтобы догнать его. Слава Богу, он был один – дети вышли на улицу раньше. Нина схватила его за полу белого пиджака и, тяжело вздохнув, выпалила: – Подождите, пожалуйста! Красавец мужчина обернулся, посмотрел на нее печально. Остановился… Нина была так взволнована, что не сразу смогла заговорить с ним. Она перевела дыхание и снова выпалила: – Я люблю вас! Я… Я всю жизнь буду Бога молить о вашем здоровье. Только не молчите, пожалуйста, скажите мне что-нибудь! Она ждала от него слов, но он молчал. Это ласковое молчание, когда ничего не известно, может свести с ума любую нормальную женщину! А Нина – актриса, существо ранимое, эмоциональное до беспредела! Она не могла ждать, она должна была теперь же узнать свою судьбу! – Ну не молчите, я вам приказываю! – почти закричала она. Он снова не проронил ни слова. Только ей опять почудилось, что в глазах его, бархатных, теплых, как долгая южная ночь, снова заблестела слеза. И тогда она сама внезапно расплакалась… Мужчина достал платок, утер ее слезы. И сказал нежно – будто маленькому ребенку: – Знаешь, что говорят французы? Чтобы быть красивой, надо много страдать. Ты красивая. – Правда? – сквозь слезы всхлипнула Нина, у которой нос, и без того немалый! – покраснел от плача. С потекшей тушью и взлохмаченными волосами она была скорее смешной, но он уверял в обратном: – Конечно! Я никогда не вру! Я обязательно повезу тебя еще раз кататься по морю на пароходе. Там белые чайки будут кружиться у нас над головами. Я обещаю это тебе, Нина, милая моя! И вдруг счастье показалось ей таким простым, доступным, легким. Вот сейчас она поймает его, точно пеструю бабочку за крылышки, и навсегда пригвоздит булавкой – чтоб не улетело! Они поедут кататься! И там, на пароходе он признается ей в любви. Он попросит ее руки. Он откажется от своего прошлого. Да-да, непременно он скажет – все, что было до тебя, дорогая моя, не имеет значения… Нина уже представляла себя бесконечно счастливой, как вдруг вспомнила о детях: – А ваши дети? Что будет с ними? – Дети? Что, дети? Они ничего не узнают, Нина. Ведь потом я привезу тебя домой! – улыбнулся незнакомец. – Ни дети, ни жена никогда ничего не узнают, да? – Нет, я так не хочу! – закричала Нина. – Это невозможно, немыслимо! Я не хочу делить вас с ними! – Милая, у нас нет другого выхода. Жизнь диктует свои условия, наш удел – покориться, – твердо сказал мужчина. – Нет! Я не люблю покоряться. Я знаю выход. Замечательный выход. Я все сделаю сама. Я уже придумала. От вас ничего не потребуется – ровным счетом! Я все сделаю, и мы никогда не расстанемся. Правда? Ведь правда же?! – Нина кинулась ему на шею, но он отстранил ее. – Мне пора. Прости, Нина. Нина увидела – он уходит! Но она не привыкла сдаваться. И крикнула вслед уходящему любимому: – Мы все равно будем вместе. Я все для этого сделаю! Я очень сильная! Только дождитесь меня! Дождитесь! Хлопнула дверь, он ушел из кинотеатра к своим детям. А Нина услышала ехидный тоненький смешок. Из-за колонны выглянул толстый мальчик лет двенадцати, он весь концерт корчил ей рожи, а теперь, оказывается, еще и подслушивал! – Что тебе надо, маленький паразит? – Она схватила его за огромное ухо. – Я все слышал, я все знаю, – захихикал мальчик, – всему городу расскажу, что я здесь видел и слышал! Всем, всем! – Плевать! Рассказывай, я в Москву уезжаю! – Нина отпустила его ухо, он опять противно захихикал: – Ты в Москву?! Кому ты там нужна? Ой, посмотрите на нее, я умираю! – А ты не умирай, ты живи долго. Но учти, не успеешь вырасти даже на два сантиметра, как у меня уже будет много денег, много славы и своя квартира. Сюда я буду приезжать раз в год на гастроли, и все будут ко мне лезть за автографом, а тебе я вот подпишу! – Она поднесла к носу мальчика выразительный кукиш. – На всех заборах будут висеть мои афиши, – не могла остановиться Нина, – по телевизору меня будут каждый день… нет, два раза в день показывать. Нет, три!.. Она развернулась и ушла. Теперь все решено – надо ехать в Москву! Завоевать славу! Купить квартиру! И перевезти к себе любимого! План созрел, осталось его только осуществить! …Толстый мальчик задумчиво вытащил из кармана яблоко, надкусил его и вздохнул: – Усы у меня вырастут, пока ты прославишься в Москве. И борода тоже… Дай тебе Бог встретить такого же идиота, как ты сама! Молодой человек со старомодным чемоданом (сразу видно, приехал из глухой провинции) шел по центральной московской улице, разглядывая яркие витрины и вывески, купола церквей, громады зданий, потоки машин. Он был частичкой толпы огромного спешащего города. На вид ему года двадцать два. Он кудряв, пока еще румян (тоже видно – провинция!) и даже хорош собой, несмотря на сугубо провинциальный прикид. Зовут его Гриша. В Москве он первый день. Побродив по городу, Гриша свернул в переулок, нашел старенький дом, доживающий последние свои дни, пнул дверь подъезда, поднялся на второй этаж, позвонил в квартиру. Дверь открыл мужик в полосатом тельнике. Ему лет под сорок, глаза хитрющие! Увидев Гришу, он обрадовался: – Ну, слава богу, Гринь! Добрался! Милости прошу к нашему шалашу! – Здорово, Леха! – обнял его Гриша. Леша занес Гришин чемодан в комнату, включил свет. – Во, снял комнатенку к твоему приезду. Небольшая, но в центре, правда, дом на ладан дышит. Оба платить будем. Халявы никакой, хоть ты и земляк мне, и мать твоя моей соседка. С тебя в месяц за хату триста баксов, с меня сто. Это потому, что я горбатился, искал ее. А на кухне пока Терещенко поживет. Так, фрукт один. С Украины. С него еще две сотенки. У меня, Гриш, все по-честному! Я на работу пристроился и тебя пристрою. Вдвоем будем в ларьке торговать. Дело хорошее, не пыльное. Ты – по четным пашешь, я – по нечетным. Гриша осмотрел комнату. Две жалкие кровати, старый круглый стол с потертой бархатной скатеркой. На стульях пожитки Леши. Самое примечательное, что было в этой комнате, – яркое пятно над кроватью, предназначенной Грише, какая-то дешевая картинка, изображающая букет полевых маков. Гриша подошел к ней, поколупал пальцем. – Не тронь, все хозяйское! – осадил его Леша. – Ну ты сало-то привез? Доставай, есть охота! Ничего, провинция, прорвемся, – треснул Леша по плечу товарища. В крохотном московском кафе всего несколько столиков и небольшая сцена, на которой стояли пианино и микрофон. Нина молча, старательно мыла полы, ползая на четвереньках под столами. Так начиналась ее московская жизнь. Рядом с тряпкой появились мужские ноги в сапожках-«казаках». Нина подняла глаза. Перед ней – хозяин кафе Эрик, щеголеватый молодой человек в яркой гавайской рубашке, с сигарой в зубах. – Ну что смотришь! Домывай быстрее. Учти, я сам аккуратный и не люблю халтуры ни в чем. Хорошо мыть полы – тоже искусство, между прочим! Нина покорно кивнула и стала тереть пол еще старательней. Но переусердствовала, с грохотом уронила несколько тяжелых стульев. Эрик взвизгнул: – Ну здравствуй, приехали! Моя мебель! Все на мои деньги куплено! Руки у тебя из задницы растут? Делать ничего не умеешь! Приютил на свою голову, так мне и надо, идиоту! Испуганная Нина зашептала: – Я же не нарочно! Эрика она ненавидела и боялась. Смены его настроения были сродни смене весенней погоды – то он сиял и обещал золотые горы, то орал по пустякам. Но Нине надо было терпеть все его выходки. Потому что в маленьком кафе она не только мыла полы, но по средам и пятницам пела. А это было для нее очень важно! К тому же хозяин разрешал ей жить тут, в подсобке, на восьми квадратных метрах. Вместе с раскладушкой и сумкой с пожитками тут стояла большущая копилка – бульдог, куда Нина складывала всю зарплату. А еще на стене висел портрет ее любимого. Того, ради которого она и приехала в столицу. Пообещав Эрику быть в сто раз аккуратней, она наконец осталась одна. Вылила воду из ведра, сняла резиновые перчатки. Зашла в свою каморку. Он улыбался ей со стены, прекрасный и недосягаемый герой ее романа. – Ты только потерпи! – сказала портрету Нина. – За меня не волнуйся, о кей? У меня все хорошо! И у нас все будет – квартира, машина, трое детей… И еще трое! Она легла на раскладушку, накрылась с головой одеялом, – уверенная в том, что мечта ее непременно сбудется! Гриша, Леша и Терещенко, голубоглазый парень лет тридцати с небольшим, чье красивое лицо явно попорчено следами слишком частых алкогольных возлияний, сидели на кухне и пили водку. Леша учил товарищей: – Мы, которые приезжие, тут второй сорт, местные нам не прощают, что мы к ним приперлись. А сами живут на то, что квартиры нам сдают. Среди них друзей не будет, учтите! Мать моя медсестрой за копейки в месяц вкалывает, а эти тут с жиру лопаются. Но ничего. Мы еще глянем, кто кого! – Глянем, – как-то неуверенно подтвердил Гриша. – А я тут по искусству, – обратился к нему Терещенко. – Алексей – он человек верный, хоть и взрывчатый. Я ж по душе артист, существо тонкое, сам по себе – никуда, Леша меня, считай, с помойной ямы достал, за что ему благодарность. Ну, за любовь! – Крякнув, он умело «опрокинул» рюмочку. – На свадьбы меня зовут, на гармонике я играю. Выгодно! И еда, и стаканчик, и денежка! К вам тоже приду, когда жениться станете. – Не, я пока не женюсь! – уверенно заявил Гриша. – Я не для того в Москву приехал! – Ой, не загадывайте хлопцы! – хитро прищурился Терещенко, – На москвичках все попереженимся! Тут баб одиноких как собак нерезанных! Любовь такая пойдет… Но Леша не дал ему закончить мысль, треснул кулаком по столу, злой и пьяный. – Любовь – дерьмо. Я, дурак, тоже любил! Она же не дождалась меня с армии. Выскочила замуж, стерва, за такого… что мне стыдно и горько вспоминать о них обоих! Я бросил заниматься этой глупостью. Снова пошел воевать. Добровольно! И там сделался идиотом – через контузию. Нету никакой любви! Нету! И не надо говорить об этом в моем доме! Сердце застегнуть на все пуговицы! Если кто полезет расстегивать, по рукам! По рукам! По рукам! Проклиная нехорошими словами женщин, Леша сдергнул скатерть со стола. На пол полетели бутылки, стаканы, остатки еды. Сам он покачнулся на стуле и свалился на пол. Терещенко перепугался до смерти. Гриша успокоил его: – Не бойся, с ним такое случается! Он правда на войне контуженный. Терещенко вздохнул: – Жаль, такой гарный хлопец, а уже придурок. Гриня, еду с пола собрать надо! Ой, теперь уж и выпить не с кем, – пожаловался он. – Ты ж не пьешь? – Нет! – твердо сказал Гриша. Терещенко с чистой совестью налил себе полный стакан. – За нашу счастливую и холостую столичную жизнь! На светской тусовке в ту ночь пили все. Но большей частью не водку, а шампанское. Мелькали знакомые лица звезд шоу-бизнеса. Телеоператор Гена и Ирина – журналист, ведущая программы «Путь к успеху», не отдыхали, они работали. Заманив известного певца в отдаленный уголок зала, где музыка гремела потише, Ира стала задавать вопросы. Гена снимал. – Ваш путь на вершину эстрадного Олимпа был тернистым. Это знают все ваши поклонники. А с чего все начиналось? Когда вы поняли, что не можете жить без музыки? Певец, сияя дежурной улыбкой, долго плел о своей жизни – какая она была непростая и как он на тот Олимп карабкался. Ира слышала все это уже много раз. Неглупая девушка, окончившая журфак несколько лет назад, она не очень жаловала программу, в которой работала. Но с чего-то надо начинать на телевидении! К тому же, как все говорят, у нее яркая внешность – рыжие волосы, огромные выразительные глаза. Она киногенична, за это, собственно, в программу и взяли. Гене, ее оператору, слушать звезду тоже было не очень интересно. Симпатичный молодой человек все больше поглядывал на саму Иру. Если честно, она ему очень нравилась. Только он не из тех, кто мог сказать это сразу и прямо. Гена был старше Иры лет на десять, но в силу свой застенчивой натуры вряд ли первым заговорит о чувствах. Тем более, что рыжая Ира вела себя заносчиво – и, как ему казалось, была недоступна. Ира снова задала вопрос певцу: – А любовь? Любовь мешала вашей карьере или помогала ей? – Чтобы любовь помогала карьере? – певец скорчил глубоко скорбную морду. – Вы видите, даже оператор ваш засмеялся! Гена действительно смеялся, но не над вопросом коллеги, а над той многозначительной миной, что состроило «медийное лицо». Ира это заметила и поспешила свернуть беседу. Ясно, что певец оскорблен смехом Гены и больше откровенничать не будет. – Он у нас вообще смешливый, – сказала Ира. – Спасибо вам и огромных удач! …Из зала она выходила сердитая. Гена чувствовал себя виноватым: навлек ее недовольство, теперь уж точно не подойти к ней на растояние пушечного выстрела! И все же робко спросил: – Я вас довезу до дома? Вы сегодня без машины? Она почти безразлично пожала плечами: – Довезите! …Машина ехала по центральным московским улицам, залитым огнями. Ира первая прервала молчание: – Интересно, чему вы так смеялись? – А вам правда интересно? – Ну если я спрашиваю, значит да, – капризно ответила девушка. – Я подумал, как много странного в профессии публичного человека. Вот у тебя была тайна, твоя самая сокровенная тайна… Про любовь, про дорогого человека, например. Она была только твоей. Ты боялся ею поделиться даже с другом. А потом пришла популярность и надо рассказывать тайну всем и каждому, потому что этого ждут от тебя, потому что это твоя обязанность, потому что это добавляет тебе популярности… Тайна перестает быть тайной, становится… товаром, что ли. И мне кажется, ты обкрадываешь себя самого. – Как же вы не любите поп-звезд! – фыркнула тележурналистка. – Да нет, почему же. Я лоялен. То есть толерантен. Они имеют право на жизнь, раз это кому-то нужно, – высказал свое мнение Гена. – Вы вообще не любите музыку? – не без иронии спросила Ира. – Почему же не люблю? Люблю. Ира, вы очень торопитесь? Она посмотрела на часы и досадно усмехнулась: – Да нет, теперь уже нет. А что, позовете домой диски слушать? – Нет, у меня не на чем их слушать. Не держу ничего такого. Только старый приемник. Живую музыку хотите? – Хочу! – вдруг сказала она. – Только учтите, эту певицу никто не знает. Я открыл ее две недели назад. Рядом с моим домом кафешка такая маленькая, ну прямо тараканья дыра… Вот там она поет. Нина пела в тот вечер песни Эдит Пиаф. Ира улыбнулась, когда все захлопали. – Ну как? – спросил Гена. – Правда, это совсем не похоже на других? – Есть нерв, есть голос. Но я не знаю, есть ли у нее будущее. Она может проторчать здесь всю жизнь. Знаете, я иногда думаю… Бог ведь очень избирателен к людям. – Вы фаталистка? – удивился Гена. – Я реалистка, – отрезала Ира. – А мне кажется, люди должны уметь заслужить расположение Бога. И тогда он в них поверит и поможет, – вдруг смело сказал Гена. – Мне кажется, – он кивнул на Нину, – она сможет это сделать! – Интересно, как это сделать? Чем заслужить расположение Бога? – Не знаю. Это легче почувствовать, чем объяснить. Как заслужить? Любовью, может быть… – Любовью? – переспросила Ира. – Вы оригинально мыслите! Она вдруг поняла, что не так он и глуп, этот молчаливый парень. И певица в этом маленьком кафе – замечательная. Голос. Волшебный, удивительный голос. Такого на эстраде и не сыщешь. Да кому она нужна? Провинциалка ведь небось и не такая уж молоденькая – тридцатник. Ловить удачу, пожалуй, уже поздно. – Спасибо за концерт, а теперь уж отвезите меня домой! – попросила Ира куда мягче прежнего. Гена просиял: – С удовольствием! Нина раскланивалась после очередной песни, когда к ней подошел Эрик. – Ты понравилась вон тому типу. Улыбнись ему! – приказал он. – Какому типу? – Нина сделала вид, что ничего не поняла. – Да вон, в белом пиджаке. Она обернулась и увидела здоровенного белобрысого амбала. Тот поманил ее пальцем. – Не хочу улыбаться, он мне не понравился, – решительно сказала Нина. – Ты что, офонарела?! Иди немедленно к нему за стол. Он меня просил! – прошипел Эрик. – Тебя просил, ты и иди! Эрик завопил: – Что ты сказала? Ты отсюда со свистом вылетишь! Ты хоть знаешь, кто это? Для тебя же, дура, стараюсь! Ты в курсе народной мудрости «Не полежишь на диване – не появишься на экране»? – Мне не нравится такая мудрость! – Последний раз предлагаю! Улыбнись ему! – А я в последний раз отказываюсь. – Нина хихикнула. Дело принимало серьезный оборот. Эрик схватил ее за руку и уволок со сцены. Там, около кухни, он дал волю своему гневу. – Я никому не позволю унижать меня в моем заведении! И вообще я никому не позволю себя унижать! Кто ты такая?! Я тебя спрашиваю! Ты кто? Кем ты себя вообразила?! Чучело огородное! Выскочила толстенькая Эля, здешняя повариха. – Эрик, пожалуйста, перестань! Эрик, прошу тебя! Но Эрик не останавливался. – Убирайся немедленно! Катись к себе домой! Будешь там по утрам с ишаками горланить «Амаполу» свою! Нечего здесь тебе делать с порядочными людьми! Он бросился в каморку Нины. Пнул ногой раскладушку, схватил Нинино пальто… и вдруг увидел фото красавца мужчины. Содрав его со стены, завопил: – А это что за деятель? Что это за урод? Тут не выдержала и Нина: – Не смей трогать его своими грязными лапами! Эрик бросил портрет на пол: – На, забирай своего фраера и катись отсюда! Чтоб я тебя здесь больше никогда не видел до самой моей смерти. Не подходи к этому заведению! Подняв с пола портрет, Нина молча надела пальто и пошла к выходу. Сердобольная Эля нагнала ее: – Нин, ну куда ты пойдешь? Ты б прощения у него попросила. Эрик не злой, поорет, а потом простит! – Не буду я просить прощения! – Нина обмотала большой шарф вокруг шеи, шапки у нее не было, и выскочила на улицу. Она побрела по скользкой тропинке к шоссе, где горели огни. Идти ей и впрямь было некуда… А Гена, тем временем, вез Иру домой. – С вами очень легко, Гена! – вдруг улыбнулась она. – Но раньше вы меня почему-то просто не замечали. Спасибо вам за этот вечер. Она снова улыбнулась: – Это я вас должна благодарить. Я выйду здесь. Не провожайте. Увидимся. – И вышла из машины. Гена смотрел, как она идет к подъезду дома. Он загадал – если обернется, значит… Ира, открывая дверь подъезда, обернулась и помахала ему рукой. Замерзшая Нина остановилась, погрела руки собственным дыханием, плотнее запахнула демисезонное пальто. Ох уж этот холод! Она заметила неподалеку ларек, подняла с земли свою сумку и направилась к ларьку. Ларек был закрыт, но продавец оказался на месте. Он читал газету. Нина забарабанила в окошко. Окошко открылось, показалось лицо Гриши. – Вам чего? – Парень, ты пиво продаешь? – Продаю! – гордо ответил Гриша. Нина высыпала в его ладонь кучу мелочи: – Хватит? Гриша разозлился – монеты были такие мелкие, какие в магазинах норовят не принимать. – Женщина, вы мне столько мелочи навалили! Я же до утра считать буду! – Считай. Я не тороплюсь, – весело откликнулась Нина. – И откуда вы такие беретесь? – злобно огрызнулся парень. – Я артистка, – гордо сообщила Нина. – Из погорелого театра? – Нет. Из ночного кабака. – Значит, точно из погорелого! – А что, я тебе так не нравлюсь? Слушай, у меня завтра день рождения, – вдруг сказала она молодому продавцу, – пусти погреться! – Еще чего! Не положено! – Я южная. Сдохну сейчас. Тебе труп у ларька нужен? – пригрозила Нина. И он вдруг сдался. Сдался, хотя Леша Воронков и сам хозяин палатки строго-настрого запретили ему открывать дверь ларька посторонним. Он не просто пустил ее погреться. Он напоил ее чаем, видя, что она совсем замерзла. – Ну и зачем же вы сюда приехали, если зиму не выносите? – За тем же, за чем и ты. За счастьем! За деньгами! Что ты, тупой?! Зачем люди в Москву едут? В театры ходить? У нас тоже отличные театры. И море есть! – Вот и купалась бы! Нина только открыла рот, чтоб в ответ нахамить, как вдруг из приемника, послышалась песня. Это была ее любимая «Амапола». – Сделай погромче! Впрочем, она сама кинулась к приемнику. И запела вместе с тенором эту чудную мелодичную песню. Парень онемел. Он никогда не слышал, чтоб вот так кто-то пел, и смотрел теперь на эту незнакомую продрогшую женщину как завороженный. Нина всхлипнула: – Амапола – это мак значит. Я ее часто пою. Пока не могу перевести, я испанский не знаю. Но меня мой любимый научит. Он переводчик с испанского. Всегда слушал, как я пела, там, дома… С ума сходил! У нас с ним роман! Такой роман, каких теперь не бывает. – Он тоже в Москву приехал? – подозрительно спросил Гриша. – Нет, зачем. Он там… У него дети и жена. А я приехала деньги заработать. На квартиру. Вот куплю квартиру и нам с ним будет где вместе жить! Сам понимаешь, пока крыши над головой нет, кому я нужна? Так что я деньги коплю. Даже день рождения с друзьями не отмечаю… Я очень его люблю, понимаешь? Вот так! Слушай, давай чипсы поедим, а? Гриша оторопел от ее наглости: – Может, на вас еще жениться! Пива, потом тепла, теперь жратвы! – Момент! За пиво уплачено! Хочешь, уйду! Она стала повязывать свой большой шарф. – Да ладно, сидите! – Гриша махнул рукой, достал чипсов, а заодно бутылочку красного вина. Через полчаса они уже были на «ты». – Душевно ты поешь, могла б в переходе зарабатывать. Нина возмутилась: – Да ты что! Я пою в шикарном баре! Хозяин во мне души не чает, ценит. Я планирую записать пару дисков, потом у меня будет выступление на радио. Ну и по телевизору тоже. Пока у меня нет приличного платья. Вот пошью и обязательно пойду. Разомлевший Гриша улыбнулся: – Да ладно, это тоже сойдет! – Нет, ну это немодное. Я люблю, чтоб все было шикарно. Со вкусом. У меня очень большие потребности! Да. Я знаешь кто? Я это… как это… мак-си-ма-лист-ка! Вот! Мне надо все – или ничего. Но лучше, конечно, все! И они оба захохотали. – Я вообще-то ужасно невезучий! – вдруг почему-то Гриша стал рассказывать незнакомке всю свою жизнь. – В первый день, когда я приехал в Москву, в подземном переходе у вокзала смотрю играют музыканты-латины. Не то чилийцы, не то аргентинцы – кто их там разберет? Смешные такие, в полосатых пончах. Ага… Я таких раньше только на картинках видел. А эти настоящие! Я стоял с чемоданом среди толпы, все слушали, а эти самые музыканты так пели, так по струнам били, так танцевали! Я сам не пою, мне медведь на ухо наступил, но когда слышу, что люди хорошо поют – я просто не я становлюсь, а какой-то другой человек! Подумал, какая веселая жизнь меня ждет, какая Москва большая и праздничная! И в это время у меня сперли кошелек с деньгами из заднего кармана штанов. Представляешь? Там – все мои накопления! Да… – У тебя, что, совсем денег не осталось? – Нина горестно вздохнула. Гриша достал из кармана старинную монету: – Нет, вот осталась. На счастье. Это еще дедушкина. Очень старая! Нина попробовала ее на зуб: – Вещь! Настоящая! Держи на черный день. – Мать тоже так сказала. А еще она сказала: я, говорит, Москвы в глаза не видала, а ты поезжай. Заводы позакрывались у нас, в институт не поступишь, ты тупой. В Москве все денежки вертятся, те, что нам не додали. Что с книжек в прошлые годы поулетали, все там. Ты их полови малость. Может, что и выйдет! Вот я их и половил… – Гриша вздохнул. Нина засмеялась: – Ничего, прорвемся. Запомни слова Марлен Дитрих: в конце концов, счастье всегда приходит к упорным. – Хорошо сказал. А кто это такой? – Такая! – поправила Нина. – Великая артистка и певица. Слушай, давай еще консервов откроем! – Давай! – И Гриша кинулся за тушенкой. Через полчаса, когда они выпили еще бутылку красного, стало совсем весело, так, будто они знают друг друга всю жизнь! Нина радостно хохотала над каждой его шуткой. Гриша просто не умолкал. – У меня хозяина зовут Ахмед, а над ним Мамед и Самед, близнецы! Одинаковые! Они сами друг друга не различают. И Ахмед тоже не различает, но боится смертно! Я их, слава Богу, никогда не видел. Говорят, очень суровые. А над ними еще кто-то есть, выше. И так до самого Господа Бога, пусть уж он меня простит! Ахмед мне сразу сказал: «Чтоб ни один посторонняя сюда не ходил! Если одна нога посторонний тут будет, тебе конец будет окончательно категорически навсегда!» И снова Гриша и Нина хохотали до упаду. – Как ты сказал? «Категорически навсегда»? Вот идиот! – Нина вдруг стала серьезной. – Хреново тебе? Бог тебе обязательно счастья пошлет! Ты добрый мальчик. А он у меня видишь какой красивый! – Нина достала портрет любимого, поцеловала его, показала Грише. Грише любимый не понравился. Подумал – препротивнейшая морда сытого красавца, но говорить этого не стал, только спросил: – Он тебя поздравит с днем рождения? – Ты такие глупости говоришь! Откуда он знает, когда день моего рождения! У него трое детей, разве может он все помнить! У него еще жена и теща, которые не дают ему жизни. Как, когда он вспомнит про день моего рождения! Ладно, я пойду… – Спи тут, – вдруг предложил Гриша миролюбиво и просто. – Да оставайся, тебе говорят! У меня не каждый день певицы ночуют. Нина спала на единственном топчане, еле умещавшемся в ларьке. Когда она открыла глаза, Гриша протянул ей большую красную розу. – С днем рождения. Извини, маков не было. – Мне?! – изумилась Нина, и вдруг удивление на ее лице сменилось злобой. – Слушай, иди ты со своей романтикой! Цветы он мне будет дарить… Только этого мне в этой жизни не хватало! – А что тебе тогда нужно? – Мне? Деньги! И ничего больше! Все, привет! Она мгновенно набросила пальто и выскочила из ларька. Гриша догнал ее. – Подожди, вчера так душевно посидели! Как у нас дома прямо… Погоди, ты так хорошо поешь! Тебя как зовут-то? – Нина, – буркнула она на ходу. – А меня мама хотела назвать Мишей. В честь мишки олимпийского. А папа Гришей назвал. Ну, что б не как у других людей… Нина усмехнулась, остановилась. – Гриша… Гриша лучше, чем Миша. Давай сюда свою розу! Мне никто в жизни цветов не дарил! ГОЛОС ГРИШИ: – Она никогда меня не любила. Она любила другого. Я знаю. Она рассказывала мне это много раз. В сущности, все наши встречи заканчивались ее монологами о любви к нему. Я слушал их. Она плакала и уходила. Однажды в руки мне попался ее дневник. В дневнике не было обо мне ни слова. Почти ни одного. Только однажды она вспомнила про меня. Так и написала: «Сегодня один дурак подарил мне розу». Вот и все… Ведь ей никто не дарил цветов. Он – не дарил точно! Так уж вышло, что он, про которого она столько рассказывала, не любил ее. У него был свой мир – жена, дети, теща, квартира и деньги, – все то, чего у меня не было. И еще у него была она. А меня она никогда не любила… Иногда, редко, раз или два раза в месяц, оставалась в этой чужой для нас обоих квартире, где я снимаю угол вместе с Алексеем Воронковым, другом моего детства и земляком. Она оставалась до рассвета, пила водку, плакала и целовала меня с закрытыми глазами. Должно быть, для того, чтобы не видеть моего лица. Но целовала же! И я помню вкус этих нечаянных, не мне предназначенных поцелуев. Ей ведь надо было кого-то целовать. И этим «кто-то» был я. Случайно подвернувшийся под руку друг. «Ты мой друг, ты мой единственный друг!» – говорила она и рассказывала про того, которого любила. А я слушал, молча гладил ее по голове. Волосы у нее коротко стриженные, темные, колючие были. Она всегда говорила, что потом, когда все у нее хорошо сложится, она непременно отрастит их… Больше я не читал ее дневника. Я и так все знал. Про него, которому этот дневник был посвящен. Про нее, написавшую этот дневник. Потом я украл его и прятал под подушкой. Сорок пять исписанных детским почерком страниц. Сорок пять страниц про него. Одна строчка про меня. «Сегодня один дурак подарил мне розу…» В квартиру ввалился пьяный Леша Воронков с двумя девушками. – О, знакомься! Это Лена, а это – тоже Лена, – он заржал. Девицы были тоже выпившие и препротивные. Еле на ногах стояли. Одна белая, другая черная. Обе в ужасающих мини-юбках и чулочках в сеточку. Обе безвкусно раскрашенные. – Нравятся? – похотливо шепнул Воронков. – Нет, – буркнул Гриша. – А мне нравятся, я себе и привел! – сказал Леша. Он отвел Гришу в угол и зашептал: – Двигай отсель, куда хочешь! Я с ними обоими буду. Сам. Один. Попробовать надо. Вон, икры принес, ща банку съем – и вперед! Сматывайся и чтоб тебя тут ночью не было. – Да куда? Серега спит на кухне, я там не помещусь. Может, мне в ванной остаться? – Ты офигел! Мы там мыться будем. Ты у меня еще на очке усни! Девки порядочные пришли. Я им понравился, – сиял Леша. Порядочные подошли и повисли на нем. – Лешенька, а выпить? – Леша, а покурить? Расслабиться! – Ну иди. Нам надо того… втроем остаться! – торопил Гришу Воронков. И выставил его ночью на мороз. Шапки у Гриши, также как и у Нины, не было. Всю ночь он мерз у подъезда, прыгая как зайчик, а наутро обнаружил, что левое ухо распухло и стоит прямо перпендикулярно лицу. – Только бы меня никто не увидел в таком виде! – думал Гриша, идя на работу в ларек. Но на этом неприятности не закончились. Только он открыл свою лавочку, подошли два огромных жлоба. – Братан, пива и орешков соленых. Гриша молча выложил пиво и орешки на прилавок. Один из парней заглянул в ларек и увидел Гришино ухо. – Тебя чё, за ухо вешали, однобокий Чебурашка? – Не, братан. Эти орешки не покатят. Давай другие! – заявил его товарищ. – Других нет! – огрызнулся Гриша. – Не нравится, валите! – Я тебе в отцы гожусь! – заорал первый жлоб. – Козел ты, а не отец, – спокойно сказал Гриша. – Я вас трогал? – А ты тронь, попробуй! – угрожающе прошипел второй и тут же наглой рукой схватил с прилавка блок зажигалок. – Отдайте! – крикнул Гриша. – Не проси, не отдам! – засмеялся жлоб. И в ту же минуту взвизгнул. Потому что подошедшая сзади женщина умело скрутила ему руку и заорала: – Милиция! Человека грабят! Гриша узнал Нину по голосу. Жлобы бросились бежать, а Нина собрала рассыпавшиеся зажигалки. – ТЫ? – не верил своим глазам Гриша. – Я! – засмеялась она. – Еду мимо, думаю – надо заглянуть! Это они тебя? – показала она на больное Гришино ухо. – Это я вешался неудачно. Жив остался, – попытался пошутить он. – Тебя за другое место повесить надо! Не люблю, когда про смерть говорят. Я проживу сто лет, как моя прабабка. И ты живи сто! – сказала Нина. – Эй, сюда! Она помахала кому-то рукой. Гриша пригляделся – из иномарки вышел какой-то араб в национальном платочке. – Видишь, принц. Ну шейх! – похвасталась Нина. – Хочет сладости купить. Давай, все, что у тебя есть! «Шейх» подошел к ним и очаровательно улыбнулся. Он был очень хорош собой. – Надо же тебе выручку делать! А я при нем пока Шахерезадой работаю. Обещает мне протекцию. Через месяц, не позже, буду петь на большой сцене, – не без гордости сказала девушка. Гриша зло взглянул на «щейха»: – Это что, твой? – Тьфу, у тебя совсем глаз нет? Какой мой? Мой красавец! А этот урод! И не смей думать, что я с ним это… Я честная женщина. – Значит, ты «динамо». – Это что? – не поняла Нина. – Это когда он тебе все – а ты ему ничего! – объяснил Гриша. Она засмеялась: – Вот-вот! Давай тащи все, что залежалось! Гриша думал – шутка. Оказалось – правда! «Шейх» скупил весь ларек, все сладости, все пиво, все сигареты и с полными пакетами пошел к машине. Нина весело помахала Грише рукой: – Приходи завтра вечером к нам! Тут, за углом, наше кафе! В подвале, внизу! Скажи – Нина позвала! ГОЛОС ГРИШИ: – Всех поклонников, с которыми она познакомилась в своем кафе, Нина гнала ко мне. Никакой протекции они ей не делали, но зато хорошо скупали продукты. У меня выручка была – ого! Ахмед так хвалил, что даже подарил мне три кило изюма. Воронков чуть не повесился от зависти! Все орал, мол, как твоя смена – полная выручка, а от меня бегут как черти от ладана! Я ему говорю – хочешь, я тебе денег дам, пошли тете Клаве. А он – я тебя самого сейчас как пошлю! Потом, говорит, колись – как это у тебя получается. Ну я с дуру и рассказал ему про Нину, что она помогает, подруга моя. А он – подруга? Проститутка? Я говорю – нет, артистка! А он как заржет! Значит, точно – проститутка. И тебя обслуживает? Почем? Да дружим мы! – орал ему я. А он смеялся – дружим, это когда бесплатно? Понял я, что скотина он беспросветная. Ничего я ему больше рассказывать не буду! С того вечера, когда Нина пришла с «шейхом», я стал ходить в ее кафе. И слушать ее песни. Он ходил туда каждый вечер, когда не работал, смотрел на нее с обожанием. А за соседним столиком часто сидели Ира и Гена. Им тоже нравилось, как поет Нина. Она закончила петь, встала, прошла через зал и подсела к Грише. – Нравится? – Ага. Еще как. – Я эту песню сама написала. – Да ну? Ты что, музыку придумываешь? – Нет, она сама придумывается, я тут ни при чем. Сидевший за соседним столиком Гена обернулся: – Нам тоже очень понравилось. Спасибо. – Вам спасибо! – откликнулась Нина, – Ой, столько приятного в последние дни. Он мне цветы подарил, – кивнула она на Гришу, – вы спасибо сказали. Наверное, на той неделе звездой стану. Я Нина! – протянула она руку. – Я Геннадий! А это – Ирина! Рыжая Ира приветливо улыбнулась. Нина представила Гришу: – А это Миша…То есть Гриша. В ларьке напротив сидит. Приходите к нему сигареты покупать и пиво. Видишь, тебе рекламу делаю, – шепнула она приятелю. – Слушай, поможешь мне сегодня? Гриша и Нина мыли полы ползая на коленях. – Иногда я думаю, что, если б его жена умерла, вот тогда бы мне стало легче. Я бы воспитала всех его детей. Я бы их любила как родных. Но так думать нельзя, – вздохнула Нина, – это грех большой. Лучше я куплю квартиру, а она будет экс-жена, то есть бывшая. Правда ведь? – Ага, только квартиру обычно покупает мужчина. – Это раньше так было, теперь все делает женщина. Не волнуйся, я сильная, я все могу. Несу свой крест – и спина не болит. Слушай, я хочу сказать одну вещь… Даже если тебе очень понадобятся деньги, Гриша, никогда, никогда в жизни не проси у меня взаймы. Я очень добрая, но мне самой они нужны. И я, клянусь чем хочешь, никогда никому взаймы денег не дам. – Да нужны они мне! Кто у тебя что просить станет? Тоже мне, миллионерша! Про какие деньги говорить, когда ты полы моешь? Нина возмутилась: – А ты знаешь, что великая Грета Гарбо мыла полы для того, чтобы у нее всегда была тонкая талия. Ты мою талию видел? – Она сбросила кофту, оставшись в тоненькой маечке, едва доходившей до пупка. – Вот моя талия! Сорок восемь сантиметров. С половиной, если после еды. – Ничего, – оценил Гриша. – А Грета Гарбо кто такая? – У тебя видак есть? – спросила Нина, все еще не одеваясь. Гриша смутился: – Оденься. Есть у меня видак. Завтра приходи! Никакого видака не было. Ни у него, ни у Терещенки, ни у Воронкова. Но добыть его было просто необходимо. В первый же выходной Гриша отправился в антикварную лавку, крепко зажав в кулаке единственное богатство – старинную монету. ГОЛОС ГРИШИ: – Мать просила продать ее в самом крайнем случае. Но, по-моему, этот случай наступил. Достал я тот видак. Подержанный, правда. Но за бутылку водки Терещенко привел его в божеский вид. И Нина пришла. Смотрели мы с ней старое кино, которое она так любит… Какая-то девушка отчаянно отплясывает на лестнице. Изображение на экране «скачет» – пленка затертая, да и видак не новый. Гриша ударил по нему кулаком. Картинка выправилась. – Это и есть твоя Грета Гарбо? – спросил он Нину, показывая на пляшущую на экране актрису. – Какой ты темный. Это Марика Рокк. Я в кинотеатре пела, я все старые фильмы знаю. Этот называется «Девушка моей мечты». А ты вот о какой девушке мечтаешь? – Я-то? Не знаю. Чтоб добрая. Чтоб готовить умела. А Лешка – о богатой. Но вообще-то, если на Лешку позарится какая богатая, так ей будет хорошо за семьдесят. И та будет дурой. Нина оборвала его: – Смотри лучше кино. Мама говорила, что оно трофейное. Его после войны привезли. Все видели эту картину по сто раз. У нас весь двор смотрел – мама рассказывала. А один мальчик всех тянул на дерево залезть. Говорит, если на дерево залезть, будет видно голую Марику, когда она сидит в бочке и купается. Бывают же дураки! Нина вдруг вскочила, начала бить чечетку. – Я так тоже могу. Даже лучше! Она плясала без устали, а потом вдруг заплакала. – Ты чего? – обомлел Гриша. – Я никогда не плачу. Это так! Она про любовь поет, дура. Вот мне и стало грустно. Ты не думай, я сильная! Фильм кончился, а они еще долго сидели на диване и просто молчали. И не надо было никаких слов, им достаточно было молчать вдвоем. ГОЛОС ГРИШИ: – Поначалу я не понял, что со мной происходит. А когда понял, было уже поздно. Накрыло меня волной, из-под которой в одиночку не выбраться. Со мной такое было только однажды, в пятом классе. Но та девочка была моя одноклассница, и потом, рядом была мать. А теперь… Чужое место, чужой город, и Нина, которая старше меня на целых семь лет и к тому же любит какую-то женатую сволочь. Ночью он пробрался на кухню, где на раскладушке спал Терещенко. – Серега, Серега! – позвал он его. Терещенко продрал глаза: – А? Шо тебе, Гриня? Починить чего еще? – Серега, у меня такое горе… – Помер, что ли, кто? Поминки нужны? – Да нет, я не к тому. Чего делать, когда ты влюбился? – Я? Типун тебе на язык, Гриня! – Да я влюбился, не ты. Что делать? Терещенко обрадовано вздохнул: – Тьфу ты! Шо делать, шо делать. Выпить треба. И он полез за бутылкой. Нина не спала. Она сидела с поварихой Элей на кухне кафе. – Вчера у меня электропроводка перегорела от старости, – рассказывала Эля. – Названивала я в диспетчерскую так упорно, что обломала все ногти о диск телефонный. Сижу в темноте с поломанными ногтями, без сигарет. Жду электрика. Приходит наконец дядька лет сорока. Одно слово – слесарь. Я всех слесарями зову – электромонтеров, сантехников и даже которые с телефонной станции. Приходит тот слесарь, перегаром пахнет, весь помятый. Поковырял тупо проводку, посмотрел на меня, на свечку и вдруг говорит: «Ты что, одна живешь?» «Да, одна». «Так выходи за меня замуж. Одной жить не годится». Я говорю: «Я вечно котлеты пережариваю. И люблю другого человека». Ну это я про своего Смирнова, который то ходит ко мне, то не ходит. А слесарь спрашивает: «Тебя-то твой любит или как?» Я честно призналась: «Или как». Он перестал ковырять проводку, как будто обиделся, собрал свой чемоданчик – и на лестницу. «Вот пусть он тебе проводку и чинит, раз ты такая дура и так его любишь». Я его догнала и говорю: «Проводку он чинить не будет, потому что не умеет, это не его профессия. А вы дайте мне сигарету, хоть какой-то от вас толк будет!» Он достал мне одну помятую «Яву», дал прикурить и ухмыльнулся: «На кой ляд тебе тот мужик сдался? Любить надо мужиков, которые женятся и чинят проводки. Остальное – баловство». И ушел совсем. А я осталась одна. Чего, спрашивается, слесарь приходил? Замуж меня позвал и дал закурить. Но по большому счету, он, наверное, правду сказал. Не тех мужиков мы любим, понимаешь! Не тех! Нина вздохнула: – Эля, а я песни свои на кассету записала. Отнесу их на радио, там послушают и обязательно дадут в эфир. – Кто о чем, а ты о песнях, – обиделась Эля. – Ты наконец реши, что для тебя важнее – любовь или песни. – Для меня это одно и то же, – улыбнулась Нина. – Последним делюсь с тобой, хлопчик. Помогает, даже очень. – Терещенко передал Грише бутыль. – Не буду! Да я и не к тому. – А я к тому! – Терещенко отнял бутыль и выпил сам. А как выпил – улыбнулся: – Жениться, значит, будешь? На гармошке сыграть нужно? – Да я не к тому. Я влюбился. А про женитьбу пока не думал! Серега, у тебя есть жена? Терещенко вздохнул: – Жена есть, две дочки есть. Старшая теперь уж невеста – ей семнадцать. Ушли от меня… Мать моя только одна на целом белом свете в меня верит, а я ей денег не шлю. Потому шо все деньги, сам знаешь, на горилку проклятую уходят. А жену я ой как любил! У ней глаза – о! Как в той песне: «Три бриллианта в шесть каратов»! А фигура! Ой, как же я по той фигуре-то стосковался, по ночам так и снится. А у твоей-то как фигура? – А я пока не всю видел, – честно признался Гриша. – Так шо ж ты сидишь, сложа руки! – возмутился Серега. – Смелей надо быть! Раз-два – и всех делов… Мне потом расскажешь. – Как это «раз-два»! Легко сказать раз-два! Да я же люблю ее! – А она? – Она меня не любит, она любит другого! У которого жена, трое детей и теща глухая! – заорал Гриша. Из комнаты послышался злой голос разбуженного Леши: – Я вам обоим сейчас такую покажу любовь! Если не заткнетесь, встану, не поленюсь, вы до конца жизни про всякую любовь забудете! Оба вздрогнули, ибо знали, что Воронков в гневе ужасен. Потом Терещенко сказал очень тихо: – Ты не бойся, Гриня. Горю твоему помочь можно, хоть оно и смешное. Я тебя научу, как с той певичкой хорошо поладить. Я ж человек тонкий! Было уже очень поздно, Ира засиделась дома у Гены. Его маленькая комната вся была напичкана книгами, старой мебелью. Ира кормила большущего зеленного попугая, сидящего в клетке. Попугай кричал человеческим голосом: «Покорми Кешу! Покорми!» Гена смотрел на Иру. – Никогда не думала, что ты любишь птиц, – улыбнулась она. – Он и правда такой прожорливый? – Нет, он даже не понимает, что кричит! Кеша мне от бабушки достался. Как и эта квартира. Старичок уже. Он меня еще молодым помнит. Если вообще у птиц есть память. – Я в детстве мечтала иметь попугая и подзорную трубу. Смешная такая мечта, мальчишеская. Книжек начиталась про пиратов, – призналась девушка. – С Кешей, наверное, не бывает скучно? – Это так. К тому же при всей болтливости он не лезет в душу и никогда не предаст. Ира еще раз оглянула комнату. – У тебя, как в музее. Я почему-то по-другому представляла твое жилище. – Это все бабушкино. Раньше меня бесили старые вещи, а вот ее не стало – и оказалось, что я к ним очень привязан. Даже ремонт не хочется делать. – Значит, ты боишься все разрушить? – Как ты догадалась? Гена смотрел на Иру влюбленными глазами. – Я сама такая. Иногда понимаю, что в жизни надо что-то изменить, чтобы она двигалась дальше. Но становится страшно от мысли, что станет хуже, а то, что было, уже не вернешь. – А что бы тебе хотелось изменить? – Ну… Например, сделать ремонт в квартире. – Точно. Обои уже давно обветшали, надо бы поменять их, а я представить себе не могу эту комнату другой. Эти обои кажутся мне самыми лучшими в мире, хоть они и немодные, и давно выцвели… Наверное потому, что у меня с ними есть какое-то общее прошлое. – Но все равно когда-нибудь тебе придется это сделать. Они отжили своей век, все когда-нибудь кончается… С тобой не бывало такого, ты понимаешь, что тебе совершенно необходимо что-то для себя решить, а ты начинаешь сам с собой играть в прятки. Прячешь эту мысль в какие-то закоулки, а потом ходишь ищешь ее, но вместо нее находишь много других, неважных мыслей, и они заставляют тебя забыть о той, главной. Так продолжается бесконечно долго… Со временем ты забываешь, что же такое важное тебе надо было сделать, и это становится навязчивой идеей. А потом, когда вдруг вспомнишь, снова начинается игра. – Так происходит с человеком, который придумал себе иллюзию и не хочет с ней расставаться, – вдруг сказал Гена. – Иллюзию… – повторила Ира задумчиво. – Возможно… Да, наверное ты прав. Иллюзию… Ты будешь смеяться, но у моей бабушки в квартире были точно такие же обои. И сейчас я чувствую, что попала в детство. Бабушкиного дома давно уже нет… И бабушки тоже. И необыкновенных пельменей, которые она готовила, никогда больше не будет… – Перестань грустить! Если мои обои вызывают в тебе печаль, я немедленно их сдеру. И знаешь, я умею делать вкусные пельмени. Придешь ко мне на пельмени? – Обязательно приду, – улыбнулась Ира, – мне с тобой как-то необыкновенно хорошо. Будто я знаю тебя сто лет. – Она вдруг посмотрела на часы: – Прости, мне пора! И не провожай, пожалуйста. – Тогда я позвоню тебе через час. – Нет, не сегодня, – смутилась она. – Спасибо за кофе. Пока, Кеша. – Она помахала попугаю рукой, быстро надела пальто и выскочила на улицу. Гена подошел к окну. И… И вдруг увидел то, чего меньше всего ожидал увидеть. Иру у его дома встречал молодой человек на роскошной иномарке. Он вышел из машины, чем-то долго возмущался, размахивал руками… Ира молчала, а потом как-то робко села в машину. Машина уехала. «Так и должно было быть! – подумал Гена. – Ну конечно, она такая красавица! И у нее есть другой, я просто друг. А я-то, дурак, так надеялся…» Попугай все просил есть, но Гене в тот вечер было не до того… Гриша разгружал товар у ларька. Свирепый Ахмед командовал: – Быстрей! Еще быстрей! Ничего делать не умеешь, осел двугорбый!. Гриша сгибался под тяжестью груза, пыхтел… Но терпел все – и холод, и оскорбления хозяина. В тот день он купил кассету с «Серенадой солнечной долины» – Нина давно просила этот фильм. И уже вечером в его съемной квартире оглушительно играла музыка из «Серенады», на экране телевизора танцевали братья Николас. Нина учила Гришу бить чечетку. Он попытался прижать ее к себе, но она спокойно сняла его руки со своей талии: – Скоро весна. Весной мы вылупимся из кокона – как бабочки. И полетим к солнцу… И я полечу к нему! А ты будешь писать нам письма. – Я не умею. И не очень хочу писать… вам… Не уходи! – попросил он. – Знаешь, почему с тобой ГОЛОС ГРИШИ: – Я обещал ей никогда не задавать никаких вопросов. Я сказал, что буду только помогать ей всегда и во всем. И она стала приходить ко мне почти каждый день. Тогда, когда Лешка работал в ларьке, а я сидел дома. По нечетным. А по четным она знакомилась с продюсерами, спонсорами и меценатами. Они много чего ей обещали, но мало чего делали… А она все верила. Взрослая – и такая жутко доверчивая дурочка. Нина стояла посреди большого кабинета. За письменным столом возвышался долговязый хозяин офиса. – Здрасьте, – улыбнулась Нина, – вы вчера слушали меня в кафе и сказали, что у меня чудесный голос, что вы хотите финансировать выпуск моего компакт-диска. Разве вы не помните? Я Нина. Вы сказали, что любите искусство! Она улыбнулась и вдруг увидела, что на подоконнике сидит еще один человек – этакий крепыш. И радостно, самозабвенно пересчитывает большущие пачки денег. Нина повеселела – не обманут, в самом деле богаты! Она улыбнулась долговязому. Но он почему-то вздохнул в ответ и сказал «крепышу»: – И этой, Степа, тоже нужны деньги. Вот так цинично: деньги, деньги, деньги… мани, мани, мани… Всем надо денег. Никто не хочет делиться теплом, все выманивают мани. И эта такая же. Нина возмутилась: – Но вы же вчера обещали помочь мне! Вы же мужчина, вы должны держать слово. Вы сказали, что мы сделаем клип. Я вас в клипе тоже сниму! – она снова улыбнулась. Мужчина оценивающе посмотрел на нее и вдруг предложил: – Давай лучше я тебя сниму. Нина испугалась. Какой оборот принимает дело! Она попятилась. – Я… я замужем, – соврала она. – Я люблю мужа! – Все замужем, – сказал долговязый. – Я тебя, что, в храм зову, венчаться? Приятно проведем время – это же лучше, чем ничего! – Нет! – крикнула Нина. – Не в ресторан водить меня вы обещали, а деньги на искусство. – А я все проиграл вчера, понимаешь! Так вышло, – заорал в ответ Долговязый. – Пятьдесят тысяч баксов за вечер проиграл. Те самые, которые берег на благотворительность. Вот незадача! Ну что ты смотришь так? Нет денег, нет! Искусству не суждено развиваться, – он кивнул на крепыша с пачками, – это уже не мои деньги, честное слово, это партнера. Ну что ты стоишь, топай к мужу! – И стукнул кулаком по столу, так, что крепыш злобно сплюнул, ибо сбился со счету… Печальная Нина ни с чем вернулась в свое кафе. – Дал? – ехидно спросил ее Эрик. Нина свернула дулю. – А ты ему? – не унимался Эрик. Нина показала две дули. Эрик засмеялся: – Я тебе говорил, не полежишь на диване – не появишься на экране? Говорил или нет? Нина не слышала его, она молча прошла в свою каморку. Села на продавленную раскладушку. И сказала портрету любимого (он снова висел на месте): – Ничего, милый! У нас все будет! И квартира. И машина. И трое детей. И еще трое! Ничего ты не знаешь, бедный, про мою жизнь. Может быть, это и хорошо, что ты ничего не знаешь? Она грустно улыбнулась любимому. Серега Терещенко замечательно играл на гармонике и прекрасно варил борщи. Гриша уплетал его творение за обе щеки. А Терещенко учил его жизни. – В ресторан ее вести надо. Потом вечер при свечах. Тогда она твоя непременно. Ну что ты смотришь на меня, Гриня? Я тут место одно знаю, недорого и культурно. Одной рыбой, правда, кормят, но какая разница – что рыба, что мясо! Главное, потом домой ее приведешь, портвейн достанешь – водки ни-ни, свечи зажжешь… И стих какой выучи. Или тост хороший про высокие чувства. Тут я тебе помогу, подберу литературу подходящую. Вот, например, Шекспир. – Ну как? – Серега, кто ж тебя так вкусно готовить учил? – невпопад сказал Гриша. – Тьфу ты! Я ему за поэзию, а он мне за харчи! – сплюнул Серега, но потом сам улыбнулся. – Да я ж повар по первому образованию. Кулинарный техникум закончил. Я ж, когда трезвый, такое сготовлю! Но искусством увлекся. В искусстве-то интересней. Что там борщ! Обезьяну научишь. В искусстве того, веселей. У ней когда выходной-то, у крали твоей? – В пятницу. – О! В пятницу и позовешь, – резюмировал Терещенко. – Дело нехитрое, а стихи наизусть выучи, без шпаргалки чтобы, да и про свечи не забудь! Гриша послушался мудрого совета. В рыбном ресторане Нина ничего не ела, а только задумчиво ковыряла вилкой в тарелке. Неподалеку от них сидели две немолодые, хорошие одетые женщины. Гриша чувствовал себя неуютно. Мял уголок скатерти, озирался по сторонам. – Зачем сюда пришли? Деньги некуда деть? Взяли бы вина, посидели дома! У меня есть кино хорошее, – раздраженно сказала Нина. – Стыдно все время сидеть дома. Мы ж в Москву приехали! – возразил Гриша – Мы не жить и развлекаться приехали, а на заработки! – парировала девушка. – Может, я… тебя… я тебя пригласить хотел? Ну угостить… – Пошел ты! – разозлилась Нина. – Учти, деньги пополам платим. Я так привыкла! Слушай, я тут недавно к одному богачу заходила, ну, денег попросить на свои записи. Вот это офис! У него в кабинете четыре здоровые красивые вазы стоят. Он мне, знаешь, что сказал? Говорит, каждая ваза по десять штук баксов стоит. Представляешь? Когда он отвернулся, я, честно скажу, хотела вазу взять – и бегом. Думаю, Бог бы меня простил. А ты как думаешь? – Не знаю я, ему виднее… – Разве это воровство? Я же не на шмотки какие деньги у него просила… На серьезное дело! Хотела, честно, клянусь, одну-единственную вазочку взять! Потом испугалась. А вдруг бы меня в тюрьму забрали? Честно скажи, ты бы мне в тюрьму передачи носил? – вдруг улыбнулась она. – А что ты любишь? Говори сразу, чтобы я запомнил! – Типун тебе на язык! – вздохнула Нина. – Ни в какую тюрьму я не сяду! Еще чего придумал – чтобы я тюрьму попала! – Я? – обалдел Гриша. – Да это ты сказала первая! Не вышло романтического ужина. Поругались – да еще как громко! Соседи за столиком брезгливо глядели на них. Одна дама сказала: – С тех самых пор как в дворники пошли диссиденты, Москва стала самым грязным городом. А как сюда приехал весь этот сброд, житья нет совсем. – Вы не любите маленьких людей, – хихикнула вторая. – Это те самые маленькие люди, которые не дадут вам спокойно вечером дойти от станции метро до дому. Заметьте, это не герои великой русской литературы XIX века, а герои современной передачи «Криминальная хроника». – Она обернулась к Нине с Гришей: – Нельзя ли потише? Вы здесь не одни, молодые люди! – И злобно прошипела своей подружке: – Натуральное быдло. И без того заведенная Нина в два прыжка оказалась у столика дам. И, подбоченясь, пошла в наступление: – Я тебе сейчас весь парик ощипаю! Думаешь, если у тебя норковый берет, ты культурная? У нас в городе одна сумасшедшая в таком берете ходила. Вот клянусь, точно такой же! И весь в дырках! Слушай, ты на нее так похожа! Испуганные женщины застыли от ужаса. – Ради бога, молчите, они могут начать драться! – шепнула одна другой. – Я? Драться? – взвизгнула Нина. – Посмотри на меня! Несчастная! У меня прабабка княжна! У нас дома два серебренных блюда, которым по сто лет! Не то что твой берет из вонючей кошки! Женщины вскочили и бросились к выходу. Нина вернулась за столик: – Одно блюдо я продала, когда в Москву ехала, – сказала она Грише. – А как бы иначе я добралась? Смущенный Гриша опустил глаза. Нина вздохнула: – Они правы. Мы быдло! Например, ты знаешь, каким ножом рыбу едят? Я – нет! Поэтому так и осталась голодная. Пошли домой! Дома Гриша все сделал по совету Терещенко. Усадил Нину смотреть телевизор, а сам – на кухню. Сыр нарезал, потому что в ресторане они не наелись. Вина достал. И свечи. И готовился уже войти с этим вином и свечами в комнату, как услышал Нинин голос. – Скоты все мужчины, это я давно знала. Один мой любимый – интеллигентный человек. На пароходе меня возил. Представляешь, море, волны и мы на корме целуемся. Как будто это фильм «Титаник». – А он ди Каприо… – злобно прошептал Гриша, зажигая свечи. – Е те амо, гуэррида. Я люблю тебя, дорогая. По-испански мне говорил… – кричала Нина восторженно, вспоминая своего переводчика. – Ё-моё коррида, – повторил иронично Гриша, заранее планируя, как он сейчас ринется в бой… Но тут Нина снова подала голос: – Все мужчины действуют одинаково. Сначала зовут тебя в ресторан, потом приводят домой, потом включают телевизор или музыку, а потом приносят вино и свечи. И думают, что ты с ними пойдешь в кровать. Ну не нахалы? Но я знаю – ты не такой. Гриша замер. Как она угадала? – Я знаю, ты другой, – ласково сказала Нина. – За это я тебя и ценю. Ну что ты там застрял, иди сюда! Неси свой сыр, кушать очень хочется! Гриша быстро запихнул обратно в холодильник вино, а заодно свечи в подсвечнике и сыр. Потом достал сыр обратно… Нет, сегодня ничего не получится. Вошел в комнату угрюмый и с сырной тарелкой. – Смотри, что я нашла! – Нина потрясла снятой с полки оранжевой книжонкой. – Небо послало нам эту книгу. Уверена, она не твоя и не твоего друга Леши. Это, наверное, от хозяев осталось! «Хорошие манеры на каждый день». Вот! Вот чем мы будем заниматься! Учиться хорошим манерам! Чтобы стать людьми, а не быдлом! По заснеженным рельсам медленно двигались трамваи. На трамвае Гриша всегда провожал Нину. До ее кафе всего две остановки. ГОЛОС ГРИШИ: – «Если тебе удалось занять свободное место, не делай вид, что тебя занимает пейзаж за окном и ты не видишь стоящей около тебя пожилой женщины. Пока на твоих висках не засеребрится седина, ты должен чувствовать себя во всех видах транспорта, как заяц в чистом поле…» Эту дурацкую книжку мы с ней зачитали до дыр. Но ей нравилось изучать хорошие манеры. Потому что она мечтала выбиться в люди. А мне нравится все, что нравится ей! Вчера пришло письмо от матери. Мать пишет – сохрани себя. Я-то сохраню. Только кому мы такие нужны в столице? Тут, мама, дружба – это вроде предрассудка какого. Потому когда людей много, то не до чего. Лишь бы самому выжить. Один у меня друг – Нина. И в ту я влюблен. Вот тебе и задача! Гриша читал Нине учебник хороших манер. Она сидела на подоконнике и смотрела в окно. Вошел Терещенко. Увидав Нину, вздрогнул: – Мама дорогая, звиняйте меня, думал, шо Гриша один тут. – Он двинулся к девушке. – Дама, я по искусству. На гармонике играю. Имею работу. Обслуживаю похороны и свадьбы. Если надо, обращайтесь. Нина засмеялась: – Похороны мне не надо, свадьбы – да! Я тоже артистка! Певица! – Коллега! Дозвольте ручку! – потянулся к ней Терешенко. И так припал к руке, что Нина прошептала Грише: – Он, что, маньяк? – Ой, коллега! Какой с меня маньяк? – усмехнулся Терещенко. – Может, мы споем с вами вместе? – Нет! Мне пора! Нина спрыгнула с подоконника, оделась и убежала. – Яка сексуальна! – простонал Терещенко вслед. – Что ты наделал! – схватился за голову Гриша. …Терещенко загладил свою вину тарелкой фирменного борща. – Ну, первый раз не вышло, ничего страшного. Другой раз выйдет, – утешал он Гришу. – Я тебе вот что лучше расскажу. Была у нас в городе артистка с музично-драматичного театра. На возрасте. Не то тридцать восемь, не то сорок три. Она ж про себя думала, шо всегда двадцать два. По дому ходит в пеньюаре. Попугай на плече. А роли – одна фраза за спектакль: «Просчайте, миледи!» Она ж мечтала Офелию или там леди Макбет сыграть, а ей одних горничных. Разве в горничных талант раскроется? Тут ее режиссер с Киева в кино позвал, пробу сделал. Она уж старалась, так старалась, а он ее не берет, гад! Поглядит ту пробу и говорит: «Галя, в вас нет загадки!» Она ко мне кинулась вся в слезах – Серега, ты мне расскажи, как загадку сделать? А я ей отвечаю – загадка, она или есть в душе, или ее нема. – Терещенко склонился к уху Гриши. – Я ж тебе шо умное говорю, я на бабу твою глянул. Загадка есть! – Она не моя! – печально сказал Гриша. – И до ресторана ничего не было, и после… – Она еще погуляет, остепенится, до тебя вернется. Главное что? Видная женщина! И с загадкой! – Она чужая! – не унимался Гриша. – Ты стишок ей прочел, шо я учил? – строго спросил Терещенко. – Забыл, – простонал Гриша. – Вот телок! А свечи где? – Где-где… В холодильнике. Я их со страху туда попрятал… Глаз Терещенко зажегся. – А портвейн-то цел? – Цел. – Так шо ж ты молчишь, бисов сын? Неси, пока Лешка не пришел! …Гриша не пил. А Терещенко «уговорил» всю бутылку. И все «втирал» Грише про загадку, что в Нине видна. И про породу. И про то, что однажды у него все получится… В кафе Нина наигрывала на фортепьяно мелодию «Амаполы». За одним из столиков сидели Гена и Ира. Гена был мрачен. Ира пыталась его развеселить: – Как попугай поживает? – Попугай поживает хорошо. Привет вам передавал. – Разве мы не на «ты»? – Мне бы не хотелось навязывать свою дружбу. Ведь нас связывает работа. И вы – старший по званию! – довольно сухо ответил он. – Во-первых, никакой я тебе не старший по званию. Во-вторых, если бы мне была неприятна наша дружба, я нашла бы способ сохранить официальность в отношениях. Ведь это я настояла, чтоб мы пришли сюда! – Ира явно не хотела ссориться. – Мне нравится наше общение. И эта девочка мне нравится – которая поет. Мне нравится, что ты не задаешь вопросов. Возможно, со временем я сама тебе расскажу… – Ты ничего не обязана мне рассказывать, – мрачно сказал Гена. – Ты многого обо мне не знаешь. – Возможно, я знаю больше, чем ты думаешь, – слегка усмехнулся он. – И все же ты не знаешь ничего, – вздохнула она. – Возможно, я не захочу этого знать. – Я не понимаю тебя. Ты вообще какой-то странный… У тебя что-то случилось? Нет, ты можешь не отвечать… Гена нервно перебил ее: – Ничего у меня не случилось. Все в полном порядке. – А у меня случилось, – грустно призналась Ира. – Но пока тебе ничего не скажу. Тебе самому сейчас не очень легко! Не буду грузить своими проблемами! – Ну и напрасно! Я всегда готов тебе помочь, – тут же отозвался Гена. – Не знаю, может ли мне кто-нибудь помочь… Гена увидел, как в больших глазах Иры блеснула слеза. Потом Ира молчала весь вечер, слушала, как поет Нина. И песни в этот вечер были только грустные… У небольшого зеркала вертелся Воронков. Костюм сидел на нем, как на корове седло. – Эта ж Хьюга Босс, в секонд хенде взял. Дешево и сердито, – несказанно радовался он покупке. – Сразу видать – фирма. Смотрю на себя в этом прикиде, Гриня, и думаю – пробьюсь! Выйду в люди. Весь наш городишко мною гордиться станет. Приеду на «Мерседесе», на крайняк на «Вольве», пройду по главной улице – все ахнут, скажут – Воронков приехал! Крутой парень! А чё ты вместо прикидов фигню всякую покупаешь? Кассеты, блин… Время переводишь только и деньги. Надо человеком становиться! Я ж тебе, как брат, я тебе хорошего хочу! А ты… Гриша его не слушал. Воронков продолжал любоваться собой и костюмом. – Язык, что ль, английский выучить? А! И так сойдет! Орел! – Орел! – подтвердил с иронией появившийся в дверях Терещенко. – Ты мне, Леш, костюм одолжишь, когда я буду ходить на богатые свадьбы? – Фиг тебе! – отрезал Воронков. – О, дружбаны! Один не просыхает, другой по жизни бескультурный. Чего в Москву приехали? Зачем вам столица? Один Леша у нас… орел! Они пробирались по сугробам. Нина торопилась на важную встречу – шла к некой даме-банкирше. – Женщина! Все добро в этом мире от женщин, – восхищенно тараторила она. – Я чувствую в ней родственную душу. Представляешь, сама позвала меня к себе в офис. Сказала, что очень важный разговор. Тут наверняка все чисто, никаких ужинов со свечами, никаких диванов… Э, родной мой, женщины благороднее мужчин. Я произведу хорошее впечатление. Уверена! Остался один шаг до славы! Бизнес-леди, женщина лет тридцати пяти, была безупречно причесана и одета. Она просматривала бумаги. Нина предстала перед ней в потертых джинсах и тесном свитере. – Здрасьте! Леди посмотрела на нее с плохо скрываемой брезгливостью, однако быстро взяла себя в руки. – Садитесь. Чай, кофе? – Чай, пожалуйста. Можно с конфетами? Нина была не из стеснительных. Леди достала коробку такой красоты, что в ней золото хранить, а не конфеты. У Нины аж челюсть отвисла. – Марина, два чая, – скомандовала леди секретарше, а потом обратилась к посетительнице: – Вот что, Нина… Как вас по отчеству? – Зачем по отчеству? Я артистка. – И все-таки! – настаивала хозяйка. – Георгиевна. – Вот что, Нина Георгиевна. Я сама давно хотела приобщиться к миру прекрасного, да все недосуг. У меня есть к вам деловое предложение. Прошу его рассмотреть. – Обязательно рассмотрю, конечно! Любое! Меценатство – это замечательно! – засияла Нина. – Речь идет не о меценатстве. У вас голос – у меня деньги. Вы умеете петь, а я зарабатывать. Но я тоже хочу петь! – вдруг заявила леди. – Зачем? – изумилась Нина. – Я давно мечтаю петь, но у меня нет голоса. Зато есть деньги! Вы нуждаетесь, насколько я понимаю… Она еще раз оглядела одеяние девушки. – Дальше, дальше давай, – занервничала Нина, невольно переходя на «ты». – Дальше? Пожалуйста. Вот проект договора. Вы записываете для меня фонограмму, я оплачиваю услуги композитора, хорошую студию. – Замечательно, спасибо, вы святая! Дайте я вас поцелую, как сестру! Нина встала, но леди остановила ее. – Постойте, постойте! Вы неправильно меня поняли. Мне эта фонограмма нужна самой. Теперь ясно? Под эту фонограмму буду петь я. Такой у меня каприз, и я в состоянии его оплатить! Мне немного славы, тебе немного денег. По рукам, Нина Георгиевна? Наконец до Нины дошло. – По рукам! Она схватила огромную коробку с конфетами и треснула ею по голове банковской дивы… – Ты что, с ней подралась? – спросил Гриша, снова взглянув на огромный синяк под глазом Нины. – Зачем я буду драться с женщиной? Я с ее охранником подралась. Читай дальше. У Гриши в руках была книга про хорошие манеры. – «Ты и я, и каждый из нас – все мы люди, частицы человечества. И лучше всего не бросаться в глаза, не выделяться на общем фоне, как пятно от томатного соуса на белоснежной скатерти». Нина не слушала, думала о своем. – Мало я дала этой сволочи! Ничего, я еще окажусь на большой сцене! Я докажу! Знаешь, мой любимый разрешит мне петь, даже когда я буду замужем. Он культурный, просвещенный человек. Он будет сидеть в зале и слушать как я пою… А ты тоже будешь сидеть рядом, в зале, – добавила она. – А нельзя, чтобы в зале я… один? Без него? – спросил Гриша. Нина секунду подумала: – Можно. Он будет сидеть в этот день дома. С нашими детьми. У нас их будет трое. И еще трое! Я им всем обеспечу блестящее будущее. ГОЛОС ГРИШИ: – Как я ненавидел ее в те минуты, когда она говорила о нем! А говорила она о нем постоянно. И всегда преувеличивала его достоинства. Я готов был придушить этого переводчика! Был ли он вообще, на самом деле? Однажды она сказала: – Он, как духи, вроде они есть, а вроде их уже и нет. Хорошо, что я не поехала домой на праздники! Все равно он встречал бы Новый год с женой, дочкой и тещей. А что я? Позвонила бы ему за ночь раз десять. А он при жене не может говорить! – Боится? – Да нет, просто неудобно как-то… Я сказал: – Хочешь, я возьму трубку и поговорю с этой теткой? А она мне: – Она не тетка, а его жена, понимаешь, жена, достойная женщина! Не понять мне этой Нины. Понятно одно – Новый год мы встречали втроем. Она, я и Терещенко. – Прости, мама, прости. Только ты у меня есть и искусство. Остальное ничего не стоит, даже гроша ломанного. В следующем месяце, мама дорогая, вышлю тебе пятьсот рублей. Если доживу, – сказал голубоглазый Терещенко и выпил стакан водки залпом. Он всегда просил у невидимой мамы прощения, когда рука его тянулась за стаканом. Мама, наверное, прощала, поэтому Терещенко пить не переставал. – Что моя жизнь? Клубника прокисшая. Отдал музыке все, взамен ничего не поимел. Только меня поимели. Ладно, будьте счастливы! – Он снова поднял рюмку. – Только не напейся раньше времени! Нина отобрала водку у голубоглазого малодушного Терещенки, который никак не мог завязать с «зеленым змием». Она не дала ему допить, потому что они втроем подрядились работать Снегуркой, Дедом Морозом и Зайчиком. Но уже во второй по счету квартире Терещенко, которого особенно охотно угощали все хозяева, позабыл все дедморозовские слова, нес отсебятину, а к утру был так жутко пьян, что где-то отстал и потерялся. Нина с Гришей одни возвратились в пустую квартиру. – Дай Бог, чтобы в следующий Новый год мы с любимым вместе встречали гостей в моей квартире, – мечтательно сказала девушка. – Там будет розовый будуар и большая белая гостиная. Но это если будут две комнаты. А если одна – тоже ничего. Поместимся. – Сколько ж у тебя денег? – поинтересовался Гриша. Нина вздохнула: – Пока шиш с маслом. Даже на половину ванной не хватит, – честно призналась она. – Слушай, что ты считаешь чужие деньги? Давай лучше почитай про хорошие манеры. Вдруг он поведет меня к своим родственникам, а я не знаю, как правильно рыбу кушать. – А ты ее не кушай. Скажи, что костей боишься, подавиться можешь. – А если осетрину подадут? – А она, что, без костей? – удивился Гриша. – Нет, ты тупее, чем я думала! В осетрине нет костей. В какой тебя деревне воспитывали? – Ну ты, городская, сама с гор спустилась! Думаешь, тебе все можно? – завелся Гриша. – Что ты сказал?! Повтори! Нина вскочила, чуть не опрокинув стол. – Ноги моей больше не будет в этом доме! Гриша догнал ее в прихожей: – Ты мне нужна! – Нужна! Тебе еще рано про это думать! Тебе сколько лет! – Двадцать один! – Ну не совсем, конечно, рано, но лучше не думать! – А если я думаю? – Ну ты про что-нибудь другое подумай! Про хорошее! – уже вполне миролюбиво сказала Нина. – Ладно, наливай чаю! Остаюсь! …За чаем вдруг опять чуть не разревелась: – Кому я нужна! Думаешь, я ему нужна! Слушай, я звоню, а он иногда делает вид, что вообще меня не знает. Как будто его нет и я его придумала. Ладно… Поди сюда, зайчик, я тебе подарок сделала! – Она достала из кармана салфетку с вышитым зайчиком. – Это я ему вышивала, но дарю тебе. Пусть будет. Теперь никто вышивать не умеет. – Спасибо. Я не зайчик, я свинья. Я тебе подарка не приготовил. Грише стало стыдно. – Ничего, год так хорошо начался. Будет много хорошего, ты мне поверь. Ты подаришь мне слона розового цвета. Я очень хотела такого слона. Но мне его не подарили ни мама, ни папа. Папа потом умер. А маме не до меня. Слона подаришь ты… Хорошо? – Конечно! – обрадовался Гриша. Он хотел поцеловать Нину, но в этот момент в комнату ввалился Воронков. – Ооо! Да у нас дамы. Это как понимать, Григорий? Представь меня девушке! – Я пойду, – резко встала с дивана Нина. Воронков преградил ей путь. – Ну куда же? Ну зачем же? Мадам, мы столько о вас слышали! Посидите с нами, составьте компанию, не то обидимся! А мы обиженные очень злые! Он больно схватил ее за руку. – Пусти! – с трудом вырвалась Нина и бросилась в прихожую. Было слышно, как хлопнула дверь. – Рано начинаешь! И привел без предупреждения. Мы так не договаривались! – набросился Воронков на Гришу. Тот виновато опустил голову. – Думаешь, я таких не знаю? – продолжал бушевать Воронков. – Чай будут приходить пить, а потом обворуют! Гляди у меня! – Потом он немного смягчился и гадко хихикнул: – Ну ты хоть ее уложил? – Не смей! Она не такая! Леша обалдел: – А что ж вы с ней делаете? Песни поете? В кафе была закрытая новогодняя вечеринка. Веселились «крутые». Нина пела для них весь блатняк, какой только знала, Гриша делал вид, что подыгрывает на гармошке. Правда, Терещенко научил его нескольким аккордикам, но это так, баловство. Просто Нине хотелось, чтобы в этот вечер она пела не одна. При Грише не так уж и приставать станут, а то ведь она этих господ знает – чуть поддадут и… В общем, он пел и плясал вместе с ней. Для безопасности. «Крутым» нравились песни Нины. Особенно Главному – толстому мужику с длинным «хвостом» волос и руками, унизанными перстнями. Он даже едва не заплакал: – Как ты похожа на мою маму! Она тоже хотела петь, но папа не разрешал ей! Садись сюда, девочка. И ты, мальчик, садись. Эрик, эта девочка – украшение твоей дыры, – сказал он хозяину кафе. – Цветок, который растет на помойке. Самородок мой, не бойся, я тебя не трону! Я просто хочу помочь. Не надо никакого спасибо, ничего не надо – я от чистого сердца. Эрик знает, что сердце у меня чистое. – Большое сердце. Доброе. Великое сердце! – подобострастно залепетал хозяин кафе. Главный усадил Гришу и Нину возле себя, обнял. Достал две визитки. – Дети, приходите завтра по этому адресу, и у вас больше не будет проблем. Мои дорогие, мне ничего от вас не надо! Я просто хочу помочь, потому что девушка так похожа на мою маму! – За маму! – заревели бандиты и стали чокаться. Нина пнула ногой под столом Гришу: – Теперь у нас все будет! Пустая большая квартира в новостройке. У широкого окна стоит Ира. По комнате ходит молодой человек, который встречал ее на машине возле дома Гены. Он страшно волнуется. – Даже не знаю, что сказать. Я напуган, взволнован. В конце концов я убит! Только начал все строить – свою жизнь, карьеру, наконец эту квартиру. Для нас, для нас с тобой! И вдруг такое. Ну это так… так некстати! Ира обернулась: – Как ты сказал, Кирилл? Некстати? Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? – Я-то понимаю. Извини, Ирина, употребил не то слово. Но дело не в словах, а в ответственности, которая должна быть подкреплена поступками. Любить – это значит нести ответственность за кого-то. А все эти охи-вздохи… Сама понимаешь, уже не маленькая. А когда чувствуешь ответственность, Ирочка, становишься разумным. Я даже не побоюсь этого слова – расчетливым. Но эта расчетливость не холодная. Эта расчетливость гуманная. Вот именно – гуманная! Ира села на подоконник. – Оборвать жизнь – это гуманно? – Но ведь его еще нет? Ведь он или она еще не родился! А мы? То есть я и ты – взрослые люди. И мы должны осознавать меру ответственности за этот шаг. Ты посмотри – ремонт еще не начат. У меня куча проблем на фирме. На меня сейчас давят вот так! И в этот момент… сюрприз! Ты, видишь ли, беременна! Милая моя, дорогая, хорошая, я тоже люблю детей. Но я ненавижу внезапность. И не поощряю быстрых решений! Кирилл сел рядом с Ирой. – Я любил тебя и люблю. Мы знакомы не один день. И казалось бы, должны понимать друг друга с полуслова. Ира решительно спрыгнула с подоконника, ее теперь тяготила его близость. – Ты прав. Именно «казалось бы». Но ведь этого понимания нет. Его и не было. Кто-то из великих сказал: «Иллюзии свои мы оплакиваем порой так же горько, как покойников». Это чистая правда. Терять иллюзии тяжело. Но необходимо. Я все поняла. Я ухожу. Кирилл растерялся: – Ира, неужели из-за этого? Все наши годы знакомства… – И пустых обещаний, – перебила она. – Да нет, не только из-за этого. Я вообще хочу уйти. – В такой момент! – закричал он. – Завтра придет дизайнер, надо решать вопрос с перепланировкой. В конце концов этим кто-то должен заниматься! Я постоянно занят, у меня куча проблем, а тебе на это наплевать! Ира обернулась в дверях: – Честно? Да, наплевать! На дизайнера, на эту квартиру, на ремонт. И… прости, даже на все то, что нас когда-то связывало. Не удерживай меня, это бесполезно. Она шла по городу, украшенному елками и новогодними гирляндами. Но на душе было скверно. Она не любит Кирилла – это понятно. Он всегда относился к ней лишь как к удобной вещи – это она тоже поняла. Ей ужасно нравится Гена – потому что Гена умеет понимать. Гена не эгоист. Гена – ее «половинка». Но как быть, если она ждет ребенка от Кирилла? Сидя за кухонным столом, Терещенко опять писал письмо маме, проговривая его вслух: – Мама дорогая, одна ты у меня, за шо тебе огромное человеческое спасибо – ты родила меня, дурака. Пить я бросил, поняв, что через это все мои несчастья. Меня посещает добрая девушка. И мы поженимся. И вместе приедем к тебе. Только ты, мама, раньше не помри… Ясное дело, он врал. Не было никакой девушки и рядом стояла бутылка водки, к которой Терещенко старался не прикасаться. По крайней мере, пока писал маме это письмо… В кухню зашел Гриша. – О, Гриня! Гармошка-то сгодилась? – обрадовался Серега. – Сгодилась, – грустно ответил Гриша. – Нина теперь в гору пойдет, ей толстый обещал. – А то ж плохо разве? В Наклонном зале Дома Союзов петь будет. А то в самом Кремле! – В Колонном зале, Серега! Она про меня напрочь теперь забудет, хоть и не шибко помнила. – Гриня, да разве ж тебя можно забыть? – Терещенко обнял друга. – Сидай, выпьем! Прости, мама! Он придвинул к себе водку. И отложил письмо до лучших времен. В подсобке кафе Нина рассказывала любимому (то есть портрету любимого): – Теперь у нас, точно, все будет! И квартира, и машина! И дети! Этот толстый такой могущественный! Вот увидишь, он поможет мне! Нина достала из-под вороха тряпок копилку, вытащила из выреза платья деньги – весь сегодняшний гонорар, сунула их в копилку. И на радостях поцеловала портрет. – Ты слышал? Завтра. Завтра все начнется. Осталось совсем немного. Потерпи. И мы будем жить с тобой как настоящие люди! Витая лестница красивого подъезда в центре города. По ней поднимаются Гриша и Нина. – Только ты не вмешивайся, – предупредила она. – Я буду сама говорить. Вообще, я не знаю, зачем ты пошел! – Пожалуйста, я могу и уйти, – обиделся Гриша. – Э, брось! Уйти! Хитрый какой! Одну меня оставить? Мало ли что! Ты мужчина – или нет?…Хотя, конечно, видно сразу – люди они очень порядочные. Не обманут. Вот эта квартира. С Богом! Звони! Гриша с силой нажал на кнопку звонка. Дверь открыл… милиционер. – К кому? Документы! Нина опешила: – Мы… Мы… – Мы дверью ошиблись, – соврал Гриша, – нам этажом выше надо! – Документы есть? Понятыми будете! – заявил милиционер. – Какими понятыми? – дрожащим голосом спросила Нина. – Обыкновенными. Хозяев здешних сегодня утром взяли. Вчера у них прощальная гастроль была. А сегодня, как в песне поется, «И всю контору скопом замели». Документы у вас есть? – Вы хотите сказать, что их забрали в тюрьму?… И надолго? – не поверила ушам Нина. – Всех-всех? И большого толстого тоже? – И большого! И толстого! – улыбнулся веселый милиционер. – Он же главный был, его первым и забрали. Гриша схватил Нину за руку: – Мы не можем понятыми, мы торопимся. Нас внизу ждут! Он потащил ее вниз по лестнице. Потом они бежали, унося ноги подальше от злополучного дома. Наконец Нина остановилась и стала кричать на Гришу: – Это все ты! Сам говорил, что невезучий. – Ну говорил! – Из-за тебя все! Все мои надежды рухнули. Ты приносишь одни неприятности! С тех пор, как ты появился, у меня ничего не выходит! Я знала! Из-за тебя! Уйди-уйди! Уйди от меня! Гриша молча развернулся и обреченно зашагал, ничего не замечая вокруг. Она прогнала его. Она не хотела его видеть… ГОЛОС ГРИШИ: – Хорошо бы скорее состариться и помереть. Не нужен я ей. По-любому. А кому я нужен? Воронков мне никто. У матери таких, как я, еще трое. Нужен был бы, не отпустила. Никого кроме Нины нет у меня. А ей до меня дела нет. Да и она никому не нужна. У нее ведь тоже никого. Кроме него, почти придуманного. И кроме меня, которого она совсем не любит. Как странно – Нина рядом, чувствуешь ее запах, а дотронуться нельзя. Это самая страшная из всех придуманных пыток. И Москва – это тоже пытка. Ты ее полюбил, а она тебя – нет. Ты со всей душой, а тебе – пошел вон. Много таких. Счастья вокруг полно. Но оно не твое. Живешь тут, вроде как в лотерею играешь. Все покупаешь билетики и все не можешь выиграть. И все надеешься… А выход, выход где? Гриша шел по широкой московской улице – маленькая песчинка в толпе. Город торопился, не обращая на Гришу внимания. Ему не было дела до радостей и бед двух маленьких людей, которые только что поссорились, покинув злополучный дом. В эти новогодние дни Гена почти не выходил из дому. И твердо решил для себя – Ире он звонить не будет. Он ей не нужен. У нее другой – это ясно. Он клялся себе и божился, что останется просто ее приятелем. Да, так лучше. Но вечером рука сама потянулась к телефонной трубке, он механически набрал ее номер. – Да. Говорите же… Голос был взволнованным, но Гена молчал. И тогда она выпалила в трубку. – Если это ты, то прошу, раз и навсегда прекрати меня преследовать. Мне больше от тебя ничего не нужно. И можешь не волноваться, от этого ребенка я все равно избавлюсь. Ты это хотел услышать? Гена повесил трубку. Слова эти явно были адресованы не ему. Кому? Тому парню, что приезжал за ней на машине? Она говорила о ребенке… Он не ослышался? Гена закурил, впервые за много лет, он ходил в волнении по комнате, а попугай Кеша при этом не переставал кричать свои глупости. И вдруг попугай отчетливо закричал: «Позвони! Позвони!» Надо же – это было что-то новенькое в его лексиконе! А вдруг… Вдруг он прав? И надо еще раз позвонить Ире? Гена быстро набирал ее номер. – Да. Я же сказала… – зло начала было Ира. Молчать было глупо. – Ира, прости, но это я, Геннадий. Я понимаю, что не вовремя. Мне ужасно хотелось сказать тебе в праздник какие-то хорошие слова. Но я не умею их говорить… Пусть за меня их скажет Кеша. Хочешь? Голос Иры потеплел: – Хочу. И даже очень! Гена подошел к клетке с попугаем. – Выручай, Кешка! Попугай крикнул дежурное: «Покорми Кешу!» – но Ира на том конце провода рассмеялась. – Ну что, Кеша – умница, правда? – Правда, – сказала она. – У тебя очень грустный голос. Она не стала отрицать: – Бывают в жизни моменты, когда не до веселья. Прости, вы с Кешей тут ни при чем. – Ира, ты меня слышишь? Я сейчас подъеду к твоему дому, а ты спустишься вниз буквально на две минуты, – неожиданно для себя решил Гена. – Пожалуйста, прошу тебя. Не говори «нет»! Я хочу сделать тебе сюрприз. Улица вся шатается, дома переворачиваются и падают на землю. Это потому, что Гриша пьяный. У него в руках недопитая бутылка вина. Он прикладывается к ней и улыбается жалко, глупо: – Не нужен. Не нужен совсем никому! Он уронил бутылку, она разбилась, красное вино разлилось по белому снегу. Точно кровь. Гриша упал, хотел встать, но не смог – небо кружилось перед его глазами. В кружочке скачущего неба вдруг появилось лицо, потом шапка с кокардой. – Парень! Ты меня слышишь? – спросил милиционер. – О! Я тебя утром видел! – сказал Гриша. – Не, не мог ты меня видеть. Я только приехал! Из другого города. К девушке своей приехал! А кому ты не нужен? – Да ей же! Нине! Милиционер, тоже пребывавший в подпитии, глубоко вздохнул: – О, и мою Ниной зовут! И я тоже не нужен! Прогнала! У тебя Нина какая? Высокая блондинка? – Нет, маленькая брюнетка. Какая разница, если мы расстались! И что теперь делать? Что? – Страдать молча, как я страдаю! – ответил милиционер, сел рядом с Гришей в сугроб и похлопал сотоварища по плечу: – Иди домой парень, а то тебя менты заберут. – Ты, что ль? – засмеялся Гриша. Милиционер покачал головой. – Не, я не смогу! Другие… Их много. Хочешь, я тебя донесу? – Не надо! Спасибо! – Гриша пожал другу по несчастью руку. С трудом встав, они разошлись в разные стороны. Ира вышла из дверей подъезда, увидела машину Гены. Сердце радостно заколотилось. Гена шел ей навстречу. – С Новым годом! – И тебя! Где ты праздновал? – Честно? Просидел дома у телевизора. – Я тоже, – вздохнула она, – правда, со мной были мама и папа. – Я подумал, – вдруг улыбнулся Гена, – что этот сюрприз может тебя порадовать. Подойди, вот он. Он открыл машину и… достал клетку с Кешей. Из клетки доносилось тихое и знакомое: «Покорми…» – Что это значит? – удивилась Ира. – Пусть он поживет у тебя. С ним веселее. Он на тебя положительно влияет! – Ну что ты, Гена! Ведь это же твой попугай. – Бери. Кеша любит совершать добрые поступки. Быстрее, а то он замерзнет. Он южный. Пусть просто поживет рядом с тобой. Будет просить есть – ты будешь его кормить. А я… я ему буду по-хорошему завидовать. Ира улыбнулась, принимая из рук Гены клетку. Пьяный Гриша вошел в комнату и замер. На его кровати сидела Нина и улыбалась. – Иди, не бойся! Мне Терещенко открыл. Я подумала, ты совсем не виноват, а я на тебя орала! Это я невезучая, Гриша, а ты тут ни при чем! Гриша сел рядом. Нина обняла его, прижала к себе. – Прости меня. Я не злая, просто так получилось. Посиди со мной. Только не трогай меня. Сможешь? Он кивнул. – Я знаю, что ты сейчас думаешь. Я тебя тоже очень люблю. Как будто ты брат мне или родственник. Понимаешь? – И за то спасибо! Нина уложила его на диван, прикрыла стареньким пледом. Села рядом. – Полежи. У тебя свой магазин будет, вот увидишь! Все в твой магазин ходить будут! Ты станешь очень богатым. Потом второй магазин откроешь! – Не хочу я магазин! – признался Гриша. – Хочу строителем быть! – Хорошо! Будет у тебя магазин строительных материалов. Лаки, краски-замазки. Будешь богатым и счастливым. А я к тебе в гости буду ходить. Старая, толстая, с тремя детьми. Гриша покачал головой, засыпая: – Не хочу – толстая… – Хорошо, – вздохнула Нина, – старая, худая-худая, со вставной челюстью… Гриша уснул, безмятежно улыбаясь оттого, что она рядом. Нина тихо спросила саму себя: – Интересно, а можно петь со вставной челюстью? В кафе было безлюдно. За стойкой бара Эрик разглядывал фотографию Элвиса Пресли, пытаясь подкорректировать свои брови под элвисовские. Эрику всегда казалось, что он похож на Пресли. Попутно, занимаясь бровями, он слушал, о чем говорят Нина и Эля, сидевшие в уголке зала за столиком. Эля ела печенье и рассказывала Нине про свою личную жизнь: – Смирнов-то мой вот уж две недели не приходит. Расписание у него, сама знаешь, вольное. А вчера меня иностранец один, достойный обеспеченный дядька, в ресторан пригласил. Он подруги моей бывшей хахаль. Костюм у него почище, чем у Смирнова раз в пятьсот, и цветы он мне подарил сразу, без просьб и уговоров – что удивительно. Я с ним пошла. Почему нет? У меня, что, обет безбрачия? Я села и в свое удовольствие стала кушать. Иностранец смотрит на меня так ласково и говорит (он по-русски хорошо разговаривает): «О, я не знал, что вы такая прожорливая!» Я говорю: «Да, прожорливая. А чем мне еще с вами заниматься? К тому же я в ресторане, можно сказать, сто лет не была. Не Смирнову же меня в ресторан водить!» Он поинтересовался, кто есть Смирнов? Я сказала, что не знаю даже, как честно ответить. Он догадался, говорит: «Наверное, ваш бой-френд». Я ему объясняю, что бой Смирнов только по мозгам, а по возрасту давно уже не бой. У него у самого два боя четырнадцати и шести лет. А насчет того, какой он френд – таких френдов… Ну иностранец-то танцевал весь вечер очень уважительно и только целовал руки. А потом заказал мне устриц. Дрянь величайшая и перевод денег. Лучше бы деньгами дал на новые туфли. А потом, того, провожать поехал. На своем авто. На улице метель, ветер воет! Иностранец говорит: «Хотите, ко мне в гостиницу? У меня шикарный номер». Я объясняю, что он ошибся и я уже по возрасту никак не подхожу для девушки на ночь. Он смутился и давай кудахтать – какая, мол, я замечательная и как он мечтал бы построить со мной семью. Главное, я чувствую – не врет. А я не соглашаюсь! Он спросил, куда меня отвезти. «К Смирнову», – говорю. Ну он везет меня в наше кукуево. Два часа ехали. Подъезжает к смирновскому дому. Спрашивает: «Это что, коттедж вашего бой-френда?» Я говорю: «Это хрущоба моего бой-френда». Разглядел он эту хрущобу и робко погладил меня по руке. Больше ничего себе не позволил… Понимаешь – ни-че-го! Я поднялась к Смирнову, а там пьянка. Еле уговорила заглянуть ко мне завтра хоть на часок. Он утром пришел. Трезвый, злой. Потребовал сто рублей взаймы (это так называется), про ресторан узнал – орал, обозлился! Собака на сене… Побил по злобе всю посуду у меня в доме и был таков. Скажи, он же меня любит, раз посуду бьет? – Ну, конечно, – ободрила подругу Нина. – А ты думаешь, он еще придет? – с надеждой спросила Эля. – Обязательно! Куда он денется? Рано или поздно придет отдавать сотню. Или еще одну занимать… – засмеялась Нина. Эля тоже повеселела: – Ну правильно, и я так думаю! Слушай, а чего у тебя нового? – А, так! – махнула рукой Нина. – На радио ходила, записи свои носила – послушали, говорят – не формат. Эля не поверила: – Да ладно тебе! Это я не формат! – она показала на свои бока и огромную грудь. – Во какой неформат. А ты-то чё, ты нормальная. Селедок им, что ли, подавай? Какие-то сумасшедшие на этом радио сидят, ей-богу! Сдавая выручку Ахмеду, Гриша пересчитывал деньги. – Вот и все, мне надо идти. – Подожди. Давай один раз чай пьем, – вдруг остановил его угрюмый Ахмед. Он сам налил чаю себе и своему работнику. И даже пирог отрезал. – Ешь! Думаешь, Ахмед бессердечный. У Ахмеда сердце есть. Раньше болело часто. Когда шестнадцать лет было, девушку любил, соседа дочку. Ее замуж отдали за городского, богатого. А я кто? Я бедный был. За того замуж пошла. Плакал много-много. Не спал много-много. Теперь деньги есть, жена есть, пять детей есть. Счастья нет у Ахмеда! Знаешь, какой был тот девушка? Как ручеек! Сейчас толстая стала. Прошлый год был дома, видел. Толстая – все равно красивая! – Он вздохнул. – Иди, Гриша, иди. Гриша вышел из ларька. Ахмед остался пересчитывать деньги. Теперь у него была одна радость – деньги считать… ГОЛОС ГРИШИ: – У каждого своя история про любовь. И не у всех счастливая. Несчастных историй больше. Прав был тот милиционер из сугроба. Надо страдать молча, так уж по жизни придумано. Я вижу Нину каждый день – чего еще надо! И за это спасибо… Гриша и Нина шли домой с пакетами, полными продуктов. В этот день оба получили зарплату и решили ни в чем себе не отказывать. – Потом мы с ним всегда сидели в темноте кинозала и целовались. Это было так здорово! – вспоминала Нина про своего любимого. – Хорошо, что ваш кинотеатр закрыли! – сказал Гриша, потому что больше всего на свете он ненавидел эти воспоминания. – Вот такие сволочи, как ты, и закрыли, – обозлилась Нина. – Говорят, он убыточный, только наше кино там идет. А все американское кино хотят смотреть. Я иногда думаю – хоть бы в этой Америке такой кризис начался, чтобы они больше ни одного кино не сняли! Но разве у таких паразитов может быть кризис! Они вот этим живут. – Нина постучала себя по лбу. – А ты? – А я… Я чувствами. Хотя, наверное, это неправильно. Во дворе нищий старик в изношенной беретке читал стихи. Они остановились, чтобы послушать. – О! Много вкусных вещей! Хлеба и поцелуя! – увидев их, воскликнул нищий. – Дядя, ты что, есть хочешь? – спросила Нина. – Вот, возьми! – И протянула целый батон колбасы. – Это ваши стихи? – спросил старика Гриша. Но тот от колбасы отмахнулся, а на Гришу посмотрел с презрением. – Неуч! Поколение неучей! Это Лорка! – Кто такая Лорка? – не поняла Нина. – О ужас! Федерико Гарсия Лорка. Испанский поэт. Великий поэт! – Испанский! – Нина даже вздрогнула. – Возьмите же колбасу, у нас еще есть. Вас как зовут? Старик еще презрительней хмыкнул и протянул визитку. …Придя домой, они прочитали ее: «Доктор искусствоведения Куликов Леонид Алексеевич». – Вот это да! – удивилась Нина. – Доктор – это профессор, я знаю. Чтобы профессор был попрошайкой… Интересное время! – Наше время! – сказал Гриша. – А профессор не попрошайка, он живет неподалеку. Наверное, у него нет никого, ему просто одиноко, вот он и читает на улице стихи! – Надо было ему хоть банку тушенки дать, – вздохнула Нина. – Все-таки я дура! Всех мне жалко, а кто бы меня пожалел… Все, все, хватит! Никому больше ни копейки не подам! К черту! Запомни, и ты не подавай! – Ладно, – согласился Гриша. – Давай быстрей готовить, а то ребята придут, в момент все сожрут. – Пусть жрут, мне не жалко. – А мне жалко! Это твои деньги! Ты сама зарабатываешь! Воронков только по клубам ходит, Терещенко пьет как зараза! А этот старик не пьяный был, он даже не сумасшедший… Как там? «…Идет, идет, ищет хлеба и поцелуя». – Едет искать по свету хлеба и поцелуя. Никогда стихи не запоминаешь! – упрекнула его Нина. – Пошли картошку с колбасой жарить! Воронков явился под вечер, хитро посмотрел на Нину. Она тут же схватилась за пальто. – Что, уже сваливаешь? О! А я тебе шоколаду принёс, – зло улыбнулся он. – Не надо мне твоего шоколаду! – Ты глянь, какая свирепая! Мне не груби! Я в своем доме! Раз такая умная – тут больше не появляйся, глаза мне не мозоль! А шоколад я сам съем! Он захлопнул за Ниной дверь. – Зачем ты так, Лешка, – укоризненно заметил Гриша, а Воронков только и ждал момента поскандалить. – Молчать! Ты ее хоть уложил наконец? Опять нет? На кой такой скажи ляд она сюда ходит? А? Ты знаешь, кто ты есть? Урод ты моральный! Это я тебе как старший говорю! У меня стали деньги пропадать! Это что же – ты берешь или, может, Серега пропивает? – Да ты что, Леша, да как ты мог подумать! – возмутился Гриша. – Да она такой человек… – Не знаю я, какой она человек и знать не хочу! – перебил Воронков. – А вот напоит тебя однажды клофелином – и последнее из дому унесет! Мне маму твою жалко! Ты ж мне не чужой! Или СПИДом заразит, или еще чем похлеще! Потом не приходи жалиться! Жратва осталась? Воронков ушел на кухню, съел все, что принесли Гриша с Ниной. А Гриша сидел у себя на кровати. И все смотрел на картину с маками… ГОЛОС ГРИШИ: – Амапола… Это мак по-испански. Я прочел, что маки растут везде – от субтропиков до Арктики. 250 видов. И все необыкновенно красивы. Жаль, отцветают быстро – всего через несколько дней. Они растут у Средиземного моря на склоне гор. А иногда – как сорняки на полях. И лепестки у них покрыты черными пятнами. Будто их кто-то хотел испортить… Говорят, сок мака утоляет любую боль… Кто бы мою боль утолил? В кафе по кухне метался невменяемый Эрик. Он бил банки и бутылки и орал, заглушая музыку в зале: – Сволочи! Весь мир – гниды! Бедная Эля пыталась его успокоить: – Эрик, милый, пожалей, это же все твое! – Да, мое! Хочу бить и буду! Он с грохотом опрокинул табурет. А потом принялся громить холодильник. – Да что случилось, объясни ты! Кто тебя обидел, Эричка? Эля закрывала холодильник своим большим телом. – Кто-кто! Один раз в жизни поверил женщине! Один раз в жизни позвал к себе. И сам из дому не смылся, дождался ее. И все получилось! Представляешь?! Все получилось! Потом я уснул… А она… А она, стерва, сбежала! – зарыдал Эрик. – Ничего, Эричка, она вернется. Мужчины, знаешь, как часто сбегают? А потом иногда возвращаются – тогда, когда их совсем уже не ждешь! – Дура ты! – завопил еще громче хозяин кафе. – Она не просто так сбежала! Она унесла загранпаспорт. Денег – полторы штуки баксов. А еще – представляешь! – утащила сосиски из холодильника и «Комет»! «Комет», понимаешь! Ненавижу баб! И мстить буду всем вам! Мстить! Гриша зашел в комнату. Пьяный Терещенко дремал на диване. Воронков сидел на полу и читал их с Ниной книжку о хороших манерах. На его лице была написана крайняя степень недоумения. – «Будь осторожен с выбором темы для разговора. Не говори, что мама рассердилась на папу за то, что он не любит салат из сырой капусты. Что бабушка искала подвязки, которые она уже надела. Что в кухне засорился мусоропровод, потому что Бася насовала туда лапши…» Ты чё, Гриня, с ума спятил? Гриша включил утюг и начал молча гладить брюки. Воронков не отставал: – Ты смотри, одеваться стал как человек. Утюгом пользуешься! А все из-за нее, да, Гриня? Из-за крали своей! И так тебе от нее ничего толком не обломилось! А? Ты признайся! Гриш, а хочешь, помогу эту проблему порешить. А? Вдвоем-то оно полегче будет? Может, поделишься? Гриша метнул на него ненавидящий взгляд. – Алексей, не мучай ты человека! – попросил Терещенко слабым голосом. Но Воронкову нравилось мучить людей. – Будешь выступать – получишь! Кто вам тут всем помогает? Алексей! Без кого бы вы тут пропали? Без Алексея Воронкова. А тут такое читаю, что страшно становится. Доберусь я до твоей стервы! – пригрозил он. Это случилось двумя днями позже. Было холодно. Гриша и Нина сидели на диване. Она вязала ему свитер, а он читал: – «В концертном зале нужно вести себя так же, как в театре, потому что любителям музыки может помешать даже писк комара, не говоря о прочих звуках – таких как шелест бумаги или кашель…» Нина приложила вязание к его груди. – Башка твоя сюда пройдет? Пройдет! Читай дальше! – «Боевой дух стадиона не должен тебе передаваться настолько, чтобы ты вступал в сражение с соседями…» Он умолк, потому что в дверях появился воинственный Леша. Воронков с гадкой усмешкой приблизился к дивану, сел между ними. – Чё, «Камасутру» читаете? Я б тоже почитал! А спицы зачем? Это чё, для остроты ощущениев? – Вали отсюда! – крикнула Нина. Он схватил ее в охапку: – Ты чего, не поняла, дурочка, я тут живу, понимаешь, моя хата, я снял! – Леш, уйди… пожалуйста. – Гриша попытался оттолкнуть Лешу от Нины. Но она сумела за себя постоять. Выхватив спицу из вязания, больно уколола нахала. – Он здесь такой же хозяин, как и ты! Что, непонятно?! Леша извернулся и потянулся к Нине. – Ты, паскуда, в дом к нам приходишь, ни ему, ни мне не даешь. Я тебе заплачу. По тарифу, как привыкла. Не обижу. Ну, поцелуй меня, мне так хочется! Гриша не выдержал, хоть и боялся Воронкова, влепил ему страшную пощечину. А потом повалил на пол: – Не смей с ней так говорить! Не смей! Он бил его, кричал, Воронков отступил в ужасе и вдруг ударил Гришу. Они упали на пол, сцепившись, катались по старенькому ковру. – Серега, убивают! В родных стенах душат! – звал Воронков на помощь Терещенко. Терещенко вошел в комнату и увидел… Воронков, связанный по рукам и ногам, лежит на диване, во рту у нег кляп из Нининого вязания. – Мама дорогая, чего это? – испугался Серега. – Пусть остынет! – презрительно сказала Нина. Воронков выплюнул кляп из рта. – Ты у меня сто сорок раз этот день вспомнишь, щенок. Кровавой слезой умоешься, Гриня! А ты вообще сгниешь, стерва! Нина повернулась к Грише: – Пошли отсюда! …– Съезжать тебе надо, – сказала она, когда оба вышли на улицу, – он так не оставит! Я что-нибудь придумаю, дай пару дней! – Ты за меня не думай! Тебе самой несладко живется! – Но ты же мне не чужой! Нас только двое здесь родных людей – ты и я! – Нина обняла Гришу. Он почувствовал ее тепло. – Как ты сказала? Повтори! – А вот так и сказала. Как есть! Все, мне пора! Домой Гриша вернулся ночью, когда Воронков спал. Сидели с Терещенко на кухне. – Мириться вам надо. Вы с одного города, – советовал Серега. – Он, конечно, человек взрывчатый. Контуженный… – Я понимаю, – вздохнул Гриша. – А как быть-то? Как быть? Куда мне идти? И что, прощать оскорбления, которыми он Нину покрывает? – Тоже верно, – согласился Терещенко. – Такой ночью прирежет – и ему через его контузию ничего не будет! Он мне рассказал, что вчера москвича одного отметелил. Говорит, хлопец тот теперь на одни зубы год пахать будет! Ты берегись его, Гриня! – Серег, давай домой поедем! Я домой хочу! – Не могу! – замотал головой Терещенко. – Мама там голодает, на меня одна надежда! А тут, Гриня, тут богатства немеряно. И нам достанется, если будем вести себя мудро. Только руку протяни… – Если раньше ноги не протянешь! – выкрикнул Гриша. – Да тише ты! А Нина як же? Ты шо, ее тут одну бросишь? На улице метель, свистит ветер. Гриша грустно брел к своем ларьку. ГОЛОС ГРИШИ: – Все одно не разбогатеем. Мир давно на богатых и бедных поделили. А нас не спросили – в какую хотим команду. Мы – люди маленькие. И если что с нами случится – невелика беда, никому до нас дела нет… …Вечером он сидел в ларьке. Было уже темно. В окошко постучал какой-то парень. – Братан, сотню не разменяешь? – Денег не меняю. Может, что купишь? – Не, не куплю. Меняй, – нагло улыбнулся тот. – Да не буду я, – огрызнулся Гриша. – Точно не будешь? – Точней не придумаешь! – Ну лады. Посмотрим! Парень удалился, но ненадолго. Запертая изнутри на ключ дверь вдруг таинственным образом отворилась… Ее открыли другим ключом. Гриша вскочил. Перед ним стояли трое. Одного из них он только что видел. – Не хочешь деньги менять, мы их так возьмем! – оскалился парень. – Нет! – закричал Гриша. – На помощь! Но никто на помощь не пришел. Вечер был поздний, на улице – ни души. Гришу сбили с ног. Двое парней колотили его до тех пор, пока он не потерял сознания. Тот, что просил разменять деньги, открыл кассу и набил карманы купюрами. А потом все трое начали крушить полки. На пол полетели бутылки с пивом, сигареты, пирожные… Гриша очнулся через пару часов. Одежда была липкой от крови. Губы разбиты в кровь. В ларек ворвался Ахмед, он стал вопить, проклиная Гришу: – Скотина ты проклятый, сволочь нехороший, что сделал – не понял? Убью, уволю – мало. Посажу! Зачем дверь открывал? – Они сами! У них был ключ! – пытался объяснить Гриша, но хозяин не слушал его. – Кто сами? Кому врешь? Зачем врешь?! Ай, подлец. Я тебе верил! Ишак я, ишак! Все вернешь, до рубля! Не вернешь – посажу! Убью! Три дня сроку даю. Три! Глубокой ночью Гриша постучался в кафе к Нине. Она открыла и ахнула… Усадив парня за столик и вытирая все еще сочащуюся кровь, спросила: – Как они могли дверь открыть? У кого ключ был? – У меня. – А еще у кого? – Ну… У Лешки. Он же мой сменщик… Ты думаешь… – Бог мой! Какой ты тупой! Тупее тебя не бывает! Конечно же, это Воронков! Его месть! Чтоб он провалился, подлец! А ты ему верил, верил! Дурак! Как ты мог ему верить?! Почему ты ему доверял?! Как ты дальше будешь жить? Отвечай! Гриша опустил голову. – Не знаю. – Что Ахмед сказал? – Сказал, три дня сроку, чтоб все убытки покрыл. Потом убьет. Паспорт мой у него. – Разве сейчас паспорт главное? – Нину всю колотило от волнения. – Значит так. Пойдем сегодня ночевать к Эле, а там будет видно. Горе мое, ты прямо как маленький ребенок. Гриша встал. – Никуда я не пойду. И я не ребенок. Я тебе докажу! Он двинулся к выходу. – Ты куда? Куда? – пыталась остановить его Нина. Он шел к своему дому. Небывалая решимость овладела им. Он докажет Нине, что он – не ребенок! Нина влетела в свою подсобку. – Прости, мой единственный, так надо. Ты должен меня понять, – сказала она портрету, – ты тоже добрый. – И одним взмахом разбила копилку. А потом стала ползать по полу, собирая деньги. Господи, как же их было мало! Нина всхлипнула и метнулась к телефону. – Алло, Эрик, срочно приезжай. У нас пожар. Горит все твое кафе вместе с мебелью! Уже светало, когда Гриша вошел в комнату. Он резко сдернул со спящего Воронкова одеяло, ударил его по лицу. Воронков заревел, бросился на Гришу. Но тот мощным ударом свалил его с ног. – Это тебе за ключи. Ты дал им ключи, я знаю. Ты подставил меня! Ты дал им дубликат ключа! Зачем? – Да ты что, Гриня? Это не я! Это Нина твоя. Она к тебе их наслала! – оправдывался Воронков. – Это тебе за Нину! – снова ударил Гриша. Вбежал Терещенко. – Да вы шо, мужики! – Помогай, Серега, его шмотки складывать. Он тут больше не живет! – скомандовал Гриша. – Он на меня бандитов натравил. Ларек ограбили! – А и вправду, Гриня, надоел он! Только и знает, шо ругается. Только и знает, шо жизнь гадит, – согласился Терещенко и вдруг подхватил Воронкова и вышвырнул его за дверь, следом полетели пожитки. – И без него проживем! Хорош, кончилась его власть! В кафе вбежал взмыленный Эрик. – Где пожар? Какой пожар? Нина сидела за столом, не оборачиваясь. Эрик остолбенел. – Ты что, очумела? С ума сошла? Ты зачем меня сюда вызвала посреди ночи? Сумасшедшая! Она обернулась. – Да, я сумасшедшая. И я подпалю твой вертеп, если ты не сделаешь то, о чем я попрошу! – Что? Что не сделаю? – испугался Эрик, – Говори! Говори же! Нина схватила его за обшлага рубашки. – Дай мне денег! Много денег! У меня попал в беду самый близкий человек. Ты всегда платил мне жалкие копейки. Дай денег взаймы, слышишь? Взаймы! Потому что если с ним что-то случится, я не перенесу, я не знаю, что я сделаю! Слушай, ты, мачо несчастный, будь один раз человеком! Дай мне взаймы! Я бесплатно буду на тебя пахать. Весь остаток жизни буду тебе благодарна. Я сделаю все, что ты попросишь! Все, о чем ты только заикнешься! Только, пожалуйста, дай, дай мне сегодня денег! – Как же я ненавижу вас, бабы, – медленно произнес Эрик, придя в себя. – Денег тебе? А еще чего? – Хочешь, я встану на колени! Эрик презрительно улыбнулся. – Хочу! И Нина медленно опустилась на колени перед этим ничтожеством. – Я тебя очень прошу! На коленях прошу! Пожалуйста, дай денег! Эрик наслаждался ее унижением несколько минут. Потом спросил: – Ты что, его так любишь? – Я хочу, чтоб он был жив. А все остальное неважно, – прошептала Нина. – Я сделаю все, о чем ты попросишь! – Ммм… Ну ладно. Только ты помни о своем обещании! – Он встал и легонько стукнул ее по голове – она все еще стояла на коленях. – Как же я презираю вас, бабы! Нина слабо кивнула, в глазах ее стояли слезы. Ира и Гена прогуливались по аллее в заснеженном сквере. – Вот видишь, я все рассказала тебе, так, будто ты моя лучшая подруга. Никогда не думала, что можно запросто открыть всю свою жизнь… Сколько я тебя знаю? – Если быть точным, мы работаем вместе год. А по-настоящему познакомились только два месяца назад. Гена помнил точную дату того знаменательного вечера, когда они пошли слушать в кафе песни Нины. – Кстати, мы когда-нибудь вернемся в это кафе? – Непременно!..Странно. Я целый год мимо тебя ходила и не предполагала, что ты тот человек, который может меня понять лучше, чем я сама. – Ничего удивительного. Ведь все, что рядом, кажется скучным, обычным, неинтересным. А заманчиво только далекое, недоступное, – улыбнулся Гена. – Как это объяснить? – Пусть психологи объясняют. – Прости, может быть, это ужасно неловко… но… ты когда-нибудь любил по-настоящему? – вдруг спросила Ира. И он стал рассказывать ей то, что никому не рассказывал: – Мы росли вместе, жили по-соседству. Я даже не сразу понял, что это любовь. Однажды в десятом классе, весной, мы пошли после школы в парк. Сидели у фонтана и ели мороженое. Подул ветер и нас обдало мелкими брызгами. Она сказала: «Это дождь для нас двоих». И тогда я подумал – если ее не будет, весь мир станет мне не интересен… Мы поженились на пятом курсе. Она училась в медицинском, хотела стать врачом и не очень жаловала нашу богемную вгиковскую тусовку… Ира остановилась: – Вы разошлись? – Нет… Летом я снимал дипломную картину в Ялте. Она писала мне и звонила каждый день, но приезжать отказывалась: шутила, что кино – это иллюзия, а ей дорог подлинный мир. – И что же? – Однажды я не дождался ее звонка и позвонил сам. Никто не отвечал. А утром пришла телеграмма… Ее сбила машина. Я не помню, как очутился в Москве, в больнице, но было уже поздно. Я с ней даже не простился. Не успел… Лет пять или шесть жизнь казалась мне бессмысленной, спасала, правда, работа – то самое кино, которое просто иллюзия. А потом я вдруг начал рисовать – начал только потому, что ни одна ее фотография не была похожа на нее подлинную. Мне хотелось нарисовать ее такой, какой она была тогда, в десятом… Может быть, только это меня и спасло. – Прости, что я напомнила… – тихо сказала Ира. – Ну что ты… – Наверное она была удивительная девушка? Он помолчал. – Удивительная. Да. Ужасно серьезная, не по годам. И в то же время ужасно смешливая. Как это в ней уживалось? Она говорила мне – счастье не в том чтобы быть любимым, а в том чтобы любить… Честно? Долгие годы я думал, что уже никогда не встречу такую удивительную девушку. Такого человека. Но в последнее время мне кажется, что на жизнь надо перестать смотреть как на цепь разочарований. У тебя… У тебя ее улыбка, – вдруг добавил он. Ира смутилась: – Твой попугай у меня толстеет. Это не страшно? Все время просит его покормить. – А ты его меньше слушай! И не переусердствуй, а то будет такой цветной говорящий шарик, – засмеялся Гена. Ира тоже засмеялась, но вдруг ее смех оборвался. – Жаль, что мы так поздно встретились. Теперь уже многого не поправишь. Понимаешь, шанс все начать с нуля дается не каждый раз. Мы уже не дети… Ты сказал, в тот первый вечер, что расположение Бога можно заслужить любовью. Но на это нужны огромные силы. И мужество. А я… – Что ты? – Мне кажется, что я слишком слабая. Я устала. Мне не хватит сил. – Тебя отвезти домой? – тихо спросил он. – Спасибо, что ты все понимаешь. Да! Завтра у меня очень тяжелый день. Может быть, самый тяжелый. Гриша неподвижно лежал на кровати. Он словно не видел и не слышал никого и ничего. Кто теперь ему поможет? Кто? Он даже не заметил, как бесшумно вошла Нина, села рядом. Она достала деньги и протянула их Грише: – На! Увидев деньги, он покачал головой: – Нет, я не возьму. – Возьмешь, – тихо сказала она. Он снова покачал головой. – Это твои, квартирные! Ты сама говорила – никогда и ни за что не одолжишь их никому. Нина невесело засмеялась: – Мало ли какую фигню я говорю! Нет у меня никаких квартирных денег. И еще долго-долго не будет. Да это и не важно. – Не надо мне врать. Уходи! Сам влез во все это, сам выпутаюсь! Нина склонилась в нему и прошептала: – Нет, я никуда не уйду. Понимаешь? Никуда от тебя не уйду! Она нежно провела рукой по его лицу. А потом поцеловала. Сама. Первая. Про деньги он напрочь забыл. Он просто целовал Нину и думал – есть же на земле счастье! Вот такое – огромное, свалившееся внезапно, в тот самый момент, когда ты уже ничего-ничего не ждешь от жизни… Он забыл про Ахмеда, про Воронкова, про ларек, про бандитов, про вечные унижения. И даже про испанского переводчика, который отравлял ему жизнь незримым своим присутствием. Нет никакого переводчика. Никого на свете нет. Только он. И она. Он целовал губы Нины, ее тело. И она отвечала ему ласками. И было все это так долго и прекрасно, что Грише ночь с Ниной показалась вечностью. Все, что было до этой вечности, было забыто. Над их кроватью висела картина с маками. Грише казалось, что лежат они на земле, посреди прекрасного макового поля. И солнце ярко сияет над ними. И птицы поют. И этот мир – только для них двоих. Для него. И для нее… И весь он в этом дне растворен – в этом небе, в ослепительно зеленой траве, в алых маках, в бездонных глазах Нины. Когда он проснулся утром, Нины рядом не было… Простыня пахла ее духами и только это говорило ему, что то был не сон. А правда. Под подушкой он обнаружил деньги. Гриша вскочил с кровати, точно деньги обожгли ему руки… ГОЛОС ГРИШИ: – Я их взял, эти деньги. И меня не убили. Я взял их, но Нина исчезла, просто пропала… Она очень любила другого. А я ее. В ту ночь и она, и весь мир пахли духами «Турбуленс». Она сама была, как духи. Вот она есть. И вот ее нет. Испарилась. Ира шла пешком по утренним улицам города. Она шла и знала, куда и для чего идет. И это было ужасно. Но она для себя уже все решила. Все обдумала. И этот поход был единственно возможным выходом из ситуации. Так ей казалось. Ира шла и не видела, как за ней бесшумно следует машина Гены. Ни на секунду он не упустил ее из виду. Он следовал за ней по пятам. Наконец она останавливается у дверей больницы. Медленно поднимается по ступеням, точно несет тяжелейший груз. Гена видел дверь, куда вошла Ира. Он постоял несколько минут в нерешительности и выскочил из машины. …Ира покорно следовала по больничному коридору за строгой медсестрой. Каждый шаг давался ей с трудом. «Что я делаю! Боже мой, что же я делаю! Ведь этот ребенок ни в чем не виноват! Как мне остановиться? Как заставить себя повернуть назад?» Девушка чуть замедлила шаг, но медсестра поторопила ее: – Пожалуйста, скорее! Врач сегодня только до часу дня! Вы же хотите успеть? Она ждет вас в операционной! Ира прибавила шаг. И вдруг на другом конце коридора появился Гена. Сначала она это почувствовала. А потом… Потом он окликнул ее: – Ира! Вернись! Ира, не делай этого! Ира, слышишь? Она повернулась к нему… Она так ждала этих слов! ГОЛОС ГРИШИ: – Нина появилась через неделю. И когда я… Когда я опять хотел быть с ней, она сказала, что это получилось случайно, что она этого не хотела. И что вся эта ночь была только для того, чтобы меня спасти… Лучше бы Ахмед убил меня! Да, так было бы лучше! По телевизору идет фильм «В джазе только девушки», Мерилин Монро поет песню «I wanna be loved by you». Гриша обнял Нину, пытаясь уложить на кровать. Она резко оттолкнула его: – Понимаешь, мне противно! – Только со мной? – С друзьями это делать противно! Невозможно! Как ты не понимаешь! Кто у меня ближе тебя? Кто? Ты мне как родной! – Что, я противнее всех на свете? – закричал он. – Да! То есть что я говорю! Нет, конечно нет! Но прошу, никогда про это не говори! И забудь то, что было однажды! – Нет! Не забуду1 И не собираюсь забывать! – Давай кино смотреть! – Нина села на диван. На экране все еще пела Монро. – Я лучше пою, правда? – хотела пошутить Нина. – Нет, поешь ты хуже! Но спать я хочу с тобой. Всегда. – Этого не будет! – твердо заявила Нина. – Тогда уходи. Насовсем. Навсегда. Надоело! Пацана нашла! Ты издеваешься надо мной! Кино смотрим вместе! Ха-ха! Гриша не выдержал и изо всех сил ударил по крышке видеомагнитофона. Монро замолчала навсегда. Нина встала. – Я пойду. Прощай! Она хлопнула дверью. Весна пришла как-то сразу, без предупреждения. Капель. Воробьи возились в лужах. Люди несли подснежники. И немного чаще улыбались. А Гриша мел улицу большой дворницкой метлой. ГОЛОС ГРИШИ: – По-испански весна – примавера. Я люблю примаверу. Хотя она грозит этим… авитаминозом. Стал покупать себе укроп на базаре, потому что в нем много витамина С. Интересно, а что она ест? Она не ест, она такая – о себе не заботится. И все мечтает о своей дурацкой квартире. И о славе. И об этом… Не хочу его вспоминать! У нее уже, наверное, денег на сортир и ванну хватает. Ни на что больше пока… Я ее месяц не видел. И не знаю, увижу ли. Может, никогда больше не увижу. Но вдруг… Из арки навстречу ему вышла Нина. Она щурилась от солнца, весеннего солнца, слепящего глаза. – Ты? – растерялся Гриша и выронил метлу. – Нет, Пенелопа Крус! – усмехнулась она. – Что-то не похожа. Э рекуэрдадо де ти, – сказал он по-испански. – Чего-чего? – не поняла Нина. – Была бы Пенелопа, поняла бы. «Я думал о тебе» – вот что я сказал. Я твою «Амаполу» перевел. Я теперь тоже переводчик с испанского. Во, видала? Гриша достал из кармана большого дворницкого фартука русско-испанский словарь. – Ну и как звучит по-русски песня «Амапола»? – А вот так и звучит: Это не о тебе. Это перевод! – буркнул он. Она стояла и смотрела на него, точно ждала еще каких-то слов. – Перевод… А я к тебе в ларек приходила. – Я теперь там не работаю, – сказал Гриша. – По утрам здесь, дворником, днем – на шоколадной фабрике. – Вот здорово! – Ничего не здорово. Вокруг одни тетки, а от шоколада тошнит. Но платят неплохо. Скоро я тебе долг верну. – Э, да ладно! – махнула она рукой. – Я ведь не за этим! – А зачем? – Я думала, мы завтра с тобой в ресторан пойдем. Ну в тот, где мы первый раз были. Отпразднуем одно мое хорошее событие. Пойдешь? – Ну не знаю… – Он пожал плечами и нагнулся за метлой. Когда он поднялся, Нины уже не было. Только воробьи плескались в луже и весело чирикали… В ресторан он собирался тщательно. Брюки нагладил. Рубашку новую купил. Ботинки до блеска начистил. И книгу о хороших манерах перед уходом проштудировал. ГОЛОС ГРИШИ: – Подарок должен принести человеку удовольствие, доставить ему радость. Готовя кому-нибудь сюрприз, не понимай свою задачу чересчур буквально. Не дари морских свинок тете, которая падает в обморок при виде мышонка. Преподносить канарейку, попугая, кошку можно только тем, кто четко выражал желание иметь у себя подобное живое существо… Объект твоего внимания не должен оторопеть от неожиданности. Он открыл бархатную ювелирную коробочку. В ней лежало кольцо – золотое с маленьким зеленым камнем. Тоненькое-тоненькое, очень изящное. Он вчера долго выбирал его в ювелирном магазине. Гриша повертел колечко. – Не должна она оторопеть! – сказал он своему отражению в зеркале. И понесся по весенней Москве на свидание с Ниной в тот самый рыбный ресторан, в который когда-то привел Нину по совету Терещенко. – Я сама плачу сегодня. Я тебя пригласила! – первое, что сказала Нина, увидев его. – У меня хорошие новости. Меня пригласили в телепередачу, я там буду петь. Запись очень скоро. – Ух ты! А кто пригласил? – Помнишь, Ира и Гена у нас сидели в кафе? Они, оказывается, с телевидения. Им нравится, как я пою. Они это дело с таким трудом пробили – ты даже не представляешь! Говорят, надоело одних и тех же показывать! Ты понимаешь, какой это шанс? У них теперь будет это… ну, рубрика про начинающих певцов. Про таких, как я… Правда, здорово? – Здорово! – искренне обрадовался Гриша. – Они про тебя спрашивали, где ты и как… Я таких людей никогда не видела. Только они и ты… – Нина прослезилась. – Так давай за это выпьем! – Гриша разлил вино по бокалам. – Да, но это не главное, – продолжала Нина. – Сегодня большой праздник – день рождения моего любимого! И я пригласила тебя, чтоб мы выпили за его здоровье. За его успехи. В общем, за него! Гриша опустил свой бокал. – Тогда пей без меня! Я за него пить не буду! – Ну и дурак! Я хорошее вино заказала! – обиделась Нина. – Дура – это ты, – не выдержал он. – Ты себе его просто придумала, своего испанского переводчика. Как последняя девчонка-фантазерка. Как пятиклассница! Ты – глупая. Даже если тебе выпадет шанс, ты никогда не добьешься успеха, потому что сама не понимаешь, как ты живешь! – Как? – оторопела Нина. – Как пришелец с другой планеты! Да! Ты, вот ты, живешь в виртуальном мире! – Сопляк! Повтори, что сказал! – То, что давно хотел сказать! И еще скажу! – повысил голос Гриша, да так, что весь зал стал смотреть на них. – И еще скажу, что я… я люблю тебя. И ты должна выйти за меня замуж. И я делаю тебе предложение. Вот! Он достал бархатную коробочку, попытался ее открыть – но не тут то было. – Что это? – не поняла Нина. – Что, что! Помоги открыть! Кольцо обручальное! Как во всех фильмах. Она захохотала в ответ: – Вот придурок! Посмотрите на него, люди! Он живет, как в кино. Это я глупая? Это я живу в виртуальном мире? Да ты на себя посмотри! Ты в три раза глупее! Предложение он мне делает! На кой черт мне твоя любовь! Маленький идиот! – Ты все равно выйдешь за меня замуж! – еще громче крикнул он. Коробочка наконец открылась… Нина выхватила кольцо и, размахнувшись, бросила его. Маленький золотой обруч с зеленым камешком зазвенел на каменном полу. Нина побежала к выходу. Гриша посмотрел на упавшее кольцо, потом на убегающую Нину: что важнее, поднять кольцо или бежать за Ниной? И бросился догонять ее. – Стой! Не уйдешь! Я не дам тебе уйти! Все равно мы будем вместе! Я любить тебя буду! А ты петь. И дети у нас будут. И все как у людей. Уедем из этой Москвы! Куда скажешь! Стой! Нина остановилась, повернулась к нему, внимательно посмотрела ему в лицо. И начала смеяться. – Я просто издевалась над тобой! Как ты не понял! Ты не нужен мне, понимаешь! И никогда не был нужен! Гриша похолодел. Потом, точно это был не он, а кто-то другой, поднял руку и отвесил ей звонкую пощечину. Нина отлетела к стене. – Ты… ты… А я еще про тебя написала в дневнике в тот день, когда мы познакомилась: «Сегодня один дурак подарил мне цветы». Я ни про кого такого не писала! Она заплакала и убежала. А он остался сидеть на ступеньках, так и не поняв, как такое могло случиться. Дома Гриша застал Терещенко. Серега играл на гармони и пел прощальные частушки. Потом они сидели в темной кухне. Терещенко уже был в пальто, на голову нахлобучена шапка. На полу стояла его зачехленная гармоника, рядом – старенький чемоданчик. – Гриня, дружок, – заговорил Серега, – до мамы еду. Она одна на белом свете. До хаты своей еду. Может, жена простит меня? Дочек повидаю! Ну его, искусство, все чужое тут. Я ж не Нина твоя – таланту нема. А у ней все сложится. И у вас с ней – тоже. Поеду, Гриня. Успею маму повидать. Она хорошая. Гриша обнял Терещенко и горько заплакал. – А ты не плачь, Гриня. Москва слезам не верит, – похлопал его по плечу Серега. Зареванная Нина вошла к себе в каморку, сняла портрет любимого со стены. – Ты очень хороший. Ты замечательный, – сказала она красавцу-переводчику. – Дай бог здоровья тебе, твоей жене и твоим детям. Но понимаешь… Так получилось… Я даже не знаю, как тебе объяснить… Прости меня – я полюбила другого! С этими словами она положила портрет в ящик тумбочки и задвинула этот ящик, точно навсегда закрыла свое прошлое… Посетителей в кафе уже не было. Эля убирала со столов и рассказывала Нине: – А еще однажды шла я по улице – злая-презлая. Мне навстречу – грузовик. И тормозит на перекрестке. Вижу, у него на лобовом стекле надпись: «Улыбнись мне, незнакомка!» Я так расхохоталась! А шоферу только того и надо. Заулыбался, руками замахал! Понимаю, не одна я такая незнакомка – а мне вдруг так тепло на душе стало! Будто этот шофер меня полюбил, меня одну – и никого больше. Как же мы все любви-то боимся! Как мы этого стесняемся. Гордые все. Или, скорее, глупые… Мой Смирнов, например, никогда просто так не улыбнется и про любовь ни слова не скажет. Он серьезный человек. Он у меня, как в том анекдоте – англичанин идет в гости с чувством собственного достоинства и уходит из гостей с чувством собственного достоинства. И думает при этом: «А не потерял ли я чувства собственного достоинства?» Определенно, он – англичанин. А я – нет. Оттого ничего у нас и не складывается. Нина, наигрывавшая какую-то мелодию, перестала играть: – Эля! А вот если бы тебе один человек обручальное кольцо подарил, ты бы что сделала? – Обручальное кольцо! Мне? Я бы сошла с ума от радости, – честно призналась толстушка Эля. – А я не сошла, – задумчиво сказала Нина. – Кто подарил-то? Кольцо дорогое? – заинтересовалась подруга. – Откуда я знаю! Золотое. Дорогое, наверное. Какая разница, кто подарил! – И где оно? – навострила уши Эля. – Оно в одном ресторане упало на пол и укатилось. Вот ты бы что сделала на моем месте? – Да я бы на карачках проползла весь ресторан, но его нашла. – Нет, ты понимаешь… Я сама его выбросила. Красиво, да? – печально усмехнулась Нина. Но Эля уже стояла рядом с ней как живой укор: – Идиотка! Где тот ресторан? Нина пожала плечами. Эля угрожающе склонилась над ней: – А где тот человек? В старенькой квартире Гены теперь все по-другому – новые обои, много цветов. А вот попугай Кеша вернулся на место и снова просит еды. Гена и Ира ели пельмени. – Может, пельмени ему все-таки можно? – спросила сердобольная Ира. – Не вздумай его баловать, – покачал головой Гена, – ешь сама. – Вкусно! Я никогда так не научусь! – искренне призналась Ира, доедая домашние Генины пельмени. – Ну это мы еще посмотрим. Согласен давать тебе бесплатные уроки по кулинарному мастерству. – Чур, тогда я убираю посуду! – Возражений нет. Ира встала из-за стола, собрала тарелки, понесла на кухню. Гена тем временем открыл створки шкафа, достал длинный сверток. – Что это? Очередной сюрприз? – вернувшись, спросила Ира. – Ты угадала. На. Посмотри. Ира развернула упаковку. И ахнула. Это была подзорная труба. Настоящая! – Ты мечтала иметь попугая и подзорную трубу. Мне приятно чувствовать себя волшебником, исполняющим твои желания. Пусть даже давние. Ира обняла его: – В конце концов неважно, когда исполняется желание. Важно, что оно исполнилось. Но что мне с ней делать? Я больше не мечтаю стать пиратом! – Знаешь, я так подумал… Это, наверное, все-таки не тебе. А ему, нашему малышу. Вдруг пиратом захочет быть он? Ира снова улыбнулась: – А если это будет девочка? – Какая разница? Девчонки ведь тоже мечтают быть пиратами – ты это по себе знаешь! Гена подвел Иру к окну. И они вместе стали смотреть в подзорную трубу – дети играли в мяч, молодые мамы везли своих чад в колясках… Ира положила голову на плечо Гены. Как все-таки хорошо, что не Кирилл, а он, Гена, будет отцом ее ребенка! Попугай Кеша в клетке кричал: «Улыбнись скорей! Покорми Кешу!» Но они его не слышали… – Ты обещала! Ты слово дала! – наступал на Нину Эрик. – Обязательно ехать завтра? – спросила она. – У человека юбилей. Хочет отметить в кругу друзей на даче. Ты им понравилась. Как певица. Что тут такого? Я не понимаю! Споешь для них, и все. Сделаешь людям приятно. Им приятно – тебе деньги. Мне долг отдашь… – Он хитро прищурился. – Ты ведь должна отдать мне долг? А? – Да, конечно, – спохватилась Нина, – я поеду… – Солнце мое, ты просто умница! – просиял Эрик. А Нина стала угрюмей тучи. Она-то знала публику, которая водится с Эриком. И то, как они любят «отдыхать», тоже знала. Но надо было выплатить долг… Гриша подметал улицу. Увидав проезжающую машину, остановился. Ему показалось, что в машине Воронков! Это и впрямь было так. Везла Лешу дама, которую Нина с Гришей видели в ресторане. Не первой, честно сказать, молодости. – Не волнуйся, – говорила она, – все я для тебя сделаю. И регистрацию. И поживешь пока у меня. Я одна. Квартира большая. Дочка замужем за границей, она тебе ровесница. Все что пожелаешь! Очень мне одиноко, Алексей. – Все, чего пожелаю? – посмотрел на нее Воронков так, как посмотрел бы недоверчиво на померещившуюся золотую рыбку. – А ты мне не кажешься? Ты есть? – Я есть, – взволнованно прошептала дама, хватая его за руку, и сжала ее жадными пальцами. – Только ты не уходи, не исчезай. – Никуда я не уйду, – обречено сказал Воронков и, отвернувшись к окну, неслышно для нее прошептал: – До самой твоей смерти. – Вот и славно. – Она надавила на газ, и машина помчалась быстро-быстро и вскоре потерялась из виду… …Гриша не выдержал и пришел в кафе. Он не знал, как будет просить прощения у Нины. Что скажет ей. Что она ответит… Но он пришел. А ее не было. За столиком сидели Ира с Геной. – Здрасьте. Я что-то не понял, Нина-то где? – Нам она тоже нужна, – ответил Гена, – а хозяин (он кивнул на Эрика) толком ничего не объясняет, говорит заболела. Но она бы позвонила, у нее есть наш телефон. У Гриши нехорошо екнуло сердце. – Я сейчас. Он ворвался на кухню. Там плакала Эля. – Где Нина? Что случилось? – Не знаю… Не могу… – Она зарыдала еще громче. – Говори, что случилось! Эля с трудом выдавила: – В больнице она. С «крутыми» на дачу поехала… Эрик, скотина, послал. Они ее там… Господи, что же жизнь такая поганая! Гриша выскочил из кухни, нашел Эрика: – Куда ты ее посылал? Отвечай! Хозяин затрясся: – Я не хотел! Клянусь, я не хотел. Я ей помогал! – Сволочь! Где она?! Что с ней?! – Не знаю! Ничего не знаю! – Отвечай, кто они?! Он повалил Эрика на пол, крепко прижал его. – Фамилия как? Кто тебе заказал вечеринку? Ну? Я убью тебя, если будешь молчать! – Кондаков, – прохрипел Эрик, – тут, за углом, живет! Гриша, перепрыгивая через столы, помчался к выходу. В отделении милиции женщина-следователь заполняла протокол. – Значит, так и запишем. При помощи железного лома ты разбил лобовое стекло автомашины марки «Мерседес-600», принадлежащего гражданину Кондакову. С целью… – Они ее повезли на дачу! – кричал Гриша, – Какие-то крутые. Ваш Кондаков на своем долбанном мерседесе! Вы же их никогда не найдете! У вас все будет шито-крыто. И никто разбираться не станет. И никого не накажете! Вы же не разбираетесь с крутыми. Зачем вам с ними разбираться? Вы со мной разбираетесь! А они там… Они… У нее никого нет, кроме меня! Никого! Женщина испугалась его крика. – Ты давай потише, и все по порядку! Но он не успел начать рассказа, в кабинет вошли Ира и Гена. – Нам надо с вами поговорить. Женщина сначала сурово насупила брови: – Посторонние! Выйдите немедленно! – Узнав Иру, знакомое по телеэкрану лицо, сменила тон: – А, это вы! Ирина Иванова! – Да, я. И нам срочно нужно рассказать вам кое-что. А его, – Ира кивнула на Гришу, – вы отпустите. Он не виноват! Через час все трое уже были в больнице. Они летели по длинному коридору к палате Нины. – Она сможет петь? – вдруг спросил Гриша. – Главное, чтобы она жила! – ответил на ходу Гена. – Но для нее это одно и то же! В палате, забинтованная, вся в кровоподтеках и синяках, спала под капельницей Нина. Гриша тихо сел на край кровати, всматриваясь в ее лицо, такое родное. Он бережно коснулся ее плеча. Погладил ее руку. Взял ее пальцы в свои. И вдруг… вдруг заметил на безымянном пальце Нины кольцо. Тоненькое золотое кольцо с маленьким зеленым камнем. То самое, что подарил ей. То самое, что бросила она на пол в ресторане. Гриша готов был заплакать от счастья. Он прижал ее руку к своим губам. Гена и Ира вышли в коридор. А он просидел у изголовья Нины всю ночь. Слушал ее дыхание… Утром Гена приехал в больницу уже один. Привез фруктов – от Иры. А еще – маленький телевизор. – Не бойся, доктор разрешил. Только учти, он старый и изображение не ахти, – сказал он Грише. – Спасибо. Большое вам спасибо. – Ты так и не спал всю ночь? – А зачем спать? Она ведь рядом! Гена улыбнулся: – Обещай мне одну вещь. Обещай, что злость в тебе умрет. И когда она поправится, ты никогда не будешь вспоминать о плохом! – Да, – сказал Гриша, – она сама всегда говорит – у нас все получится. – И передай Нине, что мы ее ждем. Все остается в силе. Я имею в виду запись передачи. Они пожали друг другу руки. И Гена убежал на работу. Гриша нажал на кнопку телевизионного пульта, вспыхнул экран и ему показалось, что там, на экране, его Нина поет «Амаполу». Поет так страстно и восторженно, как никогда прежде. Огромный зрительный зал слушает ее, затаив дыхание… В этой песне есть все, что довелось ей пережить. Боль, отчаяние, надежда… Нина открыла глаза и посмотрела на Гришу. Он держал ее за руку. И улыбался. За окнами шел дождь, настоящий весенний ливень, но сквозь пелену дождя проглядывало солнце… ГОЛОС ГРИШИ: – Я помню. В тот день был проливной дождь. А потом вдруг ни с того ни с сего засияло солнце. Падают с неба струи, а сквозь них – лучи солнечные. Она сказала – вся жизнь на это похожа. Солнце сквозь ливень, верно? Я сказал – да, мы с тобой, как две бабочки, летим по небу, летим, легко, расправив крылья, и никогда не упадем. Мы долетим. Нам двоим обязательно повезет. Помнишь, сказала она, слова великой Марлен Дитрих: «Счастье в конце концов всегда приходит к упорным?» А я ответил, что я, думаю по-другому – счастье приходит к тем, кто умеет любить… Гриша обнял Нину. Они неотрывно смотрят в глаза друг другу. – Как звучит «Амапола» по-русски? Он прочел: Это не тебе, – улыбнулся Гриша, – это перевод… |
||
|