"Околоноля [gangsta fiction]" - читать интересную книгу автора (Дубовицкий Натан)

10

Помещение было то ли складом, то ли конторой, то ли гостиничным номером. Было и что-то от выставочного павильона. Всё, что мог бы вообразить для полного счастья навалом начитанный, полукультурный, нежданно пять раз подряд выигравший в спортлото неглавный инженер небольшого завода, нагромоздилось на ста примерно кв. метрах и хвастливо лезло на глаза. Здесь были: евроремонт венгерско-турецкого качества, штук пять мицубишей и акаев, итальянская мебель из Армении, баночное пиво, ликер «Амаретто», сигареты «Ротманс», фисташки в пакетиках ядовитой раскраски. И какие-то коробки с иностранными надписями, некоторые из-под ксерокса, из которых торчали деньги.

Фёдор Иванович молча налил ликёр в коньячные рюмки, вывалил из пепельницы на ладонь чьи-то напомаженные окурки, всыпал на их место орешки и деликатно покинул комнату. Черненко и Егор уселись в кресла.

Минут двадцать оба остервенело дули приторный ликёр и лузгали солёные-пресолёные фисташки.

— Как вы думаете, почему они нас отпустили? — заговорил, захмелев, Черненко.

— Приняли меня за кого-то в их тусовке знатного, обознались, испугались, — ответил Егор.

— Почти так. Но не совсем. Сначала испугались. А потом, чтобы оправдать свой испуг, говоря по-научному, рационализировать его, решили, что вы подручный дяди Ахмета, авторитетнейшего вора из Балашихи.

— Чего же они, по-вашему, испугались?

— У вас в глазах, в выражении лица, во всей повадке есть что-то такое… — после протяжной паузы медленно, длинно произнёс Чиф. — Тихо у вас внутри, всегда тихо, даже когда страшно или весело. С такой тишиной в себе можно глупых детей и стариков залезть в огонь спасать, а можно и в концлагере истопником подрабатывать. Эта несокрушимая внутренняя тишина людьми примитивными считывается как равнодушие. А равнодушных Антон Палыч бояться велел. Вот вас и боятся. Я давно заметил в вас, а сегодня — на практике, так сказать, сработало. Это уже не личное впечатление моё, но факт, сила. Равнодушие ваше не от слабости или тупости, ровно наоборот. От избытка мысли и желания. Вы безразличны и невозмутимы, потому что всё вокруг — не в вашем масштабе, всё мелко и не по-настоящему. Увлечь вас может только что-то грандиозное. Может быть, крупное настолько, что и всего мира мало окажется. Вот и эти ребятки в занавесках увидели по вашим глазам, какие они крошечные, и перепугались.

— Я и сам испугался, — возразил Егор.

— Нет, нет, это ваша поверхность, не вы. Поэтому предлагаю сотрудничество.

— В чём?

— В больших вопросах. Выслушаете?

— Готов.

— Не знаю, хорошая это новость, или плохая — но коммунизма не будет. Почти сорок лет люди сомневались, что Сталин умер. Не верили. Всё думали — только притворился мёртвым, а сам спрятался в шкаф и подглядывает в щёлочку, как мы его боимся. И хихикает, и точит свой грузинский ножик. Но вот его труп найден под лестницей, да ещё и в луже мочи. И плюс оплёван. И стало не страшно. Лакеи рады — хозяин сдох. Проблема только в том, что, кроме лакеев, в доме никого нет. Триста миллионов лакеев теперь на свободе. Эти ребята из цк, которые всё ещё с важным видом заседают в царских палатах, уже знают — власти у них нет. Только нам всем пока они об этом не сказали. Стесняются. Но скоро расколятся. И тогда начнётся.

В нормальной стране началась бы гражданская война, но у нас граждан нет, а война лакейская не то, что хуже, а как бы гаже, ниже гражданской. Лакеи станут делить хозяйскую рухлядь, заделаются кто воинами ислама, кто журналистами, кто финансистами. Одичавшие на воле лакеи смешны и кровожадны. Будут жить подло, убивать подло и подло умирать, и делить, делить.

Я намерен поучаствовать в этом малоприятном мероприятии. Важно прибрать как можно больше денег, а главное, приносящих деньги штуковин. Ну, до нефти и водки нам не дотянуться, просто плохо знаем предмет, хотя это лучшее, что есть в экономике. Так что будем пробавляться тем, что пожиже, зато поближе. Книги, книги, Егор — вот наша доля, доля тихих ангелов высокой литературы…

— Выпьемте, Игорь Фёдорович, ей богу, выпьемте, — встрял Егор с липким бокалом наперевес.

— К вашему сведению, — автоматически выпив, пялясь сквозь пол куда-то в послезавтра, вещал предсказатель, — в нашем заболоченном коллективе давно уже «something is rotten».[5] Левые тиражи, дефицитные сочинения, самиздат, махинации с макулатурой, халтура с диссертациями для кавказских шашлычников и гвоздичников, переводы видеофильмов… Руководство знает, но закрывает глаза, обхсс и кгб не трогают, имея с некоторых пор установку интеллигенцию не напрягать. Так что ворует интеллигенция, ворует интеллигентно, самоотверженно и скромно. Ведь интеллигенции положено быть самоотверженной и скромной. А ещё в знак протеста ворует, подкапывает, так сказать, подтачивает, подсасывает надстройку. Базис пожрут бандиты и комсомольцы, а надстройку, конечно, мы, пролетарии умственного труда.

Из всех этих шлёпающих укрытые от Госплана тиражи печатников, из делателей фальшивых диссертаций, книжных фарцовщиков и алчных литературоведов я сейчас собираю организацию, которую в приличном обществе назвали бы мафией, а в нашем не знаю как будут называть.

Задача — сбить в кучу и под контроль весь незаконный бизнес в нашем издательстве, а потом, по возможности во всех издательствах и типографиях страны, а потом и законный прибрать.

— Ну, так уж и во всех…

— Хорошо, в большинстве. Сделать достаточно денег, желательно твёрдой валюты, чтобы через пару лет, когда начнётся приватизация, а она обязательно начнётся, всё это добро выкупить. Мы создадим крупнейший издательский дом — легальный, частный и станем… влиять на политику, получим реальную власть…

— Будемте магнатами, будем как солнце, — прошумел Егор.

— Сейчас обозначается три направления работы. Первое — почти законное. Перевести всё стоящее оборудование и население в кооперативы, производить на частных началах книги, в том числе, учебники, и торговать ими. Сейчас самая читающая страна дорвётся. Одни до Ницше и Платонова с Набоковым, другие до Хэммета, Чейза, Кинга. Свои доморощенные бестселлеры тоже появятся. Будет большой бизнес.

Второе направление — полностью незаконное, чёрный книжный рынок. Левые тиражи, нелицензированные учебники, издание без получения авторских прав. Пиратство, так сказать, интеллектуальное. А также и прямой рэкет, силовой контроль над типографиями, специализированными магазинами и тэ дэ.

— Поцелуемтесь, Игорь, поцелуемтесь, право, — воззвал Егор, но как целоваться с мужиком, к счастью, не знал и потому не стал.

— Третье направление ни так, ни сяк. Законно, но не вполне и немного неприлично. Не уверен, что пойдёт, но пробовать нужно. Литературные фальсификации и розыгрыши. Пропавшие аппендиксы короля Лира и якобы найденные. Сенсация. Надо только, чтобы кто-то их сочинил на староанглийском и новорусском. Вымышленный Нострадамус. Евангелие от какого-нибудь… я не знаю… от Анны и Каиафы. Интеллектуальные провокации для высокообразованных лохов. Псевдонаучные теории. Фридрих Энгельс — женщина, любовница жены Маркса. И прочий вздор. Тиражи, может, и небольшие, хотя как посмотреть. В общем, бутик фальшивых перлов.

И ещё, мне кажется, явится много богачей и политиканов — и некоторые из них захотят прослыть интеллектуалами и творческими людьми большого таланта. У них заведутся молодые девки, которые пожелают непременно петь и сниматься в кино. А тут и мы с песнями и сценариями. А вот и начальник, который хотел бы войти в историю ещё и как поэт. Драматург. Бомарше там, Грибоедов нового типа. А у нас целая орава способных, но чудовищно нищих и по причине алкоголизма слаботщеславных пиитов и витий. Мы у них купим лежалый товарец, никому не нужные, даже им, стишата и пиески. Купим дёшево, по бросовой цене. А начальнику, банкиру или его тёлке загоним за такие деньжищи, что и А.Толстому не снилось, и Евтушенке. И ещё издадим под его именем за его же счёт. Дорого издадим. А поэт — это ж на всю жизнь. Потом этому банкиру постоянно нужно будет прикидываться поэтом и выдавать чужие стихи за свои. Будет постоянный клиент. Как наркоман. Вот организацию этого, третьего, самого занятного направления, хочу, Егор, вам…

— Согласен!..

—.. предложить. Если согласны, то первым делом…

— Что, что нужно сделать?

— … нужно убить Фёдора Ивановича.

— Без вопросов.

— Прямо сейчас. Для скрепления, так сказать, и посвящения…

— Неважно. Только из чего-нибудь огнестрельного. Задушить, зарезать не смогу.

— Вот пистолет. Фёдор Иванович, Фёдор Иванович, можно тебя на минуту…

Старичок вошёл с подносом. Чайный сервиз разлетелся первым, потом сердце. Одна чашка уцелела и в неё из дырявого Фёдора Ивановича, как из самовара, пошла кровь мрачнокрасного цвета. Странно, дедуля упал не сразу, а всё стоял и стоял, долго, долго, долго, целую, наверное, секуууунду, а то и полторы. И всё это время звучал и звучал протяжный, как ууужас, выыыстрел. Потом свалился, усопший, превратившись в какую-то тряпочную кучу, и так лежал, кучно очень, не растянувшись по всему паркету, а скромно так, скомканно.

Егор выжал обойму макаровской убивалки допуста. Оставшиеся пули разлетелись по всей комнате, потому что стрелял Егор уже не в Фёдора Ивановича, а куда-то в удивлённую темень собственной тоски.

Этажом выше, в квартире номер пятьдесят, в нехорошей квартире, откуда милиция раз в полгода уводила в сибирь целыми семьями медвежатников и щипачей, и где в течение следующей же недели новые щипачи и медвежатники всегда снова, неведомо откуда взявшись, семейно селились, за столом соответствующие свояки хлебали хлебное вино. Один из них шевельнул ушами и пролаял: «Стреляют что ль? Убивают что ль кого?» «Пусть убивают, так им и надо», — гавкнул другой. «Кому им-то?» «Да всем, наливай».

— Поздравляю, брат, — сказал Чиф, подошёл к опустевшему и раскалившемуся, как пистолет, Егору, вынул из кармана обыкновенные ножницы и несколько раз провёл ими у него над головой. — Вы пострижены для нового служения, изъяты из бренного мира для вечной войны; приняты в организацию. И можете узнать её имя — братство чёрной книги. Вы теперь чернокнижник. Пистолет оставьте себе. Патроны возьмёте на кухне в аптечке. Наливайте.