ГЛАВА 9

У инквизитора было доброе лицо.

Слишком доброе лицо для человека, приказывающего пытать других людей и сжигать их на кострах. И даже глаза у него были добрые. Он смотрел на меня, как дедушка может смотреть на своего любимого, но непутевого внука.

Этот человек в серой рясе, небрежно поигрывающий четками в руках, пугал меня до дрожи в коленях. Пугал до такой степени, что я почти забыл о громиле с обнаженным торсом, пудовыми кулаками и здоровенными бицепсами, стоящем позади меня.

Глуповатое и испещренное шрамами лицо пыточных дел мастера не нагоняло на меня такой жути, как добрая улыбка инквизитора.

— Как тебя зовут? — спросил инквизитор.

— Джим, — сказал я.

— Ты убил человека, Джим. Я промолчал.

— Это страшное преступление. А еще это тяжкий грех. Ты понимаешь, что тебя ждут адские муки, Джим?

На это надо было как-то отреагировать, и я кивнул. Осталось только узнать, имеет ли инквизитор в виду адские муки в загробной или еще в этой жизни. Впрочем, если вспомнить, где я находился, одно другого никак не исключало.

— Ты не носишь на груди символа Шести, — сказал инквизитор. — Ты не веришь в богов?

На этот вопрос правильного ответа вообще не существовало.

Верить в Шестерых и не носить на груди их символа — грех.

Безбожие — грех.

Верить в других богов — ересь.

Как ни ответь, ничего хорошего не будет.

— Откуда ты, Джим?

— Издалека. Из Тирена, — поскольку я никогда не бывал в других странах, я решил сказать правду. Потому что если он вдруг начнет расспрашивать меня о подробностях, то мне очень трудно будет правдоподобно врать. Но он спрашивать не стал.

— Тирен… Династия Беллинджеров отказывалась принимать в столице нашу миссию, а теперь Тирен входит в состав Империи. Там много заблудших душ, — задумчиво сказал инквизитор. — Ты забрался довольно далеко от своей родины, Джим. Почему?

— Имперские солдаты сожгли мой дом и убили моих родителей. Я не хочу иметь с Империей ничего общего.

— Разумная позиция. — Я знал, что ему понравится. — Я не разделяю мнения кардинала Такриди, считающего Гарриса выкормышем самого ада, но, вне всякого сомнения, человек, назвавший себя императором, зашел Очень далеко на пути своих заблуждений. Я скорблю о его душе, но не теряю надежды ее спасти.

У служителей Церкви Шести существовала очень своеобразная концепция спасения заблудших душ. Для этого они калечили и сжигали заблудшие тела.

Инквизитор вздохнул.

— Ты знал человека, которого убил? — спросил он.

— Нет, — сказал я.

— А за что ты его убил? Я промолчал.

— Мне кажется, что ты мне лжешь, Джим, — сказал инквизитор. — При тебе нашли деньги, так что непохоже, что ты убил этого человека из-за золота. Помимо прочего, из-за золота обычно убивают на улице, где-нибудь в темноте, где этого никто не увидит, но уж никак не на входе и трактир, в котором сидят стражники. Так что этот мотив я отметаю. Самооборона? Вряд ли. Свидетели говорят, что вы столкнулись в дверях, после чего оба одновременно схватились за оружие, даже двух слов друг другу не сказав. Если вы с ним не были знакомы раньше, я не вижу в ваших действиях никакого смысла. Все это очень странно.

Видимо, сейчас он отдаст приказ пыточных дел мастеру, подумал я. И в очередной раз ошибся, ибо такового приказа не последовало.

— У тебя с собой были деньги, — сказал инквизитор. — Откуда у тебя деньги?

И тут меня прошиб холодный пот. В принципе страшно мне было и до этого, но сейчас ситуация могла превратиться из просто плохой в катастрофическую.

Потому что кошелек с монетами мне дал имперский офицер, и я совершенно не обратил внимания, были ли это монеты старого образца, имевшие хождение по всему континенту, или же их чеканили уже при Гаррисе. Если это были имперские монеты, то из убийцы я мог запросто превратиться в шпиона, что на порядок повышало вероятность пыток.

Но, видимо, серебро все-таки было не имперским, потому как у инквизитора подобных подозрений не возникло.

— Беженец из Тирена, проделавший столь долгий путь, мог раздобыть деньги только одним путем, — сказал он. — А именно украсть их. Человек, которого ты убил, тоже не местный, и мы понятия не имеем, откуда он взялся в нашем городе. Скорее всего, он приехал с той же стороны, откуда и ты. Поэтому я вижу эту ситуацию так: ты украл у него кошелек несколькими днями раньше, а потом вы случайно столкнулись, он узнал тебя, и вы схватились за оружие. Я прав?

Обвинение в воровстве, которого я не совершал, было сущим пустяком по сравнению с обвинением в убийстве, которое я совершил при свидетелях и открутиться от которого у меня не было никакой возможности. Поэтому версия инквизитора была для меня наилучшим выходом — приняв ее, он перестанет задавать вопросы, которые могли бы выявить настоящую причину нашего с Нилом столкновения.

Рассказывать же представителю Церкви Шести о том, что перед ним стоит не обычный уличный воришка, волею стечения обстоятельств ставший убийцей, а принц Джей-ме из страны, к которой эта самая церковь не питала никаких теплых чувств, мне совершенно не хотелось.

Но говорить я ничего не стал, боясь, что не смогу спрягать облегчение и голос выдаст мою ложь.

Я молча опустил голову, стараясь показать виновность всем своим видом.

— Я так и думал, — сказал инквизитор.

Человек, которого я первоначально принял за труп, отзывался на имя Ланс.

Когда я вернулся с допроса, они с Густавом поедали скудный арестантский завтрак — черствый хлеб и похлебку с плавающими в ней кусками картошки и еще каких-то незнакомых мне овощей; впрочем, это вполне могли быть знакомые мне овощи, доваренные до незнакомого мне состояния.

Еще одна миска с похлебкой и кусочком хлеба на краешке стояла на подоконнике. Очевидно, чтобы крысы до нее не добрались.

И она еще даже была чуть теплой.

Я принялся за еду.

— Ты быстро вернулся, — заметил Густав.

— Он всего лишь убийца, — сказал Ланс. — Убийцы большого интереса для инквизиции не представляют. Вот если бы его подозревали в занятиях магией или шпионаже в пользу Империи, допрос был бы куда дольше, и вряд ли бы обошелся без применения пыток.

При свете дня он выглядел чуть лучше. Если он и был похож на труп, то на труп совсем свежий.

Ланс был худой, невероятно грязный, а одежда его прекратилась в лохмотья еще в те времена, когда король Беллинджер сносно держался в седле и орудовал копьем на рыцарских турнирах. То есть очень и очень давно.

— Насколько стремительно местное правосудие? — поинтересовался я.

— Интересный вопрос, — сказал Ланс. — Я тут отдыхаю уже три месяца, и меня допрашивали всего-то один раз, а о суде речи вообще не идет.

— Мне тоже ничего такого не говорили, — подтвердил Густав. — В старые времена люди ждали суда годами. Некоторые до него даже не доживали.

— А Кларенс? — спросил я. — Он давно здесь сидел? Его же не могли казнить без приговора суда. Или в случае с подозреваемыми в колдовстве местные судьи действуют расторопнее?

— В случае с подозреваемыми в колдовстве судьи вообще не нужны, — сказал Ланс. — Достаточно вынесенного инквизитором вердикта. У Церкви тут широкие полномочия, знаешь ли.

Речь и манера говорить у Ланса были не как у простолюдина, а как у человека образованного, принадлежащего чуть ли не к дворянскому сословию. Хотя он мог служить оруженосцем у какого-нибудь обедневшего рыцарского рода и там поднабраться манер…

— А как тут поступают с убийцами? — спросил я, запив глотком жидкой похлебки кусок хлеба, едва не застрявший в горле. Ночью я попытался вспомнить, рассказывал ли маркиз Жюст мне что-нибудь относительно каринтий-ского уголовного права, но в своем занятии не преуспел.

— В старые времена убийц ссылали на каторгу, — обнадежил меня Густав. — На западе страны есть рудники, оставшиеся еще после норнов. Про них рассказывают жуткие вещи.

— Про рудники и каторги всегда рассказывают жуткие вещи, — сказал Ланс. — Чтобы люди боялись туда попасть и не нарушали законы государства. Принцип устрашения, так сказать. Справедливости ради следует признать, что чаще всего эти ужасы вполне имеют место быть. А что тут в старые времена делали с конокрадами, Густав?

— Тоже ссылали на каторгу, — нахмурился здоровяк. — Только конокрады иногда оттуда возвращались. А вот убийцы…

— Дай я угадаю, — сказал Ланс. — А бродяг тоже ссыла-ли на эту каторгу, верно? Каринтия — не слишком большое королевство, чтобы тут был большой выбор исправительных заведений, а рабочие руки на рудниках никогда не помешают.

— Ну да, — сказал Густав.

— Так позвольте же я вас обрадую, джентльмены, — сказал Ланс. — Теоретически нам троим уготовано место на рудниках, но я готов поставить все, что у меня есть, прошв дырявого ботинка, что на практике никто из нас этой каторги не увидит.

Интересно, а что у него есть такого, чтобы уравновесить ставку, подумал я. Обычно, когда произносятся такие заявления, принято ставить на кон что-то очень дорогое, но откуда бы бродяге это самое дорогое раздобыть?

— Это еще почему? — спросил Густав.

— Потому что старые времена закончились, — объяснил Ланс.

Он отставил пустую миску в сторону, поднял руки над головой и потянулся. Судя по звуку, при этом хрустнули все имеющиеся в позвоночнике кости.

— Не понимаю, к чему ты ведешь, — признался Густав.

— Выгляни в окно, — посоветовал Ланс. — Старых времен больше нет. Там ты увидишь новые времена.

— Любишь ты разговаривать загадками, дружище Ланселот, — заметил Густав. Очевидно, это был не первый такой разговор. — Должен сказать, что ты мне нравишься го-раздо больше, когда изображаешь покойника в своем углу.

Ага, так не у меня одного возникли подобные ассоциации!

— Никаких загадок, — сказал Ланс. — Дырявый ботинок, гипотетически выигранный мной в прошлом споре, я готов поставить на то, что отныне и до самого конца существования свободного королевства Каринтия судья больше ни одного преступника на каторгу не отправит. Впрочем, это не очень интересный спор, ибо дни существования вышеупомянутого свободного королевства уже сочтены. Полагаю, речь идет о паре недель.

— Чушь несешь, — фыркнул Густав.

— Нет, — сказал я. — Он говорит о войне, не так ли?

— Именно, — сказал Ланс. — Великая Империя этого вашего Гарриса накатывает на Каринтию, как девятый вал на пологий берег, и я не вижу никаких предпосылок к тому, чтобы Каринтия выстояла под натиском Черного Урагана. Ну, то есть вообще никаких. Сейчас мы имеем дело с тем случаем, когда размер очень даже имеет значение, а на стороне Гарриса довольно значительное численное преимущество. Не говоря уже о стратегических и прочих талантах, которые, при таком раскладе, ему не очень-то и нужны. Полагаю, через сутки после того, как передовой отряд Империи будет замечен на подступах к королевству, оно перестанет быть свободным и станет частью Империи. Маленькой такой частью большой такой Империи.

— Ты сейчас говоришь, как имперский шпион и провокатор, — заметил Густав.

— Зачем бы имперскому шпиону вообще понадобилось с вами разговаривать? — поинтересовался Ланс. — Я говорю, как здравомыслящий человек, которых и раньше было немного, а теперь осталось и того меньше.

— Только непонятно, почему же мы не попадем на каторгу, — сказал я. — Вряд ли Империя освободит заключенных после того, как захватит королевство. Или Гарри-су рудники не нужны?

— Рудники нужны всем, юноша, — назидательно сказал Ланс. — Рудники — это часть экономического фундамента, на котором стоит государство. Но мы на них не попадем, потому что через те же сутки после обнаружения у границ передового отряда имперских войн мы будем мертвы.

Густав поперхнулся остатками похлебки. У меня настроение тоже не улучшилось. Рудники, ка кие бы страшные истории про них ни рассказывали, все-таки казались мне более предпочтительными, нежели смерть. С рудников можно было сбежать.

Сбежать же из страны мертвых крайне затруднительно. Пока еще этого никому не удавалось сделать.

Мне в очередной раз пришло в голову, что Гаррис просто поглумился, когда отпустил меня и подарил мне целый год жизни. Он знал, что у меня нет ни единого шанса.

— И что же нас прикончит? — поинтересовался Густав.

— Империя и прикончит.

— Разве конокрадство и бродяжничество по имперским законам караются смертной казнью? — спросил я.

— Полагаю, они не будут особо разборчивы, учитывая обстоятельства, — сказал Ланс. — Я бы на их месте уж точно разбираться не стал.

— То есть они просто ворвутся в тюрьму и убьют всех заключенных? — спросил я. В эту версию мне верилось слабо: Гаррис был психопатом, но не до такой же степени. Да и о прецедентах в уже покорившихся ему странах я никогда не слышал.

— В тюрьму? — изумился Ланс. — При чем тут вообще тюрьма?

Густав прав.

Когда Ланс притворяется трупом, ему явно удается производить более приятное впечатление.

— Бродяги — это самая уязвимая часть населения, — сообщил Ланс. — Это такой закон жизни, ребята. Чем ниже твоя позиция в социальной пирамиде, тем большее число факторов влияют на твою жизнь. Скажем, в неурожайный год дворянин лишь пожалуется на то, что его ежедневный рацион оскудел на несколько блюд, в то время как крестьянина этот неурожайный год может прикончить. Бродягу же может прикончить вообще все что угодно, включая внезапно начавшийся дождь, которого он не ожидал.

— А это сейчас вообще к чему? — спросил я. — То есть это все очень познавательно, конечно, и я готов признать справедливость твоих слов, но каким образом бродяги, умирающие под неожиданным дождем, связаны с нами и Империей, которая нас прикончит? Если же это какая-то метафора, то ее суть от меня ускользает.

— Это я просто издалека захожу, — объяснил Ланс. — У меня сейчас такое настроение, когда хочется поговорить. Опять же новое лицо в этой камере не каждый день увидишь.

— Его приступы разговорчивости никак не связаны с новыми лицами, — сообщил мне Густав. — Он может неделями молчать, а потом так же неделями нести всякую чушь без умолку.

Ланс поднялся со своего тюфяка и прошелся по камере до окна и обратно. Сквозь прорехи в одежде мне удалось рассмотреть тело, покрытое густой сетью шрамов. Конечно, детальному осмотру немного мешали законы приличия и слой грязи, покрывавший тело бродяги, но несколько шрамов мне все-таки удалось классифицировать. Это были следы от удара мечом. Или, скорее всего, несколькими мечами. Версия о том, что парень служил, как минимум, оруженосцем у благородного рыцаря, показалась мне еще более убедительной. Этот человек знал о войне не понаслышке.

— Бродяга должен много чего знать, — сказал Ланс. — Чем больше он знает, тем больше у него шансов на выживание. Разумеется, я сейчас говорю о настоящих бродягах, а не о городских сумасшедших, побирающихся на улицах или роющихся но помойкам.

Раньше я никогда не слышал о классификации бродяг и даже представить не мог, что в их обществе может существовать какая-то иерархия. Ну то есть бездомный — он ведь и есть бездомный, верно? Грязный, вонючий, голодный, шарахающийся от патрулей и не ожидающей от жизни ничего хорошего. Мне ли не знать, если я сам стал таким?

— Настоящий бродяга должен знать, какие законы действуют на территории того или иного государства, иметь представление о местном климате, дабы вышеупомянутый дождь не застал его врасплох и не привел бы к воспалению легких. Бродяга должен знать, насколько безопасны дороги, какая банда контролирует вот эту улицу и можно ли постучать в заднюю дверь соседнего трактира, чтоб ему вынесли немного еды. Не говоря уже о других, более насущных вещах. По степени информированности бродяги зачастую могут дать фору иному шпиону, потому многие шпионы обряжаются в бродяг. Ну и еще потому, что многие люди смотрят на бродяг как на пустое место, что позволяет шпионам проникнуть туда, куда невозможно попасть под личиной монаха или ремесленника.

Если бы допрашивавший меня инквизитор услышал эту речь, от пыток Ланс явно бы не ушел. Слишком уж подозрительно все это звучало. Но я почему-то уже не сомневался, что на допросе Ланс весьма успешно прикинулся безмозглым болваном, а потому беседа с инквизицией была недолгой. Шрамы на его теле были слишком старые, чтобы отнести их на счет каринтийских мастеров пыточных дел.

А наш сокамерник тем временем продолжал:

— Информация о геополитической ситуации тоже бывает очень полезной. Если ты владеешь ею, то можешь покинуть государство до того, как оно ввяжется в какую-нибудь дурацкую войну, которую непременно проиграет.

— И что, все бродяги такие умные? — спросил я.

— Не все, — пожал плечами Ланс. — Но некоторые. Например, я.

— Что ж ты тогда не удрал отсюда, если такой умный? — хмыкнул Густав. — Или ты хотел сбежать, но просто не успел?

— Есть много причин, по которым я отсюда не удрал, — сказал Ланс. — В частности, я не вижу большого смысла бежать от Империи, потому что очень скоро она будет везде. Кроме того, единственный путь отсюда ведет в Брекчию, а там бродяге выжить сложно. Гораздо сложнее, чем в тюрьме, где и крыша не течет, и обед по расписанию.

— Ты мог бы сбежать в саму Империю, — сказал я.

— Для этого пришлось бы пересечь линию фронта, пусть даже она существует только на картах стратегов, — сказал Ланс. — Кроме того, жизнь на только что оккупированных территориях может быть весьма небезопасна. Взвесив все «за» и «против», я предпочел этим сомнительным приключениям несколько месяцев отдыха в тюрьме и почти добровольно отдал себя в руки стражников, даже не сделав попытки оказать сопротивление, что весьма благотворно сказалось на моем здоровье. Меня, по крайней мере, не били сапогом по лицу, как нашего юного друга. Он не шпион.

Он просто сумасшедший. Какой нормальный человек, пусть даже бродяга, называет заключение в тюрьму «отдыхом» и соглашается на него по доброй воле?

— Немного же дивидендов ты получил от своего шага, — сказал я. — По твоим же собственным словам, ты разделишь нашу участь, хотя мог бы и избежать ее. Либо рудники, либо смерть — вот то, что тебя ждет.

— Для начала я получил три месяца передышки, — сказал Ланс. — Вам, молодым, этого не понять, но три месяца — это целая бездна времени. А я человек старый. И я очень-очень устал.

Старый?

На вид этому парню было лет сорок, то есть ненамного больше, чем Густаву, но он обозвал «молодежью» нас обоих.

Я прикинул, как Ланс может выглядеть, если его помыть, побрить и нарядить в нормальную одежду. Воображение буксовало.

Но старше он от вышеупомянутых процедур выглядеть бы точно не стал.

Может быть, даже сбросил бы пару лет.

Ланс перехватил мой взгляд и хмыкнул.

— Я старше, чем ты думаешь, — сказал он. — Какой бы возраст ты сейчас себе ни вообразил.

— И сколько же…

— Сейчас неважно, сколько мне лет, потому что мы все-таки разговариваем не обо мне, — сказал Ланс. — Вернемся к нашим баранам, то есть к геополитической ситуации. Любому нормальному человеку понятно, что у Ка-ринтии против Империи шансов никаких нет, и если бы это королевство было свободным на самом деле, а не только по названию, то самым выгодным для него было бы просто Империи сдаться. Это стоило бы королевству независимости, а королю — потери власти, но зато обошлось бы жителям малой кровью. И король, несомненно, так бы И сделал. Если бы он был королем не только по названию, но и по факту, и если бы Каринтия не лишилась своей независимости гораздо раньше.

Произнеся тираду, Ланс обвел свою аудиторию внимательным взглядом. Аудитория молчала и ждала продолжения.

— По факту же государством управляет Церковь Шес-ти, — сказал Ланс, — которая известна тем, что не собирается просто так отдавать Империи и метра чужой земли, поливая каждый этот метр чужой же кровью. Их логика проста и понятна — чем больше сил Гаррис потратит на подходе к Брекчии, оплоту этой самой Церкви Шести, тем лучше.

— С военной точки зрения это вполне разумно, — подтвердил я. — Хотя вряд ли критично в нашем случае, потому что при любом раскладе больших потерь Гаррис здесь не понесет. Относительно всей его армии то бишь.

— Это да, — согласился Ланс. — Но формула-то несложная. Каждый имперский солдат, убитый чужими руками здесь, — это солдат, которого не придется убивать на террритории Брекчии уже своими руками. И чем яростнее будет сопротивляться Каринтия, тем это выгоднее брек-чиаанцам.

— Но какое отношение все это имеет к нам? — спросил I устав.

— Прямое, — сказал Ланс. Я уже начал понимать, что он имеет в виду. — Армия Каринтии не столь велика, и я думаю, что накануне вторжения ее постараются усилить любыми средствами. Потому в последнее время нас стали получше кормить, и потому на допросах больше никого не пытают, — голос Ланса возвысился до торжественного. — Джентльмены, мы с вами и есть первая линия обороны свободного королевства Каринтия. Точнее, станем ей в самое ближайшее время.

— Нас отправят на войну? — догадался Густав.

— Как пить дать, — Ланс весело ухмыльнулся. Улыбка получилась довольно хищной. — Кто-нибудь из вас когда-нибудь держал в руках оружие? Ну, я имею в виду какую-нибудь железяку побольше ножа или кинжала, которыми вы, ночные тати и уголовные элементы, должны владеть в совершенстве? Может, кто-то из вас и в армии служил?

Густав покачал головой, давая понять, что у него нет боевого опыта и отсутствует всякое желание этот опыт приобретать.

— А ты, юноша? — спросил Ланс. — Ты меч когда-нибудь держал в руках? Это такая фиговина, похожая на нож, только больше.

— Держал, — сказал я.

— Молодец. Значит, ты переживешь нашего конокрада на пару минут.

Самого Ланса подобные перспективы отнюдь не тяготили. Вчера он лежал в углу и изображал из себя покойника, а сегодня вдруг сделался весел и разговорчив. На браваду приговоренного к смерти его поведение совсем не походило.

Этот человек знал много такого, чего мы не знали. Возможно, он знал и что-то еще, о чем не счел нужным нам сообщить.

— Если я что-то понимаю в здешних методах ведения войны, а я понимаю, ибо все они в принципе одинаковы, первая линия обороны — это ад на земле, — заявил Ланс. — Она гибнет вся, целиком и полностью, независимо от исхода боя. Поэтому обычно в нее и пихают всякий сброд, вроде нас с вами. Сброд необученный и плохо вооруженный. Кавалерия или латный отряд проходят через такой строй, как нож сквозь масло, и единственное, что первая линия обороны может сделать, — это задержать продвижение вражеской армии на несколько минут, дав лучникам возможность лишний раз выстрелить и отойти на заранее подготовленные позиции, после чего ей остается то-лько красиво умереть.

— Ты так говоришь, как будто тебя самого это не касается, — мрачно буркнул Густав.

— В меньшей степени, чем вас, — сказал Ланс. — У меня, видите ли, большой опыт неумирания во всяких войнах.

— Ты же говоришь, там будет ад на земле, — резонно заметил Густав. — И никому не удается выжить в таком аду.

— В каждом правиле есть исключения, — сказал Ланс. — Некоторым удается. Например, мне.