Анри Труайя Петр Первый

Глава I Насилие в Кремле

После кончины супруги, Марии Милославской, 14 марта 1669 года, царь Алексей Михайлович впал в такое уныние, от которого, по мнению его близких, ему так и не удалось до конца избавиться. Впрочем, кто смог бы заменить красавицу-царицу, о которой молва говорила, что она умела колдовать, а вместо изящной ножки у нее было раздвоенное копыто? За двадцать один год супружеской жизни она подарила мужу пятерых сыновей и шестеро дочерей. Трое из ее сыновей умерли друг за другом в младенчестве, а двое оставшихся, Федор и Иван, не отличались крепким здоровьем.[1] Федор был вовсе не глуп, но казался таким тщедушным, что царская мантия тяжким непомерным грузом легла бы на его слабые плечи. О том, чтобы оставить российский трон Ивану, дегенеративному юноше, страдающему эпилепсией, с отвисшей нижней губой и гноящимися глазами, отец не мог и помыслить без содрогания. Из всех дочерей лишь одна Софья заслуживала внимания. Она была хитра, энергична и дородна. Но царь не допускал даже мысли о том, что его наследником может стать особа женского пола. Ему нужны были еще сыновья, с широкой костью и ясным умом… Пустая супружеская постель приводила царя в отчаяние. Оплакивая покойную, он не знал, о чем больше скорбел – о желанной супруге или о заботливой матери для своих детей. В конце концов, он пока не так стар – всего сорок! – и еще достаточно сильный мужчина. Будучи очень набожным, нерешительным и сдержанным, он долго не сознавался в своих желаниях, а затем внезапно, после двух лет вдовства и молитв, решил жениться. В интересах процветания России он должен был вступить в брак еще раз. На портрете той эпохи царь изображен нерешительным, робким человеком в парчовом одеянии, усыпанном рубинами, изумрудами и жемчугом, в островерхой шапке, отороченной соболем и увенчанной крестом. В правой руке скипетр, в левой – держава. Коренастый бородач, под свисающими усами которого проглядывают розовые уста, с большим носом и напряженным взглядом.

Как только он объявил о своем намерении, двором овладела суета. По сложившимся вековым традициям царь должен был выбрать себе невесту из самых достойных и красивых девушек, которых приглашали с этой целью в Московский Кремль. Протоколом была зафиксирована дата – 14 сентября 1670 года. На этот день были назначены «смотрины» – претендентки из средней и высшей знати съезжались в сопровождении родителей в Кремль. Высоких и низеньких, блондинок и брюнеток, очень красивых и просто пригожих, юных и не очень, богато разряженных и скромно одетых объединяли невинность, красивое телосложение, скромность и горячее желание быть избранной. По прибытии во дворец их препровождали в терем – апартаменты, где женщины Древней Руси жили практически взаперти. Там специальные «смотрительницы» подробно расспрашивали, раздевали и ощупывали, чтобы выяснить, достойны ли они царской милости. Не избегали осмотра даже самые интимные места. Девушки, признанные недостойными, немедленно отсылались назад. Остальные щебечущей толпой отправлялись в палаты. Там они в волнении ожидали прихода монарха, который решит их судьбу. Шептались, молились, дрожали, и вот – распахнулась дверь: это он, царь-бородач, всемогущий вдовец Алексей Михайлович. Каждая мечтала его утешить. Он проходит между рядами в сопровождении царского лекаря. Взгляд замирает перед некоей Натальей Нарышкиной, он протягивает ей платок, расшитый золотом и жемчугом. Наталья опускает глаза. Она станет царицей.

На самом деле царь уже давно знал эту девушку. Он встречал ее у своего друга Артамона Матвеева, главы посольского приказа,[2] человека известного своей библиотекой, химическим кабинетом и самой большой диковинкой – супругой-шотландкой. Симпатизировавший Западу, этот новатор не хотел, чтобы его очаровательная воспитанница Наталья Кирилловна Нарышкина, дочь бедного и безвестного провинциального дворянина, жила взаперти за дверями терема. Допущенная своим опекуном к столу даже в присутствии гостей, она с первого взгляда пленила Алексея Михайловича. Высокая, с матовой кожей и черными глазами, опушенными длинными ресницами, обладающая скромными манерами, Наталья была олицетворением набожности и порядочности, мягкости и покорности. Она была на двадцать лет моложе царя, но разница в возрасте не беспокоила высокого гостя. Напротив, он рассчитывал, что ее свежесть сможет воскресить его угасшие чувства. Бремя усталости и болезней давило на него, и царь считал, что присутствие рядом молодой супруги его излечит. Пригласив всех боярских дочерей в Кремль на смотрины, он отдал дань традиции, хотя заранее знал имя той, которая разделит с ним ложе.

Свадьба была сыграна 22 января 1671 года. На следующий же день многочисленный и взыскательный клан Милославских, бывший в фаворе в Кремле во времена покойной царицы Марии, уступил место не менее многочисленному и не менее требовательному клану Нарышкиных, пришедшему с новой царицей Натальей Кирилловной. Несмотря на надменность вновь прибывших и тихую ненависть сдающих свои позиции, многие отметили очарование царицы. Патриарх Никон, имевший репутацию честолюбивого раскольника, ценителя женской красоты, привязался к ней и ни на шаг не отходил от новой царицы. Другим «воздыхателем» красавицы Натальи Кирилловны стал скромный придворный Тихон Стрешнев. Говорят, что царь закрывал глаза на ухаживания разных «молодцов», вьющихся вокруг его супруги.

30 мая 1672 года, по принятому в то время в России календарю, царица явила миру сына.[3] Ребенок был крещен с именем. Никто и представить пока не мог, что его будут величать Петром Великим, хотя астрологи и предсказали ему великое будущее. День его рождения был отмечен тем, что вблизи планеты Марс внезапно появилась звезда, а также и тем, что армия Людовика XIV под предводительством Конде и Туренна готовилась перейти Рейн. По мнению специалистов, эти военные события предсказывали, что перед новорожденным откроется увенчанная славой военная дорога.

Царь в знак благодарности Всевышнему помиловал нескольких узников, простил долги государственным должникам, а потом выкатил бочки с водкой и устроил пир, накрыв стол на 400 персон. Было подано 120 блюд, а в завершение трапезы вынесли десерты: огромный леденец в форме орла, утку, канарейку и попугая из сахара; сделанный из сладкого теста и раскрашенный в соответствующие цвета Кремль со стенами, башнями, пушками, пешими и конными воинами. Пока объевшиеся гости делали над собой усилия, чтобы проглотить еще какое-нибудь лакомство, акробаты, танцовщики и музыканты изо всех сил старались отвлечь гостей от содержимого тарелок. На следующий день, следуя европейским традициям, боярин Артамон Матвеев, чья воспитанница стала царицей, устроил спектакли в своем доме и во дворце. Большая часть пьес была сыграна на немецком языке, немецкими актерами, набранными в поселениях иностранных ремесленников в столице. А ученый монах Симеон Полоцкий, воспитатель царских детей, написал специально по этому случаю две пьесы по-русски: «Чудесный мальчик» и «Навуходоносор».

Больше всего Алексея Михайловича радовало то, что впервые его наследник родился крепышом. Все его предыдущие дети с колыбели отличались некрасивой внешностью с явными признаками дегенерации. Этот мальчик был сильным, красивым и резвым. Разница была настолько очевидна, что злые языки оспаривали происхождение Петра. Некоторые намекали, что царь, ослабевший с годами и истощенный болезнью, на склоне лет никак не мог стать отцом такого пышущего здоровьем младенца. Называли даже имена возможных отцов: патриарх Никон, исполин, сильный от природы, человек горячий и гениальный; или субтильный и энергичный Тихон Стрешнев, который был близок государю и Наталье Кирилловне. Даже спустя много лет Петр, терзаемый сомнениями относительно своего происхождения, во время одного из банкетов громко воскликнет, обращаясь к графу Ивану Мусину-Пушкину: «Этот, по крайней мере, знает, что он сын моего отца! А я так и не знаю точно, чей же я сын!»[4] И, подлетев к Тихону Стрешневу, продолжит пьяным голосом: «Скажи правду, ты мой отец? Не смей ослушаться! Говори, ничего не бойся, или я тебя удушу!» – «Государь, – отвечал Стрешнев, – я не знаю, что вам сказать: я был не единственным…» Петр закрыл лицо руками и, пошатываясь, вышел из зала.[5] Вопрос о происхождении Петра так и остался тайной. Однако когда он вырос, то ростом стал выше двух метров, как и патриарх Никон, умом и волей походил на Стрешнева и ни физически, ни моральным обликом не напоминал царя Алексея Михайловича. По свидетельствам современников, у царицы было много любовников. Но этот факт не проливал света на вопрос отцовства. И, кроме того, Петр был не первым и не единственным гениальным человеком, произошедшим от самого обыкновенного родителя. Подозрения, которые терзали его на протяжении всей жизни, вовсе не трогали лишь того, кто считался его отцом.

Вскоре Наталья Кирилловна родила царю с разницей в один год еще двоих детей: крепких и красивых дочерей.[6] Она создавала вокруг Алексея Михайловича атмосферу веселья и легкости, которая помогала ему, несмотря на усталость и отвращение, исполнять обязанности государя. Впечатлительный, нерешительный и слабовольный, он страдал каждый раз, когда надо было кому-то навязать свою волю. Во время царствования он часто вынужден был бороться: с расколом Церкви, с казаками, восставшими под предводительством Стеньки Разина, с турками, поляками и шведами, с боярами, которые не всегда разделяли его желание следовать западным образцам. В мечтах царь был реформатором и поддавался традиционалистам до тех пор, пока они не стали обвинять его в желании разрушить священные традиции русских обычаев. В сорок семь лет у него уже не было сил управлять этой страной, которую он терпеливо собирал по кусочкам. Сраженный цингой и водянкой, Алексей Михайлович умер в ночь с 29 на 30 января 1676 года, успев изможденным голосом дать последнее указание, чтобы после смерти царский венец перешел к его сыну Федору, которому едва исполнилось пятнадцать лет.

Вскоре был созван Земский собор – ассамблея, состоящая из Боярской думы, Освященного собора высшего духовенства и нескольких функционеров из основных приказов – который, подчинившись воле покойного, избрал своим царем Федора, брата Софьи и Ивана и сводного брата Петра. 21 июня 1676 года голландский посол Ван Келлер, бывший свидетелем церемонии восшествия на престол, так описывает это событие:

«Все вельможи и придворные были одеты в роскошные наряды из тканей, расшитых золотом и серебром, и в высокие шапки, украшенные богатой вышивкой и несметным количеством жемчуга. Князь Михаил Долгорукий бросал в народ горстями золотые и серебряные монеты. Собралась толпа людей всякого рода. Одни кричали, желали царевичу всяческого процветания и богатства, в то время как другие, ринувшись подбирать деньги, толкались и топтали им ноги».

Как только колокола возвестили о восшествии на престол Федора III, все замолкли. Едва медовуха высохла на усах бояр, приглашенных на пир по случаю коронования, началось большое обсуждение. Матерью нового царя была Мария Милославская, первая жена Алексея Михайловича, и вместе с ним весь род Милославских снова начал обретать силу во дворце. Они вытесняли клан Нарышкиных, к которому принадлежала вдова почившего царя и его младший сын Петр. Сначала победители обвинили Артамона Матвеева, неподкупного министра и опекуна царицы Натальи Кирилловны, в том, что он с помощью черной магии погубил царя Алексея Первого. Вспомнили, что у обвиняемого была химическая лаборатория и алгебраические книги. Разве этого не достаточно, чтобы его схватить, пытать и сослать в Сибирь? Что до Натальи Кирилловны, то она, едва избежав ссылки в монастырь, была отправлена вместе с сыном Петром в Преображенское, небольшую деревушку в окрестностях Москвы.

Царевич, тщательно оберегаемый матерью, был еще мальчишкой, с кудрявыми темно-русыми волосами, большими черными глазами и пухлыми розовыми щечками. Хорошо сложенный, быстрый в движениях и мыслях, он был открыт всему, его все интересовало. Отменное здоровье и задор мальчика вызывали восхищение у всех окружающих. Какой контраст с его сводным братом, царем Федором III! Этот совсем юный государь был очень мягким, задумчивым и образованным; он знал польский и латынь, пописывал стишки. Но казалось, бремя забот, присущих государю, превышает физические силы организма этого золотушного и тщедушного юноши. Он доверил управление государственными делами любовнику своей сестры Софьи, любящему роскошь князю Василию Голицыну. Последний, очень ценимый царевной Софьей за свою соблазнительность, обладал также качествами государственного мужа, чем очень нравился царю. Однако Федор после двух женитьб, следовавших одна за другой,[7] все чаще испытывал чувство тревоги и отчаивался, что не имел наследника мужского пола. Его единственный сын, которого ему подарила первая жена, умер во младенчестве, за несколько дней до нее. Дочь, которая родилась у второй жены, тоже умерла. Его кровь заражена. Кто останется после него? Брат Иван, которому уже исполнилось шестнадцать, но у него помутненный рассудок, а чтобы разглядеть окружающие его вещи, он оттягивает веки пальцем? Или его сводный брат Петр, живой, пылкий, умный, но ему ведь нет еще и десяти лет? Нужно ли руководствоваться правом первородства или отдать предпочтение здоровью и уму? Федор сомневался, однако все больше склонялся в сторону Петра. Взоры обитателей всей Москвы были устремлены на Кремль, где, окутанное большой тайной, воображалось будущее страны.

Кремль – крепость с зубчатыми стенами, построенная московскими князьями в центре столицы, чтобы защититься от вражеских армий и народных восстаний. Здесь обитали царь и патриарх; здесь билось сердце нации. В великие исторические моменты в этом священном месте собирались толпы людей, чтобы кричать от радости или голосить о печалях, выражать свой гнев. В мирное время Кремль был открыт для всех, а во время войны он превращался в крепость. С первыми лучами солнца тьма разношерстных посетителей входила в ворота, снимая шапки перед ликами святых, которые были изображены над входом. Боярские кареты с трудом прокладывали себе путь через шумные толпы простого люда. Там были и крестьяне, пришедшие с жалобами, и искалеченные нищие, и монахи, стремящиеся увидеть патриарха, подьячие, бегущие из одного приказа в другой, самодовольные стрелки, продавцы пирожков, карманные воришки, любопытные, государственные писаки, готовые тут же сформулировать любое прошение или любовное письмо. Эта пестрая и бурлящая толпа будто омывала, как острова, каменные и деревянные постройки, в ней невероятным образом смешивались святость и невежественность. Все стили собрались внутри этих стен: готический, византийский и итальянский ренессанс. Конструкции были как будто вставлены одна в другую, как в детской игрушке. На Соборной площади, среди десятка часовен и маленьких церквушек, возвышались Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы. Даже дворцы были похожи на церкви, с крышами в форме куполов, с цветной черепицей и богатыми орнаментами на фасадах. Рядом находились дома, предназначенные для Государственной казны, Оружейной палаты и для бесконечного множества царских служб: кухни, каретные мастерские, прачечные, булочные, конюшни, рассчитанные более чем на сорок тысяч лошадей, среди которых были и представители самой дорогой чистокровной арабской породы.

Внутри дворцов царили сумерки и тишина. Низкие сводчатые потолки комнат закопчены, стены расписаны фресками или обтянуты кожей и шелком. Опоры украшены причудливыми переплетениями золотой и ярко-красной краски. И в этой душной атмосфере близкие Федора III с тревогой ждали звуков из комнаты больного. Собирались группами, которые формировались соответственно честолюбивым замыслам. Заговорщики перешептывались за загородкой, ставили то на Ивана, то на Петра, трепетали, надеялись, так как восшествие на трон одного или другого означало взлет или падение его сторонников. Иван, сын Марии Милославской, за которым стоял весь клан Милославских, и Петр, сын Натальи Нарышкиной, а за ним – весь род Нарышкиных. Во главе клана Милославских действовала царевна Софья. После того как Федор слег, она не покидала места у его изголовья. Софья удалила от него молодую жену и под предлогом ухода за ним нашептывала ему на ухо выгодные для себя решения. Она внушала Федору, что так как он Милославский, то назначить преемником должен другого Милославского, то есть их брата Ивана. Если же, заблуждаясь, он укажет на сводного брата, Петра, то в этом случае мать царевича, Наталья Кирилловна, из ненавистных Нарышкиных, получит регентство до совершеннолетия сына. Нельзя таким образом предавать потомство. В случае надобности Софья сможет помочь советами Ивану, так некстати страдающему слабоумием, или защитить его своей властью. Неужели она будет худшей регентшей, чем Наталья Кирилловна?

Вне всякого сомнения, Софья имела дар внушения. Очень образованная, проворная, хитрая и острая на язык, она вовсе не хотела довольствоваться незаметной ролью, которая обычно отводилась русским женщинам в теремах. Областью ее интересов было все царство, а в перспективе – весь мир. Говорили, что, несмотря на некрасивую внешность, она вовсе не была скромницей, ее вдохновляла власть. Она была настоящая живая гора, платья ее трещали по швам. Франко-польский дипломат Ла Невиль писал, что у нее было «безобразное тело чудовищного размера, большая, как котел, голова, волосы на лице и язвы на ногах». И добавляет: «Насколько ее фигура была широкой и толстой, настолько тонким и проницательным был ее политичный ум, и, никогда не читая Макиавелли и не учась, она обладала всей мудростью этого философа и политика». В двадцать шесть лет ей можно было дать сорок. В этой мужеподобной женщине жила поистине необузданная чувственность. Безумно влюбленная в Василия Голицына, который был ее постоянным любовником, она позволяла себе случайные связи даже со стрельцами. В первые весенние дни 1682 года силы Федора III стремительно слабели. И 27 апреля того же года в четыре часа утра он скончался. Говорили, что незадолго до этого он захотел съесть пирог с тутовыми ягодами. Не мог ли он быть отравлен? Некоторые обвиняли Софью в том, что она ускорила конец своего горячо любимого брата, потакая его чревоугодию. Во всяком случае, царь почил после шести лет царствования, так и не оставив преемника.

Под похоронный звон колоколов патриарх Иоахим в замешательстве вышел из зала, где служили отходную, и собрал импровизированный Земский собор в одном из залов дворца. Наспех позванные бояре, высшие должностные и духовные лица, военные чины – все требовали немедленного ответа на вопрос прелата: так как царь умер, не оставив наследника, кто же из двоих – Иван или Петр – должен вступить на российский престол? Патриарх добавил: «Пусть тех из вас, кто будет руководствоваться своими страстями, постигнет участь Иуды!» Большинством голосов Ассамблея единодушно избрала Петра. В это время народ, прибежавший на удары погребальных колоколов, столпился снаружи перед «красным крыльцом», монументальной лестницей, заканчивавшейся широкими дверями. Призывая бояр из Земского собора следовать за собой, Иоахим показался на вершине лестницы, огласил результат совета и спросил толпу, согласна ли она с этим выбором. Радостные возгласы ему отвечали: «Пусть Петр Алексеевич будет нашим царем!» После чего толпа растворилась, чтобы разнести хорошую новость и напиться водки.

Иоахим вернулся во дворец благословить маленького Петра Первого, которому было всего десять лет, и наблюдать за водворением удивленного мальчика на еще слишком большой для него трон. Все присутствующие люди предстали перед юным монархом, чтобы присягнуть ему и поцеловать его руку. Софья, укротив свое бешенство, должна была, как и другие, склониться перед мальчишкой, который изо всех сил старался держать голову прямо. Он не смущаясь смотрел на эту медленную процессию из почтенных лиц. У всех них сегодня был необыкновенно торжественный вид. Они надели свои самые лучшие одежды. Узкие кафтаны из золотой и серебряной парчи, по которым были широко разложены бороды, подпоясанные персидскими кушаками, подчеркивающими их большие животы, настоящий предмет мужской гордости, и красные кожаные сапоги с вздернутыми мысками. И ни одной женщины, не считая цариц и царевен в парадных платьях. Они склонили головы, и, как и полагалось, слезы застыли у них в глазах. Наталья Кирилловна не смела поверить в свое счастье. Она регентша! В этом смешении славы и ненависти, страха и надежды она выглядела очень скромной и невинной. Сама она ничего не предпринимала, а терпела и молилась, чтобы все распри вокруг ее сына Петра наконец улеглись. Позади нее весь род Нарышкиных, состоящий из людей алчных и легкомысленных, торжествовал победу. Им теперь достанутся и должности, и теплые местечки!

Но жестокая Софья еще не сказала своего последнего слова. Вкусив рядом с братом Федором, за которым она ухаживала, прелести жизни свободной женщины, она даже думать отказывалась о возвращении в терем, этот гинекей новой эпохи, где царские сестры и дочери влачили жалкое существование, обреченные на вечное целомудрие, праздность, пересуды, молитвы, посты и толкования снов, не видя других мужчин, кроме патриарха и ближайших родственников. Лекарь мог быть допущен к их изголовью только в самых крайних случаях. Он заходил в темную комнату и даже пульс больной мерил через ширму. В церкви, куда они ходили по потайным коридорам, царевны, как и царицы, были спрятаны от глаз посторонних за занавес из красной тафты. Так как по статусу им запрещено было выходить замуж за царских подданных, а можно было только за равных себе по положению, и запрещалось обращаться в другую религию, выходя замуж за иноверцев царской крови, царевны должны были большую часть времени довольствоваться одиночеством и молитвами. Но Софья хотела жить, любить и царствовать. И к тому же рядом с ней сейчас был человек, который ее удовлетворял и физически, и по своим интеллектуальным качествам, – Василий Голицын. С ним вместе она вынашивала планы мести. Любовники втянули в свою затею дядю царевны, Ивана Милославского по прозвищу Жестокий, братьев Ивана и Петра Толстых, ученого монаха Сильвестра Медведева, тщеславного и дерзкого князя Хованского. Именно на него и рассчитывала Софья, надеясь перетянуть на свою сторону грозное и опасное войско стрельцов.

Созданное Иваном Грозным стрелецкое войско состояло из двадцати полков по тысяче человек в каждом, большая часть которых была расквартирована в Москве. Когда-то они были участниками удачных военных кампаний, но уже в течение длительного времени пользовались своим привилегированным положением без какого-то ни было риска для жизни на пользу Отечества. Свободные от своих прямых обязанностей солдаты, расквартированные и получающие жалованье из государственной казны, из поколения в поколение были стрельцами и ревниво защищали свои привилегии, находясь в оппозиции к регулярным войскам и казакам, чье жалованье было гораздо меньше. У стрельцов была своя администрация и предводитель из знатных бояр. Размещенные с семьями в специально предназначенных для них кварталах, они также получали право вести торговлю и заниматься ремеслами, не платя ни пошлин, ни налогов. За эти привилегии они проводили патрулирование улиц, обеспечивали почетное сопровождение государю и занимались еще и тушением пожаров. Это была армия бесцеремонных и алчных вояк, особенно гордившихся своей униформой: кафтаны ярких расцветок (красные, голубые, фиолетовые или зеленые, в зависимости от полка), красные пояса, высокие бархатные шапки, опушенные соболями, желтые сапожки из мягкой кожи. Из оружия у них были пищали, сабли и алебарды. От отсутствия реального дела дисциплина в рядах стрельцов начала разлагаться. Они стали превращаться в банды солдафонов, которые считали, что им все дозволено перед лицом слабеющего государства. Так называемые защитники порядка, они охотно действовали заодно с подстрекателями беспорядков. И сильнее других, имеющих на то основание, кричали и протестовали против бремени налогов и сговора бояр. При правлении апатичного Федора III у них уже были ассамблеи, где публично обсуждали политические и религиозные вопросы, критиковали трон и церковь, обвиняли своих непосредственных начальников во взяточничестве.

Как только Петр I взошел на престол, эти бунтари в униформе стали угрожать восстанием, если не будут наказаны их полковники, которые, как они заявляли, их обкрадывают и заставляют работать по воскресным дням. В полной растерянности Наталья Кирилловна вызвала из изгнания Артамона Матвеева, который проявил себя мудрым министром во время правления ее мужа. Но Артамон Матвеев не спешил возвращаться, а время шло. Чтобы усмирить стрельцов, регентша, воспользовавшись неудачным советом боярской Думы, решилась выдать начальников без малейшего расследования. Перед собравшимся войском обвиняемых полковников секли розгами по икрам до тех пор, пока они не возвращали деньги, которые жалующиеся настойчиво просили. Наказание продолжалось в течение нескольких дней и длилось каждый раз по два часа. «Было поломано большое количество розог при избиении несчастных, – писал свидетель того времени. – Стрельцы собрались на площади и вели себя как настоящие судьи. Наказание не прекращалось до тех пор, пока они не кричали: „Довольно!“ Некоторых начальников, которых они особенно ненавидели, наказывали по два раза в день».[8] Наконец избитые начальники подчинялись и отдавали свои сбережения под злорадные выкрики стрельцов. Нарышкины и Наталья Кирилловна посчитали, что они устранили опасность. В действительности же, воодушевленные своей дерзостью, стрельцы готовились к восстанию.

Софья и ее сообщники следили за развивающимися событиями с особым вниманием. По ночам они собирались у Ивана Милославского и после долгих споров наметили тех из Нарышкиных и их друзей, кого необходимо будет устранить, чтобы добраться до трона. С этой целью они нашли наемных шпионов, которым объяснили их миссию. Эти шпионы, в числе которых была наперсница Софьи – Феодора Родимица, – проникали в стрелецкие кварталы, подговаривая недовольных, убеждая их, что Нарышкины отравили Федора III, что они истязают царевича Ивана и угрожают убить его, что один из них даже хочет завладеть короной и что Петр I вовсе не сын Алексея Михайловича, а рожден от Стрешнева или от патриарха Никона. Кто-то из заговорщиков, переодевшись подобно тому, как одевались Нарышкины, преследовал жену одного из стрельцов, напугал ее, а потом скрылся, что обострило гнев ополченцев. Другие агенты Софьи раздавали деньги, покупая совесть тех, кто не спрашивал, за что получает жалованье. Вот-вот должно было случиться кровопролитие, все было почти готово, но Иван Милославский ждал приезда в Москву своего злейшего врага Артамона Матвеева, которого он поклялся погубить и имя которого было во главе списка будущих жертв.

Наконец Артамон Матвеев, вернувшись из ссылки, добрался до Москвы. Едва ступив в Кремль, он почувствовал назревшую драму. Но выправлять ситуацию было уже слишком поздно. 15 мая 1682 года Иван Милославский начал наступление. Его шпионы проникли в стрелецкие кварталы и распустили слухи о том, что Нарышкины после убийства царя Федора III собираются расправиться с царевичем Иваном. Вскоре девятнадцать стрелецких полков с оружием в руках кричали: «Смерть изменникам!» Они ударили в набат и, напившись для храбрости водки, сняли свои разноцветные кафтаны, оставшись в красных рубахах с засученными по локоть рукавами. Размахивая пиками, алебардами и саблями и толкая пушки, беснующаяся толпа обрушилась на Кремль. Поступил приказ закрыть крепостные ворота, но караульные посты были уже сметены. Первый натиск стрельцов пришелся на стены Грановитой палаты. Внутри началась паника. Чтобы образумить и убедить бунтовщиков, что их обманули, еле живая от страха Наталья Кирилловна появилась на красном крыльце с маленьким царем Петром I и царевичем Иваном. За ней возвышались патриарх Иоахим, Артамон Матвеев, Михаил Долгорукий и другие бояре, члены Думы.

«Вот царь Петр Алексеевич и царевич Иван Алексеевич, – сказала она, напрягая голос. – Слава богу, они здоровы и в их доме нет изменников». Пока мать обращалась к толпе, маленький Петр очень испугался. Почему у всех этих людей, столпившихся внизу, лица перекошены от ненависти? Как сделать, чтобы они ушли? Увидев царских детей, сбитые с толку стрельцы умолкли, засомневались и стали опускать оружие. Некоторые, дерзнув подняться на первые ступеньки лестницы, спросили Ивана:

– Ты и вправду царевич?

– Да, – прошептал Иван.

– Тебя кто-нибудь обижает?

– Никто.

Догадавшись, что ветер переменился, Артамон Матвеев спустился с крыльца и обратился со словами примирения к стрельцам. Он им напомнил их прошлые победы и призвал хранить верность царю Петру I, которого честно избрали. В свою очередь, патриарх Иоахим взял слово, чтобы умолить солдат, во имя Всевышнего, разойтись по домам, удостоверившись, что царевич Иван цел и невредим. Отрезвленная толпа колебалась и шепталась, пристыженная своим бунтовщическим порывом. Казалось, что эта партия выиграна, старый князь Михаил Долгорукий, предводитель стрельцов, решил использовать преимущество и сильной рукой усмирить бунтовщиков, которые осмелились бросить вызов власти. Повысив голос, он их оскорблял и приказывал разойтись по домам под угрозой страшного наказания за неповиновение. Это неумелое вмешательство послужило искрой, из которой разгорелось пламя. После недолгого оцепенения разъяренные стрельцы бросились на Михаила Долгорукого и сбросили его вниз по ступеням. Грузное тело тяжело скатилось на пики, которые его пронзили. Его добивали ударами алебард на земле, разрывая тело на части. Вид крови, брызнувшей из открывшихся ран, вызвал приступ ярости у нападавших. И теперь они принялись за Артамона Матвеева, которого Наталья Кирилловна тщетно пыталась защитить, вцепившись в него обеими руками. Вырванный из объятий регентши, он, в свою очередь, был сброшен на пики, пронзен и порублен на части под пронзительные ликующие крики. «Любо! Любо! Это по нам! Так его!» – повторяли мучители. Они бросились во дворец на поиски Ивана Нарышкина и всех остальных «изменников» из числа сорока шести, которые были внесены в список, составленный Софьей и Иваном Милославским. Гнев бунтовщиков не пощадил ни царские апартаменты, ни алтари домашних церквей. Они выбивали двери, рылись в сундуках, вспарывали матрасы, разрывали и пачкали обивки своими обагренными кровью руками. Снаружи бил набат, двести барабанщиков без устали стучали в барабаны, а пьяные голоса вопили о новых расправах.

В ужасе Наталья Кирилловна прижимала к себе маленького Петра. Что почувствует он, увидев это побоище? По мнению некоторых свидетелей, он был сильно напуган, по мнению других, проявил железную выдержку, не свойственную своему возрасту. На самом деле среди этой резни он испытывал смешанное чувство отвращения и нездорового влечения. Вид человеческих страданий и человеческого безумства развил в нем непреодолимое влечение, которое он до конца своих дней так и не смог побороть. Ужас насилия постепенно развил в нем склонность к насилию. Покоренный и окаменевший от ужаса, он тем не менее увел за собой мать, которая в надежде укрыться от бойни спряталась в одной из зал Грановитой палаты.

Между тем стрельцы узнали в Атанасе Нарышкином, который прятался в церкви Воскресения Христова, одного из братьев царицы. Его вытянули за воротник из-за алтаря и перерезали горло на ступенях храма. Затем наступила очередь невиновного молодого человека Федора Салтыкова, которого разбушевавшиеся громилы, приняв за Нарышкина, порубили на куски. Однако их главный враг, Иван Нарышкин, остался невредимым. Он вместе с несколькими боярами спрятался в углу в комнате младшей сестры Петра Натальи, которой было всего восемь лет. Не зная, за кого бы еще взяться, ожесточенные стрельцы принесли изуродованный труп Михаила Долгорукого его восьмидесятилетнему отцу, чтобы насладиться тем, что они натворили. Старик встретил их лежа в постели – он был наполовину парализован, – распорядился поднести им пива и отправил обратно. После их ухода он сказал жене, захлебывающейся в рыданиях: «Не плачь. Они проглотили щуку, но щучьи зубы остались целы», что означало: «Мы найдем силы отомстить за себя». Кто-то из прислуги побежал и донес эти слова до бунтовщиков, которые тут же вернулись, выволокли несчастного из-под одеяла, отрубили ему руки и ноги, прикончили ударом алебарды и бросили его тело на кучу навоза во дворе.

Наступил вечер. Стрельцы, уставшие от убийств, рассеялись, оставив часовых на всех стратегически важных точках. Но в городе продолжался погром. Отдельные группы еще нападали на самые богатые дома, грабили, пытали и истязали людей. Однако простолюдины не участвовали в этом мятеже. Для них эти страшные события были дворцовой интригой, которая их не касалась. Почему обитатели низов не вмешивались в то, что происходило в высших кругах? Стрельцы напрасно распахнули тюрьмы, узники остались в камерах, потому что считали, что наказаны по царскому указу и освободить их может только царский указ. Что касается крепостных, то, вместо того чтобы восстать против своих господ, они увещевали бунтовщиков: «Ваши головы будут сложены здесь. Чего вы добиваетесь своим мятежом? Земля русская огромна, вы не подчините ее себе».[9]

На следующий день, 16 мая, с рассвета по зову набата стрельцы снова собрались в Кремле по приказу Ивана Милославского. Как и накануне, они требовали выдачи Ивана Нарышкина, старшего брата Натальи Кирилловны, который, по их мнению, стоял во главе клана. Говорили, что он, бравируя, примерял священный царский венец. Но Иван Нарышкин, спрятанный в стенном шкафу под грудой матрасов, на этот раз ускользнул от бунтовщиков. Стрельцы несколько раз проносились с криками мимо того места, где в глухом углу, съежившись и затаив дыхание, слушая удары своего сердца, сидел Нарышкин. Чтобы отомстить за постигшие их неудачи, разъяренные стрельцы пронзали насквозь, били, резали и бросали в огонь всех подозрительных, которых приводили их товарищи. Врач-немец Стефан Гаден был также подвергнут пыткам, потому что у него нашли сушеных змей. Но это не могло успокоить разбушевавшихся стрельцов. Им нужен был Иван Нарышкин собственной персоной. Если его не выдадут, они грозились убить всех бояр. Их грозные крики доносились до слуха Натальи Кирилловны: «Пусть нам отдадут Ивана Нарышкина. Без него мы не уйдем!» Спокойная и вероломная Софья сказала своей молодой мачехе: «Твоему брату не уйти от стрельцов. Мы все должны погибнуть, чтобы его спасти?» Наталья поняла, что, сохраняя жизнь брату, она рискует принести в жертву жизни многих невинных, и, может быть, даже своего сына, которого она обожала. Действительно, если бунтовщики не получат свое, они могут попытаться взяться за Петра и остальных. Бояре, которые окружали молодую женщину, умоляли ее на коленях. Она должна выбрать, кто ей дороже. Наконец, уступив мольбам приближенных, она предупредила Ивана, чтобы он отправлялся в Свято-Спасский собор, где они вместе с Софьей будут его ждать. Может быть, в этом святом месте она сможет растрогать стрельцов своими просьбами и мольбами?

Иван Нарышкин, жизнерадостный юноша, который всегда жил беззаботно, понял, какой жертвы от него ждут, и пошел на нее с мужеством и спокойствием. Добравшись незамеченным до собора, он исповедался, причастился и объявил своей безутешной сестре: «Мое единственное желание – пусть моя кровь будет последней, пролитой здесь». Бояре, которые все больше опасались за свою жизнь, поспешили показать его на ступенях. Его подталкивали за плечи наружу из храма. Нарышкин вышел твердо шагая, с иконой Царицы Небесной у груди. Наталья Кирилловна еще надеялась, что этот святой лик остановит руку палачей. Но едва Иван появился перед толпой, как на него накинулись. Схватив за волосы, его бросили на землю, оплевали и начали пытать. Затем, когда он отказался признать себя виновным в преступлениях, в которых его обвиняли, тело юноши искололи пиками. Он был еще жив, когда обезумевшие от крови мучители рубили его тело на куски. Голову, руки и ноги насадили на колы. Однако никто не посмел грубо обращаться с Натальей Кирилловной. Напротив, в ее адрес слышались выкрики: «В монастырь! В монастырь!» Казалось, последняя казнь удовлетворила аппетит толпы. С гулом и ухмылками она начала рассеиваться, оставив оцепеневших от страха бояр, отчаявшуюся царицу и глубоко удовлетворенную Софью.

За следующие дни было совершено еще несколько казней, продолжились грабежи, но это были последние отголоски бури. Уже позволили семьям погибших разобрать сваленные в кучу трупы. Большинство тел было настолько изуродовано, что их с трудом можно было опознать. Первым отважился воспользоваться этим разрешением слуга Артамона Матвеева. Он завернул бесформенные останки своего господина в сукно и отнес их домой.

Чтобы отблагодарить убийц, Софья раздала им ценные вещи жертв, заплатила каждому по 10 рублей, повысила жалованье, отослала бояр, которые не нравились стрельцам. Привлекая их таким образом, она вызвала бунтовщиков через своих эмиссаров вновь, чтобы закончить операцию. 23 мая стрельцы опять появились перед Кремлем. Делегация стрельцов во главе с князем Хованским потребовала, чтобы впредь власть была поделена между двумя царями: Иваном и Петром. «Если кто-то не согласен с этим решением, – сказали стрельцы, – мы вновь возьмем в руки оружие, и новый бунт будет еще страшней!» Наталья Кирилловна и Софья созвали Думу, и напуганные бояре быстро согласились с неслыханным по дерзости требованием.

Чтобы оправдать свое трусливое решение, они вспомнили исторические примеры Иосифа и фараона, Аркадия и Гонория, Василия и Константина. А если вдруг начнется война, то один из царей возглавит армию, а другой сможет остаться в Москве. Однако Софья не могла остановиться на этих полумерах. Она хотела, чтобы ее слабоумный брат имел главенствующее право. Через два дня стрельцы вернулись с алебардами, и бояре собрались вновь, чтобы провозгласить Ивана первым, а Петра вторым царем. Наконец, 29 мая, опять же стрельцы во всеуслышание заявили, что из-за плохого здоровья Ивана его сестра, царевна Софья, должна стать регентшей. Покорная боярская Дума подчинилась еще раз воле стрелецкого войска. Прежняя регентша Наталья Кирилловна стала всего лишь сокрушенной печалью женщиной, которая трепетала от страха, опасаясь за будущее своего сына.

Доведя это дело до конца, Софья устроила для стрельцов пир и сама поила их. Чтобы оградить их от возможных последующих преследований, 6 июня она выдала им благодарственную грамоту, которая одобряла их действия «во имя Пресвятой Девы». На Красной площади был сооружен каменный постамент с выгравированными именами жертв и упоминанием их мнимых преступлений. 25 июня 1682 года в Успенском соборе в присутствии патриарха, восьми митрополитов, четырех архиепископов, двух епископов и восьми архимандритов состоялось странное коронование на российский престол двух царей, один из которых был слабоумным, а второй – затравленным ребенком. Они сидели рядом, на двух одинаковых тронах золоченого дерева, украшенных драгоценными камнями, сделанных на заказ в Голландии. Хотя царевичи были одеты в одинаковые кафтаны, вышитые золотом и украшенные мехом и кружевом, различие в их лицах шокировало публику. Взгляд царя Петра, слишком большого для своих лет, был напряженным и печальным. Иногда голова его вздрагивала от нервного тика. Говорили, что эта болезнь обострилась в кровавые майские дни. Близкие свидетельствовали, что он не мог забыть сцены пыток, невольным свидетелем которых стал, и, просыпаясь иногда среди ночи, вскрикивал. Рядом с ним Иван с мутным взглядом, полуоткрытым ртом, казалось, продолжает витать в своих снах. Им торжественно пел хор, к ним были прикованы взгляды, они воплощали будущее России. Но Софья уже знала, что истинным правителем страны будет она. Никогда еще за всю историю России женщина не имела подобной власти. На самом деле патриарх короновал вовсе не Ивана и не Петра, а ее. Она не имела никаких прав, но хитро и решительно убрала с дороги царевен, теток, старших сестер, чтобы дерзко и жестоко продвинуться вперед.