"Тень каннибала" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 13

«Хонда» была похожа на воплощенную мечту. Она была компактная и обтекаемая и, как мокрая галька, поблескивала темно-серой с металлическим отливом краской. Передний обтекатель напоминал нос реактивного истребителя, толстая никелированная труба глушителя была залихватски задрана кверху, удобно изогнутое кожаное седло манило в дорогу. Блок цилиндров сверкал, как зеркало, на высоко поднятом заднем крыле уже красовалась новенькая табличка с регистрационным номером. Мотоцикл стоял у края тротуара, свернув набок переднее колесо с литым титановым диском и глубоким протектором непривычного рисунка.

Тюха в четвертый раз обошел вокруг «Хонды», осторожно трогая ее пальцем и изнывая от черной зависти. Это была вещь настолько роскошная, что для Тюхи она казалась почти одушевленной. Это был не просто мотоцикл, а оживший идол, посланец высшего разума, прибывший из неведомых краев, а то и вовсе с другой планеты.

Пятый стоял поодаль и, прея в кожаном мотоциклетном прикиде, с удовольствием наблюдал за Тюхой. Его раскрасневшееся от жары лицо в этот момент было довольно глупым, как у всякого, кто изо всех сил, но без особого успеха пытается сдержать расползающиеся в торжествующей ухмылке губы. Под мышкой он держал пластиковый шлем того же цвета, что и мотоцикл, с черной лицевой пластиной и выдававшейся вперед подбородочной дугой. На руках у него были тонкие кожаные перчатки с обрезанными пальцами, в зубах дымилась сигарета.

Необмятая кожанка-косоворотка и такие же штаны, заправленные в высокие мотоциклетные ботинки, стояли колом, придавая Пятому дурацкий вид провинциального манекена в универмаге. Ни Пятый, ни Тюха этого не замечали: первый был ослеплен своим триумфом, а второй — завистью.

Мимо них по дороге проезжали редкие автомобили. Многие водители и почти все пассажиры поворачивали головы направо, с интересом разглядывая новенький импортный мотоцикл и нелепую фигуру в черной коже, торчавшую на газоне. Поглощенный своими переживаниями, Тюха этого не замечал, зато Пятый чувствовал, что вот-вот лопнет от гордости. Его так и подмывало напомнить приятелю тот вечер на берегу пруда, когда Тюха так неожиданно лихо и непривычно жестоко осмеял его, но он решил проявить милосердие, дабы не ломать кайф: задетый за живое несвоевременным напоминанием, Тюха мог не стерпеть очередного унижения и сказать что-нибудь обидное про мотоцикл. Это, кстати, было вполне возможно: при всех своих достоинствах «Хонда» все-таки значительно уступала американской легенде — «Харлею».

Пятый побаивался испытывать терпение Тюхи еще по одной причине. Этой причиной был памятный ужин у каннибала, во время которого у туповатого Тюхи почему-то хватило ума отказаться от угощения, а вот у него, Пятого, — нет. Пятый до сих пор не понимал, как такое могло случиться. Ведь он сам все время поддразнивал увальня Тюху, намекая на то, что Колдун — людоед. Более того, он в этом почти не сомневался, а в тот вечер почему-то без задней мысли цапнул с блюда самый большой кусок… Словно затмение нашло, честное слово! Тюха, спасибо ему, до сих пор воздерживался от болтовни, но кто знает, сколько он еще продержится? Особенно если его как следует разозлить… Именно поэтому Пятый, зарегистрировав и всего разок опробовав мотоцикл, сразу же позвонил Тюхе, отлично понимая при этом, что совершает вульгарный подкуп.

Дело уже шло к вечеру, но Тюха оказался дома и прибежал по первому зову. Далеко бежать ему не пришлось: Пятый с шиком подкатил прямо к подъезду, самолично напялил на стриженую Тюхину башку второй шлем с черным забралом, усадил приятеля за спину и дал газ.

Они остановились на окраинной улице, которая опоясывала микрорайон, отделяя его от леса, и вот теперь Пятый дал Тюхе возможность в полной мере оценить свое приобретение.

Тюха был именно тем человеком, который мог оценить его в полной мере. Глаза у него горели, а руки, которыми он бережно поглаживал стальные бока мотоцикла и пластиковый обтекатель, заметно дрожали. Тюха был в восторге; он благоговел. На какое-то время он даже потерял дар речи и только по-коровьи вздыхал и цокал языком.

Окончательно взопревший в своей кожаной экипировке Пятнов аккуратно положил на землю шлем и расстегнул куртку. Вжиканье стальной «молнии» вывело Тюху из ступора.

— Блин, — сказал он и облизал губы. — Блин, Пятый, ну, ты даешь! Я думал, ты гонишь, а ты в натуре! Вот это зверь! Сколько стоит?

— Сколько надо, — уклонился от ответа Пятый. Он сказал так не потому, что стоимость мотоцикла представляла собой какую-то тайну за семью печатями, а потому, что чувствовал: такой сдержанный, уклончивый ответ придаст ему дополнительный вес в глазах приятеля. — Много стоит. На мороженом столько не сэкономишь.

— Ну, блин, в натуре, дает! — льстиво засмеялся Тюха. — На мороженом! Ясный хрен, на мороженом не выйдет ни хрена… Ну, зверюга! Полный атас!

Пятый выплюнул окурок в сорную траву, которой зарос газон, и прищурился на низкое уже солнце. С того самого момента, как он вывел мотоцикл из фирменного салона «Хонды», в голове у него роились планы один заманчивее другого. Кое-какие деньжата еще остались, новенький мотоцикл манил в дальнюю дорогу и, по идее, не должен был барахлить. Впереди были еще два с лишним месяца солнца, тепла и свободы. Даже три месяца, если считать сентябрь. Работа? Ну, с хозяином можно договориться. Не зверь же он, в конце концов, чтобы заставлять человека вкалывать все лето! Ну, пусть не три месяца, а две-три недели он как-нибудь потерпит!

Пятый мигом вообразил себе картину, словно целиком выдранную из какого-то голливудского фильма: берег моря, закат, ласковая прозрачная волна с шорохом лижет галечный пляж, на котором стоит новенький мотоцикл. Вдоль линии прибоя, держась за руки, идут двое: Пятый, гораздо более стройный, мускулистый и загорелый, чем в реальной жизни, и длинноногая, с головы до ног покрытая ровным золотистым загаром сероглазая блондинка с волосами до талии. На блондинке белоснежный купальник, такой маленький, что его почти не видно. Она смотрит на Леху Пятнова с обожанием и восторгом, прямо как Тюха на мотоцикл, а он снисходительно отвечает на ее болтовню, обнимая ее за горячие, покрытые крупинками морской соли плечи. С наступлением темноты Пятый разводит небольшой костерок, а потом они любят друг друга в маленькой красно-желтой палатке…

В этом месте Пятый, как обычно, пришел в себя. Лицо длинноногой блондинки расплывалось, никак не желая попасть в фокус. Причина такого странного явления была Пятому хорошо известна: в данный момент у него на примете не было ни одной длинноногой блондинки, которая согласилась бы ехать за тридевять земель, чтобы любить его, Леху Пятнова, на красном от заката пляже. На худой конец сошла бы, пожалуй, и брюнетка, но и с брюнетками сейчас было туго: напуганные людоедом мамаши сразу же по окончании учебного года разослали своих дочерей в разные концы страны, а то, что осталось, никак не вписывалось в представления Пятого о красоте и привлекательности. А что за радость кувыркаться на колючей гальке в обнимку с толстозадым крокодилом?

— Слышь, Пятый, — заискивающим тоном сказал Тюха, — прокатиться-то дашь?

— А ху-ху не хо-хо? — автоматически отреагировал Пятнов, думая о своем.

— Ну, Пятый, это уже западло! — заявил Тюха. — Крутым заделался, что ли? Морда клином, пальцы веером, да?

Пятый спохватился.

— А ты заплачь, — насмешливо сказал он и плаксивым детским голоском продекламировал:

— Забирай свои игрушки и не какай в мой горшок, папа купит мне козу, а я тебе не показу! Катайся, мне не жалко, — сказал он уже обычным тоном. Только сразу подумай, чем расплачиваться будешь, если мотоцикл расковыряешь.

— Да кинься! — радостно воскликнул Тюха, хватая обеими руками свисавший с рукоятки газа второй шлем. — С чего это я стану его расковыривать? Я осторожно, гадом буду! Отвечаю, Пятый!

Пятый пожал кожаными плечами, звякнув пряжкой свободно свисавшего пояса куртки. Он подошел к мотоциклу и кратко проинструктировал Тюху: что крутить, куда нажимать и как переключать передачи. «Да знаю я, знаю», нетерпеливо бормотал во время этой лекции Тюха. Голос его звучал глухо из-за шлема, который он уже успел напялить на голову. Наконец Пятый махнул рукой и, надеясь больше на удачу, чем на Тюхино мастерство, отступил на газон.

Тюха запустил двигатель, выжал сцепление, ногой включил передачу и плавно, как учил Пятый, дал газ. Мотоцикл сорвался с места. Он не ревел и не стрелял глушителем, как отечественные драндулеты, а мягко урчал. Его было почти не слышно, но скорчившаяся за обтекателем фигура Тюхи, похожего в старенькой футболке, линялых джинсах и закрытом черном шлеме на маскарадного космонавта, скрылась из виду с фантастической скоростью.

Пятый немного потоптался на пыльном газоне, посмотрел по сторонам и наконец присел на корточки, чувствуя себя довольно глупо в кожаных доспехах и со шлемом в руке, но без мотоцикла. Он сунул в зубы сигарету, со щелчком откинул крышечку своей латунной «Зиппо», прикурил, еще раз щелкнул крышечкой и некоторое время любовался изображенным на украшавшей зажигалку костяной накладке колючим и клыкастым китайским драконом. Мимо проехало еще несколько машин. Тюхи не было. «Козел, — озабоченно подумал Пятый. — Не дай бог, разобьет мотоцикл — укокошу идиота».

Пантюхин появился через пять минут совсем не с той стороны, в которую уехал, а с противоположной. Похоже было на то, что он обогнул микрорайон по периметру. Пятый прикинул, с какой скоростью ему для этого нужно было ехать, и решил, что давал Тюхе мотоцикл в последний раз. Впрочем, принимая это решение, он точно знал, что обязательно его нарушит: все-таки они с Тюхой были закадычными приятелями, и жадничать или, как они говорили, «жаться», в их компании было не принято. Кроме того, у Пятого вдруг родилась блестящая по своей простоте идея. Если уж обстоятельства сложились так, что подходящей блондинки под рукой не оказалось, то почему бы не пригласить с собой Тюху? Конечно, любить друг друга под шепот ласковых волн они не станут, не та у них ориентация, но не ехать же к черту на кулички одному! Вдвоем веселее, да и Тюха, если вдуматься, во многих отношениях лучше любой блондинки. Он и палатку поставит, и воды принесет, и защитит в случае необходимости. А главное — никаких проблем! Будет смотреть снизу вверх, разинув варежку, и ждать распоряжений. И никаких претензий! Никаких «проблемных дней», никаких «мне скучно», «купи мне мороженое» и, что самое приятное, никаких «ты знаешь, у меня задержка». Не хватало еще, в самом деле, после весело проведенных каникул объясняться со своими и ее родителями, платить за аборт, а то и, чего доброго, жениться!

Пятый представил себе свадьбу: он в черном костюме и при галстуке, с вымученной улыбкой, с шуршащим целлофановым букетом в руках и с дурацким белым цветком в петлице, и она — белое платье с волочащимся по полу шлейфом, заметно выпирающий живот, фата — символ невинности, — отлично с этим животом гармонирующая, великолепные светлые волосы по настоянию мамы завиты в идиотские бараньи кудряшки, в обтянутых длинными белыми перчатками руках еще один букет… Офигеть можно, подумал Пятый и тряхнул головой. Ему почему-то казалось, что это видение гораздо ближе к реальности, чем предыдущая мечта о страстной любви на пустынном галечном пляже. Это называлось «залет» и, по наблюдениям Пятого, в последние годы сделалось едва ли не единственным способом, при помощи которого девушки выходили замуж. А Тюха — свой парень, хоть и дурак. С ним и водочки можно будет выпить, а где водочка, там и девочки… В общем, все удовольствия под рукой и никаких залетов. Красота! Да и не такой уж он дурак, если приглядеться, этот самый Андрюха-Пантюха…

— Слышь, Тюха, — небрежно сказал он, когда Пантюхин слез с мотоцикла и, неуверенно держась на ногах, подошел к нему. — У меня тут возникла гениальная идея. А не махнуть ли нам с тобой верхом на этой зверюге куда-нибудь к морю?

Тюха замер, наполовину стащив с головы шлем. Идея действительно была гениальная. Это была одна из тех сумасшедших идей, которые способны воспламенить даже самое вялое воображение. Перед мысленным взором Тюхи со скоростью света промелькнула вереница заманчивых картин, немногим отличавшихся от тех, которые уже успел нафантазировать себе Пятый. В самом конце этой пестрой красочной ленты, как заставка с надписью «Конец фильма», возникло лицо матери. Заманчивые видения печально испарились, уступив место совсем другим картинкам. Тюха представил себе, как он объяснит матери, что собирается с приятелем отправиться к морю верхом на скоростном импортном мотоцикле, и сразу загрустил. Он словно наяву, во всех малопривлекательных подробностях увидел эту сцену: удивление, непонимание, парочка иронических замечаний и сразу же громкий скандал, плавно переходящий в не слишком болезненную, но весьма унизительную операцию, которую насмешливый Пятый именовал «швабротерапией».

Тюха медленно стащил с головы шлем и так же медленно и неохотно ответил:

— Идея — первый сорт. Ты бы уж сразу взял топор и меня замочил. Мне маманя такую экскурсию устроит… Стоймя ехать придется.

— Блин, — сказал Пятый. — Про твою маман я как-то не подумал… Да, это серьезно. Жалко, елы-палы!

— Погоди, — сказал Тюха. — Дай подумать.

Он сел на теплый бордюрный камень, положил на колени мотоциклетный шлем, обнял его руками, пристроил сверху подбородок и стал думать. Вид у него при этом сделался сонный и тупой, и Пятый, длинно сплюнув в сторону, решил, что Тюха вот-вот заснет. Пятнов не верил, что его приятель додумается до чего-нибудь стоящего, и уже начал прикидывать, кем бы его заменить: отказываться от задуманного путешествия все-таки не хотелось.

Тем не менее Пантюхин думал. Он пытался делать это так, как учил его Колдун. Людоед он или не людоед, а мозги у этого мужика работали как надо, и Тюха был почти на сто процентов уверен, что сумеет должным образом решить внезапно возникшую перед ним проблему.

Рассуждая логически, проблема заключалась в двух вещах: в мотоцикле и в расстоянии, которое требовалось покрыть верхом на этой прирученной японской пуле. Тюха почесал затылок и попытался представить себя на месте матери. Получалось, что сам он наверняка спустил бы собственному ребенку всю шкуру с задницы, лишь бы в корне пресечь самоубийственную затею. Затея действительно была довольно самоубийственная, но Тюха с оптимизмом молодости верил, что с ним лично ничего страшного не произойдет. Однако мать Тюхи давно уже утратила последние крупицы отпущенного ей природой оптимизма, и ее реакция на запланированное путешествие была предсказуемой и однозначно отрицательной.

«Итак, — сказал себе Тюха, — что мы имеем? Мотоцикл, да? Ну, а если убрать из этого уравнения мотоцикл? Что останется — дальняя дорога? Дорогу тоже можно сделать покороче. Скажем, мы отправляемся на электричке куда-нибудь под Покров, к Лехиной бабке… Отпустит? Должна отпустить. Вот только деньги…»

— А деньги, Пятый? — спросил он, не поворачивая головы.

— Капуста есть, — сказал Пятый.

— У меня нет, — напомнил Тюха.

— Да знаю я, что у тебя нет… Не дрейфь, прокормлю.

Тюха скривился. Он уже успел усвоить старую истину, гласившую, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

— Что я тебе, баба? — сердито спросил он. — Ты мне еще цветочки купи, я тогда подумаю, ехать с тобой или не ехать…

— Баран, — сказал Пятый. — Мне же тоже в падлу одному ехать! А палатку поставить? А в рыло дать кому-нибудь?

— Холуя нанимаешь? — окрысился Тюха.

— Баран, — повторил Пятый. — Ну, как знаешь. Мое дело предложить, твое — отказаться. Позвоню Жеке Малахову, если ты у нас такой гордый, что тебе костер разжечь в облом.

— Ладно, — сказал Тюха, — с капустой я что-нибудь придумаю. А куда рванем?

Пятый присел рядом с ним на бордюр, сделав тем самым первый шаг к превращению своих торчавших во все стороны новеньких кожаных штанов в нормальную человеческую одежду — в меру грязную, в меру потертую и повторяющую все выпуклости и впадины хозяйского тела. Так, сидя рядышком на бордюре, они обстоятельно обсудили маршрут предстоящей поездки.

От теплых берегов Черного моря им пришлось с сожалением отказаться: путешествие через всю Украину могло слишком дорого обойтись, а Черноморское побережье Кавказа пугало близостью мятежной Чечни. Кроме того, эти благословенные некогда края находились все-таки чересчур далеко от Москвы. После бурного обсуждения было решено удовольствоваться Балтикой, точнее, Финским заливом. Пятый когда-то бывал в тех краях и утверждал, что места там просто сногсшибательные, никакого Крыма не надо: сосны, дюны, чистое море, микроклимат, а если забраться подальше, скажем за Выборг, то почти полное безлюдье.

— Кинься, Пятый, там же погранзона! — сказал Тюха, демонстрируя неожиданно хорошее знакомство с географией.

— Ну и что? — проворчал Пятый, который начисто забыл об этом хорошо известном ему обстоятельстве. — У нас же не фура с водкой, а мотоцикл! В крайнем случае, лесом протащим! И вообще, сунем погранцу десять баксов — и дело в шляпе.

Такая уверенность приятеля несколько успокоила осторожного Тюху, хотя между делом он подумал, что лишние десять баксов не помешали бы ему самому.

После этого обсудили детали: что взять с собой, когда выезжать и, главное, что соврать родителям, чтобы они не путались под ногами со своими ахами, охами, запретами и нравоучениями. Врать было просто: их родители принадлежали к разным социальным группам и не только не водили между собой дружбы, но даже не были знакомы. Поэтому общую легенду сочинили просто на всякий пожарный случай. В ней без лишних затей фигурировали электричка и престарелая бабка Пятого, которая действительно жила в глухой деревушке под Покровом. Телефона у бабки, да и во всей деревне, не было, так что насчет неожиданной проверки можно было не беспокоиться.

За этим увлекательным разговором приятели не заметили, как на улице стемнело. Темнота их не пугала, поскольку вовсе не была той непроглядной темнотой, которая окружает человека в ночном лесу, в какой-нибудь пещере или в спальне с задернутыми наглухо шторами. В той темноте бродят рожденные нашим сознанием призраки; эта темнота, темнота освещенной яркими фонарями широкой окраинной улицы, настоящей темнотой не являлась.

Они еще немного погоняли на мотоцикле по опустевшей автостанции, лихо огибая брошенные здесь на ночь автобусы, а потом поехали домой. Пятый гнал мотоцикл напрямик через пустые дворы и детские площадки, перепрыгивая бордюры и выделывая умопомрачительные виражи вокруг песочниц. У Тюхи, который сидел сзади и не мог оказывать никакого влияния на ход событий, захватывало дух, как на американских горках. Они пулей проносились через наполненные эхом бетонные арки, взлетали на срезанные бульдозерами плоские пригорки и скатывались с них, как горная лавина. Один раз они даже съехали вниз по лестнице. Во время этого спуска Тюха чуть было не вывалился из седла. Цепляясь за талию Пятого, он с неожиданным здравомыслием подумал, что так мотоцикл долго не протянет.

Пятый был спокоен, потому что знал дорогу как свои пять пальцев. Он сотни раз возвращался домой этим путем, крутя педали своего горного велосипеда, и знал здесь каждый поворот, каждый столб и каждую выбоину в асфальте. Проложенный им еще в десятилетнем возрасте маршрут был настолько близок к идеальной прямой, насколько это вообще было возможно. Чтобы сделать этот маршрут еще прямее, пришлось бы снести пару-тройку жилых домов и как минимум один продуктовый магазин. Мотоцикл идеально слушался руля, тормозил где надо и отзывался приглушенным бархатистым рычанием на малейший поворот рукоятки акселератора. Поэтому Леха Пятнов не стеснялся — он отрывался, как мог, все время поддавая газу и с удовольствием слушая восторженные и одновременно испуганные вопли Пантюхина у себя за спиной.

Они вихрем ворвались на детскую площадку перед домом, в котором проживало семейство Пятновых. Проложенная Пятым траектория пролегала через средний проем тройной арки сваренного из стальных труб разновысокого турника — низенький, повыше и совсем высокий. Подняв тучу пыли и выбросив из-под заднего колеса колючую волну мелких камешков, Пятый вышел на финишную прямую, и поддал газу.

«Хонда» рванулась вперед, рассекая темноту бледным лучом передней фары. Турник стремительно несся навстречу. Он выглядел как-то непривычно, и только в последний момент, когда предпринимать что бы то ни было стало поздно, Пятнов сообразил, в чем дело: между стойками турника была натянута проволока, казавшаяся в свете фары толстой, как пеньковый канат.

Тюха тоже увидел проволоку. Он закричал, отпустил талию приятеля и вскинул перед собой руки, защищая лицо. Пятый закричать не успел. Долю секунды он смотрел расширившимися глазами на стремительно летевшую навстречу смерть, цепляясь окостеневшими пальцами за резиновые рукоятки.

Туго натянутая стальная проволока ударила его точно под подбородочную дугу шлема. Скорость была не так велика, как на шоссе, но этого хватило: Пятого со страшной силой выбросило из седла.

По дороге он сбил сидевшего позади Тюху. Они упали на твердую пыльную землю детской площадки одновременно: Тюха с глубоко рассеченным все той же проволокой предплечьем, Пятый с головой, каким-то чудом державшейся на окровавленном лоскуте кожи, и мотоцикл, вместе с седоками потерявший равновесие. Его двигатель два раза чихнул и заглох.

Одну или две минуты в пустом дворе было тихо, а потом Хлопнула дверь подъезда, и тишину разорвал пронзительный женский крик.

Побродив с полчаса по книжному развалу, что несколько месяцев назад возник в сквере недалеко от Петровки, Илларион заскучал. Смотреть здесь, в сущности, было не на что. От пестроты ярких и по большей части безвкусных глянцевых обложек начинала болеть голова. Беллетристика соседствовала с роскошно изданными энциклопедиями, а иллюстрированные журналы, полные загорелых длинноногих красоток, лежали рядышком с медицинскими справочниками и тяжелыми, как надгробные плиты, томами по астрологии и хиромантии. Лотки с букинистической литературой выглядели бледно: их заполняли в основном потрепанные издания восьмидесятых годов в захватанных грязными руками коленкоровых переплетах. Ничего нового Илларион здесь для себя не открыл: все это было читано-перечитано еще в детстве и уже успело набить оскомину.

Среди торгующих не было ни одного знакомого лица. Илларион переходил от лотка к лотку, периодически вступая в беседу с теми из торговцев, кто выглядел постарше и поинтеллигентнее, но тщетно: все они были распространителями, отлично ориентирующимися в конъюнктуре книжного рынка, и не более того. Стоило завести с ними разговор о редких и по-настоящему старых книгах, как они буквально на глазах скучнели, начинали пожимать плечами и с облегчением поворачивали свои лица к другим потенциальным покупателям.

Все было ясно. Илларион на всякий случай побродил от лотка к лотку еще минут десять, но делать ему здесь было нечего. Собственно, он знал это заранее, но, как всегда, понадеялся на слепое везение: чем черт не шутит?

Вздохнув, он двинулся к выходу из сквера и вдруг остановился, удивленно подняв брови. Он даже протер глаза, но странное видение не исчезло: возле одного из лотков с беллетристикой стоял человек, спина и затылок которого показались Иллариону подозрительно знакомыми. Пробормотав: «Странно, странно», Илларион подошел поближе и стал наблюдать. Тут его брови поднялись еще выше, потому что он увидел, какая именно литература интересует его знакомого.

Человек, которому было абсолютно нечего здесь делать, копался в разделе мистики и романов ужасов, перебирая глянцевые тома с придирчивым и недовольным видом. Даже со спины было заметно, что это занятие не доставляет ему ни малейшего удовольствия.

— Черт знает что, — проворчал он и обратился к продавцу — Вы не могли бы мне помочь?

— Слушаю вас, — с готовностью подался ему навстречу мордатый детина лет сорока, больше похожий на портового грузчика, чем на букиниста. На голове у него сидела белая полотняная кепочка, а глаза прятались за солнцезащитными очками с зелеными стеклами — Что вас интересует? Вот, взгляните, есть новый Стивен Кинг. Совсем недавно появился в продаже. А вот…

— Мне бы что-нибудь про людоедов, — сказал странный покупатель.

— Про людоедов? Это вам Жюль Верн нужен. «Пятнадцатилетний капитан», например…

— Да нет, — чувствуя себя не в своей тарелке и от этого начиная сердиться, нетерпеливо перебил его покупатель — Про современных каннибалов. Ну, знаете, маньяки всякие…

— А, вот оно что! — продавец ненадолго задумался. — Знаете, это довольно сложно. Эта тема как-то не пользуется спросом. Даже и не знаю, что вам посоветовать. Старо, навязло в зубах, никому не интересно…

— Да? — довольно агрессивно переспросил покупатель. — Значит, говорите, старо?

Илларион ухмыльнулся, подошел к нему сзади и аккуратно взял за рукав.

— Извините, — сказал он продавцу, — товарищ заблудился. Ему надо в библиотеку, а он по неопытности забрел сюда.

Продавец равнодушно пожал плечами и отвернулся.

Странный покупатель посмотрел на Иллариона, и на его лице отразилось легкое смущение.

— А ты откуда здесь взялся? — спросил он сердито.

— Это именно тот вопрос, который я собирался задать тебе, — ответил Илларион, увлекая его прочь от лотков с книгами. — Со мной-то все ясно, я же у вас чокнутый, книжный червь и так далее. А ты-то какими судьбами? Не приболел ли, часом? Или жизнь вдруг сделалась пресной, что ты решил пощекотать нервишки мистическими романчиками? Только учти, что для твоих нервишек нужно что-нибудь позабористее.

Полковник Сорокин смущенно вырвал из пальцев Иллариона свой рукав и вздохнул.

— Черт его знает, что меня сюда принесло, — признался он. — Сидел вот так, думал, думал… Дай, думаю, почитаю что-нибудь этакое… Все-таки грамотные люди писали, не милицейские полковники. Размышляли, собирали материал, изучали психологию маньяков… Тех же каннибалов, к примеру.

— Вот оно что! — воскликнул Илларион, заливаясь своим беззвучным смехом. — Ну, полковник, ну, учудил! Неужели все так плохо? — спросил он, становясь серьезным.

— Не плохо, а глухо, — морщась, ответил Сорокин. — Топчемся на месте. Этот гад залег на дно и никак не проявляется. И ни одной ниточки, ни одного следа! Это не расследование, а какой-то бой с тенью!

Илларион высмотрел неподалеку свободную скамейку и почти силой усадил на нее Сорокина. Сорокин неохотно уселся и первым делом посмотрел на часы, прозрачно намекая на свою занятость. Забродов спокойно проигнорировал этот намек.

— Ну, хорошо, — сказал он. — А зачем ты поперся сюда? Почему ты, в самом деле, не пошел в библиотеку? Почему не позвонил мне, в конце концов?

— Здравствуйте, — вежливо заговорил Сорокин, изображая, по всей видимости, свой визит в библиотеку. — Я полковник уголовного розыска. Дайте мне, пожалуйста, почитать что-нибудь про психологию каннибалов. Нет, что вы, это просто так, для общего развития…

— Да, — сказал Илларион, — никогда не думал, что ты у нас стеснительный. Ну, позвонил бы мне.

— Тебе… Знаешь, Забродов, твое дело — сторона. И вообще, напрасно я тебя в это впутал.

— Ты имеешь в виду, что я все испортил?

— Да нет, я бы так не сказал. Ты его почти нашел, но это такое дело, где «почти» не считается. В принципе, благодаря тебе круг людей, причастных к этому делу, предельно сузился, но почему-то толку от этого никакого.

— Совсем никакого?

— Абсолютно. Мы имеем пять человек, каждый из которых может что-то знать, а может и вовсе оказаться тем, кого мы ищем. И — ничего. Все чисты, как ангелы.

— Все пятеро?

— Уже четверо.

— Не понял, — строго сказал Илларион.

— Ax, да, ты же не в курсе, откуда тебе… Пятнов позавчера разбился на мотоцикле. Его приятель, этот, как его…

— Пантюхин, — подсказал Илларион.

— Да, Пантюхин. Так вот, он в больнице с сотрясением мозга и травмой руки. А Пятнова завтра будут хоронить.

— Как это вышло? — спросил Илларион, напряженно о чем-то думая.

Сорокин покосился на него и невесело усмехнулся.

— Не забивай себе голову, — сказал он. — Мы тоже решили было, что его кто-то убрал. Тем более что обстоятельства… В общем, он на большой скорости налетел на проволоку, протянутую там, где ей совершенно нечего было делать.

— И что? — спросил Илларион.

— А что бывает в таких случаях? Снесло башку к чертовой матери…

— И ты говоришь, что это не убийство?

— Понимаешь, — сказал Сорокин, — это произошло не на дороге, не в арке какой-нибудь и не в проходном дворе. Проволока была натянута между стойками турника на детской площадке, то есть там, где мотоциклисту делать совершенно нечего. Там три турника рядышком, и только один проем из трех перегородили подобным образом. Это… я даже не знаю, с чем это сравнить. Это все равно что сбросить кирпич с десятикилометровой высоты над чистым полем в расчете, что он упадет на голову совершенно конкретному человеку. Нелепая случайность, вот и все. Детишки какие-нибудь во что-нибудь играли или еще что-нибудь… Теперь разве узнаешь? А этот дурак на своей «Хонде», в темноте… Короче, стопроцентный несчастный случай. Нелепость, конечно, но факт. Так что один свидетель у нас выбыл наглухо, а другой отдыхает без сознания. Хорошо еще, что на нем во время падения был шлем. Он здорово треснулся затылком о край песочницы. Весь угол разворотил, и шлем раскололся. Плюс потеря крови — он, видишь ли, успел прикрыть голову руками, и проволока располосовала ему предплечье.

— Черт, — сказал Илларион, — как погано. Да, действительно нелепо.

Сорокин покосился на него, но лицо Забродова не выражало ничего, кроме искреннего огорчения.

— Обидно, — продолжал он. — Чертовски обидно, когда гибнут такие вот пацаны, которые еще ничего в жизни не видели и не успели. А главное, обижаться не на кого и к ответу никого не призовешь. Был человек — нет человека. И ни детей после него не осталось, ничего… Один сломанный мотоцикл.

— Да мотоциклу-то хоть бы что, — угрюмо произнес Сорокин. — Что ему сделается? Даже не поцарапался, пропади он пропадом. Знаешь, будь моя воля, я бы их запретил к чертовой матери, эти мотоциклы. Года не проходит, чтобы на них десяток человек не гробанулся. Да как гробятся! На ста километрах в час башкой в бетонный столб — это, знаешь, зрелище. Или как этот Пятнов всадник без головы…

— Да, — грустно согласился Илларион, — печально это все. Но поверь, полковник, у Стивена Кинга ты ответов на свои вопросы не найдешь. Да и ни у кого не найдешь, если уж на то пошло. Тебе не ответы надо искать, а убийцу. Наплюй на то, что он каннибал. Ищи мокрушника, а его кулинарные пристрастия пусть остаются его личным делом — во всяком случае, до тех пор, пока его не приведут к тебе в кабинет.

— Спасибо за совет, — проворчал Сорокин, мысленно проклиная себя за то, что вообще пришел в этот сквер.

Когда полковник вернулся на работу, его поджидал очередной сюрприз естественно, неприятный. Сюрпризы иного свойства случались у Сорокина на службе крайне редко, но он до сих пор не мог до конца смириться с таким положением вещей. Что это такое, в самом деле?! Человеку и без того тяжело, а тут еще все окружающие, словно сговорившись, так и норовят окончательно его добить.

У окна в коридоре, прямо напротив двери полковничьего кабинета, скучала какая-то женщина. Видимо, она стояла здесь уже давно и успела основательно пресытиться видом этого коридора и, в частности, запертой на ключ двери кабинета. Поэтому она стояла к коридору спиной и с безучастным видом смотрела в окно.

У Сорокина при виде ее возникло трусливое желание тихонечко повернуться кругом и стрекануть вдоль по коридору со всей прытью, на которую он еще был способен. Пока он убеждал себя, что такое поведение недостойно высокого звания офицера, посетительница, словно уловив его присутствие каким-то шестым чувством, повернула голову.

Полковник вздохнул — глубоко, но незаметно, — надел на лицо любезную улыбку и двинулся к своему кабинету широким шагом чрезвычайно занятого человека, каковым он и являлся на самом деле.

— Здравствуйте, Анна Александровна, — сказал он, изображая легкое недоумение. — Вы ко мне?

Анна Александровна Сивакова поздоровалась и молча кивнула в ответ на вопрос полковника. Сорокин отпер дверь, пропустил посетительницу вперед, вошел следом и предложил ей присесть.

Анна Александровна села. Полковник поинтересовался, не хочет ли она чаю или кофе, получил отрицательный ответ и, уже не пряча вздоха, откинулся на спинку кресла.

— Итак, — сказал он, — что у вас произошло?

— Мне казалось, что кое-что произошло у вас, — сказала Анна Александровна. — Что вы можете сказать по поводу гибели Пятнова?

Сорокин недовольно пожевал губами. «Это уже переходит всякие границы», — подумал он.

— Анна Александровна, — как можно мягче сказал он, — поймите, пожалуйста, меня правильно. И вы, и я — мы оба хотим, чтобы преступник был задержан. Вами движет горе, но оно… гм… не дает вам права требовать у меня отчета о ходе следствия. Методы, которыми оно производится, и его результаты не подлежат огласке вплоть до суда. Поверьте, мы делаем все, что в наших силах. Если вы хотите и можете оказать нам какую-то помощь в рамках закона — милости просим. Но это все! Вы не можете руководить ходом следствия, так же как я не могу руководить вашей школой. Мы договорились?

— В целом да, — с неожиданной покладистостью согласилась Анна Александровна. Полковнику не понравилось это «в целом», но он промолчал. А можете вы ответить мне на вопрос, не имеющий непосредственного отношения к ходу следствия?

«Новое дело? — подумал полковник. — Это еще что такое?»

— То есть на личный? — осторожно уточнил он.

— В некотором роде.

— Ну, если это будет в моих силах… Постараюсь.

— Скажите, у вас существует программа защиты свидетелей?

«Вот так вопрос, — подумал Сорокин. — Не в бровь, а в глаз. И ведь ничего не скажешь, вопрос сугубо личный. Узнав о гибели Пятнова, все, кто имел касательство к этому делу, не могли не задуматься. Интересно, подумал он, — что было бы, если бы они узнали, что маньяк, которого мы взяли, такой же фальшивый, как трехдолларовая купюра? Они все, наверное, переселились бы ко мне в кабинет и потребовали поставить у дверей двоих автоматчиков. И были бы, наверное, правы…»

— Ну, — сказал он, осторожно откашлявшись, — конечно, что-то в этом роде у нас есть. Естественно, не в той форме, в какой эта программа существует в Соединенных Штатах, но…

— Я почему-то так и думала, — перебила его Анна Александровна, — что у вас существует именно что-то в этом роде, — она покрутила в воздухе ладонью, подчеркивая расплывчатость и неопределенность данного полковником ответа. — И после этого вы приглашаете людей к сотрудничеству!

— Хотелось бы вам напомнить, — начиная понемногу свирепеть, сказал Сорокин, у которого и без Сиваковой хватало проблем, — что я вас не приглашал. Насколько я мог заметить, вы пришли сами. И вообще, я не понимаю, при чем тут защита свидетелей? — соврал он. — Мы же имеем дело не с преступной группировкой, а с маньяком-одиночкой, который уже арестован. Не пойму, что вас беспокоит.

— А вы уверены, что Козинцев до сих пор сидит в тюрьме, или в следственном изоляторе, или как это у вас там называется? — спросила Сивакова. — Он не сбежал, не отпущен под подписку о невыезде, не переведен в какую-нибудь больницу для обследования?

— Да нет как будто. Я беседовал с ним буквально полчаса назад, — не покривив душой, заявил Сорокин.

— Странно, — сказала Анна Александровна. — У меня такое ощущение, что он где-то рядом.

«Золотые твои слова, — подумал Сорокин. — Так оно и есть на самом деле. И маньяк где-то рядом, и Козинцев твой поблизости — за углом, в скверике… Вот негодяй, — внезапно распаляясь, подумал он о Забродове. Ведь было же сказано русским языком: не высовывайся! А он бродит вокруг МУРа, словно нарочно ищет встречи со старыми знакомыми…»

— Это нервное, — сказал он после неприлично долгой паузы. — Вам многое пришлось пережить, вот вам и мерещатся маньяки за каждым углом. Надо хорошенько отдохнуть, сменить обстановку, и все пройдет. Знаете, как говорят: пуганая ворона куста боится.

— Но я-то не ворона, — заметила Сивакова.

— Ни в коей мере! — поспешил заверить ее Сорокин. — Но наш с вами мозг посложнее птичьего, и всяких выдумок и беспочвенных страхов в нем помещается больше. Вот мы и шарахаемся, как та ворона, от каждого куста.

— Благодарю вас, — вставая, сказала Анна Александровна. — Вы меня очень успокоили своей лекцией по орнитологии.

Она не скрывала горькой иронии, и Сорокину оставалось только огорченно крякнуть.

— Поймите, — сказал он, — я не могу приставить к вам милицейский эскорт, основываясь на ваших ощущениях. Да что там — на ваших! Даже мои собственные ощущения не имеют никакого значения, когда речь идет о таких сугубо официальных вещах, как расследование убийства.

— А какие у вас ощущения? — с любопытством спросила Сивакова.

— У меня ощущение, что вы вот-вот опять начнете задавать ненужные вопросы, — ответил полковник. — Давайте ваш пропуск, я подпишу.

— Хорошо, — сказала Сивакова, протягивая ему пропуск. — Тогда последний вопрос. Как вы объясните тот факт, что Козинцев знал мое настоящее имя?

— Следил, наверное, — глядя на часы и проставляя в пропуске время, рассеянно ответил Сорокин. — Да успокойтесь же, Анна Александровна! Повторяю, Козинцев для вас неопасен.

— А Пятнов? — быстро спросила Анна Александровна.

— Выходит, предыдущий вопрос был предпоследним, — вздохнул полковник. — Ну что Пятнов? Пятнов погиб в результате несчастного случая. Если предположить, что он был убит, то это… это… Это какой-то дьявольский расчет! Они катались на мотоцикле, катались, между прочим, впервые, и вдруг какая-то проволока — на детской площадке, в полусотне метров от ближайшей дороги… Да нет, чепуха! Я скажу вам по секрету: в каждой сводке происшествий по городу встречается сколько угодно смертей, гораздо более нелепых, чем эта. И потом, даже если бы маньяк был на свободе, какой ему смысл убивать Пятнова? Если бы мальчишка что-то знал, он мог поделиться с нами своей информацией давным-давно. Значит, и убить его должны были давным-давно, правда?

— Правда, — согласилась Сивакова. — Поэтому я и спрашиваю, надежно ли заперт Козинцев.

«Плохо, когда у женщины мужские мозги, — подумал Сорокин. — С ней становится невозможно разговаривать, а уж спорить и подавно. Логика страшная вещь. Ты вооружаешься ею, чтобы, фигурально выражаясь, треснуть своего оппонента по макушке, а она, эта чертова логика, вдруг со страшной силой дает тебе по зубам, потому что у нее, как у всякой палки, имеется второй конец». Будь на месте Сиваковой мужчина, полковник давно выставил бы его за дверь, сославшись на необходимость работать. И он бы ушел как миленький. Конечно, выйдя в коридор, мужчина непременно в сердцах помянул бы мента поганого и мусора тротуарного, но тем бы дело и кончилось. А эта…

— Анна Александровна, — устало сказал Сорокин, — давайте говорить прямо. Я вам ничего нового сообщить не могу. Вы мне — тоже. Неужели вы думаете, что, исклевывая мою печень, вы поможете следствию?

Произнося эти слова, Сорокин чувствовал себя отвратительно. До сих пор ему как-то не приходилось просить пощады у своих посетителей, а то, что он делал в данный момент, больше всего напоминало именно это.

Как ни странно, ссылка на исклеванную печень помогла. Сивакова хмыкнула, оценив образность полковничьей речи, попрощалась и ушла. Глядя ей вслед, полковник повалился обратно в кресло, громко сказал: «Уф!» — и закурил сигарету.

Ему было не по себе. Визит Сиваковой был горстью крупной соли, высыпанной на свежую рану. Смерть Пятнова очень не понравилась полковнику Сорокину. Логика настаивала на том, что подстроить такую смерть было практически невозможно, а интуиция нашептывала, что Пятнов умер как-то уж очень кстати. «Слишком много совпадений, — подумал полковник, медленно жуя микронитовый патентованный фильтр сигареты. — Слишком много. Сначала Пятнов, Пантюхин и еще один подросток находят в лесу труп, потом те же Пятнов и Пантюхин прибиваются к подозрительному Козинцеву, а еще потом эти же двое, катаясь на мотоцикле, налетают на стальную проволоку, которую кто-то зачем-то натянул между стойками турника… И не надо забивать мне голову детишками, — строго подумал Сорокин. — Хотя, кажется, это я сам только и делаю, что забиваю всем голову… Пятнову перерезало шею, как ножом, Пантюхину чуть было не отрубило руку… Покажите-ка мне детишек, которые способны так надежно закрепить стальную проволоку, что она осталась на месте после того, как на нее на полном ходу налетел мотоцикл с двумя седоками!»

Он выкурил три сигареты подряд, размышляя над тем, откуда могла взяться проволока и как Пятнова угораздило выбрать именно тот маршрут, в конце которого его поджидала старуха с косой. Он перетасовывал факты так и этак, ища ускользавшую связь, но у него ничего не выходило: фактов было катастрофически мало. Ввинчивая в переполненную пепельницу третий окурок, полковник поймал себя на том, что вопреки логике и против собственной воли рассматривает смерть Пятнова как результат умышленного убийства. «Черт с ним, — подумал Сорокин. — Уж лучше перестраховаться, чем пройти мимо хладнокровной мокрухи, приняв ее за банальный, хотя и нелепый, несчастный случай».

Придя к такому выводу, он снял телефонную трубку и распорядился выставить охрану у больничной палаты, в которой лежал травмированный во время падения с мотоцикла Андрей Пантюхин.