"На свободное место" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)

Глава 3 ВОЗНИКАЕТ НЕКИЙ ГВИМАР ИВАНОВИЧ

На следующее утро я прихожу на работу позднее обычного. С особого разрешения Кузьмича, конечно. Он вчера вечером, когда завозил меня как пострадавшего домой, посоветовал даже взять бюллетень, но я отказался. Голова не так уж гудела, и даже шапку было уже не больно надеть. А отлеживаться мне показалось унизительным. Я представил на минуту самодовольную, насмешливую физиономию Чумы, наглую его улыбочку на пухлых губах, и у меня так зачесались руки, что я рычать был готов от нетерпения и бессилия. Дома я, естественно, Светке ничего не сказал. Задержался, мол, потому что собрание было. Другие мужья, между прочим, прикрывают порой собраниями куда более веселые занятия. Что поделаешь, даже в этом проявляется некая специфика нашей работы. Никуда от нее не денешься.

Ночью я долго не мог заснуть. Голова ныла нудно, противно и почему-то попеременно в разных местах. Я лежал с закрытыми глазами и думал. Сначала я думал о моей непростительной ошибке, которую совершил, когда доверился Музе. Потом я начал думать об этих ребятах, о Лехе и о Чуме. Были же, наверное, самыми обыкновенными мальчишками, как я, скажем, и все мои бесчисленные приятели. И никто из них не оказался таким жестоким, коварным, таким враждебным ко всем, таким алчным, как эти двое. Если рождаются, допустим, белокурые, темноволосые, рыжие или, скажем, музыканты, великие умельцы всякие, бродяги-геологи, поэты, да мало ли какие способности оказываются заложенными в человеке самой природой, что почему бы не родиться… нет, не преступнику еще — хотя всякие нравственные уроды рождаются тоже, — но просто человеку, который легче, быстрее, охотнее другого скатится к преступлению, как только попадет в благоприятные для этого условия или как только их для себя найдет. И вот эти двое, видно, попали в такие условия. Что же это за шайка, интересно знать? Чего это их в Москву к нам занесло?.. Ладно, поглядим. Теперь мы уже от вас не отвяжемся, теперь мы уже на ваш след встали, гады…

Долго я так ворочался и думал, потом наконец уснул.

Ну, а утром я, значит, чуть позднее обычного являюсь на работу.

— Так вот, милые мои, — говорит нам в то утро Кузьмич, — надо, я полагаю, по этому делу узнать пока что три вещи, которые мы сейчас можем узнать. Первое — где и кого эти бандиты убили и найти труп. Или же убедиться, что ничего такого вообще не было. Второе — надо узнать, кому принадлежит та квартира, куда завели Лосева. Особенная какая-то квартира, раз в ней убить человека решили. Но все же куда-то привести она должна. И наконец, розыск той девицы, Музы. По всем ее связям. Может, и она нас к Чуме приведет. А где-то возле него и Леха окажется. Ну, что скажете?

Я, помолчав, добавляю:

— Есть четвертое, Федор Кузьмич.

— Ну, чего там у тебя, давай-ка.

— Надо запросить наших товарищей в Южноморске. Небось знают они этих ребят.

— Дело, — кивает Кузьмич. — Что еще?

— Денисову надо другой раз сведения все же перепроверять, — хмуро замечаю я. — Так и вовсе без головы можно остаться.

— Оба хороши, — сердито произносит Кузьмич. — Вчера уж не хотел тебе говорить. Этот случай, милые мои, еще разобрать придется. Не каждый день случается, чтобы одна бабенка двух наших сотрудников так вокруг пальца обвела. Вот узнает руководство, стыда не оберетесь. Да и весь отдел с вами вместе. И на Денисова не вали, — строго обращается ко мне Кузьмич. — Денисов хоть в глаза ее не видел, передал, что ему сказали. А ты… видел, разговаривал, наблюдал, так сказать… И не смог сути ее понять. Эх…

Мне мучительно стыдно и за допущенный грубейший промах, который мог ведь стоить мне жизни, между прочим, и за невольную попытку как бы свалить все на Валю Денисова. Как Кузьмич мог так подумать!

— Моя вина, — хмуро цежу я и, забывшись, чуть не закуриваю от расстройства.

Петя Шухмин сочувственно придерживает мою руку, когда я лезу в карман за сигаретами. Угадал мое состояние.

— М-да… — сокрушенно качает головой Кузьмич и спрашивает Валю: — Кому же это ты доверился, а? Вроде на тебя это не похоже.

И тут мы все видим, как Валя начинает медленно краснеть и в смущении отводит глаза, чего с ним в жизни никогда не случалось.

— Одному товарищу, — негромко говорит он с подчеркнуто безразличным видом и серьезно добавляет: — Своей вины тут я, Федор Кузьмич, не отрицаю. Ввел, конечно, Лосева в заблуждение, чего уж тут говорить. Это еще та, видно, артистка.

Почему-то мне кажется, что последние слова он произносит с таким чувством, словно Муза эта своим притворством подвела не только его и меня, но и еще кого-то, и вот это ему особенно неприятно.

— Да, — подтверждаю я, — артистка она будь здоров какая.

— Между прочим, — вмешивается присутствующий тут же Петя Шухмин, — по тому району, у Елоховской, крупная квартирная кража вчера по сводке прошла. Помните?

— Да, — вспоминаю я. — Точно. Была, — и подозрительно смотрю на Петю. — Ну, и что ты хочешь этим сказать?

Петя, особенно рядом с щуплым Валей Денисовым, выглядит очень эффектно. Огромной фигурой своей он немного напоминает мне Леху, только тот бесформенный какой-то, неуклюжий, а Петя как-никак чемпион московского «Динамо» по самбо, а потому вид у него подтянутый и спортивный, несмотря на мешковатый костюм и вечно расстегнутый ворот рубахи на могучей шее.

А пока что Петя мне отвечает, пожимая широченными плечами:

— Ничего я не хочу сказать. Просто напоминаю: была кража.

— Небось с ребятами уже говорил, кто занимается ею? — спрашиваю я.

— Ну, говорил.

Вот еще одна Петина особенность. Он всегда все знает. У него всюду приятели, притом иной раз в самых неожиданных и нужных местах. Контактен необычайно.

— И что взяли? — спрашивает Валя.

— Квартира академика какого-то. Взяли главным образом антиквариат, картины. Обычные дела.

— А как вошли? — интересуюсь я.

— Очень аккуратно вошли, — говорит Петя. — Квалифицированно. Тут никакие замки не помогут.

— Вот, кстати, — замечает до этого молчавший Кузьмич, — надо будет посмотреть, что еще за эти дни в том районе произошло. Да не по сводкам. Туда надо поехать и на месте поговорить. Вот так, значит…

Кузьмич на секунду умолкает и, хмурясь, смотрит куда-то в пространство перед собой, машинально крутя в руках очки, потом, вздохнув, говорит:

— Ну что ж. Давайте-ка, милые мои, подведем кое-какие итоги. Правда, они у нас не ахти какие пока. Но поначалу всегда так. И хуже бывало. Однако раскрывали. Итак, что мы с вами имеем, так сказать, в активе? Первое. Вышли на след опасной преступной группы. Это бесспорно. Второе. Группа, по всему видать, приезжая. И в любой момент может из Москвы сорваться. Цель ее приезда сюда пока нам неясна. Третье. Знаем, можно сказать, в лицо двоих членов группы. Это очень важно. Оба оставили свои пальчики в той квартире. Теперь мы их по всем учетам проверим. Оба ведь судимые. Значит, все мы о них будем знать. И получим фотографии. Следовательно, из Москвы, по крайней мере, эти двое уже навряд ли уйдут. Мы все выходы из города уже ночью для них закрыли, пока по приметам.

— А может, они прямо из квартиры — на вокзал? — спрашивает Петя. — Или в аэропорт? Вполне может случиться. У них в запасе часов пять было, пока мы их искать не начали. Так что могли успеть и кое-какие дела закруглить. Допустим, за этой Музой заехать.

— Скорее всего, они тут не одни, — говорит Валя. — И сами не решают, уезжать им или оставаться.

— А чтобы вся группа сорвалась, — добавляю я, — этим двоим придется о своих глупостях сообщить кое-кому. Вряд ли захочется. Я Леху уже предупредил, что выходы из города для него закрыты. Теперь, значит, и для Чумы. Он и тогда-то испугался. А сейчас, догадавшись, кто я такой, и подавно никуда сунуться не решится, ни на один вокзал или там аэропорт.

— Возможно, возможно, — задумчиво соглашается Кузьмич — Будем пока исходить из того, что оба они еще в Москве. Но на всякий случай… Сейчас, — он снимает трубку внутреннего телефона, набирает короткий номер и говорит кому-то: — Подполковник Цветков. Привет. Скажи-ка, вчера с восемнадцати до двадцати четырех сколько поездов ушло в направлении Южноморска?.. А самолетов?.. Так. Дайте спецтелеграмму в Воронеж и Ростов. Пусть проверят поезда на тех двоих, вчерашних. Помнишь?.. Ну, пока, — Кузьмич кладет трубку и, обращаясь к нам, энергично говорит: — А мы все-таки будем исходить из того, что они еще в Москве. И беремся, милые мои, за дело. По всем направлениям сразу беремся, — он оглядывает нас. — Значит, так. В Южноморск я позвоню сам. И вообще все данные на этих двоих мы скоро получим. А у каждого из вас есть своя линия работы. — И обращается к Пете: — Ты, Шухмин, поезжай на квартиру, где Лосева вчера заперли. Все узнай: чья, где хозяин, что из себя представляет, кого он знает, кто у него бывает и так далее. Помни, самые неожиданные ниточки могут от этой квартиры потянуться. Понял ты меня?

— Понял, Федор Кузьмич, — кивает Петя и добавляет: — На той территории у меня участковый инспектор знакомый, головастый парень. И еще там есть один парфюмерный магазин…

— Ну, это в данном случае тебе вряд ли пригодится, — улыбается Валя. — Тебе двух мужиков надо искать.

— А хозяйкой квартиры может быть женщина, даже молодая, — убежденно возражает Петя. — И ей парфюмерный магазин важней булочной.

— Ладно. Пойдем дальше, — говорит Кузьмич и смотрит на Валю. — А ты, Денисов, ищи эту Музу. На работе, дома, у подруг, у знакомых. И все, что можно, о ней узнай. Видишь, штучка какая? Так что изволь сто раз все, что узнаешь, перепроверить. Вполне возможно, что дальше Кольки-Чумы она нас не приведет. Но и это немало. Словом, все тебе ясно?

— Все, — подтверждает Валя и, в свою очередь, спрашивает: — А на той квартире ее отпечатков не нашли, интересно?

— Нашли отпечатки пальцев нескольких человек, — говорит Кузьмич. — Есть среди них женские или нет, понятное дело, неизвестно. А идентифицировать можно, как ты знаешь, только судимых. Но вряд ли эту Музу судили, мне кажется.

— И мне тоже, — подтверждаю я. — Не похоже.

— Кроме того, директор бы знал, — добавляет Валя и усмехается. — А он еще и приударить за ней решил. Красавица, говорят.

— Это точно, — снова подтверждаю я. — Глаз не оторвешь.

— Вот по затылку и получил, — смеется Петя. — А Светке расскажу, так и еще раз схлопочешь.

— Погоди, Шухмин, — морщится Кузьмич. — Не время сейчас. Вон, видишь, — он смотрит на часы, — одиннадцатый час уже. — И поворачивается ко мне: — Ну, а ты, Лосев, отправляйся в район Елоховского собора этого самого и ищи тот двор и тот сарай. Убитого ищи. Без этого не возвращайся. Сдается мне, было там убийство. Ох было! И, видимо, приезжего убили. Вот никто и не спохватился, никто до сих пор и не заявил.

— Скорей всего, так, Федор Кузьмич, — досадливо киваю я.

— И тут же постарайся установить, кто он такой, убитый-то, откуда шел, от кого, к кому. И кто чего там, во дворе, видел. Словом, сам знаешь. Только ничего не пропусти. Ты ведь первым на месте происшествия окажешься. Тут каждая мелочь в случае чего может сработать.

Я знаю, почему Кузьмич все это мне говорит. Осмотр места происшествия не самая сильная моя сторона. Я лучше умею и, кстати, больше люблю делать другие вещи. Кузьмич это прекрасно знает и беспокоится.

— Ну что? — оглядывает он нас — Вроде бы обо всем договорились? Как это он говорит? — Кузьмич, усмехнувшись, кивает на меня. — Других идей нет?

— Дай бог, с этими справиться, — смеется Петя.

Мы выходим из кабинета Кузьмича. В коридоре торопливо и сосредоточенно закуриваем. Каждый из нас занят своими мыслями и понимает, что надо торопиться, всегда в таких случаях надо торопиться. С каждой минутой обстановка как бы «остывает» — следы, память людей, кто-то может уйти или уехать, что-то выбросят, что-то сознательно уничтожат. Словом, надо торопиться.

Петя Шухмин отправился на проспект Мира. Машины не оказалось, и он поехал на троллейбусе по бывшему Садовому кольцу. Шухмин, хотя и был коренным москвичом, уже не мог помнить тенистых бульваров, опоясывавших вторым зеленым кольцом центр города. На его памяти Садовое кольцо, как его до сих пор называют москвичи, всегда было необъятной и шумной асфальтовой магистралью, самой, наверное, напряженной в городе. Вообще, как истинному горожанину, непрерывная людская суета вокруг, лязг, грохот, гудки и урчанье бесчисленных машин Пете не мешали, наоборот, он чувствовал себя в родной стихии, она не давала ему расслабиться, рассеяться, держала все время в напряжении и как бы вливала энергию. Ведь Петя на улице никогда не отдыхал, здесь он всегда работал, порой даже бессознательно.

Вот и сейчас Шухмин ехал в полупустом троллейбусе — утренний поток пассажиров уже схлынул — и думал, как ему начать действовать, приехав в тот дом. Но одновременно, по чисто профессиональной привычке уже, он все время приглядывался к тому, что происходит вокруг, цепляясь взглядом за каждую, казалось бы, мелочь и почти автоматически оценивал ее. Вот идет женщина, чем-то она расстроена, кажется, глаза красные, плакала, наверное. Немолодая, скромно одета, торопится. Слишком уж она торопится и по сторонам не смотрит. Не случилось бы чего… Мужчина идет, приезжий, конечно, меховая шапка на нем какая-то необычная, вроде малахая, с Севера небось, тогда при себе, возможно, немало денег, а он по сторонам зевает и, конечно, в ресторан охотно пойдет, если кто предложит. Ну, а там… Часовой магазин, фирменный. Интересные часы появились… А это кто? Гляди, пожалуйста, — Сенька! Похудел, оброс. Значит, снова в Москве? Быстро, однако, освободился на нашу голову. Небось у Маруськи живет. У нее на квартире его и брали тогда. Нет, скорей всего, он новую нору нашел. Ох, через пять минут он непременно с тем приезжим столкнется! Интересно бы посмотреть. Да, надо будет ребятам сказать, что Сенька вернулся…

Вот так и катил Шухмин по бывшему Садовому кольцу. На Колхозной площади он пересел на другой троллейбус, который шел уже по проспекту Мира. Тут ехать пришлось уже совсем недолго. Остаток пути Петя проделал пешком и, наконец, достиг нужного дома.

Поднявшись на лифте, он прежде всего позвонил в интересовавшую его квартиру. Подождав, он позвонил еще раз, понастойчивей. Однако, как Петя и ожидал, дверь ему никто не открыл. Квартира была пуста.

Тогда он позвонил в соседнюю, ту самую, по стене которой я вчера вечером колотил табуретом. Тут дверь открылась мгновенно, едва Петя прикоснулся к звонку. Словно кто-то стоял и ждал, когда он позвонит.

На пороге появился полный, невысокий человек в голубом махровом халате, тонкий венчик седых взъерошенных волос окружал большую розовую лысину. За сильными стеклами очков расплывчатые, водянистые глаза с любопытством смотрели на Шухмина.

— Милости прошу, голубчик. Милости прошу, — быстро и деловито сказал человек, не дав Пете даже раскрыть рот и представиться.

— Что это вы постороннего человека так к себе приглашаете? — укоризненно спросил Шухмин. — А вдруг…

— Помилуйте! Вы же из милиции, если не ошибаюсь?

— Ну, допустим, в данном случае вы действительно не ошиблись.

— Не допустим, а точно. Я в таких случаях, имейте в виду, никогда не ошибаюсь, — весело объявил толстяк и, отступив в глубь коридора, добавил: — Прошу.

Петя, пожав плечами, перешагнул порог.

В передней, закрыв за ним дверь, толстяк протянул ему руку и представился:

— Артемий Васильевич Белешов. На бюллетене сейчас, — добавил он извиняющимся тоном.

Шухмин тоже назвал себя. Но Белешов строго спросил:

— По званию как?

— Старший лейтенант, — почему-то смутившись, сказал Петя.

Затем Белешов провел его в комнату, усадил на диван возле низкого журнального столика, на котором лежала, видно, только что развернутая газета, и, усевшись в глубокое кресло напротив, сердито сказал, сцепив на животе пухлые розовые руки:

— Все думаю, понимаете, насчет вчерашнего. Это что ж такое делается? Нарушение основ, я так полагаю. Привлекать надо. Без разговора, понимаете! Распустились. Мы вот либеральничаем, понимаете. А тут надо, чтобы земля горела у них под ногами! — Он решительно взмахнул кулаком. — Мало на улице — они в чужих квартирах… А почему ваш человек открыть не мог?

— Они снаружи ключ в замок сунули и бородку сломали.

— Смотри пожалуйста. Додумались, а? Это какую голову надо иметь! Я, знаете, сам тоже к интеллигенции принадлежу. К рабочей, конечно, А гнилая, она вот где у меня, — он энергично похлопал себя по жирному загривку. — Серьезно говорю.

— А вы где работаете? — поинтересовался Петя.

— Директор, — со скромной гордостью ответил Белешов. — Дом культуры у меня. Хозяйство — во, не обхватишь, — он развел в стороны руки. — Зал на тысячу сто человек. И одной художественной интеллигенции пруд пруди. Дирижеры, режиссеры, понимаешь, артисты, солисты. Я вот на этом деле двадцать два года, не ус моржовый, а? И такое сделал насчет ее заключение. Как до третьего поколения она доходит, так уже никуда. Сначала начинать надо. Вот, допустим, сам — ничего не скажу, нормально. Старается, не пьет, создает что надо, ему аплодисменты, почет и все такое. Сын, я скажу, уже не то. Больше закладывает, чем создает. Ну, а внука уже только в тюрьму, ей-богу. Вот такие, я скажу, по чужим квартирам и шарят. Как вчера, допустим. Верно?

Шухмин счел за лучшее не вступать в дискуссию, хотя оригинальная теория хозяина квартиры сочувствия у него не вызвала.

— Ну, а хозяина квартиры не знаете? — решительно переменил он тему разговора, поняв, что его собеседник самостоятельно к этому вопросу перейдет не скоро от таких глобальных проблем.

— Так я ж вам и про него тоже сейчас мнение высказываю, — энергично подхватил Белешов. — Это же не художник, а так, неизвестно что. Отец вот, говорят, это мастер был, заслуженный деятель. А этому я как человеку говорю: «Игорь, создай мне панно для верхнего фойе, озолочу». — «Нет, говорит, я на натуру сейчас езжу». А? Придумал, понимаешь, себе словечко, чтобы за него прятаться!

— Значит, он художник? — удивился Петя. — А в квартире одна картина только висит, говорят. Да и вообще там…

— А! — досадливо махнул рукой Белешов. — Год, как эту квартиру получил, а жил в ней месяц от силы. Ну, три, допустим. Чуть не полгода на одной Камчатке прожил. Надо же, а? Это имея квартиру в Москве! И сейчас уже месяца два как его нету. Если там протечет или что, сестре изволь звонить. И ведь приходят кто хочет. Буквально говорю: кто хочет. Вы же видите.

— Откуда же они ключ берут?

— А кто их знает.

— Может быть, у сестры?

— Ну что вы. Она кому-нибудь ключ не даст. Я ее знаю, приходила. Строгая такая, самостоятельная, седая вся. Старше его много будет. «Я, говорит, Игоря на руках носила». Очень самостоятельная женщина.

— А тех, кто вчера был, вы, случайно, не видели?

— Ни, ни. Даже не слышал, как пришли, вот что удивительно. Телек, значит, смотрел. Очень художественная передача была.

— Но вообще-то вы кого-нибудь видели, кто в ту квартиру приходил? — настаивал Петя. — Раньше, допустим.

— Раньше? А как же! Непременно видел.

— Вот вы, извините, сколько уже болеете?

— Я-то?

— Ну да. Вы.

— Я-то недели две. Только вы не подумайте…

— Нет, нет, я не подумаю, — энергично перебил Петя. — Так вот, за эти две недели кто-нибудь бывал в той квартире? Можете описать? — И, улыбнувшись, добавил: — По возможности художественно.

— Ну что ж. Пожалуйста, — приосанился в своем кресле Белешов и поправил очки. — Чего запомнил, то и скажу. Значит, так. Вот, к примеру, молодой человек один приходил. Точнее, парень. С ключом возился. Я, конечно, вышел. Ну, что про него сказать? Высокий такой, рыжеватый, губы красные, бантиком. На язык очень даже вежливый. «Так, мол, и так, папаша, Игорь взять просил кое-что». Ну, я, конечно, говорю: «Бери, раз велел. Мне-то что».

— И давно он приходил?

— Да вот… дня два назад, наверное.

«Не иначе, как Чума приходил, — подумал Петя. — После убийства уже».

— И еще одного видел, — продолжал между тем Белешов. — Этот раза три встретился. Я даже подумал, что живет он у Игоря. Из молочной один раз пришел и с хлебом. Ну, я и подумал.

— А этот как выглядел? — с интересом спросил Петя.

— Ну, этот, значит, постарше будет. Годков ему небось сорок с гаком. Одет солидно. Я так подумал, дядя, может, Игорев. Богато одет, модно. Кругом, значит, выдра у него. Шапка, воротник. Все в стиль. Барин, словом. Или дирижер. Но как-то видел, он на служебной «Волге» подъехал, черной, с занавесочками. «Эге, — думаю. — Будь здоров и не кашляй. Ишь какой ус моржовый». Ну, а в третий раз совсем интересно. С дамой приехал, представляешь? Вернее сказать, с девушкой, на глаз, конечно. Ну, я тебе доложу, картинка. Просто симпатичнейшая красавица, и только. По Сеньке и шапка, конечно.

— А если художественно ее описать? — улыбнулся Шухмин.

— Художественно? Ну, что тебе сказать? Глаза — во, блюдца, черные, искрятся аж. Брюнетка сама. Носик, губки…

— Одета была во что?

— Одета? Дубленочка на ней была — помереть можно. И меховая шапка — во!

— Белешов поднял руки над головой. — Опять же сапожки… закачаешься.

«Эге, — подумал Шухмин. — А ведь это Муза. Скорей всего, она. И не с Чумой, а с другим. Как это понять?» Вот этот самый «другой» очень заинтересовал Петю. Условно он его назвал «дядей».

— А вам с этим дядей говорить не довелось? — спросил Петя с надеждой.

— Почему же? Довелось. Вместе в лифте поднимались. Очень даже свободно заговорили. Культурный человек. «Я, говорит, их семью давно знаю. Ну, вот в командировку приехал, они мне и предложили остановиться. Вас я никак не потревожу, будьте спокойны». — «Что вы, что вы, отвечаю, как можно. Живите себе на здоровье». Вот уж дня три-четыре не вижу. Уехал, наверное.

— А откуда приехал, не сказал? Как зовут?

— Откуда, не сказал. А вот как звать… — Белешов задумчиво сморщился, уставившись в потолок. — Такое, знаете, странное имя… Отродясь не слыхал… Как-то на «ар» кончается… Бомар… Гомар… А дальше уже по-нашему — Иванович. И фамилия тоже непростая. Запамятовал я ее. Да и ни к чему было запоминать-то.

Про себя Шухмин уже построил было такую схему: Игорь отдает ключ от квартиры этому «дяде» и уезжает. Дальше он к событиям никакого отношения не имеет… Нет, уже не получается. Игорь уехал два месяца назад, а «дядя» приехал совсем недавно. Не стыкуются эти два события. Значит, «дядя» получил ключ от сестры, больше, очевидно, получить было не от кого. А после его отъезда ключ у нее получил Чума. Вот это уже странно. Да, видно, придется эту сестру посетить, самостоятельную и седую, без всякого удовольствия подумал Шухмин. Значит, «дядя» давно знает всю их семью, А вот Чума, редко бывая в Москве, все же знает, оказывается, Игоря. Сказал же он Артемию Васильевичу: «Игорь просил кое-что взять». Ишь ты, «кое-что». Откуда же он Игоря знает, интересно? Как они могли познакомиться? Или Чума наврал и Игоря он не знает? Но откуда у него ключ от квартиры тогда, откуда он знает имя владельца квартиры? Как ни крути, а остается только сестра. Она знает Чуму и доверяет ему ключ? Сомнительно что-то «Дядя» ему ключ дал? Зачем? Он же туда Музу приводил, тайком от Чумы, надо полагать. А она, значит, крутит с обоими? Петя почувствовал, что запутывается во всех этих вопросах, в непонятной ситуации вокруг этой странной квартиры. Тут надо ухватить главное, подумал он. А что было главное? «Дядя», Игорь, его сестра, Муза, ключи, Чума… За что ухватиться? Может быть, все-таки за «дядю»?

Шухмин всегда оказывался в затруднении, когда надо было решать общие вопросы, выбирать главную линию действия, вообще выбирать что-то одно из многого. Ему всегда казалось, что он непременно что-то упустит при этом выборе, что-то от него важное ускользнет, как это порой и случалось. Вот если кто-нибудь другой для него эту линию действия выбирал, Шухмин шел по ней уверенно, и даже отважно. Только бы знать твердо, куда идти, а уж как идти — это он решит сам и, будьте уверены, дойдет, до конца дойдет.

Но вот за что следовало ухватиться сейчас? Главное бы только не упустить… Про хозяина квартиры и так, кажется, все ясно. Художник, в командировке два месяца… Сестра никуда не денется… Музу этот сосед совсем не знает, Чуму тоже… Остается «дядя». Да, да, пожалуй, именно «дядя»! Что он знает про этого загадочного пока «дядю»?

— А где он работает, как вы думаете, Артемий Васильевич? — с надеждой спросил Шухмин. — Этот вот самый дядя.

— Какой, извините, дядя?

Артемий Васильевич удивленно посмотрел сквозь очки на Петю, перестав даже крутить большие пальцы на животе.

— Ну, этот жилец у Игоря, — улыбнувшись, пояснил Петя. — Я его для простоты дядей назвал. Он ведь не дядя Игорю?

— Не назывался, нет, — покачал головой Артемий Васильевич и задумчиво продолжал: — А вот где работает… Что-то он, помнится, обмолвился… Вроде бы по снабжению. Я, признаться, эти материи не очень разбираю. Не моя, так сказать, сфера… Да! — вдруг оживился он. — Вот какой разговор у нас был. Я ему еще сказал, в порядке шутки, ясное дело: «Вы меня духовыми инструментами снабдите. Озолочу». Оркестр проваливается, дирижер в истерике. Представляете? Да! Я еще вот что вспомнил. У него усики такие, знаете, узенькие, черненькие, ниточкой, словом. А на левой щеке… нет, на правой! Ну, конечно, на правой. Моя левая… — он дотронулся пальцем до щеки, — значит напротив, — его правая, все верно. На правой щеке у него родинка. Во! — он сложил два пальца в колечко. — С двугривенный, ей-богу. Если вы его встретите, то сразу по этой родинке узнаете, ручаюсь.

— Точно, — подтвердил Шухмин. — Конечно, узнаю. Но что он вам ответил, когда вы насчет оркестра сказали?

— А-а. Он, значит, деликатно так улыбнулся и говорит: «Не моя область. Если бы вам текстильные изделия требовались широкого спроса, тогда был бы разговор». Ну, я ему отвечаю его же словами, конечно тоже в шутку, это уж само собой: «Не моя область, а то был бы разговор. Это я вам как директор заявляю». А он, понимаешь, смеется. «Главное, говорит, стать директором. А там ДК или текстильный магазин, это уже дело второе. Магазин даже выгоднее». Тактичности, я вам скажу, ему не хватает. Что значит выгоднее? Я ему, понимаешь, не коммерсант, кажется, а работник культуры как-никак, — сердито заключил Артемий Васильевич.

— Ну, спасибо вам, — сказал Петя, вставая с дивана и слегка отодвигая журнальный столик. — Не хочу больше беспокоить. Выздоравливайте.

— Благодарю, — с достоинством ответил Белешов. — Всегда рад. Если что потребуется, милости просим. Всегда к вашим услугам.

В передней, после того как Шухмин оделся, они еще раз церемонно простились.

— Счастья вам, — напутствовал его Белешов, — и в личной, и в семейной жизни.

Очутившись на площадке лестницы, Петя, однако, не спешил вызвать лифт. Он был достаточно опытен и добросовестен, чтобы так поспешно уйти из этого дома. Ведь на площадку выходили двери еще двух квартир.

Я забыл сказать, что до того, как вообще забраться на этот этаж, Шухмин побывал в конторе жэка, посмотрел домовую книгу и заранее выяснил, кто живет по соседству с квартирой Игоря Евгеньевича Кончевского, члена Союза художников, одинокого, тысяча девятьсот сорок шестого года рождения. И потому в остальных двух квартирах жильцов он уже знал. Однако в этот час далеко не все они, естественно, оказались дома. В одной из квартир он застал молодую женщину с грудным ребенком и ее матушку, пришедшую посидеть с внуком. А во второй — старушку-пенсионерку, которая по своей глухоте, плохому зрению и малой подвижности никаких полезных сведений дать Пете не могла, как он ни пытался их получить.

Зато молодая мама по имени Леля знала все, что происходит вокруг. Она тут же безапелляционно заявила, что Гвимар Иванович — Леля дважды с некоторой даже гордостью повторила это диковинное имя, точно оно было ее личным изобретением, — что Гвимар Иванович работает в министерстве, приезжает в Москву в командировку из Киева и каждый раз останавливается на квартире у Игоря, так Леля назвала соседа, с которым ее муж очень дружит. А бывал у Гвимара Ивановича, не в этот его приезд, правда, а в прошлый, такой невысокий, худощавый мужчина, лет сорока пяти, веселый, интересный, даже легкомысленный. В театр ее приглашал. А вот лица его она почему-то не запомнила. Но если увидит, то, конечно, сразу узнает Незапоминающееся какое-то лицо.

— Это что же, Гвимар Иванович вас с ним познакомил? — весело спросил Шухмин.

Леля была полненькая, с живыми карими глазами и ямочками на румяных щеках. С ней просто невозможно было говорить серьезно, хотелось непременно шутить и любезничать. И то, что приятель Гвимара Ивановича вел себя с ней легкомысленно, показалось Пете вполне естественным. От этого, наверное, не мог бы удержаться и самый сдержанный человек.

— Конечно, Гвимар Иванович познакомил, кто же еще? Он на этот счет знаете какой инициативный? — засмеялась Леля так заразительно, что Петя невольно улыбнулся.

Вообще на протяжении всего разговора с его лица не сходила какая-то чуть смущенная, чуть глуповатая улыбка, которую он почти не замечал.

— Только он разбежался, — охотно и насмешливо продолжала Леля, — а я уж вижу, когда вы разбегаетесь! — ну, думаю, сейчас куда-нибудь пригласит А он как раз в театр. А тут Гвимар Иванович ему и говорит: «Только учти: она больше чем на час из дома уйти не может Малый плачет». Ну, у него крылья и опустились. Всю коммерцию мне Гвимар Иванович испортил.

— А как же зовут этого знакомого?

— Виктором представился, — снова прыснула Леля, прикрыв ладошкой рот.

— Больше вы его не видели?

— Нет. На той неделе опять Гвимара Ивановича встретила, он и говорит: «Приятель мой все ждет, пока ваш Андрейка подрастет и вы посвободнее будете». А я ему говорю: «Вот женю Андрейку, тогда им займусь».

И Леля снова звонко и радостно рассмеялась. Но тут же вдруг, словно вспомнив что-то, посерьезнела и с какой-то детской тревогой спросила:

— А вы, значит, из милиции?

— Именно, — не очень серьезно подтвердил Шухмин.

— Ой, скажите мне наконец толком, что там у Игоря случилось? — она кивнула в сторону соседней квартиры. — Бог знает что болтают по дому.

В это время в комнату вошла невысокая полная женщина с ребенком на руках и стала бережно укладывать его в кроватку возле окна.

— Это моя мама, — сказала Леля.

Женщина повернула голову и кивнула Пете. Лицо у нее было отечное и болезненно-бледное, хотя на вид ей было лет сорок пять, не больше.

— Ну, что же случилось, говорите, — снова повторила Леля требовательным и чуть капризным тоном, который усваивают обычно хорошенькие и избалованные вниманием женщины.

— Толком пока ничего не известно, — ответил Петя. — Какие-то хулиганы, видимо, заманили в ту квартиру человека, избили и заперли.

— И ограбили, конечно?

— Ну да. А сами убежали. Вот он шум и поднял.

— Но ведь это же не Гвимар Иванович, надеюсь, заманил? Он скорей женщину какую-нибудь заманит, из нежности, — засмеялась Леля.

— Само собой, не он, — улыбаясь, согласился Петя. — А вот кто, найти надо.

— А где же Гвимар Иванович?

— Видимо, уже уехал.

— А! — Леля досадливо махнула пухлой ручкой. — Все равно никого не найдете. Никогда никого не находят Это только в газетах пишут, что находят. Да в книжках всяких Просто смех один.

— Почему же? Все-таки случается, что и находим, — улыбнулся Петя.

— Да, да, да. Рассказывайте. Вот у нас на улице каждый вечер хулиганят. Просто ходить страшно. Думаете, поймали кого-нибудь? Ни разу не слышала. А еще говорят, убийца ходит. Всех женщин в красном убивает. Это правда, а? — И, увидев Петину улыбку, Леля уже кокетливо добавила: — Ну да, вам хорошо, вы вон какой сильный. Я себе представляю, как вас боятся.

А Петя в этот момент невольно вспомнил совсем недавний случай, когда ему было далеко не так уж хорошо. Он и меня вспомнил, тоже, казалось бы, не козявка, а ведь постарайся Леха как следует, что было бы? «Нет, — подумал Петя, — нас лучше в пример не приводить». Поэтому он только улыбнулся в ответ на гневные Лелины слова и спросил:

— А как Гвимар Иванович попал к Игорю на квартиру, он вам не говорил?

— Конечно, говорил, — охотно отозвалась Леля. — Он сначала с его сестрой познакомился. Она дикарем приехала на юг отдыхать, а Гвимар Иванович ей в своем доме комнату сдал.

— Он же в Киеве живет?

— А у него дом на юге, на Черноморском побережье, или у родных его, я не поняла. Ну, а уж через сестру и с Игорьком познакомился.

— Вы знаете еще каких-нибудь приятелей Игоря? — на всякий случай спросил Шухмин, не очень-то веря, что среди них может оказаться и Колька-Чума.

— Одни художники. — Леля засмеялась. — А еще мой Алик, тоже несостоявшийся художник.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Леля работает старшей медсестрой хирургического отделения одной из городских больниц, там же врачом работает и ее муж Алик.

— Он ученик самого Ильи Михайловича Дальфа, — с гордостью сказала Леля.

— Слыхали такого? Алик кандидатскую у него защищает. А в отделение к нам даже из спецбольниц на операцию везут. Таких рук там нет и не будет.

Но тут в разговор вмешалась Лелина мама и раздраженно заявила, что хоть Алик и ученик Ильи Михайловича, но разве это дело, что он каждый вечер или на дежурстве, или уходит к приятелям в преферанс играть чуть не до двух ночи, как будто у него семьи нет.

Петя же сначала догадался, что Лелин командирский тон результат не только избалованности, но и служебного положения. А потом он несказанно удивился, что этот неведомый ему Алик меняет на какой-то преферанс такую красивую и веселую жену. В последнем, конечно, сказалась его незамутненная семейным бытом холостяцкая психология, я так считаю.

Вскоре Петя распростился с обеими женщинами, чтобы отправиться к третьей, к сестре Игоря, Александре Евгеньевне, адрес которой, как и служебный телефон, дал ему все тот же Артемий Васильевич Белешов. От него Петя и позвонил Александре Евгеньевне на работу и условился о встрече.

По правде говоря, этот телефонный разговор оставил у Шухмина неприятный осадок. Александра Евгеньевна говорила сухо, отрывисто, каким-то неприязненно-скрипучим голосом, давая понять, что никакой радости от предстоящей встречи она не испытывает и предпочла бы вообще от нее отказаться. Но так и быть, пусть товарищ из милиции приходит. Только время у нее ограничено, и она может уделить ему всего полчаса, не больше. Шухмину, естественно, пришлось принять все условия, еще и поблагодарить за оказанную любезность. И хотя он был по натуре чрезвычайно добродушен и незлобив, ехал он на встречу с Александрой Евгеньевной мрачным, придумывая всякие язвительные обороты, которые использует в разговоре с этой дамочкой.

Большой старый дом постройки начала века в одном из арбатских переулков встретил его огромным полутемным подъездом. Высоко над головой загадочно светилась единственная лампочка, а в глубине еле видна была широкая, ведущая вверх лестница рядом с резной решеткой допотопного лифта.

На ступеньках лестницы сидела компания парней. Оттуда доносились, гулко раскатываясь по пустому подъезду, возгласы, пьяный хохот и ругань. Заметив входящего Шухмина, один из парней залихватски крикнул:

— Дядька, иди сюда, прикурить надо!

Шухмин еще больше нахмурился и двинулся к лестнице. Подойдя к рассевшимся по ступенькам парням, он негромко спросил:

— Кто это меня звал? Ты, что ли? Ну-ка, я тебя сначала рассмотрю и запомню.

Он схватил ближайшего парня за шиворот, притянул к себе и тут же отшвырнул в сторону, как котенка.

— Тьфу! Слизь поганая! Ну-ка, может, ты? — И он схватил за шиворот другого парня.

Остальные, повскакав на ноги, начали отступать к выходной двери, А один все же подскочил сзади к Шухмину, но не успел даже размахнуться. Петя повернулся и нанес свободной рукой такой удар, что парень с воплем прямо-таки влепился в стенку. Остальные, не раздумывая больше, кинулись наутек. Вслед за ними рванулся было и парень, которого Петя продолжал крепко держать за шиворот. Ворот пальто угрожающе затрещал.

— А ты погоди, — мрачно сказал Шухмин. — Успеешь. Передай, я теперь часто сюда буду заходить. И если кого из вас тут застану, ноги повыдергаю. Ясно? Ну, а если на кого из вас тут жалобы есть, то Москва ему недолго светить будет. Это я на себя беру. Так и передай. Личности ваши я уже все сфотографировал. Вот теперь — пшел!

И, придав парню необходимое ускорение, он направил его в сторону выходных дверей.

Настроение было окончательно испорчено.

Просторный скрипучий лифт, со следами былой зеркально-красно-деревянной роскоши, медленно и натужно поднял Шухмина на шестой этаж. На полутемной площадке Петя с трудом разобрал номера квартир на высоких резных дверях, увешанных почтовыми ящиками. Наконец из короткого списка на одной из них он выяснил, что Александре Евгеньевне надо звонить три раза, причем один раз длинно. Прямо-таки допотопный какой-то дом попался Пете на этот раз.

Дверь открыла высокая, полная дама в больших роговых очках, ее пышные седые волосы были красиво уложены на гордо вскинутой голове. На даме был светло-серый костюм, на шее виднелся странной формы зеленый камень на тонкой цепочке. «Ишь ты, — подумал Петя. — Недаром в Союзе художников работает».

— Проходите, — величественно произнесла Александра Евгеньевна, после того как Шухмин представился.

Потом она провела его в глубь длинного, плохо освещенного коридора, мимо нескольких закрытых дверей. Большая комната, куда они вошли, была вся заставлена старинной мебелью, на стенах плотно, одна к другой, висели разных размеров картины, большей частью портреты. В старой, замысловатой люстре, спускавшейся с высокого потолка, горело всего три лампочки из шести.

Александра Евгеньевна указала Пете на необычайно громоздкое старинное кресло с бархатными, потертыми подлокотниками и, демонстративно взглянув на огромные, стоявшие в углу комнаты напольные часы, где за стеклом мерно качался длинный маятник, густым, прокуренным басом произнесла, тоже опускаясь в кресло по другую сторону круглого стола:

— Так в чем дело, молодой человек?

Шухмин сдержанно сообщил, что произошло в квартире ее брата.

— Черт знает что, — раздраженно резюмировала Александра Евгеньевна, не проявив, однако, особого волнения, и желчно добавила: — Вам это чести не делает. Вашему ведомству, я хочу сказать, — поправилась она.

Шухмин, никак не реагируя на ее саркастическое замечание, ровным голосом спросил, что из себя представляет временный жилец той квартиры Гвимар Иванович.

Пожав плечами, Александра Евгеньевна не спеша закурила длинную сигарету, вставив ее в еще более длинный мундштук, и недовольным тоном произнесла:

— Ну, что я о нем могу сказать. Интеллигентный человек. Служит где-то. Выручил нас однажды с жильем. Впрочем, мы уже третий год у него останавливаемся. У него дом в Южноморске, близ моря. Сюда приезжает в командировку. Полностью ему доверяю. Ключ, конечно, передать никому не мог. Исключено.

— Когда он уехал?

— Он еще не уехал, — снова пожала плечами Александра Евгеньевна и изящно стряхнула пепел в большую плоскую перламутровую раковину, стоявшую на столе. — Иначе он вернул бы ключ.

— Выходит, ключ у него украли? Он вам об этом не сообщил?

— Представьте, нет.

Пете некогда было сейчас размышлять над этим странным сцеплением фактов. Полчаса, отведенные на беседу, вот-вот должны были истечь.

— Знаете вы его московских знакомых? — спросил он.

— Одного только. Как же его?.. Однажды привел. Ах да! Виктор Арсентьевич. Думает, что что-то понимает в живописи. Смешно, — она сделала презрительную гримасу и снова изящно сбила пепел с сигареты. — Хотя и кое-что прикупает.

— Работает в этой области?

— Что вы! Полнейший дилетант. Работает где-то на заводе или на фабрике. Не знаю уж, кем там.

— Откуда же у него эта самая… живопись? — поинтересовался Петя.

— Покойный тесть собирал, говорит. Жена получила в наследство. Какой-то знаменитый врач был, кажется. И неплохо разбирался в живописи, судя по коллекции. Этот Виктор Арсентьевич показывал список картин. Очень неплохая коллекция. Итальянцы, голландцы, русские передвижники.

Александра Евгеньевна говорила небрежно, хрипловатым басом, глядя куда-то в сторону и близоруко щурясь сквозь очки. Потом взгляд ее упал на часы, она подобралась в своем кресле, выпрямилась, словно собираясь подняться, и отрывисто спросила, переведя выразительный взгляд на Шухмина:

— Что еще?

— Гвимар Иванович сказал, когда он уедет?

— Нет. Обычно живет неделю, полторы. Но, повторяю, если бы уехал, то завез ключ. Как всегда.

— Не может он ночевать у Виктора Арсентьевича, как вы полагаете? Его уже дня три-четыре в доме не видели.

— Он мужчина и может ночевать где угодно, — строго произнесла Александра Евгеньевна. — Не задавайте наивных вопросов, — она критически оглядела Шухмина и строго спросила: — Вы давно в своей милиции работаете?

— Она не моя, — хмуро ответил Петя. — Она ваша.

— Вот как? — Александра Евгеньевна в ответ даже не скрывала иронии. — Что-то я этого, признаться, не заметила.

— Если что-нибудь случится, заметите, — ответил Петя.

Ему очень хотелось курить, но просить разрешение у этой чопорной, заносчивой дамы ему было почему-то унизительно. И он терпел, все больше сердясь на нее и на себя.

— Если что-нибудь случится, — все с той же иронией сказала Александра Евгеньевна, — то я как раз в этом случае и замечу, что вы плохо работаете. Когда работают хорошо, то ничего не случается.

Она помолчала, ожидая дискуссии, но Шухмин счел за лучшее промолчать. После некоторой паузы он поднялся и сказал:

— Все. Извините за беспокойство. Советую поменять замок в квартире Игоря Евгеньевича, он сломан. И хотел бы вас попросить…

— Что еще? — недовольным тоном спросила Александра Евгеньевна, гася сигарету и тоже поднимаясь со своего кресла.

— Когда появится Гвимар Иванович, попросите его непременно позвонить мне по этому телефону.

Петя вынул блокнот, написал там свой телефон и фамилию, затем вырвал листок и протянул Александре Евгеньевне. Та небрежно взяла его и, не глядя, положила возле пепельницы.

— Постараюсь, — сухо кивнула она.

— Это очень важно, — предупредил Петя.

— У вас все очень важно, насколько я понимаю, — насмешливо согласилась Александра Евгеньевна.

Больше Шухмин ничего не сказал, молча прошел весь коридор до входной двери и, уже одевшись, так же молча, но учтиво поклонился провожавшей его Александре Евгеньевне.

Очутившись на полутемной широкой лестнице, он непроизвольно, с облегчением вздохнул и побежал вниз по ступенькам, забыв вызвать лифт.

День кончался. Петя спешил к себе на работу. По дороге он думал, что, пожалуй, самым интересным и важным его открытием сегодня был некий Гвимар Иванович.

…Валя Денисов с самого утра, как только узнал, что со мной накануне вечером произошло, места себе не находил. И не только потому, что так меня подвел. Это уж само собой. Но еще его мучила мысль, что Нина была с ним не до конца правдива, что она скрыла от него какие-то стороны характера и поведения своей подруги, которые могли ее уронить в его глазах. То, что Нина ничего не знала о преступных — да, да, преступных! — связях Музы, Валя был убежден. Но она наверняка замечала за ней некрасивые поступки и, однако, ничего Вале об этом не сказала. Наоборот, Муза, по ее словам, была чуть ли не ангелом. Черт возьми! Как он мог Нине так довериться, как он мог проявить такое легкомыслие? Он что, влюбился в нее с первого взгляда? Или он такой бабник, что каждая юбка кружит ему голову и он ничего уже не соображает? Но ведь никогда с ним ничего подобного не случалось за все вот уже почти шесть лет работы в розыске! Так что же произошло с ним на этот раз? Может быть, он разучился работать, потерял способность улавливать детали, слушать, сопоставлять, делать выводы? Тогда надо все бросить и попросить Кузьмича уволить его к чертовой бабушке из розыска!

Получив задание отыскать Музу, он вернулся к себе в комнату, уселся за стол, закурил и принялся рассуждать холодно, строго логично, отбросив всякие эмоции. Что случилось, то случилось, теперь надо решить, что делать дальше, как построить поиск, с учетом, конечно, уже совершенных ошибок. Робкую мысль о том, что есть новый повод увидеть Нину, он с негодованием прогнал.

Итак, чем Денисов располагал, приступая к поиску? Он знал имя и фамилию разыскиваемой — Муза Владимировна Леснова. Знал ее адрес, телефон, место работы, и наконец, ее внешность. Однако все это пока ничего ему не давало, дома и на работе ее не было. Валя тут же, по телефону, еще раз в этом убедился. Что же оставалось? Оставались еще родственники и друзья, Муза могла быть у них. Из родственников у Музы была только мать, которая жила отдельно. Адрес и телефон Альбины Афанасьевны у Вали тоже были. Ну, а из друзей, если не считать Кольки-Чумы, Валя знал только Нину. Как ни крути, а повидаться с ней придется. Только на этот раз он не будет таким легковерным.

Прежде всего Денисов отправился к Музе домой, хотя и знал, что ее там конечно же не встретит. Но кое-что полезное он все-таки рассчитывал там узнать.

Поезд метро то весело бежал поверху, то нырял в тоннели и, наконец, привез Валю на станцию «Молодежная», чуть не к границе Москвы, то есть к Кольцевой автомобильной дороге. Вот там-то, среди новых застроек, в путанице внутриквартальных проездов, Денисов не без труда нашел в конце концов нужный ему новый светлый дом с длинными зелеными лоджиями. Полюбовавшись на третий этаж, где находилась квартира Музы, Валя отправился в домоуправление, разместившееся тут же, в полуподвале.

Здесь-то и ждали его первые открытия. Дом оказался кооперативным, и двухкомнатная квартира Музы стоила немало. Однако пайщиком до недавнего времени значился ее муж, Борис Григорьевич Зайчиков, старший инженер какого-то КБ. После развода пайщиком стала Муза, всю квартиру Зайчиков отдал ей. Она осталась там с двухлетней дочкой, которую, однако, по словам толстой бухгалтерши из домоуправления, забрала к себе бабушка.

— Ну, а Музочка рада, конечно, не знаю как, — желчно продолжала бухгалтерша. — Нужен ей ребенок, как же. Ей порхать нужно. Голову мужикам кружить.

Денисов, как работник милиции, для вида интересовался отнюдь, конечно, не Музой, и разговор о ней возник совершенно как бы случайно и вовсе не по его инициативе. Вопросы о ней он задавал самым безразличным тоном, как бы исключительно из вежливости, лениво откинувшись на спинку стула.

— Шуры-муры крутит? — спросил он.

— Ясное дело. То один, то другой. Домой водит. Возвращается на такси среди ночи. Какой это муж выдержит, а тем более инженер? — возмущенно спросила бухгалтерша. — Ну, и ушел, все бросил. Господи, да я бы за такого мужа не знаю как…

— А сейчас-то у нее никого нет?

— Как это нет? У Музки такого момента не бывает. К ней мужики как на мед липнут. Что есть, то есть. Внешностью берет. В суть-то ваш брат не очень-то влезает. Господи, уж навидалась.

— И кто же у нее сейчас, интересно?

— Рыжий такой. Длинный. Вроде бы командировочный. А уж тихий, ласковый. Соседи говорят — у нас ведь звукопроницаемость жуткая, — грубого слова от него не слышно, не то чтобы крик там, драка какая. Ну, и Музка при нем тоже тихая. А бывало, на своего глотку драла на весь дом. Срам просто. Уж ей, знаете…

Еле избавившись от болтливой бухгалтерши, Валя отправился к соседям Музы. Из домовой книги он уже знал, что семья там большая, и вполне можно было рассчитывать хоть кого-нибудь из них застать сейчас дома.

Так оно и оказалось. Дома застал одну из бабушек, вторая была на работе. Речь Валя повел о имеющихся жалобах на работу домоуправления. Жалобы, естественно, нашлись, и разговор постепенно стал не только оживленным, но временами даже драматичным. У маленькой, с виду скромной и тихой старушки обнаружились незаурядная энергия и напористость. В этой обстановке заговорить о соседке не составляло труда. И Валя выяснил важное обстоятельство: Муза дома сегодня не ночевала. Накануне утром она, как всегда, ушла на работу, а часа через два ушел и ее хахаль. И больше Муза домой уже не возвращалась.

— Небось у матери заночевала, — предположила старушка. — Горячую-то воду опять на целый день выключили, ироды. Вот ты себе запиши.

Все было бы понятно, если бы Муза вышла на работу. Но ни вчера, ни сегодня она там не появилась.

И Денисов отправился через всю Москву на Первомайскую улицу, где жила мать Музы. «Что же получается? — размышлял он по дороге. — Куда она могла деться?» Скорей всего, конечно, она ночевала не у матери, а черт знает где, с этим самым Чумой. Работу вчера прогуляла, а сегодня еще может явиться, пока она лишь опаздывает. Но если все так, если она действительно гуляет с Чумой, то она должна знать, где он скрывается и дружок его, этот Леха, тоже. И через Музу выйти на Чуму — это будет самый, пожалуй, быстрый и верный путь. А потому отыскать ее надо непременно, эту непутевую девку.

Размышляя, Денисов незаметно доехал в метро до «Первомайской», выбрался там на поверхность и зашагал по тротуару, изучая номера домов. Впрочем, шагать пришлось недолго, нужный дом оказался чуть не рядом со станцией метро, в глубине обширного заснеженного двора.

Дверь ему открыла невысокая, стройная, черноволосая женщина в пестрой открытой кофточке и ладных брюках, которые, надо сказать, ей очень даже шли. Только чуть блеклое лицо и морщинки в уголках рта, возле глаз и на шее выдавали ее возраст. Но живые, слегка подведенные тушью и подсиненные глаза и заметно подкрашенные губы свидетельствовали, что женщина не перестала следить за собой.

Поначалу Денисов решил не скрывать от Альбины Афанасьевны цель своего визита. В конце концов, мать тоже заинтересована, чтобы ее дочь вела себя пристойно. А раз она забрала внучку к себе, то, вероятно, не очень довольна дочерью и ее образом жизни, а внучку любит и конечно же хочет, чтобы у нее была хорошая мать. Возможно, она и развод дочери не одобряет и нынешнюю ее связь тоже. Словом, Альбина Афанасьевна, полагал Валя, является естественным его союзником, и скрывать от нее поэтому ничего не следует.

Но, взглянув на Альбину Афанасьевну, он вдруг подумал: а не забрала ли она внучку, чтобы позволить дочери так именно себя вести, чтобы освободить ее от забот, дать повеселиться, как в свое время повеселилась, наверное, она сама, ну, а уж заодно найти себе нового мужа, получше, чем какой-то там инженер. А если все это так, то появление работника милиции может Альбине Афанасьевне очень не понравиться, насторожит ее, и никакого откровенного разговора не получится. По той же причине, пожалуй, не следует рекомендоваться и работником треста ресторанов. Альбина Афанасьевна и в этом случае начнет всячески выгораживать дочь и многое при этом скроет. Нет, внешность этой еще вполне привлекательной женщины не внушила Вале доверия.

Поэтому, когда она открыла ему дверь, Валя с простодушной улыбкой спросил:

— Извиняюсь, вы будете Альбина Афанасьевна?

— Да, — улыбнулась та в ответ.

— Вы уж извините, — смущенно сказал Валя, — вот Колю ищу, дружок я его.

Женщина удивленно посмотрела на него.

— Какого Колю?

— Ну как же. Они с Музой дружат.

— А-а. Господи, совсем забыла, — засмеялась Альбина Афанасьевна и махнула рукой. — Какой, думаю, Коля. Ну, проходите. Через порог не разговор.

— Спасибо. Я вообще-то на минутку.

Денисов, однако, зашел в небольшую переднюю, снял пальто, шапку, пригладил рукой волосы. Альбина Афанасьевна пригласила его в комнату. Видно было, что неожиданный гость ее заинтересовал.

— Тут внучка только спит, вы уж потише, — предупредила она.

— Так, может, на кухню пройдем? — предложил Валя.

— Ну давайте.

В чистенькой и светлой кухне Валя почувствовал себя свободнее.

— Вот приехал в Москву, ищу Колю, — сказал он, присаживаясь возле стола. — У Музы был. Мне Коля ее адрес написал. А соседка говорит, не ночевала. И к вам послала. Ну, я приехал. Уж извините.

— Да ничего, — махнула тонкой рукой Альбина Афанасьевна, и маленькая складка возникла у нее между бровей. — Только ведь и я не знаю, где она, Муза.

— А Коля? — простодушно спросил Валя.

Альбина Афанасьевна засмеялась и отбросила прядку темных волос со лба.

— Ну, уж за ним-то мне с какой стати глядеть? Я и не знаю-то его вовсе. Мало ли у Музы приятелей. Да и Муза не охотница их мне представлять.

Она вздохнула.

— И даже не видели его? — удивился Валя.

— Раз видела. Приехала к Музе, ну и застала.

— Он парень-то ничего, видный. Даже очень заметный.

И неизвестно, чего было больше в Валином тоне, одобрения или осуждения.

— Видный-то он видный, — вздохнула Альбина Афанасьевна. — Только Музе надо теперь заново жизнь строить. А для этого одного вида мало, — она смотрела в сторону, словно рассуждая сама с собой. — Тут солидность нужна, положение. Ведь и Муза не девочка уж. Тоже должна соображать, где лучше, где глубже. Вот Гвимар Иванович, он же озолотить ее может.

— Он что, принц, ваш Гвимар Иванович? — насмешливо спросил Валя.

— Принц не принц, а денег, видать, побольше, чем у любого принца, отрезала Альбина Афанасьевна и добавила: — Вон кольцо ей подарил. Три камня. Цены ему нет.

— Всему есть цена, — вздохнул Валя. — Мы только о ней иной раз не догадываемся.

— А тут и догадываться нечего. Муза снесла и оценила. Ей с ходу три тысячи дали. Это в государственном. А если с рук?

— Ого! Так и подарил? За красивые глаза?

— Как раз. Ваш брат за красивые глаза подарит, жди. Расчет у него. Жениться хочет. Он Музе еще на цветной телевизор дал. Только велел в рассрочку брать. Я сама уже вчера съездила, оформила. Чего ждать-то?

— Ну, и что Муза?

— Что? Смеется, дурочка. А могла бы…

— Коля тоже копейку имеет, — счел своим долгом вступиться за мнимого друга Денисов. — Какую ей дубленку отхватил, а?

— Эх, — снова вздохнула Альбина Афанасьевна. — Вот Гвимар Иванович ей и сказал: «Учти, то, что Коля имеет, это гроши по сравнению с тем, что я имею». Да он захочет, так ей дом подарит, не то что дубленку. Да еще со всей обстановкой.

— Откуда же он столько имеет?

— Откуда? А зачем это нам знать? Меньше знаем, спокойнее спим. Такое правило есть, мальчик. На все случаи. Запомни.

«Эге, — подумал Денисов. — Во всем этом деле появляется какой-то новый мотив. Кто же такой этот Гвимар Иванович, интересно знать».

— Да, — согласился он. — Жизнь, конечно, надо устраивать.

— Вот и я считаю, — подхватила Альбина Афанасьевна. — И потом, у ней же дочка растет. Нельзя ей — без отца. Уж я-то знаю, помучилась.

«И пожила в свое удовольствие тоже», — почему-то подумал Валя.

— Это конечно, — солидно согласился он и, не удержавшись, добавил: — У Коли вон тоже дочка бегает дома. В школу пошла.

— Ну вот! — внезапно вскипела Альбина Афанасьевна, и лицо ее сразу стало злым и усталым. — Говорила же я! И жена, конечно, осталась, верно?

— Ну, — нерешительно произнес Валя. — Само собой.

— Дура! Просто дура, и все! — в сердцах произнесла Альбина Афанасьевна.

— Ну, не поставишь же свою голову, — она осторожно, мизинцем, чтобы не размазать краску, промакнула уголки глаз и, вздохнув, сказала: — А вам уж и не знаю, чем помочь. Где их обоих носит, никакого понятия не имею. Где спят, где гуляют. Ах да! Она же вчера днем звонила. «Скажи, говорит, Нине, если позвонит, — это подружка ее, — что я у тебя ночевала». — «А ты где, спрашиваю?» — «А я, говорит, мамуля, далеко. Завтра вернусь». Вот и все.

— А как же на работу?

— Им же через день. Вот сегодня и должна быть на работе. Господи, я и забыла совсем. Вы ей на работу позвоните. Или нет, я сама!

Какое-то беспокойство охватило ее вдруг.

Альбина Афанасьевна легко вскочила со стула и побежала в коридор, где был телефон. Валя остался сидеть, чутко прислушиваясь к доносившемуся разговору.

— Музу Леснову, пожалуйста, — попросила Альбина Афанасьевна. — Как так — нет?.. — переспросила она упавшим голосом. — Ну, мать говорит… Откуда же я знаю?.. — И вдруг сорвалась на крик: — Взрослая она, взрослая! Я ее за ручку не вожу!.. Коллектив называется!.. Плевать вам на всех! Плевать!..

Она просто задыхалась от боли и ярости.

Денисов кинулся в коридор и стал отнимать у нее трубку. Но Альбина Афанасьевна не отдавала и все кричала в полном исступлении, кричала, хотя из трубки уже неслись короткие, равнодушные гудки.

— …Плевать!.. Уроды!.. Сволочи!.. Что вам она!..

В комнате заплакал ребенок. Тогда Альбина Афанасьевна швырнула трубку с такой силой, что Валя еле успел ее подхватить, и с воплем кинулась в комнату.

— Сиротиночка моя!.. Брошеная!.. Всеми брошенная!.. Господи-и, жизнь эта проклятущая!..

В ту же минуту она выскочила обратно, держа ребенка в руках, голые ножки болтались из-под ее руки. Вид у нее был совершенно безумный, накрашенные губы тряслись, в расширенных глазах стояла какая-то злобная растерянность. Она пронзительно на одной ноте кричала:

— Идем!.. Искать идем!.. Гадину нашу!.. Сволочь!.. Тряпку половую!..

Ребенок истошно кричал, извиваясь у нее в руках.

— Успокойтесь… Альбина Афанасьевна… Нельзя же так… — говорил Денисов, безуспешно пытаясь ее удержать или хотя бы взять ребенка.

Он был совершенно ошеломлен всем происшедшим.

— А-а-а!.. Гадина!.. Где она?!. Где?!. — кричала Альбина Афанасьевна, продолжая метаться по передней и комнате в поисках каких-то вещей.

И тогда Валя вдруг сам крикнул несвойственным ему тонким, каким-то пронзительным голосом:

— Тихо!..

Альбина Афанасьевна внезапно умолкла, испуганно поглядела на него и начала медленно сползать по стене на пол, крепко прижимая к себе утихшего ребенка. И уже на полу, съежившись в комок, безудержно разрыдалась. Припадок кончился.

Денисов облегченно вздохнул, забрал из ее рук ребенка, отнес в кроватку, укрыл и тут же вернулся в переднюю. Там он поднял с пола Альбину Афанасьевну, отвел ее на кухню, и она тяжело опустилась на стул, всхлипывая и что-то бормоча. Прошло несколько минут, прежде чем она пришла в себя и уже осмысленно посмотрела на Валю.

— Часто это с вами бывает? — жестко спросил он.

— Когда сил больше не хватает… я ее ненавижу… Она мне всю жизнь искалечила… и вон ей тоже калечит, — Альбина Афанасьевна кивнула в сторону комнаты, где спала девочка, и сквозь стиснутые зубы повторила: — Ненавижу…

— Между прочим, это ваша дочь, — заметил Валя с неприязнью.

— Будь она проклята! Не дочь она мне! Змея, вот она кто!

— Сами такую воспитали. Еще и пример, наверное, подавали.

— А что? Если эта тварь появилась, так мне уже…

— Хватит, — оборвал ее Валя. — Сами не слышите, что говорите. Лучше подумайте, где она сейчас может быть со своим Колей, у кого? Подумайте же, — повторил он с силой. — Найти их надо.

Альбина Афанасьевна умолкла, обиженно поджала губы, потом вяло убрала падавшие на лоб волосы, провела ладонями по щекам, словно смывая с себя что-то, и задумчиво сказала:

— Вот Нине не звонила. Может, она знает, где они. А я так ума не приложу, честно вам говорю. — И с вновь накипающей злостью добавила: — И не хочу знать. Не хочу. И видеть ее тоже не хочу. Пропади она пропадом, тварь…

— Ладно, — сказал Валя устало. — Я пошел.

В передней он медленно оделся. Альбина Афанасьевна осталась на кухне. Он крикнул ей «до свидания» и вышел на лестницу. Тут только Валя почувствовал, как он устал. Но следовало немедленно ехать в ресторан и повидать Нину. Его вдруг тоже охватила тревога. Надо искать эту чертову девку. Уж не случилось ли чего-нибудь с ней?

Денисов опять спустился в метро, долго несся в грохочущем, полупустом вагоне, потом вышел, поднялся по длиннейшему эскалатору на поверхность, на улице торопливо подбежал к остановке троллейбуса и стал в короткую очередь. Вообще-то говоря, надо было бы что-то перекусить, даже под ложечкой начало сосать. Да и передохнуть бы не мешало. Но Валю уже било какое-то лихорадочное нетерпение.

Вначале он думал только о том, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения о Музе. Мысли были деловые и четкие. Но по мере приближения к цели своей поездки Денисов стал вдруг помимо воли ощущать какое-то радостное возбуждение.

Он соскочил с троллейбуса и, торопливо перебежав улицу на красный глаз светофора, оказался наконец возле ресторана.

Зайти и сначала пообедать? Но Валя немедленно отверг эту малодушную мысль. Потом, потом. А может быть, Муза уже на работе? Проспалась после ночной гульбы и явилась? Мамочка ей цену знает, между прочим. Да и самой мамочке такая же цена, если на то пошло.

Директора на месте не оказалось, но Денисова тут уже знали, и потому он спокойно расположился в директорском кабинете, после чего пригласил к себе Нину.

Девушка прибежала почти мгновенно и, прикрыв за собой дверь, еще не отдышавшись, сказала:

— Ой, как хорошо, что вы пришли.

— У вас что-нибудь случилось? — немедленно встревожился Валя.

— Нет, нет, у меня все в порядке, — не то извиняясь, не то успокаивая его, поспешно ответила Нина. — Но вот… я хотела посоветоваться… Я что-то ничего не понимаю… А мне показалось, вы так внимательно отнеслись…

Нина сидела перед столом, опустив глаза и пытаясь преодолеть смущение.

— Что же все-таки случилось? — уже спокойнее поинтересовался Валя.

— Помните, я вам рассказывала о своей подруге, Музе?

— Ну да, да, конечно, — Валя снова заволновался.

Как только он зашел в ресторан, то сразу спросил о Музе и узнал, что та на работе так и не появилась. Впрочем, ему тут же сообщили, что с ней это случается не в первый раз, как порой и с другими. Кто сам заболеет, у кого ребенок заболеет или что-нибудь случится дома. И сообщают, представьте, порой только на следующий день. Так отсутствие Музы ни у кого не вызывало тревоги или возмущения. А если бы Денисов сказал, что она и дома не ночевала, то это вызвало бы у всех только улыбку.

— Так вот, — волнуясь, продолжала Нина. — Сегодня Муза на работу не вышла, а час назад мне позвонила.

— Вам?! — невольно вырвалось у Вали.

— Ну да, — удивленно посмотрела на него девушка. — Мне. Прямо на работу позвонила. И вы знаете, что она мне сказала? «До свидания, говорит, Ниночка». И заплакала. Представляете?

— И все?

— Нет. Еще сказала, что на работу больше не придет. И вообще уезжает. Совсем. А куда, сама не знает. Вот что главное.

— Как это так, сама не знает? — недоверчиво спросил Валя.

— Вот так и не знает. Коля ее куда-то увозит. Она мне шепотом сказала — он, наверное, рядом где-то был, — что грозится убить, если она с ним не поедет. Говорит: «Представляешь? Жутко так любит».

— Да-а, — ошеломленно произнес Валя. — Выходит, час назад она еще была в Москве, еще не уехала?

— Ну конечно, — подтвердила Нина и с тревогой посмотрела на Валю. — Но что теперь делать, как вы думаете? Ведь я чувствую, она только из страха с ним едет. Я прямо не знаю, может быть, в милицию сообщить?

— А откуда она звонила, не сказала?

— Нет…

— И никаких вещей с собой она не берет разве?

— Вот я ей тоже сказала: «Возьми хоть что-нибудь с собой. А остальное я тебе потом пришлю». А она опять заплакала и говорит: «Коля не разрешает. Потом уж». Ну, просто какие-то оба ненормальные.

— Вы не знаете, почему этот Коля так срочно уезжает?

— Понятия не имею. И как он смеет…

— Ниночка, одну минуту, — оборвал ее Валя и решительно взялся за телефон.

Время терять было нельзя, хотя присутствие Нины, конечно, осложняло предстоящий разговор. Но не выставлять же ее срочно из кабинета. Да и придавать какую-то особую секретность своему разговору тоже не следовало.

Валя торопливо набрал номер и сказал:

— Это Денисов. Федор Кузьмич у себя?.. Ага. — Он быстро нажал на рычаг и тут же набрал новый номер. — Федор Кузьмич?.. Это Денисов. Я из ресторана говорю. Напротив меня сейчас сидит подруга официантки Лесновой… Да, да. Она говорит, что Леснова ей час назад звонила. Увольняется с работы и уезжает из Москвы прямо сейчас. Какой-то, понимаете, Коля ее увозит и даже вещи взять не дает. Это уж черт знает что… Ничего не известно… Да, час назад были в Москве еще. Это же вопиющее нарушение дисциплины. Нет, директор еще не знает… Конечно, сам решит. Это я вам в порядке информации звоню, раз уж трест меня послал…

Валя с минуту еще напускал всякого «служебного» тумана и, наконец с облегчением положив трубку, строго посмотрел на Нину.

— Безобразие все это, — сказал он. — Начальство само в милицию позвонит. Ай да Муза! Мне Сергей Иосифович тоже о ней не очень-то хорошо говорил. Выходит, вполне объективен был, вот ведь что.

— Про него тоже не очень-то хорошо можно говорить, — обиженно произнесла Нина.

— Говорить все, конечно, можно, но тут факты вон какие, — возразил Валя. — А кстати, Муза вам ничего не говорила о некоем Гвимаре Ивановиче?

— Говорила…

— А что именно, если не секрет?

— Что он хочет на ней жениться. Что богатый очень. Кольцо ей подарил, цветной телевизор. Она помешана на всяких вещах, больше ничего этой дурочке не надо, — с досадой закончила Нина.

— Была бы помешана, так к Гвимару Ивановичу ушла. А она с Колей едет. Выходит, дело не в богатстве.

— Ой, да, конечно! Я же вам говорю: она боится его, вот и едет.

— А может, очень любит?

— Нет, боится. Я же по голосу поняла.

— Ну, а кто же такой этот Гвимар Иванович, где работает, не знаете?

— Он, кажется, тоже приезжий. В Москву в командировку приезжает, вот как этот Коля. На какую-то фабрику, что ли. Коля и его грозил убить. Он прямо как сумасшедший влюблен. Тут Муза нисколько не преувеличивает.

— Влюблен-то он, может быть, и влюблен, — с сомнением произнес Валя. — Но только тут что-то и еще есть. Впрочем, — спохватился он, — меня это не касается. Просто случай какой-то удивительный.

Он с опаской подумал, что Нина может его сейчас спросить, а откуда он, собственно говоря, знает этого самого Гвимара Ивановича, о котором он только что так неосторожно заговорил. И что в этом случае следовало ему ответить, Валя решительно не знал. О Гвимаре Ивановиче ему только что сообщил Кузьмич, сообщил на всякий случай, для ориентировки, а вовсе не для того, чтобы он вот так, сразу, бухнул свой дурацкий вопрос. Да, такой опрометчивости с Денисовым раньше никогда не случалось.

К счастью, девушка так была взволнована судьбой подруги, что не обратила внимания на странный вопрос, который ей задал инспектор из треста. Только бы она потом не вспомнила про этот вопрос.

Через минуту Денисов уже торопливо простился с Ниной и выскочил из ресторана, так и не успев там пообедать. Только на улице он подумал, что даже не условился с Ниной о новой встрече. Собственно, и повода для этого никакого не было. А просто так… На это Валя не решился. Впрочем, все эти сомнения лишь мелькнули у него в голове, оставив какой-то горький и беспокойный осадок на душе. И сразу же другие мысли захватили его, тревожные, лихорадочные, безотлагательные. Что случилось с Музой? Куда этот Чума увозит ее? И какую роль во всем этом играет таинственный Гвимар Иванович?

Денисов еще не знал, какие открытия ожидали меня в этот день.

Как только кончается оперативка у Кузьмича, я поспешно направляюсь в свою комнату и звоню Егору Ивановичу Савельеву, участковому инспектору, доброму моему знакомому, который знает интересующий меня район как свои пять пальцев. И мы уславливаемся о встрече.

Я преподношу Егору Ивановичу малоприятную новость: на его территории, видимо, произошло убийство. И он об этом даже не знает, вот еще в чем заключается для Егора Ивановича дополнительная неприятность. Ведь это уже получается серьезная промашка в работе. Он же знает всех людей в округе, и, чтобы никто ему ничего не сказал, такого еще не бывало. Тем более, не о пустяке речь и даже не о драке, не о краже какой-нибудь. Случилось-то самое страшное — убийство! Это же всех должно было взволновать и породить массу всяких разговоров, и хоть один из них, но непременно, дошел бы, как было это всегда, до Егора Ивановича. А тут все глухо, ничего он знать не знает, вот что удивительно и вот в чем конфуз. Поэтому в такой ситуации первым желанием всякого на месте Егора Ивановича было бы, конечно, убедить меня, что я ошибаюсь, что никакого убийства вообще не было. Мало ли что, в самом деле, этот Леха мог наболтать.

Но Егор Иванович, во-первых, человек опытный и безусловно добросовестный. И этот его многолетний опыт работы именно участковым инспектором — самое, пожалуй, чуткое, самое «всепроникающее» и потому особо ответственное звено милицейского аппарата, — опыт этой работы, повторяю, подсказал Егору Ивановичу, что всякое бывает в этой суетной жизни. Порой случается даже самое, казалось бы, неправдоподобное, чего и не придумаешь, очень уж многолика, пестра и неохватна жизнь. Особенно если ты отвечаешь за такую тонкую, даже зыбкую область, как человеческие отношения и поступки, где за всем уследить, все понять и, что надо, исправить, предупредить — очень даже непросто. И потому добросовестный Егор Иванович честно признает возможные тут промашки.

Ну а во-вторых, он прекрасно понимает, что уговорить меня дело бесполезное, а придется свое мнение доказать.

Словом, я не успеваю со вкусом выкурить даже первую сигарету, как обеспокоенный Егор Иванович начинает уже меня теребить. Мы выбираемся из его теплой служебной комнаты и, продуваемые свирепым ледяным ветром, отправляемся «обходом» по заснеженным дворам и переулкам его путаного участка. При этом я даю Егору Ивановичу имеющиеся у меня ориентиры. В искомом дворе находится ряд сараев, на одном из которых сбита замочная петля. Ворота в этом дворе недавно окрашены в зеленый цвет. А со двора видна находящаяся, видимо, недалеко Елоховская церковь. Наконец, дом, выходящий подъездом в этот двор, имеет не меньше трех этажей, так как, по словам того же Лехи, человек, которого они с Чумой поджидали, спустился во двор именно с третьего этажа.

Мы заходим в один двор, второй, третий, скользим по обледенелым буграм, проваливаемся в наметенные ветром сугробы, чертыхаемся и бредем дальше. В некоторых дворах мы осматриваем сараи, дергаем замки, кое-где они срываются с петель, и Егор Иванович берет эти сараи на заметку. В застывших его пальцах карандаш еле пишет и выводит немыслимые каракули.

Егор Иванович не такой уже молодой человек, ему, мне кажется, лет пятьдесят уже. На вид он щуплый, невысокий, движения у него порывистые, энергичные. У него костистое, со впалыми щеками, бритое лицо, из-под шапки видны седые виски, глаза все время как бы прищуренные, а сейчас, на ветру, даже слезятся, добрые глаза, в сетке морщинок, я бы даже сказал, располагающие глаза, вызывающие доверие. Милицейская форма очень ладно сидит на нем. Форму ведь тоже надо уметь носить, некая, я бы даже сказал, культура требуется, чтобы выглядеть в ней красиво, браво, элегантно даже. Как в армии мы нашу воздушно-десантную форму носили, любо-дорого смотреть было. Хорошая форма, я вам скажу, не только украшает и отличает, она придает вам особое самочувствие, прибавляет бодрости, ловкости, уверенности в себе. Психологический, моральный, даже чисто физический эффект формы нами, мне кажется, еще недостаточно изучен.

Так вот, Егор Иванович, несмотря на отнюдь не гренадерский рост и отнюдь не юношеский возраст, выглядит удивительно подтянутым, ладным каким-то и заставляет всех окружающих с уважением, а кое-кого и с опаской смотреть на свой милицейский мундир. Впрочем, пока мы пробираемся среди дворовых сугробов, смотреть на нас особого интереса не представляет, да и некому особенно смотреть, ибо даже ребятишки в большинстве своем еще не вернулись из школы, а мороз так щиплет, что взрослые, не задерживаясь, бегут через двор домой и разглядывать нас ни у кого охоты нет.

Пока что ни в одном дворе, куда мы заходим, не обнаружили мы всех необходимых признаков, хотя по отдельности они то и дело встречаются, кроме, пожалуй, зеленых ворот. Главный этот признак, на который я особенно надеялся, начинает внушать все большее недоверие. В самом деле, кто это среди зимы будет вдруг красить ворота? Чушь какая-то!

— Нет тут таких, что я не знаю? — сердито ворчит Егор Иванович. — Придумал твой Леха.

Но я все же с тайной надеждой поглядываю на каждые ворота, мимо которых мы проходим. А вдруг? Ну, ведь всякое же бывает, в конце концов.

Некоторые дворы мы особенно внимательно осматриваем, изучая все сараи, подъезды, повороты, закоулки. Ничего, однако, подходящего мы так и не обнаруживаем. И настроение у меня постепенно падает. Может быть, Леха и в самом деле все наврал? Вполне ведь может быть.

Вот еще один двор. Тесный, как все дворы здесь. Четырехэтажный кирпичный дом выходит в него двумя подъездами. В глубине, за детской площадкой с грибками, скамеечками и невысокой снежной горкой, виден ряд сараев. За крышами окружающих двор невысоких домов виден купол Елоховской церкви. Мы обходим двор, внимательно изучаем сарай за сараем. Нет, все там цело, замки намертво схватили ржавые, крепкие скобы. Не тот двор, явно не тот. Если «тот» вообще существует…

Выбираемся в узкий, заваленный снегом переулок с одной глубокой, разбитой колеей посередине. На кривом тротуаре, где вытоптана лишь скользкая тропка, идти рядом нельзя. Егор Иванович идет первым, я за ним. И говорю ему в спину, то и дело скользя и взмахивая для равновесия руками:

— Только не пропусти чего, Егор Иванович.

— Не бойся, не пропущу, — хрипит он, не оглядываясь.

— Остались еще подходящие дворы?

— А то. Их за неделю все не осмотришь. А мы с тобой и трех часов не ходим.

— Больше трех.

— Один черт…

И вдруг мы одновременно останавливаемся и переглядываемся. Перед нами залепленные снегом зеленые железные ворота. И краска как будто недавняя, затеки возле металлических выступов свеже поблескивают. За воротами темнеет короткий проем, и дальше виден двор. Ворота приотворены и схвачены цепью. Пройти можно легко, даже очень полному человеку.

Егор Иванович озадаченно разглядывает ворота и говорит:

— Откуда они, черти, взялись? Неужто среди зимы нашлись умники, покрасили? И ведь за снегом не видно, вон как обледенели. Все же как они мимо внимания моего прошли, не пойму. Ну, ну…

Он с досадой качает головой.

— Что ж, зайдем? — спрашиваю я.

— Сто раз тут был, — сокрушенно продолжает Егор Иванович, явно не слыша моего вопроса. — Форменным образом сто раз. Квартирная кража тут два дня назад случилась. Ну, подумай. А ворота мне и ни к чему. Стареть стал, ей-богу, стареть.

— Давай зайдем, — снова предлагаю я.

— Ясное дело, зайдем, — торопливо соглашается пристыженный Егор Иванович. — А как же? Непременно зайдем. Ах ты боже мой…

Мы легко протискиваемся в воротную щель, минуем полутемную подворотню и выходим во двор. Он, как и все дворы в этой старой части города, невелик и причудлив по своей конфигурации, с какими-то выступами, узкими проходами, тупиками, сараями, глухими кирпичными брандмауэрами соседних невысоких домов. Но один из домов, старый, пятиэтажный, выходит во двор своим единственным широким подъездом. Серый фасад украшен какими-то лепными изображениями. Непривычно большие окна схвачены причудливым переплетом рам.

В тесном дворе, возле трех или четырех могучих кривых деревьев, все же разместилась скромная детская площадка. Возле снежной горки возятся двое ребятишек в одинаковых шубках и шарфах, отнимая друг у друга санки. Рядом, на скамеечке, сидит закутанная в платок женщина и читает книгу, не обращая внимания на ребячий обиженный визг.

Мы медленно обходим двор. Я отмечаю про себя пока что и старый пятиэтажный дом с его подъездом, и то, что с этого двора прекрасно виден недалекий купол Елоховской церкви, а также… впрочем, к сараям надо подойти поближе. Всего их четыре. Нет, пять. Стоят они неровным рядом возле глухой кирпичной стены какого-то дома, выходящего фасадом в соседний двор. Один сарай повыше, другой шире, третий выступает вперед. На всех, конечно, висят замки, один прямо-таки пудовый, старинный, словно от купеческих лабазов оставшийся.

Подходим ближе, и я убеждаюсь, что на всех сараях замки на месте и скобы тоже и взламывать их никто как будто не собирался.

— М-да, — качает головой Егор Иванович. — Скажи на милость. Вроде бы все сошлось, а вот на тебе, замочки, видать, целы…

Но в тоне его я не улавливаю никакой досады, наоборот, в нем сквозит даже некоторое облегчение. Я Егора Ивановича, конечно, вполне понимаю. Но… Леха не мог придумать такой двор, с этими зелеными воротами, церковью, сараями… Не мог. Тут я убежден.

Я подхожу к крайнему из сараев и с силой дергаю замок. Еще раз. Потом пытаюсь его выкрутить, повернуть. Все напрасно. Замок держит надежно. Тогда я перехожу к следующему сараю. Хватаюсь за замок. То же самое. Как я ни стараюсь, замок остается на месте. И третий сарай оказывается запертым так же крепко. Но четвертый…

Тот самый громадный, поистине амбарный замок, который я заметил еще издали, вдруг под легким нажимом вместе с одной из петель отваливается в сторону. Я на секунду даже застываю от неожиданности и стараюсь унять волнение. Егор Иванович за моей спиной тихо ойкает. Я оглядываюсь и как можно спокойнее говорю:

— Оставайся, Егор Иванович. Обожди тут. Поохраняй. А я, пожалуй, пойду позвоню.

— Не сомневаешься, выходит? — упавшим голосом спрашивает он.

— Не сомневаюсь, — говорю я и иду звонить.

…Через полчаса двор наполняется людьми. Дежурная оперативная группа нашего управления, следователь прокуратуры, ребята из районного отделения, понятые. Поодаль толпятся жильцы соседних домов и, конечно, вездесущие мальчишки, которых загадочный телеграф созвал, кажется, со всей округи. Их внимание больше всего привлекает наш огромный красавец Марс, он сидит смирно возле проводника, вывалив набок красный язык и щурясь от солнца. Кажется, и он понимает, что вряд ли ему тут будет работа, события разыгрались три дня назад, и все следы давно, конечно, утеряны.

Тем временем мы открываем дверь сарая и, светя фонарями, начинаем осмотр. И наконец, в углу, за грудой досок, я обнаруживаю тело. Человек лежит в неестественной позе, с задранной брючиной, подвернув обе руки под себя. Он в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Синее, в пятнах лицо, остекленевшие глаза, черные волосы прилипли к мраморно-белому, в прожилках лбу. Фотограф делает нужные снимки, затем тело выносят на середину сарая, над ним нагибается врач, рассматривает что-то, потом безнадежно машет рукой и говорит следователю:

— Видите сами. Два удара ножом. И мгновенный летальный исход. Завтра получите подробное заключение. Можно увезти?

— Минуту еще, — говорит следователь и оборачивается ко мне: — Осмотрите, Виталий, его одежду. Внимательно только. Я сейчас протокол закончу.

Да, его не ограбили. Все оказывается на месте — бумажник, кошелек, часы, всякая карманная мелочь. Я все это передаю подошедшему снова следователю. Убитому на вид лет сорок пять, сквозь черные волосы уже проглядывает лысина, смуглое лицо, одет добротно, дорогой меховой воротник на модном пальто, красивый темный костюм, сорочка, галстук, ботинки — все дорогое, все самое модное. Куда он собирался, этот человек в тот вечер? На прием? В гости? В театр? За что его убили? Кто велел это сделать? Как всегда, тысяча вопросов окружает нас в этот момент. И ведь симпатичное лицо. Впрочем, было симпатичным. Нет, невозможно смириться с убийством в мирное время, в мирном городе…

— Какое странное имя, — говорит следователь, рассматривая бумаги убитого. — Гвимар. Слыхали такое имя когда-нибудь? Гвимар Иванович Семанский.

Действительно странное имя. Испанское, что ли? Откуда оно у русского человека может взяться? Кто были родители, давшие такое странное имя? Кто был сам этот человек? Да, это сейчас главный вопрос.

Тем временем тело увозят в морг. Все документы остаются у следователя. Эксперт и оперативники заканчивают осмотр сарая. К сожалению, он ничего не дал, никаких следов, будто ветром убитого задуло в этот проклятый сарай.

Следователь прощается со мной и, взглянув на часы, предлагает:

— Давайте в восемнадцать часов у Федора Кузьмича. Все там обсудим.

— Хорошо, — говорю. — А я тут пока еще покручусь.

— Правильно, — соглашается следователь. — Попробуйте установить, между прочим, откуда он вышел, этот человек, из какой квартиры.

— Именно, — киваю я.

И вот, в конце концов, мы снова остаемся вдвоем, Егор Иванович и я.

Проводив взглядом последнего из уходящих, исчезнувшего в черном проеме ворот, Егор Иванович сокрушенно вздыхает, бросает недокуренную сигарету в снег и машинально придавливает ее каблуком, потом обращается ко мне:

— Знаешь, чего скажу?

— Чего?

— На другой день, как его убили, — Егор Иванович кивает в сторону ворот, куда не так давно унесли труп, — вот тут крупнейшую кражу залепили, — он указывает на окно стоящего во дворе дома.

— Какой этаж? — невольно настораживаясь, спрашиваю я.

— Третий. А что?

— И Семанский в тот вечер спустился с третьего этажа. Когда они его во дворе ждали. Леха сказал.

— Что ж он, по-твоему, из той квартиры непременно шел?

— Кто его знает, — я пожимаю плечами и в свою очередь спрашиваю: — Кто там живет, в той квартире, знаешь?

— Само собой. Как не знать. Я уж после кражи раза два, считай, побывал там. Значит, так. Сам на фабрике работает. Начальник отдела. Солидный товарищ. Персональная машина у него. Ну, и собственная, конечно, имеется. Фамилия Купрейчик, зовут Виктор Арсентьевич. Ну, а жена — доктор, молодая еще.

Егор Иванович умолкает.

— Все? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Все, — кивает Егор Иванович. — Двое их, значит, осталось. Ну, у него, правда, еще семья. Но та не в счет. Он с этой законно.

— Ты говоришь, осталось двое. А сколько же их было?

— А недавно еще трое было. Батюшка ее еще. Его квартира-то. Знаменитый профессор, академик. Тоже по медицине. Фамилия Брюханов, не слыхал?

— Слыхал.

— От батюшки небось?

— Ну да.

После того как отец смотрел в госпитале тяжело раненного Игоря, а потом еще двух или трех наших ребят, многие уже знают, кто он у меня, и я чуточку горжусь, а больше, пожалуй, мне неловко от этой популярности.

— Ну, ясное дело, — кивает Егор Иванович. — По одной линии работали. Но Брюханов-то все же академик. После него знаешь сколько осталось. Одних картин не сосчитать.

— Давай-ка уточним, — говорю я. — Кража, значит, когда была?

— Двадцать первого, в среду. А сегодня у нас пятница.

— Так. А убийство, по словам Лехи, произошло во вторник, вечером. Неужели одна и та же группа? Чем же им этот Гвимар Иванович помешал?

— Надо работать, — опять вздыхает Егор Иванович. — Так разве скажешь, чем да почему?

— Сейчас в ту квартиру идти, наверное, бесполезно? — спрашиваю я. — Небось на работе хозяева-то. Как думаешь?

— Кто их знает…

— Давай на всякий случай зайдем, — решаю я. — Все-таки шестой час уже. Его, значит, Виктором Арсентьевичем зовут. А супругу как, не знаешь?

— Инна Борисовна. А фамилию отца оставила. Брюханова, значит.

— Знаменитая фамилия, — киваю я. — Гордиться надо.

Все время, пока мы ведем этот спокойный деловой разговор, я не могу отделаться от мысли, которая не дает мне покоя, просто жжет меня: значит, все-таки убили… Не врал Леха, не хвастал. Убил… Как рука поднялась? Какая должна быть пустая душа, какое тупое равнодушие к людям, к человеческой жизни. Откуда это берется? Человек кричит, а он не чувствует его боли. Вот за себя он, гад, боится, себе плохого не хочет, себе небось желает всех доступных его пониманию радостей. Ну, держись, Леха, держись. Убил ты все-таки человека. Так тебе это не пройдет, не может пройти. И тебе, Чума, тоже… Тебе особенно…

Мы заходим в темный подъезд, и старенький лифт с усилием тащит нас на третий этаж. У высокой, тяжелой двери, аккуратно обитой квадратами красивого дерматина, как спинка кожаного дивана, с медной, слегка потемневшей от времени табличкой «Профессор Б. К. Брюханов» я кручу старинный звонок, и он надсадно, с усилием верещит за дверью. Мы прислушиваемся. Я уже собираюсь снова приняться за работу, когда до нас доносятся чьи-то шаги и женский голос испуганно спрашивает:

— Кто там? Кого вам надо?

— Это я, Инна Борисовна, участковый ваш Савельев, — говорит успокаивающим тоном Егор Иванович. — Откройте, пожалуйста.

Звякает замок, дверь приоткрывается, но она на цепочке. Из-за двери выглядывает настороженное женское лицо. Узнав Егора Ивановича, женщина кивает ему и, сбросив цепочку, распахивает дверь.

— Пожалуйста, — говорит она. — Входите.

Теперь я могу ее разглядеть. Очень высокая и полная, она кажется старше своих лет. А лицо узкое и как бы породистое, что ли, заносчивое какое-то, тонкий рот почти без губ, длинный, крючковатый нос с нервными дугами ноздрей, пышные рыжеватые волосы небрежно собраны на затылке. Словом, малосимпатичная женщина, на первый взгляд во всяком случае. На ней строгий, темный костюм с белым отложным воротничком и белыми отворотами на рукавах вместо манжет.

Женщина проводит нас через переднюю в большую комнату. Старинная, громоздкая и резная мебель вокруг — диван, стулья, шкаф, круглый стол, старинная бронзовая люстра низко над ним, много картин на стенах.

— Уж извините, Инна Борисовна, — говорит Егор Иванович, когда мы усаживаемся возле стола. — Надоели мы вам, конечно. Но вот товарищ из уголовного розыска хочет вас кое о чем спросить.

— Пожалуйста, — она терпеливо и устало смотрит на меня.

— Вы знаете Гвимара Ивановича Семанского? — спрашиваю я.

— Да, конечно, — кивает Инна Борисовна. — Он бывает у нас. Он сослуживец мужа. Вернее, он приезжает в командировку на фабрику, где муж работает.

— Когда он последний раз был у вас?

— Последний раз?.. — Она задумывается. — Кажется… во вторник. Да, да. А на следующий день случилась эта ужасная кража.

— Долго он у вас был?

— Как всегда, часов до одиннадцати. Сначала пили чай. Потом они с мужем перешли в кабинет. Какие-то служебные дела обсуждали.

— Гвимар Иванович был спокоен?

— Как будто. Смеялся. Ах да, — она слабо улыбнулась. — Сообщил, что жениться собрался.

— Кто же невеста, он сказал?

— Нет. Сказал только, что дорого ему досталась, — она снова еле заметно улыбается неохотной какой-то, вялой улыбкой.

— Есть у него в Москве еще знакомые, не знаете?

— Не знаю. Наверное. Я их… Ах, нет. Однажды видела одного. Они с Гвимаром Ивановичем стояли в нашем дворе. Это с неделю назад было. Стояли и спорили. Даже, мне кажется, ссорились. Гвимар Иванович меня тогда не заметил.

Я вынимаю из кармана несколько фотографий. Перед самым отъездом из управления мне вручили фотографии Чумы и Лехи. Их дела отыскали по оставленным ими отпечаткам пальцев. Наши компьютеры работают, как и всюду, мгновенно. И вот теперь я могу показать фотографии этих двух подлецов, среди нескольких других, конечно, и спрашиваю Инну Борисовну:

— Вы не узнаете здесь человека, который говорил с Гвимаром Ивановичем?

Она внимательно рассматривает фотографии и качает головой:

— Нет. Тут все молодые люди. А тот был пожилой. Очень неприятное у него лицо.

— Когда люди ругаются, у них всегда неприятные лица, — замечаю я. — Вы можете мне это лицо описать?

— Постараюсь. Очень приблизительно, конечно. Красное лицо, седые усики, щеточкой. Потом тяжелые такие мешки под глазами. У него, наверное, больные почки. Ужасно они с Гвимаром Ивановичем ссорились. Поэтому Он меня, наверное, и не заметил. А вот я заметила, что за ними наблюдает какой-то человек. Из подворотни. В кепке, кашне зеленое, худой такой.

— Кто-нибудь из этих? — Я снова тянусь к фотографиям.

— Нет, нет. Совсем другой. Я мимо него прошла. Очень внимательно он наблюдал. Я даже забеспокоилась, помню.

Да, это уже совсем непонятно. Словно вокруг квартиры покойного академика кружило в эти дни сразу несколько преступных групп. Странный какой-то узел завязался тут.

За окном уже стемнело. Мы прощаемся.