"Сфера разума" - читать интересную книгу автора (Слепынин Семен Васильевич)

Семен Слепынин СФЕРА РАЗУМА

Соблазны

Природа — сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней. Ф. И. Тютчев

Уснули звуки, сгустились сумерки, и в душу мою вновь закрадываются страхи, недобрые предчувствия. В соседней комнате, превратившись в мышей, спят мои конвоиры и слуги. Как ни странно, к ним я уже привык. Куда труднее привыкнуть к маленькому садику перед окном. Стараясь унять тревогу, поглядываю на кусты сирени и одинокую ободранную яблоньку. Ущербная луна роняет вниз голубой пепел и тонким слоем, словно изморозью, покрывает траву. В этом зыбком, почти нереальном свете все выглядит особенно жутким и пугающим.

Подул слабый ветер. Мне же почудилось, что кусты качнулись сами собой. В них мелькнула какая-то тень, притаилась и… снова скакнула!

«Начинается», — с замиранием сердца подумал я. Но вот ветер улегся, ветви сирени замерли, и тени приняли обычный вид. «Слава богу, пронесло», — вздохнул я.

Вслед за облегчением в груди поднималось нехорошее, злое чувство к моему таинственному собеседнику, этому змею-искусителю, соблазнившему меня «магией приключений и неведомого». Нахлебался я этой «магии» до чертиков, до дрожи в коленях. Ему бы такое!

Желая как-то забыться, избавиться от тяжких ощущений, вспоминаю, что начались мои странствия далеко, совсем в ином месте и с иных, куда более приятных, прямо-таки мажорных ощущений.

Именно ощущений… Я еще ничего не видел и ничего не сознавал, но чувствовал всеми порами родное, теплое, ласковое солнце. Я ловил его губами, пил его лучи. Потом пришло сознание. Я открыл глаза и в волнении вскочил на ноги: кругом плескалось бескрайнее море трав и цветов. А в груди такое чувство, будто появился в этом мире внезапно, будто шагнул сюда из другого существования или из небытия.

Так оно почти и было на самом деле. Третий день я здесь и никак не могу освоиться с мыслью, что мою индивидуальность, мое психическое «я» взяли из двадцатого века и временно поселили в организм человека будущего. И зовут этого человека Василием Синцовым. Третий день я обживаю его тело и привыкаю к новому миру.

А привыкнуть не в моих силах. До того острым было ощущение радости и жажды жизни, что я беспричинно рассмеялся, повалился на землю и начал с детским восторгом кататься на траве.

— Смотрите, дядя Василь кувыркается, — раздался звонкий мальчишеский голос.

Я встал. Из высоких, волнами качающихся трав выплыли ребятишки. С ними высокий смуглый человек с внушительной дымчатой, седеющей шевелюрой, уложенной наподобие чалмы. Серебрившаяся борода его кривилась, как ятаган. Прямо-таки картинка из книжки арабских сказок. Он и был арабом по имени Абу Мухамед. Но обожавшие его детишки и многие взрослые звали просто дядей Абу.

— Резвишься, Василек? — с улыбкой спросил дядя Абу. — Вспомнил детство?

— Вспомнил, — смущенно ответил я, не зная, под каким предлогом поскорее отсюда убраться: контакты с людьми нежелательны.

— Вспомни заодно и Кувшина. Попрощайся с ним, — дядя Абу показал на запад.

Это был хороший предлог. Я поднялся ввысь и полетел на запад. Как и в прошлый раз, с любопытством ощупываю пояс, или, как его здесь называют, — антипояс. Изготовленный из мягкой биоткани, он обладает свойством создавать послушное малейшему желанию поле.

«Повыше», — мысленно попросил я, и желание мгновенно исполнилось. Парил я уже рядом с жаворонком, оглушительно и залихватски выводившим свои серебряные трели. Мимо, взмахивая руками и подражая птицам, пролетели двое малышей. А внизу ни малейших признаков железных или шоссейных дорог, ни одного здания. Лишь озаренные солнцем луга, рощи и перелески.

Я чуть снизился, набрал скорость, и рубашка на спине вздулась, захлопала, как парус. Замелькали верхушки деревьев. Но вот лес кончился, и в камышовой низине засверкало озеро. Никакой Кувшин меня здесь, конечно, не ждал. Да я и не знал, кто это такой.

Плавно спустившись, я пошел по воде, как Иисус Христос. Под ногами, в зеркальной глади, — глубокая синева с медленно плывущими облаками и стремительными, как черные молнии, птицами. Непривычно, даже жутковато шагать по перевернутому бездонному небу. Ступив на берег, я с облегчением почувствовал привычную тяжесть и углубился в лес.

Было в нем много неясного, жгуче таинственного. Вчера мой невидимый собеседник чуть приоткрыл завесу над загадкой лесов и полей, упомянул о какой-то Памяти, или иначе — Сфере Разума. Но лишь раздразнил меня, растравил любопытство. «Природа — сфинкс». Так сказал один из самых почитаемых мною поэтов. Да, окружающая меня живая природа — сфинкс. Но не в метафизическом, не в философском смысле, какой имел в виду поэт, а в самом что ни на есть физическом, в естественном. Быть может, «никакой от века загадки нет и не было у ней»? И все объясняется просто? Как желудь развертывается в дуб со всеми его корнями, ветвями, листвой, так и дремлющие необъятные силы, изначально заложенные в самом фундаменте материи, развертываются или уже развернулись во всей здешней природе. «Вон куда забрел», — усмехнулся я, не подозревая, как близок был к истине.

На одной из полян я присел рядом с дубом, потрогал его шершавую кору, потом сорвал травинку, растер ее, понюхал и пожал плечами — ничего особенного. И в то же время в каждой ветке, в каждой травинке и в каждом жуке, качающемся на цветке, чувствовал присутствие иной и непонятной жизни, даже что-то сказочное. Но что?

Поднявшись ввысь и пролетев над лесом километра три, вновь увидел под собой поля, рощи, перелески. На одном из холмов паслись лошади. Рядом с ними играли ребятишки.

Изредка попадались беседки с белыми колоннами, арки и даже старинные, празднично красивые часовенки. Чеканно изящные и легкие, как кружева, они естественно и просто, с какой-то музыкальной легкостью вписывались в пейзаж — в лужайку с высокой травой, в берег реки. Они манили меня, казались воротами в недоступный мир.

На берегу реки я приземлился вблизи арки, белевшей между высокими вербами. Справа из-за холмов неожиданно вылетел всадник на великолепном скакуне. Он спрыгнул с коня, вошел под своды арки и… пропал. Будто растаял в траве.

Бес любопытства зашевелился во мне, и я нарушил один из запретов — шагнул за арку. И ничего не случилось. Та же река и те же вербы на ее берегах, даже птицы те же носились в вышине. Еще шаг, и… Что это? Медленно, как из редеющего тумана, над рекой выступили мосты, появились гранитно серые набережные, заискрились купола и шпили дворцов. В нишах под колоннами дремали вереницы статуй… Город — прекрасный, как мираж, и странный, как фантазия сновидения, — вышел из ландшафта, будто вырос из лугов и рощ, как вырастают яблоки на яблоне или как в травах распускаются цветы.

Вверху над крышами домов и куполами дворцов проплывали пассажирские аэролодки. Но чаще люди ходили пешком. Мое поведение, видать, им казалось странным. Они с любопытством оглядывались на меня.

Я поспешил обратно за арку, и город исчез. Он тихо растворился в реке, вернулся в травы, в листья тополей и верб. Чудно все это.

Возвратившись в тот же лес, я отыскал укромный уголок, присел и задумался. Вряд ли город явился из загадочной Памяти. Пожалуй, тут все проще и связано скорей всего с геометрией пространства, с его изгибами и параллелями. Нет, Память — совсем другое. Память — сокровеннейшая тайна цивилизации. О ней ночной собеседник, мой дьявол-искуситель, лишь намекнул… А что, если?

Мысль внезапная и яркая, как молния, озарила меня. Я вскочил и начал в волнении ходить по поляне. Вверху пролетели двое взрослых с малышами, и я поспешил в свое укрытие, снова сел и стал спокойно рассуждать. А что если Память — это вся история человечества? Ушедшая в небытие, она как бы оживает здесь и присутствует в виде… В виде чего? Невидимки? Мой таинственный собеседник туманно упомянул о материализации. По желанию людей все созданное человечеством Память может представить здесь в самом натуральном вещественном виде. Но в последние годы, как я понял, с Памятью что-то стряслось. Образы прошлого, и образы дурные, стали оживать и помимо воли людей. Выброшенные в далекую доисторическую эпоху, они образовали там свой непонятный замкнутый мир. Целую страну. Ее надо изучить, и в качестве разведчика выбрали меня.

Почему именно меня? Вчера собеседник все объяснил. Он сказал, что уже были попытки заслать туда своих людей с хорошими актерскими данными. Один из них прикинулся средневековым инквизитором, другой — человеком двадцатого века. И тоже человеком довольно скверным — там такие и нужны. Но обитатели того мира при проверке разоблачили разведчиков.

— Личность каждого человека, его «я» — это его современность, сгусток символов внешнего мира, наисложнейший клубок понятий, образов и ассоциаций, — разъяснил он, как будто я недоумок.

— Это я знаю, — не слишком вежливо прервал я его.

Мой собеседник не обиделся и продолжал объяснять. Оказывается, их ученые еще не могут подделывать внутренний мир людей прошлых эпох. Поэтому их разведчики провалились и погибли.

Тогда ученые стали шарить в историческом прошлом в поисках подходящей кандидатуры и наткнулись… Нет, не могу без возмущения вспоминать вчерашний разговор. Они наткнулись, видите ли, на мою… «гаденькую душу». Боже мой, чего только не пришлось услышать! Я, оказывается, и ханжа, и повеса, и еще черт знает кто. Единственное мое жизненное правило, как он выразился, — «со вкусом ловить каждое пробегающее мгновение». Но самое «ценное»… Опять же его ехидное словечко! Самое «ценное» — я приспособленец. Я, дескать, прекрасно вживусь в любую социальную среду, какой бы гнусной она ни была.

Кажется, в тот раз я здорово нагрубил ему и потребовал вернуть мою столь непривлекательную душу на прежнее место, в свое столетие. Пытаясь исправить свою ошибку, змей-искуситель начал льстить. Он с похвалой отозвался о моих способностях как писателя-фантаста, о моей начитанности. Я не поддался. Он прибег к другой уловке — стал соблазнять.

Вот тут-то я, болван, и развесил уши. Миссия разведчика и впрямь сулила много интригующего. Во-первых, в тот мир, в доисторическое прошлое, минуя тысячелетия, я отправлюсь… на коне. На самом обыкновенном живом коне из породы орловских рысаков. Его даже звали Орленком. Во-вторых, страна, где мне предстоит побывать, загадочна невероятно. Наряду с вымышленными персонажами (какими — этого никто не знает), я могу встретиться с реально жившими и давно умершими людьми, с так называемыми историческими личностями. И даже как будто с моим любимым философом… Побеседовать с воскресшим Шопенгауэром? И жутко, и заманчиво.

И, наконец, самое главное: я проживу еще одну и совсем неведомую жизнь! Мне обещают, что я смогу родиться вот в этом дивном мире. С самого раннего детства перед моими жаждущими чувствами, перед моим пробуждающимся разумом во всей своей сокровенности предстанет вот этот мир-загадка, эта цивилизация-сфинкс.

— Тебя с детства влечет магия приключений и неведомого, — сказал вчера мой соблазнитель. — Меня тоже. Вот это общее в наших психических матрицах, общее от рождения, позволит ученым проделать эксперимент, названный ими рокировкой. Ты полностью состыкуешься с нашим миром и с детства проживешь мою жизнь как свою.

— Для чего? — допытывался я. — Не для моего же удовольствия. Как я понял, вы грубые прагматики.

Он попробовал объяснить. Но я понял лишь что-то очень обидное для себя. Оказывается, конь не потерпит чужака с «гаденькой душонкой», то есть меня. Поэтому туда поскачет он сам и лишь в конце путешествия предоставит свое тело мне, моей «психической матрице». Сам же он исчезнет надолго, свернется в особое состояние, сходное с полным небытием. И лишь временами я буду слышать его голос. А я, прожив во время рокировок новую жизнь, стану другим — таким или почти таким, как он, нравственно чуть ли не сольюсь с ним. Вот тогда конь примет меня, промчится через тысячелетия обратно и вернется сюда.

Все это звучало настолько интригующе, что я согласился. И впрямь: что я видел хорошего в моем скучном, томительно однообразном веке?

Занятый размышлениями, не заметил, как солнце перевалило через зенит и склонилось к закату. Пока не стемнело, решил посмотреть, каков я сейчас. Сначала попытался вызвать из прошлого, из моего двадцатого века зеркало, что находится в прихожей моей квартиры. Ничего не получилось — зеркало не материализовалось. Видимо, в загадочной Памяти нет его: слишком малозначительная вещь. Тогда я вспомнил один из залов Лувра, где в простенке стоит знакомое всем посетителям старинное зеркало. И вот оно… Овальное, в золоченой раме, с пылинками двадцатого века зеркало выступило прямо из воздуха. Любуйся!

И в самом деле: передо мной красивый малый — стройный, с хорошо посаженной головой, с большими задумчивыми глазами. Это же я, каким я был лет в двадцать-тридцать! И в то же время это Василий Синцов, его организм, или, как он выразился, его «биологический сосуд». Только в сосуд этот влили другое и (опять же его грубые слова!) «довольно дурно пахнущее содержание» — мое внутреннее «я».

Как я понял, наше внешнее сходство очень важно при проверке, которую мне предстоит выдержать там. Проверка… Признаюсь, она меня изрядно тревожит. Уж не пытки ли?

Зеркало исчезло, словно знало, что оно уже не нужно. Да и темнеть стало. В лесу стелились такие мягкие и ласковые тени, а листва, затихая, шепталась так дружески и братски, что тревога моя рассеялась, как дым. Нет, «природа-сфинкс» не даст в обиду даже там, в ином и неведомом краю, оградит от опасности. Я глядел на догорающие облака, на верхушки деревьев, где розовели брызги заката, и дивился: откуда эта неожиданная убежденность. Поднялся. И опять чувствовал, что в листьях клена, в ветвях дуба, в каждой травинке таится что-то доброе и чародейское.

Наконец до того распалил свое воображение, что меня начали посещать галлюцинации. Уже под вечер, когда в небе выступили первые звезды, я вышел к реке. На крутом берегу сидела девушка и, тихо напевая, расчесывала гребнем волосы. В каждом жесте, во всем облике ее было что-то от глубокой старины, от древних народных поверий.

Заметив меня, девушка вздрогнула, бросилась с обрыва и скрылась под водой. «Русалка», — мелькнула нелепая мысль. Охваченный детскими страхами, побежал. Через полчаса, уже в открытом поле, остановился и перевел дыхание. Начитался я в своем веке Гоголя и Погорельского. И вот на тебе: русалка! Даже сейчас в крупных звездах и тихой ночи чудилось что-то малороссийское.

В двух шагах беззвучно переливался в ложбинке ручеек, дробя зеркало лунного света на сотни зыбких осколков. Я сел перед ним и стал ждать. Наконец неведомо откуда — из небытия или из глубин моего «я» — стал выплывать он, мой ночной собеседник. Точнее, его голос, отчетливо звучащий в моих ушах, но неслышимый для других.

— Ты где сейчас?

— Не бойся, — мысленно ответил я. — Меня никто не видит.

— Днем тебе дали возможность еще раз погулять, познакомиться с нашим миром. Ты не накуролесил?

— Не такой уж я дикарь… Не варвар.

— Опять обиделся. Какой все-таки несносный человек.

— Вам, как я понял, такой и нужен.

— Не нам, а им, — поправил он. — Что делал сегодня? Кого видел?

— Опять столкнулся с вездесущим дядей Абу и его ребятишками. Но они посчитали, что это ты. Потом все же нарушил запрет и на минуту зашел в город.

— Ну это не беда.

— Но под конец случилось что-то с моим воображением. Это уже беда. Вечером на реке я видел будто бы русалку. Бред, конечно.

— Не совсем… Ну а общее впечатление?

— Тоже бредовое. Такое, словно попал в сказку.

— Отлично! Именно этого мы и добивались. В какой-то степени подготовили тебя, ибо попадешь в мир, очень похожий на сказку. Но сказку страшноватую.

— Не пугай. Страшит он меня, но одновременно интригует. А волшебный Орленок? Вы же можете показать его?

— Сейчас тебя посетит другое видение, что-то вроде научно-популярного фильма. Если оно понравится тебе и ты выразишь свое окончательное согласие, будем считать…

— Что эксперимент начался.

— Верно. Будем считать, что ты гаденькую душу свою… Ну-ну, не обижайся. Я же по-дружески.

— Хороша дружба…

— Не ворчи. Будем считать, что душу свою ты продал дьяволу и скоро попадешь в ад.

— Все шутишь…

— Какие там шутки! Признаюсь, мне здорово не по себе и хочу подбодрить себя. Опасно доверить свою судьбу и судьбу важного дела такому, как ты. Ведь там моим организмом и свободой воли будешь обладать только ты.

— Опасаетесь, что я могу продаться и верно служить, как выражаешься, дьяволу?

— Опасаемся. Но надеемся, что после рокировок ты изменишься нравственно и пожелаешь вернуться к нам.

— Опять загадочные рокировки! Интригуешь меня… И хочется, и боязно. Но больше хочется.

— Тогда начинаем?

— Начинаем.

— Ну что ж, верил бы в бога, сказал бы — с богом.

Голос с его дружелюбно-шутливыми интонациями затих. В тот же миг справа послышался странный звук. Я повернул голову и затаил дыхание. Ничего более прекрасного и захватывающего в жизни не видел! Из мглы выступил лунно-белый конь, величавый, как божество. На высокой, лебединой шее гордо красовалась голова с выпуклыми, звездно сверкающими глазами.

Орленок! Я понимал, что передо мной лишь копия, видение, фильм. И в то же время чувствовал, что это тот самый обещанный мне Орленок — повелитель времени, сказочный потомок орловских рысаков.

Немножко капризный, с надменной осанкой, он гарцевал на холме. Затем вдруг сорвался с места и бесшумным ураганом проскочил мимо. И — странно! — будто подхватил меня. Я почувствовал себя на месте всадника, и подо мной, мелькнув, исчезла степь… Нет, исчезло само пространство, и конь вырвался на просторы времени, на его мглистые дороги. Глухо рокотали копыта, проносились неясные тени, вмиг возникающие и вмиг рушащиеся города, древние цивилизации, эпохи…

Конь унесся, белой звездочкой сверкнул вдали и утонул во тьме тысячелетий… Видение исчезло. Я сидел на прежнем месте… С бьющимся сердцем огляделся. Тихо струился лунный свет. Он все так же дробился в ручейке и серебрил пустынную лесостепь.

И все это я смогу пережить наяву, а вернувшись на рысаке в чародейский мир, разгадаю его тайну? Да кто устоит пред таким соблазном! Кинув прощальный взгляд на искрившиеся травы, я почти вслух произнес свое окончательное:

— Согласен!

Лесостепь затуманилась, качнулась, стала уходить из-под ног. Сознание гасло… На миг кольнул страх перед проверкой в какой-то загадочной стране.