"Взбаламученное море" - читать интересную книгу автора (Писемский Алексей)10 Храмовой праздникХрамовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием. С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках. На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна. — Мне можно с тобой, душенька, ехать? — спросила она. — Это что еще такое, — почти воскликнул Александр: — вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить! — Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала. — Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! — возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью. Та, по обыкновению, струсила. — Нет, коли уж так, я лучше не поеду, — сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком. «Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья на свете нет, и от сынка-то что есть?» — спрашивала она себя и затем залилась обильнейшими слезами, что в этакий праздник она и в церкви Божией не побывает. Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом жилете и с новым картузиком в руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался и поматывал в раздумье головой. Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые волосы его были красиво зачесаны назад. Выходя, он накинул на себя подбитый настоящим бархатом плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел, несколько развалясь, в коляску и с удовольствием полюбовался толстою спиной молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона Мокеич в своем тарантасишке. Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому не взял и мать. Экипаж, быстро везомый четырьмя добрыми конями, слегка и ровно покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки, глядел и посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы, как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли настолько возбуждать в человеческом сердце чувство гордости. «Я сквайр… проприетер… Все это, что ни идет, ни встречается, все это ниже меня», — самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. «Я, приехав в церковь, — думал он: — или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне, верятно, буду лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком не нуждаясь… Я знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть, я встречу какую-нибудь маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому что муж у ней урод, так как они все уроды…» Но все эти самолюбивые мысли сразу прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный дом Клеопатры Петровны, а слева — сад другого владельца села Дубнов, помещика Спирова. Посреди всего этого виднелась церковь, около которой кишмя-кишмел народ. Александр почувствовал даже робость. Он хоть и считал себя светским человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив. — Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте ко мне! — говорил он, велев кучеру остановиться. Он уже чувствовал некоторую необходимость в покровительстве своего старого соседа. — Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись в тарантасишке! — отвечал тот, вылезая из своего экипажа и пересаживаясь в коляску. Вскоре они въехали в село. — Ну, брат, нет, в церковь не продерешься… — проговорил Иона. И в самом деле, от храма до самой ограды тянулся белый хвост народу, или, лучше сказать, баб, которым негде уже было поместиться в церкви. — Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? — спросил с заметным беспокойством Александр. — А вот потолкаемся пока по базару, — отвечал тот и совершенно спокойною и привычною походкой начал проходить между народом. Александр следовал за ним. На плохо отгороженном кладбище, обсаженном несколькими березками, на могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки. — Ну-ка, матушка, — говорила одна печальным голосом, между тем как другая тоже простанывала: — Только глазки-то она закатила… Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они вспоминали о какой-нибудь их дочери или внучке. — Потянула я за хвостик-то, а она уж и не жива!.. — заключила говорившая. Старухи разговаривали о корове. Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть не вскрикнул. Опершись на ограду и несколько склонившись на нее, стояла невдалеке молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской Аннунциаты, красота так и блистала во все стороны. — Какова птичка-то? — произнес Иона. Александр все еще не мог отвести глаз. Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону. — Это из Кузьмищева… На поседках мы, может быть, увидим ее. — Ах, пожалуйста! — произнес Александр. С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром. — Мадам! мадам! — говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки. — Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! — уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец. В церкви на колокольне зазвонили к молебну. Весь почти народ перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями, который только что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники: — Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал. — Ах, Боже мой, скажите! — говорили горничные. — Да-с, — продолжал торговец: — была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают. Горничные смеялись. — Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! — заключил торговец. Горничные совсем фыркали от смеха. — Ох, вы пряничницы! — погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич. — Нельзя, сударь, Иона Мокеич, — ответил за них торговец: — где уж, батюшка, обозы, так и козы. Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился. — Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь? Но мужик, кажется, этого не хотел. — Что ж так-с? — спросил он. — Да тупее моего языка. — По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится… Выгодчик тоже! — прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: — и около чужих всех пней ладить выкосить траву. Александр продолжал думать о красивой бабе. На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках. — Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! — заметил Иона Мокеич. — Порра! — произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза. — Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему… посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам. Те этому очень обрадовались, сейчас же нарвали крапивы и насовали мужику за платье. Мужик поочувствовался, принялся себя чесать с ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых же шагах упал и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними. — Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! — объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны. — Хозяйка, верно, в церкви! — предостерег было его Александр. — О, чорт! Велика важность! — отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери. На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове. — Пожалуйте-с! — пригласила она их. — Ах, благодарим покорно! — отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. — Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? — прибавил он. — Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! — проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей. Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином. Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра. — Что ж мы будем тут делать? — спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего. — А вот уж и подходят из церкви, — отвечал он. По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая — Полина. Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила! — Здравствуйте! Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра. — Аполлинарии Матвеевны сын! — сказал он. — Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! — проговорила ему старуха. — Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? — спросила одна из приживалок, закатывая глаза. — Слава Богу! — отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его! По мосткам в это время шли еще двое господ: старый генерал с приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами, с усами, торчащими прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и между тем, как он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень. — Доброго дня! — сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. — Где хозяйка? — Сейчас выйдет, ваше превосходительство, — поспешил ответить Иона Мокеич. Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы. Лакеи стали ставить закуску. Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу к колену. Александр не без удивления заметил, что фрак на этом госте сидел гораздо лучше, чем на нем; сукно было гораздо высшего сорта, а покрой чистейшего английского свойства. По скромному его и тоже, должно быть, дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка. — Кто это такой? — спросил он Иону Мокеича. — Князь Темир-Подольский, — отвечал он. У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом. Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на глазах pince-nez. Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez. — Ну да, да! — говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу. — Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей! — Так, так, прекрасно! — говорил покровительственно генерал. — Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, — а у меня овес сам-пятнадцать пришел. — Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен. — На все, ваше превосходительство! — подхватил весело вошедший господин. В душе Александра невольно шевельнулась зависть. «В самом деле, военный человек не способнее ли на все?» подумал он. Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была хоть и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна. — Ух, как жарко в церкви! — сказала она. — Да, — подтвердил генерал. M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей. Александра и это удивило. «Здесь и духи эти модные знают?» — спросил он себя мысленно. Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков. «Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?» — подумал Александр. Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок. — Что же вы, подавайте! — сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев. Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей. — Кушай, батюшка! — сказала старуха, садясь около генерала. — Ем! — отвечал тот. Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета. — Кто это? — спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра. — Аполлинарии Матвеевны сынок! — почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат. Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел. — Вы не были у обедни? — спросил его довольно ласково старик. — Нет, я приехал довольно поздно… уж к великому таинству. — К какому это великому таинству? — спросил генерал, сделав руками знак удивления. — Да в обедне-с. — В обедне есть великий выход, а не таинство… Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! — сказал, качая головой, старик. Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть… — Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! — произнес решительно генерал. Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами. Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один. Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой. К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил: — Это, должно быть, гг. офицеры! Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной. Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть. За обедом все уселись по приличным им местам — даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия. Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке. — Чтой-то батюшка, куда это? — спросила та его. — Матушка не так здорова. — А! — произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину. Александр сел в коляску. Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны. Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько. — Когда ж на поседки-то? — крикнул александру с балкона Иона Мокеич. — После как-нибудь, — отвечал тот и велей скорей ехать. «Что ж это такое?» — рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом. Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу. «Или они глупы, или я!» — решал он мысленно. Они! — позволяем мы себе успокоить молодого человека. |
|
|