"Злым ветром" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)

Глава 3 РАЗНЫЕ ВЕРСИИ

Да, Кузьмич наш, конечно, кое-что подготовил. Но начинает он, как всегда, издалека.

— Давайте, милые мои, разберемся, — говорит он. — И подумаем. Последняя кража немного выбила нас из колеи, — добавляет Кузьмич. — Засуетились. Никуда это не годится. А почему засуетились? Да потому, что нет плана, нет твердых версий. Розыск по приметам и по вещам — это само собой. А мы только на него и положились. На первых порах это было понятно. Но сейчас… — Он сердито трет затылок. — Так что давайте думать, милые мои. Одними ногами в нашем деле не проживешь.

— Кое-что все-таки добыто, — с невозмутимым видом говорит Игорь. — То, что мы знаем Мушанского, не последнее дело, Федор Кузьмич. И встреча Лосева с этой Варварой тоже, при всех издержках даже.

Игорь усмехается. Я уже доложил Кузьмичу об инциденте с Толиком, и Игорь об этом тоже знает. Сейчас он на это и намекает.

Ох и попало же мне за тот инцидент! «Спровоцировал драку», — резюмировал Кузьмич. Но я вовсе не хотел никакой драки. Конечно, мне хотелось, чтобы Толик ушел, ну, может быть, поссорившись с Варварой. Вот и все. Мне же надо было с ней поговорить. «Глупости, — возразил Кузьмич. — Знал, с кем связываешься. Так он тебе просто и ушел бы, как же». Еще он заявил, что эта драка может нам аукнуться. И чуть не наложил взыскание. Я даже не понял, что меня спасло. А теперь вот еще Игорь на это намекает. Хотя в целом Игорь верно сказал, все-таки кое-что нами сделано. Но одно слово, которое произнес сейчас Кузьмич, меня насторожило. Это слово «версии».

— Версии у нас были, — говорю я.

— Это какие же? — спрашивает Кузьмич.

— Где его искать, — отвечаю. — Рестораны, кафе, всякие злачные места, где такой народ собирается. Потом скупщики краденого, компании некоторые.

— А еще? — допытывается Кузьмич. — Конкретнее.

У него явно что-то на уме. Я только не пойму, что именно. Хотя и чувствую, что задел то самое, о чем он думает.

— Что же еще? — спрашиваю. — Вот в кафе он как-то раз и появился с Варварой.

— И его почему-то не засекли, — насмешливо добавляет Кузьмич.

— Ну бывает, — я недовольно пожимаю плечами. — Однако не последний раз он туда, надеюсь, зашел.

— Словом, так, — решительно объявляет Кузьмич. — Главных версий тут две. Он москвич или он не москвич.

— Как же так «не москвич»? — удивленно спрашиваю я. — А Плющиха?

— Вот, вот. Плющиха — это первая версия, — подтверждает Кузьмич. — Не какие-нибудь там кафе или рестораны, а Плющиха. Уже кое-что поконкретнее. А мы это с вами, милые, упустили. Хотя зацепочки тут есть. Подумать только надо.

Да, действительно, если подумать, то версия «Плющиха» вполне основательна. И я об этом уже думал. Только руки до нее не дошли. Я просто утонул в старых делах Мушанского. Но время же в конце концов не упущено?

А Кузьмич между тем продолжает развивать свою мысль и смотрит при этом на меня, хотя в кабинете еще человек шесть.

— Надо прочесать весь район, — говорит он. — Связаться с участковыми инспекторами, они свой народ знают. А у нас приметы есть, фотографии, ну и все прочее. Это первое.

Я делаю пометки в блокноте. Совершенно машинально и только для очистки совести. Мне неловко. Кузьмич говорит прописные истины, которые я сам должен был если уж не осуществить, то хотя бы высказать. Вот я и делаю пометки в блокноте скорее всего от смущения.

— И еще по этой версии надо кое-что сделать, — продолжает он, поглядывая на меня, и досадливо вздыхает: — Надо бы попробовать того таксиста найти, который их вечером привез, Варвару и его. Хотя, конечно, прошло уже четыре дня.

— А вторая версия, Федор Кузьмич? — напоминает Игорь.

— Не забыл, будь спокоен, — отвечает Кузьмич. — Вторая версия вот какая. Три дня подряд кражи, затем три недели тихо. Потом опять три дня, и опять тихо. Странная периодичность, а? И притом розыск по Москве не дает никаких результатов. А уж они искали как надо. — Он кивает на меня и Авдеенко, тоже присутствующего на совещании.

— Гастролер, — негромко произносит Игорь.

— Вот, вот, — подтверждает Кузьмич. — Это и есть вторая версия. Но ее проверить надо.

«Гастролер» — это особый вид преступника. Он появляется в городе, чтобы только совершить преступление, и потом исчезает. А через некоторое время приезжает опять. Таких ловить, конечно, труднее, но здесь есть свои методы.

Мы подробно обсуждаем обе версии. Мы им дали уже оперативные шифры — «Плющиха» и «гастролер». Под конец Кузьмич распределяет обязанности. Но у меня все время такое ощущение, что он что-то недоговаривает. Мне достается «Плющиха». Версия «гастролер» отходит Игорю.

— Из Пензы ответа нет? — как бы между прочим спрашивает его Кузьмич.

— Нет еще, — рассеянно отвечает Игорь.

Он уже, конечно, обдумывает свою версию. Он весь поглощен ею. Но я почему-то настораживаюсь. Однако Кузьмич больше не возвращается к этому разговору.

Сразу после совещания я посылаю Авдеенко и Яшу Фролова на Плющиху, а сам еду к Варваре.

Она сегодня работает в утреннюю смену и к вечеру должна быть дома. Но будет ли, это еще вопрос. И не застану ли я у нее кого-нибудь, это тоже вопрос. А мне надо поговорить с ней наедине. И откладывать этот разговор нельзя, и так уже времени упустили немало. Но нарываться на новый конфликт с каким-нибудь Толиком у меня, как вы можете догадаться, желания тоже нет. Кроме того, меня беспокоит и сама Варвара. До конца положиться на нее я ведь тоже пока не могу. Мало что может прийти в эту взбалмошную голову.

Вот с такими смутными чувствами я к ней и еду. Знакомая подворотня встречает меня холодным сырым ветром, дующим с такой бешеной силой, словно это не старая темная подворотня, а аэродинамическая труба, а я та самая модель, которую надо испытать на лобовое сопротивление. Я плотнее запахиваю плащ и рукой держу шляпу, ее просто срывает с головы. Проливной дождь хлещет с самого утра. Мне дьявольски холодно, сыро и противно.

Прежде чем зайти в эту проклятую подворотню, я изучаю известные мне окна. Занавески задернуты, в комнате и кухне горит свет. Значит, Варвара дома. Только бы она оказалась одна, больше, кажется, мне ничего не надо. Я почти на ощупь нахожу дверь, обитую старым дерматином, и звоню. На этот раз дверь открывается без всяких проволочек и вопросов, и меня буквально вдувает в маленькую прихожую, где под самым потолком горит тусклая, без абажура, лампочка на изогнутом шнуре. Потолки здесь, как и во всех старых домах, очень высокие.

Передо мной стоит Варвара. Она в простеньком платье с короткими рукавами и переднике, волосы небрежно сколоты на затылке. В руках у нее полотенце. Ясно, занимается домашними делами. Варвара, глядя на меня, улыбается дружески и открыто, и это мне тоже нравится.

— Вы всегда прямо как снег на голову, — говорит она.

— Как дождь, — отвечаю я, снимая шляпу и стряхивая с нее воду.

Варвара забирает мой плащ.

— На кухню повешу, пусть посохнет. Чайку не выпьете?

— Выпью, — говорю. — С удовольствием даже.

Через некоторое время мы уже сидим за столом, и я, обжигаясь, пью крепкий, душистый чай. Ужасно я люблю, признаться, такой именно чай, свежий и крепкий, без лимона и сахара. Это у нас в доме так заведено. Причем заваривается он каждому прямо в стакане. Чай «по-лосевски», говорят друзья. Вот и тут я, к своему удивлению, получил такой чай.

— Ну как живете, Варя? — спрашиваю. — Паше-то написали?

Она опускает глаза и отрицательно мотает головой. Просто удивительно, до чего она бывает разная. Сейчас, например, это сама скромность и застенчивость. В черных живых глазах нет обычной дерзости и вызова, они задумчивые и даже грустные. И движения ее не порывистые, не энергичные, а какие-то плавные, мягкие. Сколько в ней женственности и природного изящества, передать нельзя.

— А я написал, — говорю.

— Спасибо вам, — тихо отвечает Варвара.

И я перевожу разговор на другую тему, тоже пока далекую от того дела, которое меня к ней привело.

— А на работе как? — спрашиваю.

Она пожимает плечами и бросает на меня быстрый взгляд.

— А что там может быть? Работаем.

— Все хорошо, значит?

Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. И я вдруг ощущаю какую-то неловкость, какое-то странное напряжение, внезапно возникшее в этом совсем, казалось бы, безобидном разговоре.

— У вас там какие-нибудь неприятности, Варя? — мягко спрашиваю я.

— У меня все хорошо. Ну правда же. И… никого на порог больше не пускаю. Все. Отгуляла. Скоро… вот возьму и напишу Паше.

Она его любит. Я вижу. А ведь у них до драк доходило. Пашка пьянствовал и бил ее, а она, как говорят, «гуляла от него» вовсю. В поклонниках недостатка, как вы понимаете, не было. Я уверен, Пашка и запил от ревности, и безобразничать начал тоже. Он ее и любит и ненавидит, можете себе такое представить? Я могу. Но вот стряслась беда, исчез Пашка из ее жизни. Она вроде бы наконец-то вздохнула, начала жить как ей хочется, закружилась. Вот хотя бы этот Толик или Мушанский. Да и не они одни, конечно. Могла бы и забыть давно своего изверга Пашку. Но вот стоило только напомнить о нем, сказать, что другим, мол, он стал и любит ее, как что-то разом всколыхнулось, поднялось у нее в душе, что-то там вдруг произошло.

— Напишите, — говорю. — Обязательно напишите. А там, может быть, и поедете к нему.

— Это как же? — испуганно спрашивает Варвара.

— А так. Хорошо себя Паша зарекомендовал. Думаю, разрешат ему скоро до конца срока жить вольно на какой-нибудь стройке. Туда и семьи приезжают. А он слесарь такой, что поискать.

Варвара, опустив глаза, Молчит. Только на чистом ее лбу вдруг пролегла маленькая морщинка. Задумалась. Молчу и я, отхлебывая остывший чай. Потом прошу разрешения закурить и приступаю к другой теме.

— Варя, — говорю, — а вы не помните, этот My… Михаил Семенович что-нибудь о себе рассказывал в тот вечер, в кафе?

— Что?..

Она с трудом отрывается от своих мыслей.

— Ах, этот… — Она зло хмурится, устремив взгляд куда-то в пространство. — Известно, что говорил. Одинокий, мол. Ласки женской не видит. Подруги жизни у него нет. Ну чего вы все в таких случаях говорите, не знаете разве? — Но, взглянув на меня, вдруг смущается. — Я не про вас, конечно. Вы вроде не такой.

И мы смеемся. Этот смех помогает нам обоим скрыть смущение.

— В котором же часу он вас домой привез? — спрашиваю.

— Да не поздно. Часов в десять.

— А в каком кафе вы были, не помните?

— Помню, конечно. На Кутузовском проспекте, в начале, около тоннеля. Большое такое, в два этажа, стеклянное.

Я знаю это кафе, мы там были как-то со Светкой.

— А водителя такси, который вез вас домой, не запомнили?

— Водителя? — Она задумывается. — Нет, не помню. Молодой такой и еще… Ах да! — Она улыбается. — В очках. Представляете?

— Представляю.

Я тоже улыбаюсь. И не потому, что водитель этот был в очках, а просто невозможно не улыбаться, когда улыбается она.

— А никакого разговора по дороге не было? — снова спрашиваю я.

— Какой же разговор? Этот как сел рядом, руку мою сгреб и не дышит. Переживания показывает.

Варвара уже откровенно прыскает, закрывая ладошкой рот. Мне тоже становится смешно.

— А водитель? — спрашиваю.

— А что водитель? Его дело машину вести. Особенно если пассажир с женщиной. Вот только когда садились, он сказал, что далеко не повезет. Время у него кончается. И правда, у него под стеклом двадцать два ноль-ноль было написано, я заметила.

Вскоре мы прощаемся. Плащ мой, кстати, высох и шляпа тоже. Я снова выхожу под дождь. Ветер в подворотне зверем налетает на меня и чуть не срывает шляпу. Я еле успеваю подхватить ее. Дождь льет как из ведра, и холод совершенно собачий. Несмотря на это, настроение у меня отличное. Теперь того водителя найти, пожалуй, удастся. Меня только немного беспокоит выражение ее лица, когда я напоминаю о Мушанском. Боится она его звонка, определенно боится. Как бы тут осечки не получилось.

На следующее утро мы начинаем поиски водителя такси. Данные о нем у нас вполне обнадеживающие: новая черная «Волга», водитель — молодой парень в очках, работавший в тот день до двадцати двух ноль-ноль. Тем не менее, как вы сами понимаете, по телефону такие справки не наведешь. И мы разъезжаемся по таксомоторным паркам Москвы, все ребята моей группы, за исключением Авдеенко. Он пока один работает в районе Плющихи. Собственно говоря, конечно, не один, а вместе с участковыми инспекторами. И вообще к поиску подключено много людей.

Я тоже еду в один из парков. Связь между собой мы держим через дежурного. После «отработки» каждого парка, а их в Москве, как известно, восемнадцать, мы сообщаем ему результаты, чтобы не тратить лишнее время, если кто-нибудь из нас обнаружит наконец этого водителя.

Между прочим, здесь все зависит от добросовестности человека. Все строится на доверии к товарищу. Проконтролировать нашу работу часто просто невозможно. И у нас не прощают равнодушия и недобросовестности. Это, по нашим понятиям, так же опасно, как трусость, с той, правда, разницей, что трус выявляется быстрее, в первой же острой ситуации, и избавляемся мы от него тоже быстрее. Собственно говоря, трус и сам не очень-то долго у нас задерживается. С недобросовестными и равнодушными сложнее, они сами не уходят. А ведь такой человек может незаметно сорвать работу целого коллектива.

Вот как сейчас, например. Приехав в парк, можно спросить одного, другого человека и удовлетвориться их ответом. Но они-то, эти люди, занятые своими делами и заботами, могут отнестись к вашим вопросам не очень-то внимательно, могут что-то не вспомнить или просто сболтнуть второпях. Поэтому я приступаю к делу чрезвычайно осмотрительно и отнюдь не сразу задаю нужные вопросы. Мне сначала надо уяснить, с кем я говорю, что собой представляет этот человек, насколько ему можно доверять. А разговариваю я с самыми разными людьми: диспетчерами, механиками, работниками отдела кадров, слесарями, начальниками колонн, водителями. И тут своя диалектика. С одной стороны, нельзя торопиться, с другой — надо спешить. У меня еще три парка, и всю работу надо во что бы то ни стало закончить сегодня. Времени и так потеряно немало, и человеческая память, даже память таксиста, тоже имеет свои пределы.

В первом парке я не нахожу нужного мне человека. После этого я звоню дежурному и узнаю, что проверено уже четыре парка. И нигде пока не обнаружен тот самый водитель. Еду в следующий парк. Дождь льет с самого утра. Порывистый ветер налетает то с одной, то с другой стороны, находя самые уязвимые места, чтобы пробраться под одежду. Вспоминаю, что недавно прочел роман под названием «Что может быть лучше плохой погоды». Сейчас я этого оптимизма не разделяю.

В новом месте меня опять постигает неудача. Я снова звоню дежурному. Прошло полдня, уже проверено одиннадцать парков, и никаких результатов. Вот вам и надежные данные.

Я начинаю нервничать. Вдруг кто-нибудь из ребят промахнулся, недоглядел? Тогда все насмарку, вся наша работа впустую. И впереди нам уже ничего «не светит». Одновременно я понимаю, что такое настроение, как у меня, очень опасно в нашей работе. Поэтому надо взять себя в руки, черт побери. Но удается ли это всем моим ребятам? Ведь все они уже знают, что одиннадцать парков нам ничего не дали, и у всех возникают те же самые сомнения, что и у меня. А я, между прочим, отвечаю за всех, за всю эту работу.

Тем не менее в следующем парке я заставляю себя быть еще внимательнее, хотя предательская мысль, что это все напрасно, что кто-то другой может в любой момент зачеркнуть все мои старания, не покидает меня. И снова неудача. Третья! Я забываю об обеде и, стиснув зубы, обозленный, мчусь в следующий парк. День кончается. Дождь хлещет с прежней силой. Неужели мы так ничего и не добьемся?

По дороге звоню дежурному. Он сообщает, что обследовано уже пятнадцать парков. Никаких результатов. Это просто удивительно! Такие, казалось бы, великолепные данные — одни очки чего стоят! — и не найти человека. Может быть, Варвара ошиблась? Или этот парень уволился с работы? Все может быть.

— Погоди, — вдруг говорит дежурный. — Не вешай трубку. По моему второму звонит Фролов.

Что ж, я жду. Почти равнодушно. Я устал нервничать. Через минуту дежурный снова окликает меня:

— Ты слушаешь?.. Фролов нашел водителя. Запиши адрес и двигай туда. Они ждут.

Милый, дорогой работяга Яшка, самый скромный, самый незаметный из всех! От радости я становлюсь несправедливым. Ведь работяги все, ведь никто, выходит, не промахнулся. Я торопливо записываю адрес. В наступивших сумерках я с трудом различаю то, что пишу.

Вот и нужный мне парк. У ворот, несмотря на дождь, меня поджидает Фролов. Он, кажется, тоже промок насквозь, как и я. Ну и денек. Яша ведет меня через огромный, забитый машинами двор. В комнатушке начальника одной из колонн нас дожидается вихрастый паренек в очках и кожаной куртке на «молнии». Мне хочется его пощупать, настолько нереальной кажется эта удача.

— Капралов Эдуард, — с достоинством представляется он и чуть смущенно добавляет: — В общем, Эдик.

Мы знакомимся, и я приступаю к расспросам.

Да, он отлично помнит эту ездку. Уж больно красивая женщина села к нему с тем гражданином. Эдик всю дорогу поглядывал на нее в зеркало.

— Даже адресок запомнил, — смеется он. — Везет же некоторым.

— А его куда отвез, тоже запомнил? — спрашиваю я самым равнодушным тоном и тоже улыбаюсь.

С таким пареньком легко разговаривать.

— Ясное дело, запомнил, — охотно откликается Эдик. — Сначала поехали на Плющиху, он там позвонил кому-то по автомату, получил, видать, от ворот поворот и велел ехать в центр.

— Там и вышел? — настороженно перебиваю я.

— Да нет, — усмехается Эдик. — Поехали дальше, на Красносельскую. Там, у метро, и вышел наконец.

Действительно странный маршрут. Ничего пока понять невозможно.

Мы с Фроловым едем в отдел. Через дежурного я уже дал команду всей группе прекратить поиск и собраться там. В комнате нас собирается пять человек, вся моя группа. Приезжает и Авдеенко. Ребята насквозь промокли и голодные как звери. Решаем все вместе идти в соседнюю столовую и прежде всего как следует подзаправиться. Уже шесть часов вечера, и терпеть больше нет сил.

В столовой посетителей совсем мало, и процедура обеда не занимает много времени, хотя мы дружно уминаем все подряд, что еще осталось в меню: салаты, кильки, колбасу, совсем уже прохладный суп, какие-то железные ромштексы, компоты и кисели. Под общий смех Авдеенко в последний момент заказывает себе еще два ромштекса. Наконец тяжело поднимаемся из-за столика и, закурив, выходим на улицу. С удивлением обнаруживаем, что дождь прекратился. У всех благодушное настроение.

Но ненадолго. Мы возвращаемся к себе, и выясняется, что наша версия трещит по всем швам. «Плющиха» явно ничего не дает. Авдеенко убежден, что Мушанский там не проживает и в прилегающих переулках тоже. Тем не менее решаем завтра всей группой навалиться на эту проклятую Плющиху и обшарить там каждый дом. Версия должна быть отработана до конца. Почему-то он все-таки приехал на Плющиху.

Наконец я отпускаю ребят и иду к Кузьмичу рапортовать о нашей неудаче. Рапорт не самый приятный, как вы понимаете. Сейчас Игорь тоже у Кузьмича.

Первым докладываю я. Коротко, только факты и без всяких там «антимоний», как любит выражаться наш Кузьмич. В моем изложении поиск водителя такси выглядит предельно скучно и просто: объехали шестнадцать парков и нашли. Только и всего. Наши переживания, разочарования, промокшие плащи и тому подобное остаются неупомянутыми. Еще более уныло, даже прискорбно выглядят результаты. Пожалуй, может даже создаться впечатление, что мы вообще сегодня ничего не сделали.

Кстати, я в который уже раз убеждаюсь, что не умею «подать» проделанную нами работу в выгодном свете, ну просто не получается. Игорь по этому поводу утверждает, что из меня никогда не выйдет крупного руководителя. Я утешаюсь только тем, что не замечаю, чтобы он сам преуспевал по этой части.

Как ни странно, Кузьмич, пока я докладываю, одобрительно кивает и почему-то не утюжит свой затылок.

— Отсутствие результата иногда факт положительный, — изрекает он. — Но пока вам и этого не удалось достигнуть. Версия до конца не отработана. Так что извольте. План ваш на завтра я утверждаю. — И уже совсем другим тоном вдруг спрашивает: — Набегались, черти, небось, а?

Я не очень охотно подтверждаю, что набегались мы досыта. Я не вижу, чем тут можно гордиться, если никаких результатов от этого не получилось. Оптимистическая сентенция Кузьмича меня мало утешает.

Потом докладывает Игорь. Он отрабатывает версию «гастролер». Здесь надо пройти два этапа. Впрочем, как и в любой версии. Сначала необходимо убедиться, что Мушанский действительно «гастролер». И уже затем, если это подтвердится, разработать план его задержания. Учитывая, конечно, специфику именно этого рода преступлений.

Игорь сейчас на первом этапе. И предпринял вполне естественный шаг. Дело в том, что «гастролер» обычно совершает преступления не в одном городе. Одним городом он «сыт» не будет, да и опасно это, слишком для него опасно. Он потому и называется «гастролер», что кидается из города в город. Причем метод совершения преступления у него всегда один. Он к нему уже привык, у него уже опыт появился, сноровка, а то, что хорошо знакомо, кажется наиболее безопасным. В некотором смысле это, конечно, верно. Меньше шансов совершить оплошность, «сгореть» на пустяковой детали, которой не мог предвидеть. Все это Игорь учел, предпринимая свой первый шаг.

И вот вчера он передал по спецсвязи срочный запрос во все крупные города страны, в их управления внутренних дел, конечно: не совершались ли там в гостиницах кражи до восемнадцатого сентября, в промежуток между двадцать первым сентября и десятым октября и после четырнадцатого октября. Сегодня уже начали поступать первые ответы. Пока подобные кражи нигде не зарегистрированы.

— Ну что ж, поглядим, — говорит Кузьмич. — Это путь правильный. Что у тебя еще?

Еще Игорь со своей группой усилил наблюдение на вокзалах и аэропортах.

— Тоже правильно, — кивает Кузьмич и, между прочим, осведомляется: — Пенза ответила на наш запрос?

— Так точно, — подтверждает Игорь. — Установили они этого Николова Ивана Харитоновича.

— Допросили?

— В том-то и дело, что нет. Дома его не оказалось. Жена утверждает, что он еще в Москве.

— Гм…

Кузьмич наш задумчиво потирает затылок. Потом вдруг решительно снимает трубку и набирает какой-то номер. Тот оказывается занятым. Кузьмич достает из ящика стола незнакомую нам папку, вынимает оттуда лист чистой бумаги и, надев очки, снова звонит. На этот раз ему везет, и он рокочет в трубку:

— Справочная?.. Говорит майор милиции Цветков, из уголовного розыска. С кем я говорю?.. Так вот, товарищ Беликова, прошу вас дать мне одну справку. В котором часу тринадцатого этого месяца вылетели самолеты в Пензу?.. Так. Понятно, — он делает пометки на лежащем перед ним листке, плечом прижимая трубку. — И еще. В тот день, между семнадцатью и восемнадцатью часами, какие вообще вылетели самолеты, куда? — Он снова приготавливается записывать. — Так. Понятно.

После этого Кузьмич снимает очки и, откинувшись на спинку кресла, задумчиво смотрит на нас с Игорем. Наконец говорит, обращаясь к Игорю:

— Пензу отставить. У тебя сейчас другая задача. Пензой сам пока займусь.

Я удивленно смотрю на него. Это еще как понимать? Что он такого особенного мог узнать в этой справочной? Но Кузьмич не склонен давать какие-либо разъяснения. Хотя, конечно, прекрасно улавливает интерес, который возбудило у нас его странное решение. Мы воздерживаемся задавать вопросы. Это не положено. Во всяком случае, у нас в отделе. Однако мы хорошо запоминаем этот загадочный эпизод.

На следующий день мы «наваливаемся» на Плющиху всей группой. Что поделаешь, версию надо отрабатывать до конца, какой бы маловероятной она нам теперь ни казалась. Задача наша сейчас даже сложнее, чем была. Ведь мы собирались искать в районе Плющихи самого Мушанского, а теперь надо искать или его, или какую-то его «связь». Ведь не зря же в конце концов он назвал водителю Плющиху.

Если не Мушанский, то кто же там живет, к кому он чуть не кинулся в одиннадцатом часу вечера? К обычному знакомому просто так в такое время в гости не заявляются. Кто же это может быть? Женщина? Вряд ли. Он только что проводил домой очень красивую и притом одинокую женщину и даже не попытался у нее задержаться. Мало того, он с явной поспешностью распрощался с ней, даже не вышел проводить ее до двери в темной подворотне. А ведь он очень галантный, этот артист. Тогда кто же может жить на Плющихе? Сообщник? Такого у него не имеется, он совершает преступления один. Какой-нибудь близкий приятель, у которого он собрался было переночевать, но, позвонив, в последний момент раздумал? Вот это возможно. И такой приятель скорее всего праведной жизнью не отличается, иначе не вел бы дружбу с вором. Кто же еще может жить на Плющихе? Скупщик краденого, которому Мушанский сбывает свой «улов»? Тоже возможно. На последние два варианта мы и решаем ориентироваться. Не считая самого Мушанского, конечно.

Вместе с участковыми инспекторами мы обходим конторы домоуправлений, дворы, лестницы, красные уголки. Мы беседуем с самыми разными людьми и, конечно же, по-разному. С одними можно говорить откровенно и прямо, с другими следует хитрить и самому не попасться на хитрость, третьего надо убедить, четвертого заставить. И всех их надо еще найти, а предварительно что-то узнать о них самих. Словом, это трудная и изматывающая работа. К концу дня я физически ощущаю, как у меня гудят ноги. И голова тоже. А главное, никаких результатов у нас нет. Ребята разъезжаются по домам, а я тащусь с докладом к Кузьмичу. Я ведь руководитель, черт бы меня подрал.

Сразу замечаю, что Кузьмич чем-то доволен. Вообще это не так-то просто заметить, но я, слава богу, его уже изучил. Меня, естественно, разбирает любопытство, однако вопросы такого рода задавать начальству не положено. Я докладываю, еле ворочая языком от усталости, и доклад мой довольно унылый, и ударения в нем главным образом падают на приставку «не»: «не удалось», «не обнаружили» и так далее. Кузьмич молча сосредоточенно слушает, крутя в руках очки.

Заходит Игорь и подсаживается к столу. Игорь тоже чем-то весьма доволен, это мне угадать уже совсем не трудно, хотя мой друг и старается казаться абсолютно невозмутимым. Это старание я и улавливаю. И я невольно заканчиваю свой безрадостный доклад в оптимистическом духе. Мы, мол, еще там поработаем, мы надежды не теряем и какой-то «улов» нас там скорее всего ждет.

Кузьмич усмехается.

— Видал? — обращается он к Игорю. — Отставать не хочет.

— Здоровый дух соревнования, — снисходительно соглашается Игорь.

— Ну не будем его томить, — говорит Кузьмич.

И я узнаю интересную новость. К Игорю поступила новая серия ответов из разных городов. Среди них из Ленинграда и Харькова. В указанные промежутки времени там произошли точно такие же кражи в гостиницах, как в Москве. Две кражи в Ленинграде до восемнадцатого сентября и четыре в Харькове между двадцать первым сентября и десятым октября.

— Судя по графику, он сейчас в Ленинграде, — скупо усмехается Игорь.

— Ты погоди, — останавливает его Кузьмич. — Надо еще убедиться, что это он. Поезжай-ка в Ленинград. А Денисов пусть летит в Харьков. Изучите на месте дела, тогда поглядим. «График» его мне еще до конца не ясен. И тебе тоже.

Игорь хмурится, но вынужден согласиться.

Я, конечно, тоже согласен с Кузьмичом, но в глубине души все-таки убежден, что мы напали на след Мушанского. И я уверен, они оба тоже убеждены. Но это ничего не меняет. Все надо проверить и перепроверить. Это тоже закон нашей работы.

— И вы продолжайте в том же духе, — обращается ко мне Кузьмич. — Это важно в любом случае. Понял?

— Понял, Федор Кузьмич. Будем продолжать, — отвечаю я.

Но Кузьмич улавливает в моем тоне какие-то легкомысленные нотки, и это ему не нравится.

— Смотри, — предупреждает он, грозя мне очками.

Некоторое время мы еще обсуждаем что-то. Потом Кузьмич замечает, что я начинаю сонно хлопать глазами, и говорит:

— Ну на сегодня все. Поехали. Я сейчас машину вызову, — он смотрит на часы и качает головой: — М-да…

Первым мы завозим домой, конечно, его.

Я приезжаю уже в двенадцатом часу. Отца нет, он на каком-то официальном банкете. Мама разогревает мне ужин. И при этом деловито безапелляционным тоном объявляет мне, словно я у нее на приеме в поликлинике:

— Если так будет продолжаться, ты на этой работе долго не протянешь. Не забывай, у тебя слабые легкие.

Это у меня-то слабые легкие! Мама живет воспоминаниями двадцатилетней давности.

— И подозрение на ревматизм тоже было, — угрожающе добавляет она.

Подозрение! Уж я-то знаю, чего оно иной раз стоит. Тем более если не подтверждается. В те далекие годы мама находила у меня все болезни на свете. Но спорить с ней на этот счет бесполезно, и я молча поглощаю ужин, уставившись в газету.

— А при таком питании гарантирована язва, — добавляет мама. — Бескультурье какое-то. И что это за сон с полным желудком?

Ну тут уж она может не сомневаться. Я иду спать и беру с собой книгу. Но засыпаю на первой же странице. Чугунным сном, не успев погасить лампочку. Это делает уже мама.

Только на третий день работы «вокруг» Плющихи нам начинают попадаться всякие интересные личности. Кое-какие сведения мы сразу передаем в местное отделение милиции. Пусть займутся. Когда закидывается такая густая сеть, чего только в нее не попадает. Но вот нам самим этот улов по-прежнему ничего не дает.

И еще я не могу отделаться от мыслей по поводу странного маршрута Мушанского в тот вечер. Почему с Плющихи он поехал на Красносельскую? Не живет ли он там? При мысли, что придется прочесывать еще и этот район, меня бросает в дрожь. Адская это работа. Впрочем, нет. Он же «гастролер». Это почти доказано. Но только «почти». Кроме того, там тоже могут проживать его «связи». Нет, лучше пока об этом не думать. И заниматься Плющихой.

К концу дня мы нападаем еще на одну интересную личность.

Между прочим, я себя ловлю на том, что совершенно не думаю о загадочно исчезнувшем Николове. Это скорее всего какая-то защитная реакция, чтобы голова окончательно не пошла кругом. Ну и еще привычка сосредоточиваться на одном, конкретном деле, которое тебе поручено. У нас это особенно важно, потому что мы все время получаем массу интереснейших сведений, не имеющих прямого отношения к делу, которым занимаемся. Как с этим Николовым. Все, что его касается, очень интересно. Но тут мне пока ничего не поручено.

Так вот насчет той личности. Это старый мужской портной по фамилии Худыш, Семен Парфентьевич. Он работает в ателье и пользуется огромной популярностью. Шьет он и дома, и дерет с клиентов немилосердно. Нелегально шьет, но, кроме того, кажется, еще и… перешивает. А это уже значительно интереснее.

Живет Семен Парфентьевич с женой в отдельной квартире. Внешность у него английского лорда, по меньшей мере. Длинное холеное розовое лицо с орлиным носом, седые бачки, надменно поджатые губы и взгляд невозмутимо-высокомерный. Одет всегда с иголочки и вообще очень за собой следит. Он большой театрал. Жена, Элеонора Михайловна, лет на тридцать моложе его и нигде не работает. Учится в какой-то театральной студии. У нее новенький «Запорожец», и сама она очень эффектная дамочка, весьма, кстати, общительная.

Но все это было бы еще полбеды, если бы не круг их знакомых. Первичные данные о некоторых из них нас насторожили. И что самое интересное, среди них появляется человек, как будто похожий на Мушанского. Вообще-то говоря, среда эта для него весьма подходящая. То же несоответствие между формой и содержанием. Внешне все там выглядит вполне благопристойно, красиво, с эдакой тягой к искусству. А внутри все нечисто, все подозрительно.

Но для нас сейчас главное — это установить, появляется там Мушанский или нет. Приблизительные данные нас, как вы понимаете, не устраивают. Мы показываем его фотографию некоторым людям, одни вообще не узнают в нем того человека, другие не очень уверенно, но узнают. Словом, туман. Плохо еще, что мы не знаем, под какой фамилией сейчас живет Мушанский, как его сейчас зовут.

Интересно и то обстоятельство, что, видимо, никогда и никто из посторонних ночевать в квартире Худыша не остается. Хотя всякие компании часто засиживаются допоздна, и музыка там гремит вовсю.

Кроме того, наблюдение, проведенное за этой квартирой, уже в течение первых суток показало, что отнюдь не все посетители заходят туда спокойно, некоторые проделывают это весьма осторожно и даже с некоторой опаской. Причем, как правило, в таких случаях долго там не задерживаются и всегда что-то приносят с собой или что-то выносят. Обычно у подъезда их ожидает такси. Словом, объект этот весьма подозрителен, но вот следует ли нам задерживаться на нем, неизвестно. Все зависит от того, бывает ли там Мушанский. А как это установить, мы пока решить не можем.

Мы сидим уже часа два в прокуренной комнате участкового инспектора. И вдруг Авдеенко изрекает:

— А ведь Элеонора Михайловна, что ни говорите, дамочка соблазнительная.

— Ну и что? — лукаво спрашивает Яша Фомин.

— Как «что»? — отвечает Авдеенко и мечтательно смотрит куда-то в пространство. — С ней небось каждому охота познакомиться.

— И тебе тоже?

— А что? — Авдеенко подмигивает. — Я не живой человек, по-твоему?

— Ты медведь, притом косолапый, — решительно возражает Фомин. — Герой не ее романа. Вот, к примеру, Виталий, это да.

И все смотрят на меня. Я невольно усмехаюсь.

— Но она, кажется, не дура, — говорю.

— И ты тоже не дурак, — возражает Авдеенко.

Он уже, видимо, примирился с тем, что на роль первого любовника не тянет, и норовит всучить ее мне. Впрочем, идея кажется плодотворной. И все мы это сразу смекаем.

Фомин смотрит на часы и объявляет:

— Без четверти три. А в четыре кончаются занятия в этой самой студии.

Авдеенко уже загорелся своей идеей.

— Надо попробовать, — решительно объявляет он. — Как, Виталий, а?

И снова все смотрят на меня. В принципе тут возражать не приходится, конечно. Элеонора Михайловна, пожалуй, единственное звено, за которое мы сейчас можем потянуть. Хорошо бы все-таки посоветоваться с Кузьмичом. Правда, времени у меня в обрез. Да и по каждому поводу бегать к Кузьмичу тоже не годится. Но я вспоминаю свой первый визит к Варваре. Нет уж, одного урока мне вполне достаточно. Быстро произвожу в уме несложный подсчет. Через пятнадцать минут я у Кузьмича, полчаса на доклад и всякие уточнения, еще двадцать минут на дорогу до студии, и у меня еще остается в запасе минут десять. Подходит.

— Решено, — говорю. — Только получу благословение начальства. Один раз я уже обжегся на своей инициативе.

И хватаюсь за телефон. Авдеенко иронически пожимает плечами.

…Через час я уже прогуливаюсь возле дома, где расположена студия. Невдалеке стоит знакомый «Запорожец».

К счастью, не идет дождь. В промывы туч даже изредка проглядывает солнце. Улица шумная, суетная. Тут много разных магазинов, кафе, напротив новый кинотеатр, рядом большая парикмахерская, дальше ателье.

Я жду. Конкретного плана у меня нет, хотя идей предостаточно. Но главное в таких случаях — это вдохновение. На него я и рассчитываю. Прохожих становится все больше. Скоро конец рабочего дня. Прогуливаясь, я стараюсь не упустить из виду нужный мне подъезд. Интересно, почему она поставила свой «Запорожец» не возле него, а в стороне? Всегда она так ставит? Во всяком случае, сейчас мне это на руку. Мне не надо топтаться около самого подъезда.

Но вот оттуда начинают выходить люди. Занятия, видимо, кончились. Вскоре я замечаю Элеонору Михайловну. Она в легком фиолетовом пальтишке необычайно изящного покроя, пышную прическу прикрывает цветная яркая косынка, в руках большая красивая кожаная сумка.

Элеонора Михайловна, к сожалению, не одна. С ней еще какая-то сильно размалеванная девица и двое молодых людей артистического вида и притом весьма бойких. Это усложняет мою задачу. Вся компания направляется к «Запорожцу». Сейчас они уедут, и на этом все кончится. Хорошенькое дело, нечего сказать. Я решительно подхожу.

— Простите, пожалуйста, — говорю, — Элеонора Михайловна, можно вас на два слова? Семен Парфентьевич просил вам кое-что передать.

Она удивленно смотрит на меня, но взгляд ее тут же почему-то смягчается.

— Ну что ж, — коротко улыбается она и поворачивается к своим спутникам.

— Я на одну минуту вас оставлю.

Молодые люди бросают на меня не очень приветливые взгляды, но возражать не осмеливаются. Девушка же смотрит с нескрываемым любопытством. Мы отходим в сторону.

Итак, некоторое время выиграно, и созданы условия для дальнейших действий. Но все пока чрезвычайно зыбко, и нельзя сбиваться с темпа.

— Элеонора Михайловна, — говорю я проникновенно и с вполне искренней озабоченностью, — проститесь с вашими друзьями. Нам надо поговорить. Открылось одно очень серьезное обстоятельство. Даже, если хотите, таинственное.

Я смотрю на нее с восхищением и чуть-чуть с состраданием. Первое ей, очевидно, нравится, а второе также, очевидно, интригует и немножко беспокоит. У меня расчет на то, что она все время соприкасается со всякими секретными делами супруга, со всякими комбинациями, махинациями и прочими действиями такого рода. Все это ей уже привычно и, конечно, привлекательно. Ну и чисто женское любопытство тоже не последнее дело.

— А вы сами кто такой? — спрашивает она.

В тоне ее больше интереса, чем подозрения или опаски.

И я, придерживаясь уже взятой линии в разговоре с ней, отвечаю загадочно и с чувством:

— Я вам все расскажу. И даже… кое в чем признаюсь. Только не здесь.

— А где же? — она лукаво улыбается.

— Где? Да где угодно. Хотя бы… зайдем вон в то кафе. Лишь бы можно было спокойно поговорить. Я давно…

Тут я смущенно умолкаю.

— Вас действительно прислал Семен Парфентьевич? — спрашивает она, как видно, только для очистки совести.

— Да… отчасти…

— Ой, вы что-то хитрите, — она грозит мне пальчиком.

— И кажется, не очень удачно?

— Посмотрим.

Она решается. Ей, видимо, очень хочется знать, чем кончится эта встреча с таким напористым парнем, как я.

Мы возвращаемся к ее спутникам, и Элеонора Михайловна говорит:

— Оказывается, мне надо ехать. Лялечка, салютик! — И обращается к одному из молодых людей: — Вы меня простите, Владик. До следующего раза. Ладно?

Явно раздосадованный Владик вынужден подчиниться. Они прощаются.

— Куда же мы пойдем? — спрашивает Элеонора Михайловна. — Предупреждаю, у меня мало времени.

Предупреждение это чисто формальное и ровно ничего не означает.

— Да вот хотя бы, — я указываю на противоположную сторону улицы, где в первом этаже нового дома разместилось небольшое кафе.

Через несколько минут мы уже сидим за столиком. Перед нами дымятся чашечки с кофе, стоят узенькие рюмочки с коньяком и вазочка с двумя пирожными. Это я шикую.

Мы уже познакомились, и Элеонора Михайловна просит называть ее Элла. Я не возражаю, тем более что сам представился только по имени.

— Ну говорите, Виталий, — требовательно произносит Элеонора Михайловна, — какое еще обстоятельство открылось?

— Дело в том, — начинаю я, — что один ваш знакомый… Я не могу назвать вам его имя…

— Почему? — удивляется она.

— Как вам сказать… Во-первых, я обещал. Во вторых, это имя… Но вы его прекрасно знаете, так что…

— Ну, Виталик, — она обиженно надувает свои пухлые губки. — Как вам не стыдно? Назовите, я прошу.

Именно такой поворот в разговоре мне и нужен.

— Не могу, Эллочка. Не могу, — виновато говорю я. — Вот разве… показать вам его…

— То есть как это показать? — снова удивляется Элеонора Михайловна.

— А так, — я загадочно подмигиваю. — Назвать вам его я не могу. Но мне никто не запрещает показать вам его фотографию. Правда ведь?

Она так звонко смеется, что с соседних столиков на нас начинают поглядывать.

— Нет, вы положительно хитрец, Виталик.

Я скромно улыбаюсь.

— Ну давайте уж фотографию, — говорит Элеонора Михайловна, успокоившись.

При этом что-то меняется в ее взгляде, он становится цепким и даже каким-то колючим. Это мне не очень нравится. С некоторым беспокойством я достаю фотографию, не сразу, конечно, а после всяких поисков по карманам. Элеонора Михайловна быстрым движением выхватывает ее у меня из рук, секунду внимательно рассматривает, потом поднимает на меня строгий взгляд и подозрительно спрашивает:

— Откуда она у вас?

Я улыбаюсь самым безмятежным образом.

— Посмотрите на обороте, — говорю.

Она переворачивает фотографию и видит там размашистую надпись: «Помни меня, как я тебя, куда бы ни забросила коварная судьба». Далее следует подпись и дата.

Полчаса я провел у Кузьмича. Но и десяти минут хватило, чтобы по его указанию наш Юрий Анатольевич изобразил эту надпись «рукой» Мушанского.

Элеонора Михайловна вздыхает:

— Боже, как это на него похоже… — И вдруг хмурится. — Но… это не его подпись?..

— Вы посмотрите на дату, — советую я.

— При чем здесь дата?

— А при том, — многозначительно говорю я. — Неужели не догадываетесь?

Она секунду смотрит на меня непонимающими глазами, чуть-чуть даже приоткрыв хорошенький ротик. Потом сердито передергивает плечами.

— Понятия не имею.

Я наклоняюсь к ней и тихо говорю:

— В то время у него была другая фамилия. Вернее, сейчас у него другая фамилия. Вот видите, я все-таки проговорился.

Небольшая логическая перестановка проходит незамеченной. Элеоноре Михайловне сейчас не до логики, она явно озадачена неожиданным открытием. Я жду, когда она мне назовет новую фамилию Мушанского. Но самое главное уже позади, уже совершилось: она узнала его! Вот наконец компенсация за три дня адской работы «вокруг» Плющихи.

— Разве… — неуверенно произносит Элеонора Михайловна. — Разве Кротков — это не настоящая его фамилия?

— Сейчас настоящая, — с ударением говорю я и озабоченно спрашиваю: — Когда он был последний раз у вас?

— Кто? Жора?

Так к тому же он еще и Жора. Отлично.

— Да, он.

— Сейчас вспомню… — Она задумывается. — Ах-да! Противный такой. Представляете? Обещал мне устроить чудные кораллы. А вместо этого принес ключ, громадный идиотский ключ. Правда, заграничный. Но все равно!

Перед глазами у меня возникает седая женщина в номере гостиницы, и я будто снова слышу ее рыдания.

— Остальное меня не касается, — объявляет Элеонора Михайловна. — А впрочем… — Она вдруг настороженно смотрит на меня. — Вы что хотите, чтобы он вам носил, да? Не выйдет!

Мне противно разговаривать с ней. Но я заставляю себя улыбнуться.

— Что вы! Ни в коем случае.

Теперь надо как-то так повернуть разговор, чтобы она скрыла нашу встречу от мужа. Соответствующий опыт у нее имеется, я уверен.

— Эллочка, — говорю я как можно прочувствованней. — Я же еще не сказал вам самого главного.

— Что именно?

Она уже успокоилась и сейчас с прежним лукавством смотрит на меня. Она прекрасно уловила мой тон.

— Помните, я упомянул про новые обстоятельства?

— Конечно, помню.

— Так вот. Я вас наконец нашел. Это просто чудо.

— И долго вы меня искали?

Она чувствует себя уже в родной стихии. И совсем не прочь со мной пококетничать. Таинственный молодой незнакомец, к тому же недурен собой и, видимо, давно в нее влюблен. Это должно разжечь ее любопытство.

— Главное, сколько мне это стоило труда, если бы вы знали, — отвечаю я вполне искренне. — Я ужасно рад нашей встрече. А вы?

Это, конечно, глупый и бестактный вопрос. Но, во-первых, что взять с влюбленного, каким я ей, конечно, кажусь. Во-вторых, ее скорее удивишь отсутствием этих двух качеств.

— А я пока не знаю, — кокетливо отвечает Элеонора Михайловна и грозит мне пальчиком. — Виталик, вы слишком торопитесь.

— Мы должны еще встретиться.

— Если вы очень захотите.

— Завтра! — выпаливаю я нетерпеливо.

— Ах, какой вы, — она томно вздыхает. — Завтра я не могу.

Дальше разговор продолжается в том же духе.

Она все-таки глупа, хоть и хитра и готова на любое приключение, муженек ей нисколько тут не помеха. Поэтому я слежу за тем, чтобы наши отношения остались интригующе неясными.

— Откуда вы знаете Семена Парфентьевича? — спрашивает она немного погодя.

— Только по рассказу Жоры, — отвечаю я. — Но и он не должен знать о нашей встрече. Никто не должен, Эллочка. Хорошо?

— Боже, какая таинственность.

— Пока что-то знаем только мы, это наш козырь, — многозначительно говорю я. — Как только это узнают другие, козырь сразу переходит к ним. Зачем играть в поддавки?

— Это очень умно, Виталик, — соглашается Элеонора Михайловна. — И я в поддавки не играю. Ни с кем, — она хитро улыбается.

Потом объявляет, что ей пора домой.

Мы чокаемся рюмочками с коньяком, как бы скрепляя наш уговор, но выпить я ей не даю.

— Эллочка, я совсем забыл, что вы за рулем. Не надо лишних неприятностей.

Ей нравится такая забота, и вообще ей все, видимо, нравится в этом новом знакомстве. Что ж, не каждое приключение должно кончаться благополучно, уважаемая Элеонора Михайловна.

Между прочим, я с улыбкой спрашиваю ее:

— Что вы сделали с тем ключом, Эллочка?

— А! Повесила на стенку в столовой. Это не ключ от моего сердца, не надейтесь.

— Это совсем другой ключ, — соглашаюсь я. — Он скорее подойдет для Семена Парфентьевича.

И мы оба смеемся. Она, конечно, не понимает моего намека. А между тем это так здорово, что ключ висит в квартире Худыша. Вероятно, другие краденые вещи у него не задерживаются. Преподнося ключ, Мушанский, естественно, не указал источник его приобретения. Это ведь был не предмет сделки двух жуликов, это как-никак подарок даме. Какой просчет! Да, жулику опасно проявлять эдакую широту, ему все опасно, что делают честные люди.

Я провожаю Элеонору Михайловну до машины. Она многообещающе жмет мне руку, и прощальный взгляд ее должен обречь меня на самые безумные мечты. Положительно она решила вскружить мне голову. Теперь я окончательно спокоен, никто не узнает о нашей встрече. Такого рода секреты она хранить умеет отлично.

Итак, первое звено в загадочном маршруте Мушанского установлено. Все-таки версия «Плющиха» себя оправдала, и ее можно считать отработанной.

Уже седьмой час. Снова сыплет дождь, холодный, нудный. Прохожих на улице становится заметно меньше. До чего же мерзкая погода! Я возвращаюсь на Плющиху, рассказываю ребятам о результатах встречи, выслушиваю немалую порцию шутливых намеков в свой адрес на тему о превратностях любви и случайных знакомствах и отпускаю всех по домам. Авдеенко страшно горд своей идеей.

В последний момент вдруг звонит Кузьмич.

— Приезжай немедленно, — коротко приказывает он.

Тон при этом весьма подозрительный. Неужели что-то случилось? Я с беспокойством начинаю припоминать все свои возможные ошибки и оплошности. Ничего вспомнить, однако, не удается. И я лишь втайне надеюсь, что наши успехи авось компенсируют какие-то неведомые мне пока неприятности.

Ребята поглядывают на меня сочувственно. Мне не удается скрыть от них свое беспокойство. Ну и денек выдался.

Я торопливо прощаюсь и бегу к остановке троллейбуса. Дождь усиливается. Ноги у меня давно промокли. Зябко и холодно.

Представление о нашей работе у большинства людей складывается из прочитанных книг. И это, я вам скажу, довольно одностороннее представление. Там все выглядит ужасно интересно, даже захватывающе. События неизбежно сбиты в напряженный сюжет, и куда-то уходит вся будничная сторона нашей работы, ее как будто даже не существует. Я понимаю, о ней действительно скучно писать и скучно читать. В лучшем случае автор скажет: «Так шли дни» или: «Прошло пять дней напряженного поиска», потом бегло обрисует эти дни и с облегчением переходит к тому, что же в результате было найдено. А ведь нам эти пять дней надо прожить, от начала и до конца, все часы и минуты, вот в чем штука. И это я еще говорю о добросовестных книгах, а в других авторы такие героические приключения наворачивают, что диву просто даешься и не знаешь, из какого пальца они все это высосали. И о том, что я промочил ноги и начинаю довольно противно кашлять, они, конечно, не напишут.

Троллейбус наконец дотащился до нашей остановки. Я уже под проливным дождем шлепаю по лужам через улицу и, кивнув дежурному, поднимаюсь на второй этаж. В кабинете Кузьмича я застаю Игоря, только что приехавшего из Ленинграда, и двух ребят из его группы. Страшно накурено. Видно, они давно сидят. Меня почему-то мутит от табачного дыма. И здорово болит голова. Неужели я свалюсь? Только этого мне еще не хватает.

Кузьмич вертит в руках очки и затылок не потирает. Уже хорошо. Я снимаю мокрый плащ и усаживаюсь на свободный стул возле Игоря.

— Докладывай, — приказывает Кузьмич.

Откашлявшись, я докладываю. Кузьмич, видимо, доволен. И все-таки что-то было в его тоне, что меня насторожило. Значит, это касается не нас и не нашей версии. Может быть, что-то новое возникло у Игоря?

Когда я кончаю, Кузьмич поворачивается к нему.

— Видал? — спрашивает он. — Неплохо, а?

— Неплохо, — спокойно соглашается Игорь.

— Ну давайте теперь думать вместе, — говорит Кузьмич.

Оказывается, у Игоря тоже неплохие результаты, совсем не плохие. По обоим ленинградским эпизодам, а также по трем харьковским проходят приметы Мушанского. Игорь зачитал нам соответствующие места из привезенных протоколов допроса свидетелей. Да, все они видели Мушанского, тут спутать невозможно.

Итак, мы имеем дело с «гастролером». И ловить его можно, только когда он появляется в Москве. Ну а о своем прибытии он достаточно громко нам сообщает.

— По этой версии у нас есть предложение, — говорит Игорь.

— Давай, давай, — одобряет Кузьмич. — Тут есть над чем подумать, милые мои.

И мы составляем хитроумнейший план. У меня даже сама собой проходит голова. Меня захватили новые идеи и точный психологический расчет.

Да, мы составляем просто удивительный план. Я не знаю, кем надо быть, чтобы теперь уйти от нас.