"Время и семья Конвей" - читать интересную книгу автора (Пристли Джон Бойнтон)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Когда занавес подымается, в первую минуту мы думаем, что ничего не произошло, с тех пор как он опустился, потому что свет так же проникает в комнату из холла, и Кей так же сидит на подоконнике. Но вот входит Алан и зажигает люстру, и мы видим, что произошло, очевидно, очень многое. Перед нами та же комната, но она оклеена другими обоями, обстановка вся заменена новой, картины и книги не совсем те же, что были раньше, появился радиоприемник. Общее впечатление жестче и несколько светлее, чем было во время того вечера, в 1919 году, и мы сейчас же догадываемся, что действие происходит в наши дни (1937 год). Кей и Алан уже тоже не те, какими они были двадцать лет тому назад. У Кей — слегка жестковатый облик преуспевающей, холеной сорокалетней женщины, которая долгие годы привыкла сама зарабатывать себе на жизнь. Алан, которому около сорока пяти, имеет еще более затрапезный вид, чем раньше, — нелепый пиджак, надетый на нем, никак не подходит к остальному костюму, — но сам он все такой же робкий, неловкий, милый, только теперь в нем чувствуется какая-то спокойная уравновешенность, внутренняя уверенность и просветленность, отсутствующие у всех остальных, которых мы сейчас увидим.

Алан (спокойно). Ты здесь… Кей?

Кей (радостно). Алан! (Вскакивает на ноги и целует его.)

Затем они смотрят друг на друга, слегка улыбаясь.

Алан (смущенно потирает руки, как он делал всегда). Я рад, что тебе удалось приехать. Только это и заставляло меня терпимо относиться ко всей этой затее — мысль, что ты, может быть, сумеешь приехать. Но мама говорит, что ты не останешься ночевать.

Кей. Я не могу, Алан. Мне нужно вернуться в Лондон сегодня же вечером.

Алан. Дела?

Кей. Да. Я должна отправиться в Саутгемптон завтра утром писать заметку о новейшей кинозвездочке.

Алан. И часто тебе приходится этим заниматься?

Кей. Да, Алан, очень часто. На свете существует страшное множество кинозвезд, и все они приезжают в Саутгемптон, за исключением тех случаев, когда они приезжают в Плимут, чтоб их черт побрал! А все читательницы «Дейли курир» обожают, когда в газете есть бойкая статейка о какой-нибудь из их блистательных фавориток.

Алан (задумчиво). Они выглядят очень мило… но как-то все на одно лицо.

Кей (решительно). Они и есть все на одно лицо — и таковы же и мои бойкие интервью с ними. В самом деле, порой у меня такое чувство, словно мы все кружимся на одном месте, как цирковые лошади.

Алан (после паузы). Ты пишешь новый роман?

Кей (очень спокойно). Нет, мой дорогой, не пишу. (Пауза, затем разражается коротким смехом.) Я говорю себе, что слишком многие пишут сейчас романы.

Алан. Что ж, оно, пожалуй, так выглядит… иногда.

Кей. Да. Но это не настоящая причина. Я все-таки продолжаю думать, что мой роман был бы не похож на то, что они пишут, — по крайней мере следующий, если предыдущий даже и был похож. Но… дело в том, что я просто не могу…

Алан (после паузы). Последний раз, что ты писала, Кей, — я хочу сказать — ко мне — мне показалось, что ты несчастлива.

Кей (как бы упрекая себя). Я и была несчастлива. Думаю, потому-то вдруг и вспомнила о тебе… и написала. Не очень это лестно для тебя, не правда ли?

Алан (с благодушной скромностью). Знаешь, в известном смысле, пожалуй, лестно. Да, Кей, я готов счесть это за комплимент.

Кей (с внезапным порывом нежности). Алан, я просто не могу смотреть на твой пиджак! Он ведь совсем не подходит ко всему остальному. Ты не находишь?

Алан (заикаясь, извиняющимся тоном). Да… видишь ли… я ношу его только дома. Это старый пиджак… ну, вроде домашней куртки… вместо другого, который я берегу. Конечно, мне не следовало его надевать сегодня, но, знаешь ли, привычка. Я переоденусь, пока другие еще не пришли. Почему ты была так несчастлива тогда… когда последний раз писала?

Кей (с трудом, отрывистыми фразами). Одна история, все время подходившая к концу, как раз тогда действительно кончилась… Она продолжалась десять лет… плохо было, когда она тянулась… и уж совсем невмоготу, когда завершилась. Он был женат. Были дети. Обычная нудная канитель. (Умолкает.) Алан, ты, наверно, не знаешь, какой сегодня день?

Алан (посмеиваясь). Да знаю, знаю! И мама тоже знает. Гляди! (Вытаскивает из кармана маленький пакет и протягивает ей.)

Кей (берет пакет и целует Алана). Алан, ты ангел! Я не думала, что когда-нибудь придется еще получить подарок в день рождения. А ты знаешь, сколько мне лет? Сороковой!

Алан (улыбаясь). Мне — сорок четыре. Знаешь, и ничего плохого. Тебе это понравится.

Звонок в передней.

Алан. Погляди на подарок. Надеюсь, тебе он подойдет. (Идет в переднюю.)

Кей быстро развязывает пакет и извлекает отвратительную, дешевую маленькую сумочку. Она смотрит на нее и не знает, плакать ей или смеяться. Тем временем Алан вводит Джоан — теперь Джоан Конвей, потому что она вышла замуж за Робина. Время не очень милостиво обошлось с ней. Она стала довольно-таки обрюзгшей, сварливой сорокалетней женщиной. В ее голосе появилось что-то раздражающее.

Джоан. Хэлло, Кей! Не думала, что тебе удастся приехать — ты ведь теперь почти совсем не бываешь в Ньюлингхеме, правда? И я должна сказать, что понимаю тебя. (Умолкает, заметив отвратительную сумочку.) О, что это за…

Кей (поспешно). Мило, не правда ли? Алан только что подарил мне ее. Как дети?

Джоан. С Ричардом все в порядке, но доктор советует Энн вырезать гланды, хотя он и не говорит, кто заплатит за операцию. Это ему совсем не приходит в голову. Они были так рады подаркам, которые ты прислала к рождеству, Кей, — я просто не знаю, что бы они без них делали, хотя я и постаралась изо всех сил.

Кей. Я уверена в этом, Джоан.

Джоан. Алан тоже был очень добр к ним. Правда ведь, Алан? Хотя, конечно, это не может заменить им отца. (Умолкает и с жалким видом смотрит на Кей.) Знаешь ли, я не вижу Робина по целым месяцам. Некоторые говорят, что я должна развестись с ним, но… я, право, не знаю… (С внезапным порывом горя.) Правда ну разве это не ужасно? О, Кей! (Вдруг хихикает.) Как смешно это звучит: «О, Кей»!

Кей (устало). Я давно перестала обращать внимание.

Джоан. Ричард постоянно говорит «о'кэй», он слышал это в кино, и, конечно, Энн копирует его. (Умолкает и с тревогой глядит на обоих.) Как вы думаете, это хорошо, что я пришла сюда сегодня? Хейзел сказала мне, что у вас что-то вроде семейного совета, и она думала, что мне следует быть здесь, и я тоже так думаю. Но бабушка Конвей не приглашала меня…

Кей (разражаясь смехом). Джоан, ты, надеюсь, не называешь маму «бабушкой Конвей»?

Джоан. Видишь ли, я так привыкла к этому, с детьми…

Кей. Она, наверно, терпеть этого не может.

Алан (извиняющимся тоном, Джоан). Знаешь, я думаю, Кей права.

Джоан. Я постараюсь запомнить. Она наверху?

Алан. Да. Мэдж тоже здесь.

Джоан (подбадривая себя). Пожалуй, я схожу наверх и спрошу ее… следует ли мне оставаться. А то буду чувствовать себя ужасно глупо.

Кей. Да, сходи! И скажи ей, что мы думаем, что тебе нужно тут быть… если ты хочешь…

Джоан. Да нет, не в том дело… Но… видишь ли… если это насчет денег… мне надо ведь тоже знать, правда? В конце концов, я жена Робина, а Ричард и Энн — его дети…

Алан (с симпатией). Да, Джоан, скажи это маме, если она будет возражать. Но она не будет.

Джоан несколько секунд смотрит на них с сомнением, затем уходит. Они провожают ее взглядом, потом смотрят друг на друга.

Кей (слегка понизив голос). Я думаю, с Робином дело безнадежное… Но что поделать, Джоан — такая дурочка…

Алан. Да, но то, как Робин с ней обращался, заставило ее почувствовать себя гораздо глупее, чем она есть на самом деле. Видишь ли, Кей, это отняло у нее всякую уверенность в себе. А так она могла бы быть совсем не плохой.

Кей. Тебе когда-то нравилась Джоан, правда?

Алан (глядит на нее, затем медленно улыбается). Ты помнишь, когда она и Робин сказали нам, что они помолвлены? Я был в нее влюблен тогда. Это был единственный раз, что я вообще влюбился. И помню… как внезапно я возненавидел Робина… да, по-настоящему возненавидел его. Вся эта любовь и ненависть скоро прошли, конечно, — все это были глупости. Но я хорошо это помню.

Кей. А что, если бы на месте Робина был ты?

Алан (поспешно). О нет, из этого ничего бы не вышло! Решительно ничего. Совсем неподходящее дело.

Кей смеется, ее трогает и забавляет его ужас холостяка. Входит Мэдж. Она очень непохожа на девушку из первого действия. У нее коротко подстриженные волосы с проседью, носит очки и строгое, хотя и изящное платье. Тон ее сух и четок, но под уверенными манерами учительницы чувствуется невротичка.

Мэдж (решительным тоном, деловито расхаживая по комнате, отыскивая конверт и наполняя чернилами свою авторучку). Я только что сказала матери, что, если бы я случайно не оказалась сегодня здесь поблизости — ты знаешь, Кей, я подала заявление на должность начальницы в Бордертоне и сегодня днем ездила туда для переговоров, — ничто не заставило бы меня прийти сюда.

Кей. Ну, я не знаю, зачем тебе понадобилось говорить ей это, Мэдж. Ты здесь — и в этом все дело.

Мэдж. Нет, не в этом. Я хочу дать ей понять совершенно ясно, что для меня все эти семейные дрязги, финансовые и иные, больше не представляют решительно никакого интереса. А также что я не сочла бы нужным отпрашиваться на целый день с работы в Коллингфилде только затем, чтобы присутствовать на одном из этих нелепых, истерических собраний.

Кей. Ты говоришь так, будто тебя каждый месяц заставляли на них присутствовать.

Мэдж. Нет, не заставляли. Но вспомни, пожалуйста, Кей, что мне пришлось выдержать гораздо больше этих глупейших препирательств, чем тебе. Мать и Джеральд Торнтон, по-видимому, воображают, что время лондонской журналистки гораздо более драгоценно, чем время старшей преподавательницы большой женской гимназии. Почему — не могу себе представить. Но в результате меня очень часто заставляли бывать здесь, а тебя — нет.

Кей (с оттенком усталости). Ну, хорошо. Но раз мы обе здесь, постараемся провести время получше.

Алан. Да, разумеется.

Мэдж. Джоан здесь. Я надеюсь, что Робин не вздумает тоже появиться. Тебе, кажется, не пришлось еще испытать этого, Кей. Я однажды была свидетельницей их неожиданной встречи здесь: Робин — полупьяный, готовый всех оскорбить, Джоан — в слезах, недовольная. Оба они во всех деталях обсуждали самые неприятные подробности своей частной жизни… Нет, это не такой опыт, который я хотела бы повторить.

Кей (улыбаясь, но, по существу, серьезно). Я не могу порицать тебя, Мэдж. Но будь, ради бога, сегодня человечной! Ты сейчас не выступаешь перед общим собранием в Коллингфилде. Вот твой милый брат Алан. Я — твоя милая сестра Кей. Мы знаем о тебе все…

Мэдж. Вот в этом как раз вы ошибаетесь! Вы почти ничего обо мне не знаете, вы все. Жизнь, которой вы не видите — называйте ее общим собранием в Коллингфилде, если это вас забавляет, — это моя настоящая жизнь. Она представляет подлинную меня, какова я сейчас, а то, что помните вы с Аланом и мать — и уж поверь, что мать не забыла ни одной смешной или нелепой мелочи, — все это давно не имеет ни малейшего значения.

Кей. Мне не хотелось бы думать так, Мэдж.

Алан (робко, серьезно). И это ведь неправда. В самом деле неправда. Потому что… (Колеблется и теряется.)

Мэдж. Я слышала, как ты излагал свои необыкновенные взгляды, Алан, последний раз, что я была здесь. Я даже обсуждала их с Херриксон — это наша старшая математичка, блестящая женщина, — и она разбила их самым основательным образом.

Кей (желая его подбодрить). Расскажи мне об этом, Алан, потом, если будет время. Мы не дадим себя попирать всяким мисс Как-их-там-зовут. И нам не важно, что они такие блестящие. Правда ведь, Алан?

Алан усмехается и потирает руки.

Мэдж (сознательно меняет тему разговора). Я надеюсь, ты занимаешься еще чем-нибудь другим, Кей, кроме этой дешевой журналистики? Начала ты писать новую книгу?

Кей. Нет.

Мэдж. Очень жаль, не правда ли?

Кей (после паузы, пристально глядя на нее). Как обстоят твои дела, Мэдж? Строишь ли ты Новый Иерусалим в нашей старой Англии?

Мэдж. Возможно, и нет. Но я стараюсь вложить некоторое знание истории и немного разумения в головы ста пятидесяти девочек из мелкобуржуазных семей. Это тяжелый и полезный труд. Во всяком случае, это работа, которой нечего стыдиться.

Кей (пристально глядя на нее, очень спокойно). Тогда почему же ты стыдишься?

Мэдж (поспешно, громко). Я не стыжусь.

Входит Хейзел, только что пришедшая. Она очень хорошо одета, гораздо лучше всех остальных, и не утеряла былой красоты, но в ней ощущается что-то заметно приниженное, боязливое.

Хейзел. Хэлло, Мэдж! (Замечает Кей.) Кей! (Целует ее.)

Кей. Хейзел, дорогая, ты с каждым разом становишься все великолепнее!

Хейзел (охорашиваясь). Тебе нравится?

Кей. Да… И ты, конечно, достала это не в Ньюлингхеме. У Бон-Марше. Помнишь, как мы когда-то думали, что Бон-Марше — верх совершенства?

Хейзел (оживляясь при этих словах). Да, а теперь они кажутся отвратительными. Не правда ли, хорошо? (Понимает, что выдала себя, поспешно.) Что, Джоан здесь?

Алан. Да. Она наверху с мамой. А Эрнест придет сегодня?

Хейзел (неуверенно). Я… право… не знаю.

Мэдж. Я думала, это решено, что он придет. Мама в том уверена. По-моему, она рассчитывает на него.

Хейзел (поспешно). Вот это напрасно! Я уже говорила ей. Я даже не знаю, будет ли он вообще здесь сегодня.

Мэдж (расстроенная). Но ведь это же смешно! Нам говорят, что положение отчаянное. Кей и я — мы должны бросать нашу работу, мчаться за тридевять земель, не думать ни о чем другом, а теперь ты даже не знаешь, соблаговолит ли твой супруг перейти дорогу, чтобы прийти сюда.

Хейзел. Но ты же знаешь Эрнеста? Он сказал, что, может быть, придет. Я спросила его еще раз сегодня за завтраком… и он сказал, что не знает… и я не захотела…

Мэдж (резко обрывает ее). Не захотела! Скажи лучше — не посмела. Этот жалкий коротышка…

Хейзел. Мэдж! Замолчи, пожалуйста!

Мэдж смотрит на нее с презрением и отходит. У Хейэел очень несчастный вид.

Кей. Как дети?

Хейзел. Питер опять простудился… бедный крошка… он всегда простужается. С Маргарет все в порядке. С ней никогда ничего не бывает. Ты знаешь, она учится балетным танцам, и учитель говорит, что она изумительна для своего возраста. О, ты забыла ее последний день рождения, Кей! Бедная девочка была так расстроена.

Кей. Извини меня, пожалуйста! Скажи ей, что я искуплю свою ошибку на рождество. Я, наверно, уезжала куда-нибудь по делам.

Хейзел (с жаром). Я читала твою статью о Глирне Фосс… знаешь, ту, около трех месяцев тому назад… когда она приехала из Голливуда. Она действительно говорила тебе все это, Кей, или ты сама придумала?

Кей. Кое-что она говорила. Остальное я сама придумала.

Хейзел (с жаром). А говорила она что-нибудь о Лео Фробишере? Знаешь, о своем муже, они еще только что развелись тогда с ним?

Кей. Говорила, но я этого не напечатала.

Хейзел (снедаемая любопытством). Что она сказала?

Кей. Она сказала (подражает американскому говору весьма дурного пошиба): «Держу пари, что этот мой недоделанный отставной муженек-актеришка вывалится и из следующей лодочки». (Обыкновенным голосом, сухо.) Тебе она понравилась бы, Хейзел. Она очаровательная малютка.

Хейзел. Это звучит ужасно, но я полагаю, что нельзя судить о них по тому, как они говорят, употребляя все эти жаргонные словечки. И я знаю, Кей, что ты не считаешь себя особенно счастливой…

Кей. Как сказать… Порой, когда я вспоминаю, что приходится переносить женщинам, большинству женщин во всем мире, я не только думаю — я знаю, что я счастливица. Но обычно — обычно я чувствую себя совсем не в ладах со счастьем.

Хейзел. Вот об этом-то я и говорю — я уж знаю. Но все же счастлива встречаешься со всем этим народом, живешь в Лондоне и все такое. А я застряла в Ньюлингхеме, — как я ненавижу этот город, он становится все хуже и хуже. Правда, Алан? Хотя ты, наверно, не замечаешь.

Алан. По-моему, он все такой же… Может быть, мы становимся худее вот и все.

Хейзел (смотрит на него каким-то безразличным взглядом). Кто-то мне только на днях говорил, каким тебя считают чудаком, Алан. И ты на самом деле чудак, правда? Я хочу сказать, что ты как-то не беспокоишься обо всем, как большинство людей. Я часто думаю — счастлив ты или тебе просто скучно? Я вообще часто задумываюсь о людях… (Кей.) А ты тоже? Хотя, наверно, теперь, когда ты такая умная и писательница, и все такое, ты знаешь о них все. А я — нет. Я совсем не умею судить людей по их внешности. У нас была горничная, знаешь — Джесси, и она казалась мне таким веселым созданьицем, всегда улыбалась и напевала. Эрнест обычно очень на нее сердился. Она в самом деле была уж чересчур веселой. А потом вдруг проглотила сразу двадцать таблеток аспирина, нам пришлось вызвать доктора и все такое, и она сказала, что это просто потому, что она больше не могла вынести — ей все осточертело. Ну разве это не странно?

Кей. Но ведь у тебя самой иногда такое же чувство?

Хейзел. Да, бывает. Но я всегда удивляюсь, когда оно бывает у других, потому что по ним этого как-то никогда не видно. Ах да… (Встает, понизив голос). Робин звонил мне вчера — вы знаете, он сейчас живет в Лестере, — и я сказала ему насчет сегодняшнего вечера… Он сказал, что, может быть, зайдет, потому что будет здесь неподалеку.

Алан. Надеюсь, что не зайдет.

Кей. Что он поделывает сейчас, Хейзел?

Хейзел. Право, не знаю… Он ведь все время меняет свои занятия, ты знаешь. Что-то связанное с комиссионерством. Надо ли говорить Джоан, что он, может быть, придет?

Кей. Нет. Рискуем… (Умолкает, потому что входит миссис Конвей в сопровождении Джоан.)

Миссис Конвей сейчас шестьдесят четвертый год, она не стала скромнее и современнее, а сохранила эдвардианский стиль начала века.

Миссис Конвей (по-прежнему очень живая). Ну как, Хейзел, привела ты с собой Эрнеста?

Хейзел. Нет, мама. Я надеюсь… что он сам скоро будет.

Миссис Конвей. Конечно, будет. Ну что ж, пока Джеральд не пришел, мы не можем начать. Он знает, как обстоят дела… в точности. Где Мэдж?

Кей. По-моему, она пошла наверх.

Миссис Конвей (зажигая еще лампы). Она, наверное, в ванной — занимается своим туалетом. Я никогда не знавала никого, кто бы так много занимался туалетом, как эта бедная Мэдж. Она употребляла всегда столько притираний, полосканий и духов, но ни один мужчина даже не взглянул на нее дважды, на бедняжку. Алан, я думаю, надо будет подать и портвейн и виски. Верно? Я сказала девушке, чтобы она все приготовила в столовой. Принеси их, пожалуйста!

Алан уходит и затем, во время последующего диалога, возвращается с подносом, на котором портвейн и рюмки, а также виски, содовая вода и стаканы.

Миссис Конвей. Теперь я вот о чем думаю: должны ли мы все усесться в кружок с натянутым и официальным видом — знаете, как подобает при решении серьезных дел, хотя у нас действительно деловой вопрос, — или сделать так, чтобы каждый чувствовал себя хорошо и уютно? Как вы думаете?

Кей. Я думаю, мама, последнее тебе доставит большее удовольствие.

Миссис Конвей. В конце концов, почему же нет? Так приятно, дети, видеть вас всех опять дома. Даже Мэдж.

Входит Мэдж.

Миссис Конвей (Вероятно, заметила ее уже раньше). Я говорю, что так приятно видеть вас всех опять дома, дети, даже тебя, Мэдж.

Мэдж. Я уже не ребенок, и это больше не мой дом.

Миссис Конвей. Ты была когда-то ребенком, и очень беспокойным к тому же, и в течение двадцати лет этот дом был твоим домом. И вообще, пожалуйста, не говори со мною таким тоном! Ты не в классной комнате, помни это!

Хейзел. Ну, мама, пожалуйста… Нам и так нелегко будет сегодня…

Мэдж (холодно). Не беспокойся, Хейзел! Маме приятно, когда другим нелегко. (Садится.)

Миссис Конвей (зло наблюдает за ней, затем обращается к Кей). Кей, кто был тот мужчина, с которым Филипсоны видели тебя в… Как называется этот ресторан?

Кей. «Ива», мама. А мужчину этого зовут Хуго Стил. Я тебе уже говорила.

Миссис Конвей (мягко). Да, дорогая, но ты сказала мне так немного. Филипсоны говорили, что вы производили впечатление очень близких друзей. Вероятно, это старый друг?

Кей (резко). Да.

Миссис Конвей (тем же тоном). Разве не жаль… что ты не можешь… Я хочу сказать, если он действительно хороший человек…

Кей (стараясь прекратить разговор). Да, очень жаль.

Миссис Конвей. Я так часто надеялась, что ты устроишься с каким-нибудь хорошим человеком. И когда Филипсоны сказали…

Кей (жестко). Мама, мне сегодня сорок один. Ты забыла?

Миссис Конвей (принимает это благодушно). Конечно, нет! Мать всегда помнит Джоан…

Джоан (чье внимание было отвлечено куда-то в сторону, оборачивается). Да, бабушка Конвей?

Миссис Конвей (обиженно). Не называй меня, пожалуйста, этим глупым именем!

Джоан. Я забыла, простите!

Миссис Конвей. Разве я не говорила тебе, что сегодня рождение Кей? И я кое-что припасла для тебя…

Кей. Нет, мама, не надо… в самом деле…

Миссис Конвей (вынимает небольшую бриллиантовую брошь). Вот! Твой отец подарил мне ее на второе рождество после нашей свадьбы. Это очаровательная брошка. Бразильские бриллианты. Она и тогда уже была старинной вещью. Погляди на окраску камней! Это всегда характерно для старинных южноамериканских бриллиантов. Вот, возьми!

Кей (ласково). Ты очень-очень добра, мама, но, право, мне лучше не брать ее у тебя.

Миссис Конвей. Не говори глупостей! Она моя, и теперь я дарю ее тебе. Возьми, или я обижусь. И желаю тебе всякого счастья, разумеется.

Кей берет брошь, затем, внезапно растроганная, целует мать.

Миссис Конвей. Когда ты была моложе, я никогда не любила тебя так, как Хейзел, но теперь я думаю, что я ошибалась.

Хейзел. О, мама!

Миссис Конвей. Я знаю, Хейзел, дорогая, но ты ведь такая дура со своим коротышкой! Если бы он был моим мужем…

Хейзел (с несвойственной ей резкостью). Но он не твой… и ты в самом деле очень мало знаешь о нем.

Миссис Конвей (оглядываясь вокруг). Пора мужчинам прийти. Мне всегда противно было видеть целое сборище женщин, которые сидят одни, без мужчин. У них бывает всегда ужасно глупый вид, и я тогда тоже начинаю чувствовать себя глупой. Не знаю почему. (Замечает Алана. С некоторым раздражением.) Ах да, ты здесь, Алан. Я и забыла о тебе. Или позабыла, что ты мужчина.

Алан (кротко). Мне придется отрастить густую бороду, бить себя в грудь и р-р-ы-ы-чать.

Джоан (стараясь быть светской). Когда дядя Фрэнк… вы знаете, муж Фреды, они живут в Лондоне… повел детей в первый раз в Зоологический сад — маленькому Ричарду было тогда только пять лет, — там была громадная обезьяна, и то, что сказал Алан, напомнило мне о ней, и она…

Миссис Конвей (безжалостно обрывает ее). Можно предложить кому-нибудь рюмку портвейна? Кей? Хейзел? А как ты, Мэдж? Это вино ученых. Помнишь, что Мередит писал о нем в «Эгоисте»? Но теперь никто не читает Мередита и никто не пьет портвейна. Когда я была молодой девушкой, я любила читать Мередита и думала, что очень умная. Но тогда я не любила портвейна. Теперь я охладела к Мередиту, но от портвейна не откажусь. (Наливает себе рюмку и потягивает из нее.) Это не очень хороший портвейн, даже я могу это распознать, хотя мужчины уверяют, что женщины ничего в винах не смыслят, но в нем, даже в таком виде, есть аромат, и оно согревает… как приятный комплимент. Они, впрочем, тоже вышли из употребления. Никто больше не говорит комплиментов, исключая старого доктора Холлидея, которому уже далеко за восемьдесят и который стал совсем беспамятным. На днях он полчаса говорил со мною, принимая за миссис Решбери…

Раздается звонок.

Миссис Конвей. Это, вероятно, Джеральд.

Мэдж (устало). Наконец-то!

Миссис Конвей (с некоторым недовольством). Тебе не следовало бы быть такой нетерпеливой.

Мэдж бросает на нее негодующий взгляд. Алан выходит и вводит Джеральда Торнтона, который держит в руках портфель, и Эрнеста Биверса. Джеральду теперь за пятьдесят, и, хотя он следит за своей внешностью, ему меньше не дашь. Он совсем седой, в очках, стал гораздо суше и жестче, чем был в первом действии. Эрнест Биверс имеет значительно более преуспевающий вид, чем раньше, и утратил всю свою былую робость. С прибытием обоих мужчин все приглашенные, по-видимому, в сборе, так что чувства ожидания больше не ощущается.

Миссис Конвей. Хотите выпить, Джеральд, прежде чем начнем?

Джеральд. Нет, благодарю вас. (Кей.) Как вы поживаете, Кей?

Кей. Очень хорошо, благодарю вас, Джеральд. (Смотрит на него в упор.) Извините меня, вот уж: воистину…

Джеральд. Что — воистину?

Кей. Я всегда вспоминаю ваши слова много лет тому назад, что вы ничего не имеете против того, чтобы жить в Ньюлингхеме, но что вы твердо решили быть как можно более непохожим на ньюлингхемского жителя.

Джеральд (потешно, слегка хмурясь). Не помню, чтобы я это говорил…

Кей. Да, говорили. А теперь — извините меня, Джеральд, — но воистину вы внезапно стали похожи на всех ньюлингхемских жителей, взятых вместе…

Джеральд (отрывисто). Так что же мне делать? Извиняться? (Отворачивается.)

Она продолжает задумчиво глядеть на него.

Хейзел (которой удалось на минуту заполучить Эрнеста). О, Эрнест… я так рада, что ты пришел…

Эрнест (неодобрительно). Ах, ты рада? Вот как?

Хейзел (понимающе). Ты, значит, не хочешь остаться… только чтобы показать мне…

Эрнест. Мне нечего тебе показывать. На сей раз ты поняла.

Хейзел (понижая голос). Эрнест… пожалуйста… будь с ними сегодня помягче… особенно с мамой… Ты так мог бы помочь, если бы захотел…

Эрнест (обрывая ее причитания). Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Оба замечают Мэдж, которая стоит рядом, глядя на них с презрительной улыбкой. Эрнест бросает на нее пронзительный взгляд, затем отворачивается. Хейзел застывает в смущении, потом подымает глаза, словно собираясь апеллировать к Мэдж.

Мэдж (холодно). На твоем месте, Хейзел, я не стала бы ничего говорить. Я имею в виду — мне. Это только испортило бы дело.

Миссис Конвей (громким, бодрым голосом). Итак, пожалуйста, прошу всех успокоиться и быть внимательными! Нам нужно вести себя по-деловому. Правда, Джеральд? Я очень рада, что вам удалось прийти, Эрнест. Вы поможете нам вести себя по-деловому, не правда ли?

Эрнест (свирепо). Да!

Мэдж. Но это вовсе не значит, что вам дано право вести себя неприятно.

Миссис Конвей (резко). Успокойся, Мэдж! (Джеральду, покровительственно улыбаясь.) Итак, Джеральд, мы ждем. Расскажите нам все.

Джеральд (который просматривал бумаги, смотрит на нее и затем обводит взглядом всех присутствующих с выражением некоторого отчаяния, как бы спрашивая, что же в конце концов делать с такой публикой; сухим тоном законника). Действуя согласно инструкциям, полученным мной от миссис Конвей, я, после того как было решено, что все вы должны здесь собраться, заготовил краткое сообщение относительно нынешнего финансового положения миссис Конвей…

Миссис Конвей (протестующе). Джеральд!

Джеральд (с некоторым отчаянием). Да?

Миссис Конвей. Неужели вам непременно нужно говорить так сухо и не по-человечески? Я хочу сказать, что знаю вас с тех пор, когда вы были мальчиком, и дети знают вас всю свою жизнь, а вы вещаете так, будто видите нас в первый раз. Это звучит так ужасно!

Джеральд. Но я здесь не как друг дома, а как ваш поверенный.

Миссис Конвей (с достоинством). Нет, вы здесь как друг дома, потом уж мой поверенный. И я думаю, было бы гораздо лучше, если бы вы просто и по-дружески рассказали нам, как обстоят дела.

Алан. Знаете, Джеральд, я думаю, так будет лучше.

Кей. Я тоже так думаю. Когда вы напускаете на себя вид такого законника, я никак не могу принять вас всерьез. Мне все кажется, что вы играете в одной из наших старых шарад.

Хейзел (с неожиданной теплотой). Ах, как мы тогда веселились! И вы так хорошо играли в них, Джеральд! Почему бы нам не устроить теперь…

Эрнест (грубо). В вашем-то возрасте?

Хейзел. Не понимаю, почему бы нет? Мама была старше, чем мы теперь, когда она выступала…

Джеральд (которого все это нисколько не забавляет). Вы, надеюсь, не предлагаете обратить все это в шараду, Хейзел?

Кей. Как жаль, что это не шарада!

Алан (очень спокойно). Быть может, это все-таки шарада.

Миссис Конвей. Пожалуйста, ты-то не говори глупостей, Алан! Ну, Джеральд, расскажите нам, как обстоят дела… и не читайте массы цифр и всяких данных. Я знаю, что вы принесли их с собой… но пускай они останутся для тех, кто захотел бы взглянуть на них. Может быть, вы, Эрнест, захотите потом посмотреть…

Эрнест. Возможно. (Джеральду.) Давайте!

Джеральд (суховатым тоном). Итак, положение сводится к следующему. Миссис Конвей в течение долгого времени получала доходы из двух источников: от акций фирмы «Фарроу и Конвей» и с недвижимости в Ньюлингхеме — с домов, находящихся в северной части Церковной улицы. Фирма «Фарроу и Конвей» жестоко пострадала от кризиса и до сих пор не оправилась. Дома на Церковной улице далеко не представляют собой той ценности, какую они представляли раньше, и единственный способ заставить эту недвижимость окупать себя — перестроить дома на систему отдельных квартир. Но это потребует существенных вложений капитала. Миссис Конвей получила предложение относительно продажи ее доли участия в фирме «Фарроу и Конвей», но это предложение весьма невыгодное. Оно не покроет расходов по перестройке домов на Церковной улице. Между тем эта недвижимость может вскоре превратиться из источника доходов в задолженность. Таким образом, как вы видите, положение весьма серьезное.

Мэдж (холодно). Должна сказать, что я крайне удивлена. Я всегда полагала, что мать осталась чрезвычайно хорошо обеспеченной.

Миссис Конвей (гордостью). Ну конечно. Ваш отец позаботился об этом.

Джеральд. Надо иметь в виду — акции и недвижимость значительно упали в цене.

Мэдж. Да, но и в этом случае… я все-таки удивлена. Очевидно, мать была крайне расточительна.

Джеральд. Миссис Конвей не проявляла всей той осторожности, какую она могла бы проявить.

Миссис Конвей. Надо было вырастить и воспитать вас шестерых…

Мэдж. Не в этом дело. Я знаю, сколько мы стоим. Деньги были истрачены после. И я знаю, кому они в основном достались — Робину!

Миссис Конвей (рассерженная). Довольно, Мэдж! Это были мои деньги…

Мэдж. Нет, не твои. Они были у тебя, чтобы ты сберегла их для нас. Алан, ты старший и ты жил здесь все время, почему ты не мог ничего сделать?

Алан. Боюсь… что я… не очень-то интересовался… этими вещами.

Мэдж (с возрастающей силой). Значит, надо было интересоваться. Я нахожу, что это совершеннейшее безобразие. Я больше двадцати лет тяжелым трудом зарабатывала свой хлеб и надеялась, что в будущем смогу воспользоваться хоть немногим из того, что оставил отец, смогу позволить себе побывать несколько раз в настоящем, хорошем отпуске или купить собственный маленький домик. И вот теперь все это пошло прахом… только потому, что мать и Робин вдвоем растранжирили эти деньги…

Миссис Конвей (гневно). Ты должна бы постыдиться говорить такие вещи! Что из того, что я помогала Робину? Он нуждался в этом, и я его мать. Если бы ты нуждалась, я бы и тебе помогла…

Мэдж. Нет, не помогла бы. Когда я сказала, что мне представляется случай стать совладелицей той школы, ты, помню, посмеялась надо мной…

Миссис Конвей. Потому что тебе было хорошо и там, где ты была, вовсе ни к чему было покупать какую-то школу.

Мэдж. А Робину, видимо, надо было покупать?

Миссис Конвей. Да, потому что он глава семьи… он должен содержать жену и детей. Это так похоже на тебя, Мэдж. Называешь себя социалисткой и бранишь людей за то, что они проявляют интерес к деньгам, а потом оказывается, что ты самая меркантильная из нас.

Мэдж. Я совсем не называю себя социалисткой… хотя это не имеет никакого отношения…

Эрнест (который просматривал вечернюю газету, грубо прерывает). Долго еще это будет продолжаться? У меня есть другие дела.

Миссис Конвей (стараясь умиротворить его). Хорошо, хорошо, Эрнест! Погляди, Мэдж, что ты наделала. Заставила Джоан плакать.

Джоан (неожиданно заплакавшая втихомолку, на заднем плане). Простите… я только… вспомнила… так много разных вещей… вот и все…

Джеральд. В настоящий момент миссис Конвей имеет значительную задолженность банку. Сейчас перед нами две возможности: продать дома за сколько удастся и сохранить акции «фарроу и Конвей», — но я должен предупредить, что за дома удастся выручить немного, другая возможность продать акции, затем раздобыть недостающую сумму, примерно от двух до трех тысяч фунтов, и перестроить дома на квартиры…

Миссис Конвей (с надеждой). Мы получили нечто вроде плана от одного архитектора, — и в самом деле, это выглядит очень привлекательно. Там можно устроить по крайней мере тридцать очень милых квартирок, а вы знаете, какие деньги люди сейчас платят за квартиры. Не правда ли, великолепная мысль, Эрнест?

Он не отвечает.

Миссис Конвей (Улыбается ему, затем ее улыбка постепенно гаснет, но она с надеждой возвращается к прежней теме). Я подумала, что, если мы все мирно и дружно обсудим ее, мы сможем что-нибудь решить. Я знаю, вы деловые люди, вы любите приходить на готовенькое, но я верю, что лучше решать по-дружески, по-хорошему. Неправда, будто люди все делают только за деньги. Я всегда удивлялась этому. Люди на самом деле очень добры и милы… (Замолкает, потом взглядывает на женщин более интимно.) Вот только на прошлой неделе я была на похоронах старухи миссис Джепсон и возвращалась через кладбище вместе с миссис Уайтхед… Я не была там целую вечность… и увидела могилу Кэрол. Конечно, очень взволновалась, когда так вдруг набрела на нее. Но она так замечательно содержится… вся в цветах… И я подумала, какой пример… никто не велел им этого делать, и никто им не платил… они просто по доброте душевной…

Мэдж (резко). Нет, неправда! Кто-нибудь да должен был заплатить.

Кей (оборачиваясь). Алан! Это ты, наверное?

Алан. Ну… я посылаю им кое-что… раз в год, понимаешь. Немного, конечно.

Хейзел. О, мама, я и забыла о Кэрол!.. Ведь уже шестнадцать лет…

Алан. Семнадцать.

Хейзел (с меланхолическим изумлением). Подумать только — моя Маргарет почти такая же большая, какой была Кэрол! Разве тебе это не кажется странным, Кей?

Кей. Я тоже почти совсем забыла о Кэрол.

Миссис Конвей (несколько взволнованная). Не думайте, что я забыла… потому что я так бесчувственно отнеслась к этой могиле. Я не из тех, кто помнит о могилах, — я людей помню. Как раз на днях, когда я сидела наверху, вдруг слышу, как Кэрол кричит: «Ма-ма, ма-ма», — знаете, как она обычно делала. Я вспомнила о ней, о моей бедной крошке, и о том, как она пришла в этот ужасный день с совершенно посеревшим лицом и сказала: «Мама, у меня такие ужасные боли». И когда ей сделали операцию, оказалось, уже слишком поздно…

Хейзел. Да, мама, мы помним.

Эрнест (резко, к общему удивлению). Я вам вот что скажу, чего вы не помните, а некоторые из вас никогда и не знали. Она была самая лучшая из всей компании, эта девочка, маленькая Кэрол, — стоила всех вас, вместе взятых.

Хейзел (уязвленная супруга). Эрнест!

Эрнест. Да, я и тебя посчитал туда же. Ты была той, которую я желал, все правильно, я и получил то, чего желал. Но мне не потребовалось и двух часов, чтобы распознать, что маленькая Кэрол была лучшей из всей компании. (Добавляет мрачно.) Меня ничуть не удивило, что она так быстро ушла. Подальше отсюда! Все кончилось! Слишком хороша, чтобы жить!

Миссис Конвей (готовая расплакаться). Эрнест совершенно прав. Она была лучшей из вас всех. Мое дорогое дитя, я не забыла тебя, я не забыла тебя! (встает.) Ах, почему Робин не с нами? (Плачет и направляется к выходу.) Джеральд, продолжайте ваши объяснения. Я ненадолго. Сидите! (Уходит в слезах.)

Несколько секунд царит молчание.

Мэдж. Разумеется, при такой ситуации бессмысленно матери и Алану продолжать жить в этом доме. Он слишком велик для них.

Алан (кротко). Да. Мы смогли бы удовлетвориться гораздо меньшей квартирой.

Мэдж. Тогда этот дом можно продать, что было бы кстати. Это ведь собственность матери, не так ли?

Джеральд. Да. Я думаю, что было бы лучше переехать в маленькую квартиру и тем сократить издержки. Но за этот дом сейчас много не выручить.

Хейзел. Но как же, маме ведь предлагали за него несколько тысяч как раз после войны?

Эрнест (сухо). Да, но сейчас — это не как раз после войны. Это как раз перед следующей войной.

Джеральд. Сколько, вы думаете, Эрнест?

Эрнест. Берите все, что вам предложат.

Кей. Итак, что же нам прикажете делать? На худой конец мы можем соединенными силами оказать помощь маме…

Мэдж. Но это же чудовищно! Когда я жила дома и кое-что понимала, нас считали очень состоятельными. Налицо были все акции и недвижимость, которые отец оставил не только матери, но и всем нам. А теперь не только все это пущено по ветру, но нам еще предлагают заботиться о матери…

Кей (с оттенком усталости). Но ведь если денег нет — их нет.

Джеральд. Суть не в том…

Его прерывает громкий звонок. Все оборачиваются и смотрят. Алан делает движение, затем останавливается. В комнату входит Робин. На нем старый макинтош. Он одет с претензией на дешевое франтовство и выглядит тем, кем является на самом деле, — опустившимся сорокадвухлетним человеком, пьяницей и неудачником.

Робин. Привет! Все тут? Где мать?

Алан. Она сию минуту вернется.

Робин снимает макинтош и небрежно отдает его Алану, который — это характерно для него — принимает его и уносит.

Робин (не обращает на это никакого внимания и глядит на Джоан). Ну-с, Джоан, как отпрыски?

Джоан (натянуто). Они здоровы, Робин.

Робин. Все продолжаешь им рассказывать, что за ужасный человек их отец?

Мэдж. Неужели нам придется выслушивать все это снова?

Робин. Нет, не придется, досточтимейшая Мэдж! Что я там зрю живительную влагу? Я не ошибся. Выпьем, Джеральд! Эрнест, выпьем! Нет? Ну, тогда я выпью! (Идет и щедрой рукой наливает себе виски с содовой. После первого, быстрого глотка оборачивается к присутствующим и ухмыляется.) Привет, Кей! Соблаговолила посетить нашу провинцию, а?

Кей. Да, только мне придется сегодня же вернуться.

Робин. Не порицаю. Я сам бы хотел вернуться в город. Там мое настоящее место. Я не прочь бросить свои дела и снова попытать там счастья. Есть у меня там несколько хороших ребят.

Кей. Что ты сейчас поделываешь, Робин?

Робин (не без мрачности). Пытаюсь сбывать новый сорт моторного масла. Мне бы следовало удариться по твоей части — по писательской. Может, еще и займусь этим. Я бы уж нашел что порассказать, честное слово, нашел бы! (С шумом допивает стакан.) Ну-с, давайте не прерывать из-за меня ваших дел. Или вы дожидаетесь матери?

Мэдж. Нет, нам лучше без нее.

Робин (воинственно). Это по-твоему! Но не забывай, что это ее деньги… (Умолкает, потому что возвращается миссис Конвей.)

Миссис Конвей (широко улыбается; радостно). Робин! Вот это мило! (Идет к нему и целует. В ее теплом приеме есть, может быть, нотка вызова в отношении всех остальных.) Ты останешься ночевать?

Робин. Я не собирался, но мог бы остаться. (Ухмыляясь.) Если Алан даст мне свою лучшую пижаму.

Все усаживаются.

Мэдж. Мы только что говорили, мама, что тебе не имеет никакого смысла оставаться жить в этом доме. Он слишком велик и требует больших расходов.

Робин. Это мать должна решать…

Миссис Конвей. Нет, дорогой мой, это совершенно правильно. Он стал слишком большим, и, конечно, если я продам его, я, вероятно, получу достаточную сумму, чтобы перестроить дома на Церковной улице.

Эрнест. Нет, не получите. Ничего похожего.

Миссис Конвей (с достоинством). Но послушайте, Эрнест! Мне однажды предлагали за него четыре тысячи фунтов.

Эрнест. Надо было их взять!

Джеральд. Боюсь, что вы не можете рассчитывать получить большую сумму за этот дом, но, с другой стороны, вы, занимая меньшую квартиру, будете сберегать деньги.

Робин. Ну, не очень-то много! Ей ведь придется платить ренту за меньший дом, а этот — ее собственный.

Джеральд (с некоторым несвойственным ему нетерпением, — вероятно, потому, что здесь Робин). Но этот дом обложен большими налогами и сборами. Я хочу, чтобы все вы осознали, что положение в высшей степени неудовлетворительно. Задолженность банку можно, конечно, покрыть путем продажи акций или одного из домов, но после этого дела миссис Конвей будут еще худее, чем раньше. Если бы удалось достать денег для перестройки, тогда недвижимость на Церковной улице стала бы приносить приличный доход.

Миссис Конвей. И я уверена, что это самый лучший выход. Квартиры! Я сама могла бы поселиться в одной из них — в уютной маленькой квартирке. Чудесно!

Джеральд. Но и после продажи акций вам нужно будет найти еще две или три тысячи, чтобы оплатить перестройку.

Миссис Конвей. Но ведь я могла бы занять?

Джеральд. Только не в банке. Они не желают принимать дома на Церковной улице в обеспечение ссуды на их перестройку. Я уже пытался.

Хейзел (с надеждой, но в то же время робко). Эрнест… мог бы ссудить тебе денег…

Эрнест (потрясенный этим). Что?!

Хейзел (колеблющимся тоном). Ну, тебе ведь это ничего не стоило бы, Эрнест!

Миссис Конвей (улыбаясь). Если верить слухам, ваши дела идут сейчас очень хорошо, Эрнест.

Джеральд. О, в этом не может быть никакого сомнения.

Миссис Конвей (надеясь этим завоевать Эрнеста). А ведь кажется, что это было вчера, Эрнест, когда вы впервые пришли к нам — такой робкий, никому не известный молодой человек.

Эрнест (свирепо). Это было почти двадцать лет назад, и как раз таким я и был тогда: робкий, никому не известный молодой человек. И когда мне удалось проникнуть в этот дом, я подумал, что попал невесть куда.

Миссис Конвей. Я так хорошо помню, что у меня было именно такое чувство относительно вас тогда, Эрнест.

Эрнест. Да. Меня заставили-таки почувствовать, что я попал невесть куда. Но я вцепился крепко. У меня всегда была крепкая хватка, когда я твердо решал чего-нибудь добиться. Вот так-то и удалось мне кое-чего достигнуть.

Робин (который, очевидно, его не любит). Избавьте нас от рассказа о том, как вы прибыли сюда с одним-единственным шиллингом в кармане.

Миссис Конвей (с упреком и предупреждая, но втайне забавляясь). Ну, ну, Робин!

Эрнест (ровным, неприятным голосом). Я и не собирался. Не беспокойтесь, историю моей жизни вам не придется слушать. Я хотел только одно сказать, поскольку это меня касается: плакали ваши две или три тысячи фунтов! От меня вы не получите ни пенни. Скажу вам, кстати, раз уж я веду себя неприятно: я мог бы ссудить вам две или три тысячи даже не моргнув глазом. Только я этого не сделаю. Ни одного пенни!

Хейзел (негодование борется в ней со страхом). Ты заставляешь меня краснеть!

Эрнест (пристально глядя на нее). Вот как! Почему?

Она не отвечает, но постепенно съеживается под его неотрывным взглядом.

Эрнест. Продолжай! Расскажи им, почему это я заставляю тебя краснеть. Расскажи мне. Или ты предпочтешь рассказать об этом позже, когда я расскажу тебе кое о чем?

Хейзел разражается рыданиями.

Робин (вскакивает, взбешенный). Вы мне всегда были противны, Биверс. Я готов выкинуть вас из этого дома.

Эрнест (он не трус). Сделайте это, а я подам на вас в суд. И с удовольствием. Деньги — или вон из дому, так, что ли? Я давным-давно заявил Хейзел, что ни один из вас не получит от меня ни пенни. Я вовсе не скуп. Спросите ее! Но после первого же вечера, когда я у вас был и когда вы все так надменно задирали нос — особенно вы, — я дал себе слово, что никогда вам не видать ни одного пенни, заработанного этими руками!

Робин (с полуусмешкой). Я видел.

Эрнест (очень резко). Что это значит? Клянусь богом, это она! Она давала вам деньги, мои деньги!

Хейзел (в ужасном смятении). О, Робин, зачем ты?

Робин (раздраженно). Не все ли равно? Он ведь не съест тебя!

Эрнест (очень спокойным, неумолимым тоном, Хейзел). Идем! (Уходит.)

У Хейзел испуганный вид.

Мэдж. Если ты не хочешь идти, не ходи.

Кей. Хейзел, тебе нечего бояться!

Хейзел (спокойно, искренне). Нет, есть чего. Я боюсь его. За исключением только самых первых дней, я всегда боялась его.

Робин (шумно). Все это глупости! Этакое ничтожество! Что он может сделать?

Хейзел. Не знаю, дело не в том! Но в нем что-то такое…

Эрнест (возвращается одетый, в пальто; Хейзел). Идем! Я ухожу.

Хейзел (призывая на помощь все свое мужество). Н-нет!

Он останавливается и смотрит на нее. Она медленно направляется к нему, испуганная и пристыженная.

Миссис Конвей (быстро идет к Эрнесту; возбужденно). Вы пробрались к нам в дом как змея, Эрнест Биверс, и вам удалось каким-то образом убедить или запугать Хейзел, которая тогда считалась одной из самых хорошеньких девушек Ньюлингхема, и заставить ее выйти за вас замуж…

Хейзел (умоляя). Мама… пожалуйста, не надо!

Миссис Конвей. Я выскажу ему сейчас все, что у меня давно накипело. (Решительно подходит к Эрнесту.) Я была дурой. Мой муж и близко не подпустил бы к дому такую хвастливую, подлую маленькую крысу. И меня вовсе не удивляет, когда вы говорите, что всегда ненавидели нас. Никогда больше не смейте являться сюда, никогда не показывайтесь мне на глаза! Я хотела бы только один день побыть на месте Хейзел — я бы сумела вам показать. Вы… и вдруг… моя дочь! (Во внезапном порыве ярости сильно ударяет его по лицу жестом, не лишенным известного величия.) Теперь подавайте на меня в суд. (Остается стоять, сверкая на него глазами.)

Эрнест (слегка потирает щеку и отступает, пристально глядя на нее; спокойно). Вы наделали кучу чертовских глупостей в свое время, миссис Конвей, но вы увидите, что эта была самой идиотской из всех. (Поворачивается и идет к двери. У двери быстро оборачивается к Хейзел.) Идем! (Уходит.)

Хейзел (совершенно разбита). О, мама… не надо было так!

Робин (в благородной позе). Она поступила совершенно правильно. А ты только дай мне знать… если он начнет устраивать тебе что-нибудь.

Хейзел (в слезах, качая головой, медленно направляется к двери). Нет, Робин. Ты не понимаешь… ты не понимаешь… (Медленно уходит.)

Устанавливается напряженное молчание.

Миссис Конвей (возвращается на свое место; с коротким смешком). Ну, кажется, я действительно сделала глупость.

Джеральд (серьезно). Боюсь, что это так.

Кей. Видишь ли, расплачиваться за это придется Хейзел.

Робин. И совершенно напрасно. Пусть она только даст мне знать, что он замышляет!

Джоан (неожиданно). Ну к чему ты так говоришь? Что _ты_-то можешь сделать? Он может отравить ей всю жизнь — и ты ничем не сумеешь помочь.

Мэдж. Она сама во всем виновата. Я совершенно не могу ее переносить. Я бы не выдержала и десяти минут.

Джоан (с несвойственным ей присутствием духа). Ты бы лучше уж не говорила, Мэдж! Ты просто не понимаешь. Ты никогда не была замужем.

Мэдж. Нет, и после того, на что я тут насмотрелась, — думаю, что я очень счастлива.

Миссис Конвей (энергично). Ты вовсе не счастлива — никогда не была и никогда не будешь, — и так как ты не имеешь ни малейшего представления, что такое в действительности жизнь женщины, то чем меньше будешь говорить, тем лучше. Ты тут не в обществе школьниц и твоих дурацких учительниц. Робин, дай мне рюмку портвейна! Сам не хочешь ли выпить?

Робин налил ей портвейна, а себе — второй стакан виски.

Джеральд (встает. Он уже спрятал все бумаги в портфель). Я думаю, дальнейшее пребывание мое здесь лишено смысла.

Миссис Конвей. Но мы ведь ничего не решили.

Джеральд (с холодком). Я полагал, что имеется возможность убедить Эрнеста Биверса ссудить вам деньги. Так как я не думаю, что у кого-нибудь из присутствующих найдутся лишние три тысячи фунтов…

Робин (напускается на него). Ну, уж вам-то, Торнтон, нечего особенно чваниться по этому поводу! По-моему, вы не очень-то блестяще вели дела матери.

Джеральд (неприятно пораженный). Я нахожу, что вам не к лицу делать подобные замечания. Из года в год я давал хорошие советы, и ни разу им не следовали. Сейчас я с громадным удовольствием передал бы ведение дел кому-нибудь другому.

Робин. Думаю, я сам лучше бы с ними управился.

Джеральд (натянуто). Не могу себе представить более неудачного выбора. (Берет портфель и направляется к выходу.) До свидания, Кей! До свидания, Алан!

Джоан (идет к выходу). Я, пожалуй, пойду вместе с вами, Джеральд.

Джеральд и Алан уходят.

Робин. По дороге вы можете хорошенько поболтать насчет меня.

Джоан (останавливается и смотрит на него; очень спокойно). Теперь не так больно от твоих укоров, Робин, как бывало прежде. Со временем, наверно, совсем не будет больно.

Робин (который в эту минуту пожалел о своих словах). Прости меня, старушка! Поцелуй от меня ребят. Скажи, что я скоро приду к ним.

Джоан. Да, приходи поскорее! Только помни — мы теперь очень бедны.

Робин. Спасибо на добром слове! А ты еще упрекаешь меня в горечи.

Несколько секунд они смотрят друг на друга потерянным, безнадежным взглядом. Затем Джоан медленно направляется к выходу.

Кей (страдальчески). До свидания, дорогая!

Джоан (оборачивается со страдальческим выражением и улыбается вымученной вежливой улыбкой). До свидания, Кей! Так приятно было повидать тебя снова. (Уходит.)

Кей, расстроенная, отходит в глубину сцены.

Робин (оптимистически настроенный после еще одного стакана виски). Ну, теперь мы, пожалуй, сможем до чего-нибудь договориться.

Мэдж (холодно). Что касается меня, то все это было попросту потерей времени… и нервов.

Миссис Конвей (с издевкой). Ты знаешь, Мэдж, когда я задумываюсь о Джеральде Торнтоне, каким он стал теперь — скучным, самовлюбленным пожилым холостяком, — я невольно начинаю сожалеть, что ты не вышла за него замуж.

Робин (разражаясь хохотом). Как, Мэдж? Я и не знал, что ты воображала, будто Джеральд Торнтон…

Миссис Конвей (легким, но многозначительным тоном). Да, это было… когда-то. Правда, дорогая? И мне кажется, он был неравнодушен… О, это было очень давно, когда все вы, дети, жили еще дома.

Кей (резко). Мама, если это неправда, то это глупая, бессмысленная болтовня. Если это правда — тогда это жестоко.

Миссис Конвей. Какой вздор! И пожалуйста, оставь этот нравоучительный тон, Кей!

Мэдж: (открыто глядя на всех). Это было правдой, очень давно, сразу после войны. Когда я еще думала, что мы можем сразу сделать жизнь для всех лучше. Социализм! Мир! Всеобщее братство! Всякие такие вещи. Я чувствовала тогда, что Джеральд Торнтон и я — мы вместе смогли бы помочь. Я находила в нем множество всяческих достоинств — по-моему, он действительно обладал ими тогда — и полагала, что достаточно вырвать его из здешней рутины, чтобы пробудить в нем энтузиазм. Я вспомнила об этом сегодня, когда смотрела на него. Мне все это пришло на память внезапно. (Последние фразы сказаны больше для Кей, чем для остальных; матери.) Достаточно было одного вечера, только одного вечера, и того, что ты сделала тогда, чтобы все уничтожить. Я почти совсем забыла… Но, увидев сегодня здесь всех нас снова вместе, вспомнила — кажется, это было на каком-то вечере в твою честь, Кей. (Укоряющим тоном, матери.) Ты помнишь это?

Миссис Конвей. Мэдж, а ты в самом деле несносна! Припоминаю какой-то давний нелепый эпизод, когда все мы дурачились.

Мэдж. Значит, вспомнила. Это было вполне обдуманно с твоей стороны. То ли чтобы удержать молодого человека, который мог пригодиться, то ли из зависти к девушке, которая могла устроить свое счастье, а может быть, просто из чисто женского злобного коварства. А что-то разбилось навеки…

Миссис Конвей. Тогда это не много значило…

Мэдж. Семечко легко уничтожить, а из него могло бы вырасти могучее дерево. (Пауза. С вызовом смотрит на мать.) Я рада, что не стала матерью.

Миссис Конвей (раздраженно). Ты это вполне можешь утверждать.

Мэдж (с беспощадной нарочитостью). Я знаю, как презирала бы я себя, окажись плохой матерью.

Миссис Конвей (встает; злобно). Так вот кем ты меня считаешь? (Пауза. Затем с большой силой и страстностью.) Это все потому, что вы никогда не думаете ни о ком, кроме самих себя. Эгоисты, все эгоисты! Потому что все вышло не так, как вам бы того хотелось, вы напускаетесь на меня — я во всем виновата. Вы никогда, в сущности, не думаете обо мне. Не даете себе труда хоть на минуту взглянуть на окружающее с моей точки зрения. Когда вы были детьми, я так гордилась вами, так верила, что вы вырастете замечательными людьми. Я видела себя в старости в окружении вас и ваших детей, думала, буду гордиться вами, буду счастлива среди вас, а дом этот будет счастливее и веселее, чем в лучшие свои дни в прошлом. И вот моя жизнь прошла, и что же мы имеем? Ты — злопамятная, прокисшая школьная учительница, состарившаяся раньше времени. Хейзел, чудеснейший ребенок, какого только видел свет, — замужем за вульгарным, хвастливым коротышкой и совершенно затюкана им. Кей — уехала прочь, чтобы жить своей собственной, самостоятельной жизнью, вся полна горечи, все скрывает, словно потерпела крах. Кэрол, самая счастливая и самая добрая из всех, умерла, не дожив до двадцати лет. Робин — да, мой дорогой, я все знаю, я не упрекаю тебя, но я должна хоть раз высказать всю правду — женился на женщине, которую он не может любить, не имеет никакого положения в жизни, ни домашнего уюта, ничего. А Алан, самый старший, которого отец обожал, думал, что из него выйдет что-то необыкновенное, — он чего добился?

Алан в это время вошел в комнату и стоя спокойно слушает.

Миссис Конвей. Жалкий чиновник, без будущего, без стремлений, без честолюбия, ничтожный человечек, которого ни во что не ставят! (Замечает Алана, но теперь, когда она взвинтила себя до бешенства, ей все равно; бросает ему в лицо.) Да, ничтожный чиновник, которого ни во что не ставят!

Кей (с внезапным порывом сестринских чувств, взбешенная). Как ты смеешь, мама, как ты смеешь! Так говорить об Алане!

Алан (с улыбкой). Ничего, Кей. Не волнуйся. Это была неплохая характеристика. Ты знаешь, я ведь в самом деле жалкий мелкий чиновник. Это, должно быть, очень неутешительно.

Миссис Конвей. Ах, не будь, пожалуйста, таким всепрощающим! Робин, что касается тебя, то ты всегда был эгоистом, и слабовольным, и немножко бездельником…

Робин. Потише, потише, старушка! Мне чертовски не повезло в жизни — вот что. Дело было просто в неудаче. Я сейчас это ясно вижу.

Миссис Конвей (силы ее истощились). Ну, хорошо, прибавь сюда еще и неудачу, мой дорогой. Суть в том — что бы они там ни говорили о тебе, Робин, дитя мое, — ты мой ненаглядный мальчик, ты весь в меня, ты — мое утешение. Пойдем-ка со мной вместе наверх и там поговорим.

Робин (в то время как она берет его под руку). Вот это дело!

Они направляются к выходу.

Мэдж (очень спокойно). Мать!

Миссис Конвей останавливается, но не оборачивается.

Мэдж. Мы обе высказали то, что хотели. Больше для меня не существует этих семейных собраний. И не давай себе труда приглашать меня, потому что я не приеду. Я вижу, что мне не видать ни гроша из отцовских денег. И не рассчитывай, пожалуйста, на мои.

Робин. Кому нужны твои деньги?

Миссис Конвей. Пойдем, мой дорогой, мы поговорим с тобой как люди… как люди.

Уходят, трое оставшихся спокойны и неподвижны.

Мэдж. Мне думается, что я не очень-то приятно обошлась с тобой, Кей, когда мы встретились сегодня. Если так, извини меня!

Кей. Все в порядке, Мэдж! Ты возвращаешься в Коллингфилд сегодня же?

Мэдж. Нет, не могу. Я остановилась у Норы Флеминг. Ты ее помнишь? Она теперь директриса Ньюлингхемской гимназии. Я оставила у нее свои вещи. Ну, я теперь пойду. С матерью я не хочу больше встречаться.

Кей. Прощай, Мэдж! Надеюсь, ты все-таки получишь место начальницы.

Мэдж. Прощай, Кей! Постарайся написать хорошую книгу, вместо того чтобы все время заниматься этой никчемной журналистикой.

Целуются. Мэдж уходит в сопровождении Алана. Кей остается одна; она очень взволнована, беспокойно ходит по комнате, затем быстро наливает себе виски с содовой, закуривает папиросу, потом садится, забывает о зажженной папиросе, которую держит в руке, и о виски, углубляется в прошлое и начинает плакать. Алан возвращается, набивая трубку.

Алан (веселым голосом). У тебя еще есть время, Кей. Раньше чем через полчаса тебе незачем спешить к лондонскому поезду. Я провожу тебя на станцию. (Подходит к ней.) Что случилось? Или все это… оказалось для тебя немножко чересчур?

Кей (с раскаянием в голосе). По-видимому. А мне-то казалось, что я теперь закаленная! Смотри, я хотела разыграть современную деловую женщину: папироска, виски с содовой. Все это ни к чему… Видишь ли, Алан, для меня это был не только сегодняшний вечер. Я вспоминала другие вечера, давно прошедшие, когда мы сами были другими.

Алан. Да, я знаю. Это старые дни рождества… дни рождения…

Кей. Да, я вспоминала. Я видела всех нас, какими мы были тогда. И себя тоже. Глупенькая девочка того далекого года! Счастливая девочка!

Алан. Не надо слишком огорчаться. Все в порядке, знаешь. Тебе нравится быть сорокалетней?

Кей. О нет, Алан, это ужасно и невыносимо. Вспомни, чем мы когда-то были и чем мы надеялись быть! И вот результат! И все, что мы имеем, Алан. С каждым нашим шагом, с каждым тиканьем часов все кругом становилось хуже и хуже. Если в жизни ничего больше нет, на что она? Лучше умереть, как Кэрол, прежде чем убедиться в этом, прежде чем попадешь в лапы времени. Мне приходилось и раньше испытывать это чувство, Алан, но никогда с такой силой, как сегодня. В мире существует злой дух, который мы называем Время.

Алан (играя трубкой, спокойно, робко). Ты читала когда-нибудь Блейка?

Кей. Да.

Алан. Ты помнишь это место? (Декламирует спокойно, но с чувством.)

Кей. «Верный в жизни путь найдем»? Нет, это неправда, Алан, — во всяком случае, неправда для меня. Если бы все было только перемешано — добро и зло, — в этом не было бы ничего плохого. Но все идет хуже и хуже. Мы убедились в этом сегодня вечером. Время нас побивает.

Алан. Нет, Кей, время — это только призрак. Иначе ему пришлось бы разрушать все, всю вселенную, и снова воссоздавать ее каждую десятую долю секунды. Но время ничего не разрушает. Оно только двигает нас вперед и подводит от одного окна к другому.

Кей. Но ведь счастливые юные Конвеи, которые разыгрывали здесь шарады, — они ушли, и ушли навсегда!

Алан. Нет, они живы, они существуют так же реально, как существуем мы с тобой. Мы видим другой уголок действительности — скверный уголок, если хочешь, — но весь ландшафт по-прежнему на месте.

Кей. Но, Алан, мы не можем быть ничем иным, как только тем, что мы есть сейчас.

Алан. Нет… это трудно объяснить… вот так вдруг… У меня есть книга, я дам тебе ее почитать. Суть в том, что сейчас, сию минуту, и вообще в любую минуту мы представляем лишь частицу нашего подлинного «я». То, что мы реально представляем собой, — это весь наш путь, все наше время, и когда мы дойдем до конца нашей жизни, весь этот путь, все это время будут представлять нас — подлинную тебя, подлинного меня.

Кей. Я постараюсь понять… если только ты действительно веришь и думаешь, что я тоже способна поверить, будто время не уносит с собой каждую частицу нашей жизни… уничтожая… и разрушая все… навсегда…

Алан. Нет, это верно, Кей. Я принесу тебе эту книгу. (Направляется к двери, затем оборачивается.) Ты знаешь, я уверен, что половина наших бед происходит оттого, что мы думаем, будто время уносит по частям нашу жизнь. Вот почему мы мечемся из стороны в сторону…

Кей. Словно мы в панике на тонущем корабле.

Алан. Да, в этом роде.

Кей (улыбаясь ему). Но ты-то ведь не мечешься, слава богу!

Алан. Я думаю, разумнее не делать этого, если широко смотреть на вещи.

Кей. Так, словно мы — бессмертны?

Алан. Да, и словно у нас впереди — необычайное приключение. (Уходит.)

Кей, все еще задумчивая, подходит к окну и смотрит вдаль, подняв голову. В эту минуту занавес опускается.