"Все реки текут" - читать интересную книгу автора (Като Нэнси)3Тр-pax! – Филадельфия! Ты опять что-то разбила? – Не волнуйтесь, тетя, всего-навсего старую желтую полоскательницу. Но тетя уже спешила по коридору, который соединял почту с кухней. Взгляд ее черных глаз не предвещал ничего хорошего. – Это уже третья вещь за неделю, мисс. Сначала чайная пара из белого фарфора, а теперь моя любимая полоскательница. Подумать только! – Вовсе не третья, тетя, а вторая. – Ах, так? Считай: чашка, раз, блюдце два, полоскательница три. Чайная пара – это две вещи. – Голос ее не допускал возражений. – А полоскательницу эту мне еще на свадьбу дарили. – Простите, тетя, я нечаянно. Руки были мокрые, она и выскользнула. – У тебя все выскальзывает. Отродясь не видала таких дырявых рук. Не смей больше трогать посуду, лучше с готовкой поможешь. Дели обрадовалась. Мыть посуду она не любила, готовить куда интересней. Тетя кулинарка замечательная, из мороженого мяса и овощей такие кушанья готовит – пальчики оближешь. Иногда даже жаркое из кролика делает. Однажды Дели, помня слова дяди Чарльза, спросила, когда же будет пирог с языком, и никак не могла понять, почему дядя, спрятавшись за спину жены, так отчаянно моргает ей и трясет головой. Но тетя только сердито спросила: где это она видела у них бычий язык. Откуда ему тут взяться? Однажды вечером дядя принес домой несколько разноцветных камешков, которые нашел в глине старого золотого рудника. Камешки – желтый, красный и оранжевый – оказались просто замечательными: настоящие мелки для рисования. И когда после ужина убрали со стола, Дели выпросила у тети Эстер листок коричневой почтовой бумаги и принялась рисовать ослепительный закат. Она вся ушла в работу; никто не мешал ей; тетя с дядей сидели в комнате у очага, в кухне было тепло от не остывшей еще плиты. Листок неожиданно кончился, и Дели, перевернув его, продолжила рисование на другой стороне. Время от времени мелки заезжали за край листа и оставляли следы на белом столе из струганных сосновых досок. Но Дели этого не замечала. Она была по-настоящему счастлива. А утром неожиданно разразился бурный скандал. Увидев, в каком «ужасающем состоянии» кухонный стол, белизной которого она гордилась, тетя Эстер страшно разозлилась. Дели, не поднимая головы, терла и скребла заляпанную краской поверхность. Она абсолютно не понимала, из-за чего весь этот сыр-бор, но тоже очень расстроилась. Она не любила, когда на нее сердились, а тетю, похоже, раздражает все, что она делает. Повозка из Адаминаби больше не приезжала, но Денни прибегал каждую неделю на лыжах: веселый, круглолицый, румяный. Он клал мешок с почтой, опломбированный красной сургучной печатью, поближе к огню, а когда сургуч растаивал, разрезал веревки, которые стягивали мешок, и раскрывал жесткую холстину. В середине школьной четверти в замороженном мешке приехало письмо от Адама. Эстер, читая письмо, на глазах оттаивала, совсем как почтовый мешок у огня, жесткие углы постепенно смягчались и размякали. – Чудесное письмо, сынок, – с любовью проговорила тетя Эстер, не замечая, как нахмурилась Дели, услышав нелестный отзыв о «новоиспеченной двоюродной сестрице». «Обязательно буду снова ходить в школу, – решила про себя Дели. – Получу наследство и сделаю с ним все, что захочу. И совершеннолетия ждать не буду». Воображение уже рисовало ей радужные картины будущей жизни. Мысленно она переносилась в огромную столицу Австралии – Сидней – и поражала всех своим талантом танцовщицы или актрисы – кем стать она пока не решила, но большую часть дня проводила перед старым зеркалом: принимала различные позы, кружилась и танцевала. Она – на сцене во всем великолепии. Эта картинка всегда была у нее перед глазами, смотрела ли она на огонь в очаге или пробиралась с помойным ведром по снегу к выгребной яме. Вот если бы удалось найти лыжи и подняться на холм. Хоть одним глазком взглянуть: что там, за их склонами. И она спросила про лыжи дядю Чарльза. Тот пригладил вислые усы и, посмотрев на девочку, сказал: – Что ж, сделаем тебе лыжи, раз так хочется. Дерево у меня есть, на той неделе и сделаю. – Ах, дядя Чарльз, миленький, спасибо, – Дели по-театральному приложила руки к груди, крутанулась на месте и больно стукнулась бедром о край стола. Но прошла еще неделя, а дядя Чарльз и не думал приниматься за лыжи. «Потерпи до будущей недели, сделаю.» Он вечно откладывал дела. Тете Эстер приходилось по десять раз напоминать мужу, чтобы сходил за дровами для плиты. Услышав в очередной раз: «На той неделе схожу», тетя не выдержала: – Никаких «тех недель», – взорвалась она и, не выпуская из рук тяжелого закопченного чайника, который собиралась повесить над огнем, метнулась к мужу. Тот поспешно перевернул страницу «Газетиер оф зе Уорлд», на которой была изображена картинка из жизни полинезийских рубщиков леса. Дядя как раз с интересом рассматривал полинезийских красавиц, на которых не было ничего, кроме травяных юбочек. – Ну, хорошо, сегодня схожу. И Дели с собой возьму, если захочет. – Дели останется дома и будет помогать мне готовить обед, – отчеканила тетя Эстер. – Она заметила, каким оценивающим взглядом смотрит Чарльз на девочку. Конечно, она еще ребенок, но девушка из нее красивая получится, и сейчас видно: нежная матовая кожа и такие необычные для брюнетки густо-синие глаза. Но что особенно смущало Эстер – в полных губах девочки уже проглядывали признаки страстной натуры, а ровная линия темных бровей свидетельствовала о решительности характера. Ох, чует сердце, не надо бы Адаму приезжать на весенние каникулы. Адам должен был приехать с первой после зимы повозкой, груженной свежими овощами, восковыми свечами, канистрами с керосином, серными спичками, мотками шерсти, иглами, рулонами фланели и полушерстяного фланелета, новыми кирками и лопатами – всем самым необходимым для нормальной жизни города. Каждый год приезд повозки походил на снятие осады. Дели помогала тете Эстер прибирать комнату Адама. Комната располагалась напротив гостиной и выходила в главный коридор. В двух передних комнатах размещались большая спальня и почта. В задней половине – кухня, из которой был вход в крошечную комнатку Дели, и ванная – ею пользовались раз в неделю, когда в сидячую ванну подавали воду. Воображая встречу с двоюродным братом, Дели отводила себе роль холодной кузины с презрительным взглядом, в то время как Адаму надлежало любоваться и восхищаться ее красотой и умом. Она хорошо представляла себе сына тети Эстер – точная копия матери: абсолютно серая личность с жесткими черными волосами, румяным отталкивающим лицом и противным голосом. Перед его приездом Эстер прочла Дели лекцию на тему «Ты уже не маленькая». – …И не забывай: когда Адам приедет, никаких раздеваний у печки по дороге в ванную. – Конечно, тетя Эстер. – Ты скоро станешь молодой девушкой, придется носить длинные юбки и подбирать волосы. Запомни: девушке полагается хорошо себя вести и быть скромной. А ты по деревьям лазаешь, как мальчишка-сорванец, недавно на сосне тебя видела. – Но мы с папой часто лазили по горам. – Пожалуйста, никаких «но», – прервала ее тетя. – Это совсем другое. И еще: приближается время, когда в твоей жизни произойдут кое-какие изменения, изменения… гм… в твоем… теле. – Слово «тело» явно далось тете с трудом, и Дели, заметив ее смущение, не на шутку разволновалась. Ее даже в жар бросило. – Эти изменения… тревожиться тут нечего, такое происходит со всеми девочками твоего возраста… – Тетя, вы хотите говорить со мной о менструации? – Она произнесла это слово громко и четко – пусть теперь тетя Эстер краснеет. Эстер вздрогнула от неожиданности. – В самом деле, Филадельфия, это не такая уж… – Я все знаю, – перебила Дели. – Папа давал мне читать свои медицинские книги и про физиологию рассказывал. Я знаю, как устроена женщина: где у нее матка, таз, яичники и все такое. И потом, у нас была сука, которая приносила много щенят. Папа ей удалял матку, и я смотрела, и… – Филадельфия Гордон! – отчеканила тетя. – Чтобы я от тебя больше этих слов не слышала! – Но, тетя, что здесь такого? Папа говорил: чем раньше девочка узнает, что ее ждет, тем лучше. Он еще говорил, что если бы природа была поразумней, она сделала бы так, чтобы женщина откладывала яйца, как птицы, и чтобы… – Ну хватит, мисс. Я не желаю слушать богохульства твоего отца. Странно, что Шарлотта поощряла такие разговоры. Двенадцатилетняя девочка! В первый раз за всю свою жизнь… – она задохнулась от возмущения, на щеках выступили красные пятна. У Дели внутри все бунтовало. Она считала своего отца самым умным человеком в мире, а мама, хоть и делала вид, что шокирована такими откровенными рассуждениями, внутренне была согласна с отцом. Весь следующий день тетя Эстер провела возле очага в гостиной. Дала о себе знать «старая болячка», непонятно чем вызванное женское недомогание. Она все утро жаловалась на боли в спине и не поднималась с кушетки. Дядя Чарльз растопил для нее плиту, принес дров и сложил их у очага. – Оставлю тебя в покое, – проговорил он. – Пойду поработаю. – В покое! А то в этом захолустье покоя мало. – Она всхлипнула. – Не волнуйся, скоро совсем успокоюсь, недолго уже осталось, освобожу тебя. – Ну что ты, Эстер, ведь зима на исходе, не успеешь оглянуться – Адам приедет. – Проклятый холод, – Эстер словно не слышала. – Конца ему нет… Даже уехать никуда не можем, в тепле пожить. – Потерпи капельку. Я, кажется, напал на жилу, глядишь, повезет еще. Там толком и не искал никто, все четвертую шахту рыли. А я, если наткнусь на что-нибудь стоящее, продам на корню за кругленькую сумму. Тут больше и делать будет нечего. Тетя Эстер не ответила, только глубоко вздохнула. Похоже, дядя говорил все это не в первый раз и сам уже не верил в свою удачу. В этих краях свирепствовал холод. Ртутный столбик термометра, на который тетя Эстер смотрела каждый день, – записывать температуру входило в обязанности работника почты – иногда в течение целого дня не поднимался выше отметки минус восемнадцать градусов. В единственной местной гостинице шла бойкая торговля ромом, которым «выгоняли холод». Вечером перед сном Дели раздевалась в кухне у теплой плиты, наполняла огромную бутыль горячей водой и клала ее рядом с собой – согревала ледяную постель. Потом она и умываться стала из этой бутыли – частенько вода, оставленная в кувшине с вечера, к утру превращалась в лед. Дядя, наконец, сделал обещанные лыжи. Утром, на всякий случай, пройдясь веником по и так чистому полу в кухне, порезав лук и начистив картошки с репой к обеду и хорошенько протерев стол, Дели бежала одеваться – дядя уже ждал ее, чтобы идти на холмы к Ньюхам Хилл. Дели надевала алую шапочку с помпоном – эту шапочку связала тетя Эстер, и пока вязала, не переставала сокрушаться из-за цвета: надо бы черную, да из всех запасов шерсти осталась только такая. Дядя Чарльз отдал племяннице свой севший после стирки толстый голубой свитер, а короткую синюю юбку тетя Эстер выкроила из своей старой, саржевой. Под юбку Дели по настоянию тети Эстер поддевала шаровары: во-первых, теплее, а во-вторых, девочке неприлично ходить с открытыми ногами. Дели выглядела, словно разноцветный попугай лори, которого вынесли на белый снег. Яркие краски очень шли ей: волосы под алой шапочкой казались совсем черными, а голубой свитер придавал яркость глазам. Дядя Чарльз с улыбкой разглядывал ее. – Ну и ну, девочка. Когда я встретил на станции в Куме бесцветную худышку с ввалившимися глазами, в коричневом платье, я и подумать не мог, что она превратится в прекрасную принцессу. Дели просияла. «Прекрасная принцесса, прекрасная принцесса», – всю дорогу до холмистого плато, окаймлявшего город, она тихонько напевала эти слова и была несказанно счастлива. Какая красота кругом! Под снегом формы земной поверхности округлы и гладки. Высоко, словно взволнованная женская грудь, вздымаются холмы. …Небо сияет голубизной; солнечные лучи пронизали пространство, раззолотили воздух и расцветили снега, отчего те сверкают и переливаются миллионами разноцветных искр. Подтаявший на ярком полуденном солнце, а затем схваченный ночным морозом снег покрылся ледяной коркой. Чарльз нес лыжи – свои и Дели – на плече. На верхушке холма он нагнулся и пристегнул лыжи ремешками к ногам племянницы: – Походи на них вокруг, попробуй, сможешь ли кататься. А сам, с силой оттолкнувшись от земли, лихо помчался вниз и в один миг оказался у подножия холма. Спустя два часа абсолютно выдохшаяся, вся в синяках Дели ковыляла за дядей обратно к дому. – Я, наверно, никогда не научусь, – чуть не плача, говорила она. – А кажется – так легко. – Научишься, не сомневайся, равновесие ты хорошо держишь. Просто сейчас снег скользкий, льдом покрыт. На мягком снегу, конечно, учиться лучше. Через неделю выпал свежий снег; крупные пушистые хлопья ложились и ложились на землю, и вскоре намело высокие сугробы. Во время второго урока Дели училась останавливаться после спуска не приседая, а корректируя движение переносом собственного веса. Каждый удачный спуск окрылял ее, придавая сил и настроения. На этот раз они с дядей Чарльзом не снимали лыжи до самого дома, и обратная дорога вылилась в триумфальное лыжное шествие. Над трубой маленькой деревянной почты вился приветливый дымок, гостеприимно мерцал в окнах мягкий желтый свет. В первый раз за все время Дели почувствовала, что возвращается домой. |
||
|