"Если так рассуждать... (сборник)" - читать интересную книгу автора (Чарушников Олег Игоревич)

На «Олимпе» все спокойно (Сатирическо-фантастическое повествование о жизни одного завода, состоящее из пяти историй)

«…как мы ни грустны Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши, Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит…» Гомер. «Илиада» (24, 520), перевод Н. Гнедича
В ПОВЕСТВОВАНИИ ДЕЙСТВУЮТ, ПОЯВЛЯЮТСЯ И УПОМИНАЮТСЯ

Зевс (тучегонитель, громовержец и пр.) — директор завода «Олимп», не хозяйственник — бог.

Дамокл — фрезеровщик цеха мраморных изделий. Регулярно перевыполняет сменно-суточные задания.

Геракл — кандидат в боги 3-й категории. Очень сильный руководитель.

Цербер — стрелок военизированной охраны. Проявляет тройную бдительность.

Дионис — бог-референт.

Ахилл (быстроногий) — герой. Постоянно входит в курс дел.

Сизиф — грузчик. По душевным склонностям — несун — рецидивист.

Гермес — бог по особым поручениям, ведает на «Олимпе» снабжением и комплектацией.

Мидас — сменный мастер тарного цеха. Крайне выдержанный древний грек.

Фемида — заведующая лабораторией, председатель товарищеского суда. Строгая женщина с весами. Не курит фимиам никому.

Аполлон — бывший руководитель заводской художественной самодеятельности «Олимпа», ныне на пенсии. Не появляется.

Пенелопа — завсектором НТК, женщина порядочная и верная.

Одиссей — инженер по внесению корректировок. Тоже хороший человек.

Директор клуба им. Аполлона — рыбак; ходит в маске кажется, пишет…

Агамемнон — главный конструктор «Олимпа», руководитель-тиран.

Телемак — лаборант НТК.

Редактор — глава многотиражной газеты «Боги жаждут». Автор многих славных гекзаметров о передовых методах труда.

Поликрат — заместитель громовержца по капитальному строительству. Самый счастливый человек на «Олимпе».

Афина Банковская — финансовый работник. Не появляется.

Сфинкс — любитель загадывать загадки. Не упоминается.

Пегасы, бухгалтеры, рабочие основных и вспомогательных профессий, музы и др.


Мне эта рукопись не понравилась сразу.

Во-первых, насторожило название — явно тенденциозное, с намеком невесть на что и, пожалуй, даже несколько вызывающее. На отдельном листке я сделал пометку:

1. Заголовок (подумать о другом).

Во-вторых, было решительно непонятно, для чего автору понадобилось разбивать произведение на отдельные, малосвязанные отрывки. В данном случае куда белее подходящим явилось целена-бы плавное, правленное, неуклонное повествование.

Сомнения, одним словом, возникли уже при нервом легком взгляде. По известным причинам я, однако, не отложил рукопись, а приступил к ее изучению.

Пробежав длинное вступление (оно совершенно не удалось автору, да и не его это дело — писать вступления и предисловия, тут нужен особый стиль), я начал прямо с первого отрывка. Назывался он тоже неудачно: «Труд Сизифа». Я пометил на листке:

2. Правильнее «Сизифов труд».

И углубился в чтение.


«Труд Сизифа

В конце рабочего дня Сизиф решил немного прогуляться по служебной территории. Лавируя между штабелями ящиков, он обогнул склад ГСМ, кузнечно-прессовый цех и вышел на аллею им. 10-летия. Устроившись на лавочке, Сизиф некоторое время рассеянно любовался многоэтажным храмом заводоуправления, прислушиваясь к отчаянному стуку молотков, доносящемуся со стороны тарного цеха.

В конце аллеи, припадая на правую ногу, показался Ахилл. Несмотря на хромоту, Ахилл ни на минуту не терял геройскую осанку и смотрел, как всегда, гневно. Сизиф, верный привычке не мельтешить перед глазами начальства, ушел от греха подальше. Проходя мимо ворот центрального склада, он дружелюбно подмигнул Церберу, ибо старался поддерживать корректные отношения с работниками охраны.

— Здорово, глазастый! Как служба-то? Несешь, не роняешь?

— Несу, — бдительно нахмурился страж ворот. Цербер сидел под броским объявлением, гласившим: «Записывайтесь на курсы игры по классу шестиструнной кифары!» Такими объявлениями был обклеен весь завод, что весьма оживляло суровую производственную обстановку.

— Несу. Чтоб, значит, вот такие, как ты, ничего не выносили… Чего размигался тут? На старое потянуло?

— Это ты насчет чего? — нахмурился Сизиф.

— Ай не помнишь? Могу освежить, память-то…

— Неприятная ты все-таки личность, — заметил Сизиф. — Посадить тебя на цепь, всем спокойней было бы…

— Ладно, проходи, не задерживайся. Иди-иди отсюда…

— Иду-иду…

Сизиф, не задерживаясь, проследовал на заводскую свалку, где устроился за штабелем ящиков рядом с кучей бронзовых опилок. Дождавшись темноты, он сдвинул кучу в сторону, извлек из ямы заранее спрятанный кусок розового мрамора и покатил к забору.

Сизиф толкал камень перед собой, с удовольствием воображая, как будет торговаться с покупателем — шмякать кепку оземь, делать вид, будто рвет па груди хитон, поминутно обижаться и кричать: «Да ты разуй глаза-то! Какой товар! Из такого объема запросто экскаватор с ковшом высечь можно, не тс что голую богиню, безголовую да безрукую! Эх, темнота…»

Над служебной территорией висела тихая древнегреческая ночь. Сизиф сноровисто катил камень к дыре в заборе, которую проделал еще загодя.

Из-за угла выглянул Цербер, по причине бессонницы совершавший обход вверенного участка.

— Эй, кто тут! Ты чего делаешь?

Сизиф откликаться не стал и покатил камень быстрее,

— Держи его! Стой, кому говорят! — над территорией раскатилась оглушительная трель сторожевого свистка.

Сизиф рванул к забору на третьей скорости. Камень, подпрыгивая, несся впереди, быстро-быстро подталкиваемый злоумышленником. Цербер со сворой лающих помощников несся по следу.

Если бы камень не застрял в узкой дыре, ничего бы не было — на улице Сизифа дожидалась колесница заказчика. Но в спешке камень застрял, и дальше был товарищеский суд.

Вела заседание бессменный председатель суда Фемида. Эта строгая женщина заведовала лабораторией измерительной техники и никогда не расставалась с любимыми чашечными весами.

Сизиф, очень серьезный, сидел на отдельном стуле, глядя поверх голов. Скорбное достоинство, сознание нелегкой ответственности сквозили в каждой складке его синего служебного хитона.

Сначала хотели хорошенько ударить несуна драхмой. Но Сизиф укоризненно покачал скорбной главой.

— По детишкам бьете, — сказал он. — На меня в бухгалтерии два исполнительных лежат. За что вы детишек-то? Нехорошо получается. Некрасиво, неприглядно, безобразно, уродливо. Тут нельзя ошибиться. Нельзя промахнуться, дать маху и обмишуриться!

Поступило предложение выгнать несуна к чертям собачьим по 33-й.

— А детишки? — напомнил Сизиф.

Фемида распорядилась закрыть окна, так как грохот молотков из тарного цеха не давал сосредоточиться.

Тут поднялись представители цеха мраморных изделий.

— Мы, — заявили представители, — глубоко осуждаем нашего бывшего товарища по работе Сизифа!

— Таких, как он, — гневно потребовали представители, — надо беспощадно изгонять из наших рядов!

— Мы, — сказали представители, — презираем нашего бывшего товарища Сизифа, просим не наказывать его и передать коллективу на поруки для перевоспитания. Так ему и надо! Впредь будет неповадно!

— Правильно! — сказал бывший товарищ Сизиф. — Верно и точно.

— Он у вас вроде грудничка, — крикнули из зала. — С рук не сходит!

— Мы… — сказали представители цеха мраморных изделий.

Фемида распорядилась открыть окна, потому что из-за духоты невозможно плодотворно работать.

— Еще предложения будут?

— А вот заставить бы его этот самый камень вверх-вниз по горе потаскать — это да! Выставить на посмешище! Другим для примера…

Зал одобрительно зашумел. Фемида подняла строгую бровь и покачала весами.

— Погодите, — подал голос подсудимый. — А платить как будете? Сдельно, что ли?

— Ах, тебе еще и платить?! — возмутились в зале.

— А вы как думали? Я, значит, личным примером, в поте лица, из кожи вон — а мне шиш? И вообще, что за метод?..

Но весы Фемиды уже качнулись в последний раз и остановились. Участь несуна была решена…


…Свой камень Сизиф катал строго по КЗОТу — пять дней в неделю с восьми до пяти с перерывом на обед, а от сверхурочных отказывался наотрез. Служебные сандалии быстро рвались, и на общих агорах Сизиф часто выступал по этому поводу, с болью и гневом отзываясь о бюрократах из отдела охраны труда.

Своей новой работой Сизиф был доволен — свежий воздух, всегда на виду. Иногда, катя камень наверх, он с удовольствием вспоминал, как торговался с покупателем — швырял кепку оземь, обижался, поминутно уходил… Удалось слупить крупную сумму, а заодно взять заказ еще на два куска розового мрамора.

Между прочим, Сизиф катал по склону кусок пемзы, украденный на центральном складе и выкрашенный под мраморный цвет. Платили ему по-среднему».


На этом история о Сизифе заканчивалась.

Я подумал и сделал пометку:

3. Отражена работа товарищеского суда (хорошо).

Подумал еще немного и добавил:

4. Работа товарищеского суда отражена неправильно (не хорошо).

Следующий отрывок назывался «Неуязвимый Ахилл». Я не стал пока делать пометок и начал читать…


«Неуязвимый Ахилл

Из всех многочисленных подразделений завода «Олимп» наибольшее внимание всегда уделялось цеху амфор и дисков. На всех совещаниях, летучках, планерках и агорах обязательно говорилось: «Особое внимание, товарищи, нам нужно уделить амфорно-дисковому цеху, выпускающему товары народного потребления. Он снова завалил все показатели». Порой употреблялось выражение «усилить контроль», временами — «повысить ответственность», иногда даже — «нельзя больше мириться». Цех амфор постоянно находился под усиленным контролем, в центре особого внимания, зоне повышенной ответственности и с ним никто не желал мириться. Но план все равно регулярно срывался, а качество если и не ухудшалось, то лишь потому, что добиться этого было уже невозможно.

Население упорно отказывалось покупать диски для метания, ссылаясь на их невыносимую тяжесть. Амфоры тоже никто не брал. С одной стороны, импортные были просто красивее. С другой, амфоры «Олимпа» из-за несовершенства технологии выходили очень толстостенными, так что для зерна или масла оставался лишь узенький просвет посередине. В конце квартала олимповские изделия частенько получались вовсе без просветов, и торговая сеть начинала бунтовать.

Заводское КБ разработало новую современную модель — амфору-непроливайку с шестью ручками. Подобного в мировой практике не встречалось, и КБ запатентовало новинку в двадцати четырех странах, борясь за приоритет.

Внедрение новой модели в производство было сразу поставлено в центр внимания, включено в план и с тех пор, несмотря ни на какие сложности и препятствия, упорно вставлялось в план каждый год. Цех продолжал пока выпускать старую модель, тем более, что не надо было зависеть от поставщиков сырья, — по первому требованию «Олимпа» магазины охотно присылали сколько угодно амфор для обратной переработки в высококачественную глину.

— О-о, мы понимаем, в чем тут дело, — не раз говаривал директор завода товарищ Зевс, помавая руководящим перстом. — В цехе нет настоящего хозяина. Тут закон природы: нет настоящего руководителя — есть жалобы, имеется руководитель — жалоб нету. Если, конечно, начальник толковый и соображающий…

Действительно, в цех амфор и дисков каждый год приходил новый начальник, но поток жалоб от работниц не уменьшался. Один бывший руководитель без колебаний ухватился за испытательный участок. Дни и ночи он просиживал там, пробуя амфоры на протекаемость. При этом заполнять продукцию жидкостью типа масла или молока считалось малоэффективным. Бывший руководитель распорядился заливать в амфоры более агрессивные напитки, а пробы производил только лично. Его здоровье и авторитет быстро пошатнулись, пришлось подумать о замене.

Следующий начальник цеха, боясь соблазнов, на испытательный участок не ходил вовсе, а главное внимание уделил дискам для метания. К сожалению, он слишком увлекся валом, пошел на утяжеление изделий и в конце концов трагически погиб, будучи задавлен упавшим диском для метания, стоявшим у входа в цех.

Директору «Олимпа» страшно надоело возиться с отстающим подразделением. Он вызвал Ахилла и приказал принимать дела.

Ахилл, проверенный руководитель, поседевший в межведомственных битвах, отнесся к назначению с тревогой. В цехе амфор и дисков трудились в основном женщины. Постепенно они становились все задиристей и воинственнее, не боялись никого, дойдя в последние годы до такой ярости, что мужчины-проверяющие ходить в цех просто трусили.

— Загрызут меня амазонки эти. Жуткий народ… С волевого лица Ахилла сползло обычное гневное выражение, сейчас он выглядел робко и отчасти пугливо.

— Ничего, ты у нас герой, — сказал Зевс. — Наведи там порядок. И чтобы у меня этих жалоб больше не было! Пусть жалуются куда хотят, только не наверх. Условия труда мы поправим, это запланировано и находится в центре внимания. Задача ясна? Хорошенько подготовься…

— Ясно, — пугливо сказал Ахилл. — Подготовлюсь…

— Вот и действуй.

По цеху нового начальника сопровождала старший мастер — пожилая амазонка в черном казенном хитоне.

— Здесь у нас обточка дисков, — прокричала она сквозь визг и скрежет. — Осторожно, вон тот станок у нас иногда стреляет!

— Как, то есть, стреляет? — прокричал Ахилл, покраснев от гнева. — Чем это он стреляет? Вы что тут у себя завели?

— А дисками и стреляет. Старинный станок, разболтанный — беда! Лет пятнадцать заменить обещают… Работницы рядом стоять опасаются…

— Только давайте без паникерства, — строго сказал Ахилл. — Вопрос оборудования прорабатывался и сейчас находится…

Тут станок выстрелил. Бешено вращающийся диск с пронзительным визгом выскочил из крепления, пронесся через проход и с силой врезался в спину нового руководителя.

— ….находится под строгим контролем, — спокойно закончил Ахилл и сделал запись в блокноте. — Нужно будет составить небольшой планчик мероприятий по проверке графика…

Массивный диск, срикошетив от спины начальника, врезался в груду бронзовых опилок. Груда разлетелась по сторонам. Работницы осторожно высовывали головы из-за соседних станков.

— Какого график?? — ошеломленно спросила пожилая амазонка.

— Графика по проверке мероприятий по выполнению вопроса по переоборудованию. Неужели не ясно? А там что у вас? Почему дым идет?

— Переплавка амфор, — объяснила амазонка-мастер. — Обратно в глину перерабатываем. Туда проводить не могу, у меня легкие слабоваты. Возраст, знаете… Да там никто больше десяти минут не выдерживает, на что уж привычные люди…

Ахилл пробыл на участке переработки около часа и, выйдя, сделал строгое замечание, почему нет огнетушителей.

— Вы тут дымите, а отвечать мне, — сказал он. — Немедленно повесить на стены амфоры с водой, покрасить в красный цвет и пронумеровать. Где дым, там и до огня недалеко. Я возьму это дело на строгий учет!

В следующий пролет амазонка-мастер пройти отказалась.

— Там потолок прохудился, куски сверху падают. Я уж сторонкой проберусь…

— Раз падает с потолка, значит надо усилить ответственность, — заметил новый начальник, бесстрашно делая шаг вперед.

— Чью ответственность-то? Чью?

— Тех, кто внизу ходит, — отрезал Ахилл, и тут же громадный пласт штукатурки сорвался сверху и упал ему на голову. Стены цеха вздрогнули. Захлебнулся скрежет разношенных станков. Работницы сгрудились у входа в пролет, вглядываясь в известковое облако, окутавшее их нового руководителя.

— …и в первую очередь, ответственность руководства цеха, — донесся из облака размеренный голос Ахилла.

Герой вышел из тумана, вынул из кармана блокнот и сделал соответствующую запись.

— Мы наведем в этом вопросе порядок, — пообещал он, делая еще один шаг вперед. Одинокий кирпич, покачавшись, сорвался вниз и ударил героя по голове. Работницы ахнули.

— На самотек не пустим, — закончил Ахилл и твердой поступью вошел на склад готовой продукции. Кирпич он стряхнул одним движением могучей шеи. В наступившей тишине отчетливо раздавался отчаянный стук молотков из соседнего тарного цеха. Работницы-амазонки потрясение молчали.

Осмотрев на складе мощные пирамиды двухтонных дисков для метания (наследство бывшего начальника), неуязвимый Ахилл направился к своему кабинету. На пороге он обернулся.

— Надеюсь, все поняли, что условия труда в цехе жизни не угрожают. В любом случае, мы составим график необходимых мероприятий. Все жалобы будете подавать мне лично, согласно этому графику. Вопросы есть?

Неуязвимый Ахилл твердо взирал на собравшихся, гневный и прекрасный. Воинственно сверкали доспехи героя — двойной кованый щит с девизом «Помни технику безопасности!», начищенные поножи, толстый стеганый хитон с подложенными вниз пачками многотиражной газеты «Боги жаждут»… Голову начальника цеха защищал боевой шлем с высоким гребнем из конского волоса.

— Вопросы есть? — повторил герой. Коллектив безмолвствовал.

— Тогда приступайте к производственной деятельности. И чтоб у меня больше этого не было!

Ахилл гневно топнул ногой, обутой в щегольскую импортную сандалию. Это была его роковая ошибка. В мусоре, покрывавшем пол, таилась острая бронзовая стружка. Тонкая фирменная подошва не выдержала соприкосновения с отечественными отходами производства (у них вообще делают хлипко), легко поддалась, и зазубренный конец впился в незащищенную пятку героя.

Охнув, Ахилл неловко подпрыгнул на одной ноге, повалился на кучу нападавшей штукатурки и затих. В заводском здравпункте быстро поставили диагноз: перелом ноги. Тут же был наложен гипс, но лечение осложнилось развившимся в пятке обширным нагноением. Ахилл лежал в стационаре в тяжелом состоянии и в бреду часто бормотал: «Промашка вышла… Надо было валенки обуть…»

Через несколько месяцев он вышел с бюллетеня, но обнаружилось новое горе — неудачный обход цеха нанес герою жуткую психологическую травму, второго визита к амазонкам он боялся до судорог. Пришлось временно пристроить Ахилла в заместители главного конструктора.

Цех амфор и дисков опять остался без начальника. Зевс срочно приступил к поискам подходящей кандидатуры. Решено было также в ближайшее время начать реконструкцию цеха. Этот пункт был тут же взят под строгий контроль и поставлен в центр особого внимания администрации «Олимпа».


Закончив читать историю про Ахилла, я сделал целых три пометки:

5. Амфоры не переплавляют (это не металлолом).

6. Почему кругом одни отрицательные персонажи? (нетипично).

7. Почему нет положительных героев (совершенно нетипично)

Я специально полистав рукопись в надежде отыскать хотя бы одну историю о людях хороших. И, кажется, нашел одну… Называлась она:


«Верность Пенелопы

Ранним утром в заводском сквере, на аллее имени 10-летия сидела на лавочке красивая, еще молодая женщина в хорошо выглаженном белом хитоне и модных сандалиях. Ее лицо было обращено куда-то вдаль и столь грустно, что проходивший мимо Сизиф счел своим долгом заметить:

— Не печалься, тетка, не унывай. Не вешай, тетка, нос на квинту!

И укатил дальше свой камень, только что полученный на центральном складе (Сизиф всегда сдавал на ночь камень под охрану, чтоб не сперли).

Печальные размышления женщины в модных сандалиях были прерваны приходом бригады такелажников отдела снабжения и комплектации, начавшей ломать склад веников.

Вениковый склад ломали уже в третий раз. Впервые это случилось двадцать лет назад, когда завод готовился к своему юбилею. В честь знаменательной даты посреди предприятия был разбит сквер и проложена аллея имени 10-летия «Олимпа». На торжественном открытии сквера отличился только что созданный народный хор муз, исполнивший под аккомпанемент кифар величавую кантату «Миллион алых роз».

Однако никаких роз, вопреки первоначальной задумке, в сквере сажать не стали — это обошлось бы заводу примерно как раз в миллион. Ограничились высадкой маленьких березок, выкопанных в соседней роще с громадными четырехугольными кусками земли.

В первый же год заводской сквер наглухо зарос лебедой и осотом. Березки совершенно не прижились, чахли среди бурного разнотравья и превращались в голые прутики. Однажды утром Зевс, по обыкновению делавший пробежку рысцой по предприятию, заметил это безобразие и, сказав: «А эти прутики мы уберем, чтобы вид не портили», начисто прополол газоны. После этого в сквер повадились было ходить конюхи из транспортной службы, косившие сено для своих подопечных, но отдел снабжения захватил территорию, снова возведя склад веников.

Возрожденный склад быстро оброс подсобными строеньицами — навесиками, сараюшками и амбарчиками. Тарный цех заставил остальную площадь штабелями готовой продукции, и доступ в сквер прекратился на десять лет.

В преддверии двадцатилетнего юбилея «Олимпа» вениковый склад вместе с подсобными сараюшками опять снесли. Перпендикулярно старой аллее была проложена новая — имени 20-летия завода. Народный хор муз очень хорошо исполнил на торжественном открытии оду «К бабочке» («А бабочка крылышками — бяк-бяк-бяк…»), но ни бабочек, ни мотыльков в сквере завести не удалось, потому что снабженцы необыкновенно быстро восстановили свой склад вместе с подсобками, а тарный цех возвел такие бастионы ящиков, что на обеих аллеях царил вечный полумрак.

Теперь бригада такелажников явилась ломать вениковый склад в третий раз — приближалось тридцатилетие «Олимпа». Ломали, впрочем, с бережением. Гермес распорядился через неделю после торжества и прокладки аллеи имени 30-летия соорудить склад из тех же материалов. Веники под строгой охраной было решено хранить у сборочного цеха.

Женщина в модных сандалиях последний раз посмотрела в туманную даль, вздохнула и медленно направилась к храму заводоуправления, провожаемая сочувственными взорами такелажников. Об ее верности своим подчиненным на «Олимпе» знали все. Это была Пенелопа, ждущая своего Одиссея…


Пенелопа уже довольно давно руководила тихим сектором исправлений и текущих корректировок (НТК). Штат у нее был минимальный: она, инженер по внесению корректировок да лаборант с окладом, почти условным.

Маленький коллектив заносил в документацию изменения и поправки, обильно поставляемые конструкторами и технологами. И те, и другие изощрялись, как могли. Если бы поток изменений прекратился хоть на неделю, логически получалось, что основное изделие наконец-то доведено до нужных кондиций. Тогда у начальства невольно возник бы вопрос: отчего же изделие так и не запущено в серийное производство? Кроме того, конструкторов и технологов могли бы переключить на новое сложное изделие…

Каждый старался внести хотя бы крохотное улучшение в конструкцию и технологию изготовления троянского коня — основного изделия «Олимпа». Как только ожидаемый экономический эффект превышал пять драхм, составлялась заявка на рацпредложение. Естественно, что конструкторский отдел все время завоевывал почетные жасминовые тирсы за победу в смотрах-конкурсах на лучшую постановку рационализаторской работы. Еще естественнее, сектор НТК трудился не разгибаясь.

Своим подчиненным, молодым инженером по внесению корректировок Одиссеем, Пенелопа была довольна. Аккуратный, вежливый и эрудированный, Одиссей обладал к тому же сноровкой и находчивостью, что блестяще доказал в истории с источником ГСМ, забившим посреди завода. Все шло своим неспешным чередом, когда в один из ясных летних дней в сектор позвонил непосредственный начальник Пенелопы — главный конструктор «Олимпа» Агамемнон:

— Как там твой знаменитый Одиссей? Все такой же хитроумный?

— К Одиссею претензий нет, — твердо ответила Пенелопа. — А что, есть основания сомневаться?

— Да нет, отчего же… — сказал Агамемнон. — У тебя коллектив крепкий, всем известно.

— Ну уж, коллектив. Инженер да лаборант, который вечно болеет корью и коклюшем…

— Вот-вот, стало быть сотрудников у тебя двое…

— Мы едва справляемся, — предупредила Пенелопа, чутким женским сердцем ощутившая тревогу.

— Подумаешь, птицы какие. — Агамемнон всегда считался на заводе надменным и грубоватым человеком, попросту — тираном. — Производство без твоего Одиссея не развалится. Короче, у меня разнарядка. Поедет твой любимчик на уборку оливок.

— Одиссея на оливки! — воскликнула Пенелопа. — Пошлите лучше Телемака, ему на свежем воздухе полезнее.

— Телемак представил справку об аллергии.

— Аллергии? На что именно?

— На все, — сказал Агамемнон. — Там приложение на трех листах. На оливки тоже…

Одиссея провожали всем коллективом, нежно и трепетно, словно он отправлялся не на сельхозработы в Скачковский район, а в опасный одиночный залив к Геркулесовым столбам, туда и обратно стилем «на спине».

— Не простынь там, обязательно надевай шерстяные носки, — твердила Пенелопа, сжимая виски ледяными пальцами. — И главное, не ешь, не ешь этих оливок. В рот не бери! Они все опрысканы страшной отравой от вредителей.

— Я не вредитель, — отшучивался Одиссей, — на меня эти яды не действуют, толстею только. Не беда, попрошусь на силос, приеду весь зеленый — смеху будет!.. Ну-ну, крепитесь давайте, чего уж так-то…

— Да, — плаксиво говорила завсектором, — ты уедешь, а мы тут совсем запурхаемся. Возвращайся, Одиссей! Возвращайся…

Телемак стоял рядом и всем своим простуженным существом выражал готовность сию минуту броситься вперед. Его хронический насморк от неизбывной скорби приобрел в два раза большую интенсивность.

— Ты куда, Одиссей? — повторял он, утираясь платком, хотя прекрасно знал, куда, и, чтоб туда не ехать, еще за две недели позаботился о мощной справке. Он чихал, страдал и кашлял. Одиссей поскорее уехал, чтобы не заразиться.

Он уехал в Скачковскнй район, а Пенелопа еще долго стояла у окна. Сердце-вещун остается вещуном и у женщин-завсектором тоже. Оно предсказывало долгую разлуку и, конечно, не ошиблось…

По двору грузовой Пегас перевозил партию статуй «Афродита с веслом». На вершине горы шлакоотходов, на своем камне восседал Сизиф — обмахиваясь кепкой, закусывал булочкой и кефиром (наступило время обеда). У подножия горы в состоянии творческой задумчивости расхаживал директор клуба имени Апполона в повседневной трагической маске. Все было, как всегда. Не было лишь Одиссея…

Пенелопа вздохнула в последний раз, отошла от окна и принялась за составление сводной годовой ведомости. Предстояло систематизировать все поступившие за год изменения, разделить по группам, выделить наиболее существенные — словом, дать общую картину. В таблице насчитывалось девяносто шесть граф, каждую из которых, вместе с подграфами надлежало заполнить цифрами и красивыми греческими буквами.

Через месяц пришла открытка от Одиссея. «Убираем оливки. — сообщал он. — Сначала было трудно. В первый день убрал около трех килограммов, но желудок забастовал. Теперь привык, полегче, но больше полкило зараз пока не могу… Рядом ребята убирают за обе щеки, крепкий понаехал народ. Пополнел, но не слишком. О.»

Спустя два месяца пришла вторая открытка: «Оливки — гадость, я их больше в рот не возьму. Приказом переброшен в заводское подсобное хозяйство на строительство коровника. Молоко и сметана хороши, творог — послабее. Помогал налаживать сепаратор (сливки). Сейчас уже здоров, но желудок пошаливает по-прежнему. Ребята подобрались — богатыри, щеки — во! Приятно вместе работать. Несколько пополнел. Всем привет! О.»

Пенелопа стойко держалась еще три месяца, по когда блудный Одиссей прислал третью весточку, завсектором не выдержала.

«Категорическим приказом переведен на оливкохранилище. Перебираю оливки. Кошмар! Отзовите меня отсюда! Ваш верный и преданный инженер Одиссей. Я больше не могу, ужасно похудел. Помогите».

— Это кто же распорядился? — тихо спросила Пенелопа, кладя открытку ка стол заместителя главного конструктора. — Как это понимать? Вы губите ценного работника…

Но Ахилл, недавно ставший замом, разговаривать не стал. Он боялся испортить отношения. Агамемнон как-то сразу невзлюбил своего нового подчиненного, пренебрежительно называл Пелеичем и все время норовил невзначай наступить на больную ногу, именно на ахиллесову пяту.

— Нет, матушка, ты ко мне с этими делами не суйся, — сказал Ахилл. — Не ко времени пришла. Видишь, я только-только вхожу в курс дел? И вообще, я нынче в гневе… Адью.

Агамемнон, по обыкновению, просто нагрубил.

— К Ахиллу, небось, уже бегала? Жаловалась, душу изливала? В следующий раз будешь знать. Нашли защитничка… У меня разнарядка, отвяжись и не приставай! Не помрет твой Одиссей, а худеть ему полезно, пол-урожая съел, нам писали из района… Мы его специально на коровник послали, так теперь у них план по сдаче молока сорван. Иди, не мешай мне работать!

Пенелопа пошла на прием к Зевсу. Обычно сдержанная, она просто клокотала от ярости. После ее ухода тучегонитель около часа метал нервные молнии в личном тире и сгоряча лишил премии отдел снабжения и комплектации (гермесовцы, впрочем, ни капли не обиделись, так как привыкли, что на них вечно все валят).

Пенелопа замкнулась в себе и терпела, сколько было сил. Но силы кончились после очередной открытки.

«Переброшен на курсы механизаторов, — кратко сообщал Одиссей. — Кругом одни железки. Наверное, скоро умру. Прощайте. О. (Ужасно, ужасно похудел!)».

Пенелопа кинулась к Агамемнону, но тот не дал и слова сказать.

— Раззявы! — бушевал главный конструктор «Олимпа». — Что ты там навносила со своим Телемаком? Кони, Кони!..

Пенелопа так испугалась, что даже пропустила мимо ушей неизвестно к кому относящихся «коней».

— Господи, что такое?

— А то, что работать надо, а не рыдать по сотрудникам! Плакальщица! На восемь градусов, на восемь же градусов наклон шеи изменить надо было! Наши уже и заявки подали на рацпредложение… А Телемак что внес, ты видала? Сходи посмотри в сборочный! Бестолочи, деваться некуда. Еще Пелеич под ногами путается. Понабрали контингентик…

Пенелопа помчалась в сборочный. Всю площадку перед цехом занимали непринятые заказчиком троянские кони, — все как один с головами, повернутыми в обратную сторону, будто хотели по-собачьи лизнуть седока в нос. Меж конями метался начальник сборочного, дрожащими руками пытаясь развернуть головы обратно. Гордые животные, сделанные из твердых сортов дерева, не поддавались. Рядом бродил представитель отдела сбыта и уныло бубнил заказчику:

— Зато больше в транспорт войдет… Больно придирчивы стали… Такими конями бросаться… Приняли бы, а? Мы потом исправим…

Заказчик не поддавался, ибо от завода материально не зависел и был поэтому принципиальным человеком. Из окошка на переполох с тоской смотрел цеховой мастер ОТК. От завода он зависел целиком и полностью, принципиальность проявлял только в разговорах с женой и люто завидовал гордому свободному заказчику.

Пенелопа помчалась обратно к себе. Складки ее белого отутюженного хитона классически развевались па ветру.

— Берегись! — раздался откуда-то сверху истошный крик, и мимо Пенелопы со свистом пролетел камень, пущенный с горы.

— Ты чего, тетка, совсем очумела? — закричал с вершины Сизиф, случайно выпустивший камень из рук и теперь маскировавший испуг хорошо разыгранным недовольством делового человека. — Опасная зона, куда прешь-то? Назад давай! Да не вправо, назад! Фу ты, влево понесло… Всё уже, улетел камень, нету его! Во улепетывает! Эй, тетка, сандалии потеряешь!..

Пенелопа скрылась за штабелями ящиков.

— Ишь, как убивается бабочка, — сказал Сизиф самому себе. — И правильно. Одиссей мужик стоящий, хоть и поесть любит. А что толстый — ерунда. Женится, похудеет. Сбросит вес, отощает…

Хмыкнул и полез вниз доставать свой камень.

После инцидента с конями обстановка в секторе ИТК стала несколько нервозной. Ко всему, одолевали претенденты. На вакантное место Одиссея зарилось человек восемь. Привлекал хороший оклад и теплый, почти семейный психологический климат в маленьком коллективе.

Пенелопа стойко отбивала натиск.

— Место занято. Не понимаю, товарищи, на что вы рассчитываете?

— Если занято, где ж тогда он сам? — настойчиво интересовались претенденты. — Не годится, чтобы строчка пустовала!

— Инженер Одиссей находится на временном отвлечении, санкционированном руководством завода, — еще тверже отвечала верная завсектором. — Выполнит задание и вернется.

— Как же, дожидайся, — упирались претенденты. — После курсов механизаторов его на повышение квалификации загнать собираются. С отрывом от производства! А место пустует!..

Два раза приходили кандидаты с записочками от богов. Претенденты целыми днями толклись в помещении, облюбовали стол Одиссея, вели шумные беседы, хохотали… Телемак распустился окончательно и, если не болел, то откровенно филонил. Пенелопа была порядочной женщиной, но, как и все смертные люди, записочек от богов боялась.

— Ладно, черт с вами, — сказала она однажды. — Вот закончу сводную таблицу, приму нового. На временную пока…

— Не-ет, чего уж там! — возражали воспрянувшие духом претенденты. — На временную дураков нету! На постоянную надо и с надбавкой за квалификацию. Нечего тут крутить-вертеть, не академия наук…

Стиснув зубы, Пенелопа заполняла таблицу. Претенденты негодовали на вялые, по их мнению, темпы, но не догадывались что каждое утро завсектором ИТК тайно стирала записи, сделанные накануне. Полуготовая таблица лежала на трех столах как белый флаг поражения. Но поднимать его Пенелопа не собиралась. Разобраться в таблице не смог бы никто.

Борьба тянулась до лета. Именно этой теплой солнечной порой Пенелопе был нанесен решающий удар.

Утром претенденты торжествующей толпой ввалились в помещение сектора. В руках у них находилась только что полученная открытка.

«Согласно приказу вновь переведен на уборку оливок, — писал Одиссей. — Говорят, до осени. Сильно и быстро пополнел. Целую всех. О.»

— На второй круг пошел! — кричали радостные претенденты. — Теперь он никогда не вернется. Пора человека принимать. На постоянную! Теперь увиливать некуда!

Почти бегом плачущая Пенелопа устремилась в приемную директора.

Ей не повезло. Зевс был в минорном настроении.

— Дорогая, — сказал он. — Я все понимаю. Это наш крест, дорогая моя. Нужно нести его с достоинством…

Еще мальчиком мечтал Зевс о карьере крупного хозяйственного руководителя. Самозабвенно, взахлеб читал он производственные романы, в которых трактовались вопросы о недостроенных очистных сооружениях, наспех пущенных комбинатах, передовых главных инженерах и могучих директорах-ретроградах старой закалки. В душе маленький Зевс давал клятву обязательно закончить очистные, не зажимать конструктивную критику и по возможности чаще шагать по стройке твердой походкой, вырывая объект из жуткого прорыва…

Зевс вырос и стал директором строящегося промышленного гиганта. Детские мечты забыты не были. В первую очередь Зевс позаботился об очистных сооружениях, создав поистине грандиозную систему отстойников, фильтров, выпаривателей и обеззараживателей. Очистные сооружения получились лучшими во всей Древней Греции, но на сам комбинат денег уже не хватило. Приехала комиссия, и Зевса посадили.

Посадили его директором небольшого завода «Олимп». Зевс быстро заскучал, начал понемногу философствовать, подумывать о внуках и пенсии — короче, опустил былые крылья. Иногда он вспоминал о своих детских мечтаниях над производственными романами, о передовых главных инженерах и могучих директорах-ретроградах, понимал, что прошлого не вернешь, что нервишки уже не те и печень совсем как чужая…

— Руководитель, он вреде листочка, — сказал Зевс голосом, полным всепрощения. — Трепещет он на ветке под ветерком, и когда его сорвет — бог весть… Желтеет помаленьку и ждет, ждет…

— Житья нет, — жалостно, по-бабьи, сказала завсектором НТК. — Одиссея год не вижу. Такой был работник — чудо… А тут эти… Пристают, прохода к с стало.

Самому себе Зевс жаловался охотно, но не любил, когда это делали подчиненные. Поэтому он быстро поправился и принял нужный тон.

— С вашим сотрудником, посланным на сельхозработы, мы разберемся позднее. Кстати, он объелся и в настоящее время лежит с дизентерией. Есть сигнал, что объелся он не случайно, а с целью отлынивания от работы… Но об этом потом. Расскажите, какие меры вы, как руководитель сектора, предприняли для предотвращения ошибок, подобных недавно произошедшей?

Пенелопа поняла, что пора выкидывать белый флаг.

Придя к себе, она объявила:

— Уговорили. Одного принимаю. Но сперва устроим конкурс…

— Да мы все с дипломами! — закричали претенденты.

— Вот и проверим. Задание подберу потруднее. Мне не диплом нужен, а работник.

В назначенный день Пенелопа показала претендентам только что полученное изменение, подписанное самим Агамемноном.

— Тот, кто сумеет в этом разобраться, — сказала она, — станет моим заместителем и ближайшим помощником. Срок — один рабочий день.

Кинули жребий. Первый претендент, усмехаясь, небрежно взял бумагу, вгляделся, сел на одиссеевский стол и просидел час, закрыв голову руками. Когда пришло время обедать, его толкнули в бок. Претендент не шелохнулся. Телемак осторожно отнял его руки от лица, причем оказалось, что претендент крепко спит. Разбудить его не смогли до самого конца рабочего дня.

На следующий день за дело взялся второй соискатель. Этот оказался совершенным слабаком, не сумел даже толком разобраться в диком почерке главного конструктора и уснул в четверть часа.

Конкурс продолжался. В помещении толпились любопытствующие со всего завода. Среди них за ходом борьбы следил чрезвычайно худой бородач с обветренным, изможденным лицом.

Когда из помещения вынесли очередного претендента, не то заснувшего, не то впавшего в оцепенение от нечеловеческих попыток разобраться, есть ли смысл в предложенной бумаге, — когда его, тонко постанывающего, вынесли за дверь на руках, худой бородач сказал, ни к кому не обращаясь:

— Попробовать разве мне…

У Пенелопы затрепетало сердце. Она не узнала бородатого незнакомца, но, как уже сообщалось, сердце-вещун ошибок не давало.

— Так и есть, — хмуро сказал бородач спустя десять минут. — Агамемнон опять повторяется. Все это уже было. Называлось: «уменьшение диаметра правого заднего копыта троянского коня с целью снижения коэффициента скольжения и повышения технологичности сборки при уменьшении материалоемкости…» и т. д. Телемах, глянь-ка в архиве. Номер, если не ошибаюсь, 6577/09… Есть? Вот видите, все просто… Вернуть на доработку!

Это был вернувшийся из долгих странствий Одиссей. Пенелопа от радости хотела броситься ему на шею, но постеснялась общественности. Сконфуженные претенденты покинули помещение в беспорядке.

С тех пор Пенелопа никогда не отпускала своего инженера на внепроизводственные отвлечения. В том же месяце Телемака под угрозой перевода в другой отдел сумели выпроводить на оливку. На рабочем месте отныне он появлялся крайне редко, зато окреп физически и нравственно, избавился от насморка и кашля, хотя и приобрел странную привычку спать в любое время суток, безразлично в какой позе и не раздеваясь. Лаборант сильно раздался в плечах и пополнел.

Пенелопа повесила над его пустующим столом групповой портрет членов сектора в полном составе. Временами, как бы забывшись, она смотрит на этот портрет, и глаза ее увлажняются слезами…»


История о верной Пенелопе мне понравилась больше, хотя замечаний, конечно, набежало много. Я записал на листке:

8. Фигура директора выписана совершенно неубедительно (уточнить, усилить, а лучше совсем убрать).

9. Не Геркулесовы столбы, а Геракловы (не надо путать Древнюю Грецию с Древним Римом).

10. Почему Пенелопа не обратилась в профсоюзный комитет?

И наконец последнее:

11. Да есть ли в рукописи хоть один положительный герой?! (очень подозрительно и отчасти даже неумно).

В настроении, несколько более ободренном, я перешел к следующей истории:


«Золотые уши

В то сумасшедшее утро Зевсу пришлось отменить традиционную ежедневную пятиминутку с начальниками цехов, отделов и служб. Это было обидно. Директор «Олимпа» имел две (всего две!) всепоглощающих страсти, или, скорее, слабости, — отвести душу в личном тире и поговорить на «летучих» совещаниях, желательно расширенного состава.

Персональный тир примыкал непосредственно к директорскому кабинету и был уставлен модными статуями ряда руководителей главка и министерства. После разгонов и накачек, случавшихся нередко, Зевс запирался в тире и метал в статую молнии. Он называл эту процедуру — «немного разрядиться». Зевс не подозревал, что открытый им способ восстанавливать душевное равновесие будет в следующей Эре, в немного изменённом виде, применяться на японских предприятиях и ошибочно будет назван японским методом.

Если метание молний, занятие в общем-то безобидное, никому хлопот не доставляло, то со второй слабостью было посложнее. Речи на пятиминутках постоянно затягивались, слушатели ерзали на месте и с тоской поглядывали на двор, на заводские солнечные часы со столбиком в виде уменьшенной статуи Афродиты с веслом.

Зевс распорядился перенести Афродиту в свой кабинет и установил часы рядом е директорским креслом-троном. Во время летучек окна плотно зашторивались, а на стене висел ярко горевший факел. Если совещание внезапно забредало не в ту сторону, молниевержец, не вставая с трона, просто сдвигал факел в сторону. Тень от весла Афродиты автоматически перемещалась па следующее деление циферблата, и пятиминутка столь же автоматически заканчивалась — ибо, как не раз говаривал директор «Олимпа», «регламент — это основа основ».

Зевс не мог нарадоваться на свое изобретение. Но в то злосчастное утро совещание все же пришлось отменить. Молниевержец как раз заканчивал конспект своего выступления. Он дошел до центрального положения доклада: «Мы не можем терпеть случаев, когда кони, выпущенные сборочным цехом, смотрят назад. Сейчас не то время, чтобы оглядываться и пятиться назад, товарищи! Нам этого никто не позволит, и мы тоже не позволим этого никому! Головы удалось развернуть обратно, однако после переработки техдокументации у копей обнаружилось по пять ног. Это не наше влияние, товарищи! Это явно ассирийские мотивы, противоречащие нашему реалистическому производству. Сегодня, когда на заводе широко развернулась кампания за экономию пиломатериалов, такое положение недопустимо. И мы будем строго спрашивать с тех, кто прикрываясь лишними ногами, пытается…»

Молниевержец страшно увлекся, но закончить не сумел. В кабинет буквально вбежал бог-референт.

— Беда! — крикнул Дионис. — Около тарного цеха забил фонтан!

— Там что, копали? — испуганно осведомился молниевер-жец. — К зиме готовились? Сто раз повторял, не копайте траншеи летом, вода же не замерзает… Зачем нам эти потопы?

— Хуже, — доложил референт. — Кажется, это нефть. Или машинное масло, там не разберешь. Мы с Дионисом-старшим нюхали — это что-то горюче-смазочное. Срочно необходимо ваше вмешательство!

Зевс кинулся к персональной колеснице, которой правил всегда сам, и в один миг прибыл на место происшествия.

Выяснилось, что виноват Пегас-тяжеловес. Он перевозил на восстановленный склад крупную партию веников, испугался клубов пара, вырвавшихся из кузнечно-прессового (там пробовали новый горн), встал на дыбы и с такой силой грохнул передними копытами о землю, словно решил провалиться сквозь асфальт. Образовалась порядочная дыра, из которой тут же ударил густой маслянистый фонтан с нефтяным запахом. Струя поднялась так высоко, что с ног до головы окатила Сизифа, сидевшего на вершине горы и читавшего словарь синонимов. Несун-рецидивист тут же пошел вниз ругаться.

На двор сбежался народ. От удара копытами образовалось небольшое темное озерцо, в котором плавали отдельные крупные перья, вполне годные для письма. Сизиф выловил одно из них, очинил и сел в сторонке строчить жалобу на невыносимые условия труда рабочих вспомогательных специальностей.

Стоя на колеснице, Зевс громовым голосом подавал руководящие указания. Прежде всего приказано было изловить Пегаса. Кинулись ловить всем обществом, но совершенно взбесившийся конь оглушительно захлопал крыльями, с трудом оторвался от земли и влетел в одно из окон храма заводоуправления, именно на пятый этаж, в отдел главного конструктора. Агамемнона на месте не случилось. Перепуганные сотрудницы попрятались под столы. Пегас, оставляя на полу нефтяные лужи, подошел к памятной стене и, один за другим, не торопясь сжевал все девять почетных жасминовых тирсов, полученных коллективом за победы в смотрах-конкурсах на лучшую постановку рационализаторской и изобретательской работы.

Сухими тирсами Пегас не наелся и потянулся к документации на столе главного конструктора. Сотрудницы отчаянно завизжали, но из-под столов не вылезли. Агамемнон остался бы без важнейших чертежей на новую модель — «Афродита с теннисной ракеткой», если бы в этот момент в отдел не заглянул Одиссей. Инженер по внесению изменений, как обычно, явился со своей тележкой за очередной порцией поправок.

Хитроумный Одиссеи мигом сорвал со стола скатерть и накинул на морду Пегасу (сотрудница, сидевшая под оголившимся столом, завизжала на ультразвуковых частотах). Ослепленный конь покорно замер, дожевывая чертеж Афродиты в разрезе. Его тяжелые, запачканные нефтью крылья свисали до пола. С них медленно капала маслянистая жидкость.

Одиссей увел животное на заводскую конюшню, а позднее получил благодарность с приказе — «за решительные действия, способствовавшие сохранению в целости оборудования, материалов и инвентаря».

Тем временем Зевс распоряжался на фонтане. Под его руководством территорию оцепили. Вокруг озера начали сооружал высокий дощатый забор. Зевс опасался двух вещей — пожара и кривотолков. Специально созданная аварийная бригада во главе с богом 2-й категории Гефестом укрощала нефтяную струю.

Порядок нехотя восстанавливался. В тарном цехе вновь отчаянно застучали молотками — наверстывали упущенное время. Сизиф вручил директору гневное заявление и демонстративно ушел в баню. Рабочие и служащие расходились по местам. Олимповцы любили всякие заводские происшествия, охотно сбегались поглазеть, но обсуждать увиденное любили на рабочих местах, не отрываясь от выполнения служебных обязанностей.

В этот момент из здания заводоуправления, громко стуча по асфальту котурнами, выбежал директор клуба художественной самодеятельности имени Аполлона.

Никто и никогда на заводе не видел его настоящего лица. Этот маленький, таинственный человек, не снимая, носил высокие котурны, зимой и летом закутывался в глухой театральный плащ, а на лице у него всегда находилась маска.

Маски, правда, менялись в зависимости от обстоятельств. Когда директор клуба художественной самодеятельности являлся на прием к начальству просить денег на музыкальный инвентарь, он неизменно надевал маску трагическую — с перекошенным в страдании ртом, косматыми бровями толщиной в два пальца, а также волосами, застывшими в эффектном беспорядке, как играющие после команды: «Замри!» На концерты для тружеников завода всегда надевалась маска улыбающаяся. Никто не видел истинного лица директора клуба имени Аполлона, ко все наизусть знали, что он любимый ученик основателя клуба и талант, загубленный обстоятельствами. Кроме того, поговаривали, будто директор «пишет». Последнего учения Аполлона не отрицал и не подтверждал. Его любимым выражением было: «я так вижу» и «славненькая мизансцена…»

Эта интереснейшая во всех отношениях личность стремглав неслась к источнику ГСМ. Следом за своим директором в полном составе следовал народный хор муз. Все девять муз, также обутых в котурны, бежали строго по ранжиру, в колонне по одному, на ходу разворачивая свитки с нотами.

Директор остановился у края озера и отчаянно взмахнул коротенькой рукой. Музы организованно разобрались вокруг него опять же по ранжиру и грянули хвалебную песнь.

Начиналась она словами:

Хвала тебе, Зевс Кронион! План перевыполняя, Все новшества внедряя, Мы………… и т. д.

Музы пели очень стройно, лишь Урания выбивалась из нужного тона. Не удивительно, ей не хватало музыкального образования. Урания окончила факультет астрономии и в хор попала, уклоняясь от распределения. Пела она, впрочем, недурно, но всегда ровно на полноты выше.

Когда ловкач-директор успел переделать «Хвалу Гименея» на песню о чутком Зевсе, осталось загадкой. К чести молниевержца, он нимало не поддался на лесть и спросил, свесившись с колесницы:

— Вам-то здесь какого рожна понадобилось?

Тут директор клуба имени Аполлона поступил крайне эффектно. Громыхая котурнами, он сделал два огромных падающих шага по направлению к Зевсу, воздел к небу веснушчатую руку и гулко прокричал из-под маски (маска на сей раз была поэтически-вдохновенная, восторженная, попросту — умора):

— О, Зевес! — прокричал директор клуба. — На месте сем забил источник Ипокрены светозарный…

— Ну забил, вам-то что за печаль, — раздраженно ответил молнневержец.

— На месте сем… — повторил директор. И забыл. Сделав тяжелую паузу, он пошарил под плащом, заглянул в какую-то бумажку и продолжал:

— Зевес, гонитель туч косматых, здесь должно сделать храм искусств изящных, чтобы музы дивно по ночам тут пели и сребролукий Аполлон являлся…

Зевс в детстве часто гонял голубей. О тучах разговору никогда не заходило. Поэтому он, несколько удивленный неожиданным обращением, ответил уклончиво:

— У нас авария, чего тут по ночам петь, не надо… Дали вам помещение, вот и пользуйтесь…

— О нет, — нараспев запричитал директор клуба. — О нет, в том помещенья десять метров. — (Он перешел на гекзаметр). — Метров там десять квадратных, нету воды, отопленья. Зовом кифары влекомый, приходит работник завода — сразу уходит обратно. Плачем, моленья возносим. Молчит Аполлон сребролукий, тенью незримой витая…

— Погодите, — прервал тучегонитель Зевс. — Какой тенью, чего плетете? Я его видел позавчера. Говорит, новый сорт клубники выводит. Бодрый старик, а вы его в тени записываете. Нехорошо.

В самом деле, директор клуба немного переборщил. После ухода на пенсию бывший руководитель заводской художественной самодеятельностью Аполлон пристрастился к огородничеству и даже вывел новый, морозоустойчивый сорт лука. В самые сильные заморозки замечательный лук не чернел, а лишь слегка серебрился на солнце. Аполлон стал весьма популярен среди садоводов-любителей и получил почетное прозвище — «Аполлон сребролукий».

Директор клуба почувствовал, что хватил через край, суетливо почесал босую ногу о котурну и сказал неожиданно деловым, трезвым тенором:

— Там не клуб, а дрянь, товарищ директор. Давка, толкотня вечно, негде ноты положить. Две кифары украли. Давайте организуем здесь летнюю концертную площадку. Под сенью струй, так сказать. Как вы на это смотрите?

В это время со стороны фонтана донеслись ожесточенные возгласы. Нефтяная струя, почти уже засаженная в трубу, вырвалась и пошла хлестать по кругу. Живописно перемазанная аварийная бригада запросила подмогу. Зевс вскочил на колесницу и стал подавать команды.

— О, Зевес… — заикнулся было директор клуба художественной самодеятельности.

Тучегонитель обернулся в ярости:

— Я вот сейчас тебя, прохвоста, вместе с твоими бездельницами музами… — начал он, но ученик Аполлона, на что человек творческий, среагировал очень оперативно, пробормотал: «Хорошо, понял, решим в рабочем порядке» — и трусцой побежал обратно в храм заводоуправления, держа котурны на весу перед собой. За ним, с котурнами наперевес, гуськом устремились все десять участниц народного хора муз.

К обеду удалось справиться с аварией. Умельцы из кузнечно-прессового, как всегда, не подвели: фонтан был укрощен. Посреди озерка возвышался прозаический медный кран с ручкой. Гефест показал, как обращаться с краном, и ушел в свой цех продолжать испытания нового горна.

Зевс распорядился установить у озера круглосуточную охрану и вернулся в свой кабинет заканчивать конспект речи. Он почему-то все время представлял себе лицо начальника главка — в момент, когда тот узнает о нефтяном месторождении на «Олимпе». «Вот вам и отстающие…» — повторял молниевержец, прихлебывая из ложечки горячий душистый нектар с лимоном. Настроение было приподнятым и чуточку даже игривым.

В кабинет осторожно заглянул бог-референт. Убедившись, что начальство настроено благодушно, Дионис доложил:

— Там опять этот на прием просится…

— Который? — осведомился разомлевший от нектара тучегонитель.

— Да этот… С золотом который.

— А, — усмехнулся Зевс. — Давненько не виделись… Ладно, давай сюда его, этого изобретателя.

В кабинет робко вошел Мидас, сменный мастер тарного цеха, высокий остроносый грек с глубоко сидящими грустными глазами.

Мидас приблизился к трону тучегонителя, пряча руки за спину, наклонился над столом и тихо, с запинкой, произнес такие слова:

— Там, около кузнечно-прессового забил фонтан смазочного масла… Я подумал и твердо решил сегодня же превратить его в золото…

Зевс похолодел…

…Слава о сменном мастере Мидасе давно ходила по заводу, и слава нехорошая. Одни говорили, что он в рабочее время у себя на участке занимается алхимией (это в наш-то просвещенный век!). Другие доказывали, что все это ерунда, и что Мидас просто запутался в махинациях с двойным ремонтом ящиков. Когда на сменного мастера наложили крупный денежный начет, слухи усилились и достигли прямо-таки удивительной достоверности, детальности и психологической глубины. Утверждали, например, что у Мидаса в его рабочем закутке вся мебель и все оборудование, вплоть до двери, — сделаны из чистого червонного золота.

Одним словом, много разной ерунды ходило по «Олимпу» об этом спокойном, замкнутом человеке. Но что делать? На каждый роток, сказано, не набросишь платок…

На самом деле свое знаменитое спокойствие и выдержку сменный мастер тарного цеха давно уже сохранял только с виду. На душе у него скреблись такие черные кошки, о которых нельзя поведать самому чуткому председателю цехкома…

Началось это наваждение года полтора назад. Бригада грузчиков в очередной раз приволокла в тарный цех груду поврежденных ящиков. Надо заметить, тарщики постоянно и намного перекрывали плановые задания, о чем не раз горделиво сообщала заводская многотиражка «Боги жаждут». Никаких складов, естественно, не хватало и хватить не могло. Штабеля готовой продукции приходилось загонять во все уголки «Олимпа», пегасы-тяжеловесы, запряженные в грузовые колесницы, то и дело натыкались на эти горы, массами приводя ящики в негодность. Специальная бригада собирала поврежденные изделия и утаскивала обратно в цех-изготовитель. Тарщики возвращали разбитым ящикам прежний вид, причем эта работа опять же засчитывалась в план. Далее продукция вновь устанавливалась в штабеля — круг замыкался, чтобы повториться вновь и вновь. Тарный цех заслуженно завоевывал первые места в соревновании, так как трудился действительно на совесть. Грохот молотков, сколачивающих новые и возрождающих старые ящики, не смолкал ни на минуту. Коллектив подобрался в самом деле трудолюбивый.

Мидасу всегда было неприятно смотреть, как труд его смены регулярно подвергается порушению. И вот, первый раз в жизни, не сдержался, наговорил кучу резкостей старшему конюху-экспедитору.

— Что это, я вас спрашиваю! — потрясал Мидас разгромленным ящиком. — Ваши рысаки копытами порасшибали, гоняют, как па ипподроме. Надо же умудриться — ни единой досточки целой! Объезжать надо, смотреть надо. Жокеи, понимаешь, выискались, тьфу!..

— Расставлять не надо, где попало, — резонно возражал конюх. — Шагу ступить некуда. У меня четыре пегаса ноги поранили об вашу поганую тару!

— Облетайте, раз объехать не в состоянии. Раскормили одров, крыльями не шевелят!

Мидас в сердцах трахнул кулаком по окончательно разбитому ящику и удалился в свой закуток (была у него маленькая клетушка позади участка) — пить валерьянку в таблетках и корвалол в каплях.

Когда он, по обыкновению подтянутый и сдержанный, вновь появился на участке, там уже шла ругня. Особенно возмущался Сизиф, на время досыпки горы временно прикомандированный к транспортникам. Его верный камень лежал неподалеку в тенечке, заботливо прикрытый лопухами.

— Нормы для них не писаны! — бушевал несун-рецидивист, указуя ногой на сломанный ящик, отливавший тусклым желтым цветом. — Я им не слон, по тонне таскать! Где мастер? Подайте мне мастера!..

— Я мастер, — сказал Мидас, подходя ближе. — Опять шумишь? В чем дело?

— Ты попробуй, подыми его! Свинцовые делать стали, да? Мы, значит, надрывайся, надсаживайся, надседайся?! Дураков нынче мало! Шалишь, мастер!..

Мидас попытался приподнять ящик, но тот словно прирос к полу.

— Странно… Где вы его нашли?

— Ты, мастер, нам зубы не заговаривай! Твоя продукция, ты и отвечаешь. А ну, подписывай нам наряд на отгрузку. У меня, может ущемленная грыжа начинается!

Мидас в замешательстве подписал наряд, и Сизиф разом успокоился.

— Погоди, а остальные кто затаскивать будет? — спохватился мастер.

Сизиф тут же очень артистично представил, как у него начинается ущемленная грыжа. Мидас махнул рукой и занялся загадочной тарой.

Только у себя в закутке, с помощью пяти человек затащив находку внутрь, Мидас установил, что ящик состоит из чистого технического золота. Пробы, впрочем, нигде не стояло. Встревоженный мастер замаскировал сокровище номерами многотиражки «Бсгн жаждут», тщательно запер дверь и отправился к начальству за инструкциями.

В кабинете начальника тарного цеха с широким, во всю стену окном, из которого открывался вид на храм заводоуправления, восседал быстроногий Ахилл. Он был только что переведен в тарный, обойдя, таких, образом, уже почти все подразделения «Олимпа». Ахилл нигде подолгу не задерживался, старался только не слишком разваливать работу, а к своим горизонтальным передвижениям давно привык, полюбил их и даже подвел под перемещения некоторую теоретическую базу.

— Я, — говорил он жене, — как и всё вокруг, развиваюсь по спирали. Только спираль у меня сильно сплющенная!

Жена нимало не возражала против сплющенной спирали мужа, так как должностной оклад оставался почти неизменным. Как, впрочем, и премиальные.

Многочисленные переброски ничуть не меняли Ахилла. Геройская осанка, голос, гневное выражение румяного лица — все оставалось прежним. Пожалуй, только хромота с годами усиливалась, чаще ныла к непогоде больная нога. Словно в насмешку, Ахилла за частые перемещения за глаза именовали быстроногим.

Сейчас он взирал из окна на заводской пейзаж. Конский гребень его парадно-выходного шлема топорщился яростно и непобедимо.

— У нас тут ящик золотой обнаружился, — сообщил Мидас, не вдаваясь в подробности.

Ахилл величественно отвернул голову от окна п осмотрел подчиненного.

— Чего же вы от меня хотите?

— Как же, — запыхтел Мидас. — Надо что-то предпринимать. Драгметалл все-таки… Оприходовать или как… Куда мне его девать-то?

Ахилл поморщился.

— Ваша фамилия, кажется, Мадас?

— Мидас. Ми — первый слог…

— Да-да, верно… На прибалтийскую похожа. Сам-то откуда родом?

— Местный я, — сдержанно ответил Мидас. — Грек.

— Так если местный, — задушевно произнес начальник, — почему такой трудный в жизни?..

— Это как понять?

— Ну, вот вы явились ко мне насчет какого-то ящика. Трудно было этот вопрос решить на месте? Или непременно надо переложить на других свою ответственность? Сами-то боимся? Пальцем не шевельнем без команды? Увиливаем, так?

— Я не увиливаю, — сказал сбитый с толку Мидас. — Я узнать только зашел…

— А вы поменьше, поменьше ходили бы, — посоветовал новый начальник. — Своей головушкой почаще пользуйтесь… Нет, это просто поразительно! Только-только начал входить в курс дел, загружен выше горла — сразу является какой-нибудь… Обязательно нужно влезть со своими мелочами, все поперепутать, оторвать, поломать…

— Да я…

— Именно вы, товарищ Мадас! Ступайте и работайте. Не отвлекайте меня, я нынче в гневе!

И Ахилл отвернулся к окну, возмущенно бормоча про себя: «Душить прекрасные порывы» — присловье, появившееся у него с недавних пор.

Приближаясь к своему закутку, Мидас услыхал тихий, въедливый скрип, — как будто скребли напильником по металлу. Он ускорил шаг, рывком распахнул дверь и обнаружил Сизифа.

Несун-рецидивист мирно стоял посреди комнатки, держал в руках старый номер газеты «Боги жаждут» и внимательно изучал первую страницу. Камень лежал рядом. Сизиф частенько катал его по всему заводу, жарко доказывая встречным, что гора шлакоотходов пришла в негодность и что безобразие — заставлять людей трудиться в аварийных условиях.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Мидас.

— Неплохо написано, — отозвался несун-рецидивист, не отрываясь от газетного листа. — Репортаж из кузнечно-прессового о выпуске стотысячного треножника. Вот, послушайте: «Есть стотысячный! В цехе подлинный праздник сегодня. С речью торжественной выступил Зевс, директор «Олимпа». Рек — и аплодисменты бурной волною вздымались…»

Мидас взглянул па золотой ящик. На одной из досок виднелась глубокая свежая борозда.

Мидас пнул камень ногой и велел несуну убираться восвояси. Камень легко вылетел за дверь.

— Выкатывайся, мазурик!

Сизиф с облегчением выскочил из комнатки. На пороге он выронил из рукава напильник, проворчал: «Пораскидали тут инструментарий…» и укатился со споим камнем в цех амфор и дисков. Несун приспособился вывозить в специально выдолбленной полости камня по два-три диска зараз, метал их через заводской забор и за полцены загонял покупателям. Диски брали плохо. Тогда оборотистый несун сделал из них красивые дорожки на даче.

Мидас запер дверь на ключ и сел звонить. В финансовом отделе принять ящик отказались. Бухгалтерия о золоте и слышать не желала, но предупредила об ответственности.

— Вы материально ответственное лицо. Ящик найден во время вашей смены, следовательно, вам и карты в руки. Можем лишь поздравить с находкой…

— Оприходуйте его, — взывал сменный мастер. — Мне хранить негде. Боюсь, вдруг сбондят?..

— Это что такое — сбондят? — насторожились в бухгалтерии. — Смотрите, драгметаллы не игрушка. Вы отвечаете за каждый грамм! Хранить только в сейфе.

— Откуда у меня такой сейф! Он же большой, кусок-то…

— За сейфом обращайтесь в АХО. И — слышите? — помните о строгой ответственности за сохранность!

Мидас бросил трубку и глубоко задумался. После размышлений и терзаний решено было сдать золото в госбанк, как найденный на заводе клад.

Колесницу с находкой с трудом волокли два грузовых пегаса. У выездных ворот дежурный Цербер строго потребовал накладную.

— Это клад, — объяснил измученный Мидас. — Он без накладной лежал.

Цербер всем корпусом заслонил ворота, с угрожающим видом полез в кобуру, висевшую на ремне поверх форменного хитона с накладными карманами на пуговичках. В кобуре страж ворот хранил всего лишь три носовых платка (по числу голов). Тем не менее, Мидас устрашился воинственного жеста и отвел колесницу обратно.

Злополучный ящик удалось смять в плотный комок под прессом в кузнечном цехе. Мидас затолкнул драгоценность в слезно вымоленный сейф и несколько дней жил относительно спокойно.

На следующей неделе нагрянула комиссия во главе с Фемидой.

Проверяли дотошнее таможенников.

— Поступил сигнал, — многозначительно заявила заведующая лабораторией измерительной техники, помахивая любимыми весами. (Поговаривали, что купленную в магазине колбасу Фемида проверяет с точностью до одной тысячной грамма. Это было, конечно, преувеличение, на фемидиных весах такой точности добиться было невозможно). — Сигнализируют, что вы храпите значительное количество драгметалла без соответствующих документов, а также тратите его для собственных нужд — бесконтрольно… Покажите комиссии утвержденные нормы расхода, требования на выдачу и прочую документацию.

Мидас с великим трудом сохранял свое знаменитое спокойствие. Объяснив, что в золотой ящик не было вложено ни единого сопроводительного документа, ибо от начала до конца он — чистое чудо природы, сменный мастер попросил забрать клад и употребить по назначению.

— На такой шаг проверочная комиссия не имеет полномочий, — подумав, сказала Фемида. — Наша задача — точно определить вес и предотвратить возможные злоупотребления.

— А то забрали бы, а?

— Это не входит в наши прерогативы. Не просите о невозможном, товарищ мастер.

Комиссия произвела взвешивание, для чего пришлось доставить из столовой грузовые весы. Далее был составлен акт за множеством подписей. Отдельно, в качестве матответственного лица, расписался Мидас.

С этого дня начались новые мытарства. Раз в месяц Фемида являлась для проверки. Золотой ящик с превеликими трудностями взвешивался на грузовых весах, а так как никто не желал таскаться с ними взад-вперед, измерительный прибор поставили рядом с сейфом. Ответственным за сохранность и исправность весов назначили того же сменного мастера.

Однажды не хватило нескольких граммов.

— Пойдете под суд, — сказала Фемида после очередной проверки. — Допрыгались. Безалаберность, халатность, а, возможно, злой умысел…

До суда, слава богу, не дошло, но денежный начет наложили. Сменный мастер неожиданно для себя превратился во что-то вроде алиментщика, совершенно растерял былую выдержку, перессорился с окружающими и по ночам часто наведывался на завод проверять, на месте ли золотой ящик.

Разговоры о найденном золоте кругами бродили по «Олимпу». Шушуканье усилилось после того, как на территории возле кузнечно-прессового и тарного цехов ночью кто-то понарыл глубоких ям. К чести олимповцев, большинство из них довольно равнодушно отнеслось к вести о золоте. Всех куда больше волновала приближающаяся заводская олимпиада.

Мидас нервничал. Его смена работала все хуже. Ахилл заметил это и сделал мастеру строгое внушение, хотя обычно не отвлекался на производственные мелочи, предпочитал гневаться и входить в курс.

После внушения огорченный Мидас вернулся в свой закуток, сгоряча захлопнул дверь ногой, стукнул по столу кулаком и призадумался.

«Обложили, собаки, — думал мастер. — Эх, и уволиться не дают… Что делать, что делать?..»

В закутке постепенно темнело. Рабочий день давно закончился. Ничего не надумав, Мидас проверил пломбу на сейфе и толкнул дверь. Дверь не поддалась.

— Заперли, что ли? — Мидас толкнул посильнее.

Дверь не шелохнулась.

Мидас навалился всем телом. С огромным трудом удалось приоткрыть узкую щелочку. Озадаченный мастер возжег светильник. Неровный огонек осветил дверь, засиявшую так, словно ее неделю терли наждаком.

Дверь была золотой.

Ошеломленный Мидас попятился, больно ткнулся об угол стола и похолодел вторично, дойдя, таким образом, уже до минусовой температуры. Стол, сплошь заляпанный краской, облупленный и покосившийся, тоже стал золотым. В незадвигающемся ящике виднелась давно отвалившаяся ручка. Мидас машинально попробовал вставить ее в родное отверстие. Ручка, отсвечивающая желтизной, снова выпала, тяжело стукнув об пол…

Сменный мастер трудился до полуночи. С помощью ломика дверь была снята с петель, а затем тщательно закрашена в два слоя бронзовой краской. Письменный стол удалось замаскировать под медный. Отвалившуюся ручку Мидас хотел было сунуть в сейф, но вспомнил немигающие глаза Фемиды, заметался по комнатке и положил под сейф. Там же обнаружился и выпавший из доски золотой гвоздик — причина недостачи. Мидас только глухо простонал. Почти бегом поспешил он через проходную и опомнился лишь на улице.

Повторять прежних ошибок мастер не желал. О золотой двери наверху не узнали. Покрытая бронзовой краской, она так и стояла, прислоненная к стене. Для верности Мидас хорошенько облил ее грязноватыми белилами, а ручку свернул набок кувалдой — чтоб никто не позарился.

Но все эти хлопоты, по правде сказать, мало занимали сменного мастера. Он, кажется, набрел на отгадку странного появления золотых находок, боясь сознаться в этом самому себе. Мидас ждал удобного случая, и случай представился незамедлительно.

В цехе как раз провожали Ахилла, переведенного в начальники конюшенно-транспортной службы с сохранением оклада. Провожали по-доброму, потому что Ахилл толком не успел ничего развалить. На узкое прощальное совещание Мидас приглашен не был. Расшатавшиеся за последнее время нервишки плохо перенесли незаслуженную обиду. Сменный мастер ощутил злость и досаду — случай, одним словом, был подходящий.

Не давая злости улечься, Мидас заперся в закутке, приблизился к висевшей на стене трагической маске, с размаху долбанул по ней кулаком, сел за золотой стол и принялся ждать.

Время тянулось невыносимо медленно. Маска, подаренная директором клуба имени Аполлона за успешное выступление на смотре самодеятельности, не думала меняться. Прошло десять минут, пятнадцать… Наконец будто легкая тень пробежала по зверски выпяченным губам, косматым бровям, страдальческим морщинкам на лбу… Маска понемногу приобретала желтый оттенок, наливалась весом. В конце концов гвоздь не выдержал тяжести, согнулся. Ставшая золотой трагическая маска с грохотом упала вниз.

Мидас все понял. Его способность превращать все вокруг в золото проявлялась лишь, когда он сильно сердился. В обычном спокойном состоянии ни удар кулаком, ни пинок ногой результатов не приносили. Наступали новые времена…


Первым делом сменный мастер поспешил в БРИЗ.

— Открытие! — воскликнул он, появляясь в дверях эффектно и торжественно, как бог из персональной машины. — Теперь все будет по-другому!

— Чудесно, — сказала заведующая бюро, полная симпатичная нимфа. — А заявку принесли? Без нее к рассмотрению не принимаем…

Мидас выскочил в коридор, на подоконнике набросал заявку.

— Перепишите на бланк. Не на бланке не принимаем!

Мидас переписал на бланк.

— «Чтобы всем было лучше!» — бесстрастно прочла нимфа. — Это название такое? Перепишите по образцу, товарищ. Такие заявки…

— Не принимаем к рассмотрению?

— Точно. И посерьезнее, посерьезнее давайте. Заявка — не стихи!

Сидя на подоконнике, Мидас изучил образец. Затем вывел на бланке: «Заявка на изобретение №… Превращение отдельно взятых предметов промышленного назначения и домашнего обихода в золото (аурум) путем нанесения удара передней, а равно задней конечностью по поверхности превращаемого предмета под линейным углом 96-117 градусов с интенсивностью от 1 до 3 ударов в минуту».

— Сойдет, — нехотя согласилась нимфа. — А где схема техпроцесса? Расчет ожидаемого экономического эффекта? Ссылка на источники? Вы что нам подсовываете, товарищ?

— Изобретение, — прошептал сменный мастер. — Я хотел, чтобы всем стало лучше…

— Всем лучше, а нам чтобы хуже? Да? Так вас понимать? Берите пример с ОГК. Там уж если рацпредложение, так конфетка! И схема, и эффект, и все такое… Эх вы, изобретатель несчастный!.. Заглянете к нам еще раз. Рассмотрим, уговорили…

— Когда? — засиял изобретатель.

— Через полгодика. Лучше даже через годик. Где-нибудь в конце греческих календ. Всем и будем лучше, и нам, и вам… Прощайте, изобретатель!..


…И вот теперь Мидас стоял перед троном тучегонителя, спрятав руки за спину, чтоб ненароком не сорваться, и настойчиво повторял:

— Около тарного забил фонтан. Я твердо решил сегодня же превратить его в золотой!

— Позвольте, позвольте, дорогой, — запротестовал Зевс. — Секундочку! Как так, превратить? Кто вам, собственно говоря, это разрешит? Да и зачем?! Зачем вам эти фокусы? Не позволим!

— Тогда, — упрямо продолжал мастер, косясь на фреску «Главк, поражающий оленя», — для демонстрации моего метода я буду вынужден превратить в золото, гм…

— Что? Ну что? Храм заводоуправления? Проходную? Говорите!

— Вас, товарищ директор. Несмотря на мое огромное к вам уважение… Разумеется, в присутствии авторитетных и компетентных свидетеле?!.

— Но почему же именно меня? — вскричал тучегонитель.

— Я все обдумал. Во-первых, вы крупный хозяйственник и, следовательно, человек на виду. Такое превращение не смогут потопить в бумагах.

Директор усмехнулся.

— А во-вторых, за вас, товарищ директор, как и за фонтан ГСМ, никто материальной ответственности не несет. Нету за вас ответственных, значит к мучиться с комиссиями и БРИЗами некому будет! Всем станет хорошо!..

— Но я сам за себя ответственен!

— Вам мучиться не придется. Вы уже будете весь золотой. Не о каждом директоре завода могут сказать: «Он золотой человек», подумайте!

Мидас оценивающе посмотрел на молниевержца и примерился, как будет превращать того кулаком.

— Э! Э! Постойте! — завопил тучегонитель. — Я помочь вам хочу, а вы сразу — превращать, превращать! Не надо спешки. Сейчас все обсудим и решим на месте. Экий вы нервный человечина. А в деле сказано: крайне выдержан, спокоен, неконфликтен…

— Уже в личном деле справлялись?

— Наша обязанность — хорошо знать свои кадры, — ответил директор. — Вот у вас тут написано: имеет поощрения, начинал с простых рабочих, далее — бригадир, кончил без отрыва от производства и т. д… активный участник художественной самодеятельности, прекрасные характеристики! Вы проработали у нас на заводе почти тридцать лет…

— Тридцать один.

— Вот! Видите, четвертый десяток разменяли, а простых вещей понять не можете…

— Я волокиты понять не могу, — мрачно сказал Мидас.

— Временные недоработки! — уверенно заявил Зевс. Он уже успокоился и вернулся в нужный тон. — Если взять картину в целом, для беспокойства нет ни малейших оснований, уверяю вас! Посудите сами: если рассмотреть основные технико-экономические показатели деятельности «Олимпа»…

И директора понесло. В говорении речей он знал толк, любил это дело и удобного случая не упускал никогда.

Слушать директора «Олимпа» было по-своему очень интересно. Это напоминало игру «Угадай-ка!». Когда Зевс еще только начинал очередную фразу, надо было догадаться, чем она закончится. В такую «угадайку» частенько игрывали работники заводи на совещаниях и отчетно-выборных агорах.

— Мы… — начинал Зевс, и автоматически включившийся Мидас легко догадывался: «…должны всемерно повышать то-то и то-то».

— Вместе с тем… — говорил директор, и Мидас продолжал:…у нас, к сожалению, встречаются еще отдельные факты, когда…»

Если Зевс говорил о достижениях «Олимпа» и вдруг делал небольшую паузу, следовало ожидать слова «однако». И Зевс покорно говорил:

— Однако, товарищи… — и далее шла проверенная цепочка: «было уделено недостаточное взимание вопросам…», «вскрытые недостатки стали предметом…», а в конце обязательно: «строго указано на недопустимость» или же «подчеркнута необходимость в ближайшее время принять действенные…»

Мидас играл в «угадайку» минут пятнадцать. Воспользовавшись паузой после слов «наряду с вышеуказанным, товарищи…», он не стал дожидаться «следует отметить, что еще явно недостаточно…», вмешался и нарушил, тем самым, правила игры.

— Все равно неправильно, — упрямо проговорил сменный мастер. — Не дело это, золотом разбрасываться.

Зевс поперхнулся на «следует отметить». Глаза его медленно принимали осмысленное выражение,

— Вы… — начал он. Про себя Мидас машинально закончил предложение, начатое этим коротким, больше похожим на «ты» словом: «…со своей колокольни дальше носа не видишь, суешься, куда не следует, и вообще, шел бы ты, дружок, отсюда подобру-поздорову…:»

Но он ошибся.

— Вы, — сказал тучегонитель, — безусловно правы. Да, правы. В принципе. Золотом разбрасываться нельзя, это не мусор.

— Вот-вот, — обрадованно поддакнул Мидас. — Это же бесхозяйственность, так поступать!

— Э-э-э, — прищурившись, произнес директор «Олимпа». — Не совсем так, дорогой. К бесхозяйственности нас толкаете как раз вы!

— Я?!

— Да, вы, дорогой. Вы, собственно, что предлагаете — превратить всю продукцию в золото?

— Н-ну хотя бы… Это же колоссальный экономический эффект. Столько золота бесплатно!

— Вот вы и признались, — торжествующе поднял палец директор. — Это и есть та самая бесхозяйственность, в которой вы пытаетесь обвинить нас. А ведь коллектив завода имеет немало славных страниц в своей истории. Конечно, наряду с достижениями, у нас еще имеются некоторые…

— Погодите, или я с ума сойду! — закричал сменный мастер. — Почему не выгодно? Почему бесхозяйственность?..

— Сходить с ума как раз не следует, — заметил Зевс. — Это лишнее, вы ценный работник, мы такими не бросаемся. Коротко объясняю…

И Зевс в пять минут растолковал сменному мастеру систему заводского планирования.

— Вообще есть три основные системы. Можно планировать выпуск продукции по валу, по затратам на производство (в деньгах) и по количеству продукции в штуках. Не дергайтесь, это очень просто… Помните, мы выпускали бюстики Гомера?

— Как не помнить. Весь завод завален был сверху донизу…

— Добавлю, не только завод, но и торговая сеть… Ну да, не важно. Тогда нам планировали по количеству — чем больше, тем, соответственно, нам лучше. Мы и старались. Шутка сказать, двести тысяч Гомеров годовая программа!

— Это много, куда столько…

— Не знаю, — сухо сказал директор «Олимпа». — Сколько нам планировали, столько и производили. Даже с перевыполнением. Не в этом суть. Главное заключается в том, что впоследствии нас перевели на вес. Мы, естественно, сразу переключились на выпуск двухметровых Афродит с веслом (весло — ровно центнер!). Маленькие бюстики здесь не годились, материала расходуется маловато, вес чепуховый и т. д. Доходит?

— Понемногу.

— Я в вас не сомневался… Во-о-от. А теперь, когда все отлажено и завод перекрывает показатели, внезапно приходите вы и требуете делать статуи из золота. Это же кошмар! Вся система летит к черту, а выгоды предприятию — чуть!

— Но ведь золото тяжелое! — закричал Мидас. — То, что нужно!

— Да, — согласился Зевс. — Тяжелое. Но, дорогой, нам спущены строжайшие указания об экономии драгметаллов. Не дай бог, что вы!

— Золото все равно нужно… Ценность ведь.

— Абсолютно правильно! Страшно нужно золото, просто позарез! Но только когда?

— Всегда!

— Не всегда, а когда нам станут планировать от стоимости! Тогда мы не только из золота, мы Афродит из брильянтов делать начнем. На шею диадемы вешать, на головы… Ах да, они же у нас безголовые и безрукие… Весла из платины! Подставки — из иридия! Вот тогда ваше изобретение пригодится весьма и весьма. Тогда и приходите. Поняли теперь принципы правильного хозяйствования? У нас, дорогой, не какой-нибудь Родос, а современное промышленное производство. А вы, понимаешь, распрыгались тут… Эй, чего молчите?

Мидас не отвечал. Закрыв глаза, он лежал в кресле для посетителей, находясь в глубоком забытьи.

Зевс срочно позвал бога-референта. Дионис ни на минуту не терял своей бодрости.

— Врача? Да к чему, он мужик крепкий, очухается.

— Очнется, опять приставать будет, фантазер, — опасливо заметил Зевс. — Грозился меня в золото превратить, представляешь? Ума не приложу, что с ним делать?..

— Да пошлите вы его в баню, — предложил Дионис. — Денька на три. Я позвоню?

— Пожалуй. Скажи, пусть по полной программе примут. Как позеленел-то… А ведь кремень был, не грек!

Очнулся Мидас на мягкой постели. Рядом в белом хитоне с красным крестом стояла Гигиея, дочь главврача заводского здравпункта.

— Открыли глазоньки? — заворковала медсестра. — Вот и умнички… Сейчас процедурки проведем, массажик сделаем, все как ручкой снимет. Успокоимся, отойдем…

Мидас покорно проследовал на массажик, затем на остальные процедурки. Завершился день церемонией наложения рук., этот метод исцеления широко практиковался в «бане» — небольшом закрытом санатории для руководящего состава «Олимпа». Возлагал руки лично Асклепий. Главврач здравпункта никогда не именовал себя экстрасенсом, потому что уже тогда на заводе поговаривали, будто вся эта процедура — чистое шарлатанство.

Ощутив прикосновение горячих мягких ладоней, Мидас закрыл глаза.

— Хотел я, как лучше… — пожаловался он, жалобно, как в детстве маме. — Не вышло. Решил уволиться, не отпустили… Обходной не смог подписать. Сказали: вы лицо ответственное, сдайте, кому положено, золото. А никто принимать не хотел! Фемида на анализ таскать заставляла, пробы на нем нету…

— Все хорошо, успокойтесь… — шептал Асклепий, поводя руками над поникшей головой сменного мастера. — Все отступает от вас далеко-далеко… Вы ничего не чувствуете, вам все равно… Вы снова спокойны и безмятежны… Вас ничего не волнует, вы успокаиваетесь… вы спите, спите…

Мидас уснул.

Через три дня он вышел из «бани» таким, как прежде, — выдержанным, полным спокойствия и уверенности в себе. Смена быстро поправила свои дела, показатели пошли в гору. Мидас без малейшего волнения взирал на груды ящиков, принесенных для ремонта. Порой в нем возникал неясный протестующий импульс, но тут же затухал, не в силах всколыхнуть надежно укрепленную нервную систему сменного мастера. Сеансы Асклепия прошли не даром. Наложение рук принесло прекрасные результаты, хоть и было впоследствии признано чистым шарлатанством…

Больше в своей жизни Мидас не сердился ни разу.

…А на «Олимпе» за это время произошло ЧП. Внезапно иссяк фонтан, бивший нефтепродуктами, неучтенными и оттого вдвойне желанными.

Ежедневно на поверхность поступало количество, разное примерно четверти емкости заводского склада ГСМ, куда и сливали полученный продукт. За короткое время удалось не только покрыть имевшийся перерасход горючего, но и создать солидные запасы для разнообразных обменных операций. Ставить главк в известность о месторождении Зевс не собирался, подумывая о расширении поисковых работ.

Но в один совершенно непрекрасный день источник, потерявший свой былой напор, выдал последние капли и затих. Гермес, как раз прибывший на двух колесницах-бензовозах за очередной порцией, бросился к складу ГСМ. Склад тоже был пуст и безмолвен. Гермес на секунду растерялся, ибо успел авансом обменять на Афинском заводе легковых колесниц (АЗЛК) несколько тонн горючего на партию остродефицитного розового мрамора,

— Бур-рить! — прорычал Зевс, узнавший обо всем, естественно, последним на заводе. Поисковые работы закипели с новой силой. Обнесенную высоким забором нефтяную территорию мигом пробурили в десятке мест. Нефти обнаружено не было, зато раскрылась тайна фонтана.

Огромные емкости склада горюче-смазочных материалов, годами не ремонтированные, насквозь прохудились. Материалы понемногу просачивались в землю, скапливались в подземной полости, пока не ударили фонтаном после грандиозного удара пегаса-тяжеловеса. Какое-то время олимповцы успешно осуществляли круговорот нефти в природе: из фонтана на склад — оттуда снова в землю — из земли в фонтан и т. д., покуда не вычерпали весь наличный запас.

Полученные авансом розовый мрамор бог по особым поручениям Гермес вернуть наотрез отказался, АЗЛК подал в третейский суд. Зевс, который после полученного известия все чаще впадал в минор и тоску, не выходил из тира, где метал во все стороны маленькие кривые молнии. Ко всему прочему, при попытке выкатить с завода золотой камень был задержан с поличным Сизиф…

Вылетев из закутка Мидаса, Сизиф не дошел до цеха амфор и дисков. От удара ноги разозлившегося сменного мастера камень через четверть часа стал полностью золотым, чуть не отдавив хозяину пальцы. Сизиф успел отскочить, но служебные сандалии оказались полураздавленными. Несун-рецидивист с боем вырвал новые сандалии на центральном складе, причем на справедливое замечание, что спецодежда и обувь выдаются сроком на год, грубо ответил: «Горели бы, как я, на работе, у вас не только хитоны и сандалии поразлезались, у вас бы…», но дальше его слова привести просто невозможно. Работницы склада вытолкали Сизифа взашей. На лету несун успел-таки прихватить одну пару, оказавшуюся шестидесятого размера. Сизиф не расстроился — вся обувь, как и спецхитоны, поступали на центральный склад в основном двух размеров, 30-го и 60-го. Об этом ежегодно говорилось на общезаводских агорах по проверке колдоговора, но сдвигов не наблюдалось. Впрочем, пункт о неправильных размерах исправно вносился в проект решения, а затем в план мероприятий (с указанием конкретных сроков и ответственных лиц).

Золотой камень осторожный Сизиф глубоко закопал на склоне горы шлакоотходов. Он решил не торопиться со сбытом. Лишь когда улеглись пересуды, время камня настало.

В одну из тихих древнегреческих ночей Сизиф подогнал к горе взятую напрокат грузовую колесницу. Напевая: «Была тебе квартальная, была тебе квартальная, была тебе квартальная, а стала мне — аванс!..», несун откопал сокровище. Подкупленная охрана должна была беспрепятственно выпустить колесницу с драгоценным грузом за ворота. Но неподкупный Цербер, для вида принявший подношение (три полных амфоры), устроил засаду. Сизиф отбивался до последнего, был скручен и доставлен в караульное помещение, связанный по рукам и ногам, как вражеский язык.

Дальше опять был суд.

На заседание сбежалось ползавода. Сразу выяснилось, что бывалый несун организовал «сигналы», столь расшатавшие нервную систему мастера Мидаса. Ямы по территории понакопал тоже он. «Сигналы» появились, чтобы отвлечь внимание общественности, а ямы — просто от жадности.

На заседании товарищеского суда Сизиф держал себя по-свойски, без малейших комплексов.

— Больного судите! — орал он со своей скамьи.

— А что у тебя болит-то? — спросили из зала.

— Многое! Не перечесть! Всё!

— Ну, например?

— А вот, пожалуйста, — ущемляется грыжа! Ящики золотые таскать заставляли, с тех пор всю дорогу мучаюсь. Во-во, опять ущемляется… — кричал несун, хватаясь за живот. (Во время этой сцены присутствовавший в зале Зевс дал себе клятвенное обещание установить в своем тире статую Сизифа и метнуть в нее не меньше ста молний. Следовательно, уже в то время «японский» способ был значительно усовершенствован).

— А как же ты, больной, камень из ямы выкатывал? Там же тонна, наверно!

Сизиф не стал распространяться о том, что вырвал камень в порыве какого-то сладостного вдохновения. Он подсчитывал в уме, какая сумма потеряна из-за глупой непреклонности Цербера, страдая при этом столь интенсивно, что близсидящим хотелось убраться подальше.

Сизиф решительно размахивал мохнатым кулаком, подпрыгивал на скамейке подсудимых, рыдал грозным басом.

Представители цеха мраморных изделий на сей раз вступиться не решились. Фемида раскрыла рот, чтобы произнести суровый окончательный приговор, но тут со двора донесся отчаянный возглас:

— Пошло! Из пятнадцатой скважины ударил фонтан! Ура!..

Зевс выскочил из зала первым. Гигантскими шагами он несся к забору, над которым вилась и прыгала ослепительно-белая струя.

— Нефть пошла, нефть? Может, бензин? — в смятении тучегонитель хватал бурильщиков за рукава. — Ну, хоть солидольчик?..

— Не, откуда здесь нефть возьмется, — солидно отвечали бурильщики. — Вода пошла. Чистая, вкусная, похоже — минеральная. Натуральный боржом, красота!

Тучегонитель сник. Перед его мысленным взором вставали суровые лица руководителей главка. Слышался страшный голос: «Перерасход горючего покроете из личных средств. Два месячных оклада! Три месячных оклада!.. Четыре…»

Зевс знал, что так никогда не бывает, но все равно было жутковато.

Из храма заводоуправления спешила взволнованная толпа олимповцев. Впереди всех, грохоча котурнами, колонной по одному бежал народный хор муз в полном составе. Директор клуба имени Аполлона, в ликующей маске, наддавал жару в голове колонны. Ограда рухнула, словно картонная. Народный хор мгновенно разобрался по ранжиру. По знаку ученика Аполлона над заводом грянула хвалебная песнь на привычный мотив «Гименея»:

Хвала-а рука-ам тех, кто бури-и-ил! И-источник минера-а-альный…

и т. д.

Сизиф хлопал громче всех, вопя: «Браво, тетки!» Зевс, падкий, как и все небожители, на фимиам, величественно улыбался, милостиво кивая головой, будто откопал источник лично, в нерабочее время. Морщины сбежали с его чела, страшные голоса замолкли бесследно.

— Ладно, уговорили… Сделаем здесь летний концертный комплекс. Да будет так!

— И спортивный тоже! — закричали из толпы.

Тучегонитель слегка усмехнулся, как дедушка шалостям правнука, позволил и спортивную…

Его слова, как принято писать, потонули в общих криках восторга.


Субботник провели в ближайшие выходные. На новенькой спортплощадке состоялась долгожданная заводская олимпиада. В программе было: состязания по бегу между бригадами, прыжки, метание нормального диска (специально выточенного ради такого случая в цехе амфор) и — венец соревнований — командирская эстафета с участием богов, героев и начальников цехов.

Непревзойденным во всех упражнениях был, разумеется, Геракл, только что вернувшийся из Авгиевых конюшен. Могучий герой прыгал так высоко, что едва не задел протянутый над территорией плакат с призывом записываться на курсы игры по классу кифары. После награждения он не смог сдвинуться с места — стоял в лавровых венках, как в зеленой трубе, по уши. Сверху блестели радостные глаза.

В честь победителей олимпиады хор муз исполнял с эстрады гимны и частушки. Мельпомена и Талия сплясали на бис задорную древнегреческую кадриль.

Один сменный мастер Мидас не принимал участия в общем веселье. Из окна своего закутка он глядел на ликование олимповцев и печально размышлял о чем-то. Нет, ответственность за драгоценную тару больше не тревожила сменного мастера. Оборотистый Гермес ухитрился погасить за счет золотого ящика задолженность по горючему, а заодно рассчитался за розовый мрамор с АЗЛК. В дело пошли также золотые дверь и стол.

Волновало Мидаса другое. Он все время вспоминал, как в «бане» для руководства стоял в душе-шарко и струйки воды стекали по его телу. Струйки были золотистые, они стекали вниз в вместе с ними понемногу уходил чудесный дар делать золотым все вокруг, приходило спокойствие, безмятежность, усталое безразличие…

Мидас посмотрел в настенное зеркало, и ему вдруг почудилось, что по обеим сторонам головы, медленно наливаясь тяжестью, вырастают, зреют, торчат лопухами уши — пара громадных золотых ослиных ушей..

Мидас отчаянно затряс головой, пытаясь избавиться от странного видения. Легкая рябь пробежала по бронзовому зеркалу, уши исчезли без следа. Мидас снова был обыкновенным, выдержанным, безмятежным человеком, как многие на заводе «Олимп».

И тогда он заплакал».


12. Перепутаны три разных истории! Об источнике ИПОКРЕНЫ, ослиных ушах и, наконец, о превращении в золоте. (Распутать).

13. Заявки на изобретения и рацпредложения рассматриваются в трехмесячный срок. (Где правда жизни?)

14. Слишком много Сизифа.

15. Фигура директора стала еще хуже. (Переделать! Начисто!)

Пролистнув историю под названием «Дамоклов меч», я взялся за рассказ о Геракле. Назывался он довольно интригующе:


«13-й подвиг Геракла

Биография Геракла напоминала повесть из юношеского журнала о становлении трудного подростка.

Еще в раннем детстве увлекся он дрессировкой змей. Из-за неловкого обращения два ценных экземпляра околели, маленький Геракл расстроился и бросил это дело. Родители, освобожденные от надобности постоянно осматриваться, чтобы не наступить на какое-нибудь пресмыкающееся, вздохнули с облегчением. Но будущий герой не давал покоя ни себе, ни людям.

Он дрался с соседскими мальчишками, никому не давал прохода и бузотерил так, что участковый инспектор по делам несовершеннолетних не раз порывалась поставить его на учет или перевести в спецшколу для особо энергичных подростков. Родителям пришлось раньше обычного выпустить буйного отрока в плавание по житейскому морю.

К двадцати годам Геракл успел поработать в зоологической экспедиции по отлову крупных хищников, причем отличился при поимке редкого Немейского льва. Затем он вернулся к старому увлечению — занялся змееловством, но опять загубил ценный экземпляр (на сей раз Лернейскую гидру, вот ведь невезуха!), с горя влюбился и долго трудился швеей-мотористкой на фабрике верхнего платья — под началом у предмета своей любви.

Затем было еще много разного. В итоге Геракл попал на «Олимп», где сразу пришелся ко двору, совершил немало производственных подвигов и начал быстро продвигаться вверх. Былой трудный подросток превратился в цветущего мужчину, одетого в броский костюм из натуральной львиной шкуры.

Знатнее впечатление произвела на олимповцев лихая очистка авгиевых конюшен, мероприятие и впрямь диковинное по резвости.

Подсобном хозяйством «Олимпа» испокон веку заведовал Авгий, работник со стажем, но явно допотопными понятиями о культуре производства. Коров и коз, к примеру, кормили исключительно по вдохновению, то бишь как бог на душу положит. А поелику боги обретались в далеком храме заводоуправления, на каждую коровью и козью душу приходилось кормов, по другой поговорке, без четверти с осьмухою три осьмины.

На обширной территории хозяйства и непосредственно в производственных помещениях лежали великие грязи. Козы просто тонули, что ни день. Свиньи стали похожи на борзых. Коровы жадничали на молоко, во вредном кузнечно-прессовом цехе вместо положенного спецмолока выдавали сушеные или консервированные оливки — на выбор.

По-хорошему, Авгия давно следовало снять. Его терпели, до пенсии старику оставалось всего ничего. Но когда пегасы — животные основного профиля — перестали давать приплод, на выручку отстающего хозяйства был срочно переброшен Геракл.

Первым делом герой осмотрел водопровод.

— Да чего там глядеть, — упирался Авгий. — Пятый год воду из колодцев таскаем. Делали-то наши! Схалтурили, конечно… Вот в Риме, я слышал, есть одна бригадка. На века сработают водопровод, даром что рабы… Известно, валюты пожалели. Теперь расхлебываем.

— Чего я не люблю, — заметил Геракл, заглядывая в сточную трубу, — так это преклонения перед иностранщиной. Главное, откуда это в нас? Мы, греки, такая культурная нация… — Он потыкал копьем внутрь трубы, — Так и есть! Понапихали всякой дряни в слив, потом жалуются па качество. Эксплуатировать с умом надо, дядя!

Геракл скинул свой щегольской косном и залез по пояс в трубу. На поверхность стали поступать разные подержанные вещи: драные хитоны, бутылки из-под пепси-колы, дохлые кошки (двенадцать штук), ремешок от сандалии, пробитый, но довольно хороший щит…

— Нет, надо всю систему продувать, — решил герой, выскочив наверх. — Ужас, сколько дряни. А вы говорите, валюта…

К вечеру всё было готово для решающей атаки. Геракл расставил по конюшням и коровникам людей со шлангами, часть определил к насосам, сам стал у основного крана. Труженики хозяйства, пять лет носившие воду амфорами, смотрели на Геракла, как на бога, хотя он был пока всего лишь перспективным героем.

Геракл крикнул: «Начали!», крутанул колесо, в трубах грозно загудело, заурчало, бабахнуло — минута, и вода свободно потекла.

Годами копившиеся отходы производства под напором струй выплыли из помещений и величественными грудами осели непосредственно на дворе.

— Что ж вы натворили-то? — возопил Авгий. — Куда эти горы девать прикажете?

— Спокойно, дядя, — сказал герой. — Разровняете лопатами, высадите нарциссы. Поливать теперь есть чем. Зимой будете продавать заводчанкам по сниженной цене. Ясна программа?

Сварливый Авгий не хотел сдаваться без боя.

— А семена, семена где я возьму?

— Придется уж, дядя, померекать своей луковкой, — наставительно сказал Геракл. — На то вы и руководитель, чтобы мозгами шевелить. — И он отправился ужинать с чувством выполненного долга.

Таким образом, субботник по очистке авгиевых конюшен прошел блестяще, если не считать того, что своими насосами Геракл на неделю оставил без воды все десять близлежащих поселков городского типа. Впрочем, если есть дело, значит, будут и издержки, а если нет издержек, стало быть и дела тоже нету, — как сказал бы тучегонитель Зевс в данной конкретной ситуации.

Умытые пегасы облегченно ржали в стойлах и хлопали крыльями. Авгий дулся. Его авторитет был основательно подорван, а до желанной пенсии оставалось еще долгих полтора года. Накормленные не по вдохновению, а по рациону коровы перестали зажимать молоко. На «Олимп» пошли первые колесницы с бидонами.

Геракл уже собрался покинуть подсобное хозяйство, но неожиданно увлекся скрещиванием пегасов, начал выводить новые породы и застрял надолго.

Сначала удалось вывести рекордную породу пегасов-тяжеловозов. Эти мощные животные с мохнатыми ногами-тумбами перевозили громадные грузы, но летать не умели. Тогда Геракл пошел в другом направлении и вывел породу с улучшенными аэродинамическими свойствами. Шустрые новые лошади шныряли по небу, как стрижи, но выдерживали груз не более авоськи с оливками.

Упорный герой приступил к выработке оптимального варианта. Последовательно были выведены пегасы со стрекозиными, воробьиными, а затем и с куриными крыльями. Последняя модификация выглядела весьма продуктивной. Летать пегасы не умели, зато давали отличный пух и перо. Встал вопрос об организации подушечного производства. К тому времени селекционерство Гераклу поднадоело, он заскучал, запросился обратно на «Олимп», наотрез отказался возглавить подушечный цех.

Геракл жаждал новых производственных подвигов, и вскоре ему была предоставлена такая возможность.

— Наслышан, наслышан… — тучегонитель похлопал героя по крутому плечу. — Держался молодцом, хвалю… Угощайся, у нас по-семейному, без стеснений… Садись вот сюда.

— Пустяки, больше разговоров… — смущенно басил гигант, с трудом втискиваясь в кресло для посетителей. — На моем месте, как говорится…

— На твоем месте так поступил бы каждый, это ты верно заметил. А вот получить нужные результаты смог именно ты… — сказал тучегонитель с оттенком афористичности.

Геракл потупил взор.

— Мы тут решили дать тебе еще одно порученьице… Да ты пей амброзию-то, не стесняйся, в ней витаминов много.

— А вы сами-то что ж?..

— У меня от нее изжога страшенная, — признался молниевержец. — Почки пошаливают. Возраст, знаешь ли. Эхе-хэх…

Геракл хлебнул ароматного горячего напитка.

— Поручение, дружок, будет такое… За горло нас берут, обложили — не продохнуть!

— Это кто ж?

— Есть тут одна… Из банка. Афина, может, слыхал?

— Как-то не приходилось сталкиваться.

— Считай, повезло. Не женщина — камень хладный и немой. Я ведь, вообрази, вот такой ее знал! Шустрая такая девчушка была, все, помню, с ручной совой играла…

— А теперь?

— А теперь кошмар, — мрачно сказал Зевс. — Дерет с нас, как… Ладно. Твоя задача, дружок, состоит в том, чтобы в самом спешном порядке…


…Геракл решительным шагом направлялся на центральный склад. Его щеголеватый костюм был застегнут на все пуговицы, лицо выражало категорическую непреклонность. Герой знал, что именно должен сделать, но как это нужно было сделать, он не знал…

Могучий Геракл, триумфатор авгиевых конюшен, шествовал по заводу торжественно и прямо. Пробегавшие стайкой амазонки из цеха амфор и дисков дружно зарумянились. В тарном побросали молотки, глазели на селекционера, высунувшись из окон. С вершины горы на эту величавую картину взирал несун-рецидивист, сидевший на камне в позе мыслителя.

Взойдя в центральный склад, Геракл собрал обслуживающий персонал и объявил всеобщую и полную инвентаризацию…

О, это была грандиозная операция! Через каких-нибудь полторы недели изнемогающий герой восседал за конторкой, почесывая стилосом в пыльной, всклокоченной шевелюре. Львиная шкура, продранная в трех местах, была наспех прихвачена суровой ниткой.

Шли доклады подчиненных. В помощь Гераклу придали Дионисия-младшего с двумя молодыми технологами и подвернувшегося под руку лаборанта Телемака. (На заводе это называлось: изыскивать вспомогательные мощности в среде ИТР).

— Еще триста восемь колес для легковушек, — отрапортовал Телемак. — Состояние среднее.

— Как понимать — среднее? В дело они годятся?

— Смотря в какое дело, — пожал плечами лаборант. — Те, что по краям лежат, в самый раз для утильсырья. А в середине — ничего, можно на колесницу ставить. Потому и среднее…

— Триста восемь штук… — прошептал Геракл, занося сведения в инвентаризационную ведомость-свисток. — Плюс на пятом стеллаже было шестьдесят три… Итого, значит, ммм… триста семьдесят одно. Число нечетное, странно… Они же парами поступают. Почему некомплект? — Он поднял тревожные глаза на подчиненного. — Не хватает или больше, чем надо?

Телемак опять пожал плечами, чихнул и высморкался.

— Ладно, свободен… Следующий!

— Восемьсот штук кифар.

— Что ты сказал?! Чего восемьсот?

— Кифар. Восемьсот единиц… Мы думали, там, в ящиках, заготовки для дисков, а вскрыли один — сплошные кифары.

— Какие кифары, чего болтаешь?

— Шестиструнные. Когда-то дефицитом были… Хорошая вещь. Петь под нее можно, плясать…

Геракл медленно поднялся из-за стола и оглядел присутствующих.

— Это получается приблизительно по полторы кифары на каждого работника завода. У нас что, ансамбль хотели завести?

— Насчет ансамбля не слыхал, — признался подчиненный. — В клубе есть штук пять кифар. Музы, те больше на лирах норовят…

— Да на какой ляд нам столько этих паршивых инструментов? — вскричал герой, швыряя громадный свиток на землю.

Подчиненные не нашлись, что ответить.

Как всегда, незаметно и внезапно появился завотделом снабжения и комплектации.

— Что за шум, а драки нет? — вкрадчиво спросил Гермес, элегантный мужчина в импортных сандалиях с крылышками. — Недостача объявилась? Сейчас утрясем… Покроем, плюнуть раз!

— Лишнее объявилось. Кто завез на завод музыкальные инструменты? Бесхозяйственность! Вопиющий факт!

— Вопиющий факт — еще не повод для воплей, — афористично заметил Гермес, перенявший эту манеру у тучегонителя.

— А, вас не переговоришь…

— Дружище, так было нужно, — мягко объяснил бог по особым поручениям. — Кифары шли в комплекте с кузнечным инструментом. Они под рубрикой — ин-стру-мен-ты. Понятно без слов, не правда ли?.. Не взять кифары означало остановить кузнечно-прессовый. Мы, естественно, взяли и впредь будем брать обязательно. На инструментальном заводе, видите ли, один цех в порядке нагрузки изготавливает кифары. Торговля объелась начисто, а сбывать-то надо… Ничего, мы им в свою очередь к заказу на амфоры-огнетушители десяток двухтонных дисков для метания приложим… Такова, мои шер, суровая производственная реальность. Не нами заведено, не нам и менять!

Гермес, очень довольный произнесенной речью, пошевелил механическими крылышками на сандалиях.

— А запасных колес зачем такая уйма? На заводе всего две легковых колесницы, одна вечно в ремонте. До следующей эры достанет…

— Запас, дорогуша, карман не тянет, — спокойно ответил Гермес. — Меньше пятисот штук зараз вообще не отпускают. Чтобы транспорт полупустым не гонять. Полная загрузка — ровно полтыщи. Но мои ребята постарались и вместо пятой сотни колес взяли семьдесят отличных треножников.

— Треножники-то зачем? — застонал Геракл. — Через всю страну везли. Мы же их сами выпускаем?..

— А качество? — иронически прищурился Гермес.

— Да, качество, конечно… Качество у нас, действительно…

— Вот, видите. И потом, у нас выпускаются бронзовые треножники, неходовые. А те — медные. Мы их свободно обменяем на конский волос для шлемов…

— Шлемы?! Шлемов только нам не хватало!

— Терпение, дружище. Шлемы обменяем на лавровые венкя (большой спрос в творческих союзах), венки — на бензин…

— О, господи!..

— Хладнокровие, мой молодой друг! Взамен бензина мы получаем на АЗЛК остродефицитный розовый мрамор. У них остались излишки после строительства храма науки и техники…

— Теперь понял! Мрамор нужен для Афродит! Ловко закручено!

— Да, — безжалостно закончил завотделом снабжения. — Розовый мрамор нам необходим позарез. Мы его обменяем на крупную партию веников.

Геракл вытер лоб львиным рукавом.

— В-веники? А их куда?

— А вы не понимаете?

— Не понимают… Хоть убей, не разберу…

— Молодой вы еще руководитель, — снисходительно сказал Гермес. — Поверьте чутью старого снабженца, без веников нам труба! Впрочем, я не могу тратить время на пустые разговоры с дилетантами. Привет семье!

И Гермес пропал с глаз долой, недовольно хмыкая в пространство.

Геракл остался недвижимо сидеть за столом, машинально перечитывая красочное объявление, прикнопленное к стене:

СРОЧНО!!!

Отдел главного технолога примет на работу секретаря-машинистку на должность старшего инженера по внедрению. Оплата сдельная (по горячей сетке). Числиться будет на строчке экспедитора плюс 15 %, плюс доплата за высокогорный характер работ.

Подобных объявлений немало висело по «Олимпу», так как специальный стенд у проходной был раз и навсегда занят плакатом «Не стой под стрелой» с изображением Вильгельма Телля.

Геракл, сильный, но, в сущности, совсем зеленый руководитель, был повергнут в смятение. На центральном складе, многочисленных его филиалах и филиальчиках, в подсобках и сарайчиках, подвальчиках и амбарах лежали тонны добра. Ящики заготовок для дисков соседствовали с кузнечным инструментом, кипы спецхитонов 60-го размера — с мотками отличной, но абсолютно ненужной пряжи, слитки бронзы (для снятых с производства бюстиков Гомера) — с черепаховыми лирами, залежами ржавых щитов, крючками для вязания, устаревшими станками, вазами, солнечными хронометрами, трезубцами о двух зубах, матрацами и тысячью других дефицитных и бросовых товаров, именуемых для краткости сверхнормативными запасами.

А веники!.. Геракл просто места не находил при мысли о вениках, столь необходимых, по словам Гермеса, для олнмповского производства.

А ведь врал, врал хитрый Гермес! Без веников была бы труба не «Олимпу», а лично ему, заведующему отделом снабжения и комплектации. Гермес жить не мог без бани, и хороший березовый веник для него поистине был предметом первой необходимости. Каждый месяц списывалась масса веников, но любитель попариться немедленно завозил новую партию. Вот как обстояли дела на самом деле.

Геракл всего этого не знал. Он ринулся на разгрузку завода от сверхнормативов, как когда-то в молодости бросался на поединок с Немейским львом, занесенным уже тогда в Красную книгу.

В этом и состояло ответственное срочное поручение, данное Зевсом. Сверхнормативное добро ржавело, усыхало, сгнивало, поедалось молью и мышами, просто исчезало невесть куда — и никто не заносил его в тревожную Красную книгу. Миллионы драхм висели на «Олимпе». В довершение всего, Афина Банковская прекратила давать деньги, заявив:

— У них по складам столько всего валяется — хватит на небольшую страну. Как накопили, так пускай и сбывают!

Предстояло учесть все запасы и распихать их куда возможно.

Герой авгиевых конюшен бился, как подобает герою, — самозабвенно, страстно, с молодецким удальством.

На «Олимп» стали бояться приезжать в командировку. Директор одной соседней птицефермы прибыл на завод выпросить десяток вместительных амфор для зерна и по неосторожности попался Гераклу на глаза. Через час очень тихий директор птицефермы выехал из проходной на четырех грузовых колесницах, с робким ужасом оглядываясь назад на связки гигантских спецсандалий и длинные ящики с заготовками для весел Афродиты, сделанными по ошибке из гранита. Чем Геракл сумел запугать куриного руководителя, осталось тайной.

Иногда герой становился за прилавок созданного по его инициативе универсального магазина «Бесценное — за полцены!», Он так мощно нахваливал свой товар, что в цехе амфор сыпалась штукатурка, а меч над станком Дамокла звенел и крутился пропеллером. Для пущей рекламы каждому сотому покупателю вручался один из бракованных троянских коней с головой, повернутой назад. Простаки-покупатели доверчиво брали коней, запакованных в ящики. Именно с тех пор и получила хождение поговорка о том, что нужно бояться дары приносящих.

Победителям смотров художественной самодеятельности в обязательном порядке, помимо жасминового тирса, вручались в награду ржавые щиты. Олимповцы, желавшие вступить в садово-дачный кооператив «Веселая оливка», предварительно обязаны были показать квитанцию о покупке двух или одной кифары на каждого члена семьи.

Кстати сказать, кифарами Геракл занимался особо. Объявления о приеме в кифарный кружок были размножены в несметном количестве экземпляров, заполнив собою все уголки «Олимпа». От шпиля на храме заводоуправления до трубы кузнечно-прессового цеха протянулось над заводом колоссальное объявление, нарисованное метровыми буквами. Возле трубы полотнище закоптилось, и окончательный текст выглядел так:

«ОЛИМПОВЦЫ»!

НА КУРСЫ ИГРЫ ПО КЛАССУ КИФАРЫ

ВАС ПРИГЛАШАЕТ ГЕРА

Новое имячко сразу прилипло к Гераклу. Поначалу он вздрагивал и бросался в жаркую битву с обидчиками, позже привык и стал охотно откликаться на «Геру». Он был в общем-то добродушный и отходчивый древний грек.

Трудно сказать, что еще предпринял бы герой для очистки завода от сверхнормативных запасов, но через пару месяцев центральный склад вместе с филиалами опустел, как оливкохранилище весной. Геракл гоголем прошелся меж пустынных стеллажей центрального склада, заглянул в подсобные помещения, в подвал. Все было вычесано под гребенку — распределено, пущено в производство и на запчасти, продано, обменено, подарено, всучено, переработано…

Геракл вычистил щеткой подызноснвшуюся львиную шкуру и отправился в храм заводоуправления за славой, распорядившись на ходу очистить «Олимп» заодно и от объявлений.

Слава, эта капризная неповоротливая дама, не заставила себя ждать. Зевс немедленно отправил Афине Банковской гонца с ликующим посланием. Приказом по заводу герой был переведен в боги 3-й категории и, тем самым, причислен к сонму олимповских руководителей высшего звена. Многотиражка «Боги жаждут» посвятила производственному подвигу целый разворот, что обычно делала лишь для отчетов с общезаводских профсоюзных агор. Две колонки занимало интервью под броским заголовком «Скажи мне, Геракл, любимец богов…» Материал сопровождался рисунками, изображавшими предыдущие деяния героя. В центре разворота красовался портрет — Геракл, стоя на колеснице, обозревает строительство нового корпуса цеха амфор и как бы дает руководящие указания.

По правде говоря, к строительству нового корпуса Геракл ни малейшего отношения не имел, но редактор многотиражки решил сделать портрет поэффектней. Он же (редактор) переложил ответы героя па звучный гекзаметр. Последнее сделать было легче легкого, ибо редактор всерьез баловался стихами. Оставшись в редакции один, он частенько надевал на голову изящный лавровый веночек — вещь, требовавшую большого трудолюбия, так как лавровый лист приходилось приобретать в пакетиках и долго отпаривать над кипящей водой (иначе листья в изящный венок не сплетались).

Во время интервью Геракл поинтересовался, чего, собственно, жаждут боги из названия газеты.

Редактор ответил весьма строго:

— Боги могут жаждать только одного — безусловного выполнения плана по всем технико-экономическим показателям. А вы, что же, не жаждете?

Геракл смутился и пробормотал:

— Нет, отчего же… Я тоже жажду. Как без этого. Я к тому, что название больно уж громкое…

— Ну, это решать не нам с вами, — спокойно ответствовал редактор, и интервью на этом закончилось.

Поздним вечером уставший от почестей Геракл вышел за проходную. По улице тянулась вереница грузовых колесниц, тащившихся куда-то в обход «Олимпа».

— Куда путь держите? — поинтересовался герои у сонного возницы.

— На склад, куда же еще…

— На какой склад? — забеспокоился Геракл.

— Известно на какой, на наш, олимповский. Здесь других заводов нету. Но-о, проклятущая!.. Почитай, через день возим и возим, конца-краю не видать. Животное покормить некогда…

— А что возите-то? Какой груз?

— Да разный, — охотно откликнулся возница задней колесницы. — Канат возили, пряжу в мотках, олово в слитках. Теперь вот кифары. Чудно получается… — возница засмеялся и огрел пегаса кнутом. — Вторую неделю все кифары да кифары… У вас тут музыкальный завод, что ли, ай как? Чего молчишь. парень?

— Музыкальный, — глухо произнес Геракл. — У нас тут ежедневно концерты и сольные выступления. Проезжай давай, не задерживай колонну, л то сейчас не выдержу — разнесу весь ваш кифарный караван к чертовой бабушке! А ну, давай!

Испуганные возницы нахлестнули пегасов и укатили за угол, озираясь на взбешенного героя.

Геракл все понял. Покуда он очищал центральный склад, оборотистый Гермес со своими толкачами, не теряя времени, переоборудовал заводское оливкохранилище и теперь усиленно свозил туда вновь приобретаемые запасы. На завод снова шли потоком щиты, солнечные хронометры, устаревшие еще до покупки станки, вазы, хитоны 60-го размера… Недаром любимая поговорка заведующего отделом снабжения и комплектации Гермеса гласила: «В Греции все есть!»

На следующее утро прибыл гонец от Афины Банковской. «В связи с тем, — говорилось в официальном свитке, — что сверхнормативные запасы на «Олимпе» возросли против прошлого периода с четырех до пяти с половиной миллиона драхм, дальнейшем ссуды заводу будут производиться из расчета 20 % годовых. Зав. отделением банка Афина»

А к вечеру полный разочарования Геракл уже катил в далекую командировку. Просился-то он еще дальше и поопаснее — в рискованный вояж за кожсырьем, но туда только что отправился Язон с бригадой специалистов. Пришлось смириться и поехать за яблоками сорта «Золотой налив» для заводской столовой.

В дальнейшем Геракл очень не любил вспоминать о своем неудавшемся подвиге и убедительно просил других не делать этою ни в коем случае. По сей уважительной причине одно из самых блистательных деяний могучего героя навсегда осталось скрытым от пытливых умов историков. В памяти последующих поколений сохранились предания лишь о двенадцати подвигах великого Геракла…»


Должен признаться, к этому моменту для меня почти все стало ясно. Для верности я все же решил прочесть еще одну, взятую наугад, историю, а затем уже делать окончательные выводы о рукописи.

Я пропустил несколько рассказов — о приключениях Тезея в бюрократическом лабиринте, трудной командировке Язона за кожсырьем, о ящике Пандоры, по ошибке выпущенном в тарном цехе (слишком много ящиков для одной рукописи!).. Ближе к концу мелькнуло название «Счастливый Поликрат». Я углубился в чтение.

«Счастливый Поликрат

На заводе «Олимп» работали разные люди — везучие и незадачливые, флегматики и холерики, передовики производства и нарушители трудовой дисциплины, зеленые юнцы и умудренные ветераны, светлые головы и, наоборот, ударенные пыльным мешком из-за угла… Всякие, словом, подобрались люди.

Но самым счастливым из всех олимповцев, бесспорно, был заместитель директора по капитальному строительству Поликрат.

Поликрат имел все, что нужно древнему греку для счастья — отдельное жилье (с колоннами скромными, но приличного ордера), приятную должность с недурным окладом, персональную колесницу последней модели. Кроме того, имелись в наличии: нескандальная супруга, милые детишки — дочка-отличница и сын — будущий археолог, — дача и… Впрочем, никакое не «и». Напротив, — самое главное. Итак, у Поликрата было самое первое и важное — здоровье юноши-дискобола.

Комплект, таким образом, имелся полный.

Из этой причины (счастья) вытекало три логических следствия.

Во-первых, Поликрат, как и многие столь же счастливые люди, обожал прикидываться несчастным. У безжалостного Цербера каждый раз перехватывало горло от жалости, когда замдиректора, страдальчески мигая глазками, брел утром через проходную. Левую руку Поликрат неизменно держал на сердце. Так, с прижатой рукой, сидел на совещаниях, обедал в столовой, ездил на персональной колеснице, поливал на огороде редьку, даже спал.

Если Зевс интересовался на летучке, как идут дела во вверенной службе, заместитель по капстроительству, спустив голову, молчал минуты три. Затем следовал прерывистый вздох — как бы подавляя подступающие рыдания. Присутствующим становилось жутковато. Тело замдиректора обмякало, рука, прижатая к сердцу, дрожала быстро и мелко.

Зевс пугался.

— Вы мне только цифру скажите и все. Хоть за прошлый квартал…

Судорожный всхлип. Слезы нависают на ресницах.

— Не надо, не надо за квартал! За месяц скажите, и я вас тут же отпускаю. Сколько процентиков? Тихонечко, не напрягаясь…

Первая слеза уныло капает на председательский стол. За ней готовится целая горючая очередь. Правая рука лезет за валидолом.

— Все, уже все, — говорит Зевс. — Ступайте отдыхать. Только один малюсеньский вопросик… План есть? И сразу уходите! Задание выполнено? И сразу — домой! Кивните, да или нет, Последнее усилие, дорогой…

Горестная пауза. Всем хочется зарыдать или повыть.

— Да… План есть… — еле слышно звучат слова горемыки-замдиректора, более похожие на стон раненой утки.

Облегченные вздохи превращают кабинет тучегонителя в некое подобие моря — в тот самый момент, когда из пучин всплывает кит и усиленно дышит полной грудью.

— Вы свободны! А может, приляжете? У меня тут диванчик есть в комнате отдыха…

Поликрат безнадежно мотал головой, плелся в свой кабинет на дрожащих ногах…

Так с ним и мучались. Разговаривать на повышенных тонах боялись — а вдруг не выдержит и умрет? Перевести на менее ответственное место опасались по той же причине — а вдруг!.. Поэтому Поликрата старались не трогать, но боязнь оставалась — обделенный вниманием, запрется в своем кабинете и опять же умрет!

Трудно было работать со счастливым Поликратом,

Вторым следствием, вытекавшим из полного поликратовского счастья, было стремление избегать.

Замдиректора по капитальному строительству тщательным образом избегал производственных рытвин и ухабов, острых углов, загвоздок и закавык — то есть всего, что могло нанести урон взлелеянному блаженству. Поэтому Поликрат все округлял.

Делал он это с упоением. Особенно доставалось неровным цифрам типа 93,7 %. Поликрат не мог смотреть на них иначе, как с омерзением, и неизменно приводил в божеский вид — то бишь округлял до ста.

Но подлинного мастера отличает какой-нибудь, ему одному свойственный, гениальный мазок. Таким заключительным мазком для замдиректора была единичка. Аккуратно поставленная после запятой, она достойно венчала творение. В отчете получалась симпатичнейшая цифра — 100,1 процента. Число, с одной стороны, достаточно круглое, чтобы получить премию, а с другой, — вполне достоверное из-за маленького гениального довеска.

Поликрат настолько полюбил эту немудрящую цифру, что даже название арабских сказок казалось ему не «1001 ночью», а 100,1 — то есть полным выполнением плана по ночам, да еще и с некоторым запасиком.

И наконец, третьим следствием счастья была борьба с посягательствами.

Замдиректора никому не позволял посягать и сомневаться. А попытки, надо заметить, были постоянные.

— Поразительно! — возмущался проверяющий из министерства после осмотра строительства нового корпуса. — Технология у вас допотопная. Каменный век!

Поликрат немедленно оскорблялся до самых глубин своей счастливой души.

— Где ж каменный-то? — раздраженно говорил он, смахивая яростную слезу. — У нас давно бронзовый век! Мы всегда шагаем в ногу со временем, да-с!

Тут же он принимался обильно плакать. Проверяющий в замешательстве уезжал обратно в министерство, увозя с собой сувенирную Афродиту, сделанную по высшему классу, то есть с головой и руками.

Время от времени на покой замдиректора посягала многотиражка, взявшая строительство под контроль. Но Поликрат сумел отвязаться от настырного редактора раз и навсегда.

— Что вы ко мне повадились? — спросил он однажды. — Видите, вот у меня утвержденный план строительства?

— Вижу, — ответил редактор. — И вы его регулярно срываете.

— Простите, — ядовито заметил Поликрат. — Вы, собственно, что заканчивали?

— Допустим, журфак.

— Так как же вы, человек без специального образования, беретесь судить о тонкостях строительного дела? В плане ясно указано: срок окончания — греческие календы. Вот когда они настанут, тогда и поговорим.

— Когда же они настанут?

— А вот как закончим, так и настанут, — ответил великолепный Поликрат, и редактор отвязался.

Таким образом, заместитель тучегонителя успешно избегал, округлял, боролся с посягательствами и, в целом, благополучно двигался вперед — к заветной пенсии.

Но однажды пришла беда.


Замдиректора сидел в кабинете и смотрел в окно на гору шла-коотходов. На него всегда умиротворяюще действовал вид Сизифа, возившегося на вершине с камнем.

Несун-рецидивист как раз пробовал усовершенствование — с помощью лебедки втаскивал камень наверх на веревке. Сизиф неторопливо крутил ручку и прикидывал, сколько можно сорвать за такое рацпредложение.

Поликрат любовался идиллической картиной, как вдруг мирный ход его мыслей прервал резкий стук в дверь.

Двое рабочих внесли в кабинет странный аппарат с клавишами и матово-бледным экраном.

— Распишитесь, — сказал старший рабочий. — Вам полагается.

— А что это такое?

— Разносим вот, — неопределенно ответил рабочий. — Расписывайтесь давайте. Компьютера не видали?

Рабочие ушли, оставив аппарат на столе.

Счастливый Поликрат в самом деле никогда не видал компьютеров. Он смутно припоминал, как на одной из летучек молниевержец что-то говорил об этих устройствах. Замдиректора плохо расслышал что именно, так как лежал в тяжелом состоянии на диванчике в комнате отдыха и пил валерьянку. Отчетливо донеслись слова: «полный и безусловный переход» — и только Поликрат решил тогда, что Зевс носится с очередной «идеей-фикс», и не стал забивать себе голову ерундой.

— Дождались, — прошептал он тоскливо. — Не терпится им… Импортных аппаратов накупили.

Но компьютер отнюдь не был импортным. На маленькой бронзовой табличке значилось «Мэйд ин Древняя Греция». Поликрат ощутил, как его сердце впервые в жизни дало чувствительный перебой.

Компьютер ему сразу не понравился. Первое же включение принесло конфуз. Вредная машинка мгновенно подсчитала точные сроки окончания строительства нового корпуса цеха амфор и дисков. По ней получалось, что, затратив указанные в отчетах средства и материалы, поликратовская служба построила корпус еще в позапрошлом году, затем возвела вторично, а в данный момент заканчивала в третий раз.

Поликрат поспешно выключил аппарат и оглянулся. В кабинете, к счастью, никого не было. Замдиректора перетащил пакостную машинку на шкаф и замуровал пачками скоросшивателей.

Первым жгучим желанием было унести компьютер от греха обратно на склад. Но Зевс лично обходил кабинеты руководителей, контролируя, как используется новая техника. При посторонних Поликрату приходилось пользоваться аппаратом, но оставшись один, он снова ставил компьютер на шкаф.

Самое обидное, поганая машинка нипочем не желала округлять, выдавая цифры с целой пригоршней знаков после запятой. Надвигался хаос. Истерзанный Поликрат решил биться за свое счастье до последнего.

На совещаниях он поражал олимповцев прорезавшимся красноречием. Слезы и стоны канули в вечность.

— Наша служба всегда находилась на высоте! — вещал он. — Свои сто и одну десятую мы всегда давали и будем давать. Даже несмотря на погоду! Зачем же нам затраты на никому не нужную компьютеризацию? Надо больше доверять нашим замечательным людям, чаще обращаться за советом к ним, а не к бездушному устройству. Свой компьютер мы готовы безвозмездно передать в бухгалтерию. Там он действительно нужен!

Тучегонитель, приписавший перемены в подчиненном благотворному действию новой техники, уступать был не склонен. Убеждением, следовательно, взять не удалось. Тогда Поликрат решил прибегнуть к методу физических действий.

Вернувшись с очередной летучки, на которой Зевс цитировал распечатку с олкмповского ВЦ и высказал сомнения в благополучии дел на строительстве, — итак, вернувшись в кабинет в состоянии угрюмого бешенства, замдиректора стащил компьютер со шкафа, поставил на стол и сурово произнес:

— Чтоб ты сдох!

Компьютер безответно взирал матовым стеклянным оком на гневного руководителя. Поликрат протянул указательный палец в несколько раз потыкал в экран.

— Все из-за тебя, зараза! Напаяли нам на голову!

Компьютер молчал. Дернув щекой, Поликрат размахнулся и сбросил аппарат на пол. Экран криво треснул по диагонали, и замдиректора задышал свободнее.

— Ай-ай-ай, — сказал он безжалостным голосом. — Какое несчастье. Мы остались без нашего замечательного компьютера. Как нам теперь жить? Ай-ай.

На радостях счастливый Поликрат «округлил» выполнение месячного плана с 79,7 до 100,2 процента. Однако всего через неделю аппарат принесли из ремонта. Мириться со вторичным появлением электронного врага замдиректора не мог. И он тайно вызвал к себе Сизифа…

Той же ночью в кабинете заместителя по капстроительству около полуночи послышался тихий крысиный шорох. Злоумышленник проник в помещение и унес компьютер Поликрата в неизвестном направлении, не оставив, как водится, ни единого следа…

Отряд добровольцев во главе с самим Поликратом трое суток прочесывал территорию «Олимпа». Компьютер как в воду канул, хотя Цербер утверждал, что с завода не могли вынести ни пушинки. Его заподозрили в защите чести мундира и закатили строгача.

Поликрат блаженствовал. В его голосе появились прежние тоскливые нотки, походка стала шаркающей, а слезы были готовы хлынуть ручьем по первому зову. Короче, Поликрат обрел свое прежнее счастье.

Удар нанес, пожалуй, самый далекий от заводских хитросплетений работник «Олимпа». И на сей раз треснувшее поликратовское счастье разлетелось вдребезги навсегда.

В озерцо, разлившееся за горой шлакоотходов, директор клуба имени Аполлона для колорита запустил зеркальных карпов. Сидя в обеденный перерыв на бережку с удочкой, директор внезапно ощутил сильнейший рывок. Ученик Аполлона не пожелал расстаться с удочкой. После упорной возни на песке очутился гигантский карп, случайно зацепившийся за крючок боковым плавником.

Вечером в клубе художественной самодеятельности состоялся пир по поводу поимки чудо-карпа. Зевсу, самому почетному гостю, с намеком положили рыбью голову. Поликрату (приглашенному, чтобы потом не жаловался) отрезали из серединки. Директор клуба находился в ликующем состоянии, в основном пел, и ему просто не хватило.

Замдиректора поднес к губам аппетитный ломоть белого мяса, надкусил и, громко застонав, застыл с некрасиво разинутым ртом. Из надкушенного куска заблестела в пламени светильников бронзовая табличка «Мэйд ин Древняя Греция».

Красавец карп ценой своей рыбьей жизни раскрыл тайну пропажи компьютера, польстившись по глупости на несъедобную табличку.

— Нашелся, голубчик! — воскликнул Зевс. — А вы переживали, — обратился он к позеленевшему Поликрату. — Радуйтесь, обошлось!

Поликрат сделал над собой нечеловеческое усилие и просипел:

— Хорошо-то как…

Участники пира загалдели. Директор клуба запел еще громче. Поликрат остекленело улыбался. Добровольцы побежали к озеру вытаскивать компьютер, утопленный халтурщиком Сизифом на мелководье.

…Через неделю Поликрат сидел в своем кабинете один на один с отремонтированным аппаратом. Замдиректора и компьютер смотрели друг на друга без признаков симпатии. За окном было видно, как на вершину горы, кряхтя, взбирается Сизиф. Его рацпредложение о подъеме камня на гору лебедкой отклонила из-за малого экономического эффекта. Попутно выяснилось, что «гранитный» камень сделан из пемзы.

Теперь несун-рецидивист катал по склонам настоящий камень и проклинал все на свете, ибо ему поручили утрамбовывать гору шлакоотходов со всех сторон — с оплатой по-сдельному.

Поликрат взглянул на потного от натуги Сизифа. На душе было невыразимо скверно. На столе бесстрастно светил матовым оком проклятый аппарат.

Замдиректора оторвался от окна и резко нагнулся над столом, готовясь разломать и уничтожить электронного врага. Он занес кулаки над компьютером и… вздрогнув, застыл на месте.

Поликрату показалось, что в кабинете звучит тихая музыка. Разом предстали перед его мысленным взором кабинеты «Олимпа», сотрудники, сидящие перед мерцающими экранами дисплеев.

Директор Зевс и сменный мастер Мидас, бог-кузнец Гефест и упорная Пенелопа, строгая Фемида и даже Ахилл, опять переведенный на новое место… Десятки людей сидели перед компьютерами, положив, словно пианисты, руки на клавиши, и под их пальцами вместе с колонками цифр, бегущими по дисплеям, возникла грозная возвышенная мелодия. Музыка крепла, разрасталась. Это был торжественный гимн неведомому, но прекрасному будущему, и одновременно марш — грозный похоронный марш, отходной марш по нему, по нему! — заместителю директора «Олимпа», счастливому Поликрату».


На этом рукопись заканчивалась.

Я еще раз просмотрел предварительные замечания и на отдельном листе написал окончательное решение.

Автору!

Проделанная работа, безусловно, заслуживает внимания. Однако необходимо внести следующие принципиальные коррективы:

1. Убрать название «Не все гладко на «Олимпе», заменив его более отвечающим реальной действительности. Неплохо было бы, например: «На «Олимпе» все спокойно».

2. Абсолютно необходимо заменить также нелепый эпиграф, взятый, якобы, из Нестора: «Никто же их не биша, сами ся мучаху». Это Нестор, да не тот! Надо подобрать что-нибудь из классики. Кому нужны эти намеки непонятно на что?!

3. Думается, никто не станет спорить, что в любом произведении главное — люди, персонажи. Следовательно, нужно убрать все, что не относится к делу, мешает проникнуть в глубокий духовный мир героев, — производственный антураж, всякие индустриальные подробности, даже, пожалуй, само слово «завод». Пусть они живут обычной человеческой жизнью — совершают деяния, родятся (нет, пусть сначала родятся, затем совершают деяния), выходят на заслуженный отдых… Не надо этой детализации! Люди устали от проблем!

4. Изложить хорошо бы все гекзаметром.

5-е и последнее. Юмор убрать целиком и полностью. Нам нужен эпос, в подлинном, величавом значении этого слова, без хохмочек.

После переработки по указанным небольшим, но принципиальным замечаниям получится как раз то, что нам всем нужно.

Закончив писать, я облегченно вздохнул: — Теперь у нас наконец-то будет свой скромный эпос, своя подлинная олимпийская история! И крупно расписался внизу листа:

ЗЕВС ГРОМОВЕРЖЕЦ