"Из-под лжи" - читать интересную книгу автора (Миронова Татьяна)

1. Двойник Распутина – иудейская афера

Почти все воспоминания о Григории Ефимовиче Распутине грешат удивительным, недопустимым для воспоминаний, недостатком: большинство мемуаристов в глаза не видели Григория Ефимовича или видели его мельком, издали. Но все "воспоминатели", и те, что с симпатией относились к Царской Семье, и те, что высказывали к Ней неприязнь, о Распутине говорили одинаково плохо, повторяя одно и то же: пьяница, развратник, хлыст. А что они знали о нем? Что, кроме слухов, могли сказать о нем думские масоны Павел Милюков и Александр Керенский, поэтесса Зинаида Гиппиус, поэт Александр Блок и английский посол Бьюкенен, если все они, подобно Бьюкенену, в своих мемуарах повторяют: "Я никогда не искал с ним встречи, потому что не считал нужным входить в личные отношения с ним". И, в глаза не видев Распутина, все они усердно пересказывают слухи. Генерал Сухомлинов видел его лишь раз на севастопольском вокзале в 1912 году: "Гуляя по перрону взад и вперед, он старался пронизывать меня своим взглядом, но не производил на меня никакого впечатления" (47, с. 286). Но это не помешало генералу пересказывать в своих мемуарах все, что он слышал о Распутине, включая и вымысел, что старец повинен в его отставке. Протоиерей Г. Шавельский видел Распутина "два раза и то издали: один раз на перроне Царскосельского вокзала, другой раз в 1913 году на Романовских торжествах в Костроме" (48, с. 101). Ничего предосудительного о своих встречах Шавельский вспомнить не мог, но припомнил все небылицы о Распутине и Царских детях, которые пересказывала ему, "приезжая за советом", воспитательница Великих Княжон Софья Ивановна Тютчева, психически больная женщина, за что и была удалена от детей. Искренне любившие Царскую Семью генерал В.Н.Воейков и гувернер П.Жильяр тоже не могли похвастаться знакомством с Распутиным. Жильяр вспоминает лишь одну-единственную встречу: "Однажды, собираясь выходить, я встретился с ним в передней. Я успел рассмотреть его, пока он снимал шубу. Это был человек высокого роста, с изможденным лицом, с очень острым взглядом серо-синих глаз из-под всклокоченных бровей. У него были длинные волосы и большая мужицкая борода" (49, с. 200). Но разве "несколько мгновений" могли быть основанием для повторения все того же: "пьяница, хлыст, развратник, управляющий страной"? Книга под именем Жильяра, вышедшая в 1921 году в Вене, имеет двусмысленное название "Император Николай II и его семья. По личным воспоминаниям П.Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича", Что значит "по личным воспоминаниям"? Кто-то пересказал воспоминания Жильяра? И где гарантия, что тот, кто писал по воспоминаниям Жильяра, не мог вставить в них что-то от себя, как это случилось в многочисленных переизданиях воспоминаний Анны Александровны Танеевой (Вырубовой) – тенденциозные вставки неизвестных редакторов и масса сокращений наиболее важных мест мемуаров. Дворцовый комендант генерал В.Н.Воейков разговаривал с Распутиным раз, "имея определенную цель – составить о нем свое личное мнение" (19, с. 76). Отзыв Воейкова об отце Григории неблагоприятный, хотя ничего плохого во время беседы с ним Воейков не увидел: "Он мне показался человеком проницательным, старавшимся изобразить из себя не то, чем был на самом деле, но обладавшим какою-то внутреннею силою!" (19, с. 76). Воейкова поразило несовпадение Распутина, которого он видел, с тем Распутиным, которого по слухам представляло общество, но вот что потрясающе: Воейков предпочел верить слухам, а не собственным глазам. Точно так же повел себя известный публицист Меньшиков, воочию видевший благообразного, рассудительного крестьянина, но после своих приятных личных впечатлений усердно пересказавший в очерке о нем все то мерзкое, о чем слышал от знакомых и друзей (50).

К счастью, среди мемуаристов есть и другие люди. Генерал П.Г.Курлов в 1923 году в Берлине издал книгу "Гибель императорской России", Генерал никогда не принадлежал к кругу Григория Ефимовича, и ненавистники старца не могут обвинить его в предвзятости, кроме того, он профессиональный полицейский, директор Департамента полиции, начальник Главного тюремного управления, товарищ министра внутренних дел, и опыт общения с людьми преступного мышления и поведения, а именно такой образ Распутина навязан был обществу, у Курлова был громадный, да и причин вступаться за Распутина и Царскую Семью у него после 1911 года не было, ведь с убийством П.А.Столыпина рухнула его собственная судьба и карьера. Курлов описывает Распутина таким, каким сам его видел: "Я находился в министерском кабинете, куда дежурный курьер ввел Распутина. К министру подошел худощавый мужик с клинообразной темно-русой бородкой, с проницательными умными глазами. Он сел с П.А.Столыпиным около большого стола и начал доказывать, что напрасно его в чем-то подозревают, так как он самый смирный и безобидный человек… Вслед за тем я высказал министру вынесенное мной впечатление: по моему мнению, Распутин представлял из себя тип русского хитрого мужика, что называется – себе на уме, и не показался мне шарлатаном" (51, с.312). "Впервые я беседовал с Распутиным зимой 1912 года у одной моей знакомой… Внешнее впечатление о Распутине было то же самое, какое я вынес, когда, незнакомый ему, видел его в кабинете министра… Распутин отнесся ко мне с большим недоверием, зная, что я был сотрудником покойного министра, которого он не без основания мог считать своим врагом… На этот раз меня поразило только серьезное знакомство Распутина со Священным Писанием и богословскими вопросами. Вел он себя сдержанно и не только не проявлял тени хвастовства, но ни одним словом не обмолвился о своих отношениях к Царской Семье. Равным образом я не заметил в нем никаких признаков гипнотической силы и, уходя после этой беседы, не мог себе не сказать, что большинство циркулировавших слухов о его влиянии на окружающих относится к области сплетен» на которые всегда так падок Петербург" (51, с. 317). При новой встрече с Курловым "Распутин живо интересовался войной и, так как я приехал с театра военных действий, спрашивал мое мнение о возможном ее исходе, категорически заявив, что он считал войну с Германией огромным бедствием для России… Будучи противником начатой войны, он с большим патриотическим подъемом говорил о необходимости довести ее до конца, в уверенности, что Господь Бог поможет Государю и России… Из этого следует, что обвинение Распутина в измене было столь же обоснованно, как и опровергнутое уже обвинение Государыни… Несколько раз пришлось мне говорить с Распутиным в последние месяцы его жизни. Я встречался с ним у того же Бадмаева и поражался его прирожденным умом и практическим пониманием текущих вопросов даже государственного характера" (51, с. 318).

Итак, клевета не действовала на Царскую Семью, молитвы Распутина были Ей в непрестанное укрепление. Враг Трона и Царской Семьи Феликс Юсупов говорил об этом масону В.И. Маклакову: "Государь до такой степени верит в Распутина, что если бы произошло народное восстание, народ шел бы на Царское Село, посланные против него войска разбежались бы или перешли на сторону восставших, а с Государем остался бы один Распутин и говорил ему "не бойся", то он бы не отступил" (41, с. 250). Вот почему решено было убить Царского Друга, оставив Семью в одиночестве и без молитвенной на земле защиты. Но чтобы публично убить старца, чтобы заставить общество захотеть этого убийства, нужно было удесятерить клеветы, нужно было вывалять в грязи светлые лики Царские, Для этого и была изобретена иудейская афера с появлением фальшивой личности – двойника Григория Распутина.

Первые догадки о том, что Царскую Семью компрометировали через двойника Григория Ефимовича, появились вскоре после убийства Старца. Одно из свидетельств тому – рассказ атамана Войска Донского графа Д.М.Граббе о том, как вскоре после убийства Распутина его "пригласил к завтраку известный князь Андронников, якобы обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся" (52, с. 148). Надо ли говорить, что подобный "двойник" мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом "злачном" месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения. Ю.А.Ден вспоминает с недоумением: "Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири" (46, с. 95).

Об одной такой истории с двойником Распутина рассказала в своих воспоминаниях писательница Н.А.Тэффи. В 1916 году Тэффи, тогда сотрудница "Русского слова", писатель В.В. Розанов, работавший в "Новом времени", и сотрудник "Биржевых ведомостей" Измайлов были приглашены на обед к издателю, которому "небезызвестный в литературных кругах" Манасевич предложил "пригласить кое-кого из писателей, которым интересно посмотреть на Распутина" (53, с. 223). Любопытствующие писатели явились в назначенный час и увидели "Распутина". "Был он в сером суконном русском кафтане, в высоких лакированных сапогах, беспокойно вертелся, ерзал на стуле, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто вытянутым в длинный мясистый нос, он шмыгал, блестящими колючими, близко притиснутыми друг к дружке глазами из-под нависших прядей масленых волос… Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня?". Писательница сразу же почувствовала всю искусственность этих смотрин. "Что-то в манере Распутина – это ли беспокойство, забота ли о том, чтобы слова его понравились, – показывало, что он как будто знает, с кем имеет дело, что кто-то, пожалуй, выдал нас, и он себя чувствует окруженным "врагами-журналистами" и будет позировать в качестве старца и молитвенника". От этого предположения Тэффи "стало скучно", но оказалось, что Гришка работает всегда по определенной программе" (53, с. 230), Выговорил несколько фальшивых фраз о "божественном": "Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться", затем принялся приставать к гостье с настойчивым: "Ты пей! Я тебе говорю – Бог простит!", потом недвусмысленно стал, звать к себе, потом велел принести свои! стихи, звучащие, запомним это, так: "Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснее их, потому что любовь моя есть Бог", потом собственноручно написал несколько строк "корявым, еле разборчивым мужицким почерком "Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий". Потом хозяин вдруг озабоченно подошел к Распутину: "Телефон из Царского". Тот вышел и к столу не вернулся.

На этом свидание с двойником Распутина не закончилось, Через три-четыре дня последовало повторное приглашение, "заезжал Манасевич, очень убеждал приехать ("прямо антрепренер какой-то!" – так восклицает Тэффи) и показывал точный список приглашенных". Большинство из них не знали друг друга и пришли только поглядеть Распутина. Как заезженная пластинка прокрутилась прежняя "программа": разговоры о "божественном", приставания, скабрезным тоном о Государыне, "хозяин все подходил и подливал ему вина, приговаривая: "Это твое, Гриша, твое любимое". "Распутин" напился, потом ударила музыка. "Распутин вскочил… сорвался с места. Будто позвал его кто… Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно, остановиться не может". "Голос Розанова: "Хлыст!"… И вдруг Распутин остановился. Сразу. И музыка мгновенно оборвалась, словно музыканты знали, что так надо делать" (53, с. 235, 239).

Писательской интуицией Тэффи заподозрила в этих встречах "обделывание каких-то неизвестных нам темных, очень темных дел" (53, с. 240). Догадка ее нашла подтверждение. Пьяный "Гришка" проговорился, знает, что они журналисты, "Это было очень странно, – удивилась Тэффи. – Ведь не мы добивались знакомства со старцем. Нас пригласили, нам это знакомство предложили и вдобавок нам посоветовали не говорить, кто мы, так как "Гриша журналистов не любит", разговоров с ними избегает и всячески от них прячется. Теперь оказывается, что имена наши отлично Распутину известны, а он не только от нас не прячется, но, наоборот, втягивает в более близкое знакомство. Чья здесь игра? Манасевич ли все это для чего-то организовал – для чего неизвестно?" (53, с. 238). Это было действительно дело рук еврея Манасевича только для одного, чтобы литераторы и журналисты засвидетельствовали, что своими собственными глазами лицезрели "живого Гришку" – пьяного, распутного хлыста. "Все мои знакомые, которым я рассказывала о состоявшейся встрече, высказывали какой-то совершенно необычайный интерес. Расспрашивали о каждом слове старца, просили подробно описать его внешность, и главное, "нельзя ли тоже туда попасть?" – свидетельствовала, как и было задумано Манасевичем, Тэффи (53, с. 234).

Устроитель "распутинских" спектаклей еврей Манасевич-Мануйлов был профессиональный мошенник. Задолго до эпопеи с двойником Распутина он, широко афишируя свои связи с высшими кругами, за солидный куш предлагал услуги по протекции разных дел – от разрешения на открытие парикмахерской до ходатайства за заключенного под стражу и назначения на государственную должность. Он демонстрировал молниеносное разрешение просьб, связываясь по телефону то с министром внутренних дел, то с самим Председателем правительства, получая от них телефонные заверения в скором решении вопросов. Выудив у простаков гонорар за свои ходатайства, Манасевич всячески избегал дальнейших встреч с прежними просителями, принимая череду новых. Подобные мошенничества оставались, впрочем, совершенно безнаказными, так как просители не имели свидетелей обмана, чаше всего ходатайствовали у Манасевича по незаконным делам и не стремились потому выдвигать против него официальные обвинения.

Но когда Манасевич включился в аферу с двойником, он стал получать от мошенничеств двойную выгоду. И его аферы часто удавались, благодаря магическому действию имени Царского Друга, и наветы в связи с этим на Распутина усиливались, за что Манасевич, безусловно, получал вознаграждение от заинтересованных лиц. Причем безнаказность была и здесь гарантирована Манасевичу. Ведь в "спектаклях", описанных Тэффи, не было ни одного противозаконного деяния. Двойник никому не представлялся как Григорий Ефимович Распутин, просто созванных гостей загодя предупреждали, что это он самый и есть. Двойник чаще всего не говорил ничего дурного о Царской Семье, но то, что он говорил о своей близости к Ней, позорило Государя и Государыню просто потому, что такой нечестивый мерзавец был вхож к Царю. И потому, случись полиции нагрянуть на подобную вечеринку и проверить документы у "Гришки", он бы невинно протянул им свой паспорт со своим собственным именем и избежал бы какой-либо ответственности за "спектакль". Безнаказность делала подобные выходки все более частыми и наглыми. История разгула двойника в московском ресторане "Яр" – лучшее тому подтверждение.

26 марта 1915 года Григорий Ефимович приехал и в тот же день уехал из Москвы. Но вот донесение полковника Мартынова, что "по сведениям пристава 2 уч. Сущевской части г, Москвы полковника Семенова", Распутин 26 марта около 11 часов вечера посетил ресторан "Яр" с вдовой Анисьей Решетниковой, журналистом Николаем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Потом к ним присоединился редактор-издатель газеты "Новости сезона" Семен Лазаревич Кугульский. Компания пила вино, расходившийся "Распутин" плясал русскую, вытворял непристойности, хвастался своей властью над "старухой" (так этот человек именовал Царицу). В 2 часа ночи компания разъехалась. Мартынов прилагает записку "Распутина", отобранную полицией у певицы ресторанного хора. Каракули внешне похожи на распутинские, но почерк не его: "Красота твоя выше гор. Григорий", Обратите внимание на содержание записки. Она прямо перекликается с тем, что двойник Распутина написал для любопытной Тэффи; "Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснее их". Совпадение вряд ли можно назвать случайным, оно – свидетельство того, что и в ресторанном кутеже, и на встрече с литераторами роль Распутина исполнял один и тот же человек, очень похожий на Старца. Записка была единственным "документом" в деле о кутеже в "Яре". Никаких свидетелей и никаких участников "оргии". Поэтому Императрица совершенно справедливо писала Государю: "Его (старца Григория) достаточно оклеветали. Как будто не могли призвать полицию немедленно и схватить Его на месте преступления" (16, с. 165).

Итак, в московском ресторане "Яр" гулял двойник Распутина с подставной компанией, и все разыгрывалось по обыкновению: пьянство, приставания к дамам, упоминания о Царской Семье, хлыстовская пляска. И если бы полиция была вызвана тогда же – открылось бы, что Распутин – ненастоящий, и Анисья Решетникова, благочестивая купеческая вдова 76-ти лет, никогда не была в ресторане. А вот еврей-газетчик Семен Лазаревич Кугульский был личностью подлинной и, скорее всего, являлся антрепренером "оргии". Это он постарался, чтобы дело о кутеже в "Яре" попало в печать еще до расследования и обросло непристойными подробностями. Вслед за этим Государственная Дума подготовила запрос о событиях в ресторане "Яр", потом не дала ему хода, намеренно распространяя вымысел, что Думе запрещено делать этот запрос, так как Царская Семья "боится правды". И пошла-поехала злословить досужая чернь: пьяный, развратный мужик – любимец Царской Семьи!

Вот так, обдуманно и нагло, был введен в общество двойник Григория Ефимовича Распутина. И хотя поступки двойника, его слова, записки, сама внешность – длинный мясистый нос, жидкая бороденка, беспокойные, бегающие глаза – весьма отличались от благообразного облика Григория Ефимовича, но двойник настойчиво выдавался и, главное, охотно принимался за Молитвенника и Друга Царской Семьи.

Остановимся на так называемых "записках" Распутина, немало послуживших фальсификации его личности. Перед нами два письма в газету "Русское слово", адресованные, как гласит корявая надпись на конверте, "Прапаведнику прыткаму Григорiю Спиридоновичу Петрову и Ледахтору Руцкаго Слова отъ Гришатки Распутина изъ села Пакровскаго изъ Тобольской губернии" (54).

В описях эти письма значатся как подлинные, принадлежащие руке Григория Ефимовича. Однако при первом же внимательном чтении два важнейших обстоятельства заставляют сразу же усомниться в их подлинности. Во-первых, автор писем, хотя и стилизует свой почерк под неумелые каракули малограмотного крестьянина и, подделывая почерк под простонародный, старается писать буквы не ровно в строку, а прыгающими невпопад, с нажимом, специально кривит мачты букв, петли у букв рисует неокруглыми, буквы не имеют наклона вправо, как это бывает у скорописных грамотных почерков, одним словом, фальсификатор демонстрирует непривычку руки к письму, но в этой стилизации под "мужичка" весьма умело выписаны каллиграфические ж, х, ъ. Такому их начертанию без гимназических уроков чистописания не выучиться.

Порой автор подделки нечаянно сбивается на свой обычный почерк, и тогда мы видим в письмах уверенную руку интеллигента, привычного к письменной работе. У букв в словах появляется сильный наклон вправо, они обретают округлость форм, петли у д, у становятся удлинененно-округлыми, слова записаны ровно в линию, без прыгающих букв. Особенно профессионально выписаны буквы ъ, т, и, н, те, что формируют основу скорописи. Если сопоставить эти письма с документами, доподлинно принадлежащими руке Григория Ефимовича, то даже беглый обзор особенностей почерка самого Распутина показывает его абсолютное несходство с фальшивками. Подлинный почерк Распутина хотя и неровный, с ученическим нажимом, буквы пишутся не слитно, но начертания в нем весьма уверенные, вариантов написания одной и той же буквы практически не встречается.

Второе обстоятельство, позволяющее нам утверждать, что письма написаны не рукою Григория Распутина, – это исправления букв по всему тексту, с тем, чтобы ухудшить почерк и сделать письма "малограмотными". Фальсификатор перерисовывает буквы в словах "усяко", "наковырялъ", "ведь". В грамотно написанные слова он вставляет ошибки: ходить – хадить, ругаться – ругатца, отправимся – отправимсе. В старании изобразить нечто очень "народное" автор подложных писем даже придумывает несуществующее слово "естимъ".

О подлоге говорит и неумелая имитация народного языка в письмах. Вот эти маловразумительные "цидулки", старательно напичканные просторечными оборотами.

Письмо 1-е. "И какъ тебе Гриша нестыдно ругатца кады ты меня естимъ атъ обчества удаляешь енъ отъ естова легче только экъ ты. Какой же ты палитикъ съ палитиками изъ руцкаго слова. Чай ты знашь у безымныхъ хватитъ безумства. Ты смотри светикъ не тисни ужъ Гришатку если он опросто волосится, опростоволосился печатно. Еп. Грщька Распутинъ"

Письмо 2-е. "Грише Петрову Что, Гриша, ты, ругаешься такъ съ саблями хочешь хадить – стало быть саблеромъ быть тоже енъ хочешь – то може скоро попадешь. Енъ может усяко бывываетъ, Ежель у каго пратекщя въ Ручком слове печатается. Гришки не просятъ Гришекъ не пастесняться ерыкать "саблями" за руспутство и ахъ Гриша Гриша, не смущайся Ведь не просить же мне у тебя прощенiя кагда ты меня ведь уже истинно совершенно напрасно пыряешь да еще так даже что в ужасъ меня всего просто бросаетъ. Когда от енъ отъ мяне многое независить Ты де ведь енъ многое не знаешь а прытко норовишь Я же тебе зла не желаю самъ-то я дюже въ падеже даже енъ было, что тебе силы не хватило такъ дергать. А ты жъ озлобился такъ что дажить въ смраде каком-то съ козявками страшеннымъ меня запечаталъ. Смотри богъ тебя Самъ за это хватитъ. Я тебе грожу ничего и только совестью и истиной. И не отрицайете что где наковырялъ здесь. Богъ-то въсурьезъ ковырнетъ всего какъ ты тутъ не пробничай съ саблями что жъ можно ходить так едак и вотъ едакъ с другого конца можно тоже. Село Покровское Тобольской губернии. Гриша Распутинъ".

Григорий Ефимович Распутин говорил на западно-сибирском диалекте, и среди характерных черт его произношения не было ни форм "усяко", что значит "всяко", ни ярко якающего "мяне", это скорее белорусские языковые черты. Местоимение "онъ" Григорий Ефимович произносил как "он", а не так, как пишется в письмах и свойственно только западновеликорусским и белорусским говорам "енъ". Причем это самое "енъ" употребляется как присказка, имитирующая просторечие "мужичка".

Автор подлога постарался насытить текст народными словами: надежа, едак и вот едак, и с другого конца, ежель, ерыкать, пырять, дюже; на конверте он искажает слово "редактор" – ледахтор, название газеты "Русское Слово" изображает как "Руцкое слово". Но Григорий Ефимович, если судить по его подлинным письмам и телеграммам, редко использовал просторечные слова, речь у него была простая, но не малограмотная, она не пестрела областническими словами, если они и употреблялись, то изредка и скупо.

Итак, исследование языка и почерка писем, якобы надписанных рукою Григория Распутина, доказывает его непричастность к их созданию. Внимательное чтение этих фальшивок позволяет представить их автора. Этот человек не филолог и не писатель, так как с лингвистической и стилистической точки зрения письма сфабрикованы неумело, а скорее всего журналист, знакомый с народной русской речью по ее белорусскому или западновеликорусскому наречию.

Мы установили подложность только двух писем, написанных от имени Григория Распутина. Они до сих пор числятся в каталогах как принадлежащие ему. Но фальшивые записки с широко известным "милай, дарагой, памаги" сотнями ходили по рукам в Петербурге, расходились по правительственным кабинетам. Ни один чиновник, получивший от просителя-мошенника такую записку, не знал ни действительного почерка Распутина, ни его самого, надо думать, что хорошо знакомых Распутину министров Штюрмера и Протопопова аферисты не посещали. И какая же буря негодования должна была взметнуться в душе высокопоставленного лица, получившего невозможную по наглости просьбу мошенника с подобным сопроводительным письмом "от Гришки". И эта буря негодования немедленно распространялась на Государя, чего и добивались еврейские аферисты.

Князь Жевахов засвидетельствовал в своих воспоминаниях, как некто Добровольский, ссылаясь на Григория Ефимовича, желал "быть назначенным на должность вице-директора канцелярии св. Синода". Когда Жевахов выразил справедливое возмущение Распутину, то с изумлением услышал от него: "Вольно же министрам верить всякому проходимцу… Вот ты, миленькой, накричал на меня и того не спросил, точно ли я подсунул тебе Добровола… А может быть, он сам подсунулся да за меня спрятался… Пущай себе напирает, а ты гони его от себя" (55, с. 186).

Именно благодаря существованию двойника со страниц отчетов охранного отделения предстают два Распутиных: один – благочестив, благолепен, богомолен, ходит в храмы, отстаивает литургии, ставит свечи, ездит на квартиры исцелять больных, принимает просителей, духовных детей, трапезует с ними, причем, как отмечают все действительно близкие ему люди, ни вина, ни мяса, ни сладкого отец Григорий в рот не берет. Строжайшее воздержание. Деньги, пожертвованные просителями, тут же раздает другим просителям. И, главное, к Императорской Семье почтителен до благоговения. Другой "Распутин" – неделями пьян, посещает блудниц, берет взятки за протекции, скандалит в ресторанах, бьет там посуду и зеркала, говорит дурное о Царской Семье.

Придет время, и откроются новые документы, которые окончательно докажут нам, что темную личность, внешне напоминавшую Григория Ефимовича Распутина, создали враги Самодержавного Русского Царства.